Сибирский Никола
правитьХристианство начало распространяться в Сибири около 300 лет назад (с 1581 года), а первая епархия была учреждена в 1620 году. Это была самая глухая пора, какую когда-либо переживало Московское государство, а потому, несмотря на то, что первые сибирские епископы были большею частью люди весьма образованные и воспитанники знаменитой тогда Киевской академии: св. Дмитрий Ростовский (впрочем, он и не жил в Сибири), Иоанн Максимович (замечательная личность), Георгий Ящуржинский, Андрей Стаховский, Арсений Мацеевич, Филофей Лещинский, Антоний Нарожницкий, Сильвестр Гловацкий и иркутские епископы: св. Иннокентий 1-й (Кульчицкий), Иннокентий 2-й (Нерукович) и Михаил (Миткевич), несмотря на то, что все это люди энергические, но и они ничего не могли достигнуть в Сибири, где накопилась весьма быстро целая масса диких элементов в первые же годы по введении христианства. Вскоре после построения Тобольска открыта там была епископская кафедра, и 30 мая 1621 года прибыл первый сибирский архиерей; что же было сделано до того, в первые 50 лет нашего владычества, для религии и для просвещения туземцев? Первые колонисты, увлеченные духом завоевания и хищничества, успевшие войти с туземцами в ближайшие сношения, не только никого не просветили, но оказались сами одичавшими до последней степени. Первые миссионеры ввели здесь рабство, жили среди гаремов из невольниц, охотились за инородцами, как за диким зверем. Известно, что наезжавшие в Сибирь митрополичьи бояре совершали здесь величайшие бесчинства. «Крещенье в неволю дикарей, — говорит один из последователей сибирской старины, — было чрезвычайно распространено в Сибири и долго считалось средством, дающим крестителю полное право собственности на окрещенного им. Креститель владел таким рабом, продавал его, оставлял в наследство по завещанию». Биограф св. Иннокентия Иркутского (1680—1731) приводит на память сибирякам, как тот епископ, прибыв в Сибирь, нашел здесь настоящие Содом и Гоморру: «Сибирь в его время наполнена была пришельцами; отдаленные места давали полный простор для разгульной жизни. Большинство сибирских колоний походило на огромные дома терпимости, в которых каждый приезжий мог удовлетворять свои плотские инстинкты. По городам воеводы и приказные люди держали целые ватаги женщин и девушек и продавали их в жены русским и инородцам. Часто отцы семейств продавали и закладывали своих жен, дочерей и других родственников» («Странник» 1879, V, стр. 212) 372. Все это продолжалось вплоть до текущего столетия. Г-н Вагин 373 в истории Сперанского упоминает, что нравственное состояние тогдашнего сибирского духовенства стояло на крайне низкой ступени. На духовенство приносилось множество жалоб. В 1809 году производилось дело о якутском протоиерее, потом иеромонахе и миссионере Слепцове. Комиссар Миллер, в 1818 году, жаловался на олекминских попов, что они ежегодно приезжают в стойбища тунгусов, на протяжении с лишком 1000 верст, на семи и восьми лошадях, и этим совершенно разорили инородцев, — что они спаивают инородцев, напиваются для этого сами, а исповедуют не иначе, как за деньги.
Что касается до миссионерской деятельности, то «христианские» результаты ее, очень желательные, были всегда на одной лишь бумаге, а действительность представляла нечто другое. Возмутительные подвиги казанской «новокрещенской конторы» описаны несколько лет назад в «Православном собеседнике». Миссионерскую деятельность в Сибири обрисовывает, в нескольких словах, князь Щербатов, говоря, что «инородцы на бесчеловечие и мздоимство попов своих жалуются, кои только грабить их и мучать приезжают…» Во время сочинения знаменитого Уложения на то же жаловались депутаты от инородцев. «Монахи-миссионеры, — писал Головин, — отнимали у туземцев женщин, приживали с ними детей, пьянствовали постоянно, грабили алеутов». Подобные миссионеры до того вооружили против себя инородцев, что они гораздо после просили русских не присылать к ним попов, говоря, что они убьют первого приехавшего к ним. Покойный Иннокентий, прибыв в Тигильскую крепость, в Камчатке, начал беседу с коряками о том, что удерживает их от крещения. Тогда Этек, старшина коряков, имеющий медаль, отвечал прямо и просто: «На что креститься, разве для того, чтобы сделаться такими же плутами, как крещеные тигильские казаки, которые нас обманывают, обвешивают, или, чтоб наши женщины стали такие же, как тигильские, которых, по-нашему, надо посадить на копье». Кроме того, у инородцев составилось убеждение, что «русская вера дорога». Даже в текущем столетии, кроме того, случалось, что миссионеры заставляли креститься при помощи земской полиции, которая не скупилась при этом на розги. Остяки плакались на своего попа, что он «обирает их за требы, — за венчание берет 50 белок, а не то лисицу или соболя, за простую „молитву“ — 5 белок, за „очищение совести“ — 10 белок и меньше, а в случае неотдачи, бьет по щекам и таскает за волосы».
В то же самое время сибирское духовенство — по словам известного путешественника по Сибири, С. Максимова 374, — попрежнему бедно нравственными силами, богато средствами материальными, на приобретение которых оно тратило и тратит много времени и сил. «Значительная часть духовных лиц, — замечает Максимов, — в этом последнем отношении, достигала того материального довольства, что их называют богачами (кулаками), и встала в то положение, когда на них смотрят, как на людей, умевших забрать в свои руки всю окольную торговлю». Деревня расскажет вам о многих подобных богачах, начиная от Березова до Благовещенска-на-Амуре. Кто не знает, например, знаменитого старого Покровского дьякона?
Но покровский дьякон — это еще самый добродетельный и сердечный человек, если сравнвать его с другими, особенно живущими среди староверов. В тридцатых годах, в округе города Березова, протопоп Вергунов, на пространстве 2000 верст, вел обширную торговлю сукном, холстом, чаем, сахаром, медом, солью, крупою, хлебом, табаком, мехами, и жители привыкли видеть, как весь свой век протопоп и его причетники повсюду разъезжали «на обывательских» — самый зловредный обычай, сохранившийся до сих пор и разоряющий население. Инородцам они, по обычаю всех здешних кулаков, продавали водку по 40 рублей за ведро, сами платя по пяти, спаивали их и обирали. В 50-х годах в Минусинском округе жил один попович, который, кроме торговли, занимался еще конокрадством и воровал не по одному коню, а целыми табунами. За это, как духонный, он наказан был не по гражданским законам, а только лишен права на священнослужение и отдан «под начал», что не помешало, по прошествии некоторого времени, сделать его священником. Этот-то старец, «украшенный сединами», обыкновенно, отпев обедню и наевшись «панихидки» (кутья), отправлялся на промысел. Он обирал Старост церковных, тащил весь скот после умерших, не оставивших после себя близких наследников, а обобранные им люди, обыкновенно, кричали ему вслед: «конокрад!» К сожалению, попов, занимавшихся обширной торговлей или наживой, особенно около староверов, указывают пор. Кети, где поп завладел всею торговлею края, — в Кабанске, в Коченах (Соколов), где попы, умирая, оставляют десятки тысяч капитала, — таковы: поп Дмитрий по Онону, поп Поздышин в Бичуре и пр., и пр.,так что по этому поводу в народе уже слагаются легенды, из которых мы приведем одну.
Есть в Забайкалья село Мухор-Шибирь, населенное староверами вместе с сибиряками. Церковь здесь когда-то строил поп-миллионер Куликанов. Закладывая церковь, он берет у плотника топор и делает первую зарубку, приговаривая: «Что день, то покойник, — что день, то покойник!» — «Не так рубишь, — сказал ему старик-плотник, — у нас вот как». Взял топор, рубит со всего маху да приговаривает: «Что год, то поп, --что год, то поп!» В самом деле, попы здесь умирали один за другим, едва лишь поступали на место, — всего, говорят, умерло до 16-ти попов, так что они думали просить переставить церковь на другое место…
После этого нет ничего удивительного в том, что христианство, внесенное когда-то в Сибирь, здесь совершенно утратилось, люди дошли до крайнего индиферентизма в деле веры, и масса народа перешла на ту ступень, на которой находятся некоторые дикие, не имеющие понятия о боге.
Посольский монастырь на берегу Байкала, монахи которого ездят по староверским селам и нанимают крещеных бурят рубить крест на церквах староверов («Русский курьер» 1881, "No.№ 11 и 15) 375, живет, кроме различных доходов, еще доходами от угодника Николы.
На берегу Байкала, противоположном тому, где Посольск, в селе Голоустном находится изображение Николы, точеное из дерева, которое будто бы в данное время дикий бурят нашел в горах, и оно стояло в бурятской кумирне. В 1701 году в Голоустном уже построена была часовня для Николы (в 1866 году явилась и церковь), а потом он перенесен был в Посольский монастырь.
«Для удовлетворения религиозного чувства населения, в том числе бурят и тунгусов, — говорит епархиальная газета, — признано необходимым раз в год переносить изображение Николы из Посольского монастыря на место его явления (т. е. в Голоустное), что составляет для местного старообрядческого населения, без различия веры, годовой праздник».
Таким образом, когда станет Байкал, Никола торжественно переносится в Голоустное, где и зимует среди бурят, а по последнему зимнему пути он возвращается в Посольский монастырь, отсюда же препровождается для молебствия в других местах («Иркутские епархиальные ведомости» 1879, № 32) 376.
К торжественной встрече Николы собирается множество тунгусов и бурят. Так, в 1880 году «умилительную картину представляло усердие юных христиан, преимущественно, тунгусов, выразившееся в благоговейной, простосердечной молитве их во время богослужения, совершавшегося преосвященным. Даже по окончании службы храм, отверстый для всех, был битком набит тунгусами и бурятами; они молились, как умели, ставили перед Николою свечи и, установившись все в ряд, усердно кланялись и просили его милости в своих незатейливых нуждах. Детская вера их и благоговение служили верным ручательством, что с течением времени вступят в дом господень и остальные овцы, их же подобает нам привести. Остававшийся в это время в Голоустове монах Софроний был приглашаем с Николою в бурятские улусы, что с радостью исполнял по своей священной обязанности (ibid., 1880, № 16).
С весны и до зимы Николу носят по всему Забайкалью и дальше. Поставив его на носилки, нарочно для него устроенные, крестьяне несут его из деревни в деревню, какая бы ни была погода. Сзади едет „на обывательских“ тройкой в тарантасе монах, сопровождающий Николу. Останавливаются непременно в каждом селении, встречают со звоном в колокола, и почти в каждом доме служат молебны, собирая обильные даяния. Отец Петр, сопровождавший Николу в 1874 году, говорил, что в лето одна лишь монастырская казна получит от Николы до 10 000 рублей. Спрашивается, сколько же получит сам отец Петр в течение своего шестимесячного, а иногда и годового хождения, тем больше, что он пьет, ест, усердно угощается и ездит даром?
Никола, насколько мы могли осязать его пальцами и ногтем, резной из дерева, вышиною около аршина, стоит в шкафу за стеклом, которое открывается в то время, когда „прикладываются“; глаза у него из камней, лицо и борода раскрашены; на голове шапочка, одет в ризы и на шее висят какие-то ордена. Две руки, тоже точенные из дерева, протянуты вперед, и в одной он держит вырезанную из дерева церковь с несколькими главами, и другой — меч. Во всяком случае, это никак не икона, а статуя.
Появление такого Николы имеет свою историю. Известно, что при начале христианства на христианских святых народ целиком перенес свои старинные верования, соответствовавшие тем или другим временам года, в которые были установлены новые праздники. Никола сделался центром старинных весенних и осенних земледельческих праздников, чествуется „пивом“ называется прямо „пивным богом“ (у прибрежных жителей „морским богом“), и древняя песня говорит о том, как „ходит Никола по погребу, ищет Никола неполного (вина), непокрытого, и где неполное — дополнивал“. Отсюда — распространение почитания Николы по всему свободному и еще земледельческому тогда северу, где в старину, что ни шаг, то церковь Николы, почему и пословица: „От Кемы до Колы тридцать три Николы“. Никола этот — чисто народный, христианского еще нет ничего, и потому-то, несмотря на обширное распространение по всему русскому краю имени и церквей Николы, житие его, мало распространенное в старинных сборниках, нисколько не пользовалось популярностью, и в громадной массе позднейших песен калик перехожих совсем нет песен о Николе.
Когда русский народ, вместе с своей культурой, стоявшей тогда несравненно выше, чем теперь, повлиял с этой стороны на соседних инородцев, тогда и эти дикари, делаясь оседлыми, усваивали себе и тогдашнего земледельческого бога Николу, и до сих пор искренно веруют в него, хотя и остаются некрещеными. Таково, например, высокое почитание Николы у некрещеных остяков. Доктор Беляевский, в период свой в 30-х годах между Березовом и Обдорском, увидел на станции, в углу одной юрты, валявшееся распятие и спросил, что это такое. „Кола (Никола), русский бог“, отвечали ему крещеные остяки. В присутственной камере ячинской степной думы, в переднем углу стоит большой идол Шигмуни, т. е. Шакламуни, отвергавшего когда-то всяких идолов и спустившегося теперь до степени фетиша; поодаль от него — портрет государя, а в другом углу — икона Николы. Сибиряк, входя в эту камеру, не смеет молиться на все эти изображения, — он должен молиться в задний угол. Есть предание, что при взятии Албазина манджуры нашли там образ Николы и, совершив над ним „испытание“, послали его в Пекин, почему китайцы просили прислать им русского священника. Но со времени появления у инородцев народного культурного Николы прошли века, культура русского народа исчахла, извратилась, задохлась, замерла, погибла, и народ, как мы видим, вымирает и вырождается или же, сломя голову, бежит вон из родного ему дома, и теперь сами русские занимают у бурят их древнего фетиша, Николу. Началось это, несомненно, еще в Московском царстве, когда под именем „Пятницы“ была обоготворена „простоволосая девка“. По поводу реформ Петра в одном тогдашнем сочинении было замечено про Николу: „что касается до изображения святых, то его величество указал, чтоб изображения св. Николая никогда не стояли в комнатах, отменил также и обычай передавать через мертвых письма к св. Николаю“. Изображение Николы, подобное вышеописанному бурятскому, будто бы имеется и в Москве, в Кремле, в церкви, именуемой Никола Можайский. Подобное же изображение Николы находилось прежде в церкви Вознесения в Березове, построенной в 1605 году. Афанасий, епископ тобольский и сибирский, видно, был знаком с христианством получше теперешних посольских монахов, и он ни под каким видом не позволял ставить, как прежде водилось, разных изображений Николы, и, по его настоянию, такие изображения в 1835—1836 годах были вынесены из церквей и хранились в ризницах или в других укромных местах.
Все последователи единогласно свидетельствуют, что русское население в Сибири, наместо того, чтоб внести сюда цивилизацию, как и следовало народу, обладающему высшей культурой и прочной национальностью, само отступило к состоянию инородца и подчинилось нравственному влиянию дикарей. Сибиряки-простолюдины воспринимают шаманизм и идолопоклонство, усвояют предрассудки инородцев и даже забывают русский язык. Сибиряки тихонько призывают к себе шаманов, платят им и просят их пособия. Чем дальше на восток, тем сильнее влияние шаманства. Крестьяне Верходенского округа живут уже чисто по-бурятски. Они верят в шаманство и парочкой ездят в бурятские улусы шаманить на бурятской лопатке. Даже вблизи Иркутска русские держат у себя бурятских идолов, истуканов или божков на вышках своих домов и там шаманствуют тайком. Заметим, что ничего подобного и тени нет у сибирских староверов, к которым приезжают сибирские миссионеры… 377. В Нерчинске русские лечатся у шаманов; к шаманам обращаются пошаманить, когда потеряют какую-нибудь вещь. Дошло до того, что, но свидетельству самих „Епархиальных ведомостей“, шаманы, подобно попам, собирают ругу за то, что охраняют людей от болезней, а скот от медведя, и крестьяне ругу эту платят. Вообще колдовство совершенно опутало сибирское население, особенно сибирячку. Вечером, даже днем не смейте за чем-нибудь постучаться в окно: сибирячка испугается, страшно, но увидя, что вы человек, а не чорт, которого она предполагала, начнет ругаться на чем свет стоит. Поверья в этой одичалой стране такие нелепые, что мы нарочно искали нечто подобное у настоящих дикарей и не нашли. Во всем Забайкальи никто не держит сучек-собак, ни за что не возьмут в дом сучку-щенка, а у кого есть сучка, тот боится пустить ее со двора, потому что девушки, чтоб приворожить парня, отрезывают у нее часть, жарят ее и этим кормят своих приятелей…
Далее этого итти нельзя…
Печатается по „Порядку“ 1881, № 295. Статья очень примечательна: написанная в далеком Забайкалье, где после десятилетней каторги Прыжов отбывал поселение, она обнаруживает, что все перенесенные невзгоды не сломили духа Прыжова, и он выступает перед нами с теми же темами („Попы и монахи — первые враги культуры“) и с той же радикальной трактовкой их, как и в 60-х гг. Прибавился только еще один жгучий мотив, данный ему самой окружающей его действительностью, — это цивилизаторская» деятельность светских и духовных властей в Сибири и отношение их к туземному населению, по империалистической номенклатуре, так называемым инородцам.
372. Статья Макария, епископа архангельского, «Жизнь и подвиги св. Иннокентия-чудотворца».
373. Вагин Всеволод Иванович (1823—1900) — сибирский публицист и редактор с 1874 по 1877 г. газеты «Сибирь». Труд его — «Исторические сведения о деятельности графа М. М. Сперанского в Сибири» — вышел в Петербурге в 1878 г.
374. Максимов Сергей Васильевич (1831—1901) — беллетрист-этнограф. Впечатления о своих путешествиях по Сибири и Амуру изложены им в книгах «На востоке» и «Сибирь и каторга».
375. Очень частая у Прыжова ссылка на свое собственное произведение (см. прим. 136).
376. Анонимная статья «Забайкальская духовная миссия в 1878 году».
377. Обычное для Прыжова преувеличение, когда речь идет о староверах. Еще ярче это выступает в следующей его статье — «Записки о Сибири», где староверы до-нельзя идеализированы.