Сибирские этюды (Амфитеатров)/Родительские скорби/ДО
| ← Загадки | Сибирскіе этюды — Родительскія скорби |
| Дата созданія: 1903. Источникъ: Амфитеатровъ А. В. Сибирскіе этюды. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1904. — С. 363. |
Знакомясь съ сибирскою интеллигенціей, разбросанною по захолустьямъ окраины, я видѣлъ много людей съ нерадостною жизнью, нерадостными мыслями, нерадостными чувствами. Самоутѣшенный интеллигентный буржуй, столь обильно процвѣтшій за послѣднія десятилѣтія въ Европейской Россіи, — рѣдкость въ сибирскомъ городкѣ. Всѣмъ тамъ тяжело и тоскливо живется, всѣ недовольны, всѣ чувствуютъ себя въ ссылкѣ. Сойтись съ сибирскимъ интеллигентомъ въ интимной бесѣдѣ, значитъ — за полночь слушать лѣтопись обидъ, горестей, лишеній, неудачъ, напрасныхъ хорошихъ порывовъ и вѣчно-торжествующаго, тупого и страшно разнообразнаго имъ противодѣйствія; до свѣта видѣть предъ собою страдальческое лицо и наблюдать нервные жесты, безсознательно частое куреніе и непроизвольную маршировку по комнатѣ, въ конецъ издерганнаго, измочаленнаго, обезсиленнаго человѣка. Исключенія представляютъ собою блистательныя фигуры, — къ сожалѣнію, весьма нерѣдкія! — коимъ университетскій значокъ на сюртукѣ не препятствуетъ спаивать цѣлые уѣзды десятками собственныхъ кабаковъ.
Знавалъ я въ Сибири разныхъ интеллигентовъ: бодрящихся, плаксивыхъ; широко воспріимчивыхъ къ наплыву новыхъ прогрессивныхъ теченій и идей; сознательно и преднамѣренно замкнутыхъ въ себѣ отъ этого наплыва, чтобы «не разбросаться»; кипятящихся по каждому, мало-мальски общественнаго характера, мотиву на мѣстномъ горизонтѣ, и — безразличныхъ ко всему, что не касается прямой ихъ дѣятельности; идеалистовъ-теоретиковъ и матеріалистовъ практиковъ; читающихъ и переставшихъ читать, трезвенниковъ и пьющихъ. Слыхалъ отъ нихъ про разныя горя — большія и мелкія, настоящія глубокія и мнимыя поверхностныя, — жалобы существенныя и жалобы-капризы. Многое слушалъ равнодушно, отъ многихъ словъ душа надрывалась и горѣла. Когда эти изліянія отрывались отъ темъ общественныхъ и обращались въ нѣдра семейнаго уклада, становилось, кажется, еще мрачнѣе и хуже. Всего острѣе было принимать горести по «дѣтскому вопросу»: когда сибирскій интеллигентъ говоритъ о наступившемъ или наступающемъ для дѣтей его школьномъ срокѣ, у него и голосъ, и руки дрожатъ, и глаза по сторонамъ бѣгаютъ, и папироса въ зубахъ трясется, осыпая пепломъ преждевременно сѣдѣющую бороду.
Сибирь не только бѣдна — она нищая среднимъ учебнымъ образованіемъ. Ея ничтожные городки съ населеніемъ, обычно не доходящимъ до десяти тысячъ жителей, лежатъ одинъ отъ другого въ разстояніяхъ сотенъ верстъ, — и какихъ верстъ! Отъ Минусинска до Красноярска пятьсотъ верстъ, но Самара зимою ближе къ Красноярску, чѣмъ Минусинскъ, а, при сравненіи въ обратномъ направленіи, т. е. отъ Красноярска къ Минусинску, при пароходномъ движеніи противъ мощнаго теченія верхняго Енисея, Самара остается ближе къ Красноярску и лѣтомъ. Поѣхать зимою изъ Минусинска въ Красноярскъ и обратно значитъ сдѣлать путь отъ Красноярска до Петербурга, только не въ вагонѣ, а въ кибиткѣ или въ таратайкѣ, при этомъ изломавъ себѣ все тѣло, перетерпѣвъ рядъ безсонныхъ ночей, гнуснѣйшихъ въ мірѣ ночлеговъ, изрядное количество небезосновательныхъ страховъ, а иногда и дѣйствительныхъ опасностей, — словомъ, какъ острятъ, часто совершающіе путину эту, жандармы:
— Терпя голодъ, холодъ и всѣ нужды солдатскія.
Нравы края таковы, что, если минусинецъ выѣхалъ въ Красноярскъ и Ачинскъ не въ большой компаніи, домашніе вздыхаютъ съ облегченіемъ только тогда, когда изъ города назначенія придетъ страстно и мучительно ожидаемая телеграмма:
— Живъ!
Случается, что почта, которая и безъ того ходитъ всего три раза въ недѣлю, не работаетъ дней по десяти: нѣтъ переправы черезъ Енисей. Эта рѣка — «сумасшедшая», какъ говорятъ сибиряки. Ея половодья капризны и необычайны. Ея мощное теченіе споритъ съ лютыми морозами въ теченіе всей зимы. Нѣтъ времени и температуры, которыя гарантировали бы путешественника отъ перспективы провалиться на дно Енисея. Оттепель, — ледъ трещитъ…
— Тальцы! — объясняетъ ямщикъ, погоняя коней, чтобы поскорѣе выбраться изъ опаснаго мѣста, не выкупавъ себя, коней и сѣдока въ готовой разинуть ротъ полыньѣ.
Тридцатиградусный морозъ, — ледъ трещитъ.
Ямщикъ объясняетъ:
— Ишь, язви-те, гдѣ-то однако, по цѣлому мѣсту зимою рвануло!.. Опять торосовъ намнетъ!.. Ну, и Енисей!.. Сказано, что сумасшедшій, сумасшедшій и есть!
Перелетѣть вихремъ трещину или тонуть въ тальцахъ — это наслажденіе осталось въ прошломъ едва-ли не у всякаго многоѣзжаго сибиряка, а малоѣзжихъ сибиряковъ не велика куча. Меня Богъ миловалъ, хотя въ теченіе одного года мнѣ пришлось вымѣрять зимній Енисей четыре раза, какъ въ оттепель, такъ и въ лютые холода. Я даже въ пресловутой «наледи» не окунался, что очень бывалые сибиряки почитаютъ уже не столько несчастіемъ, сколько комическимъ сюрпризомъ, — въ родѣ того, что ли, какъ, если пойти купаться, да, невзначай сорвавшихъ съ мостковъ, упасть въ воду на мелкомъ мѣстѣ, еще въ платьѣ. Приключенія въ «наледи» — къ смѣху, не къ ужасу, хотя нашему брату, «навозному» россіянину, и трудненько понять теоретически: въ чемъ, собственно, тутъ восторгъ? что лестнаго человѣку побывать, градусахъ при двадцати мороза, въ обжигающей тѣло водѣ, которая затѣмъ задубитъ на тебѣ платье, какъ дерево, — и скачки, что есть мочи, до станка, моля своего угодника, чтобы не далъ тебѣ замерзнуть, а, оттаявъ, обзавестись мышечнымъ ревматизмомъ до скончанія дней своихъ, покуда въ землю зароютъ!
Минусинскъ — изъ лучшихъ городовъ Восточной Сибири во всѣхъ отношеніяхъ, не исключая и путей сообщенія съ центрами великой окраины. Другія захолустья въ еще худшихъ дорожныхъ условіяхъ.
— Не ѣзживали вы тайгою!
— Не плутали вы въ степную метель!
— Не перло, не терло васъ по осени саломъ на Енисеѣ!
— Не обрывались вы въ гололедицу съ Чернаго Камня!
Все это — милыя степени сравненія дорожныхъ радостей; ими, какъ сойдутся къ самовару «звонить», обмѣниваются сибирскіе странники и скитальцы.
Въ одинъ скучный зимній вечеръ въ городѣ Храповицкѣ приходитъ ко мнѣ пріятель, мѣстный чиновникъ. Взглянулъ я: нѣтъ лица на человѣкѣ, бѣлый, такъ его и крутитъ, и дергаетъ.
— Что съ вами, Дмитрій Стратоновичъ? Больны?
— Ольга…
И даетъ мнѣ читать телеграмму изъ губернскаго нашего города Непросыпайска:
«Прошу немедленно взять отъ меня вашу дочь, не могу держать ее больше, по требованію другихъ родителей, или она, или ихъ дѣти. Сверчкова».
— Квартирная хозяйка… — пояснилъ онъ, роняя голову на руки.
— Гм… Телеграмма, конечно, не изъ утѣшительныхъ… Но зачѣмъ, все-таки, приходить въ отчаяніе? Поссорились, только и всего. Поссорившись, разошлись. Нѣтъ ничего ужаснаго!
— Есть ужасное! Это — не спроста… Это — что-нибудь у нея въ гимназіи вышло… Ахъ, Ольга! Ольга! Вѣдь просилъ, молилъ…
Я перечиталъ телеграмму.
— Если бы вышло что-нибудь въ гимназіи, эта Сверчкова намекнула бы хоть словомъ.
Но онъ не слушалъ, метался по комнатѣ, какъ волкъ въ клѣткѣ, и бормоталъ:
— Я увѣренъ, увѣренъ, что ее исключили! Она такая горячая, неосторожная, на языкъ дерзкая, лѣзетъ всегда впередъ… Ахъ, Ольга! Ольга!..
— Ну, какой мнительный!.. Сейчасъ уже и исключили!.. Поругалась съ квартирною хозяйкою, та сгоряча хватила вамъ телеграмму… Удовлетворите требованіе этой сердитой дамы, переведите вашу Ольгу на другую квартиру, — вотъ и все!..
— Все!.. Вы думаете, это такъ легко?
— Развѣ у васъ нѣтъ знакомыхъ въ Непросыпайскѣ?
— Есть знакомые… — нерѣшительно отозвался мой пріятель. — Да что же я могу за пятьсотъ верстъ? Начать съ того: дѣло, не терпящее отлагательства, а я не знаю, кто изъ знакомыхъ въ городѣ, кто нѣтъ. Вы знаете наши сибирскія службы: то и дѣло въ отъѣздѣ, разстоянія колоссальныя… Телеграмма будетъ лежать, ожидая возвращенія адресата, безъ отвѣта, а у меня все сердце кровью изойдетъ.
— Отправьте нѣсколько телеграммъ нѣсколькимъ знакомымъ…
— Непріятности изъ этого выйдутъ… Одинъ скажетъ: — недостатокъ довѣрія, — другихъ проситъ, значитъ, поручаетъ меня контролировать!.. Другой скажетъ: — Къ другимъ обращается, — пусть другіе его дочь и устраиваютъ!.. Никто не поможетъ, а всѣ обидятся… Да и что же, наконецъ? Ольга тоже разсвирѣпѣетъ… Скажетъ: — Хорошъ папенька, растрезвонилъ по телеграфу всему городу, что дочь выгнали съ квартиры… Какъ еще въ газетахъ не пропечаталъ!
— Пожалуй, что вы правы!.. Ну, телеграфируйте Ольгѣ, чтобы она сама повидалась съ вашими друзьями, кто изъ нихъ есть на-лицо: пусть проситъ, чтобы приняли ее хоть временно… вѣдь не маленькая!
— То-то и бѣда, что не маленькая. Съ маленькою-то легче. Большой помочь, если что не ладно, многіе побоятся. Подумаютъ: романъ какой-нибудь или политическое…
Онъ помолчалъ, ломая пальцы. Потомъ уставилъ на меня блестящіе, полные испуга, глаза.
— А если она и въ самомъ дѣлѣ состряпала что-нибудь несуразное?
— Да что же? Пусть даже и такъ… Какая разница?
— Тогда эти ея подвиги уже всему городу извѣстны. У насъ не столица, — медвѣжій уголъ! Видите въ телеграммѣ: «по требованію родителей»… Это значитъ, что моя дѣвочка — уже притча во языцѣхъ! Какъ же я могу, при такихъ условіяхъ, предоставить ей самой искать себѣ пріютъ и покровительство? Ее могутъ не принять, оскорбить… А она — огонь! чортъ! Такъ отвѣтитъ, что потомъ на всю жизнь памятку оставитъ!.. Если не вышло бѣды до сихъ поръ, теперь бѣда выйдетъ; если не выгнали, выгонятъ!.. Да, и — говорю вамъ, — вы думаете, такое это простое дѣло устраивать учащуюся дочь на квартирѣ, хотя бы и къ знакомымъ? Мука, сударь вы мой, даже когда вы сами тамъ на-лицо, а ужъ телеграммою… Просто и ума не приложу!..
Онъ поникъ головою.
— Послушайте, — сказалъ я. — Я вижу, что вы просто — не слишкомъ высокаго мнѣнія о своихъ непросыпайскихъ знакомыхъ, не рѣшаетесь имъ довѣриться и не хотите къ нимъ обращаться. Быть можетъ, я въ состояніи помочь вамъ. Съ прошлой зимы въ Непросыпайскѣ живетъ мой пріятель, писатель Живчиковъ, съ семьею. Люди милѣйшіе, простѣйшіе, мягкіе, съ тактомъ, — прелесть, какой домъ!..
— Знаю! Слыхалъ! — уныло мурлыкнулъ угнетенный родитель.
— Если хотите, я могу телеграфировать, чтобы Живчиковы приняли вашу Ольгу къ себѣ.
Онъ возразилъ съ мрачностью:
— Очень вамъ благодаренъ. Если ее исключили, буду очень просить васъ объ этомъ.
Я изумился.
— Почему же только въ такомъ случаѣ?!
— Потому, что, покуда Ольга въ гимназіи, она не имѣетъ права квартировать у Живчикова… Онъ — политическій…
— Ахъ, да!.. Забылъ!.. Ну, а ваши друзья Бронштейны? По вашимъ разсказамъ, тоже очень честная и интеллигентная семья…
Родитель пожалъ плечами.
— Евреи!
Я широко открылъ глаза: пріятель мой — человѣкъ добрый, свободомыслящій, и я не ждалъ отъ него предубѣжденій къ «жиду».
— Какъ? Вы придаете значеніе…
— Не я, — съ негодованіемъ возразилъ онъ. — Что вы, Богъ съ вами! Я повѣрилъ бы Бронштейнамъ Ольгу, какъ самому себѣ… Не я, а гимназія: нельзя христіанской дѣвочкѣ квартировать въ еврейской семьѣ.
— Однако, сколько вамъ затрудненій!
— Развѣ только это? Цвѣточки! А бываютъ ягодки… Вотъ-то намучился я, когда устраивалъ сына въ Пупскѣ…
— Кстати: я давно хотѣлъ спросить васъ, почему вы такъ странно разбросали своихъ дѣтей: дочь учится въ Непросыпайскѣ, а сынъ въ Пупскѣ?
— Потому что въ непросыпайской мужской гимназіи никогда нѣтъ вакансій, и поэтому умышленно трудный конкурсъ. Пришлось отвезти парня въ Пупскъ.
— За полторы тысячи верстъ?
— Да, если ближе нѣту гимназіи? Думаете: легко мнѣ? И душа, и карманъ плачутъ.
— Несчастный вы, Дмитрій Стратоновичъ, человѣкъ!
— Нѣтъ, вы слушайте мою пупскую Одиссею! Помѣстилъ я Володьку въ очень хорошій, всѣми уважаемый домъ… Радъ радехонекъ, что раздѣлался съ этимъ затрудненіемъ скоро и удачно, думаю уже уѣхать, потому что служба не ждетъ. Вдругъ является ко мнѣ въ номеръ гостиницы помощникъ класснаго наставника: — Господинъ директоръ желаетъ поговорить съ вами конфиденціально. Не откажите пожаловать… Иду и, какъ водится, дрожу: — Господи! За что еще собираются расказнить! — Нѣтъ, успокаиваетъ меня директоръ, — мы вашимъ сыномъ очень довольны, отлично учится, прекрасно ведетъ себя, но — вотъ одно: помѣстили вы его у такихъ господъ… знаете ли, неудобно!.. — Помилуйте! весь городъ говоритъ, что образованнѣйшая и порядочнѣйшая семья!.. — Да, конечно, конечно! Кто же ихъ не уважаетъ и не любитъ? Я первый высоко цѣню… И Данило Ивановичъ, и Марта Николаевна… Превосходнѣйшіе люди! Всѣ любятъ и уважаютъ… Но, какъ квартирохозяева, они намъ неудобны!.. Квартиру сынъ вашъ долженъ перемѣнить!.. Вы, въ качествѣ пріѣзжаго, конечно, не знаете, но… эти ваши хозяева… они, знаете, въ гражданскомъ бракѣ… не вѣнчаны!.. Я смотрю на него во всѣ глаза: — А какое мнѣ дѣло?.. Онъ же мнѣ въ отвѣтъ: — Да, конечно, говоря по-человѣчески, оно — собственно ничего, пустяки. Объ этомъ ихъ паспортномъ секретѣ мало кто и знаетъ въ городѣ… Кажется, только мы и полиція. Но, тѣмъ не менѣе, нельзя, неприлично! Я бы и ничего, но — знаете: можетъ быть доносъ… напишутъ, что нерадѣніе… подрывъ семейнаго начала… дурной примѣръ!.. А Володькѣ шелъ тогда всего двѣнадцатый годъ!.. Хорошо-съ. Что подѣлаешь? Велятъ идти, — повиноваться надо! Взялъ я его изъ этой семьи, — прямо скажу: почти со слезами взялъ, потому что сразу его тамъ полюбили, и ужъ видно было, какъ хорошо повели бы мальчика!.. Съ огромнымъ трудомъ перевелъ своего мальца и устроилъ у нѣмца механика, у котораго по части семейнаго начала все обстояло архи-благополучно. А начальство мое шлетъ уже грозныя телеграммы: или молъ служить, или разъѣзжать зря по губернскимъ городамъ!.. Уѣхалъ я. Только-что оглядѣлся у родныхъ пенатовъ, какъ получаю отъ сына письмо. Докладываетъ: — Мнѣ, папаша, велѣно отъ Карла Адамовича съѣхать, а я не знаю, — куда прикажете?.. Ахъ ты, пропади они тамъ пропадомъ, господа начальство! Что еще такое?… Время было, хотя и позднее, но еще осеннее, пароходы бѣгали; укланялъ свое начальство, — хоть и съ большою надутостью, отпустили меня съѣздить въ Пупскъ…
— Въ чемъ у васъ тутъ дѣло? Чѣмъ Карлъ Адамовичъ нехорошъ?
— Иновѣрецъ!..
— Да — развѣ это запрещается? Я помню: въ мое гимназическое время, чуть не половина класса квартировала у учителя-протестанта…
— Другія, батюшка, времена — другія пѣсни!.. Законоучителя злая муха укусила. Онъ и говорилъ съ директоромъ по душамъ. Директоръ не внялъ, сказалъ, что пустяки. Но законоучитель не успокоился, а хватилъ донесеніе… Владыка всполошился, губернатору — письмо… Губернаторъ морщился, вызвалъ директора, совѣтуетъ: ну, что вамъ? стоитъ ли? не ссорьтесь, бросьте… Такъ нашего Карла Адамовича и не одобрили. А я, горемычный, опять мотайся по чужому городу, проживайся, кланяйся, хлопочи найти своему дитяти мѣсто въ природѣ!.. Эти бѣдняки, наши дѣти изъ сибирскихъ уѣздовъ, учащіяся по губерніямъ, просто Агасѳеры какіе-то кочующіе!.. У того нельзя жить, потому что политическій, у этого — потому что еврей; у одного, потому что не вѣнчанъ, у другого, потому что баптистъ, и законоучитель опасается за соблазнъ въ вѣрѣ; Иванъ Ивановичъ всѣмъ бы хорошъ, да о немъ почему-то изъ округа писали, чтобы ученикамъ у него не жить; у Петра Петровича поселиться, — онъ съ инспекторомъ въ ссорѣ, а тотъ мстительный человѣкъ и жестоко придирается къ жильцамъ Петра Петровича, они туго успѣваютъ; лучше всѣхъ былъ бы Николай Николаевичъ, но его хоть на колѣняхъ проси, — баста! онъ къ себѣ гимназистовъ на квартиру не беретъ… говоритъ, что самому дороже…
— Развѣ мало платите?
— Нѣтъ, платимъ хорошо: что спросятъ, то самое почти и приходится дать, выторговать можно развѣ почти самую малую малость; при огромномъ спросѣ на квартиры безъ конкурренціи въ предложеніи, господа хозяева опредѣляютъ и ставятъ цѣны, а не мы, бѣдные родители. Матеріально оно — очень выгодно. Но нравственно — конечно, себѣ дороже. Помилуйте! гимназистъ или гимназистка на квартирѣ вяжутъ васъ по рукамъ и по ногамъ, ставятъ васъ въ подчиненное положеніе, у васъ неожиданно оказывается совершенно новое начальство. Отдали вы комнату «учащейся молодежи», и это для васъ не квартиранты, а капиталъ, ввѣренный подъ сохранную росписку. То и дѣло тягаютъ васъ гимназическія власти. Шастаетъ къ вамъ классный наставникъ, шастаетъ директрисса!.. Одна такая синьора, ревизуя квартиры ученицъ, самымъ безцеремоннымъ образомъ осматривала хозяйскія библіотеки. Увидитъ Толстого или Горькаго, — и пилитъ: Ваши, молъ, литературные вкусы остаются на вашей совѣсти, но я надѣюсь, что вы примете мѣры, чтобы мои дѣвочки, остающіяся на вашемъ попеченіи, не имѣли доступа къ подобнымъ ужаснымъ книгамъ!.. Другая опрятностью донимала. Придетъ, замѣтитъ какой-нибудь безпорядокъ — не у гимназистки, а у насъ въ комнатахъ, — и читаетъ цѣлую лекцію о гигіенѣ и аккуратности. Оно, можетъ быть, и справедливо: мы, сибиряки, на счетъ чистоты, изрядные-таки свинухи, — но по какому праву? Какъ она смѣетъ? Кто ее уполномочилъ вторгаться въ мой домъ со своимъ уставомъ? Неужели, чортъ возьми, я для того жилъ — возрасталъ до сорока лѣтъ, проходилъ ученье и совершалъ всякія службы, чтобы въ концѣ концовъ какая-то директрисса, до которой мнѣ дѣла столько же, какъ до лѣтошняго снѣга, ни сѣло — ни пало, читала мнѣ нотаціи о добронравномъ житіи? Да, ну ихъ ко всѣмъ рогатымъ демонамъ и съ выгодами, и съ деньгами!… Щей горшокъ, да самъ большой!
И вотъ-съ, — сортируютъ этакимъ манеромъ публику, сортируютъ, да и досортировываются. Въ концѣ концовъ городъ, въ смыслѣ гимназическаго квартиродержательства, оказывается просѣяннымъ сквозь сито всяческихъ препонъ и высшихъ соображеній, что называется, до пшика. Настоящихъ перловъ, — которые явили себя квартирохозяевами, совершенными во всѣхъ отношеніяхъ, которымъ и директоръ радъ, и инспектору они милы, и законоучитель ихъ одобрилъ, и въ воспитательномъ отношеніи они народъ дѣльный, — такихъ ядреныхъ перловъ, разумѣется, оказывается подъ ситечкомъ маловато: наша губернская интеллигенція — частью ссыльная, частью промышленная, то есть иностранная и иновѣрная, по преимуществу, — частью рабочая. Просѣянные перлы, — при добросовѣстности, — избѣгаютъ принимать на себя отвѣтственность за многихъ воспитанниковъ, берутъ къ себѣ жильцовъ скупо, съ суровымъ разборомъ; при недобросовѣстности, — дерутъ такія суммы, что у нашего брата, бѣднаго захолустнаго чиновника, только глаза лѣзутъ на лобъ отъ испуга и изумленія. Ну-съ, понятное дѣло: за неимѣніемъ гербовой, пишемъ на простой; если не достанетъ дѣтямъ нашимъ перловъ настоящихъ, надо довольствоваться поддѣльными. То-есть: лишь бы квартирохозяинъ былъ признанъ удовлетворительнымъ отъ гимназическаго начальства, а затѣмъ — наша хата съ краю, ничего не знаю! Что онъ за человѣкъ и какое вліяніе можетъ имѣть на ваше дитя, — объ этомъ лучше и не заботиться: прока нѣтъ, а только печенка тревогами раздражается! Помѣщенъ ребенокъ подъ крышею, и слава Богу! Перлъ потаенно пьетъ горькую и время отъ времени потѣшаетъ юныхъ квартирантовъ своихъ истинно плотскими зрѣлищами. Ничего: кто не пьетъ? и курица пьетъ! Перлъ имѣетъ привычку атаковать по ночамъ свою кухарку, вслѣдствіе чего на квартирѣ то и дѣло происходятъ лютыя баталіи. Но зато у перла имѣется наизаконнѣйшая супруга, и семейное начало въ квартирѣ торжествуетъ, съ тѣмъ большею наглядностью, что почтенная дама ревнива и дуетъ супруга на глазахъ жильцовъ-гимназистовъ, походя, смертнымъ боемъ, да имъ же кстати жалуется на судьбу-злодѣйку, связавшую ее съ «мерзавцемъ», и разсказываетъ мимоходомъ пикантные эпизоды изъ прошлыхъ похожденій «мерзавца». Да-съ. Всякіе бываютъ квартарохозяева!.. И повторяю вамъ: даже такими приходится очень дорожить, потому что становится все меньше и меньше охотниковъ ставить свою жизнь и нравственность въ зависимость отъ контроля распорядителей гимназическаго просвѣщенія… на это идутъ теперь только корысть и бѣдность! Обѣ силы — не очень-то признанныя въ педагогикѣ!
Но я иду далѣе. Представимъ себѣ, что вы были такъ счастливы — попадали въ квартирохозяевахъ все на добрыхъ и хорошихъ людей, съ лучшими нравами и намѣреніями. Но какой вамъ толкъ отъ всѣхъ ихъ добродѣтелей, если въ теченіе курса вашъ мальчикъ перемѣнить ихъ добрый десятокъ? Вѣдь даже и школа избѣгаетъ, по возможности, частыхъ варіацій въ преподавательскомъ составѣ, и лучшими курсами оказываются тѣ, которые прошли, по крайней мѣрѣ, старшіе гимназическіе классы подъ руководствомъ однихъ и тѣхъ же учителей, подъ надзоромъ одного и того же класснаго наставника. А квартира, хоть и не семья, все-таки, предполагается суррогатомъ семьи. Скитаясь по случайнымъ квартирамъ, наши дѣти искусственно выучиваются цыганщинѣ — равнодушію, съ жить, какъ уживаться: они вѣчно и всюду чувствуютъ себя чужими, съ боку припекою въ чьемъ-то постороннемъ быту; они привыкаютъ къ мысли, что домъ — это только крыша, стѣны, отопленіе, освѣщеніе, столъ, постель! И это остается. Этого легко не выкуришь и не передѣлаешь! Знаете, когда мои ребята пріѣзжаютъ на каникулы, меня всегда коробитъ въ нихъ эта печать отчужденной цыганщины. Мнѣ тогда жаль ихъ, стыдно себя… Я чувствую, что привычка жить чужими среди чужихъ застряла въ нихъ, и мы — отецъ съ матерью — въ концѣ концовъ, оказываемся для нихъ тоже чужими, тоже своего рода квартирохозяевами на лѣтній срокъ, какъ тѣ на зимній… Отквартировалъ у Ивана Ивановича въ Непросыпайскѣ, поѣхалъ къ Дмитрію Стратоновичу въ Храповицкъ, отквартировалъ у Дмитрія Стратоновича въ Храповицкѣ, покочевалъ къ Ивану Ивановичу въ Непросыпайскъ!..
Понимаете ли? Да нѣтъ, вы этого не испытали, и темпераментъ у васъ не тотъ!.. Понимаете ли, чувствую я изъ года въ годъ, изо дня въ день, какъ эти пятьсотъ и полторы тысячи верстъ, которыя отдѣляютъ меня отъ моихъ дѣтей, крадутъ ихъ у меня. Чувствую, что мы таемъ другъ для друга, какъ снѣговыя куклы.
Когда вы живете вмѣстѣ съ своимъ учащимся сыномъ, или, по крайней мѣрѣ, когда вы въ состояніи часто видаться съ нимъ, вы имѣете возможность поладить съ нимъ, разрушить его сомнѣнія о васъ, столковаться съ нимъ о вашихъ компромиссахъ, сохранить себѣ его дружбу и уваженіе. Но за тысячу, за полторы тысячи трудно проходимыхъ верстъ?! Что я могу?! Я вижу дѣтей отъ половины іюня по августъ, когда они пріѣзжаютъ въ Храповицкъ. Иногда ѣзжу къ нимъ на Рождество или на Пасху: ѣздить къ нимъ на оба праздника не имѣю средствъ, брать ихъ сюда тѣмъ болѣе, да это и безсмысленно. Праздники даются для отдыха, а какой же отдыхъ — пять сутокъ зимней ѣзды отъ Пупска въ Храповицкъ и, послѣ четырехъ сутокъ гостеванья, еще пять сутокъ ѣзды отъ Храповицка въ Пупскъ? Итакъ, я, отецъ, имѣю непосредственное вліяніе на своего ребенка въ теченіе одного мѣсяца съ половиною, а десять съ половиною мѣсяцевъ онъ остается въ сожительствѣ и подъ вліяніемъ чужихъ, совершенно случайныхъ людей, да и тѣхъ я лишенъ права выбирать по своему усмотрѣнію. Что я, кто я для него при такихъ условіяхъ? Человѣкъ, платящій за его обученіе и содержаніе, который не прочь видѣть его у себя въ домѣ въ пору лѣтняго отдыха. Только квартировладѣлецъ, какъ всякій другой, но, быть можетъ, нѣсколько скучнѣе и надоѣдливѣе другихъ, потому что тѣ очень хорошо довольствуются отъ него квартирною платою, а я имѣю претензію на чувства, нѣжность и прочія родительскія привилегіи, обязательство которыхъ онъ понимаетъ, но потребности въ которыхъ, по отвычкѣ отъ семьи, не ощущаетъ ни малѣйшей… Разладъ между отцами и учащимися дѣтьми всюду великъ и силенъ… Но, кажется, нигдѣ не сказывается онъ такъ рано, съ такою острою и грозною назойливостью, какъ въ нашихъ сибирскихъ трущобахъ!.. Присмотритесь на каникулахъ къ нашимъ уѣзднымъ семьямъ: всюду одна и та же исторія!.. Недѣля радостей и восторговъ, что свидѣлись родители съ дѣтками послѣ долгой разлуки; затѣмъ недѣля взаиморазсматриванья и невольныхъ охлажденій; а тамъ пошла на все лѣто язвительная грызня поколѣній: война «деспотовъ» съ «неблагодарными», которая стихаетъ только къ сроку, когда дѣтямъ надо возвращаться въ учебное заведеніе. Тутъ, конечно, отцамъ становится жаль сыновей, сыновьямъ — отцовъ… А затѣмъ — опять разлука на пять шестыхъ года, а послѣ опять явится свой по имени, но еще болѣе отчужденный фактически, юный человѣкъ… и опять новыя взаимонепониманія!.. Трещина ширится, глубится и — кажется, нѣтъ у насъ ни моста, чтобы черезъ нее перекинуть, ни хвороста-фашинника, чтобы ее завалить…