СЕН-РОНАНСКІЯ ВОДЫ править
СИРА ВАЛТЕРА СКОТТА. править
съ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска изъ типографіи, были представлены въ Ценсурный Комитетъ: семь экземпляровъ сей книги, для препровожденія куда слѣдуетъ, на основаніи узаконеній. Москва, Іюля 11 го дня 1827 года.
СЕН-РОНАНСКІЯ ВОДЫ править
ГЛАВА I. править
"Нѣтъ, не для васъ смиренный мой пріютъ:
"Вы любите пиры, да вины дорогія;
"Но вамъ подобные здѣсь хлѣбъ съ водой найдутъ!
"А васъ, о странники, дорогой утомленны!
"Васъ рада я къ себѣ принять;
"Для васъ открытъ всегда мой домъ уединенный:
"Вы въ немъ найдете все -- и пищу, и кровать!
Можетъ быть, во всей Европѣ нѣтъ ни одной страны, гдѣ бы просвѣщеніе, соединенное съ богатствомъ жителей, сдѣлало столько неимовѣрныхъ и быстрыхъ успѣховъ въ послѣдней половинѣ протекшаго столѣтія, какъ въ Шотландіи; впрочемъ и въ сіе столь цвѣтущее время совы и филины не весьма нуждались въ развалившихся зданіямъ въ Каледоніи; различныя обстоятельства, или мѣстныя выгоды очень не рѣдко заставляли обитателей старинныхъ деревушекъ оставлять мирныя пажити отцевъ своихъ — отчасти находили они мѣста выгоднѣйшія для себя, отчасти и родъ жизни ихъ требовалъ иногда непремѣннаго перемѣщенія; а отъ того то и произошло, что какъ въ Исторіи Шотландской, такъ и въ Историко-Географической картѣ, столь прекрасно отдѣланной Давидомъ Макферсономъ, очень много встрѣчается болотистыхъ и необработанныхъ мѣстъ, изрѣдка кой гдѣ покрытыхъ кустарникомъ — разрушенныхъ и обвалившихся зданій, свидѣтельствующихъ, что нѣкогда и тутъ обитали смертные.
Небольшая деревенька Сен-Ронанъ хотя и не совершенно подпала еще. подобному разрушенію, впрочемъ въ продолженіе почти двадцати лѣтъ день это дня болѣе клонилась къ уничтоженію своему. Деревенька сія имѣла такое романическое мѣстоположеніе, что всѣ путешественники, которымъ случалось проѣзжать черезъ нее, непремѣнно останавливались тутъ — иные для того, чтобы полюбоваться картинными видами; а другіе, мастера въ живописи, и для того, чтобы попробовать кисти свои. Въ короткихъ словахъ мы постараемся здѣсь, хотя нѣсколько, описать красоты мѣста сего, не строго наблюдая впрочемъ, по нѣкоторымъ причинамъ, Географическую точность въ описательности.
Деревня сія почти со всѣхъ сторонъ была окружена горами, изобилующими различными растеніями — большая рѣка протекала чрезъ средину селенія — множество маленькихъ и извилистыхъ ручейковъ впадало въ нее; берега ручейковъ сихъ, разнообразно расположенные, тщательно были обработаны трудолюбіемъ обитателей Сен-Ронанскихъ. Немного вправо луга, усѣянные полевыми вѣшками, и рощицы пріятно разположенныя манили полюбоваться собою; но влѣво видъ совсѣмъ перемѣнялся: вторая половина деревни отдѣлялась довольно покатымъ холмомъ — за нимъ видны были ветхія хижинки, покрытыя соломою и стоявшія на довольномъ одна отъ другой растояніи; каждая изъ нихъ обнесена была небольшимъ валикомъ на подобіе Швейцарскихъ хижинъ на горахъ Альпійскихъ; съ правой стороны на довольномъ возвышеніи видны были развалины стариннаго, довольно обширнаго 3аMка, обладателямъ коего по видимому и принадлежала деревенька сія; толщина обвалившихся стѣнъ свидѣтельствовала о крѣпости замка, орошаемаго рѣкою Сен-Ронанъ; отъ задней части замка начинались сады, нѣкогда цвѣтущіе и обработанные, а теперь запущенные и похожіе болѣе на лѣсъ, образованный самою природою.
Большая часть хижинъ сей деревеньки была необитаема — кровли обвалились; отъ времени почернѣвшіе брусья потолка и полуразвалившіяся стѣны вселяли въ душу путешественника какое-то мрачное чувство; не совсѣмъ обвалившіяся стропила, подобно костямъ скелета, потрясались при порывахъ ночнаго вѣтра; на крышкахъ нѣкоторыхъ хитинъ оставалось еще нѣсколько соломы, почему онѣ и казались обитаемыми, особливо тогда, какъ дымъ отъ пріуготовляемаго бѣдными жителями торфа тихо поднимался вверхъ и, казалось, выходилъ изъ отверстій сихъ кровель.
Впрочемъ, должно признаться, что природа вездѣ и всегда прекрасна и величественна: между развалившимися хижинами росъ довольно густой и красивой кустарникъ; онъ же, расположенный въ видѣ плетней, служилъ натуральнымъ заборомъ обитаемыхъ хижинъ и садиковъ, къ нимъ примыкающихъ, — все сіе взятое вмѣстѣ составляло картину довольно привлекательную для путешественниковъ.
Но не всѣ хижины въ Сен-Ронанѣ были или въ развалинахъ, или близки къ тому; въ срединѣ деревеньки стояли два дома довольно недурные — даже, можно сказать, хорошіе. Одинъ изъ нихъ былъ опредѣленъ для духовныхъ нуждъ обитателей, другой для тѣлесныхъ необходимостей путешественниковъ; это были: домъ пастора деревушки и гостинница. Касательно перваго мы скажемъ только то, что онъ былъ построенъ по обыкновенному дурному плану, коему всегда слѣдуютъ владѣльцы Шотландскіе для того, чтобы соблюсти экономію свою въ постройкѣ Пасторскихъ домовъ; впрочемъ сей послѣдній имѣлъ по обоимъ концамъ своимъ выстроенные камины, безобразныя трубы коихъ, подобно ослинымъ ушамъ, торчали на крышкѣ дома, во многихъ мѣстахъ имѣвшей трещины, въ которыя продувалъ вѣтеръ и проходилъ дождь, на что столь часто жалуются бѣдные церковные служители въ Шотландіи. — Чтобы окончить сіе описаніе, прибавимъ, что пасторъ былъ человѣкъ очень смирный и довольно молодой; неучтивые прихожане его не хотѣли даже взять на себя труда выгнать иногда съ двора, или изъ саду его забредшую туда свинью ихъ; они какъ будто не замѣчали, что мѣсто разбитыхъ стеколъ въ его окнахъ замѣнила сѣрая наклеенная на раму бумага и что нечистота на дворѣ и бѣдность въ домѣ унижали служителя Церкви, достойнаго какъ по сану своему, такъ и по уму, неизъятому впрочемъ отъ нѣкоторыхъ странностей, всеобщаго уваженія.
Неподалеку отъ пасторскаго дома видна была Сен-Ронанская церковь, небольшое старинное зданіе, не имѣвшее даже пола и наполненное нескладными деревянными скамьями. Внѣшняя форма церкви имѣла довольно изрядный фасадъ; ибо она была выстроена Католиками, у которыхъ архитектура церквей всегда лучше и красивѣе нежели у добрыхъ протестантовъ, она была окружена со всѣхъ сторонъ надгробными памятниками, и такъ, что, по низости своей, выше оконъ заслонялась ими — что и самой ей давало видъ подобнаго же мавзолея, только нѣсколько возвышеннѣйшаго передъ прочими и отличающагося небольшою колокольнею.
Когда церковный педель, съ сѣдыми волосами своими, трепещущею отъ дряхлости рукою поворачивалъ большой желѣзный ключь въ замкѣ церковной двери, еще довольно крѣпкой, то любопытный Антикварій, войдя вмѣстѣ съ нимъ во внутренность храма, ничего не могъ найти въ немъ достойнаго примѣчанія, кромѣ нѣсколькихъ старинныхъ мавзолеевъ надъ прахомъ фамиліи Мовбраевъ Сен-Ронанскихъ, на которые обыкновенно и указывалъ старикъ путешественникамъ, какъ на памятники еще тринадцатаго столѣтія.
Фамилія Мовбраевъ Сен-Ронанскихъ въ свое время была одною изъ знаменитѣйшихъ и сильнѣйшихъ фамилій; всѣ они были вѣрными друзьями дома Дугласа, могущество коего заставляло некогда трепетать Стуартовъ на престолѣ Шотландіи; всѣ Историки, какъ древніе, такъ и новые, говорятъ, что никто не смѣлъ, да и не могъ противиться ни Дугласу, ниже кому изъ друзей его, а слѣдственно и Мовбраю Сен-Ронанскому. Но когда въ царствованіе Іакова II обстоятельства совершенно перемѣнились, то и владѣльцы Сен-Ронанскіе очень многое потеряли касательно своего могущества и богатства; впрочемъ въ концѣ семнадцатаго столѣтія фамилія ихъ взошла опять почти на прежнюю степень величія. Далѣе Сиръ Режинальдъ Моврай послѣ нещастнаго сраженія съ Дунбаромъ отправился въ свой замокъ для защищенія его отъ гибельнаго оружія Кромвеля, который, будучи раздраженъ столь неожиданнымъ и сильнымъ отпоромъ и въ такомъ незначительномъ уголкѣ Великобританіи, въ бѣшенствѣ своемъ совершенно разрушилъ замокъ съ твердыми стѣнами его.
Съ тѣхъ самыхъ поръ замокъ и остался въ развалинахъ. Послѣ революцій Сиръ Режиналъдъ построилъ жилище себѣ уже на другомъ мѣстѣ и не столь огромное, какъ прежде; оно было совершенно въ новомъ вкусѣ и находилось посреди самой деревни — знакъ, что въ прежнія времена не гнушались сосѣдствомъ добрымъ деревенскихъ жителей; у задней части дома разведены были два довольно хорошіе сада, по берегу рѣки устроены три террасы.
Вся фамилія обитала въ семъ новоустроенномъ домѣ до нѣкотораго происшествія, случившагося за пятнадцать лѣтъ отъ эпохи, съ которой начинается наша исторія: именно домъ почти весь сгорѣлъ отъ случившагося ночью пожара — и Лердъ, которому не задолго передъ симъ досталась но наслѣдству отъ одного изъ дальнихъ родственниковъ довольно хорошая дача разстояніемъ на три мили отъ его деревни, рѣшился оставить жилище, или лучше сказать мѣсто, гдѣ обитали знаменитые предки его. Такъ какъ въ это, же, самое время случилось, что онъ приказалъ вырубить до основанія одинъ изъ обширныхъ лѣсовъ, окружавшихъ Сен-Ронанъ, можетъ быть, для поправки разстроенныхъ обстоятельствъ своихъ, чрезъ что и лишилъ гнѣздъ множество вороновъ, имѣвшихъ издавна тутъ жилище свое, то между жителями деревушки и вошло въ пословицу, что Сен-Ронанъ началъ приходить въ упадокъ съ тѣхъ поръ, какъ Лердъ и вороны оставили его.
Впрочемъ обгорѣлый домъ не былъ совершенно оставленъ въ добычу и прибѣжище ночнымъ птицамъ; онъ былъ отдѣланъ, хотя не такъ хорошо, какъ прежде, впрочемъ въ стѣнахъ его радость и шумное веселіе раздавались едва ли не чаще, нежели у прежнихъ обитателей, однимъ словомъ — онъ былъ перемѣненъ въ гостинницу для проѣзжающихъ и украшенъ вывѣскою съ изображеніемъ Св. Ронана, отнимающаго изъ когтей діавола Епископскій жезлъ которую исторію всякій мнѣ любопытныхъ и можетъ прочесть въ старинныхъ запискахъ, хранящихся въ оружейной комнатѣ Замка Мовбраевъ. Гостинница сія была очень часто центромъ, куда собирались всѣ окрестные жители для того, чтобы попировать и выпитъ нѣсколько квартъ добраго пива; но такъ какъ селеніе Сен-Ронанское день ото дня болѣе приходило въ упадокъ, то и такія пирушки сдѣлались рѣже, или лучше сказать и совершенно прекратились.
"Гдѣ прежде радости и пѣсни раздавались,
"Тамъ скука мѣсто заняла…
Скромная чета вѣрныхъ и любимѣйшихъ служителей фамиліи Мовбраевъ, которые содержали послѣ переселенія Лерда сію гостинницу, умерли, оставя ее въ наслѣдство единственной своей дочери, дѣвушкѣ довольно пожилыхъ лѣтъ. Покойный отецъ ея во время своей жизни умѣлъ нажить довольно значительное состояніе — и такъ, что уже гостиница сія, за которую онъ прежде платилъ деньги Лерду, сдѣлалась его собственностію, съ прибавленіемъ обширныхъ и засѣянныхъ луговъ по берегу рѣки, которые Лердъ Сен-Ронанъ одинъ за другимъ долженъ былъ продавать, отчасти потому, что онъ нуждался въ деньгахъ для заготовленія приданаго своей дочери, а отчасти, чтобы купить чинъ сыну своему, отправленному въ военную службу, или по какимъ нибудь сему подобнымъ причинамъ. И такъ Мегъ Додъ по смерти своихъ родителей осталась съ довольно значительнымъ состояніемъ; а такъ какъ это обстоятельство не рѣдко дѣлаетъ и старухъ невѣстами — то и Мегъ Додъ имѣла удовольствіе отказать исканіямъ трехъ толстыхъ откупщиковъ, одного продавца лошадей и двухъ промотавшихся Лердовъ, у которыхъ на головѣ ничего болѣе не оставалось кромѣ шляпъ, украшенныхъ полинялымъ позументомъ и снабженныхъ большими крыльями.
Изо всѣхъ жениховъ самый настойчивый былъ продавецъ лошадей; но и онъ принужденъ былъ наровнѣ съ прочими бить ретираду. Разсчетливая Мегъ Додъ не хотѣла обязаться мужемъ, который бы въ послѣдртвіи времени сдѣлался и властелиномъ ея участи; она продолжала вести дѣвственную жизнь свою со всѣмъ деспотизмомъ Королевы Елизаветы, содержа въ строгости не только домашнихъ служителей своихъ обоего пола, но даже и всѣхъ чужестранцевъ, останавливавшихся у нея. Если какой-нибудь путешественникъ осмѣливался противиться волѣ или распоряженіямъ Мегъ — на пр. если ему не нравилась комната, ею отведенная для ночлега, или кушанья, которыя приносили ему, то она всегда обращалась къ нему съ тѣмъ роковымъ отвѣтомъ, который, какъ говоритъ Еразмъ, полагалъ конецъ всѣмъ жалобамъ на дурныя Нѣмецкія гостинницы въ свое время: Qvaere aliud hospitium; или, какъ говаривала Мегъ Додъ: извольте выбираться вонъ и ищите другой гостинницы; но такъ какъ ето значило пробыть подъ открытымъ небомъ на растояніи по крайнее мѣрѣ шести миль — ибо ближе не льзя было сыскать ночлега, — то бѣдный путешественникъ, которому бывало произносимо такое рѣшеніе, принужденъ былъ какъ нибудь умилостивить госпожу трактирщицу и совершенно покоришь себя ея волѣ. Впрочемъ, чтобы отдать должную справедливость Мегъ Додъ, мы должны сказать и то, что хотя она владычествовала въ своемъ углу съ чрезвычайною строгостію, или почти, можно сказать, деспотически, но ее грѣхъ было бы обвинять въ тиранніи — ибо она весьма пеклась о благоденствіи подвластныхъ ей.
Никогда — даже и въ погребахъ стараго Лерда, прежняго владѣльца сего дома — не было винъ столь хорошихъ, какъ у Мегь Додъ; вся невыгода путешественниковъ состояла только въ томъ, что рѣдко можно было допроситься у нее такого вина, какого бы хотѣлось имъ — эта часть была совершенно въ ея распоряженіи. Къ сему должно присоединить и то, что Мегъ Додъ имѣла совершенно материнскія попеченія о тѣхъ, кои, но ея мнѣнію, уже довольно попили — и она ни за что въ свѣтѣ не соглашалась на просьбу ихъ подать еще хотя одну бутылку. Что же касается до талантовъ ея на счетъ кухни — то это было торжество искуства ея. Почти каждое кушанье готовила она сама, не допуская къ сему служанокъ. Употребительнѣйшія въ ея трактирѣ кушанья, какъ то: цыпленокъ изжаренный и облитый соусомъ съ пряными куреньями и битая говядина въ маслѣ, въ своемъ родѣ могли поспорить съ знаменитыми котлетами старинной знакомки нашей Мистрисъ Галль де Феррибридгъ.
Что касается до чистоты бѣлья какъ для стола, такъ и для постели, то это было также единственно въ своемъ родѣ. Бѣда той прислужницѣ, подъ смотрѣніемъ которой прозорливый глазъ хозяйки открывалъ какую-нибудь неисправность, что случалось весьма не рѣдко; ибо Мегъ Додь, отъ природы склонная входить въ малѣйшія подробности каждаго дѣла, рѣдко не находила случая придраться къ какой-нибудь бездѣлицѣ, въ которомъ случаѣ она уже давала полную волю своему краснорѣчію. Можно сказать, что такое упражненіе было для нея столь же необходимо, какъ и воздухъ, которымъ дышала о на.
Не излишнимъ также будетъ упомянуть и объ умѣренности цѣнъ въ гостинницѣ нашей хозяйки. Число расходовъ не должно было пугать бѣдныхъ путешественниковъ, какъ то очень часто случается во многихъ мѣстахъ, 3-а завтракъ — одинъ шиллингъ; за обѣдъ — три, тутъ же считая и стаканъ стараго Португальскаго вина осмнадцать пенсовъ за довольно хорошій и сытный ужинѣ: вотъ весь прейсь-курантъ Сен-Ронанской трактирщицы — въ началѣ девятнадцатаго столѣтія. Правду сказать, иногда Мегъ Додъ и говаривала со вздохомъ, что цѣны при покойномъ отцѣ ея были въ половину менѣе; но что дѣлать! крутыя времена не позволяли ей быть столько доброю и сговорчивою, какъ бы желала она.
Не смотря впрочемъ на столь рѣдкія и прекрасныя качества старой трактирщицы Сен-Ронанской, гостинница ея вмѣстѣ съ упадкомъ деревни упала также довольно ощутительно по нѣкоторымъ отношеніямъ. Большая дорога, прилегавшая къ гостинницѣ, по причинѣ крутости и гористости своей, губила много лошадей, какъ говорили почтальйоны, что впрочемъ можно причесть и неуступчивости Мегъ Додъ давать имъ иногда gratis выпить стаканъ какого-нибудь вина, или вмѣсто должной мѣрки овса для лошадей ихъ поднести имъ нѣсколько рюмокъ портеру — согласіе на сіи мѣлочныя условія, можетъ быть, и поугладило бы большую дорогу — но Мегъ Додъ была неизмѣнна въ своихъ правилахъ — и дорогу проложили другую, чего Мегъ никогда не могла простишь, особливо тѣмъ людямъ, коихъ она знавала еще въ младенчествѣ ихъ. — Это худо, очень худо! говаривала она — отцы ихъ никогда бы не рѣшились на такой поступокъ!
Наконецъ упадокъ деревни сталъ уже и слишкомъ ощутителенъ для ея гостинницы. Нѣкоторое извѣстное число арендаторовъ, вассаловъ и даже Лердовъ составили для взаимныхъ пирушекъ общество подъ названіемъ клуба лакомокъ — но сіе общество было не въ трактирѣ нашей Мегъ Додъ — ибо всѣ знали крутый ея характеръ — а эти люди любили собираться между собою раза два или три въ недѣлю, чтобы попировать за кружками пива «смѣшаннаго съ водкою, или стаканомъ виски, гдѣ бы изгнано было всякое принужденіе; они любили иногда кстати и покричать въ залѣ собранія, послать къ чорту прислужниковъ, отшибить горлышко у бутылки, однимъ словомъ, любили погулять въ полномъ смыслѣ этаго слова — чего въ гостинницѣ Мегъ Додъ ни какъ нельзя было надѣяться привести въ исполненіе.
Но натура образовала честную Мегъ такимъ образомъ, что она была довольно пріуготовлена всегда ко всякимъ перемѣнамъ — и честная душа ея, ни чѣмъ не поражаемая слишкомъ, была всегда — какъ говаривалъ Тонни Лумикинсъ — въ одинаковомъ направленіи съ ея тѣлесностію; ея черные съ просѣдью волосы всегда были покрыты однимъ и тѣмъ же чепцомъ, сзади закрывающимъ почти всю шею; на длинныхъ и сухихъ пальцахъ ея были такіе же долгіе ногти; маленькіе глазки ея были живы и быстры; грудь, хотя и плоская, но довольно вмѣстительная для легкихъ, бывшихъ безпрестанно въ сильномъ движеніи, ибо она почти каждую минуту кричала не тише всякой торговки селедками, хотя и говаривала подъ веселый часъ сосѣдкамъ своимъ, что она болѣе лаетъ, нежели кусается. Въ самомъ дѣлѣ, гибкій языкъ ея рѣдко былъ спокоенъ за костяными преградами, положенными ему отъ природы — и когда она говаривала объ чемъ нибудь погорячѣе обыкновеннаго — то звонкій голосъ ея былъ равно слышимъ какъ отъ церкви селенія, такъ и отъ развалинъ стараго замка.
Всѣ сіи качества доброй Мегъ Додъ не весьма нравились для путешественниковъ въ тогдашнее время, и гостинница ея день это дня приходила въ большій упадокъ; но главною причиною сего дѣла былъ не характеръ хозяйки — а то, что случай сдѣлалъ, что одна хорошая дама знаменитаго происхожденія, обитавшая въ окружности, вообразила себѣ, что здоровье ея, чрезвычайно разстроенное, получило большое подкрѣпленіе отъ употребленія Сен-Ронанской воды. Докторъ ея, человѣкъ чрезвычайно сговорчивый, сдѣлалъ ученый анализисъ сей благодѣтельной воды и публиковалъ во всѣхъ странахъ, что она есть спасительнѣйшее лѣкарство это всѣхъ болѣзней; одинъ дѣловый человѣкъ настроилъ по берегу сего цѣлительнаго источника множество домиковъ различной величины — что доставило ему не малый доходъ — и тутъ же устроилъ большую и совершенно въ новомъ вкусѣ гостинницу для пріѣзжающихъ. Сей послѣдній случай совершенно подорвалъ уже доходы нашей Мегъ Додъ.
Многіе изъ ея знакомыхъ и друзей, зная, что она уже нажила себѣ довольно большой достатокъ и притомъ не имѣла ни дѣтей, ни родственниковъ, думали, да и совѣтовали ей оставить ремесло свое, снять вывѣску и жить въ покоѣ; но высокій духъ нашей трактирщицы никакъ не могъ рѣшиться послѣдовать симъ совѣтамъ. — Двери дома отца моего, говорила она, будутъ всегда отворены для путешественниковъ до тѣхъ поръ, пока я буду жива — и это не для того, чтобы я искала прибыли себѣ, — у меня есть всё, совершенно всё — но я не хочу и не могу стерпѣть, чтобы меня такъ угнетали. Боже мой! Выстроить новую гостинницу, какъ будто моей одной было бы недостаточно. Но посмотримъ, посмотримъ, лучше ли будетъ знаменитая ихъ гостинница трактира Луціи Додъ, столько лѣтъ занимавшейся симъ дѣломъ! Да, да, они все дѣлаютъ изъ интереса, изъ барыша, а не изъ человѣколюбія къ бѣднымъ путешественникамъ; о жадность, жадность! Но не удастся имъ искоренить меня, пока я буду жива! да — имъ не удастся, не удастся!»
Такъ говорила Мегъ Додъ и на самомъ дѣлѣ исполняла слова свои: въ трактирѣ ея все шло по прежнему, и хотя число посѣтителей весьма примѣтно уменьшалось, но она еще болѣе начала заниматься экономіею и замѣняла обработываніемъ полей своихъ то, чего лишилась отъ недостатка пріѣзжающихъ.
Продолжая содержать свой трактиръ, она впрочемъ поуменьшила расходы: половина оконъ были закрыты, чтобы, не платить лишней пошлины; вмѣсто четырехъ почтовыхъ лошадей она уже держала двухъ и тихонько еще платила старому горбатому почталійону за то, чтобы онъ завозилъ къ ней путешественниковъ мебелей также было нѣсколько убавлено. Впрочемъ, чтобы утѣшить себя сколько нибудь въ сихъ перемѣнахъ, отъ которыхъ втайнѣ страдало самолюбіе ея, она попросила Дика Тинто, знаменитаго живописца деревни Сен-Ронанской, поновить старую вывѣску, повѣшенную еще при покойномъ отцѣ ея и на коей время и дожди изгладили почти всё написанное. Въ слѣдствіе сей просьбы Дикъ снова раскрасилъ вывѣску, позолотилъ Епископскій жезлъ и прибавилъ діаволу такую ужасную мину, что деревенскіе ребятишки не могли безъ страха смотрѣть на него; эта же вывѣска служила нѣмымъ комментаріемъ въ проповѣдяхъ доброму пастору, когда онъ училъ прихожанъ своихъ избѣгать козней лукаваго и описывалъ всю гнусность искусителя рода человѣческаго.
Обзаведясь новою вывѣскою, Мегъ Додъ или Мегъ Дортъ (крикунья), какъ обыкновенно называли ее сосѣди въ насмѣшку за неспокойный характеръ, начала еще дѣйствовать кой какими средствами въ свою пользу. Она пріучила ходить къ себѣ въ гостинницу извѣстное число членовъ изъ клуба, называемаго Кильнакегаши-Гюгетъ, нѣкогда довольно значительнаго по лошадямъ и охотничьимъ собакамъ, а нынѣ знаменитаго только по сѣдымъ волосамъ членовъ, которые, вмѣсто того, чтобы преслѣдовать лисицъ, или объѣзжать во весь галопъ лошадей своихъ, смиренно и шажкомъ тащились въ трактиръ нашей Мегъ, это добрые и честные люди, говаривала она, «которые любятъ попить и повеселиться. Почемужь и не такъ? Они дѣлаютъ складчину — я подаю вино, и всё идешь, какъ не льзя лучше; притомъ же они не изъ числа тѣхъ безмозглыхъ людей, которые пьютъ до тѣхъ поръ, пока придутъ въ безчувственность!»
Она также завела знакомство съ рыбаками, приходящими весною и лѣтомъ изъ Эдинбурга въ Сен-Ронанъ. Они всѣ останавливались у нея и во многомъ пользовались ея снисхожденіемъ. «Эти бѣдняки», говаривала она, "знаютъ, гдѣ имъ теплѣе. Ни одинъ изъ нихъ не пойдетъ въ новооткрытую гостинницу къ водамъ, какъ обыкновенно называютъ ныньче вонючую лужу, что пониже нашей деревни. Нѣтъ, нѣтъ, имъ хорошо и у Мегъ Додъ. Они встанутъ рано, возмутъ завтракъ свой, стклянку вина и уйдутъ въ наши горы — тамъ на травѣ ѣдятъ они битую холодную говядину свою; къ вечеру воротятся домой съ корзинами, полными Форелей; къ ужину я имъ изготовлю ихъ — они выпьютъ по кружкѣ пива, по стакану пунша, запоютъ свои пѣсни — и наконецъ въ десять часовъ ложатся спать, сказавъ мнѣ: спасибо и пожелавъ доброй ночи. Они довольны мною, я ими — да и почему же не такъ?
Здѣсь остается намъ еще пересчитать нѣсколько особъ, посѣщавшихъ не рѣдко трактиръ нашей Мегъ, особенно потому, что у ней вины были лучше и сходнѣе нежели въ другомъ мѣстѣ — это были жалкіе члены клубовъ Гельтеръ Скельтера и Вильдфира. Пьяное общество сіе очень не рѣдко возбуждало гнѣвъ доброй хозяйки, особенно тогда, когда дѣло шло о перемѣнѣ пустыхъ бутылокъ на полныя, чего не дозволяли сдѣлать правила почтенной Мегъ Додъ. Одинъ изъ откупщиковъ пировавшихъ тутъ увѣрялъ даже, что бывали порядочные и схватки съ хозяйкою трактира, и что онъ собственною своею особою принялъ отъ нее довольно чувствительный щелчокъ по носу пустою бутылкою за настоятельную просьбу его объ обмѣнѣ ея на неоткупоренную; а президентъ клуба Вильдфира выдавалъ за истину родственникамъ жены своей, что двѣ шишки на лбу его сушь не что иное, какъ слѣды двухъ ударовъ большимъ погребнымъ клюнемъ отъ госпожи трактирщицы, когда онъ хотѣлъ отнять его у нее и самъ сходить за перемѣною бутылокъ. — Впрочемъ, эти дѣла шли тихо, гости не слишкомъ безпокоились такими небольшими выходками доброй хозяйки, считая ихъ но больше какъ за dulces amarillidis irae; а Мегъ съ своей стороны хотя въ глаза и потчивала ихъ названіями пьяницъ, бродягъ и бездѣльниковъ, но на сторонѣ говорила совсѣмъ противное. «Это презабавные весельчаки», говорила она, «и ничего болѣе! Когда вино заберется въ голову, ужь гдѣ же требовать благопристойности. Но что дѣлать? Старую голову не приложишь къ молодымъ плечамъ — ихъ переучивать мудрено, да и поздно; а впрочемъ» прибавляла она по обыкновенію своему въ заключеніе рѣчи, "впрочемъ почему же и не такъ? "
Въ числѣ знакомыхъ, оставшихся вѣрными Мегъ Додъ, не льзя не помѣстить также почтеннаго Клерка, Шерифа Графства, особы съ большимъ и краснымъ носомъ, который, зная хорошія достоинства какъ самой хозяйки, такъ и ея погреба, никогда не пропускалъ случая, проѣзжая по дѣламъ своимъ мимо ея дома, заѣхать и отвѣдать ея Антильскаго ликеру, о чемъ онъ и самъ всегда имѣлъ привычку разсказывать всѣмъ: что именно въ такой-то день и часъ онъ заѣзжалъ въ домъ Мегъ Додъ, трактирщицы Сен-Ронанской и проч. и проч.
Обыкновенныхъ же путешественниковъ, проѣзжавшихъ случайно чрезъ селеніе и останавливавшихся у нее, Мегъ принимала почти всегда въ такомъ же тонѣ, какъ и прежде, впрочемъ соображаясь съ причиною, заставившею остановиться у нея: ибо въ самомъ дѣлъ одни останавливались потому, что не знали о существованіи новой и лучшей гостинницы; а другіе потому, что кошелекъ ихъ не позволялъ требовать лучшаго и спокойнѣйшаго ночлега. Какъ бы то ни было, Мегъ Додъ услуживала постояльцамъ какъ того, такъ и другаго рода, всегда впрочемъ между разговоровъ упоминая съ невыгодной стороны о постройкѣ новой гостинницы при вонючей лужѣ въ намѣреніи подорвать ее. Однимъ это нравилось, другимъ нѣтъ; а отъ того и произошло, что одни отзывались объ трактирѣ ея какъ не льзя лучше, говоря, что во всей Шотландіи не найдешь ничего подобнаго какъ на счетъ услуги, такъ на счетъ умѣренности цѣнъ; а Другіе напротивъ того отзывались совершенно напротивъ, говоря, что и комнаты расположены дурно, и мебель плоха, и хозяйка несносна.
ГЛАВА II. править
Виргилій.
Въ одинъ изъ прекраснѣйшихъ лѣтнихъ дней молодой и красивой человѣкъ, ѣхавшій верхомъ, остановился у воротъ трактира Мегъ Додъ, довольно знакомой уже нашимъ читателямъ; онъ сошелъ съ лошади, между тѣмъ какъ горбатый почтальйонъ схватилъ ее подъ устцы. "Отнеси мой чемоданъ въ комнаты, " сказалъ ему пріѣзжій: «или нѣтъ, погоди — я самъ снесу его.» Онъ взвалилъ на плечо чемоданъ свой и, прежде нежели вошелъ въ ворота, постарался хорошенько наказать сухощавому конюху, чтобы онъ позаботился около его лошади: поставилъ ее въ хорошую конюшню, не давалъ скоро пить, распустилъ подпруги и покрылъ ковромъ; "а копыта чистить погоди прибавилъ онъ, входя въ ворота: «я самъ осмотрю ее; а тебѣ за все это будетъ добрая крона на водку.»
Въ самомъ дѣлѣ, лошадь чужестранца заслуживала полное вниманіе. Это было бравое и статное животное, по видимому не столь способное для ѣзды по гористымъ дорогамъ Шотландіи, сколько годное и пріобученное для военныхъ эволюцій. Она вся была въ поту, вѣроятно отъ продолжительной и скорой ѣзды; впрочемъ чистота кожи и красивая упряжка показывали, что она всегда была въ хорошихъ рукахъ. Между тѣмъ какъ конюхъ вводилъ ее въ чистую конюшню, путешественникъ съ чемоданомъ на плечѣ вошелъ въ кухню гостинницы.
Онъ нашелъ тутъ трактирщицу, бывшую въ то время весьма въ дурномъ расположеніи духа; кухарка ея вышла въ деревню за нѣкоторою нуждою, и Мегъ, дѣлая генеральный осмотръ всей столовой посуды, сдѣлала очень много непріятныхъ открытій для себя, на примѣръ: фаянсовыя тарелки иныя лопнули отъ жару, другія были съ ошшибенными углами; соусныя кострюльки и сковороды для жаркова были не вычищены, какъ должно. Ciи, или подобныя симъ неисправности подняли всю желчь въ госпожѣ трактирщицѣ, и она съ ворчаніемъ и неудовольствіемъ переставляла всю посуду съ одной полки на другую, произнося безпрерывныя ругательства на отсутствующую кухарку.
Самое прибытіе чужаго человѣки не могло вывести ее изъ сего положенія. Мегъ Додъ слегка взглянула на него, когда онъ вошелъ въ двери; потомъ, оборотясь къ нему спиною, продолжала любимое занятіе свое, сопровождаемое неутомимымъ ворчаньемъ. Сказать по правдѣ, Мегъ Додъ, взглянувши на вошедшаго незнакомца, почла его принадлежащимъ къ тому классу путешественниковъ, которыхъ обыкновенно и самые прислужники трактирные называютъ запросто пѣшеходцами. Наша хозяйка имѣла маленькую слабость не слишкомъ заниматься особами сего класса; случалось иногда и то, что какой-нибудь хорошій путешественникъ останавливался въ новой гостинницѣ при водахъ, а въ старую деревню, какъ ее уже начали называть, къ Мегъ Додъ посылалъ ночевать одного, или двухъ слугъ, ненужныхъ ему, что причиняло всегда большое неудовольствіе нашей содержательницѣ трактира съ нововыкрашенною вывѣскою. Можетъ быть, вошедшаго къ кухню почла она и за человѣка, относящагося къ сему послѣднему разряду, нами описанному; но какъ бы то ни было, только Мегъ продолжала свою работу, совершенно не занимаясь незнакомцемъ.
«Эта мерзавка Дженни!..» ворчала она, «бездѣльница Еппія!.. Дьяволъ побери обѣихъ негодницъ! На! вотъ еще разбитая тарелка!… Придется самой взвалить на плеча всѣ домашнія хлопоты.»
Путешественникъ между тѣмъ, вложивши чемоданъ свой на лавку и видя, что Мегъ ни мало не хочетъ заняться имъ, будучи въ такомъ дурномъ расположеніи: духа, рѣшился заговорить первый, чтобы обратить на себя ея вниманіе.
«Мистрисъ Додъ», началъ онъ: «вы видите предъ собою одного изъ старинныхъ знакомцевъ своихъ!»
— Почему же и не такъ; но кто ты такой — ты, который говоришь мнѣ ето? продолжала, надрываясь отъ досады старая трактирщица, между тѣмъ какъ сама обтирала ветошкою мѣдный подсвѣчникъ, покрытый пылью. Тонъ, которымъ произнесла она вопросъ свой, показывалъ, что она все еще очень мало заботилась о томъ, кто говорилъ съ нею.
«Путешественникъ, моя добрая Мистрисъ Додъ, путешественникъ, который располагается провести у васъ дня два, а можетъ и болѣе.»
— Я думаю, что вы ошиблись, сударь; у меня нѣтъ мѣста для мѣшковъ вашихъ; — при сихъ словахъ она бросила взоръ на чемоданъ его. — Можетъ быть, вы ошиблись въ дорогѣ: остается какъ вамъ, такъ и мѣшкамъ вашимъ отправиться нѣсколько пониже. —
«Но я вижу, что вы не получали письма, которое я писалъ къ вамъ, Мистрисъ Додъ?…»
— Какого письма? и какъ бы я получила его? Не перемѣстили ли отъ насъ почтовый дворъ къ источнику въ Спа, какъ обыкновенно зовутъ его? —
«Но это все не очень далеко отсюда.»
" — Ну, да! Такъ и извольте же проворнѣе отправиться туда. —
"Но если бы вы взяли на себя трудъ послать за письмомъ моимъ, вы бы тотчасъ могли увидѣть… «
— Избавьте меня отъ вашихъ наставленій; я не имѣю въ нихъ нужды. Тѣ, которые хотятъ писать ко мнѣ, могутъ отдавать письма свои Жону Гислопу, извощику, который уже около сорока лѣтъ почитай, рѣдкій день не проѣзжаетъ мимо моего трактира. Что же касается до тѣхъ писемъ, которыя скачала бываютъ адресованы къ содержательницѣ почты, какъ обыкновенно называютъ ее, которая живетъ тамъ подъ горою, то они могутъ преспокойно пролежать на окнѣ ея до самаго втораго пришествія; она не надумаетъ отослать ко мнѣ, я также не пошлю справляться. Нечего и рукъ марать. Содержательница почты! содержательница почты! а что за штука? Дурища, и ничего болѣе! я ее знаю и вдоль и поперегъ. Я помню еще и то что всѣ трубой трубили въ нашей приходской церкви, что она еще прежде замужства имѣла…. —
Путешественникъ не могъ удержаться отъ смѣха, впрочемъ прервалъ разсказы ея на счетъ честнаго поведенія содержательницы почты, всячески увѣряя ее, что онъ послалъ чемоданъ съ бѣльемъ и письмо свое съ стариннымъ ея знакомцемъ, извощикомъ Жономъ Гислопомъ, и что онъ надѣется, что Мегъ не откажетъ въ гостепріимствѣ старинному, также знакомку своему, который ни за что въ свѣтѣ не рѣшится ночевать въ другомъ мѣстѣ, кромѣ ея трактира, особенно тогда, какъ комната ея съ, голубыми обоями никѣмъ не занята.»
— Чемоданъ съ бѣльемъ! старинный знакомецъ! голубыя обои! — повторяла удивленная Мегъ, и подойдя ближе къ незнакомцу, начала съ примѣтнымъ любопытствомъ разсматривать его съ головы до ногъ. — Такъ вы не продавецъ чего нибудь въ мѣшкахъ? — сказала она, смотря то на него, то на чемоданъ.
«Нѣтъ, Мистрисъ; съ чего вы то взяли? Это собственный мой чемоданъ кой съ какими бездѣлками.»
— Ну, такъ я ошиблась. Все, что я могу вамъ сказать теперь, состоитъ въ томъ, что я вамъ очень рада; да и какъ можно было не ошибиться — здѣсь такъ много бродягъ, шатающихся около новаго селенія, что съ ними не льзя различить и честнаго человѣка. Иногда налетятъ, какъ стадо хищныхъ птицъ, а все къ проклятымъ новымъ водамъ, гдѣ прибѣжище безпутнымъ всякаго рода и гдѣ они пируютъ по цѣлымъ нонамъ въ кругу пьяныхъ Лердовъ. —
"Не ужели и ваши умные совѣты, Мистрисъ, не имѣютъ надъ ними никакого дѣйствія?
— Въ томъ-то и штука! Но какъ я заболталась съ вами, какъ будто у меня и нѣтъ никакого другаго дѣда, — и сказавъ слова сіи, Мегь начала снова со всею внимательностію разсматривать своего гостя.
Но всѣ видимости, такъ сказать, были въ его пользу: это былъ красивый и статный молодой человѣкъ, довольно высокаго роста, лѣтъ двадцати пяти, а можетъ быть и тридцати. Съ перваго взгляда можно было подумать, что онъ точно уже достигъ сего послѣдняго возраста; но вглядясь пристальнѣе въ лицо его, можно было тотчасъ же и увѣриться въ своей ошибкѣ. Но загорѣлому и даже нѣсколько смуглому лицу примѣтно было, что онъ жилъ въ климатѣ болѣе тепломъ, нежели Шотландія выразительныя черты съ легкимъ оттѣнкомъ какой-то тайной грусти показывали, что молодой человѣкъ испыталъ не пало горестей. Онъ имѣлъ прекрасные голубые глаза, красивые зубы и вообще физіономія его если не могла назваться совершенно красивою, по крайней мѣрѣ выражала умъ и духъ возвышенный; его походка и пріемы показывали, не смотря на простоту платья его, что онъ рожденъ не въ низкомъ состояніи; но онъ пріѣхалъ одинъ, безъ лакея, самъ внесъ чемоданъ свой, и Мегъ Додъ не могла уже предполагатъ его знатною особою.
Между тѣмъ, какъ добрая трактирщица дѣлала надъ нимъ свои наблюденія, въ самомъ дѣлѣ какія-то темныя припамятованія представляли ей въ чертахъ пріѣзжаго что-то знакомое, виданное, но когда и гдѣ — этаго она не могла представишь себѣ, что натурально довольно безпокоило добрую Мегъ, пылавшую нетерпѣніемъ узнать, кто таковъ былъ пріѣзжій. Но онъ молчалъ, какъ бы выжидая отъ нея самой вопроса объ его имени.
Наконецъ трактирщица со всею учтивостію, какая только могла быть въ ней, сказала чужестранцу: — Или я гдѣ-то видала васъ, государь мой, или знала кого-то весьма похожаго на васъ. Странное дѣло! Вы говорите о комнатѣ съ голубыми обоями — а между тѣмъ вы чужестранецъ, заѣзжій…--
«Менѣе, нежели вы думаете, добрая моя хозяйка!» отвѣчалъ незнакомецъ ласковымъ токомъ, "менѣе, нежели вы думаете; и чтобы увѣришь васъ въ этомъ, мнѣ только стоитъ сказать вамъ мое имя. Я — Францъ Тиррель… "
— Тиррель! вскричала Мегъ со всѣми знаками удивленія, Тиррель! Но это не возможно! Нѣтъ, вы не можете быть Францомъ Тиррелемъ, этимъ молодымъ повѣсою, который только ловилъ рыбу и раззорялъ птичьи гнѣзда въ краяхъ нашихъ лѣтъ за семь, или за восемь; нѣтъ, быть не можетъ! Францъ былъ не больше какъ мальчикъ… —
«Но, Мегъ, приложите къ головѣ этаго мальчика семь, или восемь лѣтъ, какъ вы сказали, и вы, можетъ быть, увидите въ немъ человѣка, который теперь стоитъ предъ вами.»
— Это правда, отвѣчала Мегъ, подходя ближе къ нему, чтобы разсмотрѣть всѣ черты лица его, и держа въ рукѣ мѣдный кофейникъ, столь хорошо вычищенный ея заботливостію, что онъ могъ служишь вмѣсто зеркала — это совершенная правда. Всѣ люди должны состарѣваться, иногда даже и умереть; но г. Тиррель, я не буду уже по прежнему называть васъ Францемъ — я думаю… —
«Называйте меня, какъ вамъ будетъ угодно, Мистрисъ Додъ, это для меня все равно — расположеніе и любовь къ себѣ я цѣню выше всѣхъ пышныхъ названій.»
— Это хорошо, очень хорошо, г. Францъ; но… надѣюсь, что вы не оскорбитесь моимъ вопросомъ: не Набобъ ли вы?…. —
"Нѣтъ, нѣтъ, старая моя пріятельница, я не Набобъ. Но впрочемъ чтожь, если бы я и былъ имъ?
— О, тогда бы совсѣмъ другое дѣло: я бы попросила васъ отправиться нѣсколько подальше — вы бы здѣсь нашли весьма дурную услугу. Набобы! о, это чума здѣшнихъ краевъ! Они только набиваютъ цѣны на яйца и на домашнихъ птицъ во всемъ околоткѣ; пріѣзжаютъ пить воды, говоря, что они спасительны… Но это не мое дѣло, совершенно не мое дѣло, г. Тиррель; не оберешься однихъ домашнихъ хлопотъ. Вотъ видите, сколько времени нужно, чтобы вычистить одинъ кофейникъ; что же сказать, если приняться за кострюли? А кромѣ меня никто не умѣетъ хорошенько сдѣлать этаго дѣла. —
«Все такъ, все такъ, добрая моя хозяюшка. Но какое же рѣшеніе произнесете вы вашему гостю? — Остаюсь ли я здѣсь — могу ли поужинать?….»
— Почему же и не такъ…. —
«Значитъ, я могу занять и комнату съ голубыми обоями ночи на двѣ, а можетъ быть и болѣе?»
— Объ этомъ я не знаю ничего1. Комната съ голубыми обоями есть самая лучшая изо всѣхъ моихъ горницъ; впрочемъ и другія не менѣе хороши и спокойны для путешественниковъ. —
«Ну, распорядитесь въ этомъ, какъ вамъ будетъ угодно — выборъ комнаты предоставляю я вамъ — а между тѣмъ схожу посмотрѣть, не нуждается ли въ чемъ моя лошадь.»
— Человѣкъ добрый къ подобнымъ себѣ, — говорила Мегъ Додъ, когда Тиррель вышелъ изъ кухни, — бываешь сострадательнымъ даже и къ безсловеснымъ. Но кто бы могъ подумать, что это онъ? Какая ужасная перемѣна въ продолженіе времени, въ которое я не видала его! Но въ слѣдствіе стариннаго нашего знакомства онъ нынѣ будетъ имѣть прекраснѣйшій ужинъ — за это я ручаюсь. —
Въ самомъ дѣлѣ Мегъ начала хлопотать съ свойственнымъ ей проворствомъ и быстротою; она даже столько была озабочена имъ на своей кухнѣ, что когда возвратились двѣ служанки ея, она забыла о ругательствѣ, а, можетъ быть, даже и о чемъ нибудь сильнѣйшемъ за нечистоту и дурной порядокъ. Когда Тиррель возвратился въ кухню, чтобы взять свой чемоданъ, она только слегка даже побранила Еппію за то, что она не догадалась прежде, сдѣлать этаго. Ты лѣнива, Еппія, очень лѣнива! Чемоданъ давно долженъ быть отнесенъ въ комнату, которую назначила я. —
"Не безпокойтесь, " сказалъ Тиррель «въ моемъ чемоданѣ по большей части только рисунки и краски — и я почти всегда самъ ношу его.»
— А вы все еще занимаетесь живописью? спросила Мегъ; — вы и прежде были большіе охотники марать бумагу. —
"Я не могу прожить безъ этаго упражненія, " отвѣчалъ Тиррель, и взявши свой чемоданъ, пошелъ за служанкою, которая ввела его въ собственную комнату хозяйки, гдѣ на накрытомъ чистою скатертью столѣ стояло довольно много кушанья, приготовленнаго руками самой хозяйки, и кружка вина, которое Мегъ Додъ сама принесла изъ погреба. Чтобы изъявить чѣмъ нибудь свою признательность за ея хлопоты, онъ попросилъ Мегъ принести бутылку стараго Бордовскаго съ желтою печатью, если она еще осталось у ней.
— Если оно еще осталось! говорила Мегъ. Да, да, оно еще есть, ибо я не подаю его всякому проѣзжему. Но я вижу, г. Тиррель, что вы еще не совершенно, такъ сказать, выгулялись; если вы живете только одною живописью, то, кажется, стаканъ воды съ ромомъ былъ бы гораздо приличнѣе для васъ; но я также знаю, что вы настойчивы и ни за что въ свѣтѣ не согласитесь быть обрезоненнымъ.
Мегъ пошла. Шумъ шаговъ ея и звукъ отъ большой связки ключей, которые обыкновенно она всегда носила съ собою, составляли довольно порядочную и вѣрную такту; наконецъ она возвратилась съ бутылкою Вордовскаго, которое добротою своею не уступало ни какому вину даже въ самыхъ лучшихъ рестораціяхъ и которымъ самый тонкій вкусъ знатока въ винахъ былъ бы достаточно удовлетворенъ. Поставя его на столъ и усадя за него своего гостя, Мегъ вышла опять, прося его подкрѣпиться съ дороги.
Но ни вкусныя кушанья, ни хорошее вино не могли очень много занимать Тирреля. Первыхъ онъ почти только отвѣдалъ, втораго также, ибо и самое лучшее вино не всегда веселитъ сердце человѣка, особливо если стрѣла горести довольно глубоко пронзила его. Теперь онъ находился въ мѣстахъ, нѣкогда столь веселыхъ, гдѣ протекала весна жизни его, зрѣли надежды, играли мечты. Тиррель всталъ изъ за стола, сѣлъ у полукруглаго готическаго окошка и отворилъ его, чтобы подышатъ чистымъ воздухомъ. Мысли его устремились на дни протекшіе, между тѣмъ какъ взоры ласково встрѣчали каждый предметъ, знакомый имъ, подобно друзьямъ, очень долго бывшимъ въ разлукѣ. Съ правой стороны представлялись ему развалины замка, во многихъ мѣстахъ проросшія уже дикимъ кустарникомъ; нѣсколько поближе на небольшомъ возвышеніи видна была Сен-Ронанская церковь съ своимъ кладбищемъ; влѣво протекала рѣка Сен-Ронанъ, соединяясь со множествомъ источниковъ, въ которыхъ отражались послѣдніе лучи заходящаго солнца; по берегамъ видны были красивые домики новой деревни — иные совершенно отдѣланные и уже занятые, иные еще отдѣляющіеся и не совсѣмъ оконченные.
«Какъ время измѣняетъ вокругъ насъ всѣ предметы!» разсуждалъ самъ съ собою нашъ путешественникъ, и хотя мысль сія была не очень нова, по крайней мѣрѣ естественна, особливо для Тирреля, погрузившагося въ мечтательную задумчивость, изъ которой онъ уже былъ извлеченъ приходомъ услужливой хозяйки своей.
«Я пришла попотчивать васъ чаемъ, Г. Тиррель, какъ стараго моего знакомца. Если вамъ это не противно, то я велю мерзавкѣ Дженни принести все нужное сюда и сама сдѣлаю вамъ чай. Но что это? Вы еще не выпили и вина своего!»
— Извините, Мистрисъ Додъ, я уже пилъ, сколько могъ — и вы можете теперь взять бутылку. —
«Взять бутылку прежде, нежели она вся выпита!» вскричала съ досадою Мегъ: «я надѣюсь по крайней мѣрѣ, что вы ни чѣмъ не можете похулить вина, Г. Тиррель?»
На сей вопросъ, произнесенный почти съ сердцемъ, Тиррель отвѣчалъ самымъ увѣрительнымъ и обязательнымъ тономъ, что оно было безподобно.
«Такъ почемужъ вы не хотите его выпить? Никогда не должно спрашивать вина, если мы не хотимъ его пить. Можетъ быть, вы думаете, что моя гостинница на той же ногѣ, какъ и всѣ модные рестораціи, не выключая и нашей новооткрытой при водахъ, гдѣ послѣ стола обыкновенно сливаютъ всѣ оставшіяся вина въ одну бутылку, не выключая иногда даже и самаго уксуса, и на другой день опять подаютъ такое вино за цельное!»
— Но, можетъ быть, это происходитъ отъ того, любезная моя хозяйка — отвѣчалъ Тиррель, не желая заводить съ ней спора — что тамъ и не спрашиваютъ хорошихъ винъ. —
"Да какъ же бы ихъ требовать отъ содержателей, когда они не имѣютъ ихъ совершенно? А готова споришь съ кѣмъ угодно, что всѣ ихъ Французскія и Португальскія вина не видывали ни Франціи, ни Португаліи. Но я уже вамъ сказала, что мой трактиръ не изъ такихъ, гдѣ не держатъ хорошаго вина. Бутылка подана, откупорена, — остается опростать ее. Да и почему же не такъ? Иначе на чтожъ бы ее и откупоривать
— Я согласенъ съ вами совершенно, Мегъ Додъ; но продолжительная дорога и безъ вина довольно закружила мнѣ голову — и я думаю, что чашка чаю, которую вы обѣщаетесь мнѣ, будетъ для меня гораздо полезнѣе, нежели остатокъ вина. —
«Въ такомъ случаѣ лучшее, что я могу сдѣлать для васъ, будетъ состоять въ томъ, что я бутылку отошлю въ погребъ, а завтра на этомъ винѣ сдѣлаю вамъ прекраснѣйшій соусъ съ дикими утками: мнѣ помнится, что вы хотѣли дня два или три прожить здѣсь?»
— Точно такъ, это мое намѣреніе. —
«Въ добрый часъ? Между тѣмъ и вино не будетъ потеряно по пустому. Между нами сказать: не всегда, то соусъ готовится на такомъ винѣ; да не всегда-то оно и остается не допито. Я даже помню, Г. Тиррель, когда ваша голова была настолько слаба, какъ ныньче, и когда вы, выпивши одну такую бутылку, непремѣнно требовали другой. Но и то сказать — вы были не одни: вамъ помогалъ двоюродный братецъ вашъ Валентинъ Булмеръ. Надо признаться, что васъ была парочка! Сколько разъ бывало я ссоривалась съ обоими вами за ваши шалости! Вы были таки впрочемъ гораздо посмирнѣе, нежели Валентинъ; а тотъ — огонь, да и только! Бывало глаза такъ и горятъ, какъ двѣ звѣздочки, щеки какъ розы — я рѣдко видала такихъ людей; а ужь какой былъ хохотунъ — разсмѣшитъ хоть мертваго. Бывало, ужь если онъ расхохочется, такъ ничего кромѣ его хохоту и не слышно въ домѣ. Но что съ нимъ теперь? и какъ поживаетъ вашъ двоюродный братецъ Валентинъ Бухнеръ, Г. Тиррель?»
Тиррель потупилъ глаза и вздохнулъ, не произнеся ни одного слова на вопросъ сей.
«Въ самомъ дѣлѣ? вы молчите? Ахъ, Боже мой! не ужели бѣдняжка такъ рано оставилъ бѣдный свѣтъ нашъ? Но что дѣлать, черезъ этотъ порогъ всякій изъ насъ долженъ будетъ перешагнуть. Бочка ли, кружка ли, а все сосудъ бренный — разобьется и эссенція жизни прощай! Охъ, охъ! этотъ бѣдняжка Валентинъ! Вѣдь онъ, кажется, былъ Голландецъ? Въ этой сторонѣ прекрасные чаи; но надѣюсь также, Г. Тиррель, что не дуренъ и этотъ, который я подношу вамъ.»
— Прекрасный, Мистрисъ, прекрасный! — отвѣчалъ Францъ Тиррель; но въ тонѣ голоса его примѣтна была растроганность души отъ гнѣздящихся какихъ-то мрачныхъ воспоминаній.
«Давно ли же онъ умеръ, этотъ бѣдняжка Валентинъ?» продолжала Мегъ, въ полномъ смыслѣ наслѣдовавшая отъ нашей прародительницы Еввы страсть любопытства и желавшая узнать малѣйшія подробности каждаго событія. Но Тиррель опять не отвѣчалъ ничего на сей вопросъ, и желая дать новый оборотъ матеріи для разговоровъ, подошелъ къ окну, и смотря на новыя строенія при водамъ, какъ будто бы еще онъ не видалъ ихъ, сказалъ разсѣянно: — Кажется, вы пріобрѣли много новыхъ сосѣдей, Мистрисъ Додъ? —
«Сосѣдей!» вскричала Мегъ, и на лицѣ ея показались всѣ признаки досады, что всегда случалось, когда она принуждена была касаться сего предмета, столь чувствительнаго для ея самолюбія: «вы можете называть ихъ моими сосѣдями; но если бы дьяволъ захотѣлъ ихъ прибрать къ рукамъ, то Мегъ Додъ навѣрно и не подумала пожалѣть о нихъ.»
— Мнѣ кажется, — продолжалъ Тиррель, какъ бы незамѣчая неудовольствія трактирщицы, — мнѣ кажется, что строеніе нѣсколько вправо называется гостинницею Фоксъ? —
«Да, Фоксъ!» вскричала Мегъ, «Фоксъ! Это слово, помнится мнѣ, означаетъ лисицу; и подлинно она перетаскала всѣхъ цыплятъ моихъ! Отъ этаго Фокса, господинъ Тиррель, мнѣ приходится хоть закрыть трактиръ мой: совершенно не чѣмъ жить! Всѣхъ обитателей здѣшняго околодка я зазнала еще ребятишками, многихъ лакомила изъ собственныхъ рукъ когда пирожкомъ, когда конфекточкой; но это ничего, совершенно ничего не значитъ! Они прежде увидятъ домишко мой развалившимся и задавившимъ меня, нежели рѣшатся помочь мнѣ хоть одною булавкою, а между тѣмъ всякой изъ нихъ платитъ по пятидесяти ливровъ за комнату въ этой, какъ называютъ они, рестораціи; негодяй Санди Лавсонъ не уступитъ ни кому ни полкроны, да еще и деньги подавай впередъ!»
— Значитъ, воды Сен-Ронанскія въ самомъ дѣлѣ весьма цѣлительны, Мистрисъ Додъ — иначе бы столько народу не собралось въ одну кучу?
«Цѣлительны?» я такъ думаю совсѣмъ напротивъ: сюда ѣздятъ болѣе попировать, повеселиться, нежели для лѣченія, играютъ въ карты, танцуютъ по цѣлымъ ночамъ, а послѣ въ этой же самой залѣ, — прости Богъ согрѣшеніе! — Симонъ Шатерлей, этотъ глупый и гордый педантъ, проповѣдуетъ имъ какъ въ церкви! "
— Кажется, имя Шатерлея мнѣ не совсѣмъ не знакомо? —
«Можетъ быть, вы слыхали объ немъ и прежде. Онъ изволитъ сравнивать здѣшнія воды съ Силоамскою купелью — и всѣ разиня ротъ слушаютъ, да еще и хвалятъ его. Когда я говорю всѣ, то это разумѣется: всѣ, кромѣ меня, Г. Тиррель, но я нелегковѣрна, совершенно нелегковѣрна, чтобы вѣрить подобнымъ глупостямъ. Не прикажете ли еще чашку чаю, Г. Тиррель, и ломоть этой булки съ масломъ? — Масло свѣжее, домашнее, а не вонючее сало, на которомъ пекутъ пирожки въ- новооткрытой гостинницѣ. Тамъ, я думаю, во всякой булкѣ больше найдешь мертвыхъ мухъ, нежели анисовыхъ зеренъ — зато ресторація!.. А право, думаю, нѣтъ ни одного кушанья, которое бы хотя нѣсколько, могло поспорить съ блюдами Мегъ Додъ — а между тѣмъ она просто содержательница трактира!»
— Въ этомъ никто и не сомнѣвается, Мистрисъ Додъ; я бы желалъ только знать, какимъ образомъ рѣшились на всѣ эти новыя постройки, зная, что вы имѣете трактиръ довольно вмѣстительный и весьма хорошо расположенный — развѣ только для того, чтобы быть поближе къ минеральнымъ водамъ? Да и самыя сіи воды отъ чего такъ скоро сдѣлались знаменитыми? —
«Объ этомъ я столько же знаю, какъ и вы, Г. Тиррель. Прежде здѣшнія воды почти ни къ чему не годились — маленькіе ребятишки въ тинѣ ихъ доставали только себѣ болотные цвѣтки и ничего болѣе, о минеральности ихъ никто и не слыхивалъ; но Милади Пенелопа Пенфатеръ сдѣлалась нездорова, и такъ какъ болѣзнь ея была совершенно новаго рода, то и лѣкарство должно быть необыкновенное, новое; притомъ же Милади довольно капризна и занята собою. Всѣ Эдинбургскіе ученые собирались къ ней прежде въ Виндиваль, который Милади угодно называть замкомъ Аиръ, и всякой изъ сихъ ученыхъ и теперь увивается около Милади: одни сочиняютъ ей стишки, мадригалы; другіе забавляютъ ее игрою на различныхъ Инструментахъ; лазятъ вмѣстѣ съ нею по горамъ нашимъ, расколачиваютъ молотками большіе каменья, чтобы разсматривать, по ихъ словамъ, чудеса природы; иногда вы ихъ всѣхъ увидите разсѣявшихся по высокимъ утесамъ, гдѣ они, подобно воронамъ, сидя на самой верхушкѣ съ листомъ бумаги и карандашемъ въ рукѣ, изволятъ заниматься вашимъ ремесломъ, Г. Тиррель; двѣ или три какія-то Миссъ также таскаются шутъ съ длинными хвостами своихъ платьевъ, давка уже вышедшимъ изъ моды. Такимъ образомъ проходитъ почти весь день ихъ. Послѣ гулянья вся стая слетается опять къ Милади какъ къ своей маткѣ, располагаются около вонючей лужи подобно толпѣ Прыгалъ, поютъ пѣсенки, читаютъ стишки въ честь новооткрытаго источника и его покровительницы Пенелопы Пенфатеръ — и все это оканчивается тѣмъ, что каждый изъ нихъ выпиваетъ по большому стакану цѣлительной воды, отъ которой, какъ увѣряли меня, ничего путнаго не происходитъ, кромѣ рѣза и: ворчанья въ животѣ; наконецъ, всѣ идутъ въ комнаты, совершаютъ свой пикъ-никъ, или просто сказать — ѣдятъ за общимъ столомъ; тутъ начинается музыка, и общество вершится по залѣ почти до безумія; а сколько шутъ народу — и не перечтешь: и проповѣдники, и пирожники, и доктора, и дураки, и аптекари, и плуты, и архитекторы, и методисты, однимъ словомъ, всякая сволочь! Вотъ вамъ краткое описаніе новаго населенія при источникѣ, заведеніе котораго, кажется, ни къ чему не служитъ, кромѣ того, чтобы подорвать трактиръ мой, да и всю старую деревню съ честными ея жителями.»
— Но что же говоритъ, Мистрисъ, объ этомъ Лердъ Сен-Ронанскій, господинъ вашъ? —
«Мой господинъ, говорите вы, Г. Тиррель? Лердъ Сен-Ронанскій не имѣетъ надо мной никакого права, если только вы не забыли этаго. Нѣтъ — всякому свое: Мегъ Додъ госпожа сама себѣ. Я содержу трактиръ — и всякій годъ въ день Святаго Мартина вношу пошлину за него — но сама я ни отъ кого не завишу, Г. Тиррель, совершенно ни отъ кого; объ этомъ всякій можетъ справиться у Г. Биндлооса Клерка Шерифа: въ его кабинетѣ, въ старомъ кожаномъ мѣшкѣ хранится бумага о полномъ вступленіи моемъ во владѣніе трактира и земель, около него находящихся — вы можете даже прочесть эту бумагу, Г. Тиррель…»
— Извините, Мегъ, я точно позабылъ, что вы полная хозяйка; помнится, что и луговъ у васъ таки довольно для посѣва? —
«Можетъ быть, довольно, а можетъ быть и нѣтъ, Г. Тиррель. Впрочемъ, почемужъ мнѣ и не имѣть ихъ? Но вы меня спрашивали: что говоритъ объ этомъ Лердъ Сен-Ронанскій, Дѣдъ котораго былъ господиномъ отца моего? Онъ бросается на все, какъ пѣтухъ на ячменныя зерна. Лучшія земли свои онъ отдалъ въ наймы; сколько прекрасныхъ лѣсовъ перепорчено и вырублено по глупымъ совѣтамъ Жака Аслера, архитектора его. Ахъ! мы живемъ теперь совершенно въ новомъ мірѣ — старые обычаи никуда не годятся. Не безчестно ли Лерду такимъ безразсуднымъ образомъ расточать наслѣдіе отцевъ его? У меня вчужѣ замираетъ сердце, когда я только подумаю объ этомъ. Все пойдетъ прахомъ, совершенно прахомъ!»
— Но Лердъ Сен-Ронанскій все еще тотъ, котораго знавалъ я? — Старикъ, съ которымъ, помните, Мистрисъ, у насъ еще была размолвка за…. —
«За то, что вы безъ позволенія охотились около дачи его! Ахъ, нѣтъ, Г. Тиррель, нѣтъ — это уже не тотъ честный старикъ, а сынъ его Жонъ Мовбрай. Первый около шести, или семи лѣтъ покоится въ церкви Сен-Ронанской.»
— Но, Мистрисъ, старый Лердъ оставилъ только одного наслѣдника, одного сына? — спросилъ Тиррель съ примѣтно возрастающимъ участіемъ.
"Одного, Г. Тиррель; да и бѣда, если бы ихъ было двое
— И у него болѣе не было дѣтей? —
«Не было, то есть, я разумѣю мужескаго пола. Но, съ вашего позволенія, Г. Тиррель — у него осталась еще дочь, Миссъ Клара, которая теперь хозяйничаетъ въ домѣ; брата своего. Да ужь сказать правду, хороша хозяйка! Почти всегда при водахъ! Ей* какъ видно, не очень много нужды, что дѣлается на кухнѣ замка Шаусъ!»
— Но Миссъ Кларѣ и скучно бы было одной въ замкѣ безъ своего брата, если онъ часто бываетъ при водахъ? —
«Да и Миссъ Клара всегда почти съ нимъ въ этой глупой компаніи; съ ними на ряду также танцуетъ, думаю, и дѣлаетъ всѣ глупости, Избави Богъ, чтобы я желала ей зла — только жаль, очень жаль, что дочь такого почтеннаго отца окружена такими людьми, съ которыми даже и я не всегда согласилась бы быть вмѣстѣ.»
— Вы очень строги, Мегъ. Состояніе Миссъ Клары, кажется, позволяетъ ей пользоваться полною свободою. —
«О, что касается до этаго — я ни слова. Я и сама люблю повеселиться, — но чтобы вездѣ было приличіе. Я ничего не скажу противъ баловъ, бывшихъ въ прежнія; времена. Бывало, старые Лерды съ супругами своими пріѣдутъ въ коляскахъ на черныхъ лошадяхъ съ длинными хвостами, молодые люди верхами — даже иногда и дамы; старики любуются на нихъ; съѣдутся, повеселятся — и почему же не такъ? Бывали балы и у откупщиковъ; молодежь въ лосинныхъ панталонахъ и голубыхъ курткахъ вертѣлась подъ Шотландскій рожокъ съ дочерями сбсѣдей; но и все тутъ!! Я не прочь отъ эдакихъ пирушекъ. Но тамъ совсѣмъ другое дѣло. Г. Тиррель — вотъ вы, можетъ быть, поживши здѣсь и сами увидите…»
— Нѣтъ, Мистрисъ, едва ли я буду имѣть такое удовольствіе. Какъ мнѣ появиться въ это общество гдѣ, кромѣ меня, всѣ знакомы между собою: мнѣ не сыскать себѣ и пары для танцовъ! —
«Объ этомъ не безпокойтесь, Г. Тиррель», сказала Мегъ съ лукавою миною, прищуря маленькіе глазки свои, «объ этомъ не безпокойтесь всякой Тонни найдетъ себѣ Тоаннету, говоритъ старая пословица. Свѣтъ не нами начался, не нами и кончится! Можно найти такую пару для танцевъ на вечернемъ балѣ, что не отвяжется и на другой день поутру!»
« — Развѣ и это можетъ случиться при водахъ? —
„Можетъ случиться! Да ужь это и случалось тамъ, можетъ быть, и не разъ. Вотъ, на примѣръ, молодой Сиръ Бинго Бинкъ — этотъ Англичанинъ въ красномъ платьѣ — въ одинъ вечеръ потанцовалъ съ Миссъ Рахилью Боннерингъ, дочерью долгоногой Лади Лупендригтъ; въ танцахъ, какъ видно, они сдѣлали кой какія и лишнія фигуры… только, какъ бы то ни было, а Миссъ Рахиль теперь ужь Лади Бинкъ. — Сиръ Бинго Бинкъ, какъ кажется, и не очень радъ былъ этой свадьбѣ, но дѣлать нечего! Жену свою онъ, какъ говорятъ, не смѣетъ и ввести въ свою фамилію — почему и продолжаетъ жить здѣсь при водахъ.“
— Но Клара… я хотѣлъ сказать Миссъ Мовбрай, — не уже ли и ее можно отнести къ подобнымъ женщинамъ? — спросилъ Тиррель съ выраженіемъ живѣйшаго безпокойства»
«Чегожь вы хотите отъ бѣдной дѣвушки? Окружена дурными примѣрами, во власти такого брата — впрочемъ я не могу коротко знать это. Между тѣмъ, заболтавшись съ вами, я и не догадаюсь, что на дворѣ ужь темнехонько и что пора вамъ дать покой, Г. Тиррель!»
Послѣ сихъ словъ Мегъ Додъ вышла; походка и голосъ ея, раздающій приказанія, долго были слышны въ корридорѣ.
Тиррель по уходѣ ея нѣсколько минутъ просидѣлъ у окна, будучи погруженъ въ, глубокую задумчивость, потомъ всталъ, взялъ свою шляпу и отправился сдѣлать визитъ въ конюшню, гдѣ лошадь его, разширя ноздри и почувствовавъ приходъ его, громкимъ ржаніемъ привѣтствовала добраго хозяина своего. Осмотрѣвши, чтобы ей ни въ чемъ не было недостатка, Тиррель вышелъ изъ воротъ и направилъ шаги свои къ развалинамъ стараго замка. Тутъ прогуливался онъ до тѣхъ поръ, пока ночь совершенно опустилась на землю, любуясь красивыми видами, о которыхъ мы говорили въ первой главѣ, и сравнивая исчезающій свѣтъ дня съ обольстительными снами молодаго воображенія…
Потомъ возвратился онъ въ трактиръ. Чемоданъ его былъ уже перенесенъ въ комнату съ голубыми обоями — знакъ благоволенія къ нему хозяйки. У томясь нѣсколько какъ отъ дороги, такъ и отъ продолжительной прогулки своей, Тиррель легъ на постелю — и заснулъ скоро.
ГЛАВА III. править
"Святой Природы то законъ.
"У самыхъ пчелъ есть власти, подчиненье...
"Царица-матка; въ сотахъ тронъ!
"Римъ Консуловъ имѣлъ -- Афиняне Архонтовъ:
"И въ Сен-Ронанѣ тожь -- здѣсь общество права.
Францъ Тиррель проснулся дозволь но поздно. Онъ положилъ въ мысляхъ своихъ прогостить, сколько ему будетъ возможно, въ трактирѣ нашей Мегъ Додъ. Старый извощикъ деревни привезъ наконецъ ей чемоданъ съ бѣльемъ и письмо отъ Тирреля, посланные имъ еще за недѣлю для предупрежденія хозяйки на счетъ приготовленія комнатъ старому своему Знакомцу. Письмо, хотя и слишкомъ поздно пришедшее, очень польстило самолюбію Мегъ, весьма любившей учтивость и хорошій тонъ. Она говорила Г. Тиррелю, что ей весьма пріятна его внимательность, и что хотя Жонъ Гислопъ, извощикъ, и не скоро, доставляетъ письма, но все таки онъ вѣрнѣе, нежели обыкновенный почтальонъ. Съ немалымъ удовольствіемъ также замѣтила она, что между багажемъ ея постояльца не было болѣе охотничьяго ружья, съ которымъ прежде онъ разставался весьма рѣдко. Страсть охотиться, говорила она Тиррелю, могла бы надѣлать хлопотъ какъ вамъ, такъ и мнѣ, потому что Лердъ Сен-Ронанскій имѣетъ довольно бѣшеный характеръ — онъ бы даже не постыдился сказать, что я въ моемъ домѣ даю прибѣжище браконьерамъ[1], а между тѣмъ, какъ же бы я могла запретить кому нибудь изъ останавливающихся у меня положить ружье на плечо и идти прогуливаться?. — Да и почему всякій знаетъ, гдѣ можно охотиться, гдѣ нѣтъ? Никто не обязанъ справляться о границахъ земель; да и не чзсто ли притомъ мѣтятъ въ птицу на позволенномъ для охоты мѣстѣ — а застрѣливается бекасъ на чужой землѣ?..
Въ продолженіе двухъ или трехъ дней Тиррелъ велъ жизнь столь однообразную и уединенную, что Мегъ Додъ, всегда любившая какія нибудь хлопоты и даже иногда сама выискивавшая случай къ нимъ, начала досадовать на бездѣйственность стараго своего знакомца, характеръ котораго показывалъ хладнокровіе какъ къ ней самой, такъ и ко всему его окружающему.
Прогулки Тирреля обыкновенно были по мѣстамъ уединеннымъ, лѣсистымъ, или въ сосѣднихъ горахъ. Часто бралъ онъ съ собою свою удочку; но и это было, какъ кажется, не для рыбной ловли, а только для того, чтобы можно было извинить чѣмъ нибудь свое отсутствіе. Видя неудачную ловлю его, Мегъ говаривала, что деревенскій скрыпачь ихъ звукомъ своей негодной скрыпки скорѣе приманилъ бы въ кузовъ нѣсколько форелей, нежели Г. Тиррель удою и сей послѣдній, избѣгая всегда малѣйшаго неудовольствія съ своей хозяйкой, принужденъ былъ иногда постараться въ самомъ дѣлѣ поймать для нея нѣсколько рыбы.
Онъ также весьма рѣдко занимался и рисованьемъ. Правда, иногда показывалъ онъ Мегъ кой какіе рисунки, сдѣланные имъ во время прогулки своей по горамъ и которые послѣ доканчивалъ онъ дома; но такіе случаи были весьма рѣдки.
"Но что значатъ сіи небольшіе лоскутки бумаги, " говорила ему Мегъ, «исчерченные карандашемъ и представляющіе только однѣ горы, деревья и кустарники? Этой работой, Г. Тиррель, кажется, не льзя достать себѣ и путнаго куска хлѣба! Не лучше ли бы вамъ взять большое полотно, вставить его въ длинную раму, какъ обыкновенно дѣлаетъ нашъ Дикъ Тинто, и рисовать портреты? На нихъ пріятнѣе было бы смотрѣть, нежели на ваши рисунки. Я ручаюсь, что всѣ жители новой деревни при водахъ съ охотою бы стали списывать себя и дали бы вамъ порядочную плату; Дикъ не можетъ этаго дѣлать, ибо онъ не такой мастеръ, какъ вы.»
На сіи представленія Мегъ Додъ Тиррель обыкновенно отвѣчалъ увѣреніями, что рисунки, которыми онъ занимается, имѣютъ также свою цѣну и еще въ глазахъ знатоковъ большую, нежели портреты; ибо тутъ болѣе потребно какъ искуства, такъ и времени. Онъ присоединялъ еще, что его картины могутъ украсить изданіе нѣкоторыхъ описательныхъ стихотвореній, что можетъ доставить ему славу и вмѣстѣ прибыль.
Мегъ осталась довольною симъ объясненіемъ и не замедлила сообщить о достоинствахъ своего постояльца Нелли Троттеръ, рыбной торговкѣ, тѣлежка которой составляла всегдашнее сообщеніе между старою и новой деревнею, и которая всегда пользовалась полною благосклонностію нашей Мегъ; ибо дорога Нелли Троттеръ къ водамъ была мимо трактира ея, и она всегда имѣла удовольствіе выбирать для себя лучшую рыбу изъ ея тѣлежки. Въ самомъ дѣлѣ, Мистрисъ Додъ, слышавшая всегда съ большою досадою о безпрестанномъ умноженіи пріѣзжихъ къ водамъ, имѣла хоть ту отраду, что могла отнимать у нихъ лучшій кусокъ для своего трактира, что доставляло ему громкую славу, не смотря на уменьшившееся число постояльцовъ.
«Надобно, чтобы ты сего дня отдала мнѣ всю самую лучшую рыбу изъ твоей тѣлежки, Нелли» сказала она въ одно утро рыбной торговкѣ: «въ цѣнѣ какъ нибудь сойдемся. У меня гоститъ теперь искуснѣйшій живописецъ, какого и не найти въ здѣшнихъ краяхъ. Вашъ знаменитый народъ при водахъ навѣрно и не видывалъ ничего подобнаго его рисункамъ; нѣсколько черточекъ карандашемъ его право стоятъ слитка золота. Притомъ же онъ человѣкъ весьма благородный и не столь не благодаренъ, какъ нашъ Дикъ Тингао, который совершенно забылъ, что онъ положилъ въ свой карманъ двадцать пять шиллинговъ за поновленіе моей вывѣски и послѣ того еще не постыдился пойти къ водамъ раскрашивать ихъ гостинницу; да какъ кажется, теперь ужь и совершенно поселился тамъ. Нѣтъ, мой постоялецъ человѣкъ умный, обстоятельный; онъ знаетъ, гдѣ ему спокойнѣе и не оставитъ старой деревни. Да и почему же не такъ?.. Намекника объ этомъ Нелли кой кому изъ жителей новой деревни!»
— Я и безъ того насилу ноги таскаю, Мистрисъ Додъ; притомъ напередъ знаю, что мнѣ отвѣтятъ на это жители новой деревни. Они уже много разъ напѣвали мнѣ, что какъ вы, такъ и я не болѣе какъ двѣ старыя дуры, которыя имѣютъ только понятіе о трескѣ, да фореляхъ — и ничего болѣе! —
«Наглецы! и они смѣютъ говорить это? Не тридцать ли ужь лѣтъ, какъ я содержу трактиръ мой? не всѣ ли жители и постояльцы бывали довольны мною во всѣхъ отношеніяхъ? Но я ничего не говорю безъ доказательства. Послушай, Нелли, что мнѣ сказалъ нашъ Г. пасторъ, когда я показывала ему небольшой рисунокъ, оставленный на столѣ Г. Тиррелемъ. Онъ мнѣ сказалъ, что Лордъ Бидморъ платилъ по пяти гиней за рисунокъ гораздо хуже этаго; а ты знаешь, что нашъ пасторъ человѣкъ не глупой, онъ же жилъ довольно долгое время учителемъ въ фамиліи Лорда Бидмора.»
— Сказать по правдѣ, кумушка: ежели я и все это разскажу имъ, то они все таки ничему не повѣрятъ. Между ними столько знатоковъ, имѣющихъ высокое мнѣніе о себѣ и низкое о другихъ, что до тѣхъ поръ, пока они собственными глазами не увидятъ хорошихъ рисунковъ вашего постояльца, до тѣхъ поръ, говорю, ни на полушку не повѣрятъ словамъ моимъ. —
«Не повѣрить словамъ честной женщины? отвергать то, о чемъ даже утверждаютъ двѣ изъ нихъ? Проклятое отродье! Но хорошо, Нелли: пока я буду заниматься стряпней, ты возьми вотъ этотъ эскизъ, какъ обыкновенно ихъ называютъ, покажи его тамъ, и пусть эти знаменитые люди лопнутъ отъ досады, увидя у себя подъ носомъ такія прекрасныя картины; однакожъ, Нелли, не оставь эскиза тамъ, непремѣнно и скорѣе доставь его назадъ мнѣ. Къ этому еще ты можешь прибавить, Нелли, что собраніе картинъ его въ непродолжительномъ времени украситъ одну изъ новѣйшихъ поэмъ, которая скоро выдетъ въ свѣтъ и въ которой этѣхъ картинъ будетъ такъ много, какъ начинки въ моемъ кругломъ пирогѣ.»
Такимъ образомъ, взявши эскизъ и представляя ролю уполномоченной посланницы отъ одного селенія къ другому, честная Нелли съ тѣлежкою своей отправилась къ Сен-Ронанскимъ водамъ.
Мѣсто сіе или главный центръ, куда собралось столь многое число жителей, какъ уже знаютъ наши читатели, были Сен-Ронанскія воды; отчасти капризъ, а отчасти желаніе пожить на свободѣ, соединили въ одинъ довольно тѣсный кругъ множество людей различнаго состоянія. Между ними существовалъ иногда какой нибудь извѣстный порядокъ, какъ и въ благоустроенномъ обществѣ; а иногда, да и чаще, общество было похоже на небольшую республику, въ которой всякой жилъ и дѣйствовалъ сообразно съ своими желаніями; частыя и довольно тонкія интриги поддерживали занимательность общества, которое не замедлило раздѣлиться, по обыкновенію, на нѣсколько партій, отдѣльно одна отъ другой дѣйствовавшихъ. Большая часть времени общества проходила въ веселіи, балахъ, танцахъ и собраніяхъ, всегда оживляемыхъ острыми и занимательными шутками. Всякой новой пріѣзжій къ водамъ обыкновенно прежде былъ какъ бы испытываемъ отъ всѣхъ членовъ и потомъ уже допускаемъ во всѣ, такъ сказать, таинства знаменитаго общества при водахъ.
Главнымъ лицемъ или, такъ сказать, пружиною всего общества была Лади Пенелопа Пенфатеръ, которой воды Сен-Ронанскія обязаны были какъ открытіемъ, такъ и знаменитостію своею. Связь ея съ Бердомъ Сен-Ронанскимъ и со всѣми окружными сосѣдями была главнымъ основаніемъ, къ которому уже послѣ время отъ времени присоединялись члены для составленія многочисленнаго и довольно оригинальнаго общества.
Знатное происхожденіе и богатое состояніе Лади Пенелопы, таланты и прелести, хотя не совершенно цвѣтущія, важность характера и тонъ моднаго свѣта — все это взятое вмѣстѣ составляло талисманъ, привлекавшій къ ней со всѣхъ сторонъ живописцевъ, поэтовъ, философовъ, скульптеровъ et hoc genus отпе.
Напротивъ того Лердъ Сеи Ронанскій, какъ человѣкъ, происходившій отъ одной изъ знаменитѣйшихъ и извѣстнѣйшихъ Фамилій сего края, имѣлъ совершенно другое вліяніе на общество. Онъ держалъ хорошую стаю гончихъ, былъ не послѣднимъ, по его собственнымъ словамъ, охотникомъ, и часто приглашалъ двоихъ или троихъ сосѣдственныхъ Лердовъ вмѣстѣ поохотиться съ нимъ былъ ли кто охотникомъ изъ пріѣзжающихъ къ водамъ, — онъ съ у чтивостію предлагалъ ему свободу охотиться въ своихъ владѣніяхъ, а сіе послѣднее предложеніе всегда было достаточно для того, чтобы заслужить полное вниманіе каждаго изъ Шотландцевъ. Лердъ имѣлъ тѣснѣйшую связь съ Бинго-Бинкомъ, Баронетомъ Англійскимъ, который послѣ счастливаго или несчастнаго брака своего съ Миссъ Рахилью Боннерингъ стыдился возвратишься въ свое отечество и такимъ образомъ проживалъ при водахъ. Онъ имѣлъ небольшую колясочку, сдѣланную по формѣ дилижансовъ, въ которой время отъ времени могъ прокатываться съ дражайшею своей половиной; тѣсное знакомство или, лучше сказать, дружба его съ Сен-Ронаномъ также довольно поддерживала его во мнѣніи многихъ при водахъ.
Почти каждое утро до самаго обѣда Лади Пенелопа, въ сопровожденіи всего общества, гуляла по полямъ и долинамъ, отыскивая какіе нибудь развалившіеся памятники временъ протекшихъ; завтракали на травѣ; тутъ принимались за карандаши, рисовали дурныя картинки, зѣвали, слушая глупые стихи, однимъ словомъ, занимаясь всѣми бездѣлицами,
Гдѣ пищи не было ни сердцу, ни уму.
Такимъ-то образомъ Лади Пенелопа была идоломъ всего ее окружающаго и, такъ сказать, центромъ всѣхъ дѣйствій; охотники, артисты и вообще люди всякаго званія составляли всегдашнюю свиту ея, между тѣмъ какъ большая чаешь изъ нихъ внутренно совершенно не были расположены къ ней, и даже смѣялись иногда съ кой-какими молодыми нимфами надъ странностями и капризами общей ихъ богини.
Послѣ обѣда сцена совершенно перемѣнялась: все общество расходилось въ разныя стороны; иные пили, иные играли въ карты, и Лади Пенелопа не рѣдко принуждена была оставаться одна и зѣвать отъ скуки, или еще съ большимъ неудовольствіемъ выслушивать какой нибудь глупой мадригалъ отъ голоднаго поэта, ищущаго покровительства у нея; смотрѣть нелѣпую картину, гдѣ она была изображена какою нибудь богинею, или постушкою, и вообще быть преслѣдуемою отъ людей подобнаго разбора не по чувству любви, а по какимъ нибудь интересамъ, — состояніе слишкомъ тягостное для тщеславной женщины, привыкшей думать, что она должна всегда быть душою общества!
Мы также должны, хотя слегка, познакомишь нашихъ читателей съ особами, болѣе или менѣе входящими въ нашу повѣсть и составляющими довольно значительныхъ членовъ въ обществѣ Сен-Ронанскомъ. Первымъ по справедливости можно поставить домашняго Гиппократа Лади Пенелопы, Доктора Квентина Квасклебена, который имѣлъ право подавать вездѣ голосъ, основываясь на глубокой своей учености по старымъ книгамъ и всегда враждовавшій противу новыхъ открытій, какъ противъ разбойниковъ, или запрещеннаго торга. Всякой изъ жителей уважалъ его и не смѣлъ сомнѣваться въ его познаніяхъ, тѣмъ болѣе, что и самыя воды первоначальнымъ открытіемъ своимъ были обязаны подробному анализису Г. Доктора Квентина Квасклебена; да и въ самомъ дѣлѣ онъ довольно скоро умѣлъ помогать жителямъ въ засореніи ихъ желудка, ибо, по образу ихъ жизни, болѣзнь сія была почти универсальною, слѣдственно и очень знакомою для доктора, слушавшаго впрочемъ въ свое время знатнѣйшихъ Лондонскихъ Профессоровъ. Главною оффиціей его при водахъ было надзирать за столомъ, критиковать кой какія кушанья, отзываясь объ нихъ какъ о вредныхъ, а между тѣмъ, утирая за обѣ щеки и запивая виномъ, также не для всѣхъ здоровымъ; чтобы окончить сіе описаніе знаменитаго Доктора Квасклебена, мы прибавимъ, что онъ имѣлъ довольно высокую и сухую фигуру, густыя брови и черный, дурно вычесанный парикъ, всегда почти сбитый на сторону. Онъ прожилъ уже девять мѣсяцевъ при водахъ и чувствовалъ, что финансы его текутъ порядочно, тѣмъ болѣе, что онъ весьма искусно и счастливо игралъ въ вистъ.
Первымъ изъ членовъ общества послѣ почтеннаго Доктора и по мѣсту, которое занималъ при столѣ, былъ Г. Винтерблоссомъ, человѣкъ отличный какъ по своей учтивости, такъ и хорошему тону въ разговорахъ; сзади онъ носилъ пучокъ и волосы его были всегда напудрены и убраны въ послѣднемъ вкусѣ; пальцы его были унизаны драгоцѣнными перстнями изъ Бристольскихъ камней. Въ молодости своей Винтерблоссомъ имѣлъ посредственное состояніе, которое совершенно исчезло отъ его открытой жизни въ большомъ свѣтѣ: на него можно было смотрѣть какъ на кольцо, соединяющее цѣпь дурачествъ протекшаго вѣка съ цѣпью дурачествъ настоящаго времени, или на соединеніе какъ тѣхъ, такъ и другихъ вмѣстѣ. Онъ былъ среднихъ лѣтъ и имѣлъ довольно беззаботный характеръ; настоящіе доходы его были слишкомъ умѣренны, почему онъ и былъ принужденъ прибѣгнуть ко всѣмъ возможнымъ средствамъ экономіи и взять на себя роль безсмѣннаго президента при столѣ въ Сен-Ронанской гостинницѣ. Онъ обыкновенно забавлялъ общество, разсказывая анекдоты о Гаррикѣ, Боннелѣ, Торитонѣ, Лордѣ Келли и подавая свое мнѣніе во всѣхъ матеріяхъ разговора, отъ чего онъ и слылъ въ обществѣ за знатока. Онъ также обладалъ неподражаемымъ искуствомъ услуживать гостямъ въ раздачѣ кушанья каждому по его вкусу, при чемъ обыкновенно не забывалъ лучшій изо всѣхъ кусковъ оставлять себѣ за хлопоты; должно впрочемъ признаться, что онъ былъ не безъ познаній въ пріятныхъ искуствахъ — особенно въ музыкѣ и живописи, хотя вкусъ его былъ грубъ и мало обработанъ и хотя онъ не могъ произвести ничего заслуживающаго вниманіе человѣка образованнаго. Отъ природы будучи безчувственнымъ эгоистомъ, онъ умѣлъ прикрывать всѣ недостатки свои хитро расположенною наружностію; мѣлочными услугами Другимъ онъ умѣлъ закрывать виды, клонящіеся только къ собственному интересу; однимъ словомъ, былъ человѣкъ хорошій по всѣмъ видимостямъ, имѣлъ много друзей, умѣлъ въ ненастное утро разгонять шутками своими скуку общества и такимъ образомъ былъ весьма занимателенъ своими viis et modis, какъ говорилъ о немъ человѣкъ, занимавшійся правовѣдѣніемъ и бывшій также не послѣднимъ членомъ сего общества.
Касательно сей особы мы не будемъ много распространяться: это былъ человѣкъ довольно пожилыхъ лѣтъ, по имени Микклеванъ, довольно тучный, съ грубымъ голосомъ и краснымъ лицемъ. Онъ былъ Прокуроромъ провинціи, завѣдывалъ почти всѣ дѣла Сен-Ронанскаго Лерда, не упуская изъ виду выгодъ какъ его, такъ и своихъ собственныхъ. Характеръ его былъ грубъ и непреклоненъ; старая деревня и опустѣлый трактиръ Мегъ Додъ мудрымъ распоряженіемъ отвести новую дорогу ему были обязаны настоящимъ своимъ паденіемъ. Наконецъ этаго же Микклевана Докторъ Квасклебенъ всегда почти рекомендовалъ своимъ больнымъ для сдѣланія завѣщанія.
Далѣе, взорамъ читателей представляется Капитанъ Гекторъ Макъ Туркъ, ражденный въ Шотландскихъ горахъ и бывшій долгое время Капитаномъ въ службѣ, не врагъ Бахусу. Онъ носилъ званіе, похожее на мирнаго судію въ наше время, и въ самомъ дѣлѣ былъ человѣкомъ довольно способнымъ къ дѣламъ такого рода: не было ни одной ссоры и жалобы, которая миновала бы Макъ Турка и гдѣ бы онъ не былъ посредникомъ между двумя противными сторонами — за что и былъ онъ вездѣ принятъ хорошо и всѣми уважаемъ. Впрочемъ, онъ былъ человѣкъ мужественный, храбрый и готовый подраться хотя съ самимъ дьяволомъ. Если онъ бывалъ, по его мнѣнію, кѣмъ-либо обиженъ, то уже никакъ не льзя было отговориться отъ вызова на поединокъ, что было дѣломъ довольно щекотливымъ для его противниковъ; ибо Макъ Туркъ былъ такой мастеръ своего дѣла, что пулею изъ пистолета могъ погасить огонь, не повредя свѣчи: такой соперникъ натурально довольно опасенъ. Онъ всегда носилъ платье голубаго цвѣта и красный галстухъ, имѣлъ довольно суровую, впрочемъ выразительную физіономію, ѣлъ сыръ вмѣстѣ съ чеснокомъ и былъ страшный охотиникъ до свѣжепросольныхъ Голландскихъ селедокъ.
Наконецъ остается еще упомянуть объ одной духовной и почтенной особѣ Симонѣ Шатерлей, который прибылъ къ Сен-Ронанскимъ водамъ съ береговъ Камы, зналъ въ совершенствѣ Греческій языкъ и обладалъ особеннымъ искуствомъ ухаживать за дамами; въ продолженіе шести дней недѣли, какъ разсказывала наша Мегъ Додъ Террелю, онъ игралъ въ вистъ, отличался въ контръ-танцахъ, подслужаваясь или къ дѣвицамъ, или къ богатымъ вдовушкамъ, а въ воскресенье съ благоговѣніемъ читалъ молитвы съ залѣ собранія и въ присутствіи всѣхъ членовъ общества; онъ также былъ не послѣдній мастеръ сочинять шарады и угадывать загадки, довольно порядочно игралъ на флейтѣ и былъ искреннимъ другомъ Г. Винтерблоссома, что, кажется, зависѣло отъ одинакаго образа ихъ мыслей и сходства характеровъ.
Справедливость требуетъ также упомянуть еще объ одной особѣ, по имени Михель Мередитѣ, человѣкѣ забавномъ въ полномъ смыслѣ слова, имѣвшемъ даръ пѣть разныя пѣсенки и забавлять каламбурами своими все общество; но въ сію эпоху онъ не находился при водахъ Сен-Ронанскихъ, ибо имѣлъ неосторожность въ шуткахъ своихъ забыть на минуту, что онъ не настоящій арлекинъ, и до такой степени одною изъ шутокъ своихъ обидѣлъ Макъ Турка что въ непродолжительномъ времени почувствовалъ нужду попить козьяго молока и въ. уединеніи за десять миль разстояніемъ подождать, пока смягчится гнѣвъ его.
Таковы-то были главныя Особы общества при новооткрытыхъ минеральныхъ водахъ Сен-Ронанскихъ, не упоминая о множествѣ другихъ, болѣе или менѣе также входящихъ въ повѣсть нашу. Изъ нихъ Г. Прокуроръ и Капитанъ болѣе другихъ были привержены къ Лерду Сеи Ронанскому, между тѣмъ какъ Винтерблоссомъ, Шатерлей и Мередитъ держали сторону Лади Пенелопы; одинъ почтенный Докторъ Квасклебенъ, разчетшій вѣроятно, что особы, больныя какъ засореніемъ желудка, такъ и нервною слабостію, равно могутъ быть полезными для него, держалъ съ совершеннымъ хладнокровіемъ неустралитетъ, не позволяя себѣ ни за что въ свѣтѣ вмѣшиваться въ дѣла какъ той, такъ и другой стороны.
ГЛАВА IV. править
Пріоръ.
Шумъ и бѣготня, которыя обыкновенно бываютъ послѣ большихъ столовъ въ гостинницахъ, ни чѣмъ не уступали другимъ и при водахъ Сея-Ронанскихъ: стукъ отъ собираемыхъ тарелокъ ножей и ложекъ, бѣганье взадъ и впередъ неповоротливыхъ прислужниковъ новооткрытой рестораціи, наступавшихъ безпрестанно на ноги одинъ другому и совавшихся по трое вдругъ въ одну слишкомъ не широкую дверь, гдѣ они натурально встрѣчались лбами другъ съ другомъ, звонъ отъ собираемыхъ рюмокъ и стакановъ, визгливый голосъ хозяйки и грубый басъ хозяина — все это взятое вмѣстѣ составляло довольно непріятный концертъ для слуха и довольно пеструю картину для зрѣнія; но вотъ шумъ мало помалу начинаетъ прекращаться, прислужники оканчиваютъ свое дѣло, со стола собрано, остатки винъ въ бутылкахъ разной формы допиваются услужливыми ганимедами. Всѣ гости прохаживаются по большой залѣ, ожидая только присоединенія къ нимъ Г. Винтерблоссома, еще невставшаго съ своихъ креселъ и спокойно дававшаго кой какія коммиссіи молодой, довольно плотной дѣвкѣ и прислужнику гостинницы съ полными и румяными щеками, которые оба суетились около него.
"Ну, Дина, " говорилъ Г. Президентъ Винтерблоссомъ, «бутылку мою ты подвинь ко мнѣ ближе — еще ближе… такъ, хорошо! Ты добрая дѣвка, Дина! А ты, Тоби, принеси мнѣ чайникъ съ горячею водою — да смотри, чтобы она ужь прокипѣла, и не облей Лади Пенелопы, идя мимо ея стула.»
— Не опасайтесь за Лади Пенелопу — подхватилъ Лердъ Сен-Ронанскій: — нынѣшній день Ея Превосходительство ужь была въ горячей водѣ[2]; на сію насмѣшку Лади Пенелопа съ своей стороны отвѣтила Лерду однимъ презрительнымъ взглядомъ.
«Эй! Дина! принеси сахару — чистаго рефенату, и еще лимонъ, Дина, одинъ изъ тѣхъ, которые привезены вчера; поди и ты съ ней, Тоби: вмѣстѣ скорѣе сыщете — но пожалуста опять не слетите по вчерашнему съ лѣстницы, Дина! Дина! — ты ужь и пошла! Подложи мнѣ подъ спину подушку на кресла… Да смотри не забудь захватишь имбирю съ мускатными орѣшками. Еще одну минуту, Дина: подставь мнѣ подъ ноги скамейку… Такъ; ну, теперь ступай. Мой большой палецъ, Милади, весь распухъ отъ проклятой прогулки съ вами сего дня поутру на самую верхушку белведера.»
— Милади можетъ называть эту гору, какъ ей захочется, въ нашемъ обществѣ, — сказалъ Прокуроръ: между тѣмъ въ здѣшнихъ актовыхъ бумагахъ она изстари называлась Мунтгрунцемъ, о чемъ любопытные могутъ справиться даже и въ Архивѣ.
«Дина!» продолжалъ Призедентъ, «Дина! подай мнѣ платокъ, еще принеси мнѣ два бисквита. Дина! еще .. еще… Ну, пока, кажется, ничего не надобно — прислуживай другимъ, моя красавица! Господа! за здоровье всей компаніи! Милади сдѣлаетъ ли мнѣ честь, прими въ отъ меня стаканъ лимонаду? К самъ составлялъ его — а меня выучилъ сынъ старика Дарти; онъ всегда обыкновенно бралъ самаго чистаго сахару, потомъ черносливу, что дѣлало удивительный вкусъ. Дина! поди, спроси у твоего отца, есть ли у него нѣсколько черносливу? Слышишь ли? хоть немного.» Дина пошла, Президентъ продолжалъ:
«О! Дарти во всемъ зналъ вкусъ не хуже старика отца своего; мы познакомились съ нимъ въ Батѣ — это было въ… въ тысяча… никакъ не могу вспомнить! но постойте! такъ, точно такъ: въ этотъ годъ Гаррикъ оставилъ сцену — значитъ это было въ — Но что это такое, Дина?» спросилъ онъ, удивясь, молодую служанку, подавшую ему въ руки свернутую бумагу.
— Какіе-то рисунки, которые принесла Нелли Троттерь; ихъ дѣлалъ кто-то изъ постояльцевъ старухи, содержательницы харчевни въ старой деревнѣ (дерзкая прислужница означала чрезъ сіе описаніе нашу почтенную Мистрисъ Додъ).
— Да, да, Дина, — сказалъ Г. Винтерблоссомъ, надѣвая на носъ очки, которыя онъ вытеръ тщательно бѣлымъ платкомъ своимъ еще прежде, нежели развернулъ бумагу — да, это навѣрно маранье какого-нибудь мальчишки, котораго отецъ съ матерью хотятъ и помѣстить gratis въ рисовальную школу. Еще вѣрнѣе, что они рѣшились адресоваться ко мнѣ, чтобы я похлопоталъ объ этомъ дѣлѣ; но этаго не возможно сдѣлать — они опоздали: прошедшею зимою по моей протекціи и такъ уже помѣщены три мальчика — и я ни за что въ свѣтѣ не рѣшусь еще безпокоить прозьбою Г. Секретаря школы, не смотря на то, что онъ мнѣ другъ, или — что; говорю, другъ? — онъ почитаетъ меня, ибо очень часто пользуется моими совѣтами. Но что за дьявольщина! Маранье сказалъ я? между тѣмъ рисунокъ прекраснѣйшій — произведеніе художника, да еще какого! Посмотрите, Милади, посмотрите на эти голубыя облака: не правда ли, что это прекрасно, превосходно? Но еще спрашиваю я: кто могъ быть живописцемъ этой картины? Какимъ образомъ онъ какъ съ неба свалился въ эту скверную старую деревушку къ этой ворчаливой собакѣ — прошу извинить меня, Милади — которой домъ болѣе похожъ на псарню, нежели на трактиръ? —
«Я готова удариться объ закладъ», Милади сказала одна изъ дѣвицъ лѣтъ въ сорокъ, которой глаза дѣлались часъ отъ часу круглѣе, а щеки багровѣе по мѣрѣ того, какъ она примѣчала, что вся компанія слушаетъ рѣчь ея, «я готова удариться объ закладъ, что живописецъ этой картины есть тотъ самый молодой человѣкъ, котораго мы съ вами встрѣтили однажды при прогулкѣ въ Лондонъ. Не смотря на то, что отъ былъ не изъ нашего общества, видъ его показывалъ хорошаго человѣка; цы даже, Милади, помнится, мнѣ назвали его очень красивымъ…»
— Совсѣмъ нѣтъ, Марія, я не называла его красивымъ, — отвѣчала Лади Пенелопа: — благородная дама никогда такъ не выразится на счетъ незнакомаго мущины; я только замѣтила, что физіономія его была довольно выразительна и показывала человѣка не низкаго происхожденія. —
"Это значитъ, Милади, " возразилъ одинъ изъ молодыхъ людей, повертываясь на каблукѣ своемъ и вздохнувъ съ сентиментальностію, «это значитъ только, что вы хотите пощадить нѣсколько кавалеровъ своего общества; но, по чести, таинственный незнакомецъ возбуждаетъ въ насъ ревность!»
— О, такъ вы разумѣете не о томъ человѣкѣ, о которомъ я говорю вамъ, Милади! — продолжала простенькая Миссъ Марія съ обыкновенною своею откровенностію: — можетъ быть вы позабыли! Вы говорите, что онъ долженъ быть не низкаго происхожденія; но не вы ли сами, минуту спустя послѣ того, какъ онъ встрѣтился съ нами, сказали мнѣ, что онъ долженъ быть изъ числа людей очень обыкновенныхъ, потому что не почелъ за должное поспѣшить поднять перчатку, на этотъ разъ какъ-то выпавшую изъ рукъ вашихъ; да и въ самомъ дѣлѣ, я сама должна была воротиться на нѣсколько шаговъ, чтобы поднять ее: онъ это видѣлъ и не подумалъ соблюсти обыкновенный долгъ учивости къ дамамъ. Впрочемъ, я его видѣла ближе, слѣдовательно, и лучше, нежели вы, Милади, и могу васъ увѣришь, что это прекраснѣйшій молодой человѣкъ, не смотря на всю грубость его. —
"Вы слишкомъ скоры въ вашихъ, заключеніяхъ, Миссъ, " сказала Лади Пенелопа, и алый румянецъ быстро разлился по лицу ея.
— Вы что скажете объ этомъ, Мовбрай? — спросилъ, обращаясь къ нему Сиръ Бинго Бинкъ.
«Я скажу съ своей стороны, что всѣ эти разговоры мнѣ кажутся незаслуживающими вниманія», отвѣчалъ Лердъ. «Когда какая нибудь дама роняетъ, или позволяетъ упасть перчаткѣ своей, не можетъ ли случиться, что въ эту же самую минуту у кавалера упадеть свой платокъ, и не естественнѣе ли будетъ ему заняться самимъ собой въ это время, вопреки всѣмъ пустымъ приличіямъ?»
— Вы всегда, Мовбрай, перетолковываете въ дурную сторону слова и поступки мои! — возразила Лади съ видомъ оскорбленнаго самолюбія: да мнѣ кажется, что и Миссъ Марія готова выдумывать всякія нелѣпыя сказки, чтобы доставить вамъ случай позабавиться на счетъ кого нибудь изъ общества. Но я заговорилась о пустякахъ, а и забыла, что обѣщалась побывать у Мистрисъ Диггеръ, которая навѣрное ждетъ меня. —
"Пойдемте, пойдемте вмѣстѣ, Милади, " сказалъ Президентъ: "вы лучше разсѣетесь. Но между тѣмъ, такъ какъ этотъ эскизъ въ самомъ дѣлѣ можетъ назваться изящнѣйшимъ произведеніемъ генія, то не сдѣлаете ли вы намъ чести, подавъ ваше мнѣніе, какимъ бы образомъ, не оскорбляя приличій, посблизиться намъ съ этимъ артистомъ
— Мое мнѣніе — отвѣчала Лади Пенелопа, щеки которой все еще были покрыты краскою негодованія — есть то, что наше общество и безъ того уже довольно многочисленно, — я хочу сказать, что въ немъ и безъ прибавленія много уже такихъ кавалеровъ, при которыхъ дамамъ совершенно ничего не остается дѣлать. — Очень понятно было, что послѣднія слова относились къ Лерду Мовбраю, оскорбившему два раза уже самолюбіе Лади Пенелопы; но, при помощи ласкательствъ и угожденій, Лерду не очень многаго труда стоило возвратишь себѣ благосклонность Лэди, которая черезъ четверть часа говорила уже съ улыбкою, что она никогда не можетъ сердиться на него; впрочемъ обязываетъ его впередъ пріѣзжать къ себѣ съ своею сестрою, которая, прибавила она, будетъ предостерегать васъ отъ колкостей дамамъ.
«Милади!» отвѣчалъ Мовбрай «не ручаюсь за сестру мою: Клара также нѣсколько своевольна; ее Даже трудно куда ни будь и вызвать. Я бы попросилъ васъ къ себѣ; но какое удовольствіе можно найти въ нашемъ старинномъ и готическомъ замкѣ? Скука, уединеніе и ничего болѣе. Впрочемъ надѣюсь, что Клара будешь имѣть честь…»
Лэди Пенелопа, не давъ ему кончить, съ удовольствіемъ приняла предложеніе, обѣщавшее ей если не удовольствіе, по крайней мѣрѣ разсѣяніе. Такимъ образомъ совершенно примирившись съ Мовбраемъ, она даже спрашивала его совѣта, можно ли съ собою привезти неизвѣстнаго артиста, который, какъ полагала она, не замедлитъ присоединиться къ обществу, потому, что всѣ видимости показываютъ въ немъ человѣка благороднаго происхожденія прибавила она, устремивъ голубые глаза свои на Дину.
— Да, Милади, въ этомъ не льзя и сомнѣваться, сказала Дина: — но что еще важнѣе, говорятъ, что онъ какой-то знаменитый поэтъ. —
«Знаменитый поэтъ, Дина!» вскричала Лади Пенелопа: «ты хочешь, можетъ быть, сказать, что онъ нѣсколько занимается и поэзіею?»
— Можетъ быть, сударыня; по крайней мѣрѣ я такъ слышала, — отвѣчала Дина, потупивъ со стыдливостію глаза свои.
При семъ новомъ извѣстіи о достоинствахъ чужестранца, остановившагося въ старой деревнѣ, пошли различные толки и догадки: какъ женщины, такъ и мущины сообщали другъ другу свои мнѣнія, по большей части ни на чемъ не основывающіяся. Одни причисляли его къ классу людей, ищущихъ себѣ удовольствія часто въ странностяхъ; Другіе полагали, что, можетъ быть, онъ имѣетъ причины скрываться и избѣгать знакомства. Знаменитый поэтъ, говорилъ одинъ изъ общества: кто же бы такой былъ онъ? Перечли имена всѣхъ извѣстныхъ стихотворцевъ Англіи отъ Шотландскихъ горъ, даже до самыхъ озеръ Кумберланда, отъ Сиденгам-Комкона до Сеи-Жамеса; нѣкоторые даже намекали на Лорда Байрона, почитая его одного достойнымъ носить имя знаменитаго поэта; однимъ словомъ, мнѣнія и догадки всѣхъ были различны: одни доказывали, другіе опровергали, третьи покачивали головою. Кто же бы такой былъ онъ? спрашивали одни другихъ, и послѣ минутнаго молчанія или тихаго шопота опять возглашали полнымъ хоромъ: кто же бы такой былъ онъ? Члены Бордовскаго клуба, участвовавшіе также въ общемъ спорѣ и почитавшіе себя не невѣждами въ литтературѣ, напрасно опорожнивали бокалъ за бокаломъ, на днѣ бутылокъ отыскивая новыхъ догадокъ; все тщетно: незнакомецъ оставался для всѣхъ тайною!
"Сиръ Бинго сказалъ наконецъ Лердъ Мовбрай: «я почти увѣренъ, что тотъ молодой чудакъ, котораго мы видѣли съ вами въ прошедшій четвергъ на берегу Вилов-Слака, и этотъ таинственный поэтъ, составляютъ одну и ту же особу: онъ былъ одѣтъ чрезвычайно странно, и съ большою ловкостію правою рукой закидывалъ сѣть; не смотря на то, что она была велика, а слѣдственно и тяжела, онъ повертывалъ ею, какъ перушкомъ.»
— Д… да! — отвѣчалъ Баронъ хрипливымъ и задыхающимся своимъ голосомъ.
«Вы также, я думаю, не забыли, какъ скоро вытащилъ онъ изъ воды само-прекраснѣйшую и большую рыбу, вѣсомъ, я думаю, не менѣе полупуда.»
— Меньше; фунтовъ въ двѣнадцать, — сказалъ Сиръ Бинго тѣмъ же задыхающимся голосомъ.
«Помилуйте, Бинго! навѣрно полпуда; а если и менѣе, такъ фунтомъ, или двумя…»
— Не больше двѣнадцати, коли еще не десять, или… —
«Нѣтъ ли у васъ охоты побиться о дюжинѣ бутылокъ шампанскаго: мы бы опорожнили ихъ всѣмъ обществомъ!»
— Нѣтъ, Боже сохрани; а лучше выпить ихъ въ нашемъ клубѣ: на это я соглашусь скорѣе. —
«Извольте, я готовъ!»
— И я согласенъ: по рукамъ! —
И послѣ сихъ словъ каждый изъ спорившихъ вынулъ изъ кармана свой красный бумажникъ, или, лучше сказать, записную книжку, гдѣ и вписали условіе и пункты заклада.
"Но кто же разрѣшишь споръ нашъ спросилъ Лердъ Мовбрай: «безъ сомнѣнія самъ этотъ великій геній. Я слышалъ, что сбираются пригласить его въ наше общество; но я сомнѣваюсь въ его согласіи: такіе оригинальные люди всегда бываютъ капризны.»
— Я самъ — я, Жонъ, напишу къ нему. —
«Вы? вы сами напишете? Чортъ возми! Я васъ увѣряю, что вы этимъ не сдѣлаете ничего.»
« — Напротивъ, сдѣлаю и сдѣлаю очень много, — проворчалъ Сиръ Вин. то голосомъ оскорбленной гордости.
„Но вы не въ состояніи этаго сдѣлать: во всю жизнь вашу вы не писали болѣе двухъ строкъ, и то развѣ еще ребенкомъ, въ училищѣ, изъ подъ лозы.“
— Не безпокойтесь! я могу написать и напишу — да, напишу, и право не хуже кого другаго. — Сими словами окончился споръ ихъ. Между тѣмъ какъ все общество занято.было сужденіемъ, какимъ бы образомъ, не оскорбляя приличій и не показывая униженности съ своей стороны, сдѣлать связь съ таинственнымъ незнакомцемъ, голосъ Г. Винтерблоссома, нѣкогда довольно пріятный, но теперь отъ времени и лѣтъ пискливый и почти смѣтный, раздался по залѣ:
„Тише! тише! порядокъ! иначе ничего не выдетъ хорошаго!“ При семъ восклицаніи Г. Президента оба спорщика наши усѣлись спокойно за столъ, ворча впрочемъ какія-то невнятныя слова себѣ подъ носъ, какъ бы показывая чрезъ сіе, что они очень мало занимаются общими сужденіями, между тѣмъ какъ остальная часть собранія до» такой степени горячилась, какъ будто бы дѣло шло о чьей нибудь жизни или смерти.
Визитъ, отъ котораго нибудь изъ сихъ господъ, на примѣръ отъ Г. Винтерблоссома — если только онъ захочетъ взять на себя этотъ трудъ; отъ имени всего общества, мнѣ кажется весьма хорошимъ средствомъ, чтобы познакомишься съ нимъ въ послѣдствіи времени и всѣмъ намъ, сказала Лади Пенелопа.
Г. Винтерблоссомъ былъ совершенно не согласенъ съ мнѣніемъ Лэди, хотя для него и весьма пріятно было представлять въ особѣ своей уполномоченнаго посланника отъ Сен-Ронанскаго общества, — ибо чтобы дойти до старой деревни, надобно было взбираться на довольно крутую гору, противъ каковыхъ вояжей обыкновенно возставалъ всегдашній тиранъ его — подагра, — Г. Президентъ прибавилъ съ довольною улыбкою, что при дворѣ Венеры — разумѣя подъ симъ названіемъ Лади Пенелопу — найдутся очень многіе для исполненія повелѣній ея, кромѣ стараго Вулкана, т. е. его самаго, ибо она имѣетъ при себѣ и могущественнаго Марса, и краснорѣчиваго Меркурія.
Произнося послѣднія слова, онъ поперемѣнно бросалъ благосклонные взоры то на Макъ Турка, то на Г. Шатерлея — послѣ чего опять спокойно усѣлся въ креслахъ своихъ и съ небольшою разстановкою пропустилъ въ желудокъ свой нѣсколько глотковъ пунша съ довольною миною человѣка, избавившагося помощію своего краснорѣчія отъ непріятной ему коммиссіи. Въ это же самое время, отъ привычки ли, или отъ разсѣянія, онъ положилъ въ карманъ и принесенный рисунокъ, который, побывавши въ рукахъ всѣхъ особъ, попалъ наконецъ опять въ руки Г. Президента.
«Умилосердитесь, Милади!» сказалъ Капитанъ Макъ Туркъ: «конечно я съ своей стороны за честь бы поставилъ исполнить приказаніе Вашего Превосходительства; но, Богъ свидѣтель! я никогда не дѣлывалъ перваго визита незнакомому мнѣ человѣку, развѣ только представляя ему Формальный вызовъ для дуэли или что-нибудь сему подобное.»
— Чортъ возми стараго знатока въ картинахъ] — сказалъ тихо Лердъ Баронету: — посмотри, онъ спряталъ прехладнокровно рисунокь въ карманъ къ себѣ." —
«Но, Жонь, держитесь сами крѣпче въ стременахъ, если сбираетесь нападать на него.»
— Благодарю за совѣтъ, Бинго; но, кажется, мнѣ въ немъ никогда не будетъ нужды — я всегда зналъ и знаю Винтерблоссома. Но тише! послушаемъ, что говоритъ Г. Шатерлей на предложеніе общества."
Въ самомъ дѣлѣ, въ эту минуту вся почти компанія обратилась къ Г. Шатерлею съ просьбою сдѣлать визитъ неизвѣстному генію; но такъ какъ онъ имѣлъ одну изъ тѣхъ щастливыхъ физіономій, которыя всегда кажутся улыбающимися, а слѣдственно и не могутъ произнести рѣшительнаго отказа — то и Г. Шатерлей довольствовался тѣмъ, чтобы со всею униженностію умолять только общество уволить его отъ сей коммиссіи. "Сказать правду, " говорилъ онъ, «я ни за что не рѣшусь идти въ старую деревню. Недавно какъ-то я вздумалъ прогуляться въ ней и осмотрѣть старинный развалившійся замокъ Сен-Ронанскій; но такъ какъ это разстояніе довольно немало, то я, до смерти уставши и чувствуя жажду, подошелъ къ этому старому и дрянному кабаку (послѣднее слово произнесъ онъ съ знакомъ презрѣнія) и закричалъ, чтобы мнѣ подали какого-нибудь прохладительнаго напитка; но не успѣлъ еще я окончишь моего требованія, какъ вдругъ въ верхнемъ этажѣ отворяется окошко — и прежде, нежели я успѣлъ поднять голову свою, чтобы взглянуть туда, почувствовалъ цѣлый потопъ вылившійся мнѣ на голову (это было его собственное выраженіе) и въ то же самое время услышалъ скверный голосъ старой колдуньи, кричавшей съ верху, что если этаго раза мало для моего прохлажденія, то она готова повторить его! — Вы себѣ легко можете представишь, что я долженъ былъ побѣжать изо всей мочи отъ кабака ея, въ самомъ дѣлѣ боясь повторенія наглой хозяйки.»
Все общество посмѣялось отъ чистаго сердца разсказу Г. Шатерлея, съ своей стороны весьма сожалѣвшаго, что онъ не можетъ исполнить желанія Лади Пенелопы; всѣхъ дольше хохотали Лердъ и Баронетъ, повалясь почти съ безстыдствомъ на спинки своихъ креселъ, что натурально весьма смѣшало и почти пристыдило чистосердечнаго разскащика.
Впрочемъ, такъ какъ въ мірѣ есть всему конецъ, то и хохотъ Баронета и Г. Винтерблоссома долженъ былъ прекратиться — послѣдній даже началъ сожалѣть внутренно, что онъ не поддержалъ себя; ибо въ самомъ дѣлѣ, кромѣ Г. Шатерлея, не кого почти было уполномочить посланникомъ во владѣнія грозной Мегъ Додъ. Наконецъ всѣмъ обществомъ предложено было: не лучше ли будетъ отъ лица всѣхъ послать учтивое письмо къ незнакомцу, прося его посѣтить общество при водахъ? Но Дина увѣряла, что не найдется ни одного служителя въ рестораціи, который бы захотѣлъ взять на себя исполненіе сего препорученія; ибо за нѣсколько времени передъ симъ Мегъ Додъ такъ неучтиво приняла одного служителя, что на тѣлѣ его еще и теперь видны слѣды толстой палки и острыхъ когтей ея, чѣмъ она обыкновенно привыкла выражать свое неблаговоленіе. Да и я сама, прибавила въ заключеніе Дина, скорѣй соглашусь попасть въ кучу французскихъ гренадеровъ, нежели въ руки проклятой Мегъ, особливо тогда, когда она бываешь разсерженною!
Между тѣмъ какъ всѣ разсуждали объ этомъ новомъ препятствіи, на лѣстницѣ въ залу раздался довольно громкій женскій крикъ, заставившій не безъ страха подумать все общество, не вздумала ли почтенная Мегъ на сей разъ сама сдѣлать нечаяннаго набѣга на жилище враговъ своихъ; но вскорѣ узнали, что это не она сама, а почтенная товарка ея Нелли Троттеръ, которая, не смотря на угрозы и отталкиванія ее прислужниками рестораціи, добралась уже до самой залы, громогласно ругая всѣхъ и требуя себѣ возвращенія картинъ, ввѣренныхъ ей почтенною Мистрисъ Додъ, извѣстною содержательницею гостинницы въ старой деревнѣ. Громкое требованіе сіе болѣе всѣхъ испугало знатока въ живописи, т. е. Г. Призидента Винтерблоссома, которой механически опустилъ правую руку свою въ карманъ, куда положены были рисунки, а лѣвою вынулъ изъ жилетнаго кармана своего полкроны, и подкликавъ къ себѣ Тоби, просилъ его попробовать, не могутъ ли хоть деньги смягчить упрямую Нелли и заставить ее отступишь отъ дверей залы. Смѣтливый Тоби, хорошо знавшій слабую сторону рыбной торговки, опустилъ тихонько отъ всѣхъ полкроны въ карманъ свой, и подбѣжавъ къ буфету, налилъ пребольшой бокалъ вина, твердо будучи увѣренъ, что сіе послѣднее средство вѣрнѣе и скорѣе подѣйствуетъ на Нелли. Онъ и не обманулся въ своемъ предположеніи, ибо бокалъ съ виномъ не только принудилъ отступить ее отъ дверей залы, но еще заставилъ сказать ласковымъ голосомъ, что она съ своей стороны, если только ей дадутъ соснуть часика два, готова исполнить всѣ препорученія на счетъ незнакомца, остановившагося въ трактирѣ Мегъ Додъ, ея пріятельницы.
Въ слѣдствіе сего рѣшенія Нелли Троттеръ Г. Винтерблоссомь, какъ главный Президентъ общества, пользующійся отъ всѣхъ особь уваженіемъ и довѣренностію къ себѣ, тотъ же часъ написалъ учтивое приглашеніе къ незнакомцу самымъ цвѣтистымъ и вмѣстѣ дипломатическимъ слогомъ, запечатавъ его печатью всего общества, на которой вырѣзано было нѣчто похожее на Нимфу, сидящую возлѣ урны.
Лэди Пенелопа, съ своей стороны не находя достаточнымъ сего посланія Г. Призидента для убѣжденія неизвѣстнаго артиста посѣтить ихъ общество, просила Г. Шатерлея написать къ нему письмо стихами, въ которыхъ бы изъявить общее ожиданіе и нѣтерпѣніе увидѣть его поскорѣе въ кругу ихъ. Г. Шатерлей не могъ отказаться; но бѣдная Муза его на сей: разъ ужасно подшутила надъ нимъ: ибо послѣ битаго часа, проведеннаго имъ надъ бѣлымъ листомъ бумаги, онъ не могъ написать болѣе двухъ стиховъ, которые и представляемъ мы нашимъ читателямъ весьма вѣрно скопированными съ его манускрипта и со всѣми перемѣнами, точно такъ, какъ Докторъ Жонсонъ выпечаталъ всѣ поправки, сдѣланныя знаменитымъ Попе въ переводѣ его Иліады:
"Сонмъ Грацій въ торжественный сей день….
"Нимфы Сен-Ронана, вмѣстѣ всѣ сберутся…
«Встрѣтить чтобъ поэта, канты воспоются. ..»
Но при недостаткѣ вдохновенія поэзіи надлежало прибѣгнуть къ прозѣ, что и сдѣлалъ тихонько отъ всѣхъ несчастный поэтъ нашъ. Онъ написалъ свое посланіе, и прежде нежели проспавшаяся Нелли Троттеръ успѣла впречь клячу свою въ тѣлежку, ей было отдано и второе письмо къ незнакомцу. Сиръ Бинго Бинкъ, съ своей стороны почитая и себя нехуже другихъ, притомъ помня о закладѣ съ Лердомъ, рѣшился также написать что нибудь отъ себя, надѣясь, можетъ быть, даже пріобрѣсти себѣ нѣсколько благосклонности отъ незнакомца; притомъ онъ думалъ, что ни Шатерлей, ни Винтерблоссомъ не могли написать ничего хорошаго: ибо одинъ былъ слишкомъ сентименталенъ, а другой зналъ толкъ въ одномъ только чаѣ, да въ кушаньяхъ. И такъ нашъ счастливецъ Францъ Тиррель будетъ имѣть удовольствіе получить вдругъ три письма, или лучше сказать, три приглашенія отъ Сен-Ронанскаго общества, что и увидимъ мы въ слѣдующей главѣ.
ГЛАВА V. править
Пріоръ.
Желая вполнѣ удовлетворить любопытству нашихъ читателей, мы, хотя и не безъ труда, между старинными манускриптами отыскали копіи съ трехъ посланій, врученныхъ Нелли Троттеръ для достовленія Францу Тиррелю. Вотъ что содержало въ себѣ первое изъ нихъ:
«Г. Винтерблоссомъ отъ. имени Лади Пенелопы Пенфатеръ, Сира Бинго и Лади Винкъ, Лерда и Миссъ Мовбрай Сен-Ронанскихъ и отъ всего общества, находящагося въ гостинницѣ при водахъ, извѣщаетъ Г. остановившагося въ трактирѣ Мегъ Додъ, въ старой деревнѣ Сен-Ронанской, что для всѣхъ ихъ весьма пріятно будетъ видѣть его въ своемъ кругу столь часто, какъ позволятъ ему обстоятельства; общество нашло необходимымъ сдѣлать сіе приглашеніе отъ имени всѣхъ членовъ своихъ: ибо по правиламъ, принятымъ отъ него, въ общество могутъ быть допускаемы только тѣ, которые поселятся въ новой рестораціи — но на сей разъ оно рѣшилось сдѣлать исключеніе во уваженіе талантовъ Г…. который навѣрное, узнавши короче всѣхъ членовъ общества, рѣшится перемѣнить свое мѣстопребываніе и изберетъ для сего новую гостинницу, или который нибудь изъ небольшихъ наемныхъ домиковъ, также принадлежащихъ къ ней, Г. Бинтерблоссомъ съ своей стороны, желая услужить Г. рекомендуетъ ему домикъ, называемый Лиллипуталь, на что если рѣшится Г…, то благоволилъ бы ему Г. Винтерблоссому прислать вѣрную мѣрку съ своего роста, ибо и прежній хозяинъ сего домика, Капитанъ Ранлетрей, потому только рѣшился выѣхать изъ него, что кровать въ спальнѣ была слишкомъ коротка для него. Г. Винтерблоссомъ впрочемъ надѣется со временемъ болѣе и болѣе пріобрѣсти себѣ дружества Г…, къ которому онъ имѣетъ честь пребыть съ полнымъ уваженіемъ» и проч.
Письмо сіе было написано со всевозможною аккуратностію и строгимъ соблюденіе правописанія; почеркъ руки былъ похожъ на почеркъ исправнаго Клерка, между тѣмъ какъ слогъ письма нѣкоторымъ образомъ показывалъ и характеръ Г. Президента Винтерблоссома.
Другое письмо составляло разительнѣйшій контрастъ съ важностію и дипломатическою точностію предыдущаго — оно было совершенно въ новѣйшемъ вкусѣ: классическіе цвѣты краснорѣчія, которые Г. Шатерлей съ величайшею тщательностію собиралъ на прежнемъ Университетскомъ поприщѣ своемъ, смѣшанные съ дикими, такъ сказать, цвѣтками плодовитаго воображенія Лади Пенелопы, видны были почти на каждой строкѣ. Вотъ его содержаніе:
"Группы Дріадъ и Наядъ, соединенныя при цѣлительныхъ водахъ Сен-Ронанскихъ, съ удивленіемъ узнали, что молодый Аполлонъ, обладающій двумя раскошнѣйшими подарками природы, то есть даромъ Поэзіи и Живописи, случайно поселился въ сосѣдствѣ ихъ; иногда бродитъ по лѣсамъ ихъ и мечтаетъ подъ говоромъ струй ручья кристальнаго, и не думая съ своей стороны воздать должную признательность божествамъ и хранителямъ мѣстъ сихъ, онъ до сихъ поръ еще медлитъ явиться предъ ними — и извѣщается чрезъ сіе, что одно только скорое повиновеніе можетъ испросить прощеніе ему; въ противномъ случаѣ, кисти его да потонутъ въ Летѣ и звуки сладкострунной лиры да не отдадутся въ потомствѣ!
Postscriptum. "Обожаемая Пенелопа, коея прелести и добродѣтели давно уже сопричли ее въ число богинь, въ новой рестораціи при освященныхъ водахъ обыкновенно раздаетъ всѣмъ нектаръ и амброзію, что простые, смертные на бѣдномъ языкѣ своемъ называютъ чаемъ и пирожками, въ слѣдующій четвергъ въ восемь часовъ вечера какъ сама богиня, такъ и всѣ музы будутъ находиться въ полномъ собраніи; почему чужестранецъ и приглашается раздѣлить удовольствіе общества.
Secundum postscriptum. "Одинъ надменный пастухъ, не довольствуясь скромною хижинкою подъ соломенною кровлею и стремясь къ большимъ пріобрѣтеніямъ, оставляетъ ее на сихъ дняхъ.
"И такъ вы видите, что мѣсто есть свободно —
"Росполагайтесь, коль угодно….
Tertium postscriptum. «Наша Ирида, въ семицвѣтномъ костюмѣ своемъ возсѣдающая на колесницѣ, наполненной существами подводными, которую обыкновенные смертные называютъ Нелли Троттеръ, рыбною торговкою, привезетъ намъ отвѣтъ вашъ на высокое приглашеніе.»
Это письмо было написано также съ довольною аккуратностію и Италіянскимъ почеркомъ. На печати изображены были лира, палитра кисти — однимъ словомъ, всѣ принадлежности романическаго вкуса.
Характеръ третьяго письма былъ совершенно противуположенъ двумъ первымъ. Литеры въ немъ были большія, кривыя, однимъ словомъ, показывали въ писавшемъ не больше какъ школьника; впрочемъ, такъ какъ оно кажется намъ достойнымъ полнаго вниманія нашихъ читателей и Даже можетъ служишь образчикомъ каллиграфіи, то мы и рѣшаемся скопировать его отъ слова до слова.
"Жакъ Мовбрай ударился со мной обзаклатъ што сомъ которова убили вы въ прошлой четверкъ, вѣсилъ около дватцати фунтовъ — я спорилъ што не болѣе двѣнадцати — ну. А какъ охотникъ были вы сами, то вы и решитѣ споръ нашъ — или пожаловавъ къ намъ, или написавъ къ намъ; не босьтѣ быть намъ въ тягасть — заклать нашъ объ дюжинѣ бутылакъ шампанскаго, которые мы и должны распить въ слѣдующій понедельникъ. Пожалоста приходитѣ — я и Мовбрай надѣемся што вы полюбитѣ насъ. Вашъ покорной услужникъ Винко-Банкъ Баронетъ Блокъ-Гальской.
P. S. «Посылаю вамъ нѣсколько удочковъ привезенныхъ мнѣ изъ Индіи и червячковъ наловленныхъ моими людьми: надѣюсь што это будетъ пріятно вамъ.»
Прошло три дня, а отвѣта на всѣ три приглашенія не было никакого. Впрочемъ любопытство приглашавшихъ таинственнаго незнакомца не только не уменьшалось, но даже возрастало еще болѣе, не смотря на то, что каждый довольно громко говорилъ о неучтивствѣ незнакомаго генія и о его неумѣніи жить въ свѣтѣ.
Между тѣмъ Францъ Тиррель, къ великому удивленію своему, такъ какъ и всѣ философы, началъ находить, что онъ никогда не бывалъ столь уединеннымъ, какъ въ то время, когда онъ былъ одинъ, Въ небольшихъ уединенныхъ прогулкахъ своихъ, сообразовавшихся, можетъ быть, съ состояніемъ его духа, онъ иногда встрѣчался кой съ кѣмъ изъ жителей при водахъ, всегда внимательнымъ и испытующимъ взоромъ смотрѣвшихъ на него; но онъ пропускалъ это обстоятельство обыкновенно безъ вниманія, будучи слишкомъ далекъ отъ того, чтобы полагать себя предметомъ всеобщаго вниманія; но это было такъ, какъ уже извѣстно нашимъ читателямъ. Лади Пенелопа и прочія дамы свиты ея, Г. Винтерблоссомъ на своей маленькой сѣрой лошадкѣ, Г. Шатерлей въ своемъ всегда черномъ платьѣ и панталонахъ цвѣтомъ воронова глаза, однимъ словомъ, всѣ особы общества при новооткрытыхъ водахъ съ нѣкотораго времени перестали думать обо всемъ другомъ «кромѣ незнакомца въ старой деревнѣ; куда бы ни пошелъ онъ, его вездѣ, такъ сказать, слѣдили и старались съ нимъ сблизиться; въ про, гудкахъ его по горамъ нѣжные романсы обыкновенно увѣдомляли его о близости самой богини мѣстъ! сихъ; хотѣлъ ли онъ уединишься въ лѣсу — звуки флейты Шатердеевой раздавались не вдалекѣ отъ него; садился ли онъ съ удочкою въ рукѣ на берегу рѣки — Сиръ Бинго или кто нибудь изъ друзей его непремѣнно всегда какъ нарочно, нарушали его уединеніе.
Усилія, которыя употреблялъ онъ для избѣжанія сихъ, такъ сказать, преслѣдованіи, пріобрѣли ему наконецъ названіе мизантропа въ нашемъ обществѣ, гдѣ за чайнымъ столикомъ всякой разсказывалъ, что ему удалось видѣть, иногда даже многое прибавляя и отъ себя; не забыты были ни малѣйшія подробности: его лице, платье, мѣста прогулокъ — обо всемъ было перетолковано болѣе тысячи разъ — но интересность незнакомца чрезъ сіе ни мало ни убавилась. Таинственное поведеніе его еще болѣе возбуждало любопытство — это обыкновенная черта людей, встрѣчающаяся почти во всѣхъ обществахъ: что имѣетъ видъ тайны, какъ не желать проникнуть того? Однимъ словомъ, любопытство возрасло до такой степени, что, выключая одного человѣка, всякой ничего столько не желалъ, какъ увидѣть въ кругу своемъ незнакомца; особенно дамы изъявляли на счетъ его участіе свое: онѣ безпрестанно спрашивали одна другую: точно ли незнакомецъ мизантропъ? всегда ли онъ былъ мизантропомъ? — какая причина его мизантропіи, и нѣтъ ли какого нибудь средства излѣчить его отъ оной?
Одинъ только человѣкъ, какъ мы сказали выше, не принималъ, большаго участія въ этомъ дѣлѣ — и этотъ человѣкъ, не желавшій знакомства съ нашимъ Тиррелемъ былъ Лердъ Мовбрай чрезъ одного почтеннаго человѣка Жана Парнера, ткача для всего околотка, иногда тихонько отъ всѣхъ занимавшагося и охотою въ запрещенныхъ мѣстахъ и также рыбною ловлею, а слѣдственно не рѣдко встрѣчавшагося и съ незнакомцемъ, и даже иногда, указывавшаго ему хорошія мѣста для ловли, узналъ онъ, что мнѣніе Сиръ Бинго относительно вѣса пойманнаго сома было гораздо вѣроятнѣе и ближе къ истинѣ, нежели его — слѣдовательно закладъ былъ проигранъ — чего весьма не хотѣлось Мовбраю, ибо до сихъ поръ онъ видѣлъ въ Сиръ Бинго такого человѣка, который нѣкоторымъ образамъ искалъ всего въ немъ и почти боялся имѣть собственное свое сужденіе. Лердъ Мовбрай опасался, чтобы выигранный закладъ, давъ Сиру нѣкоторымъ образомъ преимущество надъ нимъ, не перемѣнилъ совершенно положенія дѣлъ и не подалъ сему послѣднему мысли, такъ сказать, оперишься и полетѣть на собственныхъ крыльяхъ своихъ, чего не могъ снести, Мовбрай по нѣкоторымъ видамъ.
Онъ желалъ, чтобы незнакомецъ продолжалъ быть для всѣхъ тайною, а слѣдственно, чтобы и закладъ его не былъ проиграннымъ; онъ даже старался всѣми силами препятствовать соединенію съ нимъ, представляя его въ видѣ весьма непривлекательномъ для общества; тѣмъ, которые болѣе другихъ желали познакомиться съ нимъ, онъ напоминалъ о посылкѣ трехъ писемъ къ нему и о его невнимательности даже и отвѣтить на оныя, что безъ сомнѣнія, прибавлялъ онъ, не показываетъ въ немъ ни благороднаго происхожденія, ни хорошаго воспитанія.
Но хотя всѣ видимости были противъ него, хотя это весьма справедливо, что онъ любилъ уединеніе и убѣгалъ многочисленнаго общества, впрочемъ должно признаться, что нашъ Тиррель совершенно не заслуживалъ упрековъ въ незнаніи политики и законовъ учтивости, ибо онъ не получалъ ни одного изъ трехъ писемъ, посланныхъ къ нему» Нелли Троттеръ, отчасти изъ боязни явишься на лице къ своей товаркѣ Мегъ безъ рисунковъ, которые она ввѣрила ей, отчасти отъ того, что вино и сонъ выгнали у нея совершенно изъ головы обѣщаніе, данное ею обществу при водахъ, поворотила свою тѣлежку мимо старой деревни прямо къ Скат-Раву, гдѣ было ея жилище и гдѣ она отдала всѣ три письма первому попавшемуся ей деревенскому мальчишкѣ для доставленія ихъ при первой, по ея словамъ, акказіи, къ постояльцу трактира старой ея пріятельницы Мегъ Додъ — отъ чего и случилось, что письма уже черезъ нѣсколько дней попали наконецъ въ руки Франца Тирреля.
Чтеніе сихъ посланій отчасти объяснило ему особенное участіе и любопытство, съ которымъ обыкновенно смотрѣли на него сосѣдніе жители при водахъ, встрѣчаясь съ нимъ въ прогулкахъ его. Видя изъ писемъ, что его уже довольно знаютъ, ибо говорятъ и объ его талантахъ, и разсудивъ, что уединенная жизнь въ самомъ дѣлѣ должна возбудить все любопытство ихъ, Тиррель расчелъ, что роль его можетъ сдѣлаться довольно смѣшною, рѣшился написать къ Господину Винтерблессому отвѣтъ въ довольно обыкновенномъ тонѣ: онъ изъяснилъ ему о позднемъ доставленіи къ нему писемъ, сожалѣлъ сердечно, что не могъ отвѣчать на нихъ ранѣе, и извѣщалъ, что онъ намѣренъ завтрашній же день придти обѣдать со всѣмъ обществомъ ихъ, присоединяя, что онъ весьма сожалѣетъ о невозможности, по причинѣ слабаго здоровья, своего душевнаго разстройства и обстоятельствъ, въ которыхъ онъ находится, чаще пользоваться сею честію во время пребыванія своего въ этой странѣ; онъ также просилъ никакъ не безпокоиться о пріисканіи ему комнатъ при водахъ, ибо онъ весьма былъ доволенъ настоящею своею квартирою. — Въ особенномъ небольшомъ письмецѣ къ Сиръ Бингу извѣщалъ онъ его, что почитаетъ себя весьма счастливымъ, будучи въ состояніи услужишь ему на счетъ точнаго и опредѣлительнаго вѣса въ пойманномъ имъ сомѣ; ибо онъ записанъ обстоятельно въ журналъ его. — Чортъ бы его взялъ и съ его журналомъ! думалъ самъ съ собою Лердъ Сен-Ронанскій: какая аккуратность — все надо писать — прямой геній! Въ заключеніи письма прибавлено было, что хотя рѣшеніе сего спора и было въ пользу только одной стороны, впрочемъ онъ желаетъ, чтобы какъ выигравшій, такъ и проигравшій съ удовольствіемъ выпили спорное вино, и что онъ съ своей стороны извиняется въ томъ, что не можетъ съ ними участвовать въ этомъ. Въ концѣ страницы былъ приложенъ точный и подробный вѣсъ пойманнаго сома.
Обрадованный симъ письмомъ, Сиръ Бинго торжествовалъ свою побѣду въ выигрышѣ заклада; твердилъ всѣмъ вообще и каждому порознь, что онъ никогда не ошибается въ сужденіяхъ своихъ; кричалъ громко, что Тиррель былъ бравый молодецъ, съ которымъ онъ надѣется въ послѣдствіи времени познакомиться получше; между тѣмъ какъ Лердъ, посбавивъ спѣси своей, про себя отъ чистаго сердца посылалъ къ чорту незнакомца и не находилъ другаго средства заставить молчать своего противника, какъ признавъ себя побѣжденнымъ и назначивъ день для выставки проиграннаго вина.
Все общество микроскопически разбирало отвѣтъ Тирреля Г. Винитерблоссому; во всякомъ словѣ старались найти что нибудь чрезвычайное, во всякой простой и обыкновенной мысли находили таинственный и скрытный смыслъ, надъ которымъ безъ милости ломали головы свои. Г. Прокуроръ Микклеванъ, перечитывая въ шестый разъ письмо незнакомца и дошедши до того мѣста, гдѣ онъ съ сожалѣніемъ представляетъ причины, препятствующія ему чаще пользоваться компаніею при водахъ, съ особеннымъ удареніемъ и значительною миною произнесъ слова: обстоятельства, въ которыхъ онъ находится… и потомъ, какъ бы сдѣлавши какое-нибудь большое открытіе, важнымъ взоромъ своимъ окинулъ все общество.
"Чортъ бы его побралъ! «сказалъ онъ: „онъ предпочитаетъ дымную кухню этой старой Мегъ всему нашему обществу!“
Докторъ Квасклебенъ, также въ свою очередь надѣвши на носъ большія очки свои, не преминулъ анализировать каждый пунктъ отвѣта, столь интереснаго для всѣхъ, и также дошедши до этаго же мѣста въ письмѣ, остановился на словахъ: по причинѣ слабаго здоровья. „Г-мъ!“ сказалъ онъ, снимая очки свои и кладя ихъ въ зеленый софьянный футляръ: „г-мъ! по причинѣ слабаго здоровья!… Онъ не совсѣмъ глупъ — чувствуетъ, что болѣнъ, но не знаетъ того, что болѣзнь его не есть обыкновенная и что противъ нее трудно сыскать врача; впрочемъ, можетъ быть, это какая нибудь и хроническая болѣзнь… можетъ быть, слѣдствіе подагры, или чего нибудь подобнаго сему, но его желаніе удаляться отъ общества его потупленные глаза, неправильная походка, безпокойство при видѣ кого нибудь подходящаго къ нему… Г. Винтерблоссомъ! прикажите, чтобы ко мнѣ принесли нынѣ же всѣ старые журналы. Ваше приказаніе держатъ ихъ всегда въ шкафу за замкомъ мнѣ всегда крайне не нравилось.“
— Но, Докторъ! вы знаете, что ето необходимо. Въ нашемъ обществѣ столь мало людей, занимающихся чтеніемъ, что безъ сей предосторожности всѣ какъ старые, такъ и вновь получаемые журналы или бы распропали, или были передраны. —
„Очень хорошо, я не спорю; впрочемъ прикажите ихъ всѣ принести ко мнѣ: помнится мнѣ, за нѣсколько времени передъ симъ я читалъ тамъ нѣчто относящееся къ безопасному обхожденію съ безумными: вы знаете, что такіе случаи довольно небезопасны. Мнѣ хочется еще повторить тамъ кое что… горячешная рубашка съ неразрѣзными рукавами, кажется, есть въ моемъ багажѣ…. а тамъ увидимъ, что нужно.“
Между тѣмъ какъ сіи замѣчанія заставили поблѣднѣть большую часть общества, никакъ не ожидавшаго, что они принуждены будутъ обѣдать съ такимъ опаснымъ гостемъ, молодыя дѣвицы тихонько перешептывались между собою. — Бѣдный молодой человѣкъ! говорили онѣ: ежели справедливо то, что подозрѣваетъ Г. Докторъ! Кто знаетъ, отъ чего это случилось съ нимъ? Онъ самъ упоминаетъ впрочемъ въ письмѣ своемъ о какомъ-то душевномъ разстройствѣ — бѣдный молодой человѣкъ!
Такимъ-то образомъ, благодаря изобрѣтательному духу общества Сен-Ронанскаго, простая записка въ осьмую долю листа была истолкована на сто различныхъ манеровъ. Думалъ ли бѣдный Францъ Тиррель, то изъ нея извлекутъ заключеніе, лишавшее его по словамъ однихъ состоянія, по словамъ другихъ разсудка, а по заключенію нѣкоторыхъ и того и другаго вмѣстѣ!
Однимъ словомъ, столько говорено было pro et contra, столько различныхъ идей и догадокъ сообщено было отъ одного другому о его мизантропіи и причинахъ оной, что не знали, какъ бы дождаться слѣдующаго дня, въ которой обѣщался придти онъ; а когда настало это время и все общество по обыкновенію сошлось въ столовую, натурально часами двумя ранѣе обыкновеннаго, то разговоры у догадки и сомнѣнія о таинственномъ незнакомцѣ дошли до такой степени возвышенія, что нѣкоторые даже начали сомнѣваться, на ногахъ ли, или на рукахъ войдетъ онъ въ комнату.
Но когда Тоби запыхавшись вбѣжалъ въ столовую и извѣстилъ о прибытіи незнакомца когда сей послѣдній со всею ловкостію и учтивостію молодаго благовоспитаннаго человѣка вошелъ въ залу собранія, все общество начало почти сомнѣваться, тотъ ли это незнакомецъ, которому приписали и мизантропію и генія, и странности, и даже сумасшествіе, ибо физіономія незнакомца была довольно привлекательна, да» же выразительна, платье, если не въ послѣднемъ вкусѣ, по крайней мѣрѣ таково, что не уступало ни одному костюму и самыхъ кавалеровъ при Сен-Ронанскихъ водахъ, не смотря на то, что онъ жилъ въ негодномъ трактирѣ старой деревни и это всѣхъ прослылъ за чудака по своей странной и уединенной жизни.
Между тѣмъ, какъ онъ съ неподражаемою ловкостію раскланивался съ обществомъ и рекомендовалъ себя, толстая кора предубѣжденій спадала съ глазъ каждаго, къ кому относился онъ, ибо всякой съ удовольствіемъ видѣлъ въ немъ благородное и пріятное обращеніе, заставлявшее стыдишься тѣхъ мыслей, которыя о немъ имѣли прежде; однимъ словомъ, каковы бы ни были происхожденіе и настоящее состояніе Тирреля, каково бы ни было мѣсто, занимаемое имъ въ обществѣ, въ собственной особѣ его было что-то такое, что невольно располагало къ нему душу каждаго и заставляло видѣть въ немъ пріятнаго и вмѣстѣ благороднаго человѣка.
.Во-первыхъ онъ поблагодарилъ Г. Винтерблоссома за учтивое приглашеніе его такимъ тономъ, изъ котораго Г. Президентъ долженъ былъ понять, что гость сей не незнакомъ съ наукою жить въ большомъ свѣтѣ; далѣе самымъ учтивѣйшимъ образомъ извинился онъ предъ всею компаніею, что былъ столь долгое время предметомъ лестнаго для себя вниманія ихъ и не могъ до сихъ поръ лично засвидѣтельствовать своей признательности. Наконецъ мало помалу онъ началъ ознакомливаться съ каждымъ и каждою изъ общества, не показывая во всѣхъ пріемахъ своихъ того робкаго и застѣнчиваго вида, съ которымъ появляется въ блестящее общество какой нибудь новичокъ, прячущійся, подобно совѣ, въ первое дупло, чтобы скрыть свои недостатки и неумѣніе обращаться съ отборнымъ кругомъ; напротивъ того, по его обращенію и благородному тону можно было заключишь, что, находясь даже и въ вышнемъ и еще благороднѣйшемъ кругу, онъ не былъ бы не на своемъ мѣстѣ. Въ разговорахъ съ Лади Пенелопою онъ приноравливался къ романтическому тону письма Г. Шатерлея, какъ бы твердо зная, что онъ не проиграетъ въ этомъ случаѣ. "Мнѣ чрезвычайно жаль, « говорилъ онъ Шатерлею, „что я не могъ присутствовать въ назначенное вами время при Юнонѣ и собраніи Нимфъ ея; но въ этомъ случаѣ виноватъ не я, а ваша Ирида, не доставившая мнѣ въ надлежащее время небеснаго посланія вашего; по край ей мѣрѣ,“ прибавилъ онъ „я очень возхищенъ тѣмъ, что посланіе сіе, хотя поздно, но дошло до меня, безъ чего въ жизни моей не достало бы многихъ щастливыхъ минутъ, которыми наслаждаюсь я въ настоящее время.“
Улыбка Лади Пенелопы и всѣхъ нимфъ двора ея, принявшихъ на свой счетъ послѣдній комплиментъ гостя, увѣрили его, что онъ попалъ на настоящую дорогу. Разговоръ зашелъ о его талантахъ относительно Поэзіи и Живописи. Тиррель съ благородною скромностію отклонялъ отъ себя титло поэта х говоря, что когда онъ читалъ знаменитыя произведенія поэтовъ своего времени, то всегда краснѣлъ, при одной мысли дерзновенія стремиться въ слѣдъ за ними.
„Если вы рѣшительно хотите скрыть отъ насъ таланты свои, Г.. Тиррель“ сказала Лади Пенелопа это мы всѣ будемъ смотрѣть на васъ не иначе, какъ на человѣка, желающаго обмануть насъ и лишить удовольствія иногда полюбоваться вашими прекраснѣйшими произведеніями; конечно., можетъ быть, вы имѣете какія нибудь особенныя причины. Впрочемъ, мы уже нѣкоторымъ образомъ знакомы съ вашимъ геніемъ ..»
« — Да, да, — прервалъ ее Г. Винтерблоссомъ — и я могу сей часъ же представить улику противъ обвиняемаго, — съ сими словами онъ вытащилъ изъ своего портфеля рисунки принесенные Нелли Троттеръ и которыми онъ овладѣлъ съ того времени. Рисунки были весьма тщательно сбережены ибо Г. Президентъ давно обладалъ искуствомъ наклеивать картинки на толстую двойную бумагу отъ чего даже непримѣтными дѣлались самые сгибы отъ складыванія ихъ вдвое или вчетверо; это искуство наклеиванія далось г., Призиденту почти столько же, какъ Мистрисъ Беэръ, старинной пріятельницѣ моей, которая, не смотря на то, что не умѣла читать, всегда такимъ образомъ подклеивала изданіе стариннаго Шекспира, выпечатаннаго in folio.
„Прекрасно! вотъ вамъ corpus delicti!“ закричалъ Г. Прокуроръ, дѣлая изъ себя смѣшную гримасу и потирая толстыя руки свои.
— Если вы столько снисходительны, — сказалъ Тиррель, — чтобы дать названіе картинъ подобнымъ бездѣлкамъ, то я долженъ признать себя побѣжденнымъ. Я привыкъ заниматься отъ скуки этимъ мараньемъ, а между тѣмъ хозяйка моя Мистрисъ Додъ недавно дала мнѣ замѣтить, что чрезъ такія бездѣлки я могу обезпечить и содержаніе моей жизни, на что, кажется, едва ли я и не рѣшусь.»
Слова сіи, произнесенныя Тиррелемъ съ довольнымъ хладнокровіемъ и безъ всякаго измѣненія въ лицѣ, произвели чрезвычайную перемѣну во всѣхъ членахъ общества. Г. Президентъ съ быстротою молніи спряталъ опять рисунки въ свой портфель, какъ бы боясь, чтобъ незнакомый артистъ не положилъ цѣны за нихъ; Лади Пенелопа смѣшалась и не знала совершенно, что ей дѣлать. Надлежало оставить нѣжные взгляды и короткость обращенія, которыя она уже позволила себѣ въ разговорахъ съ Тиррелемъ, и взять на себя видъ важности и покровительства, что естественнымъ образомъ было весьма не легко сдѣлать въ одну минуту. Г. Прокуроръ ворчалъ себѣ подъ носъ: «Обстоятельства дѣлъ его! вотъ они и оказываются. Впрочемъ, я всегда сомнѣвался въ немъ.»
Сиръ Бинго также шепталъ на ухо пріятелю своему Лерду Сен-Ронанскому: «Скверная, разбитая въ ногахъ кляча и ничего болѣе! Впрочемъ, это весьма досадно! Кто бы не подумалъ, что это лошадь хорошей породы?»
— А я узналъ съ перваго взгляда, что нѣтъ, — отвѣчалъ ему Мовбрай: — да и не говорилъ ли я всему обществу, что онъ мужикъ, необразованной, какой нибудь рыболовъ…--
«Двадцать пять гиней держу, что это неправда! я даже готовъ объ этомъ спросить его самого.»
— Отвѣчаю тебѣ двадцать пять гиней, только если ты въ продолженіе десяти минутъ сдѣлаешь это. Но не горячись, Бинго, ты не такъ храбръ. Да и посмотри, какъ у него сверкаютъ глаза, какъ у гончей собаки, завидѣвшей зайца; ты не рѣшишься подойти къ нему. —
"Кончено, " сказалъ Баронетъ голосомъ, хотя не столь твердымъ, какъ прежде, впрочемъ съ видимою рѣшимостію: "надобно поступать осторожно въ семъ дѣлѣ. Со мной есть деньги, " присоединилъ онъ: «Винтерблоссомъ будетъ у насъ порукою заклада.»
— Со мной нѣтъ денегъ, но я прикажу расплатиться съ тобой Микклевану, если ты выиграешь. —
«Хорошо; только, чтобы онъ не замедлилъ: я не люблю, когда меня изъ моихъ денегъ водятъ за носъ…»
— Изъ твоихъ денегъ!… Прежде надобно выиграть ихъ; а еще до тѣхъ поръ, любезный другъ мой Бинго, я надѣюсь увидѣть, какъ этотъ чудакъ раскроитъ тебѣ черепъ толстымъ кулакомъ своимъ. Послушай: не лучше ли будетъ снестись съ нимъ Капитану Макъ Турку? Напередъ говорю, что ты наживешь себѣ хлопотъ на шею — повѣрь, что я не хочу зла тебѣ: перемѣнимъ лучше закладъ на пять гиней; ну, хочешь? Я сей часъ напишу довѣренность Микклевану? —
«Пишитежъ и провалитесь къ чорту! Вы стали пятиться, Лердъ, я это вижу» и съ сими словами онъ началъ подходить къ Тиррелю, раскланиваясь и рекомендуя ему себя.
«Государь мой!.. Я… я имѣлъ честь… писать къ вамъ…» вотъ единственныя слова, которыя охриплое горло его и туго стянутый галстухъ позволили слышать какъ Тиррелю, такъ и всему обществу.
— Провалиться бы ему во адъ! — думалъ самъ съ собою Мовбрай: — кто бы могъ ожидать отъ него такой рыси? Я думалъ, что онъ еще въ десять минутъ не сберется съ духомъ — и при сей мысли онъ механически вынулъ большія серебряныя часы изъ своего кармана.
Между тѣмъ, какъ онъ держалъ ихъ въ рукахъ своихъ и кстати вздумалъ завести, ибо они еще оставались незаведенными со вчерашняго вечера, Баронетъ съ побагровѣвшими щеками и съ крупнымъ потомъ на лбу бормоталъ невнятнымъ голосомъ Тиррелю о рыбной ловлѣ, объ охотѣ, вообще какъ о занятіяхъ, хотя и пріятныхъ, но не совсѣмъ благородныхъ и свойственныхъ человѣку образованному; твердилъ объ удовольствіи новаго и лестнаго для Него съ нимъ знакомства, о нелѣпомъ предположеніи иныхъ, что Тиррель не имѣлъ никакихъ занятій другаго рода, и наконецъ, уже собравшись нѣсколько съ духомъ, онъ осмѣлился сказать ему довольно явственно: "я… я говорю и утверждаю, Г. Тиррель, что вы рождены въ нашемъ, то есть въ благородномъ кругу, а что занятія ваши… "
— Если вы говорите на счетъ охоты и рыбной ловли, Сиръ Бинго, то я всегда былъ, да и теперь даже, большой охотникъ заниматься этими обоими удовольствіями —
«Слѣдовательно вы иногда занимаетесь дѣлами и другаго рода?»
— О какихъ дѣлахъ другаго рода говорите вы, Сиръ Бинго? Я не имѣю удовольствія понимать слова ваши. —
«То есть, Г. Тиррель, то есть вы… кто нибудь… что нибудь значите въ свѣтѣ» сказалъ поминаясь, какъ уставшій гусь, то на той, то на другой ногѣ, бѣдный нашъ Сиръ Бинго.
— А какое участіе заставляетъ васъ, Сиръ Бинго, желать такъ коротко узнать меня?.. —
"Такъ, совершенно такъ, Г. Тиррель, никакого прямаго участія, " насилу могъ выговорить заикающійся отъ страха Баронетъ, ибо тонъ, съ которымъ Тиррель сдѣлалъ ему послѣдній вопросъ свой, былъ ему столько же не по вкусу, какъ и рюмка кислаго вина, котораго онъ не могъ перпѣшь отъ природы: «я .. я только утверждалъ, что вы бравый молодый человѣкъ, и даже ударился объ закладъ, что вы не принадлежите къ числу людей, всегда занимающихся ремеслами, о которыхъ мы говорили съ вами, — вотъ и все тутъ
— И вы ударились съ Лердомъ Мовбраемъ, какъ кажется мнѣ?…
„Такъ точно, вы угадали, и кажется, въ этомъ нѣтъ ничего худаго?“
Тиррель нахмурилъ брови, бросилъ мрачный взоръ на Мовбрая, потомъ на Баронета и послѣ минутнаго размышленія сказалъ сему послѣднему: — Сиръ Бинго! вы умѣли такъ хорошо предложить мнѣ вопросы, что жалко бы было не отвѣчать вамъ. Вы точно правы, я не рожденъ и не воспитанъ ни для однаго изъ сихъ состояній; а если иногда и занимаюсь чѣмъ нибудь подобнымъ… такъ это единственно для своего удовольствія: мнѣ кажется, теперь я совершенно удовлетворилъ вашему любопытству? —
„Благодарю васъ, Г. Тиррель! И такъ Мовбрай проигралъ!“ вскричалъ Баронетъ, ударяя себя по груди и съ торжествующимъ видомъ смотря на своего противника.
— Еще одну минуту, Сиръ Бинго! — сказалъ останавливая его Тиррель: — я имѣю нѣчто сказать вамъ: я чрезвычайно уважаю заклады — это есть особенная черта, или, такъ сказать, привилегія Англичанъ — они бьются всегда, о чемъ имъ вздумается, и никто не думаетъ имъ препятствовать. Но и я, кажется, уже съ своей стороны довольно показалъ, что меня не льзя обвинять въ желаніи противорѣчить національнымъ обычаямъ; почему теперь и осмѣливаюсь уже просить васъ не выбирать впредь предметомъ для закладовъ вашихъ ни меня, ни поступковъ моихъ. —
„Чортъ меня возьми, если я рѣшусь еще когда нибудь на это!“ подумалъ самъ въ себѣ Баронетъ, начавъ разсыпаться передъ нимъ въ извиненіяхъ, отъ которыхъ уже освободилъ какъ его самаго, такъ и Тирреля звукъ колокольчика; возвѣщавшаго время обѣда.
ГЛАВА VI. править
"Въ Голландіи дѣла затѣялись большія --
"А въ Австріи... Но я просить васъ принужденъ
"Еще мнѣ кофею... чудесно онъ сваренъ!
"Всѣ говорятъ у насъ сему подобнымъ тономъ,
"Коль судятъ о дѣлахъ за вистомъ иль бостономъ.
Во время перехода изъ залы въ столовую комнату Лади Пенелопа съ улыбкою снисхожденія, дающего чувствовать всю цѣну ея благоволенія, подала руку свою Тиррелю; но странный артистъ нашъ вмѣсто того, чтобы показать себя хотя нѣсколько смѣшавшимся отъ сей неожиданной для себя чести, шелъ весьма спокойно съ Ея Превосходительствомъ, какъ бы почитая сіе отличіе очень естественнымъ въ отношеніи къ себѣ, какъ къ человѣку, въ первый разъ еще посѣтившему общество — и когда Лади Пенелопа, помѣстившись, по обыкновенію своему, на первомъ мѣстѣ большаго стола, предложила ему мѣсто между собой и Лади Бинкъ, таинственный незнакомецъ нашъ безъ всякаго прекословія повиновался ея распоряженіямъ, на этотъ разъ не для всѣхъ пріятнымъ, и занялъ свое мѣсто также хладнокровно, какъ бы его помѣстили послѣднимъ на концѣ стола возлѣ почтенной Мистрисъ Бловеръ, которая проживала при водахъ, желая, или думая избавиться отъ болѣзни желудка, которую ни за что въ свѣтѣ не хотѣла назвать индигестіею.
Сей видъ равнодушія ко всему въ незнакомомъ иностранцѣ возбудилъ все любопытство Лади Пенелопы проникнуть таинственность, его окружающую. Любезный читатель! если тебѣ никогда ни случалось жить при какихъ нибудь минеральныхъ водахъ, то ты долженъ быть очень мало знакомъ съ духомъ обществъ, тамъ собирающихся; ты не можешь представить себѣ, какъ взоры всѣхъ обращаются на какую нибудь — даже и очень обыкновенную, но только вновь прибывшую къ нимъ — особу, особенно женщины: онѣ не щадятъ ничего, чтобы только узнать все относительно новопріѣзжаго; на сей разъ всѣ, даже и противныя партіи, мирятся между собою и, такъ сказать, сосредоточиваютъ умы свои для лучшаго узнанія особы, начинающей интересовать ихъ; нѣсколько словъ о Лади Пенелопѣ Пенфатеръ лучше объяснятъ, почему она болѣе другихъ принимала участія въ таинственномъ поведеніи нашего Тирреля.
Она была дочь одного довольно знаменитаго Графа и въ молодости своей имѣла довольно стройную талію и пріятныя черты лица; свѣтъ почтилъ ее названіемъ красавицы — а мы съ своей стороны ограничимся тѣмъ, что не станемъ съ строгостію разбирать, заслуживала ли она по справедливости сіе титло, или нѣтъ; по крайней мѣрѣ въ настоящую эпоху нашего повѣствованія красота ее была еще довольно хорошо сбережена — и хотя носъ ея сдѣлался нѣсколько продолговатѣе и щеки потеряли прежнюю полноту свою отъ времени… впрочемъ Лади Пенелопа, избалованная Фортуною и хорошимъ кругомъ, гдѣ еще и теперь славили красоту ея и съ удовольствіемъ ни* ли тосты за ея здоровье — привыкла почитать себя не совсѣмъ отцвѣтшею; совершенно не завися ни отъ кого, и имѣя довольно большое состояніе, она вполнѣ пользовалась жизнію, и находя въ лѣтнее время пребываніе въ городѣ скучнымъ для себя, обыкновенно проводила его въ кругу обществъ, также расположенныхъ восхищаться красотами сельской природы.
За нѣсколько времени передъ симъ, какъ уже и извѣстно нашимъ читателямъ, Лади Пенелопѣ съ помощію почтеннѣйшаго Доктора Квасклебена удалось доказать цѣлительность водъ Сен-Ронанскихъ, и поceлившись около нихъ, сдѣлать, какъ говорятъ: urbem et rure, гдѣ Лади Пенелопа, какъ первая основательница, естественнымъ образомъ должна была играть первую ролю между всѣми особами, черезъ нее уже познакомившимися съ водами, что и исполняла она въ полномъ смыслѣ этаго слова.
Что же касается до нравственныхъ качествъ Лади Пенелопы, о ней можно сказать тоже, что и о большой части женщинъ моднаго свѣта: она имѣла довольно хорошія правила, но была слишкомъ вѣтрена для того, чтобы всегда помнить ихъ; отъ природы имѣя доброе сердце и довольно пылкое воображеніе, она особенно была неосмотрительна въ выборѣ друзей своихъ. Характеръ ея былъ довольно возвышенъ, даже благороденъ, но только тогда, когда не встрѣчалъ противорѣчій себѣ; она имѣла подъ своимъ надзоромъ одну молодую дѣвицу и имѣла единственно для моднаго титла покровительницы: ибо для нея было все равно, хорошо ли вела себя ея воспитанница, или играла роль кокетки, имѣя отъ природы лице не совсѣмъ лишенное пріятностей.
Лэди Пенелопа очень хорошо знала духъ всего общества, ее окружавшаго — у ней, можно сказать, все было разочтено: когда должно говорить, чтобы блеснуть своими познаніями, когда замолчать, или перемѣнить разговоръ, который начиналъ склоняться къ вещамъ, незнакомымъ ей: страсть блистать и казаться въ глазахъ всѣхъ женщиною просвѣщенною была одною изъ главнѣйшихъ страстей ея. Ея стараніями въ обществѣ Сен-Ронанскомъ не было не одной женщины, которой бы умъ или красота могли взять преимущество предъ нею: Лади слишкомъ хорошо знала всѣ выгоды быть, такъ сказать, царицею общества, и не смотря на мнѣнія нѣкоторыхъ особъ, тихонько говорившихъ между собою, что ей пора бы уже сойти со сцены свѣта, или довольствоваться вторыми ролями, продолжала блистать всѣми возможными средствами туалетнаго арсенала.
По лѣвую сторону Тирреля сидѣла Лади Бинкъ, прежняя Миссъ Боннерингъ, которая не задолго предъ симъ привлекала къ себѣ взоры всѣхъ мущинъ общества красивенькимъ личикомъ и иногда возбуждала почти удивленіе ловкостію и живостію своею въ танцахъ; ни одна изъ всѣхъ Нимфъ Сен-Ронанскихъ не улыбалась пріятнѣе ея и не носила столь короткаго платья, показывавшаго ножку прелестной формы, особенно тогда, когда она выѣзжала на охоту. — Большая часть членовъ общества, видя ея безпечный и вѣтряный характеръ, полагали, что она ищетъ себѣ только выгодной партіи — въ чемъ и не ошиблись. Вниманіе ея было обращено на Сира Бинго: она знала, что только сими средствами можно было дѣйствовать на его сердце, и такимъ образомъ довольно неудачно для себя самой раскинула свои сѣти — ибо въ самомъ дѣлѣ роль, за которую взялась она, была совершенно противоположна ея характеру; самолюбіе заставило ее желать соединенія съ Сиромъ Бингомъ, хотя она и видѣла въ немъ очень немного хорошихъ качествъ — но и въ этомъ расчетъ обманулась она: ибо не предвидѣла, что сдѣлавшись костью отъ костей и плотью отъ плоти его, она принуждена будетъ сносишь всѣ невыгоды соединенія съ человѣкомъ грубымъ, необразованнымъ, однимъ словомъ, съ человѣкомъ, игравшимъ слишкомъ незавидную роль въ свѣтѣ, гдѣ многіе очень хорошо умѣли цѣнить его; мы еще и прежде намѣкнули читателямъ нашимъ о тѣсномъ знакомствѣ Сира Бинго съ Миссъ Боннерингъ, прельстившею его искуствомъ въ танцахъ — это обстоятельство столь не понравилось нашей Миссъ, тѣмъ болѣе, что Сиръ Бинго не спѣшилъ бракомъ съ нею», что она рѣшилась принять самыя рѣшительныя мѣры — въ слѣдствіе чего все было расположено такимъ образомъ, что если бы одной IIIотдандской Фемиды недостаточно бы. до для исполненія плановъ ея, то А самъ Мирсъ на этотъ разъ готовъ былъ помогать Гименею съ Амуромъ.
Къ Миссъ Боннерингъ явился братецъ ея, армейскій офицеръ. Онъ совершенно неожиданнымъ образомъ пріѣхалъ въ почтовой коляскѣ въ гостинницу при водахъ въ восемь часовъ одного ненастнаго вечера; вмѣсто трости въ рукѣ, у него былъ родъ толстой суковатой дубинки; его сопровождалъ, другой высокій плечистый мущина, также въ гусарскомъ киверѣ и съ чернымъ перомъ; оба они, по подробнымъ донесеніямъ Тоби, не имѣли съ собою другаго багажа, кромѣ небольшаго чернаго мѣшка, длинной сабли и ящика изъ Американскаго дерева въ восмнадцать дюймовъ длины, три глубины и около шести ширины. На другой день послѣ ихъ пріѣзда весьма рано поутру, оба они, Баронетъ, Макъ Туркъ и Лердъ Мовбрай, имѣли между собою какое-то секретное для всѣхъ засѣданіе, послѣ котораго за общимъ завтракомъ возвѣщено было, что Сиръ Бинго за нѣсколько недѣль предъ симъ обвѣнчался тайнымъ бракомъ съ Миссъ Боннерингъ, и что нѣкоторыя фамильныя причины препятствовали ему доселѣ открыть сіе обществу. Всѣ поздравляли Сира-Бинго, которому ничего другаго не оставалось дѣлать, какъ летѣть на крыльяхъ любви отыскивать дражайшую свою половину въ близь лежащемъ лѣску, куда она удалилась на это время въ ожиданіи счастливаго окончанія дѣлъ своихъ. Все это было конечно очень хорошо; но новая Лади Бинкъ совершенно не подумала о томъ, понравятся ли супругу ея средства, ею употребленныя для увѣнчанія ихъ союза.
Впрочемъ, независимо это всѣхъ сихъ обстоятельствъ, семейство Сира Бинго ни за что въ свѣтѣ не соглашалось допустить Лади Бинкъ поселиться въ фамильномъ замкѣ ихъ, что было новымъ ударомъ для ея самолюбія и новымъ поводомъ презирать Сира Бинго, который никакъ не осмѣливался представить супругу свою родителямъ, предъ которыми онъ дрожалъ какъ малый ребенокъ, не смотря на то, что никогда не уважалъ совѣтами ихъ; но скрывъ въ сердцѣ досаду и неудовольствіе свое, Лади Бинкъ начала съ дерзостію пользоваться всѣми нравами своего супружества: она совершенно перемѣнила образъ своей жизни, сдѣлалась довольно горда предъ всѣми и старалась по возможности блистать въ обществѣ и казаться болѣе счастливою и довольною, нежели какъ было на самомъ дѣлѣ; сдѣлавшись полною госпожею надъ кошелькомъ Сира Бинго, она не щадила ничего для своего туалета, экипажа и всѣхъ мѣлочей, имѣющихъ столь много цѣны въ глазахъ свѣта. Одно обстоятельство весьма безпокоило Лади Бинкъ — и это было преимущество, которое всѣ привыкли оказывать Лади Пенелопѣ Пенфатеръ, въ глазахъ ея не имѣвшей ничего въ поступкахъ своихъ, кромѣ странностей и всегдашняго тщеславія; съ другой стороны и Лади Пенелопа смотрѣла не слишкомъ дружескими глазами на Лади Бинкъ, что можно почесть обыкновенною антипатіею всѣхъ зрѣлыхъ Весталокъ къ замужнимъ женщинамъ; притомъ же имя Лади Бинго Бинкъ было довольно звучно въ произношеніи; образъ жизни, который вела сія послѣдняя, былъ довольно блистателенъ: всѣ сіи причины, взятыя вмѣстѣ, сдѣлали то, что обѣ дамы втайнѣ враждовали одна противъ другой, ограничиваясь впрочемъ въ обществѣ только небольшими колкостями въ разговорахъ и скрывая настоящія чувства свои подъ маскою учтивства и политики.
Такова-то была Лади Бинкъ, которой модныя платья, великолѣпные экипажи, однимъ словомъ, все возбуждало зависть въ большой половинѣ общества Сен-Ронанскаго. Да и въ самомъ дѣлѣ она, будучи всегда одѣта богато и со вкусомъ и притомъ имѣя лице цвѣтущее молодостію и красотою, затмѣвала собой прочихъ дамъ общества, нѣкогда, при посредственномъ состояніи ея, не обращавшихъ на нее и малѣйшаго вниманія; а потому-то Лади Бинкъ не могла забыть непріятностей, оказанныхъ ими нѣкогда Миссъ Боннерингъ, и старалась настоящимъ преимуществомъ своимъ надъ ними, въ лицѣ супруги Сира Бингъ, отмщать за прежнія оскорбленія себѣ, между тѣмъ какъ внутренно она признавалась самой себѣ, что была гораздо щастливѣе, не бывъ соединена узами съ человѣкомъ, столь много обманувшихъ ея ожиданіе.
Въ такомъ-то, можно сказать почти жалкомъ, расположеніи духа Лади Бинкъ сидѣла и теперь за столомъ возлѣ Тирреля, безпрестанно почти страдая или отъ глупыхъ плоскостей своего дражайшаго супруга, или отъ тонкихъ и острыхъ насмѣшекъ Лади Пенелопы, которая никогда ни упускала случая уколоть ее. Время отъ времени она взглядывала на своего сосѣда, впрочемъ не вступая съ нимъ въ разговоръ и ограничиваясь обыкновенными учтивостями при столѣ; къ тому же Лади Бинкъ не упустила изъ виду и послѣдняго разговора его съ своимъ супругомъ, котораго она хотя не слыхала, но по непріятнымъ или, лучше сказать, дерзкимъ взглядамъ, бросаемымъ ея мужемъ на Тирреля, заключала, что между ними произошло что ни будь непріятное. Почему и не знала совершенно, какимъ образомъ ей вести себя въ отношеніи къ незнакомцу: можетъ быть, она думала что нибудь и другое, только, какъ бы то ни было, она посматривала на него съ довольнымъ вниманіемъ, хотя и не вступала съ нимъ въ разговоръ, тѣмъ болѣе, что и самъ онъ былъ совершенно занятъ отвѣтами на безчисленные вопросы Лади Пенелопы, которая одна рѣшительно завладѣла имъ въ продолженіе всего обѣда.
Разговаривая съ нимъ въ обыкновенномъ тонѣ, и получая учтивые, хотя и не всегда удовлетворительные отвѣты на вопросы свои о его родѣ, занятіи и образѣ жизни, Лади Пенелопа ограничилась тѣмъ, что узнала о его частыхъ путешествіяхъ по различнымъ странамъ Европы и даже Азіи; обманутая въ своемъ ожиданіи узнать что нибудь болѣе, она продолжала расточать свои вѣжливости, называя ему, какъ иностранцу въ ихъ кругѣ, многихъ особъ общества, съ которыми она обѣщала познакомить его и связь съ коими могла быть или пріятна, или полезна для него. Но поговоривъ нѣсколько въ такомъ темѣ, Лади Пенелопа вдругъ перемѣнила матерію разговора.
"Извините меня, Г. Тиррель, « начала она, „если я отвлеку васъ на минуту отъ мыслей, по видимому, весьма занимающихъ васъ, или, лучше сказать, какъ бы нѣкоторымъ образомъ угадаю ихъ: между тѣмъ, какъ мы разговариваемъ съ вами, я дѣлаю вопросы, иногда, можетъ быть, даже и не очень скромные, а вы даете отвѣты столь умные и такіе что, по чести, между нами сказано, они бы заслуживали быть выпечатанными подъ заглавіемъ: Прекрасные разговоры, служащіе примѣромъ для иностранцевъ, капъ они должны выражаться на Англійскомъ языкѣ въ хорошихъ кругахъ; ваши глаза и все вниманіе устремлены на это пустое кресло, невдалекѣ отъ насъ между Г. Президентомъ и Сиромъ Бинго Бинкъ; не такъ ли?“
— Вы угадали, Милади. Я точно удивленъ нѣкоторымъ образомъ, видя, что одно изъ довольно почетныхъ Мѣстъ стола остается незанятымъ, между тѣмъ какъ столъ сей, не смотря на величину свою, едва достаточенъ для помѣщенія всѣхъ особъ вашего общества. —
„Вы очень скромно отозвались объ этомъ, Г. таинственный незнакомецъ; признайтесь лучше, что для поэта съ пылкимъ воображеніемъ незанятое кресло и какъ бы съ умысломъ для кого-то оставленное имѣетъ гораздо болѣе занимательности, нежели какъ бы оно было занято даже Г. градскимъ старшиною — особа, въ здѣшнихъ мѣстахъ довольно много значущая, и что, Г. Тиррель, если вдругъ какая нибудь Сильфида подъ прозрачнымъ флеромъ вдругъ явится занять это мѣсто, будете ли вы имѣть столько духа, чтобы хладнокровно встрѣтить ее? А я васъ увѣряю, что это дѣло не совсѣмъ невозможное.“
— Не совсѣмъ невозможное, Милади? Что вы хотите этимъ сказать? — спросилъ удивленный Тиррель.
„Вотъ вы ужь и смутились. Это заставляетъ меня думать, что вы въ самомъ дѣлѣ не въ состояніи будете снести явленія…“
— Какого явленія, Милади? и что все это значить? — спрашивалъ Тиррель, не могшій долѣе скрывать знаковъ своего любопытства, хотя впрочемъ и подозрѣвалъ, что Лади Пенелопа только для шутки облекаетъ въ таинственность слова свои.
„А, наконецъ я васъ поймала!“ вскричала она: „я узнала вашу слабую сторону — вы любопытны: вамъ хочется знать, для кого оставлено это мѣсто и кого мы ожидаема“, или, лучше сказать, ожидали; но если вы любопытны не женѣе меня, то по* вѣрьте, что и я молчалива не менѣе васъ.»
— Сударыня! вы хотите…. —
«Да, да, я отмщаю за вашу скромность. Но довольно. Я вамъ покажу, что женщины гораздо добрѣе мущинъ, и удовлетворю ваше любопытство: сего дня мы ожидали сюда Миссъ Клару Мовбрай, сестру этаго молодаго человѣка, которой сидитъ возлѣ Миссъ Паркеръ, которую я уже называла вамъ. Пустое кресло оставлено для нея, ибо все общество надѣялось сего дня удостоишься ея посѣщенія. Братъ ея неподалеку отсюда имѣетъ замокъ свой и довольно часто дѣлаетъ намъ визиты; но ни Лади Бинкъ, ни я сама не бываемъ часто въ ихъ замкѣ. Не смотря на то, Миссъ Мовброй есть одна изъ любезнѣйшихъ и занимательнѣйшихъ особъ; я всегда чрезвычайно интересуюсь ея посѣщеніями.»
— Но если я хорошо разслушалъ Ваше Превосходительство, то она нынѣшній день не будетъ сюда?. —
"Кажется, что такъ — теперь уже нѣсколько поздно. Общество цѣлые полчаса лишнихъ противъ обыкновеннаго времени ожидало ее къ столу, и мы бѣдные больные должны были почти умирать съ голоду; но что дѣлать! Миссъ Клара есть одно почти изъ непостижимыхъ существъ, и если она, что легко можетъ статься, предположила въ какомъ бы то ни было часу быть здѣсь, то навѣрное мы будемъ имѣть удовольствіе увидѣть ее. Она очень рѣшительна — это почти главная черта ея характера; наши молодые люди находятъ ее прекрасною, но я съ своей стороны нахожу въ ней нѣчто похожее на существо другаго міра. Глядя на нее, я всегда невольно вспоминаю о блѣдномъ привидѣніи Матъ Левисъ, — вы я думаю знаете эти стихи:
"Подарокъ завѣтный, она прошептала,
"Имѣешь ты, рыцарь, въ залогъ отъ меня:
"Кольцо золотое тебѣ я вручила;
«Сними его съ пальца, отдай его мнѣ.»
"Вы также, я думаю, помните и отвѣтъ рыцаря:
"Кольцо твое, дѣва, залогъ любви вѣчной! ,
"Отецъ мой избралъ мнѣ въ супруги тебя.
«Изъ Сирскихъ походовъ теперь возвратяся,
„Я руку и сердце тебѣ въ даръ несу.“
Но кстати: я увѣрена, Г. Тиррель, что вы столь же прекрасно рисуете портреты, какъ и сельскіе виды: надобно, чтобы вы сдѣлали мнѣ удовольствіе, написавъ одну картинку — небольшую — но въ которой впрочемъ все будетъ видѣнъ геній вашъ; мнѣ бы хотѣлось имѣть ее въ моемъ будуарѣ: дикое и меланхолическое мѣстоположеніе — вдали темный гротъ, который такъ нравится мнѣ въ замкѣ Мовбрая — и наконецъ портретъ томной Клары, которая послужитъ вамъ моделью для изображенія героини Баллады, Матъ Левисъ.»
— Но это будетъ, Милади, самый неудачный комплиментъ вашему другу, Миссъ Кларѣ. —
«Моему другу, говорите вы? Совсѣмъ нѣтъ, мы не друзья съ ней, хотя впрочемъ я очень люблю Клару. Фигура ея довольно прелестна^ мнѣ помнится даже, что въ Луврѣ я видѣла какую-то древнюю статую, чрезвычайно похожую на нее — я была въ Парижѣ въ 1800 году; да я васъ увѣряю, что физіономія ея имѣетъ въ себѣ очень много оттѣнковъ красоты древнихъ; глаза нѣсколько впалые, тусклые — цвѣтъ лица блѣдный, даже нѣсколько съ желтизною — носъ, ротъ и подбородокъ совершенно Греческіе — черные и длинные локоны всегда въ пріятномъ безпорядкѣ, упадающіе на шею бѣлизны почти ослѣпительной — если бы прибавить нѣсколько розъ къ лиліямъ красоты ея, то она по истинѣ могла бы назваться образцемъ совершенства, какъ и теперь впрочемъ многіе называютъ ее. Но, Г. Тиррель, хорошіе знатоки въ красотѣ женской говорятъ, что для нея необходимы три цвѣта; но какъ бы то ни было, мы все уже давно привыкли называть Миссъ Клару нашею Мельпоменою, также какъ и Лади Бинкъ, которая впрочемъ еще недавно носитъ это имя, нашею Эвфрозиною — не такъ ли, моя милая?» прибавила она, обращаясь къ ней.
— О чемъ вы изволите спрашивать меня, сударыня? — отвѣчала Лади Бинкъ голосомъ столь непріятнымъ, что почти жалко было видѣть, что онъ выходилъ изъ столь прелестнаго ротика.
«Какъ вы углубились въ ваши размышленія, моя милая! Я разсказывала Г. Тиррелю, что вы незадолго передъ симъ носили на себѣ въ кругу нашего общества имя Эвфрозины, хотя теперь по всей справедливости можно назвать васъ богинею задумчивости.»
— Не могу судить, Милади, на ту, или на другую изъ нихъ болѣе похожа я; по крайней мѣрѣ очень извѣстно то, что я слишкомъ ничтожна для того, чтобы надѣяться когда-нибудь достигнуть до возвышенности въ духѣ и во всѣхъ преимуществахъ, которыя имѣете Ваше Превосходительство. —
«Жалкая женщина!» сказала Лади Пенелопа на ухо Тиррелю: «мы знаемъ только то, что мы есть, и не хотимъ знать, чѣмъ бы мы могли быть. Но, Г. Тиррель, такъ какъ я уже довольно долгое время была для васъ Сивиллою въ нашемъ маленькомъ Элизеѣ; то теперь и смѣю надѣяться быть удостоенною нѣкоторой довѣренности и съ вашей стороны.»
— Къ несчастію, Милади, я не имѣю ничего такого открыть вамъ, что бы могло быть интереснымъ для васъ. —
«Ахъ, жестокій человѣкъ! онъ не хочетъ понимать меня; но я буду откровенно говорить съ вами. Я горю нетерпѣніемъ посмотрѣть вашъ портфель мнѣ хочется увидѣть, что безсмертная кисть ваша украла изъ обворожительныхъ красотъ Сенъ-Ронанской природы. Ахъ, Г. Тиррель! вы не знаете, вы не можете знать, до какой степени обожаю я это благородное искуство, ни чѣмъ не уступающее Поэзіи, равное, а можетъ быть даже и высшее, нежели музыка.»
— Но, Милади, со мною такъ мало рисунковъ, заслуживающихъ ваше вниманіе: нѣсколько эскизовъ въ родѣ тѣхъ, которые вы уже видѣли; но они такъ ничтожны, что я не рѣдко оставляю ихъ подъ тѣми деревьями, гдѣ они бываютъ рисованы мною во время моихъ прогулокъ. —
«Да, какъ Роландъ оставлялъ стихи свои въ Арденскихъ лѣсахъ. Вотъ прямо расточительность артистовъ! Слышите ли вы это, Г. Винтерблоссомъ? Надобно, чтобы мы вездѣ слѣдили Г. Тирреля въ его прогулкахъ, дабы имѣть удовольствіе подбирать то, что часто бросаетъ намъ щедрый геній его…»
Громкій смѣхъ въ сосѣдствѣ особъ, сидящихъ около Сира Бинго, прервалъ слова Лади Пенелопы, на который отвѣтивъ взоромъ презрѣнія, она продолжала:
«Но это не должно быть такъ, Г. Тиррель. Мы не допустимъ пропадать вашимъ рисункамъ, столь прекраснымъ, столь образцовымъ: мы отыщемъ хорошаго гравёра. Но, можетъ быть, вы сами можете гравировать?..»
По отдѣлкѣ рисунковъ Г. Тирреля я почти готовъ спорить, что онъ можетъ и гравировать — промолвилъ не безъ труда Г. Винтерблоссомъ.
— Такъ какъ противъ меня столь много обвинителей, — сказалъ съ улыбкою Тиррель — то признаюсь, что я иногда занимаюсь и гравировкою, но это только для опыта… для пробы…--
«Довольно! Вы, какъ я вижу, привыкли скрывать таланты ваши!» вскричала Лади Пенелопа. «Но наконецъ любимое и всегдашнее мое желаніе исполняется: давно уже хотѣлось мнѣ сдѣлать полное собраніе всѣхъ живописныхъ окрестностей нашей небольшой Аркадіи — жилища дружбы, любви и пріятныхъ занятій — вы это исполните, Г. Тиррель; мы всѣ, будемъ вспомоществовать вамъ по возможности. Это будетъ прекрасно! Мы допустимъ васъ во всѣ таинства наши: вы увидите общій альбомъ нашъ съ нѣсколькими прекрасными въ своемъ родѣ рисунками Г. Шатерлея и Г. Едгейта, одного изъ живописцевъ здѣшней стороны; Докторъ Квасклебенъ сообщитъ вамъ также нѣсколько своихъ замѣчаній и совѣтовъ; — мы откроемъ подписку….»
— Это по моей части, Милади, совершенно по моей части! — вскричалъ Г. Прокуроръ, прервавъ слова Лади Пенелопы со всѣмъ безстыдствомъ короткаго обращенія, похожаго почти на дерзость: — гдѣ дѣло идетъ о доходахъ, тутъ уже я могу, да и долженъ распоряжать всѣмъ. —
«Но мнѣ кажется, вы уже хотите распоряжать и мною, Г. Микклеванъ?» сказала съ неудовольствіемъ Лади Пенелопа, обращаясь къ нему.
— Гдѣ дѣло идетъ о деньгахъ, Милади, то всѣ права должны быть подчинены правительству. —
«Но кто говоритъ вамъ о деньгахъ, Г. Прокуроръ?» сказала Лади еще съ большимъ видомъ неудовольствія: "эти подъячіе только и думаютъ о подобныхъ низостяхъ прибавила она тихо, обращаясь къ Тиррелю.
— Какъ же, Милади, вы говорили о подпискѣ — а это почти все равно о деньгахъ? Вся разница только во времена — ибо подписка, есть, такъ сказать, контрактъ de futuro, или, что еще справедливѣе, tractus temporis in gremio — продолжалъ Г. Прокуроръ. — Да и я увѣренъ, что большая часть изъ особъ нашего общества смотрятъ на подписку, какъ на большое злоупотребленіе; ибо въ самомъ дѣлѣ, подпишись, дай деньги, и жди, Богъ знаетъ, до коихъ поръ, какихъ нибудь картинокъ, или балладъ, за которыя? право не далъ бы я щепоти хорошаго табаку. —
Многіе изъ особъ, сидѣвшихъ на послѣднемъ концѣ стола, наклоненіемъ головъ своихъ подавали знаки согласія на слова нашего оратора, который уже принужденъ былъ прекратить рѣчь свою Тиррелемъ, поблагодарившимъ Лади Пенелопу за ея къ себѣ вниманіе и предложеніе, и прибавившимъ, что онъ никакъ не можетъ согласиться на него; ибо, не смотря на лестный отзывъ всѣхъ объ талантахъ, не имѣетъ достаточныхъ средствъ къ исполненію сего предпріятія. Сими словами окончился разговоръ, а вмѣстѣ и обѣдъ. Лади Пенелопа и всѣ дамы встали съ мѣстъ своихъ, оставя кавалерами общества трудъ докончить всѣ недопитыя бутылки.
ГЛАВА VII. править
"Не ослабляя силъ, онъ сердце веселитъ."
Всѣ дамы общества, находившагося при Сен-Ронанскихъ водахъ, или по крайней мѣрѣ тѣ, которыхъ знаменитая порода, или богатство давали имъ нѣкоторое право преимущества предъ прочими, имѣли обыкновеніе время отъ времени приглашать къ себѣ все общество на чаи. Приглашавшая дама имѣла также привилегію располагать удовольствіями вечера въ большой залѣ собранія, гдѣ двѣ скрипки и одинъ басъ, нанятые за гинею на весь вечеръ, и восковыя свѣчи числомъ quantum sufficit, что всегда охуждала Лади Пенелопа, какъ издержки совершенно лишнія, приводили общество въ состояніе провести цѣлую ночь за веселымъ ригодономъ.
Въ семъ послѣднемъ случаѣ Францъ Тиррель, главная особа, занимавшая вниманіе всѣхъ, столь мало соотвѣтствовалъ ласкамъ и вниманію Лади Пенелопы, что она рѣшилась лишить себя удовольствія бесѣдовать съ нимъ ввечеру о хорошемъ чаѣ, гушонгѣ и объ Ямайкскомъ сахарѣ, не пригласи его послѣ стола къ себѣ на вечеръ, приказавши горничной своей готовить чай, а прочимъ людямъ, т. е. своему жокею, лакею и третьему, находившемуся въ качествѣ почталіона, прислуживать компаніи у въ чемъ также помогали имъ два распудренные лакея Лади Бинкъ, коихъ блестящая ливрея, украшенная золотыми голунами, дѣлала весьма не малый контрастъ со скромною одеждою служителей Лади Пенелопы, затмѣвая совершенно блескомъ своимъ Графскую корону, изображенную на пуговицахъ сихъ послѣднихъ. Наша царица вечера принялась за колкости и насмѣшки надъ тѣмъ, который столь долгое время быль предметомъ всеобщаго любопытства.
«Этотъ Г. Тиррель» говорила она тономъ довольно неблагосклоннымъ для него, «послѣ всего видѣннаго я слышаннаго мною, кажется мнѣ человѣкомъ слишкомъ обыкновеннымъ. Онъ самъ себѣ отдалъ гораздо болѣе справедливости, поселившись въ негодной харчевнѣ старой деревни, нежели мы, приглася его къ обѣду въ наше общество. Онъ знаетъ лучше всѣхъ, какія мѣста приличны ему. Образъ мыслей его и самые разговоры не показываютъ ничего благороднаго, отличнаго, какъ прежде думали мы о немъ, увидѣвши его рисованье, столь разхваленное Господиномъ Винтерблоссомомъ. Но впрочемъ, кто изъ насъ не знаетъ и того, что всякая незначительная картинка, рисованье слишкомъ посредственное, войдя въ портфель Г. Президента, дѣлается уже превосходною картиною, работою великихъ художниковъ! Эта слабость общая всѣмъ знатокамъ: ежели они имѣютъ у себя и простаго гуся, то право безъ зазрѣнія совѣсти готовы его назвать лебедемъ!»
— Но за то лебедь Вашего Превосходительства теперь вдругъ превратился въ гуся, любезная моя Лади Пенелопа, — оказала Лади Бинкъ,
«Мой лебедь, любезная Лади Бинкъ! Я, по чести, не понимаю, что вы хотите выразить чрезъ это?»
— Не сердитесь, Милади: я хотѣла только сказать, что Г. Тиррель, въ продолженіе цѣлой недѣли однимъ собою занималъ все наше общество и что во время стола вы сами, моя любезная Пади, занимались исключительно имъ однимъ. —
Всѣ прочія дамы общества мало помалу присоединились къ двумъ нашимъ героинямъ; споръ сдѣлался общимъ; самое внимательное ухо не могло розслышать болѣе какъ безпрестанно повторяемыя: моя любезная Лади! или, моя милая Миссъ! — Двѣ главныя особы горячились болѣе и болѣе; по всѣмъ признакамъ почти надлежало ожидать порядочной схватки; прочія дамы составили около нихъ кругъ — такъ какъ иногда простыя народъ окружаетъ двухъ молодцовъ, готовящихся драться на кулачки посреди большой улицы.
"Онъ сидѣлъ между нами обѣими, Лади Бинкъ, « говорила съ сердцемъ Лади Пенелопа, увы не кстати занялись обыкновеннымъ своимъ мигренемъ, и мнѣ, волею или неволею, все надлежало поддержать честь общества, потому что вы оставили меня одну говорить съ нимъ.»
— За то, съ позволенія Вашего Превосходительства, вы и говорили съ нимъ за двоихъ — возразила съ насмѣшкою Лади Бинкъ, — то есть, я хочу сказать, — присоединила она, смягчая выраженіе — что вы говорили и за себя и за меня. —
"Я бы была очень глупа, " сказала Лади Пенелопа, «взявшись говорить за кого нибудь другаго, кто самъ обладаетъ такимъ полнымъ даромъ краснорѣчія, какъ моя любезная Лади Бинкъ. Я васъ увѣряю, что я говорила съ нимъ только изъ боязни показаться незнающею обращенія. Впрочемъ, еще разъ повторю, что мы всѣ очень ошиблись въ этомъ человѣкѣ.»
— Да можетъ быть, что мы и ошиблись въ немъ, — сказала Лади Бинкъ тономъ, показывающимъ впрочемъ недовѣріе къ словамъ Лади Пенелопы.
«Я даже сомнѣваюсь, чтобы онъ могъ быть хорошимъ артистомъ; можетъ быть, онъ трудится для какого нибудь переодическаго изданія, или для Энциклопедіи.»
— А я такъ не думаю, чтобы онъ былъ обыкновеннымъ художникомъ, Лади Пенелопа; а если онъ въ самомъ дѣлѣ и изъ числа ихъ, то навѣрное самый отличнѣйшій, потому что я очень рѣдко видала человѣка, столь хорошо воспитаннаго, какъ онъ. —
«Есть много художниковъ съ прекраснымъ воспитаніемъ, Лади Бинкъ: это званіе довольно почтенное!»
— Я согласна съ вами Милади; но большая часть изъ нихъ принуждены бываютъ заниматься художествомъ своимъ или по бѣдности состоянія, ила по зависимости отъ другихъ. Въ обществахъ хорошаго тона они неболѣе какъ купцы — а эта роль довольно щекотливая, Милади. Людей сего рода очень много: одни изъ нихъ скромны и почти низки, ибо чувствуютъ свои недостатки; другіе горды и почти наглы, потому что хотятъ показать свою независимость; иные самолюбивы до глупости, думая находить въ себѣ геніевъ; но рѣдко, очень рѣдко можно найти изъ нихъ такого, которой умѣлъ бы прилично держать себя въ хорошихъ кругахъ, развѣ уже изъ самыхъ лучшихъ и образованнѣйшихъ. Что же сказать о Г. Тиррелѣ? Всѣ видѣли его благородное и учтивое обращеніе, по которому ни какъ не льзя заключить, чтобы онъ принадлежалъ къ числу обыкновенныхъ художниковъ, ищущихъ своей работой чьей-либо протекціи себѣ. —
Слушая Лади Бинкь, Лади Пенелопа бросила на нее точно такіе же взгляды, какіе, какъ надо предполагать, бросаемы были Валаамомъ на его ослицу, когда онъ услышалъ ее заговорившею съ нимъ. Она даже не могла удержаться, чтобы не повторить тихимъ голосомъ сей стишокъ, столь извѣстный во Франціи:
«Ослица говоритъ — и говоритъ недурно!`»
Но не желая впрочемъ входить въ дальнѣйшіе споры съ Лади Бинкъ, къ чему сія послѣдняя казалась весьма расположенною, Лади Пенелопа съ улыбкою на устахъ и тономъ почти дружескимъ сказала ей: «Все такъ, милая моя Рахиль; но я надѣюсь, что мы не вцѣпимся одна Другой въ волосы за этаго человѣка. Мнѣ даже кажется, что хорошее мнѣніе, которое вы имѣете объ немъ, заставляетъ и меня отдать ему болѣе справедливости. Это очень часто случается съ нами, моя милая; образъ нашихъ мыслей почти всегда бываетъ согласенъ съ общимъ мнѣніемъ. Но все таки намъ должно узнать, кто онъ таковъ. Я надѣюсь, что этотъ таинственный человѣкъ не носитъ у себя въ карманѣ волшебныхъ кореньевъ, которые могли бы дѣлать его невидимкою для всѣхъ насъ. Какъ вы думаете объ этомъ, Марія?»
— Я скажу съ своей стороны, сударыня, отвѣчала простенькая Миссъ, которую наши читатели знаютъ уже по ея откровенности, — что это прекраснѣйшій молодой человѣкъ, не смотря на то, что онъ имѣетъ довольно большой ротъ и носъ продолговатый; за то уже какіе зубы! какъ перлы, а глаза… особливо, когда онъ говорилъ съ вами, Милади — намъ навѣрное неловко было всмотрѣться въ нихъ — глаза его большіе, черные, блестящіе какъ огонь, однимъ словомъ, точно такіе, какъ вы намъ читали однажды въ книжкѣ объ этомъ Робертѣ Бюрнѣ…--
"Бьюсь объ закладъ, Миссъ, " прервала ее Лади Пенелопа, «что вы обѣщаете много, очень много! Но это мнѣ послужитъ урокомъ впередъ быть осторожнѣе въ выборѣ чтенія. Кстати, добрая моя Жонесъ! изъ жалости къ бѣднымъ ушамъ нашимъ не льзя ли окончить поскорѣе эту симфонію отъ приготовленія чашекъ, ложечекъ и тарелокъ и приступить къ первому акту нашего чая?..»
— Но не уже ли Милади хочетъ, чтобы ея горничная сама прочитала молитву предъ нашимъ полдникомъ? — спросила почтенная Мистрисъ Бловеръ, въ первый разъ еще допущенная въ полное собраніе общества при водахъ и которая, спокойно помѣстясь на широкихъ креслахъ у окошка и съ большимъ тщаніемъ прикрывъ колѣни свои Индѣйскимъ платкомъ, прикрывавшимъ при покойномъ мужѣ ея нѣкогда отъ глазъ правительства контрабандные люгеры съ товарами, ожидала чаю и крендельковъ на свою долю, взявъ напередъ? какъ выше сказано "всѣ возможныя предосторожности, чтобы не закапать новаго шелковаго платья своего.
«Если Милади разумѣетъ о прочтеніи молитвы, то вотъ весьма кстати идетъ духовная особа» продолжала она: «государь мой! Милади ожидаетъ, чтобы вы благословили полдникъ нашъ!»
Послѣднія слова произнесла она, относясь къ почтенному Г. Шалгерлею, въ эту минуту мѣрными шагами и съ улыбкою на лицѣ входившему въ залу. Онъ приложилъ къ глазу лорнетъ, висѣвшій у него на шеѣ, пристально поглядѣлъ на Мистрисъ Бловеръ, и не удостоивъ ея ни одного слова, началъ подходить къ чайному столу.
Г. Президентъ Винтерблоссомъ, вошедшій нѣсколькими минутами послѣ Шатерлея, вѣроятно потому, что онъ болѣе его отягчилъ, свой желудокъ, также прошелъ, не обратя вниманія на бѣдную Мистрисъ, которая горѣла желаніемъ заняться съ кѣмъ нибудь изъ кавалеровъ и познакомиться съ обычаями общества, въ которомъ находилась она; — къ счастію, желаніе ея скоро исполнилось. —
Докторъ Квасклебенъ, котораго правила состояли въ томъ, что всѣ больные наравнѣ заслуживаютъ его вниманіе и который по опыту зналъ, что иная старая вдовушка можетъ принести ему болѣе выгоды, нежели молодая и знатная дама, вошедши въ залу, преспокойно расположился возлѣ креселъ Мистрисъ Бловеръ, съ видомъ участія спросилъ ее о состояніи ея здоровья, и присоединилъ къ сему обыкновенный вопросъ свой о томъ: не позабыла ли она послѣ стола выпить ложку разогрѣтой водки для лучшаго сваренія въ жалудкѣ?
"Да, Докторъ, " отвѣчала добрая женщина «я это сдѣлала — и выпила едва ли еще не больше обыкновенной столовой ложки; но Богъ знаетъ, что изъ этаго выйдетъ? Я мало надѣюсь на успѣхъ.»
— Напрасно изволите сомнѣваться. Хотя я совершенно не придерживаюсь теоріи употребленія горячихъ напитковъ вообще, но — есть случаи, случаи особенные, Мистрисъ Бловерь, мой почтенный учитель, одинъ изъ величайшихъ людей нашего сословія, имѣлъ обыкновеніе всякой день послѣ обѣда выпивать рюмку рому съ сахаромъ. —
«Вотъ Докторъ, поистинѣ, какъ видно, прекраснѣйшій, Г. Краклебенъ, я очень увѣрена, что онъ совершенно бы узналъ мою болѣзнь. Думаете ли вы, что онъ живъ еще — этотъ почтенный человѣкъ?»
— Очень давно уже, какъ онъ умеръ, Мистрисъ, впрочемъ оставя послѣ себя довольное число воспитанниковъ, которые въ полномъ смыслѣ слова могутъ занять его мѣсто. Что касается до меня самаго, то я безъ хвастовства скажу, что могу гордиться знаніями почти такими же, какъ и онъ — ибо я имѣлъ счастіе быть любимѣйшимъ ученикомъ его. Да будетъ вѣчно благословенна старая его мантія! она прикрывала собою столько Медицинскихъ познаній, сколько не наберется теперь подъ всѣми мундирами новѣйшихъ Университетовъ. —
«Въ Эдинбургѣ очень много говорятъ объ одномъ Докторѣ — Макъ Грегоръ, кажется, его имя. Всѣ ближніе и дальніе жители толпами обираются къ нему для испрошенія совѣтовъ.»
— Я понимаю, что вы хотите сказать, Мистрисъ. — Никто изъ людей образованныхъ не можетъ отрицать его учености; но есть извѣстные случаи, болѣзни… ваша, на примѣръ: вы гораздо лучше дѣлаете, что пользуетесь здѣшними водами и слушаетесь моихъ совѣтовъ. Докторъ Макъ Грегоръ, почтенный собратъ мой, ученъ, очень ученъ; но онъ любитъ средства скорыя и, такъ сказать, рѣшительныя; напротивъ того я, Мистрисъ Бловеръ, я оставляю болѣзнь идти своею дорогою — замѣчаю только постепенности и выжидаю минуты, удобнѣйшей для нападенія на нее. —
«О, это хорошо, Докторъ, очень хорошо; покойный мужъ мой Жонъ Бловеръ также бывало имѣлъ привычку выжидать всегда удобныхъ минутъ… Бѣдный человѣкъ!»
— Далѣе, Мистрисъ Бловеръ, я вамъ скажу, что это есть одинъ изъ Медиковъ, имѣющихъ обыкновеніе морить голодомъ больныхъ своихъ. Онъ аттакуетъ болѣзнь, какъ непріятель, держащій городъ въ осадѣ и рѣшившійся принудить къ здачѣ чрезъ недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ, забывая между тѣмъ, что въ человѣческомъ организмѣ должно враждовать не противъ всѣхъ внутренностей вмѣстѣ, и что не питая поврежденныя части, можно также ослабить и здоровыя. Гм! гм! — Докторъ кашлянулъ два раза съ довольнымъ видомъ и продолжалъ свои ученыя доказательства:
— Я не охотникъ ни до слишкомъ ослабляющихъ, ни до слишкомъ возбуждающихъ средствъ, Мистрисъ Бловеръ; но должно поддерживать натуру. Небольшое питаніе, средства возбуждающія слегка и прописываемыя мною по усмотрѣнію — вотъ вся моя метода, Мистрисъ Бловеръ: я вамъ какъ другу признаюсь въ этомъ. Пусть другіе морятъ съ голоду больныхъ своихъ, если имъ это угодно; я съ своей стороны совершенно противнаго мнѣнія. —
«О, эти правила лѣчить болѣзнь голодомъ мнѣ совершенно не по натурѣ,» вскричала вдова, почти прослезившись, "совершенно не по натуръ, Г. Докторъ Кнакеребенъ! Я бы не прожила дня* не подкрѣпляя себя раза три или четыре. Притомъ же, обо мнѣ некому позаботиться теперь, Г. Докторъ, совершенно некому съ самой кончины бѣднаго моего Жона Бловера. — Благодарствуй, мой любезный, « сказала она между тѣмъ человѣку, подносившему ей чай „очень обязана, милый малютка“ прибавила она маленькому пажу, который подавалъ ей тарелку со здобными пирожками и кренделями. „Какъ вы находите, Докторъ“ прибавила она, обращаясь къ нему съ видомъ совершенной довѣренности и тихимъ голосомъ, „какъ вы находите чай Лади Пенелопы? Не правда ли, что онъ очень некрѣпокъ? Впрочемъ, навѣрное заваренъ на здѣшней цѣлительной водѣ. Да мнѣ кажется, что и горничная Лади Пенелопы, Мистрисъ Жонесъ, какъ называютъ ее, дѣлаетъ пирожки слишкомъ невелики, крендели очень тонки, не правда ли?“
— Ныньче такая мода, Мистрисъ Бловеръ. Впрочемъ, чай Милади весьма хорошъ. Вамъ онъ кажется некрѣпкимъ отъ болѣзненнаго состоянія вашего вкуса — между тѣмъ какъ онъ чрезвычайно пріятенъ и душистъ; но это всегда случается съ больными, начинающими пользоваться здѣшними водами — они совершенно теряютъ вкусъ и обоняніе. Впрочемъ это ничего, совершенно ничего; лишь бы возстановить всю систему вообще, умножить енергію жизнедѣятельности. Ввѣрьтесь мнѣ, любезнѣйшая Мистрисъ Бловеръ — вы здѣсь чужестранка и грѣхъ бы было не позаботишься объ васъ — у меня есть элексиръ, который, буду» чи принятъ даже въ сію минуту, сдѣлаетъ вамъ удивительное облегченіе.
Съ сими словами Докторъ полѣзъ въ свои карманъ и вытащилъ, изъ него небольшую коробочку съ сткляночками различной формы. — Со мною всегда моя походная аптека, инструменты, — говорилъ онъ, — вотъ все, что нужно для настоящаго лѣченія — а прочее шарлатанство, существующее только въ пышныхъ названіяхъ, ни къ чему не служащихъ. Благодаря сей карманной аптекѣ, никто еще при водахъ нашихъ не умиралъ, не адресуясь къ ней, и всегда съ нѣкоторою для себя пользою, выключая развѣ тѣхъ, которыхъ смертный часъ истинно уже пробилъ по общему закону природы. —
Говоря такимъ образомъ и въ тонѣ человѣка весьма довольнаго самимъ собою, Докторъ вынулъ изъ коробки сткляночку съ какимъ-то элексиромъ нѣсколько желтоватаго и весьма похожаго на обыкновенный ромъ цвѣта, и влилъ четыре ложечки въ чашку Мистрисъ Бловеръ, которая, выкушавъ ее съ пріятностію, объявила всѣмъ, что чай здѣлался гораздо вкуснѣе и что она чувствовала уже себя гораздо лучше и веселѣе обыкновеннаго.
"А не будетъ ли это полезно для моей подагры, Докторъ сказалъ Г. Винтерблоссомъ, подходя къ нимъ съ чашкою чаю въ рукахъ.
— Вамъ я никакъ этаго ни посовѣтую, Г. Винтерблоссомъ — отвѣчалъ Докторъ съ хладнокровіемъ, закрывая свою карманную аптеку. — Ваша болѣзнь болѣе эдематозная, и вы пользуете ее совсѣмъ другимъ манеромъ; вы сами врачь себѣ, Г. Президентъ, и я никогда не хочу вступаться не въ свое дѣло. —
«Ну ладно, Докторъ, я подожду, пока придетъ Сиръ Бинго; у него всегда съ собою охотничья фляга, и мнѣ кажется, что какъ находящееся въ ней, такъ и ваше лѣкарство, точь вточь между собою.»
— Вамъ еще довольно долго будетъ ждать Сира Бинго: онъ любитъ посидѣть за столомъ долѣе всѣхъ; когда я выходилъ изъ столовой сюда, то слышалъ, что онъ еще приказывалъ принести себѣ вина, или чего-то сему подобнаго. —
"Иия Сиръ Бинго, по моему мнѣнію, нѣсколько странно для благороднаго человѣка, " сказала вдовушка."Какъ вы думаете объ этомъ, Докторъ Коклебенъ? Мой покойный Жонъ Бловеръ, когда у него бывало въ сколько въ головѣ, имѣлъ привычку нѣтъ пѣсню объ одной собакѣ по имени Бинго, принадлежавшей какому-то фермеру."
— Еслибы Сиръ Бинго былъ собакой, — сказалъ Шатерлей, — то это навѣрное бѣшеной, ибо онъ имѣетъ ужасное отвращеніе отъ воды. — И видя, что общество не награждаетъ его бонмо ни смѣхомъ, ни похвалами, онъ самъ наградилъ себя одною изъ своихъ сладкихъ улыбокъ, которыя были истинно неподражаемы.
"Двѣ особы чрезвычайно забавныя, Докторъ, " сказала старая вдова, когда Президентъ и Шатерлей нѣсколько отошли отъ нихъ, «не сомнѣваюсь, чтобы и Сиръ Бинго не былъ таковъ же; только очень жаль, что онъ такъ приверженъ къ бутылкѣ. Мой покойный Жонъ Бловеръ имѣлъ точно такую же слабость. Когда онъ бывало, какъ говаривалъ онъ самъ, распуститъ парусы въ пуншѣ, то ужь ему всегда дуетъ попутный вѣтеръ. Но вотъ уже чай почти всѣ отпили, а никто и не думаетъ поблагодарить — какъ вы думаете? Не лишнее бы было прочесть и благодарственную молитву! Ежели этотъ Г. Шатирлингъ истинно духовная особа, то ему за многое будетъ отвѣчать передъ Богомъ; ибо онъ нерадитъ о своей должности.» — Ежели онъ духовная особа, Мистрисъ Бловеръ? что вы говорите? Онъ истинно экзаменованъ и удостоенъ этой степени; только самъ не хочетъ пользоваться ею. — «Самъ не хочетъ пользоваться? Какой человѣкъ, Г. Докторъ! Настоящій мой покойный Жонъ Бловеръ! Бывало и тотъ также рѣдко имѣлъ охоту пользоваться своею собственностію, служа при осмотрѣ товаровъ, выгружаемыхъ съ кораблей. Ахъ! какой это былъ веселый человѣкъ, Г. Докторъ Киклебень! Если бы вы его знали! Теперь безъ него я бѣдная совершенно всѣми оставлена. Сколько дней и сколько ночей должна я проводить въ уединеніи, въ слезахъ! Каково душѣ-то моей Докторъ, каково душѣ? А между тѣмъ я все таки могу сказать, что съ тѣхъ поръ, какъ я живу при водахъ, мнѣ никогда не было лучше теперешняго. Еслибъ я знала, чѣмъ заплатить вамъ, Докторъ, за вашъ элексиръ — кромѣ того, что я совершенно готова открыть вамъ мое сердце и почитать васъ за лучшаго себѣ друга…»
— Что вы говорите, моя почтеннѣйшая Мистрисъ Бловеръ, что выговорите: заплатить? — прервалъ ее Докторъ, видя, что она вытаскиваетъ изъ своего кармана черный кожаный кошелекъ довольной величины, чрезвычайно похожій на тѣ, которые имѣютъ у себя матросы для табаку, но которой казался довольно туго набитымъ банковыми билетами — заплатить? Я не аптекарь. Я получилъ дипломъ мой въ Лейденскомъ Университетѣ — дипломъ полнаго Доктора, Мистрисъ Бловеръ. Весь мой елексиръ къ вашимъ услугамъ, и ежели вы находите нужными и полезными себѣ нѣкоторыя мои свѣдѣнія и совѣты, ню никто не почтетъ себя столько счастливымъ, сообщая ихъ вамъ, какъ вашъ покорнѣйшій] — Докторъ слегка поклонился ей.
«Вы очень добры, Г. Докторъ Кикалбенъ, и я не знаю, какъ благодарить васъ», сказала вдова, кладя въ карманъ черный кожаный кошелекъ свой, который не пропустила показать Доктору: "это былъ любимѣйшій кошелекъ покойнаго моего Жона Бловера, " говорила она «и я ношу его въ память объ немъ. Еще повторю: что это былъ за человѣкъ, Г. Докторъ! Но оставить меня еще въ такихъ лѣтахъ, конечно хотя и совершенно обезпеченную со стороны житейскихъ потребностей — впрочемъ вдовство самое плохое состояніе для женщины, Г. Докторъ Киклебенъ!»
Здѣсь Докторъ придвинулъ кресла свои еще ближе къ кресламъ вдовы и началъ говоришь тихимъ голосомъ, подавать ей свои совѣты и утѣшенія, которыя вѣроятно имѣли весьма большое вліяніе на нее; ибо все общество замѣтило, что вдовушка сдѣлалась гораздо веселѣе обыкновеннаго.
Одна изъ главнѣйшихъ выгодъ жизни общественной при водахъ состоитъ въ томъ, что всякій исправляетъ дѣла свои самъ по себѣ, не имѣя нужды въ посредникахъ и не опасаясь насмѣшекъ и пустыхъ толковъ; ибо и онъ въ свою очередь также видитъ множество различныхъ связей, любовныхъ интригъ, и не обращая на нихъ вниманія, обезпечиваетъ также и себя во всѣхъ отношеніяхъ. Лади Пенелопа, царица сего вечера, не упустила ничего происходившаго въ общемъ кругу ихъ и съ удивленіемъ видѣла, какъ почтенный Докторъ ея расточалъ совѣты и даже учтивости свои особѣ, еще только съ нынѣшняго дня принятой въ ихъ общество; она даже замѣтила, какъ онъ съ возможною для стараго петиметра нѣжностію пожималъ жилистую руку своей почтенной сосѣдки.
«Ради Бога скажите мнѣ,» спрашивала она, «кто такова эта особа, около которой такъ увивается нашъ почтенный Докторъ?»
— Довольно дородная женщина лѣтъ въ сорокъ, а можетъ быть и слишкомъ: вотъ все, что я знаю объ ней, — сказалъ Винтерблоссомъ, — по виду кажется купчиха…--
Вдова одного надсмотрщика надъ привозимыми товарами, Г. Президентъ, сказалъ Шатерлей: имя ея Педжи. Старый Жонъ Бловеръ теперь ужь на берегахъ Стикса и вдовушка оплакиваетъ сиротство свое.
«Докторъ, какъ кажется» сказала Лади Пенелопа, обращая на него лорнетъ свой, «расположенъ играть роль ея утѣшителя?»
— Да, Милади, и во всей формѣ, — прибавилъ Шатерлей.
За то ужь и она, какъ видно, весьма благодарна ему: разговаривая съ нимъ въ продолженіе пяти минутъ она, я думаю, успѣла разъ десять перековеркать имя нашего почтеннаго Эскулапа, сказалъ Г. Винтерблоссомъ.
«Вы что объ этомъ думаете, любезная моя Лади Бинкъ?» спросила обращаясь къ ней Лади Пенелопа.
— Что вамъ угодно? — отвѣчала, или лучше сказать спрашивала Лади Бинкъ въ разсѣяніи и какъ будто не слыхавши вопроса.
«Я васъ спрашиваю, моя милая, что вы думаете о томъ, что происходитъ на этой сторонѣ?»
Лэди Бинкъ оборотила лорнетъ свой къ тому мѣсту, на которое указывала ей Лади Пенелопа и гдѣ сидѣли Докторъ со вдовою — и потомъ небрежно и какъ бы отъ усталости опустивши руку съ лорнетомъ на колѣни свои, отвѣчала съ разсѣянностію: — Мнѣ кажется, ничего заслуживающаго вниманія. —
«Право замужство чудная вещь!» подхватила Лади Пенелопа съ коварною улыбкою: «оно такъ много измѣняетъ женщинъ, такъ погружаетъ ихъ въ собственное благополучіе, что онѣ уже не имѣютъ времени вмѣстѣ съ другими посмѣяться чьей-либо глупости: Миссъ Рахиль Боннерингъ навѣрное бы расхохоталась до смерти тому, на что Лади Бинкь не хочетъ обратить и вниманія. Значитъ, замужство дѣлаетъ чрезвычайно счастливыми, если можетъ отвлечь насъ это всего, что происходитъ вокругъ насъ.»
Счастливъ тотъ, кто возможетъ васъ когда нибудь убѣдить въ сей истинѣ! сказалъ Президентъ, обращаясь къ Ея Превосходительству.
«Почему знать?… Можетъ быть и мнѣ придетъ фантазія? Но нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ — замѣтьте, я сказала это три раза, Г. Винтерблоссомъ.»
— Прибавьте къ тремъ еще шесть, Милади, выдетъ девять; но кто поручится, что въ десятый разъ вы не скажете: да! —
«Ну, такъ я скажу тысячу разъ нѣтъ, и прибавлю, что ни за какія блага въ свѣтѣ не произнесу: да. Да будетъ вѣчно благословенна память Королевы Елисаветы! она подала намъ собою прекрасный примѣръ жить въ независимости отъ мущинъ. Но что тамъ за шумъ? Мнѣ кажется…»
— Это ничего, Милади, совершенно ничего — отвѣчалъ Шатерлей — какая нибудь размолвка, споръ между кавалерами, что почти всегда бываетъ послѣ стола; мнѣ кажется, я слышу голосъ Капитана, требующаго отъ всѣхъ молчанія, чтобы не перепугать дамъ, и подкрѣпляющаго свои требованія обыкновенною поговоркою: чортъ возьми! —
"Въ самомъ дѣлѣ, моя любезная Лади Бинкъ, " сказала Лади Пенелопа, обращаясь къ ней «какъ достаетъ духу у вашего супруга и Лерда Мовбрая, который бы, кажется, долженъ имѣть нѣсколько побольше разсудка, и у всѣхъ Гг. любящихъ попить и повеселиться, утомлять нервы наши, и безъ того довольно слабые, своимъ крикомъ и пустыми ссорами, какъ будто бы они всѣ были врагами другъ другу? Не установить ли намъ канонъ, чтобы первыя двѣ особы, которыя за что нибудь поссорятся между собою, въ самомъ дѣлъ съ орудіемъ въ рукахъ рѣшили ссору свою? Мы будемъ судіями сраженія, какъ дамы въ древнихъ турнирахъ. Если судьба поединка назначить одному изъ нихъ пасть на мѣстѣ сраженія; мы съ честію будемъ провожать тѣло его. Похороны также имѣютъ нѣкоторымъ образомъ свою пріятность. Трауръ бываетъ инымъ весьма къ лицу. Не правда ли, моя милая Лади Бинкъ? Посмотрите на Мистрисъ Бловеръ въ ея черной робѣ — не завидно ли и вамъ, моя любезная?»
Лади Бинкъ приготовилась было отвѣчать со всею колкостію, но удержалась нѣсколько, представя себѣ, что не слишкомъ бы выгодно было для нея самой показать явный разрывъ дружбы съ Лади Пенелопою, и отвѣчала молчаніемъ на слова ея — въ эту самую минуту дверь залы отворилась съ шумомъ и молодая дама, по платью которой можно было заключить, что она пріѣхала верхомъ на лошади, съ лицомъ закрытымъ черною вуалью вошла въ комнату.
«Великій Боже!» вскричала Лади Пенелопа голосомъ трагической Музы. «Великій Боже! это вы, моя любезная Клара? Но за чѣмъ вы пріѣхали такъ поздно? Къ чему этотъ странный костюмъ? Не угодно ли вамъ пройти въ мою уборную? Жoнесъ переодѣнетъ васъ въ одно изъ моихъ платьевъ — вы знаете, что мы почти одной таліи. Прошу васъ! Вы не знаете какъ мнѣ будетъ пріятно видѣть на васъ что нибудь мое!»
Такимъ образомъ Лади Пенелопа продолжала свои изъясненія голосомъ, показывавшимъ вполнѣ самую горячую любовь и привязанность, сопровождая слова свои нѣжными объятіями и ласками, въ которыхъ дамы, благодаря Бога, никогда не нуждаются, хотя бы это было съ людьми, къ которымъ онѣ ничего не лишаютъ, кромѣ ненависти.
"Но вы кажетесь такъ разстроенными, моя милая: Клара, " продолжала она, «вы всѣ въ жару, у васъ лихорадка — я почти увѣрена — послушайтесь меня, лягте въ. постелю…»
— Вы ошибаетесь, Милади, — отвѣчала Миссъ Мовбрай, принимавшая по видимому ласки и вниманіе къ себѣ Лади Пенелопы не болѣе какъ за обыкновенную учтивость, — вы ошибаетесь: я скакала во весь галопъ — нѣсколько разгорячилась — вотъ и все! Мистрисъ Жонесъ! дайте мнѣ чашку чаю — вотъ все, что мнѣ надобно. —
"Сдѣлай сей часъ свѣжаго чаю, Жонесъ закричала Лади Пенелопа, и, взявши за руку молодую свою пріятельницу, повела ее къ пышному дивану, служившему какъ бы трономъ для нея самой и для особъ, всегда окружавшихъ ее. Всякой раскланивался съ видомъ участія съ Миссъ Мовбрай, когда она проходила по залѣ, между тѣмъ какъ сама она изъ одной только учтивости едва отвѣчала на ихъ вниманіе къ себѣ. Одна Лади Бинкъ не привстала съ своего мѣста; раскинувшись съ небрежностію на своихъ креслахъ, она довольствовалась однимъ небольшимъ наклоненіемъ головы, когда Миссъ Клара проходила мимо ея, на что и сія послѣдняя отвѣчала тѣмъ же самымъ и не произнеся ни одного слова.
«Кто эта молодая дама?» спросила Мистрисъ Бловеръ своего сосѣда: «не забудьте, Докторъ, что вы обѣщались меня познакомить со всѣмъ здѣшнимъ обществомъ: Кто эта молодая дама, около которой такъ хлопочетъ Лади Пенелопа? и почему она пожаловала сюда въ суконномъ реденготѣ и въ мужской шляпѣ, между тѣмъ какъ мы всѣ въ атласѣ и въ кисеѣ?» Сказавши это, она опустила глаза на свое платье и поправила платокъ.
— Я могу удовлетворить вашему любопытству, моя любезная Мистрисъ Бловеръ, впрочемъ не совсѣмъ, — отвѣчалъ Докторъ: — эта молодая особа называется Миссъ Клара Мовбрай; она сестра Лерда Мовбрая, нашего сосѣда, того самаго, которой всегда одѣтъ въ платье зеленаго цвѣта съ вышитыми на воротникѣ золотыми стрѣлками. Что же касается до вашего вопроса, почему она въ суконномъ реденготѣ и въ мужской шляпѣ — на это никакой Докторъ не можетъ отвѣтить вамъ удовлетворительно. Миссъ Клара нѣсколько ". она .. она .. однимъ словомъ, я не знаю, какъ назвать это — впрочемъ подозрѣваю, что это родъ нервной болѣзни — гипохондрія — или что нибудь сему подобное. —
«Помилуй ее Богъ! Бѣдная дѣвица! Точно она что-то странненька, я это замѣтила съ перваго разу. Но какъ же ее пускаютъ одну и безъ Доктора? Это жалко, очень жалко: она можетъ причинишь вредъ и себѣ и другимъ. Посмотрите, посмотрите, Докторъ! она беретъ ножикъ… ахъ! Нѣтъ, это для того, чтобы отрѣзать себѣ булки. Но за чѣмъ она не прикажетъ этаго сдѣлать распудренной этой обезьянѣ пажу? Впрочемъ, Докторъ, она не совсѣмъ сумасшедшая — сама она отрѣзаетъ по произволу — хочетъ потолще, хочетъ потоньше! — Но посмотрите, она отрѣзала себѣ кусочекъ не больше, какъ я даю моему чижику. Ахъ! какъ бы мнѣ хотѣлось чтобы она сняла съ себя совершенно это черное покрывало и реденготъ свой — истинно ее бы надо поучить правиламъ благопристойности, Г. Докторъ Кикелбенъ.»
— Она мало объ нихъ заботится, Мистрисъ Бловеръ. Нерадѣніе объ ней ея брата и неумѣстныя ласки Лади Пенелопы сдѣлали то, что она совершенно ни о чемъ не хочешь и знать — между тѣмъ какъ положеніе, въ которомъ она теперь находится, требуетъ полнаго вниманія. —
«Да, Докторъ, да, точно за ней бы должно присматривать, а особливо не позволять ей являться въ хорошій дамскій кругъ, будучи такъ неприлично одѣтою. Но посмотрите, какъ Лади Пенелопа ухаживаетъ за нею — подумаетъ, что этѣ обѣ птицы изъ одного лица.»
— По крайней мѣрѣ крылья ихъ могутъ назваться совершенно одинаковыми, сколько я знаю, хотя Лади Пенелопа родомъ своимъ нѣсколько и знаменитѣе. Мой старинный другъ Графъ Пенфатеръ, отецъ ея, былъ человѣкъ съ большими познаніями. Въ домѣ его ни одна болѣзнь ни миновала Докторскихъ рукъ; да и Лади Пенелопа не столько получаетъ себѣ пользы отъ употребленія здѣшнихъ водъ, сколько отъ моихъ совѣтовъ, не смотря на то, что она нѣсколько капризна. Я, безъ хвастовства сказать, почти пользуюсь ея дружбою, Мистрисъ Бловеръ. —
«Вы этаго и стоите, Докторъ. Но эта бѣдняжка Клара Мовбрай жалкое твореніе! и какимъ образомъ оставить ее самой себѣ
— Что дѣлать! Мать ея давно умерла; отецъ занимался только охотою. По смерти его братъ почти не занимался ея воспитаніемъ; ежели она что нибудь и знаешь, то обязана этимъ только самой себѣ. Библіотека ея наполнена одними старинными романами; друзей она не имѣла, хорошаго общества также; нѣтъ при ней ни Доктора, ни лѣкаря на десять миль разстояніемъ: послѣ этаго кому покажется удивительнымъ, что голова ея нѣсколько разстроена? —
„Бѣдняжка! ни Доктора, ни лѣкаря! Но, можетъ быть, Докторъ, она думаетъ, что она здорова, и въ такомъ случаѣ…“
— Ха, ха, ха! въ такомъ случаѣ Докторъ гораздо нужнѣе, нежели когда-либо! Хорошій Докторъ, Мистрисъ Бловеръ, повѣрьте мнѣ, будетъ въ состояніи доказать ей, что она больна, не смотря на то, что не лежитъ въ постелѣ. Да и что такое совершенное здоровье? Secundum artem это самое опаснѣйшее состояніе человѣка; совершеннаго здоровья мы врачи боимся иногда болѣе нежели горячки. —
„Такъ, Докторъ, такъ, я вамъ вѣрю. Ахъ! какъ хорошо имѣть всегда при себѣ такого ученаго человѣка, какъ вы!“
Здѣсь голосъ Доктора по мѣрѣ того, какъ онъ усиливался доказывать старой вдовушкѣ опасное положеніе тѣхъ, которые рѣшаются жить безъ совѣтовъ врачей и даже дышать, не спроса ихъ прежде, хорошъ ли воздухъ, становился отчасу тише, такъ что тотъ, отъ кого получали мы малѣйшія подробности нашего повѣствованія, ничего не могъ болѣе слышать, слѣдовательно и читатель лишается удовольствія, или можетъ быть и скуки прочесть его.
Въ продолженіе всѣхъ сихъ разговоровъ Лади Пенелопа щедро расточала ласки свои предъ Кларою Мовбрай, и такъ, что всякой изъ видѣвшихъ ихъ долженъ былъ, кажется, согласиться, что Ея Превосходительство ни къ кому не питаетъ такой любви, какъ къ этой особѣ. Да и въ самомъ дѣлѣ, Лади любила ее, но только такъ, какъ ребенокъ любитъ игрушку свою, между тѣмъ какъ Мисъ Клара ни въ какихъ отношеніхъ не была похожею на игрушку, ибо характеръ и образъ мыслей ея были слишкомъ тверды, чтобы кто нибудь могъ по своей волѣ располагать ими. Характеры ихъ обѣихъ даже были нѣкоторымъ образомъ одинаковы, выключая того, что Лади Пенелопа имѣла въ себѣ болѣе притворства, а Миссъ Клара откровенности. Впрочемъ, не будучи пристрастными, мы должны согласиться съ мнѣніемъ почтеннаго Доктора Квасклебена, что разсудокъ Клары имѣлъ въ себѣ много странностей; иногда слишкомъ легкомысленная, она какъ дитя представлялась наблюдательнымъ взорамъ общества; иногда напротивъ того глубокая меланхолія, казалось, обладала ея душею; но какъ въ томъ, такъ и къ другому положеніи Клара могла назваться прелестною. Воспитаніе внѣ блестящаго круга модныхъ обществъ я свобода, которою она привыкла всегда пользоваться, придавали обращенію ея какую-то оригинальность, очень рѣдко встрѣчающуюся въ большомъ свѣтѣ. Ея костюмъ, обращеніе и даже какая-то особенность въ разговорахъ принадлежали исключительно ей одной; глядя на нее, не льзя было не ощутить къ ней чувства расположенія, смѣшаннаго впрочемъ какъ бы съ чувствомъ сожалѣнія объ ней.
„Почемужъ вы, моя милая Миссъ, не пожаловали къ обѣду?“ между прочимъ спрашивала ее Лади Пенелопа: „мы всѣ ожидали васъ, и между тѣмъ кресло ваше простояло пустымъ.“
— Я пріѣхала по крайней мѣрѣ къ чаю, Милади, такъ мнѣ захотѣлось, — отвѣчала Клара. — Братъ мой сказывалъ мнѣ, что вы хотите удостоить своимъ посѣщеніемъ нашъ замокъ, и почелъ нужнымъ, чтобы я сама пріѣхала попроситъ васъ объ этомъ; таковъ законъ Политики. И такъ, Милади, братъ захотѣлъ чтобы я сказала вамъ лично, что мнѣ будешь весьма пріятно видѣть васъ у себя, и вотъ я явилась здѣсь и говорю вамъ, Милади, что мнѣ точно будетъ это весьма пріятно! —
„Это лестное приглашеніе, моя милая Клара, не ужели относится ко мнѣ одной? Лади Бинкъ также почтетъ за удовольствіе…“
— Привезите съ собой и Лади Бинкъ, если она захочетъ удостоить насъ своимъ посѣщеніемъ;» здѣсь обѣ дамы слегка сдѣлали другъ другу поклоны — привезите также Г. Винтерблоссема, привезите всѣхъ вашихъ оригиналовъ обоего пола — и мы будемъ имѣть полную коллекцію. Мой братъ большой охотникъ рыскать по полямъ, и я надѣюсь, что Господа мущины не останутся безъ удовольствія. Впрочемъ, пріемъ гостей и всѣ хлопоты, съ нимъ сопряженныя, благодаря Бога, Жонъ взялъ на себя, — это не мое дѣло. —
«Мы и не ожидаемъ никакого церемоннаго обѣда, моя милая! простый завтракъ, перекуска — и ничего болѣе! Я знаю, что вы бы умерли отъ скуки, будучи принуждены заняться соблюденіемъ пустыхъ этикетовъ большаго свѣта.»
— Совсѣмъ нѣтъ, Милади, я бы не умерла и именно для того, чтобы громко кричать обо всѣхъ этихъ глупыхъ заведеніяхъ, изобрѣтенныхъ, кажется, злымъ духомъ для мученія бѣдныхъ людей. —
"Миссъ Мовбрай, " сказала Лади Бингъ, не знавшая на этотъ разъ, представлять ли ей изъ себя блестящую даму, или смиренницу, "Миссъ Мовбрай приглашаетъ насъ на обѣдъ, гдѣ будетъ, по словамъ одного шутливаго стихотворца,
«Цыпленокъ жареной, шампанскаго бутылка.»
— Цыпленокъ можетъ быть; а за шампанское не ручаюсь, — отвѣчала Клара: — оно дороже многихъ минеральныхъ водъ, которыми пользуются дамы. Но кстати, Лади Пенелопа! вашъ скотный дворъ находится, какъ кажется, въ большомъ безпорядкѣ: проѣзжая мимо его, я слышала тамъ крикъ, блеянье, мычанье…--
«Въ это время имъ даютъ кормъ, моя милая, и сіи животныя рѣдко бываютъ смирны въ этѣ минуты.»
— Да, потому что они голодны, а голодные даже и люди безпокойны. А между тѣмъ мнѣ все таки опять, надо будетъ ѣхать мимо вашего, скотнаго двора и слышать ихъ несносный концертъ но нѣтъ — а поѣду другой дорогой, а слѣдовательно и освобожусь отъ этаго. —
«Я васъ провожу, моя милая!»
— О, нѣтъ, я не люблю, чтобы меня провожали. Не думаете ли вы, что я въ самомъ дѣлѣ боюсь вашего скотнаго двора? Большая часть животныхъ, въ немъ находящихся, страшны не болѣе, какъ по виду. —
«Но за чѣмъ вамъ ѣхать такъ скоро отсюда, моя милая Клара?»
"Затѣмъ, что моя коммиссія кончена. Не позвала ли я васъ и всѣхъ нашихъ? Самый Лордъ Честерфильдъ долженъ согласиться, что я вполнѣ соблюла должныя приличія. —
«Какъ вы странны моя милая! А мнѣ кажется что вы никому изъ общества и не говорили даже о вашемъ приглашеніи.
— Какъ? А развѣ, говоря объ немъ Лади Бинкъ, я говорила не всему обществу? Но такъ и быть! я послушная дѣвушка и сей часъ готова исполнить то, что мнѣ приказываютъ. —
Послѣ сихъ словъ она встала съ своего мѣста, и обходя всю залу, мимоходомъ говорила съ каждою особою общества:
— Г. Винтерблоссомъ! надѣюсь, что ваша подагра не слишкомъ мучитъ васъ; Г. Шатерлей! я не сомнѣваюсь, что духовная паства ваша оказываетъ успѣхъ въ вѣрѣ и благочестіи; Докторъ Кнасклебенъ! я увѣрена, что ваши больные боготворятъ васъ; Робертъ Римаръ! часто ли и удачно ли вы бесѣдуете съ вашими Музами?Ј Г. Келавинь! часто ли въ употребленіи кисть ваша? Надѣюсь, что вы скоро подарите насъ чѣмъ нибудь безподобнымъ. Вотъ, кажется, и всѣ, кого я знаю изъ общества; прочимъ, если они больны, желаю облегченія; если здоровы, веселья и душевнаго спокойствія! — Тутъ Миссъ Клара раскланялась На всѣ стороны съ неизъяснимою прелестію.
„Но это совершенно не возможно, моя милая, чтобы вы такъ скоро уѣхали отъ насъ!“ сказала Лади Пенелопа: „слишкомъ скорая и продолжительная ѣзда вредна для вашихъ нервовъ; поберегите свое здоровье! Не посовѣтоваться ли съ Квасклебеномъ?“
— О, не безпокойтесь за меня» моя любезная Лади Пенелопа, не безпокойтесь! Я совсѣмъ не такова, какъ выражаютъ ваши покачиванія головою съ Лади Бинкъ, я совсѣмъ не такова. Повѣрьте, что я не могу быть ни Лади Клементиною, чтобы возбудить удивленіе и жалость къ себѣ при водахъ Сен-Ронанскихъ, ни Офеліей, хотя и скажу вамъ точно также какъ она: желаю вамъ добраго вечера, сударыня! желаю вамъ добраго вечера! Впрочемъ, я не закричу: мой экипажъ! мой экипажъ! но — мою лошадь! мою лошадь! —
Сказавши сіи слова, она быстро выбѣжала изъ залы въ боковую дверь, оставя въ изумленіи все общество.
«Надобно, чтобы съ нею случилось что нибудь чрезвычайное въ нынѣшній день» сказала послѣ нѣкотораго молчанія Лади Пенелопа: «я никогда еще ее не видывала столь странною.»
« — Чтобы сказать откровенно, что я думаю — присоединила Лади Бинкъ — мнѣ кажется, какъ говоритъ Мистрисъ Гидморъ въ своей комедіи, что глупость можетъ служить достаточнымъ извиненіемъ ея странностей» —
"Что вы говорите, моя любезная Лади Бинкъ? Поддадите хоти меня! Мнѣ кажется, никто болѣе васъ не долженъ извинять нѣкоторыя странности въ характерахъ. Впрочемъ, надѣюсь, что вы не осердитесь на женя за то, что я защищаю мою Клару. Я очень увѣрена, что Лади Бинкъ слишкомъ благоразумна для того,
«Чтобъ средства не любить, ведущія на тронъ.»
— По крайней мѣрѣ мой тронъ не слишкомъ высокъ, Милади! Я понимаю, что вы подъ этимѣ стихомъ разумѣете замужство, выборъ приличной партіи; но мнѣ кажется, что Миссъ Клара, будучи невѣстою знатной фамиліи, могла бы безъ такихъ странныхъ средствъ обратишь на себя чей нибудь взоръ и избрать хорошую Партію. —
"Не спорю, моя милая; но вы сами знаете, что свѣтъ ныньче любитъ не большей части странное, необыкновенное, иногда даже и глупое…
— Ежели вы разумѣете подъ этими словами моего мужа, то я васъ увѣряю, что я найду вамъ въ тысячу разъ глупѣе его, Лади Пенелопа. —
"Не сомнѣваюсь въ вашихъ талантахъ, моя милая; но если я уже и захочу имѣть его, то выберу навѣрное сама. Но вотъ идутъ и Гг. кавалеры. Жонесъ! проси чаемъ господь… Дикъ! освѣщай залу для танцовъ — и въ боковой комнатѣ приготовь столы для картъ.