Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том первый
Государственное издательство «Художественная литература», 1934
СЕДЬМОЕ И ДЕВЯТОЕ НОЯБРЯ
правитьНачальник германского генерального штаба фон-Шлифен написал когда-то статью, в которой рассматривает вопрос о душевных качествах полководца. Историю Октябрьского восстания мы анализировали до сих пор, с точки зрения объективных условий, сделавших это восстание возможным, с точки зрения организации партии, поведшей пролетариат к восстанию, с точки зрения принципов, которые сделали из большевистской партии руководительницу восстания. Но надо когда-нибудь продумать и разработать вопрос о полководце рабочей революции, о тех душевных качествах, которые должны быть собраны воедино, чтобы дать великую фигуру пролетарского полководца, фигуру, которая будет выступать перед международным пролетариатом до последнего его победоносного боя. Я не могу взяться за эту задачу сейчас, но я думаю, что стоит и без научного аппарата попытаться охватить в нескольких штрихах эту сторону вопроса. Даже такая попытка кое-что выяснит.
Ленин был марксистом. Опошленное название. Каутский тоже был марксистом, он писал всю жизнь марксистские статьи, брошюры, и если бы их собрать воедино, то они заняли бы, по крайней мере, в пять раз больше места, чем 20 томов сочинений нашего учителя, вмещающихся на одной полке. Можно сказать иначе: Ленин был истинным марксистом. Но что такое истинный марксизм? Каутский был даже в лучшие свои дни представителем разбавленного водою марксизма. В каком смысле? Германский коммунист Витфогель написал очень плохую книгу об истории классовой борьбы и ее отражении в литературе. Но в этой книге есть очень интересная мысль об исторических сочинениях Каутского, которые по сегодняшний день являются лучшими из всего, что от него останется. Витфогель обратил внимание на то, что Каутский занимался всю свою жизнь сооружением памятников побежденным революциям. Он изучал условия их возникновения и условия гибели, и всякую из его исторических работ мы откладываем с тяжелым чувством. Да, эта революция должна была погибнуть. Отношение Каутского к прошлым революциям полно меланхолии. В его книгах не видна даже глубокая борозда, оставленная жизнью, борьбой целых поколений революционеров. Он не дал нигде большой картины победоносной, хотя бы буржуазной революции, не показал, какие пласты земли она подняла, какие глубокие следы она после себя оставила. Поскольку же Каутскому приходилось применять марксистский метод для объяснения борьбы классов, развертывающейся на наших глазах, весь анализ его служил для объяснения, почему еще невозможна революция. Революция вообще витала перед его взором, как мираж далекого будущего. Между ним и ею не было никакой прямой связи. Она существовала для него, как выдуманная любовница, игрушка фантазии, «гомункулюс», созданный в научной реторте, а не как живое существо, к которому идешь, для которого трудишься, к которому стремишься. И поэтому, как тот поэт, который годами мечтал о возлюбленной королеве с телом из слоновой кости и который отвернулся от нее, когда она пришла к нему, вызванная его тоской, его мольбами, — ибо о чем же было мечтать поэту, раз возлюбленная уже явилась? — совершенно так же Каутский испугался, когда ворвалась в его тихий кабинет растрепанная, жестокая революция.
Ленин-юноша в 1894 г. написал свои зеленые тетрадки «Что такое друзья народа». В этих тетрадках он мыслью расчистил путь революции в России и, изучив его, написал: «Когда передовые представители его (рабочего класса. К. Р.) усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эти идеи получат широкое распространение и среди рабочих создадутся прочные организации, преобразующие теперешнюю разрозненную экономическую войну рабочих в сознательную классовую борьбу, — тогда русский рабочий, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет русский пролетариат (рядом с пролетариатом всех стран) прямой дорогой открытой ' политической борьбы к победоносной коммунистической революци и». И врезав, как в гранит, эту программу борьбы, Ленин работал десятки лет в одном направлении. Вся мысль его была сосредоточена на теоретической и практической подготовке к революции. В борьбе с народничеством он выделил рабочий класс из общей массы народа как самостоятельную силу, в борьбе с экономизмом он подготовлял его для роли гегемона народной массы, в борьбе с меньшевиками он связал его с крестьянством. Одновременно он строил партию — железный авангард пролетариата. Он указал ей задачу постройки профессиональных союзов, объединяющих рабочую массу под руководством ее авангарда, он указал на роль советов, как на средство, связывающее рабочий класс со всей борющейся народной массой. Ни на один момент не забывая о ближайших задачах, о задачах демократической диктатуры, разрушающей твердыню царизма, он указывал путь к великой задаче завтрашнего дня, к пролетарской диктатуре, разбивающей цепи капитализма. День за днем, шаг за шагом, мысль за мыслью, через все изгибы истории — неуклонный путь к одной цели, к социалистической революции. И только потому, что строил окоп за окопом, выдвигая каждый последующий глубже предыдущего в стан врагов, он имел ежедневную проверку своей правоты, правоты своей партии, правоты марксизма. Марксизм был для самых лучших западно-европейских марксистов только схемой, непроверенной рабочей гипотезой. Для Ленина он был проверенным, ежедневно проверяемым, безошибочным путем, стальным орудием борьбы. И поэтому, когда империализм связал все противоречия капиталистического строя в одну великую симфонию разрывающихся шрапнелей, в дикую музыку самоуничтожения человечества, Ленин не ныл, не плакал у могил, не мечтал о днях мира, хотя бы плохонького капиталистического мира, под прикрытием которого снова можно будет начать пропагандистскую и агитационную работу, а сказал себе: вот пришел великий день классовых боев, день, когда загремят орудия пролетариата, когда классовая борьба перейдет в гражданскую войну. Близится день революции, будь готов!
Будь готов? Не лучше ли ждать? Может ли самый слабый отряд мирового пролетариата, может ли русский пролетариат, находящийся еще под гнетом царизма, не имеющий достаточной подготовки ни на парламентском поприще, ни в профессиональных организациях, взять на себя тяжелое бремя революционного почина? Не будет ли он задавлен отсталостью, некультурностью страны, не погибнет ли он в бою, не добившись социализма? Нет, — ответил Ленин, — партия большевиков должна взять на себя этот великий почин, ибо в России буржуазия слабее, хуже организована, пролетариат имеет союзника в крестьянстве. Быть может, мы будем разбиты, но эти условия, более благоприятные для начала революции, накладывают на партию большевиков великое обязательство: разорвать кольцо империалистической войны, пробить брешь, в которую должны броситься рабочие отряды других стран. А если они не подоспеют так скоро, чтобы позволить нам довести дело до конца, если мы не сможем передать более сильным пролетарским отрядам своего знамени, чтобы они донесли его до конца, то и тогда наше дело не погибнет. Та борозда, которую мы выроем плугом революции, останется. Никто не нашел еще средства, чтобы аннулировать дело действительной народной революции. Пролетарии других стран начнут свою борьбу, используя уже проделанный нами опыт. Их борьба найдет в нас опору, даже если кости наши будут белеть на полях сражения. Ленин не имел в кармане гарантии победы, но он решил начать борьбу, потому что был интернационалистом. Интернационалистами были и они все. Ведь мы встречались с ними на всех международных конгрессах, и нельзя думать, что в продолжение десятков лет они ломали комедию. Но подобно тому, как вера в революцию выковывается только в борьбе за революцию, а не в научном кабинете, в котором часы научной мысли показывают ход истории, приближение стрелки к двенадцатому часу, так и интернационализм рождается и крепнет только в борьбе. Интернационализм дела мы противопоставили во время войны интернационализму чувств и слов, и ни у кого этот интернационализм дела не был делом до такой степени, как у Ленина. Поэтому в бессонные ночи — Ленин страдал бессонницей с самого начала войны — он тысячу раз, думал о революции, продумывал обязанности интернационалиста. Во время войны я написал для международного союза молодежи статью или листовку под заглавием: «Что означает отрицание защиты отчества». Ленин критиковал ту или иную постановку вопроса в статье, но очень приветствовал попытку сказать точно и ясно, конкретно, что же вытекает из того, что мы — интернационалисты, что мы должны делать для того, чтобы быть интернационалистами. Он был интернационалистом с головы до ног. Подобно тому, как не было в нем никаких колебаний насчет того, что партия должна подготовлять революцию, так не было у него никаких колебаний насчет того, что интернационализм не состоит в поджидании более сильных отрядов пролетариата, а в использовании всех условий для международного революционного почина.
Решение начать международную социалистическую революцию было самым великим решением, которое созрело в мозгу и в сердце современного человека, ибо никто не видел еще пролетариата у власти в великой стране. Помню великолепно сентябрь месяц 1917 г. Я был абсолютно убежден в правильности ленинской линии, но я сидел в Стокгольме и должен был черпать свои сведения о том, что происходит в России, из десяти буржуазных газет. «Правда» доходила редко и давала недостаточное количество материала для того, чтобы почувствовалось дыхание революционной массы, ее борьба, ее движение. И часто, читая материал о хозяйственном распаде, о состоянии железных дорог в России, о расстройстве продовольственного дела, я чувствовал, как волосы поднимаются на моей голове от страха: как справимся мы с этими громадными задачами, с которыми не могут справиться лучшие организаторы буржуазии? Прочтите бессмертное сочинение Ленина: «Удержат ли большевики государственную власть», — самый глубокий, самый потрясающий документ социалистической мысли, написанный за день до революции, — тогда вы поймете, откуда взялось бесстрашие Ленина. Ленин изучал целые библиотеки, он пропустил через свой мозг все, что дала буржуазия, и все, что дала социалистическая наука. Но не из книг почерпнул Ленин свою веру в народную массу. Он почерпнул ее из своей работы среди молодого петроградского пролетариата, из своих охотничьих скитаний по сибирским тундрам, из своих разговоров с крестьянами, из того творческого труда пролетариата, который он видел за границей, из разговоров с беззаветно храбрыми рабочими-революционерами, у которых он так много умел выпытать и выспросить при встречах. Он имел глубочайшую веру в практический разум самой забитой бедноты, в ее героизм, когда она двинется на защиту своих человеческих прав. Полуменьшевистская, полукадетская газета «Дни», издававшаяся в Петрограде еще после Октябрьской революции, поместила статью меньшевика Заславского об этой брошюре Ленина. Заславский, в те времена злостный враг большевизма, написал о ней, что она является самой красивой демократической утопией, что она полна веры в народные массы. Он не понимал, что он этим говорит о самом себе и о так называемых «демократических социалистах», боровшихся против большевистского переворота, против пролетарской диктатуры якобы во имя демократии. Демократ-меньшевик Заславский, сам того не подозревая, говорил, что они, демократы, враги диктатуры, не верят в творческие силы народной массы, освобожденной от гнета эксплоататоров, а он, Ленин, верит, что) рабочий класс может повести страну вперед, высвобождая и развивая все лучшие душевные качества народных масс. Что это развитие создало неисчерпаемый источник свежих творческих сил, с избытком возмещающих отсутствие опыта и науки, путь к которым буржуазия закрыла для народных масс. В своей книге «Ренегат Каутский» Ленин постоянно говорит о диктатуре пролетариата как о пролетарской демократии. Многие думали, что это только защитная полемическая формулировка. Это была суть, основа убеждений Ленина, уверенного в том, что диктатура пролетариата является спасением, ибо соберет в один мощный кулак все силы народной массы и опустит его железным ударом на череп врага.
Марксист, интернационалист, пролетарский демократ, — вот те три основных силы, которые, объединенные в целое, создали мировую личность вождя пролетарской революции. Марксизм, интернационализм, пролетарский демократизм, — на этих трех китах он построил победоносную большевистскую партию. С Климентом Ворошиловым мне пришлось после окончания гражданской войны ехать из Ростова-на-Дону в Москву. Мы смотрели в пасмурный день через окна вагона на станции у рабочих поселков, и Ворошилов начал разговор о том, почему мы победили и почему нашим врагам не удалось нас скинуть. То, что он сказал, благодаря своей образности, врезалось мне в память с величайшей силой. «Мы сумели под царизмом сговориться, а они под нашей диктатурой не сумели сговориться». Я долго думал об этих словах, как бы рукой ощущая их во всей их конкретности. Почему всякий член нашей партии, выросший в великой школе Ленина, даже не имея связи с Центральным комитетом, умел в основном, в самых сложных положениях, найти тот путь, который указали бы ему Ленин и Центральный комитет? Потому, что наш сговор состоял в воспитании на трех основных идеях. Что они означали? Они означали веру в великую задачу русского рабочего класса и его способность руководить народными массами, веру в его революционный долг перед всем рабочим классом мира. Воспитывая в этих идеях большевистскую партию, Ленин передал ей те качества, которые сделали его вождем мировой революции. Можно эту мысль повернуть и сказать, что, нащупав эти качества в русском рабочем классе, рожденном в буре и огне, концентрировав их в своей груди титана, Ленин сделался вождем мировой революции.
Вещи лучше всего выясняются путем противопоставления. 7 ноября 1917 г. под руководством Ленина победил русский пролетариат, 9 ноября 1918 г., вопреки воле руководителей громадного большинства германского пролетариата, вспыхнула германская революция. 10 ноября вождь большинства германских рабочих, вождь германской социал-демократии Эберт, ни одного дня своей жизни не посвятивший подготовке революции, взялся за организацию контрреволюции. Мы, коммунисты, это предсказывали германским рабочим во время войны, и 11 ноября 1918 г. в радиотелеграмме, которую пришлось мне писать, — я был тогда руководителем отдела международной пропаганды ВЦИК, — мы говорили, что Эберт и Шейдеман продадут германских рабочих германскому и иностранному капиталу. Эберт «обиделся» и приказал вольфовскому телеграфному агентству протестовать против этого «вмешательства советского правительства во внутренние дела Германии». «Freiheit» — орган независимой социал-демократии — напечатал нашу телеграмму и заявил, что она доказывает, что мы в Москве плохо осведомлены о ходе германской революции. Теперь налицо документы, факты, ужасающие по своему содержанию и своей наглядности.
В Мюнхене идет процесс контрреволюционного журнала «Süddeutsche Monatshefte», который обвинял социал-демократию в том, что она ударом кинжала в спину убила императорскую армию. Против этой «клеветы» выступил на суде ряд социал-демократических свидетелей, доказывавших, каким верным слугою империализма была германская социал-демократия во время войны. Эти заявления не принесли ничего нового. Но вдруг в защиту исторической правды предстал перед судом генерал Гренер, последний военный министр Вильгельма. Мы имеем перед собой его судебные показания от 29 октября, напечатанные в буржуазной газете «Vossische Zeitung». Никакой драматург, который хотел бы дать международном!) пролетариату картину предательства социал-демократии, не мог бы выдумать подобной азефовщины, подобной картины предательства дела рабочего класса. Больше, чем томы исторических исследований, говорят эти показания генерала Гренера.
«10 ноября главному командованию предстояло решить, что делать. Я (генерал Гренер) посоветовал маршалу (Гинденбургу) не бороться против революции с оружием в руках, ибо войска не находились в соответствующем настроении. Я предложил ему заключить союз с социал-демократами большинства (шейдемановцами). Ведь правые партии совершенно исчезли. Это решение не было приятно маршалу, но он понимал его необходимость и согласился. Нашей целью было, во-первых, вывести войска из атмосферы революции. Ежедневно от 11 до 1 часа ночи мы из ставки вели переговоры с канцелярией правительства по телефону при помощи особого тайного провода, который так был устроен, что никто не мог подслушивать. С 10 ноября нашей ближайшей целью было вырвать власть из рук рабочих и солдатских депутатов. Поэтому мы решились ввести в Берлин несколько дивизий. Независимые социал-демократические члены правительства народных комиссаров и, если я не ошибаюсь, совет рабочих и солдатских депутатов требовали, чтобы войска вошли без боевых патронов. Эберт добился, чтобы войскам было разрешено войти с боевыми патронами (я перебиваю себя, но я говорю под присягой, я долго об этом молчал). Мы выработали конкретную военную программу входа в Берлин, определили, какие дивизии и ß какие дни должны разоружать те или другие части Берлина. Все было подробнейшим образом условлено с Эбертом. Не хочу говорить о подробностях.
Присяжный поверенный граф Песталоцци. Дело идет о самом важном показании на процессе — полправды хуже, чем отсутствие правды.
Генерал Грене р. Совместная цель Эберта и моя была — создание крепкого правительства.
Присяжный поверенный Песталоцци. О чем условились вы и не живущий больше президент республики Эберт?
Генерал Тренер. Мы условились о твердой программе очищения Берлина. Войска генерала Леки, которого мне для этой цели рекомендовали, были размещены в предместьях Берлина в частных домах. Вход войск в Берлин совершился с сохранением внешнего достоинства, но войска проявили неожиданное стремление вернуться домой, так что мы не были в, состоянии провести нашу программу. Настало 23 декабря. Мы располагали только остатками 10-й дивизии, около 2 тысяч человек. 23 декабря, в 9 часов вечера, Эберт известил нас по тайному проводу из имперской канцелярии в Вильгельмсхое (ставка), что он арестован матросами. Счастливый случай, что он был заперт в своем кабинете. Центральный телефон был занят матросами, но матросы не знали, понятно, что он имеет тайный телефон. Мы обратились к генералу Леки и приказали освободить Эберта. После этого мы имели очень характерный разговор с ним. Войска хотели покончить с матросами. Эберт вмешался и воспротивился этому. Он не хотел пролития крови из-за себя. Я по этому поводу делал ему упреки и сказал: „Господин Эберт, мы заключили союз, войска, которые вас освободили, должны иметь возможность расправиться с противником на основе военных и полевых законов. Если вы еще раз вмешаетесь, то нам придется разойтись“. Эберт ответил мне, что он не хочет слабости и мягкосердечия, он только хотел избежать пролития крови на Вильгельмштрассе (местопребывание правительства). Я предложил нападение на матросскую дивизию, захватившую императорский дворец и манеж. В половине третьего ночи Эберт дал мне свое согласие. Перед восходом солнца 24 декабря 1918 г. мы начали наступление, но безрезультатно, ибо после обеда фельдфебеля заявили: „Сегодня рождество. Мы хотим итти домой, к женам и детям“. Они заключили перемирие с матросами. Такая вещь возможна только в Германии. После* этих опытов мы начали собирать вокруг Берлина добровольческие войска, ибо нам нечего было делать с регулярными войсками. Мы выдвинули лозунг „за правительство Эберта и Гаазе“. Само собой понятно, что эта вывеска имела для нас только внешнее и временное значение. 24 декабря Эберт сказал мне по телефону: „Перед 28 или 29 нельзя ожидать прибытия добровольческих войск; до этого времени посмотрим, как пробьемся“. Эберт, который не терял юмора даже в тяжелые минуты; сказал: „Знаете что, я уйду из правительственного здания и на три дня лягу спать. Это мне очень нужно. Я оставлю в государственной канцелярии только дворника. Если Либкнехт захочет взять власть, ему все равно никто не может помешать. Но если нас не будет в помещении правительства, его удар будет ударом в воздух. Мы поместим правительство в Потсдаме или Цоссене (пригороды Берлина)“. Я пригласил его приехать в Кассель (Вильгельмсхое, где находилась ставка, недалеко от Касселя). Он ответил, что ложится спать. Эберт вызвал Носке, и 29 прибыли добровольческие отряды. Политической целью, о которой мы условились с Эбертом, было — выжить независимее из временного правительства и обеспечить созыв учредительного собрания. Я должен сказать, что это было проделано Эбертом с ловкостью, которая оставляет далеко позади все, что сделали все германские канцлеры во время войны и что принудило нас исполниться величайшим уважением к политическому гению Эберта».
Генерал Гренер не сказал, в чем проявился в дальнейшем гений Эберта. Эберт, зная, что берлинские революционные рабочие, взяв в свои руки берлинскую полицию и поставив во главе ее недавно умершего нашего товарища депутата Эйхгорна, будут защищать эту единственную реальную позицию, провел смещение Эйхгорна, и, когда берлинские рабочие отказались подчиниться этому решению, он ввел войска, организованные генералом Тренером под вывеской Носке, войска, состоящие из ударных батальонов офицеров и студенчества, и начал обстрел берлинских рабочих. Коммунистической партии как организованной силы тогда еще не было. Таким образом, не было никакого руководства. Рабочие были разбиты в пух и прах. В Александровской казарме расстреливали их пачками, несмотря на то, что они сдались. Роза Люксембург и Либкнехт были убиты. Вот как проявился гений Эберта. Под защитой автоброневиков в залитом кровью Берлине происходили выборы в учредительное собрание. Во всей стране Носке начал организовывать офицерские отряды. Конрад Гениш — министр просвещения — в особом воззвании призывал студентов вступать в эти отряды. В продолжение всего 1919 г. они очищали один город за другим от революционных сил, разгоняя везде рабочие и солдатские советы, 15 тысяч трупов, по официальным сведениям, легло на мостовых пролетарских центров Германии. Германская буржуазия была спасена.
Почему же Эберт сделался вождем буржуазной контрреволюции? Он сделался им из-за отсутствия в германской социал-демократии тех качеств, которые сделали большевистскую партию руководительницей мировой революции.
Ленин и большевистская партия стали на почву революционного марксизма, стали на почву развертывающегося революционного движения и стремились к его победе. Германская социал-демократия в лице ее руководящего слоя, ее партийной и профессиональной бюрократии, потеряла всякие революционные перспективы еще задолго до мировой войны. Узколобый практицизм партийной и профессиональной бюрократии не видел обострения классовых противоречий, которые должны были привести к войне и революции. Он их прямо отрицал. Ведь в этом было содержание ревизионизма. Социал-демократия была убеждена, что капиталисты не решатся на войну, и ни один момент не верила в способность пролетариата противодействовать войне революционными средствами. Ведь против революции буржуазия имеет штыки и тюрьмы. Практическая цель партии — не подготовка революции, а борьба за реформы. Но реформы в буржуазном строе — никчемные, маленькие уступки буржуазии только части пролетариата, только его верхушке, только его аристократии. Германская социал-демократия, несмотря на свой массовый характер, была по существу партией верхних слоев городского пролетариата. Она не проникла к батракам, она не сумела сойти в самые низы народных масс, она ввела культ «организованного рабочего», но не как вождя низших слоев пролетариата, а как привилегированной части пролетариата, смотрящий сверху вниз на черный люд. Это имело последствием полную потерю веры в способность широких народных масс вести победоносную борьбу против капитала. Ленин глубоко верил в творческие силы народных масс. Вожди германской социал-демократии верили только в творческие силы своего канцелярского делопроизводства. Партийное руководство у них имело своей задачей не развязывание энергии масс, а связывание ее. Каждый раз, когда эти массы пытались вызвать революционную борьбу, появлялась немедленно пожарная стража партийной бюрократии, предсказывая все бедствия, которые могут быть последствием революционного движения, гася искры раньше, чем они разгорались в пожар. Отсутствие веры в революционные силы пролетариата должно было привести к полному отмиранию веры в международную солидарность пролетариата. Если каждый отряд пролетариата в отдельности не способен к революционной борьбе, то как же они могут быть способны к ней все вместе, в международном масштабе? А если дело обстоит так, то что же делать «организованным, просвещенным слоям» пролетариата? Им остается только путем союза с просвещенными слоями буржуазии бороться против непросвещенных слоев буржуазии, создающих опасность войны. Но раз война началась и не может повести к революции, остается только возможность победы или поражения «своей буржуазии». А хозяин, который обанкротится, не сможет предоставлять никаких благ своим людям. Поэтому, раз война началась, надо работать на победу хозяина. Война кончилась поражением, поражение означает разорение. Что же остается делать «трезвому ответственному» рабочему вождю? Он должен всеми силами работать для водворения порядка, спокойствия, ибо без них нет воссоздания страны, воссоздания хозяйства. Безрассудные массы делают революцию. Какая это может быть революция? Разве можно «социализировать» поражение, несчастье, беду? Надо рабочих взять на цепь, отнять у них оружие, как у сумасшедшего бритву. Надо создать твердое правительство. Само собой понятно, что этого нельзя сделать с ведома масс. Необходимо тайком связаться с теми, которые умеют усмирять, которые научились усмирять. Рабочие массы, даже социал-демократические, бредят о социализме, о социалистической революции. Они создали сумасбродный совет рабочих и солдатских депутатов, они одели его, умного Эберта, в мундир народного комиссара, назвали старое имперское правительство правительством народных уполномоченных. Ничего, их усмирят. Есть еще ставка, к ней ведет тайный провод. Армия разбежалась, — можно создать добровольческие офицерские отряды. Только спокойствие, только уменье, — все придет своим чередом. Эберт и германская социал-демократия сделались предателями рабочего класса, ибо они не были ни революционными марксистами, ни интернационалистами, ни пролетарскими демократами.
Понятно, факт руководства мировой революцией партией большевиков и подготовки контрреволюции вождями германской социал-демократии имел свои глубочайшие причины, заложенные в исторических различиях между обеими странами. Партии и их вожди не делаются произвольно ни революционными, ни контрреволюционными. Но если защитники германской социал-демократии делают из этого вывод, что за их политику ответственна история, а не они сами, что это была единственно-возможная политика, то они уподобляются той «исторической школе», которая, по словам Маркса, целовала кнут потому, что он «создан историей». Сами, будучи результатом исторического развития к концу XIX века, они сделались участниками этого контрреволюционного развития, они душили все революционные тенденции. Не история за них отвечает, а они за историю. Политика реформизма всегда была политикой, носящей в себе все семена предательства. Она расцвела махровым цветом и реализовала великое историческое предательство рабочего класса именно в тот момент, когда для Германии и германского пролетариата открылся путь революционного развития, когда германский пролетариат мог, совместно с русским, взять в свои руки дело социалистической революции в Европе.
Русский пролетариат празднует восьмую годовщину своей победы, празднует в бодрости и в глубокой вере в правильность революционного пути. Германский пролетариат, оглядываясь на семь лет поражений, на пути реформизма, перешедшего на прямую службу контрреволюции, «празднует» эту годовщину без всяких надежд на улучшение своего положения, в глубоком унынии и безверии. Только те, кто поднял знамя восстания против германской социал-демократии, кто порвал с ней, кто пошел по стопам русских рабочих, имеют перед собою будущее. Пусть они изучают не только историю 7 ноября, но и историю 9 ноября. Без понимания того, почему Эберт стал организатором контрреволюции, они никогда fce смогут организовать и подготовить победу германского пролетариата. Показания генерала Тренера должны войти в черную книгу документов истории рабочего класса, на них должны учиться сотни тысяч рабочих той великой правде, что социалистическую революцию можно повести в Германии к победе только через борьбу на жизнь и на смерть с вождями социал-демократии и всеми, кто не изжил до конца идей, породивших предательства Эберта. Только по мере своего отхода от социал-демократии рабочие социал-демократы могут, совместно с рабочими-коммунистами, создать единый фронт пролетариата, который победит буржуазию.
Ленин, в глубоком подполье подготовляющий пролетарскую революцию, Эберт, подготовляющий с генералом Тренером контрреволюцию, — вот картина двух лагерей: лагеря коммунизма и лагеря международной социал-демократии. Пусть эти две картины глубоко врежутся в память международного пролетариата.
7 ноября 1925 г.