Владимир Одоевский.
правитьСегелиель, или Дон-Кихот XIX столетия.
правитьВ подполье черти
Востроголовы.
Что, не восстав, была и не верна
Всевышнему, средину соблюдая.
Мистики XVI века.
Действующие лица:
Сегелиель — дух под видом человека.
Другие духи:
Люцифер Мильтонов, так же известный как граф Рифейский.
Астарот.
Асмодей.
Дух полуночи.
Дух полудня.
Ахур — без речей.
Индра.
Вишну.
Азраил — ангел смерти.
Лидия — молодая барышня.
Её отец.
Элиза — графиня.
Вельможа.
Князь — без речей.
Граф — без речей.
Секретарь графа.
Толстый господин.
Молодой человек (возможно, Владимир).
Господин Прейс Курант.
Старый пастух.
Его сын — мальчик.
Светлые и падшие духи, дамы и господа на балах, прохожие мужчины и женщины.
Пролог.
правитьСцена 1.
правитьПадшие духи сидят по стропилам, чинят перья, пересыпают песок бумаги на бумагу и перекладывают их с места на место.
Появляются Астарот (в иудейской и христианской мифологии демон Астарот (или Атарет), несмотря на свою тёмную сущность, часто оказывает помощь людям в поиске истины и считается покровителем науки и всех тайных знаний. Он носит княжеский титул, владычествует над сороками легионами тьмы и не претендует на трон Повелителя ада, согласно легендам, Астарот владеет всеми знаниями мира, священными и нечистыми, это создание знает истинную причину грехопадения Денницы и может рассказать об этом людям. Образ Астарота часто ассоциируется с персонажем древнегреческой мифологии, титаном Прометеем, помимо знаний, в ангельском обличии Астарот являлся хранителем солнечного света, эта особенность указывает на его родство с архангелом Утренней зари, Люцифером, падение Астарота было вынужденным наказанием за открытое противостояние Божьей воли, в отличии от Денницы, упивающегося собственной гордыней, Астарота не устраивала социальная несправедливость и невежество собратьев-ангелов, будучи хранителем истинных знаний, херувим жаждал поделиться ими с остальными бесплотными силами, за что и был изгнан) и Сегелиель.Астарот. Докладывайте.
Сегелиель. Беру на себя смелость донести вашему превосходительству, из моей Элизы ничего путного не сделаешь. Уж чего не предпринимал: я и сводил с ума её мужа, в котором и без того его немного, сделал его картёжником, сморщил ему щёки, оттянул подбородок, посадил ему на нос бородавку окружил её толпою влюблённых молодых людей являлся ей в сновидениях в образе то того, то другого из них, словом, разжигал её воображение всеми способами — ничто не берёт! Элиза верна своему мужу, как немец нашему брату. Словом, я потерял терпение и прошу отставки.
Астарот. Только-то?! Пустяки, сударь. Это просто леность, нерадение к службе и непростительная с вашей стороны оплошность. Я не могу принять в уважение причин, мне представляемых. Это не что иное, как предлог, вам хочется поскорее, быстрее отделаться от поручения, на вас возложенного, и возвратиться во ад на пансионное… Я то ясно вижу, ибо давно знаю вашу лень и нерадение, посмотрите, какой беспорядок в вашей канцелярии, нет ни одного настоящего реестра, хвосты у ваших подчинённых не переномерованы, не расчёсаны, копыта не обрезаны, везде пахнет серою, жупелом. Я не потерплю того, милостивый государь.
Сегелиель. Ваша воля, ваше превосходительство.
Астарот. В том-то и дело, что воля, как и власть, моя, и это я вам докажу на опыте. Объявлю вам, что если Элиза в самом скорейшем времени не будет представлена в ад, вы подвергнетесь жесточайшему взысканию, одно ревностное и немедленное исполнение сего поручения может избавить вас от суда и наказания.
Сегелиель. Смею уверить милостивейшего государя и покровителя моего, что я употреблял все мои старания…
Астарот. Пустое, сударь, пустое, это одни отговорки. Стоило бы вам справиться только с прежними примерами, и дело давно было бы уж окончено и сдано в архив по принадлежности.
Сегелиель. Но посудите сами, ваше превосходительство, что я для своей же пользы хотел бы поскорее закрыть то дело…
Сцена 2.
правитьНесколько голосов в отдалении. Близко ль? Далеко ль?
Другие голоса. Бездонная пропасть!
1-ые голоса. Скоро ли? Долго ль?
2-ые. Голоса. Вечная полночь!
Все вместе.
Горе нам, горе! Где сила укора?
Хотя бы проклятым уста освежить!
Если бы новая острая боль!
Страшна лишь глухая и долгая язва!
Тюремная мука и вечность движенья!
Зноем палит среди вечного хлада!
Один голос.
Лохмотьями тело слетает с меня!
В быстром круженье согнулись все кости,
Мозг закипает и порваны жилы…
Все.
Счастливец! Он чует и телесную язву!
Счастливец! Он знает и телесное чувство!
Счастливец! Счастливец!.. О горе нам, горе!
Скорее последний динарий заплатим!
Люцифер. Что это? Снова терзание сильное? А! Видать, вспыхнуло новое солнце, ещё новый мир мне в насмешку родился и не устала творить Вечная Жизнь… Так что же?! В счёте ошибка, есть лишнее… (С хохотом сталкивает пятою блуждающую комету, она ниспадает на одну из планет, вихрь усиливается).
Сегелиель. Смотри, заплакала эта звезда! О, зачем погубил ты её и зачем сотворил её Высший? Как светло, как тихо сияла она посреди тверди небесной! Как стройная сфера носилась она по трепещущим волнам эфира! В ней голос поэта сливался порой с созвучьем стихий природы, и струны благородных металлов, как жилы живые, им вторили в недрах её, и замолкло святое! Взыграли в ней грубые силы, одолели они друг друга, всё живое исчезло, и сама смерть для неё потерялась! О, зачем сотворил её Вышний?
Люцифер. Или в твоей слабой душе живёт ещё память о прежнем? Ну и что же? Ещё время! Пойди, воротись, преклони там колено! Быть может, дойдёшь до раскаяния, и о нас замолвишь словечко (быть может, помилуют)…
Сегелиель. О Люцифер! Не вонзай в мою грудь своей холодной насмешки! Ты знаешь, одно моё чувство, одно моё преступление — ты! (Ты знаешь одно чувство в моей жизни и одно моё преступление — любовь к тебе). Как прежде, бывало, в горних селениях мы утопали в лучах непорочной любви, так и теперь вечный грех меня соединяет с тобою. Я привязан к тебе, я покорен тебе, как планета высокому солнцу! Я скорблю о тебе, я ропщу на Творца за терзание твари! Я скорблю о тебе, я ропщу на Творца за неполную власть над тобою. (Я ропщу на Творца за неполную жизнь, Им коварно развитую в тварях, и раскаянью я недоступен).
Люцифер. Власть надо мною? Ему? Малодушный! Нет, не тебе постигнуть моего чувства! Пусть творит Он миры! Пусть каждый мир будет мне новым страданием! Что ваша мука по сравнению с моею? Сколь выше я вас, столь и мука сильнее! Я стражду страданием Вселенной! Есть место, где Его власть ослабла! Одного Он не мог победить и победить никогда не возможет, и это одно — моя воля!
Пусть светом Он блещет — я лучи его тьмой застилаю!
Пусть Он творит — я творенья Его разрушаю.
Сегелиель. Ужель не настанет господство мира? Ужель не настать великой субботе на земле? Ужель ты вечно будешь препоной вечному благу? О Люцифер! Если б раскаяние явилось в сердце твоём…
Люцифер (прерывая его). Дерзкий! Горе тебе! Ты годишься в собратья людям. Ступай же в их пепельный мир и докончи дело, порученное тебе Астаротом. Облекись в их скудельное тело! Их ум и сердце да будут твоим жалким уделом. Я казню тебя казнью моею!.. В нежной любви… Ты знаешь, всё пополам, не так ли?..
Сегелиель (улетая). Свой ли ты приговор, Люцифер, произнёс надо мною?.. Он избавит меня от Геенны за жалость к людям… (Про себя). Быть может, от скорби о тебе, Люцифер! (Вслух). Кто знает, не отпущение ли ждёт меня там, в мире?.. О Люцифер, если бы и ты… (Сильнее тянется к Земле, голос его теряется).
Часть 1.
правитьСцена 1.
правитьСегелиель. Как прохладно, как светло душе моей… Кажется, я как будто сейчас вертелся в каком-то страшном болезненном кружении — кажется, я сейчас завидовал, только завидовал Земле, которая так тихо обращается вокруг своей оси, что счастливый человек и не замечает её движения… Как давно я не испытывал этого сладкого спокойствия, как давно я не прислушивался к этой гармонии тишины! А вот и Солнце, ясное, чистое Солнце! Как давно не ощущал я не палящего света!.. Но откуда я? Где я был до сих пор? Зачем я здесь? Тщетно ищу в моей памяти… Как будто осталось о чём-то воспоминание… Но о чём?.. Тщетно хочу оживить его… Кажется, вот оно… Достичь хочу, удержать… Всё рассыпается, как могильный пепел… Откуда на мне это платье?.. (Находит в кармане бумаги). «Предъявитель этой бумаги есть последняя отрасль знаменитой древней фамилии, обстоятельства заставляют скрывать его имя до времени, когда эти обстоятельства уничтожаться, ему будет передано значительное богатство и все доказательства его состояния. До тех пор он поручается участию благотворительных людей». И только! Как попала ко мне эта бумага? Где я был до сих пор, не постигаю, чувствую только то, что мне надобно жить, что сердце моё сильно бьётся при мысли о людях, что я полон сил и деятельности… Что же мне делать?.. (В задумчивости потупляет глаза в землю). Как прекрасна Земля! Какое богатство сил в её недрах! Далеко, далеко на тысячу вёрст подо мною тянутся золотые жилы, они пересекают чудную блестящую пещеру, алмазы сцепляются один с другим в первобытной чистоте, подпирают пещеру. Вокруг них обвиваются рубиновые сапфировые связи… Какое чудное зрелище!.. Сказать об этом людям… Верно, есть средство проникнуть до этого волшебного здания, сотворённого руками природы… Какое чудное зрелище! Счастливые люди…
Но что я вижу? Это ветвистое дерево сохнет… Трава свилась и пожелтела… Опять что-то прошедшее отозвалось в душе моей… Какая-то невыразимая грусть сжимает моё сердце… Что? Что было со мною?.. Нет!.. Не могу уловить… Чувствую, было что-то страшное, скорбное… Это чувство помню… Но чем оно было произведено?.. Нет! Не найти невозможного! Одно предо мною… Я здесь… Я живу… Я хочу, я могу жить… Но с чего начать?..
Мальчик-пастух (в долине). Как высоко забрался этот прохожий!.. Может быть, ему с вершины виднее, где заблудилось наше стадо? Спрошу… (Сегелиелю). Эй! Эй! Прохожий!
Сегелиель. Кто меня кличет?..
Мальчик. Не видишь ли ты стада?..
Сегелиель. Вижу, оно здесь направо за этим лесом, перейди только через луг, ты его сам увидишь.
Старый пастух (в отдалении, заметив, куда пошёл мальчик). Куда?! Куда? Здесь бездонная тина… Ах, бедный мой сын, он тонет. (Кричит). Держись, держись… (Бросается к сыну).
Сцена 2.
правитьСегелиель. Простите мне мою смелость и откровенность, я знаю высокие качества вашей души, ваш проницательный ум и ваше доброе сердце, потому я решил идти к вам прямо без всякого представительства и просить вас испытать меня, а потом дать мне средства быть полезным моим ближним…
Вельможа. Мне нравится ваша смелость и откровенность и особенно то, что вы не употребили никаких интриг для знакомства со мной. Но прежде нежели я вам дам решительный ответ, я бы желал знать, что понуждает вас искать занятия? Какия настоящая цель ваша?
Сегелиель. Я вам повторяю: быть полезным человечеству.
Вельможа. Быть полезным человечеству? Громкое слово? Оно часто служило покровом для порочных страстей и для преступных видов, но я, смотря на ваше благородное лицо, верю, что вы употребили эти слова в настоящем их смысле. Быть полезным! Легки эти слова, молодой человек, но трудно их исполнение. Аким образом вы бы хотели быть полезны?..
Сегелиель. Я имею некоторые сведения в науках, я бы хотел иметь средства приложить их к самому делу, передать другим, что я знаю… Я заметил, что на этой земле люди далеко ещё не достигли совершенства, завещанного человечеству, о многих вещах они имеют очень странные понятия, о многих никакого, я заметил, что у вас машин немного, и те дурно устроены, одни не понимают благонамеренные указания правительства, другим мешает отсутствие благородного стремления разделить его усилия, просвещение ещё не сделалось внутренним глубоким влечением духа: оттого нивы ваши не приносят десятой доли плодов своих, сокровища природы остаются в небрежении, вообще, все ветви промышленности находятся в совершенном младенчестве, опыты в агрономии, физике, медицине не направлены к настоящей цели, философские системы противоречат одна другой, ваша нравственность есть набор слов, потерявших своё значение, правоведение служит только средством удовлетворения корыстолюбия, ваша литература в руках монополистов, которые в ней видят лишь свои личные выгоды, и от того она вместе с искусствами не имеет никакого благородства и вышла из своей возвышенной сферы… Всё это может быть приведено к своему естественному назначению служ…
Вельможа. Остановитесь, остановитесь, молодой человек! Какой обширный круг деятельности! Неужели вы думаете, что человеку возможно охватить это? Не обманывайтесь! Если вы себя посвятите хотя бы одному предмету, исчисленному вами, то и тогда не достанет вашей жизни для его полного усовершенствования…
Сегелиель. Но в мире всё связано одно с другим… Кто обращает всё внимание на один предмет и упускает из виду другие, тот никогда не обработает и своего, его ум сделается близоруким, его чувство притупится, и вся природа будет для него хаосом, и действия такого человека будут неправильны. Вы сами знаете — многое в химии объясняется математикою, многое в нравственности делается понятным лишь в естественных науках. Если вы захотите возвысить естественные науки — они уничижатся сами собою без помощи философии, если вы займётесь одной философией — ни одно из её положений не просветлеет для вас без физических, математических, словесных знаний. Особенно в теперешнее время я уверен, что человечество погибнет, если не соединит воедино всех своих знаний, раздробленных по частям, разбросанных, где попало, и оттого потерявших своё значение. Словом, я не могу видеть равнодушно, как во многом люди ошибаются, когда достаточно одного какого-нибудь сведения из другой сферы знаний для того, что бы… Мысли для меня общие места, мне нет времени и думать о них, они невольно теряются посреди сухой, холодной, мелочной работы…
Сцена 3.
правитьМолодая вдова (девушке). Скажите, не знаете ли вы это новое лицо? Этот молодой человек в чёрном фраке…
Девушка. … Доктор философии Сегелиель, он недавно в нашем городе и служит у моего дядюшки.
1-ая. Какой он бледный! Какая грусть написана на его лице?
2-ая. Это теперь в моде.
1-ая. Нет, в душе его должно скрываться какое-то тайное беспокойство — у него вид такой добрый и откровенный, что нельзя предположить в нём притворщика…
2-ая. Это правда — он добр и даже слишком — ему до всего дело, и он потому не даёт прохода со своими советами, он очень странен, скучен и большой педант. Недавно он вздумал, что моя Бьюти должна взбеситься, я испугалась, послала за лекарем — и вышло всё вздор, моя Бьюти здоровенькая, а господин Сегелиель всё пристаёт ко мне, что бы я велела убить мою Бьюти… Убить мою Бьюти?! Право, он сумасшедший, я сержусь, а он объясняет мне по-учёному, как и от чего она должна непременно взбеситься, словом, он надоел мне до смерти.
Сегелиель (подходя к одной из дам). Вы слишком много танцуете, Лидия. (Глянув на неё в сильном ужасе). Ах, если бы вы знали, как вам вредны танцы, как вам надобно беречь себя…
Лидия. Вы всегда найдёте сказать что-нибудь приятное. (Отворачивается от него и подаёт руку подошедшему к ней танцовщику).
Сегелиель (взглянув на неё, самому себе). Люцифер? Здесь? В виде приятеля графа Рифейского? Она с ним танцует, и танцует только назло мне — ей совсем не хочется танцевать, она устала — посмотрю вокруг себя, что делают здесь все эти люди. В звуках упоительной музыки они не слышат, как ходит неумолимый маятник. Зачем и я здесь? Впрочем, это одна минута, когда можно наставить этого богача, как употребить своё несметное богатство, убедить этого сурового начальника, что его строгие меры больше производят зла, нежели добра в его провинции, но горе! Горе! Земной воздух заражает меня, тщетно хочу я обмануть себя, другое чувство привлекло меня сюда. (Смотря на танцующую Лидию). Восхитительное создание! Как прекрасна она! Горе, горе! А болезнь кипит в груди её и свирепеет с каждым её движением. Один я могу спасти её, один я вижу её тайное разрушение, может быть, я буду в состоянии остановить его. О! Чем скрыто для меня будущее? И зачем я понимаю всё настоящее? Так! Прелестное создание, во что бы то ни стало ты должна принадлежать мне… Мне? Горе! Горе! (Потупляет глаза). Что я вижу? Здесь скопление магмы, под нами, здесь, под этим самым домом, под самою залою грубые силы природы трудятся над своим адским делом, вредные газы, накопившись, взрывают землю. Скоро ли они дойдут до поверхности? Как знать, может быть, в сие мгновение этот дом, всё, что в нём есть, сделается добычею смерти, и люди, слепые люди беззаботно прыгают над своею могилою… Предупредить это бедствие… Вы не видите… Но что я хочу делать, как мне доказать им, что делается за тысячи саженей под ними? Мне не поверят, меня примут за сумасшедшего, и тогда прощай все мои планы для их спасения. Начать как-нибудь стороною. (Задумывается, вдруг вздрагивает). Что это за судороги? А какой-то глупец хочет заговорить со мною.
Люцифер. Комплименты вышли из моды, но я не могу не сказать вам, что мне в жизни не случалось встречать кого-нибудь, с кем бы так было легко вальсировать. Вас не слышно на паркете… (Смотрит на Лидию выразительными глазами).
Лидия. Я вам хотела сказать то же, здесь никто так не умеет вальсировать, как вы… Вы, верно, имеете большую практику?..
Люцифер. О! Вальс есть мой обыкновенный, мой любимый танец… (Смотря на неё выразительно). Но вот, кажется, контрданс… Могу ли я надеяться?..
Лидия (с улыбкой). Я уже обещала кому-то третий конрданс, но кажется моего кавалера не на балу… Кто же будет моим визави?
Люцифер (в сторону). Асмодей, Асмодей (злой дух, упоминающийся в позднейшей еврейской литературе, в «Талмуде» он именуется Князем бесов, то есть Сатаною, изгнавшим царя Соломона из его царства)! Там, видишь, в этом уголке Земли я танцую на балу, мне надобен визави.
Лидия. Что с вами? Вы были в рассеянности (в рассеянии)?
Люцифер. Нет! У меня голова завертелась, я так много вальсирую, то есть сегодня…
Лидия (самой себе). Он хочет обмануть меня, он думал обо мне.
Асмодей (в виде чиновника коллегии иностранных дел ведёт даму к Люциферу). Кажется, у вас недостаёт визави?
Асмодеева дама (сделав фигуру). У иностранцев странная привычка… Вы так долго заставляете вертеться, что подумаешь, будто мы вальсируем…
Асмодей. Извините, я забыл, что здесь это не в обыкновении… Просто старая и дурная привычка, от которой я постараюсь отвыкнуть…
Дама. О! Нет! Ничего! Я это заметила мимоходом, как иностранный обычай…
Лидия (Люциферу). Вы много путешествовали?..
Люцифер. О! Очень много и, кажется, никогда не перестану…
Лидия. Никогда, какое грустное слово…
Люцифер. О! Конечно, очень грустное… для меня.
Лидия. О нет, для тех, которые вас знают…
Люцифер. Кто знает меня, бедного странника?..
Лидия. Вы играете словами…
Люцифер. Эта одна игрушка моя и осталась… Вам…
Лидия (танцуя соло, самой себе). Он очень интересен. (Возвращается на своё место).
Люцифер. Скажите, позволено ли иметь такие прекрасные ножки?..
Лидия. О! Перестаньте…Скажите, вы в своём путешествии не встречали ли этого молодого человека в чёрном, который теперь остановился против нас…
Люцифер (про себя). А! Ей хочется возбудить во мне ревность. Извольте, сударыня. (Громко). Как же, мы большие приятели, прекрасный человек — очень умён… Учён…
Лидия (с скрытой досадою). У него, должно быть, предоброе сердце…
Люцифер. Да! Он большой филантроп, помешан на морали и самосовершенствовании, один из тех людей, которые так любят всех на свете, что их, наконец, никто не любит…
Лидия (успокаиваясь). Вы это наверное знаете…
Люцифер. Что верно в этом мире?.. Я не поручусь ни за кого.
Лидия. Вы ужасный человек! Вы ничему не верите…
Люцифер. Нет! Я верю тому, что у вас самые прекрасные ножки на свете…
Лидия. И только?..
Люцифер. Разве этого не довольно для счастья человека?..
Лидия (обижается). В глазах Сегелиеля есть какое-то другое счастье…
Люцифер. Вы, может быть, говорите о том, которое нам обещают на том свете, если он есть…
Лидия. Если он есть?! Так вы не веруете в благость Божию?..
Люцифер. Что там благость! Я в таковом могуществе имею причину сомневаться…
Лидия. Какой ужас! Что вы говорите?!..
Люцифер. Спросите Сегелиеля, он вам скажет то же самое, только другими словами…
Лидия. Сегелиель, верно, не разделят ваших мнений.
Люцифер. Да скажите, как же верить этому могуществу, когда я употребляю все силы, что бы занять вас, а вы всё говорите о Сегелиеле…
Лидия (оканчивая контрданс, трепещущим голосом). Граф! Вы несправедливы.
Толстый господин (который всё это время разговаривал с Сегелиелем). Да! Уверяю вас честью, я искренне радуюсь, что вы вступили в нашу службу… Только извините мою откровенность, позвольте вам дать совет: от чистого желания стать вам полезным, старайтесь как можно более заучить наши обряды и поддерживать их. Это главное, всё прочее пустошь. Вы видите, я держусь этого правила в продолжении 40 лет… И, слава Богу, не капрал. Был часто в больших хлопотах и затруднениях…
Сегелиель. Да! Опасности окружают человека — часто они под его ногами…
Толстый господин. Да! Точно так, как вы говорите, я был окружён, действительно, опасностями, но, вот видите, мы имеем обыкновение носить на носу кисточку, многие говорят, зачем она, у нас это кажется безделицей, но этим всё держится. Всё держится этою кисточкою. Таков, сударь, образ мыслей деловых и опытных — само правительство (между нами сказано) не совсем понимает это — оно слишком занято так называемыми улучшениями, и даже до меня доходят слухи, что дело коснётся кисточки на носу — избави Бог. Надеюсь, что вы будете сколь возможно препятствовать этим нововведениям, а что до меня касается, надейтесь на всякое с моей стороны содействие. Я готов всегда молодым людям служить советами и опытностью…
Сегелиель (самому себе). Уф! Как он надоел мне, а ещё в голове у него торчит разговора часа на два…
Люцифер (подходя, говорит не понятно для прочих). Наконец, может быть, ты меня возненавидишь?..
Сегелиель. Когда всё возненавижу…
Люцифер. Так нам долго оставаться друзьями, я между тем отбил у тебя твою красавицу.
Сегелиель. Я это видел… И всё же не могу тебя ненавидеть.
Толстый господин. Скажите, на каком языке вы говорили?
Люцифер. На нашем…
Толстый господин. Он, кажется, похож на английский…
Люцифер. Да! Они имеют некоторое сходство… Но вот, посмотрите, кажется, вошёл князь…
Толстый господин. В самом деле… (Отходит).
Люцифер. Поздравляю здешнюю страну и тебя, Сегелиель… Это свидание будет иметь следствием то, что этот молодец получит важное место…
Сегелиель. Зачем я не могу ненавидеть?..
Молодая вдова (возможно, Элиза). Вы никогда не танцуете…
Сегелиель. Я танцую так дурно…
Молодая вдова. Можете ли вы что-нибудь дурно сделать?.. Может быть, вы не нашли ни одной дамы, для вас достойнейшей?..
Сегелиель. Мне ли выбирать?..
Элиза. Однако же ваши глаза что-то выбирали… Знаете, в ту минуту, когда стояли у колонны… (Проходит в другую комнату).
Сегелиель. Вы всё замечаете, графиня. (Самому себе). Несчастная. Она влюблена в меня… Но где Лидия?
Лидия (проходя мимо него, Люциферу). На той стороне залы я оставила мой э-шарф…
Сегелиель. Едва ль она меня женит на себе… Нет, надобно помочь.
Люцифер (подносит Лидии её шарф и между тем говорит в сторону). Астарот! Астарот! Скорее!.. Даму…
Лидия. Вы что-то сказали?..
Люцифер. Я? О нет!..
Лидия (самой себе). Как ему не хотелось отдавать мне шарфа. (Проходит).
Астарот. Ах, как весело! Полна горница чертей!
Юноша. Позволительно приезжать поздно, но однако ж не во втором часу ночи…
Господин Прейс Курант. Т-с! Т-с! Что вы? О ком вы говорите? Вы не знаете, что баронесса — первое лицо в городе, все министры боятся её, как огня…
Люцифер (на своём языке). Где ты достал себе это лицо?.. Оно известно целому городу.
Мадам Астарот (тем же языком). Я, пролетая, попал как-то сквозь пол богатого дома и очутился в туалетной баронессы. Смотрю — она умерла перед зеркалом, на столе пригласительный билет. Я поскорее вскочил в её тело и явился к вашим услугам. Однако же прошу быть вежливее, я знатная дама.
Люцифер. О! Будьте уверены… (Низко кланяется и становится за её стулом).
Господин Курант (про себя). Хо! Хо! В какой милости этот граф у баронессы, надобно будет поближе с ним познакомиться. (Вертится вокруг него).
Сегелиель (про себя). Как они окружили Астарота, они не знают, что это злейший из демонов… Ах, если б мне позволено было, я б им открыл эту нездешнюю тайну, но если бы я и мог, кто бы поверил мне? Кто бы понял меня?..
Мадам Астарот (Сегелиелю). Вы совсем забыли меня…
Сегелиель (скрывая свою досаду, но всё же приветствуя своего начальника). Я боялся вас обеспокоить, баронесса.
Мадам Астарот. Какая скрытность!.. Надеюсь, вы помните о своих обязательствах передо мной и том, что связывает нас нерушимыми узами… (Проходит в другую комнату).
Сегелиель (провожая поклоном, про себя). Ещё этот злодей мне покровительствует…
Мадам Астарот (отцу Лидии). Знаете ли, что это один из отличнейших молодых людей?..
Отец Лидии. Да! Мой брат, у которого он служит, очень им доволен…
Мадам Астарот. О! Я вам говорю, прекрасный молодой человек, он ещё немножко робок… Но это пройдёт… (На ухо). Знаете ли, как мне хотелось его женить на Лидии?..
Отец Лидии. Баронесса, я бы очень был рад…
Мадам Астарот. Погодите, мы это устроим.
Сцена 4.
правитьСтол с кипами бумаг, книгами, рисунками; кругом музыкальные инструменты, физические и химические снаряды. Светает.
правитьСегелиель (сбрасывая с себя платье). Уже три часа… вся ночь потеряна… и понапрасну… не мог найти ни одной минуты свободной, не мог поговорить ни с графом, ни с князем… Кажется, я провёл эти пять часов для того только, чтобы увериться в погибели Лидии… Лидии!.. Но прочь это земное чувство! Не для наслаждений послан я на землю… Но зачем? Что меня ожидает? Что значили слова Люцифера? О! Киприяно! Киприяно! Вспоминаю тебя! Помню, как в моей первой жизни я насмехался над тобой, в угодность Люциферу… Я испытываю твои терзания: всё вижу, всё понимаю в настоящую минуту, — но прошедшее, будущее — кто разрешит вас?.. Злополучный! Я всё вижу, всё понимаю — для того только, чтобы не видать конца страданиям человека, уверяться в тщете моих усилий… Если бы за них была мне награда? Если бы мог я верить, что мои мысли — добро, что я страдаю напрасно, что когда-нибудь мои страдания принесут добрый плод людям? Нет и этой уверенности!.. А чувство любви к человечеству пылает в душе моей, мучит меня… О, судьба! Судьба! Зачем ты вложила в меня это терзающее, это беспокойное чувство? Всю бы вселенную хотел я охватить в мои объятия; всех людей хотел бы прижать к моему сердцу — простираю руки и обнимаю одно облако. Зачем не могу я, подобно другим людям, назначить пределы моему чувству, спокойно избрать предмет и спокойно заниматься им, забывая о вселенной? (Развёртывая книгу). Вот человек, написавший несколько томов о грибах; с юных лет обращал внимание лишь на одни грибы; разбирал, рисовал, изучал грибы, размышлял о грибах — всю жизнь свою посвятил одним грибам. Царства рушились, губительные язвы рождались, проходили по земле, комета таинственным течением пресекала орбиту солнц, поэты и музыканты наполняли вселенную волшебными звуками — он, спокойный, во всём мире видел одни грибы и даже сошёл в могилу с мыслию о своём предмете — счастливец!.. Но что? Я, кажется, мечтаю… а сколько мне ещё работы в нынешнюю ночь… за что прежде приняться? А между тем земная природа просит своего: тело моё ослабло, глаза смыкаются — но переможем себя: этот напиток прогоняет сон и — зарождает болезни… что нужды! Ну, проснись, бренная, немощная природа!.. (Выпивает стоящий возле него стакан с опиумом). Но с чего начать? — Посмотрим эти бумаги: вот проект благотворительного заведения… (Читает). Прекрасно! — Сочинитель искренен; он действует не из тщеславия… Но что я вижу? Сколько препятствий ему предстоит? Этому доброму человеку не согнуть их. Надобно помочь ему… но как? Надобно опровергнуть все эти возражения, доказать, что они не имеют никакого основания, но для этого — для этого надобно написать целую книгу; я вижу по возражениям его противников, что они не имеют даже первоначального познания о предмете, против которого они восстают: для них надобно начинать с азбуки — а это дело должно быть готово завтра! Невозможно! Надобно будет объяснить это графу. Посмотрим далее. Доктор просит испытать в госпиталях изобретённое им лекарство против чахотки — посмотрим… Что я вижу? Несчастный врач! Он не знает, что в этом растении скрывается яд, самый разрушительный для человеческого организма… Что мудрёного? Химики ещё не открыли этого яда — и открыть ли им с их средствами!.. Надобно вразумить этого доктора — но как? Я ему должен говорить о таких понятиях, которые, может быть, ещё через сто лет, не прежде, будут известны людям… Чтобы истолковать им, чтобы доказать, что это растение пагубно для человека — надобно опровергнуть все нынешние мнения… Что же делать? Нет ли средства объяснить им?.. …Объяснить!.. Но для этого надобно начать с их понятий, начать говорить их языком… Надобно выучиться их языку… испытаем. (Развёртывает курс медицины). … Какой сбор нелепостей, неправильных наблюдений, ложных выводов! Ещё 20 лет — и ничего из того, что признаётся здесь за неоспоримую истину, не уцелеет… Бедные люди! Они дали названия вещам несуществующим, пропустили существенное, сами себе закрыли путь к истине тысячью имён, разделений, подразделений… полжизни надобно употребить, чтобы опровергнуть всё это, — и полжизни надобно употребить, чтобы выучиться говорить их языком! Ужасно! Ужасно!.. А между тем этот доктор ездит в дом к графу; он своим лекарством будет лечить Лидию, и я не найду средства спасти её от верной смерти! Нельзя ли стороною? Испытаем. (Работает). Но здесь ещё другие бумаги — что такое? Г. А. просит о чине, Г. Б. просит о награждении — представления к ордену, ещё, ещё, — всё то же, — ну! это всё может погодить… Эти господа не умрут, если не получат чина… но доктор, доктор! В простоте сердца, в уверенности сделать добро — каждый день кладёт грех на свою душу… (Задумывается). А это благотворительное заведение! Если я к утру не успею защитить его — оно погибнет… За что приняться? В этом участии, которое возбуждает во мне предложение доктора — не скрывается ли чувство эгоизма? Не одно ли желание спасти Лидию?.. От благотворительного заведения тысячи людей будут счастливы… Поспешим же окончить прежде это дело, (работает) а между тем доктор будет спокойно морить людей… Нет! Надобно прежде всего опровергнуть его мнение… Что делать! Одно должно доставить тысяче людей счастие… другое должно спасти тысячи же людей от верной смерти… А утро близко… Кто разрешит моё сомнение? О, как тяжка ты, человеческая одежда! (Пишет и с беспокойством переходит от одной работы к другой).
Мильтонов Люцифер. Вот и наш прилежный Сегелиель…
Астарот. Дальше… Дальше… Он почует нас…
Люцифер. Будь спокоен — он видит меня только тогда, когда я хочу, чтобы он меня видел… А! Он трудится над двумя важными делами… и как трудится — какое беспокойство в его душе, как он горит любовью к человечеству… Пылай! Пылай! Но вспомни, что на тебе человеческая одежда… Увидим, как-то успеешь в своём намерении… (Распростирает крылья над Сегелиелем).
Дух полудня. Живое или мёртвое тело ты передаёшь мне?
Дух полуночи. И живое и мёртвое вместе. Это собрат наш, но в мертвенной оболочке.
Дух полудня. Чем живёт он?
Дух полуночи. Любовью.
Дух полудня. Чем умер он?
Дух полуночи. Любовью! Он любит всё в этом мире; но любит и Люцифера. Чудное дело! Любовь, сострадание к людям влечёт его в вечную бездну. Несчастный, растерзанный злом человека, ропщет на благость Творца и, безумный, Его обвиняет!..
Дух полудня. О! Как Люцифер осквернил в нём и райское чувство?
Дух полуночи. Но это чувство томит Люцифера больше, чем все его страдания вместе… Внимай: в эту ночь я что-то чудное видел: падшие духи здесь собирались и в преступном совете трудились над глубоким, таинственным злом, — тлетворным туманом нечистые сны с изголовья людей поднимались, всё осквернялось в мыслях людей, поэт не находил вдохновенья и призрак тщеславья непрестанно ему в очи являлся, усталый учёный науку свою проклинал, супруг от подруги своей отвращался, созвездия крови над главами младенцев сливались — что замышляли падшие духи? Сетями они окружили собрата, любовь ли хотят переплавить в проклятье…
Дух полудня. Быть может — Сегелиелю спасенье!
Дух полуночи. Быть может, конечная гибель!
Дух полудня. Кто знает!..
Дух полуночи. Кто знает!..
Дух полудня. Что Земля?..
Дух полуночи. Ещё на мгновение подвинулась к Солнцу…
Дух полудня. Я тоже заметил…
Оба вместе. Долго! Долго!..
Сегелиель (просыпается). Какой странный сон… Но что я видел? Как будто собратья мои носились надо мною — шорох их крыльев разбудил меня… Они что-то говорили… они упоминали моё имя… имя Люцифера… Но что? Я не могу вспомнить… (Задумывается)… Нет, тщетно хочу я возобновить в моей памяти это сновидение… кажется, вот оно… — достиг — хочу удержать — всё рассыпается, как могильный пепел… О! Как тяжка ты, человеческая одежда… (Взглядывает с ужасом на часы). Уже полдень…
Секретарь. Граф просит Вас поскорее принести бумаги, которые он сегодня
должен везти…
Сегелиель (с отчаянием). Бумаги! Сию минуту…
Секретарь. Он говорит, что отдал вам вчера проект доктора…
Сегелиель. Не готово…
Секретарь. Записку против благотворительного заведения…
Сегелиель. Не кончено.
Секретарь. А пуще всего представления к наградам…
Сегелиель. Я за них и не принимался…
Секретарь. Помилуйте! Как это можно? Граф будет очень недоволен…
Сегелиель. Что делать! Невозможно: я работал до истощения сил… Одно дело доктора требует, по крайней мере, двухмесячной работы.
Секретарь. И, помилуйте — написали бы предложение составить комитет, и дело с концом…
Сегелиель. Комитет! Комитет! Я знаю ваши комитеты — им что за нужда, что выдумка доктора уморит сотню людей…
Секретарь. Однако же позвольте — у нас есть люди сведущие, опытные…
Сегелиель. Знаю я этих сведущих и опытных людей — много их грехов переходило через мои руки; не раз я не верил своим глазам, читая какое-нибудь умное имя под невыразимою глупостью… Есть для них личная выгода, они расшевелят всю преисподнюю; нет выгоды — и трава не расти…
Секретарь. А записка об уничтожении благотворительного заведения — кажется, тут была самая пустая работа.
Сегелиель. Пустая? Эта записка внушена бессмыслием и адскою злобою! Если сочинитель её восторжествует, тысячи людей не будут иметь пристанища, тысячи детей останутся без воспитания, без присмотра, на жертву нищете и разврату… По крайней мере неделю надобно для того, чтобы опровергнуть все хитрые доказательства, все коварные вычисления, которыми сочинитель умел прикрыть своё адское намерение…
Секретарь. Да помилуйте… Я, право, не понимаю — что вам до всего этого за дело? Ведь не вы отвечаете.
Сегелиель. Как не я?
Секретарь. Что вы ни напишите — решат другие; следственно, вы всегда в стороне… Лекарь будет морить людей, смело говорите: не я виноват; другие позволили уничтожить благотворительное заведение, — опять не я виноват, — другие приказали; а как залежались у вас бумаги, то тут вы виноваты, а не кто другой…
Сегелиель. Но как выпустить мне от себя дело, когда я ещё не вникнул в него, когда в нём открываются такие обстоятельства, которые прежде были неизвестны? Как взять это на свою совесть?..
Секретарь. А! Совесть! Какая здесь совесть… Тут дело не в совести, а в том, чтобы сбыть бумагу с рук поскорее — вот чем отличается деятельный чиновник. Послушайте! Мне вас жаль — право, душевно жаль — вы, молодой человек, недавно вступили в службу, и вижу я, занимаетесь рачительно, не жалея себя, не щадя здоровья: вы о всякой бумаге думаете, стараетесь защитить справедливость, даже, смешно подумать, заботитесь о ясности и чистоте слога! Послушайте совета здравой опытности: вы только мучите себя напрасно; дурно ли вы, хорошо ли напишете бумагу — это всё равно, это ни к чему вас не поведёт; дело не в том: надобно сбыть с рук бумагу — вот главное, и для этого есть различные средства. Посмотрите на меня, как я делаю: получу я дело — я, во-первых, обращаю внимание на то, нельзя ли как-нибудь передвинуть его к другому…
Сегелиель. Но если этот другой также…
Секретарь. Передаёт третьему…
Сегелиель. А если и этот третий…
Секретарь. Передаст четвёртому…
Сегелиель. Долго ли же дело будет бродить из рук в руки?
Секретарь. До тех пор, пока не сыщется добрая душа, которая пустит его в ход, а не то… оно само собою затеряется, т. е. так, исчезнет между руками — тогда тем лучше — Бог с ним.
Сегелиель. Но если, к несчастию, нельзя от себя сдвинуть дела, как вы говорите?..
Секретарь. В таком случае, если дело трудно, требуйте справок, объяснений — это и прибавит номер и протянет время; начальство будет видеть вашу деятельность и вместе вашу осмотрительность…
Сегелиель. А потом…
Секретарь. Потом может встретиться новое обстоятельство, которое потребует новых справок или, может случиться, даст предлог сдвинуть дело в другое место.
Сегелиель. Потом…
Секретарь. Потом, когда уже всё это не поможет, вы берёте дело, списываете его всё с начала до конца, для того чтобы начальство видело, что вы трудились, а в конце прибавляете несколько фраз, аршина в три длиною, в которые втиснете пять соображений, столько же уважений и отношений, так, чтобы было "суди, как хочешь ". Таким образом, сударь, вы живёте спокойно, напрасно не надрываетесь, бумаг у вас сходят тысячи, дела мало, ответственности никакой — вы получаете название расторопного чиновника — и дорога вам всюду открыта…
Сегелиель (вне себя). И вы не боитесь так бессовестно обманывать правительство? (Выбегает вон из комнаты).
Секретарь (один). Что такое? Обманывать… Ге! Ге! Да он — дурак. Вот они — выскочки-то, умники-то; ну что в них проку? Где вам? Вам ввек быть назади. Видишь — ещё размышляет да думает; вот погоди, приятель, — достанется тебе от графа; продержать представления — представления к наградам… эдак не долго навертишься — такие люди опасны, с ними пива не сваришь; послушай их: уменьшение дел, сокращение письмоводства — беспокойный человек! У него, пожалуй, к концу года половиною номеров будет меньше — тогда хоть в отставку выходи. (Разбирая бумаги). Эк бумаги измарал — посмотрим: «Записка о предложении доктора и проч. Часть 1-я: о действии первоначальных стихий на организм человека» — и! Какая дребедень! Да листов двадцать всё то же — ге! Ге! Да, он просто сумасшедший — вот они, умники-то, а чего доброго — ещё граф примет его резоны! Случись это с нашим братом — беда бы, да и только; да, авось, и ему это даром не пройдёт — может быть, раз спустят, а там как пойдёт над тем подумать да над другим подумать — тогда ваше сиятельство, даром, что вы нам не доверяете, и всё хлебные дела передаёте этому новичку — к нам же обратитесь, ваше сиятельство — да! К нам — куда им за нами? У нас всякое дело двадцать раз сквозь пальцы пройдёт и двадцать номеров лишних в отчёте прибавит, пока эти умники напишут вам одну маленькую страничку. Вишь! Обманывать правительство!.. Глупец! Однако ж надобно постараться свернуть шею этому невеже. Начнём с того, что разгласим, как он написал докладную записку о первоначальных стихиях… Ха! Ха! Ха! (Уходит).
Сцена 5.
правитьИндра (царь богов и повелитель небесного царства в ведизме, буддизме и индуизме, бог дождя и змееборец, бог войны, возглавляющий богов в их борьбе с демонами или титанами асурами, в гимнах «Ригведы» назван воздвигающим небеса). Опять хохот Люцифера смешал наши песни, потускнел свет горний, Невидимый скорбит о своих созданиях.
Вишну (хранитель мира, воплощающий ясность, уравновешенность, сознательность, одно из главнейших божеств индийского пантеона). Ты замечал ли? С некоторого времени горний свет тускнеет чаще и чаще. Страшная битва не кончилась, но крепчает…И создание близко к своей погибели.
Азраил (Азраель, в поздней семитической мифологии (у иудеев и мусульман) — ангел смерти, олицетворение смерти, освобождающий душу из оков плоти). Ты посещал мир вещества, ты делил скудный хлеб человека. Вишну, поведай мне тайну этой битвы. Где начало? Где конец её? Долго ли она будет нарушать наслаждения рая?
Вишну. Здесь, в средоточии Вселенной, рассказ об этой тайне потрясёт все миры и поразит их обитателей всеми ужасами природы. Видишь ли, там, далеко, кружится перегоревшая планета, там нашим словам нечего будет разрушать.
Азраил. Как печально это жилище прежде живых тварей. Нет ни тени жизни, ни былья даже… Растопленные металлы смешаны с угольными глыбами, между ними груды спёкшейся извести как будто саваном облачают эту планету, это останки её обитателей, их было, вероятно, бесчисленное множество, и нет их, как будто не бывали.
Вишну. Люцифер недаром пролетал здесь…
Азраил. Люцифер! Люцифер! Неужели ему суждено истребить всю Вселенную?
Вишну. Если человек этого захочет…
Азраил. Человек! Но зачем он желает своей погибели?
Вишну. Внимай великую тайну, в человеке сокрыта высочайшая из сил: сила, равная творческой силе Ахура. Он посредник в споре между силой блага и силою зла, от его решения зависит уничтожение того или другого Люцифер, как первый из серафимов, знал эту тайну. Тогда ещё, когда мы не были созданы, он оглянулся вокруг себя. Мысль овладеть могуществом Вечного тогда же зародилась в преступном духе. Едва он отвратил лицо своё от Него, как изверженный с престола своего десницею Вечного полетел в неизмеримую бездну, беспрестанно кружась в воспоминание своего преступного движения. Озлобленный, он прибыл к человеку, что бы сделать его своим союзником и вместе восстать против Зиждителя. Человек, не зная всей важности своего участия, был в нерешительности, щедроты Всевышнего трогали его сердце и препятствовали предаться духу Тьмы. Тогда Люцифер, что бы показать человеку власть свою, проник во всю природу и заразил все зародыши жизни. Он посеял в одном роде вражду к другому, соединил существование с истреблением другого, он затмил глаза человека, что бы сей не познал силы, в нём самом заключающейся, убоялся бы могущества Люцифера и предался бы ему. До сих пор человек в нерешительности, до сих пор не преклоняется ни на ту, ни на другую сторону, и борьба длится, свет горний тускнеет, и Невидимый скорбит, взирая на своё создание.
Сцена 6.
правитьСегелиель. Это ты? Собрат мой! Века протекли, а я не видел, я не лобзал тебя!
Азраил. Я послан к тебе, но не облегчить твою долю! Сердце моё страждет, оно не понимает твоего сердца! Долга ли тьма для тебя? Скоро ль рассвет?
Сегелиель. Я страдаю.
Азраил. Сладкая весть! Страдание испугает тебя.
Сегелиель. Я человек, Азраил!
Азраил. Чем сильнее твоё страдание, тем скорее искупление.
Сегелиель. Но за что я страдаю? Я?.. Я, может, заслужил это. Но человек, но люди, покрывающие кору земную, — зачем страдают они?
Азраил. Разве не знаешь, что они сами виноваты в своих страданиях?
Сегелиель. Зачем виновны они?
Азраил. Они не понимают цели жизни своей.
Сегелиель. Зачем не понимают они?
Азраил. Слаб их рассудок и слабо смирение!
Сегелиель. Зачем слаб их рассудок?
Азраил (улетая). О Сегелиель, ещё далека минута твоего искупления!
Часть 2.
правитьСцена 1.
правитьСегелиель. Лидия. Графиня. Князь.
Музыка гремит. Толпа танцует. Теснота и духота.Сегелиель. И опять я на балу, скучно, грустно… Может быть, сегодня удастся свести концы для моих намерений… Я увижу князя… Я скажу ему… Я увижу графа… Я объясню ему… Несчастный, я увижу Лидию, может быть, спасу её…
Один из охотников (волочась за амазонкою). Вы сегодня прелестны. Как вам идёт ваш воинственный вид!
Амазонка (с коричневым духовым ружьём, ломаясь, как кокетка дурного тона). Я сегодня в дурном расположении духа, развеселите меня, вы меня уверяли, что здесь много дичи… Смотрите же, не обманули ли вы меня? У кого мой патронташ, осмотрите, в исправности ли он.
Другой охотник. Будьте спокойны… Всё готово. Вот 20 пар морщин, вот сотни веснушек, вот ящик с жёлтыми щеками, вот красные пятна…
Несколько голосов в толпе. Послушайте, чем стреляет эта амазонка! Морщинами, веснушками… (Смеются). Не знаете ли вы, кто эти маски? О, это барон… Нет, это англичане… Это французы… Можно узнать по выговору… Я знаю, кто, но не могу сказать… Это какие-то шалуны… Послушайте, послушайте их.
Сегелиель (подходя, про себя). Опять здесь и Люцифер, и Астарот, и Асмодей. Они что-то здесь замышляют. (Люциферу, неземным языком). Что ты здесь делаешь?
Люцифер (тем же языком). Ты видишь, мы по обыкновению на охоте. Вместо того, что бы бродить по свету, мы нашли, что гораздо лучше разом настрелять этих недогадливых пташек. (Астароту). Не упускайте времени: вот толпа насела на мороженное… Станьте вот против этого открытого окошка, отсюда не дадите промаха.
Сегелиель. Какое несчастье! Бедные! Пойти, предупредить их… (Мешается в толпу дам, стоящих против открытого окошка, вокруг стола с мороженным, уговаривает: кого отойти от окошка, кого отказаться от мороженного).
Люцифер (Астароту). Вот смотрите: вот, видите блондинку. Она, собираясь сюда, очень сердилась на свою горничную, и до сих пор ещё не прошло её сердце.
Астарот. Скорее, скорее… Дюжину веснушек. (Стреляет из ружья).
Люцифер. А вот эта брюнетка — она мне много досаждает: она слишком добра и умна.
Астарот. Скорее, скорее, вечное здоровье… (Стреляет).
Люцифер (тихо). И добрую горячку. (Громко). Вот фешенебель (проще говоря, светский человек, франт) волочится за моей красавицей… Много грехов на его душе…
Астарот. Подагру!.. Скорее! (Стреляет).
Люцифер (тихо). Вот кокетка, выигравшая приз.
Астарот. Большое красное пятно и скорее… (Стреляет).
Люцифер. Ах, сделайте милость, этого юношу, он слишком умён и добр.
Астарот. Чины и богатство. (Стреляет).
Люцифер (тихо). И летучую чахотку.
Астарот (тихо). А нельзя ли эту Лидию, она слишком хороша собою, и мне завидно: нельзя ли ей хоть быстротечную лихорадку?
Люцифер (тихо). Нет, нельзя, её надобно оставить для Сегелиеля.
Астарот (тихо). Куда же девать мне мой выстрел? А, вот свеженькое личико… (Стреляет).
Люцифер (громко). Ах! Что вы сделали? Это самое доброе существо в целом мире, достанется нам за вас. Впрочем, тем лучше.
Астарот (тихо). А вот эту графиню Элизу, влюблённую в Сегелиеля, она не довольно уважает меня.
Люцифер (тихо). Пожалуй, только не слишком.
Астарот. Только немножко желтизны и пару морщин, это почти холостой заряд. (Стреляет).
Сегелиель (самому себе). Сколько зла! Как спасти этих несчастных? Сказать, что здесь Астарот, Люцифер, что все их злые слова — не шутка, но кто мне поверит? (Вмешавшись в толпу, подходит то к одному, то к другому). Остерегитесь, всем грозит подагра, всем чахотка, всем лихорадка.
Толпа. Как можно так говорить?! Здесь нет ничего забавного, это неприятная шутка! Неужели это острота?..
Несколько голосов. Как мне надоели эти маски!.. Как милы эти маски!.. Какая злость! Какая глупость!.. Сколько остроумия!.. Всё одно и то же… Как это ново, как это старо… Это, верно, баронесса… Она охотница до стрельбы. Можно ли, что б баронесса выдумала такую пошлость!..
Люцифер (Астароту). Баронесса! Нас узнали: нам надобно или снять маски, или ехать.
Астарот (ломаясь). Едемте, я устала.
Голос в толпе. Мадам! Один тур вальса…
Сцена 2.
править1-ый прохожий (другому). До которого часу вы остались?
2-ой. До четырёх.
1-ый. Прехорошенький бал.
2-ой. Прехорошенький.
1-ый. Говорят, много дам простудилось…
2-ой. И дам, и кавалеров. Что за охота была открывать окошко возле буфета.
1-ый. Да ведь какая духота!.. Там только и дышать было можно.
1-ая. Да, кому он ни сказал, так и случилось. У Биби лихорадка, у Жана подагра, у Мими горячка.
2-ая. Этот Сегелиель предурной человек. Какие у него глаза!
3-тья. Как я не люблю этого человека!
4-вёртая. Во всё вмешивается, за всё хватается.
5-ая. Большой педант.
2-ая. Что всего хуже, у него дурной глаз, он жетатор.
6-ая. И большой интриган. Человек неприятный.
7-ая. О нет! Он добрый малый, просто мечтатель. Это, знаешь, люди, которые всё чего-то хотят, чего сами не знают.
Другой прохожий. Уверяю вас, что он под видом филантропии хочет себе хорошего места. Мне вот этот почтенный граф всё рассказывал, он его знает.
1-ый. И добьётся.
2-ой. И добьётся!
1-ый (тихо). Баронесса ему очень покровительствует.
2-ой. Баронесса?! В самом деле!.. Хо-хо!
1-ый. Хо, хо, хо!
Сцена 3.
правитьСегелиель (с двумя молодыми людьми говорит с графом). Напрасно вы думаете, что неспособны к этому делу, уверяю вас, что для человека нет ничего невозможного.
Один из молодых людей. Но скажите, где же найти время для всего? Я теперь учусь юриспруденции, я должен знать языки, учиться танцевать, ездить в манеж, где же мне найти ещё время для…
Сегелиель. Да! Времени-то мало, это правда, но от того и надобно спешить, надобно бросить это убийственное равнодушие ко всему, которое заражает новые поколения, верьте мне: одна наука объясняет другую, так помогает одна другой и объясняет так путь человеку, что тот в сотню раз больше узнает, чей взор не заключён в тесные пределы какого-нибудь одного отдельного предмета, одного члена природы… Надобно только прилежание, прилежание, доходящее до энтузиазма, или энтузиазм, доводящий до прилежания.
Люцифер (встречаясь с ними). Браво! Сегелиель всем читает лекцию о прилежании, не верьте ему, всё на свете дело таланта, вдохновения, у кого нет таланта, тот, не учась, всё знает, у кого нет таланта, тот хоть лбом стену пробей, ничего не будет. Да и к чему прилежать в сём столь превратном свете?
Один из молодых людей. Господин Сегелиель советует нам заниматься искусствами, физическими науками…
Люцифер. Для чего, я бы желал знать? Какая от того польза? Наука притупляет ум и холодит сердце. Я не знаю никого глупее на свете, как учёного; заметьте: учёный всегда бывает глуп, легковерен, суеверен. А зачем вам искусства? Больше ли вам будет нравиться музыка и Беллини (Винченцо Б. (1801—1835 гг.) итальянский композитор, автор ряда известных опер), когда вы узнаете, как составляются аккорды, как располагаются инструменты, будете ли вы больше восхищаться картинами, когда узнаете составление красок? Всё это вздор. Разве художник чувствует головою, а не сердцем? Надобно брать жизнь, как она есть, ничего не знать, ничего не испытывать, ни к чему не стремиться и всем наслаждаться.
Сцена 4.
правитьМолодой человек. Моего друга, честного, набожного человека, который все свои деньги употреблял на образование детей, постигло несчастье. С купчею сгорел дом и всё его имение. За что же Бог его наказывает?
Люцифер (в глубине, Сегелиелю). Что здесь действовало, благость или всемогущество?
Сегелиель (невольно отвечая на вопрос Люцифера). Бог всемогущ.
Молодой человек. Вы не отвечаете на мой вопрос: вы предполагаете Его правосудным? Где же правосудие, я спрашиваю?
Люцифер (так же). Всемогущество не есть правосудие!
1832 г.
Примечания
правитьГПБ, архив В. Ф. Одоевского, переплет № 80, лл. 28—34, автограф.
Впервые напечатано: альманах «Сборник на 1838 год, составленный из литературных трудов: А. К. Бернета, В. А. Владиславлева, князя П. А. Вяземского, А. П. Глинкиной, Ф. Н. Глинки, Е. П. Гребенки, Э. И. Губера, П. П. Каменского, И. И. Козлова, А. В. Кольцова и других». — СПб, «Типография А. Воейкова и Ко», 1838 г.
"Вестник Российского университета Дружбы Народов), № 3, 1998 г. С. 85 — 120. Публикация Коренькова А. В.
Воспроизводится по изданию: Одоевский В. Ф. Пёстрые сказки; Сказки дедушки Иринея. — М.: Худож. лит., 1993. — (Серия «Забытая книга»). — ISBN 5-280-01587-3. — Текст, с. 233—246; коммент., с. 269—270.
Одоевский В. Ф., «Необойдённый дом», М., «Сказочная дорога», 2019 г. Текст, с. 418—432, 439—447, коммент., 551—555. Составление, вступительная статья и примечания Грекова В. Н.
Написан отрывок в 1832 г. Первоначально Одоевский собирался напечатать его в пушкинском «Современнике». Но Пушкину он не очень понравился. В начале апреля 1836 г. он сообщал автору: «О „Сегелиеле“ что-то задумалась цензура. Но я не очень им доволен — к тому же как отрывок он в печати может повредить изданию полного вашего произведения». (Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. X., Л., 1979 г., с. 445).
Ознакомившись по рукописи с другими частями «Сегелиеля», П. Н. Сакулин сделал вывод, что замысел Одоевского состоял в том, чтобы «связать небо и землю, перебросить между ними мост». Автор "как бы пытается воспроизвести всю мистическую концепцию истории человечества "(Сакулин П. Н. «Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский», М., 1913. т. 1, ч. 2, с. 52). Действительно, уже в прологе к "Психологической комедии "(или «Земной комедии» — Одоевский по-разному определял жанр своего произведения) изображается падение духов, отторгнутых от Бога. «Пролог» «Сегелиеля» происходит в «бесконечном пространстве между светилами», где «низверженные духи падают в беспрерывном кружении», сквозь «вечную тьму, не освещаемую даже горящими кометами»: «уже несчетные тысячи веков длится их падение». Возгласы падающих духов («несколько голосов в отдалении») открывают сцену, и диалог между властителем духов Люцифером и его приближенным Сегелиелем составляет ее содержание. Конфликт комедии основан на столкновении Сегелиеля, сочувствующего людям, и Люцифера, презирающего их. В наказание Люцифер посылает Сегелиеля на Землю. Этим оканчивается Пролог. В публикуемом в настоящем издании отрывке Сегелиель выступает уже в роли чиновника. И на этом поприще он пытается служить людям. Вскоре после выхода «Сегелиеля» на него отозвались «Литературные прибавления к Русскому инвалиду» на 1838 г., № 169. Неизвестный рецензент писал, что автор «хотел слить в один фокус все филантропические мечты нашего века и противоположить их действительным условиям жизни; словом, сделать для филантропии, этого рыцарства нашего времени, то, что сделал Сервантес для рыцарства, филантропии своего века, изобразив его благородную и смешную стороны»… "Основная мысль его (отрывка. — В. Г.) почерпнута из глубины души человеческой, которая недостижима для литературной черни, и представляет обширное поле воображению и чувству "(цит. по: Сакулин П. Н., Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 67). Сегелиель как тип героя, как падший ангел, восходит скорее всего к «Аббаддоне» из одноимённой повести Н. А. Полевого (см. подробнее: там же, с. 53 и далее). Очевидны источники замысла Одоевского, подтолкнувшие его к созданию данного произведения. Это и «Мессиада» Ф. Г. Клопштока, и «Дон Кихот» Сервантеса. Отдельные сцены заставляют вспомнить «Фауста» И. В. Гёте, «Потерянный рай» Дж. Мильтона, «Каина» Д. Байрона, «Хромого беса» Р. Лессажа, творчество Данте Алигьери и сказку «Бельфегор» его соотечественника Н. Макиавелли, и немецких мистиков, и Л. К. Сен-Мартена, и Д. Пордеджа, «Аббадону» В. А. Жуковского, не говоря уже о повести Полевого. Однако поверхностные, тем более указываемые самим автором аналогии не то что бы ложны — но не раскрывают всех смыслов произведения. Читатель обращает прежде всего внимание на название драмы и на имя её главного героя. По мнению А. В. Коренькова, имя Сегелиель восходит к «табуированному» имени Зазаил (или Маллаки-Тауз (Тавус)), падшему ангелу в мифологии и теологии курдов-езидов. Зазаил, как и Сегелиель, дважды изгнанник. Он возроптал на Бога и был свержен в ад. Но и там он не утратил своей любви к людям. Скептицизм по отношению к Творцу он не утратил, но, напротив, приобрёл желание исправить, изменить сам ад, то есть его владыку Люцифера. Тот в наказание изгоняет Зазаила на Землю. По преданию езидов, Зазаил должен быть (в отличие от Люцифера) прощён, а может быть, это прощение уже состоялось.
Идея «Сегелиеля» в том, что несовершенство мира, кажущееся очевидным, на самом деле мнимое. Но понять это можно только на уровне Абсолюта, Абсолютного знания, доступного лишь одному Творцу. Все остальные должны только верить в Божественное предопределение, слушаться Творца и ждать разъяснений в Конце мира.
Ознакомившись по рукописи с «Сегелиелем», П. Н. Сакулин сделал вывод, что замысел Одоевского состоял в том, что бы «связать Небо и Землю, перебросить между ними мост». Автор «как бы пытается воспроизвести всю мистическую концепцию истории человечества» (см. Сакулин П. Н., «Из истории русского идеализма», Т. 1, ч. 2. М., «Сабашниковы», 1913 г. С. 52).