Святые души (Аверченко)/ДО
| ← Функельман и сын | Святыя души | Жёлтая простыня → |
| Изъ сборника «Чернымъ по бѣлому». Опубл.: 1913. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чернымъ по бѣлому. Разсказы. — С.-Пертербургъ, 1913. — az.lib.ru |
Бываютъ такіе случаи изъ жизни, въ которыхъ очень трудно признаться.
I
правитьСегодня утромъ я, развернувъ газету и пробѣгая отъ нечего дѣлать отдѣлъ объявленій, наткнулся на такую публикацію:
«Натурщица — прекрасно сложена, великолѣпное тѣло, предлагаетъ художникамъ услуги по позированію».
— Хи-хи, — засмѣялся я внутренне. — Знаемъ мы, какая ты натурщица. Такая же, какъ я художникъ…
Потомъ я призадумался.
— Поѣхать, что-ли? Вообще, я человѣкъ такой серьезный, что мнѣ не мѣшало бы повести образъ жизни немного полегкомысленнѣй. Живутъ же другіе люди, какъ бабочки, перепархивая съ цвѣтка на цвѣтокъ. Самые умные, талантливые люди проводили время въ томъ, что напропалую волочились за женщинами. Любовныя исторіи Бенвенуто Челлини, фривольныя похожденія геніальнаго Байрона, автора глубокихъ, незабываемыхъ шедевровъ, которые останутся жить въ вѣкахъ… Извозчикъ!!
Въ глубинѣ большого мрачнаго двора я отыскалъ квартиру номеръ седьмой и позвонилъ съ нѣкоторымъ замираніемъ сердца.
Дверь открыла угрюмая горничная — замкнутое въ себѣ существо.
— Что угодно?
— Голубушка… Что, натурщица, вообще… здѣсь?
— Здѣсь. Вы художникъ? Рисовать?
— Да… я, вообще, иногда занимаюсь живописью. Вы скажите тамъ… Что, вообще, молъ, все будетъ, какъ слѣдуетъ.
— Пожалуйте въ гостиную.
Черезъ минуту ко мнѣ вышла прекрасно-сложенная красивая молодая женщина въ голубомъ пеньюарѣ, который самымъ честнымъ образомъ обрисовывалъ ея формы. Она протянула мнѣ руку и привѣтливо сказала:
— Вы на счетъ позироваванія? Да? Художникъ?
«Пора переходить на фривольный тонъ», — подумалъ я.
— Художникъ? Ну, что вы! Хе-хе! Откуда вы могли догадаться, что я художникъ?
Она засмѣялась.
— Вотъ тебѣ разъ! A зачѣмъ бы вы тогда пришли, если не художникъ. Въ академіи?
— Нѣтъ, не въ академіи, — вздохнулъ я. — Не попалъ.
— Значить, въ частной мастерской. У кого?
Я общительно погладилъ ея руку.
— Какая вы милая! A вотъ догадайтесь!
— Да какъ же можно догадаться… Мастерскихъ много. Вы можете быть и y Сивачева, и y Гольдбергера, и y Цыгановича. Положимъ, y Цыгановича скульптура… Ну, еще кто есть?… Перепалкинъ, Демидовскій, Стремоуховъ… У Стремоухова, да? Вижу по вашимъ глазамъ, что угадала.
— Именно, y Стремоухова, — подтвердилъ я. — Конечно, y него.
Она оживилась.
— А! У Василья Эрастыча! Ну, какъ онъ поживаетъ?
— Да ничего. Пить началъ, говорятъ.
— Началъ? Да онъ, кажется, лѣтъ двадцать, какъ пьетъ.
— Ну? Эхъ, Стремоуховъ, Стремоуховъ! A я и не зналъ. Думалъ сначала: вотъ скромникъ.
— Вы ему отъ меня кланяйтесь. Я его давно не видала… Съ тѣхъ поръ, какъ онъ съ меня «дѣвушку со змѣей» писалъ. Я вѣдь давно позирую.
— Да вы серьезно позируете? — печально спросилъ я
— То есть, какъ серьезно? A какже можно иначе позировать?
— Я хотѣлъ сказать: не устаете?
— О, нѣтъ. Привычка.
— И, неужели, совсѣмъ раздѣваетесь?
— Позвольте… А то какже?
— Какже? Я вотъ и говорю: не холодно?
— О, я позирую только дома, a y меня всегда 16 градусовъ. Если хотите, мы сейчасъ можемъ поработать. Вамъ лицо, бюстъ, или тѣло?
— Да, да! Конечно!! Съ удовольствіемъ. Я думаю — тѣло. Безъ сомнѣнія, тѣло.
— У васъ ящикъ въ передней?
Какой… ящикъ?
— Или вы съ папкой пришли? Карандашъ?
— Ахъ, какая жалость! Вѣдь я забылъ папку-то. И карандашъ забылъ.
Я помедлилъ немного и сказалъ, обращая мысленно взоры къ своимъ патронамъ: Байрону и Бенвенуто Челлини:
— Ну, да это ничего, что съ пустыми руками… Я..
— Конечно, ничего, — засмѣялась молодая женщина. — Мы это сейчасъ устроимъ. Александръ!! Саша!
Дверь, ведущая въ сосѣднюю комнату, скрипнула… Показалось добродушное лицо молодого блондина; въ рукѣ онъ держалъ палитру.
— Вотъ, познакомтесь: мой мужъ. Онъ тоже художникъ. Саша! твой разсѣяный коллега пришелъ меня писать и забылъ дома не только краски и холстъ, но и карандашъ и бумагу. Охъ, ужъ эта богема! Предложи ему, что нибудь…
Я испугался:
— Да что вы! Мнѣ неловко… Очень пріятно познакомиться… Я ужъ лучше домой сбѣгаю. Я тутъ… въ трехъ шагахъ. Я… какъ это называется…
— Да зачѣмъ же? Доска есть, карандаши, кнопки бумага. Впрочемъ, вы, можетъ быть, масломъ хотѣли?
— Масломъ. Конечно, масломъ.
— Такъ пожалуйста! У меня много холстовъ на подрамникахъ. По своей цѣнѣ уступлю. Катя, принеси!
Эта проклятая Катя успѣла уже раздѣться, безъ всякаго стѣсненія, будто она одна была въ комнатѣ. Сложена она была, дѣйствительно, прекрасно, но я почти не смотрѣлъ на нее. Шагала она по комнатѣ, какъ ни въ чемъ не бывало. Ни стыда y людей, ни совѣсти.
Тяжесть легла мнѣ на сердце и придавила его.
— Поколотитъ онъ меня, этотъ художественный назойливый болванъ, — подумалъ я печально. — Подумаешь, жрецы искусства!
Катя притащила ящикъ съ красками, холстъ и еще всякую утварь, въ которой я совершенно не могъ разобраться.
Мужъ ея развалился на диванѣ и, глядя въ потолокъ,. закурилъ папироску, a она отошла къ окну.
— Поставьте меня, — сказала эта безстыдница.
— Сами становитесь, — досадливо проворчалъ я.
Она засмѣялась.
— Я же не знаю, какая вамъ нужна поза.
— Ну, станьте такъ.
Я показалъ ей такую позу, принявъ которую, она черезъ минуту должна была замертво свалиться отъ усталости.
Но эта Катя была выкована изъ стали. Она стала въ позу и замерла…
II
править— Что вы дѣлаете? — удивленно сказалъ мужъ Саша. — Вы не изъ того конца тюбика выдавливаете краску.
— Вы увѣрены? — нагло засмѣялся я. — Покойный профессоръ Якоби совѣтовалъ выдавливать краску именно отсюда. Тутъ она свѣжѣе.
— Да вѣдь краска будетъ сохнуть!
— Ничего. Водой послѣ размочимъ.
— Водой?… Масляную краску?!
— Я говорю «водой» въ широкомъ смыслѣ этого слова. Вообще — жидкостью… Вотъ странная вещь, — перебилъ я самъ себя. — Всѣ краски y васъ есть, a тѣлеснаго цвѣта нѣтъ.
— Да зачѣмъ вамъ тѣлесный цвѣтъ? Такого и не бываетъ.
— Вы такъ думаете!? Въ… Художественныхъ письмахъ Александра Бенуа прямо указывается, что тѣло лучше всего писать тѣлеснымъ цвѣтомъ.
— Позвольте… Да вы писали когда-нибудь масляными красками?
— Сколько разъ! Разъ десять, если не больше.
— И вы не знаете смѣшенія красокъ?
— Я-то знаю, но вы, я вижу, не читали многотомнаго труда члена дрезденской академіи искусствъ, барона Фокса, «Искусство не смѣшивать краски».
— Нѣтъ, этого я не читалъ.
— То-то и оно. A что же тутъ нѣтъ кисточки на концѣ? Одна ручка осталась и шишечка…
— Это муштабель. Неужели, вы не знаете, что это такое?
— Я-то знаю, но вы, навѣрное, не читали «Записокъ живописца» Шиндлера-Барнай, въ которыхъ… Впрочемъ не будемъ отрываться отъ работы.
— Подвигается? — спросилъ Саша.
— Да… понемногу. Тише ѣдешь, дальше будешь, какъ говорится. Саша всталъ и взглянулъ изъ-за моего плеча на холстъ.
— Гм!
— Что? Нравится?
— Это… очень… оригинально. Я бы сказалъ — даже не похоже.
— Бываютъ разныя толкованія, — успокоилъ я. — Золя сказалъ: «Жизнь должна преломляться сквозь призму міровоззрѣнія художника».
— Такъ-то оно такъ… Но вы замѣчаете, что y нея грудь — на плечѣ?
— Такъ на своемъ же, — резонно возразилъ я.
— Странный раккурсъ.
— Вы думаете? Этотъ? Я его сдѣлаю пожелтѣе.
— Причемъ тутъ «желтѣе». Раккурсъ отъ цвѣта не зависитъ.
— Не скажите. Покойный Куинджи утверждалъ противное.
— Гм!.. Можетъ быть, можетъ быть… Вы не находите, что на лѣвой ногѣ одинъ палецъ немного… лишній?..
— Гдѣ? Ну, что вы! Разъ, два, три, четыре, пять… шесть… А! Это тѣнь. Это я тѣнь такъ сдѣлалъ… Впрочемъ, можно ее и стереть.
— Конечно, можно. Только вы напрасно все тѣло пишете индѣйской желтой.
— «Вотъ оселъ-то» подумалъ я. — «Тѣлесной краски, говоритъ, нѣтъ, a потомъ самъ-же къ цвѣту придирается».
— Я вижу, — саркастически замѣтилъ я, — что вамъ просто моя работа не нравится.
— Помилуйте, — деликатно возразилъ Саша. — Я этого не говорю. Чувствуется исканіе… новыхъ формъ. Рисунокъ, правда, сбитъ, линія хромаетъ, но… Теперь, вообще, вѣдь, всюду рисунокъ упалъ.
И онъ, съ неожиданной откровенностью, закончилъ:
— Сказать вамъ откровенно: сколько я ни наблюдаю — живопись теперь падаетъ. Мою жену часто приходятъ писать художники. Вотъ такъ же, какъ вы. И что же! У меня осталось нѣсколько ихъ карандашныхъ рисунковъ, по которымъ вы смѣло можете сказать, что живописи въ Россіи нѣтъ. Мнѣ это больно говорить, но это такъ! Поглядите-ка сюда!
Онъ вытащилъ изъ угла огромную папку и сталъ показывать мнѣ листъ за листомъ.
— Извольте видѣть. Съ самаго перваго дня, какъ жена помѣстила объявленіе о своемъ позированіи — къ намъ стали являться художники, но что это все за убожество, бездарность и безпомощность въ рисункѣ! О колоритѣ я уже не говорю! Полюбуйтесь! И эти люди — адепты русскаго искусства, призванные насаждать его, развивать художественный вкусъ толпы. Одинъ молодецъ — вы видите — рисуетъ лѣвую руку на полъ-аршина длиннѣе правой. И какъ рисуетъ! Ни чувства формы, ни понятія о раккурсѣ! Такъ, ей Богу, рисуютъ гимназисты перваго класса! У этого голова сидитъ не на шеѣ, a на плечѣ, животъ спустился на ноги, a ноги — найдите-ка вы, гдѣ здѣсь колѣно? Вы его днемъ съ огнемъ не сыщете. И вѣдь пишутъ не то что зеленые юноши! Большею частью люди на возрастѣ или даже старики, убѣленные сѣдинами. Какъ они учились? Каковъ ихъ художественный багажъ? Вы не повѣрите, какъ все это тяжело мнѣ. Мы съ женой искренно любимъ искусство, но развѣ это — искусство? !
Дѣйствительно, никогда мнѣ не приходилось видѣть большаго количества уродовъ, нарисованныхъ безпомощной рукой пьянаго или ребенка: искривленныя ноги, вздутые животы, глаза, вылѣзшіе на лобъ, и губы, тянущіяся наискось отъ уха къ подбородку.
Бѣдная Катя!
Я бросилъ косой взглядъ на свой этюдъ, вздрогнулъ и сказалъ съ тайнымъ ужасомъ:
— Ну, я пойду… Докончимъ это когда-нибудь… послѣ…
Саша ушелъ въ свою комнату. Катя закуталась въ халатикъ, подошла къ моему этюду, и вдругъ — залилась слезами.
— Что съ вами, милая? ! Что такое?
— Я не понимаю: зачѣмъ онъ меня успокаиваетъ, зачѣмъ деликатничаетъ! Кто?
— Саша. Я сама вижу, я все время, на всѣхъ рисункахъ вижу, какая я отвратительная, безобразная. A онъ говорить: «нѣтъ, нѣтъ — ты красива, a только тебя не умѣютъ рисовать». Ну, предположимъ, одинъ не умѣетъ, другой, третій, но почему же — всѣ?!!