В. М. Дорошевич
правитьСвятая неделя в Севилье
правитьИсточник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том V. По Европе. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905.
Как будто средние века тучей проходят над Севильей, — и тень их покрывает весёлый, радостный, смеющийся солнцу город.
Весь город в трауре. Мужчины в чёрном. Женщины в чёрных мантильях имеют вид монахинь. Ни цветка в волосах в эти дни печали.
Езда по городу воспрещена.
В церквах молчат органы, молчат колокола.
Там, здесь, по всему городу раздаются похоронные марши.
От этого безотрадного рыданья флейт и валторн нет спасения, некуда бежать в этом лабиринте узеньких улиц, который называется Севилья.
Из каждой трещины, называемой улицей, несутся эти плачущие звуки.
Мы стоим на одной из площадей.
Из узенькой улицы показывается шествие, страшное и странное в наше время.
Сверкая на солнце шлемами, латами, копьями, мечами, щитами, идёт центурия римских солдат.
Несут римское знамя.
— S. P. Q. R.
Осенённое орлом.
За центурией, по два в ряд, с зажжёнными свечами, идут «братья», члены конгрегаций, в длинных одеждах, в высоких остроконечных колпаках, с закрытыми лицами. Сквозь маленькие отверстия видны только глаза.
Они идут бесконечною процессией медленно, величественно, влача по мостовой свои саженные шлейфы, наклонив длинные свечи, образовав над улицей остроконечный свод с пылающим гребнем.
Это молчаливое шествие бесконечно.
Сколько ни видно вдали улицу, — по всей по ней сверкают красные огоньки, в которых есть что-то зловещее при ярком свете солнца.
Что за странное зрелище!
Словно нас вернули ко временам святейшей инквизиции — это шествие идёт к пылающим кострам,
Эти «братья» в длинных одеждах похожи на привидения.
Словно привидения средних веков разгуливают по Севилье.
Наконец, показываются священники, мальчики, размахивающие кадилами.
И за ними, в кадильном дыму, освещённая сотнями свечей, словно звёздами, убранная букетами цветов, в длинной чёрной мантии, под балдахином, — статуя Мадонны.
Её руки сложены с мольбою, на прекрасном лице скорбь и страдание. На щеках, как брильянты — сверкают слёзы.
А в глубине другой улицы над толпою движется, за бесконечной процессией другая скульптурная группа.
Голгофа.
Нечеловеческая. мука на лице умирающего Христа. Потоки крови струятся по лицу, по обнажённому телу, из пронзённых рук, ног.
Раскрашенное изображение движется, вздрагивает, и настоящий ужас охватывает вас.
Изображение как будто подёргивается в последних судорогах умирающего, а струйки крови на дрожащем теле рдеют в лучах заходящего солнца.
Кровь кажется живой.
За статуей один из истязающих себя братьев несёт на плече огромный крест, как несли его приговорённые к казни.
У некоторых древко креста круглое. Те, кто хочет истязать себя сильнее, несут кресты с четырёхугольным древком, с острыми краями, чтоб резало плечо.
За священной группой идёт военный оркестр, наигрывая похоронные марши.
Плачут флейты, рыдают валторны, тихо всхлипывают кларнеты.
И весь город, погружённый в траур, наполненный рыдающими звуками, кажется охваченным казнями и похоронами.
Процессии движутся одна за другой без конца.
И куда бы ни взглянули, — везде над толпой движутся страшные фигуры.
Везде страдание, ужас, смерть, мучения и кровь, кровь, кровь без конца.
Здесь раскрашенная скульптурная группа «Бичевание Христа». По другой улице вам движется навстречу изнемогший, падающий под тяжестью креста, Христос и Симеон Киринеянин, поддерживающий крест.
Там снятие со креста. Измученное, окровавленное тело, повисшее на узких белых полотнах.
Эти страшные процессии начинаются в среду и кончаются в пятницу.
Севильский собор тёмен и мрачен в это время.
Нет ничего сумрачнее этого колосса во время святых дней.
Все алтари и окна над ними завешены тёмно-фиолетовыми занавесями.
Кой-где во тьме мерцают огни.
И тьма собора полна ропота и шума.
Словно волны приливают и отливают, шумя камешками берега.
Едва кончается служба в одном приделе, начинается в другом.
Толпы народа приливают, отливают, как волны, шурша по каменным плитам.
Беспрестанно среди толпы, стоящей на коленях, с зажжёнными свечами, с заунывным пением в нос, в траурных одеяниях, переходят процессии от алтаря к алтарю.
С начала недели по всем перекрёсткам расклеены объявления:
«В четверг омовение ног».
Объявления кончаются советом непременно посылать детей.
Присутствовать при этом поучительном зрелище.
Омовение ног совершается во всех церквах и бесчисленных монастырях Севильи, но главное торжество, конечно, в соборе.
Перед главным алтарём, на высоком помосте, сидели двенадцать стариков, выбранных среди нищих Севильи.
Все в длинных чёрных мантиях, с белыми полотенцами через плечо.
Из алтаря, окружённый патерами и служками, вышел прелат.
Маленький, худенький старичок, очень похожий на папу.
Один из патеров, с кафедры, прочёл евангельский рассказ об омовении ног.
Старики разули правую ногу.
Патеры сняли с прелата остроконечную митру, ризы, вышитые золотом. Он остался в белом саккосе, — служки опоясали его полотенцем, — и в этой смиренной одежде прелат приступил к обряду.
Он становился на колени перед каждом стариком, лил из серебряного кувшина немного воды на ногу. Служки вытирали ногу старику.
И прелат целовал омытую ногу нищего.
Давал ему «дуро» (5 франков) и переходил к следующему.
Когда обряд был кончен, прелат занял своё место под балдахином, один из патеров стал перед ним на колени и, получив благословение, взошёл на кафедру.
Обычай, — что в этот день произносит проповедь в соборе лучший из проповедников Севильи.
Это был молодой, красивый патер, чрезвычайно энергичного вида.
Бритое лицо делало его похожим на актёра, а жесты и интонации — ещё более.
Он говорил с широкими, страстными жестами, тоном актёра, который произносит захватывающий душу монолог.
Проповедь должна была быть воинственной. Время боевое. Парламент борется против конгрегаций, обладающих огромными богатствами и отбирающих все деньги у населения.
— Вы видели поучительный пример любви к бедным, — гремел проповедник, — прелат целовал ноги нищим! Но как надо любить бедных? Каким помогать? Как сделать, чтоб ваши деньги попали в руки достойных? Вы видите тела людей, покрытые лохмотьями? Вы видите внешность! Кто видит их душу? Духовник, священник! Он один знает человека всего. Он один может указать достойного помощи. Бойтесь, чтоб ваша помощь не принесла вреда! Не сделала более сильным злого, не поощрила негодного, не пошла на порок, на преступление! Обращайтесь к церкви, чтоб через неё с осторожностью оказывать помощь бедным! И церковь, чтоб помочь вам, основала конгрегации, помогающие бедным. Обращайтесь к конгрегациям! Через них помогайте! Пусть они распределяют вашу помощь так, чтоб она действительно оказала пользу!
После бесчисленных восклицаний, страстных жестов, криков, полных просьбы, полных угрозы, — проповедник сошёл с кафедры.
Прелат благословил его и, судя по ласковым кивкам головы, с которыми старик говорил стоявшему на коленях проповеднику, — хвалил его.
Патер и служки подошли к прелату, снова надели на него епископское облачение.
И прелат пошёл, даже не кивнув головой людям, которым он целовал ноги, — людям, нанятым для того, чтоб показать на них образец смирения.
Ушёл, даже не послав им благословения, которые он щедро посылал кругом, проходя, толпе.
В четверг вечером в соборе исполняют Miserere.
В главном алтаре помещается оркестр, с дирижёром-аббатом, хор и певцы итальянской оперы.
В соборе ночь.
Слегка освещён только главный алтарь, откуда несётся музыка и пение.
Там, сям — жёлтые огоньки свечей только подчёркивают мрак.
И толпы людей движутся в темноте, между колоссальных колонн, словно толпы привидений среди гигантского таинственного леса, тёмного, чёрного, где там-сям горят светляки.
Могучий аккорд — и звонкий, высокий, красивый тенор пронёсся по собору.
Запели скрипки вслед за ним, вздох вырвался у духовых инструментов, зазвенела арфа, — и пение детских голосов хора казалось здесь, в этой тьме в этом колоссальном соборе, действительно, пением ангелов, доносящимся с неба.
Словно откуда-то из другого далёкого мира доносилось «Осанна».
Собор был полон тихими звуками скорби.
Словно из стены от колонн лились эти звуки.
Словно старые стены, и гиганты-колонны тихо пели и рассказывали древнюю повесть, полную скорби и муки.
Никогда нигде никакая музыка не может произвести такого впечатления, как «Miserere» среди тьмы в севильском соборе.
В пятницу город просыпается под звуки похоронных маршей.
В среду, в четверг процессии начинаются с пяти часов вечера.
В пятницу они начинаются с восходом солнца и кончаются позднею-позднею ночью. Уж заря, утренняя заря «субботы воскресения» начинает заниматься на небе, когда процессии возвращаются в свои церкви и монастыри.
В пятницу солнце движется под звуки похоронного марша.
В пятницу вся Севилья — одни сплошные огромные похороны.
Нельзя перейти ни через одну улицу, — по всем по ним, обходя весь город, медленно движутся процессии.
И если вы вечером, когда тьма падёт на землю, подниметесь на Джиральду, колокольню собора, — что за странная картина!
Вся Севилья отсюда как на ладони.
И по всей по ней, словно по кладбищу, движутся вереницы блуждающих огоньков.
Словно средние века умерли, сгнили, — и теперь по их могиле бродят блуждающие огоньки.
Уставший и измученный город засыпает, как проснулся, под плачущие звуки похоронных маршей.
В субботу ранним утром начинается пасхальное богослужение в соборе.
Мрачно и темно.
Сквозь тёмно-фиолетовые занавеси, которыми закрыты алтари, еле-еле брезжут огоньки зажжённых свечей.
В один тон, печально, с какой-то безнадёжной мольбой, священник на хорах перечисляет святых:
— Святая Тереза, молись за нас!
— Святой Лоренций, молись за нас!
— Святой Иероним, молись за нас!
Хор так же печально, так же однотонно, так же безнадёжно вторит ему:
— Молись за нас… молись за нас…
Толпа на коленях, кланяется в землю. Шелест листов молитвенников, шёпот.
Словно всё это, подавленное грехами, в ужасе от казни, которая предстоит, без надежды на пощаду, стонет, шепчет:
— Молись за нас… молись за нас…
Без пяти минут десять.
Унылое однообразное причитанье смолкло.
На тёмно-фиолетовом фоне глубокого главного алтаря показалась фигура в белом.
Это — прелат.
Он остановился на ступенях, молится.
Долгое, томительное молчание.
Фигура в белом на тёмно-фиолетовом фоне поднимает руки.
И под сводами собора ясно и отчётливо дрожит старческий голос.
— Gloria in excelsis Deo! — произносит прелат нараспев.
С хор раздаются удары грома.
Перед алтарём разрывают завесу.
Орган гремит:
— Gloria!
Фиолетовые завесы раскрываются пред алтарями и окнами.
Сверкая золотом, мрамором, убранные цветами, среди бесчисленных огней свечей и лампад, открываются алтари.
Свет ворвался в собор сквозь разноцветные окна.
Звонят колокола.
— Христос воскрес.
И когда я вышел из собора, весь этот город, улыбающийся солнцу, был полон веселья.
Радостно перекликались колокола. Словно звенел воздух, золотой от лучей солнца, благоухающий от аромата распускающихся цветов.
И только тёмные полосы от капель воска вдоль мостовых говорили, что вчера ещё здесь прошла тень средних веков.
С их религией ужаса и крови.
Как будто привидение «святых Германдад» оставило лёгкий след на земле, по которой проскользнуло.