Святая дева в образе рыцаря
правитьКолодезь, терем, дом, ковчег, дворец,
Сад, дерево, и зеркало, и холма
Луна, звезда, заря, и океан!
Как все Ей совместить? Мария целый мир!
Гебицо прикупил к своим прежним владениям еще столько новых, что Бертрада стала владетельницей обширного графства, и слава о ее богатстве и красоте распространилась по всему немецкому государству. Так как она к тому же была со всеми одинаково приветлива и скромна, то предприимчивые и робкие, смелые и боязливые, крупные и мелкие дворяне видели в ее лице сокровище из числа тех, что легко добываются, и всякий, кто ее несколько раз видал, удивлялся, отчего собственно она не принадлежит ему.
Весть о ней дошла до самого императора и, так как он хотел, чтоб такой крупный лен попал в руки достойного супруга, то во время одного из своих путешествий он решился посетить знаменитую вдову и известил ее об этом в милостивом и любезном письме. Он передал его молодому рыцарю Цендельвальду, путь которого лежал как раз через эти места. Бертрада его радушно встретила и приняла его, как всех, кто заезжал в замов; он осмотрел с благоговением великолепные зады зубчатые башни и сады и мимоходом по уши влюбился во владетельницу замка. Но это обстоятельство не побудило его остаться в замке и лишнего часа; исполнив поручение и осмотрев все достопримечательности, он наскоро простился с хозяйкой и уехал — единственный из всех, которые когда-либо здесь побывали, кому не пришло в голову, что этот выигрыш мог бы выпасть на его долю.
Дело в том, что он был скуп на слова и на поступки. Когда какой-нибудь предмет овладевал умом и сердцем Цендельвальда, а он всегда горячо и всей душой отдавался увлечению, то он никак не мог заставить себя сделать первый шаг на пути в осуществлению задуманного, потому что вопрос казался ему исчерпанным, раз в мыслях он уже успел справиться с ним. Хотя он был словоохотливым собеседником, когда не могло быть и помину о том, чтоб чего-нибудь добиваться, но никогда не умел произнести нужного слова в момент, когда от этого зависело его счастье. Его мысль была не только быстрей языка, но и опережала его руку, так что врагам в бою часто удавалось почти победить его, потому что он медлил нанести последний удар, уже заранее видя противника у своих ног. Его способ борьбы вызывал удивление на всех турнирах тем, что он сначала еле-еле двигался и только в момент величайшей нужды одерживал победу одним здоровенным ударом.
Весь погруженный в мысли, предметом которых была прекрасная Бертрада, Цендельвальд ехал к своему маленькому родовому замку, который лежал одиноко в лесу, на горе. Его подданными были лишь несколько угольщиков и дровосеков, и потому его мать каждый раз с горечью ждала возвращения сына, горя нетерпением узнать, не улыбнулось ли ему, наконец, на этот раз счастье.
Насколько Цендельвальд был вял, настолько энергична и решительна была его мать, но от всего этого было мало толку, так как у нее все эти качества проявлялись всегда в столь преувеличенном размере, что становились совершенно бесполезными. В своей молодости она хотела как можно скорей выйти замуж, но, пустив в ход быстроту и натиск, спугнула нескольких женихов и впопыхах сделала самый плохой выбор в лице безрассудного й отчаянного молодца, который промотал все свое наследие и нашел преждевременную смерть, ничего не оставив ей, кроме долгого вдовства, бедности и сына, который не хотел ударить пальцем о палец, чтоб поймать счастье за хвост.
Пропитанием маленькой семьи служило молоко нескольких коз, лесные плоды и дичь. Мать Цендельвальда была замечательная охотница и стреляла из арбалета диких голубей и куропаток, сколько ее душе было угодно; она ловила форелей в ручьях и собственноручно исправляла известкой и камнями все повреждения маленького замка. Как-то она вернулась домой с убитым зайцем и, привесив зверька высоко от земли, к окну своей кухни, посмотрела еще раз вниз на долину; и вот она увидала, что ее сын верхом подымается по горе. Она тотчас спустила подъемный мост, обрадованная его возвращением, так как его уже много месяцев не было дома.
Не теряя времени, она начала выпытывать, не встретил ли он дорогой счастья и не подцепил ли и принес с собой хотя бы кончик хвоста или перышко его, за которое можно было бы благоразумно ухватиться. Когда он сообщил ей о незначительных, по обыкновению, результатах своего последнего похода, она уже сердито покачала головой; но когда он под конец упомянул о своем поручении к богатой и очаровательной Бертраде и сталь хвалить ее привлекательность и красоту, она возмутилась его позорным бездействием и назвала его лентяем и лежебоком. Скоро она заметила, что Цендельвальд только и делает, что мечтает о далекой графине, и тогда она окончательно вышла из себя: подумать, что он ничего не извлек для себя из этой так кстати возникшей страсти! Для него тяжкая влюбленность была скорей помехой, чем поводом к действию.
Ну и выпали ему хорошие деньки! Мать все дулась на него и со злости, чтоб развлечься, взялась за починку разрушенной крыши замковой башенки, и мягкосердечный Цендельвальд приходил в ужас, видя, как она лазила на ней на такой высоте. В сердцах бросала она вниз разбитые кирпичи и чуть не убила какого-то всадника, который как раз въезжал во двор в поисках ночлега.
Но гостю все-таки удалось смягчить суровую даму, когда он за ужином принялся рассказывать много интересных вещей, а особенно о том, как император гостит в большом замке прекрасной вдовы, где один праздник сменяется другим, и как сам императоре и его свита осаждают прелестную женщину неотступными просьбами выбрать себе супруга из среды придворных. Она же будто бы нашла выход из этого положения и решила назначить большой турнир и отдать свою руку победителю, крепко веря, что ее Покровительница, Небесная Дева, вступится за нее и укрепит к победе того, кто будет достоин ее руки.
«Вот это было бы для вас дело», — закончил гость, обращаясь к Цендельвальду: «такой молодой красавец-рыцарь должен был бы употребить все усилия, чтобы добыть себе сокровище, лучше которого в нынешнее время и не сыскать здесь на земле; да все к тому же говорят, будто сама графиня надеется, что героем окажется бедный благородный рыцарь, которого она сможет хорошенько приголубить, и что она таким образом нечаянно набредет на счастье, все же именитые графы н тщеславные женихи ей будто бы опротивели».
Когда незнакомец уехал, мать сказала сыну: «Ну, теперь я готова биться об заклад, что никто, другой как сама Бертрада, направила сюда этого посла, чтоб навести тебя на верный след, милый Цендельвальд! Это ясно, как Божий день: чего другого стал бы искать тут в лесу чудак, который выпил чашу последнюю кружку вина».
При этих словах сын захохотал во все горло и смеялся все громче и громче отчасти над очевидной нелепостью материнских догадок, отчасти же потому, что эти догадки уж очень пришлись ему по душе. Одна лишь мысль, что Бертрада могла пожелать назвать его своим, заставила его хохотать и хохотать без конца. Меж тем мать его, вообразив, что он издевается над ней, рассердилась и крикнула: «Так слушай же! Вот тебе слово, что я прокляну тебя, если ты меня не послушаешься и тотчас же не отправишься в путь, чтоб добыть себе счастье. Вез него и не возвращайся: на глаза тебя не пущу! А если все-таки вернешься, так возьму свой арбалет и сама пойду искать себе в чужой стране могилу, там я найду покой от твоей глупости».
Тогда Цендельвальду не оставалось выбора; ради спокойствия матери он надел со вздохом свои доспехи, сел на коня п поехал благословясь по направлению к жилищу Бертрады, вовсе не будучи уверенным, что он туда доберется. Однако от дороги в замок он почти не отклонялся, и, чем ближе был к цели, тем ясней ему представлялось, что он мог бы взяться за это дело не хуже, чем всякий другой, и что, одолей он соперников, он вовсе не лишился бы головы, если б он пустился в пляс с красавицей. И вот, черта за чертой, разыгралось в его воображении все приключение и пришло к желанному концу; проезжая но покрытой пышной летней растительностью стране, он в течение нескольких дней вел задушевную беседу с своей возлюбленной, нашептывая ей такие сладостные слова, что на лице ее играл румянец от радости и восторга, — но все это было только в мечтах.
Как раз в то время, когда воображение рисовало ему еще одно радостное событие, он на самом деле увидал, как высоко, в голубой дали, засверкали в лучах утреннего солнца башенки и зубцы замка и заискрились издалека золочёные решетки балконов, и так тут испугался, что все воздушные замки рассыпались в прах, и его сердце опять забилось робко и нерешительно.
Невольно остановил он коня и глазами стал искать вокруг, где бы ему скрыться, как это бывает со всеми нерешительными людьми. Тут он увидал маленькую хорошенькую церковь, которую Бертрада построила Матери Божией, и где она в тот знаменательный день уснула. Он сейчас же решил зайти в церковь и там, перед алтарем, сосредоточиться и собраться с силами, принимая в расчет, что в этот самый день должен был состояться турнир.
Священник как раз читал обедню в присутствии всего двух или трех бедняков, и рыцарь послужил немалым украшением скромного прихода; когда же все кончилось, и священник с привратником оставили церковь, Цендельвальду стало так хорошо в этом убежище, что он, удобно расположившись, заснул и совсем забыл о турнире и о своей возлюбленной; возможно только, что они ему приснились.
Тогда Дева Мария сошла опять с алтаря, приняла его образ, облачилась в его вооружение, села на коня и, словно смелая Брунгильда, со спущенным забралом поехала в замок, вместо Цендельвальда.
Проехав небольшое расстояние, она увидала на дороге серую кучу мусора и сухого хвороста. Это показалось подозрительным внимательной Святой Деве, да к тому же она заметила, что из этой беспорядочной груды выглядывает что-то вроде кончика змеиного хвоста. Тогда Она поняла, что это был черт, который вертелся поблизости замка, будучи все еще влюблен в Бертраду, и поспешил спрятаться от Святой Девы в кучу камней. Как будто не обращая на него внимания, Она проехала мимо, но при этом так ловко пришпорила коня, что тот сделал прыжок в сторону и задним копытом наступил. па подозрительный кончик хвоста. Шипя, выскочил нечистый, исчез из глаз и больше в эту историю не вмешивался.
Развлекшись маленьким приключением, Она, поехала полная бодрости, к замку Бертрады, и прибыла тут как раз в то время, когда остались два сильнейших противника, чтоб в окончательной схватке решить между собой исход борьбы.
Медленно, ленивая в движениях, совсем как Цендельвальд, Святая Дева въехала на место турнира и, казалось, колебалась, принять ли ей участие в нем или нет.
«А вот еще и ленивый Цендельвальд», — послышалось со всех сторон, и два силача-рыцаря сказали: «Чего этому от пас надо? Давай, скорей разденемся с ним прежде, чем порешим между собой».
Один из них назывался «Гуль Проворный». Он обыкновенно, как вихрь, несся вокруг противника на воне и старался смутить и победить его сотнями уловок и ухваток. С ним первым должен был бороться мнимый Цендельвальд. У рыцаря были черные, как смоль, усы, туго закрученные кончики которых так прямо торчали в воздухе, что привешенные к ним два серебряных колокольчика не могли их согнуть и все время звенели, когда он ворочал головой. Он называл этот звон набатом для врагов и благовестом для дамы его сердца! Его щит, смотря потому, как он его поворачивал, отливал то одним, то другим цветом, и он умудрялся так быстро управлять им, что слепил глаза врагов. На его шлеме развевался громадный петушиный хвост.
Другой могучий рыцарь звался «Маус Бесчисленный», чем он хотел указать, что он но силе равен несметному войску. В знак своей силы он отрастил волосы в ноздрях около шести дюймов длиной и заплел их в две косички, которые висели надо ртом, и были завязаны у концов красными бантиками. Поверх доспехов он носил длинную и широкую мантию, которая почти скрывала его вместе с конем и была искусно составлена из тысячи мышиных шкурок. Его осеняли, в виде украшения шлема, широко распростертые крылья летучей мыши, из-под которых его узко-прорезанные глаза метали угрожающие взгляды.
Когда был дан сигнал для борьбы, Гуль Проворный понесся верхом к Святой Деве и сталь вертеться вокруг Нее с все возрастающей быстротой, стараясь ослепить Ее своим щитом и нанести Ей копьем сотню ударов. Между тем Святая Дева оставалась все время посреди площадки, где происходил турнир, и, казалось, только отражала нападения щитом и копьем, причем Она с большим искусством заставляла лошадь кружиться на одном месте, гак что ее лицо всегда было обращено к врагу. Гуль, заметив это, отъехал вдруг на большое расстояние, потом повернул и поскакал вперед с копьем наперевес, чтобы сразить Ее одним ударом. Неподвижно ждала его Святая Дева, но конь и всадник стояли твердо, как будто вылитые из бронзы, и бедняга, который не подозревал, что борется с сверхъестественной силой, вылетел из седла и очутился на земле, как только его коснулось ее копье, тогда как его собственное сломалось об ее щит, как соломинка.
Немедленно соскочила Святая Дева с коня, преклонила колено на его груди, так что он не мог двинуться под ее могучей тяжестью, и, отрезав кинжалом оба кончика его усов с серебряными колокольчиками, прикрепила их в перевязи своего меча, между тем как трубные звуки приветствовали Ее или вернее Цендельвальда, как победителя.
Теперь пришла очередь Мауса Бесчисленного, с такой мощью бросился он вперед, что плащ его стал развеваться наподобие зловещей темной тучи. Однако Святая Дева-Цендельвальд, которая видно лишь теперь вошла во вкус борьбы, бросились ему также отважно навстречу; без труда, первым же ударом вышибла его из седла, и когда Маус поднялся на ноги и взялся за меч, соскочила тоже с коня, чтобы, пешая, сразиться с ним. Скоро быстрые удары, которые наносил ему ее меч по голове и плечам, оглушили его, и он левой рукой приподнял мантию, чтоб укрыться за ней, и, при первом удобном случае, накинуть ее на голову противника. Тогда Святая Дива поймала кончик мантии на острие меча и с такой изящной проворностью завернула в нее самого Мауса, что тот в короткое время стал походить на затканную пауком громадную осу и лежал, дергаясь всем телом, на земле.
Тут Святая Дева принялась так ловко молотить его плашмя клинком, что мантия его при всеобщем хохоте зрителей рассыпалась на составные части, и рассеявшиеся в воздухе мышиные шкурки затемнили все небо. Сам рыцарь лишь мало-помалу показался вновь на свет Божий и после того, как победитель отрезал ему украшенные бантиками косички, поплелся прочь па этот раз побежденным.
Так осталась Святая Дева в образе Цендельвальда победителем на турнире.
Она тогда подняла забрало, взошла по ступенькам вверх к царице празднества, преклонила колено и положила к ее ногам трофеи победы. Потом она поднялась и изобразила такого Цендельвальда, каким по застенчивости он лишь редко бывал. Отдавая дань его скромности, Она все-таки приветствовала Бертраду взглядом, впечатление которого на женское сердце Она отлично знала; коротко говоря, Она сумела так держать себя в роли влюбленного и рыцаря, что Бертрада не взяла обратно своего слова, а, напротив, охотно послушалась увещаний императора, который в конце концов был рад, что могущество достанется такому храброму и благородному человеку.
Тогда все в праздничном шествии отправились в сад; где под высокими липами был устроен банкет. Бертрада села между императором и своим Цендельвальдом, но хорошо, что позаботились о второй веселой соседке для первого из них, потому что жених не оставлял невесте много времени для разговоров с другими; с такой нежностью и таким искусством занимал он ее сам. Речи ею, по-видимому, были сладостны, так как лице ее всякий раз от счастья заливалось румянцем. Блаженство и радость распространились в" круг; на высоте, в зеленых сводах листвы пели птицы, соперничая с музыкантами; бабочка села на золотую корону императора, и бокалы вина благоухали фиалками и резедой, как будто благословенные свыше.
Сама же Бертрада чувствовала себя такой счастливой, что, держа за руку своего Цендельвальда, она в сердце помянула свою Божественную Покровительницу и принесла ей про себя горячую благодарственную молитву.
Святая Дева, которая ведь сидела рядом с ней в образе Цендельвальда, прочла молитву в ее сердце и была так обрадована благочестивой благодарностью своей любимицы, что нежно обняла Бертраду и поцеловала ее в уста, м этот поцелуй, попятно, наполнил сердце прелестной женщины небесным блаженством. Уж если Силы Небесные приготовят сладкое блюдо, то оно удается им на славу.
Император же и все общество громко выказали свое одобрение мнимому Цендельвальду, подняли кубки и выпили за здравие красивой молодой четы.
Между тем настоящий Цендельвальд пробудился от несвоевременного сна и, видя, что солнце высоко, понял, что турнир уже состоялся. Хотя этим самым он счастливо избег необходимости действовать, все ж он почувствовал себя несчастным и печальным: ведь, несмотря на все, он так охотно женился бы на Бертраде. Да, к тому же, он теперь не смел больше вернуться к матери и вот он решился пуститься в путь и всю свою жизнь блуждать без цели по свету, не зная радости, пока смерть не освободит его от бесполезного существования. Но до этого ему захотелось еще лишь раз взглянуть на свою возлюбленную и запечатлеть ее образ на весь остаток дней своих, чтоб всегда помнить, что он прозевал.
Поэтому он подъехал к самому замку. Когда он приблизился к толпящимся людям, он услыхал, что все превозносят удачу и счастье одного бедного рыцаря, но имени Цендельвальда, который одержал победу в состязании; полный чувства горечи, он сошел с лошади, чтоб удовлетворить свое любопытство и узнать, кто бы мог быть его счастливый тезка, вмешался в толпу, пока ему не удалось найти место на краю сада, а именно на возвышении, откуда, как на ладони, был виден весь праздник.
Тогда он увидал во всем блеске, недалеко от сверкающей короны императора сияющее счастьем лицо своей возлюбленной, а рядом с ней, к своему неописуемому изумлению, ни дать, ни взять, свою собственную особу. Он вытаращил бессмысленно глаза, и увидел, что его двойник обнимает и целует богобоязненную невесту; тогда он, терзаемый непонятной ревностью, протеснился стремительно сквозь ряды гостей, незамеченный среди общего веселья, и очутился как раз позади жениха и невесты.
В этот самый миг двойник исчез и Бертрада испуганно оглянулась. Но, увидав Цендельвальда позади себя, она рассмеялась от радости и со словами: .Куда ты девался? Побудь со мною, милый!" взяла его за руку и притянула его к себе.
Он сел и, чтоб проверить, не сон ли это, схватил стоящий перед ним кубок и выпил его залпом. Вино произвело свое действие и разлило по его жилам живительный огонь. В веселом расположении духа он обратился к улыбающейся женщине и посмотрел ей в глаза, а она, довольная, продолжала задушевную беседу, которая была только что прервана. Цендельвальд же не понимал, что с ним происходит, когда услыхал из уст Бертрады знакомые слова и сам, не задумываясь, несколько раз отвечал ей в выражениях, которые он словно когда-то уже произносил; немного спустя он даже пришел к заключению, что его предшественник без сомнения вел с ней тот же разговор, который он во время своей поездки создал в своем воображении, и стал с осторожностью продолжать его, желая узнать, чем собственно вся эта история кончится.
Однако ей конца не предвиделось; наоборот, она становилась все занимательней: когда зашло солнце, слуги зажгли факелы, и все общество направилось в самый большой зал замка, где должны были состояться танцы. После того как император сделал первый тур с невестой, Цендельвальд взял ее за талию и протанцевал с ней три или четыре тура вокруг зала, пока она, вся зардевшись, вдруг не взяла его за руку н не повела в тихую, ярко освещенную лунным светом комнату в угловой башне. Там она бросилась ему на грудь, погладила его по белокурой бороде и поблагодарила его за то, что он пришел и любит ее. Прямодушный Цендельвальд захотел, наконец, узнать, наяву ль все это или во-сне, н стал расспрашивать ее про обстоятельства дела и в особенности про двойника. Она долго его не понимала; но одно слово вызывало другое, пока, наконец, Цендельвальд не сказал, что с ним приключилось, и рассказал про всю свою поездку, про остановку в церковке и про то, как он уснул и опоздал на турнир.
Тогда все стало ясно для Бертрады, она поняла, что это вновь дело рук ее Святой Покровительницы. Только теперь она убедилась, что может смело считать доблестного рыцаря небесным даром, и ее благодарность выразилась в том, что она прижала этот широкоплечий подарок крепко к своей груди и полностью возвратила ему сладкий поцелуй, который она приняла от самого Неба.
С этих пор всякая леность и мечтательная нерешительность покинули рыцаря Цендельвальда; он поступал, как следует быть, и говорил все, что нужно было, как перед нежной Бертрадой, так и перед всем светом, и сделался одним из самых видных людей в государстве, так что император был им так же доволен, как и жена.
А мать Цендельвальда явилась на свадьбу гордо на коне, как будто она на своем веку, кроме счастья, ничего и не знавала. Она заведовала деньгами и имениями и охотилась до глубокой старости в самых густых чащах леса. А Бертрада не пропускала года, чтоб не побывать с Цендельвальдом на родине его, в маленьком уединенном замке, где, в серой башне, она так же нежно ворковала со своим милым, как и дикие голуби на деревьях вокруг. Но никогда они не упускали случая зайти по дороге в церковку н помолиться Святой Деве, которая стояла на алтаре, такая тихая и святая, словно никогда не сходила с него.
Источник текста: Семь легенд / Готтфрид Келлер; Пер. с нем. Т. Бернштейн и С. Клейнер. — Москва: «Польза» В. Антик и Ко, 1911. — 104 с.; 14 см. — (Универсальная библиотека; № 410).