Святая Дева и черт
правитьвокруг шныряет черт,
Коль он тебя настигнет,
ты будешь побежден.
Жил-был некий граф Гебицо, у которого была красавица жена, великолепный замок, город и столько всякого добра, что он слыл за самого богатого и счастливого человека в стране. Он и сам, казалось, признавал эту славу и не только был блестящим хозяином-хлебосолом, причем его красивая и добрая жена, как красное солнышко, была приветлива ко всем гостям, но и щедрым благотворителем, как подобает христианину.
Он строил и одарял монастыри и больницы, украшал церкви и часовни и во все большие праздники одевал, кормил и поил бедняков, иногда целыми сотнями, а несколько десятков должны были ежедневно, нет, даже почти ежечасно находиться во дворе замка, угощаясь и славословя его, иначе его жилище, как ни было оно красиво, казалось бы ему опустевшим.
Однако при такой безграничной щедрости может исчерпаться величайшее богатство, и так случилось, что граф должен был заложить одно за другим все свои владения, чтоб удовлетворить своей склонности к широкой благотворительности, и чем больше он должал, тем усердней увеличивал дары и учащал празднества для бедняков, чтобы таким образом, как он полагал, вернуть себе благословение небес. В конце концов, он совсем обеднел, его замок опустел и начал разрушаться; безрезультатные и бессмысленные пожертвования и дарственные записи, которые он по привычке не переставал составлять, служили только поводом для насмешек над ним, а если когда-нибудь ему и удавалось заманить в замок какого-нибудь оборванца-нищего, то и тот с издевательствами и бранью швырял ему в лицо предложенную жиденькую похлебку и убирался восвояси.
Нисколько не изменилось только одно — это красота его жены Бертрады; чем пустынней выглядел дом, тем ее красота становилась лучезарней. И ее обаяние, любовь и доброта тоже росли по мере того, как Гебицо беднел, так что все благословение небес, казалось, сосредоточилось на этой женщине, и тысячи мужчин завидовали графу, у которого осталось еще это сокровище. Только он один ничего не замечал, и чем больше старалась прелестная Бертрада развеселить его и усладить ему бедность, тем меньше ценил он этот клад. Угрюмая, полная горечи тоска овладела им, и он спрятался от всего света.
Однажды в чудное утро Светлого Воскресенья, в утро, когда он всегда привык видеть, как радостные толпы стремились в его замок, словно на богомолье, он так устыдился теперешней своей бедности, что даже не мог решиться пойти в церковь. Отчаяние овладело им при мысли о том, как он проведет ясные праздничные дни. Напрасно просила его жена, улыбаясь сквозь слезы; не печалиться и смело идти с нею в церковь; он грубо оттолкнул ее, встал и ушел, чтобы скрыться в лесу, пока не пройдет Пасха.
Он быстро шел по горам и долам, пока не достиг дремучей чащи; огромные бородатые ели окружали там озеро, отражаясь целиком в его глубине, и все казалось мрачным и черным. Земля вокруг озера была густо покрыта причудливым, похожим на длинную бахрому мхом, который заглушал звук шагов.
Тут уселся Гебицо и принялся роптать на Бога, жалуясь на свою горькую судьбину, которая и давала ему теперь как следует утолить голода после того, как он охотно насыщал тысячи людей, и сверх того воздала за все его благодеяния насмешками и неблагодарностью всего света.
Вдруг он увидал в середине озера челн, а в нем человека высокого роста. Так как озеро было невелико, и его легко было сразу охватить взором, то Гебицо не мог понять, откуда взялся этот перевозчик, которого он раньше нигде не замечал; как бы то ни было, теперь он там находился, одним взмахом весла причалил он возле самого рыцаря и, прежде чем тот успел собраться с мыслями, спросила его, почему у него такой недовольный вид. Глаза и рот незнакомца, несмотря на его красивую внешность, носили следы явного недовольства и вызвали этим доверие Гебицо; он, ничего не тая, поведал ему свое горе.
«Эх и дурень же ты», — сказал тот, — «ведь у тебя осталось гораздо более ценное сокровище, чем все те, которые ты потерял. Имей я твою жену, я не стал бы заботиться о богатствах, церквах монастырях и нищих всего мира».
«Верни мне все это и возьми взамен мою жену», — возразил Гебицо, горько смеясь, а незнакомец с быстротою молнии подхватил: «По, рукам! Поищи под подушкой твоей жены, и того, что ты там найдешь, вполне хватит, чтоб ежедневно строить по монастырю и кормить по тысяче душ, проживи ты хоть до ста лет! Зато приведи мне сюда твою жену, да только непременно в канун Вальпургиева дня».
При этих словах из его темных глаз сверкнул такой огонь, что два красноватых луча упали на рукав графа и оттуда на мох и стволы елей.
Тогда Гебицо понял, кто стоит перед ним, и принял его предложение. А тот ударил веслом и отъехал опять на середину озера, где вместе с челноком погрузился в воду с шумом, похожим на хохот множества чугунных колоколов.
Гебицо, весь покрытый от страха гусиной кожей, поспешно вернулся кратчайшим путем в замок, сейчас же осмотрел постель Бертрады и нашел под ее подушкой ветхую неказистую книгу, которую прочесть он не мог. Когда же он принялся ее перелистывать, из нее стали падать один за другим червонцы. Как только он это заметил, он спустился с этой книгой в глубочайшее подземелье своего замка и там перелистывал эго интересное произведение для первого опыта в течение всей Пасхи, до тех пор, пока не образовалась порядочная куча золота.
Тогда он опять вышел на свет Божий, выкупил все свои владения, призвал рабочих, которые восстановили его замок роскошней прежнего, и сыпал пожертвованиями, словно государь после коронации. Но главным его делом была закладка громадного аббатства для пятисот самых набожных и благородных капитуляриев, истинного города святых и книжников, где должна была когда-нибудь находиться его усыпальница. Эту меру предосторожности он счел нужным принять ради спасения души. Так как на счет жены он успел уже распорядиться иначе. то для нее места погребения приготовлено не было.
В полдень перед Вальпургиевой ночью граф велел оседлать коней и приказал красавице-жене сесть на белую охотничью лошадь, потому что ей с ним предстоял долгий путь. При этом он запретил оруженосцам или слугам сопровождать их. Ужас охватил бедняжку, она дрожала всем телом и в первый раз за свое замужество солгала супругу, жалуясь на нездоровье и умоляя его оставить ее дома. Но так как незадолго до того она вполголоса пела, то Гебицо рассердился на нее за ложь и решил про себя, что у него теперь двойное право распоряжаться ею. Она должна была сесть на лошадь, вся разукрашенная, и печально поехала рядом с мужем, не зная, куда они держат путь.
Проехав почти половину расстояния, они достигли маленькой церкви, которую в прежние годы Бертрада как-то построила и посвятила Божией Матери. Сделано это было ради одного бедного строителя, которому никто не давал работы из-за его ворчливого и неприветливого характера, и сам Гебицо, к которому все должны были являться с услужливыми и почтительными лицами, его терпеть не мог и всегда при заказах обходил. Бертрада втайне построила эту церковку, и всеми презираемый мастер в благодарность ей на досуге, по вечерам изваял прелестную статую Девы Марии и поставил ее на алтарь.
В эту церковку захотела войти на минутку Бертрада, чтобы помолиться, и Гебицо ей не прекословил; про себя он решил, что для нее это будет не лишним. Сойдя с лошади, она вошла в церковь, меж тем как муж ждал ее у входа. Она стала на колени пред алтарем и поручила себя защите Святой Девы Марии. Тут она погрузилась в глубокий сон. Святая Дева сошла с алтаря, приняла внешний облик спящей, бодро вышла из церкви, села па лошадь и, вместо Бертрады, продолжала путь рядом с графом.
Несчастный хотел еще больше обмануть жену и, чем ближе они были к цели, тем более старался развлечь ее и любезностью усыпить ее бдительность; он разговаривал с нею о том, о сем, и Святая Дева в ответ доверчиво и мило с ним болтала, словно всякий страх у нее прошел. Так достигли они темной чащи у озера, над которым плыли по небу светло-желтые облака; на старых елях цвели пурпурные бутоны, какие бывают лишь во время исключительно пышной весны; в чаще пел волшебный соловей так громко, что казалось будто раздаются звуки органа и цимбал, а из-за елей верхом на черном жеребце выехал незнакомец в богатом черном рыцарском одеянии, опоясанный длинным мечом.
Он приблизился очень чинно, хотя в то же самое время кинул на Гебицо такой злой взгляд, что у того пробежал мороз по коже; однако даже лошади, казалось, не почуяли беды и оставались спокойны. Гебицо, весь дрожа, бросил незнакомцу на руки поводья своей жены и ускакал один без оглядки. Незнакомец же проворной и сильной рукой схватил уздцы, и оба они как вихрь, понеслись между елей, так что покрывало и платье прекрасной графини развевались по воздуху; потом они поскакали через горы и долы, над потоками вод, и копыта лошадей еле касались пены волн. Гонимое свистящей бурей перед конями катилось благоуханное розовое облако, светясь в сумраке, и, незримый, летел перед четой соловей, садясь то тут, то там на дерево, и распевая так, что звенело в воздухе.
Но вот холмам и деревьям пришел конец, и они выехали в бесконечную степь, где далеко-далеко щелкал соловей, хотя не было и признака куста или ветки, где бы он мог сидеть.
Вдруг всадник остановился, соскочил с лошади и снял с седла даму с манерами, вполне достойными рыцаря. Чуть коснулась степи ее нога, как вокруг них вырос сад из роз высотой в человеческий рост, с великолепным фонтаном и скамьей; над ними так ярко сияло звездное небо, что при свете его можно было бы читать. Фонтан был устроен в виде большой круглой чаши, в которой несколько чертей способом, каким теперь ставят живые картины, изображали или составляли соблазнительную группу красивых нимф из белого мрамора. Они лили светящуюся воду из пригоршней; откуда они ее брали, это знал лишь их господин и хозяин. Шум воды производил восхитительную музыку, потому что каждая струйка давала другой тон, и все звучало так стройно, как будто невидимая рука водила по струнам. Это была, так сказать, водяная гармоника, и аккорды ее, проникнутые всей сладостью первой майской ночи, сливались с дивными очертаниями группы нимф; живая картина при этом не оставалась неподвижной, а меняла место и незаметно кружилась.
Не без изящества подвел необыкновенный кавалер свою даму к скамье и пригласил ее присесть; но потом вдруг схватил с насильственной нежностью ее руку и сказал голосом, пронизывающим до мозга костей: «Я вечно одинокий изгнанник неба. Только в майскую ночь на земле в объятиях хорошей женщины я могу забыть рай и найти силу терпеть вечную погибель. Останься со мной, и я сделаю тебя бессмертной, я дам тебе власть творить добро и препятствовать злу, сколько тебе будет угодно!»
Он страстно бросился в объятия, которые ему, улыбаясь, открыла прекрасная женщина; но в тот же миг Святая Дева приняла свой божественный облик и заключила со всей силой пойманного обманщика в свои лучезарные объятия. Тут мгновенно исчез сад с фонтаном и соловьем; искусные демоны, участвовавшие в живой картине, с испуганным визгом бросились вон в виде злых духов, покидая в беде своего господина, а тот, не произнося ни звука, с титанической силой вырывался из мучительных объятий.
Святая Дева, однако, держалась храбро и не выпускала его, хотя должна была напрячь всю свою силу. Ей в голову пришла мысль ни больше, ни меньше, как притащить одураченного черта на небо и там, к всеобщему хохоту святых, привязать его на позорище к перекладине дверей.
Однако нечистый переменил приемы борьбы; он на миг остановился и принял личину красоты, которая отличала его некогда, когда он был прекраснейшим из ангелов, так что он стал близок к небесной красоте Марии. Тогда Она стала еще прекрасней, насколько могла, но стоило ей засиять, как Венере, чудесной вечерней звезде, как он заблистал, подобно Люциферу, светлой утренней звездочке, и в темной степи началось такое сияние, словно сами небеса спустились наземь.
Когда Святая Дева заметила, что слишком много понадеялась на себя, и что силы начали ей изменять. Она удовлетворилась тем, что отпустила врага под условием отказа от жены графа, и тотчас же небесная и земная красота расстались с ужасной быстрой. Святая Дева вернулась несколько утомленная в свою маленькую церковь, а нечистый, неспособный ни на какие дальнейшие превращения и весь разбитый, потащился ползком по песку в отвратительном жалком виде, как хвостатое воплощение досады. Так стал ему поперек горла желанный сладкий час свидания!
Между тем покинувший свою славную жену Гебицо заблудился, как только наступила ночь; конь со всадником слетели в пропасть, где Гебицо разбил себе голову о камень и испустил дух.
Бертрада, напротив, продолжала спать, пока не взошло солнце первого майского утра; тогда лишь она проснулась и удивилась, что прошло столько времени. Однако это не помешало ей прочитать свое Ave Maria и, когда она, здоровая и веселая, вышла из церковки, перед ней стояла лошадь, как будто она ее только что оставила. Она не стала долго дожидаться супруга, а весело и быстро поехала домой, чувствуя, что избегла какой-то большой опасности.
Немного спустя нашли и принесли труп графа. Бертрада устроила ему подобающие похороны и заказала бесчисленные панихиды. Но ее любовь к нему как рукой сняло, хотя ее сердце осталось по-прежнему полным любви и нежности. Поэтому высокая ее Покровительница стала подыскивать для нее другого мужа, достойного такой чудесной любви более, нежели покойный Гебицо; и как это произошло, рассказано в следующей легенде.
Источник текста: Семь легенд / Готтфрид Келлер; Пер. с нем. Т. Бернштейн и С. Клейнер. — Москва: «Польза» В. Антик и Ко, 1911. — 104 с.; 14 см. — (Универсальная библиотека; № 410). С. 30—38.