Анна Хвольсон.
Свет не без добрых людей
править
I.
правитьМежду серыми избами нарядно выделялась новенькая изба старосты Герасима. Весело смотрели ее маленькие оконца с зелеными расписными ставнями, ярко пестрели резные полотенца на воротах; высокое крылечко было чисто выметено и посыпано желтым песочком.
Хорошо и привольно жилось обывателям этой уютной снаружи и внутри избушки. Герасим был мужик степенный, с достатком; жил он со своими старыми родителями и двумя детьми, девочкой Дуней и мальчиком Васей. Жена его умерла, когда Васютке еще не было года, а Дуне едва минуло четыре; с тех пор девочка сделалась для малютки-брата самой любящей, самой заботливой нянькой.
Брат и сестра души не чаяли друг в друге, казалось, один не мог жить без другого; где виднелась русая головка Дуни, там уже наверное находился бутуз Вася.
— Вася, я за грибами пойду, — бывало, скажет Дуня брату, — вечор Фекла сказывала, много их после дождя пошло. Ребятишки, слышь, набрали полные кузовки.
— И я с тобой, — говорит краснощекий мальчуган.
— Эва, и ты! Да куда тебе — устанешь! Оставайся-ка лучше дома.
— Возьми! — настаивал Вася, хорошо зная, что сестра не даст ему устать: на руках понесет.
Зато и любил же он свою Дуняшу: что ни получал, все с нею пополам делил и все бы отдал, да она не брала.
Зимою, когда деревенские избы, потонувши в снегу, прислушиваются к снежным метелям, внутри Дуниной избы бывало светло и тепло. Длинная, тонкая лучина, вставленная в стену, треща освещала своим ярким пламенем сидящую за пряжей бабку и обоих ребятишек, прижавшихся друг к дружке и с замиранием сердца слушающих сказку про Бабу-Ягу, Костяную Ногу. Страшный рассказ бабки преследовал Васю даже во сне; заснув на полатях под теплым полушубком, он прижимался к сестре и долго еще вздрагивал от жуткого страха. Но на следующий день страхи исчезали, и Вася, как ни в чем не бывало, лепил на улице со всею деревенскою детворою снежных болванов, и звонкий смех его разносился далеко по морозному воздуху; а вечером он опять приставал к бабке, чтобы она разсказала новую сказочку, да только пострашнее.
Летом у детей были другие утехи: пойдут они целой ватагой в лес, наберут там душистой лесной земляники, — ее росло в лесу так много, что самим, бывало, не съесть, еще домой приносили. Только пропадала земляника, начиналась черника, за нею голубица и брусника; а грибов-то сколько росло в их лесах!.. И целый день между густою зеленью леса мелькали русые и черные головки.
Было и другое любимое занятие: стать по колено в речку и брызгать друг на друга водою.
Но лучшим удовольствием ребят было забираться в горох: тут уж им бывало чистое раздолье! Все взрослые в поле, дома только старики сидят; да и где им углядеть? Горох-то высокий!.. И ребятишки, сидя на корточках, уплетали за обе щеки свежие, сочные стручья.
Случалось иной раз какой-нибудь пятилетний карапуз, не зная, с какой предосторожностью следует опустошать горох, крикнет во всю мочь:
— Важно мы, ребята, Егора огород чистим!
А дедка Егор, грех, и услышит.
— Вот я вас хворостиной почищу, озорники вы этакие; забудете дорогу в мой огород! Пострелы, вот, постойте-ка, я вас!..
Но пока старые ноги Егора доплетались до огорода, вся ватага с криком и смехом носилась уже по деревне.
II.
правитьНа дворе стояла чудная, на редкость сухая, осень. Крестьяне спешили покончить дела на риге и на мельнице, чтобы зимою посвободнее было.
Был тихий, теплый вечер, один из тех, когда, кажется, что лето еще не ушло, что оно еще не скоро уступит место слезливой осени.
Наработавшись за день, деревня спала крепким, глубоким сном, даже собаки и те залезли кто куда мог; для виду одна какая-нибудь тявкнет, но, не получив ответа, подбирала хвост и лапы под себя и, мигнув одним глазом, решала, что поспать, пожалуй, лучше и покойнее будет.
Долго ли спала Дуня, она не помнила. Проснулась она от сильного жару и света. Открыв глаза, она сразу даже не могла сообразить, где она, что с ней. В избе было светло как днем, пахло едким дымом. «Пожар!» — мелькнуло в уме девочки. В один миг она была уже в сарае и разбудила спавших там, на сене отца и деда. Затем она бросилась обратно в избу, к полатям, где спал Васютка.
Бабка что-то тащила, кричала ей, чтобы она помогла, но Дуне некогда было разбирать, она схватила на руки брата и помчалась с ним в поле.
Вася, как ни в чем не бывало, продолжал спать. Он на минутку открыл было глаза, обвел ими встревоженное личико девочки и заснул еще крепче.
В селе между тем не успели еще все проснуться, как пожар охватил уже многие избы. Общий ужас был так велик, что крестьяне теряли всякое соображение; они хватались за предметы ненужные и оставляли на произвол пламени свое добро, накопленное долгими трудами: там баба хватала из пламени дырявое ведро, а в избе надрывался крохотный ребенок; тут мужик тащил телегу, не выводя из-под горящего навеса лошадь.
За лето избы, крыши и плетни дворов высохли, и огонь, не встречая препятствий, пожирал все, что попадалось ему на пути.
Вдобавок поднялся сильный ветер, который перебрасывал горящие головешки на противоположную часть деревни, так что она запылала с двух концов.
То тут, то там слышались раздирающие душу крики, и над всем этим страшный гул, треск и стон.
Весть о пожаре скоро распространилась по многим окрестным деревням и городам. Стали посылать, кто, что мог бедным погорельцам, но присылаемого не хватало, чтобы всех прикрыть и насытить.
Дунина изба со всем имуществом сгорела одна из первых. Даже скотину не успели спасти, — остались они такими бедными, хоть по миру ходи.
Отец, получивший во время пожара сильные ожоги, прохворал недели 2 — 3 и отдал Богу душу; дед немногим его пережил. Остались сиротки без крова и хлеба.
Наступила глубокая осень. Потянулись серые, холодные и дождливые дни, все было заволочено белесоватой полосой тумана, по серому низкому небу ползли еще более серые, неприветливые тучи.
И сытому, и сидящему в тепле человеку неприятно и жутко в такую пору; но каково тому, кто не имеет, куда преклонить голову и чем утолить голод и жажду!..
Долго думали наши сиротки — что им предпринять, куда укрыться от зимней стужи, и решили уйти из родного уголка — побираться Христовым именем, как это сделала почти вся деревня.
Трудно было им расстаться с местом, где жилось так беззаботно и весело, да делать нечего…
Горько плакала горемычная Дуня, прощаясь с могилами родителей, мысленно давая им обет быть всегда доброю и заботливою сестрою своему маленькому Васе, который тут же стоял и навзрыд плакал.
Поклонилась она в землю, перекрестилась, взяла Васю за руку и вышла из родного села.
Побрели они, куда глаза глядят; перебиваясь кое-как, терпя жестокую нужду, шли они все дальше и дальше, пока не дошли до Петербурга.
Неприветливо встретил их большой город. Снегу навалило вокруг него видимо-невидимо. С низкого неба спускались беспрестанно большие мокрые хлопья. Дети, не видавшие таких больших домов, боялись, что эти каменные глыбы вот-вот обвалятся и задавят их, а городской шум наводил на них невероятный страх…
Пока они шли по деревням, им часто давали денег, хлеба и место для ночлега, но в городе все казались занятыми, куда-то спешили, торопились, перегоняли друг друга, и никто не остановился выслушать грустную историю детей.
Не имея ни души знакомых, не зная улиц, Дуняша с ужасом думала, где они проведут ночь.
Лица у детей горели, но руки и ноги были, как лед, холодные; резкий ветер дул им навстречу, пронизывая их насквозь. Они все шли, не зная, куда придут, пока не дошли до большого дома, окруженного садом.
Вася плакал и жаловался на духоту и жар, голова у него болела до тошноты, в руках и ногах чувствовалась страшная ломота, губы растрескались, и он с жадностью глотал падавший в изобилии снег.
— Дуня, я не могу дальше идти, тошно мне! Я пить хочу… Сядем здесь, — и Вася, не дожидаясь Дуниного ответа, опустился на тротуар.
Девочка от усталости и холода сама еле держалась на ногах, но теперь она все забыла и, опустившись возле брата, вся сосредоточилась на бледном личике его. Она называла его нежными, ласкательными именами, пробовала поднять его, но, видя, что ничего не помогает, что Вася лежит как пласт, встала и громко заплакала.
Вокруг детей собралась кучка народа, все охали и сочувственно глядели на них, кто предлагал Васю свезти в больницу, кто в полицию. Дуня, как и большинство деревенских жителей, боялась полиции и потому, услыхав, что Васю хотят отвезти туда, принялась еще громче плакать.
В это время из толпы вышел старичок и, ласково обратившись к Дуне, взял ее за руку.
— Не плачь, дитя! Я возьму тебя и братишку к себе, там за вами присмотрит моя старуха. Вылечим мальчугана… А теперь помогите-ка мне, добрые люди, усадить детей на санки! — обратился он к толпе.
Кто-то живо сбегал за извозчиком, старик взял Васю на руки, а девочку усадил с собою рядом и поехали.
Три дня уже живет Дуня в доме одного старого чиновника на Выборгской стороне, у того самого, который поднял бесчувственного Васю с тротуара и вместе с Дуней привез к себе.
Во все эти три дня мальчик не приходил в себя, он даже не бредил, а только глухо стонал.
Сестра не отходила от кровати больного.
Она не знала, да и не думала, где она; она только все заботилась о своем ненаглядном Васе.
Доктор приходил два раза в день; он внимательно выслушивал и осматривал, больного, прописывал ему лекарство, но ничего не помогало.
На четвертый день, Васи не стало…
После похорон брата у Дуни сделалась нервная горячка. Добрые люди, приютившие ее, заботились о бедной девочке, как о своем родном детище, не жалея трудов и издержек. Долго боролась она между жизнью и смертью, но молодость взяла верх, и доктор, не раз отчаивавшийся, мог наконец уверить стариков в счастливом исходе болезни.
Был чудный зимний день. Солнышко, весело блистая, рассыпало бесчисленные лучи по ослепительно белому снегу. В комнатке, где лежала больная девочка, было светло и уютно; Дуня тихо спала и спокойно дышала, вдруг она улыбнулась и открыла свои большие голубые глаза. С изумлением остановила она их на добром лице старушки, сидевшей у постели с чулком в руках, на симпатичной фигуре старика-чиновника, и слезы градом потекли по ее бледным щекам.
— Ну, о чем, касатка моя? Полно, родная, успокойся! — говорила добрая старушка, гладя Дунину голову. — Бог даст, поправишься, мы тебя никуда не пустим — будешь нашей дочерью…
— Поправляйся только скорее: в школу отдадим, умницей будешь, — добавил старик.
Дуня припала к морщинистой руке, ласково гладившей ее; она сердцем угадала, что эти два существа полюбили ее как дочь, что они заменят ей умерших родителей и устроят ей счастливую и хорошую будущность.
— Вася… — прошептала она, горюя, что помощь явилась поздно и братишке не будет житься так же хорошо, как ей.
— Вася у Бога, — сказала старушка, — там ему лучше, чем на земле…
Источник текста: Ручеек. Рассказы для детей из естеств. истории и дет. жизни / А. Б. Хвольсон; С 60 рис. М. Михайлова и др. — 5-е изд., просм. авт. — Санкт-Петербург : А. Ф. Девриен, 1913. — 263 с. : ил. ; 22 см.