Светляе солнце среди лета,
О разум, мысльми озарись.
Сбери красы все, дух мой, с света,
И с ними к музам вознесись;
Сколь можешь, столь потщись представить
Приятность, нежность, юность лет.
Внемли мою песнь жарку, свет!
Красавицу хочу прославить.
Союзняй лира соглашает
На песнь сию свой стройный звон.
Согласняй ум стихи слагает.
В жару всхожу на Геликон;
Оттуда зрю на всё собранье
Красот в красавице одной;
Восторг объял весь разум мой,
Приятное столь зря созданье!
Твой знатный род я петь не буду,
Довольно ты знатна красой,
Краса твоя гремит повсюду
И возбуждает петь дух мой;
Краса приятней всяка рода,
И драгоценней ее нет,
Пленяется тобою свет
И вся влюбляется природа.
Глаза твои прелестна цвета,
Небесных звезд огнем горят;
И средь всего все звезды света
Не так еще огнем блестят.
Куда приятный взор склоняешь,
Везде твой взор победы жнет.
О, где, скажи ты, смертный тот,
Себя что ею не пленяешь!
Чело ни низко, ни высоко,
И нос приятно сотворен,
Чтоб видеть сердце нежестоко,
Свирепством дух не заражен.
В чертах чела столь разум зрится,
Чтоб, кто тебя впервые зрел,
Тот правду бы мою нашел,
Что в том не можно ошибиться.
Прелестный рот, прекрасны губы,
Натуры хитрой лучша вещь,
Как кость слонова, белы зубы, —
Я рад бы их красу изрещь;
Но можно ль прямо то прославить,
Что хитрой живопись рукой,
Сложа в искусство труд весь свой,
Не может лучше сих составить.
Возьми сокровища морския,
Кораль в востоке и жемчуг, —
Не зрю я в них красы такия,
Каких в тебе тьму вижу вдруг.
Не столь кораль есть в цвете алый,
Сколь губ твоих прекрасен цвет,
Красы в жемчу́ге столько нет,
Прекрасных зуб пример сей малый.
Но что прекрасней в свете зрится,
Как цвет в красе твоей во всей,
Тут роза в цвете постыдится,
Лилея в белизне своей.
Где взять могу пример нелживо,
Чтоб цвет лица всего зреть дать,
Одной тебе то льзя сказать:
Лице твое есть прямо живо.
Коль, взяв слонову кость белейшу,
Тончайшим цветом роз покрыть,
То можно плоть твою нежнейшу
В красе себе изобразить.
Хоть сколь Борей во мразе строгом
Румянец тщился б истребить,
Но то не может повредить,
Что есть в лице в числе во многом.
Не столь прелестно солнце в лете,
В лучах его нет столь красы,
Как сколь в твоем прекрасном цвете
Прекрасны брови и власы.
Хоть их красу не умножаешь
Искусством от земель чужды́х,
Прекрасна ты в власах своих,
Хоть их никак не убираешь.
Когда вкруг их влюбясь летает
Зефир на крылышках своих,
Целует их и возвевает,
Сколь зреть тогда прелестно их.
Власы то нежно в воздух вьются,
То кроют стройный стан собой;
О, сколь счастлив зефир тобой:
Ласкать ему красы даются!
Высока грудь и нежна шея,
Прелестный зрак для смертных глаз,
Что в свете есть всего белея,
Где взять пример могу для вас!
Коль сад измыслен в Геспериде,
Златы где яблоки росли.
То можно ль, там чтоб не нашли
Тот нежный плод в сребренном виде.
Таких плодов два грудь нам кажет,
От нас одни верхи не скрыв;
Союзом их любовь хоть вяжет,
Но делает им грудь разрыв.
Плоды, чрез твердость разделяясь,
То нежно вверх дышат вздымаясь,
То книзу паки опустясь,
Но можно ль петь то, не смущаясь.
Безмерну нежность белы рук
Я с тем могу лишь соравнить,
Как Купидон взимает лук,
Чтоб нежно им сердца разить,
То зрим его с твоими равны,
И нежны, полны, белы так,
Со вкусом их целует всяк,
В красе толико руки славны.
Коль на ноги твои взираю,
На легкость и на стройность их,
Дианы ноги вображаю,
Когда на береге сидит
И, в чистый ключ спустив их, моет.
Там ноги тонки зрим в струях,
Но круглы, полны в их икрах,
Прозрачность вод красу не кроет.
О, если б за́веса не крыла
Бесчисленность твоих красот,
Моя бы песнь распространила
Всех прелестей безмерный счет.
Ревниво света поведенье,
Почто ввело красы те крыть,
Чем можно больше ум пленить
И разжигать всех смертных зренье?
Счастлив, о князь из Илиона!
Тогда как был ты в пастухах,
Как Паллас, Венус и Юнона
Представились в твоих очах,
Как ты желал, в том самом виде.
Ты тем лишь мог то рассудить,
Что боги не могли решить,
И Венус бы была в обиде.
Но если б к сим красам небесным,
Красавица, предстала ты,
Своим предметом ты прелестным
Затмила б всех их красоты.
Нелестный самый суд Париса
Не мог бы инако решить,
Как яблоко тебе вручить;
Но, муза, петь еще потщися.
Прекрасный столь твой стан и стройный
Дивиться принуждает всех.
Твой дух и нежный и спокойный
Веселья полон и утех.
Красавица! где ты сияешь,
В поступках вид столь знатен твой,
Что всех пленит умы собой;
Ты всех к почтенью привлекаешь.
Охота всех девиц к уборам
Коснуться не могла к тебе;
Являться любишь всем ты взорам
Всегда в природной красоте.
Не в камнях красотой блистаешь,
Не златом ты сердца пленишь,
Красой красы всех смертных тмишь,
Как солнце средь планет, сияешь.
Наряды столь к тебе пристали,
Чтоб ты желала лишь надеть.
Красу, какую лишь видали,
Ты можешь завсегда иметь.
Но ты наряд такой лишь любишь,
В котором нежность простоты
Блестит от силы красоты,
Ты всяк наряд собой сугубишь.
Но коль сказать тебе прямея,
Тебе нет в свете, что желать.
В поступках нет тебя нежнея,
Разумняй можно ль где сыскать.
Ты столько же в красе сияешь,
Сколь добродетельна в делах;
Прелестна столько ты в речах;
Сердца, как хочешь, обращаешь.
Приятну поступь ты имеешь,
Но принуждения в ней нет.
Речьми веселыми ты сеешь,
Но не обижен всяк живет.
В забаве ль время провождаешь,
Пристойность вся сохранена,
Но строгость вся истреблена,
Где добродетелью сияешь.
Твой ангельский столь нрав и тихой
Так тих, как есть весной зефир,
Трепещешь тут, где зришь нрав ли́хой,
И жалок твой всем образ сир.
Как бабочку страшит вид зверской
И ноет нежно сердце в ней,
Так в нежности ты есть своей,
Где нрав людей ты видишь дерзкой.
Коль видишь, бедно кто вздыхает,
И ты вздыхаешь вместе с ним;
И если кто в слезах рыдает,
Тут страждешь сердцем ты своим;
Текут из нежных глаз потоки;
Ты зреть не можешь всех печаль,
Чтоб то тебе душой не жаль:
Вот вам пример, сердца жестоки!
Любезный нрав всю тварь ласкает,
Но зверский нрав всю тварь страшит;
Жестокость всякий ощущает,
И в страхе от него бежит,
Но звери, к людям став привычны,
Уж злом опасны не живут,
Вслед с кротостью людей идут
И нрав бросают злообычный.
Красавицу вся тварь внимает,
Нрав ангельский есть щедр ко всем;
Она ко птичкам так вещает,
Дав волю им в дому своем:
«Я быть могу без ваша пенья,
Забава та вам грусть чинит,
Мне тварь жалка, когда сидит
Внутри жестока заключенья».
И зайчики, и тьма зверочков
Свободны все в поля идут;
Там птички, сидя средь кусточков,
Красавице хвалу поют;
И рыбы, внутрь сетей плескаясь,
Избавясь нежною рукой,
Сбираются к брегам толпой,
Являют радость, вверх бросаясь.
Вот нежный нрав сколь всё пленяет,
И сколь природе мил он всей;
Когда краса в садах гуляет,
Летят все птички сами к ней,
Своей к ней волей и́дут в руки,
Ее прекрасный зная нрав,
Что, в руки их она прияв,
Не сделает никоей муки.
Последним словом заключаю
К тебе, красавица моя,
Тебя прекраснее не знаю,
И быть не может, спорю я.
Когда б в век древний ты родилась,
Где здали храмы божествам,
Тебе создали бы в честь храм;
Богиней бы красы ты чтилась.
