Сашенька Кропачева (Селенкина)/Дело 1869 (ДО)
САШЕНЬКА КРОПАЧЕВА.
правитьНѣсколько лѣтъ назадъ я жила не одна и не въ этой маленькой комнатѣ, заваленной книгами, тетрадями, нотами; я жила въ свѣтлой, уютной квартирѣ моей доброй бабушки. Въ ея чистыхъ, просто убранныхъ комнатахъ я провела все мое дѣтство, и каждая мелочь ихъ обстановки, точно такъ же, какъ каждая мелочь нашей жизни съ бабушкой, до этой поры живы въ моей памяти. Спокойною, свѣтлою полосой прошли мои первые годы, и, вспоминая ихъ, я чувствую себя такою же счастливою, какъ въ то время, когда весело играла въ куклы на потертомъ зеленомъ коврѣ у ногъ бабушки, напѣвавшей подъ вязанье или шитье старинныя пѣсни.
До восьми лѣтъ я только и дѣлала, что играла въ куклы, раздѣленныя мною на два семейства, изъ которыхъ одно было богато и глупо, а другое почти бѣдно, но, благодаря мнѣ, обладало всѣми хорошими качествами, какія я только знала тогда за людьми… Куклы были для меня живыми существами, и я такъ горячо любила ихъ, такъ привыкла посредствомъ ихъ изображать дѣйствительную жизнь, что безъ сожалѣнія разставалась съ ними только въ такомъ случаѣ, если бабушка и Маша — молоденькая дѣвушка, служившая у насъ, — предлагали мнѣ поиграть съ ними въ саду въ прятки или медвѣдки, или обѣщали покачать на качели, висѣвшей подъ окнами столовой. Но на другой же день моего рожденія, въ который минуло мнѣ восемь лѣтъ, бабушка, вмѣсто зеленаго ковра, усадила меня подлѣ себя за круглый столъ, и принялась открывать мнѣ таинства азбуки. Потомъ я писала, потомъ я учила что-то, похожее на грамматику и арифметику, вызубрила, наизусть катехизисъ и насталъ, наконецъ, день, въ который бабушка объявила, что я знаю ровно столько же, сколько знаетъ она сама, и наши учебныя занятія прекратились. Отдѣлавшись отъ ученья, я было съ прежней любовью посвятила все свое время кукламъ, но бабушка принялась за меня снова.
— Ну, Надя, я полагаю, ты достаточно отдыхала, пора поучиться работать; какъ ты думаешь, пора? обратилась она ко мнѣ однажды вечеромъ.
— Какъ работать? спросила я не особенно внимательно.
— Шить нужно. Ты до этой поры юбочки стачать не умѣешь, чулка не умѣешь связать, а это не совсѣмъ-то ладно, вѣдь тебѣ тринадцать годковъ минуло.
— Такъ чтожь такое?
— А то, дружокъ, что въ эти годы необходимо знать рукодѣлья. Сплошали мы съ тобой… Какъ-то на ученье очень много времени ушло у насъ… ну, да ничего! Вотъ завтра, какъ встанешь да помолишься Богу, я тебя и усажу за работу. Давно хотѣла я начать, только весны ждала, съ весной-то какъ-то охотнѣе тебѣ будетъ — дни пойдутъ длинные, успѣешь и поработать, и поиграть.
Бабушка не любила, ни измѣнять, ни откладывать исполненіе своихъ рѣшеній и на слѣдующій день я цѣлыхъ пять часовъ просидѣла за шитьемъ занавѣсокъ. Работа, моя оказалась настолько удовлетворительной, что, показывая ее Грачевой, — нашей сосѣдкѣ по квартирѣ, — бабушка съ истиннымъ восторгомъ говорила: «это ея первая работа».
— Хорошо, очень хорошо, похвалила Грачева.
— Вообще она понятливая, продолжала бабушка.
Гостья внимательно посмотрѣла на меня и спросила:
— Почему вы не отдадите ее въ гимназію!
— Эхъ вы, милая моя, чѣмъ я буду платить-то за нее! Моей пенсіи хватаетъ только на содержаніе, отвѣтила бабушка, съ такимъ видомъ качнувъ головой, какъ будто она давно думала о томъ, что меня слѣдовало бы отдать въ гимназію.
— Вы напрасно такъ разсуждаете, Марья Петровна, совершенно напрасно. Надю возьмутъ на казенный счетъ, не говоря ни слова.
Бабушка молчала.
— Людочка у меня съ плохими способностями, и не сирота, но и ее охотно приняли, а Надѣ даже рады будутъ, увѣряю васъ, настаивала Грачева.
— Богъ знаетъ… усумнилась бабушка.
— Чему тамъ учатъ? спросила я ее по уходѣ Грачевой.
— Многому, такъ что послѣ ты могла бы имѣть свой хлѣбъ, тихо, почти въ раздумьи проговорила она.
— Какой хлѣбъ?
— Вѣдь ты круглая сирота, дитя, капиталу у тебя нѣтъ ни копѣйки, и умри я, грѣшная, такъ ты, Наденька, останешься какъ есть нищей, вотъ оно что. А если бы тебя въ гимназію-то взяли, такъ тогда ни по міру не довелось бы идти, ни въ чужіе люди. Стала бы учительницей — и дѣло съ концомъ! Ужь только взяли бы…
На этомъ нашъ разговоръ кончился, и въ продолженіе лѣта бабушка, казалось, совсѣмъ забыла о немъ; но я не забыла ни одного ея слова. Пугаясь будущаго, въ которомъ, какъ предрѣкала она, мнѣ неизбѣжно предстояло сдѣлаться нищей или горничной, я все крѣпче задумывалась о возможности попасть въ гимназію, какъ о единственномъ средствѣ, съ помощью котораго мнѣ можно будетъ, послѣ смерти бабушки, увернуться отъ необходимости Христа ради просить пріюта и хлѣба. Голова моя серьезно работала. Сначала я ничего не могла ни придумать, ни сообразить, но черезъ нѣсколько времени успокоилась и рѣшилась сдѣлать первый шагъ къ осуществленію завѣтнаго желанія.
— Оставьте работу, пожалуйста, начала а, обнимая бабушку.
— Что такое? съ удивленіемъ спросила, она., отодвигая отъ себя шитье.
— Милая, дорогая моя, отдайте меня въ гимназію, похлопочите, можетъ и въ самомъ дѣлѣ меня примутъ на казенный счетъ, заговорила я въ волненіи.
— Глупости, Наденька! строго остановила меня старуха.
— Почему же глупости?
— Гдѣ ужь намъ лѣзть туда!…
— Да вы попробуйте…
— Нечего и пробовать, безъ того знаю.
— Нѣтъ, вы ничего не знаете, вамъ просто лѣнь изъ дому выдти, почти крикнула я, и залилась слезами.
— Ахъ ты глупенькая, глупенькая! Ты думаешь, что Грачеву приняли на казенный, такъ и тебя возьмутъ — какъ же, держи карманъ… У Грачевой дядя большой чиновникъ, потому и приняли ее, а ты что? И года твои не такіе, скоро невѣстой будешь, вишь, какая выросла… полно, дурочка! Благодари Бога и за то, что хоть кой-какъ грамотѣ разумѣешь, другіе и совсѣмъ ничего не знаютъ, старалась успокоить меня бабушка.
— Такъ вы ничего не сдѣлаете для меня? спросила я, близко наклонившись къ ея лицу, и помню, что когда я сдѣлала этотъ вопросъ, сердце во мнѣ стучало какъ-то особенно сильно и медленно, а въ глазахъ было темно. Я не слыхала отвѣта, не знаю, что было дальше и сколько времени прошло между этимъ разговоромъ и той минутой, когда я увидѣла, себя въ саду. Нѣсколько дней затѣмъ я не вспоминала о гимназіи; мнѣ нездоровилось; но едва оправилась я, любимыя мечты овладѣли мной съ новою силой; подъ вліяніемъ ихъ, я каждую ночь ворочалась въ своей постели до разсвѣта, пока не придумала, какъ слѣдуетъ повести дѣло. Когда планъ предпріятія, выполнить которое я намѣревалась одна и тихонько отъ бабушки, былъ обдуманъ со всѣми подробностями, до начала пріемныхъ экзаменовъ оставался мѣсяцъ. «Откладывать больше нечего, завтра же пойду къ Грачевымъ», думала и наканунѣ дня, съ котораго начались мои хлопоты.
— Людочка каждый день зоветъ меня къ себѣ, почему бы мнѣ не сходить къ ней? сказала я утромъ.
— Я всегда говорила — почему бы тебѣ не сходить, но ты и слышать не хотѣла.
— Прежде она шалила очень…
— Ступай, если хочешь, я не держу, отвѣтила бабушка.
И въ первый же свой визитъ къ Грачевой, я узнала чуть не половину того, что мнѣ нужно было узнать, а къ концу недѣли и самое главное — программы трехъ младшихъ классовъ, были въ моихъ рукахъ. Всѣ эти свѣденія я достала, ни въ одной душѣ не возбудивъ подозрѣнія. Тщеславная дѣвочка щеголяла передо мной знаніемъ порядковъ гимназіи съ такимъ увлеченіемъ, что ей и въ голову не приходило, будто она ведетъ свои разсказы по моей волѣ и для моей цѣли.
Насталъ второй Спасовъ день. Шелъ дождь, но бабушка, вѣрная съ молодости усвоенной привычкѣ посѣщать церковь въ большіе праздники, не осталась по случаю ненастья дома. Едва начался благовѣстъ, какъ она отправилась къ обѣднѣ. Мнѣ только это и нужно было. Перемѣнивъ наскоро чулки и платье, повязавъ голову чернымъ шелковымъ платочкомъ, я надѣла бурнусъ и пошла.
— Вы куда это? окликнула меня Маша.
— Бабушка велѣла сходить… задыхаясь проговорила я, выбѣгая изъ кухни.
Миновавъ нѣсколько кварталовъ, я остановилась у подъѣзда гимназіи и чуть не заплакала, случайно взглянувъ на свои ноги: галошъ на мнѣ не было и мои неуклюжіе опойковыя башмаки были покрыты густой грязью, отчего казались еще хуже, чѣмъ были на самомъ дѣлѣ. «Не пустятъ меня къ начальницѣ съ такими ногами», въ ужасѣ думала, я, принимаясь звонить. Хорошенькая дѣвушка отворила мнѣ дверь и спросивъ, кого мнѣ нужно, ушла доложить. Оставшись одна, я вытерла башмаки носовымъ платкомъ, но снять бурнусъ и войти въ залъ не посмѣла. Между тѣмъ послышались шаги. Та же дѣвушка, выглянувъ ко мнѣ, сказала: «пожалуйте». Я раздѣлась и несмѣло переступила черезъ порогъ. Шагахъ въ пяти отъ меня, опершись правой рукой о край рояля, стояла женщина лѣтъ тридцати, въ черномъ платьѣ. Я молча сдѣлала реверансъ и остановилась.
— Подойдите ко мнѣ, что вамъ нужно? ласково произнесла начальница.
— Я хочу учиться, но я бѣдна… возьмите меня на казенный счетъ, я буду стараться, Елена Павловна! проговорила я, отчеканивая каждое слово, потому что слова съ трудомъ сходили съ моего языка, меня душило что-то.
Елена Павловна не повторила, чтобъ я подошла къ ней, она сама перешла раздѣлявшее насъ разстояніе и, взявъ меня за руку, посадила на стулъ.
— Постарайтесь успокоиться, душенька, потомъ скажите, зачѣмъ пришли, сказала она. наклоняясь, надо мной и приглаживая мои мокрые волосы.
— Вы озябли? также ласково спросила, она минуту спустя.
— Да, я шла пѣшкомъ.
— Какъ ваша, фамилія?
— Липина.
— У васъ есть папаша, и мамаша?
— Никого нѣтъ.
— Съ кѣмъ же вы живете?
— Съ бабушкой.
— Зачѣмъ бабушка отпустила васъ одну въ такую погоду?
— Она, не знаетъ, что я здѣсь, я ушла тихонько… У ней нечѣмъ платить за меня, и, сколько я ни просила ее похлопотать, она не хотѣла, вотъ я придумала идти сама, хоть мнѣ и страшно было…
— Вашъ отецъ былъ чиновникъ?
— Да.
— Чему же хотите вы учиться?
— Всему! Я бѣдная — мнѣ нужно знать много, а то я нищей буду.
Елена Павловна съ удивленіемъ посмотрѣла на. меня.
— Вы учились уже чему нибудь? спросила она протяжно, точно соображая что-то.
Я разсказала.
— Вы выдержите экзаменъ второго класса, но а не могу принять васъ, не посовѣтовавшись съ другими, и вамъ придется подождать рѣшительнаго отвѣта.
Я не заплакала, но видно мое лицо измѣнилось очень сильно, потому что Елена Павловна, поспѣшила меня утѣшить самымъ положительнымъ образомъ.
— Впрочемъ, къ чему томить васъ, я беру васъ на свою отвѣтственность, только вы должны обѣщать, что будете учиться прилежно, ни шалить, ни лѣниться не станете.
Не подозрѣвая, что послѣ этихъ словъ я должна относиться къ Еленѣ Павловнѣ, какъ гимназистка, я бросилась къ ней на шею и, что было силы, сжала, ее въ своихъ рукахъ, стараясь выразить мою глубокую благодарность.
— Вы добрая дѣвочка; если вы всегда будете хорошо вести себя, я стану любить васъ, какъ родную. Теперь ступайте домой, скажите своей бабушкѣ, что ей не предстоитъ никакихъ расходовъ, — все, что понадобится вамъ на первое время, я сдѣлаю на свой счетъ, а тамъ, Богъ дастъ, окажетесь способной ученицей, и все необходимое можно будетъ брать на счетъ казны. Прощайте!
И Елена Павловна хотѣла, было уйдти, но, оглянувшись на меня, прибавила: «Завтра приходите сюда въ девять часовъ, да вотъ что: пусть бабушка напишетъ для меня — чья вы дочь, сколько вамъ лѣтъ и какого вы вѣроисповѣданія».
Выйдя на улицу, я почувствовала, что ноги отказываются служить мнѣ, и поспѣшила перейдти къ скверу, находившемуся почти подлѣ гимназіи. Добравшись до рѣшетки, я прислонилась къ ней, чтобъ собраться съ силами, но тутъ волненіе мое дошло до крайней степени и я зарыдала, хоть на душѣ у меня было отрадно и свѣтло. Къ счастью дождь, смочивъ мою голову и одежу, скоро успокоилъ меня. Съ той поры прошло не мало времени, но я не помню, чтобъ еще хоть разъ я дышала такъ же свободно, такъ же весело и самоувѣренно смотрѣла на жизнь, какъ въ тотъ ненастный осенній день.
А дома меня ужь ждали. Вернувшись отъ обѣдни, бабушка узнала отъ Маши, что меня больше часу нѣтъ дома и такъ встревожилась, что не могла приняться за чай. Отворивъ окно, она внимательно смотрѣла то въ ту, то въ другую сторону, надѣясь увидѣть меня, и чѣмъ больше терялась въ догадкахъ, тѣмъ сильнѣе раздражалась и безпокоилась.
— Куда ты ходила? окликнула она сердито, когда я поравнялась съ окномъ.
— Въ гимназію, бабушка! Меня приняли, завтра учиться начну… громко возвѣстила я ей.
— Куда ходила? затворяя за мною дверь, повторила бабушка, точно не слыхала моего отвѣта; но, по ея смущенному лицу нетрудно было догадаться, что она, просто на просто, не вѣритъ счастью, свалившемуся на меня такъ неожиданно.
— Ахъ, какая вы хитрая, какая вы смѣшная, бабушка! засмѣялась я, цѣлуя ее безчисленное множество разъ и, усѣвшись къ чайному столу, разсказала ей все — какъ грустила послѣ ея отказа, какъ выспрашивала Грачеву и. наконецъ, какъ разговаривала, съ Еленой Павловной.
— Правду говорятъ, что смѣлость города беретъ, заключила бабушка, выслушавъ меня; — весной-то я вѣдь сама крѣпко подумывала о гимназіи, тебѣ ничего не говорила, а думала, крѣпко думала, да врагъ дернулъ сходить къ Ивану Никифоровичу посовѣтоваться, онъ и разговорилъ. Сначала смѣялся надо мной, а потомъ безъ всякаго смѣху сказалъ, что и почище кто, такъ и тѣхъ даромъ не берутъ, побожился даже: мнѣ, говоритъ, что!… Ну, я и махнула, рукой, призналась бабушка.
Меньше чѣмъ черезъ годъ мое положеніе въ гимназіи сдѣлалось довольно прочнымъ. Елена Павловна была совершенно довольна мною и очень недовольна тѣмъ, что казенныхъ ученицъ не позволено учить ни французскому языку, ни рисованью, ни танцамъ…
— Знаете, Липина, что я придумала, сказала, она однажды, — хочу проситъ генеральшу — попечительницу гимназіи — и директора, чтобъ позволили учить васъ хоть только французскому языку. Если мнѣ откажутъ, такъ я, право, не знаю, что и дѣлать.
Но Еленѣ Павловнѣ не отказали. Получивъ разрѣшеніе допустить меня къ изученію французскаго языка. Елена Павловна задумалась снова и затѣмъ снова обратилась ко мнѣ:
— Скоро экзамены, вы отлично сдадите ихъ, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, но видите что — въ третьемъ классѣ проходятъ грамматику уже и madam Петровой будетъ неудобно преподавать цѣлому классу одно, вамъ — другое, и я думаю, что если бы Сашенька Кропачева взялась приготовитъ васъ изъ французскаго языка прямо въ четвертый классъ въ продолженіе года, то это было бы очень хорошо. Она успѣетъ, если только захочетъ. Вы стали бы ходить къ пой послѣ обѣда.
— Она кто?
— Богатая купеческая дѣвушка; она отлично знаетъ французскій языкъ. Я сегодня же повидаюсь съ нею.
— Поздравляю васъ, Кропачева охотно приняла мое предложеніе, можете отправиться къ ней хоть сейчасъ. Книги у нея свои. Придете, назовите себя гимназисткой Липиной и скажите, что я васъ прислала. Держитесь у Кропачевыхъ такъ же скромно и просто, какъ здѣсь, говорила, мнѣ начальница на другой день, встрѣтившись со мною въ большую перемѣну въ уборной.
Въ четыре часа я отправилась къ Кропачевымъ, о которыхъ пока только и знала, что это богатое купеческое семейство, въ которомъ какая-то молодая дѣвушка обѣщала Еленѣ Павловнѣ даромъ учить меня французскому языку. Трех-этажный каменный домъ Кропачевыхъ стоялъ въ центрѣ города. Елена Павловна велѣла мнѣ пробраться въ средній этажъ, я такъ и сдѣлала. Меня встрѣтила сама Лизавета Игнатьевна, хозяйка дома. Я представилась ей, какъ мнѣ было указано добрѣйшей Еленой Павловной.
— А, вы къ Сашенькѣ, садитесь, сказала Кропачева и вышла, чтобъ позвать дочь. Черезъ минуту она вернулась въ сопровожденіи дѣвушки лѣтъ восемьнадцати, съ полненькимъ румянымъ лицомъ. съ темными волосами и глазами, но одѣтою не въ шелковое платье, какъ мать, а въ простое ситцевое. Сашенька, какъ видно, была уже предупреждена, обо мнѣ.
— Здравствуйте, очень рада, познакомиться, были ея первыя слова.
— Сегодня мы не будемъ заниматься, а употребимъ время, назначенное для уроки, на то, чтобъ присмотрѣться другъ къ другу, сказала она потомъ, проводя меня въ свою комнату, находившуюся въ углу дома, между прихожей и залой. Послѣ меблировки пріемныхъ комнатъ Кропачевыхъ, помѣщеніе Сашеньки показалось мнѣ ужь черезъ-чуръ бѣдно обставленнымъ. Тамъ изящная мебель обита краснымъ сукномъ съ золотою бахрамой, дорогія салфетки и ковры, рѣдкіе цвѣты, а въ комнатѣ моей будущей наставницы стулья и кушетка обиты сафьяномъ, столъ покрытъ клеенкой, на комодѣ только маленькій туалетъ и черепаховая гребенка; оба окна, полузакрытыя коленкоровыми занавѣсками, сплошь заставлены маленькими баночками, въ которыхъ едва виднѣются всходы риса, клещевины и еще чего-то; вдоль правой стѣны, за ширмами, односпальная кроватка; на лѣво, между дверью и окномъ на улицу, этажерка съ книгами. Когда, мы сѣли въ этой комнатѣ. Сашенька прежде всего спросила, какъ зовутъ меня.
— Надя, отвѣтила я.
— Скажите ваше полное имя, звать васъ Надей мнѣ какъ-то неловко, а Липиной не нравится, возразила она.
Я сказала и полное имя, и въ этотъ вечеръ въ первый разъ имѣла, удовольствіе слышать, какъ меня величали Надеждой Григорьевной.
— Я очень рада, заговорила Сашенька. — что Елена Павловна обратилась ко мнѣ съ просьбою о васъ. Мнѣ давно хотѣлось взяться за что нибудь подобное, да я, видите ли, такъ поставлена, что всякая полезная работа идетъ помимо моихъ рукъ. Вонъ Анюта Ершова и Сонечка Мызина въ первый же годъ по окончаніи курса нашли себѣ дѣло, и до этой поры каждый день безплатно засѣдаютъ въ гимназіи въ качествѣ классныхъ дамъ, а мнѣ не выпало никакого серьезнаго занятія, ну, я и занималась все время чтеніемъ… А вѣдь я не лѣнива, вотъ вы сами увидите. Надѣюсь, что наши занятія пойдутъ хорошо, — французскій языкъ, я основательно изучила, съ методой преподаванія знакома, принимаюсь за дѣло съ удовольствіемъ, все какъ слѣдуетъ, но, чтобъ обезпечитъ полный успѣхъ, отъ васъ я прошу только одного: смотрите на меня не какъ на наставницу, а какъ на равную себѣ, какъ на свою подругу.
— Постараюсь, пообѣщала я отъ души, согрѣтая рѣчью и взглядомъ Сашеньки.
Вошла Лизавета Игнатьевна и позвала пить чай. Я начала сбираться домой, но мать Сашеньки, взявъ меня за плечи, насильно ввела въ чайную и въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ представила своему мужу.
— Такъ это вы-то и есть та самая, что пробились въ гимназію своимъ лбомъ? — очень пріятно, я люблю умныхъ дѣтей. Только что же это, какая вы маленькая? привѣтствовалъ меня Кропачевъ. — Онъ былъ старикъ лѣтъ шестидесяти, высокій, полный, немного сутулый; его лицо, особенно когда онъ улыбался, дышало чрезвычайною добротой, несмотря на то, что отъ длинныхъ сѣдыхъ волосъ рѣзко отдѣлялся совершенно красный цвѣтъ кожи. Одежду Кропачева составляли темносиній длиннополый сюртукъ, застегнутый до горла, черный шейный платокъ и старинные очки въ массивной серебряной оправѣ. Я невольно сравнила его съ Лизаветой Игнатьевной, и странно мнѣ показалось, что эта женщина, которой нѣтъ еще и сорока лѣтъ, одѣтая такъ богато и модно, его жена.
Съ этого дня я каждую недѣлю, по вторникамъ и пятницамъ, приходила къ Кропачевымъ и часа по два и больше просиживала въ комнатѣ Сашеньки. Она не ошиблась, наши занятія шли такъ хорошо, какъ только можно было пожелать, вслѣдствіе чего въ продолженіе двухъ часовъ, которые мы проводили съ глазу на глазъ, насъ занималъ не одинъ французскій учебникъ… Сашенька, видѣла, что безъ труда успѣетъ приготовить меня къ назначенному времени и ей не страшно было замѣнять урокъ иной разъ статьей какого нибудь журнала, а иной разъ и просто разговоромъ. Она съ первой встрѣчи почувствовала влеченіе ко мнѣ. я съ первой встрѣчи взглянула на нее довѣрчиво, и между нами безъ малѣйшихъ усилій установились искреннія дружескія отношенія. Сашенька была старше меня почти четырьмя годами, однако это не помѣшало ей близко сойтись со мною. Хотъ обыкновенно и утверждаютъ, будто въ этомъ возрастѣ три-четыре года разница до такой степени значительная, что однѣхъ и тѣхъ-же понятій и стремленій никогда не встрѣтишь при ней; однако понятія и стремленія Сашеньки, какъ оказалось, удивительно гармонировали съ моими взглядами на вещи. Мое первоначальное воспитаніе создало во мнѣ независимый характеръ, твердую волю, потребность личнаго счастья и желаніе счастья окружающимъ; первоначальное воспитаніе Сашеньки не дало ей ничего подобнаго, но ей, по счастливой случайности, удалось выработать, вмѣсто искуственно привитыхъ, свои собственныя понятія, совершенно однородныя съ моими, сложившимися подъ вліяніемъ бабушки, ненасиловавшей моей натуры никакими «глубокими соображеніями» и, въ силу единства мнѣній, мы крѣпко привязались одна къ другой, откровенно мѣнялись своими думами и дружно пытались уяснить себѣ тѣ стороны жизни, который казались намъ темными или загадочными.
Въ первое время моего знакомства съ Кропачевыми, ихъ жизнь казалась мнѣ вполнѣ счастливою. Сиротѣ-дѣвочкѣ, незнавшей ни ласкъ матери, ни удобствъ жизни, представлялось, что болѣе завидной доли, чѣмъ доля Сашеньки, и быть не можетъ. Только потомъ разглядѣла, я, что подъ этими цвѣтами кроется много змѣй.
Родныхъ и знакомыхъ у Кропачевыхъ было много, но гости рѣдко являлись къ нимъ. Кромѣ Анюты Ершовой и Сонечки Мызиной — подругъ Сашеньки по гимназіи — я никого не встрѣчала у нихъ. Лизавета Игнатьевна и сама не любила выходить изъ дому: она дѣлала исключенія только въ пользу воскресныхъ обѣдень въ приходской церкви, престольныхъ праздниковъ въ дѣвичьемъ монастырѣ и нѣкоторыхъ другихъ церквяхъ и въ пользу встрѣчъ прихожихъ иконъ, да и то нельзя сказать, чтобъ охотно. Не радѣй она о спасеніи своей души и не считай хожденіе по обѣднямъ и встрѣчамъ наилучшимъ путемъ спасенія, такъ тогда, можно поручиться чѣмъ угодно, никакая сила въ мірѣ не вывела бы ее изъ насиженнаго гнѣзда. Благодаря сначала древнерусскимъ понятіямъ воспитателей, а потомъ мягкому характеру и любящему сердцу Платона Андреевича, привычка къ сидячей жизни уже давно перешла въ Лизаветѣ Игнатьевнѣ обыкновенныя границы привычекъ; она обратилась въ потребность, въ страсть, и Платону Андреевичу съ Сашенькой не мало приходилось терпѣть отъ нея, такъ какъ Лизавета Игнатьевна, въ качествѣ главнаго лица въ семьѣ, желанія домочадцевъ во всѣхъ случаяхъ подчиняла своей волѣ. Къ этому она привыкла также до страсти.
Выйдутъ, напримѣръ, Кропачевъ съ дочерью послѣ ужина въ садикъ, подышать теплымъ вечернимъ воздухомъ, не пройдетъ и пяти минутъ, какъ Лизавета Игнатьевна крикнетъ имъ въ окно:
— Платонъ Андреевичъ! Сашенька! скоро ли вы спать-то ляжете?
— Скоро, Лизынька, скоро, мой другъ! отвѣтитъ Кропачевъ за себя и за дочь.
— Да вѣдь одинадцать часовъ ужь било, полночь на дворѣ. Я, право, не понимаю, какое удовольствіе сидѣть въ такую пору въ саду, темно, лягушки скачутъ, роса пала, того и смотри, что Сашенька насморкъ схватитъ, уже съ замѣтнымъ раздраженіемъ продолжаетъ Лизавета Игнатьевна, и Кропачевъ направляется къ дому въ ту же минуту, хоть спать ему рѣшительно не хочется и разстаться съ чистымъ воздухомъ сада жаль. Сашенька молча идетъ за нимъ.
Благодаря этой нравственной апатіи, перешедшей въ физическую дѣнь, Богъ вѣсть, что вышло бы изъ Сашеньки, еслибъ она не испытала, на себѣ посторонняго, хотя кратковременнаго и совершенно случайнаго, но благотворнаго вліянія. Это благодѣяніе судьба послала ей въ образѣ тетки, жены Василья Андреевича Кропачева, бывшаго тогда профессоромъ физики въ К--скомъ университетѣ. Одно время случилось, что профессора К--скаго университета въ учебное время остались безъ занятій на неопредѣленный срокъ; вотъ Василій Андреевичъ и вздумалъ ниспосланныя свыше каникулы употребить на путешествіе до города, гдѣ родился и жилъ его старшій братъ, съ которымъ онъ не видался почти пять лѣтъ. Съ нимъ отправились жена и дѣти. Въ семьѣ Платона Андреевича гостей приняли радушно, и въ продолженіе трехъ мѣсяцевъ пребыванія младшаго Кропачева у брата, между родственниками продолжалось полное согласіе, главной причиной чего были не столько расположеніе Платона Андреевича и хлѣбосольство Лизаветы Игнатьевны, сколько тактъ, съ какимъ держали себя гости.
Отъ нечего дѣлать, или въ силу потребности во всякое время и на всякомъ мѣстѣ дѣлать дѣло, жена Василья Андреевича свой трех-мѣсячный досугъ посвятила занятіямъ гь племянницей. Скоро присмотрѣвшись къ жизни своихъ гостепріимныхъ хозяевъ, она нашла необходимымъ помочь воспитанію племянницы, насколько станетъ силъ. Сашенька въ то время была еще ребенокъ; къ ней каждый день ходилъ какой-то священникъ преподавать законъ Божій и грамматику; но Лидіи Герасимовнѣ казалось болѣе чѣмъ недостаточнымъ образованіе, которымъ руководилъ этотъ учитель, и она поставила себѣ непремѣнной задачей пробудить любознательность въ племянницѣ и начать въ ея головѣ самостоятельную работу мысли. Съ этою цѣлью добрая женщина цѣлые часы разговаривала съ дѣвочкой, объясняя то какое нибудь явленіе природы, то необходимость знанія какой нибудь науки; разсказывала разные эпизоды изъ древней и новой исторіи, приводила, событія изъ современной жизни, которыя возбуждали въ молодомъ, пробуждающемся умѣ стремленіе къ пріобрѣтенію самыхъ разнородныхъ знаній, и, такимъ образомъ, вызвала къ жизни ея умственныя силы, которыя начинали уже глохнуть и, навѣрно, скоро заглохли бы совсѣмъ, еслибъ она не встряхнула и не направила ихъ. Кончила Лидія Герасимовна тѣмъ, что племянницу при ней же отдали въ гимназію. Щедро одаренная способностями, Сашенька быстро пошла по указанной дорогѣ, и изъ переписки съ нею тетка съ удовольствіемъ видѣла, что не даромъ потратила на нее время. Одно только не нравилось ей въ Сашенькѣ, это чисто-отцовскій складъ характера, главной чертой котораго было полное отсутствіе рѣзкаго, побѣждающаго протеста, но посредствомъ писемъ ей трудно было ратовать противъ такого серьезнаго недостатка, и она молчала о немъ. Впрочемъ, Сашенька и безъ стороннихъ указаній хорошо сознавала этотъ недостатокъ; она только побѣдить его не могла. Какъ ни трудно ей было подъ гнетомъ безтолковыхъ материнскихъ заботъ, но она подчинялась имъ. И куда только не проникалъ произволъ Лизаветы Игнатьевны! Сашенька любила читать и, отказываясь отъ дорогихъ обновъ, выпросила у отца денегъ на годовой абонементъ, въ библіотекѣ. Лизавета Игнатьевна не возстала противъ этого, но, заботясь о зрѣніи дочери, строго наблюдала, чтобъ дочь не читала по долгу и чтобъ совсѣмъ не читала по вечерамъ, и Сашенькѣ, неимѣвшей храбрости открыто пойти противъ матери, часто случалось брать тихонько свѣчи изъ кладовой и насквозь просиживать ночи за книгою, взятою на срокъ. Она любила природу и иногда высказывала желаніе посмотрѣть на нее вблизи, не изъ окна; хотѣлось ей также изрѣдка навѣстить подругъ, но мать вѣчно находила уважительную причину оставить ее дома, и причина была всегда одна — нежеланіе Лизаветы Игнатьевны подняться съ мѣста. Такъ было и во всемъ остальномъ. Все это мелочи, пустыя неудобства жизни, которыя не въ состояніи ни на минуту смутить самостоятельнаго человѣка; но дѣло въ томъ, что Сашенька неспособна была дѣйствовать самостоятельно. Позволеніе заниматься со мною, данное по убѣдительной просьбѣ начальницы гимназіи, било для нея неожиданной милостью и, можетъ быть, только потому, что я подвернулась ей, какъ дѣло, Сашенька привязалась ко мнѣ такъ сильно…
Разъ, придя на урокъ, я застала Сашеньку грустною и съ заплаканными глазами. На мой вопросъ, что съ нею, она отвѣчала:
— А и не знаю, право… голова отказывается служить… Весь день сегодня чувствую себя не хорошо. Я ночь-то не спала, нужно было книгу дочитать, да, кромѣ того, на базарные дни лѣтомъ мнѣ не спится — люблю смотрѣть, какъ крестьяне на базаръ сбираются. Вы вотъ не поймете, должно быть, до какой степени люблю я слѣдить за крестьянскими телѣгами: такъ бы, кажется, и проводила возъ вплоть до базара, чтобъ продавать или покупать вмѣстѣ съ его хозяевами: страшно мнѣ хочется окунуться съ головой въ простую рабочую жизнь.
— Но плакили-то вы о чемъ? Голова, что-ли, болитъ отъ безсонницы?
— Нѣтъ, милая Надежда Григорьевна, голова у меня болитъ не отъ безсонницы. Досадно ужь очень, что всю жизнь, изо дня въ день, приходится сидѣть взаперти, точь въ точь собаченка привязанная къ кровати старой дѣвственницы-ханжи, ради сбереженія собачьей нравственности… Сегодня Ершовы звали меня на мельницу, чай пить: мнѣ очень хотѣлось поѣхать съ ними, но мамаша, какъ водится, не пустила, да еще въ наказаніе за то, что я не съ разу отказалась отъ своего желанія, и къ молебну не взяла, а мнѣ необходимо провѣтриться, потому что вотъ ужь двѣ недѣли скоро, какъ я не выходила, никуда, кромѣ нашего сада. И въ садъ-то не пускаютъ, то ноги промочишь, то загорѣть можно, то спать пора, а не послушаешься — содомъ…
— Неужели нельзя убѣдить Лизавету Игнатьевну, что ей пора дать вамъ нѣкоторую свободу?
— Какъ вы убѣдите се? Она женщина простая и ей не втолкуешь, что ея заботы обо мнѣ глупы. Ей нравится собственная жизнь, и она, чтобъ сдѣлать меня счастливою, держитъ меня такъ же, какъ держали ее въ молодые годы. И какъ тутъ станешь убѣждать, когда всякое противорѣчіе выводить ее изъ себя.
— Въ такомъ случаѣ, не пускаясь въ разсужденія, поступайте такъ, какъ нравится — и только; посердится, покричитъ, и отступится,
— Но вѣдь она любитъ меня больше всего на свѣтѣ, за что же я буду обижать ее?
— Ужь лучше совсѣмъ не любила бы, если не умѣетъ любить по человѣчески. Отъ ея любви съ вами произошла не хорошая перемѣна. Когда я только-что познакомилась съ вами, я удивлялась ровности вашего характера, но за послѣднее время вы стали очень раздражительны, сегодня вотъ плачете даже, я дальше ужь и не извѣстно до чего дойдетъ…
— Почему вы знаете, что моя перемѣна, не къ добру? Вѣдь говорятъ же, что человѣкъ только тогда и начинаетъ отстаивать себя, когда ему сдѣлается положительно невозможно дышать…
— И говорятъ это не въ похвалу человѣку. У васъ скоро ли дойдетъ до того, что невозможно будетъ дышать?
— Не знаю. Но что нибудь должно же взять перевѣсъ, такъ жить нельзя; или возстану или совсѣмъ пропаду…
— Попытайтесь возстать лучше, Лизавета Игнатьевна отжила свое, теперь ваша очередь жить.
— Но гдѣ же мнѣ взять столько твердости, чтобъ спокойно смотрѣть, какъ она будетъ страдать черезъ меня; поймите, что мнѣ жаль ее.
Больше нечего было говорить. Не въ первый уже разъ наши разговоры объ этомъ предметѣ кончались такъ неудачно. Слыхала я, какъ Ершова пыталась поднять въ Сашенькѣ желаніе помѣриться съ матерью силами, но и ея доводы не имѣли успѣха, и такъ надоѣло мнѣ наше переливанье изъ пустого въ порожнее, что я твердо рѣшилась обходить молчаніемъ положеніе Сашеньки на будущее время, хоть мнѣ и больно было видѣть, какъ давитъ оно ее.
Послѣ экзамена изъ французскаго языка, который сошелъ отлично, я рѣже стала бывать у Кропачевыхъ, а потомъ и совсѣмъ перестала ходить къ нимъ. Не по собственному желанію оставила я ихъ домъ; на это была водя Дмзаветы Игнатьевны.
«Милая Надинька! Не ходите къ Кропачевымъ до тѣхъ поръ, пока я не увижусь съ вами или не напишу снова; тамъ творятся очень крупныя мерзости. Лизавета Игнатьевна задумала отдать дочь за молодого Глушкова, но дочь, противъ всякаго ожиданія, рѣшительно отказалась выполнить въ этотъ разъ ея волю. Женихъ изъ богатаго купеческаго семейства, пользующагося уваженіемъ въ городѣ, и отказъ Сашеньки довелъ Лизавету Игнатьевну до бѣшенства. Все это я знаю изъ записки Сашеньки, принесенной мнѣ Платономъ Андреевичемъ, гдѣ, между прочимъ, говорится, что Лизавета Игнатьевна поклялась выгнать изъ своего дома меня, Мызину и васъ… Ваша А. Ершова.»
Послѣ чтенія этой записки моимъ первымъ побужденіемъ было — отправиться, не теряя ни минуты, къ Лизаветѣ Игнатьевнѣ и какъ можно крѣпче стиснуть ей горло, чтобъ она тутъ же и душу Богу отдала. Поостывъ немножко, я хотѣла жаловаться на нее государю, потомъ архіерею, но когда волненіе улеглось совсѣмъ, я ясно увидѣла, что въ моемъ распоряженіи нѣтъ ни одного средства къ облегченію участи Сашеньки и ограничилась досадой на ея безхарактерность. «Неужели она и тутъ уступитъ? Вѣдь это безсовѣстно будетъ, наконецъ. Пусть бы дура круглая была, такъ не такъ бы обидно было, по крайней мѣрѣ», думала я. Двѣ недѣли прошло въ ожиданіи новыхъ извѣстій, но за то какже и обрадовалась я, узнавъ, что жениху Сашеньки отказано на отрѣзъ, а Мызина и Ершова допускаются къ ней на прежнихъ правахъ. Одно было горько, что меня не приказано принимать, но я была очень рада, что первая защита Сашенькой своей свободы увѣнчалась успѣхомъ, и довольно спокойно приняла эту непріятность. Побѣда дорого обошлась Сашенькѣ. Она погубила, въ отчаянной стычкѣ съ волей, гнувшей ее съ дѣтства, много здоровья и всякое теплое чувство къ матери. Въ продолженіе зимы я ни разу не видѣлась съ нею, но она помнила меня и часто передавала черезъ Ершову длинныя письма, въ которыхъ съ прежнею откровенностью высказывала мнѣ свои огорченія, надежды и планы. Эти письма живы и для полноты разсказа я приведу нѣсколько отрывковъ изъ нихъ.
«Я все еще не могу справиться послѣ глупыхъ сценъ по поводу сватовства» писала она въ началѣ весны, — «все меня раздражаетъ, какъ въ то тяжелое время; и знаете что, это происходитъ, какъ мнѣ кажется, оттого, что я не могу помириться съ мамашей. Зачѣмъ она явилась въ этомъ дѣлѣ такою безсердечной… Вы представить себѣ не можете, какъ скверно чувствую я себя въ ея присутствіи. Между нами оборвалась всякая возможность прежнихъ отношеній. Не знаю, каково ей, по мнѣ очень гадко. На папашу жаль смотрѣть; онъ, бѣдный, изъ силъ выбивается, стараясь угодить намъ, и ни ее, ни меня не удовлетворяетъ. Хоть бы васъ увидѣть, такъ нѣтъ, и это отняли. Вы избалованная, пустая дѣвочка, это отъ васъ научилась я вольничать… Все глупо и безобразно до невѣроятности, самый домъ опротивѣлъ. Вотъ и пришла та минута, въ которую нельзя дышать, что-то будетъ?..»
Черезъ нѣсколько дней Сашенька писала слѣдующее:
«Можетъ быть вслѣдствіе болѣзненнаго настроенія, которое томило меня все это время, а можетъ и дѣйствительно отъ простуды, какъ увѣряетъ докторъ, мое здоровье разстроилось до того, что это замѣтили отецъ и мать. Теперь я ношу пластырь на груди, принимаю какія-то желтенькія капли отъ сердцебіенія, пью козье молоко и гуляю часа по два каждый день, если стоитъ хорошая погода, но гуляю, разумѣется, въ сопровожденіи мамаши. Главнымъ условіемъ выздоровленія докторъ ставитъ полное спокойствіе, иначе, говоритъ, въ маѣ необходимо будетъ отправиться на кумысъ. Хорошо было бы, еслибъ необходимость и въ самомъ дѣлѣ явилась. Хворать скучно, особенно когда за тобою ухаживаютъ тѣ, съ которыми и говорить-то тяжело, но но дорогѣ къ кумысу мы заѣхали бы къ дядѣ, а для этого я готова перенести что угодно, — я знаю, что отдохну тамъ.»
Желаніе ея исполнилось: въ маѣ она вмѣстѣ съ Лизаветой Игнатьевной отправилась въ дорогу. Въ половинѣ іюля Лизавета Игнатьевна вернулась одна, Сашенька не совсѣмъ еще оправилась и Кропачева, спѣша домой, чтобъ отпустить мужа на макарьевскую ярмарку, оставила ее доканчивать леченье у Василья Андреевича, Сашенька пріѣхала только въ сентябрѣ.
— Какъ она перемѣнилась, еслибы вы видѣли! Такая свѣжая и смѣлая стала, что смотрѣть весело, говорила мнѣ Ершова, повидавшись съ нею.
— Значитъ, здоровье ея совсѣмъ поправилось? спросила я.
— Какъ нельзя лучше.
— А съ матерью-то помирилась?
— Нѣтъ, все также, какъ будто чужія.
— Такъ вѣдь опять, того и смотри, что захвораетъ.
— Ну, не думаю. Я говорю вамъ, она совершенно спокойна теперь, даже самоувѣренна, если хотите; кромѣ того, у ней есть занятія, привезла оттуда разные обращики льна, да какія-то книги о сельскомъ хозяйствѣ и копается въ нихъ.
— Она что нибудь задумываетъ?
— Хочу, говоритъ, изучить производство льна, а потомъ, если мнѣ удастся это, помогу крестьянкамъ улучшить выдѣлку холста. — Я улыбнулась ей на это. — Ты думаешь, что я глупости говорю, тебѣ кажется невѣроятнымъ исполненіе моего плана, подожди, увидишь, что я выполню его, возразила она, замѣтивъ мою улыбку.
Скоро Сашенька сама написала мнѣ о своихъ научныхъ занятіяхъ и о намѣреніи испробовать ихъ въ будущемъ на практикѣ.
"Меня лечили отъ чахотки, но такъ удачно, что вмѣстѣ съ расположеніемъ къ чахоткѣ уничтожили во мнѣ всякій признакъ чрезмѣрной впечатлительности и теперь я веду себя настоящей умницей, такъ что ни вамъ, ни Анютѣ не за что больше бранить меня.
"А великое же дѣло относиться къ жизни просто и спокойно! Какъ легко живется, когда не чувствуешь въ себѣ способности волноваться изъ-за каждаго пустяка и не боишься, ради собственнаго спокойствія, потревожить покои окружающихъ. Съ той поры, какъ совершилась во мнѣ эта счастливая перемѣна, я стала совсѣмъ другою. Враждебное чувство къ мамашѣ потеряло всю силу, едва только начинала я, не обращая на нее вниманія, дѣлать, что мнѣ вздумается. Она сердится на мое непослушаніе и плачетъ, иногда жалуется на меня отцу, но я, несмотря ни на что, сижу далеко за полночь, выхожу со двора одна и, если не хочу ѣсть, отказываюсь отъ обѣда. Теперь ужь въ моемъ самовластіи тетка и дядя виноваты, по ея мнѣнію, что отчасти правда. Не отвѣдай я у нихъ полной свободы и не насмотрись на ихъ жизнь, такъ, вѣдь, очень можетъ быть, что съ той же покорностью стала бы сносить свою долю. Досадно, что я раньше не догадывалась упрочить независимое положеніе себѣ. Впрочемъ до сватовства Глушкова я ничего не могла бы предпринять противъ мамаши, — я горячо любила ее и вѣрила въ ея любовь ко мнѣ, а тутъ ни у кого не хватитъ сердца поднимать бурю за бурей.
«Зная, какъ вы любите меня, я увѣрена, что это письмо обрадуетъ васъ, и чтобъ сдѣлать вашу радость еще полнѣе, я сообщу и то, что въ настоящемъ меня радуетъ. Дорогой мнѣ пришла чрезвычайно счастливая мысль — сдѣлаться крестьянской наставницей. Что вы думаете объ этомъ? Я всегда любила простой народъ; всѣ улучшенія его быта меня радовали; но мнѣ не выпадало случая посмотрѣть на него вблизи и только нынѣ, возвращаясь домой съ отцомъ, который нисколько не мѣшалъ моимъ остановкамъ въ нѣкоторыхъ деревняхъ и моимъ наблюденіямъ, я убѣдилась, что мои симпатіи къ крестьянамъ сознательнѣе, и что я не сдѣлаю ошибки, посвятивъ имъ себя. Но пока нужно подождать. Мнѣ слѣдуетъ подготовиться, чтобъ не явиться въ роли наставницы не состоятельной. Въ городскую школу я могу поступить хоть сейчасъ, а въ село недобросовѣстно будетъ войти съ моими наличными знаніями. Годъ, а можетъ и больше, придется посвятить изученію физики, химіи и знакомству съ главными потребностями окрестнаго населенія и ужь тогда хлопотать о мѣстѣ. Мнѣ предстоитъ выполнить трудную задачу, какъ видите, но къ этому выполненію я стану стремиться всѣми силами и, Богъ дастъ, доберусь до цѣли. Въ числѣ трудностей, съ которыми я должна буду вступить въ борьбу для осуществленія своего намѣренія, самою главною представляется мнѣ отъѣздъ изъ дома. Впередъ знаю, что желаніе оставить домъ вызоветъ много непріятностей, и они не пугаютъ меня потому только, что въ то время мнѣ минетъ двадцать одинъ годъ и я, какъ совершеннолѣтняя, буду пользоваться полной гражданской свободой.»
Великъ былъ восторгъ, вызванный этимъ письмомъ. Передо мной стояли картины ея будущей жизни, вольной, полной разумнаго и полезнаго труда.
Усердно работая недѣлю, воскресенье Сашенька проводила у меня или у Ершовой. А Мызиной уже не было съ нами: она вышла замужъ въ другой городъ и даже не переписывалась ни съ Сашенькой, ни съ Анютой.
Чѣмъ дальше шло время, тѣмъ серьезнѣе и сосредоточеннѣе становилась Сашенька, однако видно было, что силы и увѣренность ея не слабѣютъ. Иногда ей требовалась наша помощь и въ такихъ случаяхъ не только Ершова, и я помогала ей, но и моя бабушка охотно предпринимала прогулки въ сосѣднія деревни, гдѣ мы, останавливаясь будто исключительно для того, чтобъ напиться чаю, съ ея помощью безъ труда узнавали, что было нужно. Она лучше, чѣмъ мы, умѣла заставить разговориться простого человѣка, потому что ей лучше, чѣмъ намъ, былъ извѣстенъ складъ его жизни и характера и его языкъ.
— Что, тетки, съ сѣномъ-то убрались ужь, чай? спроситъ бабушка, усаживаясь за самоваръ на лужкѣ крестьянскаго огорода.
— Убрались, слава-тѣ Господи, отвѣтятъ глазѣющія на насъ бабы.
— А отдохнуть вамъ до ржаной страды, смотрите, едва ли придется, продолжаетъ бабушка, — вонъ рожь-то желтая-прежелтая стоитъ, скоро осыпаться станетъ, да и яровые-то, того смотри, поспѣютъ.
— Какой отдыхъ — давно жать пора, да мы, вишь ты, съ сѣномъ-то опоздали нонѣ.
— Развѣ у васъ большіе луга?
— Не такъ штобы съ лишнимъ, да Богъ ее знаетъ, упоздали какъ-то.
И слово за слово, бабушка заведетъ рѣчь и о томъ, что болѣе всего желаетъ узнать Сашенька и ради чего предпринята прогулка.
Частенько толкались мы съ Ершовой по базару, много знакомствъ завели съ подгородными бабами и многое записывали изъ своихъ наблюденій и разспросовъ, чтобъ хоть сколько нибудь облегчить трудъ Сашенькѣ, что ее чрезвычайно трогало и впослѣдствіи, какъ она говорила, очень пригодилась ей.
Такъ прошелъ годъ. Я кончила курсъ, поступила классной дамой въ приготовительный класъ гимназіи. и зажила совершенно самостоятельно — на свои деньги, посвящая свой досугъ изученію музыки, чтенію и моей тетрадкѣ, въ которую вносила свои впечатлѣнія и кой-какія замѣтки.
Къ концу второго года, узнавъ, что въ пятидесяти верстахъ отъ города, въ Петровскомъ, есть вакансія крестьянской наставницы. Сашенька подала просьбу въ земскую управу объ опредѣленіи на это мѣсто и очень скоро получила удовлетворительный отвѣтъ, а вслѣдъ за этимъ вынесла и первую тяжелую сцену по этому случаю.
Дико казалось Лизаветѣ Игнатьевнѣ поведеніе дочери за послѣднее время, но какъ ни сильно возмущалась она ея отлучками безъ позволенія на цѣлый день, странными занятіями и противорѣчіями на каждомъ шагу, однако ей и не снилось, чтобъ Сашенькѣ пришла нелѣпая фантазія выбраться изъ дому такимъ путемъ, и когда та сообщила ей объ этомъ, то Лизаветѣ Игнатьевнѣ показалось, что она шутитъ.
— Лучше ничего не выдумала, такъ ужь и этого не говорила бы… сказала она.
— Предупредить-то, я думаю, все-таки слѣдуетъ.
— Полно стращать, вѣдь я не ребенокъ.
— Я не стращаю васъ, вотъ прочтите, я уже опредѣлена, проговорила Сашенька, подавая матери отвѣтъ земской управы на свою просьбу.
Лизавета Игнатьевна принялась читать и это чтеніе такъ поразило ее, что сначала она не нашла ни одного слова для выраженія своего крайняго удивленія и горя.
— Ты идешь отъ насъ, можетъ быть, потому, что имѣешь нужду скрывать послѣдствія своей вольной жизни; если это правда, такъ не лучше ли признаться во всемъ откровенно и, отбросивъ гордость, попросить, чтобъ тебѣ помогли похоронить грѣхъ въ своей семьѣ, чѣмъ тащиться съ нимъ въ люди? проговорила она, собравшись съ силами и объясняя по своему «новый капризъ» дочери.
— Ошибаетесь, со мною не случилось ничего такого, что я находила бы нужнымъ скрывать отъ васъ или отъ другихъ. Вообще вамъ нечего бояться, что я осрамлю васъ. Въ сельскія наставницы я иду потому собственно, что хочу работать. Здѣсь мнѣ нечего дѣлать, да и руки несвободны, а въ селѣ и дѣла много и мѣшать будетъ некому, отвѣтила ей Сашенька.
— Но вѣдь это блажь! Чѣмъ ты жить станешь? Неужели, по твоему, жалованья хватитъ на содержаніе? Вспомни, что ты никогда не знала нужды, съ дѣтства привыкла пить и ѣсть какъ нельзя лучше; отказаться отъ хорошаго стола ты будешь не въ силахъ, если и пожелаешь, помѣщеніе въ училищѣ тоже не поправится тебѣ; глушь, безлюдье — съ ума сойдешь…
— Я не привыкла къ обществу, а въ нашемъ богатомъ домѣ мнѣ душно и я безъ сожалѣнія оставлю его.
— Все это только на словахъ хорошо выходитъ. Не разсчитывай, что мы станемъ помогать. Не заслужила, ты отъ насъ ничего, и я не только денегъ не буду присылать, платья и вещи, которыя поцѣннѣе, не всѣ отдамъ; все это готовилось въ приданое за хорошаго жениха, теперь же не только хорошій и плохенькій-то не присватается, ну, стало быть, и не зачѣмъ нагружать свои сундуки всякимъ добромъ..
— Мнѣ ничего и не нужно.
— Одна голь бездомная идетъ на эти мѣста, опозоришь ты насъ…
— Повторяю, вамъ не придется краснѣть за меня.
— Да, какъ не придется, помилуй, ради Бога! Чѣмъ прикажешь объяснить твою дурь бросить домъ? Не станешь же на всѣ вопросы глазами хлопать. Никто не повѣритъ, что ты ни съ того, ни съ сего, взяла да и ушла въ народную школу, — тутъ такія заключенія выведутъ, что сгоришь со стыда. Хоть бы до меня довелись, повѣрила бы я развѣ?
— А ужасно и нужно… отозвалась Сашенька.
Пришелъ отецъ изъ магазина обѣдать. Лизавета Игнатьевна, огорченная, но непотерявшая еще надежды образумить дочь, передала ему свой разговоръ съ нею тономъ глубокаго негодованія, и въ заключеніе попросила его приказать Сашенькѣ не только сейчасъ же отказаться отъ полученнаго мѣста, но и не заикаться, и даже не думать больше о своемъ намѣреніи идти въ сельскія наставницы.
— Ну, этого я не могу, Лизавета Игнатьевна, не могу; все сдѣлаю, только не это; сама прикажи, буде хочешь, отвѣтилъ Кропачевъ, грустно покачивая головой.
— Какъ не можешь, когда ты обязанъ! Поговори съ нею построже, чтобъ она и впередъ не осмѣливалась такъ шутить съ нами.
— Она и не шутитъ, я полагаю.
— А я полагаю, что шутитъ.
— Если правду сказать, такъ вѣдь ей у насъ далеко не сладко, высказался Платонъ Андреевичъ.
Жена быстро взглянула на него; — старикъ сидѣлъ съ понуренною головой и плакалъ.
— О чемъ ты рюмишь? воскликнула, она. увидавъ Платона Андреевича въ такомъ положеніи.
— Она одна у насъ… я люблю ее… прошепталъ Кропачевъ.
— Все это такъ, но изъ этого я еще не вижу, почему ты ударился въ слезы.
— Задумала, такъ уйдетъ…
— Непремѣнно, такъ вотъ это и случится, да ты-то послѣ этого на что? Не пускай — и не уйдетъ.
— Силой держать ее я не стану, не хочу я ее тѣснить, да ничего тутъ и не подѣлаешь, ты вспомни, какъ отецъ упрашивалъ брата Василья бросить ученье, какъ онъ упрашивалъ его потомъ не поступать въ профессора, да развѣ тотъ послушалъ? Такое ужь, значитъ, расположеніе…
— Какъ тебѣ не стыдно. Платонъ Андреевичъ, потакать дѣвочкѣ. Сравнилъ ты брата! Какъ можно ставить его примѣромъ, — онъ занимаетъ почетное мѣсто, онъ мужчина, а это что, срамъ просто, молоденькая дѣвушка станетъ жить безъ всякаго призора. И что ей за необходимость идти на видимую бѣдность?
— До бѣдности я ее не допущу, это ужь вздоръ, я для нее наживалъ достатокъ.
— Право, ты рехнулся… Пойми ты. Христа ради, что намъ грѣшно потакать такому скверному дѣлу. Мало ли что взбредетъ на умъ дѣвочкѣ, такъ неужели же всѣ ея прихоти исполнять слѣдуетъ?
— Дурного тутъ ничего нѣтъ, и не дѣвочка ужь она; то и плохо, что мы все дѣвочкой ее считали и держали ее какъ дѣвочку…
— Да какого же ей праха не достаетъ?
— Не знаю, мать моя, скажу тебѣ только, что «отъ добра добра не ищутъ» проговорилъ Платонъ Андреевичъ, и вышелъ изъ комнаты.
Такъ Лизавета Игнатьевна и недобилась отъ него помощи. Старикъ не прочиталъ дочери никакого наставленія, ни одного замѣчанія не сдѣлалъ. Онъ даже слезы свои старался скрыть отъ Сашеньки, и когда настало время дать ей паспортъ, исполнилъ ея просьбу безъ малѣйшаго сопротивленія. За то какъ же горячо и поцѣловала Сашенька его сѣдую голову, принимая этотъ документъ!
— Потрудитесь, мамаша, указать, что я могу взять съ собою, мнѣ сбираться пора, попросила она Лизавету Игнатьевну, наканунѣ отъѣзда
— Все бери, все, что только найдешь нужнымъ, а которое забудешь, или положить будетъ некуда, я сама привезу, какъ устроишься, отвѣтила Лизавета Игнатьевна, и зарыдала. Сашенька, молча стояла, подлѣ нея.
— Саша! Саша! Что мы тебѣ сдѣлали? За что ты возненавидѣла насъ? Чего тебѣ недостаетъ? Останься, если можно! Живи какъ знаешь, только останься! произнесла Кропачева тономъ безнадежной мольбы, притягивая къ себѣ дочь. Отъ ея крѣпкаго объятія былая любовь къ матери вспыхнула въ сердцѣ Сашеньки, и она сдѣлала громадное усиліе, чтобъ хоть сколько нибудь твердо проговорить, что ея отъѣздъ совсѣмъ рѣшеное дѣло, измѣнить которое не въ ея волѣ.
— Не плачьте, мамочка! Это только сначала мой поступокъ представляется безнравственнымъ и дикимъ, потомъ вы увидите, что я поступаю хорошо. Разумѣется, вамъ будетъ скучно безъ меня, но вѣдь мы станемъ видѣться часто, пятьдесятъ верстъ очень маленькое разстояніе. Другое дѣло, еслибы мы разстались не помирившись, еслибы вы, какъ говорили сперва, не дали мнѣ благословенія, тогда, конечно, я оставила бы васъ съ тѣмъ, чтобъ избѣгать всякой возможности встрѣтиться, а теперь наша разлука не тяжела, утѣшала Сашенька мать.
— Совершенная правда, подтвердилъ ея слова Платонъ Андреевичъ, чрезмѣрно усиленнымъ морганіемъ прогонявшій навертывавшіяся слезы.
На утро кучеръ Кропачевыхъ явился за мной съ запиской.
«Я ѣду черезъ два часа, приходите проводить. Мать сильно разстроена предстоящей разлукой, и вы сдѣлаете мнѣ большое одолженіе, если встрѣтитесь съ нею такъ, какъ будто она никогда и не думала запрещать ваши посѣщенія», просила Сашенька. Я собралась въ одну минуту и отправилась къ Кропачевымъ, съ твердымъ намѣреніемъ исполнить просьбу Сашеньки, каковъ бы ни былъ пріемъ ея матери. Какъ и въ первый разъ, меня встрѣтила Лизавета Игнатьевна.
— Сашеньку пріѣхали проводить, спасибо вамъ, она очень желала, чтобъ вы были; за Анюточкой тоже послали, заговорила она. поздоровавшись со мною. Мы сѣли рядомъ.
— Сашенька переодѣвается для дороги, подождите немножко. Что вотъ станешь дѣлать, захотѣла ѣхать въ село — и только, какъ ни уговаривали мы ее остаться — не слушаетъ. Богъ знаетъ, что съ нею сдѣлалось, начала Лизавета Игнатьевна, снова утирая глаза.
— А знаете что, Лизавета Игнатьевна, хорошо ли, дурно ли она дѣлаетъ, ея отъѣздъ не остановить ужь, такъ не лучше ли не плакать, а то вы и Сашеньку разстроите, посовѣтовала я.
— Сама я это знаю, да не могу удержаться, такъ что тутъ будешь дѣлать! съ полнымъ смиреніемъ промолвила Кропачева.
Когда вышла Сашенька, начался обѣдъ. Кромѣ меня и Ершовой у Кропачевыхъ обѣдали въ этотъ день нѣсколько близкихъ родственниковъ, физіономіи которыхъ имѣли совершенно одинаковое выраженіе и годились на любыя поминки. Но, къ моему удовольствію, эти господа разошлись по домамъ сейчасъ же, какъ встали изъ-за стола, и провожать Сашеньку поѣхали только старики, да я съ Ершовой. Лизавета Игнатьевна сидѣла съ дочерью въ тарантасѣ, мы и Платонъ Андреевичъ ѣхали на дрожкахъ. Въ семи верстахъ отъ города стоитъ село Красногорье, у его заставы мы въ послѣдній разъ поцѣловали блѣдное личико нашей дорогой Сашеньки и пустили ее одну въ неизвѣданную жизнь.
Съ отъѣздомъ Сашеньки для меня настало прескучное время. Кромѣ разлуки съ нею и постоянной осенней непогоды было грустно еще и потому, что бабушка изволила простудиться я захворала довольно опасно. Кое-какъ занималась я съ своимъ классомъ, книги, музыку и свой дневникъ совсѣмъ бросила, но мои попеченія не спасли старушку и черезъ мѣсяцъ мнѣ пришлось похоронить ее. Одна, совершенно одна осталась я на свѣтѣ, и такъ трудно было мнѣ выносить это полное одиночество, что я чуть съ ума не сошла. А тутъ еще понадобилось устраивать новоселье. Мое жалованье было такъ незначительно, что оставить за собой квартиру, гдѣ мы жили съ бабушкой, и вести свое хозяйство нечего было и думать. Отказала я Машѣ, наняла комнату и стала ходить обѣдать къ Эмиліи Казиміровнѣ, на другой конецъ города. Всѣ эти хлопоты, грусть о бабушкѣ и крутая перемѣна обстановки такъ измѣнили меня, что Елена Павловна встревожилась не на шутку и предложила мнѣ отдохнуть недѣли двѣ, чтобъ поправить здоровье.
— Вы не бойтесь, что у васъ за это время жалованье удержать, не будетъ этого, я займусь вмѣсто васъ, послушайтесь меня, убѣждала она.
И я послушалась, наняла лошадь я поѣхала въ Петровское. Погода стояла хорошая и мы еще засвѣтло добрались до Сашеньки. Село показалось мнѣ веселымъ, — дома все большіе, выстроенные по городски, и между ними два каменные. Сашеньки я не застала дома; но ея кухарка встрѣтила меня, какъ знакомую и. прежде чѣмъ успѣла я раздѣться, принялась хлопотать о самоварѣ.
— Куда же ушла Александра Платоновна? спросила я ее.
— На село ушла; теперь она съ бабами все, на счетъ льну, учитъ ихъ. Съ первоначалу-то надъ ней смѣялись, да она ничего; насъ, говоритъ, самихъ этому дѣлу обучали; и уговорила бабъ одну часть льна удѣлать по своему, а другую по ейному. Буде, говоритъ, неудача выйдетъ, такъ я въ отвѣтѣ, всѣмъ заплачу за убытки, ну тѣ и согласились.
— А дѣвочки любятъ ее?
— И не говори — какъ мать родную. Да какъ и не любить-то, такая доброта сердечная, что во всемъ свѣтѣ не сыскать. И дивно это: молоденькая, а всѣ, что ни на есть, порядки знаетъ. Вонъ допрежь-то ея была попадья вдова, въ мои годы, ужь почитай, а всего не знала и драться любила, инда такъ изобьетъ дѣвчонокъ, что тѣ на утро и головы поднять не могутъ, а эта все лаской, да привѣтомъ беретъ.
Черезъ полчаса я увидѣла Сашеньку въ концѣ улицы. Она шла между двумя женщинами, весело разговаривая съ ними. Я вышла на крыльцо, желая поскорѣе обнять ее.
— Надежда Григорьевна! Какими это судьбами вы здѣсь. Ужь не потеряли ли вы мѣсто! крикнула она, завидѣвъ меня.
— Бабушка умерла, вотъ я и пріѣхала, къ вамъ, чтобъ развлечься, отвѣтила я Сашенькѣ, и затѣмъ подробно сообщила о перемѣнѣ въ своей жизни. Мой разсказъ такъ глубоко опечалилъ ее, что я поспѣшила перемѣнить разговоръ.
— Скажите-ка лучше, какъ вы-то устроились? спросила я.
— О, мои дѣла идутъ превосходно! Я не думала, что успѣю осмотрѣться и сойтись съ поселянами такъ скоро, — вѣдь всего два мѣсяца, какъ я здѣсь. Мнѣ все казалось, что до весны бабы не примутъ отъ меня ни одного совѣта, а, вышло иначе — я ужь настолько приручила ихъ, что онѣ согласились удѣлывать часть льна подъ моимъ руководствомъ. Сначала, знаете, все было въ разсыпную, да я во время догадалась объявить, что если онѣ черезъ меня потерпятъ убытокъ, такъ я каждой изъ нихъ заплачу, что будетъ слѣдовать, ну и послушались.
— А что если опытъ не удастся, и бабы въ самомъ дѣлѣ потребуютъ уплаты?
— Какъ не удастся? — развѣ вы забыли, что у Мироновны въ прошломъ году чудный холстъ вышелъ!
— Разумѣется не забыла, но вѣдь можетъ же случиться, что здѣсь или ленъ окажется плохъ, или упущеніе какое произойдетъ.
— Ну нѣтъ, я стану внимательно слѣдить за работами и ничего подобнаго не будетъ, можете быть спокойны. Еслибъ я сомнѣвалась въ полномъ успѣхѣ, такъ неужели вы думаете, что я стала бы начинать ни за что! Я знаю, что проврись я хоть разъ, довѣріе и подорвано навсегда, а это страшно, какъ хотите… Заплатить-ти имъ у меня будетъ чѣмъ, объ этомъ нечего тужить, но обмануть-то ихъ опасно, и я никогда не рѣшилась бы учить ихъ тому, въ чемъ не была бы увѣрена.
— Помогай вамъ Богъ!
— Прежде все я жаловалась, что мнѣ дѣлать нечего, теперь же гсе мое время занято, а это еще осень, что-то весной, будетъ… Я научу ихъ сбирать лекарственныя травы, пускай сдаютъ въ городскую аптеку; этотъ источникъ дохода неизвѣстенъ имъ и онѣ навѣрно останутся благодарны мнѣ за него. А главное все-таки холстъ… Въ первую же поѣздку въ городъ закажу стана два, которые были бы больше употребляемыхъ нынѣ и нѣсколько широкихъ бердъ; новины пойдутъ значительно шире и будутъ бѣлѣе и прочнѣе; когда ихъ будутъ ткать въ новыхъ станахъ и бѣлить не известью, и не шадрикомъ, какъ бѣлятъ теперь, а вслѣдствіе итого и цѣну за холстъ дадутъ не ту… Вотъ я составлю примѣрную смѣту годового заработка бабы за прошлый годъ, — навѣрно каждая помнитъ, сколько зашибла денегъ въ теченіи года — потомъ сосчитаю доходъ и этого года, и видно будетъ, многимъ ли больше станутъ выработывать онѣ съ помощью моихъ указаній. Въ крестьянскомъ хозяйствѣ есть чѣмъ заняться, вездѣ можно сдѣлать улучшенія. Вотъ, напримѣръ, омѣ грибы засаливаютъ на зиму, а какъ засаливаютъ? — зимой на половину сгниваетъ у нихъ это добро. Я и тутъ могу помочь, и тамъ и мужиковъ приберу къ рукамъ. Мужики здѣсь, всѣ до одного, страшные скептики, да это не бѣда; я не пойду къ нимъ съ увѣщаніями, а на дѣлѣ покажу, какъ слѣдуетъ обрабатывать землю — и повѣрятъ… На мое счастье въ селѣ есть семья, въ которой нѣтъ ни одного работника, а подати съ нея идетъ за три души; сосѣдъ года три пользовался этой землей, но нынѣ ему показалось тяжело платить подушные за свои двѣ души и за три души чужія, и онъ отказался оставить сосѣдскую землю за собой на этотъ годъ. Старуха не знала, какъ быть, захворала даже съ печали и съ величайшей радостью согласилась отдать мнѣ свои поля. Я сейчасъ же внесла подать и теперь у меня ужь озими всходятъ. Все какъ-то само собой устраивается. Мнѣ никогда и въ голову не приходило, что я такъ легко найду возможность показать крестьянамъ новый способъ обработки полей.
— Хорошо слушать васъ, только не вѣрится какъ-то, чтобъ одинъ человѣкъ, да еще женщина, долгое время съумѣлъ удержать въ извѣстномъ направленіи цѣлый околодокъ.
— Да, вы правы до нѣкоторой степени. Женщинѣ на моемъ мѣстѣ трудно: духовенство зорко слѣдить за ея поведеніемъ и за ея отношеніями къ крестьянамъ; но мое положеніе исключительное положеніе. Настоящая жизнь моя настолько лучше моей прошлой жизни, что я дѣйствую чрезвычайно осторожно, чтобъ не испортить ее, ну и пока все идетъ хорошо. Да, мужчинѣ, въ роли наставника, предстоитъ меньше затрудненій; за то, кромѣ охоты разширить производительность крестьянскаго хозяйства, кромѣ страстнаго желанія поучить простой народъ кой-чему и нѣкоторой подготовки — у меня деньги есть, слѣдовательно я могу дѣлать многое, что другимъ показалось бы рѣшительно невыполнимымъ по незначительности средствъ. Мнѣ нечего бояться, что меня не станутъ слушать. Я еще не знаю хорошо, какъ много сдѣлаю, у меня не положено никакихъ границъ моей дѣятельности, но вижу, что работы хватитъ на цѣлую жизнь, и вѣрю, что сдѣлаю не мало. Пока передамъ то, что знаю, тамъ снова поучусь сама и снова будетъ, что передать — конца не видно… А что желающихъ учиться не будетъ, это вздоръ. Ихъ, дѣйствительно, не было бы совсѣмъ, или было бы очень немного, еслибъ мнѣ вздумалось заставлять ихъ дѣлать разные опыты; но пообѣщавъ окупить убытки, — это другое дѣло. Всякая непроизводительная затрата слишкомъ ощутительна для этихъ людей и они едва ли бы рѣшились положить хоть по копѣйкѣ на мою прихоть, еслибы не были увѣрены, что копѣйка будетъ имъ возвращена.
— Теперь посмотримъ, не грозитъ ли вамъ опасность съ другой стороны, не дойдетъ ли ваша увѣренность въ пользѣ своей дѣятельности впослѣдствіи до того, что вы перестанете, наконецъ, наблюдать за собою и приметесь вертѣться на одномъ мѣстѣ? Или еще, не захотите ли вы пожить исключительно личной жизнью, полюбите кого, что ли?.. спросила я.
— Перваго не случится, невозможная это вещь, вѣдь я не замуравлена здѣсь, я стану бывать и въ городѣ, и читать стану, да и уважать себя буду по старому. А послѣднее можетъ и сбудется. но что же изъ этого? Полюбить-то когда еще тамъ придется, а доля-то пользы все-таки будетъ внесена мною въ жизнь… Да еще вопросъ, помѣшаетъ ли мнѣ моя любовь продолжать начатое, я вѣдь крѣпко люблю свое дѣло, Надежда Григорьевна, и едва ли что нибудь заставитъ меня отказаться отъ него. Передо мной носятся очень свѣтлые образы; они еще довольно неопредѣленны, правда, но и теперь въ нихъ столько обаянія, что трудно оторваться отъ нихъ, трудно пережить ихъ, не переживъ себя и сосредоточиться на чемъ нибудь иномъ. Теперь у меня интересы народа, какъ у государственнаго дѣятеля интересы націи, пересиливаютъ личные интересы. Опредѣлять личное счастье одной любовью нельзя. Для нѣкоторыхъ любовь дѣйствительно счастье, но мнѣ, напримѣръ, чтобъ бытъ счастливой, вполнѣ, совершенно счастливой, нужно сознаніе, что пока ученые и всякаго рода высокопоставленные люди страны выдумываютъ и производятъ то одну, то другую реформу, я, безъ насилія, безъ ломки и безъ всякаго шума, невѣжественныхъ, грубыхъ и бѣдныхъ людей, окружающихъ меня, дѣлаю болѣе или менѣе свѣдущими, болѣе или менѣе разумными и довольными, — вотъ что мнѣ нужно, чтобъ быть счастливой.
Больше недѣли провела я у Сашеньки, видѣла ея школу, познакомилась съ петровскимъ духовенствомъ и съ нѣкоторыми крестьянскими семействами и отправилась домой съ отраднымъ убѣжденіемъ, что Сашенька съ умѣньемъ держится на своемъ мѣстѣ.
Нынѣ весной, снова посѣтивъ Петровское, я убѣдилась, что всѣ мои опасенія были неосновательны.
Училище помѣщалось въ новомъ полукаменномъ домѣ, выстроенномъ Платономъ Андреевичемъ, — съ нѣкотораго времени Платонъ Андреевичъ ревностно помогаетъ исполненію плановъ дочери, — весь нижній этажъ котораго занимала Сашенька. Впрочемъ, собственно Сашенька занимала только двѣ комнаты; остальныя, уставленныя простыми красными стульями, скамьями и столами, стояли пустыми; въ нихъ только три раза въ недѣлю, отъ десяти до двухъ часовъ, собиралось шумное общество молодежи обоего пола, приходившей учиться сапожному, башмачному и шорному мастерствамъ у братьевъ Топтуновыхъ, вывезенныхъ Сашенькой изъ города, вмѣстѣ съ женой и дѣтьми старшаго брата. Эти Топтуновы раззорились было совсѣмъ, нанявъ за себя наемщиковъ въ послѣдній наборъ, накопили недоимку въ ремесленной управѣ, запутались частными долгами и опустили головы и руки съ горя, но Сашенька выручила — взяла ихъ къ себѣ по контракту на два. года и освободила бѣдняковъ отъ долга.
Сашенька все лучше узнавала простую жизнь, все яснѣе видѣла, что прежде всего нужно крестьянину, и съ такой энергіей повела его по дорогѣ труда и развитія, что самые недовѣрчивые перестали сомнѣваться въ ея превосходствѣ надъ собою и покорно пошли за ней. Много денегъ уходило у нея на журналы, газеты и спеціальныя — юридическія и сельско-хозяйственныя сочиненія, но за то она испытывала истинное наслажденіе, когда, съ помощью ея совѣтовъ, крестьянинъ получалъ большій барышъ или выпутывался изъ непріятнаго положенія… За совѣты послѣдняго рода мужики особенно любили ее. «Это что на счетъ закону, такъ собаку съѣла, право слово, бѣда бы намъ безъ нея», говорила большая часть изъ нихъ.
— Ну скажите, Надежда Григорьевна, перестали ли вы хоть теперь трусить за меня! спросила меня Сашенька на другой день послѣ моего пріѣзда, проводивъ отъ себя старика, приходившаго къ ней справиться, будетъ ли завтра хорошая погода или нѣтъ — можно ли выѣзжать на утро въ дальніе луга?
— За васъ — да, но обидно, что только вы можете держаться такъ прочно — вотъ у васъ и барометръ, и то, и другое…
— Обидно?..
— Да, обидно, что только вы и только потому, что у васъ денегъ пропасть, приносите пользу… Вамъ никто и подражать не захочетъ… Хорошо ей, скажутъ, когда у нея денегъ-то куры не клюютъ…
— Полноте. Съ прошлаго года ужь въ трехъ селахъ наставники ведутъ себя точно такъ же, какъ я. Они бѣдны и дѣло у нихъ подвигается гораздо медленнѣе моего, но они идутъ одной дорогой со мною, и придетъ время, когда и въ ихъ селахъ, какъ въ Петровскомъ, станутъ шить сапоги, печь калачи и выдѣлывать прочный холстъ… Можетъ быть, мы-то, скорѣе другихъ, поможемъ простому народу научиться работать съ толкомъ, сознавать свои права и обязанности и приведемъ его къ тому, изъ-за, чего для него безплодно борятся теперь другіе…
— Хорошо было бы, еслибъ всѣ думали, какъ вы.
— Нужда скоро заставитъ многихъ такъ думать.