Сатиры и песни Джузеппе Джусти в русских журналах
правитьПри перепечатке журнальных переводов XIX в. сохраняются, как правило, пунктуация и строфика, принятые переводчиками, а также их примечания. (Примеч. составителя).
Сапог*
- — Известное сходство географического очертания Италии с формою сапога послужило поэту темою для шутливого изложения хода итальянской истории, в виде похождений сапога, рассказанных им самим.
Не из простой я выростковой кожи,
Меня скроил изрядно чеботарь
И на сапог мужицкий не похоже.
Не отыскать мне было пары встарь.
Я на двойной подошве, на подборах;
Гожуся так, гожуся и при шпорах.
От каблука до голенища сплошь
Всегда в воде, а гниль не пронимает:
Короче, я на все лады хорош,
И дуралей, конечно, всякий знает,
Что на носке с надставкой я, рубцом
Скреплен вверху, а посредине швом*.
- — На носке — Калабрия; рубец вверху — Альпы, а шов посередине — Апеннины.
Но надевать меня нужна сноровка;
Меня обуть не всякий может плут:
Я ноги тру, сижу на них неловко;
Я на ноге поджарой как хомут.
Меня носить никто не мог по многу,
А всякий так — совал на время ногу.
Не стану я считать из рода в род
Всех этих ног, когда-то мной обутых,
Но для того, чтоб посмешить народ,
Лишь расскажу о самых пресловутых,
Да о себе, как лопнул я по швам,
Переходя от плута к плуту сам.
Не верится, однако ж было время,
Когда один я обскакал весь свет:
Поводья врозь и выпустивши стремя,
Я забрался, куда и следу нет;
Да потерял от бога равновесье
И ниц упал — и развалился весь я*.
- — Эпоха всемирного владычества Рима и его падение.
Тогда-то вдруг настала кутерьма:
Пошел народ — был всякого он сорта —
Издалека его валила тьма
(По милости не весть какого черта)--
И ну хватать, насколько было сил,
И молодец, кто больше захватил!*
- — Нашествия Остро-Готов, Ломбардов; потом Карл Великий, преемник Карла. Разделение Италии.
Хотел прелат, пренебрегая веру,
Меня надеть, и помогли ему,
Да увидал — велик сапог не в меру,
Так и пустил таскаться по найму.
Потом в руках у первого пройдохи
Оставил, сам с меня сбирая крохи*.
- — Отдача папами корон Италии и разных областей на ленные владения. Карлу Прованскому, например, была дана власть и преобладание над Неаполем.
И немец был, и немец затевал
Сапог надеть — уж даже было близко —
Да сам не раз в Германию бежал
На лошади блаженного Франциска*.
Являлся вновь, тянул, потел, пыхтел,
Но сапога поныне не надел**.
- — Бежать на лошади блаженного Франциска — ироническое выражение ходьбы пешком с босыми ногами. Блаженный Франциск завещал своим ученикам величайшую простоту жизни, и монахи Францисканского ордена ходят босиком.
- — Тщетные попытки германских императоров утвердиться в Италии.
Там с лишком век я проживал на воле, —
Меня простой купец тогда носил*;
Повычинил, держал в чести и в холе
И на восток неведомый водил.
Гвоздями был я крепкими подкован,
Хоть погрубел, но всем был избалован.
- — Медичи.
Разбогател купец почтенный мой;
Стал щеголять, мне придал вид нарядный.
Сам в шпорах был и в шапке золотой*,
Да не рассчел — и все пошло неладно!
И увидал уже на последях,
Что лучше нам ходилось на гвоздях.
- — Торговые республики: Венеция, Генуя, Флоренция, Пиза.
……………………………………………….*
- — Выпущенные куплеты касаются эпизодов истории Италии не столь общеизвестных, занимательных более для итальянца.
Переходя вот так с ноги на лапу,
Утратил я первоначальный вид:
Не то скроен чертям, не то Сатрапу.
Прямой ноге в меня одеться стыд, —
А уж куда с отвагою былою
Вселенную вновь обскакать со мною!
О, бедный я, о, жалкий я сапог,
Погубленный идеями пустыми:
Когда идти я сам собою мог,
Хотел ходить ногами я чужими,
65 И каждый раз, меняючи ступню,
Все думал я — судьбу переменю!
Крушился я и каялся немало.
И между тем, когда хотел идти,
Я чувствовал, земли недоставало,
Чтоб шаг ступить по прежнему пути,
И до того заезжен я судьбою,
Что и ходить не в силах сам собою.
И вот опять презрен и кинут я;
Истоптанный, среди грязи и тины,
Лежу и жду — теперь, мол, лапа чья
Расправит вновь собой мои морщины:
Француза ли, иль немца-сатаны?
Ну — чтоб нога родимой стороны?
Один герой успел мне полюбиться*;
И не броди он вдоль и поперек,
Не хвастая, мог долго бы гордиться,
Что всех прочней большой его сапог.
Да вдруг мороз настиг среди дороги
И ознобил герою разом ноги.
- — Наполеон I.
Перекроен на старый образец,
Ни мерою, ни весом не похожий
Сам на себя, остался, наконец,
Едва-едва клочком я прежней кожи.
И нитками вам не заштопать всех
И старых-то, и новых-то прорех!
Расход велик и труд большой и длинный:
Все распороть и перешить опять.
Отчистить грязь и на манер старинный
Гвоздей набить, головку притачать.
А потому, смотрите же, как можно
Сапожника берите осторожно!
Да сверх того, на мне где синий цвет,
Где красный цвет и белый, желтый с черным*, —
Ну, словом, я, как арлекин, одет,
Хотите, я останусь век покорным —
Лишь сделайте всего меня пока
Из одного и цвета, и куска.
- — Национальные цвета отдельных государств Италии, до австрийских цветов включительно — желтого и черного (в Ломбардо-Венеции).
А наконец, представьте, что найдется
И человек — ну, кто он там ни будь,
Лишь бы не трус, и что сапог придется
Ему как раз: ведь, право, будет путь!
Но уж тогда никто не лезь с ногами —
Сейчас возьмем и вытурим пинками!
Мой новый друг
Приобрел себе я друга —
С самой первой нашей встречи
Он твердит мне беспрестанно
Соблазнительные речи.
Сообщил он мне секретно,
Что страдает за идеи.
Верю я; но из трактира
Поспешал уйти скорее.
Говорил он мне, что в Пизе
Обо мне толкуют сильно…
Рад… Но сухостью ответил
Я на взгляд его умильный.
Он в своем кармане носит
Знак за прошлые заслуги
Так — но я-то не желаю
Повод дать к иной услуге…
Он хромает: «мы умели»
Говорит он: «отличаться» —
Но платить ему готов я,
Чтобы только не встречаться.
Чуть мы встретимся — он льстиво
Семенит и жмет мне руки;
Я иду с ним… но душевной
Победить не в силах муки.
Начинает: — то и это
«Оскорбительно, обидно»,
«Жить нельзя… злодей такой-то»,
«Этот аспид и ехидна!»
Я согласен: прав он, точно…
Но когда я замечаю,
Что по улице идет он —
В переулок исчезаю.
Дорожит моим он мненьем,
Хочет знать — как я-то мыслю;
Но о чем меня ни спросит,
Мой один ответ — не смыслю.
Он подтрунивает злобно
Все над скромностью моею.
«Я для истины, — твердит он, —
Головы не пожалею,
И покуда сил достанет
С откровенностью и громко
Говорить повсюду стану,
Что одно осталось — ломка!»
Тост
Viva Arlecchini
Е burattini
Grossi е piccini;
Viva le maschere.
G. Giusti
He сдавлен жизни ношей
Синьор Хамелеон,
В отставке — но хороший
Имеет пансион…
Он выпил за обедом
И стал душою прост,
Вот, чокнувшись с соседом,
Он предлагает тост.
Кажись… не вяжет лыка,
А речь течет рекой,
Кто думал бы, поди-ка,
Мудреный он какой!
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов
И псевдолибералы
Всех наций и цветов,
Продавцы чувств и мнений,
Суждений флюгера,
Житейских представлений
Шуты и шулера!
Я, в некотором роде,
По жизненной реке
Плыл, вверившись погоде,
На утлом челноке.
И с ветром сообразно
Я ставил парус свой,
Жизнь проведя не праздно
И не кривя душой….
Имея убежденья,
Я им не изменял,
Хотя во все теченья
Удачно попадал.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Пролазы и нахалы,
Фактотумы тузов,
Сумевшие карьеру,
Значенье приобресть…
Продавши совесть, веру,
Достоинство и честь.
Где можно — шел я прямо,
Нельзя — пройду ползком;
(Смешно ж ломить упрямо
Повсюду напролом!)
Порою не смиришься,
Так сразу пропадешь,
Без хлеба насидишься
И с голоду умрешь…
Я беден был — невольно,
Винюсь, бирал, где мог…
И малость (мне довольно)
На старость приберег.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Народа обиралы,
Бичи сирот и вдов!
Грабители и воры —
Стяжание и мзда!
Безгрешные поборы
И мутная вода!
Италия немало
На памяти моей
С конца в конец страдала
От смут и мятежей.
Бывало, ум кружится:
Страстей водоворот!
Хоть умирать ложиться —
Не знаешь, чья возьмет…
Ну… чтоб не быть в изъяне
(На что ж и голова?)
Я и держал в кармане
Кокард десятка два…
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
И псевдолибералы
Всех наций и цветов…
Ханжи и лицемеры,
Бесстыдные лгуны,
Без страсти и без веры
Пустые крикуны!
Бурбоны… так Бурбоны,
Рим в силе… я папист,
Бывал (для обороны)
Я даже… атеист…
Случалося, что фразу
Такую подберешь,
Что сам в ней смысла сразу,
Пожалуй, не найдешь…
Смекал порой… синица
Нам море не зажжет —
А в тон взял… все крупица
В карман перепадет.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Бездушные менялы
Фальшиво-звонких слов!
Бесчестные фразеры
С искусной чепухой,
Все ловкие актеры
Трагедии земной!
Вознес Наполеона,
Двух Пиев похвалил
И в славу Веллингтона
Брошюрку сочинил,
Франческо и Мюрата,
Москву, Бородино,
И Питта, и Марата
Я славил заодно…
Уж это слишком смело по
(Иной заметить рад),
А мне-то что за дело?
Лишь было бы впопад.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Ферситы-Ювеналы,
Певцы временщиков, —
Кишащие во мраке
Творцы галиматьи,
Бездарные писаки
И подлые статьи!
Реакция настала —
Угомонился я;
Идей как не бывало
Игривых у меня;
От взглядов всех прошедших,
От чумных фраз отвык —
Утопий сумасшедших
Несбыточность проник.
Глядел, как постепенно
1зо Сменяла бури — тишь,
И жил себе смиренно,
Водой не замутишь.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Смирения — шакалы
И Ироды — судов
Потом я, слава Богу,
И это пережил —
И в новый путь-дорогу
140 С энергией вступил.
В те дни, как бы в угаре
Италия была,
Повсюду карбонари,
Стал карбонар и я;
Исполненный отвагой,
Я много перенес
Но с новой передрягой,
Ущерба не понес…
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Кто нажил капиталы
Ценой чужих трудов!
Тузы-монополисты,
Мещане-мудрецы!
Все доки, аферисты
И биржи удальцы…
И старости я мирно,
Как видите, достиг,
Сижу себе я смирно
На склоне дней своих.
Достаток и почтенье…
Из Рима пансион…
(Не вовсе без уменья
Достался мне и он).
Теперь… к тому, к другому
Прислушаюсь порой…
И глядь… второму дому
Почин не за горой!
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Безнравие, скандалы
И глупость дураков!
Вся сволочь безрассветной
Невежества ночи
И полчища несметной
И праздной саранчи!
Старички
(отрывок)
Сусанна новая — красой
Блистает между нами —
Она всегда окружена
Шальными стариками.
В жару любовном старички
Покорны ей, как дети.
И много этого добра
В ее попало сети…
Но современная жена
Огласки не боится,
И целомудрием она
Не может не хвалиться.
Гостей готова принимать,
Не выходя из ванны,
То тот, то этот старичок
Бывает у Сусанны.
Вот на бульвар она идет
И выступает павой,
Ее вздыхатели за ней
Плетутся всей оравой.
Концертом дружным — кашель их,
Одышка и хрипенье —
Иной талантливой семьи
Напоминает пенье.
Кто глух, кто кос, а кто и хром,
Тот еле движет ноги,
Мокротой этот, чуть дыша,
Захаркал полдороги.
Один разбит параличом,
Другой не краше трупа,
Всем вместе им не разжевать
Трех макарон из супа!
И столько разных пластырей
У них на поясницах,
Что не всегда такой запас
Отыщешь и в больницах.
На бочках меньше обручей,
На кораблях — канатов,
Чем на влюбленных старичках
Бинтов и аппаратов.
Без мер таких им предстоит .
Опасность развалиться —
Как груше, если чересчур
Сей плод переварится.
Из них иного перед сном
По часу раздевают
И, точно механизм складной,
На части разнимают…
Запрут три четверти из них,
По ящикам разложат,
А остальное на кровать
Ничтожества положат.
Хвалю, Сусанна, подвиг твой,
Хвалю твое терпенье;
Ты слабым с твердою душой
Приносишь утешенье;
Ты льешь целительный бальзам
На старческие раны…
Кто снисходительней людям
Красавицы-Сусанны?
Порой любви высокой ждет,
Полна идеализмом,
А ночь проводит напролет
С подагры пароксизмом.
Порой признания словам
Она внимает жадно
И вдруг — удушье их порыв
Сменяет беспощадно.
Порой на память — прядь волос
Она у друга спросит,
А тот, усердием горя,
Ей весь парик подносит.
Раз у соперников вражда
Из ревности возникла
(Казалось, в ужасе тогда
Сама природа никла!).
Была назначена дуэль
(И даже две дуэли),
Но в грозном встретиться бою
Бреттеры — не успели;
Холодный ветер — как назло,
Дул утром накануне,
Он жар геройский старичков
И пыл развеял втуне.
Все простудилися они
И с полгода — некстати,
Соперник каждый пролежал,
Не двигаясь в кровати.
Обогатили трех врачей,
Две городских аптеки
Напрасной яростью своей
Влюбленные калеки.
Бессильно злобствуя, они
Зубами скрежетали —
Хоть у пяти из них зубов
Десяток был едва ли.
Шалун мальчишка-купидон
Порой до слез смеялся,
Когда на шашни их травить
Лукаво принимался.
Он оставлял свой гибкий лук
И свой колчан — тогда же,
А брал с собой лекарств запас
И клизопомпы даже.
Потом, входя к Сусанне в дом,
Сам наблюдал охотно,
Чтоб форточки и окна все
Закрыты были плотно.
Недоносок
Вдосталь жизнию замучен,
Заживо скелет,
Вял и немощен и скучен
В восемнадцать лет.
Смотрит тускло — тенью бледной,
Чахлой и гнилой,
И одним куреньем, бедный,
Сплин врачует свой!
Без стремлений, без желаний
В лучшие года.,.
В голове — ума и знаний
Даже ни следа;
Смех его — одна натуга
И в улыбке стон, —
Весь под бременем досуга
Исстрадался он!
Между светских дам лениво
Он проводит дни
И толкует им тоскливо
Подлости одни.
За любовь — недальновидный —
Принимать он рад
Обстановки благовидной
Скрашенный разврат;
Верить в чувство «неземное»
Пенелоп иных
И за нектар пить гнилое
Жадно — пойло их,
Изловчившихся в гостиной,
Весть дела свои
С чистотою голубиной
С мудростью змеи…
Им он нижет — изнывая,
Фразы без числа,
Хорошо не различая
Ни добра, ни зла…
Жар несет он им посильный,
Но Петраркой он,
Как евнух любвеобильный,
Жалок и смешон;
Самому себе постылый,
Он тяжел, как сплин,
Жалкий друг, любовник хилый,
Скверный гражданин,
С каждым часом больше тает,
Ранней смерти ждет.
Для чего — и сам не знает —
Он еще живет.
Понатужась, о свободе
Поболтать не прочь,
О прогрессе, о народе
Воду потолочь;
О загубленных зачатках
Ныть — всегда готов,
Жертва в палевых перчатках,
Мученик — балов!
Переваривая ужин
Пополам с грехом,
Сознает, что он не нужен
И нет воли в нем;
Но вину в себе бессилья
(Все в минорный тон)
На подрезанные крылья
Сваливает он.
Он, вот видите: «от бури
Как цветок, завял»,
Хоть помех он барской дури
Хоть на слякоти привольно
Вырос он" как гриб.
Сделал зубы… и довольный
Для труда погиб.
Ум и волю светским лоском
Сразу — заменил —
И бессильным недоноском
В жизни путь вступил.
Общих нужд" чужих страданий
Сердцем не понял,
Плод больной гнилых мечтаний
Истиной считал…
И не встретя в жизни цели,
Замотался он —
Паралитик с колыбели,
Жалкий эмбрион!
Прошение
Prego vostra Eccelenza
Di darmi un passaporto etc.
I
Ваше Сиятельство! с просьбою личною
Я обращаюсь к вам, полный почтения,
Выдать мне паспорт — на жизнь заграничную
С вашею скрепой, прошу снисхождения…
Стало в Италии жить возмутительно
(То есть в ней дороги все развлечения…
Эти слова рассмотрев снисходительно,
Вредного им не придайте значения!).
II
В цивилизации, Ваше Сиятельство,
Гонится край наш за чуждыми странами…
Это отрадно — и вот доказательство:
Наш полуостров кишит англоманами;
Их просвещенным стремлениям следуя,
И навсегда отстранясь от участия
В наших вопросах, с беспечностью еду я
В центры Европы отыскивать счастия.
III
Еду, конечно, не с целью научною
И не в погоню за теми идеями,
Что на хандру нагоняют докучную
Разум — своими пустыми затеями.
Соображаясь с своими доходами,
Буду вести жизнь, здоровью полезную,
Плавать — по бурным волнам с пароходами,
Мчаться по суше — дорогой железною.
IV
Не для сокровищ науки и древности
Еду — и быть в том не может сомнения;
Их и в Италии много — но ревности
Нет во мне страстной для их изучения;
Стану лишь к кройке портного художника
Я относиться повсюду с почтением,
Обувь сошью у артиста-сапожника
И к кулинарным наведаюсь гениям!
V
Стану порхать в государства различные
И с головою и с сердцем — порожними,
Чтобы на ссоры не лезть неприличные,
Ради бумаг или книжек с таможнями…
Стану в знакомствах своих осмотрительным,
Мненья мои — будут строго умеренны…
В гости к людям не пойду подозрительным —
В этом вполне уж вы будьте уверены!
VI
Но, чтоб не токмо все области правили
Пропуск везде мне и без задержания,
Но вспоможенье везде мне доставили,
Ради достоинств моих состояния,
Я попросил бы — в видах снисхождения,
Буде возможно — отметить, где следует:
«Вышепрописанный — для наблюдения
Разного… в чуждые стороны следует».
Герцог Пелагруэ
Но conosciuto il Duca Pelagrue etc.
Знал я герцога — гербами
Изукрашен был он всуе…
Даже в сфере крепких лбами
Выдавался Пелагруэ!
Рот раскроет — ахинеи
Так уж вы и ждите прямо,
И притом — свои идеи
Он отстаивал упрямо…
Брат умом — орангутангу,
Обладал крутым он нравом
И хотел — прилично рангу —
Герцог наш всегда быть правым.
Спорить с ним начнешь, порою
Даже злость берет — задорно,
Точно бык перед горою,
Все несет свое — упорно…
Так и бросишь состязанье,
С ним любое — без успеха…
Сам не зная, состраданья
Он достоин или смеха.
«Как же, — думаешь, — иначе
Станет мыслить он умнее?
Кто из нас его богаче?
Кто, из нас его сильнее?
Верен лишь своей природе
Тупоумный герцог в этом…
Да еще расхвален в оде
(Всюду шельмы есть!) поэтом!»
Проект жизни
Io non mi credo nato a buona luna etc.
Знаю: не рожден я под звездой счастливой,
Если из «юдоли плача» суетливой
Дотащу до гроба я хоть шкуру цельной,
Жизни я составлю панегирик дельный;
Все же остальное… что мне остальное?..
Пусть, как хочет, сильный помыкает мною…
Я погибель мира встречу без протеста,
Зная, что сердиться будет не у места!
Правда, был иным я жизни на рассвете,
Эдак лет в пятнадцать… думал, что на свете
Правым, даже бедным, быть порой возможно…
(Вот тогда хватал я как неосторожно!)
Глупы рассужденья детские — известно.
Я не знал, что в мире правда неуместна,
Что встречают люди истину проклятьем
И что правда с ложью обменялись платьем!
Вот как побыл в школе, так, скрывать не стану,
Жадно проглотил я полный курс обмана.
Понял сущность жизни и людей стремленья,
Ну-с,… и изменил я сразу убежденья!
Изменил и знаю… что одним мальчишкам
Бредить лишь прилично о добре… по книжкам…
Перед всяким старшим — от восторга таю.
Подлости, как устриц, весело глотаю,
Глух к мирскому благу — я себе позволю
Только то, что старших не нарушит волю.
Ползаю налево, кланяюсь направо
И цветами путь свой я усеял (право!).
Пусть теперь со мной бы случай повторился…
Как в те дни, как в школе я еще учился
И меня начальник города обидел*,
Он бы с удивленьем у меня увидел
Кротость лишь — ответом на его обиду…
(Верю только в эту слабых я эгиду).
Я сказал бы: «Мертв я, вашество, поймите,
Что кричать на мертвых — вы меня простите!»
Заслужил бы, верно, от него я ласку…
(Я надел недаром санфедиста маску!)
Ну-с… и поведу я жизнь свою пристойно,
В легоньких интрижках (грязно, но покойно),
Свой разврат прикрывши, с опытностью ловкой,
Самою приличной в мире обстановкой…
С песнями, с стихами навсегда прощуся,
От ханжей за то и похвалы дождуся,
Позабуду даже (не было б огласки),
Шаловливой Нины черненькие глазки.
Резкостей, острот я говорить не стану
(Люди переносит с болью эпиграмму),
Всех скотов начну я уверять в почтеньи,
Возведу в принцип я самоуниженье,
Буду глупым фразам старших удивляться
И с поклоном к сильным в праздники являться…
При таком решеньи — долго и счастливо
Стану жизнь тянуть я, сытно и лениво,
Новым поколеньям послужив примером,
Как тепло живется в мире лицемерам.
Человек смышленный, человек солидный,
Знаю, что карьеры я добьюсь завидной
И достигну скоро — людям в поученье —
Общего почета, важного значенья…
Буду кавалером — а в конце карьеры
Ждет меня, пожалуй, сан гонфалоньера**
Вот тогда-то — прочно отрастивши брюхо,
Буду я грозою некоего духа…
Сокрушайтесь, люди — трепещи, природа!
И — да процветает скотская порода!
- Намек на случай, бывший с Джусти в студенческое время. История поднялась из-за одной его сатиры.
- Начальник города.
Тетка-воспитательница
(La Mamma-educatrice)
Тетка Клавдия — без спора,
Козырь-тетка, молодец,
Тетка первого разбора,
Прочим теткам образец!
Воздадим хвалу природе,
Что подобный идеал,
Диво в некотором роде,
Между смертными сиял!
Я с ней встретился намедни —
В пух и прах разряжена,
Ровно в полдень — от обедни
Шла с племянницей она.
Я — поклон, и взял направо,
Ускорив нарочно шаг.
Но она меня лукаво
Удержала за пиджак.
«Ах, как видеть вас я рада,
Сколько лет и сколько зим!
Лизу вам представить надо.
Познакомься, Лиза, с ним!
Что же ты стоишь, как дура? —
Сделай книксен, руку дай!
Какова у ней фигура?!..
(Ну, читатель — замечай!)
Вот сокровище какое,
Нынче, сударь, у меня.
Ах, и я была такою —
Вся из страсти и огня!
Как подумаешь: года-то
Не проходят, а летят!
На глазах растут цыплята,
И туда же… жить хотят!
Пусть живут — я не мешаю…
Жаль… я жду кое-кого
И к себе не приглашаю,
Вас теперь же, оттого.
Но неправда ль, посетите
Вы на днях, надеюсь, нас?..
Мы бедны — уж не взыщите,
Угостим, чем можем, вас —
Адрес знаете наш?» --«Знаю»… —
«Завтра?..» --«Да» — был мой ответ.
(Признаюсь, не понимаю,
Кто бы мог ответить: нет).
В понедельник — верный слову
(Этот в правилах моих),
Я направил путь к их крову
И сыскал жилище их…
Видно, гостя увидали
Из окна еще оне,
Мигом — обе вниз сбежали
Со свечой навстречу мне.
Тетка Клавдия сказала:
«Просим милости вперед!
А уж как вас Лиза ждала,
Все толкует: не придет!
Я ей: — полно! — утешаю,
Значит, я ее, шутя,
Точно я мужчин не знаю,
Слава Богу — не дитя…
Не споткнитесь… осторожно,
Наша лестница крута…»
(Быть любезней невозможно!
Ах, какая доброта!)
Мы взошли — меня насильно
Тетка садит на диван…
(Жить с людями — изобильно
Ей талант от неба дан),
Не смолкая на минуту,
Говорить о том, о сем —
И меня уж почему-то
Называет шалуном.
«На меня вы не глядите…
Лиза! ближе к гостю сядь,
Не смогли мы, извините,
Раньше комнаты прибрать.
Встала поздно я ужасно,
Так теперь похлопочу,
Церемониться ж напрасно
Я уж с вами не хочу»…
Но… такими мелочами
Я читателей томлю —
Как же быть? судите сами —
Чистоту я страх люблю —
Все прибрав и кончив дело
(Можно ль деятельней быть?),
Отдыхать она не села,
Стоя, стала говорить:
«Кушать станете вы, что ли?
Иль забавиться вином?..
Как подумаешь… легко ли
Бедным людям жить трудом…
Надо то… другое надо…
Нужды с каждым днем растут…
Хуже каторги и ада
Изворачиваться тут!..»
Этой речи — со вниманьем
Смысла я не проронил
И, исполнясь состраданьем,
Золотой ей предложил.
«Что вы деньгами сорите? —
Говорю я не к тому…
Или, впрочем, не взыщите,
Взаймы я у вас возьму…
Ах! чуть-чуть не позабыла,
Как тут сделаться опять?
Ведь меня кума просила
К ней по делу забежать…
Дело спешное — придется но
Вам часочек обождать —
Впрочем, Лизанька найдется,
Чем от скуки вас занять.
Так ведь?., да?., скорей решайте,
Я вернусь живой рукой…» —
«Буду ждать». — «Так не пеняйте,
День уж выдался такой!»
Вслед за этими словами
Тетка Клавдия ушла
И в дверях, гремя ключами,
Их снаружи заперла.
Но не час, а три в итоге
Нам прождать ее пришлось…
(Тетке Клавдии в дороге
Дело новое нашлось!).
Но зато… по возвращеньи,
Как себя она кляла,
Прибирая извиненья,
Что невежливо ушла.
Успокоить мог с трудом я
Тетку, нежную, как мать, —
Только тем лишь, что их дом я
Обещался навещать.
«То-то скучно ей — поймите —
Вечно Лизанька одна!..»
(В этой фразе, поглядите,
Как любовь ее видна).
Кое-как потом я с нею
Распрощался, наконец, —
И размыслив… ставить смею
Прочим теткам в образец
Тетку Клавдию… без спора,
Эта тетка — идеал…
То есть — высшего разбора
Я доселе не встречал!
Отрывок
Строгих женщин — постным взглядом
На земную глядя страсть,
Нина с грешницами рядом,
Верьте мне, не может пасть!
У греховного порога
Ей довольно постоять
И с оглядкой… понемногу
Пламень сердца утолять.
Зная меру в увлеченьи,
К осуждениям чутка,
Нина жаждет наслажденья,
Но грешит исподтишка.
И зато — какая сила
Обаянья в ней видна,
Как искусно изучила
Целомудрие она!
Как смирила дух мятежный
Под личину, под обряд…
Как изысканно-небрежно
Носит Нина свой наряд!
Как идет к ней тон суровых
Аскетических речей
И побед молящий новых
Строгий взор ее очей!
Неприступна в людях
Нина В всеоружии своем,
Просто камень, просто льдина! —
Но кто с Ниной был вдвоем,
Знает тот, что к наслажденью
Нина дома не строга
И не гонит в озлобленьи
Чистых помыслов врага.
Впрочем, все слегка и в меру…
Что позволит, что и нет
И хранит слепую веру
В добродетель Нины свет!..
Ископаемый человек
Вот в красе своей всецелой
Допотопный идиот,
Экземпляр окаменелый
Исчезающих пород.
Он — в бездельи и досуге
Дни проводит напролет,
И, вращаясь в светском круге,
Пьет и курит, ест и врет.
Пуст душой, но сложен плотно,
По подобию быка,
Он десятки лет охотно
Роль играет мотылька.
Вечно с дамами любезно
Светский вздор им городит
И бесплодно, бесполезно
Только землю тяготит.
Умирая сам со скуки,
Он — стране своей чужой,
Презирает он науки,
20 Называя их чумой.
Но за это — без умолку
По часам толкует он
Не без чувства, не без толку
О покрое панталон.
За любезное свиданье
Он отдать бывает рад
Совесть, честь и состоянье
И идти хоть в самый ад.
Пусть кипит и жизнь и пресса
В вечном шуме вкруг него,
В них нисколько интереса
Он не видит своего.
Только в лени, только в неге
Да в обжорстве он силен
И в невежества ковчеге
От житейских зол спасен;
Но хотя от древа знанья
Не отведал он плода,
Жизнью — разные познанья
Приобрел он без труда.
В удовольствиях охоты
Зоологию узнал,
И, уплачивая счеты,
Математиком он стал;
В ресторанах титул лестный
Гастронома заслужил,
И практически известный
Ряд рецептов изучил…
Он искусства мир в балете
Изучил со всех сторон;
Королей — начтет в пикете
До четырнадцати он.
С географией немало
Он трущоб ночных знаком,
И в истории… скандала
Всеми признан знатоком.
Улитка
Viva la Chiocciola,
Viva una bestia
Che unisce il merito
Alla modestia etc.
Честь улитке! честь улитке!
Скромной доблести почет!
В роговом ее завитке
Мудрость мирно почиет,
Без тщеславья — хоть нарядный,
Прочный дом ее и кров
Мучит завистью изрядной
Всех бездомных бедняков!
Высунь, улитка, высунь рога!
Друга найдешь ты во мне, не врага!
Всем довольная — бесстрастно
Мирно жизнь влачит она,
Не волнуется напрасно
И сама себе верна.
До забот мирских ни крошки
Ей, спокойной, дела нет;
Для нее в своем окошке
Заключается весь свет!
Высунь, улитка, высунь рога!
Ты хоть к поступкам других не строга.
Образец прямой — смиренья,
Цвет она своей страны
(Все мы в этом, без сомненья,
Подражать бы ей должны).
Жажда света, права, знаний
Тварь такую не томит.
Без напрасных порываний
Славно жрет она и спит.
Высунь, улитка, высунь рога!
Тварь ты, зато никому не слуга!
Но… для чревоугожденья
Ей рискнуть на подлость — лень…
И улитка — убежденья
Не меняет каждый день.
35 А почтенную такую
Прочность взглядов и идей
Мы не встретим зачастую
В самом обществе людей…
Высунь, улитка, высунь рога!
Благо, что ты хоть на злое туга!
В наши дни… среди раздолья
Пошлых дел и громких слов,
Щеголянья чуждой ролью
Маскированных ослов,
Лишь она — без лжи презренной
Возмутительных затей,
Дорога нам откровенной,
Честной трусостью своей!
Высунь, улитка, высунь рога!
Ты откровенностью мне дорога!
Моралисты с взглядом строгим,
Неужли такой закал
Твари, счастливой немногим,
Для людей не идеал?
И когда от лжи избытка
Жить нет мочи наконец,
Неужель для них улитка —
Не желанный образец?
Высунь, улитка, высунь рога!
Благо, что ты хоть на злое туга!
Спокойная любовь
Рассказ в стихах
Мой нежный друг, капризный и больной,
Зачем опять ты плачешь втихомолку?
Проклятых нерв коварною игрой
Мы оба истомилися без толку.
Так продолжать нам жизнь — избави Бог!
Блажен лишь тот, кто, чужд душой тревог,
Спокойно созерцает блага мира,
В ком нервы спят — под толстым слоем жира.
Капризны и больны мы — вот и все;
Барометры тончайших впечатлений,
Мы сами счастье прогнали свое
Анализом бесплодных ощущений…
Пускай порой заманчив этот путь,
Но, добрый друг, нам надо отдохнуть,
Чтоб наша жизнь не тратилась напрасно.
Шутить с огнем, известно всем, опасно!
Измучаем друг друга мы вконец,
И чтоб избегнуть скорби и тревоги —
Мы даже разойдемся наконец,
Искать отдельно к счастию дороги,
И что ж? быть может, кто-нибудь из нас
Оплачет горько злой разлуки час.
Один из нас — а, может быть, и оба,
Без смысла жизнь влача к порогу гроба?
Да, мы больны — лечиться надо нам
И я придумал способ… стихотворный.
Я расскажу тебе, что видел сам
На деле в жизни твой слуга покорный:
Пример иной любви — он кое в чем
Пускай для нас послужит образцом;
Хоть и достоин смеха он… так что же?
И мы с тобой смешны, как крайность, тоже…
Мои герои мирно провели
В согласьи и любви — полвека сряду…
В «юдоли скорби» рай они нашли,
Спокойствие, блаженство и отраду.
Я назову… иль нет, пусть будет он
Для нас с тобою просто Филемон,
Ее же, древней басне не в обиду,
Я окрещу, пожалуй, хоть в Бавкиду…
Она была дородна и бела,
Как рисом начиненная пулярка,
Здоровием и свежестью цвела
И щек ее румянец рделся ярко…
С трудом и плавно двигалась она,
Глаза глядели тускло, как со сна,
И были полны неги и томленья
И разговор ее и все движенья.
В дородстве ей герой не уступал;
Был крепко сшит, хоть и не ладно скроен.
Он петухом индейским выступал,
Но нравом был и кроток и спокоен;
Глядел на мир, как смотрит сытый бык,
Ценить свое спокойствие привык —
И ни идеи, ни дела мирские
Его не занимали никакие.
Но, впрочем, честны оба и добры
По всем статьям мои герои были
И молоды — и если б до поры
Они чрезмерно жиром не заплыли,
То даже в возраст жизни золотой
Блистать могли бы в свете красотой…
Но тучность — жира грубое господство —
Тяжелое и жалкое уродство!
Они между собою с давних пор
Сходилися день каждый аккуратно,
Всегда ведя солидный разговор
О том, о чем и говорить приятно:
О благодати теплого угла,
О тонкостях хорошего стола,
О кухне, выбирая, как нарочно,
Всегда предмет питательный и сочный.
Когда придет, бывало, Филемон
К своей Бавкиде утром — беззаботно
На мягком кресле иль диване он
Усядется сначала очень плотно
И уж потом, бывало, говорит:
«Ну, что твое здоровье? аппетит?
В порядке ли желудок?» — этим очень
Всегда бывал герой мой озабочен.
«Здорова я, друг милый», — был ответ
Всегда Бавкиды на вопрос обычный,
«А ты как спал, спокойно или нет?» —
«Как и всегда, я спал всю ночь отлично;
Все, что во сне я видел — позабыл.
Никак часов двенадцать я хватил,
Глаза раскрыл, оделся понемногу,
Да и пришел…» — "Ну что ж, и слава Богу!
Затем всегда — на несколько часов
Меж ними водворялося молчанье.
Он иногда позевывал без слов,
Она бралась за вечное вязанье,
Спускала петли, путала… потом
Распутывала снова их с трудом,
95 Сопровождая пытку легким стоном
И взорами меняясь с Филемоном.
Он на нее всегда, как на луну,
При этом апатично любовался
(Его слегка клонило и ко сну,
Но бодрствовать заметно он старался).
Порою спросит у него она:
«Не хочешь ли ты водки иль вина?»
Вино и все, что надо, приносилось —
И время мирно в вечность уносилось.
Да, надо честь и в этом ей отдать.
Она вина для друга не жалела.
Закусок наносилась благодать —
Хозяйкой доброй быть она умела, —
Их даже трудно было б перечесть.
Ах! с другом сердца так отрадно есть!
Потом всегда, как водится, обед.
Обедали они неторопливо,
С обедом торопиться и не след
Тем, кто живет и сытно, и счастливо!
Потом, расположась у камина,
Бывало, спросит каждый раз она:
«Что, — нам в театр сегодня не пойти ли?
Часы никак уж семь часов пробили».
«Как хочешь», — отвечает Филемон. —
«А какова-то на дворе погода?» —
«Отличная», — бывало скажет он. —
«Вот это редкость в это время года…
Что ж… одеваться, что ли?» — «Уходи,
Оденься…» — «Ты смотри же, посиди,
Ужасно жаль с тобой мне расставаться,
Тебе ведь скучно будет дожидаться».
«Вот пустяки! иди, я посижу…» —
«Да что-то нет уж у меня охоты»…
«Иди же, вздор…» — «Немного погожу». —
«Ведь уж в театре не была давно ты,
Вставай, иди! Что дома все сидеть?…» —
«Какое ж платье мне, мой друг, надеть?
С какою шляпкой и каким бурнусом?
Хочу я быть одетою со вкусом».
«Сама ты знаешь, поскорей ступай…» —
«Не обновить ли, милый, новой шали?
Который час?» — «Девятый…» — «Ай, ай, ай!
Ведь эдак мы, пожалуй, опоздали?
И где это служанка?…» — «Позвони…» — но
«Еще звонить… как скучно… эти дни
Не по себе мне как-то — и, признаться,
Я дома уж хотела бы остаться».
"Ну, дома, если хочешь, посидим;
Мне никакой театр с тобой не нужен…
Проходит час… докладывают им,
Что стол накрыт и приготовлен ужин.
И ужинать вдвоем они идут…
Ни споры, ни капризы, ни раздор
Моей четы блаженства не смущали,
Доверчиво они, с тех самых пор,
Когда друг друга коротко узнали,
Без ревности напрасной жизнь вели.
Они бы преступлением сочли
Безумной страсти этой предаваться —
Подозревать, страдать и волноваться.
Само злословье даже против них,
О ужас! оказалося бессильно:
Хоть на героев сыпалось моих
Клевет и сплетен, как всегда, обильно,
Но не смущалась мирная чета,
И притупила даже клевета
Об них свое терзающее жало,
Не возмутив их мирный сон нимало.
Так прочен был и крепок их союз.
Твердить об нем готов я без умолку.
Так редка прочность всех подобных уз,
И, право, больше в них я вижу толку,
Чем в нашей страсти… или замолчу:
И растравлять напрасно не хочу
Всех наших ран… (я это вскользь замечу)
И расскажу подробнее их встречу.
Случайное соседство их свело.
Великая на свете вещь — соседство!
Какой любви оно не помогло,
К каким связям не доставляло средства!
Стояли рядом в улице одной
Дома их — и встречались меж собой
Они нередко, чуть не с малолетства,
На улице, благодаря соседству.
Но встречи их безмолвные следа,
Казалось, не имели никакого…
И вот узнал раз Филемон… Беда!
Просватана Бавкида за другого…
Весь день был зол мой Филемон, как пес,
Но молча неудачу перенес;
За то судьба ему и подрадела:
Год не прошел — Бавкида овдовела.
Еще не износила башмаков,
В которых шла она за гробом мужа,
Еще его могилы — в свой покров
Зимы ближайшей не сковала стужа,
Когда на бале раз, куда она
В числе гостей была приглашена,
Она с героем встретилась впервые.
Судьба творит дела и не такие!
За ужином сидеть пришлося ей
С моим героем рядом, как нарочно;
И как назло же тесный круг гостей
Дородные тела их сдвинул прочно…
Он фрукты ей, вино передавал,
Причем ее невольно задевал,
И за свои неловкости — в смущенье
Пускался перед нею в извиненья.
Жар, теснота, избыток яств и вин,
Столовая, вся залитая светом…
Найдется ль в мире смертный хоть один,
Кто мог бы совладать с собой при этом?
За ужином уж понял Филемон,
Как сильно он в свой идеал влюблен,
И смутно догадалася Бавкида,
Что вдовство — против страсти не эгида.
Когда поднялись все из-за стола
И в зале танцы стали продолжаться —
Моя Бавкида просто не могла
От грез игривых мысли отказаться.
Она дала герою что-то несть
Лишь для того, чтоб в зале рядом сесть,
И два часа… до окончанья бала
С ним говорить она не уставала.
Беседа их сначала туго шла,
(Любовь совсем лишила их рассудка,
Да и работа мысли тяжела
Для чересчур набитого желудка).
Но пищу им для разговора дал
Сначала ужин, а потом и бал.
(Бал точно был обставлен превосходно)
И разговор у них пошел свободно.
"Как крем нашли вы вкусом?… — он спросил. —
«Хорош, но я… всегда боюсь ванили…» —
230 «Хозяин славной рыбой угостил…» —
«Зато ее совсем переварили».
«Жаркое было тверже топора…» —
«Сумеют все испортить повара!
Чтоб хорошо был приготовлен ужин,
Особый ум в самой хозяйке нужен.
Не хвастаясь, скажу вам: у меня
Отличный стол — кухарка золотая…
Что вы, сосед, не выберете дня
Зайти ко мне?..» — «О Боже, честь какая!
Я и мечтать, сударыня, не смел
(От счастья Филемон побагровел), —
Но если будет ваше позволенье,
Я буду к вам не позже воскресенья.
— Отличный бал!..» — «Да, только теснота,
Я за столом вас локтем задевала,
Виной не я, а наша… полнота…» —
«Ах, как она к лицу вам, как пристала!
Я женщины изящней не видал!…»
«Сосед, без комплиментов!» — «Я не знал,
Что правда — комплименты!» — «Ах! подите!
Я ухожу, смотрите ж, приходите».
Когда герой мой к ней явился в дом —
Шел разговор у них на ту же тему.
Обед был славный, у нее притом
Шампанское нашлось в придачу к крему…
И долго, долго длилась их любовь,
Предмет для нас достойный удивленья,
И идеал — я повторять готов —
Земной любви без мук и без волненья…
А мы, мой друг, мы не умеем жить.
Нам нравится против теченья плыть
Без счастья, без надежды, без удачи…
А можно жить, как видишь, и иначе…
Паровая гильотина
(На мотив Джусти)
Hanno fatto nella
China Una macchina a vapore
Per mandarla guigliottina;
Questa macchina in tre ore
Fa la testa a centomila
Messi in fila etc.
(La guigliottina a vapore).
Что Китай — страна застоя,
Повторяет целый свет;
Заблуждение пустое!
В нем на каплю правды нет!
Я, напротив, твердо знаю,
Что в прогрессе ни одна
Не ушла вперед Китая
Европейская страна.
Зоркий гений «сына Неба»
Там избавил от забот
Чтущий власть превыше хлеба
Неиспорченный народ,
И охраной просвещенной
Бдит над обществом закон,
А недавно премудреный
Аппарат изобретен.
Остроумная машина
(При пособии паров)
Режет, будто гильотина,
Сразу тысячи голов.
И притом такое чудо
Устрашения людей
Перевозится повсюду
Только парой лошадей.
И умно, и дальновидно!
А бранит Китай — поди ж,
Вся Европа, где постыдно
В наши дни сожгли Париж,
Где правители «льют слезы»
30 Из-за «камней крепостей»,
И наводят митральезы
Против женщин и детей.
Где войска, как в лихорадке,
Кровь людскую льют ручьем,
И расстреливать десятки
Тысяч стало нипочем…
Где под звуки барабана
Мир дивит — геройство вновь
И воителей Седана,
И Базена «женихов»*
Пусть стратегикам Версали
Трудно чести не отдать…
Отличились!… но едва ли
Все же им Китай догнать!
Вот когда бы гильотины
Новой знал Версаль секрет,
Прогрессивнее картины
Мог свидетелем быть свет!
- Известно, что в числе аргументов для объяснения сдачи Меца Базен приводил необходимость «сохранить для Франции женихов».
Примечания
правитьСокращенный перевод П. М. Ковалевского, опубликован в журнале «Современник», № 3 за 1861 г.
Ковалевский Павел Михайлович (1823—1907) — поэт и художественный критик, переводчик стихотворений Леопарди, Берше, Джусти, Каррера, Канту, автор книги «Этюды путешественника (Италия, Швейцария: Путешественники и путешествия)» (СПб., 1864). В книгу вошли его статьи, написанные в Италии и Швейцарии и печатавшиеся в 50-е годы прошлого века в журнале «Отечественные записки». Переводы Ковалевского печатали журналы «Отечественные записки», «Вестник Европы», «Современник» (см.: Потапова 3. М. Русско-итальянские литературные связи. Вторая половина XIX века. М.: Наука, 1975. С. 28).
Шутка написана Джусти, видимо, в 1833 г., когда поэт учился в Пизанском университете, и отражает личный жизненный опыт начинающего поэта, ставшего жертвой доноса, поданного в полицию одним из «друзей» — шпионом-провокатором.
Перевод Николая Курочкина напечатан в Журнале «Искра» в № 27 за 1864 г. Подпись — Пр. Преображенский (псевдоним).
Курочкин Николай Степанович (1830—1884) — поэт и переводчик, брат Василия Курочкина, переводившего песни Беранже. С 1859 г. активно сотрудничал в сатирическом ил-люстрированном журнале «Искра», где печатал стихи, переводы, фельетоны, комические сценки и т. п. Кроме сатирических шуток Джусти, Курочкин перевел с итальянского стихи К. Порты, Л. Меркантини и трагедию «Филипп» В. Альфьери. Переводы стихотворений Джусти печатались в «Искре» в 1864—1866 гг. под рубрикой «Сатиры и песни Джусти»; многие из них — под псевдонимом. Н. Курочкин был членом руководства организации «Земля и воля»; друзьями его были А. И. Герцен, Дж. Мадзини, М. А. Бакунин, П. Л. Лавров. Во Флоренции, где Н. С. Курочкин на-ходился в 1863—1864 гг., сблизился с русским публицистом и критиком, гарибальдийцем Л. Мечниковым, сотрудничавшим в «Современнике» и в герценовском «Колоколе». По обвинению в связях с каракозовцами Н. Курочкин вместе с братом 4 месяца просидел в тюрьме и потом долго оставался под надзором полиции (см. подробнее: Потапова 3. М. Русско-итальянские литературные связи… С. 40—42, 53—63).
Перевод Н. Курочкина напечатан в «Искре», в № 29 за 1864 г. Подпись — Пр. Преображенский. Эпиграф, как и в других переводах Курочкина, представляет собой строфу (или одну строчку) стихотворения Джусти.
36 …Фактотумы… — доверенные лица, управляющие; «правая сука» в каком-либо деле.
101—107 Подбор имен в этой строфе иллюстрирует политическую беспринципность Флюгера:
Веллингтон (1769—1852) — «железный герцог», командовавший английской армией в ряде отражений с Наполеоном, в 1815 г. во главе объединенной армии европейской коалиции выиграл битву при Ватерлоо;
Франческо — австрийский император Франц I (см. примеч. к шутке «Dies irae»);
Иоахим Мюрат (1767—1815) — муж сестры Наполеона Бонапарта, генерал его армии; в 1808—1814 гг. — неаполитанский король, расстрелян в 1815 г. после неудачной попытки вернуть себе престол; Жан Поль Марат (1743—1793) — деятель Великой французской революции (1789—1794), редактор газеты «Друг народа», убит Шарлоттой Корде.
115 Ферситы-Ювеналы… — Джусти подразумевает трусливых лицемеров и наглецов (Терсит или Ферсит — персонаж «Илиады» Гомера, тип нахала и подлеца), прячущих ради выгоды свою низость под маской неподкупного обличителя пороков (Ювенал — римский поэт-сатирик I—II вв. н. э.).
В оригинале стихотворение называется «Фрагмент». Предположительно датируется 1834 г. В одном из писем Джусти 1838 г. стихотворение названо «Стариковская любовь».
Перевод напечатан в «Искре», в № 34 за 1864 г. Подпись — Пр. Преображенский.
Оригинальное название шутки — «Юнец». Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в «Искре» в № 17 за 1865 г.
Шутка написана в 1847 г., опубликована посмертно, после 1856 г. Она представляет собой обращение мнимого ревнителя спокойствия и порядка к начальнику тайной полиции.
Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в «Искре» в № 4 за 1865 г.
В оригинале стихотворение представляет собой сонет. Дата его написания неизвестна; опубликован в 1863 г. в сборнике «Различные сочинения в прозе и стихах, по большей части неизданные». Прототип персонажа неизвестен.
Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в «Искре», N9 13 за 1865 г.
Оригинальное заглавие — «Покорное намерение переменить жизнь». Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в «Искре», № 15 за 1865 г.
Шутка датируется 1836 г. Оригинальное заглавие — «Мамаша-воспитательница». Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в «Искре», в № 18 за 1865 г.
Дата написания и место опубликования неизвестны. Перевод напечатан в «Искре», в № 24 за 1865 г. Подпись — Пр. Преображенский.
См. стихотворение «Истукан», стр. 204 наст. изд. Перевод Н. Курочкина напечатан в «Искре», в № 5 за 186о г. Подпись — Пр. Преображенский.
Перевод Н. Курочкина напечатан в «Искре», в № 44 за 1866 г. Подпись — Н. Курочкин.
Перевод Н. Курочкина напечатан в «Искре», в № 46 и 47 за 1866 г. Подпись — Н. Курочкин. В наст. изд. имеет название «Тихая любовь».
Вольный перевод Н. Курочкина, опубликованный в «Отечественных записках» (№ 7, 1871). Подпись — Н. Курочкин.
39-40 Седан — город в Арденнских горах (Франция), где в 1870 г. Наполеон III потерпел сокрушительное поражение от прусской армии;
Ашиль Базен (1811—1888) — французский маршал, прославившийся в Крымской кампании; после неудавшейся обороны и сдачи г. Меца в 1871 г. был обвинен в государственной измене и приговорен к смерти.
Текст издания: Джусти Дж. Шутки. — Москва: Наука, 1991. С. 352. — Серия «Литературные памятники».