Самуил Титмарш и его большой гоггартиевский алмаз (Теккерей)/БдЧ 1849—1850 (ДО)

Самуил Титмарш и его большой гоггартиевский алмаз
авторъ Уильям Теккерей, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. The History of Samuel Titmarsh and the Great Hoggarty Diamond, опубл.: 1841. — Перевод опубл.: 1849—1850. Источникъ: az.lib.ru

Самуилъ Титмаршъ
и его большой гоггартіевскій алмазъ.

ПОВѢСТЬ ТЭКЕРЕЯ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Когда я возвращался изъ отпуска за второмъ году своей службы, тетушка Гоггарти подарила мнѣ брилліянтовую булавку, то есть, въ то время это была не булавка, а огромный, старинный фермоаръ, дублинскаго издѣлія 1795 года, который обыкновенно красовался за груди покойнаго мистра Гоггарти на балахъ у лорда-намѣстника. Этотъ фермоаръ, разсказывалъ онъ, былъ на немъ и славной винсгаргильской битвѣ, въ которой одна косичка удержала ему голову на плечахъ, — это впрочемъ только къ слову, а дѣло не въ томъ.

Середину фермоара составлялъ портретъ Гоггарти, въ красномъ мундирѣ земскаго ополченія, къ которому онъ принадлежалъ; портретъ былъ окружонъ тринадцатью прядями волосъ, принадлежавшими тринадцати сестрицамъ почтеннаго владѣтеля фермоара. Всѣ эти локоны были въ родѣ золотисто-рыжаго цвѣта, такъ что портретъ Гоггарти среди нихъ былъ, ни датъ, ни взять, огромный, кровавый ростбифъ, окруженный тринадцатью подрумянеными морковками. Все это было расположено на блюдѣ изъ синей эмали, и коллекція волосъ будто била тринадцатью ключами изъ большаго гоггартіевскаго алмаза, какъ его величали въ семействѣ.

Тётушка моя, разумѣется, довольно богата, и было время, когда я думалъ, что не хуже другаго могу бытъ ея наслѣдникомъ. Во все продолженіе моего мѣсячнаго отпуска, она была чрезвычайно милостива ко мнѣ; часто удерживала меня на чашку чаю, — и каждый разъ, какъ я пилъ съ нею чай, она, то есть моя тётушка, обѣщала отпустить меня съ хорошенькимъ подарочкомъ, когда я поѣду въ столицу; мало того, она даже раза три или четыре приглашала отобѣдать съ нею въ три часа, а послѣ, обѣда на вистъ или бостонъ. До картъ я былъ не охотникъ, впрочемъ не ненавидѣлъ ихъ, потому-что хотя мы всегда играли часовъ по семи не вставая съ мѣстъ, и я всегда проигрывалъ, однако же проигрышъ мой никогда не превышалъ девятнадцати пенсовъ въ вечеръ. Но за обѣдомъ и за закускою, въ десять часовъ, всегда являлась какая-то адская, смородинная наливка, кислая, преквелая, отъ которой я не смѣлъ отказываться, хотя, по чести, каждый разъ бывалъ отъ нея нездоровъ.

Послѣ всѣхъ этихъ угожденій съ моей стороны и послѣ любезностей и неоднократныхъ обѣщаній тётушки, я былъ твердо убѣжденъ, что она подаритъ мнѣ за прощаніе десятка два гиней, которыхъ у нея были цѣлыя груды въ конторкѣ. И такъ былъ убѣжденъ въ этомъ, что одна молодая особа, по имени Мери Смитъ, которой я говорилъ объ ожидаемомъ подаркѣ, связала зеленый шелковый кошелекъ, и подарила его мнѣ, завернувъ его въ серебряную бумажку. И не пустой былъ кошелекъ, коли говорить всю правду. Во-первыхъ, въ немъ былъ густой локонъ волосъ, такихъ черныхъ, такихъ шелковистыхъ, какихъ вы, вѣроятно, въ жизнь не видали; а во-вторыхъ, въ немъ было еще три пенса, одна половника серебрянаго шестипенсовика, продѣтая на голубую шелковую ленточку. Ахъ, я зналъ, гдѣ хранилась другая его половинка, и какъ завидовалъ я счастливому обломку металла!

Послѣдній день своего отпуска я, разумѣется, долженъ былъ посвятить мистрисъ Гоггарти. Тетушка была любезнѣе чѣмъ когда либо, въ видѣ угощенія велѣла подать двѣ бутылки чертой смородиновки, которой я долженъ былъ проглотить большую половину. Вечеромъ, когда всѣ приглашенныя дамы разошлись съ своими деревянными калошами и служанками, мистрисъ Гоггарти, велѣвшая мнѣ подождать, потушила прежде всего три восковыя свѣчи, горѣвшія въ гостиной, а четвертую взяла въ руку, и затѣмъ пошла къ своей конторкѣ и открыла ее.

О, какъ забилось въ эту минуту мое сердце, хотя я и старался принять равнодушный видъ, и притворился будто ничего не подозрѣваю.

— Самойлушко, другъ мой, сказала она, перебирая ключи, выпей еще стаканчикъ розоліо, — такъ называла она проклятое черное зелье, — оно тебя подкрѣпитъ.

Я взялъ бутылку, и посмотрѣли бы вы, какъ дрожала моя рука, между-тѣмъ, какъ бутылка чокалась о стаканъ. Пока я опорожинвалъ его залпомъ, старушка отъискала что-то въ конторкѣ и приблизилась ко мнѣ, со свѣчою въ одной рукѣ и довольно большимъ пакетомъ въ другой.

— Наступила радостная минута, подумалъ я.

— Самойлушко, любезный племянничекъ, сказала она, имя твое дано тебѣ при крещеніи въ честь твоего благочестиваго дяди; моего незабвеннаго супруга; и изъ всѣхъ моихъ племянниковъ и племянницъ, ты всѣхъ болѣе радовалъ меня всегда своимъ поведеніемъ.

Когда вы узнаете, что у тётушки было шесть замужнихъ сестеръ, и что всѣ дѣвицы Гоггарти были давно супругами въ Ирландіи и матерями многочисленныхъ семействъ, тогда вы согласитесь со мною, что отзывъ моей тетушки былъ лестенъ хоть куда.

— Милая тётушка, сказалъ я тихимъ, взволнованнымъ голосомъ, а часто слыхалъ отъ васъ, что насъ всѣхъ числомъ семдесятъ три, и повѣрьте, что я вполнѣ чувствую всю цѣну вашего милостиваго отзыва обо мнѣ; я не заслуживаю такого лестнаго мнѣнія, право не заслуживаю.

— Не напоминай ты мнѣ объ этой гадкой ирландской породѣ, вскричала тетушка почти гнѣвно; не говори о нихъ, я ихъ всѣхъ ненавижу, вмѣстѣ съ ихъ матерями! — Дѣло въ томъ, что она была съ ними нѣкогда въ тяжбѣ по имѣнію покойнаго Гоггарти. — Но изъ всѣхъ остальныхъ родственниковъ моихъ, ты, Самуилъ, всегда былъ почтительнѣе и всѣхъ привязаннѣе ко мнѣ. Хозяева твои въ Лондонѣ отзываются съ большою похвалою о твоемъ прилежаніи, благонравія и честности. Хотя ты получаешь восемдесятъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ жалованья, — очень щедрое вознагражденіе, — ты ни гроша не прожилъ сверхъ своего доходу, какъ водится между молодыми людьми; а въ мѣсячный отпускъ свой постоянно навѣщалъ свою старушку тетку, которая, увѣряю тебя, душевно благодаритъ тебя.

— О, тётушка! сказалъ я, и больше не могъ выговорить ни слова.

— Самуилъ, продолжала она: я обѣщала отпустить тебя съ подарочкомъ. Сначала я думала дать тебѣ денегъ, но ты скромный молодой человѣкъ, не мотъ, и денегъ тебѣ не нужно. Ты достоинъ лучшаго подарка, любезный племянникъ. Я подарю тебѣ то, чѣмъ дорожу болѣе всего въ мірѣ, по…. пор…. третъ моего незабвеннаго Гоггарти, — (слезы) — вставленный въ фермоаръ, въ который вправленъ драгоцѣнный фамильный алмазъ, о которомъ я не разъ говорила тебѣ. Носи его всегда, Самуилъ
носи его если любишь меня, за память объ этомъ отлетѣвшемъ отъ насъ ангелѣ, и о любящей тебя теткѣ, Сусаннѣ.

И она сунула мнѣ, въ руку фермоаръ. Онъ былъ величиною въ добрую крышку бритвенной кружки, и я скорѣе рѣшился бы надѣть шляпу съ перомъ и парикъ съ косичкою, чѣмъ этотъ подарокъ.

Когда я нѣсколько успокоился и опомнился, а развернулъ бумажку, вынулъ фермоаръ, — хорошъ фермоаръ, съ анбарный замокъ! — и медленно сталъ пристегивать его къ манишкѣ.

— Благодарю васъ, тётушка, сказалъ я съ изумительнымъ притворствомъ: я вѣчно буду хранить этотъ подарокъ на память о дарительницѣ, и онъ будетъ всегда запоминать мнѣ дядюшку и моихъ тринадцать ирландскихъ тётушекъ.

— Я не требую, чтобъ ты носилъ его въ такомъ видѣ, вскричала мистрисъ Гоггарти, съ волосами всѣхъ этихъ рыжихъ Ирландокъ. Ты вынь волоса.

— Да вѣдь весь фермоаръ будетъ испорченъ, тётушка.

— Что жъ за бѣда! закажи къ нему новую оправу.

— Не лучше ли, тётушка, замѣтилъ я, совсѣмъ бросить оправу? она по нынѣшнимъ модамъ черезчуръ велика; а лучше я вставлю портретъ дядюшки въ рамку, и поставлю на каминъ, рядомъ съ вашимъ портретомъ, это прелестная миніатюра.

— Эта миніатюра, сказала мистрисъ Гоггарти торжественно, chef d'œuvre великаго Мюлькеи, — тётушка очень любила chef-d'œuvre, которое она произносила по-своему шидювръ, и которое со словами бонгтонгъ и аллемоудъ-ди-Парри составляло весь ея французскій лексиконъ. — Ты знаешь исторію этого бѣднаго, несчастнаго художника? Когда онъ окончилъ этотъ самый портретъ по заказу покойной мистрисъ Гоггарти, изъ Гоггартикастли, въ графствѣ Мейо, она приколола его на платье, чтобы ѣхать на балъ лорда-намѣстника, гдѣ играла партію въ пикетъ съ главнокомандующимъ. Что побудило ее налѣпить волоса своихъ булочницъ дочерей вокругъ портрета Миши, я и не придумаю; но онъ былъ оправленъ точь-въ-точь, какъ ты его теперь видишь. — «Сударыня, сказалъ главнокомандующій, будь я Нѣмецъ-басурманъ, если медальонъ, который я за васъ вижу, не портретъ моего дорогаго пріятеля Миши Гоггарти!» Это собственныя слава его превосходительства. Мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-кастля сняла брошку и подала ее его превосходительству. — Кто писалъ? спросилъ главнокомандующій: я отъ-роду не вдаль такаго чудеснаго портрета, такого сходства! — Мюлькеи, отвѣчала мистрисъ Гоггарти, Мюлькеи, на Ормондской набережной. — Вотъ вамъ мое слово, я съ этой же минуты покровительствую ему, сказалъ главнокомандующій; но вдругъ лицо его нахмурилось, и онъ возвратилъ портретъ съ видомъ неудовольствія. — Въ портретѣ есть одна непростительная ошибка, сказалъ его превосходительство, любившій во всемъ самую строгую аккуратность: и я удивляюсь, какъ пріятель мой Миша, человѣкъ военный, не замѣтилъ ея. — «Что такое? спросила мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-кастля». — Да посмотрите, сударыня, онъ изображенъ безъ портупеи!

— Съ этимъ его превосходительство взялъ съ досадою карты и доигралъ партію, не сказавъ ни полслова. На слѣдующій день вѣетъ объ этомъ случаѣ дошли до Мюлькеи, и бѣдный художникъ тутъ же сошелъ съ ума. Онъ писалъ эту миніатюру какъ самое совершенное свое произведеніе, и клялся, что въ ней не будетъ ни одной ошибки; и такъ сильно подѣйствовало это извѣстіе на его чувствительное сердце! По смерти мистрисъ Гоггарти, дядя твой взялъ портретъ, и всегда носилъ его на себѣ. Сестры его говорили, будто онъ взялъ его себѣ изъ-за алмаза; да это не правда; онъ взялъ его ради ихъ волосъ, — такія неблагодарныя! — и изъ любви къ искуству. Что касается до бѣднаго художника, нѣкоторые люди поговаривали, будто неумѣренное употребленіе крѣпкихъ напитковъ ввергло его въ delirium tremen, но я не вѣрю. Выпей же еще стаканчикъ розоліо, голубчикъ.

Послѣ этого разсказу, тетушка моя всегда бывала въ необыкновенно веселомъ духѣ; такъ было и теперь, и на радости она обѣщала заплатить за новую оправу алмаза, и велѣла мнѣ немедленно по прибытіи моемъ въ Лондонъ отнести его къ знаменитому ювелиру Полоніусу и прислать ей счетъ.

Въ этой оправѣ, сказала она, золота по крайней-мѣрѣ на пять гиней, а на новую оправу пойдетъ не болѣе, какъ за двѣ гинея, съ работою. Однако жъ, ты лишнее возьми деньгами, и купи себѣ, что тебѣ вздумается.

Затѣмъ старушка распрощалась со мною. Било двѣнадцать часовъ, когда я шелъ по большой улицѣ деревни, потому-что разсказъ о несчастной судьбѣ Мюлькеи занялъ добрые полчаса, я я былъ уже не въ такомъ уныніи, какъ по полученіи нежданнаго подарка. Какъ бы то ни было, разсуждалъ я про себя: брилліантовая булавка вещь хорошая и предастъ мнѣ щеголеватый видъ, хотя бы я былъ одѣтъ оборвышемъ. И дѣйствительно, платье на мнѣ было очень незавидное. — Что жъ, продолжалъ я, у меня останется еще три гинеи; на нихъ я куплю двѣ пары панталонъ; — и точно, сказать между нами, я очень нуждался въ этой статьѣ наряда; потому-что я только-что пересталъ рости, а панталоны мои были сшиты за полтора года.

Въ такихъ размышленіяхъ шелъ я черезъ деревню, опустивъ руки въ карманъ шароваръ; въ одномъ изъ нихъ былъ кошелекъ бѣдной Мери, пустой, потому-что я вынулъ изъ него вещи, съ которыми она дала его мнѣ наканунѣ, и спряталъ…. мое дѣло знать, куда я ихъ спряталъ. Но видите ли: въ то время у меня было сердце, и сердце теплое; я приготовилъ кошелекъ Мери для тётушкина подарка, котораго не получилъ, а изъ собственныхъ моихъ деньжонокъ, изъ котирыхъ выбыло добрыхъ двадцать-пять шиллинговъ за карточнымъ столомъ мистрисъ Гоггарти, я разсчитывалъ, что за уплатою проѣзда, у меня останется всего по пріѣздѣ въ городъ десятокъ съ небольшимъ шиллинговъ.

Я шелъ по деревнѣ, будто меня толкали въ спину; такъ скоро, что, если бъ возможно, нагналъ бы десять часовъ, которые пробили уже за два часа, въ то время какъ я слушалъ безконечные разсказы мистрисъ Гоггарти, за бутылкою гнуснаго розоліо. Дѣло въ томъ, что мнѣ было назначено въ десять часовъ свиданіе подъ окномъ нѣкоторой особы, которая должна была въ это время сидѣть у окна въ папильоткахъ и въ хорошенькомъ, плоскомъ ночномъ чепчикѣ, и любоваться луною.

Окно было затворено, даже не видать въ немъ было свѣчи, и какъ я ни кашлялъ, какъ ни стучалъ, какъ ни свисталъ черезъ садовую рѣшетку, какъ ни пѣлъ пѣсенку, которую нѣкоторая особа очень любила, хотя я даже бросилъ въ окно камешкомъ, который ударился въ самый створъ оконнаго переплета, — никого я не разбудилъ кромѣ больной и презлой дворняжки, которая принялась лаять и выть, и такъ кидалась на меня сквозь рѣшетку, что я думалъ, оставлю носъ свой въ ея зубахъ.

И такъ я принужденъ былъ удалиться со всѣхъ ногъ. На слѣдующее утро матушка и сестры разбудили меня и приготовили мнѣ завтракъ въ четыре часа, а въ пять пришла небесно-голубая почтовая карета, ѣхавшая въ Лондонъ, и я вскарабкался на крышу, не видавъ Мери Смитъ.

Когда мы проѣзжали мимо ея дома, мнѣ показалось, будто занавѣска въ ея окнѣ была чуть-чуть отдернута; да и окно было отворено, а на канунѣ вечеромъ оно было затворено! Но карета промчалась мимо, а скоро затѣмъ и домъ, и деревня, и кладбище, и Гиксовъ сѣновалъ, все скрылось изъ виду.

---

— Вотъ-то запонка, глядь! сказалъ парень, курившій сигарку подлѣ ямщика, взглянувъ на меня и приложивъ палецъ къ носу.

Дѣйствительно, я нераздѣвался послѣ того, какъ распрощался съ тётушкою, и будучи занять укладкою своихъ пожитковъ и помышляя о чемъ-то другомъ, совсѣмъ забылъ о брошкѣ мистрисъ Гоггарти, которая торчала съ вчерашняго вечера въ моей фрезкѣ.

II.

Описанныя въ предъидущей главѣ событія совершились лѣтъ сорокъ тому назадъ, когда на достославный городъ Лондонъ, какъ можетъ быть памятно читателю, нашла страсть учрежденія компаній на всякіе предметы, которыми многіе зашибли порядочныя деньжонки.

Я былъ тогда, скажу откровенно, тринадцатымъ изъ двадцати четырехъ молодыхъ конторщиковъ, состоявшихъ въ конторѣ djtyyfuj вестдидльсекскаго общества страхованія отъ огня и пожизненнаго страхованія, въ великолѣпномъ каменномъ домѣ общества, въ корнгильскомъ кварталѣ. Матушка употребила четыреста фунтовъ стерлинговъ на пріобрѣневіе годовой ренты въ этой компаніи, которая давала ей тридцать шесть фунтовъ въ годъ, между тѣмъ какъ никакая другая компанія въ Лондонѣ не давала болѣе двадцати четырехъ. Правителемъ дѣлъ отъ директоровъ былъ великій мистръ Броу, одинъ изъ владѣтелей торговаго дома подъ фирмою Броу и Гофъ, по левантской торговлѣ. Фирма была новая, но вела огромнѣйшій торгъ винной ягодою и губкою; на счетъ зантскихъ коринокъ, въ особенности не имѣла она соперниковъ во всемъ городѣ.

Мистръ Броу былъ великимъ человѣкомъ въ обществѣ диссентеровъ, и имя его красовалось во главѣ каждаго объявленія о пожертвованіяхъ въ пользу богоугодныхъ заведеній, учреждаемыхъ этимъ благотворительнымъ обществомъ, и всегда сопровождалось звонкими сотнями. У него было девять конторщиковъ, въ собственной его конторѣ; и никого онъ не принималъ къ себѣ на службу безъ свидѣтельства отъ мѣстнаго приходскаго пастора и школьнаго учителя, удостовѣрявшихъ въ доброй нравственности и неукоризненномъ образѣ мыслей предъявителя. Несмотря на то, а можетъ-быть и именно потому, на мѣста въ его конторѣ было столько охотниковъ, что онъ выручалъ отъ четырехъ до пяти сотъ фунтовъ стерлинговъ въ видѣ преміи на каждомъ молодомъ человѣкѣ, котораго ему благоугодно было взять къ себѣ на девять часовъ въ сутки, за что онъ посвящалъ его во всѣ таинства левантской торговли. Онъ былъ также человѣкъ большой руки по учетной части; мы часто сходились къ обѣду съ конторщиками банковскаго маклера, въ трактирѣ подъ вывѣскою Пѣтуха и Шерстянаго-мѣшка, — очень порядочный трактиръ, гдѣ подаютъ за одинъ шиллингъ большую порцію ростбифа, хлѣба, овощей, сыру и полкружки портеру, а одинъ пенни на прислугу, — и эти молодые люди разсказывали вамъ, какія огромныя дѣла производилъ Броу на испанскіе, греческіе, и колумбійскіе векселя. Гофъ не принималъ участія въ этихъ дѣлахъ; онъ сидѣлъ дома и исключительно занимался своею торговлею. Онъ былъ очень молодой человѣкъ, почти юноша, тихій и трудолюбивый, принадлежалъ къ сектѣ квакеровъ, и былъ принятъ въ товарищество мистромъ Броу со взносомъ тридцати тысячъ фунтовъ капиталу; разсчетъ очень недурной! Мнѣ говорили за тайну, что фирма выручала среднимъ числомъ въ годъ добрыхъ семь тысячъ фунтовъ стерлинговъ; изъ нихъ Броу бралъ на свою долю половину, Гофъ двѣ-шестыя, остальная шестая отдавалась старику Тудлоу, бывшему главнымъ прикащикомъ Броу до вступленія его въ товарищество. Тудлоу всегда ходилъ оборвышемъ, и мы считали его старымъ скрягою. Одинъ изъ нашихъ товарищей, Борька Свиннэй, часто говаривалъ, что доля Тудлоу чистое надувательство, и что она оставалась въ карманѣ Броу; но Борька всегда корчилъ всезнайку, ходилъ въ зеленомъ фракѣ по послѣдней картинкѣ, и имѣлъ даровой входъ въ ковентгарденскій театръ. Въ лавкѣ, — мы называли это лавкою, хотя это былъ самый великолѣпный магазинъ во всемъ корнгильскомъ кварталѣ, — онъ вѣчно разсказывалъ о Вестрисѣ и о мисъ Три, напѣвалъ

Кленъ ли мой, кленушка,

Кленъ ли мой зеленый!…

одну изъ любимыхъ пѣсенъ Чарльза Кембля въ «Дѣвѣ Маріаннѣ», пьесѣ, производившей въ то время ужасный фуроръ; она заимствована изъ какой-то знаменитой сказки и написана нѣкимъ Пикокомъ, занимавшимъ должность конторщика въ правленіи омтиндской компаніи; прекрасное мѣсто!

Когда мистръ Броу провѣдалъ, что говорилъ о немъ мистръ Свнинэй, и что онъ имѣлъ даровой входъ въ театръ, онъ привелъ однажды въ контору, когда всѣ двадцать четыре конторщика были на лицо, и произнесъ одну изъ прекраснѣйшихъ рѣчей, какій случалось мнѣ слышать въ жизни. Онъ говорилъ, что ему дѣла нѣтъ до взносимой на него клеветы, что имѣлъ свои убѣжденія, которымъ строго подчиняются всѣ его дѣйствія; но что онъ не могъ оставить безъ вниманія нравъ и поведеніе ни одного изъ лицъ, принимающихъ участіе въ дѣлахъ вольнаго вестдидльскаго общества. На нихъ возложено охраненіе благосостоянія нѣсколькихъ тысячъ людей; чрезъ ихъ руки ежедневно проходятъ милліоны денегъ, весь городъ, — все королевство не сводятъ съ нихъ глазъ, и ищутъ въ нихъ примѣра порядка, честности и доброй нравственности. И если онъ видѣлъ, что хоть одинъ изъ тихъ, кого онъ считалъ своими дѣтьми, тѣхъ, кого онъ любилъ не являлъ болѣе этого примѣра порядка, честности и доброй нравственности, — мистръ Броу всегда выражался такимъ высокимъ слогомъ, — если онъ видѣлъ, что дѣти его пренебрегали спасительными законами нравственности, благочестія и приличія, — будь виновный на первой или на послѣдней ступени, главный конторщикъ, на шести стахъ фунтовъ въ годъ, или дворникъ, подметавшій лѣстницу, — если онъ видѣлъ въ немъ малѣйшій признакъ распутства, онъ считалъ святою обязанностью отвергнуть отъ себя виновнаго, — и отвергнетъ его, хотя бы виновный былъ родной его сынъ!

Окончивъ эту рѣчь, мистръ Броу залился слезами; а мы, не зная, что изъ этого выйдетъ, поглядывали другъ на друга и дрожали, какъ мокрыя курицы; всѣ, кромѣ Свнинэя, двѣнадцатаго конторщика, который тихонько посвистывалъ. Мистръ Броу отеръ глаза, и окинулъ насъ всѣхъ взоромъ. О, какъ забилось мое сердце, когда онъ взглянулъ мнѣ прямо въ лицо! однако же оно тотчасъ же успокоилось, когда онъ провозгласилъ громовымъ голосомъ:

— Мистръ Робертъ Свиннэй!

— Здѣсь, отвѣчалъ Свиннэй, съ совершеннымъ равнодушіемъ, и нѣкоторые изъ товарищей начали злобно усмѣхаться.

— Мистръ Свиннэй, продолжалъ мистръ Броу еще грознѣе, — когда вы вступили въ мою контору, — то есть въ мое семейство, потому-что я могу съ гордостью сказать, сэръ, что это мое семейство, — вы нашли въ немъ двадцать три молодыхъ человѣка, самыхъ благонравныхъ и скромныхъ, какіе когда-либо сходились за однимъ дѣломъ, какимъ когда-либо ввѣрялось благосостояніе этой обширной столицы и нашего славнаго отечества. Во всемъ вы видѣли, сэръ, скромность, усердіе, и приличное поведеніе; никогда неприличныя пѣсни не оглашали этихъ палатъ, посвященныхъ, труду; никогда злословіе не шептало клеветы на правителей этого учрежденія…. но о нихъ я прехожу молчаніемъ, могу, сэръ, прейти ихъ молчаніемъ; — никогда пошлые разговоры или неумѣстные шутки не развлекали вниманія трудящихся, и не оскверняли мирной обители труда. Вы нашли здѣсь людей порядочныхъ и благочестивыхъ, сэръ!

— Я заплатилъ за свое мѣсто не хуже другихъ, возразилъ Свиннэй. Развѣ отецъ мой не взялъ акц….

— Молчите, сэръ! Почтенный родитель вашъ взялъ акція нашего учрежденія, которыя со временемъ дадутъ ему огромный барышъ. Онъ взялъ акціи, сэръ, иначе вамъ никогда бы не бывать здѣсь. Я горжусь тѣмъ, что у каждаго изъ собранныхъ здѣсь юныхъ друзей моихъ есть отецъ, или братъ, или близкій родственникъ, или другъ, который связанъ такимъ образомъ съ нашимъ славнымъ учрежденіемъ; и что нѣтъ между ними ни одного, который бы не имѣлъ личнаго интересу приглашать, за приличную коммисію, другія лица принять участіе въ нашемъ полезномъ предпріятіи. Но, сэръ, я глава компаніи. Вы знаете сэръ, что опредѣленіе ваше подписано мною; я же, сэръ, я, Джонъ Броу, подпишу ваше увольненіе. Оставьте васъ, сэръ, оставьте семейство, которое отнынѣ не можетъ болѣе хранить васъ въ нѣдрахъ своихъ! Мистръ Свнинэй, я много пролилъ слезъ, много возсылалъ теплыхъ молитвъ къ Всемогущему Богу, прежде чѣмъ рѣшился на эту мѣру; я долго размышлялъ, и наконецъ рѣшался. Вы должны оставить насъ, сэръ.

— Какъ угодно, сэръ; но не подарю вамъ трехъ мѣсяцевъ жалованья.

— Ваше жалованье будетъ вручено вашему родителю, сэръ.

— До-сихъ-поръ вы мнѣ платили жалованье прямо, не чрезъ посредство моего родителя; значитъ вы хотите только отъ меня отдѣлаться.

— Составьте разсчетъ, мистръ Роундгендъ, что слѣдуетъ Свнинэю за три мѣсяца.

— Двадцать одинъ фунтъ, пять шиллинговъ, Роундгендъ, и безъ вычета за штемпель! проговорилъ Свнинэй. — Вотъ вамъ и росписка, сэръ. А если кто изъ васъ, господа, пожелаетъ закусить, сегодня въ восемь часовъ вечера, милости просимъ. Борька Свнинэй къ вашимъ услугамъ; угоститъ васъ на славу. Мистръ Броу, смѣю ли надѣяться, что вы сдѣлаете мнѣ честь выкушать стаканчикъ грогу? Приходите безъ церемоніи…. всегда радъ дорогому гостю.

Мы не выдержали, и всѣ расхохотались какъ сумасшедшіе.

— Теперь убирайтесь отсюда! заревѣлъ мистръ Броу, и лицо его побагровѣло отъ гнѣва. Борька снялъ съ вѣшалки свою бѣлую шляпу, надѣлъ свою черепицу, какъ онъ ее называлъ, на лѣвое ухо, и вышелъ. Кргда онъ удалился, мистръ Броу опять прочелъ намъ увѣщаніе, которымъ мы всѣ дали себѣ слово воскользоваться. За тѣмъ онъ подошелъ къ конторкѣ Роундгенда, положилъ ему руку на шею, и принялся черезъ плечо его пересматривать кассовую книгу.

— Много ли сегодня поступило денегъ, Роундгендъ? спросилъ онъ чрезвычайно ласково.

— Вдова, сэръ, взнесла деньги, девять сотъ четыре, десять, есть. Капитанъ Спарь доплатилъ за свои акціи; все время ворчалъ, говоритъ, это уже послѣднее, что онъ имѣетъ пятьдесятъ акцій, два купона.

— Онъ вѣчно брюзжитъ.

— Говоритъ, что у него теперь ни гроша мѣднаго до выдачи дивидендовъ.

— И все?

Мистръ Роундгендъ перелисталъ книгу и свелъ итогъ: тысяча девятьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Дѣла у насъ шли все въ гору; хотя я помню, что когда я поступилъ въ контору, мы обыкновенно весь день сидѣли, сложа руки, смѣялись, дурачились, читали газеты, и только бросались по мѣстамъ, когда ходилъ ненарокомъ какой-нибудь покупщикъ. Броу въ то время не обращалъ вниманія на наши дурачества и пѣсни, и былъ закадычнымъ другомъ съ Робертомъ Свиннэемъ; но это бывало въ старину, а теперь мы всѣ трепетали передъ нимъ.

— Тысяча девятьсотъ фунтовъ стерлинговъ, и тысяча фунтовъ въ акціяхъ. Славно, Роундгендъ; славно, господа! Помните, что съ каждой помѣщенной вами акціи получаете вы немедленно по пяти процентовъ! Будьте осторожны въ выборѣ своихъ друзей, господа, работайте прилежно, держите себя скромно, и не забывайте посѣщать храмъ Божій. — Кто поступаетъ за мѣсто мистра Свнинэя?

— Самуилъ Титмаршъ, сэръ.

— Мистръ Титмаршъ, поздравляю. Дайте руку, сэръ; вы теперъ двѣнадцатый конторщикъ компаніи, и жалованье ваше увеличится пятью фунтами въ годъ. Какъ здоровье вашей почтеной родительницы, сэръ? вашей доброй и милой родительницы? каждый день молюсь, чтобы нашей конторѣ довелось еще много много лѣтъ платить ей ея годовую ренту! Не забывай, что у нея есть еще свободныя деньги, она можетъ получить проценты лучше прежнихъ потому-что она годомъ старше; а тебѣ будетъ пять процентовъ за коммисію, пріятель! Отчего бы ихъ взять не тебѣ, а другому? Молодежь всегда молодежь, а десяти-фунтовой ассигнаціи всегда найдется мѣсто; — не такъ ли, мистръ Абеднего?

— Конечно! отвѣтилъ Абеднего, третій конторщикъ, — тотъ самый, который донесъ на Свиннэя, — и засмѣялся, какъ и всѣ мы смѣялись, когда мистру Броу угодно было шутить; не то, чтобы шутки его всегда были похожи на шутки, но мы уже по лицу видѣли, когда онъ хотѣлъ шутить.

— Да, кстати, Роундгендъ, сказать мистръ Броу, подите сюда на пару словъ о дѣлѣ. Мистрисъ Броу велѣла спросить васъ, отчего это вы ни когда не завернете къ намъ въ Фульгемъ.

— Мистрисъ Броу слишкомъ любезна, отвѣчалъ Роундгендъ внѣ себя отъ радости.

— Назначьте же день, и пріѣзжайте, хоть въ субботу, напримѣръ? у насъ и переночуете.

— Вы слишкомъ милостивы, сэръ…. я не заслуживаю. Мнѣ было бы чрезвычайно пріятно… но..

— Безъ отговорокъ, братецъ. Послушайте. Лордъ-канцлеръ по казначейству обѣлилъ осчастливилъ меня своимъ присутствіемъ къ обѣду, и я желалъ бы представить васъ его милости; вотъ идите ли, я похвасталъ вами передъ нимъ, описалъ васъ лучшимъ дѣльцовъ во всемъ соединенномъ королевствѣ.

Роундгендъ не могъ отказаться отъ такого приглашенія, хотя говорилъ намъ передъ тѣмъ, что мистрисъ Роундгендъ собиралась провести субботу и воскресенье съ нимъ въ Путнеѣ; мы же, знавшія, какое было его житье, заранѣе угадывали, что нашему главному конторщику порядкомъ достанется отъ супруги, когда она узнаетъ о случившемся. Мистрисъ Роундгендъ, надо вамъ сказать, терпѣть не могла мистрисъ Броу, за то, что мистрисъ Броу держала карету, и говорила, что не знаеть гдѣ находится Пентонвиль, и потому не можетъ сдѣлать визитъ мистрисъ Роундгендъ. И то правда, кучеръ ея навѣрное нашелъ бы дорогу.

— Еще слово, Роундгендъ, продолжалъ директоръ, напишите мнѣ приказъ на семьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Да что же ты такъ озираешься, братецъ? не бойся, я съ ними не убѣгу. Вотъ такъ: семьсотъ… прибавьте уже кстати девяносто. Хорошо. Въ субботу будетъ собраніе директоровъ, я объясню имъ употребленіе этихъ денегъ, прежде чѣмъ мы поѣдемъ въ Фульгемъ. Положитесь на меня. Мы заѣдемъ въ Вайроль за лордомъ-канцлеромъ.

За тѣмъ мистръ Броу сложилъ приказъ, дружески пожавъ руку Роундгенду, и сѣлъ въ великолѣпмую карету, запряженную четвернею, ожидавшую у подъѣзда. Онъ всегда ѣздилъ четверней даже въ самомъ Сити, несмотря что по узкимъ улицамъ его это очень неудобная ѣзда. Борька Свнинэй говаривалъ обыкновенно, что пара припрягалась на счетъ компаніи, но ему рѣдко можно было вѣрить; онъ былъ такой насмѣшникъ и шутникъ.

Не знаю отчего, но въ этотъ вечеръ, когда я возвратился домой съ своимъ товарищемъ Госкинсомъ, одиннадцатымъ конторщикомъ, который жилъ на своей квартирѣ со мною, — мы занимали прехорошенькія двѣ комнатки на Салисбурійскомъ скверѣ, — обычный нашъ флейтный дуэтъ шелъ какъ-то вяло, и показался намъ скучнымъ; а какъ вечеръ былъ чудесный, то мы рѣшились прогуляться въ западный конецъ. Ноги наши какъ-то сами направились къ ковенгарденскому театру, и мы очутились передъ самымъ Глобъ таверномъ, что противъ театра. Тутъ мы вспомнили о гостепріимномъ приглашенія Борьки Свиннэя. Мы никакъ не предполагали, чтобы онъ въ самомъ-дѣлѣ хотѣлъ угостить товарищей; однако же мы разсудили, что можно войдти и посмотрѣть; во всякомъ случаѣ, тутъ не могло быти ничего худаго.

И представьте себѣ, въ каждомъ нумерѣ, въ томъ самомъ, гдѣ онъ назначалъ намъ собраться, сидитъ Борька за длиннымъ столомъ, въ облакѣ табачнаго дыму, среда осьмнадцати нашихъ товарищей.

Что за шумъ поднялся при нашемъ появленіи! — Ура! закричалъ Свиннэй, вотъ еще двое! Мери, два стула, и два стакана!.. да подай еще два чайника кипятку и двѣ стопы джину! Ну, кто бы подумалъ, прошу покорно, что и Титмаршъ будетъ?

— Я и самъ не думалъ, отвѣчалъ я; мы зашли сюда совершенно случайно.

При этомъ словѣ поднялся шумъ еще больше прежняго, надо вамъ сказать, что каждый изъ осьмнадцати гостей поочередно, объявилъ, что онъ попалъ совершенно случайно. Правда или неправда, но случай привелъ насъ провести здѣсь время; а гостепріимный Борька Свиннэй заплатилъ все до послѣдней полушки.

— Господа, провозгласилъ Свиннэй, я пріискалъ себѣ мѣсто, — просто чудо, не мѣсто. Пять гиней въ мѣсяцъ, шесть поѣздокъ въ годъ, своя лошадь и кабріолетъ, и разъѣзжать по западнымъ городамъ Англіи по части масла и рыбьяго жиру. Теперь, господа да здравствуютъ Ганнъ и компанія, на Темзской улицѣ, въ лондонскомъ сити.

Я съ такою подробностью говорилъ о вестдидльсекскомъ обществѣ страхованія и его управляющемъ директорѣ, мистрѣ Броу, потому-что, какъ вы далѣе увидите, судьба моя и моей брилліянтовой булавки находится въ тѣсной и таинственной связи съ судьбою этого общества.

Надо вамъ сказать, что я между конторщиками вестдидльсекскаго общества пользовался какимъ-то особымъ уваженіемъ, потому-что былъ лучшаго происхожденія, чѣмъ большая часть моихъ товарищей, получилъ тщательное воспитаніе и порядочное образованіе, а главное потому, что у меня была богатая тетка, мистрисъ Гоггарти, которою, не хочу грѣха таить, я довольно любилъ похвастать. Я всегда думалъ, что пользоваться уваженіемь людей вещь очень хорошая; а если вы при случаѣ не похвалите себя сами, то, повѣрьте мнѣ, никто изъ вашихъ знакомыхъ не возьметъ за себя труда доказать людямъ ваши достоиства, хоть бы затѣмъ, чтобы избавить насъ отъ этой заботы.

Такимъ образомъ, въ первый разъ какъ я пришелъ въ контору во возвращеніи изъ отпуска, я занялъ свое старое мѣсто надъ текущемъ журналомъ, у темнаго окна, что выходитъ въ узкій переулокъ, я тотчасъ объявилъ своимъ сослуживцамъ, что хотя мистрисъ Гоггарти не подарила мнѣ порядочной суммы денегъ, какъ я ожидалъ, — за эти деньги я обѣщалъ нѣкоторымъ изъ своихъ товарищей угостить ихъ прогулкою, по Темзѣ, и потому долженъ былъ объяснить имъ, почему я не получилъ этихъ денегъ, — и такъ я объявилъ имъ, что хотя тётушка не дала мнѣ денегъ, зато подарила прекрасный брилліантъ, стоющій по-крайней-мѣрѣ тридцать гиней; и что я когда-нибудь принесу показать его въ контору.

— Покажи, покажи! вскричалъ Абеднего, котораго отецъ торговать поддѣльными камнями и мишурными галунами; на что я отвѣчалъ, что непремѣнно покажу его, какъ скоро онъ будетъ оправленъ. Такъ какъ весь мой денежный запасъ истощился въ отпуску, — кромѣ проѣзда туда и обратно, далъ пять шиллинговъ матушкиной служанкѣ, десять шиллинговъ прислугѣ тётушки, двадцать-пять шиллинговъ проигралъ въ вистъ, да пятьдесят-шесть издержалъ на ножницы въ серебряной оправѣ для миленькихъ пальчиковъ нѣкоторой особы, — то Роунгендъ, малый добрый и услужливый, позвалъ меня къ себѣ обѣдать, и далъ мнѣ впередъ мое мѣсячное жалованье, семь фунтовъ, одинъ шиллингъ восемь пенсовъ. Тутъ-то, на квартирѣ Роундгенда, на Мидльтонскомъ скверѣ въ Пентонвильскомъ кварталѣ, за кускомъ жареной тетины съ свинымъ саломъ, и за стаканомъ портвейна, узналъ и видѣлъ собственными глазами то, о чемъ упоминали выше; именно, какъ терзала его, бѣдняжку, сварливая жена. Несчастный! мы, простые конторщики, воображали: какое счастье сидѣть за особой конторкою и получать пятдесятъ фунтовъ въ мѣсяцъ, какъ Роундгендъ! Но тутъ я убѣдился, что мы съ Госкинсомъ жили гораздо спокойнѣе и счастливѣе въ своей маленькой квартиркѣ въ третьемъ этажѣ, за Салисбурійскомъ скверѣ, что у насъ было гораздо болѣе гармоніи, несмотря на то, что наши флейтные дуэты частенько отличались совершеннымъ отсутвіемъ ея.

Однажды мы съ Густею Госкинсомъ выпросилась у Роундгенда, чтобы онъ отпустилъ насъ изъ конторы въ три часа, по домашнимъ дѣламъ, которыя намъ нужно было справить въ западномъ концѣ. Онъ очень хорошо зналъ, что это важное дѣло относилось къ моему знаменитому родовому брилліянту и отпустилъ насъ. Мы отправились. Достигнувъ Мартыновскаго переулка, Густя закурилъ сигарку, чтобы придать себѣ, такъ сказать, болѣе важности, и пускалъ дымъ подъ носъ прохожимъ во всю дорогу по переулку и по бульварамъ, ведущимъ къ Ковентрійской улицѣ, гдѣ, какъ каждому извѣстно, находится магазинъ знаменитаго ювелира Полоніуса.

Дверь была отворена, и къ ней безпрестанно подъѣзжали великолѣпные экипажи и изъ нихъ выходили или садились въ нихъ богато одѣтыя барыни. Густя держалъ руки въ карманахъ; панталоны тогда носили чрезвычайно широкіе, съ широкими лампасами и сапоги или ботинки, — настоящіе щеголи носили сапоги, во мы, купеческіе прикащики, на осьмидесяти фунтахъ въ годъ, довольствовались ботинками, — выглядывали изъ нихъ какъ изъ гнѣздышекъ; а какъ Густя растопырилъ свои руки въ карманахъ, и растянулъ сколько могъ свои шаравары за бедрахъ, пускалъ дымъ изъ своего окурка сигары, постукивалъ своими желѣзными каблуками на панели, я какъ у него были необыкновенно большіе по лѣтамъ его усы, то онъ казался настоящимъ джентльменомъ, всѣ прохожіе принимали его за молодаго человѣка совсѣмъ не того полету, какъ онъ былъ въ-самомъ-дѣлѣ.

Однако же онъ не хотѣлъ войти въ магазинъ, а остался на улицѣ, вытаращивъ глаза на золотые кубки и самовары, выставленные на окнѣ. Я вошелъ въ магазинъ. Повертѣвшись и покашлявъ нѣкоторое время, потому-что я викогда еще не бывалъ въ такомъ богатомъ магазинѣ, я наконецъ обратился къ одному изъ молодыхъ людей, бывшихъ за прилавкомъ, и сказалъ ему, что желаю поговорить съ мистромъ Полоніусомъ.

— Что прикажете, сэръ? спросилъ, мистръ Полоніусъ, который стоялъ подлѣ того, къ кому я обратился и показывалъ жемчужныя ожерелья трёмъ дамамъ, — одной старушкѣ и двумъ молоденькимъ, — которыя разсматривали ихъ съ большимъ вниманіемъ.

— Сэръ, сказалъ я, вынимая изъ боковаго кармана свое сокровище, эта брошка, я полагаю, уже бывала въ вашихъ рукахъ; она принадлежала моей тётушкѣ, мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти кастля.

Пра этомъ имени старушка быстро взглянула на меня.

— Я имѣлъ честь продать имъ золотую цѣпочку и часы съ репетиціею въ 1795 году, сказалъ мистръ Полоніусъ, ставившій себѣ въ обязанность помнить все, что кому либо продалъ за своемъ вѣку; — также серебряную пуншевую ложку господину капитану. Какъ поживаетъ господинъ маіоръ, сэръ…. или полковникъ…. или генералъ, сэръ?

— Генералъ, сэръ, съ прискорбіемъ долженъ я вамъ сказать, отвѣчалъ я, хотя сердце мое забилось отъ гордости, что такой знаменитый человѣкъ говорить со мною такъ почтительно, — генералъ Гоггарти, сэръ, приказалъ долго жить. Тётушка подарила мнѣ, однако жъ, этотъ фермоаръ, сэръ, въ которомъ, какъ вы видите, вставленъ портретъ ея покойнаго мужа, и вы очень меня обяжете, сэръ, тщательно сохранивъ его мнѣ. Она желаетъ чтобы вы сдѣлали новую, прочную оправу къ этому брилліанту.

— Будетъ прочно и красиво, сэръ, положитесь на меня.

— И по послѣдней модѣ, прибавилъ я; и потрудитесь переслать ей счетъ. Въ этомъ фермоарѣ много золота, сэръ, которое, я надѣюсь, вы примете въ разсчетъ.

— Все, до послѣдняго пенса, сэръ, отвѣчалъ мистръ Полоніусъ, кланяясь и разсматривая фермоаръ. Это драгоцѣнная вещь, продолжалъ онъ, брилліантъ, хотя не большой, но прекрасный. Взгляните, миледи. Фермоаръ ирландскаго издѣлія, съ клеймомъ 95 года; онъ вамъ напомнитъ, можетъ-быть, времена вашей первой молодости.

— Перестаньте, мистръ Полоніусъ, отвѣчала старушка; она была очень мала ростомъ, и лицо ея, взрытое безконечнымъ числомъ мелкихъ морщинокъ, очень напоминало морду хорька. Перестаньте, мистръ Полоніусъ; какъ не стыдно вамъ говорить такія рѣчи женщинѣ моихъ лѣтъ? вѣдь мнѣ въ 95 году было уже пятьдесятъ лѣтъ, а въ 96 у меня были уже внучата!

Она протянула пару изсохшихъ, дрожащихъ рукъ, взяла фермоаръ, съ минуту разсматривала его, и потомъ захохотала и сказала: — Ну, ей-Богу, это большой гоггартіевскій брилліантъ!

Чтожъ это за талисманъ попалъ въ мои руки подумалъ я?

— Взгляните, внучки, продолжала старушка; вотъ вамъ самый большой алмазъ во всей Ирландіи. А этотъ краснолицый господинъ, что въ серединѣ, это бѣдный Миша Гоггарти, мой двоюродный или троюродный братецъ, тотъ, что былъ влюбленъ въ меня въ 84 году, какъ разъ послѣ того, какъ умеръ вашъ незабвенный дѣдушка. А эти тринадцать прядей волосъ представляютъ его знаменитыхъ тринадцать сестеръ: Бидди, Минни, Теди, Ведди, Фредди, Идзи, Тиди, Мизы, Гридзи, Полли, Долли, Нель и Бель; — всѣ за мужемъ, всѣ дурны какъ нельзя хуже, и всѣ рыжеволосы. Которая же изъ нихъ ваша матушка, молодой человѣкъ? хотя, надо отдать вамъ справедливость, вы ни сколько не похожи на свою любезную родню.

Двѣ хорошенькія молодыя леди устремили на меня двѣ пары прелестныхъ черныхъ глазокъ, и ждали отвѣта, который онѣ и получили бы, если бы бабушка ихъ не пошла трещать сотни анекдотовъ о вышепоименованныхъ тринадцати дѣвахъ, о ихъ женихахъ, ихъ любовныхъ неудачахъ, и наконецъ о дуэляхъ бѣднаго Миши Гоггарти. Она была ходячая общественная лѣтопись за пятьдесятъ лѣтъ. Она до тѣхъ-поръ трещала безъ умолву, пока не прервалъ ея сильный кашель; въ заключеніе котораго мистръ Полоніусъ весьма почтительно спросилъ меня, куда я прикажу прислать булавку, и не желаю ли я сохранить волоса?

— На что мнѣ ихъ, отвѣчалъ и; бросьте.

— А булавку, сэръ?

Мнѣ сначала было совѣстно сказать, гдѣ я живу; но, подумавъ немного и вспомнивъ, что въ дѣтствѣ еще слыхалъ я народную пѣсенку, которая гласить, что мнѣ могутъ дать званіе и рыцаря и маркиза и герцога, но честнаго имени дать не можетъ, я рѣшилъ, что отчего же не сказать мнѣ, гдѣ я живу? мнѣ за дѣло, что эти прекрасный и богатыя леди узнаютъ гдѣ я живу.

— Сэръ, сказалъ я, потрудитесь, когда будетъ готова булавка, прислать ее къ мистру Титмаршу, близъ салисбурійстаго сквера, въ колокольномъ переулкѣ, въ домѣ подъ № 3; въ третьемъ этажѣ.

— Какъ-съ, сэръ? спросилъ мистръ Полоніусъ.

— Каксъ! вскричала старушка. — Мистръ Каксъ?… Mais, ma cbère, c’est impayable. Пойдемте съ нами, вотъ наша карета. Дайте мнѣ руку, мистръ Каксъ…. поѣдемте съ вами и поразскажите мнѣ про вашихъ тринадцати тетушекъ.

Она схватила меня за локоть и потащила, чуть не бѣгомъ, черезъ весь магазинъ; молодыя леди послѣдовали за нею.

— Ну, садитесь же поскорѣе, слышите? сказала она, высунувъ свой острый носъ въ дверцу.

— Не могу, миледи, отвѣчалъ я: меня ждетъ пріятель.

— Ба, пустяки! оставьте его, и садитесь.

И прежде чѣмъ я успѣлъ раскрыть ротъ, чтобы сдѣлать возраженіе, долговязый лакей въ короткихъ желтыхъ плюшевыхъ брюкахъ о напудренною головою втолкнулъ мена на подножку и захлопнулъ за мною дверцу.

Я только что успѣлъ, пока карета трогалась съ мѣста, бросить взглядъ на Госкинса, и никогда не забуду его лица въ эту минуту. Стоитъ мой Густя, раскрывъ ротъ, выпучивъ глаза, съ дымящимся окуркомъ въ рукѣ, и ума не приложитъ, глазамъ не вѣритъ, что за чудеса такія творятся со мною.

— Кто же онъ такой, этотъ Титмаршъ? думалъ про себя Густя: а на каретѣ корона, ну, вотъ, ей-Богу, корона!….

III.

Я сидѣлъ въ каретѣ спереди, подлѣ прехорошенькой молоденькой леди, на видъ однихъ лѣтъ съ моею милою Мери, то есть семнадцати съ девятью мѣсяцами; противъ насъ сидѣли старая графиня и другая ея внучка, также очень хорошенькая, но десятью годами старше сестры. Я помню, что за мнѣ былъ въ тотъ день мой синій фракъ съ мѣдными пуговицами, нанковые шаровары, бѣлый съ меленькими разводами жилетъ, и шелковая шляпа; шелковыя шляпы были только-что передъ тѣмъ, въ 22 году, введены фабрикантомъ Денду, и казались гораздо глянцовитѣе самыхъ лучшихъ пуховыхъ.

— А кто этотъ юноша, опросила старая графиня, съ сильнымъ ирландскимъ акцентомъ, — кто этотъ неуклюжій молодой человѣкъ, съ желѣзными каблуками, съ такимъ огромнымъ ртомъ съ бронзовою цѣпочкою, что вытаращилъ на насъ глаза, когда мы садились въ карету?

Какъ она успѣла замѣтить, что цѣпочка Густи была не золотая, я не постигаю; но это была правда, и мы купили ее только за недѣлю передъ тѣмъ, за двадцать пять шиллинговъ и шесть пенсовъ, у Макнейля, что на погостѣ Святаго-Павла. Но мнѣ стало досадно, что она такъ обижала моего друга, и я заступился за него.

— Миледи, сказалъ я, этотъ молодой человѣкъ называется Августомъ Госкинсомъ. Мы съ нимъ живемъ на одной квартирѣ и, смѣю васъ увѣрять, что во всемъ свѣтѣ не найдете такого добраго товарища и вѣрнаго друга.

— Это очень благородно съ вашей стороны, что вы такъ заступаетесь за своихъ друзей, сэръ, сказала другая леди, сидѣвшая подлѣ старушки, и называвшаяся, какъ я узналъ, леди Дженъ, но которую бабушка называла по своему, леди Джинъ.

— Правда, правда, это очень хорошо съ его стороны, леди Джинъ; я люблю молодыхъ людей, которые смѣло говорятъ правду. Такъ его зовутъ Госкинсомъ, такъ ли? Я знаю, друзья мои, всѣхъ Госкинсовъ въ Англіи. Есть, во-первыхъ, Госкинсы. Есть еще старикъ, докторъ Госкинсъ въ Батѣ, тотъ самый, что лечилъ моего покойнаго Друма отъ жабы…. Да еще бѣдный старикъ Фредерикъ Госкинсъ, генералъ, подагрикъ. Помню его еще въ 84 году; онъ былъ тогда такой худенькій, точно спичка, и вертлявъ какъ арлекинъ, и былъ влюбленъ въ меня, — вотъ ужъ былъ влюбленъ въ меня!

— У васъ, кажется, была въ то время тьма поклонниковъ, бабушка, замѣтила леди Дженъ.

— Какъ же, моя милая! Я слыла чудомъ батскимъ, первою красавицею; вы бы этого теперь и не подумали? ну скажите, по совѣсти, безъ лести, мистръ — какъ бишь васъ?

— Право, миледи, никакъ не подумалъ бы, отвѣчалъ я, потому что старая леди была дѣйствительно дурна, предурна. Но при этомъ отвѣтѣ обѣ молодыя леди такъ и покатились со смѣху; и я замѣтилъ, черезъ откинутый верхъ кареты, что оба лакея также выказали зубы подъ своими огромными усищами.

— По чести, вы ужасно простодушны, мистръ какъ бишь-васъ, — ужасно откровенны. Но я люблю откровенность въ молодыхъ людяхъ. Я вамъ говорю, что я была первою красавицею. Хоть спросите дядю своего пріятеля, генерала…. Онъ изъ ликольнскихъ Госкинсовъ, я тотчасъ это угадала по разительному фамильному сходсту…. Онъ старшій сынъ, что ли? Славное у нихъ имѣнье, хотя довольно много на немъ долгу; вѣдь старикъ сэръ Джоржъ былъ бѣдовый человѣкъ, пріятель съ Генбюри, Вилинзомъ, Литльтономъ и прочая! Много ли, мистръ вашъ пріятель получитъ по смерти адмирала?

— Ей-Богу, миледи, не знаю; но увѣряю васъ, что адмиралъ вовсе не отецъ моему пріятелю.

— Не отецъ?…. онъ долженъ быть непремѣнно его отецъ, повѣрьте мнѣ, я въ этихъ вещахъ никогда не ошибаюсь. Ктожъ его отецъ, по вашему?

— Миледи, отецъ Густи торгуетъ кожевеннымъ товаромъ въ Сноу-гильскомъ кварталѣ; — человѣкъ съ достаткомъ, и пользующійся уваженіемъ въ своемъ сословіи. Но Густя только третій сынъ, потому не многаго можетъ ожидать изъ отцовскаго наслѣдія.

При этомъ обѣ молодыя леди улыбнулись, а старушка воскликнула только: — Какъ?

— Люблю васъ, сэръ, сказала леди Джекъ, за то, что вы такъ откровенны. Не желаете ли, чтобы мы васъ куда-нибудь довезли, и тамъ высадили, мистръ Титмаршъ?

— Особенной нужды вх этомъ не имѣется, миледи, отвѣчалъ я. — У насъ сегодня шабашъ, — то есть, по-крайней-мѣрѣ, Роундгендъ отпустилъ меня и Густю, и я почту за счастіе проѣхаться съ вами по парку, если это только вамъ не будетъ непріятно.

— Напротивъ, это доставитъ намъ чрезвычайное удовольствіе, сказала леди Дженъ съ нѣкоторою холодностью.

— О, конечно! воскликнула леди Фанни, хлопая въ ладони; не правда ли, бабушка? А проѣхавшись по парку, можно будетъ прогуляться пѣшкомъ по Кенсингтоновскому саду, если мистръ Титмаршъ будетъ такъ добръ, чтобы служить намъ кавалеромъ.

— Какъ угодно, Фанни, а этому не быть, возразила леди Дженъ.

— А я говорю, что такъ будетъ! вскричала леди Дромъ. — Не видите вы развѣ, что я горю нетерпѣніемъ услышать что-нибудь о его дядѣ и тринадцати тёткахъ, а вы, молодицы, такъ болтаете, что не дадите ни мнѣ, ни моему молодому другу, слова вымолвить!

Леди Дженъ пожала плечами и не вымолвила болѣе ни слова. Леди Фанни, веселая и рѣзвая какъ котенокъ, — если можно такъ неучтиво отзываться о знатныхъ дамахъ, — хохотала, краснѣла, вертѣлась на мѣстѣ, и, казалось, забавлялась досадою сестры. Старая графиня между-тѣмъ трещала безъ умолку, разсказывая предлинную исторію о тринадцати мисъ Гоггарти, и едва дошла до половины, когда мы въѣхали въ паркъ.

Какъ только мы въѣхали въ паркъ, вы не можете себѣ представить, какое множество джентльменовъ верхами стали подъѣзжать къ вашей каретѣ и разговаривать съ дамами. Всѣ они шутили и подтрунивали надъ леди Дромъ, которая, кажется, была знаменитостью въ своемъ родѣ; почтительно кланяясь леди Дженъ, и ухаживали, особенно молодые, за леди Фанни.

А леди Фанни кланялась и краснѣла, какъ слѣдуетъ молоденькой леди; но въ тоже время, казалось, была занята чѣмъ-то другимь, безпрестанно высовывала голову изъ кареты и пристально смотрѣла въ толпы всадниковъ, будто кого-то искала. А, миледи Фанни, я очень хорошо зналъ, что это значитъ, когда молоденькая и хорошенькая леди, какъ вы, кажется разсѣянною, безпрестанно выгладываетъ изъ кареты, и невпопадъ отвѣчаетъ на дѣлаемые ей вопросы. Будьте покойны! Самуилъ Титмаршъ себѣ на умѣ; онъ не хуже другаго знаетъ, что такое нѣкоторая особа, смѣю васъ увѣрить. Замѣтивъ эти продѣлки, я не мсгъ удержаться, чтобъ не мигнуть лукаво леди Дженъ, какъ бы хотѣлъ сказать, что де знаю я, что нее это значить. — Миледи, вѣроятно, кого-то поджидаетъ! сказалъ я. Тогда леди Фанни въ свою очередь надула губки и раскраснѣлась словно маковъ цвѣтъ; во непрошло минуты, и добрая дѣвушка взглянула на сестру, и обѣ закрыли личики платками и захохотали, — ну, отъ души захохотали, словно будто я отпустилъ самую забавную штуку въ мірѣ.

— Il est charmant, voire monsieur, сказала леди Дженъ бабушкѣ. На что я поклонился, и сказалъ: — «Madame, vous me fait beaucoup d’honneur». Потому-что я и самъ зналъ по-французски. И мнѣ было чрезвычайно пріятно слышать, что я полюбился добрымъ леди. — Я бѣдный, необразованный человѣкъ, миледи, продолжалъ я, незнакомый съ обычаями знатнаго лондонскаго общества; но вполнѣ понимаю, какъ милостиво съ вашей стороны такъ дружески брать меня за руку и позволять мнѣ прогуляться въ вашей великолѣпной каретѣ, и отъ души васъ благодарю за это снисхожденіе.

Въ эту минуту господинъ за ворономъ конѣ, съ блѣдными щеками и съ клочкомъ бородки подъ губою, поравнялся съ каретою. Леди Фанни едва примѣтно вздрогнула и быстро отвернулась въ другую сторону; изъ чего я узналъ, что она дождалась наконецъ нѣкоторой особы.

— Леди Дромъ, сказалъ онъ, мое нижайшее почтеніе! Я сейчасъ имѣлъ удовольствіе проѣхаться съ человѣкомъ, который чуть не застрѣлился изъ безнадежной любви къ прекрасной графинъ Дромъ, въ…. Ну, году ей-богу не упомню..

— Не Кильблезесъ ли? вскричала старая графиня. О, онъ премилый старикъ, и я хоть сейчасъ готова бѣжать съ нимъ!.. Или можетъ быть старый прелатъ? также прелюбезный человѣкъ; у него еще есть локонъ моихъ волосъ, который я подарила ему, когда онъ былъ просто капеланомъ у моего батюшки…. И скажу вамъ, что еслибъ я вздумала теперь сдѣлать такой подарокъ, не откуда бы его взять.

— Полноте, миледи, сказалъ я, вы шутите?

— Безъ шутокъ, сэръ, отвѣчала она; потому, что, оказать между нами, у меня ка головѣ нѣтъ ни клочка волосъ. Хоть сами спросите Фанни. Никогда не забуду, какъ перепугалась она, душа моя, еще будучи ребенкомъ, когда зашла случайно въ мою уборную, и увидѣла меня безъ парика!

— Надѣюсь, что леди Фанни скоро оправилась отъ испуга, сказала нѣкоторая особа, взглянувъ сначала за нее, и потомъ за меня, такими глазами:, какъ будто хотѣла съѣсть меня. И повѣрите ли, что леди Фанни не нашлась ничего отвѣчать, кромѣ: — какъ же, благодарю васъ, милордъ. — И говоря это, она запиналась и покраснѣла, какъ бывало случалось съ нами въ школѣ за Виргиліемъ, когда мы не знали заданнаго урока.

Милордъ продолжалъ поглядывать на меня тѣми же свирѣпыми глазами и проворчалъ что-то о томъ, что онъ усталъ ѣхать верхомъ и надѣялся найти себѣ мѣсто въ каретѣ леди Дромъ. На что леди Фанни также пробормотала въ отвѣтъ что-то о пріятелѣ ея бабушки.

— Окажи лучше твой пріятель, Фанви, подхватила леди Дженъ. Мы, конечно, никогда не вздумали бы ѣхать въ паркъ, еслибъ Фанни не захотѣла непремѣнно покатать мистра Титмарша. Позвольте мнѣ, господа, представить графа Типтофа мистру Титмаршу.

Но вмѣсто того, чтобы снять шляпу, подобно мнѣ, милордъ проворчалъ сквозь зубы, что успѣетъ въ другой разъ, и мигомъ ускакалъ на своемъ ворономъ конѣ.

Только что графъ Типтофъ удалился, какъ отяуда ни возьмись явился Эдмундъ Престонъ, одинъ изъ младшихъ статсъ-секретарей ея величества, — (какъ мнѣ было извѣстно изъ адресъ-календаря, водившагося у насъ въ конторѣ), — и мужъ леди Дженъ.

Мистръ Эдмундъ Престонъ сидѣлъ за сѣрой въ яблокахъ лошади, и былъ человѣкъ сырой, блѣдный, словно весь вѣкъ свой провелъ закупоренный въ комнатѣ. — Кого это вы подцѣпили? сказалъ онъ женѣ, угрюмо поглядывая то на меня, то на нее.

— Пріятель бабушки и сестрицы Дженъ, лукаво подхватила проказница леди Фанни, взглянувъ изподлобья на сестру, которая въ свою очередь перепугалась и устремила на шалунью умоляющій взоръ, не смѣя вымолвить слова. — Конечно, продолжала леди Фанни, мистръ Титмаршъ доводится племянникомъ бабушкѣ, по женскому колѣну, черезъ Гоггарти. Вы безъ сомнѣнія знавали семейство Гоггарти, Эдмундъ; когда, были въ Ирландія съ лордомъ Бегвйгомъ? Позвольте представить васъ племяннику бабушкину, мистру Титмаршу; мистръ Титмаршъ, — брать мой, мистръ Эдмундъ Престонъ.

Леди Дженъ все это время давила изо всѣхъ силъ ногу сестры, но злая дѣвчонка не обращала вниманія на эти знаки, а я, никогда не слыхавшій о подобномъ родствѣ своемъ, такъ смутился, что не зналъ куда дѣваться. Но я не зналъ причудъ графини Дромъ такъ-какъ ея проказница внучка; надо вамъ сказать, что старушка, только-что передъ тѣмъ пожаловавшая Густю Госкниса въ свои племянники, имѣла страсть всѣхъ и каждаго жаловать себѣ въ родни.

— Да, конечно, сказала она, онъ мнѣ племянникъ, и даже не очень дальній. Бабушка Миши Гоггарти была Миллисентъ Бреди, а она была въ близкомъ родствѣ съ моею тётушкою Тоулеръ, какъ всѣмъ извѣстно: потому что Децимусъ Бреди изъ Баллабреди былъ женатъ на двоюродной сестрѣ матери тетушки Toyзеръ, за Белль Свифтъ — которую, моя душа, не должно считать родственницею писателя Свифта, онъ былъ не важнаго роду, — кажется ясно?

— Чрезвычайно ясно, бабушка, сказала леди Дженъ, засмѣявшись, между тѣмъ какъ супругъ ея продолжалъ ѣхать подлѣ насъ, дѣлая самыя кислыя и сердитыя мины.

— Безъ сомнѣнія, вы знали сестеръ Гоггарти, Эдмундъ? тринадцать рыжихъ дѣвъ, — девять грацій съ четырьмя въ придачу, какъ называлъ ихъ покойный Кленбой. — Бѣдный Кленбой! также родственникъ мнѣ и вамъ, мистръ Титмаршъ, и также былъ ужасно влюбленъ въ меня. Неужели вы ихъ еще не припоминаете, Эдмундъ? неужели не помните? — не помните Бедди и Минни, Теди и Винни, Мизи и Гридзи, Полля и Долли, и такъ далѣе?

— Вы бы лучше сѣли въ карету, Эдмундъ, — мистръ Престонъ' сказала леди Дженъ съ безпокойствомъ.

— Я тотчасъ выйду, если прикажете, миледи, сказалъ я.

— Пустяки, пустяки, сиди, прервала леди Дромъ; карета моя. Если мистру Престону угодно сѣсть съ нами, то пусть себѣ садится на козлы, если угодно; а нѣтъ, такъ пусть садится въ карету и сидитъ въ ногахъ.

Очевидно было, что графиня Дромъ нелюбила своего зятя.

Мистръ Престонъ, сказать правду, дрожалъ отъ страху на своемъ конѣ, и радъ былъ какимъ бы то ни было образомъ уйти отъ бѣшенаго звѣря, который лягался и брыкался задними и передними ногами. Блѣдное лицо его стало еще блѣднѣе, а руки ноги тряслись какъ осиновый листъ, когда онъ сошелъ съ лошади и бросилъ поводья слугѣ. Наружность этого человѣка, — господина, а не слуги, не полюбилась мнѣ съ самой той минуты, какъ онъ подъѣхалъ къ намъ и заговорилъ такъ грубо съ своею милою, кроткою женою; я тотчасъ осудилъ его трусомъ, и произшествіе съ бѣшеной лошадью оправдало мою догадку. Ну, ей Богу, ребенокъ справился бы съ нею; а вотъ, взрослый человѣкъ, у котораго, при первомъ ея безпокойномъ движеніи, душа ушла въ пятки.

— Ну, поскорѣе, Эдмундъ, входите, сказала леди Фанни, смѣясь: подножка опустилась, мистръ Престонъ поморщился, проходя мимо меня, и хотѣлъ сѣсть въ уголъ леди Фанни, потому-что я, увѣряю васъ, съ мѣста не тронулся бы для него; — но плутовка вскричала: — Нѣтъ, нѣтъ, мистръ Престонъ. Томасъ, приклони дверцу. Какъ весело будетъ показать васъ всѣмъ гуляющимъ мистра Престона, сидящаго въ ногахъ!

У! какъ бѣсился господинъ Престонъ, ужъ я вамъ скажу!

— Садитесь за мое мѣсто, Эдмундъ, и не слушайте дурачествъ Фанни, сказала леди Дженъ съ робостью.

— Нѣтъ, миледи, не безпокойтесь, мнѣ здѣсь очень хорошо, — право, очень хорошо; надѣюсь, что и мистру — этому господину….

— Очень хорошо, покорнѣйше благодарю, сказалъ я. Я хотѣлъ было вызваться сѣсть на вашу лошадь, чтобы отвести ее домой, потому-что вы, кажется, немножко перепугались; но, скажу откровенно, мнѣ здѣсь такъ хорошо сидѣть, что я не могъ рѣшиться оставить это мѣсто.

Посмотрѣли бы вы, какую гримасу удовольствія сдѣлала, при этихъ словахъ леди Дромъ! какъ прищурились ея крошечные глазки, какъ стиснулись ея тонкія, лукавыя губы! Этотъ отвѣтъ невольно вырвался у меня, потому-что кровь во мнѣ такъ кипѣла.

— Намъ всегда будетъ пріятно видѣть васъ, любезный племянникъ Титмаршъ, сказала она, я подала мнѣ золотую табакерку; я взялъ щепотку табаку и сталъ втягивать ее въ носъ важно я съ разстановкою, настоящимъ лордомъ.

— Такъ какъ вы пригласили этого господина въ свою карету, леди Дженъ Престонъ, то не слѣдовало ли бы уже пригласить его къ обѣду? сказалъ мистръ Престонъ, посинѣвъ отъ ярости.

— Я пригласила его въ свою карету, перебила старушка; а какъ мы обѣдаемъ у васъ, и вы же навели меня на мысль, то мнѣ будетъ очень пріятно, если вы пригласите его.

— Къ сожаленію, я уже отозванъ, сказалъ я.

— О, по чести, это мнѣ весьма прискорбно, возразилъ мистръ Эдмундъ, не спуская съ жены горящихъ гнѣвомъ глазъ.

— Вы не повѣрите, какъ мнѣ жаль, что этотъ господинъ — я все забываю фамлію, — что пріятель вашъ, леди Дженъ, отозванъ. Я такъ надѣялся на удовольствіе видѣть и угостить родственника вашего у себя въ Вайтголлѣ.

Смѣшно и глупо было, конечно, со стороны леди Дромъ вездѣ отъискивать себѣ родню, но эти слова зятя ея были уже черезъ-чуръ смѣшны. Ну, любезный Самойлушка, подумалъ я про себя, будь молодцомъ и покажи свою удаль! И я тотчасъ отвѣчалъ, обращаясь къ дамамъ: — Нечего дѣлать, миледи, приглашеніе мистра Престона такъ убѣдительно, что я рѣшаюсь измѣнить слову и доставить себѣ великое удовольствіе отвѣдать его хлѣба-соли. Въ которомъ часу, сэръ?

Престонъ не удостоилъ меня отвѣта, котораго, мнѣ, впрочемъ, и не нужно было; потому-что, видите ли, я вовсе не намѣренъ былъ у него обѣдать, а хотѣлъ только проучить по своему мистра Престона, такъ чтобы онъ не забылъ меня.

Когда карета подъѣхала къ его дому, я со всевозможною вѣжливостью высадилъ дамъ я вошелъ за ними въ переднюю. Въ дверяхъ я взялъ мистра Престона за пуговицу и сказалъ ежу, при дамахъ и при двухъ лакеяхъ, — ей-Богу, сказалъ ему при всѣхъ: — Сэръ, говорю, добрая леди Дромъ пригласила меня въ свою карету, и я принялъ приглашеніе не для собственнаго своего удовольствія, а въ угоду дочтенной старушкѣ. Когда же вы, говорю, пригласили меня обѣдать, я рѣшя=ился, говорю, придать приглашеніе, чтобы пошутить надъ вами, и вотъ, говорю, я здѣсь обѣдать съ вами не могу. Прощайте! Добрая молодая леди додошла ко мнѣ, и сказала: — мистръ Титмаршъ, я надѣюсь, что вы не будете сердиться на насъ, — то есть, что вы забудете все случившееся; леди Дромъ схватила ее за рукавъ, крича: — Будетъ, будетъ говорить объ этихъ пустякахъ! — и потащила, ее на верхъ. Но леди Фанни смѣло подошла ко мнѣ, протянула свою бѣленькую ручку, и такъ крѣпко и искренно пожала руку и такъ привѣтливо сказала мнѣ: — Прощайте; любезный мистръ Титмаршъ! что засохни мой языкъ, если я не покраснѣлъ по самыя уши, если кровь не защекотала по всему моему тѣлу!

Когда леди Фанни удалилась, я надвинулъ шляпу и вышелъ изъ дому, гордый какъ павлинъ, и безстрашный какъ левъ. Я вышелъ и отправился домой, гдѣ меня ждалъ скромный обѣдъ съ Густею Госкинсомъ, состоявшій изъ вареной баранины съ тертою рѣпою.

Я счелъ излишнимъ разсказывать Густѣ, — который, сказать между нами, ужасно любопытенъ и любитъ поболтать, — всѣ подробности семейной ссоры, которой я былъ причиною и свидѣтелемъ. Сказалъ ему только, что старушка…. — На каретѣ гербъ графовъ Дромъ, перебилъ Густя; я справлялся въ «Указателѣ пэрскихъ родовъ»! Сказалъ только, что старушка оказалась мнѣ дальнею родственницею; и что она прокатала меня въ своей каретѣ по парку. На слѣдующій день, когда мы по обыкновенію пришли въ контору, Госкинсъ, какъ вы сами угадаете, поспѣшилъ выболтать все случившееся на-канунѣ, присочинивъ еще вдвое небывалаго; признаюсь, что хотя я показывалъ видъ, будто совершенно равнодушенъ ко всему, однакожъ мнѣ отчасти пріятно было, что товарищи узнаютъ часть моихъ похожденій.

Но представьте себѣ мое изумленіе, когда, возвращаясь вечеромъ домой, я встрѣтилъ на лѣстницѣ хозяйку свою, мистрисъ Стоксъ, ея дочь мисъ Селину Стоксъ и ея сына, молодаго повѣсу, который вѣчно баклушничалъ и игралъ въ бабки на салисбурійскомъ скверѣ, и когда всѣ они побѣжали передо мною наверхъ, въ мою комнату, съ такою поспѣшностью, что едва всѣ не попадали; и когда, наконецъ, войдя въ комнату, я увидѣлъ на столѣ, между нашими двумя флейтами съ одной стороны, и моимъ альбомомъ и Густиными «Донъ-Жуаномъ» и «Указателемъ пэрскихъ родовъ» съ другой стороны, слѣдующее: первое, корзинку крупныхъ, румяныхъ персиковъ, точно щечки моей милой Мери Смитъ; второе, другую корзинку крупнаго, сочнаго, прозрачнаго, тяжеловѣснаго винограду; третье, огромный кусомъ сырой баранины, какъ мнѣ сначала показалось; но мистрисъ Стоксъ объяснила мнѣ, что это часть дичины, самой свѣжей и отборной, какой она еще никогда не видала. Тутъ же лежали, наконецъ, три визитныя карточки слѣдующаго содержанія:

Вдовствующая графиня Дромъ. Леди Фанни Рексъ. Мистръ Престонъ. Леди Дженъ Престонъ. Графъ Типтофъ.

— И что за карета! говорила мистрисъ Стоксъ, не успѣвшая еще опомниться отъ удивленія: вся въ гербахъ и коронахъ! И два лонъ лакея на запяткахъ, въ желтыхъ плюшевыхъ ливреяхъ. А въ каретѣ старушка въ бѣлой атласной шляпкѣ, и другая леди, молоденькая, въ огромной соломенной шляпкѣ съ голубыми лентами, и молодой человѣкъ, такой высокій и блѣдный, съ бородкою подъ губою.

— Позвольте узнать, сударыня, не здѣсь ли живетъ мистръ Титмаршъ? спросила молоденькая леди.

— Здѣсь, миледи, отвѣчала я; но онъ теперь на службѣ, въ конторѣ вестдидльсекскаго страховаго общества, въ Корнгильскомъ кварталѣ.

— Чарльзъ, вынь корзины, сказалъ молодой человѣкъ.

— Слушаю, милордъ, отвѣчалъ Чарльзъ, и вынулъ изъ кареты эту часть дичины, завернутую въ газетной листъ и на этомъ самомъ фарфоровомъ блюдѣ, и двѣ корзины фруктовъ.

— Сдѣлайте одолженіе, сударыня, сказалъ милордъ, поставьте все это въ квартиру мистра Титмарша, и скажите ему, что мы и леди Дженъ Престонъ приказала кланяться ему, и проситъ его принять этотъ подарочекъ.

И потомъ милордъ отдалъ мнѣ эти карточки и вотъ эту записочку, запечатанную его гербовою печатью.

Тутъ мистрисъ Стоксъ вручила мнѣ записку, которую жена моя хранитъ до настоящаго времени на память, и которой содержаніе слѣдующее:

«Графу Типтофу поручено отъ леди Джемъ Престонъ изъявить мистру Титмаршу ея искреннее сожалѣніе и прискорбіе о томъ, что она была лишена вчера его пріятнаго общества. Леди Дженъ въ самомъ непродолжительномъ времени уѣзжаетъ въ свои помѣстья, и потому ей невозможно будетъ въ нынѣшнемъ году принимать знакомыхъ своихъ въ Вайтголлѣ. Но лордъ Типтофъ надѣется, что мистръ Титмаршъ будетъ такъ любезенъ и приметъ небольшой подарочекъ, заключающійся въ произведеніяхъ сада и парка леди Престонъ, которыми ему, быть-можетъ, пріятно будетъ угостить нѣкоторыхъ изъ тѣхъ друзей своихъ, за которыхъ онъ такъ хорошо умѣетъ заступаться».

При этой запискѣ была еще другая, заключавшая только слѣдующія слова: «Леди Дромъ будетъ дома въ пятницу вечеромъ, 17 іюня». И все это сыпалось за меня отъ того, что тетушка Гоггарти подарила мнѣ брилліантовую булавку!

Я не отослалъ дичины; зачѣмъ же внѣ было отсылать ее? Густя совѣтовалъ мнѣ послать ее мистру Броу; а персики и виноградъ отправить въ Сомерсетшайръ, тётушкѣ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ а, мы лучше вотъ что сдѣлаемъ: пригласимъ Борьку Свиннэя и еще полдюжины товарищей, и покутимъ на славу въ субботу вечеромъ.

И въ-самомъ-дѣлѣе лавно мы покутили! На слѣдующее утро я рѣшительно ничего не помнилъ о томъ, что происходило за извѣстный часъ предъидущей ночи.

IV.

Въ слѣдующій понедѣльникъ я явился въ контору получасомъ позднѣе обычнаго времени. Сказать правду, я былъ не прочь отъ того, чтобы дать Госкинсу упредить меня, и разсказать товарищамъ все случившееся. У каждаго человѣка есть своя доля тщеславія, а моему самолюбію льстило, что товарищи возъимѣютъ обо мнѣ высокое мнѣніе.

Пришедши въ контору, я тотчасъ замѣтилъ, что Густя сдѣлалъ свое дѣло; это было видно изъ того, какими глазами смотрѣли за меня товарищи, особенно же Абеднего, который поспѣшилъ поподчивать меня табакомъ изъ своей золотой табакерки. Самъ Роундгендъ, дѣлая обходъ и дойдя до меня, съ необыкновеннымъ жаромъ пожалъ мнѣ руку, сказавъ, что у меня превосходный почеркъ, — въ этомъ, смѣло могу сказать, не было лести, — и пригласилъ меня къ себѣ на воскресеніе обѣдать.

— Такого великолѣпнаго угощенія, какъ у вашихъ друзей западнаго конца, сказалъ онъ, ударяя на послѣднее слово, вы не ждите; но мы съ Амеліею всегда рады доброму пріятелю и готовы угостить его по своимъ средствамъ: бутылкою добраго хересу и стараго портвейну, и чѣмъ еще Богъ послалъ. Ну, что, будете?

Я отвѣчалъ, что буду; и что приведу съ собою Госкинса.

Роундгендъ сказалъ, что я очень любезенъ, и что ему будетъ очень пріятно видѣть у себя Госкинса. Мы дѣйствительно отправились въ назначенный день и часъ; но хотя Густя былъ одиннадцатымъ конторщикомъ, а я только двѣнадцатымъ, однако же я замѣтилъ, что за обѣдомъ мнѣ подавали первому и болѣе укаживали за мною, чѣмъ за нимъ. Мнѣ дали въ черепашьемъ супѣ вдвое больше телячьихъ клецокъ, чѣмъ Госкинсу, и положили на тарелку чуть ли не всѣ устрицы съ блюда. Однажды Роундгендъ хотѣлъ налить вина Госкинсу прежде тѣмъ мнѣ; но супруга его, сидѣвшая на хозяйскомъ мѣстѣ, толстая и сердитая, въ красномъ креповомъ платьѣ и въ токѣ, закричала на него: — Антонъ! — и бѣдняжка такъ оробѣлъ, что едва не выпустилъ изъ руки бутылки и покраснѣлъ пуще платья своей супруги. Послушали бы вы, какъ мистрисъ Роугдгендъ разговаривала со мною о жителяхъ Западнаго-конца! Само собою разумѣется, что у нея былъ «Указатель пэрскихъ родовъ», и она такъ хорошо звала всю подноготную фамиліи Дромъ, что я не могъ опомниться отъ удивленія. Она спрашивала меня, сколько лордъ Дромъ имѣлъ ежегоднаго доходу; какъ я думалъ, сколько онъ получалъ, двадцать, тридцать, сорокъ, сто или полтораста тысячъ фунтовъ въ годъ? приглашали ли меня въ Дромъ-кастль? какъ одѣвались молодыя леди, и носили ли онѣ эти гадкіе рукава ея gigote, которыя въ то время только что входили въ моду? При этомъ мистрисъ Роундгендъ взглянула съ самодовольствіемъ на пару заплывшихъ жиромъ и испещренныхъ красными пятнами рукъ, которыми она очень гордилась.

— Эй, Самуилъ, голубчикъ! закричалъ среди нашей бесѣды мистръ Роувдгендъ, которыя все время щедрою рукою подливалъ себѣ и намъ портвейну. — Надѣюсь, братецъ, что ты не упустилъ счастливаго случая, и помѣстилъ полдюжины акцій вестдидльсекскаго общества?

— Мистръ Роундгендъ, поставили ли вы карафины намѣсто внизу? вскричала мистрисъ Роундгендъ съ досадою, желая повидимому прервать заводимый ея мужемъ разговоръ.

— Нѣтъ, Милли; они пусты.

— Сдѣлайте одолженіе, сэръ, не называйте меня этимъ глупымъ прозвищемъ. Потрудитесь сходить внизъ и сказать Лэнси, моей горничной — (взглядъ на меня) — чтобы она сдѣлала чай въ кабинетѣ. У насъ сегодня гость, не привыкшій въ пентонвильскимъ обычаямъ — (другой взглядъ на меня); — но онъ не взыщетъ съ друзей.

Тутъ мистрисъ Роундгендъ пустила вздохъ, отъ котораго высоко поднялась ея богатырская грудь, и бросила на меня третій взглядъ, но такой суровый, что я растерялся и смотрѣлъ совершеннымъ дуракомъ. Что касается до Густи, она не говорила съ нимъ ни слова во весь вечеръ; но онъ утѣшался тѣмъ, что истреблялъ несмѣтное количество сахарныхъ сухарей и пирожковъ, почти весь вечеръ; — время было лѣтнее и нестерпимо знойное, — просидѣлъ на балконѣ, посвистывая и разговаривая съ Роунгендомъ. Мнѣ и самому лучше бы хотѣлось сидѣть съ ними, потому-что въ комнатѣ было такъ душно подлѣ толстой, жирной мистрисъ Роундгендъ, которая имѣла привычку жаться къ собесѣдникамъ своимъ на тѣсномъ диванѣ.

— Помните, какіе пріятные вечера проводили мы здѣсь прошлымъ лѣтомъ? слышалъ я, какъ спрашивалъ Госкинсъ, перевѣсившись черезъ рѣшетку балкона, я осматривая молоденькихъ дѣвушекъ, возвращающихся домой съ гулянья; — когда мистрисъ Роунгендъ была въ Маргетѣ, а мы съ вами сидѣли здѣсь безъ сюртуковъ, и передъ нами стояла кружка холоднаго пуншу и цѣлый ящикъ манильи?

— Тшь! перебилъ Роундгендъ, въ трепетѣ: Милли услышитъ.

Но Милли ничего не слыхала; она была слишкомъ занята предлиннымъ разсказомъ о томъ, какъ на балу, который лондонское гражданство давало въ честь союзныхъ войскъ, она вальсировала съ графомъ фонъ Шлонпенцоллерномъ, о томъ, что у графа были предлинные, прегустые и совершенно сѣдые усы, и какое странное чувство овладѣло ею между тѣмъ, какъ она вертѣлась вокругъ залы съ великимъ человѣкомъ, котораго рука обвивала ея талью. — Мистръ Роундгендъ никогда не позволялъ себѣ вальсировать послѣ моего замужства; но въ четырнадцатомъ году этотъ танецъ былъ разрѣшенъ въ честь высокихъ гостей, насъ было двадцать девять молодыхъ дамъ, — все изъ лучшихъ фамилій, увѣряю васъ, мистръ Титмаршъ; тутъ были дочери самого лорда мера, дочери ольдермана Доббина, три дочери сэра Чарльза Гоппера, что имѣютъ огромный домъ въ Булочной улицѣ; наконецъ ваша покорная слуга; — всего двадцать девять молодыхъ дамъ, которыя нарочно взяли танцовальнаго учителя, и учились вальсировать въ комнатѣ, что надъ египетскою залою въ ратушѣ. Ахъ, какой былъ красавецъ, этотъ графъ фонъ-Шлоппенцоллернъ!

— Это, значитъ, сударыня, что онъ былъ подъ пару своей дамѣ! сказалъ я, и покраснѣлъ по уши отъ собственной своей смѣлости.

— Молчите, негодный льстецъ! сказала мистрисъ Роундгендъ, хлопнувъ меня по рукѣ, въ видѣ любезности, своею полновѣсною рукою. — Всѣ вы, господа, одинаковы, всѣ обманщики. Графъ напѣвалъ мнѣ тоже самое. Слушай васъ только. До свадьбы все на меду да на сахарѣ; а какъ скоро женились, ничего отъ васъ не жди, кромѣ холодности, и равнодушія. Вотъ хоть! взгляните на Роундгенда, этого взрослаго ребенка, что старается попасть въ бабочку своею камышевою тростью! Можетъ ли такой человѣкъ понять меня? ему ли наполнить пустоту моею сердца? — При этомъ, чтобы придать болѣе силы своему краснорѣчію, она приложила руку къ сердцу. — Ахъ, нѣтъ!… вы, мистръ Титмаршъ, неужели вы сдѣлаетесь такимъ же безчувственнымъ, такимъ же черствымъ, когда женитесь?

Между тѣмъ какъ она говорила это, звонъ колоколовъ возвѣщалъ окончаніе божественной службы, и толпы народа выходили изъ церквей. Я невольно призадумался о моей милой, возлюбленной Мери Смитъ. И она также, думалъ я, идетъ теперь домой, къ своей бабушкѣ, въ простенькомѣ сѣромъ салопѣ, а колокола звонятъ, воздухъ наполненъ чуднымъ ароматомъ сѣва, рѣка блеститъ на солнцѣ всѣми цвѣтами радуги, серебромъ и золотомъ. Она идетъ за сто-двадцать миль отъ меня, въ Сомерсетшайрѣ, идетъ домой изъ церкви вмѣстѣ съ семействомъ доктора Снортера, съ которымъ она всегда ходитъ! А я между-тѣмъ долженъ! слушать болтовню этой жирной, глупой, гадкой кокетки.

Невольно хватился я за половинку шестипенсовика, о которой я уже говорилъ вамъ, и неосторожно прижавъ руку къ груди, оцарапалъ себѣ пальцы обѣ свою новую бриліантовую буланку. Мистръ Полоніусъ прислалъ мнѣ ее наканунѣ вечеромъ, и она въ первый разъ красовалась на мнѣ на обѣдѣ Роундгенда.

— Чудесный камень! сказала мистрисъ Роундгендъ; я не спускала съ него глазъ въ продолженіе всего обѣда. Какъ богаты вы должны быть, чтобы носить такія дорогія вещи! И какъ же можете вы зарываться въ простую купеческую контору, когда вы на такой дружеской ногѣ со всею лондонскою знатью!

Не знаю какъ, но эта женщина привела меня въ такое негодованіе, что я вскочилъ съ дивана и бросился на балконъ, не отвѣчая ей ни слова, и съ такою поспѣшностью, что едва не разшиабъ себѣ головы объ косякъ двери. — Густя, сказалъ я, мнѣ что то нездоровится, я хотѣлъ бы идти домой; пойдемъ со мною.

Густя самъ того только и желалъ.

— Какъ, домой! такъ рано! вскричала мистрисъ Роундгендъ. А я только-что приказала подать закуску. Какъ-можно уходить безъ закуски? конечно, наша закуска не то, что у вашихъ знакомыхъ бываетъ…. однако же….

— Убирайся съ своею закускою! вертѣлось у меня на языкѣ и даже чуть не сорвалось. Между-тѣмъ Роундгендъ подошелъ къ своей женѣ и шепнулъ ей, что я не совсѣмъ здоровъ.

— Да, сказалъ Густя съ таинственностью. Вспомните, мистрись Роундгендъ, что въ четвергъ онъ былъ званъ на обѣдъ къ своимъ друзьямъ. А вашему брату такой обѣдъ даромъ не обходится, не правда ли, Роундгендъ? Знаете поговорку: Сѣли за карты….

— Не пѣняй на проигрышъ, подхватилъ Роундгендъ, съ быстротою мысли.

— Карты! въ воскресенье! вскричала мистрисъ Роундгендъ гнѣвнымъ голосомъ. — Нѣтъ, ужъ извините, въ моемъ домѣ никто не возьметъ картъ въ руки въ воскресный день. Развѣ мы не въ Англіи?

— Вы разслышали, моя милая, никто не думалъ о картахъ.

— Никогда не позволю играть въ моемъ домѣ въ воскресный день, продолжала мистрисъ Роундгендъ, не слушая оправданій мужа, и съ гнѣвомъ вышла изъ комнаты, не простившись даже съ нами.

— Посидите еще, сказалъ мужъ, повидимому ужасно перепуганный; — посидите еще немного. Она не вернется, пока вы здѣсь; пожалуйста, посидите еще.

Но мы не согласились. Когда мы возвратились домой, я прочелъ длинное увѣщаніе Густѣ о томъ, какъ нехорошо проводить воскресные дня въ баклушничаньи. Мнѣ не спалось; ворочаясь въ постели, я невольно размышлялъ о счастьи, которое доставила мнѣ моя бриліянтовая булавка; я и не подозрѣвалъ другихъ еще болѣе блестящихъ успѣховъ, которые она готовила мнѣ, какъ читатель увидитъ въ слѣдующей главѣ.

V.

Сказать правду однако жъ на счетъ булавки, хотя это была послѣдняя вещь, о которой я упомянулъ въ предъидущей главѣ, тѣмъ не менѣе она занимала совсѣмъ не послѣднее мѣсто къ моихъ мысляхъ. Ола была прислана мнѣ отъ мистра Полоніуса, какъ я уже говорилъ, въ субботу вечеромъ. Мы съ Густей жъ это креня сидѣли въ Саддервельзскомъ театрѣ, и забавлялись отъ души, несмотря за то, что были въ дешевыхъ мѣстахъ; на пути домой, мы, кажется, зашли въ трактиръ утолить жажду; впрочемъ, это не идетъ къ дѣлу.

Когда мы вошли въ свою квартиру, за столѣ лежала коробочка отъ ювелира; я взялъ ее открылъ и — о, какъ заблисталъ, какъ загорѣлся мой бриліантъ подъ лучами вашей свѣчи.

— Я увѣренъ, что онъ самъ собой освѣтитъ комнату, сказалъ Густя. — Я помню, что читалъ это въ какой то исторія.

Я очень хорошо зналъ, что онъ читалъ это въ исторіи Хадин-Гагсанъ Альхаббгла, въ «Тысячи и одной ночи». Однако же мы погасили свѣчу, чтобы испытать.

— Ну, что жъ я говорилъ? вѣдь онъ, право, освѣщаетъ всю комнату, сказалъ Густя.

Въ комнатѣ дѣйствительно было довольно свѣтло; но я думаю, что это было не отъ огня моего алмаза, а скорѣе отъ того, что противъ окна нашего горѣлъ газовый фонарь. По крайней-мѣрѣ въ моей спальнѣ, куда я долженъ былъ идти безъ свѣчи, и которой окно смотрѣло въ глухую стѣну, не видно было ни эти, несмотря на Гоггартіевской бриліянтъ, и я принужденъ былъ ощупью отъискать въ темнотѣ маленькую подушечку, которую подарила мнѣ нѣкоторая особа, — пожалуй, такъ и быть, назову ее: Мери Смитъ, — и воткнуть въ все свою драгоцѣнность на ночь. Не знаю отчего, но я почти, не спалъ всю ночь, а все только думалъ о булавкѣ; проснулся гораздо равѣе обыкновеннаго, и — надо сознаться къ стыду моему, — прикололъ булавку къ своему халату и какъ дуракъ все утро любовался собою въ зеркалѣ.

Густя любовался мною не меньше меня самого; потому что съ возвращенія моего изъ отпуска, и въ особенности съ того дня, какъ я прокатился въ каретѣ Леди Дромъ и угостилъ его и товарищей дареною дичиною и фруктами, онъ считалъ меня самымъ великимъ человѣкомъ въ мірѣ, и вездѣ хвасталъ о своемъ другѣ, который въ родствѣ и звакоиствѣ со всѣмъ знатнымъ кругомъ.

Когда мы собирались обѣдать у Роундгенда, такъ какъ у меня не было черной атласной манишки, которая представила бы мою булавку во всемъ ея блескѣ, я принужденъ былъ приколоть ее въ фреску лучшей моей рубашки, отъ чего, сказать мимоходомъ, кисейная фреска ужасно пострадала. Несмотря на то, булавка, какъ мы уже видѣли, произвела сильное дѣйствіе на хозяевъ; можетъ быть даже слишкомъ сильное за одного изъ нихъ. На слѣдующій день, по совѣту Густи, я надѣлъ ее, чтобы идти въ контору, хотя она уже далеко не такъ хороша была во второй день, когда рубашка утратила нѣсколько своей бѣлизны и своего лоску.

Товарищи мои чрезвычайно любовались ею, всѣ кромѣ одного завистливаго Шотландца, Маквортера, четвертаго прикащика; но это было просто изъ зависти и изъ досады за то, что я никогда не дивился какому-то огромному желтому камню съ предикимъ названіемъ, который былъ вставленъ въ его табакерку. Всѣ, кромѣ этого Маквортера, были въ восхищеніи отъ моей булавки; самъ Абеднего, который долженъ былъ знать толкъ въ этихъ вещахъ, потому что отецъ его торговалъ поддѣльными камнями, объявилъ, что бриліянтъ мой стоятъ по-крайней мѣрѣ десять фунтовъ, и что отецъ его далъ бы мнѣ эту цѣну съ перваго слова.

— Это значитъ, сказалъ Роундгендъ, что бриліянтъ Титмарша стоитъ no-крайней мѣрѣ тридцать фунтовъ. — Мы всѣ засмѣялись, и согласились, что онъ правъ.

Признаюсь откровенно, всѣ эти хвалы и оказываемое мнѣ почтеніе, немного вскружили мнѣ голову. Всѣ товарищи твердили мнѣ, что камень будетъ гораздо виднѣе на черной атласной манишкѣ, и что я долженъ завести черную атласную манишку; и я имѣлъ глупость купить манишку и заплатить за нее двадцать пять шиллинговъ, у Лудлема, въ Пикадилли; потому-что Густя увѣрилъ меня, что я долженъ идти въ самый лучшій магазинъ, а не покупать дешевый, обыкновенный товаръ, какой продается въ Восточномъ-концѣ. Въ другомъ мѣстѣ я могъ бы купить точно такую же манишку, нисколько не хуже, за шестнадцать шиллинговъ; но когда тщеславіе и охота пощеголять заберутся въ голову молодаго парня, его ничѣмъ не удержать отъ дурачествъ.

Само собою разумѣется, что слухъ о присланной мнѣ въ подарокъ дичинъ, и о родствѣ моемъ съ леди Дромъ и самимъ Эдмундомъ Престономъ, дошелъ и до директора нашего, мистра Броу. Абеднего, который передалъ ему это, сказалъ даже, что я родной племянникъ леди Дромъ; это мнѣ нисколько не повредило; напротивъ, мистръ Броу возъимѣлъ отъ того еще высшее мнѣніе о моей особѣ.

Мистръ Броу, какъ всѣмъ извѣстно, былъ членомъ парламента отъ мѣстечка Ротенбурга; притомъ онъ считался однимъ изъ богатѣйшихъ членовъ лондонскаго купечества и принималъ всѣхъ важнѣйшихъ и знаменитѣйшихъ лицъ въ государствѣ, и часто давалъ имъ великолѣпные праздники въ своей Фульгемской виллѣ. Часто читали мы въ газетахъ о всѣхъ чудесахъ, которыя происходили на этихъ праздникахъ.

Булавка моя творила просто чудеса; мало того, что она прокатила меня по парку въ каретѣ знатной графини, подарила мнѣ часть дичины и двѣ корзины фруктовъ изъ лордскихъ садовъ и парковъ, и доставила мнѣ счастье обѣдать у Роундгенда; она готовила мнѣ еще не такія почести, и начала съ того, что доставила лестное приглашеніе въ домъ нашего директора, мистра Броу.

Онъ давалъ каждый годъ, въ іюнѣ мѣсяцѣ, большой балъ на своей дачѣ, въ Фульгемѣ; по разсказамъ двухъ нашихъ товарищей, удостоенныхъ приглашенія, это былъ чуть не самый великолѣпный изъ всѣхъ праздниковъ, бывающихъ въ Лондонѣ. Членовъ парламента тутъ бывало, что гороху на полѣ въ лѣтнее время, лордовъ и леди безъ счету. Гости и угощеніе, все было самое отборное; я слыхалъ, что Гунтеръ, съ Берлейскаго сквера ставилъ мороженое, ужинъ и прислугу, — потому что хотя у мистра Броу своей прислуги было не мало, а все таки не хватало на такія многолюдныя собранія. Балы эти, надо вамъ сказать, давала мистрисъ Броу, а не мужъ ея. Онъ былъ изъ диссентеровъ, и не одобрялъ подобнаго рода сходбища; но, какъ онъ говорилъ по секрету своимъ друзьямъ изъ купечества, жена во всемъ управляла имъ, и онъ ни въ чемъ не отказывалъ ей; замѣчательно также, что почти всѣ эти господа отпускали за эти балы своихъ дочерей, когда онѣ были званы, по той причинѣ, что у мистрисъ Броу собиралось все дворянство и вся знать, находившіяся въ столицъ. Мистрисъ Роундгендъ первая, я знаю навѣрное, охотно дала бы себѣ отрѣзать ухо, только бы туда ѣхать; но, какъ я уже говорилъ, ничѣмъ нельзя было убѣдить мистра и мистрисъ Броу пригласить ее.

Только двое изъ нашихъ товарищей, самъ Роундгендъ и Гутчъ, девятнадцатый конторщикъ, родной племянникъ одного изъ директоровъ остъ-индской компаніи, были приглашены; мы это знали потому что они еще за нѣсколько недѣль получили приглашенія и немало хвастали этимъ почетомъ. Но за два дня до балу, послѣ того, какъ моя бриліянтовая булавка произвела надлежаще дѣйствіе на всѣхъ членовъ конторы, Абеднего, выходя изъ кабинета директора, подошелъ ко мнѣ съ необыкновеннымъ подобострастіемъ и сказалъ: — Титмаршъ, мистръ Броу велѣлъ сказать тебѣ, что онъ желаетъ, чтобы ты пріѣхалъ къ нему на балъ въ четвергъ, съ Роундгендомъ.

Я думалъ сначала, что Моисей хочетъ меня подурачить, или покрайней мѣрѣ, что онъ перевралъ порученіе мистра Броу, потому что приглашенія обыкновенно не дѣлаются такъ отрывисто и въ такомъ повелительномъ тонѣ. Но черезъ нѣсколько минутъ мистръ Броу самъ пришелъ въ контору, и подтвердилъ приглашеніе. — Мистръ Титмаршъ, сказалъ онъ, выходя изъ конторы, вы пріѣдете въ четвергъ на балъ мистрисъ Броу, гдѣ вы встрѣтіте нѣкоторыхъ изъ вашихъ родственниковъ.

— Вотъ что значитъ быть хорошаго тона! сказалъ Густя Госкинсъ.

Наступилъ четвергъ, и я дѣйствительно поѣхалъ въ Фульгемъ въ наемномъ кабріолетѣ, который Роундгендъ взялъ для себя, Гутча и меня, и за который онъ не пожалѣлъ дать восемь шиллинговъ.

Считаю излишнимъ описывать великолѣпіе праздника, несмѣтное число лампъ и фонарей у входа и въ саду, множество каретъ, безпрестанно въѣзжавшихъ въ ворота, толпы любопытныхъ подъ окномъ, фрукты, конфекты, мороженое, оркестръ, цвѣты, ужинъ. Все это было уже подробно и мастерски описано въ одномъ модномъ журналѣ, корреспондентомъ того журнала, который видѣлъ все изъ оконъ трактира «Желтаго льва», что черезъ дорогу, и передалъ своимъ читателямъ съ достохвальною акуратностью. Имена гостей также можете прочесть въ томъ же журналѣ, гдѣ обозначены и званіе и титло каждаго. Списокъ этотъ скажу мимоходомъ, очень насмѣшилъ насъ въ конторѣ тѣмъ, что мое имя, не знаю какимъ образомъ, попало въ число высокородныхъ. На слѣдующій день мистръ Броу объявилъ во многихъ газетахъ «сто пятдесять гиней награжденія тому, кто доставить изумрудное ожерелье, оброненное на балу у Джона Броу, въ Фульгемѣ». Нѣкоторые изъ нашихъ поговаривали, что никто и думалъ обронятъ такого ожерелья, и что это была просто выдумка мистра Броу, чтобы довести до свѣдѣнія всѣхъ и каждаго, какіе у него великолѣпные праздники, и какое собирается знатное и богатое общество. Но это, безъ сомнѣнія, говорили только тѣ, которые не были приглашены, затѣмъ, чтобы вымѣстить свою досаду.

Само собою разумѣется, что я не упустилъ этого случая блеснуть своею брилліянтовою булавкою, и что я нарядился въ свое лучшее платье, именно: синій фракъ съ мѣдными пуговками, о которомъ уже говорено выше, нанковыя панталоны, шелковые чулки и бѣлый жилетъ; даже нарочно для этого вечера купилъ пару бѣлыхъ перчатокъ. Но фракъ мой былъ деревенской работы, съ короткою тальею короткими рукавами, и кажется, показался очень страннымъ нѣкоторымъ изъ бывшихъ тутъ знатныхъ гостей, потому-что они безпрестанно выпучивали на меня глаза и собирались кружкомъ около меня, когда я танцовалъ. Правда, что я приложилъ все свое умѣнье, и выдѣлывалъ всѣ па съ удивительною отчетливостью и быстротою, какъ училъ меня нашъ танцовальный учитель въ деревнѣ.

И съ кѣмъ, вы думаете, имѣлъ я честь танцовать? Изумитесь, когда я скажу…. Съ леди Дженъ Престонъ, которая не уѣхала, какъ видно, въ свои помѣстья; какъ только она увидѣла меня, тотчасъ чрезвычайно привѣтливо пожала мнѣ руку и сама предложила мнѣ танцовать съ нею. Vis-à-vis нашими были лордъ Типтофъ и леди Фанни Рексъ.

Посмотрѣли бы вы, какъ толивлся народъ, поглазѣть на насъ и полюбоваться на мое танцованіе. И въ-самомъ-дѣлѣ было за что полюбоваться; я танцовалъ какъ мастеръ своего дѣла; со всѣмъ не то, что прочіе танцоры, въ томъ числѣ мой визави, которые только ходили съ одного конца залы въ другой, будто ихъ неволили танцовать, и все время смотрѣли съ усмѣшкою на мою ловкость. Но, по-моему, танцовать такъ танцовать изъ удовольстія; и Мери Смитъ не разъ говорила мнѣ, что я лучшій танцоръ, во всемъ околодкѣ. Во время танцовъ, я сказалъ леди Дженъ Престонъ, что я пріѣхалъ въ кабріолетѣ, втроемъ съ Роунгендомъ и Гутчемъ, не считая извощика, и миледи очень смѣялась, увѣряю васъ, моему разсказу о нашихъ приключеніяхъ. Счастіе мое, что я не поѣхалъ домой на этомъ же извощикѣ, потому-что возница нашъ зашелъ въ трактиръ «Желтаго льва», и такъ сильно подгулялъ, что на обратномъ пути вывалилъ изъ кабріолета Гутча и нашего главнаго конторщика.

Меня леди Дженъ избавила отъ этого непріятнаго путешествія, сказавъ что въ ея каретѣ есть лишнее мѣсто, которое ей очень пріятно предложить мнѣ. Такимъ образомъ, въ два часа по полуночи, высадивъ леди Престонъ и ея сестру, и потомъ завезши лорда Типтофа на его квартиру, я съ громомъ пріѣхалъ на Салисбурійскій скверъ, въ великолѣпной каретѣ съ ярко-горящими фонарями и съ двумя лакеями, которые такъ стучали въ молотокъ у подъѣзда, что едва не вышибли дверь и всполошили весь околодокъ. Какъ уморителенъ былъ Густя, высунувшій въ окно голову свою въ бѣломъ спальномъ колпакѣ! Я принужденъ былъ просидѣть съ нимъ всю ночь и удовлетворить безконечные вопросы его о балѣ и о всѣхъ знатныхъ особахъ, которыхъ я видѣлъ. На слѣдующій день онъ все слышанное отъ меня пересказалъ въ конторѣ, прибавивъ, по своему обычаю, еще столько же своего собственнаго изобрѣтенія.

— Мистръ Титмаршъ, спросила меня леди Фанни смѣясь, когда мы сѣли въ карету, — что за человѣкъ этотъ любопытный толстякъ, хозяинъ дома? Знаете ли, онъ спрашивалъ меня не родня ли вы намъ? Я отвѣчала ему: — Какъ же, родня!

— Фанни! сказала леди Дженъ.

— Что жъ тутъ дурнаго? возразила леди Фавна. Сама бабушка развѣ не говорила, что мистръ Титмаршъ ей племянникъ?

— Но ты знаешь, что у бабушки память плоха.

— Извините, леди Дженъ, сказалъ милордъ, я нахожу, что у бабушки вашей память изумительная.

— Можетъ-быть, но не всегда вѣрна.

— Не всегда вѣрна, миледи, сказалъ я; потому-что, помните ли, графиня Дромъ изволила говорить, что пріятель мой Густя Госкинсъ….

— За котораго вы такъ храбро заступилась, подхватила леди, Фини.

— Что пріятель мой Густя Госкинсъ также-ей племянникъ; а это невозможно, потому что я знаю всѣхъ его родныхъ: они живутъ въ Скорняжной улицѣ.

Потомъ милордъ сказалъ мнѣ съ нѣкоторою надмѣнностью.

— Повѣрьте мнѣ, мистръ Титмаршъ, леди Дромъ вамъ точно такая же тетушка, какъ пріятелю вашему, мистру Госкинсону.

— Госкинсу, милордъ, сказалъ я. Я и самъ тоже самое говорятъ Густѣ; но видите ли, онъ такъ любитъ меня, что хочетъ, во что бы ни стало, чтобъ я былъ въ родствѣ съ леди Дромъ; и какъ я ни бился, чтобъ разувѣрить его, онъ все твердитъ свое, вездѣ это разсказываетъ. Впрочемъ, сказать правду, продолжалъ я смѣясь, эта родня уже доставила мнѣ не мало счастія и почету.

Тутъ я разсказалъ объ обѣдѣ у мистрисъ Роундгендъ, которымъ я былъ обязанъ единственно моей бриліянтовой булавкѣ и ложному слуху о родствѣ и знакомствѣ моемъ съ знатнымъ кругомъ. Потомъ я искренно благодарилъ леди Дженъ за богатый ея подарокъ, дичину и фрукты, и сказалъ, что я угостилъ ими нѣсколько добрыхъ пріятелей, которые съ душевною благодарностію пили за ея здоровье.

— Дичина и фрукты! вскричала леди Дженъ съ удивленіемъ; увѣряю васъ, мистръ Титмаршъ, я рѣшительно ничего во поймаю…

Въ это время мы проѣхали мимо газоваго фонаря, и я замѣтилъ при свѣтѣ его, что леди Фанни хохотала, устремивъ свои большіе, блестящіе и лукавые черные глаза на лорда Типтофа.

— Леди Дженъ, сказалъ онъ, какъ видно, я долженъ открыть вамъ истину, и сказать, что этотъ подарокъ былъ ни что иное, какъ новая проказа вашей милой сестрицы. Надо вамъ сказать, что мнѣ прислали часть чудесной дичины изъ парка лорда Готльбери; зная, что Престонъ охотникъ до готльберійской дичины, я говорилъ леди Дромъ, — я въ тотъ день сидѣлъ въ ея каретѣ, потому-что мистръ Титмаршъ не успѣлъ перебить у меня мѣста, — что намѣренъ подарить ее вашему супругу. Но леди Фанни, захлопавъ въ свои хорошенькія ручки, объявила на отрѣзъ, что Престону не видать этой дичины, а что она отправится къ молодому человѣку, о приключеніяхъ котораго мы только-что разговаривали на канунѣ, именно къ мистру Титмаршу, котораго, говорила Фанни, Престонъ жестоко обидѣлъ, и которому мы обязаны были удовлетвореніемъ. И такъ, леди Фанни потребовала, чтобы мы немедленно отправились на мою квартиру въ Альбани, — гдѣ, да будетъ извѣстно мистру Титмаршу, — мнѣ остается пробыть холостякомъ еще одинъ мѣсяцъ.

— Вздоръ! закричала леди Фанни.

— Потребовала, чтобъ мы немедленно отправились на мою квартиру, и взяли помянутую дичину….

— Бабушкѣ было очень тяжело съ нею разстаться, подхватила проказница леди Фанни.

— А потомъ велѣла вамъ ѣхать на квартиру мистра Титмарша, и оставить тамъ дичину, присоединивъ къ ней двѣ корзиы плодовъ, которыя леди Фанни сама купила у Гренджа.

— А что всего лучше, прибавила леди Фанни, я убѣдила бабушку войти въ квартиру Фр…. лорда Типтофа и продиктовала ему изъ собственныхъ устъ записку, которую онъ и написалъ, завернула дичину, которую подала намъ эта уродливая старуха ключница, въ листъ «Джона-Буля».

Помнится мнѣ, что въ этой газетѣ было одно изъ Рансботомскихъ писемъ, которое мы съ Густею читали въ воскресенье за завтракомъ, и отъ котораго помирали со смѣху. Я разсказалъ это моимъ дамамъ, и онѣ очень смѣялись; а добрая леди Дженъ сказала, что она прощаетъ проказу сестры и просить меня тоже простить ее; на что я отвѣчалъ, что съ радостью прощу не только на этотъ разъ, но и каждый разъ, какъ миледи угодно будетъ повторить это оскорбленіе.

Къ сожалѣнію, однако же, она его не повторила, и я ни разу не получалъ болѣе дичины отъ семейства моей знатной тётушки. Только черезъ мѣсяцъ послѣ бала у мистра Броу мнѣ принесли однажды визитную карточку съ именами: «Графъ Типтофъ» и «Леди Фанни Типтофъ»; и при ней большой кусокъ свадебнаго пирога, котораго, прискорбно мнѣ сказать, Густя покушалъ слишкомъ много.

VI.

Булавка моя продолжала свои волшебныя дѣйствія. Вскорѣ послѣ большаго бала у мистрисъ Броу, директоръ нашъ позвалъ меня въ свой кабинетъ, и, пересмотрѣвъ мои счеты и поговоривъ со мною немного о дѣлахъ, сказалъ торжественнымъ, покровительственнымъ голосомъ: — чудесная у васъ бриліантовая булавка, мистръ Титмаршъ, и я призвалъ васъ нарочно за тѣмъ, чтобы поговорить съ вами объ этомъ предметѣ. Я нисколько не считаю предосудительнымъ, чтобы молодые люди, сославшіе при моей конторѣ, одѣвались прилично и хорошо; но я знаю, что жалованье ихъ недостаточно для того, чтобы заводиться подобными предметами роскоши, и мнѣ прискорбно видѣть на васъ такую дорогую вещь. Вы заплатили за нее, — я надѣюсь, что вы за нее заплатили; потому-что всего болѣе, молодой человѣкъ и любезный другъ мой, всего болѣе берегитесь долговъ.

Я рѣшительно не могъ понять, съ чего мистръ Броу вздумалъ читать мнѣ это увѣщаніе на счетъ долговъ и покупки бриліянтовой булавки; потому что я зналъ, что онъ уже справлялся о ей, и спрашивалъ откуда я взялъ ее; мнѣ это говорилъ Абеднего. — Сэръ, сказалъ я, мистръ Абеднего говорилъ мнѣ, что онъ говорилъ вамъ, что я говорилъ ему, что….

— А, да, точно, мистръ Титмаршъ, помню, помню. Впрочемъ, я полагаю, вы сами понимаете, что у меня есть другія, болѣе важныя заботы….

— О, конечно, сэръ, отвѣчалъ я.

— Чѣмъ помнить, что конторщики говорили мнѣ о булавкѣ и что у товарища ихъ есть булавка. Стало-быть, вы эту булавку получили въ подарокъ?

— Такъ точно, сэръ, отъ моей тётушки, мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-кастля, сказалъ я, возвысивъ голосъ, потому что я немного гордился этимъ Гоггарти-кастлемъ.

— Тётушка ваша должно быть очень богата, если дѣлаетъ вамъ такіе подарки, Титмаршъ?

— Славу-Богу, сэръ, отвѣчалъ я, у нея очень порядочное состояніе. Четыреста фунтовъ въ годъ вдовьихъ денегъ; мыза въ Слопертонѣ; три дома въ Сквайштейлѣ; и три тысячи-двѣсти фунтовъ наличными у банкира, сколько мнѣ извѣстно; вотъ, кажется, все.

Все это я зналъ по тому случаю, что когда я былъ въ отпуску, въ Сомерсетшайрѣ, мистръ Макманусъ, повѣренный моей тётушки въ Ирландіи, писалъ ей, что бывшее у нея въ залогѣ имѣніе лорда Браллагана было выкуплено, и что полученныя деньги онъ положилъ къ банкиру Коутсу. Положеніе Ирландіи въ то время было самое смутное, и тётушка очень благоразумно рѣшилась не оставлять болѣе своихъ денегъ въ этой странѣ, а поискать имъ болѣе надежнаго помѣщенія въ Англіи. Однакожъ, такъ какъ она въ Ирландіи получала съ нихъ постоянно по шести процентовъ, то и слышать не хотѣла о меньшихъ процентахъ, и поручила мнѣ, какъ человѣку свѣдущему въ торговыхъ дѣлано пріѣздѣ въ столицу, разузнать, не представится ли хорошаго случая пустить въ оборотъ свои деньги по-крайней-мѣрѣ по тѣмъ же процентамъ.

— Какимъ-образомъ вы такъ хорошо знаете состояніе мистрисъ Гоггарти? спросилъ мистръ Броу, и я все разсказалъ ему.

— Какъ же, сэръ? вы состоите въ конторѣ вестдидльсекскаго страховаго общества, имѣете порученіе отъ своей почтенной родственницы пріискать надежный случай выгодно пустить въ оборотъ ея капиталъ, и никогда не говорили ей о компаніи, которой вы имѣете честь служить? Неужели, сэръ; зная, что вы получите пять процентовъ коммиссія съ каждой помѣщенной вами акціи, вы не совѣтовали мистрисъ Гоггарти присоединиться къ нашему обществу?

— Сэръ, сказалъ я, я честный человѣкъ, не хотѣлъ дать совѣтъ своей теткѣ за тѣмъ, чтобы воспользоваться коммиссіею.

— Я знаю, любезный другъ, что вы честный человѣкъ, — дайте руку! я также честный человѣкъ, и каждый членъ нашей компаніи честный человѣкъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ мы должны быть разсудительны и разсчетливы. У насъ въ книгахъ, какъ вы сами знаете, пять милліоновъ капиталовъ, — пять милліоновъ, ввѣренныхъ нашей чести и внесенныхъ чистыми деньгами, сэръ; — Но почему не имѣть намъ двадцать милліоновъ? — сто милліоновъ? Почему этой компаніи не сдѣлаться величайшимъ торговымъ обществомъ въ мірѣ? — Это будетъ, сэръ, будетъ; это такъ же вѣрно, какъ то, что меня зовутъ Джономъ Броу, если только Богъ благословитъ мои неутомимыя и безкорыстныя усилія! Но неужели вы думаете, что оно можетъ осуществиться, если каждый изъ васъ не посвятитъ всѣхъ силъ и средствъ своихъ успѣху нашего предпріятія? нѣтъ, сэръ, это невозможно; я это твержу, съ своей стороны, вездѣ и, каждому. И я горжусь тѣмъ, что дѣлаю. Не войду я вы въ одинъ домъ, чтобы не оставить въ немъ программу вестдидльсекскаго общества страхованія. Нѣтъ ни одного торговца или ремесленника, имѣющаго со мною дѣла, который не имѣлъ бы акцій нашего общества на большую или меньшую сумму. Даже слуги мои, сэръ, мои слуги и конюхи, и тѣ, такъ ли, иначе ли причастны къ нашему дѣлу. Первый вопросъ, который я предлагаю каждому, кто ищетъ мѣста въ моемъ домѣ: имѣете ли вы акцію вестдидльсекскаго общества, или застрахованы ли вы въ немъ по-крайней-мѣрѣ? — а потомъ уже: есть ли у васъ хорошіе аттестаты? — И если на первый вопросъ получаю отвѣтъ отрицательный, то говорю просителю: возьмите акцію вестдидльсекскаго общества, а до тѣхъ поръ не приходите ко мнѣ. — Вы вѣдь видѣли, сэръ, какъ я самъ пріѣзжалъ на своей четвернѣ въ контору съ четырьмя фунтами и девятнадцатью шиллингами, и отдалъ ихъ мистру Роундгенду за полкупона для моего дворника? Вы видѣли, что я самъ вычелъ одинъ шиллингъ изъ пяти фунтовъ?

— Видѣлъ, сэръ; это было въ тотъ самый день, когда вы взяли ордеръ на восемь-сотъ семдесятъ-три фунта, десять шиллинговъ и шесть пенсовъ; на предпрошедшей недѣлѣ, въ четвергъ.

— За чѣмъ же я вычелъ этотъ шиллингъ, сэръ? За тѣмъ, сэръ, что это была моя коммисія, — пяти-процентная коммисія Джона Броу, честно имъ заработанная, и потому взятая при всѣхъ. Развѣ я скрывался? Насколько. Или я сдѣлалъ это, потому-что мнѣ дорогъ шиллингъ? Нѣтъ, — продолжалъ Броу, положа руку на сердце, — нѣтъ, я это сдѣлалъ по убѣжденію, по тому убѣжденію, которое обусловливаетъ каждое мое дѣйствіе; смѣло призываю небо въ свидѣтеля моихъ словъ. Я желаю, чтобы всѣ молодые люди, находящіеся въ моей конторѣ, видѣли примѣръ мой и слѣдовали ему… я желаю этого, и ежедневно молю о томъ Бога. Разберите этотъ примѣръ, сэръ. У дворника моего больная жена и девять человѣкъ дѣтей, малъ-мала меньше; онъ самъ человѣкъ слабаго здоровья, и жизнь его виситъ на волоскѣ; онъ заработалъ за меей службѣ, сэръ, шестьдесятъ съ чѣмъ-то фунтовъ; это все, что могутъ получить послѣ него его дѣти, — рѣшительно все; и еслибъ не эти шестьдесятъ фунтовъ, въ случаѣ его смерти имъ пришлось бы скитаться на улицѣ сиротами, безъ крова и безъ хлѣба. Что жъ я для нихъ сдѣлалъ, сэръ? Я положилъ эти деньги на сохраненіе внѣ власти Роберта Гетси, и такимъ образомъ, что по смерти его, они будутъ спасеніемъ его семейству. Всю эту сумму до послѣдняго гроша я обратилъ въ акціи этого общества; Робертъ Гетсъ, мой дворникъ, имѣетъ теперь три акціи вестдидльсекскаго страховаго общества. Неужели вы думаете, и хочу обмануть Гетса?

— Какъ можно, сэръ! вскричалъ я.

— Обмануть бѣднаго, больнаго старика, разорить невинныхъ, безпомощныхъ дѣтей! — вы не хотите предполагать этого, сэръ! я былъ бы позоромъ рода человѣческаго, еслибъ рѣшился на такое гнусное дѣло. Но къ чему стремится моя неутомимой дѣятельность, мои постоянныя усилія? Развѣ я не отдаю въ это общество имущество своихъ друзей, своего семейства, свое собственное? развѣ не полагаю всѣ свои надежды, всѣ желанія, все честолюбіе въ успѣхѣ этого предпріятія? Но вы, молодые люди, не хотите понять этого, не хотите содѣйствовать мнѣ. Вы, на которыхъ я полагаюсь, которыхъ люблю какъ родныхъ дѣтей, вы не платите мнѣ тѣмъ же. Пока я тружусь, вы сидите сложа руки; я изъ кожи вонъ лѣзу, а вы только смотрите. Скажете ужь лучше прямо: вы не довѣряете мнѣ! О Боже, это ли награда за всѣ мои попеченія о васъ, за всю мою любовь!

Мистръ Броу былъ въ такомъ сильномъ волненіи, что при этихъ словахъ слезы потекли изъ глазъ его. Признаюсь, я тутъ увидѣлъ въ настоящемъ свѣтѣ всю преступность моей небрежности и моего нерадѣнія.

— Сэръ, сказалъ я, это мнѣ весьма, весьма прискорбно, и не почему другому, а изъ одной только деликатности не говорилъ тетушкѣ о вестдидльсекскомъ обществѣ.

— Изъ деликатности, любезный другъ? какая тутъ деликатность, когда идетъ дѣло о выгодахъ, о богатствѣ родной тетки! Скажите изъ нерадѣнія ко мнѣ, изъ неблагодарности, изъ безразсудства, — но не говорите о деликатности; — нѣтъ, тутъ не можетъ быть и рѣчи о деликатности. Будь всегда честенъ, любезный другъ, и каждую вещь называй настоящимъ именемъ.

— Я былъ безразсуденъ и неблагодаренъ, мистръ Броу, сказалъ я; это теперь вижу, и сегодня же буду писать тётушкѣ.

— Нѣтъ, лучше не пишите, сказалъ мистръ Броу съ горькою усмѣшкою. Фонды стоятъ на девяносто, и мистрисъ Гоггарти можетъ получить съ своихъ денегъ по три процента.

— Буду писать къ ней, сэръ; честное слово, буду писать.

— Ну, когда заручились честью, такъ по моему мнѣнію, надо писать; никогда не нарушайте даннаго слова, Титмаршъ, хотя бы въ дѣлѣ самомъ пустомъ. Когда напишете письмо, пришлите его ко мнѣ, и его отправлю на свой счетъ… Честное слово, отправлю его, прибавилъ мистръ Броу, улыбаясь и протянувъ мнѣ руку.

Я взялъ ее, и онъ съ жаромъ сжалъ мою руку; потомъ, не отпуская руки, сказалъ мнѣ. — Впрочемъ, вы можете, пожалуй, сѣсть къ моему столу, и здѣсь написать письмо; бумаги довольно, — перья.

И вотъ я сѣлъ, тщательно очинилъ перо, я принялся за письмо; надписалъ самымъ отличнѣйшимъ почеркомъ: «Вольное вестдидльсекское общество страхованія отъ огня и пожизненнаго страхованія. Іюнь 1822 года». Потомъ: «Милая тетушка» тутъ остановился, и задумался, что мнѣ писать далѣе. Я всегда былъ ужасно тяжелъ на писаніе писемъ. Число и «почтеннѣйшій» или «любезнѣйшій» такой-то мигомъ написано, а вотъ дальше — и станешь. Я закусилъ перо, растянулся на спинку креселъ, и сталъ придумывать, что мнѣ писать, и какъ мнѣ писать дальше.

— Ба! сказалъ мистръ Броу, да ты, пріятель, намѣренъ, кажется, просидѣть цѣлый день надъ письмомъ? Слушай, я тебѣ сейчасъ продиктую.

И онъ началъ:

"Милая тетушка,

"По возвращеніи моемъ изъ Сомерсетшайра, я имѣлъ счастіе такъ угодить управляющему директору вашего общества и совѣту директоровъ, что они оказали мнѣ необыкновенную милость, назначили меня третьимъ конторщикомъ.

— Сэръ! сказалъ я.

— Пишите, что я диктую. Мистръ Роундгендъ оставляетъ должность главнаго конторщика, онъ уже объяснился объ этотъ вчера съ совѣтомъ. Онъ получитъ званіе секретаря и актуаріуса общества; мистръ Гайморъ займетъ его должность, мистръ Абеднего слѣдующую, а васъ я назначаю третьимъ конторщикомъ. Пишите.

"Третьимъ конторщикомъ, съ жалованьемъ по сту пятидесяти фунтовъ въ годъ. Я знаю напередъ, что это извѣстіе очень обрадуетъ мою добрую матушку и васъ, которая съ дѣтства моего были мнѣ всегда второю матерью.

"Я помню, что когда я былъ въ отпуску, вы спрашивали у меня совѣта на счетъ того, куда бы выгоднѣе и вѣрнѣе отдать деньги, которыя теперь лежатъ безъ всякой пользы у вашего банкира. Съ-тѣхъ-поръ я не упускалъ ни одного случая получать о томъ самыя точныя свѣдѣнія; и находясь здѣсь въ самомъ средоточіи торговыхъ дѣлъ, я могу сказать безъ хвастовства, что не смотря на свою молодость, я могу дать въ этомъ дѣлѣ совѣтъ не хуже многихъ болѣе пожилыхъ и опытныхъ людей.

"Я много разъ думалъ указать вамъ на наше общество, но чувство деликатности удерживало меня. Я не хотѣлъ, чтобы кто-нибудь могъ подумать, что я дѣйствую въ этомъ случаѣ изъ какой-нибудь личной выгоды.

"Между-тѣмъ я твердо убѣжденъ, что вестдидльсекское общество есть самое надежное и безопасное мѣсто для отдачи вашего капитала, и притомъ дастъ самые высокіе проценты, какіе вы можете гдѣ либо получить.

"Положеніе общества, какъ мнѣ извѣстно изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ (подчеркните), слѣдующее:

"Основный, обезпеченный капиталъ составляетъ пять милліоновъ фунтовъ стерлинговъ.

"Имена директоровъ вамъ извѣстны. Достаточно будетъ сказать вамъ только, что управляющій директоръ — Джонъ Броу, владѣлецъ фирмы «Броу и Гофъ», членъ Парламента и человѣкъ извѣстный въ Лондонѣ не менѣе самого Ротшильда. Частное имущество его, я знаю навѣрное, доходитъ до полумилліона, а послѣдніе дивиденды, выплаченные акціонерамъ вольнаго вестдидльсекскаго страховаго общества, составляли шесть съ одною осбмою процентовъ въ годъ.

(Я знаю, что это былъ объявленный нами дивидендъ).

"Хотя акціи продаются теперь на биржѣ съ значительною наддачею, однако же первымъ четыремъ конторщикамъ предоставлено располагать извѣстнымъ числомъ ихъ, до пяти тысячъ фунтовъ каждому, по первоначальной цѣнѣ; и если вы пожелаете, милая тётушка, взять ихъ на двѣ тысячи фунтовъ, я надѣюсь, что вы дозволите мнѣ предложить къ вашимъ услугамъ частицу моихъ новыхъ правъ.

«Отвѣчайте мнѣ немедленно, милая тётушка, потому-что мнѣ уже предлагали продать всѣ мои акціи по биржевой цѣнѣ».

— Но у меня ихъ нѣтъ, сэръ, сказалъ я.

— Будутъ, сэръ. Я возьму акціи, но мнѣ нужно ваше посредство. Мнѣ нужно присоединить къ обществу столько лицъ честныхъ и съ вѣсомъ, сколько я лишь успѣю. Вы нужны мнѣ, потому-что я полюбилъ васъ; я не скрою даже отъ васъ, что имѣю свои собственные виды, я вѣдь человѣкъ честный и говор. откровенно, что думаю, зачѣмъ же стану я скрывать, на что вы нужны мнѣ? Видите ли, по положенію компаніи я не могу имѣтъ болѣе опредѣленнаго числа голосовъ; но если тётушка ваша возьметъ акціи, я надѣюсь, — вы видите, я говорю прямо, не скрываясь, — я надѣюсь, что она будетъ подавать голосъ въ моемъ смыслѣ. Теперь понимаете ли меня? Цѣль моя, взять въ мои руки всю компанію; а если это мнѣ удастся, я сдѣлаю изъ нея величайшее торговое предпріятіе, когда-либо задуманное лондонскимъ купечествомъ.

Я подписалъ письмо и отдалъ его мистру Броу для отсылки.

На слѣдующій день я занялъ свое новое мѣсто у конторки третьяго конторщика, къ которой меня привелъ самъ мистръ Броу, произнеся при этомъ случаѣ увѣщательную рѣчь къ моимъ товарищамъ, изъ которыхъ многіе были всѣмъ этимъ очень недовольны, и начали ворчать про свое старшинство на службѣ. Сказать однакоже правду, въ отношеніи лѣтъ службы между нами не было большихъ различій. Компанія существовала еще только четвертый годъ, и самый старшій изъ конторщиковъ не имѣлъ передо мною и шести мѣсяцевъ старшинства.

— Всѣмъ намъ на голову сядетъ, говорилъ завистливый Маквортеръ; у васъ вѣрно завелись деньги, или у кого-нибудь изъ вашихъ родныхъ? Ужъ не хочетъ ли кто изъ нихъ отдать свои деньги къ намъ?

Я не заблагоразсудилъ отвѣчать ему, но взялъ изъ его табакерки щепотку табаку; я всегда былъ съ нимъ привѣтливъ; сказать правду, и онъ былъ всегда со мною чрезвычайно вѣжливъ. Что касается до Густи, онъ съ этого дня сталъ считать меня какимъ-то высшимъ существомъ. Должно отдать справедливость въ этомъ случаѣ и прочимъ товарищамъ; всѣ они ни сколько на меня не дулись, обходились со мною съ прежнею привѣтливостью и говорили, что если бъ имъ дали выбрать самимъ, кого бы посадить имъ за голову, они выбрали бы меня, потому-что я никогда никому не дѣлалъ зла и всегда готовъ былъ служить имъ чѣмъ только могъ.

— Знаю, сказалъ мнѣ Абеднего, какимъ-образомъ вы получили это мѣсто. Это я вамъ его доставилъ. Я сказалъ мистру Броу, что вы довольно, близкій родственникъ Престону, лорду казначейства, что онъ посылаетъ вамъ въ подарокъ дичину и фрукты, и прочая, и прочая. Теперь вы можете быть увѣрены, что онъ ждетъ отъ васъ хорошей услуги съ той стороны.

Я думаю, мысль Абеднего была не совсѣмъ безъ основанія, потому что директоръ нашъ часто говорилъ мнѣ о моихъ родственникахъ, и твердилъ, что я долженъ стараться подвинуть интересы нашего учрежденія въ западномъ концѣ города, убѣдить какъ можно болѣе знатныхъ лицъ брать наши акціи или страховаться у насъ, и такъ далѣе. Напрасно я увѣрялъ его, что мистръ Престонъ мнѣ вовсе не родня и что я не имѣю на него ни какого вліянія. — Ба! отвѣчалъ Броу, не говорите этого. Развѣ станутъ вамъ такъ, безъ всякой причины, присылать въ подарокъ дичину? Я увѣренъ, что онъ считалъ меня преосторожнымъ, прехитрымъ уже потому-что не хвасталъ своею знатною роднею, даже будто скрывалъ отъ всѣхъ свою связь съ нею. Конечно онъ могъ бы узнать всю истину черезъ Густю, который жилъ со мной за одной квартирѣ; но Густя готовъ былъ побожиться, что я на самой короткой ногѣ со всею знатью, и хвасталъ мною вдесятеро болѣе меня самого.

Товарищи иначе не называли меня, какъ западнымъ.

И все это, думалъ я, оттого, что тётушка Гоггарти подарила мнѣ бриліянтовую булавку! какъ хорошо, что она не дала мнѣ денегъ, какъ я ожидалъ! Не дай она мнѣ булавки, или даже отнеси я ее только къ другому, а не къ мистру Полоніусу, леди Дромъ не замѣтила бы меня, а не замѣть меня леди Дромъ, мистръ Броу не обратилъ бы на меня вниманія, и мнѣ и во снѣ не видать бы мѣста третьяго конторщика вестдидльсекскаго общества!

Сердце мое забилось отъ всего этого, и я въ тотъ, же вечеръ написалъ моей милой Мери Смитъ о новомъ своемъ назначеніи, предупредилъ ее, что нѣкоторое событіе, котораго одинъ насъ насъ ждалъ съ величайшимъ нетерпѣніемъ, можетъ сбыться ранѣе чѣмъ мы предполагали. И почему жъ бы нѣтъ? Мисъ Смитъ имѣла своихъ собственныхъ семьдесятъ фунтовъ въ годъ, я же получалъ полтораста; а мы дали другъ другу слово обвѣнчаться какъ скоро у насъ будетъ вдвоемъ триста фунтовъ въ годъ. Ахъ, думалъ я, если бъ мнѣ только можно было съѣздить теперь въ Сомерсетшайръ! я могъ бы смѣло итти къ дому старика Смита, — это былъ дѣдъ Мери, отставной флота лейтенантъ, имѣвшій половинный окладъ пенсіона, — прямо вошелъ бы въ гостиную и тамъ бесѣдовалъ бы съ моею возлюбленною Мери.

Черезъ нѣсколько дней я получилъ отъ тётушки очень любезный отвѣтъ на мое письмо. Она писала, что не рѣшилась еще какимъ-образомъ ей пустить въ оборотъ свои три тысячи фунтовъ, но обѣщала подумать о моемъ предложеніи, и просила повременить нѣсколько продажею моихъ акцій, пока она не дастъ мнѣ рѣшительнаго отвѣта.

Какъ же, думаете вы, поступилъ въ этихъ обстоятельствахъ мистръ Броу? Я узналъ это уже гораздо позднѣе, въ 1830 году когда ни о немъ, ни о вестдидльсексмомъ обществѣ уже и въ поминѣ не было.

— Кто занимается стряпничествомъ въ Слопертомѣ? спросила онъ меня небрежно, будто такъ, мимоходомъ.

— Мистръ Рокъ изъ торіевъ, сказалъ я, и мистръ Годжъ и Смитерсъ изъ виговъ.

Я хорошо зналъ этихъ господъ, и даже, до прибытія Мери Смитъ въ наши стороны, имѣлъ нѣкоторую слабость къ мисъ Годжъ и ея крутымъ золотымъ кудрямъ, но пріѣхала Мери, и совершенно вытѣснила ее изъ моего сердца.

— А вы къ какой партіи принадлежите?

— Мы, сэръ, — къ вигамъ.

Мнѣ отчасти совѣстно было сказать это, потому-что я зналъ, что мистръ Броу былъ отчаянный тори; но Годжъ и Смитерсъ очень почтенные люди и съ большимъ вѣсомъ въ своемъ сословіи. Я дажѣ привезъ отъ нихъ пакетъ Гиксону, Диксону, Паксону и Джексону, нашимъ стряпчимъ и ихъ лондонскимъ корреспондентамъ.

Мистръ Броу оказалъ только: — Неужели! — и не говорилъ болѣе ни слава объ этомъ предметѣ, а сталъ расхваливать мою бриліантовую булавку.

— Титмаршъ, любезный другъ, сказалъ онъ, у меня въ Фульгэмѣ есть молодая дѣвица, на которую, увѣряю васъ, стоитъ взглянуть, и которая такъ много наслышалась объ васъ отъ своего отца, — вѣдь, я люблю васъ, и не скрываю этого, — что она съ нетерпѣніенъ желаетъ васъ видѣть. Какъ вы думаете, чтобы вамъ пріѣхать недѣльку погостить у насъ? Работу вашу между-тѣмъ справитъ за васъ Абеднего.

— О, сэръ, вы слишкомъ милостивы, сказалъ я.

— И такъ, по рукамъ; ты пріѣдешь къ намъ погостить; у меня есть на погребѣ свѣтлое винцо, которое тебѣ понравится. Но послушайте, другъ мой, вы не совсѣмъ прилично одѣты, не мѣшало бы вамъ принарядиться…. понимаете?

— У меня дома синій фракъ съ свѣтлыми пуговицами, сэръ!

— Ужъ не тотъ ли, что былъ на васъ на балу у мистрисъ Броу, съ тальей на лопаткахъ? — Талья моего фрака дѣйствительно была коротковата, потому-что онъ былъ шитъ въ деревнѣ и притомъ за два года. — Нѣтъ, онъ не годится. Вамъ надо обзавестись новымъ платьемъ, сэръ, — двумя парами платья.

— Сэръ, сказалъ я, я долженъ сказать вамъ правду; у меня и такъ уже остается немного денегъ за эту треть, и я не скоро буду въ состояніи шить себѣ новое платье.

— Ба! объ этомъ не беспокойтесь. Вотъ вамъ десять фунтовъ. Или нѣтъ, лучше будетъ такъ. Ступайте къ моему портному. Я васъ завезу къ нему и, пожалуйста, не заботьтесь о длинѣ счета.

И онъ въ самомъ-дѣлѣ завезъ меня въ своей каретѣ, запряженной четверней лихихъ лошадей, къ геру фонъ Штильцу, въ Клифордской улицѣ, который снялъ съ меня мѣрку и прислалъ мнѣ на квартиру двѣ пары платья, какихъ я еще отъ роду не видалъ; фракъ и сюртукъ самаго тонкаго сукна; два жилета, одинъ бархатный, другой шелковый, и три пары панталонъ; все сшитое по послѣдней модѣ. Броу велѣлъ мнѣ купить сапоги, башмаки и шелковые чулки для вечеровъ. Такимъ-образомъ, когда я собрался ѣхать въ Фульгемъ, я смотрѣлъ не хуже любаго лордскаго сынка, и Густя божился, что мнѣ только и водиться съ важными людьми.

Въ то же время письмо слѣдующаго содержанія было отправлено въ Слопертонъ, господамъ Годжу и Смитерсу:

"Лондонъ. Іюль, 1822 года. "Милостивые государи,

(Тутъ слѣдовали извѣстія, относившіяся къ частнымъ дѣламъ, именно, къ тяжбамъ Диксона съ Гагерстони, Снодграса съ Рубиджемъ я другихъ, и которыхъ я поэтому не имѣю права открывать, а перехожу прямо къ концу письма.)

"Равно препровождаемъ вамъ при семъ еще нѣсколько программъ вольнаго вестдидльскаго общества страхованія отъ огня и пожизненнаго страхованія, при которомъ мы имѣемъ честь состоять стряпчими въ Лондонѣ. Мы писали вамъ въ прошломъ году, предлагая принять на себя слопертонское и сомерсетское агентства онаго общества, и до этого часу ждемъ отъ васъ извѣщенія о числѣ проданныхъ вами акцій и принятыхъ застрахованій.

"Капиталъ общества, какъ вамъ извѣстно, составляетъ пять милліоновъ (5,000,000) фунтовъ стерлинговъ, и блестящее положеніе онаго позволяетъ ему возвысить коммиссію своимъ агентамъ изъ адвокатскаго сословія. Мы съ удовольствіемъ предоставимъ вамъ по шести процентовъ съ каждой акціи цѣною до тысячи фунтовъ стерлинговъ, и по шести съ половиною процентонъ съ акціи выше тысячи фунтовъ, каковые вамъ будутъ выплачены немедленно по взятіи вами акцій.

Имѣю честь быть за себя и товарищей,

Милостивые государи,

Вашимъ покорнѣйшимъ слугою

Самуилъ Драксонъ".

Это письмо, какъ я уже говорилъ, попало мнѣ въ руки много лѣтъ спустя. Я ничего не зналъ о немъ въ 1822 году, въ то время какъ я наряжался въ новое, фонъ штильцевское платье, чтобы ѣхать погостить недѣлю въ Фульгемѣ, на дачѣ мистра Джона Броу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Еслибъ я владѣлъ перомъ Джорджа Робинса, я достойно описалъ то вамъ Воронье-гнѣздо. — такъ называлось мѣстопребываніе мистра Броу въ Фульгемѣ; — за неимѣніемъ его, достаточно будетъ сказать имъ, что это прелестная дача, съ прекрасными лугами и просѣками, ходящими къ рѣкѣ, богатыми фруктовыми садами и оранжереями, съ конюшнями и всякими пристройками, огородами; словомъ, настоящая подгородная усадьба перваго разряду, rus in urbe, какъ говорилъ главный аукціонистъ, продавая ее, нѣсколько лѣтъ спустя, съ молотка.

Я пріѣхалъ въ субботу за полчаса до обѣда; щеголь лакей безъ ливреи проводилъ меня въ назначенную мнѣ комнату; другой лакей, въ ливреѣ шоколаднаго цвѣта съ золотыми галунами и гербомъ фамиліи Броу на пуговицахъ подалъ мнѣ на серебряномъ подносъ серебряный же бритвенный приборъ. Въ шесть часовъ былъ большой обѣдъ, на который я имѣлъ честь явиться въ фонъ-штильцевскомъ фракѣ и въ новыхъ шелковыхъ чулкахъ и башмакахъ съ бантами.

Когда я вошелъ, Броу взялъ меня за руку и представилъ своей женѣ, толстой, бѣлокурой женщинѣ, въ свѣтло-голубомъ атласномъ платьѣ; потомъ дочери, длинной, сухой дѣвицѣ, съ виду лѣтъ осемнадцати, съ черными глазами, бровями въ полпальца толщины и съ презлою физіономіею.

— Белинда, душа моя, сказалъ мистръ Броу, этотъ молодой человѣкъ одинъ изъ моихъ конторщиковъ и былъ на наінемъ балу.

— А! сказала мисъ Белинда, вздернувъ носъ и закинувъ голову назадъ.

— Но не простой конторщикъ, мисъ Белинда; поэтому прошу тебя бросить съ нимъ свою аристократическую спѣсь. Онъ племянникъ графини Дромъ, и я убѣжденъ, что онъ скоро займетъ высокое мѣсто въ нашемъ учрежденіи и въ лондонскомъ купечествѣ.

При имени графини Дромъ, — я разъ двадцать уже разувѣрялъ мистра Броу въ нашемъ родствѣ, но все напрасно, — при имени графини Дромъ мисъ Белинда сдѣлала мнѣ почтительный реверансъ, устремила на меня пристальный взоръ и сказала, что она постарается сдѣлать Воронье-гнѣздо пріятнымъ мѣстопребываніямъ всѣмъ друзьямъ ея папаши. — У насъ сегодня почти не будетъ du monde, продолжала мисъ Броу; мы сегодня en petit comité; но я надѣюсь, что прежде, чѣмъ вы оставите насъ, вы увидите здѣсь une société, о которомъ сохраните un souvenir agréable.

Изъ этого испещренія фразъ французскими словами я тотчасъ удостовѣрился, что мисъ Броу была дѣвушка съ самымъ моднымъ воспитаніемъ.

— Неправда ли, прекрасная дѣвушка? шепнулъ мнѣ мистръ Броу, который очевидно гордился мисъ Белиндою, какъ только можетъ отецъ гордиться дочерью. — Что-жъ ты молчишь, бука? вѣдь прекрасная дѣвушка? Конечно ты у себя въ Сомерсетшайрѣ никогда не видывали подобнаго воспитанія?

— Не видалъ, сэръ, честное слово отвѣчалъ я лукаво; потому-что я все это время думалъ про себя, что нѣкоторая милая особа въ тысячу разъ лучше, проще и благороднѣе.

— Чѣмъ же занималась весь нынѣшній день моя милая дочка? спросилъ папаша

— О, папаша, j’ai pince немножко на арфѣ, а капитанъ Фицджигъ игралъ на флейтъ. Не правда ли, капитанъ?

Капиталъ Фрэнсисъ Фицджигъ отвѣчалъ — Точно такъ, Кроу; ваша прекрасная дочь изволила pincer на арфѣ, toucher на фортепіано, gratter на гитарѣ и écorcher дна три романса и потомъ мы сдѣлали une promenade à l’eau.

— Какъ, капитанъ, вскричала мистрисъ Кроу, ходили по водѣ?

— Полноте, мамаша, вѣдь вы не говорите по-французски, сказала съ Белинда съ улыбкою.

— Это большой недостатокъ, сударыня, сказалъ Фицджигъ съ важностью; я совѣтую вамъ и вашему супругу, такъ-какъ вы выѣзжаете въ grand-monde, взять нѣсколько уроковъ французскаго языка; ни по-крайней-мѣръ затвердить дюжину другую французскихъ фразъ, и мѣстами пересыпать ими свою рѣчь. Я полагаю, сэръ, что вы всегда говорите по-французски въ своей конторѣ, или какъ бишь называется мѣсто вашего служенія?

И мистръ Фицджигъ всадилъ въ глазъ стеклышко и сталъ разсматривать меня съ ногъ до головы

— Нѣтъ, сэръ, мы говоримъ по-англійски, отвѣчалъ я, потому-что знаемъ свой родной языкъ лучше французскаго

— Не всякому были даны ваши средства, мисъ Броу, продолжалъ капитанъ. Не всякому удалось вояжировать comme nous autres! Mais que voulez-vous, сэръ? вамъ надо корпѣть надъ входящими и исходящими книгами, балансами и разсчетами; мисъ Белинда, какъ называется вся эта дрянь по-французски?

— Какъ можно это спрашивать! Je n’en sais rien, разумѣется.

— Надо выучиться, мисъ Броу, сказалъ папаша дочь англійскаго купца не должна стыдиться того, что даетъ хлѣбъ ея отцу. Я не стыжусь своего званія, я горжусь имъ. Кто знаетъ Джона Броу, знаетъ и то, что за десять лѣтъ онъ былъ бѣднымъ конторщикомъ, какъ пріятель мой Титмаршъ, а теперь у него полмилліона денегъ. Есть ли въ палатѣ человѣкъ, котораго слушали бы съ большимъ вниманіемъ, чѣмъ Джона Броу? Есть ли вельможа въ государствѣ, который могъ бы задать лучшій обѣдъ, чѣмъ Джонъ Броу? или дать лучшее приданое дочери? Да, сэръ, ничтожный человѣкъ, который говоритъ съ вами, когда захочетъ, можетъ купить иное владѣтельное герцогство! Но во мнѣ нѣтъ гордости, — нѣтъ, нисколько. Вотъ дочь моя, — посмотрите, — когда я умру, она будетъ наслѣдницею моего богатства, а я развѣ горжусь? Нѣтъ, нисколько; я всегда говорю: кто ей полюбится, тотъ и будетъ ея мужемъ. Будь это вы, мистръ Фицджигъ, сынъ великобританскаго лорда; или вы, Вильямъ Тиддъ. Какое мнѣ дѣло?

— О! вздохнулъ молодой человѣкъ, называвшійся Вильямомъ Тиддомъ, молодой человѣкъ чрезвычайно блѣдный, съ черною лентою на шеѣ вмѣсто галстуха и съ откинутыми воротничками, какъ на портретахъ Байрона. Онъ стоялъ облокотившись на каминъ, и большіе зеленые глаза его ни на минуту не сходили съ мисъ Броу.

— О, Джонъ, милый Джонъ, вскричала мистрисъ Броу, схвативъ руку мужа и цѣлуя ее: ты не человѣкъ, а ангелъ!

— Изабелла, не льсти! я человѣкъ, — простой, честный лондонскій гражданинъ, безъ всякой гордости. Однимъ только горжусь я, — тобою и моею дочерью! — Такъ-то мы живемъ въ своемъ семействѣ, любезный Титмаршъ; житье наше смиренно и скромно, но счастливо, какъ слѣдуетъ въ благочестивомъ семействѣ. Изабелла, оставь мою руку.

Изобелла безропотпо опустила руку мужа, и только тяжелый вздохъ поднялъ ея полную грудь. Я полюбилъ эту простую, добрую женщину, и возъимѣлъ еще большее почтеніе къ мистру Броу. Не можетъ быть дурнымъ человѣкомъ тотъ, кого такъ любитъ жена.

Вскорѣ за тѣмъ доложили, что обѣдъ на столѣ, и я имѣлъ честь вести мисъ Броу, которая, какъ мнѣ показалось, грозно оглянулась назадъ на капитана Фицджига, осмѣлившагося предложить руку ея матери. Капитанъ сидѣлъ за столомъ по правую руку мистрисъ Броу, а мисъ Белинда поспѣшила усѣсться подлѣ него, предоставивъ мнѣ съ Тиддомъ садиться по другую сторону стола.

За обѣдомъ были, какъ водится, въ числѣ другихъ блюдъ, какая-то огромная морская рыба, черепашій супъ и вареный каплунъ. Отчего это никакой большой обѣдъ не можетъ обойтись безъ вѣчнаго варенаго каплуна? Супъ былъ не то, что у Роундгенда, а настоящій черепашій, который я отвѣдывалъ въ первый разъ въ жизни. Я замѣтилъ, что мистрисъ Броу, которая очень усердно угощала меня, положила самые жирные куски изъ супу на тарелку мужа, и что она зарыла насколько кусочковъ грудинки каплуна подъ прочіе куски, чтобы они дошли до него.

— Я человѣкъ простой, говорилъ мистръ Броу, и предпочитаю простой обѣдъ. Терпѣть не могу всѣхъ вашихъ затѣйливыхъ кушаній, хотя держу француза повара для тѣхъ, кто не раздѣляетъ мнѣнія. Я не эгоистъ и не имѣю предразсудковъ; для мисъ Белинды подаются у меня бешамели и другія вычуры, до которыхъ она охотница. Капитанъ, отвѣдайте этого волливонга.

За обѣдомъ выпито несмѣтное количество шампанскаго и старой мадеры; для охотниковъ стояли на столѣ огромныя серебряныя кружка портеру. Мистръ Броу ставилъ себѣ въ честь ничего не употреблять кромѣ пива; а когда дамы встали изъ-за стола, онъ сказалъ. — Господа, Тиггинсъ будетъ смотрѣть за тѣмъ, чтобы вино не переводилось со стола; здѣсь не считаютъ стакановъ. — И за тѣмъ онъ растянулся въ своихъ креслахъ и заснулъ.

— Это его всегдашній обычай, шепнулъ мнѣ мистръ Тиддъ.

— Подай мнѣ бутылочку съ желтою печатью, Тиггинсъ, сказалъ капитанъ; вчерашнее свѣтло-красное вино немножко вяжетъ и ужасно не нравится мнѣ.

Надо признаться, что вино за желтою печатью было совсѣмъ не то, что розоліо, которымъ подчивала меня тетушка Гоггарти.

Я скоро узналъ, что такое былъ мистръ Тиддъ, и чего онъ добивался.

— Чудо дѣвушка, не правда-ли? сказалъ онъ мнѣ.

— Кто? спросилъ я.

— Какъ кто? разумѣется, мисъ Белнида, вскричалъ Тиддъ. Какой смертный видалъ такіе чудные глазки, такой станъ сильфиды?

— Не мѣшало бы ей быть немножко пополнѣе, мистръ Тиддъ, сказалъ капитанъ, и имѣть брови потоньше. Эти огромныя брови придаютъ дѣвушкѣ злую, сварливую физіономію. Qu’eu dites-vous, мистръ Титмаршъ, какъ сказала бы мисъ Броу?

— Я скажу, что это превосходное вино, сэръ, отвѣчалъ я.

— О, вы, я вижу, малый очень умный! сказалъ капитанъ. Volto sciolto, не такъ-ли? и соннаго хозяина уважаете?

— Я почитаю мистра Броу, сэръ, какъ перваго лондонскаго купца и моего начальника

— И я тоже, подхватилъ Тиддъ, и черезъ двѣ недѣли, когда достигну совершеннолѣтія, докажу ему свою довѣренность на дѣлѣ.

— Чѣмъ? спросилъ я.

— Надо вамъ сказать, сэръ, что черезъ двѣ недѣли, четырнадцатаго іюля, я получу — шь! — очень хорошее состояніе, которое покойный отецъ мой скопилъ въ торговлѣ.

— Скажи безъ обиняковъ, Тиддъ, портнымъ мастерствомъ.

— Онъ былъ портнымъ, сэръ, что жъ изъ этого? Я воспитывался въ университетѣ и имѣлъ душу возвышенную.

— Полно, не горячись, Тиддъ, сказалъ капитанъ, выпивая десятый стаканъ.

— И такъ, мистръ Титмаршъ, я получу значительное состояніе по наступленіи мнѣ совершеннолѣтія. Мистръ Броу объяснилъ мнѣ, — что я могу получать съ своихъ двадцати тысячъ фунтовъ по тысячѣ двѣсти фунтовъ въ годъ, и я обѣщалъ употребить ихъ на пріобрѣтеніе акцій.

— Вестдидльсекскаго общества, сэръ? спросилъ я.

— Нѣтъ, другой компаніи, которой директоръ онъ же, и которая также надежна и также выгодна. Мистръ Броу старинный другъ нашего семейства, сэръ, и очень любитъ меня; онъ говоритъ, что съ моими способностями мнѣ непремѣнно должно поступить въ парламентъ; а тамъ, — устроивъ свою судьбу съ этой стороны, можно будетъ подумать и о женитьбѣ.

— Охъ ты, честолюбецъ! вскричалъ капитанъ. Когда, бывало, я отдувалъ тебѣ бока въ школѣ, и въ голову не приходило мнѣ, что я колотилъ будущую знаменитость.

— Продолжайте, продолжайте, господа, сказалъ мистръ Броу просыпаясь. — Я только однимъ глазомъ сплю, и все слышу. Да, Тиддъ, вы будете въ палатѣ, или не будь я Джонъ Броу! Получишь съ своихъ денегъ шесть процентовъ въ годъ, или назови меня обманщикомъ. — Что жъ до моей дочери, обратись къ ней самой, а не ко мнѣ. Одного требую я отъ своего будущаго зятя, чтобы онъ былъ честный, благородный человѣкъ, какъ вы всѣ, господа.

Тиддъ при этихъ словахъ сдѣлалъ таинственную ужимку, и когда хозяинъ нашъ опять опустился въ кресла и уснулъ, онъ взглянулъ на капитана, и, приложивъ палецъ къ бровямъ, покачалъ головою.

— Ба! сказалъ капитанъ, я говорю правду въ глаза, и если вамъ угодно, вы можете пересказать мое сужденіе мисъ Броу.

Тутъ разговоръ былъ прерванъ, и насъ позвали пить кофе. Потомъ капитанъ пѣлъ дуэты съ мисъ Броу; Тиддъ смотрѣлъ на нее и молчалъ; я смотрѣлъ картинки въ альманахахъ, а мистрисъ Броу сидѣла поодаль и вязала чулки для бѣдныхъ. Капитанъ явно смѣялся надъ мисъ Белиндою, надъ ея жеманными движеніями и рѣчами; но несмотря за его грубыя насмѣшки, она, казалось, питала къ нему самое безграничное уваженіе, и безропотно сносила его презрѣніе.

Въ полночь капитанъ Фицджигъ отправился въ свои казармы, а Тиддъ и я въ отведенныя намъ комнаты. На слѣдующее утро, воскресный день, въ осемь часовъ разбудилъ насъ большой колоколъ, а въ девять мы всѣ собрались въ столовой, гдѣ мистръ Броу прочелъ вслухъ утреннія молитвы, потомъ главу изъ священнаго писанія, и наконецъ импровизировалъ духовное увѣщаніе. При этомъ присутствовали всѣ члены семейства и всѣ домочадцы, кромѣ Француза повара, котораго я видѣлъ съ своего мѣста, какъ онъ прогулялся по фруктовому саду въ бѣломъ колпакѣ и съ сигарою въ зубахъ

Этотъ обрядъ мистръ Броу совершалъ каждое утро, и въ будни, ровно въ осемь часовъ. Тиддъ въ этотъ день съ нами не обѣдалъ: онъ никакъ не рѣшался отказаться отъ своей черной ленты и отъ откидныхъ воротниковъ à-la-Byron, и потому мистръ Броу отправилъ его въ театръ.

— Послушай, любезный другъ Титмаршъ, сказалъ онъ мнѣ: пожалуйста на сегодня сними свою бриліянтовую булавку; люди, которые соберутся у меня сегодня, не любягь такихъ побрякушекъ, и хотя я, съ своей стороны, не вижу ничего предосудительнаго въ этомъ невинномъ щегольствѣ, однако же я не желаю оскорблять тѣхъ, которые строже смотрятъ на вещи. Ты самъ увидишь, что и жена моя и мисъ Броу также покоряются моему желанію въ этомъ отношеніи.

И дѣйствительно, онѣ обѣ пришли къ столу въ черныхъ платьяхъ и съ платочками на шеѣ; между-тамъ, какъ обыкновенно платье мисъ Броу только-что не сваливалось съ плечъ.

Капитанъ очень часто пріѣзжалъ къ мистру Броу, и мисъ Белинда была каждый разъ въ восторгъ. Однажды я встрѣтилъ его, гуляя по берегу рѣчки, и мы довольно долго разговаривали.

— Мистръ Титмаршъ, сказалъ онъ, сколько я васъ видѣлъ до этого времени, вы кажетесь честнымъ и прямымъ молодымъ человѣкомъ; по этому я рѣшился обратиться къ вамъ за нѣкоторыми объясненіями, которыя вы можете датъ мнѣ. Во-первыхъ, скажите мы, сдѣлайте милость, — вы можете положиться на мою честь, что это останется между нами, — что такое ваше страховое общество? Вы водитесь съ купцами и близко, видите всѣ торговыя дѣла; скажите же, надежны ли дѣла вашей компаніи?

— Сэръ, сказалъ я, я вамъ говорю откровенно и по чести я считаю ихъ надежными. Правда, компанія существуетъ еще всего четыре года; но когда она учредилась, мистръ Броу былъ уже человѣкъ съ большимъ вѣсомъ въ торговомъ мірѣ, и имѣлъ огромныя связи. Каждый конторщикъ въ нашей конторѣ заплатилъ, такъ-сказать, за свое мѣсто тѣмъ, что или самъ взялъ акціи, или имѣетъ акціонеровъ между своими родными. Мнѣ открылся путь тамъ, что матушка употребила небольшую сумму денегъ, оставшуюся намъ послѣ отца, на покупку ренты для себя самой, и преміи для меня. Она призвала для совѣта всѣхъ родныхъ и нашихъ стряпчихъ, Годжа и Смитерса, людей очень хорошо извѣстныхъ въ нашей сторонѣ, и всѣ единогласно объявили, что она не могла сдѣлать ничего благоразумнѣе, какъ отдать эти деньги въ вестдидльсекское общество. Броу одинъ имѣетъ полмилліона фунтовъ стерлинговъ, а кредитъ его стоитъ милліоновъ. Скажу вамъ еще болѣе: на дняхъ я писалъ къ одной изъ своихъ тетушекъ, у которой есть не дурной капиталецъ наличными деньгами, и которая просила у меня совѣта; я писалъ къ ней и совѣтовалъ положить эти деньги въ наше общество. Какого еще лучшаго доказательства хотите вы отъ меня въ томъ, что я вполнѣ убѣжденъ въ надежности нашего учрежденія?

— Не уговаривалъ ли васъ къ тому Броу?

— Не то что уговаривалъ, а только откровенно высказалъ мнѣ свою мысль; онъ и всѣмъ намъ откровенно говоритъ свои предположенія. «Господа, говоритъ онъ, цѣль моя заключается въ томъ, чтобы по мѣрѣ возможности расширить кругъ дѣйствія нашего учрежденія. Я хочу подавть всѣ прочія учрежденія въ Лондонѣ. Наши условія несравненно умѣреннѣе условій прочихъ заведеній; но мы можемъ ихъ выдержать, а это откроетъ намъ необъятное поприще. Но для этого мы должны трудиться неусыпно. Каждый акціонеръ и каждый человѣкъ, состоящій на службѣ нашего общества, долженъ стараться доставлять намъ новыхъ вкладчиковъ, не заботясь о ничтожности взносимой суммы; дѣло въ томъ чтобы было какъ-можно-болѣе вкладчиковъ. Сообразно съ этимъ правиломъ, директоръ нашъ уговариваетъ всѣхъ своихъ знакомыхъ и даже слугъ брать акціи, или сдѣлаться вкладчиками нашего учрежденія; даже дворникъ его нашъ акціонеръ; такимъ-образомъ онъ старается захватить всѣхъ, съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло. Меня, напримѣръ, онъ поставилъ почти надъ всѣми моими товарищами, давъ мнѣ мѣсто, котораго я никакъ не могъ надѣяться; а гощу у него, и вы сами видите, какъ меня ласкаютъ; зачѣмъ? Затѣмъ, что у тетушки моей есть три тысячи фунтовъ, а мистру Броу хочется, чтобы она вложила эти деньги въ наше предпріятіе.

— Это что-то подозрительно, мистръ Тмтмаршъ.

— Отчего же, сэръ? онъ этого вовсе не скрываетъ. Когда вопросъ будетъ рѣшенъ, такъ ли, иначе ли, я увѣренъ, что мистръ Броу не будетъ болѣе обращать на меня ни малѣйшаго вниманія. Но теперь я ему нуженъ. Мѣсто очистилось какъ разъ къ тому времени, какъ я ему понадобился; вотъ онъ и далъ его мнѣ, а чрезъ меня онъ надѣется заманить моихъ родныхъ. Онъ самъ говорилъ мнѣ это, какъ мы ѣхали сюда.

— Титмаршъ, говорилъ онъ, вы человѣкъ положительный и разсудительный, и должны понимать, что я не далъ бы вамъ этого мѣста и то только, что вы честны, и что у васъ хорошій почеркъ. Еслибъ и этому времени въ распоряженіи моемъ была другая, меньшая награда, я далъ бы ее; но выбору не было, вы мнѣ нужны, и я далъ, что случилось подъ рукою.

— Вотъ что называется дѣйствовать прямо и откровенно; но скажите мнѣ, что за нужда мистру Броу такъ биться изъ пустыхъ трехъ тысяченокъ?

— Еслибъ дѣло шло о десяти тысячахъ, сэръ, мистръ Броу бился бы не болѣе и не менѣе. Видно, что вы не знаете лондонскаго купечества, не знаете, какъ бьются наши биржевые герои изъ того, чтобы расширить кругъ своего дѣйствія. Дайте мистру Броу послѣдняго батрака, онъ точно также станетъ увиваться около него ради успѣха своего начинанія. Взгляните на бѣднаго Тидда съ его двадцатью тысячами фунтовъ. Директоръ точно также завладѣлъ имъ; ему нужны всѣ капиталы, какіе онъ можетъ только прибрать къ рукамъ.

— Ну, а если онъ приберетъ ихъ къ рукамъ, да и дастъ тягу?

— Мистръ Броу, сэръ? Вы шутите, послѣ этого можно, пожалуй, сказать, что и англійскій банкъ въ одинъ прекрасный день дастъ тягу съ чужими капиталами. — Но вотъ другая жертва мистра Броу, его дворникъ Гетсъ.

Мы подошли и я заговорилъ съ старикомъ Гетсомъ.

— Мое почтеніе, дядя Гетсъ, сказалъ я, прямо приступая къ дѣлу; вѣдь вы также мой повелитель, тамъ въ конторѣ вестдидльсекскаго общества?

— Какъ же, сэръ, отвѣчалъ старикъ Гетсъ, оскаливъ зубы. Онъ былъ отставной служитель, и имѣлъ огромную семью на старости лѣтъ.

— Вы вѣрно получаете огромное жалованье, дядя Гетсъ, что успѣли скопить деньги и можете покупать акціи нашего общества?

Гетсъ сказалъ намъ, сколько онъ получалъ жалованья; потомъ мы спросили, исправно ли оно ему платилось, на что онъ божился, что у него такой добрый и милостивый господинъ, какого врядъ ли можно отъискать во всемъ мірѣ; что онъ взялъ двухъ дочерей его къ себѣ въ услуженіе, двухъ сыновей его помѣстилъ въ безденежную школу для бѣдныхъ, третьяго отдалъ на свой счетъ въ ученье, и разсказалъ вамъ еще множество другихъ благодѣяній, оказанныхъ ему сострадательнымъ господиномъ. Леди Броу одѣвала всѣхъ его дѣтей; мистръ Броу дарилъ имъ теплыя одѣяла и шубы на зиму, и кормилъ ихъ круглый годъ. Словомъ, по его мнѣнію, такого щедраго, сострадательнаго семейства не бывало съ сотворенія міра.

— Что-жъ, сэръ, сказалъ я капитану, убѣдились ли вы теперь? Мистръ Броу даетъ этимъ людямъ во сто разъ больше, чѣмъ получаетъ отъ нихъ барыша, а между-тѣмъ онъ все-таки принудилъ Гетса взятъ акціи нашего общества.

— Мистръ Титмаршъ, сказалъ капитанъ, вы хорошій человѣкъ, и признаюсь, что доводы ваши довольно убѣдительны. Теперь, скажите мнѣ еще, сдѣлайте милость, что вы знаете о мисъ Броу ея будущемъ состояніи?

— Броу отдастъ ей все, что имѣетъ, — по-крайнѣй-мѣрѣ отъ это самъ говоритъ.

Но вѣроятно капитанъ при этомъ отвѣтѣ подмѣтилъ какое-то особенное выраженіе въ моемъ лицѣ, потому-что онъ засмѣялся и сказалъ:

„ — Кажется, любезный мистръ Титмаршъ, вы находите, что и при всемъ этомъ дорого заплатитъ тотъ, кто возьметъ ее? Сказать правду, я почти готовъ согласиться съ вами.

— Зачѣмъ же, если осмѣлюсь спросить, капитанъ Фицджигъ, вы такъ увиваетесь около нея?

— Мистръ Титмаршъ, сказалъ капитанъ, у меня двадцать тысячъ фунтовъ долгу.“

И онъ немедленно отправился въ домъ мистра Броу и посватался на его дочери.

По моему разумѣнію, этотъ поступокъ со стороны капитана былъ не совсѣмъ честенъ и благороденъ, потому-что его представилъ въ домъ мистръ Тиддъ, его школьный товарищъ, а онъ тотчасъ отбилъ у мистра Тидда сердце богатой невѣсты. Броу ужасно взбѣсился и даже ругалъ дочь, — какъ мнѣ сказывалъ потомъ капитанъ, когда узналъ, что она приняла предложеніе мистра Фицджига; но наконецъ, увидѣвъ капитана, онъ довольствовался тѣмъ, что взялъ съ него честное слово хранить это дѣло въ тайнѣ на нѣсколько мѣсяцевъ Капитанъ Фицджигъ открылся только мнѣ и офицерамъ своего полка, какъ онъ мнѣ говорилъ; впрочемъ послѣднимъ онъ сказалъ это уже послѣ того, какъ Тиддъ, достигши совершеннолѣтія, отсчиталъ свои двадцать тысячъ фунтовъ въ руки нашего директора. Въ тотъ же день онъ отправился просить руки мисъ Броу, и, разумѣется, получилъ отказъ Между-тѣмъ, слухъ о помолвкѣ капитана сталъ расходиться втихомолку и вся его знатная родня, герцогъ Донкастеръ, графъ Синкбарсъ, графъ Крабсъ и прочіе стали поочередно являться засвидѣтельствовать свое почтеніе семейству Броу, Генри Рингвудъ взялъ, а графъ Крабсъ обѣщалъ взять на хорошую сумму акцій вестдидльсекскаго общества. Курсъ нашимъ акціямъ возвысился; казалось, вестдидльсекскому обществу суждено было сдѣлаться первымъ страховымъ обществомъ въ королевствѣ.

Вскорѣ послѣ моей поѣздки въ Фульгемъ, получилъ я письмо отъ моей любезной тётушки. Она писала мнѣ, что посовѣтовавшись съ слопертонскими стряпчими, Годжемъ и Смитерсомъ и получивъ ихъ одобреніе, рѣшилась послѣдовать моему совѣту. Она даже записала свой вкладъ на мое имя, и разсыпалась въ похвалахъ моей честности и расторопности, о которыхъ Броу писалъ ей въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ. Съ тѣмъ вмѣстѣ тётушка увѣдомляла меня, что по смерти ея, акціи эти будутъ принадлежать мнѣ. Вы можете себѣ представить какой вѣсъ это придало мнѣ въ компаніи. Въ качествѣ акціонера, я присутствовалъ на слѣдующемъ годичномъ собраніи, и съ удовольствіемъ слышалъ, какъ мистръ Броу, въ мастерской рѣчи, объявилъ дивиденду на этотъ годъ по шести процентовъ. Этотъ дивидендъ былъ тотчасъ же и выданъ черезъ рѣшетку.

— Ты, кажется, родился въ сорочкѣ, плутъ, сказалъ мнѣ мистръ Броу; знаешь ли, что побудило меня дать тебѣ твое теперешнее мѣсто?

— Тётушкины деньги, сэръ, отвѣчалъ я.

— Какъ бы не такъ! Очень нужны мнѣ эти глупыя три тысячи фунтовъ! Мнѣ сказали, что ты племянникъ леди Дромъ, а леди Дромъ бабушка леди Дженъ Престонъ; мистръ Престонъ же такой человѣкъ, что если захочетъ, можетъ сдѣлать намъ много добра. Я зналъ, что они присылали тебѣ и дичины, и всякихъ припасовъ. Когда же я увидѣлъ на моемъ балу, что леди Дженъ подала тебѣ руку, и какъ любезно она съ тобою разговаривала, я принялъ всѣ сказки Абеднего за сущую правду. Вотъ что доставило тебѣ мѣсто, а совсѣмъ не твои дрянныя три тысяченки фунтовъ. Но вотъ, недѣли черезъ двѣ послѣ того, какъ ты гостилъ у насъ въ Фульгемѣ, встрѣтился я съ Престономъ въ палатѣ, и хотѣлъ подбиться къ нему въ милость тѣмъ, что далъ у себя хорошее мѣсто его родственнику. — „Чортъ побери этого наглаго враля!“ вскричалъ Престонъ; „родственникъ мнѣ! Кажется, вы принимаете за правду бредни старой Дромъ? У нея, просто, такая страсть, что съ кѣмъ она ни сойдется, тотчасъ пойдетъ пересчитывать всю родню и выведетъ какъ дважды два, что новый знакомый ей также родня. То же было и съ этимъ Титмаршемъ!“ — А между-тѣмъ, сказалъ я, смѣясь, черезъ это щенокъ Титмаршъ получилъ славное мѣсто, и теперь уже нельзя помочь дѣлу». — И такъ ты видишь, продолжалъ нашъ директоръ, что ты обязанъ мѣстомъ вовсе не деньгамъ твоей почтенной тётушки, а…

— А тётушкиной бриліантовой булавкъ, подхватилъ я.

— Вотъ счастливецъ! сказалъ мистръ Броу, ударивъ меня по плечу, и отходя отъ меня

И я самъ считалъ себя удивительнымъ счастливцемъ въ самомъ дѣлѣ.

II.

Не знаю какъ это случилось, но въ теченіе слѣдующаго полугодія мистръ Роундгендъ, секретарь и актуаріусъ общества, бывши до-сихъ-поръ такимъ ревностнымъ приверженцемъ мистра Броу и вестдидльсекскаго общества, вдругъ поссорился съ ними, взялъ обратно свой вкладъ, продалъ предоставленные ему на пять тысячь фунтовъ акціи съ хорошимъ барышемъ, и отказался отъ мѣста, браня компанію и директора самымъ жестокимъ образомъ.

Мистръ Гайморъ занялъ мѣсто секретаря и актуаріуса, мистръ Абеднего сдѣлался главнымъ конторщикомъ, а я вторымъ, съ жалованьемъ по двѣсти фунтовъ въ годъ. На слѣдующемъ собраніи нашемъ. въ январѣ 1823 года, я вполнѣ убѣдился въ неосновательности брани мистра Роундгенда на вестдидльсекское общество, когда главный директоръ, въ одной изъ самыхъ блестящихъ рѣчей, какія мнѣ случалось когда-либо слышать, объявилъ, что полугодовой девидендъ составляетъ четыре процента, то-есть осемь процентовъ въ годъ, и я послалъ своей тетушкѣ сто двадцать фунтовъ стерлинговъ, проценты съ ея капитала за полгода.

Это такъ обрадовало мою почтенную тётушку, мистрисъ Гоггарти, что она тотчасъ прислала мнѣ назадъ десять фунтовъ, на карманныя деньги, и просила моего совѣта, не лучше ли ей продать Слопперговъ и Скваштейль, и положить всѣ свои деньги въ нашу компанію.

Я счелъ благоразумнѣйшимъ посовѣтоваться объ этомъ предметѣ съ самимъ мистромъ Броу. Мистръ Броу объявилъ, что уже нельзя пріобрѣсти акцій иначе, какъ съ значительною наддачею; но когда я представилъ ему, что имѣю на примѣтъ на пять тысячъ фунтовъ акцій, которыя можно купить al pari, то онъ отвѣчалъ, что когда такъ, то онъ и самъ охотно уступить изъ своихъ акцій на пятъ тысячъ фунтовъ al pari, тамъ болѣе, что у него много акцій вестдидльсекскаго общества, а прочія дѣла его нуждаются въ пособіи наличными деньгами. Въ заключеніе нашего разговора, который я обѣщалъ передать тетушкѣ, директоръ объявилъ мнѣ, что онъ рѣшился учредить мѣсто собственнаго секретаря при директорѣ, и что онъ прочилъ меня на эту должность, съ прибавкою къ моему жалованью пятидесяти фунтовъ.

И такъ, я имѣлъ теперь двѣсти пятьдесятъ фунтовъ въ годъ, а мисъ Смитъ семьдесять. Мы же дали другъ другу слово, какъ скоро у насъ наберется триста фунтовъ въ годъ….

Само собою разумѣется, что Густя, а черезъ него и вся контора, знали мои отношенія къ Мери Смитъ. Покойный отецъ ея былъ во флотѣ капитаномъ, и считался отличнымъ морякомъ; и хотя, какъ я уже сказывалъ, у Мери было всего приданого семьдесятъ фунтовъ въ годъ, а я, какъ всѣ говорили, при настоящемъ своемъ положеніи въ конторѣ и въ лондонскомъ купечествѣ, могъ имѣть виды на болѣе богатую невѣсту, однако же друзья мои рѣшили, что это очень хорошая партія, и я былъ доволенъ. Да и кто же не былъ бы доволенъ такимъ сокровищемъ, какъ моя Мери? Что касается до меня, увѣряю васъ, я не промѣнялъ бы ея, хоть и безъ гроша приданаго, на родную дочь самого лорда-мера.

Мистръ Броу, разумѣется, былъ предупрежденъ о предстоящей моей женитьбѣ. Впрочемъ, онъ зналъ рѣшительно все, что касалось до кого-либо изъ его конторщиковъ. Я думаю, Абеднего пересказывалъ ему каждый день, что каждый изъ насъ ѣлъ за обѣдомъ. Его свѣдѣнія о нашихъ дѣлахъ были истинно изумительны.

Онъ спросилъ меня, гдѣ былъ положенъ капиталъ Мери; я объяснилъ ему, что деньги ея были въ трехъ-процентномъ обезпеченномъ займѣ, — всего двѣ тысячи триста-тридцать-три фунта. шесть шиллинговъ, осемь пенсовъ.

— Любезный другъ, сказалъ онъ мнѣ, помнится, что будущая мистрисъ Титмаршъ можетъ имѣть съ своего капитала по-крайней-мѣрѣ семь процентовъ, и онъ будетъ такъ же надежно храниться, какъ въ англійскомъ банкѣ; развѣ учрежденіе, во главѣ котораго находится Джонъ Броу, не самое надежное изъ всѣхъ учрежденій Англіи?

Я самъ то же думалъ, и обѣщалъ поговорить объ этомъ передъ свадьбою съ опекунами Мери.

Лейтенанть Смитъ, дѣдъ Мери, сначала довольно косо смотрѣлъ на нашу взаимную любовь. Я долженъ даже признаться, что онъ одинъ разъ заставъ меня наединѣ съ Мери, — я, кажется, въ этотъ день поцѣловалъ даже кончики ея пальчиковъ, — схватилъ меня за воротъ, и вытолкалъ за дверь. Но теперешній Самуилъ Титмаршъ, съ двумя стами пятидесятью фунтами въ годъ жалованья, да сверхъ-того съ надеждою на наслѣдство послѣ тётки въ полтораста фунтовъ ежегоднаго дохода, правая рука Джона Броу, знаменитѣйшаго человѣка въ Лондонѣ, былъ совсѣмъ не то, что прежній Самойлушка. ничтожный конторщикъ и сынъ бѣдной пасторской вдовы. Старикъ написалъ мнѣ довольно милостивое письмо, поручилъ мнѣ купить ему у Романиса шесть паръ шерстяныхъ носковъ и четыре шерстяныя фуфайки, и даже принялъ ихъ отъ меня въ подарокъ, когда я пріѣхалъ къ нимъ, — въ блаженномъ іюнѣ мѣсяцѣ 1523 года, — за моею милою Мери.

Мистръ Броу очень заботился о помѣстьяхъ моей тётушки въ Слопертонѣ, и Сквэштейлѣ, которыхъ она еще не продала, хотя поговаривала о томъ; по мнѣнію же мистра Броу грѣшно и стыдно было допускать, чтобы особа, въ которой онъ принималъ такое искреннее участіе, — какъ и вообще во всѣхъ родственникахъ своего любезнаго молодаго друга, — чтобы такая особа получала съ своего капитала только три процента, между-тѣмъ, какъ въ другомъ мѣстѣ она могла получать осемь. Съ этого времени онъ уже всегда называлъ меня Самойлушкой, и говорилъ ты, — что прежде случалось только когда онъ былъ въ необыкновенно веселомъ духѣ, — ставилъ меня въ примѣръ всѣмъ моимъ товарищамъ, которые передавали мнѣ всѣ его похвалы; говорилъ, что для меня всегда готовъ приборъ въ Фульгемѣ, и часто бралъ меня туда съ собою. Впрочемъ, я тамъ видалъ мало гостей, и Маквортеръ говорилъ обыкновенно, что онъ приглашалъ меня только въ дни, назначенные для гостей второй руки, впрочемъ, я вовсе не желалъ водиться съ знатью, къ которой я не принадлежалъ по рожденію, и даже, сказать правду, не имѣлъ большой охоты ѣздить въ Фульгемъ. Мисъ Белинда мнѣ очень не нравилась Послѣ помолвки ея за капитана Фицджига и послѣ того, какъ мистръ Тиддъ внесъ свои двадцать тысячъ фунтовъ, и знатная родня капитана приступила къ нѣкоторымъ изъ обществъ, находившихся въ управленіи нашего директора, мистръ Броу вдругъ изъявилъ свое подозрѣніе, что капитанъ сватался только изъ корыстныхъ видовъ, и рѣшился испытать его, объявивъ, что онъ или долженъ взятъ мисъ Броу безъ гроша, или вовсе не получитъ ея руки. Вслѣдствіе этого капитанъ Фицджигъ выхлопоталъ себѣ назначеніе въ колоніи, а мисъ Броу стала сварливѣе, чѣмъ когда-либо. Я однако жъ невольно думалъ, что она избавилась отъ партіи, не обѣщавшей добра, и жалѣлъ о бѣдномъ Тиддѣ, который возвратился на приступъ влюбленный болѣе прежняго, и котораго мисъ Белинда терзала еще боле прежняго. Отецъ ея наконецъ напрямки объявилъ Тидду, что присутствіе его въ Фульгемѣ весьма непріятно Белиндѣ, и что хотя самъ онъ его любитъ и уважаетъ, однако жъ принужденъ проситъ его прекратить свои посѣщенія. Бѣдняжка! заплатилъ свои двадцать тысячъ фунтовъ ни за что! Теперь что значили для него шесть процентовъ въ сравненіи съ шестью процентами въ придачу къ рукъ мисъ Белинды Броу?

Мистру Броу было такъ жаль бѣднаго влюбленнаго пастушка, какъ онъ называлъ меня, и онъ принималъ такое сильное участіе въ моемъ счастіи, что далъ мнѣ отпускъ на два мѣсяца и велъл ѣхать въ Сомерсетшайръ. Я уложилъ въ чемоданъ двѣ новыя пары платья отъ фонъ-Штильца, которыя я заказалъ на случай нѣкотораго событія, носки и фуфайки лейтенанта Смита, цѣлую пачку нашихъ программъ и два письма отъ Джона Броу, одно къ моей матушкѣ, нашей почтенной вкладчицѣ, другое къ мистрисъ Гоггари, нашей дорогой акціонеркѣ. Мистръ Броу писалъ, что самый нѣжный отецъ не могъ пожелать лучшаго сына, чѣмъ я; что онъ смотритъ на меня какъ на роднаго сына, и совѣтовалъ убѣдительно мистрисъ Гоггарти немедленно продать свое имѣніе, потому-что, говорилъ онъ. поземельная собственность въ цѣнѣ, но неминуемо должна упасть въ скоромъ времени; цѣна же акцій вестдидльсекскаго общества сравнительно низка, а чрезъ два года должна необходимо удвоиться, утроиться, даже учетвериться.

Такимъ образомъ я собрался и простился съ моимъ добрымъ Густею. Я зналъ, что уже не вернусь на свою квартирку на Салисбурійскомъ скверѣ, и потому на прощаніи роздалъ небольшіе подарки семейству своей хозяйки. Она сказала, что никогда не имѣла такого золотаго жильца; въ похвалъ этой, можетъ-быть, не такъ много лестнаго, потому-что Колокольный переулокъ состоитъ въ вѣдѣніи Флитской тюрьмы, и жильцы ея по-большей-части были арестанты, которые, представивъ за себя поручительство, могли жить не въ зданіи тюрьмы, а въ подвѣдомственномъ ей кварталъ. Что касается до Густи, онъ такъ плакалъ и рыдалъ, что не могъ даже скушать кусочка жаренаго бутерброда съ ветчиною, которымъ я хотѣлъ угостить его на завтракъ въ кофейнѣ; когда же я ушелъ, онъ все стоялъ въ воротахъ почтоваго двора, махая шляпою и носовымъ платкомъ, такъ-что ему, кажется, придавили ногу колесами почтовой кареты; по-крайней-мѣрѣ, проѣзжая черезъ ворота, я слышалъ, какъ онъ ревѣлъ. Какъ непохожи были мои теперешнія чувства, когда я гордо сидѣлъ на козлахъ, подлъ кучера, Джама Варди, съ тѣмъ, что я чувствовалъ въ послѣднее свое путешествіе въ этой же каретѣ, когда разставался съ моею милою Мери и ѣхалъ въ Лондонъ съ своею брильянтовою булавкою.

Когда мы пріѣхали въ Грумплей, — мѣстечко въ трехъ миляхъ отъ вашей деревни, гдѣ почтовая карета обыкновенно останавливается, чтобы выпить рюмочку элю въ попльтоновскомъ кабакѣ, — вокругъ гостинницы собралась такая толпа народа, какъ-будто бы проѣзжалъ самъ мистръ Попльгопъ, нашъ членъ въ палатѣ. Тутъ былъ и содержатель гостинницы, и всѣ именитые люди мѣстечка. Туть же былъ и Томъ Уилеръ, ямщикъ почтоваго заведенія мистрисъ Ринсеръ, въ нашемъ городѣ; онъ погонялъ пару старыхъ почтовыхъ клячъ, впряженныхъ… Боже мой, да, точно…. въ желтой каретъ тётушка, въ которой она выѣзжала три раза въ годъ; она сидѣла въ ней, въ турецкой шали и въ новой шляпкѣ съ перомъ; махала въ окно кареты бѣлымъ платкомъ, а Томъ Уилеръ кричалъ «ура», а толпа босоногихъ, оборванныхъ грумплейскихъ мальчишекъ бѣжала за каретою и также орала во все горло «ура», сама не зная за что и про что. Какъ однако жъ перемѣнилась роль Тома Уилера? я помню какъ онъ, за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ, стегнулъ меня арапникомъ и согналъ съ запятокъ, на которыя я взлѣзъ, чтобы прокатиться.

За тётушкиною каретою ѣхала бричка флота лейтенанта Смита, который сидѣлъ въ ней съ своею супругою, и самъ правилъ своею старою и жирною малорослою лошадкою. Я посмотрѣлъ на заднюю скаью, не увижу ли тамъ нѣкоторой особы…. О, глупецъ! а нѣкоторая особа сидѣла съ тётушкою въ желтой каретѣ; лицо ея зарумянилось какъ піонъ и сіяло счастьемъ и красотою! — О, какъ оно сіяло счастьемъ и красотою! На ней было бѣлое платьице и прозрачный голубой съ желтымъ шарфъ: тётутика говорила, что это гоггартіевскіе цвѣта; но я до настоящаго времени не понимаю, что общаго между Гоггартами и голубымъ и желтымъ цвѣтами.

Вдругъ кондукторъ почтовой кареты затрубилъ, и четверня ея поскакала; мальчишки опять заорали; меня кой-какъ сунули въ карету, между Мери и тетушкою; Томъ Уилеръ стегнулъ своихъ гнѣдокъ; а лейтенантъ, — который дружески пожалъ мнѣ руку, и котораго собака на этотъ разъ не изъявила ни малѣйшаго желанія укусить меня, лейтенантъ такъ усердно началъ колотить жирные бока своей лошадки, что паръ поднялся отъ нихъ столбомъ. И такимъ небывалымъ, торжественнымъ шествіемъ вступили мы въ нашу деревню.

Добрая матушка и мои девять сестеръ, всѣ въ нанковыхъ спенсерахъ, — у меня въ чемоданѣ было по подарочку для каждой, — не имѣя средствъ нанять экипажъ, ждали насъ у дороги передъ деревнею, и какъ онѣ махали и руками и платками! Тетушка почти не смотрѣла на нихъ, а только величаво кивнула головою, что, впрочемъ, просительно женщинѣ ея состоянія; Мери же Смитъ махала имъ въ отвѣтъ руками и платкомъ не хуже ихъ самихъ. Ахъ, какъ плакала, какъ радовалась добрая матушка, когда обняла меня; называла меня своимъ утѣшеніемъ на старости, своимъ сокровищемъ; смотрѣла на меня какъ на чудо добродѣтели и генія, между-тѣмъ, какъ я былъ просто счастливчикъ, которому, при помощи добрыхъ друзей, повезло такъ, что онъ, самъ того не подозрѣвая, вдругъ очутился важнымъ и достаточнымъ человѣкомъ.

Между нами было напередъ улажено, что я не буду жить у матущки. Хотя она была не совсѣмъ въ ладахъ съ мистрисъ Гоггарти, однако же она говорила, что я для собственнаго своего добра долженъ поселиться у тётушки. Такимъ-образомъ она сама лишала себя удовольствія имѣть меня при себѣ; что касается до меня, то, хотя матушкинъ домъ былъ гораздо бѣднѣе, однако же для меня онъ былъ несравненно лучше роскошныхъ палатъ мистрисъ Гоггарти, не говоря даже о проклятомъ розоліо, которое я теперь долженъ былъ глотать уже не стаканами, а кружками.

И такъ мы поѣхали прямо къ мистрисъ Гоггарти: у нея былъ приготовленъ по этому случаю большой обѣдъ, и даже нанятъ лишній слуга. Выходя ихъ кареты, она дала Тому Уилеру шесть пенсовъ, сказавъ, что это ему на водку, а что за лошадей она разсчитается послѣ съ мистрисъ Ринсеръ. Томъ очень разсердился, бросилъ деньги, ужасно ругался; на что тетушка очень справедливо сказала ему, что онъ грубіянъ и наглецъ.

Тетушка такъ полюбила меня, что почти не выпускала изъ глазъ. Каждое утро мы сводили счеты, и разсуждали по цѣлымъ часамъ о томъ, какъ выгодно будетъ продать Слопертонъ; однако жъ онъ не продавался, потому-что никто не давалъ Годжу и Смитерсу назначенной тётушкою цѣны. Она часто увѣряла меня также, что по смерти своей все свое имущество завѣщаетъ мнѣ.

Годжъ и Смитерсъ также дали вечеръ, и чрезвычайно честили меня, какъ и вообще всѣ жители деревни. Кто не могъ дать обѣда, звалъ на чай, и всѣ пили за здоровье жениха и невѣсты. Сколько разъ Мери краснѣла послѣ обѣда или ужина отъ нескромнаго намека на предстоящую перемѣну въ ея судьбѣ.

Наконецъ назначенъ и день обряда, и 24 іюля 1823 года я сдѣлался счастливымъ супругомъ самой хорошенькой невѣсты во всемъ Сомерсетшайрѣ. Мы пошли къ вѣнцу изъ дому матушки, по ея настоятельному желанію; мои девять сестеръ были подружками невѣсты, и Густя Госкинсъ нарочно прискакалъ изъ Лондона, чтобы быть моимъ шаферомъ. Онъ занялъ мою прежнюю комнату у матушки, гостилъ у нея недѣлю и уѣхалъ съ зазнобою въ сердцѣ, которую породили глазки мисъ Винни Титмаршъ, моей четвертой сестры. Это я узналъ впослѣдствіи.

Тётушка была очень милостива къ намъ въ день свадьбы. За нѣсколько недѣль еще передъ тѣмъ она велѣла мнѣ писать въ Лондонъ, чтобы мнѣ выслали три богатыхъ платья для Мери отъ знаменитой мадамъ Манталини, и нѣсколько бездѣлушекъ и шитыхъ носовыхъ платковъ отъ Говеля и Джемса. Всѣ эти вещи были мнѣ высланы, и я подарилъ ихъ невѣстѣ; но мистрисъ Гоггарти сказала мнѣ, что она сама позаботится объ уплатѣ, что я нашелъ весьма милостивымъ отъ нея. Она одолжила намъ также свою желтую карету, чтобы ѣхать въ церковь, и собственными ручками сшила своей милой племянницѣ мистрисъ Титмаршъ, прекрасный ридикюль изъ малиноваго атласу. Въ ридикюли была рабочая коробочка съ полнымъ рабочимъ приборомъ, потому-что тетушка надѣялась, что мистрисъ Титмаршъ никогда не бросить иголки, былъ въ немъ также кошелекъ, содержавшій нѣсколько серебряныхъ пенсовъ и какую-то рѣдкую монетку. — Пока вы будете хранить ихъ, моя милая, сказала мистрисъ Гоггарти, вы не будете нуждаться; я усердно молю Бога, чтобы вы сохранили ихъ. — Въ карманъ кареты нашли мы также корзинку бисквитовъ и бутылку розоліо. Мы засмѣялись и отдали драгоцѣпный напитокъ Тому Уилеру, которому онъ, кажется, понравился не болѣе, чѣмъ намъ.

Считаю излишнимъ упомянуть, что я пошелъ къ вѣнцу во фракѣ фонъ-штильцевской работы (четвертый въ одинъ годъ!) — и что на груди моей горѣлъ большой гоггартіевскій брильянтъ.

III.

Весь нашъ медовый мѣсяцъ мы провели въ строеніи плановъ будущей своей жизни въ Лондонѣ, и построили себѣ настоящій рай въ миніатюрѣ. И мудрено-ли? лѣта мои и моей молодой жены, сложенныя вмѣстѣ, едва дошли бы до сорока; притомъ, скажу откровенно, я, съ своей стороны, никогда не находилъ ничего дурнаго въ строеніи воздушныхъ замковъ, а между-тѣмъ оно доставляетъ столько удовольствія.

Само собою разумѣется, что я еще до отъѣзда изъ Лондона дѣятельно занялся пріисканіемъ мѣста, гдѣ бы прилично было поселиться людямъ съ нашими ограниченными средствами. Вдвоемъ съ Густей, въ свободные отъ службы часы, обѣгали мы весь городъ и всѣ предмѣстья, и выборъ нашъ остановился на небольшомъ, уютномъ домикѣ въ Камдентоунѣ, съ садикомъ, будто нарочно приготовленнымъ для нѣкоего мелкаго народца, когда онъ явится, съ конюшнею и сараемъ, если намъ удастся завестись лошадью и кабріолетомъ; и почему жъ бы не завестись годика черезъ два-три? — мѣсто здоровое, вольный воздухъ, не слишкомъ далеко отъ торговыхъ частей города, — и за все это — тридцать фунтовъ въ годъ. Я описалъ Мери этотъ уголокъ съ такимъ же восторгомъ, какъ Санхо описываетъ Жиль-Блазу Лизіасъ; и мои молодая жена заранѣе радовалась своему будущему хозяйству, обѣщала сама стряпать самыя лакомыя кушанья, особенно ягодные пуддинги, до которыхъ я страшный охотникъ, и приглашала Густю обѣдать каждое воскресеніе въ гераньевой бесѣдкѣ (такъ называлась эта дачка), съ тѣмъ только, чтобы онъ не курилъ своихъ скверныхъ сигаръ. Густя же увѣрялъ, что онъ отъищетъ квартирку въ нашемъ сосѣдствѣ; потому-что онъ и слышать не хотѣлъ о возвращеніи въ Колокольный переулокъ. гдѣ мы были счастливы вдвоемъ. Добрая Мери сказала, что она попроситъ свою невѣстку Винни поселиться у нея, чтобы ей не было скучно; при этомъ она лукаво взглянула на Госкинса, а онъ покраснѣлъ и пробормоталъ только: — Это зачѣмъ?

Но всѣ наши золотыя мечты, всѣ наши сладостныя надежды разсыпались въ прахъ по возвращеніи нашемъ изъ небольшаго послѣсвадебнаго путешествія, когда мистрисъ Гоггарти объявила намъ, что провинція ей надоѣла, и что она рѣшилась ѣхать въ Лондонъ съ своими дорогими племянникомъ и племянницею, присмотрѣть за въ хозяйствомъ и познакомить съ своими столичными друзьями.

Что тутъ было дѣлать? Мы мысленно отправляли почтенную тётушку — куда бы то ни было, только не въ Лондонъ. Но дѣлать было нечего; мы принуждены были взять ее съ собою, потому-что, китъ говорила матушка, еслибъ мы ее оскорбили отказомъ, имѣніе перешло бы въ другія руки, а намъ, молодымъ супругамъ, оно, конечно, было бы не лишнимъ.

И такъ мы возвратились въ столицу въ довольно пасмурномъ настроеніи духа; мы совершили поѣздку на почтовыхъ, въ собственномъ экипажѣ мистрисъ Гоггарти, потому-что надо же было привезти въ городъ ея карету, да и прилично ли особѣ ея лѣтъ и званія ѣхать въ дилижансѣ. На мою долю пришлось заплатитъ четырнадцать фунтовъ прогонъ, что почти истощило остававшійся у меня небольшой запасъ денегъ.

По пріѣздѣ въ Лондонъ, начались хлопоты и непріятности съ квартирами, въ три недѣли мы перемѣнили три квартиры. На первой мы поссорились съ хозяйкою: тетушка увѣряла, что она отрѣзала кусочикъ отъ бараньяго жаркаго, поданнаго намъ къ обѣду. Со второй мы съѣхали вотъ почему, тетушкѣ показалось, что служанка — мы нанимали квартиру съ прислугою, — что служанка крала сальные огарки; наконецъ, съ третьей оттого, что на первое же утро тетушка вышла къ чаю съ лицомъ опухшимъ и искусаннымъ нѣкими незваными гостями. Однимъ словомъ, я былъ измученъ и взбѣшенъ безпрестанными хлопотами и кочеваніемъ съ квартиры на квартиру, и безконечными розсказнями, жалобами и бранью тетушки. Что-же касается ея знатныхъ друзей, то никого не было въ Лондонѣ, и тётушка принялась опять мучить меня своими претензіями на то, что я не представилъ ее Джону Броу и лорду и леди Типтофъ, ея родственникамъ.

Когда мы пріѣхали въ Лондонъ, мистръ Броу находился въ Брайтонъ; по возвращеніи его, я сначала не хотѣлъ говорить ему, что привезъ съ собою тётушку, и что нуждаюсь въ деньгахъ. Когда же наконецъ я принужденъ былъ открыться ему въ послѣднемъ и просить его дать мнѣ частъ жалованья впередъ, онъ сдѣлалъ недовольное лицо; но какъ скоро я объяснилъ, что причиною моего безденежья былъ пріѣздъ въ Лондонъ мистрисъ Гоггарти, онъ заговорилъ другимъ языкомъ.

— Давно бы такъ сказалъ, любезнѣйшій; теперь выходитъ другое дѣло, сказалъ онъ. Мистрисъ Гоггарти въ такихъ лѣтахъ, что должно ей во всемъ угождать. Вотъ тебѣ сто фунтовъ, и прошу тебя смѣло обращаться ко мнѣ, какъ скоро понадобится еще.

Эти деньги дали мнѣ возможность вывернуться до того времени, когда тётушка заплатитъ свою долю въ хозяйствѣ. На слѣдующій день мистръ и мистрисъ Броу пріѣхали въ своей великолѣпной каретѣ четвернею, сдѣлать визитъ мистрисъ Гоггарти.

Это было въ тотъ самый день, какъ бѣдная моя тётушка вышла къ чаю съ лицомъ въ такомъ обидномъ положеніи, и она не приминула объяснить мистрисъ Броу причину этого явленія, и сказать, что въ Гоггарти-кастлѣ, ея сомерсетшайрскомъ помѣстьи, она никогда и не слыхала и въ голову ей не приходило о подобныхъ гадкихъ, отвратительныхъ тваряхъ.

— Боже милостивый! вскричалъ мистръ Джонъ Броу, особѣ вашего званія, вашего рожденія терпѣть такія ужасныя непріятности! почтенной родственницѣ моего милаго Титмарша! Нѣтъ, сударыня, да не скажутъ, что Джонъ Броу допустилъ мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-касгля до такого униженія, пока онъ можетъ предложить ей тихое, скромное, спокойное жилище, — разумѣется далекое, сударыня, отъ того великолѣпія. къ которому вы привыкли по своему высокому положенію. Изабелла, душа моя…. Белинда, просите мистрисъ Гоггарти. Скажите ей, что домъ Джона Броу принадлежитъ ей съ погребовъ до чердаковъ; да, сударыня, повторяю, съ погребовъ до чердаковъ… И прошу, — умоляю — приказываю, чтобы вещи мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-кастля были немедленно отнесены въ мою карету! Потрудитесь, мистрисъ Титмаршъ, потрудитесь сами собрать ихъ, чтобы ваша достопочтенная тётушка не подвергалась болѣе прежнимъ неудобствамъ.

Мери вышла, изумленная этимъ приказаніемъ. Но, разсуждала она, мистръ Броу вѣдь великій человѣкъ, и благодѣтель ея мужа. И хотя глупенькая заплакала, принявшись укладывать и увязывать огромные тётушкины чемоданы, однако же исполнила порученіе и потомъ вышла съ улыбающимся лицомъ къ тётушкѣ, которая въ это время разсказывала мистру и мистрисъ Броу, какіе великолѣпные балы давались въ Дублинѣ у лорда-намѣстника въ то время, какъ эту должность занималъ лордъ Чарлвиль.

— Ваши чемоданы готовы, тётушка, но я не могу поднять ихъ, сказала Мери.

— Конечно, гдѣ вамъ поднять ихъ? сказалъ Джонъ Броу, быть можетъ нѣсколько пристыженный. — Эй! Георгъ, Фредерикъ, Августъ, взойдите сюда на минуту, снесите въ карету чемоданы мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-кастля, которые вамъ здѣсь покажутъ.

Заботливость мистра Броу дошла до того, что когда его бѣлоручки лакеи отказались отъ работы, которую считали для себя унизительною, онъ самъ взялъ два чемодана и понесъ ихъ въ карету, говоря дорогою такъ громко, что слова его были слышны на всю улицу — Джонъ Броу не гордецъ; нѣтъ, въ немъ нѣтъ ни на-волосъ гордости; и если слуги его слишкомъ знатны и спѣсивы, онъ подастъ имъ примѣръ смиренія.

Мистрисъ Броу также сбѣжала съ лѣстницы и выхватила одинъ чемоданъ изъ рукъ мужа; но чемоданъ былъ для нея слишкомъ тяжелъ. и потому она довольствовалась тѣмъ, что сѣла на него, и спрашивала всѣхъ прохожихъ, не ангелъ ли сущій ея мужъ, мистръ Джонъ Броу?

Такимъ образомъ тётушка оставила насъ. Я ничего не зналъ объ этомъ, потому-что находился въ это время на службѣ; но возвращаясь домой въ пять часовъ съ Густею, я увидѣлъ мою милую Мери, которая высунулась въ окно, улыбалась намъ и дѣлала знаки, чтобы мы взошли оба. Это удивило меня, потому-что тетушка терпѣть не могла Госкинса, и даже не разъ говорила мнѣ, что или онъ или она должны оставитъ домъ. Мы взошли, и вотъ Мери, осушившая уже слезы, встрѣтила насъ съ самымъ улыбающимся личикомъ, смѣялась, хлопала въ ладоши, прыгала и безпрестанно жала руку Густъ. И что жъ вы думаете, выдумала проказница? Просто не повѣрите: объявила, что она хочетъ ѣхать съ нами въ воксалъ.

Такъ какъ столъ былъ накрытъ только на три прибора, Густя робко, съ трепетомъ сѣлъ на указанное ему мѣсто; тогда мистрисъ Титмаршъ разсказала намъ все, что случилось, и какъ мистрисъ Гоггарти уѣхала въ Фульгемъ въ великолѣпной каретъ мистра Броу, запряженной четвернею дорогихъ копей.

— Пусть себѣ ѣдетъ съ Богомъ! сказалъ я, къ стыду своему; и право, наши телячьи котлетки и ягодный пуддингъ показались вдесятеро вкуснѣе, чѣмъ тетушкѣ Гоггарти ея богатый обѣдъ на серебрѣ въ Вороньемъ-гнѣздѣ.

Мы провели самый пріятный вечеръ въ воксалѣ. Густя настоялъ на томъ, чтобъ мы позволили ему угостить насъ. Во все время отсутствія тётушки, которое продолжалось три недѣли, мы ни разу не пожелали, увѣряю васъ, чтобы она возвратилась, потому-что безъ нея было намъ гораздо веселѣе и спокойнѣе. Моя милая Мери обыкновенно приготовляла мнѣ позавтракать передъ отправленіемъ моимъ къ дожности; а по воскресеньямъ былъ для насъ настоящій праздникъ. Мы ходили смотрѣть, какъ обѣдали дѣти въ воспитательномъ домѣ, и слушали прекрасную музыку; но какъ ни хороша была музыка, еще лучше было смотрѣть на самихъ дѣтей, на ихъ невинныя, счастливыя личики! Въ будни мистрисъ Титмаршъ ходила обыкновенно около пяти часовъ прогуляться, по лѣвой сторонъ улицы, къ Гольборну, и иногда доходила даже до Сноу-гиля. Въ этой прогулкѣ навѣрно встрѣчались ей два молодые пріятеля изъ конторы вольнаго весгдидльсекскаго страховаго общества, и потомъ какъ весело возвращались они втроемъ обѣдать! Однажды мы поспѣли къ ней въ то самое время, какъ какой-то уродъ на высокихъ каблукахъ, съ палкою съ золотымъ набалдашникомъ, съ огромными усами, которые покрывая ему почти все лицо, скалилъ зубы подъ шляпку Мери и что-то говорилъ ей. Это было передъ самою фабрикою Дея и Мартина, которая въ то время вовсе не походила на нынѣшнее прекрасное зданіе, уродъ стоялъ тутъ, заговаривая съ Мери и пожирая ее глазами, когда мы съ Густею налетали на него, схватили за воротъ и въ одно мгновеніе онъ полеталъ кубаремъ подъ извощичью колоду и растянулся на грязной соломѣ. Стоявшіе тутъ водовозы и извозчики поджали бока и захохотали во все горло. Но всего лучше было то, что парикъ и усы его остались у меня въ рукахъ. — Не обижай его слишкомъ, Самуилъ, сказала Мери. И такъ мы отдали ему парикъ, который одинъ изъ извозчиковъ нахлобучилъ на свою шапку и торжественно отнесъ ему среди общаго хохота.

Онъ началъ-было кричать несвязныя рѣчи, изъ которыхъ я разслышалъ только: — arrêtez, — Franèais, — champ d’honneur. Но мы продолжали путь, и Густя обратился только къ мосье Французу, приставивъ большой палецъ къ носу и раскинувъ остальные. При этомъ между извозчиками поднялся новый хохотъ, еще громче прежняго. Этимъ кончилось приключеніе

Недѣли черезъ полторы по отъѣздъ тетушки, получилъ я отъ нея письмо, которое сообщаю здѣсь, исправивъ только, для удобства читателя, нѣкоторые обороты и ошибки противъ правописанія, потому-что тётушка не сильна была въ грамматикѣ.

"Любезный племянникъ, я сначала серіозно помышляла о возвращеніи въ Лондонъ, гдѣ ты и моя племянница, безъ-сомнѣнія, ощущаете мое отсутствіе; потому-что она, бѣдняжка, незнакома съ обычаями столицы, неопытна въ экономіи и во всемъ необходимомъ для жены и хозяйки, и, конечно, съ трудомъ можетъ управиться безъ меня.

Скажи ей, чтобъ она ни подъ какимъ предлогомъ не давала за говядину болѣе шести съ половиною пенсовъ за лучшіе куски, а въ супъ четыре пенса съ половиною; и что масло перваго сорту стоитъ въ Лондонѣ осемь съ половиною пенсовъ; на пудинги же и на кухнѣ пусть употребляетъ масло похуже и подешевле. Мистрисъ Титмаршъ очень дурно уложила мои чемоданы, такъ что гвоздемъ отъ замка протерло мое желтое шелковое платье. Я починила его и уже надѣвала два раза на вечерахъ, — просто семейные, но богатые вечера, — которые давалъ мой гостепріимный хозяинъ: а въ субботу на большой обѣдъ надѣла гороховое бархатное, и велъ меня къ столу лордъ Скарамучь. Обѣдъ былъ самый великолѣпный. Супъ въ двухъ маскахъ, съ обоихъ концевъ стола, одна бѣлая, другая темная; потомъ палтусъ и лосось, съ огромными мисками подливки изъ морскихъ раковъ. Одни раки стоили пятнадцать шиллинговъ, а палтусъ три гинеи; лосось поданъ на столь цѣлый, вѣсомъ по-крайней-мѣрѣ фунтовъ двадцать, а ужъ нѣтъ того, чтобы подавали блюдо въ другой разъ; вотъ недѣля уже, а той лососины не увидишь, ни даже холодной къ завтраку или въ винегретѣ. Такая расточительность была бы какъ разъ по душѣ мистрисъ Титмаршъ; знаю ее; стыдно-де, скажетъ, сальные огарки считать. Счастье вамъ, молодые люди, что есть у васъ старуха-тетка, которая иной разъ присмотритъ, да научить; а есть еще люди, которые, если бъ не то, что у нея кошелекъ плотенъ, готовы бы се за дверь выпроводить. Я не о тебѣ говорю, Самойлушко; ты, надо правду сказать, всегда былъ нѣжнымъ и почтительнымъ племянникомъ, но есть такіе люди. Пустъ же ихъ будутъ спокойны; немного остается мнѣ прожить на свѣтѣ; а вотъ-то будутъ радоваться, какъ положатъ меня въ гробъ!

А въ воскресенье мнѣ больно не поздоровилось; вдругъ боль такая въ желудкѣ, что я думала пришелъ послѣдній часъ. Я полагала, что это можетъ быть отъ подливки изъ морскихъ раковъ; но докторъ Блоггъ, за которымъ тотчасъ послали, сказалъ, что онъ боится, не желудочная ли чахотка; однако же прописалъ мнѣ пилюли и микстуры, отъ которыхъ мнѣ стало легче. Пожалуйста, сходи къ нему, успѣешь какъ-нибудь на обратномъ пути изъ должности; посылаю тебѣ и адрессъ; кланяйся ему отъ меня и дай одинъ фунтъ и шиллингъ. При мнѣ нѣтъ денегъ, кромѣ десятифунтовой ассигнаціи; остальныя въ моей шкатулкѣ, на твоей квартирѣ.

"Хотя гостепріимный мистръ Броу такъ богато услаждаетъ своихъ гостей, однако же, увѣряю тебя, онъ не забываетъ и пищи для духа. Во всемъ здѣсь богатство и роскошь; чай, завтракъ, обѣдъ, все подается на серебряной и золотой посудѣ; на каждой вещи его гербъ и девизъ, улей съ латинскою надписью Industria, то-есть, «трудъ»; на всемъ, даже на рукомойникѣ и умывальницѣ въ моей комнатѣ.

"Мистрисъ Броу, сказать между нами, пустая женщина; ни характера, ни ума. Что жъ касается мисъ Белинды, это злая, капризная, сварливая дѣвчонка, я одинъ разъ уже погрозилась отдуть ее порядкомъ, и минуты не осталась бы въ домъ, еслибъ мистръ Броу не принялъ моей стороны, не принудилъ ее извиниться предо мною.

"Не знаю, право, когда я вернусь въ городъ; здѣсь мнѣ такъ хорошо и такъ меня любятъ. Докторъ Блоггъ говорить, что фульгемскій воздухъ самое лучшее леченіе для моей конституціи; а какъ хозяйки не хотятъ ходить со мною гулять, то мистръ Граймсъ-Вагшотъ былъ такъ добръ, что насколько разъ ходилъ со мною, какъ сладостно съ такимъ умникомъ скитаться то въ Путней, то въ Вендсвортъ, и дивиться чудесамъ природы. Я говорила съ нимъ на счетъ моего слопертонскаго имѣнія; онъ не раздѣляетъ мнѣнія мистра Броу и не совѣтуетъ мнѣ продавать его; но въ этомъ дѣлѣ я никого не послушаюсь, а разсужу сама.

Между-тѣмъ ты долженъ пріискать себѣ квартиру поудобнѣе и поприличнѣе, да смотри, чтобы постель мою каждый день согрѣвали, чтобы въ дождливые дни разводили огонь въ моемъ каминѣ. И скажи мистрисъ Титмаршъ, чтобы она присмотрѣла за моимъ синимъ шелковымъ платьемъ, и держала его въ готовности къ тому времени, какъ я пріѣду, а мой малиновый спенсеръ можетъ она взять себѣ. Надѣюсь, что она не таскаетъ тѣхъ трехъ прекрасныхъ платьевъ, которыя ты подарилъ ей; пусть она бережетъ ихъ на другое время, когда ей нужно будетъ пощеголять. Я скоро представлю ее моей пріятельницѣ мистрисъ Броу, и другимъ моимъ хорошимъ знакомымъ. Остаюсь

любящая тебя тётка".

«Я писала, чтобъ мнѣ прислали изъ Сомерсетшайра ящикъ розоліо. Когда онъ прибудетъ, пожалуйста прійми его, и пришли половину сюда, да разумѣется, заплати за провозъ. Я намѣрена порадовать этимъ подарочкомъ моего добраго хозяина, мистра Броу».

Мистръ Броу самъ отдалъ мнѣ это письмо въ конторѣ, прося извинить, что распечаталъ его по ошибкѣ. Письмо было подано ему съ цѣлою кипою другихъ писемъ, и онъ распечаталъ его не взглянувъ на надпись. Но онъ увѣрялъ, что не читалъ его, чему я былъ очень радъ, потому-что вовсе не желалъ, чтобы онъ узналъ мнѣніе тетушки о его женѣ и дочери.

На слѣдующій день пріѣзжій, остановившійся въ гостинницѣ Томса, прислалъ въ контору сказать мнѣ, что онъ очень желаетъ поговорить со мною о важномъ дѣлѣ. Я пошелъ, и каково было мое удивленіе, когда я увидѣлъ стариннаго своего пріятеля Смитерса, фирмы «Годжъ и Смитерсъ». Онъ только-что вышелъ изъ дилижанса и не успѣлъ еще снять дорожнаго платья.

— Любезный другъ мой, Титмаршъ, сказалъ онъ мнѣ; вы ближайшій наслѣдникъ вашей тетушки, и я долженъ сообщить вамъ новость, которую слѣдуетъ вамъ знать. Она писала намъ, чтобы мы прислали ей ящикъ ея доморощенаго вина, которое она называетъ розоліо, и которое лежитъ въ нашихъ кладовыхъ вмѣстѣ съ ея мебелью.

— Ну, сказалъ я, улыбаясь, по моему пусть она раздаритъ свое розоліо, сколько ей угодно; отрекаюсь отъ всѣхъ правъ своихъ на него.

— Вѣрю, сказалъ Смитерсъ, да не въ томъ дѣло, хотя, сказать правду, мебель ея очень мѣшаетъ намъ. Дѣло въ томъ, что въ припискѣ къ своему письму, она приказываетъ объявить въ газетахъ, что слопертонское и скваштейльское имѣнья продаются немедленно, потому-что она располагаетъ сдѣлать другое употребленіе изъ своихъ капиталовъ.

Я очень хорошо зналъ, что слопертонское и скваштейльское имѣнія были для господъ Годжа и Смитерса очень не дурною оброчною статьею; потому-что тетушка была въ вѣчныхъ тяжбахъ съ своими мызниками, и дорого платилась за свою страсть тягаться. По этой причинѣ, забота мистра Смитерса на счетъ продажи этихъ имѣній казалась мнѣ не совсѣмъ безкорыстною.

— Неужели, мистръ Смитерсъ, вы пріѣхали въ Лондонъ затѣмъ только, чтобы сообщить мнѣ это? Вамъ бы лучше немедленно исполнить волю тётушки, или ѣхать въ Фульгемъ посовѣтоваться съ нею объ этомъ предметъ.

— Помилуйте, мистръ Титмаршъ! развѣ вы не видите, что какъ скоро она продастъ имѣніе, она отдастъ деньги мистру Броу, а когда деньги будутъ въ его рукахъ….

— Она будетъ получать семь процентовъ вмѣсто трехъ; въ этомъ я еще не вижу большой бѣды.

— А чѣмъ же они обезпечены, разсудите сами. Онъ человѣкъ честный, почтенный, — въ этомъ нѣтъ сомнѣнія Но почему знать? мало и что можетъ случиться? Вдругъ какое-нибудь несчастіе въ торговлѣ, и эти сотни компаній, въ которыхъ онъ участвуетъ, разорятъ его, — вовлекутъ въ совершенную гибель. Вотъ, напримѣрь. компанія инбирнаго пива, которой онъ директоромъ; о ней идутъ очень неблагопріятные слухи. Или компанія бафинскихъ мѣховыхъ промысловъ; акціи ея очень падаютъ, а Броу также директоромъ. Компанія патентованныхъ пожарныхъ трубъ, — акціи упали на тридцать-пять процентовъ и объявленъ новый выпускъ, котораго никто не раскупитъ.

— Пустяки, мистръ Смитерсъ! У мистра Броу на пять сотъ тысячъ фунтовъ акцій вольнаго вестдидльсекскаго общества, а развѣ курсъ ихъ падаетъ? Да и кто же совѣтовалъ тётушкѣ пустить свои деньги въ это предпріятіе, позвольте спросить?

Я зналъ, что на это Смитерсу нечего было отвѣчать.

— Все это правда; это очень выгодное предпріятіе, конечно, и притомъ доставило вамъ триста фунтовъ въ годъ, любезный Титмаршъ; и вы можете насъ поблагодарить за участіе, которое мы всегда принимали въ васъ, — по истинѣ, мы любили васъ какъ роднаго сына, а мисъ Годжъ по настоящее время еще не оправилась отъ удару, который нанесла ей нѣкоторая свадьба. — Не станете же вы упрекать насъ за то, что мы были виновниками вашего счастія и благосостоянія?

— Конечно, нѣтъ, отвѣчалъ я, дружески пожавъ ему руку и принимая стаканъ вина съ бисквитами, который онъ велѣлъ подать.

Смитерсъ однако же снова приступилъ ко мнѣ: — Титмаршъ, сказалъ онъ, повѣрьте мнѣ, вытащите свою тётку изъ Вороньяго-гнѣзда. Она писала къ мистрисъ С** предлинное письмо о какомъ-то пройдохѣ, который ходитъ гулять съ нею, о Граймсѣ-Вапшотѣ. Этотъ человѣкъ имѣетъ виды на нее. Въ 1814 году онъ былъ подъ судомъ въ Ланкастерѣ за подлогъ, и едва вынесъ голову изъ петли. Берегитесь его: онъ имѣетъ виды на ея деньги.

— Пустяки, сказалъ я, вынимая изъ кармана письмо мистрисъ Гоггрти; вотъ читайте сами.

Смитерсъ со вниманіемъ прочиталъ письмо, которое по видимому очень смѣшило его, и отдавая его мнѣ, сказалъ. — Когда такъ, Титмаршъ, то я прошу васъ только о двухъ вещахъ, которыми вы меня премного обяжете, во-первыхъ, чтобы ни душѣ живой не было извѣстно о пріѣздъ моемъ въ Лондонъ; а во-вторыхъ, позвольте мнѣ отобѣдать сегодня у васъ съ вашею прелестною женою.

— Охотно обѣщаю и то и другое, отвѣчалъ я, смѣясь. Но если хотите обѣдать у меня, то о пріѣздѣ вашемъ будетъ извѣстно, потому-что у насъ обѣдаетъ пріятель мой Густя Госкинсъ; онъ почти каждый день обѣдаетъ у насъ съ-тѣхъ-поръ, какъ тетушка у ѣхала къ Броу.

Смитерсъ также засмѣялся, и сковалъ: — Надо за бутылкою взять съ него слово молчать.

Послѣ этого мы разстались до обѣда.

Послѣ обѣда неотвязчивый законникъ опятъ присталъ ко мнѣ, и на этотъ разъ къ нему присоединились Густя и моя жена, которая въ этомъ случаѣ дѣйствовала совершенно безкорыстно, — и даже больше чѣмъ безкорыстно, потому-что отдала бы все на свѣтѣ затѣмъ только, чтобы не жить въ одномъ домѣ съ тётушкою. Но она говорила, что доводы мистра Смитерса убѣждали ее; да и самъ я принужденъ былъ признать ихъ справедливость. Но я засѣлъ за своего конька, я объявилъ на отрѣзъ, что тетушка имѣетъ право располагать своимъ имѣніемъ какъ ей заблагоразсудится, и что я не хочу имѣть никакого вліянія на ея дѣйствія.

Послѣ чаю оба гостя вышли вмѣстѣ, и Густя сказывалъ мнѣ послѣ, что Смитерсъ разспрашивалъ его о дѣлахъ компаніи, о мистрѣ Броу, обо мнѣ и моей женѣ, и обо всемъ, что до насъ касалось. — Вы счастливый молодой человѣкъ, мистръ Госкинсъ, говорилъ онъ, и кажется большіе пріятели съ этою очаровательною молодою четою. — На это Густя отвѣчалъ, что онъ смѣло считаетъ себя нашимъ другомъ что онъ въ продолженіе шести недѣль пятнадцать разъ обѣдалъ у васъ, и что на свѣтѣ не найдется болѣе добраго, благороднаго и гостепріимнаго малаго, чѣмъ я. Все это повторяю не затѣмъ, чтобы трубитъ себѣ похвалу, но потому-что эти распросы Смитерса имѣли тѣсную связь съ послѣдующими событіями, которыя будутъ разсказаны въ настоящей исторіи.

На слѣдующій день, когда мы сидѣли за столомъ надъ холодной жареною бараниною, отъ которой наканунѣ Смитерсъ облизывалъ себѣ пальчики, и Густя раздѣлялъ нашу скромную трапезу, вдругъ раздался шумъ извощичьей кареты, которая остановилась у нашего подъѣзда. Мы сначала не обратили на нее вниманія, потомъ и о слышалисъ тяжелые шаги на лѣстницѣ; вѣроятно кто-нибудь къ верхнимъ жильцамъ, думали мы. Но вотъ вдругъ дверь распахнулась, и на порогъ предстала — сама мистрисъ Гоггарти. Густя, который только-что сдувалъ пѣну съ кружки портера, чтобы вкусить чудное питье, и который все время морилъ насъ со смѣху своими розсказнями и шутками, при видѣ мистрисъ Гоггарти поставилъ кружку, поблѣднѣлъ, и не зналъ куда смотрѣть. Сказать правду, и всѣ мы чувствовали себя какъ-то неловко.

Тётушка посмотрѣла свысока на Мери, потомъ сверкнула гнѣвнымъ взоромъ на Густю, сказала. — Правда, совершенная правда, мой бѣдный племянникъ! — Затѣмъ она бросилась въ истерикахъ въ мои объятія, и увѣряла, клялась, почти рыдая, что никогда, никогда не оставить меня.

Я и никто изъ насъ не могъ постичь, откуда такое необыкновенное волненіе въ мистрисъ Гоггарти. Когда бѣдная Мери довольно неохотно протянула ей руку, она оттолкнула ее; а когда Густя сказалъ мнѣ съ робостью: — Я здѣсь, кажется, лишній, Самуилъ; я лучше уйду! — мистрисъ Гоггарти сурово взглянула ему прямо въ лицо, величественно указала пальцемъ на дверь, и сказала: — Я тоже думаю, сэръ, что вамъ бы лучше выйти.

— А я думаю, что мистръ Госкинсъ можетъ оставаться здѣсь сколько ему угодно, возразила жена моя съ твердостью.

— Я знаю, что вы это думаете, сударыня, отвѣчала мистрисъ Гоггарти съ злобною усмѣшкою. Но слова и Мери и тетушки были совершенно потеряны для Густи, потому-что онъ, не дожидаясь ихъ, схватилъ шляпу, и я слышалъ, какъ онъ скатился съ лѣстницы.

Ссора кончилась, какъ водится, тѣмъ, что Мери залилась слезами, а тетушка принялась повторять еще съ большимъ жаромъ, что она надѣется, что еще не поздно, и что съ этого дня она никогда, никогда не оставитъ меня.

— Что могло побудить тётушку воротиться, и еще такою сердитою? сказалъ я Мери, когда мы остались вечеромъ одни въ своей комнатъ; но жена увѣряла, что она не знаетъ, и не понимаетъ. Только много лѣгь спустя узналъ я причину этой ссоры и внезапнаго появленія мистрисъ Гоггарти.

Гадкій, жирный, грубый крошка Смитерсъ разсказалъ мнѣ это, какъ мастерскую продѣлку, въ прошломъ году, въ то же время, когда показалъ мнѣ письмо господъ Гиксона, Диксона, Паксона и Джаксона, которое было приведено выше.

— Другъ мой, Титмаршъ, сказалъ онъ, вы рѣшились оставить мистрисъ Гоггарти въ Вороньемъ-гнѣздѣ, въ когтяхъ Броу, а я рѣшился, во что бы ни стало, вырвать ее оттуда. Я рѣшился убитъ, такъ сказать, однимъ выстрѣломъ двухъ самыхъ смертельныхъ враговъ вашихъ. Я совершенно ясно видѣлъ, что преподобный Граймзъ-Вапшотъ подбирался къ денежкамъ вашей тётушки, и что мистръ Броу имѣлъ на нихъ такіе же хищническіе виды; то-есть, просто хотѣлъ ограбить ее. Вотъ я и сѣлъ въ фульгемскій дилижансъ, и какъ пріѣхалъ, отправился въ ту же минуту на квартиру Граймза. — Сэръ, сказалъ я ему, отьискавъ почтеннаго проповѣдника, — онъ пилъ горячій джинъ, въ два часа по полудни, или по-крайней-мѣрѣ въ комнатъ ужасно пахло водкою; — сэръ, сказалъ я ему, въ 1814 году васъ судили въ ланкастерскомъ ассизно.мъ судѣ за подлогъ….

" — И оправдали, сэръ, сказалъ Вапшотъ. Провидѣніе раскрыло мою невинность.

" — Однако же въ 1816 году не оправдали отъ обвиненія въ худомъ поведеніи, сказалъ я, и вы высидѣли два года въ Йоркской тюрьмѣ. — Надо вамъ сказать, что я хорошо зналъ всю исторію моего молодца, потому что у меня былъ приказъ объ арестованіи его, когда онъ еще былъ пасторомъ въ Клифтонѣ. Я продолжалъ, не давая ему опомниться отъ первыхъ ударовъ. — Мистръ Вапшотъ, вы ухаживаете за одною почтенною особою, которая въ настоящее время гоститъ у мистра Броу; если вы не дадите мнѣ слова прекратить свое ухаживаніе и отказаться отъ всякихъ видовъ на нее, я выведу васъ на свѣжую воду.

" — Я уже обѣщалъ, сказалъ Вапшотъ, съ видомъ изумленія, и въ то же время нѣсколько успокоившись, — я торжественно, клятвенно обѣщалъ мистру Броу. который приходилъ ко мнѣ сюда нынче утромъ, бранился, клялся…. О, сэръ, просто страхъ беретъ, когда слышишь подобныя клятвы и ругательства на устахъ такого благочестиваго человѣка!

" — Какъ, мистръ Броу былъ здѣсь? спросилъ я съ удивленіемъ

" — Какъ же; я полагаю, что вы оба по одному слѣду пришли сюда. Вы, видно, хотите жениться на вдовѣ съ слопертонскимъ и скваштейскимъ помѣстьями? не такъ ли? Ну, женитесь-себѣ, Богъ съ вами. Я уже далъ честное слово, что не буду имѣть ни какого дѣла со вдовою, а честное слово Вапшота свято.

" — Я полагаю, сэръ, сказалъ я, мистръ Броу обѣщалъ вышвырнуть васъ изъ дому, если вы еще разъ покажетесь.

" — Вы видѣлись съ нимъ; это по всему видно, отвѣчалъ Вапшотъ. пожавъ плечами. Тутъ я вспомнилъ, что вы мнѣ говорили о распечатанномъ письмѣ, и теперь я нисколько не сомнѣваюсь въ томъ, что Броу съ намѣреніемъ вскрылъ и что онъ читалъ его.

" — Такимъ образомъ одна птичка подстрѣлена; и я, и Броу, оба мѣтили въ нее. Теперь оставалось мнѣ стрѣлять въ самое Воронье-гнѣздо; и вотъ я отправился, приготовивъ приманки и заряды.

«Я пріѣхалъ туда уже въ половинѣ девятаго, и проходя черезъ ворота, увидѣлъ знакомую фигуру, прогуливавшуюся по фруктовому саду. Это была ваша тетушка, сэръ. Но мнѣ хотѣлось повидаться сначала съ любезными хозяйками; потому-что, видите ли, Титмаршъ, изъ письма мистрисъ Гоггарти я догадывался, что онѣ жили какъ кошки съ собаками, и надѣялся вырвать ее изъ дому посредствомъ крѣпкой ссоры съ ними».

Я засмѣялся, и признался Смитерсу, что онъ собаку съѣлъ въ плутни.

" — И казалось, сама судьба помогала мнѣ, продолжалъ онъ; мисъ Броу, какъ нарочно, сидѣла въ гостинной и что-то бренчала на гитарѣ и пѣла совершенно не въ тонъ. Но вошедши въ комнату, я закричалъ лакею, какъ можно погромче, чтобы онъ не шумѣлъ, потомъ постоялъ нѣсколько времени неподвижно, и наконецъ приблнялся къ ней на цыпочкахъ. Мисъ Броу видѣла каждое мое движеніе въ зеркалѣ; однако же она притворилась, будто не видѣла меня, и окончила свою арію блистательною руладою.

" — Боже мой! вскричалъ я; простите мнѣ, сударыня, что я прервалъ эту дивную гармонію, что пришелъ такъ невзначай и осмѣлился слушать, не испросивъ на то дозволенія.

" — Вы къ матушкѣ, сэръ? спросила мисъ Броу со всею любезностью, какую только могло принять на себя лицо ея. — Я мисъ Броу, сэръ.

" — Желалъ бы я, сударыня, чтобы вы позволили мнѣ не сказать ни слова о моемъ дѣлѣ, пока вы не споете еще одну изъ вашихъ обворожительныхъ мелодій.

"Она не рѣшилась пѣть, но по лицу видно было, какъ лестны ей были мои слова. — Что вамъ угодно, сэръ? спросила она.

" — Я имѣю дѣло къ одной почтенной дамѣ, которая въ настоящее время гоститъ у вашего почтеннаго батюшки.

" — О, къ мистрисъ Гоггарти! сказала мисъ Броу, бросившись къ колокольчику, и дернувъ его. — Джонъ, пошли за мистрисъ Гоггарти, въ фруктовый садъ, просить ее сюда; вотъ господинъ, который желаетъ съ нею видѣться.

" — Я знаю, продолжалъ я, знаю причуды мистрисъ Гоггарти, какъ никто ихъ не знаетъ, сударыня; и понимаю, что по причудамъ этимъ и по своему воспитанію, она не можетъ быть вамъ вполнѣ пріятною собесѣдницею. Я знаю, что вы не любите ея; она писала къ намъ въ Сомерсетшайръ, что вы не любите ея!

" — Какъ! она сплетничаетъ на насъ своимъ знакомымъ? вскричала мисъ Броу, — а я только того и хотѣла. — Если мы ей не нравимся, зачѣмъ же она живетъ у васъ?

" — Да, она немножко долго погостила, подхватилъ я, и я увѣренъ, что ея племянникъ и племянница давно уже стосковались по ней. Сдѣлайте милость, сударыня, не уходите; вы, можетъ-быть, пособите мнѣ въ дѣлѣ, за которымъ я пріѣхалъ.

"А дѣло-то, за которымъ я пріѣхалъ, сэръ, было просто завязать по всѣмъ правиламъ генеральное сраженіе между хозяйскою дочерью и гостьею, послѣ котораго я собирался сдѣлать воззваніе къ мистрисъ Гоггарти въ томъ смыслѣ, что неужели она послѣ того можетъ еще оставаться въ домѣ, съ членами котораго она находится въ такихъ непріязненныхъ отношеніяхъ? И что жъ, сэръ, генеральное сраженіе было дано мисъ Белинда открыла огонь, сказавъ, что до нея дошло, что мистрисъ Гоггарти клеветала на нее передъ своими знакомыми. Но хотя мисъ Белинда послѣ этого выбѣжала въ ярости, крича, что если эта низкая женщина не выѣдетъ отъ нихъ, то она сама убѣжитъ изъ родительскаго дома, однако же любезнѣйшая тетушка ваша только захохотала и сказала: А, знаю я штуки этой злой дѣвчонки, но, благодаря Бога, у меня доброе сердце, а религія повелѣваетъ намъ прощать оскорбленія. Я не выѣду изъ дому ея благороднаго отца, не оскорблю своимъ отъѣздомъ этого достойнаго, почтеннаго друга.

"Тутъ я попытался преклонить мистрисъ Гоггарти состраданіемъ. — Ваша племянница, сказалъ я, мистрисъ Титмаршъ, съ нѣкотораго времени, какъ говорилъ мнѣ бѣдный мужъ ея съ безпокойствомъ, чувствуетъ по утрамъ тошноту; стала раздражительна, скучна; — все признаки, сударыня, въ значеніи которыхъ невозможно сомнѣваться, когда идетъ рѣчь о молодой женщинъ, недавно вышедшей замужъ.

"Мистриссъ Гоггарти сказала мнѣ на это, что у нея есть чудесныя капли, что она пошлетъ ихъ мистрисъ Титмаршъ, и убѣждена, что онѣ помогутъ ей.

"Послѣ этихъ двухъ неудачъ, какъ мнѣ ни тяжело было, я долженъ былъ прибѣгнуть къ послѣднему средству, остававшемуся у меня въ запасѣ. Теперь это дѣло давно прошедшее и забытое, и потому я могу сказать вамъ все. Итакъ я сказалъ ей: — Сударыня, сказалъ я, есть еще обстоятельство, о которомъ я долженъ поговорить съ вами, но не смѣю… Видите ли, я вчера обѣдалъ у вашего племянника, и засталъ у него за столомъ молодаго человѣка съ самыми простыми пріемами, но который, очевидно, ослѣпилъ вашего племянника, и — боюсь я, — успѣлъ произвести слишкомъ сильное впечатлѣніе на вашу племянницу. Имя его Госкинсъ. Посудите сами, сударыня; человѣкъ, который при васъ никогда не бывалъ въ домѣ, въ теченіе трехъ недѣль шестнадцать разъ обѣдалъ у вашего довѣрчиваго племянника; послѣ этого вы сами представите себѣ — о чемъ я даже и не смѣю думать.

"Клюетъ, подумалъ я про себя. И въ-самомъ-дѣлѣ, тётушка ваша вдругъ вскочила, и черезъ десять минуть она уже сидѣла въ моей наемной каретѣ, и мы ѣхали обратно въ Лондонъ. Ну, что. сударь? каково?

— И вы осмѣлились разъиграть эту чудесную штуку на счетъ моей жены, мистръ Смитерсъ? сказалъ я.

— Конечно, на счетъ вашей жены; но вѣдь для вашей же общей пользы!

— Счастіе ваше, сэръ, сказалъ я, что вы старикъ, и что съ-тѣхъ-поръ прошло уже десять лѣгь; но то я далъ бы вамъ такую потасовку арапникомъ, о какой вы, мистръ Смитерсъ, при всемъ вашемъ умѣ, и понятія не имѣете.

Такимъ-то образомъ мистрисъ Гоггарти воротилась въ Лондонъ, снова поселилась у своего племянника. Это же было причиною новой нашей перемѣны квартиры; я нанялъ домъ въ Бернардской улицъ; а что мы тамъ пережили и испытали — составитъ теперь предметъ моей рѣчи.

IV.

Мы наняли хорошенькій домикъ въ Бернардской улицъ, а тетушка выписала изъ деревни всю свою мебель, которой было бы достаточно на меблированіе двухъ такихъ домовъ; впрочемъ, она обошлась намъ очень дешево, потому-что мы заплатили только за провозъ ея изъ Бріера.

Четыре мѣсяца уже мистрисъ Гоггарти жила у насъ, а я не получалъ еще отъ нея ни полушки. Наконецъ, когда я принесъ ей третій ея годовой дивидендъ, осемьдесять фунтовъ, она дала мнѣ изъ нихъ пятьдесятъ сказавъ, что это совершенно достаточно за квартиру и столъ старушки, которая ѣстъ не больше воробья.

Я самъ видалъ въ деревнѣ, какъ она съѣдала по девяти воробьевъ въ пуддингѣ; но она была богата и я не смѣлъ жаловаться. Если она сберегала по-крайней-мѣрѣ по шести-сотъ фунтовъ въ годъ тѣмъ, что жила у насъ, все это должно же было, со временемъ, перейти ко мнѣ. Мы съ Мери утѣшались этимъ, и заботились только о томъ, какъ бы съ своими небольшими средствами сводитъ концы съ концами. Не легкое было дѣло держать домъ въ Бернардской улицѣ, и еще что-нибудь откладывать въ сторону изъ четырехъ сотъ семидесяти фунтовъ, которые составляли весь нашъ годовой доходъ. Но какое еще мнѣ счастіе, что я имѣлъ эти четыреста семдесять фунтовъ!

Въ то время, какъ мистрисъ Гоггарти выѣзжала изъ Вороньяго-гнѣзда въ карстѣ Смитерса, мистръ Броу въѣзжалъ въ ворота на своей сѣрой четвернѣ. Любопытно было бы посмотрѣть, какъ смотрѣли другъ на друга эти два человѣка въ ту минуту, какъ одинъ увозилъ у другаго добычу изъ самой его берлоги, и подъ самымъ его носомъ.

На слѣдующій день мистръ Броу пріѣхалъ навѣстить мистрисъ Гоггарти, и божился, что не уѣдетъ, пока она не поѣдетъ съ нимъ; что онъ слышалъ о непростительномъ поступкѣ своей дочери, и видѣлъ ее въ слезахъ и на колѣнахъ испрашивающую у Бога прощенія своего грѣха. Однако же мистръ Броу принужденъ былъ ѣхать отъ насъ одинъ безъ тётушки, потому-что ее удерживало еще болѣе сильное побужденіе. Она почти не выпускала бѣдную Мери изъ глазъ, распечатывала всѣ письма, приходившія на имя моей жены, и подозрѣвала всѣ ея письма. Мери открыла мнѣ всѣ эти страданія только много лѣтъ спустя; тогда же она не говорила мнѣ о томъ на слова, и всегда съ улыбкою на устахъ встрѣчала своего мужа, когда онъ возвращался отъ своей ежедневной работы. Что касается до Густи, тетушка такъ напугала его, что онъ носу не показывалъ во все время нашего пребываніи на этой квартирѣ; онъ довольствовался тѣмъ, что освѣдомлялся о здоровьѣ Мери, которую онъ столько же полюбилъ, какъ меня.

Мистръ Броу, по отъѣздѣ отъ него тётушки, сталъ сильно гнѣваться на меня. Что я ни дѣлалъ, все было дурно; онъ бранилъ меня разъ по десяти въ день, и бранилъ въ присутствіи всей конторы. Это наконецъ вывело меня изъ терпѣнія, и я одинъ разъ объявилъ ему напрямки, что я не простой служащій на жалованьи у компаніи, но вмѣстѣ съ тѣмъ и акціонеръ ея на значительную сумму; что всѣ его неудовольствія на мое нерадѣніе и мои ошибки ничто иное, какъ ни на чемъ не основанныя придирки, и что я не намѣренъ терпѣть грубаго обращенія ни отъ него, ни отъ кого другаго. Мистръ Броу отвѣчалъ, что всегда такъ бываетъ; что не случалось ему еще полюбить молодаго человѣка, который не отплатилъ бы ему неблагодарностью; что онъ уже привыкъ не ожидать отъ дѣтей своихъ ничего кромѣ вѣроломства и презрѣнія, и что будетъ ежедневно молить Бога объ отпущеніи мнѣ этого грѣха. А за минуту передъ тѣмъ онъ бранилъ и проклиналъ меня, и говорилъ со мною хуже, чѣмъ съ послѣднимъ чернорабочимъ. Но все это оттого, что я уже не хотѣлъ сносить спѣси мистрисъ Броу или надменнаго смиренія ея супруга. Пока я былъ одинъ, я позволялъ имъ дѣлать со мною что имъ было угодно, но я не хотѣлъ, чтобы жена моя подвергалась новымъ униженіямъ, какъ въ тотъ день, когда они увезли мистрисъ Гоггарти.

Въ заключеніе Броу предостерегъ меня противъ Годжа и Смитерса. — Остерегайтесь ихъ, сказалъ онъ; если бъ не моя честность, эти цапли давно поглотили бы помѣстья вашей тетушки; между-тѣмъ какъ я, для ея пользы, — чего ты, безразсудный упрямецъ, но хочешь понять, — совѣтовалъ ей продать ихъ, ея безсовѣстные, жадные стряпчіе имѣли дерзость просить за продажу ихъ десять процентовъ за труды.

Мнѣ казалось, что въ этомъ была нѣсколько и правда. Во всякомъ случаѣ, когда два плута побранятся, честный человѣкъ выигрываетъ, потому-что остается при своемъ; а я съ этого времени началъ подозрѣвать, какъ ни прискорбно мнѣ сказать это, что съ обѣихъ сторонъ, и въ стряпчемъ и въ Броу была своя доля плутовства. Особенно хотѣлось мистру Броу запустить свои когти въ имѣніе моей жены; онъ опять, по обыкновенію, совѣтовалъ мнѣ употребить ея капиталъ на покупку акцій нашей компаніи, на что я отвѣчалъ ему, въ десятый разъ, что жена моя еще несовершеннолѣтняя, и что, слѣдовательно, небольшое имущество ея совершенно не зависитъ отъ моего распоряженія. Этотъ отвѣтъ ужасно взбѣсилъ мистра Броу, и я скоро убѣдился, по обращенію со мною Абеднего, что я уже совершенно утратилъ его милость. Меня уже не отпускали въ неурочные дни, не давали имъ болѣе денегъ впередъ, вскорѣ даже должность собственнаго секретаря при директорѣ упразднена, и я очутился опять на прежнихъ двухъ стахъ пятидесяти фунтахъ жалованья. Это меня, впрочемъ, нимало не опечалило; я все-таки имѣлъ достаточное содержаніе, усердно исполнялъ свои обязанности, и знать не хотѣлъ Броу.

Около этого времени, въ началъ 1824 года, компанія ямайскаго инбирнаго пива прекратила платежи, и закрылась; лопнула въ одинъ щелчокъ, какъ говорилъ Густя. Акціи компаніи патентованныхъ пожарныхъ трубъ упали съ шестидесяти-пяти на пятнадцать фунтовъ. Наши акціи однако же держались еще значительно выше пари; вольное вестдидльсекское общество поднимало голову выше любаго лондонскаго торговаго учрежденія. Брань Роундгенда на директора имѣла, конечно, нѣкоторое вліяніе, потому-что онъ обвинялъ его въ злоупотребленіи довѣрія акціонеровъ и вкладчиковъ, и въ самовольномъ распоряженіи капиталами; однако же члены еще крѣпко держались между собою, и компанія стояла непоколебимо какъ скала.

Возвратимся къ положенію дѣлъ на моей квартирѣ. Наши тѣсные покои были завалены тетушкиною старинною мебелью; громоздкій, старый флигель на кривыхъ ножкахъ и съ дребезжащими, порванными на половину струнами, занималъ три четверти нашей небольшой гостиной. Мистрисъ Гоггарти каждый день садилась къ нему и по цѣлымъ часамъ угощала насъ пьесами, бывшими въ модѣ при лордѣ Чарльвилѣ, или пѣла разбитымъ голосомъ чувствительные романсы, современные ея дѣвичеству, такъ-что намъ по большей части стоило ужасныхъ усилій, чтобъ не расхохотаться

Смѣшно было также видѣть перемѣну, совершившуюся въ это время въ характерѣ мистрисъ Гоггарти. Въ деревнѣ, гдѣ она была однимъ изъ первыхъ лицъ въ околодкѣ, она довольствовалась приглашеніемъ на чашку чаю въ шесть часовъ, а затѣмъ на партію въ вистъ по два пенса; въ Лондонѣ же она и слышать не хотѣла объ обѣдѣ ранѣе семи часовъ; условилась съ извощикомъ, чтобы онъ два раза въ недѣлю присылалъ ей щегольской кабріолетъ, чтобы проѣхаться по парку; кроила и перекраивала, выворачивала и перешивала всѣ свои старыя платья, мантильи, чепцы и прочее тряпье, а бѣдная Мери должна была сидѣть за ними съ утра до ночи, чтобы приладить эти старыя тряпки къ послѣдней модѣ. Сверхъ-того она завела новый парикъ, а въ одно прекрасное утро на щекахъ ея явился новый румянецъ, какимъ никогда не надѣляла ее природа, и отъ котораго пришла въ изумленіе вся Бернардская улица, не привычная еще къ такимъ обычаямъ.

Наконецъ ей вздумалось даже, что намъ необходимо надлежало держатъ лакея и одѣвать его въ ливрею. И вотъ мы наняли парня лѣтъ шестнадцати, и нахлобучили на него одну изъ старыхъ ливрей, привезенныхъ тётушкою изъ Сомерсетшайра, пришивъ къ ней только новые воротники, обшлага и пуговицы; на пуговицахъ были изображены соединенные гербы Титмаршей и Гоггарти, именно дроздъ, выступающій въ бой и боровъ въ доспѣхахъ. Мнѣ, признаться, эта ливрея съ гербовыми пуговицами показалась сначала очень смѣшною и неумѣстною, хотя родъ нашъ дѣйствительно очень стараго и хорошаго происхожденія Но что за хохотъ, о Боже! поднялся однажды въ конторѣ, когда явился маленькій человѣчекъ въ огромнѣйшей ливреѣ, съ богатырскою палицею, и подалъ мнѣ записку отъ мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-кастля. Далѣе, тётушка завела такой порядокъ, чтобы письма, носовые платки и прочее подавались всегда на серебряномъ подносѣ. Я думаю, что если бъ у насъ былъ ребенокъ, она и его велѣла бы положить на серебряный подносъ. Впрочемъ, доселѣ такъ же мало основанія было намеку мистра Смитерса на этотъ счетъ, какъ и другой, разсказанной вамъ низкой его выдумкѣ. Тётушка и Мери почти каждый день важно ходили взадъ и впередъ по Новой дорогѣ, а малорослый лакей слѣдовалъ за ними въ своей ливреѣ и съ огромною палкою съ золотымъ набалдашникомъ. Несмотря на эту пышность и важность, и хотя тетушка не переставала хвалиться своими знатными друзьями, однако же проходили дни за днями, ведѣли за недѣлями, а у насъ не видать было ни души живой, и во всемъ Лондонъ, я думаю, не нашлось бы дома унылѣе и скучнѣе нашего.

По воскресеньямъ мистрисъ Гоггарти ходила обыкновенно въ церковь Святаго-Панкратія; а вечеромъ въ молельню анабаптистовъ. Это былъ день свободы и отдыха для насъ съ Мери; мы отправлялись въ церковь воспитательнаго дома, гдѣ у насъ было постоянное мѣсто, слушали чудесную проповѣдь, и жена моя съ завистью посматривала на прелестныя личики дѣтей; признаться, и мои глаза постоянно обращались туда же. Не раньше однако жъ, какъ черезъ годъ послѣ свадьбы, сообщила она мнѣ нѣчто, чего я здѣсь не скажу, но что преисполнило и ее и меня невыразимою радостью.

Помню, что она открыла мнѣ эту тайну въ тотъ самый день, какъ компанія бафинскихъ звѣриныхъ промысловъ закрылась, поглотивъ, по увѣренію нѣкоторыхъ, капиталъ въ триста тысячъ фунтовъ стерлинговъ, и представивъ на покрытіе его простой лоскутокъ бумаги, заключавшій торговый договоръ съ различными индѣйскими племенами. Вскорѣ затѣмъ тѣ же самые Индѣйцы изрубили своими топорами агента компаніи. Нѣкоторые злые языки утверждали, будто Индѣйцы и не думали изрубить агента по той простой причинѣ, что ни тѣхъ Индѣйцевъ, ни агента никогда не бывало, и указывали даже въ Лондонѣ домъ, въ которомъ сочинена вся эта сказка. Какъ бы то ни было, но мнѣ было жаль бѣднаго Тидда, который такимъ образомъ въ одинъ годъ потерялъ свои двадцать тысячъ фунтовъ. Я встрѣтилъ его въ тотъ же день въ Сити; за немъ лица не было; онъ сказалъ мнѣ, что у него не было уже ничего, кромѣ тысячи фунтовъ долгу, и что ему оставалось только просить милостыню. Однако же онъ этого не сдѣлалъ, а былъ вскорѣ затѣмъ арестованъ и долго просидѣлъ въ флитской тюрьмѣ. Впрочемъ, пріятная новость, сообщенная мнѣ моею Мери, какъ вы можете себѣ представить, скоро вытѣснила изъ моей головы и Тидда и компанію бафинскихъ звѣриныхъ промысловъ.

Вслѣдъ затѣмъ приключились въ лондонскомъ Сити другія присшествія, которыя показали, что положеніе нашего директора было не совсѣмъ такъ твердо, какъ еще по-большей части полагали. Три изъ его компаній ръиштельно рушились; о четырехъ другихъ ходили достовѣрные слухи, что имъ не миновать банкротства; даже въ вольномъ вестдидльсекскомъ обществъ послѣднія собранія директоровъ были очень бурны, и кончились тамъ, что многіе члены совѣта подали въ отставку. Мѣста ихъ замѣщены благопріятелями мистра Броу, людьми неизвѣстными и ничтожными, которыхъ онъ съ этою цѣлью втянулъ въ общество. Мистръ Броу разошелся также съ Гофомъ, по той причинѣ, говорилъ онъ, что ему довольно было дѣла по одному вестдидльсекскому обществу, и что онъ намѣренъ мало-по-малу отказаться отъ всякихъ другихъ дѣлъ. И въ-самомъ-дѣлѣ, наше общество представляло достаточно занятій для самаго дѣятельнаго человѣка, не говоря даже о другихъ обязанность мистра Броу по званію его члена парламента и о семидесяти двухъ процессахъ, которые обрушились на него какъ на главнаго директора обанкрутившмхся компаній.

Здѣсь надлежало бы мнѣ, можетъ-быть, описать отчаянныя усилія мистрисъ Гоггарти втереться въ знатный кругъ. Странное дѣло: несмотря на положительныя слова лорда Типтофа, она упорно настаивала на близкомъ родствѣ своемъ съ леди Дромъ; и какъ-скоро узнала изъ газетъ, что леди Дромъ возвратилась въ Лондонъ съ своими внучками, немедленно приказала заложить вышеупомянутый кабріолетъ, объѣхала ихъ всѣхъ, и у всѣхъ оставила свою визитную карточку: «Мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-кастля», роскошно выгравированную готическимъ шрифтомъ съ украшеніями, и нашу, «мистръ и мистрисъ Титмаршъ», которую она нарочно для того напечатала.

Она готова бы силою прорваться въ подъѣздъ леди Джонъ Престонъ и приступомъ взойти на лѣстницу, несмотря на убѣжденія и мольбы Meри, и, если бъ только швейцаръ, принявшій карточки, сколько-нибудь ободрилъ ее къ тому своею наружностью. Но этотъ высокій человѣкъ, пораженный, вѣроятно, ее страннымъ видомъ и нарядомъ, сталъ неподвижнымъ колоссомъ въ самыхъ дверяхъ, и объявилъ, что ему на-строго приказано никого не пускать къ миледи. На что мистрисъ Гоггарти замахнулась на него кулакомъ изъ окна кареты, и сказала что она будетъ на него жаловаться, и ему не уцѣлѣть на своемъ мѣстъ.

При этой угрозъ швейцаръ только расхохотался; мистрисъ Готртя дѣйствительно написала къ мистру Эдварду Престону письмо, полное негодованія и жалобъ на наглость и дерзость его прислуги, но мистръ Престонъ не уважилъ ея жалобы, а возвратилъ ей письмо съ покорнѣйшею просьбою, чтобы она не безпокоила его впредь своими визитами. Преуморительно было смотрѣть на досаду и ярость тётушки по полученіи этой записки. Когда Соломонъ подалъ ее на серебряномъ подносъ, тётушка, увидѣвъ печать мистра Престона и имя его въ уголку конверта, вскричала съ радостью: — Ну, что, Мери, кто изъ насъ правъ? — и побилась объ закладъ съ моею женою, о шести пенсахъ, что въ этомъ конвертъ заключается приглашеніе на обѣдъ. Она проиграла пари, но не заплатила, а довольствовалась тѣмъ, что весь день бранила бѣдную Мери, не пощадила и меня.

Я охотно распространился бы о наблюденіяхъ своихъ надъ большимъ свѣтомъ, къ которымъ привели меня упорныя усилія мистрисъ Гоггарти, попасть въ среду его; но должно признаться, свѣденія мои довольно ограничены, потому-что это продолжалось всего полгода, и я не много имѣлъ случаевъ наблюдать его. Ктому же большой свѣтъ былъ уже много разъ и весьма подробно описанъ разными сочинителями романовъ и повѣстей, которыхъ я не намѣренъ исчислять, но которые, будучи сами членами знатныхъ фамилій, или находясь въ услуженіи у знатныхъ вельможъ, или, наконецъ, будучи ихъ прихлебальщиками, конечно несравненно лучше знакомы съ этимъ предметомъ, чѣмъ простой конторщикъ страховаго общества.

Но не могу умолчать о знаменитомъ приключеніи нашемъ въ италіянской оперѣ, куда мистрисъ Гоггарти почти насильно затащила насъ, потому-что это театръ, посѣщаемый по преимуществу большимъ свѣтомъ. Всѣмъ извѣстно, что по окончаніи спектакля знатные посѣтители театра собираются въ общей залѣ, гдѣ они толкаются и давятся не хуже другихъ, въ ожиданіи своихъ экипажей; — замѣчу мимоходомъ, что презабавною чучелою смотрѣлъ въ сѣняхъ нашъ маленькій Соломонъ съ своею огромною палицею, среди своихъ щеголей-собратовъ высшаго полету! И такъ, пока мы вмѣстѣ съ другими давились въ залѣ, мистрисъ Гоггарти налетѣла на леди Дромъ, которую я, по требованію ея, долженъ былъ указать, и стала рекомендоваться ей родственницею и пересчитывать всю ихъ общую родню. Но у леди Дромъ видно была долга память на родню только когда ей было благоугодно; на этотъ же разъ она разсудила совершенно забыть родство свое съ Титмаршами и Гоггарти. Она не только не признала насъ, но даже вслухъ дивилась наглости дерзкой бабы, — такъ честила она мою почтенную тётушку, и вовсе горло стала звать констебля.

Эта и нѣсколько другихъ неудачъ въ такомъ же родъ убѣдили наконецъ тетушку «въ суетѣ сего нечестиваго міра», какъ она выражалась. и она все болѣе и болѣе обращалась къ назидательнѣйшему и истинно душеспасительному обществу. Она свела нѣсколько драгоцѣнныхъ знакомствъ въ собраніи анабаптистовъ, и между прочими возобновила дружбу съ своимъ фульгемскимъ пріятелемъ, мистромъ Граймсъ-Вапшотомъ Мы не знали въ то время о свиданіи его съ Смитерсомъ, а самъ Граймсъ не заблагоразсудилъ открыть намъ это обстоятельство. Я однако жъ сообщилъ мистрисъ Гоггарти дошедшее до меня свѣдѣніе, что любимый ея Граймсъ былъ нѣкогда подъ судомъ за подлогъ, но она объявила на отрізъ, что это низкая выдумка клеветниковъ и завистниковъ; а онъ сказалъ на это, что я и Мери обрѣтаемся еще во тьмѣ кромѣшной, и что намъ не миновать хлябей ада, которыми онъ особенно любить приправлять свое витійство. Подъ руководствомъ и по совѣтамъ своего достойнаго учителя, тетушка скоро совсѣмъ перестала ходить въ церковь Святаго Панкратія, а стала по три раза въ недѣлю посѣщать бесѣды Граймса-Вапшота, усердно пещись объ обращеніи къ его ученію всѣхъ нищихъ нашего квартала и шить бѣлье для новорожденныхъ, которое она раздавала этой заблудшей паствѣ. Не подумала же она, однако жъ, шить дѣтское бѣлье мистрисъ Титмаршъ, хотя уже очевидно было, что скоро будетъ въ немъ нужда, а предоставила позаботиться о томъ ей самой, да моей матушкѣ и сестрамъ въ деревнѣ. Не припомню въ точности, но едва ли не говорила она даже, что грѣшно запасаться на завтрашній день, и что слѣдуетъ возложить во всемъ упованіе на благость и предусмотрѣніе Промысла. Какъ бы то ни было, но мистръ Граймсъ-Вапшотъ безпрестанно ходилъ къ намъ пить пуншъ и джинъ, и обѣдалъ у насъ гораздо чаще, чѣмъ обѣдывалъ прежде бѣдный Густя.

Впрочемъ, мнѣ было не до него и не до его дѣйствій, потому что, признаться, финансы мои къ этому времени начали ужасно разстроиваться, а сверхъ-того я имѣлъ множество заботь и непріятностей по дѣламъ службы и въ частной жизни.

Въ отношеніи финансовъ, я получилъ, правда, отъ мистрисъ Гоггарти пятдесять фунтовъ; но изъ этихъ денегъ я долженъ былъ заплатить за проѣздъ изъ Сомерсетшайра на почтовыхъ, за провозъ тетушкина имущества изъ деревни, за отдѣлку, окраску, оклейку дома; изъ нихъ же долженъ былъ покрывать расходы на водку, вина и вообще крѣпкіе напитки, которые выпивалъ мистръ Граймсъ съ наведенными имъ пріятелями, — эти почтенные господа на отрѣзъ отказались отъ тётушкина розоліо, — и наконецъ безчисленное множество другихъ мелкихъ расходовъ, сопряженныхъ съ содержаніемъ дома въ одной изъ лучшихъ частей Лондона.

Въ довершеніе бѣдствія, въ минуту самаго ужаснаго моего бездѣнежья, получилъ я счетъ мадамъ Мантолини, счеты господъ Говеля и Джемса, счеты барона фонъ-Штильца, и наконецъ счетъ мистра Полоніуса за оправу моей брильянтовой булавки. И всѣ эти счеты, какъ обыкновенно случается, словно сговорились нагрянуть на меня на одной недѣлѣ. И представьте мое изумленіе, мой ужасъ, когда я представилъ ихъ мистрисъ Гоггарти и она отвѣчала: — что жъ, любезнѣйшій! ты получаешь препорядочное жалованье. Если же тебѣ угодно заказывать платья и булавки у самыхъ модныхъ мастеровъ, надо платить; не думай, чтобъ я стала потакать твоей расточительности и дала тебѣ хоть шиллингъ сверхъ платы, и безъ того уже слишкомъ щедрой, которую ты получаешь отъ меня за квартиру и столъ.

Могъ ли я открыть Мери поступокъ мистрисъ Гоггарти, особенно въ настоящемъ ея состояніи? А какъ ни тяжко было положеніе дѣлъ дома, положеніе дѣлъ на службѣ начинало принимать еще болѣе мрачный и грозный видъ.

Я уже говорилъ, что мистръ Роундгендъ отказался отъ своего мѣста; вскорѣ послѣ него вышелъ и Гаймаръ; Абеднего сдѣлался главнымъ конторщикомъ, Однажды утромъ, отецъ Абеднего пріѣхалъ въ нашу контору, и былъ тотчасъ введенъ въ собственный кабинетъ директора. Выходя оттуда чрезъ нѣсколько времени, онъ дрожалъ, задыхался и все время бормоталъ сквозь зубы какія-то слова, изъ которыхъ можно было понять только, что онъ былъ въ ужасномъ гнѣвѣ. Какъ-скоро онъ сошелъ въ контору, «Господа», началъ онъ, обращаться конторщикамъ; но мистръ Броу, слѣдовавшій за нимъ, перебилъ его сказалъ умоляющимъ голосомъ: — «Молчите только до субботы»! — Наконецъ отъ кой-какъ успѣлъ вывести разъяреннаго Жида на улицу.

Въ субботу Абеднего младшій также навсегда оставилъ нашу контору и я сдѣлался главнымъ конторщикомъ, на четырехъ стахъ фунтахъ въ годъ жалованья. Это была роковая недѣля для общества. Въ понедѣльникъ, когда я явился на службу и занялъ свое мѣсто у главной конторки, и первый, по праву своего мѣста, взялъ газеты, первое, что бросилось мнѣ въ глаза, было слѣдующее извѣстіе: «Въ Гоундсдичъ произошелъ ужасный пожаръ, истребившій до тла сургучную мануфактуру мистра Мешаха и смежное съ нею складочное мѣсто готоваго платья, принадлежащее мистру Шадраху. На сургучной мапуфактурѣ находилось на двадцать тысячъ фунтовъ лучшей голландской смолы которую пламя обхватило и уничтожило въ одно мгновеніе. У мистра Шадраха было заготовлено сорокъ тысячъ паръ платья, по заказу поэйскаго кацика, для обмундированія его кавалеріи».

Мешахъ и Шадрахъ были оба изъ Жидовъ и родственники Абеднего; оба были застрахованы у насъ на всю сумму понесенныхъ ими убытковъ Несчастный пожаръ этотъ приписывали неосторожности глупаго пьянаго сторожа Ирландца, находившагося въ службѣ мистра Шадраха, который опрокинулъ въ сараѣ штофъ водки и искалъ его со свѣчею. Хозяева прислали этого сторожа въ нашу контору, и дѣйствительно, мы всѣ были свидѣтелями, что онъ и тогда еще былъ пьягь мертвецки

И будто этого еще было недостаточно, тѣ же газеты, въ отдѣлѣ некрологовъ, извѣстили о кончинѣ ольдермана Пэша, надъ дородностью котораго мы любили подшучивать въ счастливыя времена; теперь уже было не до шутокъ! Ольдерманъ Пэшъ былъ застрахованъ въ нашемъ учрежденіи на пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Эти два пожара были самыми тяжелыми ударами, какіе претерпѣла досель компанія. Правда, въ 1822 году пожаръ также истребилъ вадинглейскую бумагопрядильню, застрахованную у насъ въ осьмидесяти тысячахъ фунтовъ; и въ томъ же году взорвало фабрику патентованныхъ безопасныхъ спичекъ, застрахованную въ четырнадцати тысячахъ фунтовъ; но многіе говорили, что убытки общества далеко не доходили до объявленной имъ суммы; нѣкоторые утверждали даже, что это бы.гь просто газетный пуфь, помѣщенный компаніею въ видѣ объявленія. Я не могу сказать ничего положительнаго по этому предмету, потому-что никогда не видалъ книгъ нашего учрежденія за первые года.

Мы были чрезвычайно поражены этими несчастными извѣстіями; но мистръ Броу, противъ ожиданія нашего, пріѣхалъ въ контору на своей четвернѣ такъ же спокоенъ и веселъ какъ всегда, и долго шутилъ и смѣялся на подъѣздѣ съ встрѣтившимся ему случайно пріятелемъ.

— Господа, сказалъ онъ. входя въ контору, вы читали, вѣроятно, сегодняшнія газеты; онѣ содержать извѣстіе, весьма прискорбное для меня. Я разумѣю кончину почтеннаго ольдермана Пэша, одного изъ нашихъ вкладчиковъ. Но если что можетъ умѣрить скорбь мою объ утратѣ этого достойнаго мужа, то это то, что въ будущую субботу, въ одиннадцать часовъ утра пріятель мой, мистръ Титмаршъ, — нынче нашъ главный конторщикъ, — выдастъ вдовѣ и дѣтямъ его пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ изъ кассы. Что касается несчастія, постигшаго господъ Шадраха и Мешаха, въ немъ нѣтъ ничего невознаградимаго, и оно не можетъ никому причинить такой сильной горести. Въ будущую субботу, или какъ скоро нанесенные ими убытки будутъ достовѣрно исчислены, мистръ Титмаршъ выдастъ имъ изъ кассы сорокъ, пятдесятъ, осемьдесять, сто тысячъ фунтовъ стерлинговъ, смотря потому, какъ будутъ оцѣнены ихъ убытки. Всѣ ихъ потери будутъ вознаграждены; а хотя для насъ это, конечно, значительная выдача, однако жъ, господа, мы можемъ выдержать ее. Джонъ Броу самъ могъ бы, въ случаѣ нужды, принять ее на себя, и это очень мало стѣснило бы его. Мы должны привыкалъ переносить несчастія, какъ перенесли доселѣ счастье, и во всѣхъ положеніяхъ жизни быть твердыми и покорными волѣ Промысла, какъ слѣдуетъ бытъ благоразумному человѣку.

Въ тотъ же вечеръ рѣчь мистра Броу явилась во всѣхъ газетахъ, и я не понимаю, кто бы могъ сообщить ее, потому-что никто изъ нашихъ не выходилъ въ этотъ день изъ конторы до самаго выхода вечернихъ газетъ. Но какъ бы то ни было, а рѣчь была напечатана. Въ концѣ же недѣли, несмотря на увѣренія мистра Роундгенда, который говорилъ повсюду, что онъ готовъ держать пари о пяти на одинъ, что наслѣдникамъ ольдермана Пэша не видать своихъ денегъ, — въ субботу я самъ выдалъ изъ кассы повѣренному мистрисъ Пэшъ, пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ и, слѣдовательно, мистръ Роундгендъ проигралъ пари.

Разсказать ли, какъ были добыты эти деньги? Теперь, по прошествіи двадцати лѣтъ не можетъ быть никакого вреда въ раскрытіи этого обстоятельства; а сверхъ того оно дѣлаетъ большую честь двумъ лицамъ, которыхъ уже нѣтъ въ живыхъ.

По своему званію главнаго конторщика, я часто имѣлъ случай бывать въ кабинетъ мистра Броу; онъ опять сталъ ко мнѣ милостивъ и довѣрчивъ и, повидимому, былъ ко мнѣ расположенъ лучше чѣмъ когда либо.

— Титмаршъ, другъ мой, сказалъ онъ мнѣ однажды, вперивъ въ меня неподвижный, испытующій взоръ: слыхалъ ли ты о горестной участи знаменитаго нѣкогда въ Лондонѣ мистра Зильбершмидта?

— Какъ не слыхать? мистръ Зильбершмидтъ, Ротшильдъ своего времени, — слыхалъ я даже, что самъ Ротшильдъ въ молодости былъ простымъ конторщикомъ у Зильбершмидта, — Зильбершмидтъ, вообразивъ, что онъ не въ состояніи удовлетворить всѣхъ поступившихъ къ уплатѣ векселей, съ отчаянія лишилъ себя жизни; еслибъ онъ прожилъ еще только до четырехъ часовъ того дня, онъ узналъ бы, что могъ еще распологать наличнымъ капиталомъ въ четыреста фунтовъ.

— Сказать тебѣ откровенно, продолжалъ мистръ Броу, я нахожусь теперь въ такомъ же точно положеніи, какъ Зильбершмидть. Бывшій товарищъ мой, Гофъ, надавалъ векселей на нашу фирму на огромную сумму, и я принужденъ былъ уплатить ихъ. На меня обратилось четырнадцать акцій, представленныхъ кредиторами этой проклятой компаніи имбирнаго пива; всѣ долги стараются свалить на мою шею, потому-что всѣмъ извѣстно, что я богатъ. Теперь, если мы не выгадаемъ времени, я буду не въ состояніи удовлетворить всѣмъ требованіямъ. Однимъ словомъ, если къ субботѣ мы не добудемъ пяти тысячъ фунтовъ, компанія наша погибла.

— Какъ! Вестдидльсекское общество! вскричалъ я, вспомнивъ о небольшомъ вкладъ бѣдной матушки, составлявшемъ почти все ея состояніе — Невозможно; дѣла наши въ самомъ цвѣтущемъ состояніи!

— Надо только добыть къ субботъ пять тысячъ фунтовъ, и тогда все спасено; и если ты добудешь ихъ, — я знаю, что ты можешь, — я дамъ тебѣ за нихъ десять тысячъ фунтовъ.

Затѣмъ мистръ Броу показалъ мнѣ до послѣдней копейки всѣ счеты общества и собственные свои счеты; и доказалъ, какъ дважды два четыре, что съ помощью этихъ пяти тысячъ фунтовъ дѣла наши пойдутъ опять какъ нельзя лучше, но что, за неимѣніемъ этой суммы, они неминуемо остановятся и компанія рушится. Какъ онъ это доказалъ, я не берусь рѣшать; но мнѣ разсказывали, что одинъ знаменитый человѣкъ, — имени его не припомню, — говорилъ что дайте ему только лоскутокъ бумаги и карандашъ, и онъ докажетъ вамъ все. что угодно

Я обѣщалъ еще разъ постараться уговорить тётушку дать свои деньги. Она выслушала меня довольно ласково, и почти готова была согласиться. Я увѣдомилъ о томъ директора. Онъ въ тотъ же день пился къ ней съ визитомъ, съ женою и съ дочерью, и еще разъ великолѣпная карета Броу, запряженная четвернею дорогихъ коней, остановилась у нашего подъѣзда.

Но мистрисъ Броу была плохая дипломатка; вмѣсто того, чтобы принять видъ, будто оказываетъ благодѣяніе мистрисъ Гоггарти, уговаривая ее отдать свои деньги, она съ перваго слова залилась слезами, и даже бросилась къ ея ногамъ, умоляя ее спасти ея милаго Джона. Это тотчасъ возбудило подозрѣнія тётушки; вмѣсто того, чтобы дать взаймы требуемыя деньги, она написала мистру Сумитерсу, чтобы онъ немедленно пріѣхалъ къ ней, потребовала отъ меня, чтобъ я отдалъ ей ея акціи, которыя, какъ я уже говорить, оставались въ моихъ рукахъ, и наконецъ осыпала меня бранью и упреками, говоря, что я гнусный обманщикъ разорилъ ее и ввергъ въ нищету.

Откуда же оставалось мистру Броу взять денегъ? Я разскажу вамъ однажды, когда я былъ въ его кабинетѣ, старикъ Гетсъ, фульгемскій дворникъ, принесъ тысячу двѣсти фунтовъ отъ мистра Болза, ростовщика, къ которому, сказалъ онъ, барыня приказала ему обнести все ея серебро. Отдавъ деньги, старикъ долго шарилъ въ карманахъ и наконецъ вытащилъ пяти-фунтовую ассигнацію, которую дочь его скопила на службѣ и прислала ему. Онъ просилъ мистра Броу дать ему еще акцію вестдидльсскскаго общества. Онъ говорилъ, что готовъ отдать руку на отсѣченіе, если дѣла не пойдутъ опять на славу; и что когда услышавъ случайно, какъ мистръ Броу, прохаживаясь съ своею супругою по фрунтовому саду, плакалъ и отчаивался, и говорилъ, что вотъ изъ-за нѣсколькихъ ничтожныхъ фунтовъ, изъ-за пары шиллинговъ, рушится самый богатѣйшій домъ въ Европѣ, онъ, Гетсъ, и подумалъ да разсудилъ съ своею женой, что и имъ слѣдовало отдать все, что имѣютъ, чтобы пособитъ самыхъ добрымъ и милостивымъ господамъ, какихъ не найти на всемъ свѣтѣ.

Въ этомъ заключалась сущность словъ Гетса. Мистръ Броу съ восторгомъ пожалъ ему руку, и — взялъ его пять фунтовъ. — Гетсъ, сказалъ онъ, эти пять фунтовъ будутъ лучшимъ вкладомъ во всю твою жизнь.

Что они дѣйствительно были лучшимъ его вкладомъ, въ томъ нѣтъ никакого сомнѣнія; но не на землѣ суждено было бѣдному старику получить награду за свою посильную лепту.

И это былъ не единственный примѣрь великодушія, сестра мистрисъ Броу, мисъ Доу, бывшая не въ ладахъ съ директоромъ почти съ самаго того времени, какъ онъ сдѣлался знаменитымъ человѣкомъ, пришла въ контору съ готовою довѣренностью, и сказала: — Броу, Изабелла пріѣзжала нынче утромъ ко мнѣ; она говорила мнѣ, что вы нуждаетесь въ деньгахъ, и вотъ я принесла вамъ свои четыре тысячи фунтовъ; это, какъ вы знаете, все мое имущество; дай Богъ, чтобы оно принесло пользу вамъ и моей милой сестрѣ, которая была мнѣ доброю и любящею сестрою почти до послѣдняго времени.

Мисъ Доу положила бумагу на столъ. Мистръ Броу призвалъ меня, чтобы быть свидѣтелемъ этого благороднаго поступка; со слезами на глазахъ повторилъ мнѣ слова невѣстки; потому-что, говорилъ онъ, мнѣ могъ онъ повѣрять всѣ помыслы своей души. По этому случаю бытъ я свидѣтелемъ и свиданія Гетса съ его господиномъ, которое происходило часъ спустя по выходѣ мисъ Доу. Добрая, благородная мистрисъ Броу! какъ она трудилась, чтобы выручить мужа! Добрая, великодушная женщина, твое сердце было праведно и чисто, и ты заслуживала лучшей доли? Но зачѣмъ жалѣть о ней? она до настоящей минуты убѣждена, что мужъ ея настоящій ангелъ, и любить его еще больше съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ впалъ въ несчастіе.

Въ слѣдующую субботу, какъ я говорилъ, повѣренный наслѣдниковъ ольдермана Пэша получилъ отъ меня въ конторѣ пять тысячъ фунтовъ. — Титмаршъ, другъ мой, сказалъ мнѣ послѣ того мистръ Броу, не жалѣй о деньгахъ своей тётки; не огорчайся тѣмъ, что она отобрала у тебя свои акціи. Я знаю, что ты честная, благородная душа, ты никогда не бранилъ меня за глаза, какъ всѣ эти конторскіе щенки; и ты еще будешь богатъ, я составлю твое счастіе!

Недѣлю спустя, въ субботу, я сидѣлъ съ женою, съ мистромъ Смитерсомъ и съ тётушкою, и преспокойно пилъ чай, когда на подъѣздѣ послышался стукъ, и мнѣ доложили, что какой-то господинъ ждалъ меня въ залѣ, и желалъ со мною поговорить. Это былъ чиновникъ «особыхъ порученій» при мидльсекскомъ шерифѣ, мистръ Эминадабъ. Онъ пріѣхалъ арестовать меня, какъ члена и акціонера вольнаго вестдидльсекскаго общества, по иску купца и портнаго мастера фонъ-Штильца.

Я вызвалъ Смитерса и просилъ его ради Бога ничего не говоритъ Мери.

— Гдѣ Броу? спросилъ мистръ Смитерсъ.

— Броу? сказалъ мистръ Эминадабъ; — Броу приказалъ вамъ кланяться и пожелать всякаго благополучія, сэръ. Онъ изволилъ завтракать сегодня утромъ въ Кале.

XI.

И такъ, въ эту роковую субботу меня усадили въ наемную карету, и увезли изъ моей уютной квартирки и отъ моей милой, бѣдной жены, которую я поручилъ мистру Смитерсу утѣшить и успокоитъ, какъ умѣлъ. Онъ сказалъ, что я долженъ былъ отлучиться на нѣкоторое время по дѣламъ общества, и бѣдная Мери сама уложила въ чемоданчикъ мое бѣлье и платье, окутала мнѣ шею теплымъ шарфомъ, и просила спутника моего не опускать стеколъ кареты, на что онъ отвѣчалъ, злобно оскаливъ зубы, что она можетъ совершенно положиться на него. Путешествіе наше было непродолжительно; за шиллингъ отвезли насъ въ Приказный переулокъ, и высадили передъ назначеннымъ домомъ.

Домъ, передъ которымъ остановилась карета, принадлежалъ повидимому къ полудюжинѣ домовъ той же улицы, имѣвшихъ одинаковое назначеніе. Ни одинъ человѣкъ, я думаю, не можетъ безъ содроганія проходить мимо этихъ домовъ. Всѣ окна на улицу снабжены крѣпкими желѣзными рѣшетками, а надъ грязнымъ подъѣздомъ блестѣла мѣдная доска съ надписью «Эминадабъ», чиновникъ особыхъ порученій при мидльсекскомъ шерифѣ. Когда мы подъѣхали, небольшой рыжеволосый Жидъ отворилъ первую дверь, и принялъ меня съ моимъ имуществомъ.

Какъ-скоро мы вошли, онъ заперъ дверь и заложилъ ее тяжелымъ болтомъ, и я очутился противъ другой, такой же крѣпкой двери съ огромнымъ висячимъ замкомъ. Мы вошли въ эту дверь, и вступили наконецъ въ сѣни.

Считаю излишнимъ описывать ихъ. Они были точь въ точь какъ сени въ десяткѣ тысячъ другихъ домовъ въ нашемъ мрачномъ лондонскомъ Сити. Тутъ былъ грязный корридоръ съ грязною лѣстницею, а въ корридорѣ двѣ грязныя двери, отворявшіяся въ двѣ такія же грязныя комнаты, съ желѣзными рѣшетками въ окнахъ, и представлявшія притомъ тотъ видъ мрачной и грязной роскоши, о которомъ я и теперь не могу вспоминать безъ тайнаго содроганія. Стѣны были обвѣшаны кругомъ лубочными картинками въ дрянныхъ рамкахъ, — то-ли дѣло чудесныя картины внучатнаго брата моего Микельанджело Титмарша! — на каминѣ огромные бронзовые часы, вазы и канделабры старинной французской работы; около стѣнъ нѣсколько столовъ, уставленныхъ огромнымъ количествомъ серебряной бирмингемской посуды. Должно сказать вамъ, что мистръ Эминадабъ не только арестовалъ тѣхъ, которые были не въ состояніи платитъ, но ссужалъ также деньгами тѣхъ, которые могли платить, и такимъ образомъ онъ уже разъ по десяти продавалъ и покупалъ каждую изъ этихъ вещей.

Я уговорился, что мнѣ дадутъ на ночь заднюю комнату, и пока грязная Еврейка готовила мнѣ постель на небольшой софѣ въ темномъ углубленіи, — горе тому, кто осужденъ спать на ней! — меня пригласили въ большую гостиную. Мистръ Эминадабъ уговаривалъ меня не унывать, и сказалъ въ утѣшеніе, что я на этотъ разъ буду обѣдать даромъ съ обществомъ вновь прибывшихъ гостей. Я не хотѣлъ обѣдать, но я радъ былъ не оставаться наединѣ, даже до прибытія Густи, который жилъ неподалеку и за которымъ я послалъ нарочнаго.

Было осемь часовъ вечера. Въ большой гостинной я засталъ четыре человѣка, собиравшихся садиться за столъ. И — о удивленіе. въ числѣ изъ увидѣлъ я мистра Б**, молодаго человѣка, принадлежавшаго къ высшему обществу и одного изъ законодателей моды, который только-что пріѣхалъ за полчаса на почтовыхъ, въ сопровожденіи мистра Лока — чиновника горсгемской тюрьмы. Мистръ Б** — былъ арестованъ слѣдующему случаю. Онъ былъ добрый, беззаботный молодой человѣкъ, и поручился на значительную сумму за одного своего пріятеля, который, принадлежа къ одной изъ знатнѣйшихъ и почетнѣйшихъ фамилій, завѣрилъ его честью и самою торжественною клятвою, что уплатить означенные векселя. Поручившись по векселямъ пріятеля, мистръ Б**, по свойственной ему безпечности, совсѣмъ забылъ о нихъ; равнымъ образомъ и одолженный имъ пріятель, по какому-то несчастному случаю, забылъ о нихъ, и вмѣсто того, чтобы быть въ Лондонѣ къ сроку уплаты, уѣхалъ за границу, не предупредивъ даже мистра Б**, что взысканіе по векселямъ падетъ на него. Несчастный молодой человѣкъ долго лежалъ въ горячкѣ въ Брайтонѣ, больнаго взяли его съ постели, и отвезли, въ проливной дождь, въ горсгемскую тюрьму; болѣзнь его возобновилась съ новою силою, а когда онъ достаточно оправился, его посадили въ почтовую карету и перевезли въ Лондонъ, къ мистру Эминадабу, гдѣ я съ нимъ и встртился, онъ былъ блѣденъ, худъ, но по прежнему веселъ и беззаботенъ; лежалъ на софѣ и заказывалъ обѣдъ, на который я былъ приглашенъ. Больно было смотрѣть на него; на лицѣ его было явственно написано, что дни его уже сочтены.

Мистръ Б** конечно не имѣетъ ничего общаго съ моимъ разсказомъ; однако жъ я не могъ удержаться, чтобы не поговоритъ о немъ и о состояніи, въ которомъ я видѣлъ его. Онъ тотчасъ послалъ за своимъ стряпчимъ и за докторомъ; первый поспѣшно разсчитался съ его кредиторами, а второй устроилъ всѣ его земные разсчеты, потому-что по освобожденіи изъ долговаго дома^[1], онъ уже не могъ оправиться отъ удара, нанесеннаго ему арестомъ; онъ чахъ, чахъ, и черезъ нѣсколько недѣль умеръ. И хотя много прошло лѣтъ съ того времени, и много пережилъ я другихъ событій, однако же не забуду этого до самой смерти. Я часто вижу виновника его смерти, который почти каждый день сидитъ у окна одного модпаго клуба — желалъ бы я знать, спокойно ли ему спится, и вкусны ли ему его пышныя обѣды? Любопытно бы также знать, заплатилъ ли онъ наслѣдникамъ мистра Б** деньги. которыя несчастный взнесъ за него, и которыя ему стоили жизни.

Если исторія мистра Б** не имѣетъ ничего общаго съ моею исторіею, и помѣщена здѣсь только ради нравоученія, то какая мнѣ нужда подробно описывать обѣдъ, которымъ онъ угостилъ меня въ долговомъ домѣ мистра Эминадаба? Однако же и тутъ есть свое нравоученіе; и потому я долженъ дать читателямъ вѣрный отчетъ, въ чемъ состоялъ этотъ обѣдъ.

За столомъ было пять человѣкъ, и подали три серебряныя миски супу, именно: черепашій супъ — разумѣется не настоящій, — бульонъ и супъ съ потрохами. За тѣмъ слѣдовали, также на серебряныхъ блюдахъ, огромный кусокъ лососины, жареный гусь, жареная баранья лопатка, жареная дичь, и разнаго рода легкія блюда. Такъ можетъ жить въ долговомъ домѣ тотъ, кто имѣетъ средства и охоту платитъ, и за такимъ обѣдомъ, до котораго я однако же не дотрогивался, потому-что уже обѣдалъ; да и слишкомъ тяжело было у меня на душѣ, — засталъ меня Густя, поспѣшившій ко мнѣ по полученіи моей записки.

Густя никогда не видалъ еще ни тюремъ, ни долговыхъ домовъ, и сердце его стѣснилось, когда рыжій Жиденокъ, Мовша, впустилъ его и заперъ за нимъ многочисленныя, окованныя желѣзомъ двери. Зато онъ остолбенѣлъ отъ изумленія, увидѣвъ меня за бутылкою добраго вина, въ комнатѣ, освѣщенной золочеными лампами; шторы были опущены, и за ними не видать было желѣзныхъ рѣшетокъ въ окнахъ. Мистръ Б**, мистръ Локъ — брайтонскій тюремный чиновникъ, мистръ Эминадабъ и еще одинъ богатый Жидъ, одного съ нимъ ремесла, весело съ нимъ бесѣдовали за стаканомъ вина.

— Просите сюда, сказалъ Б**, подавайте сюда пріятеля мистра Типирша; клянусь честью, я люблю смотрѣть на мошенниковъ, а хоть убейте, мистръ Титмаршъ, я считалъ васъ первымъ мошенникомъ во всѣмъ Лондонѣ. Вы перещеголяли самаго Броу; ей-Богу, перещеголяли! онъ, по-крайней-мѣрѣ, такъ уже и смотритъ мошенникомъ, по лицу знаешь, съ кѣмъ имѣешь дѣло. А на васъ посмотришь, побожишься, что олицетворенная честность

— Отпустилъ штуку, мой соколикъ; сказалъ мистръ Эминадабъ, подмигнувъ своему пріятелю, мистру Іехошафату, и указывая на меня.

— Славная пожива! сказалъ Іехошафатъ.

— Сидитъ за триста тысячъ фунтовъ, сказалъ Эминадабъ, правая рука мистра Броу, а всего двадцать четвертый годъ!

— Мистръ Титмаршъ, ваше здоровье, сэръ, сказалъ мистръ Локъ въ порывъ восторга. — Ваше здоровье, сэръ, желаю болѣе удачи въ другой разъ

— Полно, полно, сказалъ Эминадабъ, оставьте его въ покои

— Что это значитъ, сэръ? вскричалъ я? въ изумленіи; — за что я сижу? вѣдь вы арестовали меня за девяносто фунтовъ.

— Оно такъ, сэръ; — но тамъ есть еще полмилліончика; ну, вы сами знаете, сэръ. То не мое дѣло, простые торговые разсчеты. Ну, извѣстно, по дѣлу Броу. Не хорошее дѣло, да вамъ-то какъ не выпутаться? О, мы знаемъ вашу милость; положу голову на отсѣченіе, что вы выйдете цѣлы изъ-подъ суда, а у мистрисъ Титмаршъ, глядь, хорошенькій капиталецъ

— У мистрисъ Титмаршъ свое небольшое состояніе, сэръ, связалъ я; что жъ изъ этого?

— Всѣ присутствующіе громко захохотали и начали говорить, что я продувной малый, что я всякаго проведу, и дѣлать другія замѣчанія, которыя я никакъ не могъ себѣ объяснитъ. Только послѣ уже понялъ я, къ крайнему моему прискорбію, что они принимали меня за гнуснаго обманщика и мошенника, и полагали, что я обокралъ кассу вольнаго вестдидльсекскаго общества; а чтобы укрыть деньги отъ взысканія, перевелъ ихъ на имя жены.

Среди этого разговора вошелъ Густя; и ффть! какъ свиснулъ онъ, увидѣвъ, чѣмъ мы были заняты!

— Ой ве, геръ фонъ Іоиль! вскричалъ Эминадабъ. Мы всѣ захохотали.

— Садитесь, сказалъ мистръ Б**, садитесь, и смочите свистокъ! Эй, Эминадабъ, еще бутылку бургонскаго для мистра Госкинса.

И не успѣлъ Густя опомниться гдѣ онъ, какъ уже сидѣлъ съ нами за столомъ, и въ первый разъ въ жизни пилъ кло-де-вужо. Онъ сказалъ, что отъ роду еще не отвѣдывалъ бергамскаго, на что мистръ Эминадабъ презрительно оскалилъ зубы, и сказалъ ему правильное названіе вина.

— Еще бутылку завѣтнаго вскричалъ мистръ Б**.

— Стараго? подхватилъ Густя, и мы всѣ захохотали; но Жидки на зтогь разъ уже не смѣялись.

— Ну полно, сэръ, сказалъ пріятель мистра Эминадаба; мы здѣсь мы лоди хоросіе, а хоросимъ людямъ не годятся сутить надъ хорошей людьми.

По окончаніи пирушки, я ушелъ съ Густею въ свою комнату, чтобъ посовѣтываться о своемъ дѣлѣ. На счетъ отвѣтственности, которой я могъ бы подвергнуться въ качествѣ акціонера вестдидльсекскаго общества, я былъ совершенно спокоенъ, потому-что, хотя это и могло вовлечь меня сначала въ нѣкоторыя хлопоты, однако же я очень хорошо зналъ, что никогда не былъ акціонеромъ; акціи были на имя неизвѣстнаго, и дивидендъ по нимъ выдавался предъявителю; тетушка же отобрала у меня свои акціи и, слѣдовательно, я былъ свободенъ. Но прискорбно было мнѣ думать, что у меня около ста фунтовъ долгу, но большей части торговцамъ, рекомендованнымъ мнѣ тётушкою, и какъ она съ самаго начала обѣщала принять на себя уплату ихъ счетовъ, то я рѣшился писать къ ней, напомнить ей обѣщаніе и просить ее въ то же время выручить меня изъ долгу мистра фонъ-Штяльца, по которому я былъ арестованъ. Этотъ долгъ былъ сдѣлалъ конечно не по ея желанію, а по желанію мистра Броу; я никогда не навязалъ бы его на себя безъ настоятельнаго требованія мистра Броу.

Итакъ, я написалъ къ ней, просилъ ее заплатить всѣ эти долги, и уже утѣшался надеждою въ понедѣльникъ увидѣться опять съ моею Мери. Густя взялся доставить письмо, и обѣщалъ отдать его въ воскресеніе послѣ обѣдни, въ собственные руки мистрисъ Гоггарти, принявъ всѣ мѣры, чтобы Мери не узнала о моемъ горестномъ положеніи. Мы простились около полуночи; я легъ и старался по возможности уснуть на узкой и грязной софѣ мистра Эминадаба.

Наступило утро, ясное и тихое; солнце блистало такъ весело, я слышалъ радостный звонъ колоколовъ; какъ хотѣлось бы мнѣ идти съ женою въ церковь воспитательнаго дома, но тройная желѣзная дверь охраняла мою неволю, и мнѣ оставалось только читать молитвы въ своей комнатѣ, а потомъ идти прогуляться по двору, находившемуся въ задней части зданія. Повѣрите ли? самый дворъ этотъ былъ настоящая клѣтка. Толстая желѣзная рѣшетка покрывала, въ видѣ навѣса, все пространство двора; и въ эту-то клѣтку сходили бѣдные жильды мистра Эминадаба подышать вольнымъ воздухомъ.

Они видѣли меня въ окно моей комнаты, съ молитвенникомъ въ рукахъ.

Я былъ очень радъ, когда приходъ Густи и мистра Смитерса избавилъ меня отъ общества дурныхъ людей, съ которыми здѣсь находился. Оба пришли съ предлинными лицами. Ихъ ввели въ мою комнату, и мистръ Эминадабъ, не дожидаясь моего приказанія, тотчасъ подалъ бутылку вина и бисквитовъ; я счелъ это чрезвычайною любезностью съ его стороны.

— Выпейте стаканъ вина, мистръ Титмаршъ, сказалъ Смитерсъ, и прочтите письмо. Вы написали нынче утромъ трогательное письмо къ тетушкѣ, и вотъ вамъ на него отвѣть.

Я выпилъ стаканъ вина и почти съ трепетомъ началъ читать:

"Сэръ!

"Если вы, зная, что я имѣла намѣреніе завѣщать Вамъ по смерти все мое имущество, рѣшились убить меня, чтобы завладѣть имъ, вы очень ошиблись. Ваша низость, ваша гнусная неблагодарность. конечно убили бы меня, если бъ я не научилась, благодаря Бога, искать утишенія съ иной стороны.

Вотъ ужъ скоро годъ, какъ я терплю отъ васъ всякія истязанія. Я всѣмъ пожертвовала, отказалась отъ своей безмятежной жизни въ деревнѣ, гдѣ всѣ почитали имя Гоггарти, отдала свою цѣнную мебель, вина, серебро, посуду и столовую и кухонную; всѣмъ пожертвовала, чтобъ доставить счастіе, благосостояніе и почетъ вашему дому. Я безропотно сносила спѣсь и грубости мистрисъ Титмаршъ; осыпала ее подарками и благодѣяніями. Я пожертвовала собою, отказалась отъ знатнѣйшаго общества, къ которому привыкла съ дѣтства, затѣмъ, чтобы жить съ вами, и быть вашею руководительницею и хранительницею, чтобы удерживать васъ, если возможно, отъ расточительности и мотовства, которыя, какъ я всегда предвидѣла предсказывала вамъ, должны были рано или поздно ввергнуть васъ въ нищету. Такой расточительности, такого мотовства я никогда, никогда не видала. Масло расточали, какъ-будто оно дешевле воды; уголь жгли какъ соръ; свѣчи, чай, мясо — все вамъ было ни по чемъ. Однимъ тѣмъ, что забирали для своего стола въ мясной лавкѣ, можно бы прокормить десять семействъ.

А теперь, когда вы сидите въ тюрьмѣ, — справедливое наказаніе за всѣ ваши злодѣйства, за то что обманули меня на три тысячи фунтовъ, украли у родной матери ничтожную сумму, которая для нея, бѣдняжки, составляла все ея достояніе, — она впрочемъ не можетъ такъ сильно ощущать своей утраты, потому-что всю жизнь провела почти въ нищенствѣ, — вошли въ долги, которыхъ не въ состояніи платить, хотя должны были знать, что ваше ничтожное содержаніе не дозволяло вамъ такъ бросать деньги, — теперь вы имѣете еще дерзость просить, чтобъ я заплатила за васъ ваши долги? Нѣтъ, сэръ, дошло до того, что мать ваша, по вашей милости, должна будетъ жить счетъ прихода, и женѣ вашей прійдется мести улицы; я, по-крайней-мѣрѣ, несмотря на то, что вы такъ безбожно обокрали меня и довели меня старости лѣтъ до сравнительной бѣдности, я уѣду въ деревню, гдѣ могу еще жить съ нѣкоторыми удобствами, на которыя званіе мое даетъ мнѣ право. Мебель въ вашемъ домѣ принадлежитъ мнѣ; а какъ я полагаю, что вы намѣрены поселить свою супругу на улицѣ, то предупреждаю васъ, что завтра же велю вынести все свое добро изъ вашей квартиры.

«Мистръ Смитерсъ скажетъ вамъ, что я намѣревалась завѣщать вамъ все мое богатство. Но нынче утромъ, я въ присутствіи его торжественно разорвала свое духовное завѣщаніе, и отнынѣ отрекаюсь отъ всякихъ сношеній съ вами и съ вашею нищею роднею.

Сусанна Гоггарти".

Я согрѣла змѣю у груди своей, и она ужалила меня».

Признаюсь, когда я прочиталъ это письмо, я былъ въ такомъ бѣшенствѣ, что почти забылъ бѣдственное положеніе, въ которое оно меня ставило, и угрожавшее мнѣ разореніе

— Дали же вы маху, Титмаршъ, написавъ ваше письмо! сказалъ мистръ Смитерсъ. Вы сами приставили себѣ ножъ къ горлу, сэръ, сами себя лишили хорошенькаго имѣнія, пяти-сотъ фунтовъ годоваго доходу. Моя довѣрительница, мистрисъ Гоггарти, принесла изъ своей комнаты духовное завѣщаніе, какъ она вамъ пишетъ, и при насъ бросила въ огонь.

— Счастіе, что жены твоей не было дома, прибавилъ Густя. Она пошла нынче утромъ въ церковь съ семействомъ доктора Сольтса, и прислала сказать, что проведетъ у нихъ весь день. Ты знаешь, что она всегда рада, когда можетъ избавиться отъ общества мистрисъ Гоггарти.

— Никогда не умѣла понять, съ которой стороны хлѣбъ ея намасленъ! подхватилъ мистръ Смитерсъ. Вамъ слѣдовало бы дождаться, сэръ, чтобы тетушка была въ хорошемъ расположеніи духа, улучшить удобный часъ, и между-тѣмъ призанять денегъ съ иной стороны. Я, сэръ, почти успѣлъ уже примирить ее съ потерею ея въ этой несчастной компаніи, доказалъ ей, что я спасъ изъ когтей Броу ея остальное имущество, которое этотъ мерзавецъ проглотилъ бы и одинъ день! И еслибъ вы, мистръ Титмаршъ, предоставили мнѣ устроить это дѣло, я васъ совершенно помирилъ бы съ мистрисъ Гоггарти; устранилъ бы всѣ затрудненія; самъ далъ бы вамъ взаймы эту ничтожную сумму.

— Вы дадите? вотъ чудо! вскричалъ Густя, схвативъ руку Смитерса, и сжавъ ее такъ крьпко, что стряпчій прослезился.

— Благородный другъ, сказалъ я, даетъ мнѣ деньги, когда знаетъ, въ какомъ я нахожусь положеніи, и что я не въ состояніе платятъ

— Постойте, сэръ, тутъ-то и помѣха! возразилъ мистръ Смитерсъ Я сказалъ, что далъ бы вамъ денегъ взаймы; и точно далъ бы признанному наслѣднику мистрисъ Гоггарти, далъ бы въ эту же минуту, потому-что ничто такъ не радуетъ сердца Роберта Смитерса, какъ то, когда онъ можетъ обязать друга. Я съ радостью услужилъ бы вамъ и довольствовался бы простою роспискою отъ вашей почтенной тетушки. Но теперь, сэръ, совсѣмъ другое дѣло; чѣмъ можете вы обезпечить меня? — ровно ничѣмъ, какъ вы сами весьма справедливо замѣтили.

— Конечно ничѣмъ, сэръ.

— А безъ обезпеченія, сэръ, вы конечно не можете надѣяться, что вамъ станутъ кредитовать, — никто не станетъ. Вы человѣкъ опытный, дѣловой, мистръ Титмаршъ, и я вижу, что взгляды наши на веаи совершенно одинаковы.

— А имѣніе его жены? сказалъ Густя.

— Имѣніе жены? Ба, сэръ, мистрисъ Титмаршъ несовершеннолѣтняя, и мнѣ не получить ни полшиллинга изъ ея имѣнія. Нѣтъ, я не хочу имѣть дѣла съ имѣніями, еще не вышедшими изъ-подъ опеки. Но вотъ что: ваша матушка имѣетъ въ нашей деревни домъ и лавку; пустъ она дастъ на нихъ закладную..

— Никогда, сэръ, отвѣчалъ я. Матушка уже довольно пострадала за меня, и притомъ же она должна содержать моихъ сестеръ. И если вы хотите обязать меня, мистръ Смитерсъ, то я убѣдительно прошу васъ не говоритъ ей ни слова о моемъ настоящемъ положеніи.

— Вы говорите, какъ благородный человѣкъ, сэръ, сказалъ мистръ Смитерсъ, и я въ точности исполню ваше требованіе. Я сдѣлаю больше, сэръ: познакомлю васъ съ однимъ почтеннымъ здѣшнимъ домомъ, съ моими пріятелями, господами Гигзомъ, Бигзомь и Блэтервикомъ, которые сдѣлаютъ для васъ, что будетъ въ ихъ силахъ. Между-тѣмъ, сэръ, желаю вамъ добраго утра.

Съ этимъ мистръ Смитерсъ взялъ шляпу и вышелъ изъ комнаты; потомъ, посовѣтовавшись еще разъ съ тетушкою, какъ я узналъ впослѣдствіи, въ тотъ же вечеръ уѣхалъ изъ Лондона въ почтовой каретѣ.

Я опять послалъ вѣрнаго своего Густю осторожно открыть истину моей женѣ, боясь, чтобы мистрисъ Гоггарти не сказала ей всего слишкомъ внезапно; я зналъ, что она была на это способна въ минуту гнѣва. Но черезъ часъ онъ возвратился запыхавшись, и сказалъ мнѣ, по мистрисъ Гоггарти уложила и увязала все свое добро въ чемоданы, и уѣхала въ наемной каретѣ. Зная, что Мери должна вернуться домой только вечеромъ, Госкинсъ остался до того времени со мною; въ девять часовъ, послѣ скучнаго, тяжелаго дня, онъ опять оставилъ меня, и пошелъ сообщить ей горестное извѣстіе.

Въ десять часовъ раздался ужасный стукъ и звонъ на подъѣздѣ; черезъ нѣсколько минуть, бѣдная жена моя была въ моихъ объятіяхъ, а Густя сидѣлъ въ углу и рыдалъ какъ ребенокъ, между-тѣмъ, какъ и всячески старался утѣшить и успокоить ее.

На слѣдующее утро я удостоился визита мистра Блэтервика, который, узнавъ отъ меня, что у меня въ карманѣ всего три гинеи, объявилъ безъ обиняковъ, что стряпчіе живутъ только платою за свои труды. Онъ совѣтовалъ мнѣ оставить заведеніе мистра Эминадаба, потому-что житье у него обходилось слишкомъ дорого. Между-тѣмъ, какъ я сидѣлъ повѣсивъ голову, вошла моя жена; наканунѣ ее съ трудомъ убѣдили разстаться со мною и возвратиться домой.

— Эти гадкіе люди пришла сегодня въ четыре часа утра, сказала она, — за четыре часа до свѣту.

— Какіе гадкіе люди? спросилъ я.

— Посланные твоею теткою, вынести ея мебель, начала Мери; при мнѣ они все уложили и увезли. И я дала имъ везти все, что угодно; мнѣ было слишкомъ грустно, чтобы разбирать, что наше, что чужое. Этотъ гадкій мистръ Вапшотъ былъ съ ними; когда я вышла, онъ стоялъ еще на подъѣздѣ, и отправлялъ послѣднюю телегу. Я отобрала только всю твою одежду, а часть моей, да книги, которыя ты наиболѣе любилъ чггать, — а нѣкоторыя вещи, которыя я приготовила для — для дитяти. Жалованье слугамъ было уплачено сполна до Рождества; я доплатила имъ остальное, и вотъ, смотри, въ ту минуту, какъ я выходила, пришла почта, и я получила свой полугодовой доходъ, тридцать пять фунтовъ. Видно, Богъ насъ еще не совсѣмъ покинулъ. Самуилъ!

— Не угодно ли вамъ уплатить счетъ мой, мистръ какъ бишь васъ? закричалъ въ эту минуту мистръ Эминадабъ отворивъ дверь; отъ все это время, какъ я полагаю, совѣтовался съ мистромъ Блэтервикомъ. — Мнѣ нуженъ нумеръ для одного господина. Для вашей братьи онъ, кажется, не по карману

И онъ повѣрите-ли? сунулъ мнѣ въ руку счетъ въ три гинеи за столъ и за два дня постоя на его грязной и скверной квартирѣ.

---

Когда я выходилъ, около дверей тѣснилась толпа праздношатающихся. Если бъ я былъ одинъ, мнѣ стало бы стыдно всего этого народу; теперь же я думалъ только о доброй, милой женѣ, которая нѣжно опиралась на мою руку и улыбалась мнѣ небесною улыбкой; мнѣ казалось, что само небо, или по-крайнѣй-мѣрѣ ангелъ небесный въ лицѣ ея сопровождалъ меня въ флитскую тюрьму. О, я любилъ Мери и прежде, и блаженъ кто любитъ, когда молодость и надежда улыбаются ему съ яснаго, безоблачнаго неба; но быть въ несчастій я быть любимымъ доброю, благородною женщиною! передъ лицомъ неба утверждаю, что изъ всѣхъ утѣшеній, изъ всѣхъ радостей, которыя оно даровало мнѣ самою высшею, самою неоцѣненною была И, когда я ѣхалъ по Гольборнской улицѣ въ тюрьму, и голова моей Мери покоилась на моемъ плечѣ. Повѣрьте, я уже не заботился о тюремномъ приставѣ, сидѣвшемъ противъ меня; клянусь Богомъ, я не видѣлъ его. Я цѣловалъ ее, миловалъ, и — плакалъ съ нею вмѣстѣ. Но прежде чѣмъ мы доѣхали до назначеннаго мѣста, слезы исчезли съ ея глазъ, и она, краснѣя и улыбаясь счастіемъ, вышла изъ кареты передъ воротами тюрьмы, какъ дочь вельможи, вступающая во дворецъ королевы

XII.

Банкротство вестдидльсекскаго общества сдѣлалось скоро предметомъ толковъ всѣхъ газетъ, и всѣ лица, причастныя къ нему, были преданы всеобщему негодованію и презрѣнію, какъ обманщики и воры. Разсказывали, что Броу бѣжалъ съ милліономъ фунтовъ наличныхъ денегъ. Даже обо мнѣ, бѣднякѣ, говорили, будто я заранѣе отправилъ въ Америку сто тысячъ фунтовъ, и только выжидалъ окончанія суда, чтобы зажить богатымъ человѣкомъ. Это мнѣніе имѣло много защитниковъ въ тюрьмѣ, и, какъ ни странно, доставляло мнѣ нѣкоторое уваженіе, которымъ, однако же, какъ легко можно догадаться, я вовсе не имѣлъ желанія пользоваться. Мистръ Эминадабъ, въ частыхъ своихъ посѣщеніяхъ въ Флитскую тюрьму, положительно объявлялъ. что я глупый мальчишка, былъ простымъ орудіемъ въ рукахъ Броу, и не отложилъ даже шиллинга на черный день. Мнѣнія однакожъ были очень различны; и мнѣ кажется, что тюремщики смотрѣли на меня какъ на претонкаго хитреца и лицемѣра, принимавшаго личину бѣдности, чтобы тѣмъ ловче провести судей и надутъ публику.

Господа Абеднего, отецъ и сынъ, сдѣлались также предметомъ общаго подозрѣнія и негодованія; сказать правду, я никогда не могъ толкомъ узнать настоящихъ отношеній изъ къ мистру Броу и вестдидлсекской компаніи. Изъ книгъ нашей конторы явствовало, что мистру Абеднего были произведены огромныя денежныя выдачи отъ компаніи; но онъ предотавилъ векселя, подписанные мистромъ Броу, которыми доказывалъ, что мистръ Броу и компанія оставались должниками его на гораздо значительнѣйшія суммы. Въ тотъ самый день, какъ я былъ призванъ въ конкурсный судъ для допроса, мистръ Абеднего явился съ обоими гоундсдическими фабрикантами подтвердить присягою дѣйствительность ихъ претензій; они подняли ужасный шумъ, вызывались на самыя ужасныя клятвы въ удостовѣреніе своей правоты. Но господа Джексонъ и Паксонъ вывели противъ нихъ того самаго сторожа Ирландца, которому приписывалась причина несчастія, и даже, какъ мнѣ разсказывали, сказали тремъ Жидамъ, что у нихъ имѣлись въ рукахъ такія улики, которыя могли повести этихъ господъ на висѣлицу, и что они ихъ предъявятъ, если тѣ не отступятся отъ своихъ исковъ. Послѣ этого они вышли изъ суда, и потомъ уже никто не слыхалъ и о понесенныхъ ими убыткахъ. Я, съ своей стороны, имѣю основательныя причины полагать, что директоръ нашъ дѣйствительно бралъ деньги у Абеднего, что онъ далъ ему акціи въ видѣ преміи и въ обезпеченіе потомъ долженъ былъ ихъ вдругъ выкупитъ на наличныя деньги, и, вѣроятно, съ огромною потерею, и тѣмъ самъ ускорилъ банкротство компаніи и собственное свое разореніе. Считаю излишнимъ исчислять здѣсь всѣ компаніи, въ которыхъ участвовалъ Броу; скажу только, что компанія, въ которой находились деньги бѣднаго Тидда, заплатила своимъ кредиторамъ менѣе двухъ пенсовъ съ фунта; а она, изъ всѣхъ этихъ компаній, дала еще самый большой дивидендъ.

Что касается до нашей, — любопытную сцену привелось мнѣ видѣть, когда привели меня изъ флитской тюрьмы въ конкурсный судъ для дачи отвѣта въ качествѣ главнаго конторщика и бухгалтера вестдиддсекскаго общества.

Бѣдная жена моя, несмотря на то, что ей подходилъ срокъ, непремѣнно захотѣла идти со мною, равно какъ и добрый, вѣрный другъ мой Густя Госкинсъ. Посмотрѣли бы вы, какая собралась толпа: послушали бы, какой поднялся шумъ, когда меня ввели въ присутствіе.

— Мистръ Титмаршъ, сказалъ предсѣдатель, когда я подошелъ къ столу; мистръ Титмаршъ, вы были ближайшимъ довѣреннымъ лицомъ къ мистру Броу, его главнымъ конторщикомъ и акціонеромъ компаніи на весьма значительную сумму?

— Только номинальнымъ акціонеромъ, сэръ, отвѣчалъ я.

— Разумѣется, только номинальнымъ, продолжалъ предсѣдатель, обращаясь къ товарищамъ съ язвительною улыбкою: вамъ должно быть весьма пріятно думать, сэръ, что вы имѣли долю во всемъ граб… во всѣхъ выгодахъ предпріятія, а теперь можете отречься отъ участія въ потеряхъ, сказавъ, что вы были толью номинальнымъ акціонеромъ.

— Плутъ! мошенникъ! проревѣлъ голосъ въ толпѣ. Это былъ бѣшеный голосъ отставнаго капитана и бывшаго акціонера общества, Спарра.

— Молчать тамъ въ толпѣ! закричалъ предсѣдатель.

Во все это время Мери, блѣдная какъ смерть, съ безпокойствомъ смотрѣла въ лицо то предсѣдателю, то мнѣ. Густя, напротивъ, былъ красенъ какъ индѣйскій пѣтухъ, и окидывалъ залу взоромъ, полнымъ негодованія.

— Мистръ Титмаршъ, продолжалъ предсѣдатель, я имѣлъ удовольствіе видѣть въ судѣ списокъ поступившихъ на васъ взысканій; изъ него явствуетъ, что вы состоите должны значительную сумму мистру Штильцу, одному изъ первыхъ здѣшнихъ портныхъ; не дурную тоже сумму знаменитому ювелиру мистру Полоніусу; еще болѣе въ самые извѣстные модные магазины; и все это при двухъ стахъ фунтахъ въ годъ жалованья. Принимая въ соображеніе вашу молодость, надо сознаться, что вы не теряли времени.

— Идетъ ли это къ дѣлу, сэръ? сказалъ я; за тѣмъ ли я призванъ сюда, чтобъ дать отчетъ въ своихъ частныхъ долгахъ, или чтобы показать, что мнѣ извѣстно о дѣлахъ вестдидльсекскаго общества? Что жъ касается участія моего въ обществѣ, сэръ, у меня есть мать и нѣсколько сестеръ…

— Плутъ! воръ? проревѣлъ опять капитанъ.

— Зажмите же ротъ этому негодяю! закричалъ Густя съ необыкновенною смѣлостью. Присутствіе захохотало; это ободрило меня, и я продолжалъ смѣлѣе.

— Мать моя, четыре года назадъ, сэръ, получивъ наслѣдство въ четыреста фунтовъ стерлинговъ, совѣтовалась съ своимъ стряпчимъ, метромъ Смитерсомъ, о томъ, какъ ей выгоднѣе употребить эту сумму. Въ это время только-что открылось вольное вестдидльсекское общество, и по совѣту стряпчаго, деньги были отданы въ это учрежденіе за ежегодную ренту, а я чрезъ то получилъ мѣсто конторщика. Вы можете считать меня закоснѣлымъ злодѣемъ на томъ основаніи, что я заказывалъ себѣ платье у мистра фонъ-Штильца; но вы едва ли можете предполагать, чтобъ я, девятнадцати-лѣтній юноша, много понималъ въ дѣлахъ общества, на службу котораго я поступилъ двадцатымъ конторщикомъ, заплативъ, такъ-сказать, за это мѣсто вкладомъ моей матери. Насколько времени послѣ того, сэръ, выгодные проценты, предложенные обществомъ, соблазнили одну мою богатую родственницу, и она рѣшилась купить значительное число акцій….

— Кто побудилъ къ тому вашу родственницу, если позволите спросить?

— Я долженъ признаться, сэръ, сказалъ я, покраснѣвъ, что я самъ писалъ ей о томъ. Но прошу васъ принять въ соображеніе, что родственницѣ моей было шестьдесять лѣтъ, а мнѣ двадцать второй годъ. Она употребила нѣсколько мѣсяцевъ на размышленіе, прежде, чѣмъ приняла мое предложеніе, и совѣтовалась съ своими стряпчими. Я сдѣлалъ ей это предложеніе по внушенію мистра Броу, который даже самъ продиктовалъ мнѣ письмо, и котораго я въ то время считалъ богаче самого Ротшильда.

— Родственница ваша положила свои деньги на ваше имя; а вслѣдъ за тѣмъ, вы, мистръ Титмаршъ, если свѣдѣнія наши не обманчивы, были повышены мимо двѣнадцати вашихъ товарищей, въ награду за услугу, оказанную вами, доставленіемъ этихъ денегъ?

— Это совершенная правда, сэръ. — Какъ я сказалъ это, я видѣлъ, что Мери начала отирать глаза, а уши Густи (лица его я не видалъ) стали краснѣе раскаленнаго угля. — Это совершенная правда, сэръ; и при теперешнемъ оборотѣ дѣла, я искренно сожалѣю о томъ. Но тогда я думалъ, что могъ въ одно и то же время блюсти пользу своей тётки и свою собственную; вы должны помнить, сэръ, какъ высокъ былъ тогда курсъ нашихъ акцій.

— Далѣе, сэръ; по доставленіи этихъ денегъ, вы тотчасъ сдѣлались довѣреннымъ человѣкомъ мистра Броу; бывали у него въ домѣ, и скоро изъ третьихъ конторщиковъ сдѣлались главнымъ; въ этой должности вы состояли во время бѣгства вашего директора?

— Сэръ, вы не имѣете никакого права дѣлать мнѣ эти вопросы, но какъ здѣсь собралось болѣе ста нашихъ акціонеровъ, то я охотно буду отвѣчать вамъ, чтобы очистить свою совѣсть передъ ними, сказалъ я, пожавъ руку Мери. — Да, я дѣйствительно сдѣлался главнымъ конторщикомъ. Но почему? потому-что всѣ прочіе вышли изъ нашей конторы. Я точно былъ вхожъ въ домъ мистра Броу, и гостилъ у него. Но почему? потому-что, сэръ, у тётки моей были еще деньги, которыя она могла отдать въ компанію. Теперь я вижу все это совершенно ясно, хотя въ то время я этого не понималъ. Доказательствомъ же, что мистру Броу нужны были только деньги моей тетушки, а не я, служить то, что когда она пріѣхала въ Лондонъ, директоръ нашъ почти силою увезъ ее изъ моей квартиры къ себѣ въ Фульгемъ, и никогда не думалъ приглашать къ себѣ ни меня, ни моей жены. Да, сэръ, онъ выманилъ бы у нея послѣднія деньги, еслибъ стряпчій ея не помѣшалъ ей отдать ихъ. За нѣсколько времени до паденія компаніи, какъ скоро она узнала, что есть сомнѣнія на счетъ состоятельности компаніи, она отобрала у меня свои акціи, — вамъ извѣстно, сэръ, что это акціи на имя предъявителя, — и распорядилась ими, какъ сама заблагоразсудила. Вотъ, господа, все, что касается собственно до меня. Мать моя, желая доставить сыну средства пропитанія, положила въ компанію свой небольшой капиталъ, — и онъ пропалъ. Моя тётка положила гораздо значительнѣйшій капиталъ, который долженъ былъ со временемъ принадлежать мнѣ, — и онъ также пропалъ. Я же самъ, послѣ четырехъ лѣтъ службы, остаюсь ни съ чѣмъ, и съ опозореннымъ именемъ. Изъ всѣхъ присутствующихъ здѣсь, какъ бы много они не потеряли чрезъ несостоятельность компаніи, есть ли кто, чтобъ пострадалъ отъ нея больше меня?

— Мистръ Титмаршъ. сказалъ предсѣдатель смягченнымъ голосомъ, и взглянувъ на сидѣвшаго подлѣ него газетнаго кореспондента, — вашъ разсказъ едва ли можетъ быть помѣщенъ въ газеты, потому-что, какъ вы сами говорили, это обстоятельства, лично до васъ относящіяся, которыхъ вы не были обязаны открывать, если бъ сами не сочли нужнымъ и приличнымъ: слѣдовательно на него можно смотрѣть, какъ на частную бесѣду между нами и господами присутствующими. Однако же, если бъ его напечатать, онъ могъ бы, быть-можетъ, сдѣлать нѣкоторое добро, и предостеречь многихъ, если они захотятъ служатъ предостереженіе, отъ страсти слѣпо пускаться въ предпріятіе, подобное тому, въ которомъ вы участвовали. Изъ вашего разсказа ясно видно, что вы были жертвою, какъ всѣ присутствующіе здѣсь. Но я вамъ скажу, сэръ, что еслибъ вы не гнались такъ жадно за барышами, вы, я думаю, не дались бы въ такой грубый обманъ, сохранили бы деньги вашей родственницы, и онѣ со временемъ принадлежали бы вамъ. Какъ скоро человѣкъ погонится за огромными барышами, разсудокъ, кажется, оставляетъ его; въ жаждѣ своей къ скорому обогащенію, онъ уже не сомнѣвается въ его вѣрности, пренебрегаетъ осторожностью и не слушаетъ разумныхъ совѣтовъ. Кромѣ сотенъ честныхъ семействъ, разорившихся только отъ того, что слѣпо довѣрились вашему учрежденію, и заслуживающихъ искренняго состраданія, есть сотни такихъ, которые пустились въ него не за тѣмъ, чтобы получать небольшой доходъ съ своего капитала, а увлекаемые духомъ спекуляціи; эти, по мнѣнію моему, вполнѣ заслуживаютъ постигшую ихъ участь. Пока дивиденды выплачиваются исправно, никто ни о чемъ не справляется; мистръ Броу могъ добывать деньги для своихъ акціонеровъ хоть по большимъ дорогамъ, они объ этомъ не позаботились бы, а преспокойно клали деньги въ карманъ. Но что за польза говорить объ этомъ, продолжалъ предсѣдатель съ жаромъ, — сегодня уличили одного мошенника, и открываютъ тысячу жертвъ его, а явись завтра другой, новыя тысячи жертвъ будутъ черезъ годъ окружать этотъ столъ; и такъ будетъ, я думаю, во вѣки вѣковъ. Перейдемте къ дѣлу, господа!

Когда я объяснилъ все, что мнѣ было извѣстно о дѣлахъ вестдидльсекскаго общества, — а извѣстно мнѣ было очень немногое, были спрошены другія лица, состоявшія при конторѣ. Потомъ я пошелъ назадъ въ тюрьму, ведя подъ руку бѣдную жену. Мы должны было пройти сквозь толпу, наполнявшую всѣ комнаты, и сердце мое облилось кровью, когда я увидѣлъ среди ея дворника мистра Броу, бѣднаго старика Гетса, когирый отдалъ послѣднія свои деньги, чтобы помочь своему господину въ бѣдѣ, и который оставался на старости безъ пріюта и безъ хлѣба, съ десятью дѣтьми на рукахъ. Неподалеку отъ нею былъ капитанъ Спарръ, но гораздо непріязненнѣе расположенный ко мнѣ; Гетсъ, при приближеніи моемъ почтительно приложилъ руку къ шляпѣ; задорливый же капитанъ протерся впередъ, махая своею бамбуковою тростью, и утверждая съ клятвами и ругательствами, что я быль сообщникомъ Броу. — Проклятіе притворному мошеннику! началъ онъ; что тебѣ за надобность была разорять меня, отставнаго офицера? — И онъ все наступалъ на меня съ тростью. Но на этотъ разъ Густя, несмотря на то, что онъ былъ отставной офицеръ, схватилъ его за воротъ и отбросилъ назадъ, говоря: — хоть посмотѣлъ бы на жену, невѣжа, и молчалъ! — Капитанъ Спарръ взглянулъ на мою жену, и покраснѣлъ со стыда еще болѣе, чѣмъ прежде отъ злости.

— Очень жаль мнѣ ея, что вышла за такого негодяя, пробормоталъ онъ и отошелъ. Затѣмъ мы вышли съ женою изъ суда, и возвратились въ свою мрачную комнату въ тюрьмѣ.

Тяжело было мнѣ думать, что моя нѣжная Мери должна сдѣлаться матерью въ этомъ мрачномъ жилищѣ несчастія и преступленія; и очень хотѣлось бы мнѣ, чтобъ по-крайнѣй-мѣрѣ кто-нибудь изъ нашихъ родныхъ находился на это время при ней. Но бабушка ея не могла покинуть старика мужа; а моя матушка писала, что какъ мистрисъ Гоггарти съ нами, то ей гораздо лучше было оставаться въ деревнѣ съ дочерьми. — «Счастливъ ты, продолжала добрая душа, счастливъ ты, что въ постигшихъ тебя несчастіяхъ имѣешь при себѣ богатую тётку, и можешь надѣяться на ея великодушную помощь»! — Да, великодушная помощь, нечего сказать! Но гдѣ же могла быть мистрисъ Гоггарти? Изъ письма матушки очевидно было, что она не писала ни къ кому изъ своихъ знакомыхъ, и даже не отправилась въ деревню, какъ грозилась.

Но какъ матушка потеряла уже довольно денегъ изъ-за меня, и какъ ей было довольно хлопотъ и заботъ въ деревнѣ, чтобъ прокормить моихъ сестеръ изъ своихъ небольшихъ средствъ; узнавъ же о моемъ положеніи, она непремѣнно продала бы послѣднее свое платье, чтобы помочь мнѣ; то мы съ Мери рѣшились не открывать ей настоящаго нашего положенія, какъ ни горестно и ни безпомощно оно было! Старикъ Смитъ, дѣдъ Мери, также не имѣлъ ничего, кромѣ небольшаго пенсіона и своего ревматизма; и мы въ-самомъ-дѣлъ ни откуда не могли ждать ни утѣшенія, ни помощи.

Этотъ періодъ моей жизни, эта ужасная тюрьма, являются мнѣ теперь какимъ-то смутнымъ воспоминаніемъ лихорадочной грезы. Знаете ли, что такое тюрьма? знаете ли, что въ ней всего болѣе леденитъ вашу кровь? странное дѣло, но мнѣ кажется, что это не столько уныніе ея, какъ и веселость. Милая жена моя, благодаря Бога, не понимала большей части гнусностей, здѣсь происходившихъ. Притомъ она никогда не выходила изъ комнаты до сумерекъ, а весь день сидѣла за шитьемъ, готовя запасъ шапочекъ и платьицевъ для ожидаемаго гостя. Она до-сихъ-поръ увѣряетъ, что не была въ то время несчастною; но затворничество имѣло вредное вліяніе на здоровье бѣдняжки, привыкшей къ вольному, деревенскому воздуху; она становилась со дня на день все блѣднѣе и блѣднѣе.

Противъ окна нашего были устроены кегли; тутъ проводилъ я каждый день часа два; сначала я ходилъ туда неохотно, и только ради здоровья, но потомъ находилъ даже удовольствіе въ этихъ прогулкахъ. Это было прелюбопытное мѣсто. Тутъ было свое общество, какъ и во всякомъ другомъ мѣстъ, между представителями его. Первое мѣсто занималъ сынъ лорда Дюсиса, и многіе изъ содержавшихся въ тюрьмѣ такъ добивались чести ходить съ нимъ, и говорили съ такою увѣренностью о его роднѣ, какъ-будто они сами принадлежали къ повѣсамъ. Въ числѣ ихъ особенно бросался въ глаза бѣдный Тиддъ. Изъ всего богатства осталась у него только тоалетная шкатулка и халатъ въ крупныхъ цвѣтахъ; къ этимъ сокровищамъ онъ присоединилъ еще чудесную пару усовъ, которою чванился какъ ворона въ павлиньихъ перьяхъ. Хотя онъ по временамъ горько жаловался на свою несчастную долю, однако же, мнѣ кажется, когда пріятели приносили ему гинею, онъ былъ такъ же счастливъ, какъ въ скоротечный періодъ своей львиной жизни Часто видалъ я на дачахъ и на водахъ разряженныхъ щеголей, которые оглядываются на каждую проходящую женщину, съ нетерпѣніемъ ждутъ каждаго парохода и каждаго дилижанса, будто отъ пріѣзда ихъ зависитъ ихъ жизнь, и таскаются весь день по публичнымъ гуляньямъ, чтобъ показать свое модное платье. Такія же существа встрѣчаются и въ тюрьмахъ; они также глупы и также разряжены, съ тѣмъ различіемъ, что платье на нихъ поистертѣе; это денди съ нерасчесанными бородами и протертыми локтями.

На такъ называемую бѣдную половину тюрьмы я не ходилъ.

Между-тѣмъ, небольшой нашъ денежный запасъ видимо тощалъ, и сердце мое щемилось при мысли о томъ, какая судьба могла ожидать мою бѣдную жену, и на какомъ ложѣ могъ родиться нашъ ребенокъ. Но небо сохранило меня отъ этого новаго испытанія, --небо, и мой добрый, неутомимый Густя Госкинсъ.

Стряпчіе, которымъ рекомендовалъ меня мистръ Смитерсъ, говорили мнѣ, что я могъ выпросить себѣ позволеніе жить въ чертѣ флитской тюрьмы, если могу представить поручителей на сумму поступившихъ на меня взысканій; но какъ я ни смотрѣлъ въ глаза мистру Блэтервику, онъ не вызвался поручиться за меня, а я не зналъ ни одного домохозяина въ Лондонѣ, котораго я могъ бы просить о томъ. Былъ однако же одинъ, котораго я не зналъ; это старикъ, мистръ Госкинсъ, кожевенный торговецъ въ Скорняжной улицѣ, добрый толстякъ, который привезъ и свою толстую половину представилъ ее моей женѣ. Хотя мистрисъ Госкинсъ и принимала отчасти видъ покровительства, — мужъ ея былъ вольнымъ общникомъ цеха и мѣтилъ въ ольдерманы, пожалуй даже въ лорды-меры перваго торговаго города въ свѣтѣ, — однако же она изъявила намъ искреннее участіе; а мужъ ея бѣгалъ и хлопоталъ безъ отдыху, пока не выхлопоталъ мнѣ разрѣшенія жить въ чертѣ тюрьмы, и пользоваться сравнительною свободою.

За квартирою дѣло не стало Моя прежняя хозяйка, мистрисъ Стоксъ, прислала свою дочь Джемайму сказать намъ, что первый этажъ у нея свободенъ и къ нашимъ услугамъ. Мы заняли первый этажъ, а когда, въ концѣ недѣли, я пришелъ къ хозяйкѣ, чтобъ отдать ей деньги, добрая старушка со слезами на глазахъ сказала мнѣ, что она покамѣстъ не нуждается въ деньгахъ, и что у меня въ моемъ положеніи не можетъ бытъ лишнихъ. Я не настаивалъ, потому-что въ-самомъ-дѣлъ у меня оставалось всего пять гиней, и по настоящему, мнѣ не слѣдовало братъ такой дорогой квартиры, но срокъ моей жены приближался, а я не хотѣлъ лишить ее на время родовъ немногихъ удобствъ, какія намъ были еще по силамъ.

Дѣвицы Госкинсы приходили каждый день сидѣть съ моею женою; это были предобрыя, премилыя дѣвушки. Здоровье Мери поправилось, какъ скоро она вышла изъ смрадной тюрьмы и могла каждый день выходить на свѣжій воздухъ. Какъ весело прохаживались мы вдвоемъ по улицамъ и по Чатамской площади, а между-тѣмъ я былъ нищимъ, и совѣсть нерѣдко упрекала меня въ томъ, что я могъ еще по временамъ ощущать счастіе.

На счетъ отвѣтственности по дѣламъ компаніи я былъ совершенно спокоенъ. Кредиторы могли взыскивать только съ директоровъ, а ихъ нигдѣ не оказывалось. Мистръ Броу былъ за-моремъ, и къ чести его должно сказать, что между-тѣмъ, какъ всѣ воображали, что онъ вывезъ съ собою нѣсколько сотенъ тысячъ фунтовъ, онъ жилъ на какомъ-то чердакѣ въ Булони, едва имѣя нѣсколько шиллинговъ въ карманѣ, и не зная за что взяться, чтобъ не умереть съ голоду. Мистрисъ Броу, какъ добрая и любящая жена, послѣдовала за нимъ и ничего не вывезла изъ Фульгема, кромѣ бывшаго на ней платья; мисъ Белинда была не въ лучшемъ положеніи, но безпрестанно сердилась и роптала. Что касается до прочихъ директоровъ, — когда стали наводить справки въ Эдинбургѣ о мистрѣ Муллѣ, оказалось, что былъ одинъ только мистръ Муллъ, нѣкогда съ успѣхомъ занимавшій въ Эдинбургѣ должность адвоката, въ 1800 году удалившійся на островъ Скай; когда же его тамъ отъискали, оказалось, что онъ отъ роду не слыхалъ ни о какомъ вестдидльсекскомъ обществъ. Генералъ сэръ Діонисій О’Галлоранъ внезапно выѣхалъ изъ Дублина и возвратился въ Гватимальскую республику. Мистръ Шеркъ жилъ однѣми статейками, которыя онъ писалъ въ одной газетъ. Мистръ Мекро, членъ парламента и королевскій адвокатъ, ничего не имѣлъ, кромѣ того, что получалъ отъ нашей дирекціи за присутствіе на ея собраніяхъ. Оставался одинъ человѣкъ, который могъ подвергнуться взысканію, мистръ Менстро, богатый чатамскій судохозяинъ; но на повѣрку вышло, что онъ былъ просто мелкій торговецъ и имѣлъ лавку мелкихъ морскихъ снарядовъ, которой весь капиталъ не составлялъ десяти фунтовъ стерлинговъ. Мистръ Абеднего былъ также въ числѣ директоровъ и мы уже видѣли, какъ онъ отдѣлался.

— Если нѣтъ больше опасности со стороны вестдидльсекской компаніи, сказалъ мистръ Госкинсъ, отецъ, — отчего бы вамъ не попытаться заключить сдѣлку съ вашими кредиторами; а кто же лучше поведетъ дѣло, какъ не миленькая мистрисъ Титмаршъ, которой умильные глазки смягчатъ самаго жестокосердаго портнаго и самую несговорчивую модистку въ мірѣ.

Согласно этому рѣшенію, въ одно ясное февральское утро, моя милая Мери обняла меня и сказала мнѣ, чтобъ я не унывалъ, и отправилась съ Густею въ наемной каретѣ уговаривать моихъ заимодавцевъ. Не думалъ я за годъ передъ тѣмъ, чтобы дочери храбраго Смита пришлось ходить смиренною просительницею по портнымъ и модисткамъ, но она не понимала стыда, который чувствовалъ я, — или по-крайней-мѣръ говорила, что не понимала, — и мужественно поѣхала исполнить порученіе, не сомнѣваясь въ успѣхѣ.

Вечеромъ она пріѣхала домой и сердце мое сжалось отъ горестнаго предчувствія. Я видѣлъ по лицу ея, что вѣсть не добрая. Она нѣсколько минуть не могла вымолвить слова, была блѣдна какъ смерть и со слезами цѣловала меня. — Вы разскажите, мистръ Госкнисъ! проговорила она наконецъ, рыдая; и Густя разсказалъ мнѣ всѣ подробности этого горестнаго дня.

— Что ты думаешь, Самуилъ? сказалъ онъ; старая твоя тётка, но приказанію которой ты заказалъ вещи, писала ко всѣмъ, что ты обманщикъ, мошенникъ, что ты выдумалъ, будто она заказывая вещи, что она готова положить голову подъ топоръ, присягою подтвердить, что все это ложь; и что они должны съ тебя одного требовать уплаты. Никто и слышать не хочетъ о твоемъ освобожденія; а мошенникъ Монталини вздумалъ даже говорить такія дерзости, что я готовъ былъ разругать его; да только бѣдная Мер… мистрисъ Титмаршъ вскрикнула и упала въ обморокъ; я тотчасъ вынесъ ее, и вотъ она, совсѣмъ больная.

Въ эту ночь неутомимый Густя долженъ былъ бѣжать на почтовыхъ за докторомъ Сольтсомъ, а на слѣдующее утро у насъ былъ сынъ. Я не зналъ, радоваться ли мнѣ или плакать, когда мнѣ показали бѣднаго, слабаго младенца; но Мери увѣряла, что она счастливѣйшая женщина въ мірѣ, и совершенно забывала нее свое горе, няньчась съ ребенкомъ. Она выдержала роды благополучно и утверждала, что во всемъ свѣтѣ нѣтъ такого прелестнаго младенца, и что хотя у леди Типтофъ, которая, какъ мы читали въ газетахъ, родила въ тотъ же день, — была постель крытая шелкомъ и домъ на Гросвенорскомъ-Скверѣ, однакоже у нея не могло быть ребенка милѣе нашего маленькаго Густи. Мы назвали ею Густею, потому-что по комъ было намъ дать ему имя, какъ не по добромъ, вѣрномъ нашемъ другѣ? Къ крестинамъ пригласили мы нѣсколько пріятелей на чашку чаю и, увѣряю васъ, провели превеселый, препріятный вечеръ.

Здоровье родильницы было, благодаря Бога, въ наилучшемъ состояніи, и сердце радовалось, смотря на нее въ положеніи, въ которомъ, имъ кажется, самая непригожая женщина дѣлается красавицею, — съ младенцемъ у груди. Ребенокъ былъ слабаго сложенія, но она этого не видѣла; мы были въ крайней бѣдности, но она объ этомъ не заботилась. Ей и когда было горевать подобно мнѣ; въ карманѣ у меня оставалась одна гинея, и я не смѣлъ гадать о томъ, что будетъ съ вами, когда она выйдетъ; я только молилъ Бога, чтобъ Онъ научилъ меня и послалъ мнѣ силу; и среди своихъ заботъ и горя, благодарилъ Его за то, что опасность родовъ миновалась и что, какая участь ни готовилась бы намъ, жена могла встрѣтить ее вооруженная силою и здоровьемъ.

Я просилъ мистрисъ Стоксъ отвести намъ комнатку подешевле, гдѣ нибудь на чердакъ, чтобъ она намъ обходилась въ нѣсколько шиллинговь, какъ добрая старушка ни уговаривала меня остаться на квартирѣ, которую мы занимали, я находилъ, что теперь, когда жена моя была совершенно здорова, непростительно было бы насъ лишать великодушную хозяйку главнаго ея средства пропитанія. Наконецъ она убѣдилась моими доводами и обѣщала отвести намъ комнату на верху, какъ я хотѣлъ, и устроить ее со всевозможнымъ удобствомъ. Джемайме объявила, что она сочтетъ за счастье, если ей позволятъ ходить за матерью и за ребенкомъ.

Наконецъ новая квартира наша была приготовлена; я сначала не рѣшался прямо сказать Мери объ этой перемѣнѣ; но скоро убѣдился, что всѣ увертки и обиняки были излишни; когда я кончилъ, она сказала: — И только! — и взяла меня за руку, посмотрѣла съ своею небесною улыбкою, и обѣщала, что она съ помощью Джемаймы будетъ держать комнатку нашу чисто и хорошо. — И сама буду стряпать тебѣ обѣдъ, прибавила она; вѣдь ты говоривъ, что никто не умѣетъ лучше меня дѣлать слоеные пудинги.

Иной разъ, право, подумаешь, что есть женщины, которымъ пріятна бѣдность. Впрочемъ, я не говорилъ Мери, до чего дошла наша бѣдность, и она вовсе не подозрѣвала, до какой степени расходы на стряпчихъ, въ тюрьмѣ и на доктора истощили небольшую сумму, съ которою мы переѣхали въ Флитскую тюрьму.

Не суждено было, однако же, ни ей, ни ея ребенку жить подъ крышею. Мы рѣшились перебраться на новую квартиру въ понедѣльникъ утромъ; въ субботу же вечеромъ у малютки начались судороги, и все воскресенье несчастная мать няньчилась съ нимъ и молилась; но Богу угодно было отнять у насъ невиннаго младенца, и въ полночь она прижимала къ груди одинъ трупъ. Миръ праху его! Теперь вокругъ насъ бѣгаюгь другія дѣти, здоровыя и веселыя, и изъ сердца отца почти изгладилась памжь объ этомъ малюткѣ; но не проходитъ, кажется, дня, чтобы мать не вспомнила о своемъ первенцѣ, который пробылъ съ нею такъ мало; и часто, часто водитъ она дочерей своихъ на могилку, въ которой онъ покоится, и до-сихъ-поръ она носить на шеѣ крошечный бѣлокурый локонъ, который она срѣзала съ головки младенца, когда онъ улыбался ей изъ своего гробу. Мнѣ не разъ случалось забывать день ею рожденія, но ей — никогда; и часто, среди посторонней бесѣды, вдругъ одно слово показываетъ, что она еще думаетъ о ребенкѣ, — простой намекъ, но который для меня невыразимо трогателенъ.

Не стану описывать ея горести: такія вещи священны и завѣтны, и человѣкъ не долженъ класть ихъ на бумагу, чтобъ весь свѣтъ читалъ ихъ. Я даже совсѣмъ не упомянулъ бы о смерти ребенка, еслибъ она не была для насъ путемъ къ новому земному счастью, какъ сама Мери не разъ сознавалась со слезами и благодарностью.

Между-тѣмъ, какъ жена плакала надъ своимъ сыномъ, другіе помыслы, къ стыду своему долженъ я сознаться, сливались въ моей душѣ съ горестью объ утратъ. Съ-тѣхъ-поръ я не разъ размышлялъ о томъ, какъ нужда превозмогаетъ, какъ она притупляетъ и истребляетъ чувства сердца; и опытъ научилъ меня быть благодарнымъ за насущный хлѣбъ. Премудро включено въ нашу ежедневную молитву это сознаніе нашей немощи, когда мы молимъ Всевышняго о дарованіи намъ насущнаго хлѣба и огражденіи насъ отъ искушенія. Вѣчно надобно размышлять объ этомъ.

Младенецъ лежалъ въ своей плетеной колыбелькѣ, съ кроткою, неподвижною улыбкою на устахъ, — я думаю ангелы небесные съ ликованіемъ встрѣчали эту невинную улыбку! — и только на слѣдующій день, когда жена моя прилегла на постель, а я сидѣлъ подлѣ нея, вспомнилъ я положеніе его родителей; вспомнилъ, не могу сказать съ какимъ страданіемъ, что мнѣ не на что было похоронить его, и другія слезы отчаянія потекли изъ глазъ моихъ. Тутъ только рѣшился я обратиться къ помощи матушки, потому-что на мнѣ лежала священная обязанность. Я взялъ листъ бумаги, и написалъ къ ней письмо у изголовья умершаго сына, написалъ ей въ какомъ мы были положеніи. Но, благодаря Бога, я не имѣлъ надобности послать это письмо; потому-что, открывъ конторку, чтобы достать сургучъ и запечатать роковое письмо, я нечаянно увидѣлъ свою брильянтовую булавку, которую я было совсѣмъ забылъ, и которая давно уже лежала въ одномъ изъ ящиковъ конторки.

Я заглянулъ въ спальню; бѣдная жена моя спала; она уже три дня и три ночи не смыкала глазъ, и наконецъ уснула отъ истощенія силъ. Я побѣжалъ съ своею булавкою въ лавку старыхъ вещей, и получилъ за нее семь гиней. Возвратившись домой, я отдалъ деньги хозяйкѣ, и велелъ ей купить все что нужно. Жена моя спала; когда она проснулась, мы уговорили ее сойти въ покои хозяйки, а между тѣмъ сдѣлали всѣ нужныя приготовленія и положили младенца въ гробъ.

На слѣдующій день, когда все было кончено, мистрисъ Стоксъ дала мнѣ три гинеи сдачи. Тутъ я не могъ удержаться, чтобы не высказать ей всю бѣдственность нашего положенія; я сказалъ ей. что это послѣднія наши деньги, и что когда онѣ выйдутъ, я не знаю уже что будетъ съ самою доброю женою, какою Богъ когда-либо награждалъ человѣка.

Жена моя была въ низу съ служанкою. Бѣдный Густя, бывшій со мною, не менѣе кого либо изъ насъ опечаленный, взялъ меня подъ руку и повелъ внизъ. Мы долго гуляли съ нимъ и зашли далеко за мостъ, совершенно забывъ о тюрьмѣ и ея чертѣ; Густя старался утѣшить меня чѣмъ только могъ.

Только вечеромъ возвратились мы домой. Первое лицо, встрѣтившее меня въ домѣ, была моя добрая матушка; она со слезами бросилась въ мои объятія и нѣжно журила меня зато, что я не открылся ей въ своей нуждѣ. Она никогда и не узнала бы ея, говорила она; но не получила отъ меня никакихъ извѣстій послѣ того, какъ я возвѣщалъ ей скорое рожденіе ребенка, и молчаніе мое безпокоило ее; встрѣтивъ на улицѣ мистра Смитерса, она стала разспрашивать его обо мнѣ; мистръ Смитерсъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ и страхомъ сказалъ ей, что невѣстка ея, кажется, должна провести время родовъ въ очень неудобномъ мѣстѣ; потомъ, что мистрисъ Гоггарти уѣхала отъ насъ; и наконецъ, что я въ тюрьмѣ. Получивъ это свѣдѣніе, бѣдная матушка тотчасъ пустилась въ путь, и когда я вошелъ, она только-что пріѣхала изъ тюрьмы, гдѣ ей указали мою квартиру.

Я спросилъ ее, не видѣла ли она моей жены, и какъ она ее нашла. Къ немалому моему удивленію, матушка отвѣчала, что когда пріѣхала, Мери уже не было дома, что она вышла со двора съ хозяйкою. Пробило осемь часовъ; — девять. — а ея все еще не было.

Наконецъ въ десять часовъ возвратилась — не жена моя, а мистрисъ Стоксъ, и съ нею молодой человѣкъ, который, войдя въ комнату, дружески взялъ меня за руку и сказалъ: — Мистръ Титмаршъ, не знаю помните ли вы меня: мое имя Типтофъ. Я пріѣхалъ къ вамъ съ запискою отъ мистрисъ Титмаршъ и съ порученіемъ отъ жены; она искренно раздѣляетъ ваше горе, и проситъ васъ не безпокоиться на счетъ отлучки мистрисъ Титмаршъ. Жена ваша была такъ добра, что согласилась провести ночь у леди Типтофъ; и я надѣюсь, что вы не будете сѣтовать на ея отсутствіе, когда она осчастливить больную мать и больнаго младенца.

Лордъ Типтофъ поговорилъ еще немного, и вышелъ. Въ запискѣ Мери было только, то мистрисъ Стоксъ мнѣ все разскажетъ.

XIII.

— Мистрисъ Титмаршъ, сударыня, начала мистрисъ Стоксъ; но прежде, чѣмъ я удовлетворю ваше любопытство, сударыня, позвольте мнѣ замѣтить, то добродѣтельные люди на землѣ рѣдки; и то рѣдко удается видѣть одного, а тамъ болѣе двухъ въ одномъ семействѣ. И сынъ вашъ, и невѣстка, сударыня, оба принадлежать къ числу такихъ рѣдкихъ существъ; повѣрьте, сударыня, моему слову, я не льщу.

Матушка отвѣчала, что она благодарить Бога за насъ обоихъ, и мистрисъ Стоксъ продолжала:

— Нынѣшнимъ утромъ, сударыня, какъ кончились пох… церемонія, сударыня, мы усадили невѣстушку вашу въ моей бѣдной комнаткѣ, и она все плакала, горемычная, да разсказывала про своего отлетѣвшаго ангелочка. Господи, Боже мой! кажись, всего мѣсяцъ прожилъ, и никому бы въ голову не пришло, что онъ могъ въ такое короткое время сдѣлать столько вещей! Но материнскій глазъ зорокъ, сударыня, и у меня также былъ такой ангелочекъ, царствіе ему небесное! мой милый Антоша; когда еще не родилась моя Джемайма; теперь пошелъ бы ему двадцать-четвертый годъ, когдабъ остался жить на нашемъ нечестивомъ свѣтѣ… Но не о немъ рѣчь, сударыня, а о томъ, что случилось.

Такъ вотъ, сударыня, мистрисъ Титмаршъ сидѣла здѣсь внизу, пока мистръ Титмаршь разговаривалъ съ другомъ своимъ, мистромъ Госкинсомъ; бѣдняжка даже не тронула обѣда, а я еще такъ старалась, чтобы онъ былъ по вкусу, и послѣ обѣда я насилу уговорила ее выпитъ капельку вина съ водою, и омокнуть сухарикъ. Повѣрите ли, это былъ первый кусокъ съ третьяго дня.

"Я хотѣла, сударыня, развлечь ее разговоромъ; но какъ она не слушала, то я и подумала, что лучше оставить ее въ покоѣ; а она, бѣдняжка, все сидитъ да смотритъ на моихъ малютокъ, которыя возились на коврѣ. Въ то самое время, какъ мистръ Титмаршъ ушелъ со двора съ мистромъ Госкинсомъ, пришелъ мальчикъ съ газетою. — онъ всегда приходитъ въ четвертомъ часу, сударыня, — и принялась читать ее. Но мнѣ какъ-то не читалось, потому-что я все думала о томъ, какъ печально смотрѣлъ мистръ Титмаршъ, выходя изъ дому, и что онъ говорилъ мнѣ, что деньги его почти всѣ вышли; такъ вотъ я то и дѣло прерывала чтеніе и уговаривала мистрисъ Титмаршъ не сокрушаться такъ, и разсказывала ей про моего покойнаго Антошу.

" — Ахъ, сказала она, зарыдавъ, и смотря на моихъ малютокъ у васъ, мистрисъ Стоксъ, есть другія дѣти, а у меня онъ былъ одинъ!

"Да и опустила голову, и опять залилась слезами, вотъ такъ, что сердечко такъ и надрывается; я знала, что какъ она поплачетъ, легче станетъ, и опять принялась за газету; — я каждый день читаю газеты, сударыня: такъ пріятно знать, что дѣлается въ большомъ свѣтѣ.

"Вотъ читаю я, сударыня, и первое, что вижу: «Требуется немедленно особа съ одобрительными аттестатами, въ должность кормилицы; явиться въ на Гроувенорскомъ-Скверѣ». Боже великій? говорю я, бѣдная леди Типтофъ больна; потому-что я знала, сударыня, квартиру леди Типтофъ, и знала, что она родила въ одинъ день а мистрисъ Титмаршъ; къ слову сказать, и миледи знаетъ мой домъ, потому-что однажды заѣзжала сюда.

"Вотъ мнѣ и пришла въ голову мысль. Милая мистрисъ Титмаршъ, говорю я, вы знаете какая добрая душа вашъ мужъ, и въ какой онъ теперь бѣдности….

" — Знаю, сказала она съ видомъ удивленія.

" — Знаете ли что? говорю я, смотря ей пристально въ глаза, леди Типтофъ, — она и мужа вашего знаетъ, ищетъ кормилицы для своего сына, лорда Пойнингса. Хотите быть вполнѣ примѣрною женою? возьмите это мѣсто; онъ вамъ, можетъ-быть, замѣнить того, котораго Богъ у васъ отобралъ.

"Какъ она, бѣдняжка, задрожитъ, да покраснѣетъ! Тутъ я сказала ей, что вы сказывали мнѣ намедни, мистръ Титмаршъ, на счетъ вашихъ денежныхъ обстоятельствъ. И не успѣла я досказать, какъ она уже вскочила, надѣла шляпку, и говорить: — Пойдемте, пойдеите! И черезъ пять минутъ она опиралась на мою руку и шла со мною къ Гросвенорскому-Скверу. Свѣжій воздухъ не сдѣлалъ ей вреда, мистръ Титмаршъ, во всю дорогу она одинъ только разъ заплакала, когда увидѣла няньку, гулявшую съ ребенкомъ по скверу.

"Лакей отворяетъ намъ дверь, и говорить. — Вы уже сорокъ-пятою пришли искать этого мѣста; но прежде всего позвольте сдѣлать вамъ предварительный вопросъ, вы не Ирландка ли?

" — Нѣтъ, отвѣчаетъ мистрисъ Титмаршъ.

" Хорошо, сударыня, говорить лакей; я уже слышу по произношенію. Извольте идти сюда; вы увидите еще другихъ кандидатокъ на верху, но я отослалъ ихъ уже сорокъ-четыре, потому-что всѣ были Ирландки.

"И вотъ насъ повели на верхъ; лѣстница вся устлана мягкими коврами, и пожилая женщина, принявшая насъ, сказала, чтобы мы не говорили громко, потому-что сама миледи только черезъ комнату. Я спросила о здоровьѣ младенца и миледи, и она отвѣчала, что они совершенно здоровы; но, говорить, докторъ сказалъ, что леди Типтофъ стишкомъ слаба сложеніемъ, чтобы кормить сына, и вотъ по этому ищутъ кормилицу.

Въ комнатъ была еще другая молодая женщина, такая рослая, здоровая, что просто диво; она сердито и съ презрѣніемъ посмотрѣла и меня и мистрисъ Титмаршъ и сказала: — Я имѣю письмо отъ герцогини, у которой я кормила дочь, и полагаю, мистрисъ Бленкинсонъ, что миледи не скоро найдетъ другую кормилицу, подобную мнѣ. Пять футовъ шесть дюймовъ росту, имѣла оспу; жена лейбъ-гвардіи капрала, совершенно здорова; имѣю хорошіе аттестаты, употребляю одну воду; что жъ касается ребенка, сударыня, хоть будь ихъ шестеро у миледи, меня на всѣхъ станетъ.

"Пока эта женщина говорила свою длинную рѣчь, изъ сосѣдней комнаты вышелъ маленькій господинъ весь въ черномъ, и ходилъ словно по бархату. Гренадерша встала и низко ему поклонилась, потомъ сложивъ руки на своей богатырской груди, повторила ту же рѣчь. Мистрисъ Титмаршъ даже не встала со стула, а только чуть-чуть поклонилась; мнѣ это, правду сказать, показалось невѣжествомъ, потому-что по всему было видно, что это самъ докторъ. Онъ пристально взглянулъ на нее, и говоритъ. — Ну, а вы, голубушка, также пришли искать мѣста?

" — Да, сэръ, сказала она и покраснѣла.

" — Вы кажетесь очень нѣжнаго сложенія; сколько мѣсяцевъ вашему ребенку? Сколько у васъ было дѣтей? есть ли у васъ аттестаты?

"Жена ваша ничего не отвѣчала; поэтому я вышла впередъ, и говорю. — Сэръ, говорю я, эта молодая женщина только-что лишилась перваго своего ребенка, и не привыкла искать мѣстъ, потому-что она дочь флота капитана; извините ее, что она не встала передъ вами, какъ вы вошли.

"Когда я это сказала, докторъ сѣлъ и началъ ласково говорить съ нею; онъ говорилъ ей, что опасается, что она не будетъ имѣть успѣха, потому-что мистрисъ Горнеръ сильно рекомендована герцогинею Донкастерскою, родственницею леди Типтофъ. Въ эту минуту вышла сама миледи, такая красавица, сударыня, и щеголиха! въ прекрасномъ кружевномъ чепцѣ и въ свѣтломъ кисейномъ капотѣ.

"Вмѣстѣ съ миледи вышла изъ ея комнаты нянька, и пока миледи говорила съ нами, все время ходила взадъ и впередъ въ другой комнатѣ, качая на рукахъ ребенка.

"Сперва миледи поговорила съ мистрисъ Горнеръ, а потомъ обратилась къ мистрисъ Титмаршъ. Но мистрисъ Титмаршъ, почти не слушала ея, что конечно было очень невѣжливо, а только во все время смотрѣла въ другую комнату, такъ вотъ, сударыня, изо всѣхъ глазъ смотрѣла на ребенка. Миледи спросила, какъ ее зовутъ, и есть ли аттестаты; но какъ она не отвѣчала, то я стала отвѣчать за нее; разсказала, что она жена прекраснѣйшаго человѣка въ мірѣ, что миледи даже знаетъ его, и привозила ему однажды часть дичины и фрукты. Леди Типтофъ повидимому очень изумилась, и я разсказала ей все, какъ вы сдѣлались главнымъ конторщикомъ, и какъ этотъ мошенникъ Броу разорилъ васъ. — Бѣдняжка! сказала миледи, а мистрисъ Титмаршъ все ни слова, все смотритъ да смотритъ только на ребенка; а гренадерша мистрисъ Горнеръ смотритъ на нее, будто хочетъ ее съѣстъ.

" — Бѣдняжка! говорить миледи, ласково взявъ руку мистрисъ Титмаршъ, и такая, кажется, молоденькая. Сколько вамъ лѣтъ, моя милая!

" — Пять недѣль и два дня, говорить жена ваша, зарыдавъ.

"Мистрисъ Горнеръ захохотала но все горло; но на глазахъ миледи навернулись слезы; она поняла, что было на умѣ у бѣдняжки.

" — Молчать!сказала миледи гнѣвнымъ голосомъ гренадершѣ. Въ это время ребенокъ въ другой комнатъ началъ кричать.

"Какъ только жена ваша услышала крикъ, какъ вскочитъ со стула, какъ бросится впередъ, да прижметъ объ руки къ груди, и говорятъ: — Дитя, — дитя, — дайте его мнѣ! — и опять залилась слезами.

"Миледи посмотрѣла на нее, потомъ побѣжала въ другую комнату, и сама принесла ей младенца, а малютка такъ и прижался къ ней, словно къ родной; и какъ хороша была она, моя сердечная, съ младенцемъ у груди.

"Какъ миледи увидѣла это, что жъ вы думаете? поглядѣвъ на нее немножко, и обвила своими бѣленькими ручками шею жены вашей, и нѣжно поцѣловала ее.

" — Моя милая, говоритъ миледи, я убѣждена, что у васъ такая же добрая душа, какъ прекрасно лицо, и вы будете кормить моего малютку; благодарю Бога, что Онъ послалъ мнѣ васъ.

"Это собственныя ея слова; а докторъ Блэндъ, стоявшій подлъ, говорятъ — Второй Соломоновъ судъ!

" — Я полагаю, миледи, что я вамъ уже не нужна? говоритъ гренадерша съ низкимъ поклономъ.

" — Не нужны, отвѣчала миледи гордо, и гренадерша вышла; тогда я разсказала исторію вашу во всей подробности, и мистрисъ Бленкинсопъ удержала меня на чашку чаю, и я видѣла прекрасную комнату, которая отведена мистрисъ Титмаршъ, у самой опочивальни леди Типтофь. Потомъ пріѣхалъ лордъ Типтофъ домой, и какъ узналъ все, непремѣнно захотѣлъ ѣхать сюда со мною въ наемной каретъ; надо, говорить, просить извиненія, что безъ вѣдома вашего удержали вашу жену.

Тутъ кончился разсказъ мистрисъ Стоксъ. Мнѣ все время невольно представлялась въ умѣ какая-то тайная связь между этимъ страннымъ происшествіемъ, которое разлило утѣшеніе среди нашей горести, дало намъ кусокъ хлѣба въ нашей защитѣ, и моею брильянтовою булавкою; мнѣ казалось, что сбытъ ея далъ другой оборотъ моей судьбѣ, и доставилъ инаго рода счастіе моему дому. Когда кто кого любитъ, не наслажденіе ли чувствовать, что вы облагодѣтельствованы тѣмъ, кого лобяте? Такое же наслажденіе ощущалъ и я. Я гордился, я былъ счастливъ, зная, что жена моя была въ состояніи работать и добывать хлѣбъ для себя и для меня въ такое время, когда я былъ лишенъ всѣхъ средствъ прокормленія. Что я могъ дѣлятъ? Въ тюрьмѣ былъ одинъ или два молодыхъ человѣка, которые могли работать, — это были литераторы; одинъ изъ нихъ написалъ въ тюрьмѣ свое «Путешествіе по Месопотаміи», другой — «Очерки Альмака». Но я, какое занятіе могъ я придумать, кромѣ того, что шататься взадъ и впередъ по улицѣ, да глазѣть на окна ольдермана Бейтмана, или смотрѣть на грязнаго старика, что подметалъ улицу на перекресткѣ. Я ни разу не далъ ему ни полушки; но завидовалъ его ремеслу и метлѣ, и деньгамъ, которыя безпрестанно сыпались въ его старую, истертую шляпу. Но мнѣ даже не позволялось взять въ руки метлу.

Раза два или три, — не больше, потому-что леди Типтофъ не желала, чтобы сынъ ея часто вдыхалъ смертный воздухъ салисбурійскаго квартала, — милая Мери пріѣзжала повидаться со мною въ богатой каретѣ. Какъ радостны были эти встрѣчи! я даже, чтобы не таить грѣха, два раза, когда никого при насъ не было, садился въ карету, чтобы прокатиться съ нею; довозилъ се до дому, и тотчасъ пересаживался въ наемную карету и отправлялся назадъ. Но это случилось всего два раза, потому-что это было дѣло опасное, и могло вовлечь меня въ большія непріятности; притомъ за проѣздъ назадъ отъ Гросверноръ-Сквера къ Лодгэтъ-гилю должно было заплатить каждый разъ три шиллинга.

Добрая матушка осталась между-тѣмъ жить со мною, чтобъ усладить мое одиночество. Однажды мы оба чрезвычайно изумились, получивъ письмо изъ деревни, въ которомъ насъ извѣщали о бракосочетаніи мистрисъ Гоггарти съ мистромъ Граймзъ-Вапшотомъ. Матушка, которая никогда не жаловала мистрисъ Гоггарти, сказала, что она въ жизнь не проститъ себѣ, что позволяла мнѣ проводить столько времени у этой гадкой, неблагодарной женщины; и что и я и она сама справедливо наказаны за то, что поклонились маммонѣ корысти и позабыли кровныя чувства ради денегъ тётушки. — Аминь! сказалъ я, теперь конецъ всѣмъ нашимъ корыстнымъ разсчетамъ! Тётушкины деньги и тетушкина брильянтовая булавка были главною причиною моихъ бѣдствій; теперь же, слава Богу, и то и другое ушло; и я долженъ пожелать теткѣ всякаго благополучія, и сказать, что не завидую долѣ мистра Граймзъ-Вапшота.

Такимъ образомъ мы совсѣмъ выкинули изъ головы мистрисъ Гоггарти, и нисколько не горевали объ утратъ ея денегъ.

Маленькій лордъ Пойнингъ былъ окрещенъ не прежде какъ въ июнѣ мѣсяцѣ. Воспріемниками отъ купели были какой-то герцогъ и вышепомянутый мистръ Эдвардъ Престонъ и добрая леди Дженъ Престонъ, о которой я уже говорилъ прежде. Ей разсказали всю исторію моей жены; и она, какъ и сестра ея, очень полюбила мою Мери, и была къ ней чрезвычайно добра. Впрочемъ надо сказать и то, что не было въ домъ ни одной души, изъ господъ или ихъ слугъ, которая не любила бы это тихое, кроткое существо всѣ служили ей такъ же усердно, какъ самой своей госпожѣ.

Я совсѣмъ-было забылъ сказать, какое счастіе доставило мнѣ прекрасное поведеніе моей жены

Въ день крестинъ, мистръ Престонъ хотѣлъ подарить ей сперва пяти фунтовую, а потомъ двадцати-фунтовую ассигнацію, но она отказалась; но не отказалась отъ подарка, который сдѣлали ей объ леди вмѣстѣ, а подарокъ этотъ былъ ни болѣе, ни менѣе какъ освобожденіе мое изъ флитской тюрьмы. Стряпчій лорда Типтофа уплатилъ всѣ предъявленные на меня ко взысканію документы, и эти благодѣтельныя крестины сдѣлали меня опять свободнымъ человѣкомъ. Ахъ, кто опишетъ всю радость этого дня, и веселый обѣдъ нашъ въ комнатъ Мери, въ домъ лорда Типтофа, когда самъ лордъ съ своею супругою пришелъ пожать мнѣ руку и поздравить меня!

— Я говорилъ объ васъ мистру Престону, сказалъ милордъ, тому самому господину, съ которымъ вы такъ знаменито побранились; онъ прощаетъ васъ, хотя онъ самъ былъ кругомъ виноватъ, и обѣщаетъ что-нибудь для васъ сдѣлать. Между-тѣмъ мы поѣдемъ къ нему на дачу, въ Ричмондъ, и будьте увѣрены, мистръ Титмаршъ, что я не премину напомнить ему объ васъ.

— Мистрисъ Титмаршъ еще лучше напомнитъ своими гладкими, сказала миледи: мистръ Престонъ ни въ чемъ не откажетъ ей; онъ просто по-уши влюбленъ въ нее.

Мери покраснѣла, а я засмѣялся, и всѣ мы было какъ-нельзя-болѣе счастливы. И въ-самомъ-дѣлѣ, я скоро получилъ изъ Ричмонда письмо, въ которомъ меня повѣщали, что я опредѣленъ въ должность четвертаго конторщика въ экспедиціи факельнаго и сургучнаго сборовъ, съ жалованіемъ по осьмидесяти фунтовъ въ годъ.

Въ насоящее время я занимаю должность управляющаго лорда Типтофа и его правая рука; счастливый отецъ; весь околодокъ любить и уважаетъ мою жену; а Густя Госкнисъ, мой шуринъ, торгуетъ, въ товариществъ съ своимъ добрымъ отцомъ, кожевеннымъ товаромъ и потѣшаетъ всѣхъ своихъ племянниковъ и племянянцъ своими шутками и прибаутками.

Что касается до мистра Броу, одной его исторіи хватило бы на нѣсколько томовъ. Послѣ того, какъ скрылся изъ лондонскаго торговаго міра, онъ стяжалъ громкую славу за границею, гдѣ перепробовалъ всѣ званія, испыталъ всѣ ступени счастія и нищеты. Одному, по-крайней-мѣрѣ, нельзя не подивиться въ немъ; его мужеству и силѣ воли, которыхъ не могли укротить никакія неудачи, никакія бѣдствія; притомъ мнѣ кажется, какъ я уже говорилъ, что въ душѣ его было и хорошее, если родные такъ неизмѣнно любили его. О Роундгендѣ я могу отзываться только съ похвалою. Процесъ его съ Тиддомъ еще свѣжъ въ памяти публики; признаться, не постигаю я, какъ Тиддъ, такой мечтательный, такой поэтическій, могъ влюбиться въ эту заплывшую жиромъ, жеманную, глупую бабу, мистрисъ Роундгендъ, которая и по лѣтамъ уже годилась ему въ матери.

Какъ-скоро дѣла наши поправились, мистръ и мистрисъ Граймзъ-Вапшотъ стали домогаться мировой; и мистръ Вапшотъ открылъ мнѣ всю низость поведенія мистра Смитерса въ дѣлѣ Броу. Смитерсъ также пытался подбиться ко мнѣ, когда я ѣздилъ однажды въ Сомерсетшайръ; но я осадилъ его безъ церемоніи, какъ показано выше.

— Онъ, и никто кромѣ его, говорилъ мнѣ мистръ Вапшотъ, убѣдилъ мистрисъ Гоггарти, нынѣ мистрисъ Граймзъ, купить акціи вестдидльсекскаго общества; за что онъ, разумѣется, получилъ прекрасное вознагражденіе. Но какъ-скоро онъ увидѣлъ, что мистрисъ Гоггарти попала въ руки мистра Броу, и что онъ лишится дохода, который получалъ отъ тяжебъ ея съ арендаторами, и отъ управленія ея дѣлами по имѣнію, онъ рѣшился вырвать ее изъ рукъ мистра Броу, нарочно затѣмъ пріѣхалъ въ Лондонъ. Онъ также, продолжалъ мистръ Вапшотъ, старался излить ядъ своего языка на меня; но небу угодно было разстроить его низкія козни. Къ слѣдствію о несостоятельности Броу, мистръ Смитерсъ не смѣлъ явиться, потому-что тогда вывели бы за свѣжую воду собственное его участіе въ дѣлахъ компаніи. Въ отсутствіе его изъ Лондона я сдѣлался супругомъ, — счастливымъ супругомъ вашей тётушки. Но хотя, сэръ, я былъ орудіемъ для провиденія и истинной благодати, но не могу утаитъ отъ васъ, что мистрисъ Гоггарти имѣетъ недостатки, которыхъ все мое рвеніе не успѣло искоренить. Она дрожитъ надъ своими деньгами, сэръ; и я не могу располагать ея богатствомъ, какъ надлежало бы мнѣ въ моемъ званіи, потому-что она прячетъ послѣднюю копейку подъ замокъ, и даетъ мнѣ только полъ-кроны въ недѣлю на карманныя издержки. И нравъ ея, притомъ, чрезвычайно крутъ. Въ первые годы нашего супружества, я пытался переломить ее, и даже каралъ ее; но упорство ея, признаюсь, побѣдило мое рвеніе. Я уже не дѣлаю ей никакихъ увѣщаній, но какъ агнецъ покоряюсь велѣніямъ ея, и она дѣлаетъ со мною, что хочетъ.

Въ заключеніе своего разсказа, мистръ Вашнотъ занялъ у меня полъ-кроны, — это было въ 1832 году, въ сомерсетской кофейнѣ, что на набережной, гдѣ онъ назначилъ мнѣ свиданіе; — потомъ я видѣлъ какъ онъ зашелъ насупротивъ въ портерную лавочку, а черезъ полчаса вышелъ оттуда, лавируя по улицъ, въ совершенномъ опьянѣніи.

Онъ умеръ черезъ годъ послѣ того; вдова его, называвшаяся теперь мистрисъ Гоггарти-Граймзъ-Вапшотъ изъ Гоггарти-кастля, сказала, что на могилѣ незабвеннаго должно забытъ всѣ земныя вражды, и предложила пріѣхать къ намъ и поселиться у насъ, платя намъ, разумѣется, приличное вознагражденіе. Но мы съ женою почтительно уклонились отъ этого предложенія. Тетушка очень разгнѣвалась, назвала насъ неблагодарными тварями, продажными душами, и снова уничтожила свое духовное завѣщаніе, которое она, въ порывѣ великодушія, опять-было написала въ мою пользу; теперь она завѣщала все свое наслѣдство ирландскимъ Гоггарти. Однако же, увидѣвъ однажды жену мою въ одной коляскѣ съ леди Типтофъ, и услышавъ, что мы были приглашены на большой балъ въ Типтофъ-кастлѣ, и что я сталъ богатымъ человѣкомъ, она еще разъ раздумала, передъ смертью призвала меня къ себѣ я отказала мнѣ слоперстонскую и скваштейльскую мызы, со всѣми деньгами, которыя она скопила въ пятнадцать лѣтъ. Миръ ея праху! она оставила мнѣ препорядочное состояньице.

Хотя самъ я не литераторъ, однако же внучатный братецъ мой, Микель-Анджело Титмаршь, — который обыкновенно пріѣзжаетъ къ намъ, когда на карманъ его найдетъ повременная чахотка, и гостить у васъ по нѣскольку мѣсяцевъ, — увѣряетъ, что записки мои могутъ принести пользу публикѣ, — я думаю скорѣе не ему ли? — Если такъ, очень радъ служить и ему и публикѣ, и затѣмъ имѣю честь кланяться, прося каждаго, кто прочтетъ ихъ, зарубить себѣ на память слѣдующее: — Когда есть у тебя деньги, не бросай ихъ, не осмотрѣвшись; а еще осмотрительнѣе будь на счетъ денегъ родныхъ я пріятелей; помни, что для того, чтобъ получить огромные барыши, надо много рисковать; и что крупные, опытные капиталисты нашего королевства не стали бы довольствоваться четырьмя процентами, если бъ могли получать больше, не подвергаясь опасности; пуще же всего совѣтую тебѣ не пускаться, сломя голову, въ спекуляціи, которыхъ дѣйствія не всѣ на виду и управляются людьми, которыхъ благонамѣренность и честность тебѣ не вполнѣ извѣстны.

"Библіотека для Чтенія", т. 98, 1849, т. 99, 1850

---

1. Въ Англіи, лица, арестуемыя за долги, не отправляются тотчасъ въ долговыя тюрьмы, а проводятъ сначала нѣкоторое время въ частныхъ тюрьмахъ, устроенныхъ въ домахъ того особаго сословія, которое завѣдуетъ арестованіемъ должниковъ. Тутъ, обыкновенно, содержатели стряпчіе, вообще люди, живущіе поборами съ ближняго, дерутъ съ нихъ, кто сколько можетъ. Зато саркастическій языкъ народа назвалъ эти заведенія sponging houses, то есть живодернями.