Киплинг — Английская и американская литература на страницах томской дореволюционной периодики.
Томский государственный университет, Томск, 2010.
Перевод: X. Ныдро (он же Аполлон Ксаверьевич Ордынский)
В оригинале: R. Kipling «In Error», 1888.
Перевод опубликован в «Сибирском вестнике». 1907. № 197 (3 сент.). С. 2-3.
Самообман править
Нельзя считать безвозвратно погибшим человека, который иногда на дружеском пиру напивается до положения риз. Погибшим можно считать лишь того, кто предается пороку пьянства систематически, ежедневно и усердно. Однако и здесь иногда бывают исключения. Таким исключением является инженер Мориартей.
Интересный это случай, стоит о нем рассказать.
Мориартей служил в таком месте, где работы было по уши, но не с кем было поговорить по душам. Ну, и одичал человек. Трудился он, как вол, в течение четырех лет и вел жизнь совершенно уединенную.
Известно, что болотистые местности вредно действуют на здоровье человека. Один год, прожитый в такой местности, оставляет в ином организме неизгладимые следы. Многие спасаются от этого усердной выпивкой. И Мориартей пил. Но его пьянство знакомые приписывали влиянию местности и уединению, отсутствию всяких развлечений и обвинили в этом, разумеется, начальство, заставлявшее его жить среди болот. Мориартей до этого пользовался отличной репутацией вообще как человек и как знаменитый инженер. Днем он говорил отрывисто с рабочими и надсмотрщиками и только с вечера, запершись в своей келье, беседовал «по душам» с различными ликерами, коньяком, ромом и т. п. Многие на его месте давно бы свалились, но он, благодаря атлетическому сложению и крепкой голове, все еще держался молодцом. Наконец, начальство вспомнило о нем и перевело в Сейнлу. В то время в бомонде Сейнлы владычествовала миссис Рейверс. Вы, может быть, ее помните? Может быть, и вы принадлежали к числу ее поклонников? Это была замечательная в своем роде женщина, но все дурное, что можно было бы о ней сказать (хорошего же в ней ничего не было), я высказал в другом месте и повторять это считаю излишним. Мориартей, красивый собою, высоко образованный, всеми уважаемый, а главное, прекрасно сложенный, не могне обратить на себя внимание такой тщеславной, светской львицы, какой была миссис Рейверс.
Вскакивание со стула при малейшем толчке в бок, дрожание руки при поднесении стакана или рюмки к губам — все это у Мориартся приписывалось влиянию болотистой местности, недавно им оставленной, и расстройству нервов, но отнюдь ни чему другому. Если же в его спальне по ночам происходило некое таинственное буль-буль, то этого никто не слышал. Удивляться этому нечего; в нашем прекраснейшем из миров так устроено, что большая часть наших действий скрывается очень легко перед глазами и ушами самых близких наших соседей.
Не прошло и двух недель, как Мориартей попал — не в число пустых поклонников миссис Рейверс — он не имел ничего общего с ними, — а как-то непостижимо предался ее очарованию, и представьте себе, начал просто боготворить эту женщину.
Переписанный внезапно из пустыни в большой, шумный город, он окончательно потерял всякую мерку вещам и людям. Холодность и бессердечность кокетки он принял за целомудрие и недоступность, ограниченность и неспособность вести серьезный разговор — за скромность и застенчивость. Он чтил миссис Рейверс как святыню, и чем менее она заслуживала уважения, тем усерднее он бил перед ней челом, приписывая ей все древние библейские и новозаветные добродетели.
Случается же иногда подобный самообман, подобное сумасшествие.
Высокий, смуглый, всегда серьезный и меланхолический мужчина, которого пугали малейшее прикосновение и малейший звук, не счел для себя опасным втереться в пустое общество поклонников львицы, бродил за нею как тень и краснел как девушка, когда она удостаивала его каким-нибудь словцом. Это был обожатель вместе чувственный и платонический. Так о нем отзывались опытные люди, не слишком дружелюбно относившиеся к миссис Рейверс, хотя и завидовавшие ей втихомолку.
Мориартей, по прибытии своем в Сейнлу, держался как-то особняком, поэтому не мог многого узнать о даме своего сердца.
Миссис же Рейверс, зачисливши его в штат своих обожателей, не обращала на него внимания больше, чем на других. Правда, она приглашала его участвовать в ее partiesdeplaisir, но делала это лишь с целью похвастать своей властью над этим «отшельником», как его все называли. Мориартей умел, когда хотел, говорить красиво и занимательно, но не о том, что могло бы заинтересовать его даму, в умственном отношении весьма скудно наделенную, как большая часть подобных светских прелестниц. Несмотря на это, она представлялась ему женщиной необыкновенной, а главное, он сознавал, что она производит на него какое-то особое, благотворное влияние. Так ему, по крайней мере, казалось. И вот в этом-то ослеплении, или самообмане, он дал себе твердое слово избавиться от своей пагубной привычки.
Трудно описать борьбу, которую он начал вести с собою и с этой привычкой, в этом он никому не сознавался. Но следует допустить (по множеству примеров у других), что неоднократно после трехдневного или четырехдневного воздержания вечером, если он никуда не был приглашен и сидел перед камином в своем кабинете, старое вожделение брало верх над решимостью и «буль-буль» раздавалось до поздней ночи.
Наконец, с Мориартием произошло нечто неожиданное. Бедняга усомнился в том, удастся ли ему добиться у миссис Рейверс расположения, дружбы и предпочтения его перед другими. Уже в течение десяти дней он чувствовал себя чрезвычайно расслабленным, старая привычка снова овладела им, как червяк, и он уже каждый вечер заливал этого червяка. Кончилось это белой горячкой. Форма ее была, впрочем, довольно мягкая, чуждая буйных порывов, появления чертиков, и ограничивалась душевным угнетением, истерией и склонностью к самоубийству и потерею иногда сознания. Погруженный в свои мысли или пробегая туда или назад по комнате, Мориартей говорил сам с собою громко, слова иногда переходили в шепот и опять разражались громом. Иногда он подумывал пригласить доктора, но это продолжалось недолго, и он опять бессвязным шепотом жаловался самому себе на свое падение.
Ужасны были эти детские жалобы в устах зрелого мужчины, жалобы поздние, тщетные, и ужасно было это бессилие воли. Но тот, кто бы подслушал их, немало бы удивился, до какой степени этим несчастным завладела пустейшая из женщин, миссис Рейверс, и как глубоко он себя обманывал сю.
Кризис, впрочем, благополучно закончился. Знакомые и сослуживцы поздравили Мориартея с возвращением здоровья и приписывали болезни его последнему проявлению малярии. Мориаргия поклялся в душе своей исправить себя. Обоготворяя по-прежнему миссис Рейверс, он поплелся за нею на воды. Там он избавился от трясения рук и вздрагивания от малейшего внезапного шума или прикосновения. Теперь можно было хлопать бичом перед самым его ухом — и он не пошевелился бы. Сидел он на своем буцефале прямо, вытянувшись в струнку, и лишь за обедом испивал немного вина. Много труда стоило ему себя превозмочь, но странное чувство к миссис Рейверс произвело чудо, укрепило волю, и последняя восторжествовала.
Однажды, в припадке откровенности и некоторого особенного умиления при воспоминании о прошедших невзгодах, Мориарти вздумал поведать своему старому и лучшему другу о том чудотворном влиянии миссис Рейверс, которое он приписывал всецело ее чарам: он называл ее своим ангелом-спасителем. Но когда изумленный друг осмелился заметить, что миссис Рейверс, по своим похождениям успевши расстроить немало семейств, более походила на какого-то злого демона, чем на ангела, и что если бы она узнала о том обоготворении ее Мориартей, то она первая осмеяла бы его и назвала сумасшедшим, Мориартей взбесился, и старая дружба чуть не полетела к черту.
И Мориартей до сих пор (хотя обзавелся вполне достойной и любящей его женой) готов клясться всеми богами, что он только одной миссис Рейверс обязан своим возрождением. В самообольщении своем этот чудачина приписывает ей такие достоинства, от которых она сама бы отреклась. Но как бы то ни было, самообман Мориартей действительно много помог ему в избавлении от роковой привычки. Не одно ли это с тем, если бы миссис Рейверс действительно обладала бы теми чудесными качествами, которые ей в своем ослеплении приписывал Мориартий?