Самоѣды въ домашнемъ и общественномъ быту. Владиміра Иславина. Санктпетербургъ. 1847. Въ тип. Мин. Гос. Имущ. Въ 8-ю д. л. 142 стр.
По свидѣтельству всѣхъ путешественниковъ, посѣщавшихъ сѣверъ Россіи, архангельскіе Самоѣды находятся въ жалкомъ состояніи. Это обстоятельство обратило на себя вниманіе г. министра государственныхъ имуществъ: по его порученію, г. Иславинъ отправленъ былъ министерствомъ для изслѣдованія на мѣстѣ причинъ бѣдственнаго состояніи дикарей, кочующихъ между рѣкою Мезенью и Уральскимъ-Хребтомъ, въ странѣ, извѣстной подъ общимъ названіемъ Мезенской-Тундры. Ему же поручено было г. министромъ составить предположенія о мѣрахъ къ возстановленію прежняго благосостоянія Самоѣдовъ, продолжавшагося до-тѣхъ-поръ, пока эта небольшая горсть монгольскаго племени не раздѣляла ни съ кѣмъ своего пользованія мшистыми тундрами, необозримыми стадами оленей и удобными мѣстами для рыбной и звѣриной ловли. — Сочиненіе, изданное г. Иславинымъ, заключаетъ въ себѣ въ высшей степени любопытное описаніе быта архангельскихъ Самоѣдовъ и еще болѣе-занимательное изслѣдованіе ихъ отношеній къ русскимъ и зырянскимъ промышленикамъ, поселившимся въ томъ краѣ въ XVI, XVII и XVIII столѣтіяхъ. Сверхъ-того въ книгѣ этой разсѣяно нѣсколько чрезвычайно важныхъ замѣчаній о промышлености и бытѣ русскихъ переселенцевъ. Чтобъ ознакомить читателей съ прекраснымъ трудомъ г. Иславина, заимствуемъ изъ него нѣсколько чертъ, въ полной увѣренности что любители живыхъ и умныхъ статистическихъ описаній поспѣшатъ обзавестись его книгой
Описаніе быта дикихъ племенъ представляетъ много сторонъ, любопытныхъ съ разныхъ точекъ зрѣнія. Для читателей, непривыкшихъ и несклонныхъ углубляться въ смыслъ ежедневныхъ явленій жизни цивилизованныхъ обществъ и наслаждаться анализомъ разнообразныхъ и постепенныхъ успѣховъ ихъ развитія, описанія эти имѣютъ всю прелесть новизны, какъ изображенія предметовъ очевидно и разительно противоположныхъ тому, что кажется ненаблюдательному и маломыслящему человѣку вполнѣ извѣстнымъ и нисколько-незамѣчательнымъ. Другую крайность представляютъ люди, доведенные близорукимъ анализомъ и трепетностью малодушной натуры своей до ребяческаго сомнѣнія въ выгодахъ цивилизаціи. Первые кидаются на описанія дикихъ народовъ точно такъ же, какъ бѣгутъ въ балаганъ заѣзжаго промышленика, показывающаго человѣка съ двѣнадцатью пальцами на рукахъ. Какъ не проникнуться имъ интересомъ такого зрѣлища, когда въ человѣкѣ съ десятью пальцами нѣтъ для нихъ ничего занимательнаго, загадочнаго, достойнаго вниманія и размышленія! Точно также, какъ не полюбопытствовать прочесть книгу, въ которой описываются люди, живущіе въ лѣсахъ и пустыняхъ, питающіеся сырымъ мясомъ, неупотреблящіе ни ножей, ни вилокъ, ни носовыхъ платковъ? Другіе, приходя въ отчаяніе отъ черныхъ сторонъ образованной жизни и принимая за цивилизацію сумму золъ, сопряженныхъ съ слабымъ ея развитіемъ, обращаются къ тѣмъ же книгамъ въ надеждѣ отъискать въ дикомъ быту элементы того идеальнаго благосостоянія обществъ, которыхъ не находятъ они въ нѣдрахъ образованности. Авторы путешествій къ диким народамъ часто сами впадаютъ въ одну изъ этихъ крайностей: одни изъ нихъ, заѣхавъ на малоизвѣстный островъ Тихаго-Океана или въ дѣвственные лѣса Америки, смотрятъ на новый міръ, открывшійся ихъ праздному наблюденію, какъ на кунсткамеру, въ которой только то и интересно, что заключаетъ въ себѣ уродство и странность. Прочитайте описаніе, составленное такимъ путешественникомъ, и вы увидите передъ собою не людей, задержанныхъ въ развитіи силою враждебныхъ обстоятельствъ мѣстности, климата и исторіи, а какія-то особенныя существа, занимающія середину между человѣкомъ и животными. Другіе не преминутъ попотчевать васъ другаго рода каррикатурой: засыпая свои разсказы обольстительными терминами — свобода, довольство, простота нравовъ и т. п. они бьются изо всѣхъ силъ, чтобъ опоэтизировать передъ вами картины звѣрскаго эгоизма, заглохшихъ потребностей и грубаго удовлетворенія животныхъ нуждъ. Ни изъ этого, разумѣется, отнюдь не слѣдуетъ, чтобъ изученіе быта дикихъ народовъ не имѣло интереса для людей, неподходящихъ ни подъ одну изъ поименованныхъ вами категорій. Дѣло только въ томъ, что образованный и дальновидный наблюдатель интересуется ими со сторонъ совершенно-противоположныхъ. У родства дикой жизни человѣка занимаютъ его не сами-по-себѣ а какъ проявленія началъ, задерживающихъ его развитіе: онъ вовсе не видитъ въ дикарѣ существа особеннаго, обиженнаго природой; напротивъ, вся занимательность изслѣдованія этого существа сосредоточивается для него только на сочувствіи къ однородному съ нимъ существу, неимѣвшему средствъ развить въ себѣ всю полноту потребностей и силъ, образующихъ человѣческій характеръ. Съ другой стороны, никогда не увлечется онъ своей симпатіей до неразумнаго предпочтенія животнаго существованія дикихъ племенъ, несопряженнаго, конечно, съ множествомъ волъ полуобразованности, — условіямъ того быта, въ которомъ человѣкъ проявляется человѣкомъ. Однимъ словомъ, сознаніе и живое чувство превосходства цивилизаціи предъ неразвитіемъ не покинетъ его ни на минуту, и, наблюдая дикость, онъ будетъ служить все-таки цивилизаціи — опытнымъ изслѣдованіемъ силъ, противодѣйствующихъ ея успѣхамъ. Часто это изслѣдованіе открываетъ ему въ первый разъ глаза и на такія проявленія дикости, которыя встрѣчаются и въ обществахъ, называемыхъ образованными. Часто доходитъ онъ этимъ путемъ до плодотворной критики многихъ черныхъ сторонъ полуцивилизаціи, прикрытыхъ обманчивыми формами, но въ сущности заключающихъ въ себѣ то же, что во всей наготѣ бросается въ глаза въ обычаяхъ дикаго племени.
Г. Иславннъ можетъ быть смѣло названъ искуснымъ наблюдателемъ, нисколько незараженнымъ ни предубѣжденіемъ противъ жалкихъ существъ, которыхъ бытъ удалось ему изслѣдовать, ни смѣшнымъ пристрастіемъ къ такъ-называемымъ преимуществамъ дикаго состоянія человѣка. Въ составленномъ имъ описаніи быта Самоѣдовъ всѣ подробности такъ умво выбраны, что между ними нѣтъ ни одной недостойной вниманія мыслящаго человѣка и неисполненной общечеловѣческаго интереса. Такъ, на-пр., при описаніи домашняго быта Самоѣдовъ, онъ обратилъ особенное вниманіе на положеніе женщинъ у этого народца. Нельзя не одобрить этой внимательности, потому-что ничѣмъ такъ хорошо не измѣряется степень развитія общества, какъ положеніемъ въ немъ лицъ слабѣйшихъ по натурѣ своей и тѣмъ самымъ предоставленныхъ природой на произволъ сильныхъ. Вотъ нѣсколько подробностей, показывающихъ, далеко ли ушли Самоѣды въ этомъ отношеніи.
«Самоѣдка или, какъ называютъ ее Русскіе, инька — не смѣетъ переступить чрезъ синикуй (мѣсто въ чумѣ, т. е. шалашѣ самоѣдскомъ, противоположное входу, считающееся священнымъ и служащее хранилищемъ лучшихъ вещей и самыхъ лакомыхъ припасовъ): это значило бы опоганить святыню, и онѣ такъ строго чтутъ этотъ обычай, что рѣдко случается, чтобы инька погрѣшила противъ него: оно было бы вѣрнымъ предзнаменованіемъ какой-нибудь бѣды, и конечно послѣ этого промыселъ былъ бы неудаченъ или же въ слѣдующую ночь волкъ зарѣзалъ бы нѣсколько оленей въ стадѣ; одно средство для предохраненія себя въ такомъ случаѣ отъ бѣды — бросить въ сипи куй горящій уголекъ; такъ какъ „огонь все очищаетъ“. Вообще, по понятіямъ Самоѣдовъ, женщина почитается столь нечистою, что опоганиваетъ всякую вещь, черезъ которую переступитъ: веревка ли она, топоръ ли, оленья ли шкура и т. д. все дѣлается нечистымъ и непремѣнно должно быть окурено или верескомъ или, что еще дѣйствительнѣе, оленьимъ саломъ. Женщина и у крещеныхъ Самоѣдовъ считается нечистою, но они мало-по-малу отстаютъ отъ обычая окуривать опоганенныя вещи.» (Стр. 23).
Униженіе, которому подвергаются у Самоѣдовъ родильницы, возбуждаетъ глубокое негодованіе:
"Для родильницы ставится особый чумъ, называемый сямай мядико — поганый чумъ, если онъ есть, а если нѣтъ, то она родитъ въ томъ же чуму, въ которомъ живетъ семейство; по для очищенія чума послѣ родинъ, бабка, наливъ въ котелъ воды, спускаетъ въ него березовую губку, варитъ ее на огнѣ и тою водою кропитъ вещи и людей, находящихся въ чуму…. «Въ продолженіи 8-ми недѣль, родильница почитается столь нечистою, что не смѣетъ даже раздѣлять ниши съ мужемъ. По прошествіи этого времени ее окуриваютъ верескомъ или оленьимъ саломъ, а чумъ переносятъ на другое мѣ сто. Отъ этого обычая и крещеные еще совершенно отстать не могутъ.» (Стр. 120—121).
Какъ трогательны послѣ этихъ отвратительныхъ подробностей дѣлаются изображенія общечеловѣческихъ чертъ этого униженнаго, втоптаннаго въ грязь существа. Вотъ мѣсто, котораго нельзя читать безъ особенной симпатіи къ бѣднымъ инькамъ:
«Волосы Самоѣдки заплетаютъ, но Русски, въ двѣ косы, къ которымъ привѣшивають красные и желтые суконные лоскуточки и ленты яркихъ цвѣтовъ, въ ушахъ носятъ серьги, а иныя на шеѣ бусы и разнаго рода ожерелья; ферроньеры также въ большемъ употребленіи и обыкновенно состоятъ изъ металлическихъ цѣпочекъ, у богатыхъ даже и серебряныхъ, опутываемыхъ въ нѣсколько рядовъ вокругъ головы. — Русскіе и Зыряне, доставляющіе имъ этотъ товаръ, пользуются ихъ слабостью и разумѣется берутъ за все въ три-дорога, а Самоѣдки, даже и бѣдныя, не могутъ отказать себѣ въ удовольствіи увѣшаться красными и желтыми суконцами и звонкими побрякушками…» (Стр. 32).
Но особенно интересны въ описаніи самоѣдскихъ обычаевъ тѣ черты грубости, которыя невольно раждаютъ въ умѣ читателя любопытныя сближенія. Вотъ, на-примѣръ, какимъ цинизмомъ исполнены понятія Самоѣдовъ о бракѣ и какъ мало заботятся эти дикари прикрывать, ихъ пріятными и тонкими продѣлками:
Отецъ женитъ дѣтей своихъ, не спрашивая напередъ ихъ на то согласія, и случается такъ, что родители сосватаютъ сына съ самаго его малолѣтства, иногда даже и на несовершеннолѣтней дѣвицѣ. Тогда отецъ, для переговоровъ съ родителями невѣсты, посылаетъ къ нимъ родственника или знакомаго сватомъ, по Сам. Эву, который съ шомполомъ или парильнымъ крюкомъ въ рукѣ, отправляется въ невѣстинъ чумъ, по пріѣздѣ туда объявляетъ отцу имя пославшаго его и кладетъ ему на колѣни лисицу красную или бурую, для опредѣленія этимъ состоянія жениха; самъ выходить изъ чума, а иногда и уѣзжаетъ тотчасъ же обратно къ хозяину своему. Если подарокъ понравится отцу, и онъ пожелаетъ отдать дочь свою замужъ, то оставляетъ его у себя; если же нѣтъ, то немедля отсылаетъ обратно. Въ первомъ случаѣ сватъ снова ѣдетъ въ чумъ будущаго тестя, но этотъ разъ беретъ только одну бирку и молча подаетъ ее тестю, который намѣчаетъ на ней столько рубежковъ, сколько желаетъ взять за дочь свою оленей, песцовъ и т. л. и отдаетъ ее свату; сватъ, если уполномоченъ въ томъ отъ хозяина, срѣзываетъ съ бирки то число рубежковъ, которое ему кажется лишнимъ. Условившись наконецъ въ цѣнѣ, каждый изъ нихъ, на обоихъ концахъ палочки, кладетъ клеймо свое, раскалываетъ бирку на двое и тотъ и другой беретъ каждый по половинкѣ. Въ продолженіе всей этой сдѣлки не говорится почти ни слова и только дѣйствуютъ посредствомъ знаковъ.
«Цѣны самоѣдскимъ невѣстамъ бываютъ довольно значительныя, соображаясь съ красотою и молодостью невѣсты и съ богатствомъ жениха» и пр. (Стр. 126 и 127).
Богослуженія у Самоѣдовъ нѣтъ никакого Жрецы ихъ — тадибеи, занимаются почти исключительно шарлатанскимъ леченіемъ болѣзней и разнаго рода предсказаніями. Вотъ что между-прочимъ разсказываетъ о нихъ г. Иславинъ:
«Самоѣды прибѣгаютъ обыкновенно къ Тадибею для излеченія отъ болѣзней, для предсказанія — успѣшенъ ли будетъ промыселъ, для указанія — кто похитилъ изъ стада оленей и т. д. Тогда Тадибей, чтобы испытать сперва въ состояніи ли онъ излечить больнаго, начинаетъ дѣлать надъ самимъ собою разнаго рода истязанія; садится подъ большой пологъ, гдѣ ставитъ подлѣ себя котелъ съ теплою водою, по нѣскольку -человѣкъ съ каждой стороны поперемѣнно обвязываютъ ему веревкой то руку, то ногу, то голову и тянутъ съ обѣихъ сторонъ: тогда видно, — какъ Тадибей бьется подъ пологомъ и слышно какъ у него будто отрываются члены; если по окончаніи всего этого испытанія Тадибей выйдетъ цѣлъ и невредимъ, то значитъ, что въ немъ дѣйствуетъ высшая сила и что успѣхъ въ леченіи несомнителенъ. Во время вдохновенія онъ дѣлаетъ будто вонзаетъ себѣ шомполъ или ножъ въ (одинъ бокъ, а изъ другаго вынимаетъ его и даже присутствующимъ позволяетъ дѣлать тоже надъ собою, и если не покажется ни капли крови, а только останутся слѣды на одеждѣ Тадибея, то это предрѣкаетъ счастливый успѣхъ» и проч. (Стр. 110—111).
Прочитавъ разсказъ; г. Иславина о шарлатанствѣ тадибеевъ, мы не могли не вспомнить нѣсколькихъ фактовъ, которыхъ сами были очевидцами въ странѣ, играющей огромную роль въ просвѣщеніи человѣчества. Одинъ изъ этихъ фактовъ приводитъ Валери въ своемъ «Путешествій по Италіи». Выписываемъ нѣсколько строкъ изъ его разсказа:
«Въ сентябрѣ 1826 іода, я присутствовалъ (въ Неаполѣ, въ церкви Св. Януарія) при совершеніи чуда надъ кровью. Стклянки съ кровью св. Януарія хранятся въ особомъ шкапу позади алтаря. Отъ этого шкапа есть всего на все два ключа, изъ которыхъ одинъ находится у представителей города, другой у архіепископа. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Случалось, если чудо слишкомъ-долго не совершалось, что народъ кидался съ озлобленіемъ на иностранцевъ, которыхъ всѣхъ почитаетъ ои і. Англичанами и еретиками. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На этотъ разъ чудо совершилось въ полдень, такъ какъ мнѣ предсказали люди, совѣтовавшіе зайдти въ церковь именно объ эту нору; пушечный выстрѣлъ возвѣстилъ счастливую новость;» (Voyage en Ital., 1. XII, ch. VII).
По перейдемъ теперь ко второй задачѣ г-на Иславина — къ изслѣдованію отношеній, существующихъ между Самоѣдами и переселенцами изъ Русскихъ и Зырянъ. Въ-продолженіе всего сочиненія, чуть по на каждой страницѣ упоминается о притѣсненіяхъ, претерпѣваемыхъ Самоѣдами отъ этихъ промышлениковъ. Авторъ не жалѣетъ фактовъ для доказательства той мысли, что эти притѣсненія составляютъ единственную причину разоренія дикарей. Въ главѣ защиты идутъ «акты историческіе; г. Иславипъ доказываетъ свидѣтельствами лѣтописей и сохранившимися до-сихъ-поръ грамматами, что Самоѣды были первыми обитателями и владѣтелями тундры. Но, по нашему мнѣнію, эти историческія доказательства никакъ не могутъ имѣть силы доводовъ юридическихъ. Они дѣйствительно убѣждаютъ въ томъ, что Самоѣды первые заняли Мезенскую-Тундру; во слѣдуетъ ли изъ этого, что Русскіе и Зыряне не имѣли права въ-послѣдствіи также поселиться въ этихъ мѣстахъ? Здѣсь неумѣстно было бы пускаться въ размышленія о разумности или неразумности права завладѣнія землею; но, смотря на вопросъ даже съ общепринятой и тысячелѣтіями утвержденной точки зрѣнія, нельзя не замѣтить, что Самоѣды, какъ народъ кочевой, не могутъ претендовать на это право даже и на тѣхъ основаніяхъ, на которыхъ оно приписывается народу осѣдлому, занимающемуся промыслами, предполагающими признаніе поземельной собственности. Ни Русскіе, ни Зыряне но отнимали у Самоѣдовъ ни земли, ни оленей, рѣшительно ничего; а дѣло въ томъ, что безпечнымъ дикарямъ, почти-незнакомымъ съ торговлею, дѣйствительно пришлось плохо, когда въ пустынѣ, гдѣ они нѣкогда кочевали одни, вдругъ появилось промышленики, неутомимые, ловкіе и оборотливые. Изъ одного оленеводства извлекли они такія выгоды, о какихъ и не помышляли ихъ дикіе соперники, ограничивающіеся употребленіемъ въ пищу мяса оленя да приготовленіемъ изъ шкуры и жилъ этого животнаго одежды, ремней и нитокъ въ домашнемъ обиходѣ. Для Русскихъ и Зырянъ, напротивъ того, оленеводство служитъ источникомъ множества продуктовъ, которыми они ведутъ дѣятельный торгъ. Одинъ этотъ промыселъ могъ бы уже сдѣлать ихъ значительными капиталистами. Но они не ограничиваются имъ, употребляя часть своихъ капиталовъ на пріобрѣтеніе хорошихъ снастей для звѣриной и рыбной ловли, которая опять приноситъ имъ огромныя выгоды. За неимѣніемъ добрыхъ снарядовъ, Самоѣды и въ этомъ отношеніи отстали отъ своихъ осѣдлыхъ соперниковъ: они принуждены бываютъ или брать у нихъ снасти на прокатъ, платя за пользованіе дорогою цѣною, или идти къ нимъ въ долю, что дѣлается также на условіяхъ крайне невыгодныхъ для дольщиковъ. Если присоединить къ этому экономическія преимущества осѣдлой жизни предъ кочевою, то мы получимъ уже много данныхъ, которыми объясняются бѣдственные для Самоѣдовъ результаты соперничества съ Русскими и Зырянами. Г. Иславинъ въ книгѣ своей развиваетъ эту мысль во всемъ ея объемѣ и очевидности. Не понимаемъ послѣ этого, о какихъ же притѣсненіяхъ говоритъ онъ такъ часто? Правда, Самоѣды вошли въ долги, и значительная часть ихъ, поэтому, живетъ въ работникахъ, т. е., въ кабалѣ у Русскихъ и Зырянъ; правда и то, что наши промышленики нерѣдко пользовались и до-сихъ-поръ не перестаютъ пользоваться ихъ страстью къ пьянству, какъ Жиды въ западныхъ губерніяхъ; по первое обстоятельство — опять-таки неминуемый результатъ превосходства, втораго же — какъ оно ни постыдно для сильныхъ, все-таки нельзя назвать притѣсненіемъ, а скорѣй обольщеніемъ. Одну только продѣлку изъ описанныхъ г. Иславинымъ находимъ мы достойною часто употребляемаго имъ названія — „притѣсненіе“: это то, что Русскіе и Зыряне, пользуясь легковѣріемъ Самоѣдовъ, забираютъ ихъ въ кабалу подъ предлогомъ долговъ вымышленныхъ, сдѣланныхъ будто-бы ихъ отцами и дѣдами. На такое плутовство тѣмъ необходимѣе было указать, что оно легко можетъ быть устранено введеніемъ строгихъ юридическихъ формъ. Какъ бы то ни было — это частный случай, изъ-за котораго не слѣдуетъ упускать изъ виду, что, въ-слѣдствіе необходимаго, хотя и довольно-тягостнаго общенія съ русскими и зырянскими промышленниками, самоѣды отстаютъ мало-по-малу отъ своей дикости. Большая часть изъ нихъ приняла уже христіанскую вѣру. Впрочемъ, въ заключеніи своей книги, г. Иславинъ обнаруживаетъ взглядъ на отношенія Самоѣдовъ къ ихъ соперникамъ, совершенно-согласный съ нашимъ. Вотъ собственныя слова путешественника:
При этомъ, хотя кратко-обрисованномъ очеркѣ настоящаго быта Самоѣдовъ, не излишне было бы упомянуть и о состояніи нынѣ существующаго у нихъ административнаго порядка, еслибъ не предвидѣлось, что частію по замѣчаніямъ мѣстнаго начальства, частію же по моимъ предположеніямъ, прежнія постановленія вскорѣ подвергнутся измѣненію и могутъ быть приняты новыя мѣры для устройства этого народа. — Но даже и при новомъ, лучшемъ порядкѣ вещей нельзя предсказать Самоѣдамъ счастливой будущности: племя это должно въ непродолжительномъ времени слиться съ народомъ сильнѣйшимъ — это слишкомъ естественный ходъ вещей, явленіе повторяющееся каждый разъ, при столкновеніи болѣе развитаго народа съ полудикимъ, необразованнымъ племенемъ, — и какъ могутъ безпечные, недальновидные Самоѣды устоять противъ нравственнаго надъ ними вліянія бойкихъ предпріимчивыхъ Зырянъ и Русскихъ? Богатые слишкомъ нуждаются въ нихъ для сбыта промысловъ, бѣдные слишкомъ привыкли считать ихъ своими властителями, и бѣднымъ трудно представить себѣ, чтобы они могли существовать безъ Зырянъ и Русскихъ, а весь народъ слишкомъ страстно преданъ горячимъ напиткамъ, чтобы когда-либо могъ самостоятельно управлять собою и удержать хотя малую часть неутраченнаго еще достоянія своего.» — (Стр. 141.)
Вотъ это справедливо! Не понимаемъ только, почему же авторъ отказываетъ Самоѣдамъ въ счастливой будущности. Вѣдь находитъ же онъ, « что при жалкой самостоятельности своей, они вполнѣ несчастны: отъ-чего же не допустить, что, по сліяніи съ Русскими и Зырянами, они сдѣлаются счастливѣе, усвоивъ себѣ хоть половину тѣхъ свойствъ, которыя теперь даютъ этимъ переселенцамъ такой важный перевѣсъ надъ дикими обитателями тундры? Вотъ, еслибъ г. Иславинъ принадлежалъ къ числу тѣхъ мыслителей, которые въ народѣ больше всего уважаютъ его оригинальность, т. е. уклоненіе отъ общечеловѣческаго характера, и утверждаютъ, что національная особенность то же, что личность въ отдѣльномъ человѣкѣ, тогда мы нисколько не удивились бы его сомнѣнію и объяснили бы его скорбью о предстоящей утратѣ самоѣдской народности… Но мы не замѣтили въ немъ никакихъ странныхъ теоретическихъ предубѣжденій, что и заставило насъ указать на мелкіе промахи, встрѣчающіеся въ весьма-маломъ количествѣ въ его прекрасномъ сочиненіи.
Въ заключеніе нашего отзыва, не можемъ не заимствовать изъ книги г. Иславина нѣсколько въ высшей степени любопытныхъ фактовъ относительно быта Русскихъ и Зырянъ, поселившихся въ странѣ Самоѣдовъ.
Трудно повѣрить, чтобы въ такомъ отдаленномъ и, но общепринятому понятію, пустынномъ, заброшенномъ краѣ, было столько распространено между крестьянами богатства и благосостоянія: но говоря уже о значительномъ (для крестьянина) состояніи человѣкъ 15-ти Ижемекихъ крестьянъ, изъ коихъ каждый имѣетъ по нѣскольку тысячъ (до 6.000) оленей и по нѣскольку десятковъ тысячъ чистаго капитала, даже у иныхъ бѣдныхъ печорскихъ крестьянъ болѣе встрѣчаешь довольства, чѣмъ во многихъ губерніяхъ пространной Россіи.». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Между Ижемскими оленеводцами богатымъ почитается только тотъ, у котораго отъ 1,000 до 5,000 или 6,000 оленей; тѣ, которые имѣютъ ихъ отъ 500 до 1,000 принадлежатъ къ среднему состоянію, а имѣющіе 100, 200, 300 оленей считаются бѣдными, между тѣмъ какъ Самоѣдъ бѣднымъ почитается только тогда, когда имѣетъ менѣе 50 оленей» (Стр. 74-75).
Въ самомъ быту своемъ, переселенцы отличаются развитіемъ потребностей, неслыханнымъ между крестьянами внутреннихъ губерній. Но г. Пелавинъ весьма-справедливо упрекаетъ ихъ въ жадности; эта слабость ведетъ ихъ къ неумѣренному вылавливанію рыбъ и звѣрей, которое имѣетъ слѣдствіемъ своимъ ежегодное уменьшеніе тѣхъ и другихъ. Замѣчательно, что священникъ Вельяминовъ говоритъ то же самое о промыіиленивахъ Алеутскихъ-Острововъ.
Остается пожелать, чтобъ у насъ появлялось побольше такихъ сочиненій, какъ «Самоѣды въ домашнемъ и общественномъ быту» г. Иславина.