По страницам периодических изданий России конца XIX — начала XX веков: Хрестоматия по курсу «История российской печати конца XIX — начала XX веков» для студентов вузов, обучающихся по специальности и направлению «Журналистика»
Томск: Учебно-производственная типография ТГУ, 2009.
А. В. Луначарский
правитьСамодовольные флюгера
правитьВ брошюре «Либеральные программы» т. Рядовой без умиления, разумеется, но и без гнева указал на почти суворинскую степень чуткости и подвижности освобожденческого флюгера. Тов. Рядовой воспользовался в своих целях весьма полезными качествами этого инструмента. Редакция «Освобождения» в посвященной брошюре краткой рецензии заявляет, что мнение о ней тов. Рядового вызывает в ней «веселое настроение» и вынуждает невольную «улыбку». Редакция совершенно согласна признать себя флюгером, «если автор подразумевает под этим, что „Освобождение“ не стояло на одном месте, а шло в ногу с, правда, далеко не прямолинейным ходом развертывающихся в России событий». Редакция вполне удовлетворена своею политическою мудростью, которая заключается в том, «чтобы сообразовываться с условиями времени». Мы очень рады, что «Освобождение» довольно ролью, выпавшею на его долю. Совершенно напрасно воображают гг. освобожденцы, что мы обвиняем их за их барометрическую чуткость к изменениям погоды. Отчего же не существовать либеральным и нелегальным Сувориным?
В недрах «общества», которому служит г. Струве, создаются то те, то другие настроения и течения, и г. Струве всем должен угодить, всех согласить. Но если бы даже почтенное «общество» само не представляло из себя чего-то жидкого, шаткого нестройного, то и тогда его услужливый секретарь не мог бы быть уверенным в своем завтрашнем дне, в своем завтрашнем лозунге. Либерализм сам вспухает при теплой весенней погоде и оседает при понижении политической температуры Он напоминает собою детскую игрушку, известную под поэтическим названием «умирающей тещи»: подули теплые ветры — и либеральная теща начинает расти и расти и становится почти грозной фигурой, прекратились ветры — и с жалобным стоном либеральная кукла съеживается и превращается в пустой, сморщенный и эластичный мешочек. Посмотрите же, от чего только не зависит г. Струве: от любезных улыбок и насупленных бровей господ министров, от состояния нервов гг. предводителей дворянства, от робкого сердца земской трепетной лани, от подъемов и уныний в широких кругах интеллигенции, в конечном же счете от многочисленных перипетий стихийной борьбы красного солнца революции и трескучего мороза правительственного белого террора.
Секретарь либерального общества не может быть верным себе; он — публицист отражающий, он идет в ногу с далеко непрямолинейным ходом событий": события вперед, — и «Освобождение» с ними, события вправо, события влево, события назад, — и г. Струве всюду в ногу, и одно ему остается утешение, что все придет к лучшему.
Но напрасно воображает г. Струве, что для публициста не может быть другой позиции. К писателям прямолинейным, верным себе и твердым, рецензент «Освобождения» относится иронически. По его мнению, они, «выучив и запомнив несколько формул, твердят их и научают других поступать таким же образом»; для этого, по мнению «Освобождения», достаточно «усердия да твердой памяти», но такая позиция «неумна». В самом деле, умно ли было бы, если бы г. Струве, «сверхклассовый» интеллигент, обладал бы «твердой памятью» и раз бы навсегда определил свои лозунги, предоставив вертлявому и киселеобразному «обществу» принимать какие ему угодно формы? Что было бы тогда? Либеральные оборотни должны были бы подыскать себе более податливого секретаря, а г. Струве так и остался бы в стороне: кто же поверит, что г. Струве и «Освобождение» могут определить собою форму либерализма, — жидкое содержание вылилось бы, а форма осталась бы пустой шелухой. В интеллигенцию, как самостоятельную силу, может верить только Старовер, который, по свидетельству Троцкого, всегда «по-марксистски умно идеализировал (?!) разночинца».
Но «Освобождение» упускает из виду, что существует класс стихийно прогрессивный, непреклонно революционный, прямым путем идущий вперед: идеологам этого класса незачем вертеться, согласуясь с разными «направлениями», — их класс сам могучее направление; они могут свободно идти прямой дорогой к самым ярким, самым определенным и незыблемым целям, уверенные в том, что пролетариат грозною стеною движется за ними по той же дороге, не из послушания, конечно, а в силу определенности своего классового характера.
Г. Струве совершенно не верит в возможность такой гордой свободы для писателя. В веселом настроении и с улыбкой на устах хвастает он своим флюгерским «политическим искусством».
Веселое настроение рецензента «Освобождения» сменяется, однако, брюзжащим недовольством по поводу того, что Рядовой напомнил фразу из 1-го No, в которой «народная анархия» противопоставлялась, как равная опасность, «анархии правительственной». И в самом деле, как сметь упрекать освобожденцев, издавших 62-й No, в том, что было напечатано в 1-м No? Во избежание злоупотреблений со стороны людей, обладающих «твердой памятью», мы советуем г. Струве печатать на каждом последующем номере: «содержанием сего номера уничтожается все, что напечатано в номерах предыдущих». Этот совет пригоднее и для новой «Искры». Она тоже обладает необыкновенно подвижной физиономией, она тоже меняет направления, тоже вертится. Но да не подумает читатель, что новая «Искра» может быть признана поэтому хорошим флюгером, боже избави от такого заблуждения! Новая «Искра» не показывает никаких воздушных течений, она вертится самопроизвольно: со скрежетом поворачивается этот шальной флюгер то туда, то сюда: «поверну-ка я так, — от старой „Искры“ в противоположную сторону», — скрипит «Искра» и, натыкаясь на критику, прибавляет: «могу и иначе: разногласия мои со старой „Искрой“ злой Ленин выдумал». Да, новая «Искра» завертелась, но если она — флюгер, то флюгер капризный, и, как метеорологический инструмент, никуда не годится.