Самовар (Вяземский)
Семейству П. Я. Убри[1]
Отечества и дым нам сладок и приятен.
Державин[2]
Приятно находить, попавшись на чужбину,
Родных обычаев знакомую картину,
Домашнюю хлеб-соль, гостеприимный кров,
И сень, святую сень отеческих богов, —
5 Душе, затёртой льдом, в холодном море света,
Где на родной вопрос родного нет ответа,
Где жизнь — обрядных слов один пустой обмен,
Где ты везде чужой, у всех — monsieur N. N.
У тихой пристани приятно отогреться,
10 И в лица ближние доверчиво всмотреться,
И в речи вслушаться, в которых что-то есть
Знакомое душе и дней прошедших весть.
Дни странника листам разрозненным подобны,
Их разрывает дух насмешливый и злобный;
15 Нет связи: с каждым днём всё сызнова живи,
А жизнь и хороша преданьями любви,
Сродством поверий, чувств, созвучьем впечатлений
И милой давностью привычных отношений.
В нас ум — космополит, но сердце — домосед:
20 Прокладывать всегда он любит новый след,
И радости свои все в будущем имеет;
Но сердце старыми мечтами молодеет,
Но сердце старыми привычками живёт
И радостней в тени прошедшего цветёт!
25 О, будь благословен, кров светлый и приютный,
Под коим как родной был принят гость минутный!
Где беззаботно мог он сердце развернуть
И сиротство его на время обмануть!
Где любовался он с сознаньем и участьем
30 Семейства милого согласием и счастьем
И видел, как цветут в безоблачной тиши
Младые радости родительской души;
Оттенки нежные и севера и юга,
Различьем прелестей и сходством друг на друга
35 Они любовь семьи и дому красота.
Одна — таинственна, как тихая мечта
Иль ангел, облаком себя полузакрывший,
Когда, ко праху взор и крылья опустивши,
На рубеже земли и неба он стоит
40 И, бедствиям земным сочувствуя, грустит.
И много прелести в задумчивости нежной,
В сей ясности, средь бурь житейских безмятежной,
И в чистой кротости, которыми она,
Как тихим заревом, тепло озарена!
45 Другая — радостно в грядущее вступая
И знающая жизнь по первым утрам мая,
На празднике весны в сиянье молодом
Свежеет розою и вьётся мотыльком.
А третья — младший цвет на отрасли семейной.
50 Пока ещё в тени и прелестью келейной
Растёт и, на сестер догадливо смотря,
Ждёт, скоро ль светлым днём взойдёт её заря?
У вас по-русски здесь — тепло и хлебосольно
И чувству и уму просторно и привольно;
55 Не дует холодом ни в душу, ни в плеча,
И сердце горячо, и печка горяча.
Хоть вы причислены к Германскому Союзу,[3]
Германской чинности вы сбросили обузу.
За стол не по чинам садитесь, и притом
60 И лишний гость у вас не лишний за столом.
Свобода — вот закон домашнего устава:
Охота есть — болтай! И краснобаю слава!
На ум ли лень найдет — немым себе сиди
И за словом в карман насильно не ходи!
65 Вот день кончается в весельях и заботах;
Пробил девятый час на франкфуртских воротах,
Немецкой публики восторг весь истощив,
Пропела Лёве[4] ей последний свой мотив;
Уж пламенный Дюран[5] оставил поле брани,
70 Где, рыцарь классиков, сражался он с Гернани,[6]
И, пиво осушив и выкурив табак,
Уж Франкфурт, притаясь, надел ночной колпак,
Но нас ещё влечёт какой-то силой тайной
В знакомый тот приют, где с лаской обычайной
75 Вокруг стола нас ждёт любезная семья.
Я этот час люблю — едва ль не лучший дня,
Час поэтический средь прозы чёрствых суток,
Сердечной жизни час, веселый промежуток
Между трудом дневным и ночи мёртвым сном.
80 Все счёты сведены, — в придачу мы живем;
Забот житейских нет, как будто не бывало:
Сегодня с плеч слегло, а завтра не настало.
Час дружеских бесед у чайного стола!
Хозяйке молодой и честь, и похвала!
85 По-православному, не на манер немецкий,
Не жидкий, как вода или напиток детский,
Но Русью веющий, но сочный, но густой,
Душистый льётся чай янтарною струёй.
Прекрасно!.. Но один встречаю недостаток:
90 Нет, быта русского неполон отпечаток.
Где ж самовар родной, семейный наш очаг,
Семейный наш алтарь, ковчег домашних благ?
В нём льются и кипят всех наших дней преданья,
В нём русской старины живут воспоминанья;
95 Он уцелел один в обломках прежних лет,
И к внукам перешёл неугасимый дед.
Он русский рококо,[7] нестройный, неуклюжий,
Но внутренно хорош, хоть некрасив снаружи;
Он лучше держит жар, и под его шумок
100 Кипит и разговор, как прыткий кипяток.
Как много тайных глав романов ежедневных,
Животрепещущих романов, задушевных,
Которых в книгах нет — как сладко ни пиши!
Как много чистых снов девической души,
105 И нежных ссор любви, и примирений нежных,
И тихих радостей, и сладостно мятежных —
При пламени его украдкою зажглось
И с облаком паров незримо разнеслось!
Где только водятся домашние пенаты,
110 От золотых палат и до смиренной хаты,
Где медный самовар, наследство сироты,
Вдовы последний грош и роскошь нищеты, —
Повсюду на Руси святой и православной
Семейных сборов он всегда участник главный.
115 Нельзя родиться в свет, ни в брак вступить нельзя,
Ни «здравствуй!» ни «прощай!» не вымолвят друзья,
Чтоб, всех житейских дел конец или начало,
Кипучий самовар, домашний запевало,
Не подал голоса и не созвал семьи
120 К священнодействию заветной питии.
Поэт сказал — и стих его для нас понятен:
«Отечества и дым нам сладок и приятен»!
Не самоваром ли — сомненья в этом нет —
Был вдохновлён тогда великий наш поэт?
125 И тень Державина, здесь сетуя со мною,
К вам обращается с упрёком и мольбою
И просит, в честь ему и православью в честь,
Конфорку бросить прочь и — самовар завесть.
29 декабря 1838
Франкфурт
Примечания
Первая публикация: Утренняя заря / Альманах, изданный В. Владиславлевым. Спб., 1840, с ценз. купюрой ст. 120 (заменён отточием). Вошло в изд.: В дороге и дома: Собрание стихотворений князя П. А. Вяземского. М., 1862 (с той же купюрой), но в наборной рукописи текста нет. — Печ. по УЗ с восстановлением ст. 120 по авториз. копии в арх. бр. Тургеневых (ПД) рукою В. Ф. Вяземской и А. И. Тургенева, без посвящения, с вар. Авториз. копия в РСб-1855(III) с печ. текста, с пометой Вяземского: «Внести в Дорогу. Франкфурт». 8 июня 1839 г. А. И. Тургенев писал Вяземскому из Франкфурта: «Вчера танцевали у Убри, а поутру Жуковский прочёл у них твой «Самовар» и находит, что это лучшая пиеса твоя и что ты как-то созрел душою и, следовательно, поэзиею» («Остафьевский архив». Т. 4. С. 72). Высокую оценку стихотворение получило в рецензиях на УЗ в «Отечественных записках» (1839, № 12), возможно принадлежавшей молодому Белинскому (см.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1959. Т. 13. С. 48), и в «Маяке» (1840, ч. 2, гл. 4. С. 27). Стилистический разбор не дошедшей до нас ранней ред. стихотворения см. в письме Н. М. Языкова Вяземскому от 25 декабря 1838 г. (ЦГАЛИ); ряд замечаний Языкова поэт учел при переработке текста (см. об этом в письме Вяземского Языкову от 2 января 1839 г. — «Старина и новизна». 1911, кн. 14. С. 509). Пародию на «Самовар» («Приятно, если мы встречаем…») см. в фельетоне В. С. Курочкина «В гостях и дома» («Искра». 1862, № 39. С. 513).
- ↑ Убри Пётр Яковлевич (1774—1847) — русский посланник во Франкфурте-на-Майне.
- ↑ Эпиграф — цитата из стихотворения Державина «Арфа» (1798); ср. ст. 122 наст. стихотворения.
- ↑ Хоть вы причислены к Германскому Союзу. Сейм образованного в 1815 г. Германского союза, состоящего из 39 немецких государств, находился во Франкфурте.
- ↑ Лёве Жюли Софи (1786—1852) — немецкая актриса.
- ↑ Дюран Август (1793—1863) — французский театральный критик.
- ↑ Гернани (Эрнани) — герой одноименной драмы В. Гюго, постановка которой во Франции в 1830 г. повлекла за собой полемику между классиками и романтиками.
- ↑ Рококо — стиль XVIII в.; в декоративном искусстве отличался изяществом, стремлением к комфорту и интимности.