Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 14 т.
Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во «Дмитрий Сечин», 2015.
САЛАТ ИЗ БУЛАВОК
правитьЖизнь и логика
правитьПо логике — я уже давно мертвый человек… А жизнь являет мне другое: раз я хожу, езжу, разговариваю, даже устраиваю собственные вечера — какой же я, к черту, мертвый?!
Вот так-то вот жизнь не всегда совпадает с логикой.
Вот в чем дело.
Позвольте представиться:
— Третья категория, очень приятно, садитесь.
Позвольте и объяснить: у нас в Петрограде третья категория — это все равно, что в похоронных бюро третий разряд — смерть, но смерть, растянутая на известный срок… Скажем так: лицо первой категории может протянуть три месяца (1/2 ф. хлеба на два дня, пять селедок), лицо второй категории — месяц (1/4 ф. хлеба на три дня, две селедки), лицо третьей категории — неделю (шесть лотов хлеба на 18 дней, вместо селедок — реквизиция мебели) и, наконец, лицо четвертой категории не имеет права протянуть и дня: его поспешно прислоняют к стенке — вероятно, потому, что от слабости бедняга стоять не может.
Итак, я попал в третью категорию — (шарманщики, профессора, конокрады и писатели)… Мне на 18 дней отпустили по карточке шесть лотов хлеба, а чтоб я не ел мяса, то его тоже взяли на учет для надобностей первейшей категории, а чтобы я не ел картофеля, его просто реквизировали, а чтобы я не ел контрабандного хлеба — целому ряду мешочников всадили по пуле в живот.
Видите, сколько хлопот, и все только для того, чтобы я не прожил на свете больше положенной мне недели…
Но я человек увертливый — я мог бы питаться шоколадом, сгущенным молоком и девичьей кожей из аптекарского магазина: однако, советская власть оказалась еще более проворной: она под самым моим носом реквизировала и шоколад, и молоко, и кожу, а заодно уж и мануфактуру, чтоб я, упаси Боже, не сварил себе суп из лино-батиста или не состряпал вельветовых котлет.
Шесть лотов хлеба на 18 дней и ничего другого да ведь это смерть для меня, большого, здорового человека, весящего пять пудов с излишком, верная смерть!
А я жив. Где же логика?
Впрочем, дело объясняется очень просто: мы с советским правительством оказались достойными друг друга… Оно поступило со мной по-разбойничьи, а я с ним — по-мошеннически: оно решило уморить меня голодом, а я сначала поддерживал свою жизнь ужиленными у коммуны старинными макаронами, а доев все до крошечки — убежал.
Вот тебе и мертвый человек.
Аккуратные люди
правитьК моему петроградскому приятелю пришли двое. Активные советские деятели.
— У вас хорошая обстановочка…
— Да, — неохотно промямлил он. — На собственные трудовые покупал.
— Прямо приятная обстановка!
— Для семьи старался, — уклончиво ответил приятель.
— Поди, не дешево стоит.
— По грошам подкапливал…
— Ну что, товарищ… — обратился один к другому. — Социализнем ее?
Другой возмутился:
— Как это вы, товарищ, еще не научились правильной терминологии… Какой же дурак говорит: социализировать обстановку? Обстановку можно только национализировать…
— Здравствуйте, я ваша тетя! Он собирается «национализировать квартирную обстановку». Какой же это осел может санкционировать «национализацию обстановки»?!!! Причем тут национализация?!! Тогда уж лучше просто реквизируем.
— «Просто». Это он называет «просто»! Да вы знаете, что такое реквизиция? Ведь за реквизируемые предметы полагается оплата их стоимости, а вы…
— Да, это не то… — задумчиво согласился первый. И добавил нерешительно: — Тогда не будет ли более уместным термином: конфискация…
Мой приятель переступил с ноги на ногу и робко сказал:
— Товарищи! Если вы уж решили мою обстановку того… то, ей-Богу, не все ли равно: социализируете ли вы ее, национализируете или ампошируете… Что касается меня, то раз берете, совершенно безразлично, под каким соусом… Цыпленок совершенно равнодушен к тому, на каком масле его жарят. Только дурак-карась требует в этом случае сметану!
И оба социалиста возмущенно закричали:
— Смотрите-ка! Этот буржуй сваливает в одну кучу все завоевания революции: национализацию, реквизицию и социализацию! Каким нужно быть аполитичным человеком, чтобы сказать это. Нет, голубчик! Мы хотим, чтобы все правильно было.
И так как у одного из поваров что-то блеснуло в руке, то цыпленок поспешил заявить, что его мнение такое, чтобы его зажарили на кунжутном масле: не национализировали, а «конфисковали» обстановку.
Это всех устроило.
Лавры
правитьВ Петрограде легально ничего нельзя достать: ни хлеба, ни масла, ни сахару — все из-под полы, все по знакомству, все через большие связи:
— Послушайте, Курицын! Я вас очень люблю и теперь решил доказать это: через четыре дня позвоните по номеру 73-16 и вызовите из 11 номера Аглаю Шишкину. У нее есть дядя, который на днях привозит из Пскова три фунта сахару. Я ей говорил о вас. Она вам за керенку уступит полфунтика.
Начинаются бешеные поцелуи. Льются слезы благодарности.
И вот что я сделал на этой благодарной почве (иногда так хочется повеселиться).
Прихожу к другу моему Зайченко и говорю:
— Гриша! У дяди одного моего знакомого есть лавровый лист. Хочешь, устрою по знакомству два фунтика по 60 рублей?
Ни ему, ни мне, никакому вообще черту в Петрограде сейчас не нужен лавровый лист — с чем его есть?
Но Гришины глаза увлажнились. Он долго целовал меня.
— Друг! Вот деньги. Только чтобы завтра, не позднее. А то вдруг перехватят! Из-под носу вырвут!
У бедняги была такая психология: лавровый лист… Неизвестно даже, как и с чем его едят? Но это все-таки товар, все-таки какое-то съедобное имущество, а деньги, а керенки — кому они теперь нужны?..
Я взял деньги, зашел к Елисееву (он теперь только лавровым листом и торгует), купил два фунта этого продукта и отвез Грише.
Радости всей семьи не было пределов!
Этой ночью мы оба плакали в наших холодных постелях. Я — потому что в это страшное жуткое время вздумал так глупо подшутить над приятелем.
Он же плакал потому, что не купил четыре фунта…
Вот так мы и жили.
КОММЕНТАРИИ
правитьВпервые: Приазовский край, 1918, 11 (24) ноября, № 193. Печатается по тексту газеты.
Итак, я попал в третью категорию — (шарманщики, профессора, конокрады и писатели)… — С июня 1918 г. большевиками было введено карточное снабжение населения по четырем категориям. По первой категории снабжались рабочие оборонных предприятий, занятые тяжелым физическим трудом, и рабочие-транспортники. По второй — остальные рабочие, служащие, домашняя прислуга, фельдшера, учителя, кустари, парикмахеры, извозчики, портные и инвалиды. По третьей категории снабжались директора, управляющие и инженеры промышленных предприятий, большая часть интеллигенции и служители культа, а по четвертой — лица, пользующиеся наемным трудом и живущие с доходов на капитал, а также лавочники и торговцы в разнос. Беременные и кормящие женщины относились к первой категории. Дети до трех лет дополнительно получали молочную карточку, а до 12 лет — продукты по второй категории. В 1918 г. в Петрограде месячный паек по первой категории составлял 25 фунтов хлеба (1 фунт = 409 грамм), 0,5 фунта сахара, 0,5 фунта соли, 4 фунта мяса или рыбы, 0,5 фунта растительного масла, 0,25 фунта суррогатов кофе. Нормы по четвертой категории были почти по всем продуктам в три раза меньше, чем по первой.
Шесть лотов хлеба… — Лот — мера веса (уст.) — около 12,8 г. Шесть лотов — около 77 г.
…ей-Богу, не все ли равно: социализируете ли вы ее, национализируете или ампошируете… — Ампошировать — «русско-французский» глагол, придуманный А. П. Чеховым (от франц. poche — карман, то есть залезать в карман, дословно «прикарманить»).
Я взял деньги, зашел к Елисееву…-- Знаменитый «Елисеевский магазин» работал на углу Невского проспекта, 56 и Малой Садовой, 8 в Санкт-Петербурге.