II.
править1.
правитьЗаводское крѣпостное право отличалось особенной жестокостью, и, благодаря этому, какъ я уже говорилъ выше, создался цѣлый циклъ крѣпостныхъ заводскихъ разбойниковъ. Это былъ глухой протестъ всей массы заводскаго населенія, а отдѣльныя единицы явились только его выразителями, болѣе или менѣе яркими. Такой свой заводскій разбойникъ пользовался всѣми симпатіями массы и превращался въ героя. Онъ шелъ за общее дѣло, и масса глухо его отстаивала.
Послѣднимъ и самымъ яркимъ выразителемъ этого разбойничьяго типа явился знаменитый Савка.
Отъ насъ черезъ площадь виднѣлось деревянное зданіе заводской конторы, выстроенное въ стилѣ аракчеевскаго ренессанса, т.-е. греческій фронтонъ съ колоннами прикрывалъ кордегардію. Эта контора была страшнымъ мѣстомъ для населенія, и, проходя мимо, можно было слышать вопли наказуемыхъ отеческой крѣпостной рукой. Во дворѣ конторы стояло спеціальное зданіе, извѣстное подъ именемъ «машинной», гдѣ хранились пожарныя машины и происходили всѣ внушенія и порки, а также содержались узники. Кстати, въ самомъ названіи этого застѣнка слышалась злая иронія, — именно машинная, потому что роль всѣхъ машинъ и коварныхъ ухищреній европейской техники здѣсь замѣнялъ заводскjй кнутъ и розги. Просто, коротко и для всѣхъ понятно… «Машинная» никогда не стояла пустой, и здѣсь получали высшее образованіе будущія знаменитости по разбойничьей части. Въ числѣ другихъ довершилъ здѣсь свой курсъ и Савка, посаженный въ «машинную» за какую-то продерзость. Изъ «машинной» были двѣ дороги: въ верхотурскій острогъ или въ лѣсъ. Самые энергичные люди предпочитали послѣдній путь, а въ томъ числѣ и Савка.
Савка «бѣгалъ» больше десяти лѣтъ. Его нѣсколько разъ ловили, сажали въ «машинную», препровождали въ верхотурскій острогъ, а изъ послѣдняго онъ уходилъ уже самъ. Легенда говорила, что Савка знаетъ «такое слово», котораго не выдерживаютъ никакія тюремныя стѣны. Такъ и велась борьба между заводской «машинной» и «такимъ словомъ» Савки съ перемѣннымъ успѣхомъ. Въ качествѣ отпѣтаго человѣка Савка пользовался извѣстной популярностью даже у заводскаго начальства, и къ нему относились совершенно иначе, чѣмъ къ рядовымъ разбойникамъ. Впрочемъ, среди всякихъ правонарушителей есть всегда своя аристократія, блюдящая свои прерогативы гораздо лучше всякой другой аристократіи. И заводскій приказчикъ и заводскій исправникъ были, кажется, убѣждены, что провиденціальное назначеніе Савки выражается однимъ словомъ — бѣгать, и мирились съ этимъ, какъ съ логической необходимостью. Кстати, говоря о заводскихъ египетскихъ работахъ, долженъ оговориться, именно, что люди, осуществлявшіе жестокіе способы, мѣры, пріемы и формы, сами по себѣ совсѣмъ не были ни злыми ни жестокими людьми, а только болѣе или менѣе добросовѣстно «творили волю пославшаго». Это ужъ такая черта русскаго характера, что по приказанію самые добрые люди могутъ превратиться во что угодно.
Именно такимъ человѣкомъ былъ дореформенный слѣдователь Николай Иванычъ, который послѣ обѣдни въ воскресенье завернулъ къ намъ напиться чаю. Къ числу рѣзкихъ внѣшнихъ признаковъ этой страшной власти принадлежалъ необыкновенно маленькій ростъ, такъ что какъ-то странно было видѣть на немъ военный мундиръ. Между прочимъ, мой братъ, отличавшійся большой наивностью, долго присматривался къ этому гостю и кончилъ тѣмъ, что подошелъ къ нему съ какой-то игрушкой и серьезно предложилъ:
— Пойдемъ, поиграемъ…
А этотъ Николай Иванычъ явился къ намъ на заводъ во главѣ полусотни оренбургскихъ казаковъ съ спеціальной цѣлью во что бы то ни стало поймать знаменитаго Савку. Этого требовалъ новый главный заводскій управляющій, поклявшійся подтянуть всѣ заводы, а главное — уничтожить институтъ спеціально-заводскихъ разбойниковъ. На первой очереди стоялъ Савка. Насъ всѣхъ страшно занималъ вопросъ, какъ такой маленькій Николай Иванычъ поймаетъ такого страшнаго разбойника, какъ Савка.
Итакъ, обѣдня кончилась, и Николай Иванычъ, выпивъ два стакана чаю, только-что направился къ закускѣ, такъ аппетитно разставленной на особомъ столикѣ. Въ открытыя окна глядѣлъ жаркій лѣтній день, располагавшій къ самымъ мирнымъ мыслямъ.
— Какъ же это ты поймаешь Савку? — спрашивалъ отецъ грозное начальство, — они учились вмѣстѣ.
— А вотъ и поймаю, — спокойно отвѣчалъ Николай Иванычъ, выпивая рюмку водки. — Да… Я, братъ, шутить не люблю. У меня: разъ, два — и готово…
— Ну, гусей по осени считаютъ.
Николай Иванычъ уже прицѣлился къ какому-то соленому груздю, какъ къ самому окну подскакалъ верховой казакъ:
— Ваше скородіе, Савка…
— Гдѣ Савка?..
— Енъ, ваше скородіе… ёнъ побѣгъ въ гору.
— Да говори толкомъ, дуракъ!
— Слушаю-съ… Вонъ по горѣ, ваше скородіе, бѣжитъ.
Казакъ указалъ на гору Кокурникову, которую отлично было видно отъ насъ изъ окна, а по дорогѣ забирала въ гору какая-то точка.
— Гдѣ сотникъ?!.. — заоралъ Николай Иванычъ, преисполняясь административной энергіей. — Отрядить въ погоню пятерыхъ казаковъ.
— Слушаю-съ…
— Да скажи сотнику, что онъ дуракъ… Вмѣсто того, чтобы послать погоню, онъ меня посылаетъ спрашивать.
— Слушаю-съ.
— Живо! Одна нога здѣсь, другая тамъ…
— Точно такъ-съ, ваше…
Черезъ какую-нибудь минуту мимо нашего дома, припавъ къ сѣдельнымъ лукамъ, вихремъ пронеслась казачья пятёрка, точно спущенная свора борзыхъ. Наступилъ томительный моментъ ожиданія… Вотъ они уже проскакали заводскую плотину, потомъ миновали узкую поперечную уличку и маршъ-маршемъ понеслись въ гору. Къ нашему удивленію, черная точка, служившая воплощеніемъ Савки, остановилась, точно дѣлала разсчитанную паузу, чтобы подразнить казаковъ.
— Ахъ, мерзавецъ! — задыхался Николай Иванычъ, сжимая маленькіе кулачки. — Валяй его!.. Бери… бей…
Мы всѣ наблюдали за движеніемъ казачьей пятерки, затаивъ дыханіе. Вотъ она уже совсѣмъ близко… вотъ она и совсѣмъ насѣла… Но тутъ случилось что-то необыкновенное: черная точка — Савка оказалась ниже казаковъ, а потомъ она пошла вправо отъ дороги, къ небольшому лѣску, который зеленымъ гребнемъ вѣнчалъ Кокурникову.
— Ахъ, мерзавецъ… — какъ-то застоналъ Николай Иванычъ, топая въ отчаяніи ногами. — Держи его… валяй!..
Всѣ облегченію вздохнули, когда черная точка благополучно исчезла въ лѣсу. О, какъ это страшно, когда въ глазахъ травитъ живого человѣка!.. Я помню, какъ наша кухарка Агасья благочестиво крестилась все время, пока Савка бѣжалъ въ гору, — она выбѣжала за ворота вмѣстѣ съ другими и съ замирающимъ сердцемъ наблюдала происходившую сцену. Много еще такихъ же простыхъ бабъ провожало глазами бѣжавшаго Савку, покрывая его своей хорошей бабьей жалостью.
Трудно описать неистовство Николая Иваныча, когда пятерка вернулась и давешній казакъ донесъ о случившемся конфузѣ.
— Мы его достигли совсѣмъ, ваше скородіе… А ёнъ стоитъ посередь дороги. Ну, а потомъ на насъ… «Кланяйтесь, гритъ, вашему слѣдователю, а мнѣ некогда». Какъ стрѣлитъ между нами… я его одинова зацѣпилъ нагайкой… А потомъ ёнъ въ сторону и въ лѣсъ.
— Онъ смѣялся надъ вами, дураками!..
Смѣлый маневръ Савки, бросившагося на казаковъ, чего они уже никакъ не ожидали, произвелъ на всѣхъ ошеломляющее впечатлѣніе, какъ новое проявленіе Савкиной удали и находчивости. Онъ бравировалъ у всѣхъ на глазахъ, точно отвѣтственный первый артистъ какой-то труппы.
Цѣль стратегическаго маневра Савки была ясна для всѣхъ. Николай Иванычъ привелъ съ собой полусотню казаковъ и разставилъ ихъ постоемъ по раскольничьимъ домамъ, потому что Савка былъ раскольникъ и находилъ постоянную поддержку и сочувствіе главнымъ образомъ среди раскольничьяго населенія. Можно представить себѣ ужасъ строгой и чистоплотной старовѣрческой семьи, когда въ ней поселялся казакъ, табачникъ и скобленое-рыло. Эта драгонада должна была довести раскольниковъ до повинной. Такъ соображалъ Николай Иванычъ. Бѣгство Савки у всѣхъ на глазахъ было ему отвѣтомъ.
— Нѣтъ, братъ, шалишь!.. — хвастался Николай Иванычъ. — Не мытьемъ, такъ будемъ брать катаньемъ… Видишь, что придумали!.. Заморю постоемъ, пока не выдадутъ Савку головой… Ха-ха! Будутъ поминать Николая Иваныча…
Къ неумолимому начальству являлась цѣлая раскольничья депутація съ умильнымъ словомъ, но Николай Иванычъ ничего и слышать не хотѣлъ.
— Я васъ всѣхъ выкурю табакомъ, какъ таракановъ… да!.. — кричалъ Николай Иванычъ, топая маленькими ножками. — Вы будете меня помнить. А безъ Савки не уѣду. Такъ и знайте!..
2.
правитьНачалось тяжелое отсиживанье отъ неумолимаго властодержца. Николай Иванычъ пилъ чай, гулялъ, купался, по вечерамъ игралъ у приказчика въ преферансъ и выдерживалъ характеръ.
— Еще старуха надвое сказала, — повторялъ онъ, подмигивая. — Хе-хе… Посмотримъ, чья возьметъ.
Раскольники крѣпились укрѣпой богатырской и не сдавались. Да и Савки не было уже на заводѣ, — онъ ушелъ въ горы.
— Э, стара штука! — смѣялся Николай Иванычъ. — Я уѣду, а онъ вернется… Не согласенъ! Да-съ…
День проходилъ за днемъ въ томительномъ ожиданіи. А тутъ еще близился Петровъ день, когда работы на фабрикѣ прекращались и всѣ отпускались на страду до Успенья. Какая же тутъ могла быть страда, когда въ заводѣ останутся домовничать казаки. Однимъ словомъ, дѣло начинало усложняться съ каждымъ днемъ. Получилась такая альтернатива: или должны были раскольники предать Савку, или самъ Савка долженъ былъ явиться съ повинной.
Выручило всѣхъ случайное обстоятельство. Прошелъ слухъ, что Савка боленъ и лежитъ гдѣ-то въ горахъ, въ пещерѣ. Кто пустилъ этотъ слухъ — осталось неизвѣстнымъ. Можетъ-быть, даже самъ Савка, которому было все равно, гдѣ ни помирать. Впослѣдствіи передавали, что его выдали какіе-то скитскіе старцы, пожалѣвшіе измученную казачьимъ постоемъ свою раскольничью паству. Расчетъ былъ чисто-ариѳметическій: лучше ужъ одному Савкѣ пострадать, чѣмъ всѣмъ мучиться за него.
— Я самъ его поймаю, — рѣшилъ Николай Иванычъ. — А то казаки одни опять упустятъ…
Въ горы была снаряжена цѣлая экспедиція съ Николаемъ Иванычемъ во главѣ. Къ казакамъ были присоединены свои заводскіе лѣсообъѣздчики и конюхи изъ «машинной». Конечно, приготовленія дѣлались въ страшной тайнѣ, такой, что всѣ знали о ней за нѣсколько дней впередъ.
Опять наступали дни томительнаго ожиданія, и опять всѣ волновались, отъ мала до велика. Наша кухарка Агасья громко молилась по вечерамъ за татя и душегубца раба Божія Савелія. Кучеръ Яковъ принялъ какой-то особенно таинственный видъ и постоянно бѣгалъ въ кабакъ, гдѣ сосредоточивались всѣ политическія извѣстія и послѣднія новости.
Прошелъ день, другой, третій — объ экспедиціи ни слуху ни духу.
— Онъ имъ глаза отведетъ, — увѣряла Агасья.
— Тутъ не въ глазахъ дѣло, — съ достаточнымъ презрѣніемъ отвѣчалъ Яковъ. — Ежели который человѣкъ знаетъ такое слово… А ты, все равно, ничего не поймешь. Въ прошлый-то разъ никому глазъ не отводилъ, а ушелъ. Они на него всей пятеркой, а онъ свое слово сказалъ и только всего. Мнѣ одинъ казакъ самъ разсказывалъ…
Ожиданія рѣшились сами собой, когда на четвертый день Савка былъ привезенъ ночью и водворенъ въ машинную подъ строжайшій караулъ. Его нашли дѣйствительно въ пещерѣ, далеко въ горахъ. Савка лежалъ больной и не оказалъ ни малѣйшаго сопротивленія.
Николай Иванычъ торжествовалъ и ходилъ пѣтушкомъ.
— Э, братъ, со мной, братъ, шутки плохія!.. Да я и одинъ бы поймалъ такого гуся. Савка, Савка — нашли какого Александра Македонскаго… Теперь, братъ, никуда не уйдетъ.
Успѣхъ вскружилъ голову Николая Иваныча, и онъ для важности сталъ ходить на цыпочкахъ.
Савка лежалъ въ машинной больной цѣлую недѣлю. Мы, дѣти, потихоньку бѣгали его навѣстить. Вѣдь настоящій, живой разбойникъ, котораго всѣ боялись… Правда, было очень страшно, но любопытство превозмогло все. Конечно, все устроилось только при благосклонномъ содѣйствіи кучера Якова, у котораго въ машинной была рука въ лицѣ конюха Паньши, молодого, но очень угрюмаго мужика.
— Что его смотрѣть? — угрюмо заявлялъ Паньша. — Не звѣрь какой…
Стража изъ двухъ казаковъ была подкуплена, кажется, гривенникомъ.
Савка лежалъ въ узенькой каморкѣ, скупо освѣщенной маленькимъ оконцемъ. Онъ для безопасности былъ въ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ. Мы смотрѣли на знаменитаго разбойника въ маленькое оконце въ толстой двери. Я былъ даже огорченъ, что Савка, кромѣ простой кумачной рубахи и плисовыхъ шароваръ, ничѣмъ не отличался отъ другихъ мужиковъ. Ему было лѣтъ сорокъ. Лицо самое обыкновенное, съ самой обыкновенной русой бородкой. Мы, кажется, его разбудили, и Савка сѣлъ на своей лавкѣ, гремя кандалами.
— Что вамъ надо? — глухо спросилъ онъ, глядя исподлобья.
Намъ почему-то сдѣлалось страшно, и мы бѣжали самымъ позорнымъ образомъ. Самымъ ужаснымъ были, конечно, кандалы.
Слѣдователь выждалъ воскресенья, когда фабрика не работала, чтобы отправить Савку съ большой помпой. День былъ солнечный, горячій. Вся площадь передъ конторой покрылась народомъ. Казачья полусотня выстроилась передъ воротами, откуда должны были вывезти Савку. Для пущаго эффекта Николай Иванычъ нарочно затянулъ моментъ отправки. Всѣ видѣли, какъ онъ сидѣлъ въ господскомъ домѣ у окна и преспокойно пилъ чай стаканъ за стаканомъ.
Собравшійся на площади народъ велъ себя очень сдержанно. Ни громкаго галдѣнья, ни движенія, ни смѣха.
Наконецъ слѣдователь махнулъ въ окнѣ бѣлымъ платкомъ, что служило сигналомъ къ выступленію. Казаки выстроились въ двѣ шеренги, ворота растворились, и въ нихъ выѣхала простая крестьянская телѣга, на которой сидѣлъ Савка. Руки у него были прикованы къ грядкамъ телѣги. Онъ былъ безъ шапки и низко раскланивался на обѣ стороны. Онъ былъ страшно блѣденъ.
— Братцы, простите…
Толпа замерла. И только одинъ голосъ крикнулъ точно изъ-подъ земли;
— Богъ тебя проститъ, Савелій Тарасычъ!..
На площади телѣга остановилась, поджидая, когда выѣдетъ изъ господскаго дома слѣдовательскій экипажъ. Казаки раздвинули толпу и, когда показался экипажъ, началась джигитовка. Казаки были рады оставить это раскольничье гнѣздо и выдѣлывали на своихъ низенькихъ лошаденкахъ чудеса эквилибристики. Появленіе самого Николая Иваныча было встрѣчено залпомъ.
Я помню, какъ вся процессія тронулась впередъ, а надъ толпой точно плыла краснымъ пятномъ кланявшаяся фигура Савки. Картина получилась самая импонирующая… Задніе ряды зрителей глухо роптали. Гдѣ-то слышалось подавленное бабье причитанье.
— Ничего, уйдетъ, — рѣшительно заявлялъ какой-то сѣдой старикъ съ длинной палкой въ рукахъ. — Вотъ ужо Савелій Тарасычъ скажетъ имъ свое словечко…
Лѣтъ черезъ двадцать мнѣ пришлось заглянуть въ родное гнѣздо. Тѣ же зеленыя горы кругомъ, та же фабрика, тѣ же заводскія улицы… Только заводская контора представляла уже развалину. Я зашелъ во дворъ. «Машинная» еще сохранилась, но была заколочена наглухо. Въ ней никто не нуждался больше.
Крѣпостные заводскіе разбойники покончили свое существованіе вмѣстѣ съ открытіемъ «воли». Савка въ числѣ другихъ принесъ повинную, гдѣ-то отсидѣлъ назначенный срокъ и жилъ въ заводѣ, какъ мирный обыватель.