Савка (Мамин-Сибиряк)
| Савка |
| Из цикла «Разбойники». Опубл.: 1895. Источник: Д. Н. Мамин-Сибиряк. Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Хлеб. Разбойники. Рассказы. — М.: Правда, 1958. — Библиотека «Огонек». — С. 370-377. — traumlibrary.net |
1
правитьЗаводское крепостное право отличалось особенной жестокостью, и благодаря этому, как я уже говорил выше, создался целый цикл крепостных заводских разбойников. Это был глухой протест всей массы заводского населения, а отдельные единицы явились только его выразителями, более или менее яркими. Такой свой заводский разбойник пользовался всеми симпатиями массы и превращался в героя. Он шел за общее дело и масса глухо его отстаивала.
Последним и самым ярким выразителем этого разбойничьего типа явился знаменитый Савка.
От нас через площадь виднелось деревянное здание заводской конторы, выстроенное в стиле аракчеевского ренессанса, то есть греческий фронтон с колоннами прикрывал кордегардию. Эта контора была страшным местом для населения, и, проходя мимо, можно было слышать вопли наказуемых отеческой крепостной рукой. Во дворе конторы стояло специальное здание, известное под именем «машинной», где хранились пожарные машины и происходили все внушения и порки, а также содержались узники. Кстати, в самом названии этого застенка слышалась злая ирония, — именно машинная, потому что роль всех машин и коварных ухищрений европейской техники здесь заменял заводский кнут и розги. Просто, коротко и для всех понятно… «Машинная» никогда не стояла пустой, и здесь получали высшее образование будущие знаменитости по разбойничьей части. В числе других довершил здесь свой курс и Савка, посаженный в «машинную» за какую-то продерзость. Из «машинной» были две дороги: в верхотурский острог или в лес. Самые энергичные люди предпочитали последний путь, а в том числе и Савка.
Савка «бегал» больше десяти лет. Его несколько раз ловили, сажали в «машинную», препровождали в верхотурский острог, а из последнего он уходил уже сам. Легенда говорила, что Савка знает «такое слово», которого не выдерживают никакие тюремные стены. Так и велась борьба между заводской «машинной» и «таким словом» Савки с переменным успехом. В качестве отпетого человека Савка пользовался известной популярностью даже у заводского начальства, и к нему относились совершенно иначе, чем к рядовым разбойникам. Впрочем, среди всяких правонарушителей есть всегда своя аристократия, блюдущая свои прерогативы гораздо лучше всякой другой аристократии. И заводский приказчик и заводский исправник были, кажется, убеждены, что провиденциальное назначение Савки выражается одним словом — бегать, и мирились с этим, как с логической необходимостью. Кстати, говоря о заводских египетских работах, должен оговориться, именно, что люди, осуществлявшие жестокие способы, меры, приемы и формы, сами по себе совсем не были ни злыми, ни жестокими людьми, а только более или менее добросовестно «творили волю пославшего». Это уж такая черта русского характера, что по приказанию самые добрые люди могут превратиться во что угодно.
Именно таким человеком был дореформенный следователь Николай Иваныч, который после обедни в воскресенье завернул к нам напиться чаю. К числу резких внешних признаков этой страшной власти принадлежал необыкновенно маленький рост, так что как-то странно было видеть на нем военный мундир. Между прочим, мой брат, отличавшийся большой наивностью, долго присматривался к этому гостю и кончил тем, что подошел к нему с какой-то игрушкой и серьезно предложил:
— Пойдем поиграем…
А этот Николай Иваныч явился к нам на завод во главе полусотни оренбургских казаков с специальной целью во что бы то ни стало поймать знаменитого Савку. Этого требовал новый главный заводский управляющий, поклявшийся подтянуть все заводы, а главное — уничтожить институт специально заводских разбойников. На первой очереди стоял Савка. Нас всех страшно занимал вопрос, как такой маленький Николай Иваныч поймает такого страшного разбойника, как Савка.
Итак, обедня кончилась, и Николай Иваныч, выпив два стакана чаю, только что направился к закуске, так аппетитно. расставленной на особом столике. В открытые окна глядел жаркий летний день, располагавший к самым мирным мыслям.
— Как же это ты поймаешь Савку? — спрашивал отец грозное начальство (они учились вместе).
— А вот и поймаю, — спокойно отвечал Николай Иваныч, — выпивая рюмку водки. — Да… Я, брат, шутить не люблю. У меня: раз, два — и готово…
— Ну, гусей по осени считают.
Николай Иваныч уже прицелился к какому-то соленому груздю, как к самому окну подскакал верховой казак:
— Ваше скородие, Савка…
— Где Савка?..
— Ён, ваше скородие… ён побег в гору.
— Да говори толком, дурак!
— Слушаю-с… Вон по горе, ваше скородие, бежит. Казак указал на гору Кокурникову, которую отлично было
видно от нас из окна, а по дороге забирала в гору какая-то точка.
— Где сотник?!. — заорал Николай Иваныч, преисполняясь административной энергией. — Отрядить в погоню пятерых казаков.
— Слушаю-с…
— Да скажи сотнику, что он дурак… Вместо того чтобы послать погоню, он меня посылает спрашивать.
— Слушаю-с.
— Живо! Одна нога здесь, другая там…
— Точно так-с, ваше…
Через какую-нибудь минуту мимо нашего дома, припав к седельным лукам, вихрем пронеслась казачья пятерка, точно спущенная свора борзых. Наступил томительный момент ожидания… Вот они уже проскакали заводскую плотину, потом миновали узкую поперечную уличку и марш-маршем понеслись в гору. К нашему удивлению, черная точка, служившая воплощением Савки, остановилась, точно делала рассчитанную паузу, чтобы подразнить казаков.
— Ах, мерзавец! — задыхался Николай Иваныч, сжимая маленькие кулачки. — Валяй его!.. Бери… бей…
Мы все наблюдали за движением казачьей пятерки, затаив дыхание. Вот она уже совсем близко… вот она и совсем насела… Но тут случилось что-то необыкновенное: черная точка — Савка — оказалась ниже казаков, а потом она пошла вправо от дороги, к небольшому леску, который зеленым гребнем венчал Кокурникову.
— Ах, мерзавец… — как-то застонал Николай Иваныч, топая в отчаянии ногами. — Держи его… валяй!..
Все облегченно вздохнули, когда черная точка благополучно исчезла в лесу. О, как это страшно, когда на глазах травят живого человека!.. Я помню, как наша кухарка Агафья благочестиво крестилась все время, пока Савка бежал в гору, — она выбежала за ворота вместе с другими и с замирающим сердцем наблюдала происходившую сцену. Много еще таких же простых баб провожали глазами бежавшего Савку, покрывая его своей хорошей бабьей жалостью.
Трудно описать неистовство Николая Иваныча, когда пятерка вернулась и давешний казак донес о случившемся конфузе.
— Мы его достигли совсем, ваше скородие… А ён стоит посередь дороги. Ну, а потом на нас… «Кланяйтесь, грит, вашему следователю, а мне некогда». Как стрелит между нами… Я его одинова зацепил нагайкой… А потом ён в сторону и в лес.
— Он смеялся над вами, дураками!..
Смелый маневр Савки, бросившегося на казаков, чего они уже никак не ожидали, произвел- на всех ошеломляющее впечатление, как новое проявление Савкиной удали и находчивости. Он бравировал у всех на глазах, точно ответственный первый артист какой-то труппы.
Цель стратегического маневра Савки была ясна для всех. Николай Иваныч привел с собой полусотню казаков и расставил их постоем по раскольничьим домам, потому что Савка был раскольник и находил постоянную поддержку и сочувствие главным образом среди раскольничьего населения. Можно представить себе ужас строгой и чистоплотной староверческой семьи, когда в ней поселялся казак, табашник и скобленое рыло. Эта драгоннада должна была довести раскольников до повинной. Так соображал Николай Иваныч. Бегство Савки у всех на глазах было ему ответом.
— Нет, брат, шалишь!.. — хвастался Николай Иваныч. — Не мытьем, так будем брать катаньем… Видишь, что придумали!.. Заморю постоем, пока не выдадут Савку головой… Ха-ха! Будут поминать Николая Иваныча…
К неумолимому начальству являлась целая раскольничья депутация с умильным словом, но Николай Иваныч ничего и слышать не хотел.
— Я вас всех выкурю табаком, как тараканов… да!.. — кричал Николай Иваныч, топая маленькими ножками. — Вы будете меня помнить… А без Савки не уеду. Так и знайте!..
2
правитьНачалось тяжелое отсиживание от неумолимого власто-держца. Николай Иваныч пил чай, гулял, купался, по вечерам играл у приказчика в преферанс и выдерживал характер.
— Еще старуха надвое сказала, — повторял он, подмигивая. — Хе-хе… Посмотрим, чья возьмет.
Раскольники крепились укрепой богатырской и не сдавались. Да и Савки не было уже в заводе, — он ушел в горы.
— Э, стара штука! — смеялся Николай Иваныч. — Я уеду, а он вернется… Не согласен! Да-с…
День проходил за днем в томительном ожидании. А тут еще близился Петров день, когда работы на фабрике прекращались и все отпускались на страду до успенья. Какая же тут могла быть страда, когда в заводе останутся домовничать казаки! Одним словом, дело начинало усложняться с каждым днем. Получалась такая альтернатива: или должны были раскольники предать Савку, или сам Савка должен был явиться с повинной.
Выручило всех случайное обстоятельство. Прошел слух, что Савка болен и лежит где-то в горах, в пещере. Кто пустил этот слух, осталось неизвестным. Может быть, даже сам Савка, которому было все равно, где ни помирать. Впоследствии передавали, что его выдали какие-то скитские старцы, пожалевшие измученную казачьим постоем свою раскольничью паству. Расчет был чисто арифметический: лучше уж одному Савке пострадать, чем всем мучиться за него.
— Я сам его поймаю, — решил Николай Иваныч. — А то казаки одни опять упустят…
В горы была снаряжена целая экспедиция с Николаем Иванычем во главе. К казакам были присоединены свои заводские лесообъездчики и конюхи из «машинной». Конечно, приготовления делались в страшной тайне, такой, что все знали о ней за несколько дней вперед.
Опять наступали дни томительного ожидания, и опять все волновались, от мала до велика. Наша кухарка Агафья громко молилась по вечерам за татя и душегубца раба божия Савелия. Кучер Яков принял какой-то особенно таинственный вид и постоянно бегал в кабак, где сосредоточивались все политические известия и последние новости.
Прошел день, другой, третий — об экспедиции ни слуху ни духу.
— Он им глаза отведет, — уверяла Агафья.
— Тут не в глазах дело, — с достаточным презрением отвечал Яков. — Ежели который человек знает такое слово… А ты все равно ничего не поймешь. В прошлый-то раз никому глаз не отводил, а ушел. Они на него всей пятеркой, а он свое слово сказал — и только всего. Мне один казак сам рассказывал…
Ожидания решились сами собой, когда на четвертый день Савка был привезен ночью и водворен в «машинную» под строжайший караул. Его нашли действительно в пещере, далеко в горах. Савка лежал больной и не оказал ни малейшего сопротивления.
Николай Иваныч торжествовал и ходил петушком.
— Э, брат, со мной, брат, шутки плохие!.. Да я и один бы поймал такого гуся. Савка, Савка — нашли какого Александра Македонского… Теперь, брат, никуда не уйдет.
Успех вскружил голову Николая Иваныча, и он для важности стал ходить на цыпочках.
Савка лежал в «машинной» больной целую неделю. Мы, дети, потихоньку бегали его навестить. Ведь настоящий живой разбойник, которого все боялись… Правда, было очень страшно, но любопытство превозмогло все. Конечно, все устроилось только при благосклонном содействии кучера Якова, у которого в «машинной» была рука в лице конюха Паньши, молодого, но очень угрюмого мужика.
— Што его смотреть? — угрюмо заявлял Паньша. — Не зверь какой…
Стража из двух казаков была подкуплена, кажется, гривенником. Савка лежал в узенькой каморке, скупо освещенной маленьким оконцем. Он для безопасности был в ручных и ножных кандалах. Мы смотрели на знаменитого разбойника в маленькое оконце в толстой двери. Я был даже огорчен, что Савка, кроме простой кумачной рубахи и плисовых шаровар, ничем не отличался от других мужиков. Ему было лет сорок. Лицо самое обыкновенное, с самой обыкновенной русой бородкой. Мы, кажется, его разбудили, и Савка сел на своей лавке, гремя кандалами.
— Што вам надо? — глухо спросил он, глядя исподлобья. Нам почему-то сделалось страшно, и мы бежали самым позорным образом. Самым ужасным были, конечно, кандалы.
Следователь выждал воскресенья, когда фабрика не работала, чтобы отправить Савку с большой помпой. День был солнечный, горячий. Вся площадь перед конторой покрылась народом. Казачья полусотня выстроилась перед воротами, откуда должны были вывезти Савку. Для пущего эффекта Николай Иваныч нарочно затянул момент отправки. Все видели, как он сидел в господском доме у окна и преспокойно пил чай стакан за стаканом.
Собравшийся на площади народ вел себя очень сдержанно. Ни громкого галденья, ни движения, ни смеха.
Наконец, следователь махнул в окне белым платком, что служило сипи алом к выступлению. Казаки выстроились в две шеренги, ворота растворились, и в них выехала простая крестьянская телега, на которой сидел Савка. Руки у него были прикованы к грядкам телеги. Он был без шапки и низко раскланивался на обе стороны. Он был страшно бледен.
— Братцы, простите…
Толпа замерла. И только один голос крикнул точно из-под земли:
— Бог тебя простит, Савелий Тарасыч!.
На площади телега остановилась, поджидая, когда выедет из господского дома следовательский экипаж. Казаки раздвинули толпу, и, когда показался экипаж, началась джигитовка. Казаки были рады оставить это раскольничье гнездо и выделывали на своих низеньких лошаденках чудеса эквилибристики; Появление самого Николая Иваныча было встречено залпом.
Я помню, как вся процессия тронулась вперед, а над толпой точно плыла красным пятном кланявшаяся фигура Савки. Картина получилась самая импонирующая… Задние ряды зрителей глухо роптали. Где-то слышалось подавленное бабье причитание.
— Ничего, уйдет, — решительно заявлял какой-то седой старик с длинной палкой в руках. — Вот ужо Савелий Тарасыч скажет им свое словечко.
Лет через двадцать мне пришлось заглянуть в родное гнездо. Те же зеленые горы кругом, та же фабрика, те же заводские улицы… Только заводская контора представляла уже развалину. Я зашел во двор. «Машинная» еще сохранилась, но была заколочена наглухо. В ней никто не нуждался больше.
Крепостные заводские разбойники покончили свое существование вместе с открытием «воли». Савка в числе других принес повинную, где-то отсидел назначенный срок и жил в заводе, как мирный обыватель.