Энрико Кастельнуово
правитьРыцари непорочной
править
I.
правитьЖила одна американка, красивейшая, оригинальнейшая, архимиллионерка. Звали ее миссис Симпсон, и жила она уже несколько лет во Флоренции с матерью. Муж, — у нее был муж, — сам привез ее, нанял ей изящное палаццо на Виали и виллу в Фиезоле, поручил ее теще, а сам переплыл океан и больше не показывался. Но он писал ей аккуратно раз в месяц, и она раз в месяц писала ему, и оба письма, кроме супружеских нежностей, содержали: одно — перевод, а другое — уведомление о получении чека в тысячу фунтов стерлингов. Двенадцать таких чеков в год составляли порядочную сумму, но превосходный мистер Симпсон считал нужным добавлять к ним то на Рождество, то на именины жены еще безделицу в пятьсот фунтов. В сущности, миссис Симпсон, зная о богатстве супруга, могла бы требовать большого, но она была особа благоразумная и довольствовалась получаемым. Ведь ей приходилось думать лишь о себе. Мать, хоть по сравнению с ней была бедна (у ней было всего двадцать пять тысяч франков доходу), платила сама за свое содержание и одевалась на свои деньги. Миссис, или, вернее, синьора Мариквита Суало, урожденная Серенадо-и-Фуэнтес, находилась, как и все, под обаянием дочери, но на нее не походила. Миссис Симпсон была, intus et in cute, северо-американка, англо-саксонка. Мать же происходила из Гватемалы, была испанкой и от испанцев унаследовала любовь к пышности, культ титулов и ревность к католичеству… что, однако, не помешало ей выйти замуж за протестанта. Еще бы! Когда покойный мистер Джордж Суало приехал в Гватемалу с дипломатической миссией от Соединенных Штатов, он был такой красивый мужчина, что синьорина Серенадо не могла ему сопротивляться и отдала свою руку, в надежде после привести его в лоно церкви. Надежда оказалась тщетной. Не только сам мистер Суало не захотел обращаться в католичество, но и дочь свою воспитал протестанткой.
Как бы то ни было, госпожа Мариквита гордилась своей религией, своей родиной и своей девичьей фамилией, гораздо более звучной, чем фамилия Суало, и если не выдавала этих своих чувств, то происходило это отчасти из-за Эдит, отчасти из-за затруднений, которые она испытывала в разговоре. В самом деле, живя в Соединенных Штатах, она разучилась говорить по-испански и не выучилась как следует по-английски, а теперь в Италии ей угрожала опасность забыть и по-английски, не научившись совсем по-итальянски. И в этом она была полной противоположностью дочери, которая, как второй кардинал Меццофанти, с необычайной легкостью усваивала все языки.
Хотя госпожа Мариквита прямо обожала Эдит, а та со своей стороны любила мать, обе они не стесняли друг друга. Принятые всюду (что вполне понятно), они делали вместе некоторые визиты и вместе выезжало на изящные приемы, но в остальном день одной не походил на день другой.
Мать была довольно близка с некоторыми более консервативными семействами флорентийской аристократии и, записанная в нескольких католических обществах, усердию посещала церковные службы. Несмотря на это, она не прочь была, чтоб за ней ухаживали, и так как в сорок пять лет еще сохранила следы былой красоты, то могла бы иметь успех, если бы не скучный темперамент и не желание оставаться в границах платонических чувств.
Властная по натуре, миссис Симпсон не сошлась ни с кем ни в городе, ни в колонии иностранцев, и появлялась в гостиных лишь настолько, чтоб не порвать совсем с обществом. Ей надо было надменно повелевать, иметь толпу вассалов, ждущих ее приказаний, повинующихся каждому ее знаку, следующих за ней по пятам. Если молодая, красивая, изящнейшая и богатая женщина благосклонно принимает ухаживание, может ли случиться, чтоб у ней не было воздыхателей? Едва миссис Симпсон показалась на флорентийском горизонте, как у ног ее была вся jeunesse doree страны. Но и в этом случае оправдывалось старое изречение: «много званных — мало избранных». Эдит не отталкивала никого — кандидаты ретировались сами. Слишком много достоинств требовалось для того, чтоб оставаться при дворе миссис Симпсон, и прежде всего — абсолютное бескорыстие, безусловный отказ от всяких проявлений дерзости. Эдит не была р г u d е, не приходила в негодование от пылких признаний и даже принимала их, как должную дань, не сердилась на двусмысленные шутки, не скупилась на улыбки, на пожатие рук, наконец, на выражение сердечной привязанности, но быстро давала понять, что на большее надежды тщетны. Кто не убеждался в этом сам, того выпроваживали вон. Попытки делались с разных сторон: и чувствительными юношами, и романтиками, и нахалами, и теми, кто привык идти напролом, не боясь пощечин от женщин; все терпели поражение. И миссис Симпсон окружила легенда неприступности, подобная той, которая окружала средневековых дам. И флорентийские остряки прозвали ее непорочной.
Понятно, что при такой печальной перспективе одни обожатели теряли присутствие духа и говорили, что миссис Симпсон дает очень мало сравнительно с тем, чего требует. Другие, хотя готовые на крупные жертвы, останавливались перед иными трудностями. Или они не могли бросить всех своих занятий, или не были внутренне эластичны, или недостаточно податливы в настроениях, или не имели тугого кошелька, чтобы вести праздную жизнь, на которую обрекала их капризная богиня. Те, которые после всех испытаний оставались на своих местах, можно сказать, были готовы на все.
Кроме летучего отряда, то более, то менее многочисленного, состоявшего всегда из самых разных элементов, при миссис Симпсон образовался «штаб» из семи-восьми человек. Из них пять было постоянных на неограниченный срок, остальные — добровольцы, в положении подначальном. Звание рыцарей непорочной по праву принадлежало только пяти штабным. Так прозвали их те, которые пожаловали диплом неприступности прекрасной американке. Рыцари с самого начала выказали благородство, устояли против разочарований, перенесли все трудности, отреклись от собственной личности н променяли жестокое соперничество друг с другом на союз тайный и недоверчивый. Трое были с титулами: Джино Чирье — маркиз, Алессандро Галасси Черда — князь и Элиджио де-Пассери — барон; четвертый и пятый, Федерико Пешина и Уго Лучиньяно, были из богатых буржуазных семейств. Кроме последнего, лейтенанта артиллерии, бросившего службу, чтобы всецело посвятить себя даме, все были блестящие молодые люди, спортсмены, которые наслаждались жизнью и никогда никаких определенных занятий не имели. В начале они не были глупы. У Чирье была настоящая страсть к искусству, — он лепил из глины фигурки, которые многим нравились. Галасси был большой любитель музыки. Пешина написал маленькую комедию, мило разыгранную в одной гостиной. Лучиньяно прекрасно кончил академию и пользовался репутацией храброго офицера. Де-Пассери, за неимением лучшего, был известен как отличный фехтовальщик.
Но скоро обнаружилось странное явление. Миссис Симпсон, обладавшая быстрым и живым умом, в короткое время заставила поглупеть свою верную свиту. Процесс глупения продолжался два-три месяца. Лучиньяно бывшие его товарищи по оружию ставили в заслугу то, что на него понадобилось больше времени — 99 дней. В общем, все пятеро приведены были к одному уровню и кончили тем, что стали походить друг на друга манерами и даже немного видом. В присутствии миссис Симпсон все они проникались ее настроением. Они хмурились, когда у нее были расстроены нервы, а чаще были веселы, потому что она обыкновенно была весела. Они переняли ее вкусы, ее мнение, ее симпатии и ее антипатии, которые они решительно защищали во всяком обществе, Против всех возражений. Но больше всего избегали они лишних сношений с чужими.
Гордые каким-нибудь порученьем дамы, они всюду метались: то доставали ложу в театр, то подписывались на журнал, то просили в библиотеке Виессо как можно скорей прислать ей книги, то заказывали пирожное у Донэ, то должны были удостовериться, длинен или короток хвост у такой-то лошади, то по таким же важным причинам разъезжали по городу, как адъютанты с генеральскими приказаниями в день сражения. Потом назначали где-нибудь свидание, чтобы вместе идти к Эдит с докладом. Одной из отличительных черт рыцарей непорочной — было их вечное стремление выслеживать друг друга; по крайней мере, каждый всегда хотел знать, где остальные. Никому из них нельзя было иметь тайны с посторонними, под угрозой прослыть изменником. Поэтому вне дома, если они не были все вместе, то и в одиночестве оставались редко. Их видели по двое, по трое, они гуляли сосредоточенные, тихо разговаривая, с видом заговорщиков. Говорили о ней, не называя ее, так как это было лишнее. — Платье сидит на ней великолепно. — Новый ковер в ее будуаре не произвел того впечатление, на которое она рассчитывала. — Драпри слишком тяжелы. — Из ее последних фотографий лучшая та, где она в костюме амазонки. — Она имеет полное право не делать первая визита графине Спагарди. Если графиня хочет знакомства, пускай начинает сама! Этот графчик Негретти кончит тем, что ей надоест. На что надеется этот дурак?.. Уж если мы ничего не добились!..
Вечно занятые упорным надзором за надоедливыми ухаживателями миссис Симпсон, рыцари непорочной охраняли ее от сетей, расставленных против строгой женской добродетели, на которую, увы, они не могли положиться, и окружили ее высокой стеной. И, хотя миссис Симпсон не ограничивала ни количества, ни качества своих знакомых, она была любезна со всеми, кого ей представляли, приглашала всех на свои обеды, на прогулки верхом, на партии lawn tennis’a, — но положение новичка было незавидное, благодаря враждебности грозных пяти. Миссис Симпсон никогда не допустила бы явной неучтивости, которая могла бы иметь неприятные последствия, но незаметными тонкими хитростями тесно сплоченные рыцари возбуждали в новичках чувство одиночества и дурного самочувствия. Иногда, если дело касалось еще неопытных молодых людей, впечатлительных и нервных, рыцари прибегали к советам и отеческим внушением. Тогда один из пяти брал несчастного под руку и убеждал его, что напрасны страданья, что миссис Симпсон ледяная и о любви знать не желает, что может быть никто, предупрежденный вовремя, не согласился бы посвятить ей всего себя, но что привычка — вторая натура и, раз заковавшись в эти цепи, их уже нелегко сбросить. За то миссис Симпсон, это чудо красоты, изящества, ума несравненный друг. Если же кто-нибудь не довольствуется дружбой, а в известном возрасте это вещь трудновыполнимая, то лучше, для собственного же спокойствия, обратиться в другое место. Внушение имело разное действие. Или воздыхатель убеждался и мирно ретировался, и торжество пяти было полное, или он изъявлял желание довольствоваться дружбой миссис Симпсон, как ею довольствуются другие, и просил принять его в благочестивое братство. В таком случае рыцари непорочной имели тайную конференцию и обыкновенно решали, как наименьшее зло, терпеть новообращенного. Вот почему вокруг пяти всегда вертелось несколько добровольцев. И потому ли, что слишком тяжелы были обязанности, или слишком ничтожно вознаграждение, или слишком докучлива бдительность старших, но никто из добровольцев не мог пройти в главный штаб. Через шесть месяцев, самое большее семь, происходило отступление.
Была и третья, самая страшная возможность. Юноша не слушался мудрых советов и, чтобы очернить перед миссис Симпсон ее церберов, передавал ей о внушении. Американке бросалась кровь в голову; она призывала к себе слишком усердного рыцаря и немилосердно отчитывала его. По какому праву он и его друзья наставляют ее гостей? Может быть, они претендуют на опеку над ней? Разве не знают они, что она никому не обязана отдавать отчета в своих делах, что в ее полной, исключительной власти быть изо льда или из пылающей лавы, что в ее полной, исключительной власти рассеять легенду и взять себе любовника, если ей так нравится? А что касается их, если они находят что-нибудь возразить, то они свободны, как воздух. Она пальцем не шевельнет, чтоб их задержать! И горе ему, горе четырем его друзьям, если они будут грубы с человеком, имевшим несчастье не сойтись с ними во вкусах! Горе, если они учинят скандал!
Эти периодические головомойки одному относились ко всем и поднимали переполох среди рыцарей. Quid agendum? Что, если она говорит серьезно? Что если она на самом деле возьмет любовника? Это был бы действительно casus belli, потому что после подобного удара их достоинство не позволит им оставаться при ней. Они волновались и обсуждали условия общей отставки. Но на будущее каждый из них смотрел с тайным ужасом. Что станут делать они с жизнью, если перед ними закроются двери палаццо Симпсон?
Буря в стакане воды! У миссис Симпсон любовника не появлялось, а дерзкий, метивший так высоко, скоро отчаивался в победе и снимал бесполезную осаду.
Вскоре после одного из таких происшествий рыцари испытали горести другого рода. Эдит на несколько недель стала капризней, нервней и требовательней. Вообще жизнь рыцарей нельзя было назвать синекурой, а во время кризисов и говорить нечего! То на миссис Симпсон находила страсть к верховой езде, и она в седле с утра до вечера, со своими вассалами, скакала через изгороди и рвы, заставляя проделывать то же самое несчастных. То вдруг амазонка превращалась в возницу, влезала на козлы коляски в четыре лошади, втискивала в нее свой двор и мчала, сломя голову, вниз по Виали и Лунгарно, рискуя опрокинуться и раздавить прохожих, которые свистали вслед и кричали, напрягая изо всех сил свои легкие. Или, в какое-нибудь безумное утро, она заявляла, что хочет пешком идти завтракать в виллу в Фиезоле и приказывала своим верным подданным сопровождать ее. То вдруг ни с того ни с сего затевала спектакль или концерт и не хотела слышать ничего, когда ей говорили о препятствиях или отсрочках. Какие могут быть препятствия, раз она не ограничивает расходов? Наконец, на нее нападала жалость к бедным, к больным, и она совершала паломничества в самые нищенские квартиры, входила в лачуги, сидела у постелей больных, раздавала белье и одеяла старикам и старухам, игрушки и сладкое детям, и деньги всем. Бедные дома, как лучом солнца, озарялись ее улыбкой, ее красотой. Но бедные рыцари ворчали: тут еще схватишь заразу! Разве нельзя посылать пособие со слугой!
Иногда рыцари непорочной, полушутя, полусерьезно, прибегали к дружескому посредничеству синьоры Мариквиты. Нет ли средства умерить лихорадочную деятельность миссис Симпсон. Не думает ли она, что немного покоя принесет ей пользу? Госпожа Мариквита, женщина спокойная, находила основательным это неудовольствие, но она положила себе за правило не вмешиваться в дела дочери и вовсе не намеревалась нарушать нейтралитет. Поэтому, с насмешливой улыбочкой благодаря ревностных друзей за заботливость, она уверяла их, что здоровью миссис Симпсон не грозит никакая опасность от переутомление. В Америке, девушкой, она ничего другого и не делала. И в Ливорно, этим летом на купаньях, разве не помнят они, как она держала пари, что проплавает пять часов без отдыха, и выиграла? Они ехали за ней на лодке и все измучились, а у нее даже не разболелась голова.
Старый живой доктор Брунини, которого миссис Симпсон удостаивала своим расположением и часто приглашала обедать, говорил, если кто-нибудь из пяти пытался его спрашивать:
— Она из стали, — и добавлял лукаво: — Умерить ее горячность? Невозможно… Надо же куда-нибудь девать избыток сил и жизни. У других женщин другие развлечения. У нее их нет… Будем говорить прямо. Муж в Америке. Вы к ней относитесь почтительно…
— Даже очень!
— Хотите, чтоб и другие…
— Еще бы!
— Так вот… Впрочем, если женщина захочет, не уследит и Аргус… Но она сама не хочет… Причуды… Sic rebus stantibus, — заключал доктор, — поверьте, лучше предоставить ей делать гимнастику.
II.
правитьВскоре после одной такой кисло-сладкой беседы с доктором Брунини после обеда, в присутствии госпожи Мариквиты, пяти рыцарей, двух добровольцев и нескольких менее важных гостей, Эдит, с самым естественным видом объявила изумительную новость: дней через восемь-десять прибудет ее муж.
В сумерках не видно было игры физиономий. Чувства пяти вылились только в легком постукивании чашек, из которых доблестные молодые люди пили кофе. Последовали возгласы удивления.
— Да, — снова сказала миссис Симпсон, — завтра он высадится в Ливерпуле.
После долгого молчание, кто-то робко спросил:
— Мистер Симпсон вероятно долго пробудет во Флоренции?
— Не думаю, — ответила прекрасная американка, — здесь у него нет дел… В Европе он будет шесть месяцев.
В этот вечер пятеро удалились раньше обыкновенного, но почти до утра (к счастью была апрельская ясная ночь) ходили по городу, провожая по очереди друг друга и не имея сил расстаться. Они были потрясены. Муж! Конечно, они знали, что он существовал, что звали его Моррис, что раз двенадцать или тринадцать в год он обменивался с женой письмами; но так как он, сопровождая ее первый раз во Флоренцию, прожил там всего дня три, и никто его не знал, так как она говорила о нем очень редко, мимоходом, как говорят о знакомых, не больше, так как супруги давно не видались, то можно было предположить, что между ними произошло одно из тех молчаливых расхождений, которые так легки при богатстве и оставляют взаимную свободу, не доводя дело до суда, и с соблюдением приличий. Несомненно, приезд мистера Симпсона до известной степени был примирим с этими предположениями. Знакомый может навестить знакомую. Но если у него другие цели? Если, опираясь на свои права, он захочет сближение и успеет в этом?
Положение рыцарей непорочной, которое и раньше возбуждало сатирическое настроение злых языков, угрожало стать совершенно нестерпимым при муже, исполняющем супружеские обязанности… И ничего нельзя было предпринять. С хозяином дома, с законным супругом нельзя быть непочтительным и давать советы благоразумия и воздержания. О! если сама Эдит позовет на помощь своих защитников, они не позволят себе ни малейшего колебания… хотя рискуют попасть в большую передрягу.
Но у миссис Симпсон не было даже отдаленной мысли просить о помощи. Напротив, она всю неделю пользовалась своими «верными» с самыми мирными целями, заставляя их вместе с нею приводить в порядок три комнаты палаццо, предназначенные Моррису. Весь двор звал его Моррисом. Пятеро с добровольцами, помогавшими им, были по обыкновению послушны, следили за работой обойщиков, сопровождали Эдит по флорентийским магазинам, давали советы в покупках. Чирье, особенно, со своим хорошим артистическим вкусом был драгоценный помощник, и Эдит не скупилась на похвалы.
Оптимист по натуре, Чирье утешал друзей, которые все время были сильно удручены. Если бы миссис Симпсон хотела сойтись с мужем, как с мужем, она приготовила бы ему комнаты возле своих, а не помещала бы его в противоположном углу дома… Вот увидите, не будет несчастья…
Остальные качали головами. Возможно… Но как в этом убедиться?
Один из добровольцев, чтобы не попасть в смешное положение, под благовидным предлогом покинул поле.
В день приезда мистера Симпсона Эдит освободила свою свиту от обязанности сопровождать ее на станцию. Пригласила, однако, всех на чашку чая.
А вечером в палаццо было необычайно много народу. Был консул Соединенных Штатов со своей женой и несколько американских семейств, живущих во Флоренции, были два спутника мистера Симпсона, тоже американцы. Сам мистер Симпсон был человек лет тридцати пяти, высокий, коренастый, с вульгарным красным лицом, без усов, с рыжеватыми волосами и бородкой. Чистокровный янки! И как истый янки, не говорил ни на одном языке и не понимал другого языка, кроме своего, уверенный, что с ним можно объехать свет. Из пятерых только Федерико Пешина знал по-английски, но и он с тех пор, как находился в подданстве у Эдит, разучился ему, потому что она говорила всегда по-итальянски, а своим рыцарям не оставляла времени даже для чтенья. Как бы то ни было, но на него легла обязанность представить мистеру Симпсону рыцарей, и он немало потрудился для того, чтобы понимать и заставить понимать себя. Мистер Симпсон обошелся очень ласково с Пешиной и его друзьями, жал часто и сильно руки, сопровождая пожатие любезными словами и искренним, непринужденным смехом. Совершив эту церемонию, пятеро отошли в сторону. Пешину осадили вопросами.
— Что он говорил?
— Да так… Когда не слушают…
— Ты ничего не понял?
— Я понял, что он благодарит нас за дружбу к его жене…
— А ты?
— Я пытался ответить, что для нас честь…
— Так, так… А потом?
— А потом — не знаю… У него выговор…
— Но почему он смеется?
— Вот мило! Потому что у него хорошее настроение!
— Он не воспитан! Посмотри, как он одет! И стоило для него надевать фрак!..
— Тише, здесь миссис Симпсон!
— Тайна? — спросила она шутливо.
Мрачные физиономии рыцарей просветлели, и кружок разомкнулся, чтобы принять ее.
Эдит улыбнулась:
— Не могу! — И прибавила: — j’ai charge d’ames, се soir!
Слегка кивнув головой, она отошла. За ней следовал хор восхищенных голосов:
— Обворожительна!
— Ангел!
— Богиня!
— Нет человека, достойного ее!
— Как она могла выйти за него замуж!
Джино Чнрье снова охватил порыв розового оптимизма.
— Клянусь, что между ними нет ничего, ничего не было и никогда ничего не будет!
— Гмм… — промычал Галасси Черда.
— Не клянись, — благоразумно посоветовал Лучиньяно.
Чирье настаивал:
— Отстаньте, не так ведут себя молодые супруги, встретившись через пять-шесть лет.
Это была правда. Между мистером и миссис Симпсон не было ни улыбок, ни беглых взглядов, ни таинственных переговоров; в ней не видно было ни тени чувства, смущенья, беспокойства. Спокойная и уверенная, ходила она между гостями, ясными глазами смотрела кругом, часто красиво смеялась шуткам, поминутно откидывая грациозным движеньем головы золотые локоны, оттенявшие ее удивительно чистый лоб. Мать представляла с ней странную противоположность. С выражением какого-то презрения сидела она в углу и, казалось, ее деликатные чувства оскорблялись вульгарным видом, неизящным костюмом и звучным смехом зятя, как будто ей было неловко среди этих американцев, которым она предпочитала флорентийских аристократов, и, казалось, с вожделеньем думала о графах и маркизах, которые принимали ее в исторических палаццо, которые дарили ее своей дружбой и которые своим католическим рвением возбуждали ее старую испанскую кровь. За неименьем лучшего, она чувствовала влечение, более обыкновенного, к обожателям дочери, которые, по крайней мере, были порядочные люди, с белыми, тонкими, нерабочими руками, с утонченными манерами людей из общества. Они никогда не были с ней чрезмерно любезны и не ценили ее по достоинству, но госпожа Мариквита понимала, что в присутствии Эдит все теряют головы. Поэтому, расположенная в этот вечер простить вину пятерых, она пригласила их сесть рядом и говорила с ними необычайно приветливо. Они терпеливо слушали ее длинную и скучную болтовню, в надежде поразведать об истинных отношениях супругов, о сроке пребывания мистера Симпсона и т. д. и т. д. Но госпожа Мариквита была очень умеренна и осторожна, и собеседники ее узнали только, что мистер Симпсон проживет пока во Флоренции одну неделю, а потом опять вернется после путешествия по континенту.
— Путешествие деловое?
— Вероятно, — ответила сквозь зубы испанка. Она не охотно говорила о делах зятя и предпочитала лучше вспоминать свое свадебное путешествие по Европе с покойным мистером Суало, у которого было, — ни больше, ни меньше, — закончила она, — как тайное поручение от президента республики.
Общество разошлось в полночь, и. само собою разумеется, надо было уходить и рыцарям непорочной. Эдит сказала им, что будет их ждать завтра к завтраку, и мистер Симпсон, из уважения к желанию жены, подтвердил приглашение.
— О, yes, — повторял он, — very glad… very glad indeed…
И так сильно жал руки, будто собирался их вывихнуть.
Больше часу доблестные рыцари ходили у палаццо, не спуская с него глаз и прислушиваясь к звукам. Но палаццо, погруженный в молчанье и мрак, не подавал и признаков жизни.
И ничего не обнаружилось ни завтра, ни в последующие дни. Эдит принимала мужа, как принимает всякая хорошо воспитанная особа каждого гостя. К рыцарям она не изменила своего отношение и держала себя с ними по-прежнему.
— Ты, ведь, — говорили друзья Федерико Пешине, — знаешь по-английски, ты должен был понять, что происходит!
— Легко сказать! Когда долго не занимаешься… И потом это проклятый язык, на котором всем говорят «вы»!
— Странно!
— Уверяю. You, всегда you, даже в упоении медового месяца!
— Она зовет его Моррис?
— Да, а он ее Эдит.
— У вас нет других доказательств? — вскакивал в нетерпении Джино Чирье.
Напротив, де-Пассери, всегда молчаливый, высказывал самые мрачные сомнения. — Она ему улыбнулась. — Она положила руку ему на плечо. — Она шепчет ему что-то. — Она озабочена. — Она рассеяна.
— О, перестань! Ты, как ворон, накличешь беду!
Впрочем, хотя они и старались это скрывать, но присутствие мистера Симпсон было невыносимо для всех пяти рыцарей непорочной. В конце недели он уехал, но… кошмар остался. Далекий супруг продолжал бросать тень на веселый палаццо. Теперь понимали, что он может вернуться. В трех светлых, изящных, кокетливых комнатах не трогали ни мебели, ни безделушек; казалось, они ждали его. И она, Эдит, ждала его. По приезде Морриса она в большой компании собиралась совершить прогулку в Валомброзо.
Мало-помалу в благодушных и кротких пяти сердцах зарождалась ненависть к наглецу, который мог гордиться такой женой и, может быть, даже пользоваться правами на красивейшую женщину. Сначала удовлетворились, признав его вульгарным, потом, фантазируя, отыскивали в нем все гнусные пороки. Он должен быть насильник, лицемер, лгун, продажный. Разбогател он мошенничеством и плутнями.
— С каким бы удовольствием я его вызвал, — ворчал Пассери, — если б не боялся вымарать свое лезвие в брюхе этого продавца свиней.
Пассери, всюду выспрашивая, имел верные сведения. Часть своего громадного состояние мистер Симпсон приобрел на одной из больших скотобоен в Чикаго.
Прошел месяц, и не случилось ничего особенного. Эдит вела приблизительно старую жизнь и по обыкновению распоряжалась и временем и делами своих вассалов. Но все это было не то. Она приказывала без увлеченья, они повиновались без рвенья. Рыцари настаивали на том, что изменилась дама; дама находила, что переменились рыцари.
— Что за похоронные лица! — восклицала она иногда, выведенная из терпенья.
Однажды заметили два важных признака. Галласси Черда и Лучиньяно, придя в палаццо около одиннадцати часов, чтобы доложить о прежде данном поручении, столкнулись с доктором Брунини. Он выходил из палаццо и звал свой экипаж, стоявший в тени по другую сторону аллеи. Доктор Брунини часто обедал у миссис Симпсон, часто вечером пил чай, но днем он никогда не приезжал по самой простой причине: его клиентка никогда в нем не нуждалась. А потому тревога молодых людей была вполне понятна.
— Доктор, вы здесь? Миссис Симпсон не здорова?
— Зачем ей быть нездоровой? — возразил Брунини. — Разве вы не знаете, что я — домашний врач. Проезжал мимо и заехал на пять минут.
Он влез в экипаж, подъехавший к нему, и прибавил с отечески-шутливым видом, на который давал ему право возраст:
— Сколько отчетов приходится давать этим юношам!
На минуту объяснение доктора Брунини успокоило Лучиньяно и Галласи Черда, но. когда, во время завтрака, они видели, как Эдит, обладавшая превосходным аппетитом, удовольствовалась чашкой бульона и крылышком цыпленка, их снова охватило острое беспокойство, и они не замедлили сообщить это друзьям.
С этих пор за Эдит следили внимательно, тревожно. И сделали печальное заключение:
— Брунини может говорить, что угодно. Она чувствует себя скверно!
Она бледна!
Она быстро устает!
Перестала ездить верхом!
От нас что-то скрывают!
Никто не осмеливался яснее высказать свои мысли, никто не осмеливался намекнуть на несчастье, которого все боялись. Только Пассери раз так трагически вскрикнул, что трепет прошел по остальным. Нам изменили!
И тросточкой, которая была у него в руках, он сильно ударил невидимого врага.
Не было никакого способа раскрыть истину. Тот, кто стал бы расспрашивать Эдит о здоровый подвергался опасности быть как следует отделанным. Госпожа Мариквита, после отъезда зятя, больше чем когда-нибудь занята была своими графами и маркизами из клерикальной аристократии и показывалась мельком. Горничная миссис Симпсон, англичанка, была нема, как могила. К доктору Брунини не стоило даже обращаться, потому что он всегда мог отговориться профессиональной тайной.
Для бедных рыцарей непорочной создалась невыносимая жизнь. Элиджио-де-Пассери, самый желчный, заявил, что потерял шесть килограммов весу. Это заставило взвеситься остальных, и случайно или нет, но у всех оказалось в большей или меньшей степени то же самое.
III.
правитьИ вот, как бы для того, чтоб увеличить их несчастья, появился мистер Симпсон. Они застали его раз вечером в гостиной жены.
Он сидел, развалившись в кресле, раскинув длинные ноги через обе ручки. Он переменил положение, встал, пожал руки дорогим друзьям.
— How do you do? Very glad to see you… Very glad indeed.
Эдит объяснила, что муж приехал с прямым поездом из северной Италии, не предупредив ни письмом, ни телеграммой. Она думала, что он еще в Париже. Мистер Симпсон, казалось, сам был доволен тем, что ему вздумалось устроить сюрприз. Он смеялся, потирал руки и выказывал тысячу знаков удовольствия. Если его шумная веселость и раньше била по нервам обожателей, легко вообразить, что сделалось с ними теперь.
Но худшее обнаружилось на следующий день, когда оказалось, что мистер Симпсон приехал за женой, чтоб везти ее в Aix-les-Bains, где сам он, по совету лондонских врачей, собирался лечиться от какой-то болезни желудка. Но что за фантазия взбрела ему в голову? Разве не мог он лечиться один? Нелепо увозить Эдит, даже на несколько недель, из Флоренции, в которой она так отлично акклиматизировалась и из которой уезжала только на часть лета в Ливорно и на часть осени в Фиезоле. Ей нужна свобода, и она умрет со скуки в большом курорте, где царят сильные мира, напыщенность и сплетня.
Де-Пассери, руководимый своим мрачным темпераментом, не верил желудочной болезни мистера Симпсона. Он говорил: — Мистер Симпсон здоровее нас. Его боли в желудке только предлог… Лондонские доктора не прописывали ему никакого леченья… Это леченье в Aix-les- Bains — темное дело. Я вижу здесь козни этого милого доктора Брунини; он, кстати, и вчера был у нее. Это он ее посылает туда, и если она едет, значит, у нее есть на это причины. Мы, мы-то, дураки, позволили себя так провести!
Пошатнувшийся в своем доверии, но все же самый спокойный, Джино Чирье пытался ободрить друзей. Не будем ничего предрешать… Возможно, что опасение напрасны… Во всяком случае, в подобных делах хитрость не может продолжаться долго… Когда она вернется из Aix-les-Bains, у нас будут данные судить о настоящем положении дел.
— А до тех пор, — заявил Пассери, — этот дурак, это животное продержит ее у себя целый месяц!
Несомненно, это вещь ужасная, но как ее устранить?
В день отъезда большая свита провожала супругов Симпсон на вокзал. Рыцари непорочной сразу бросались в глаза печальными н торжественными лицами, с которыми они следили за сдачей багажа, устанавливали собственными руками на сетках отдельного купе саквояжи и пледы своей дамы, осматривали замки у дверей… Эдит, блистая красотой, в дорожном туалете, была вежлива со всеми, нежна со своими верными рыцарями. Просила де-Пассери и Лучиньяно выездить двух верховых лошадей; Пешину отнести в библиотеку Виессо некоторые книги, а другие прислать ей в Aix-les-Bains; Чирье поторопить живописца с копией Андреа дель Сарто; Галасси Черда купить на свой вкус последние музыкальные произведение Сгамбати. Добровольцу, недавно приставшему к рыцарям и занимавшемуся садоводством, поручила смотреть за розами на вилле в Фиезоле. Что касается писем, она ничего не обещала; но сказала, что ей будет приятно видеть почерк своих друзей. Они же о ней могут справляться у матери, которая остается во Флоренции. В конце июля или в начале августа она сама думает быть в Тоскане, как всегда на купаньях в Ливорно.
— В Болонью поезд трогается! — закричал обер-кондуктор.
Мистер Симпсон расстался с консулом Соединенных Штатов и с группой соотечественников, с которыми разговаривал, подошел к поклонникам жены пожать руки: — Good by, good by and many thanks!
Эдит, уже вошедшая в вагон, еще раз протянула руку для поцелуев: — До свиданья, до свиданья! — Потом обменялась последним good by с матерью.
В самый последний момент из вокзальной залы выскочил посыльный мальчик с великолепным букетом для миссис Симпсон от пяти рыцарей и одного добровольца. Букет был очень велик, и пришлось открыть дверь, чтоб внести его в купе, несмотря на неудовольствие начальника станции, который уже дал знак к отходу.
Симпсоны едва успели поблагодарить. Поезд двинулся и исчез. На платформе неподвижно стояли обожатели Эдит и, как в бреду, продолжали махать платками до тех пор, пока госпожа Мариквита Серенада-и-Фуэнтес не подошла к самому знатному из них, графу Галасси Черда и не попросила проводить ее к экипажу.
— Вот что нам осталось, — бормотали друзья. .
Ланцини, доброволец, совсем еще молодой человек, плакал. Старые, хотя не плакали, но находились в еще худшем состоянии. Для них миссис Симпсон была не только предметом пламенного и благоговейного поклонения, но и привычкой жизни, а привычки, увы, искореняются труднее, чем страсти. Они привыкли раза три-четыре в день ходить в палаццо на Виали, а теперь могли только время от времени навещать госпожу Мариквиту, которой обыкновенно не было дома. Они привыкли всюду следовать за Эдит, восхищенно созерцать ее, повиноваться ее желаньям, просить ее приказаний, а теперь им не приходилось ни видеть, ни слышать ее голоса, и у них было смутное предчувствие того, что если даже она возвратится, то старое уже не вернется. Это было такое наказание, что поистине они достойны были сожаления. Конечно, на свете много других печалей : борьба за существование, нищета, голод, холод; эти несчастья не были знакомы рыцарям непорочной, но ведь, в конце концов, всякое горе меряется мерой страданья. Сначала, было ничего. У всех были порученья от миссис Симпсон, и легко вообразить, сколько рвенья приложили они к исполнению своих обязанностей, и с какой кропотливой точностью они сообщили об этом письменно своей даме. И так, как расстояние придаст мужество, каждый излил в письме всю глубину своей исстрадавшейся души. Они писали о бесцельных днях, о бессонных ночах, о мыслях, направленных вечно к одному, рисовали яркими красками нетерпеливое ожиданье и повторяли, наконец, пламенные уверенья в том, что с самого начала они жизнь свою бескорыстно положили к ее ногам. Она не оскорблялась этим раньше, не оскорбится и теперь… а муж не понимает по-итальянски.
Однако, рыцари непорочной тщательно скрывали друг от друга содержание своих писем, и эта сдержанность смутила их тесную дружбу. Каждый, помня, что написал сам, фантазировал о том, что могли написать друзья; каждый, надеясь, что Эдит предпочтет ответить ему, терзался мыслью о том, что будет предпочтен другой.
Эдит не ответила никому и поручила лишь матери передать друзьям, что получила их письма и благодарит. Госпожа Мариквита была скупа на слова. Ее дочь чувствует себя отлично. Моррису очень помогло леченье. В Aix-les-Bains масса народу и несколько английских и американских семейств, с которыми Симпсоны завели знакомство. О возвращении она ничего не писала.
Молчание о таком важном пункте внушило пятерым дерзкое намерение, которое они серьезно обсудили:
— Если б кому-нибудь съездить в Aix-les- Bains?
— Одному? Кому же?
— Можно вынуть жребий.
— Нет, нет. Лучше ехать всем.
— Впятером?
— В Aix-les-Bains хватит места.
— А если нас плохо примут?
— Ну что ж! Необходимо выйти из неизвестности.
Несмотря на это, решили подождать еще несколько дней. Она отсутствовала всего три недели, и благоразумнее дождаться конца месяца.
Обсуждение снова возобновилось.
Приедет? Не приедет? Когда приедет?
Было решено ехать, предупредив сначала госпожу Мариквиту, но не заикаясь даже об этом добровольцу Ланцини.
— Кстати, — спросил Пешина, — кто видел вчера Ланцини?
— Никто, — ответили ему хором рыцари.
Ланцини исчез.
Когда рыцари, придя к госпоже Мариисвите, изложили свое намерение, она выслушала их с загадочной улыбкой, потом сказала:
— Дорогие друзья, я рада, что могу вас избавить от лишних расходов на путешествие.
— Как?
— Да… Симпсоны позавчера вечером уехали в Шотландию. Я только что получила письмо от Эдит, в котором она вспоминает всех вас и посылает тысячу поклонов.
— Быть не может!
— Это решение они приняли внезапно.
— Но… она не вернется?
— -О… вернется… вернется… позже… Мне жаль этого бедного Ланцини… Вы не знали? И он хотел сделать сюрприз моей дочери и должен был сесть в вагон вчера на рассвете… Может быть, он уже в Aix-les-Bains… Но они уже переехали Ла-Манш. Ну, довольно, я напишу Эдит о ваших добрых намерениях. Она вам будет очень признательна.
Для рыцарей непорочной это было ударом молнии. Уехала в Шотландию? И как? Не прислав ни строчки? После той преданности, которую они ей выказали? После того бескорыстия, с которым они ей служили? Возможно, что Эдит действовала по приказанию мужа, но, зная ее, трудно было предположить, чтоб она могла быть жертвой. Кроме того рыцари неистовствовали против добровольца Ланцини. Стремиться самому втихомолку добиться миссис Симпсон! Стремиться вытеснить тех, кто имеет гораздо больше прав! Это дерзость, за которую следует выдрать за уши!
— Я проучу его! — закричал де-Пассери.
— О, для такой дряни не нужно одной из лучших шпаг Флоренции. Годится каждый из нас!
— Лишь бы он не вздумал ехать за ней до Шотландии!
— Откуда у него деньги? Он несовершеннолетний! "
И в самом деле, очень скоро узнали, что Ланцини воротился из несчастной экспедиции, что он простудился во время путешествия и лежит в жару. Установив точно его возвращение и его болезнь, и убедившись, что юноша не видел миссис Симпсон, пятеро отложили на время мысль о мести. Они только внимательно следили за поведением этого господина и навещали его с нежной заботливостью, вот и все!
— Какие сведение добыл он в Aix-les-Bains? Что слышал он об отношениях супругов Симпсон?
— Э-э… кажется отношение прекрасные!
Рыцари содрогнулись. Де-Пассери мрачно повторил свой вещий возглас: — Нам изменили!
Эдит оставила Флоренцию в первых числах июня. В сентябре госпожа Мариквита заявила, что едет навестить Симпсонов в Шотландию. Может быть, зять уедет в Нью-Йорк, и она рассчитывает в конце октября быть с дочерью в Тоскане.
Опять пришло время тяжелого ожидания. Приедет? Когда? В каком состоянии физическом и духовном? Как вести себя с ней после этих месяцев, которые она провела с мужем? Возможно ли будет выказывать ей то же уважение н быть такими лсе самоотверженными? Как изобразить из себя рыцарей непорочной, которая, может быть, уже не была непорочной?
Рыцари ломали головы над этими важными вопросами, когда раз утром каждый из них получил по письму из Лондона с адресом, написанным рукою миссис Симпсон. В нескольких строках Эдит уведомляла, что решила на некоторое время ехать в Америку, и что собирается сесть на пароход с мужем и матерью. Она вечно будет помнить друзей и надеется, что и друзья будут помнить о ней Она обещала скоро свидеться с ними, так как у нее есть намерение в будущем году вернуться в Италию, и поэтому она не отказывается ни от дома во Флоренции, ни от виллы в Фиезоле. Вместе со своими приветами она посылала поклоны и от Морриса и от донны Мариквиты.
Пятеро сейчас же побежали искать друг друга с глазами вылезшими из орбит, с письмами в руках.
— Как будто печатный циркуляр! — воскликнули они хором, когда увидели, что все пять писем одинаковы во всем, вплоть до запятых.
И все-таки это тождество обращение способствовало сохранению единства между рыцарями во весь конец осени и всю зиму.. Печальная осень и печальная зима! В обществе, в театре, на прогулке и везде, где пытались рыцари непорочной найти развлечение, они бродили среди толпы, молчаливые, погруженные в мысли и не находя покоя до тех нор, пока не собирались вместе излить свое общее горе и пожаловаться на общую обиду.
Над ними не смеялись явно, потому что знали их мнительность, раздражительность и способность прислать секундантов всякому, кто их заденет, но смеялись за их спинами. В одной гостиной кто-то назвал их вдовцами: эпитет имел успех и переходил из уст в уста. Другой уподобил их членам обанкротившегося акционерного общества.
Банкротство было объявлено в конце января, и тогда же рыцари непорочной получили по почте конверты с печатью Нью-Йорка. На блестящей, изящной бумаге были по-английски напечатаны следующие простые слова: мистер и миссис Симпсон имеют честь уведомить о рождении сына Перси. 10 января 189…
У пятерых хватило еще силы высчитать по пальцам месяцы: Счет сходился. Мистер Симпсон приехал во Флоренцию в апреле.
Источник текста: Э. Кастельнуово. Рыцари непорочной. Новеллы. Перевод с итальянского Н. Багатуровой. — Москва: «Польза», В. Антик и Ко, 1912. (Универсальная библиотека, № 767).