Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Рыболовы править
Как очарователен осенний день. Сегодня ясное солнечное утро. На голубом небе, как кружева, блистают ветви орешника перед окном моей деревенской мастерской. Кое-где еще трепещет неопавший желтый лист, и на ветках, чирикая, прыгают толстенькие дымчатые снегири в красных жилетках, нарядные, веселые. Дали лесные поредели, виден проселок, блестят лужи от дождей. Приятели мои — охотники умываются у колодца и чему-то смеются. Пахнет дымком, трещит можжуха в камине. Слуга мой Ленька принес самовар и медленно проговорил:
— Сегодня тепло, чисто летний день. Утром Афросинья видела, что гуси стаей летели. Наши гуси тоже хотели с ними улететь, только полетели с горы — не могут, и сели на реку. Кричат, а те им отвечают. Василий Сергеевич говорит, что дикие им кричат: «Летите с нами, а то вас зажарят и сожрут».
Приятели, утираясь полотенцами, входят ко мне в мастерскую, рожи такие веселые, красные. Доктор Иван Иванович расчесывает перед зеркалом свои баки и говорит:
— Конечно, человек — общественное животное, он не может жить один.
— Вот у меня хозяин квартиры в Москве действительно животное. Такой черт, — говорит Коля Курин, — только опоздаешь в срок заплатить за квартиру, он уж пишет письмо: «Милостивый государь, напоминаю вам…» А я еще не получил денег — нет. Отвечаю ему: «Милостивый государь», а мне хочется написать — «я лучше тебя знаю, сукин сын, что нужно тебе платить». Пишу ему: «Потрудитесь, милостивый государь, вставить вторые рамы — уж октябрь, холодно. Если я простужусь и захвораю, то я привлеку вас в уголовном порядке к суду». Это меня научил Мишка Шульц — он адвокат, знает… Теперь он молчит. А то я прежде боялся. — И, помолчав, добавил: — Вот он, это верно, животное общественное.
— Не любишь платить-то? — сказал приятель Вася. — Не нравится… Тоже объегорить хозяина хочешь.
— Позвольте, — протестовал Коля Курин, — вообще, как вы думаете, человек — какое его назначение на земле?
— Постой, Коля, — перебиваю я, — что это ты сегодня… Вот ко мне приедут на днях два профессора — философ и метафизик, — ты вот у них спроси, они, брат, все знают.
— Когда они приедут? — мрачно спросил, кушая оладьи, мой приятель-рыболов Вася Кузнецов.
— На днях хотели, на охоту по зайцам.
— Ну вот… благодарю вас, я уеду, я не желаю. От них в голове какой-то бусарь заводится… Ну их к черту! А Кольку надо водой облить — заврался с утра… Человек — какое его назначение на земле…
Приятель Коля смотрел на Василия Сергеевича, мигая, и сказал:
— Странно — водой облить… При тебе нельзя ничего говорить интересного. Мало ли какие вопросы жизнь ставит интеллигентному человеку…
— Сегодня утро светлое, и ты брось эти разговоры. А то из колодца водой оболью… Довольно, в Москве это трепло надоело. Трепло — вся ваша интеллигенция, трепло…
Доктор Иван Иванович, такой розовый, с белыми глазами, гребешком расчесывал баки, смотря в зеркало. Слуга Ленька принес пироги с грибами.
— Что это, — спрашиваю я, — Иван Иванович, у Алексея угри по всей роже? Дайте что-нибудь, присыпку, что ли.
— Женить надо, — ответил Иван Иванович.
Ленька заспанными глазами посмотрел на Ивана Ивановича и, уходя, сказал: «Ну, ну…»
Приятель Вася такой серьезный, лицо красное. Обжигаясь, он ел горячие оладьи — Афросинья напекла. Говорит:
— Хорошо! Воздух какой! Осень. Вода, братцы, холодная. А если ты поговоришь у меня еще, — обратился он к Коле, — честное слово даю — я тебя в колодце искупаю, дождешься. Ты интеллигентщину брось.
— Ничего не интеллигентщина, — обиженно возразил Коля. — Ничего сказать нельзя. Я же мыслю, мало ли какие вопросы в голову входят…
— А я тебя кверх ногами в колодец опущу и головку макать буду, чтоб не входили вопросы дурацкие.
Отворилась дверь, и тетенька Афросинья внесла пирожки в сметане.
— Вот ноне рано я встала, чуть свет, на реку ходила. Что гусей летит к Феклину бору!.. На лугу, знать, сидели. Думаю, разбужу Василь Сергеича, вошла, а он, рот открымши, спит. Вот храпи-ит… Ну, я и пожалела… пущай спит. Поутру-то самый сладкий сон. Поди, гуси-то знают — спят охотники. А теперь-то они уж где… А то было бы жаркое.
— Вот какая штука, смотрите, — говорит Василий Сергеевич, — и гуси разбирают — женщина или мужчина. Нашему брату ведь не подойти к ним. А я завтра переоденусь бабой и пойду чем свет.
— Они узнают, брат, баба, скажут, больно велика, — заметил Коля Хитров.
— Это верно, — сказал Иван Иванович, — они видят, их не обмануть. Инстинкт, а может — и ум, кто знает.
Хорошо пить чай со сливками. Деревенские лепешки тают во рту…
Среди желтых березок и красных осин пробираемся мы тропой на речку. Зеленеют сосны Феклина бора. Вдали слышен шум колес мельницы в тихом осеннем утре. Как бодро в душе. Как радостно.
Сегодня утро светлое, я иду жерлицу на реку смотреть — щуки попали.
У ольхового куста над речкой висит жерлица на сучке. И вытянулась веревка далеко в реку. Василий Сергеевич достает распущенную веревку: большая рыба завертелась в осоке.
— Завела, — говорит приятель Вася, — как быть?
— Надо лезть в воду, — говорю я.
— Благодарю вас, у меня ревматизм. Вот Колька, раздевайся, полезай, распутай.
— Ну нет, благодарю вас, я плавать не умею, еще утонешь.
В это время большая щука, сидевшая на крючке, блеснула на поверхности воды и потянула веревку.
— Здорова, — сказал я.
Василий Сергеевич потянул веревку и стал тащить щуку к берегу.
— Подсачек! — кричал он.
А подсачек забыли взять.
— Ну вот, — кричал Василий Сергеевич, — охотники тоже.
— Бери ее руками, — говорю я.
— За жабры лучше, — кричит доктор Иван Иванович.
Щука показалась у берега. Она была огромная. Сразу всплеснула и опять ушла в реку, вытянув веревку.
— Острогу! — кричал Василий Сергеевич.
Ленька побежал за острогой.
Медленно подтянув щуку опять к берегу, Василий Сергеевич изо всех сил метнул острогу. Размах оказался слишком силен, и Василий Сергеевич вместе с острогой ахнул в воду. Схватился за сук — и мы помогали ему вылезти из воды. Карабкаясь, он не выпускал из руки остроги. Огромную щуку выволокли на берег. Во рту щуки была видна другая щука.
— Смотрите, — удивлялись приятели, — ведь это первая щука попала в сеть, а большая ее после взяла.
— Идемте скорей домой, — сказал Иван Иванович, — надо Васю горячей водкой растирать.
Дома, на тахте, растирали Васю водкой; потом надели на него тулуп. Иван Иванович приготовил для него питье из рома, перца, хинина и еще чего-то…
— Нет, постой, — говорил, щелкая зубами от холода, Василий Сергеевич, — ты сам сначала выпей эту бурду…
Иван Иванович послушно сделал глоток из стакана. Потом пил Василий Сергеевич.
— Теперь делай гимнастику, вот так… — показывал Иван Иванович, разводя руками.
Вошел охотник Герасим, остановился в дверях, посмотрел, как Вася делает гимнастику, и сказал:
— Ишь ты, Господи, помилуй…
— Вот в воду упал, — сказал Вася Герасиму, — а у меня ревматизм. Заболеешь…
— Это щука, знать, тебя купала? Велика, глядел на кухне, около пуда будет. Посчастливилось, добыча хороша. Брось, Василь Сергеевич, на охоте-то нешто простудишься, этого не быват. Я, когда лед шел, так три часа в воде маялся, челн перевернуло. А ежели и простудишься, Иван Иваныч вылечит. У нас тоже лекарка была, покойница бабушка Анна Захаровна. Так ежели у кого простуда, так она в лес уведет да голого его прямо в муравьину кучу посодит. Муравьи-то его нажгут, и, когда он заорет, она ему велит: «Беги, — говорит, — домой». Вот он бежи-ит, вот бежи-и-ит… и с собаками не догнать. А дома на всю деревню орет благим матом.
— Ну что же, выздоравливают? — с усмешкой спросил Иван Иванович.
— Как когда, — ответил Герасим. — Бывает, что какой и Богу душу отдаст. А то и выздоровеет. Да ведь и у докторов не все живы остаются.
И он лукаво подмигнул Ивану Ивановичу…
ПРИМЕЧАНИЯ править
Рыболовы — Впервые: Возрождение. 1937. 8 октября. Печатается по газетному тексту.