В. Кокосов. На Карийской каторге
Чита, 1955
В конце апреля 1874 года с первым весенним, из Сретенска сплавом, в числе других каторжных для отбывания срока работ на Каре прибыл бывший сельский священник, Серапион Бахраминов. В статейном его списке было обозначено, что Серапион судился «за святотатство, воровство со взломом» из находящейся в церкви его прихода свечной кружки, откуда им похищено два рубля семьдесят шесть копеек.
Серапион был изнуренный, тщедушный, с лысой головой, седой окладистой бородой старик, лет 65 от роду; нервные подергивания головы, трясение рук, блуждающие рассеянные глаза, несвязная, заикающаяся речь, частые вздрагивания, выражение: испуга на лице при громком слове посторонних — указывали на его психическую ненормальность. За сосланным в каторгу стариком пришли по воле жена-старуха и взрослая дочь Елена. По рассказам жены, Серапион был «испоконвешный» пьяница: пил запоями, продолжавшимися месяца по полтора, доходил «до безумства»; совершил преступление «не в своем уме». Судился Серапион в одной из северо-восточных губерний старым, дореформенным судом и ввиду «чистосердечного признания» лишен сана, приговорен в каторжные работы на шесть лет, с поселением в Сибири навсегда. Для полагавшегося по закону «испытания» полуторагодичным содержанием в тюрьме Серапиона водворили в Средне-Карийскую тюрьму под начало смотрителя Д. Л. Барина.
Совместное жительство в камере с семьюдесятью бритоголовыми кандальными — как привилегированный, Серапион в кандалы не был закован, половины головы ему не брили — угнетающим образом действовало на расшатанную нервную систему старика, которого при суде присяжных наверное признали бы «действовавшим без разумения», что и было в действительности, старик нес жестокую кару за болезненную слабость к спиртным напиткам.
В течение первых же двух месяцев содержания в тюрьме Серапион два раза ложился в лазарет с ломотными недугами, удушьем, лишением сна и спокойствия, в котором находился недели по три, усердно натирая себя мазями, пил "грудной сбор, и вел большую дружбу с фельдшерами.
— Занятный старичок, умственный, — докладывал фельдшер, — попал за напрасно в каторгу. — «Ничего, говорит, не помню, что и как случилось! Зарежьте, ничего не помню. Разве бы я, священник, служитель у престола господня, в своем уме такое дело сделал?! У попадьи нашлась бы для меня и пятишка, а тут два рубля семьдесят шесть копеек! Затмение нашло, наказал господь!» Тяготится старик жить вместе с каторгой: обижать, его — не обижают, на это не жалуется, никто пальцем не трогает, а зубы скалят, этим тяготится. «Поп! отслужи молебен святому Василию, моему анделу хранителю: я сегодня именинник!» — «Повенчай Федьку на Митьке, пора им в закон войти: забережит Митька, с тебя спросится». — «За свой грех в каторгу пришел, за чужие грехи получал денежки! Почем тебе на исповеди за грех платили?» — «Попы — известная порода: семитка по семитке, полтина по полтине — сотни насбирывают! Помахал кадилом — рубль пожалуйте». — «У нас в тюрьме, отец Серапион, на доходы не надейся; грешим, денежки не платим!» Другие заступались за старика: «Не обижай попа, ребята! один пришел на поглядку, на всю каторгу один, изведем, когда другого дождемся?». — «С попом жить вольготнее: фарту больше». — «Не говори! Пересек поп дорогу, попадет навстречу — фарта не бывает». — «То на воле, — в тюрьме другой распорядок». — «Подарил бы попадью на компанию».
— Скалит шпанка зубы, человеку тяжело, тяготится старик! Не позволите ли, г-н доктор, старику в приемной комнате пребывать? Старику будет легче, нам веселее.
— Пожалуйста! Приемный покой в вашем распоряжении.
При осмотрах, расспросах Серапиона о болезни, он конфузился, съеживался, видимо, тяготился; его худощавое бородатое лицо принимало испуганное выражение, глаза бегали рассеянно, на лбу, лице выступали крупные капли пота; он заикался, запинался в подборе слов для ответа.
По воскресеньям в приемной комнате происходили у Серапиона свидания с женой и дочерью. Часа по три сидели три человека друг против друга, изредка перекидываясь отрывистыми фразами; больше сидели молча; жена и дочь боязливо оглядывали железные решетки в окнах, закоптелые стены, казенную кровать с серым одеялом, входившего фельдшера. Серапион лениво жевал принесенный женой пшеничный калач, рассматривал лежавшую на столе прошнурованную книгу: «Приемный журнал о прибыли и убыли больных карийско-каторжного лазарета на 187ч г.». При расставании дочь целовала отца в лоб; жена говорилa: «Прощай пока»! протягивала руку, взбрасывала на мужа глаза, тяжело вздыхала и молча уходила из комнаты.
В одну из поездок заведующего каторгой по тюрьмам мне пришлось ему сопутствовать. Объезд тюрем для опроса претензий и т. д. обычно производился им в свободные от работ дни — первое или пятнадцатое число месяца, — когда каторга обмывалась в банях, отдыхала, набирала силы на последующие две недели. Заходим в третью камеру Средне-Карийской тюрьмы, в которой содержался Серапион. Позвякивая кандалами, каторжные повскакали на ноги.
— Здорово, камера!
— Здравия желаем, ваше высокоблагородие!
— Нет ли жалоб, претензий?
— Никак нет, ваше высокоблагородие, жалоб не имеем, довольны!
— Кто каторжный староста?
— Я, ваше высокоблагородие! — из ряда стоявших около нар, позвякивая кандалами, выдвинулся чернявый, с полуобритой головой здоровенный детина, остановился как вкопанный, подозрительно осматривая начальство.
— Как твоя фамилия?
— Обрубов, ваше высокоблагородие!
— Молодец, Обрубов! Спасибо за чистоту и порядок в камере.
— Рад стараться, ваше высокоблагородие!
— Дмитрий Андреевич, — обратился полковник к смотрителю Барину, — освободите старосту от кандалов.
— Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие! — и один голос загудела камера.
— Каторге спасибо, старосту поддерживаете, чистоту наблюдаете! — полковник повернулся к выходу.
— Наше высокоблагородие, ваше высокоблагородие… Милостивец… отец родной… выпусти… освободи старика, — падая на колени, несвязно выкрикивал Серапион, — еды лишился… ночей не сплю! — По лицу старика текли слезы, он вздрагивал, нервно всхлипывал.
— Вставай, вставай, старик, — нехорошо в землю кланяться, говори, в чем дело?
— Выпусти, ваше высокоблагородие, отец родной, — поднимаясь с колен, дрожавшим голосом говорил Серапион. — Старик, жена, дочь… выпусти.
— Дмитрий Андреевич, старик срок испытуемых закончил?
— Не окончил, г-н полковник!
— Не могу, старик! Тебя выпущу, другим будет обидно: соблазнишься, убежишь еще с воли.
— Куда я побегу, ваше высокоблагородие?! Едва ноги таскаю, из лазарета не выхожу: господин доктор знает. Старуха… дочь. Будь отец родной, извелся в тюрьме.
— Если камера за тебя поручится, что не убежишь, — подумав немного, проговорил полковник, пожалуй, освобожу.
— Ручаемся, ваше высокоблагородие! Старик смирный, убогий, не убежит, ваше высокоблагородие! — дружно поддержала камера.
— Ручаетесь? Слова назад не возьму… Дмитрий Андреевич, освободите старика, назначьте, куда-нибудь сторожем.
— Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие! — дружной благодарностью провожала камера уходившего полковника.
Прошло около месяца; полковник попросил меня зайти к нему.
— Вы помните, доктор, что третья камера Средней тюрьмы ручалась за попа Ссрапиона?
— Помню.
— Вчера смотритель донес, что выпущенный поп бежал, т. е. скрылся: трое суток не являлся на перекличку, не приходил к амбару сторожить. По правилам о вольной команде, неявившийся трое суток зачисляется бежавшим. Я уверен, что поп запьянствовал, намыл золота и закрутил. Через неделю-две сам вернется, если спьяна не утонет или не затеряется в тайге. Меня, главное, интересует, что скажет ручавшаяся за него камера? Как она отнесется к случившемуся побегу? Они были поручителями. Съездимте в тюрьму, вы в качестве свидетеля их ручательства.
Третья камера стояла навытяжку; бескандальный камерный староста Обрубов глядел в глаза вошедшему начальству.
— Здорово, камера!
— Здравия желаем, ваше высокоблагородие!
Полковник медленно начал прохаживаться от дверей к окнам, между стоявшими у нар арестантами.
— Камерному старосте за чистоту и порядок спасибо, спасибо камере за поддержку старосты.
— Рады стараться, ваше высокоблагородие!
— За старанье спасибо… Месяц назад я заходил к вам с доктором, сейчас зашел с ним же; в тот раз камера ручалась, что выпущенный на волю поп Серапион не убежит, — он бежал… Я приехал вам заявить, что верить арестантскому ручательству больше не буду!
В камере минуты три стояла мертвая тишина: недоуменно повертывались бритые головы друг к другу, оглядывая начальство: видна была растерянность от неожиданности; камерный староста представлял столб изумления.
— Ваше высокоблагородие… так как опорочил… сделайте божескую милость, — вдруг отрывисто, возбужденно заговорил один из двух выступивших из рядов арестантов, поручались дозвольте разыскать, вернем… камера поручится, тюрьма поручится.
Малорослый, бритоголовый, приземистый оратор путался в словах, заикался, запинался, недоуменно повертывая головой в разные стороны. Его длинный, сухопарый, с лицом в веснушках, с тараканьими усами и рваной рубахе товарищ, беззвучно шевеля бескровными губами, стоял согнувшись, с наклоненной к нему головой.
— В чем дело? Как твоя фамилия? — спросил полковник оратора.
— Федор Брызгалин, ваше высокоблагородие, товарищ мой Непомнящий.
— Что вам нужно?
— Ручались, ваше высокоблагородие, опорочил камеру, арестантское слово… дозвольте разыскать. Неделя, не больше. Приведем. Предоставим.
— Ручались за попа, он бежал. Я приехал заявить: верить ручательству больше не буду! — направляясь к выходу, выговорил полковник.
Брызгалин и Непомнящий шага на два подвинулись за уходившим: их лица были напряженно-озадачены, глаза быстро пробегали по рядам стоявших; стоявшие молчали.
— Позвольте изъясните, ваше высокоблагородие, — вытягиваясь в струнку, поедая глазами остановившееся начальство, заговорил камерный староста, — камера ручалась за попа, это точно, ваше высокоблагородие! Старик был смирный, тихий, — между прочим в душу не влезешь: ручались жалеючи… Поп человек новый, порядков наших тюремных не знает, раньше в каторге не бывал, не обучался… Далеко не уйдет, всенепременно ваше высокоблагородие.
— Кто вернет?! Не понимаю.
— Брызгалин, Непомнящий вернут, ваше высокоблагородие камера поручает, — дозвольте неделю сроку.
— Брызгалин, Непомнящий вернут бежавшего попа?! Каким образом?
— Дозвольте им отлучиться, ваше высокоблагородие, убежденно-серьезным тоном докладывал староста, — обязательно предоставят: Брызгалин, Непомнящий наши распорядки знают.
— Попа выпустил, вы ручались, он бежал. Брызгалина, Непомнящего выпущу — кто поручится?
— Мы ручаемся, ваше высокоблагородие! — как один человек, выговорила камера.
— Поп, ваше высокоблагородие, наших распорядков, обычаев не знал, — снова заговорил камерный староста, — Брызгалин, Непомнящий свою камеру не выдадут, поопасятся, ваше высокоблагородие, камера ручается. Снимите напраслину, ваш-высокоблагородие, камера просит, ручается.
Полковник стоял в раздумьи, его лицо было сосредоточенно-серьезно, он смотрел через арестантские головы в неопределенном направлении.
— Брызгалин, Непомнящий, через сколько времени вернетесь? — вдруг неожиданно спросил он.
— Через неделю вернемся, ваше высокоблагородие!
— Я верю камере, верю арестантскому слову! Дмитрий Андреевич, раскуйте их, увольте на неделю, выдайте на этот срок проходные свидетельства.
— Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие! — гудело вслед уходившему полковнику.
Через неделю загулявший на воле поп был доставлен Брызгалиным и Непомнящим в квартиру заведующего.
— Спасибо, арестанты! Вот вам по три рубля за труды. Брызгалин и Непомнящий, скажите по совести: оставлю вас в вольной команде, — убежите вы или нет?
— Сбежим, ваше высокоблагородие!
Брызгалин и Непомнящий были водворены в третью камеру к ручавшимся за них товарищам.
- ) Список произведений В. Я. Колосова дан в книге Е. Д. Петряева «Исследователи и литераторы старого Забайкалья», Чита, 1954. Стр. 203—204.
Впервые напечатано с подзаголовком «Из воспоминаний врача» в газете «Нижегородский листок», 1907, № 261, 24 окт.