Е. Нелидова
Русь в ее столицах
править
Выпуск IV.
Владимир
править
Глава I
править
«Все течет, ничто не пребывает неизменным». Так говорил греческий мыслитель Гераклит, живший за пять столетий до Р. Хр. Постоянную смену и неустанное движение он считал основным законом природы.
Не на глазах, конечно, отдельного человека, не за его короткую жизнь происходят великие перемены в природе, и даже в окружающей его местности. Вид земной поверхности меняется на протяжении сотен тысяч лет под влиянием разных переворотов в истории земли. Вид отдельных мест на земле меняется на протяжении веков под влиянием разных событий в истории людей, живущих на ней.
Теперешний Владимир, живописно раскинувший свои белокаменные соборы на холмистом берегу реки Клязьмы, ничего не говорит о какой-нибудь первобытной финской деревушке, бывшей на его месте за несколько веков до его возникновения. Еще меньше говорит он о безграничных дремучих лесах и топях, расстилавшихся на месте, где стоит теперь он и разбросаны десятки других городов и селений, кипящих жизнью и деятельностью. Смотря с высоких зеленых холмов на серебристую Клязьму и на роскошные луга, наполненные движением и звуками мириадов живых существ, с трудом вообразишь себе мрачную ледяную пустыню, холодным и мертвым покровом одевшую все кругом. А если заглянешь еще дальше, в необозримую глубь тысячелетий, увидишь здесь бесплодную каменистую почву или безбрежное море.
Но все такие переживания земли не проходили бесследно для ее теперешнего строения. Все они оставляли следы на ее поверхности, в виде отложений, которые сохранялись в ее напластованиях. По пластам земли и читали ученые лист за листом великую книгу ее истории.
В этих же пластах, налегающих один на другой, находили ученые и остатки жизни людей, живших в далекие, незапамятные времена. Иным путем не узнать ничего о людях, не оставивших после себя письменных памятников, о людях, не вошедших в записанную историю, о людях доисторических.
О древних финских племенах, ютившихся здесь среди лесов и болот, рассказывает уже нам первый русский летописец. Он же повествует о возникновении в этой области города Владимира и о славянах, искавших здесь приюта после разных невзгод, пережитых ими в других местах.
В настоящее время Владимир и Владимирская губерния находятся среди нескольких губерний, принадлежащих к обширной области России, которую принято называть Московской промышленной областью. Первую часть своего названия она получила от того, что все губернии, города и селения области тяготеют к одному общему центру Москве. Вторую — вследствие того, что почти все население области живет фабричной или кустарной промышленностью. История Русского государства рассказывает о том, как Москва стала центром не только всей этой области, но и всей России, а история земли указывает на условия, которые помогли краю сделаться промышленным.
Суша и вода боролись долго и упорно между собою за обладание областью нынешней русской равнины. Море не один раз заливало ее почти всю и царило на ней полновластным деспотом. Но во вновь начинающихся боях суша осиливала воду, изгоняла море и начинала свою работу. В один из таких боев не на жизнь, а на смерть суша изгнала море с нашей равнины, вероятно, на долгое время. По пластам земли нельзя определить того необозримого количества лет, которое прошло с тех пор, как область нынешней России перестала быть морским дном.
В наслоениях земли от этих ранних периодов ее жизни ученые не нашли признаков существования на ней человека. Предполагают только, что один из величайших переворотов в истории земли произошел отчасти на глазах первобытных людей. В этот период охладилась земля на севере, и устремились с высоты Скандинавского полуострова громадные ледяные потоки на русскую равнину. Пласты каменного угля, образовавшегося вследствие окаменения необъятных лесов исполинских деревьев, затопляемых морем, бесплодная известковая почва, состоявшая из окаменевших морских животных и растений, — все это покрылось новыми слоями, новыми отложениями, которые оставил после себя растаявший со временем громадный ледник. Проходя по финляндским скалам, ледник отламывал от них целые глыбы, растирал их в щебень и мелкую пыль, захватывал крупные обломки, примерзавшие к нему, и наносил все это на поверхность равнины. Эти отложения, называемые валунными, покрыли сплошь пути прохождения ледника. Они же изменили поверхность описываемого нами промышленного края. Здесь, между прочим, образовался так называемый «валунный суглинок», сыгравший большую роль в деле гончарного, особенно кирпичного производства. Громадные залежи торфа, образовавшиеся к концу ледникового периода в необозримых болотах, наследие растаявшего ледника, вместе с толстым слоем внизу лежащего каменного угля, послужили основанием разнообразной фабричной и заводской промышленности края. Болотная руда, появляющаяся на местах болотно-озерных осаждений, перерабатывается здешними крестьянами на гвозди, косы, сошники, заступы и тому подобные изделия. Большое применение находят также и железные руды, залегающие в каменноугольных слоях.
Ледник изменил внешний вид области, то, что называют обыкновенно рельефом земной поверхности. Кроме разных песчаных и каменистых нагромождений, ледник нес за собой груды обломков от каменистых масс разных форм и величин. Он разбросал их по пути, образуя гряды холмов, которые оделись роскошной растительностью, когда растаял лед. Между холмами оставались котловины, заполнившиеся потом водой. Ледяные потоки промыли долины и образовали ложа для рек; область покрылась по всем направлениям сетью озер, рек, речек, ручьев и болот, а разрыхленная песчано-глинистая почва оделась роскошным лесным покровом.
Растаявший ледник наполнил водой глубокие долины, дал жизнь рекам, к которым потянулось все живое. Великая русская река Волга зародилась в обширном зыбком болоте. Вырастая в мягкой моховой колыбели, робко журча, пробирается она едва заметным ручейком среди непроходимых трясин. Пройдя так некоторое пространство и попадая в непроходимый еловый лес, ручеек, словно испугавшись чего-то на пути, снова прячется в родные мхи и теряется на время в необъятном болоте. Он еще не чувствует своей силы и мощи, не знает, какое великое будущее ждет его на просторе. Уже минуя лес, снова выбивается он на поверхность, затем, набираясь сил и расширяясь мало-помалу, течет зигзагами среди низменности, покрытой густой сочной травой. Здесь к нему пристают другие маленькие ручейки, пополняя его своей водой. Пройдя через озеро Волго, ручеек становится уже речкой, а приняв в себя другую речку — Селижаровку, начинает служить людям как судоходная река, родная кормилица Волга.
Дальше Волга протекает по ровному гладкому дну, не встречая на пути препятствий, кроме изредка попадающихся громадных валунов «одинцов», оставленных в наследство ледником. Присоединяющиеся к ней на пути реки делаются ее притоками, применяются к ее направлению, не дерзая соперничать с ее могуществом, но питая ее своими соками. Только один приток, Вазуза, заставил ее принять свое направление. Народ отметил соперничество двух больших рек своеобразной легендой. Встретившись на пути, обе реки заспорили, по словам легенды, о том, кому из них первенствовать на белом свете. Не переспорив друг друга, Волга и Вазуза решили, выспавшись, бежать вперегонки к морю Хвалынскому (Каспийскому). Которая первая прибежит, та и будет верховодить. Легли спать. Вазуза проснулась среди ночи и побежала, не разбудив Волгу. Волга проспала до утра. Спохватилась, побежала догонять коварную соперницу и догнала таки ее у того места, где стоит теперь город Зубцов Тверской губернии. Увидала тут Вазуза, что ей спорить с Волгой не под силу, признала ее могущество и преклонилась перед нею.
Во всю мощь своих сил развернулась отсюда великая вольная река и потекла вплоть до Каспийского моря, все больше расширяясь и принимая в себя мелкие подвластные речки. То горы, покрытые лесом, смотрелись в ее волны, то серебристые пески и зеленые луга расстилались по ее берегам. Из дремучих лесов и непроходимых болот, из глухих, затаенных углов стремились большие и маленькие речки к своей владычице и приносили челны с новыми и новыми поселенцами для ее берегов. Вот что говорится о Волге в присказке к былине «Вольга Всеславьевич»:
«Из-за лесу было из-за темнаго,
Из-под чуднаго креста с-под Леванидова,
Из-под белаго горюча камня Латыря —
Тут повышла, повышла, повыбежала,
Выбегала, вылегала матка Волга-река,
Местом шла она ровно три тысячи верст,
А и много же в себя она рек побрала,
Да побольше того ведь ручьев пожрала,
Широко-далеко под Казань пошла,
Шире далей того да под Астрахань;
Здесь пускала устьё ровно семьдесят верст,
Выпадала во морюшко Хвалынское».
Многие народы, населявшие Волгу в древности, остались неизвестными истории. Многие царства вырастали и рушились на ее берегах, много людской крови примешалось к ее воде. Славяне издавна вели на ее берегах торговлю с болгарами и хазарами, потом русские князья ездили к низовьям Волги в столицу татарского царства на поклон хану, а с дальнейшим течением истории русского государства вся великая река стала русской.
Наряду с Волгой немалую роль сыграла в русской истории и тихая мирная Ока, впадающая в нее возле Нижнего Новгорода. Ока по-фински значит река. Это название, как и название большинства других местных рек и самой Волги, указывает на исконных обитателей их берегов — финнов. Некоторые финские племена, с которыми встретились пришельцы славяне в междуречье Оки и Волги, слились с новыми поселенцами и вошли в состав великорусского народа. В этом же междуречье были основаны торговые пункты славян — города Ростов, Суздаль, Торжок, а на притоке Оки Клязьме возник город Владимир, сделавшийся впоследствии столицей великого княжества Владимирского.
С историей этого города и княжества мы собираемся познакомить наших читателей.
Не было жизни в мрачной ледяной пустыне, только холод царил на ней, только бурные ветры создавали движение. Даже лучи солнца не согревали ее. Неизвестно, сколько тысячелетий держал ледник землю в своих оковах. Наступило все-таки время, когда он стал уступать теплу, которое потянулось откуда-то с юга, стал таять и удаляться к северу. За теплом потянулась и жизнь на освобождавшуюся землю. Понемногу стали появляться растения в разрыхленной глинистой почве, мириады мошек и разных мелких насекомых закишели на ней. Пришли разные звери, которые могли примениться к создающимся условиям жизни. Прибрели откуда-то громадные, неуклюжие и неповоротливые мамонты, носороги, пещерные медведи, исчезнувшие потом с лица земли. Вслед за всем этим появился и человек и стал отвоевывать себе жизнь среди непрерывного ряда препятствий и опасностей, сопровождавших его на каждом шагу, изощрявших его несовершенный ум и неискусные руки.
При описании Старой Ладоги, Новгорода и Киева нам приходилось уже указывать места так называемых стоянок этих древнейших предков современного человека. Как в Киеве, на Кирилловской улице, или в Коломцах против Новгорода найдены были при раскопках разные грубые поделки из камня и разные следы первобытной жизни людей, так и в области Владимира, возле древнего города Мурома, в оврагах села Карачарова, откопали что-то вроде каменных топоров вместе с обломками костей мамонта, носорога и других животных. Археологи определили эти находки как остатки жизни древнейших людей, принадлежавших к эпохе, которую они называют древнекаменной, или палеолитической. Грубыми каменными орудиями первобытный человек убивал своих врагов. Избавляя себя от опасности быть съеденным, он сам питался мясом убитого животного и прикрывался от холода его шкурой.
Опять прошло неизвестное количество тысячелетий, прежде чем вымерли чудовищные исполины, а человек сделался искуснее в добывании средств, облегчающих борьбу за существование. Остатки следующей эпохи развития человеческой жизни, новокаменной, или неолитической, находятся уже в гораздо большем количестве во многих местах как всей России, так и описываемой нами местности. Люди новокаменного века селились преимущественно вблизи рек и озер, на их берегах, покрытых густыми лесами. Здесь находили они обильную пищу, занимаясь охотой и рыболовством. Много найдено остатков жизни этих людей в области Верхне-Волжских озер, в долине Оки, возле того же старого, много видавшего на своем веку Мурома. В далекие, доисторические века широкая долина Оки была закрыта озером. Теперь она занята заливными лугами и небольшими дубовыми или березовыми рощами. Маленькая речка Суворошья пересекает ее, а песчаные холмы, покрытые сосновыми лесами, красиво нарушают однообразный рельеф низменности. Песчаные холмы — остатки дюн доисторического озера. При размытии их весенними водами появляются на поверхности разные каменные и костяные предметы, назначение которых часто может определить только опытный археолог. Здесь же находят и остатки глиняной посуды с сохранившимися следами украшений и отделки. Вблизи находят часто и могилы с человеческими черепами, а также разные постройки из дерева и сучьев неизменного соседа дикарей и первобытных людей — бобра. В некоторых местах верховьев Волги встречаются уже признаки общественной жизни людей, намеки на селения, огражденные каменной защитой. При одном из озер области верховьев Волги до сих пор сохранились такие остатки на холме, укрепленном большими валунами. На верхней площадке расположена заброшенная пашня, на которой местные жители, называющие холмы «городками», часто находят обломки посуды и разных кремневых орудий людей каменного века.
Неизвестно, какого племени люди налаживали жизнь во всех этих местах, куда ушли они потом и кому уступили они свое место. Земная поверхность пережила здесь еще много разных перемен, много исчезло озер и рек, многие долины заросли лесами, затянулись зыбкими болотами, прежде чем живущие здесь люди стали известны другим более культурным народам. Названия их племен стали известны историкам этих народов, были ими записаны, вошли в историю. Первый греческий историк Геродот, живший за пять веков до Р. Хр., уже упоминает о каких-то андрофагах и меланхленах, населявших север и северо-восток нынешней России. По разным признакам ученые предполагают, что это были финские племена. Многие из этих финских племен в настоящее время уже исчезли, слившись с пришедшими к ним славянами. Следы их жизни сохранились в курганах, разбросанных во многих местах Волги и Оки. Сведения о жизни этих племен нашли отчасти в записях иностранных историков и отчасти при изучении языка сохранившихся финских племен.
При сравнительном изучении языков разных народов, соприкасавшихся друг с другом на одном и том же пространстве земли, познаются отношения народов между собою и выясняются заимствования, которые они сделали друг у друга. Так многие слова, обозначающие разные предметы жизненного обихода, заимствовали финны от пришельцев из Азии — иранцев, живших в верховьях Волги еще за несколько веков до Р. Хр. Из этих чужих, вошедших в язык финнов слов видно, что финны познакомились с употреблением некоторых металлов при посредстве иранцев. Из иранских слов, обозначающих у финнов земледельческие орудия, можно заключить, что земледелие было внесено к ним иранцами. Иранскими словами называются у финнов разные виды рогатого скота: очевидно, при посредстве иранцев финны стали пользоваться этими и другими животными, привлекли их к своему обиходу, сделали их домашними. По другим иранским словам, обозначающим князя, хозяина, владыку, можно представить себе подвластные отношения, в которых находились финны к иранцам. Финские племена жили не только в пределах изучаемой нами области, они разбросали свои поселения почти по всему северу области нынешней России. При этом расселении они соприкасались в разные времена с разными народами. В то время, как иранцы были их соседями на юге и на юго-востоке, на севере и северо-западе соседили с ними славяне, литовцы и германцы. По тем же, испорченным уже потом, чужим словам в финском языке заключают ученые и о доле влияния германской культуры на развитие культуры западных финнов. Названия золота, серебра и олова происходят у них от германских слов, обозначающих эти металлы. Наука не находит следов влияния славян на финнов в древние, доисторические времена, это влияние сказалось много позднее, при постепенном слиянии финнов с русским народом.
До X века лето-балты, или балтийские литовцы, вплотную соприкасались с финнами, живущими по берегам Оки и ее притоков, где возникли потом города Владимир, Рязань и Тамбов. Здесь и жило тогда то племя меря, о котором упоминает русский летописец. Как литовцы, так и меряне насыпали курганы над могилами своих покойников, которых сопровождали в далекую, неведомую жизнь разными предметами домашнего обихода. При раскопках тех и других курганов были найдены части одежды, украшений и оружия. Все это было одинаковое в могилах литовцев и западных финнов. И чем дальше финские поселения отходили от литовских, тем больше отличались бытовые предметы, находимые в их могилах. Затем, из заимствованных литовских слов усматривается, что соседние с литовцами финны ознакомились с некоторыми новыми растениями в земледелии, как с рожью и льном, выучились пользоваться сеном, приручили свинью, козу. Раньше знакомства с литовцами меряне жили в бревенчатых шалашах без пола, потолка, окон, теперь они стали строить теплую избу с двором около нее. Даже в религии их сказалось влияние литовцев, бог грома которых Перкун перешел к финнам под именем Пуркине.
Так влияли соседи на внешний быт финнов и на развитие их внешней жизни. Но общий склад их духовного миросозерцания был в полной зависимости от окружающей их природы. Своеобразное развитие этого миросозерцания вылилось в их народных преданиях или рунах, создавшихся главным образом в среде балтийских финнов, которые всегда были развитее своих сородичей, живших в глухих дебрях волжских лесов. Финны поклонялись стихиям, таким как воде, воздуху, ветрам, называя их человеческими именами, но не наделяя человеческими качествами и свойствами. В собрании их рун «Калевале» эти стихии, вместе с добрыми и злыми богами, принимают участие в жизни и приключениях героев. Главная же сила и главное могущество героев заключается в слове, которому финны придавали, очевидно, громадное значение. Не оружием борется герой «Калевалы» со своими врагами и мрачными силами недоступной природы, а заклинаниями. Заклинания же основываются на познании сущности вещей, этим познанием одерживается победа. Кровь, вытекающую из раны, сделанной железом, заклинатель останавливает, рассказывая о происхождении железа. Герой истекает кровью, пока не находит такого заклинателя. Также укушение змеи излечивается рассказом о происхождении змеи. При помощи заклинаний герои «Калевалы» создают леса, озера, скалы, превращаются сами в различных животных и превращают других. Но владыка природы и людей, человек «Калевалы» не может управлять стихийными божественными силами, к ним он обращается с молитвою, как к божествам. Главный герой, первый человек на земле, Вейнемейнен, родившийся от матери воды Ильматары, засеивая землю, рассаживая деревья и растения, так молится Укко, богу видимого неба:
«Укко, ты мой Бог высокий,
Укко, ты Отец небесный,
Ты, который правишь в тучах,
Облачка все направляешь!
Ты держи совет на тучах,
В небесах совет правдивый;
Ты пошли с востока тучу,
Тучу с севера большую,
А от запада другую,
Тучу с юга побыстрее:
Ниспошли ты дождь небесный;
Пусть из тучи мед закаплет,
Чтоб колосья поднялися,
Чтоб хлеба зашелестели» [*].
[*] — «Калевала» — перевод Вольского. Оттуда же взяты и другие цитаты из «Калевалы», приводимые ниже.
Этот же могучий заклинатель Вейнемейнен был изобретателем первого музыкального инструмента — кантеле — неоцененного сокровища, добыть которое стремились многие, но никто не умел управлять им, кроме старого Вейнемейнена. Звуки кантеле также могущественны и подчиняют, между прочим, водяного царя.
Главное божество, фигурирующее в «Калевале», — творец всего мира Юмала, за ним идет Укко. Дочь воздуха Ильматара делается матерью воды. Воздух порождает утку, из яиц утки образуются суша и небесные светила. Желая сказать, что вода была причиной возникновения различных видов суши, финны говорят в своих рунах, что мать воды Ильматара образовала скалы, берега, долины. Утка, по словам предания, искала места, чтобы снести яйца, и не могла найти ничего подходящего среди безграничных волн моря.
"Полетала, осмотрелась,
Призадумалась, сказала:
«Коль на ветре дом поставлю,
На волнах мое Жилище —
То разрушит дом мой ветер,
Унесут жилище волны».
Ильматар пожалела утку и выставила из воды колено, которое утка приняла за кочку. Она устроила на колене гнездо, снесла шесть яиц золотых и одно железное, затем стала их высиживать. На третий день колено Ильматар так разогрелось, что она не могла вытерпеть и опустила его. Яйца упали в воду и разбились там на куски, но
«Не погибли яйца в тине,
И куски во влаге моря,
Но прекрасно изменились,
Превратились все в обломки:
Из яйца, из нижней части,
Вышла мать-земля сырая;
Из яйца, из верхней части,
Стал высокий свод небесный;
Из желтка, из верхней части,
Солнце светлое явилось;
Из белка; из верхней части,
Ясный месяц появился;
Из яйца, из пестрой части,
Звезды сделались на небе;
Из яйца, из темной части,
Тучи в воздухе явились».
Миросозерцание финнов поволжских было гораздо грубее и наивнее. Постоянные жители берегов рек и леса, они привыкли поклоняться воде в лице водяного и лесу в лице лешего — хозяина леса, стерегущего свое имущество — деревья, травы и забавляющегося пуганьем путников хохотом и дикими криками. Этого лешего заимствовали у финнов и русские. Водяной царь в новгородской былине о богатом купце Садко тоже напоминает водяного в финской «Калевале». Также перешло к русским поклонение камням и деревьям, с которым долго боролись христианские просветители. Финны вообще с трудом поддавались христианскому воздействию, упорствуя в своих языческих суевериях. Но невысокого мнения о своих богах были некоторые племена волжских финнов. Когда их спрашивали, какому богу они верят, они отвечали: «Антихристу», а на вопрос, где он живет, говорили: «В бездне». Хотя и у них также были свои добрые и злые боги. Добрый бог — Чампас жил на небе, а злой — Шайтан в недрах земли. Шайтан вздумал сотворить человека, рассказывает одна мордовская легенда о сотворении мира, захотел он слепить человека из глины, земли и песка по образу бога Чампаса, но это ему не удавалось. Выходил человек похож то на свинью, то на собаку, но не было в нем ни малейшего сходства с Чампасом. Обратился тогда Шайтан к птичке-мыши и попросил ее свить гнездо в полотенце Чампаса и вывести там детей. Птичка-мышь согласилась. Полетела на небо и вывела детей в полотенце, которым Чампас вытирался в бане. Полотенце не выдержало тяжести мышат и упало на землю. Шайтан подхватил его и вытер им голову своего человека, которая и получила после того подобие Божие. Теперь оставалось вложить в изображение живую душу. Это опять не удавалось Шайтану. Тут подошел к нему Чампас и прогнал его, говоря, что сам сотворит человека. Шайтан заспорил и стал просить Чампаса позволить ему хотя бы постоять тут и посмотреть, как он будет вкладывать душу в его изображение человека. Поспорив, решили потом так поделить человека: Чампас взял себе душу, а Шайтану отдал тело. Потому так и пошло с тех пор, что душа человеческая идет на небо к Богу, а тело его гниет в земле, идет к Шайтану. А птичку-мышь Чампас наказал тем, что отнял у нее крылья и дал вместо них хвост и лапки, такие же, как у Шайтана.
При описании расселения финских племен русский летописец говорит: «На Беле озере сидят весь, на Ростовском (Неро) меря, а на Клещине (Переяславском) озере меря же, по Оце реце, где потече в Волгу, мурома язык свой, и черемиса язык свой, мордва свой язык». Из этих указаний можно видеть, что в области между Волгой и Окой жили племена меря, мурома, черемисы и мордва. Два последние племени и до сих пор живут в некоторых волжских губерниях, но меря и мурома исчезли, слились с великорусским народом. Меряне, занимавшие большие пространства по берегам озер Ростовского и Переяславского, оставили здесь большое количество курганов, которые были раскопаны известным археологом графом Уваровым. Из раскопок этих курганов и окружающей их местности можно определить места поселения мерян. На месте Владимира и в его окрестностях жили они, по-видимому, еще в глубокой древности. Разрытые курганы открыли свою тайну исследователям. Полуистлевшие одежды на скелетах и разные полусгнившие предметы рассказали, как одевались похороненные здесь люди, какие украшения любили они носить на себе, какими предметами пользовались в своем жизненном обиходе, чем сражались и чем занимались. Меряне, как и другие языческие народы, клали в могилу покойника все любимые им при жизни вещи. Воина хоронили с оружием, конской сбруей, стременами. С купцом шли на тот свет весы, гири, денежный мешок, шкатулка. С хозяйкой дома клали иглу, ножницы, серп, замок. Как мужчину, так и женщину одевали в лучшие одежды со всевозможными украшениями. Разные амулеты, серьги, бусы, бляхи, пряжки находили в могилах в громадном количестве. И на всех этих предметах также замечается то или другое чужое влияние. Так здесь, на разных частях одежды и украшений мерян, ясно видно влияние норманнов, которым платили финские племена дань до призвания варягов славянами. Разнообразные монеты, тоже в большом количестве найденные при раскопках, указывают на то, что на протяжении нескольких веков меряне вели торговлю с разными народами востока и запада. Кроме торговли, меряне, очевидно, занимались хлебопашеством, обработкой льна, овцеводством, охотой, рыболовством, обработкой металлов, гончарным ремеслом и выделкой кож.
По мере распространения христианства, принесенного сюда славянами, стал исчезать обычай курганного погребения. Но заросли многие старые христианские кладбища, а немые таинственные курганы веками стояли и возбуждали народное воображение, служа поводом к созданию разных легенд. Так сложилась, например, легенда о двух ростовских богатырях, один из которых был будто бы похоронен в большом кургане на берегу Ростовского озера. Богатыри повздорили между собой, и один убил другого. Сестра убитого похоронила его и собственными руками по горсти наносила курган на могилу. По ее имени курган называется Авдотьиным, овраг неподалеку, из которого будто бы она носила землю, называется «Авдотьиным болотом», а дорога к нему «Авдотьиной дорогой».
Вероятно, на создание этой легенды повлияло новгородское сказание о Гостомысле, которому приписывают призвание варягов. Там народ наносил якобы землю по горсти на могилу своего любимого героя.
Глава II
править
Многоводные реки Восточно-Европейской равнины с давних пор приносили в ладьях и стругах все новых и новых обитателей для своих берегов. Славяне приезжали на новые, привольные места необъятной равнины с прикарпатских долин. Это было еще в глухие языческие времена. Герой старинной христианской легенды, Георгий храбрый, может быть только «учал в те поры думу крепкую оповедати своей родимой матушке», собираясь «ехать ко земле светло-русской утверждать веры христианские». Земля светло-русская в пору этого первоначального расселения славян была не такая, какой мы видим ее теперь. Рука человеческая во многих местах не прикасалась еще ко всем богатствам здешней природы. На необъятном просторе здесь господствовали леса, вода или степь. Дремучие леса тянулись на сотни верст по топким трясинам и болотам или песчаным холмам. В безмерную ширь и даль растянулись реки по зеленым равнинам. Георгию Храброму, победителю чудовищ и устроителю порядка на земле, приходилось бороться с этим хаотическим обилием и нестроением природы и ее населения. Так, наезжал он, по словам легенды, «на те леса на темные, на те леса на дремучие. Нельзя Георгию тут проехати, нельзя Храброму туто подумати». Или «на те горы на высокия, на те холмы на широкие, на те моря на глубокия, на те реки на широкия». И все это распределялось потом в порядке по всей «земле светло-русской, по Божьему все велению, по Георгиеву все молению». Встречал он множество всяких зверей, столпившихся вместе, и приказывал им разойтись всем по своим местам «по всей земле светло-русской, по степям-полям без числа, а и есть про вас на съедомое во полях трава муравчатая, а и есть про вас на пойлища во реках вода студеная». Наткнулся он, наконец, на целое стадо змеиное, которое сказало ему, что земля русская «словом заказана, заповедана, что пеш человек по ней не прохаживал, на коню никто не проезживал».
Вот эти-то темные, таинственные лесные чащи, хотя и населенные в воображении древних язычников всевозможными чудовищами, этот простор необозримых степей, раздолье широких рек и привлекали к себе пришельцев из чужих стран. Охотник и зверолов находил в лесах обилие крупных и мелких зверей и всяких птиц, земледелец приходил на новину, никем не занятую, выпускал скот на богатые пастбища, а множество рек не только обещало всем хороший улов рыбы, но еще и помогало купцам развозить товары по разным странам. Дорогие меха соболя, горностая, куницы, белки, лисы, сладкий душистый мед и воск высоко ценились и имели хороший сбыт на рынках Булгара и хазарского Итиля на Волге. Кроме того, славянские поселенцы, или колонисты, как обыкновенно называют людей, занимающих свободные земли, избавлялись от опасного и постоянного врага, которого встречали в лице греков, когда жили на реке Дунае возле Карпатских гор.
Века с седьмого различные источники начинают уже указывать на многие славянские племена, расселившиеся по великому торговому пути «из варяг в греки». Реками Волховом и Днепром с их притоками соединял этот путь два образовавшиеся уже в то время торговые пункта, Киев и Новгород. История не знает в точности, когда основались эти города, так же как и некоторые другие в верховьях Волги и по берегам Оки. Предполагают только, что последние были основаны уже новгородцами, приплывшими сюда по рекам Шексне и Волге. Смелые новгородские удальцы спускались вниз по рекам на своих легких ладьях, брали в полон мирных финских жителей или просто захватывали свободные земли на берегах. Кроме новгородцев, или ильменских славян с севера, приходили к верховьям Волги и кривичи с запада. Мирным или разбойным путем забирали они земли и садились на них семейными группами или родом, управляясь старейшинами этих родов и народными собраниями или вечами. Так же, как и старожилы этих мест финны, славяне занимались главным образом добывающей промышленностью, т. е. звероловством, бортничеством и пчеловодством, земледелием и скотоводством. Добывая таким образом все необходимое для себя, избытком продуктов они обменивались с жителями других местностей или торговали с чужими странами. Так называемая обрабатывающая промышленность существовала в то время постольку, поскольку требовала обиходная жизнь. Славянин и финн одинаково умели сделать для себя простую необходимую одежду, снабдить ее украшениями по своему незатейливому вкусу, умели сделать кое-какую посуду из глины, выстроить жилище, сколотить лодку, приспособить стрелу, устроить разные снаряды для охоты или рыболовства, наладить плуг или какие-нибудь другие земледельческие орудия. Так жили славяне здесь и в других местах поселения в первый, отдаленный период колонизации Восточно-Европейской равнины. Это был период свободного расселения группами по новым землям, в поисках собственных выгод и за собственные страх и ответственность.
Складочные торговые места, или города, делались центрами окружающих городовых областей. В них сосредоточивалась не только торговая жизнь, но и политическая. Веча мелких областных городов и селений считались с мнением веча своего старшего города, в котором сосредоточивалось управление областью. В летописи так говорится об этих отношениях младших городов к старшим: «Новгородцы бо изначала и смолняне и кыяне и полочане и вси власти, якоже на думу на вече сходятся, на что старейшие сдумают, на том же и пригороды станут».
С десятого века появились на Руси варяжские викинги, в лице первых русских князей, призванных, согласно сообщению летописи, новгородцами вместе с другими славянскими и финскими племенами. Князья взяли на себя роль оборонителей расширившихся русских владений и торговых путей от врагов — азиатских кочевников, все больше и больше заполонявших южно-русские степи. Они ставили пограничные города, заселяли пограничные земли и собирали дань с подвластных им уже в то время племен славянских и финских. Так, «Олег нача городы ставити и устави дани словеном, кривичем и мери», а потом Владимир Святой настроил целый ряд крепостей по притокам Днепра. Эти заселения, в зависимости от княжеской власти, в целях военной обороны путей и селений от врагов, происходили преимущественно в южной части древней Руси, на границах с южными степями. Таков был второй период русской колонизации — период княжеский, военный. В это время жизнь русских более сосредоточивалась возле богатого торгового Киева, вокруг князей, разделяющих свою власть и управление с вечем.
В другие областные города князья посылали сначала своих посадников, а затем, когда род княжеский разросся, своих сыновей, племянников, братьев и других родичей. Такими областными городами сделались со временем и древние города междуречья Оки и Волги, Ростов, Суздаль, Муром.
Ростов Великий был выстроен на берегу озера Неро, стекающего в реку Которосль, которая впадает в Волгу. При первом русском князе Рюрике Ростов был уже областным городом, и Рюрик посадил туда посадника для сбора дани с жителей Ростовской области. Во время распространения христианства в древней Руси Владимир Святой посадил в Ростове своего сына Бориса. Первоначальные обитатели этого края меряне не были еще тогда поглощены славянами. Они преобладали над ними численно и крепко держались за свою языческую веру и старые обычаи. Суеверный, полудикий еще народ был в руках известных своим волхованием, или колдовством, кудесников. Вместе с князем Борисом приехал в Ростов и первый епископ, Федор, грек родом, как и вообще все первые русские епископы. Он принялся за водворение христианства в городе, выстроил деревянный храм и старался собирать туда народ на богослужение и проповедь. Но все его усилия разбивались о несокрушимую стену упорства язычников, и ему пришлось уехать, не достигнув существенных результатов. Язычники не только упорствовали в принятии христианства, но и приписывали ему народные бедствия, волхвы пользовались этим настроением и разжигали народный гнев. Летопись записала одно из народных восстаний, вызванное голодом, вследствие недорода хлебов в Ростовской области. Княживший в то время Ярослав Мудрый приезжал усмирять бунт и казнил многих волхвов. К этому времени приурочивают построение города Ярославля на Волге.
Также малоуспешна была проповедь сменившего Федора епископа Илариона. И он уехал, «избегая неверия и досаждения людей». Но, конечно, и проповедь их обоих, и построение церкви подготовило несколько почву для действия третьего епископа, св. Леонтия. В житии его рассказывается, что он, оставив на время взрослых, закоренелых язычников, обратил свое внимание на детей. Стараясь привлечь их к себе лаской, он учил их и приготовлял к крещению. По сообщению автора жития, раздраженные язычники хотели убить его и пришли уже для этого в храм. Но епископ вышел к ним с крестом в торжественном облачении и в сопровождении причта и хора. Язычникам показался он светлым блестящим видением, и они отступили перед спокойной кротостью, светившейся в его взоре. Многие крестились в Ростове, но, в конце концов, епископ все-таки был убит. Во всяком случае крещение Ростова приписывают св. Леонтию.
Пример старшего города подействовал на пригороды и селения, жители которых тоже стали обращаться в христианство. Этому способствовал также и следующий после св. Леонтия епископ св. Исаия. Он обошел всю Ростовскую область, разрушая капища, строя церкви и проповедуя христианство. И все-таки не только в глухих углах области долгое время продолжалось поклонение языческим идолам, но в самом Ростове, в так называемом «Чудском конце», населенном, как показывает название, финнами, долго еще процветал бог скота Велес. Последнего идола этого Велеса удалось сокрушить в окрестностях Ростова епископу Авраамию при князе Мстиславе, сыне Мономаха, в 1095 году.
Владимир Мономах, во время объездов Руси, два раза посетил Ростовскую область. В первый раз он выстроил вторую церковь в Ростове, во второй раз основал город Владимир на Клязьме. После смерти Владимира Мономаха вся Ростовская область, вместе с городом Суздалем, досталась в удел младшему сыну Мономаха Юрию. Но в это время князья Ростово-Суздальской области обегали старые вечевые города, не желая сталкиваться на пути правления с вечем. Юрий предпочел Суздаль Великому Ростову.
Суздаль, построенный на реке Каменке, притоке Нерли, также существовал уже во время призвания варягов, но все-таки позднее Ростова и Мурома. В летописи сохранилось известие о том, что суздальцы, обитатели лесной поляны, спорили с обитателями такой же соседней поляны ростовцами за преобладание. Ростовцы, как старожилы, считали себя хозяевами края. Обширная поляна, окружающая Суздаль, всегда отличалась плодородной почвой и издавна привлекала к себе колонистов. Как и Ростов, Суздаль доставался удельным князьям, но они посылали в него наместников. Крещение суздальских жителей совершено было, вероятно, епископом Исаией, к правлению которого относят и построение первой церкви в городе.
Дольше всех языческих городов не поддавался христианскому воздействию старый Муром, удержавший за собою название финского племени мурома. Муром был выстроен на Оке, на месте поселения доисторических людей каменного века, среди необъятных прославленных муромских лесов. Местные сказания приписывают крещение жителей города князю Константину Святославичу, внуку Ярослава Мудрого. Но по более достоверным источникам известно, что до княжения Константина в Муроме существовал уже монастырь, следовательно, христианство было введено раньше. Окруженные лесами жители Мурома всегда промышляли звероловством и пчеловодством, ведя притом торговлю с Булгаром и Итилем. Ока с весны до глубокой осени оживлялась булгарскими и хазарскими судами, увозившими отсюда меха, воск и мед. Съезжались также купцы из русских городов — Рязани, Смоленска, Чернигова, Киева, приезжали даже греки с Таврического полуострова. Пути сообщения в то время были исключительно водяные. Приходилось ездить кругом по рекам, так как леса были не только непроездны, но и непроходимы. С мелкими лесными тропами, вившимися между болотами и зарослями, были знакомы только местные старожилы, деды и отцы которых их прокладывали. В лесных дебрях, тянувшихся по берегам Оки и Волги, всегда скрывались шайки разбойников, наносивших большой ущерб булгарским и хазарским купцам. Купцы жаловались черниговским князьям, в уделе которых числился Муром, но князья вообще мало принимали участия в жизни муромцев, управляя ими через посадников. Так было при Олеге Черниговском, когда выведенные из терпения булгары собрались, наконец, и разгромили Муром в отместку за разграбление своих судов разбойниками. (Автор использует оба написания — булгары и болгары. — Ред.)
Такова была в общих чертах жизнь в Ростово-Суздальской области и ее старых городах до начала третьего периода русской колонизации. Этот период имел особенно важное значение для описываемого нами края. Около двенадцатого века стала усиливаться колонизация Ростово-Суздальской земли, и нити этой колонизации еще более сосредоточились в руках князей. Но на этот раз князья заняли землю уже не в видах военной обороны, а со своими хозяйскими целями. Они строили города и заселяли их поселенцами, бежавшими из Киевских областей, разоренных вконец половецкими нашествиями и бесконечными распрями князей между собою. Конечным результатом этой усиленной колонизации Ростово-Суздальской области явилось полное обрусение местных финских племен и образование великорусского народа.
При своем продвижении с юго-запада к востоку и северу славяне всюду встречались с мелкими финскими племенами, разбросанными по громадному пространству Восточно-Европейской равнины. Ильменские славяне со своим Новгородом врезались в среду вожан и ижоры и очень быстро подчинили себе энергичным натиском слабые полудикие племена. Земли этих племен вошли в число новгородских областей под названием Водской пятины. На протяжении всей истории Великого Новгорода можно наблюдать столкновения новгородцев с финнами на пути расширения новгородских владений и приобретения богатств вольного города. Купцы новгородские пробирались к отдаленному северу, в области Северной Двины, Урала, к Белому морю, заводили торговые отношения с племенами югра, печера, пермь, и все эти племена с течением времени оказались данниками Новгорода. Вслед за купцами отправлялись и просто вольные люди, в поисках богатства или свободной земли. После введение христианства на Руси наряду с торговыми городками и земледельческими поселками стали появляться монастыри. Монахи первых веков христианства много способствовали заселению дикого, пустынного севера. Они вырубали леса, осушали болота, распахивали земли и вводили земледелие в среду диких звероловов и охотников. И для всех этих колонизаторов — купцов, монахов, земледельцев — хватало места на необъятной, мало заселенной равнине. Финны уступали натиску пришельцев и не потому только, что обладали мирным и робким нравом, а потому, что им было куда уйти, если их теснили.
В большинстве же случаев их и не теснили, а просто селились по соседству с ними. Это отсутствие тесноты и позволяло сохранять обособленность жизни пришельцев и старожилов. Финны возмущались в случае грубого насилия, они защищали свои жилища от грабежа или свои старые обычаи и верования от посягательства на них. Вот тогда-то и происходили те нечастые, но кровавые столкновения, о которых упоминается в истории слияния двух народов.
Полное слияние и поглощение финнов русскими произошло позднее и именно в Ростово-Суздальском крае, когда нахлынула туда громадная волна русских поселенцев с юга. Глухое, отдаленное залесье как бы ожило от этого притока свежих людей, воспринявших уже кое-какую культуру, вследствие постоянных сношений богатого торгового Киева с иноземцами. В эту пору и произошло особенно заметное смешение пришельцев с местными жителями. Внося многое свое в условия местной жизни, русские воспринимали также и чужое. Смешение языка, обычаев и, наконец, физическое, кровное смешение не могло не отразиться на общем типе последующих поколений. Совместно с природой — угрюмой и неподатливой — несообщительные, но спокойные и настойчивые финны изменили характер живых, жизнерадостных, часто легкомысленных славян. Изменился с течением времени и их внешний вид. Типичные черты древних славян, отмеченные иностранцами, — высокий рост, светлые волосы, голубые глаза — смешались здесь во многих случаях с приземистостью, темным цветом лица и волос, широкими скулами.
Жителей светлых степей, залитых ослепительными лучами южного солнца, пугали темные леса и топкие болота с их неведомыми и неожиданными опасностями. Исконный житель лесов финн сроднился с ними и с разными духами, населявшими их, по его поверьям. Вверяя свою судьбу христианскому Богу, русский не отвергал на всякий случай и помощь финского заклинателя и колдуна. Так смешивались местные суеверия с внесенными извне, уживались веселые хохотуньи русалки Днепра с сумрачными, неповоротливыми водяными и лешими северных рек и лесов. Разные русские колядки и песни, сопровождающие празднование весны и других перемен года, перемешались с финскими молянами и вытеснили их впоследствии. Распространение христианства помогало объединению финнов с русскими и стирало суеверия тех и других.
Сближению русских с инородцами способствовало еще и то, что большая часть поселенцев принадлежала к сельским жителям Киевской Руси. Бросив разоренные жилища и залитые кровью пашни, они искали утраченного на новых местах и в этих поисках встречались с старожилами финнами, из которых большая часть занималась земледелием и охотничьими промыслами. После черноземных полей юга, на которых без особого труда вырастало все в изобилии, нелегко было обрабатывать малоплодородный суглинок севера. Кроме того, приходилось бороться с обилием леса и болот, вырубать первый, осушать вторые. Тяжелым упорным трудом добывался хлеб на новых местах, и эта скудная жизнь тоже наложила свой отпечаток на характер великоросса. Он сделался хозяйственным, бережливым и более вдумчивым. На юге села раскидывались на большое пространство возле рек, которых там не так много, здесь нужно было искать место для селения среди болот и целой сети мелких и крупных рек. Два, три, много пять дворов, а затем леса на много верст, пока не встретится опять такое же малолюдное селение. Жители таких селений замыкались в себе и жили будничными интересами и будничной борьбой за существование. Они выжигали около себя лес на небольшое пространство, снимали несколько лет хороший урожай с удобренной золой почвы, затем переходили на другое место, чтобы сделать с ним то же самое. Леса, реки, озера, болота были для них источником многих промыслов, которые служили основанием кустарного производства, процветающего до сих пор в этих местностях. Здесь свили прочное гнездо разные лыкодеры, зверогоны, пчеловоды, рыболовы, солевары, смолокуры и тому подобные промышленники. Работа кропотливая, упорная, черная, вся сосредоточенная на мелочах, приучающая к терпению, вниманию, но не дающая простора для полета ума. Долгая зима с морозами и метелями, томительная осень с бесконечными дождями — все это приучило великоросса ждать, мириться с обстоятельствами и не отваживаться на смелые шаги, ведущие за собой крупные перевороты в жизни.
Глава III
править
«Мономах, правнук великого князя Володимира, поставил город Володимир Залесский в Суздальской земли и осыпа его спом (окружил валом), и съда первую церковь Спаса». Так сообщается об основании Владимира в синодальной летописи времен Василия Темного, великого князя Московского.
Название «Залесский» указывает на местоположение нового города за лесами, в «Опольщине», как издревле называлась эта часть Ростово-Суздальской области. Окраина, или как бы опушка дремучих, мало проходимых лесов, с давних пор привлекала к себе поселенцев. Здесь кончались не только леса, но и лесные болота, почва делалась более плодородной, более годной для обработки и жизни на ней. А леса, давая материал для постройки жилищ и топливо, защищали, кроме того, поселенцев от вражеских нашествий. В них мудрено было пройти и одному человеку, а не то что какому-нибудь кочевому племени, живущему грабежами и разбоями. Первоначальные жители этих мест, финские племена меряне, мещера и мурома оставили многочисленные курганы по берегам Оки и Клязьмы.
Славянские колонисты овладели многими местностями верхневолжского края, прежде чем появились на берегах Клязьмы. Старые города Ростов, Суздаль и Муром не только существовали в начале XII века, когда был основан Владимир (1116 г.), но имели уже значение областных городов, в которых жили князья или их посадники. Владимир Святой прислал своего сына Бориса в Ростов, а Глеба в Муром. Но сторона эта была долго глухой и отдаленной. Чтобы побывать в родном Киеве, князья ехали Окой и Волгой, потом волоками пробирались к Смоленску и оттуда спускались уже по Днепру. Былинного богатыря Илью Муромца упрекают во лжи, когда он говорит, что проехал «дорогой прямоезжею» со своей родины «из стольного города из Мурома, из того села Карачарова». Пирующие у Владимира Красного Солнышка другие богатыри указывают на то, что «залегла та дорога тридцать лет от того Соловья разбойника». А Владимир Мономах в своем «Поучении» подчеркивает, что один раз он проехал из Киева в Ростов «сквозь вятичей», и как бы ставит себе это в заслугу. Славянское племя вятичей жило в то время в глухой лесистой местности, в лесах, известных впоследствии под именем Брянских и прославившихся происходившими в них разбоями. Между реками Окой и Десной, в области нынешних губерний Орловской и Калужской, тянулись эти леса. В описываемое нами время здесь скрывались иногда побежденные удельные князья от своих врагов князей-родичей.
Еще до основания Владимира, с 1096 года суздальским князем был младший сын Мономаха Юрий, прозванный Долгоруким. В его княжение Мономах, в одну из своих поездок в Ростово-Суздальскую область, и основал город Владимир, окружил его валом и построил в нем первую церковь. Юрий тоже, по обычаю князей того времени, начал свое княжение с основания церкви в городе Суздале, который он избрал для своего местожительства. Он строил также церкви и монастыри в других старых городах области и наряду с этим основывал в ней новые города, населяя их пришельцами из разных мест. С тех пор начинают появляться и дороги в глухих лесах. Сначала прокладывают в них тропинки одинокие поселенцы, ищущие в Залесье убежища от степных врагов. Юрий гостеприимно относился к своим землякам южанам, отводил им удобные для жилья места, поселял их в своих новых городах. Он хотел сделать более родным чужой финский край.
В княжение Юрия появляется город Кснятин при впадении Большой Нерли в Волгу, а около 1147 года упоминается уже в летописи Москва, выстроенная на реке того же названия, на месте имения боярина Кучки. Через несколько лет Юрий строит город в поле и называет его по своему имени «Юрьев Польский», затем переносит на новое место существовавший уже раньше Переяславль Залесский. Он хотел перенести также и Суздаль, начал уже строить новый город в пяти верстах от старого, при впадении реки Каменки в Нерль, но был отвлечен войной с киевским князем. Предание говорит, что на месте заложенного города образовалось селение, названное Кидекшей, от слова кидать.
Наконец, незадолго до своего княжения в Киеве, Юрий основал на реке Яхроме город Дмитров, названный так в честь сына Дмитрия-Всеволода, родившегося здесь, во время поездки князя вместе с женой для сбора дани. И название речки Яхромы связывают также с этим событием. Рассказывают, что жена Юрия оступилась и упала на берегу этой речки. Вставая, она сказала: «Я хрома». После этого речка стала называться «Яхрома». Около 1155 года сын Юрия Андрей выстроил городок Боголюбов, недалеко от Владимира, в котором он жил. Во всех новых городах князья строили тотчас же церкви, основывали монастыри. Города окапывали земляными валами, обносили стенами с башнями, или вежами, как их тогда называли, или обстраивали деревянными частоколами. Вокруг этого центра города, или кремля, разрастались посады для жителей.
Обстраивая новый край, заботясь о его населении, Юрий не переставал, однако, всей душой, всеми помыслами стремиться на юг, к родному городу Киеву. Киев был славен своими богатствами, своими блестящими храмами, монастырями и чудотворными иконами, в нем лежал прах знаменитых княжеских предков. Не привлекала, может быть, князя-южанина и суровая природа севера, хмурое небо и бесконечные леса, неприветливым казалось ему и само солнце — бледное и холодное, после южного — ослепительного, жгучего. Чужим был для него и народ — дикий, угрюмый и нелюдимый. Тосковал он, вероятно, по ярким краскам кипучей, привольной жизни юга, и съедало его, кроме того, честолюбие и уязвленная гордость.
Юрий был младший сын Владимира Мономаха, потому и получил он в княжение самую отдаленную и небогатую область Ростово-Суздальскую. По существовавшему тогда очередному порядку наследования он мог получить великокняжеский стол, каким был в то время киевский, только после смерти всех старших братьев. В ожидании своей очереди он зорко следил за своими родичами князьями, не допуская нарушения права престолонаследия.
Так случилось в 1132 году, в княжение на киевском столе его брата Ярополка, который перевел из Новгорода своего племянника Всеволода Мстиславича в южный Переяславль. Этот город считался старшим городом после Киева, с Переяславского стола Владимир Мономах, Мстислав и Ярополк перешли на Киевский. Младшие Мономаховичи, Юрий и Андрей, решили, что Ярополк хочет оставить после себя Киевский стол племяннику, помимо следующего за ним брата Вячеслава, слабого и неспособного человека. На этот раз затеявшаяся борьба уладилась довольно быстро и кончилась тем, что Ярополк посадил в Переяславле Вячеслава.
Но через некоторое время племянники Ярополка, Изяслав и Всеволод Мстиславичи, переводимые дядей из одной области в другую, возмутились и снова начали распрю. Всеволод, бывший тогда новгородским князем, уговорил новгородцев идти на суздальского князя, чтобы добывать для себя и брата хотя бы Ростовскую область, если для них не находится никакой другой области на Руси. С этих пор новгородцы были втянуты в продолжительную борьбу с Юрием Суздальским. Эта тяжелая борьба тянулась с перерывом в течение девятнадцати лет. Юрий, если не воевал открыто с вольным городом, то не переставал интриговать там и сеять смуту между партиями. Он привлекал на свою сторону посадников и торговых людей, зазывал их к себе и оказывал им разные милости. Образовавшаяся в городе суздальская партия временами осиливала на бурных вечах, народ изгонял князя, неугодного Юрию, призывал его сына. Как и всегда, во время подобных распрей страдали главным образом мирные жители областей, волей-неволей сделавшихся врагами друг другу. Новгородской области были особенно тяжелы враждебные отношения с южными землями, потому что она, по малоплодородию своей почвы, должна была питаться хлебом, получаемым с юга. Потому, когда закрывались для страны суздальские рынки и прекращался подвоз хлеба, начинался голод, во время которого народ питался липовой корой, дохлыми кошками и собаками.
В 1139 году умер великий киевский князь Ярополк Мономахович, и скудоумный трусливый Вячеслав не сумел удержать в руках стол, которым завладел черниговский князь Всеволод Ольгович. Хотя киевляне не любили эту ветвь княжеского рода, Всеволоду удалось все-таки прокняжить семь лет и оставить стол брату Игорю. После этого поднялась смута в Киеве, жители разграбили дома знатных лиц, сторонников князей, и послали за своим любимым князем Изяславом Мстиславичем. Отсюда начинается упорная восьмилетняя война Юрия Суздальского с Изяславом, а после смерти последнего с братом его Ростиславом. В продолжение этой борьбы Юрий два раза был киевским князем и два раза был изгоняем из Киева. Наконец, уже в борьбе с наследниками Изяслава он одержал верх и продержался великим князем до смерти в 1157 году.
Измученные беспрерывными войнами, киевляне совсем сбились с толку и звали к себе то одного, то другого из враждующих князей. Юрия они не любили за его властолюбие, себялюбие и несправедливость. Они видели, как часто нарушал он данное слово, соблюдая свои выгоды, и как не гнушался прибегать к нечестным приемам. Кроме того, он дружил с половцами и приводил целые полчища их на разоренные уже и без того киевские земли. Но при всем этом киевляне часто уговаривали племянника примириться с дядей. Собиравшиеся на вече народные представители отказывались дать Изяславу городское ополчение на помощь в войне с Юрием, уважая в нем сына любимого князя Мономаха. Вступление Юрия в союз с ненавистными им князьями Ольговичами заставляло их принимать участие в войне. Потом они снова упрашивали Изяслава уступить Юрию, когда видели, что война вконец разоряет народ и изматывает его силы.
Так в одну из войн, когда перевес клонился на сторону Юрия, они взмолились перед Изяславом и Ростиславом, прося передышки хотя бы на время. «Господа наши князья, — говорили они, — не губите нас до конца. Отцы наши и братья и сыновья одни взяты в плен, другие убиты, и оружие с них снято, возьмут и нас в полон. Поезжайте лучше в свою волость. Вы знаете, что нам не ужиться с Юрием. Где потом увидим ваши стяги, будем готовы с вами». Мстиславичи уехали, а Юрий въехал в Киев и, по свидетельству летописи, был встречен киевлянами с радостью. С такой же радостью встречали они и Изяслава, когда в следующей стычке победа оказалась на его стороне. Однако, когда умер Изяслав, весь народ оплакивал его как доброго и любимого князя, а после смерти Юрия киевская чернь бросилась грабить его дворец и дома его приближенных бояр. Это проявление народного гнева объясняется еще и местью суздальцам, приближенным князя. Осиливая во время войны и входя вместе с князем в город, они производили жестокое насилие над жителями.
Борьба не прекращалась и при следующих князьях, разрывавших на части сильное прежде своими областями Киевское княжество. Слабея постепенно, оно утрачивало свое значение центра Руси и старшего княжества. Призывая на своих соперников половцев, или поганых, как называли их русские за их язычество, князья отдавали им Русь на полное разорение и опустошение. Печальную картину представляло из себя славное когда-то Киевское княжество. Сыну Юрия Андрею, выросшему в спокойной обстановке заброшенной в лесах, никому ненужной Суздальской области, тяжко показалось жить в этой земле, бывшей обетованным краем для всех русских князей. Тайком от отца ушел он из Киевского пригорода Вышгорода, оправдывая, по словам летописи, свой поступок «смущением о нестроении братии своея, братаничев и сродников, яко всегда в мятежи и в волнении вси бяху, и много крови лияшеся, и несть никому ни с кем мира, и от сего вси княжества опустеша… и от поля половцы выплениша и пусто сотвориша».
Много погибало жителей во время княжеских войн, много убивали их или уводили в плен кочевники, но немалая часть их бежала в разные стороны из разоренных селений. Пустело служившее яблоком раздора княжество Киевское, пустели земли Черниговские и Переяславские, никем не защищаемые от степных кочевников, и заполнялась одновременно с этим тихая, укромная Суздальская область. Сыновья Юрия Долгорукого не отставали от отца в заботах о заселении своего наследственного княжества и о застроении его новыми городами. Оживали незаметным образом пустынные берега верхней Волги. При сыновьях Юрия появились города Тверь, Кострома, Ржев, Зубцов, Унжа, Городец на Волге и до десятка городов в стороне от нее и на ее притоках. Воспоминания переселенцев о своей покинутой родине, южной Руси, выразились в наименовании новых северных городов названиями южных. Повторились в новой, Суздальской, Руси имена старых городов Звенигорода, Галича, Стародуба, Переяславля, Белгорода, Вышгорода, Перемышля и других. Окрестились в нарождающейся русской столице Владимире маленькие речки Лыбедью и Почайной в воспоминание о таких же в Киеве.
Богатевший, отстраивавшийся край привлекал к себе и не одних гонимых бедствиями русских. По словам летописца, во Владимир к Андрею Боголюбскому приходили «сходцы» и из Волжской Болгарии, и из Ясской земли, и даже из Западной Европы, «от чех и немцы». Еще при Юрии Долгоруком, дававшем переселенцам «немалую ссуду», его новые города заселялись не только русскими, но и болгарами, и мордвою, и венграми, которые, по словам летописца, «пределы яко многими тысячами людей наполняли». Кроме того, во время войны с племянниками Юрий приводил в свое княжество много пленных иноземцев, так как союзниками Изяслава были короли венгерский, польский и чешский. Таких же пленных было много из волжских болгар и финского племени мордвы, с которыми суздальские князья часто воевали, оспаривая у них волжские земли и торговые рынки. В центре мордовских земель был выстроен впоследствии и Нижний Новгород на Волге.
Так создавался новый центр Руси на северо-востоке и клонился постепенно к закату блестящий век Киевской Руси. Она не удержалась на своей высоте, потому что не имела под собой прочного основания, потому что величие и блеск ее выросли и держались преимущественно на порабощении низших классов общества высшими, на угнетении бедных богатыми. В то время, как князья, их дружины и богатеющие от торговли купцы и бояре утопали в роскоши, громадная масса русского населения только служила им, подвергаясь всем бедствиям войн внешних и внутренних. Издавна на Руси велась торговля рабами — челядью, как их называли. Эти рабы набирались из взятых в полон инородцев и своих же русских. Вступая в землю своего соперника, князь сжигал его земли и истреблял его «жизнь», т. е. хозяйственные запасы, хлеб, скот и челядь.
Удачные походы так обесценивали людей, что взятые в полон продавались за гроши, как продавали в Новгороде побежденных суздальцев после одной из войн с Андреем Боголюбским. Сначала рабы составляли преимущественно предметы торговли. Их отвозили на хазарские и византийские рынки и там продавали. Но когда торговля стала упадать, челядью начали пользоваться как рабочей силой.
Постепенное обеднение князей развивалось одновременно с размножением княжеского рода. Князья-родичи делили между собою Русь на мелкие волости. Вследствие этого деления сокращались и княжеские доходы, состоявшие из даней, торговых и разных других пошлин и поборов с подданных. Упуская из рук все эти источники обогащения, князья взялись за обрабатывание захватываемых земель руками той же челяди. Княжеское землевладение начало развиваться с конца XI века и развивалось по мере дробления Руси и распространения по степям половцев. Последние отрезали мало-помалу все торговые пути русских на низовья Волги к болгарам и хазарам и на юг в Византию. В летописях XII века упоминается о громадном количестве княжеских сел, наполненных княжескими рабами. Во время усобиц князья грабили друг у друга эти богатые рассадники сельского хозяйства того времени. В одну из войн с черниговскими князьями Изяслав Мстиславич говорил дружине о черниговских князьях: «Се есми села их пожгли вся, и жизнь их всю, и они к нам не выйдут; а пойдем к Любчу (гор. Любеч), идеже их есть вся жизнь».
Владея селами, со всеми угодьями, землей и жителями, князья награждали такими же и своих дружинников, княжих мужей. Тот же князь Изяслав Мстиславич, намереваясь добывать Киев в 1150 году, говорил своей дружине: «Вы есте по мне из русскыя земли вышли, своих сел и своих жизней лишився, а я пакы своея дедины и отчины не могу перезрети; но любо голову свою сложю, пакы ли отчину свою налезу и вашу жизнь». В другом месте под 1177 годом сообщается, что рязанский князь Глеб при нападении на Владимирскую землю «и села пожьже боярская, а жены и дети и товар да поганым на щит, и многы церквы запали огнем». Из тех и других слов видно, что в XII веке дружинники и бояре были уже землевладельцами.
Одновременно с развитием боярского землевладения развивается также и церковное. В прежнее время князья отдавали церквам часть своих доходов или десятины. Эта десятина, или десятая часть, собиралась от даней, от даров, собираемых князьями на полюдьи [Полюдьем назывались поездки князей за данями], от разных пошлин и торговли. С XII века князья стали наделять своих богомольцев-монахов и прочее духовенство и давать на содержание церквей и монастырей села с челядью. Так Андрей Боголюбский дал владимирской церкви Успения Богородицы «свободы купленые и с данями и села лепшая, дани и десятины во всем и в стадех, и торг десятый». Слова «свободы купленые» указывают еще и на то, что в это время села с челядью продавали, покупали и дарили.
С сокращением торговли сократился приток иностранных денег, и с конца двенадцатого столетия замечается вообще обеднение южной Руси. В прежнее время многолюдные города, оживляемые богатыми рынками, привлекали много иностранцев, приносящих с собой разные знания, которые прививались понемногу местным жителям. Иностранцы строили русские храмы, украшали их и расписывали их стены, привозили на русские рынки разные предметы жизненного обихода и роскоши, неизвестные до сих пор на Руси. Вследствие общения с чужими, более образованными странами развивались искусства и просвещение, жизнь с внешней ее стороны делалась красивее и утонченнее. Но всем этим пользовались только верхние слои общества, в массе продолжали господствовать дикость и некультурность, народ продолжал видеть только темные и тяжелые стороны жизни. Овладевая торговыми путями, половцы жгли и грабили вместе с тем пограничные селения, и разоренные жители разбегались в разные стороны [См. Русь в ее столицах, III. Киев].
Жизнь хирела и затихала вокруг кипящего прежде деятельностью Киева и переносилась в новые центры. Одним из таких центров была Суздальская область, с вырастающим Владимиром, где развивался мало-помалу новый жизненный уклад, согласно новым порядкам и новым условиям.
Глава IV
править
Новые начала и новые веяние нарождались постепенно в северо-восточной Руси, и первым выразителем их из князей был сын Юрия Андрей. Он родился в глуши и вырос вдали от беспокойной, полной смятения жизни юга. Первый город, который он получил в управление, был маленький, недавно возникший пригород Владимир. На глазах Андрея вырастали в княжение его отца новые города, оживлялись пустынные поля и заселялся малолюдный до сих пор край гонимыми судьбой пришельцами. Он видел заботы отца об этих пришельцах, заботился о них сам, привык думать, что они не обойдутся без помощи его или его отца, привык надеяться, что эта зависимость от князя создавала и почти безусловное подчинение ему в этих новых поселениях.
Не то видел Андрей в старых русских городах. Княжение его отца как раз совпало с возрастанием силы и значения веча, накладывавшего узду на властолюбие князей. Постоянные распри князей между собой подорвали княжескую власть и доверие к ней, выдвинули на первый план значение народного управления. Народ видел, что ему нужно самому заботиться о себе, самому охранять себя, насколько возможно, от полного разорения. Принявший по воле отца участие в княжеских войнах, Андрей ясно увидал всю непрочность положения князя при таких условиях и возненавидел жизнь, полную беспокойства, тревожных смут и волнений. Он не мог понять страстного влечения отца к киевскому столу, старался настраивать его на примирение с князьями соперниками, тянул его скорее домой, в спокойную глушь Залесья, когда борьба кончалась успехом противников.
Летописец указывает на пылкую храбрость Андрея в битвах и на способность его быстро остывать и быть спокойным и рассудительным, когда требует этого дело. Он утешал отца, когда старик плакал горькими слезами, расставаясь второй раз с мечтой о киевском княжении, которое доставалось Изяславу. «Нам теперь делать здесь нечего, батюшка, — говорил Андрей, — уйдем-ка домой затепло».
Получив, наконец, киевский стол, Юрий все-таки не мог чувствовать себя спокойным, потому не хотел отпускать от себя Андрея, на которого надеялся больше, чем на других сыновей. Он посадил его поблизости от себя в Вышгороде. Но Андрей не чувствовал себя здесь дома и тосковал о своем захолустье на севере. Неуютно жилось здесь, вероятно, и его приближенным суздальцам. Может быть, уступая и своему желанию, и их уговорам, Андрей покинул Вышгород ночью, тайком от отца. Вероятно, и не одна забота о личном спокойствии побудила его к этому поступку. Надо полагать, что в его голове созревал уже в это время план возвысить землю, которую он считал созданием своим и своего отца. Киев привлекал к себе, между прочим, своими святынями и чудотворными иконами. Андрей хотел придать своему родному краю этот религиозный ореол.
В вышгородском монастыре была икона Богородицы, привезенная из Царьграда и, согласно преданию, писанная евангелистом Лукой. Народ считал эту икону чудотворной. Рассказывали, что она меняла место в храме по своему желанию, уходя со старого сама. С помощью церковных служителей Андрей похитил икону и тотчас же скрылся из города вместе с женой и приближенными. Во время путешествия икона проявила свои чудесные свойства, указав, как говорит летопись, место, где желала находиться. Желание это совпало с намерениями князя возвысить Владимир над старыми городами Ростовом и Суздалем. На некотором расстоянии от Владимира остановились вдруг лошади обоза и, несмотря на все усилие возниц, не повезли дальше икону. Был сделан привал, и заснувший Андрей увидел сон, подтвердивший желание иконы быть во Владимире. Богородица явилась ему с хартией в руке и объявила свою волю. Согласно Ее же велению был выстроен здесь, на месте остановки, храм во имя Рождества Богородицы и основан монастырь. С течением времени здесь основалось и село, названное Андреем Боголюбовым, которое было любимым местопребыванием этого князя и от которого он получил свое прозвание Боголюбского. В память видения была написана икона, изображавшая Богородицу в том виде, как видел ее Андрей, с хартией в руке. Церковь, выстроенная им здесь, отличалась поразительной роскошью, она блистала золотом и драгоценными камнями. Так же драгоценен был золотой оклад иконы, украшенный жемчугом и разными каменьями, сделанный князем для вышгородской иконы, которую он временно поместил в этой церкви.
Заручившись согласием ростовцев, суздальцев, переяславцев и владимирцев, Юрий еще при жизни закрепил Ростово-Суздальское княжество за своими меньшими сыновьями. Но после его смерти города изменили его решение, избрав единогласно своим князем Андрея. Последний, как мы уже видели, предпочитал старым городам созданный его заботами Владимир. По некоторым сохранившимся известиям, он не решился только сразу нарушить обычай и поселился на некоторое время в Суздале: «Андрей Юрьевич великий князь ни о чем более как о строении Владимира и других градов, якоже и о земском распорядке прилеже, распространял Владимир, его же вельми полюбил и положил намерение всегда тут пребывать, к тому и митрополию учинить. Но ростовцам и суздальцам, яко старым городам и княжеским престолам, весьма то было противно, и сколько могли препятствовали, представляя, что сии города издревле престольные, и Владимир есть новый пригород Суздальский. Он же, не хотя народ озлоблять, жил в Суздале, а во Владимир часто ездил на охоту и пребывал по нескольку дней».
Андрей продолжал украшать и обстраивать Владимир, в который перебрался, в конце концов, на постоянное жительство. Здесь он чувствовал себя более хозяином, чем в старых городах, а к этому он стремился всем существом своей властной натуры. Разнообразное по составу, население Владимира не успело еще образовать цельного жизненного уклада и более подчинялось князю, от которого зависело его благосостояние. Отвечая требованиям времени, Андрей был религиозен сам и обращал очень много внимания на религиозную сторону местной жизни. Церкви, монастыри и духовенство были предметом его неусыпных забот. Это прославляло его имя и содействовало осуществлению его заветного желания возвысить Владимир и дать ему первенство во всей Руси. Нелюбимый им Киев все-таки служил ему образцом для внешнего вида Владимира. Киевские переселенцы помогали ему в этом, давая киевские названия местностям и речкам своей новой отчизны. В городе были выстроены Золотые ворота наподобие киевских. Андрей хотел порадовать ими владимирцев и неожиданно открыть их к городскому празднику Успения Божией Матери. Но при открытии случилось происшествие, сильно напугавшее князя. Известка не успела высохнуть и укрепиться, ворота упали во время собрания и накрыли двенадцать человек. Андрей обратился с мольбой к Пресвятой Богородице: «Если Ты не спасешь этих людей, я буду повинен в их смерти», — говорил он. Люди были извлечены невредимыми из-под обломков, как сообщает летописец.
Оградив город новыми валами и укреплениями, Андрей устроил на средних валах деревянные стены, а между насыпями устроил еще четверо ворот, кроме Золотых: Серебряные, Медные, Иринины и Волжские. Укрепив таким образом город, князь приступил к построению в нем храма во имя Успения Богородицы, который своим великолепием должен был превзойти Софийский собор в Киеве. По сказанию летописца, были вызваны мастера золотых и серебряных дел, каменщики и иконописцы из всех земель, и храм вышел «якового не бысть на Руси и никогда же не будетъ». «Христолюбивый князь Андрей, — повествует летописец, — уподобился царю Соломону и доспе в Володимире церков камену соборную святыя Богородицы, пречудну вельми, и всеми различными виды украси ю от злата и сребра и пять верхов ея позолоти, двери же церковныя трое золотом устрои, каменьем дорогим и жемчугом украси ю многоценным и всякими узорочьи удиви ю и всеми виды и устроеньем подобно бысть удивлению Соломонови святая святых». Собор блистал золотом и разными украшениями снаружи и внутри. Стены его были расписаны удивительными фресками, часть которых сохранилась до сих пор. Он был снабжен громадным количеством икон в ценных окладах, золотыми паникадилами, золотыми и серебряными сосудами и рипидами, множеством шитых золотом и жемчугом богослужебных облачений и пелен под иконы. Последними в большие праздники увешивался весь путь («в две верви чудных») от собора до Золотых ворот и до епископского дома.
Выстроен был собор из белого камня, привозимого из Волжской Болгарии. Привозился камень реками и выгружался на берегу Нерли, при впадении ее в Клязьму. Остатки камня пошли на церковь Покрова Пресвятой Богородицы, выстроенной Андреем на месте выгрузки. Церковь должна была изображать Успенский собор в малом виде.
Для поддержания благолепия собора князь оделил его богатыми имениями, многими слободами и селами, кроме того, отделил десятую часть от своих княжеских доходов. По окончании храма, Андрей внес в него 21 сентября 1164 года вышгородскую икону Богоматери; «и в ней постави чудный образ Богоматери его же Лука евангелист написа, и обложи златом и камением многоценным с драгим жемчугом великим, и возложи на ню злата вящще тридца гривенок, и оттоле прозвася икона та Владимирская».
Борьба с иноверцами болгарами утверждала за Андреем его репутацию благочестивого князя. В один из таких походов он взял с собой вышгородскую икону, и ее чудотворному содействию приписывалась потом одержанная над врагами победа. В память этого события было установлено празднество, с разрешения цареградского патриарха, от которого зависела в то время Русская церковь. Стремясь еще больше возвысить Владимир, Андрей хотел перенести в него митрополию, но патриарх отказался исполнить его просьбу об этом. Он не решался нарушить старый обычай и обидеть ростовского митрополита назначением при его жизни другого, которому покровительствовал князь.
Желая оградить себя от возможных распрей с братьями, Андрей распорядился с ними очень решительно. Он прогнал их из Ростовской земли вместе с племянниками и даже боярами, которых не считал преданными себе. Летописец объясняет эти поступки суздальского князя тем, что он «желал быть самовластцем всей Суздальской земли». Андрей вообще мало считался со старыми русскими обычаями. Он не ладил ни с вечем, ни с дружинниками-боярами. С последними он не делил даже своих развлечений, не брал их с собой на охоту и велел им, как говорит летопись, «особно утеху творити, где им годно», сам же ездил на охоту с немногими отроками, т. е. младшими дружинниками. Весь этот образ действий князя вел к укреплению его власти и вместе с тем отдалял от него людей, создавал ему врагов.
Во всяком случае, огражденная естественными преградами от вражеских вторжений со стороны степи и стоявшая временно вне княжеских междоусобий Суздальская земля крепла и утверждалась в своем значении сильнейшей земли в Руси. Но Андрею мало было властвовать в своем княжестве, он хотел распространить свою власть и свое влияние на всю Русскую землю. Княжеские распри он думал разбирать по своему произволу и сообразно с ним распределять князей по русским областям. Унизить окончательно Киев и подчинить себе богатый и вольный Новгород стало его твердым и определенным решением. В том и другом городе должны были сидеть князья из-под его руки, согласные подчиниться его воле и признать его старейшинство над собой и другими князьями. И вот он вмешивается в неурядицу, несколько лет продолжающуюся в Новгороде, возобновляет борьбу, начавшуюся еще при его отце. Зависимость Новгородской области от суздальского хлеба содействует его замыслам, которые поддерживались на вечах суздальской партией богачей. Воспользовавшись ссорой новгородцев с его братом, княжившим в Новгороде еще при Юрии, Андрей объявил им войну следующими словами: «Да будет вам ведомо, хочу искать Новгорода добром или лихом, чтобы вы целовали мне крест иметь меня своим князем, а мне вам добра хотеть». Начавшаяся после этого борьба продолжалась 14 лет. Несколько князей сменилось за это время в Новгороде. Андрей добивался, чтобы князь новгородский княжил там «на всей его воле», а не «на всей воле новгородской», как велось издавна в городе. Не ограничиваясь открытыми выступлениями, он сжигал и разорял новгородские пригороды и отбивал дань у подчиненных Новгороду областей на севере.
В борьбу Суздальского княжества с Новгородом вмешался киевский князь Мстислав Изяславич, сын упорного врага Юрия Долгорукого. Андрей воспользовался враждебными отношениями к нему других князей, вошел в союз с ними и в 1169 году послал сына своего Мстислава с громадной ратью к стенам Киева. В войне приняли участие 11 князей. Во время битвы киевлян подвели, по обыкновению, их союзники инородцы, торки и берендеи, которые начали быстро отступать, чем произвели смешение в киевских полках. Мстислав увидал, что городу не устоять, и скрылся. Киев был взят «копьем и на щит» и разорен своими же русскими так, как не разоряли его и поганые [См. Русь в ее столицах. III. Киев, гл. V]. Суздальцы беспощадно избивали киевских жителей, мстя, вероятно, за многих родичей, погибших после смерти Юрия. Андрей хотел окончательно унизить и раздавить своим презрением лежавшую в прахе у его ног древнюю столицу. Будучи в то время фактически великим и самым могущественным князем на Руси, он не пошел княжить в Киев, а остался в юном, едва подрастающем Владимире. В Киев он посадил покорного себе брата Глеба, с намерением и впредь распоряжаться Киевским столом и сажать на него князя, какого будет ему угодно.
Разделавшись с Киевом, Андрей хотел свести на такое же положение и Новгород. Здесь, однако, когда дело дошло до открытой войны, ему не повезло. В следующем же году после поражения Киева, к Новгороду подошло еще более многочисленное войско, собранное чуть не со всей Руси. Три дня стояли союзные войска под стенами города, но были, в конце концов, отбиты. Новгородцы приписывали свою победу заступничеству чудотворной иконы Божьей Матери, вынесенной на стены кремля [См. Русь в ее столицах. II. Новгород, гл. VII]. Новгородцы ожесточенно преследовали бежавших врагов и столько забрали в плен суздальцев, что продавали их дешевле мелкого скота. Но ссора с суздальским князем скоро должна была прекратиться. Неурожай обострил зависимость области от суздальского рынка, который мог прекратить подвоз хлеба. Андрею тоже пришлось пойти на некоторые уступки и признать древние права города. Он посылал князей из-под своей руки, но княжили они, как прежде, на всей воле новгородской.
Заносчивое обращение Андрея с князьями-родичами повело его к новому столкновению с ними. Глеб умер через два года после взятия Киева. Кто-то донес суздальскому князю, что брат его умер не своей смертью, указывали и на убийц — нескольких бояр, приближенных князей — племянников князя. Андрей потребовал выдачи указанных убийц, но получил отказ. Раздраженный неповиновением, Андрей хотел разогнать князей из Киевского княжества, а заклятого своего врага Мстислава Изяславича и совсем выгонял из Русской земли. Последний менее всех других склонен был подчиняться чьей-либо воле, «он, по словам летописца, от юности своей не привык никого бояться, кроме единого Бога». В старшем князе он привык признавать первого между равными, но не полновластного господина над всеми. Он остриг голову и бороду послу Андрея и сказал ему: «Поди к своему князю и скажи ему: до сих пор мы почитали тебя, как отца, но если ты прислал с такими речами не как к князю, а как к подручнику и простому человеку, то делай, что замыслил, а Бог нас рассудит».
Громадная союзная рать, под предводительством 20 князей, была ответом на кровное оскорбление Мстислава суздальскому князю. Но эта сборность и разнокалиберность войска, в которое входили ополчения многих городов, и привела его к поражению. Страх перед могущественным князем собрал этих людей под его стяги, но он не придал им единодушие и не воодушевил их интересом к победе. Мстислав, с несколькими союзными князьями и с меньшим количеством войска, одолел в битве и обратил в бегство несметные рати. Эта победа прославила его и дала ему прозвище Храброго. Андрею же летописец ставит в упрек его гордость, высокомерное обращение с князьями-родичами: «Так-то князь Андрей какой был умник во всех делах, а погубил смысл свой невоздержанием: распалился гневом, возгордился и напрасно похвалился; а похвалу и гордость диавол вселяет в сердце человеку».
Так не удалось, в конце концов, Андрею Боголюбскому установить свое безусловное единовластие во всей Руси. Хотя репутация могущественнейшего князя оставалась еще за ним, и более слабые князья продолжали обращаться к нему за покровительством и искали в нем поддержки в своих распрях из-за несчастного Киевского стола. Не удалось также Андрею внушить к себе расположение своих подданных. Народ, о котором он как будто так много заботился, не благоденствовал во время его княжения. Рассылаемые им правители волостей, посадники и тиуны без зазрения совести обирали народ, сам он казнил всякого, кто не умел быть угодным ему. О его любимце, епископе Феодоре, летописи говорят как о жестоком и кровожадном человеке, подвергавшем пыткам духовенство, не признававшее его верховной власти митрополита. И Андрей только тогда отправил епископа для наказания к киевскому митрополиту, когда увидал, что народное волнение возрастает и может иметь плохие последствия. Летописец указывает на нестроение в Суздальском княжестве следующими словами: «Ненавидели князя Андрея свои домашние, и была брань лютая в Ростовской и Суздальской земле».
Большую часть жизни Андрей проводил в любимом своем селе Боголюбове, находящемся в десяти верстах от Владимира. Он обнес его земляными валами и частоколом и выстроил себе дворец в ограде монастыря. Здесь, окруженный небольшим количеством приближенных и слуг, жил он замкнуто и уединенно в промежутки между боевыми походами, здесь был и убит (1174 г.) теми же приближенными. Руководителями заговора были родственники его жены Кучковичи, мстившие за казнь одного из своих. «Сегодня князь казнил одного, завтра казнит другого, — говорили они, — а потом доберется и до нас, разделаемся-ка с ним». Обсудив план действий, заговорщики, в числе которых были ключник князя инородец Амбал и слуга еврей Ефрем Моизич, пробрались ночью в его дворец. По пути они зашли в медушу (винный погреб) и напились там вина для смелости. Подойдя к дверям спальни князя, они стали стучать в дверь. «Господин!» — окликнул один из них князя. «Кто там?» — спросил князь. «Прокопий», — ответил заговорщик, называя любимого слугу князя. «Нет, это не Прокопий», — ответил князь и бросился за мечом, который висел всегда в его спальне. Летописец говорит, что этот меч принадлежал св. Борису, сыну св. Владимира, и Андрей никогда не расставался с ним. Но Амбал позаботился заранее выкрасть меч. Заговорщики выломали дверь и бросились на князя. Он долго и упорно боролся, но, в конце концов, обессилел от полученных ран. Думая, что дело кончено, заговорщики забрали одного из своих, которого ранили, приняв впотьмах за князя, и стали спускаться вниз. В это время Андрей пришел в себя и со стоном выполз в сени, спустился по винтовой каменной лестнице и спрятался в углу за большим каменным столбом. Заговорщики услыхали стоны и испугались. Они знали, что им грозит неминуемая гибель, если князь останется жив. В спальне они не нашли его. Зажгли свечи, обыскали лестницу и по стону пришли в угол. Здесь они быстро прикончили ослабевшего от ран князя, затем разыскали Прокопия, убили его и разграбили княжеские сокровища и оружие. Затем они подобрали и вооружили дружину, опасаясь мести владимирцев.
Не успело остыть тело сурового и властного господина, как разнуздались все, покорявшиеся ему при жизни. Все население Боголюбова, бояре и чернь, бросились грабить княжеский дворец, не вспомнив даже о теле убитого князя. Грабежи и убийства распространились потом и по всем волостям. Грабили и убивали ненавистных княжеских посадников, тиунов и даже мастеров иноземцев, которым покровительствовал князь. Летописец с прискорбием рассказывает об этих событиях: «Где закон, там и обид много», — говорит он, признавая этими словами наличность обид и притеснений, какие терпело население от княжеских правителей и как бы считая это неизбежным. Обнаженный, искалеченный труп князя валялся в огороде, выволоченный туда убийцами. После долгих поисков разыскал, наконец, его там один из более добросовестных и жалостливых слуг князя. По его слезной просьбе Амбал, грабивший дворец, выбросил из окна ковер, в который слуга обернул тело своего господина. Затем он отнес его в церковь и требовал, чтобы отворили божницу. «Брось его тут в притворе, нашел, с чем возиться», — грубо отвечали успевшие уже напиться служители. Кузьма положил тело в притвор и стал причитать над ним: «Уже, господине, тебя твои паробки не знают, а прежде, бывало, гость придет из Царьграда или из иных сторон русской земли, а то хоть и латинянин, христианин ли, поганый, ты, бывало, скажешь: поведите его в церковь и на полаты, пусть видят все истинное христианство и крестятся; и болгары и жиды и всякая погань — все, видевшие славу Божию и церковное украшение, плачут о тебе; а эти не велят тебя в церкви положить».
Двое суток лежало тело князя в притворе, духовенство боялось отпереть церковь и служить панихиды, а население продолжало бесчинствовать. Наконец пришел игумен монастыря и настоял на том, чтобы открыли церковь, положили в гроб тело князя и отпели его.
Во Владимире происходило в это время то же, что в Боголюбове и во всех окрестных селениях. Народное волнение было успокоено одним из священников, догадавшимся пройти по городу в полном облачении, с причтом и с чудотворной иконой. Только через шесть дней после смерти князя опомнились владимирцы и решили перевезти его тело из Боголюбова в новую столицу Суздальского княжества и всей Руси Владимир. Они отправили в Боголюбово игумена Богородицкого монастыря и сказали успокоившему их священнику: «Собери всех попов, облачитесь в ризы, станьте с образом Богородицы перед Серебряными воротами и ждите князя».
Серебряные ворота вели на дорогу из Боголюбова. Сюда вышел народ и дожидался погребальной процессии. Накопившееся годами озлобление нашло свой исход в буйстве и грабеже, теперь же заговорила во многих совесть, и вспомнили, что от князя, кроме зла, видели и добро. Погребальное пение растрогало души, и народ стал плакать и причитать: «Уж не в Киев ли ты собрался, господин наш, не в ту церковь ли у Золотых ворот, которую послал ты строить на великом дворе Ярославовом. Ты говорил: хочу построить церковь, такую же, как и ворота эти Золотыя, да будет память всему отечеству моему». Похоронили Андрея в выстроенном им Успенском соборе.
До сих пор сохранилась в Боголюбове часть дворца Андрея Боголюбского. В виде невысокого четырехугольного здания примыкает эта часть к перестроенной церкви Рождества Богородицы, основанной этим же князем. Сени и моленная комната Андрея сохранились в своем первоначальном виде. На это указывает своеобразная архитектура самого здания, окон и украшений наружных стен. Сохранилась и винтовая лестница, с широкими каменными ступенями, по которой Андрей сполз из сеней вниз, и массивный, четырехугольный каменный столб, и темный закоулок, в котором спрятался израненный князь. В небольшом дворике церкви указывают место, где лежало обнаженное тело, когда Амбал выбросил ковер из окна сеней.
Существует предание, что братья Андрея разыскали его убийц и, засмолив их в коробах, бросили в Плавучее озеро, в десяти верстах от Владимира. Мшистые торфяные кочки, плавающие по озеру, народ принимает за короба, в которых мучаются до сих пор убийцы. Рассказывают, что по временам доносятся их стоны с озера, усиливающиеся особенно в ночь на 29 июня, когда совершено было убийство.
Глава V
править
Старшие города не могли простить Владимиру его быстрого и неожиданного возвеличения. Маленький, незначительный пригород, возникший и выраставший на глазах старых бояр и городских представителей Ростова и Суздаля, постоянно раздражал их самолюбие. Но великий и властный князь провозгласил его столицей всей Руси и сделал его правительственным центром всего Суздальско-Ростовского княжества. Здесь жил этот князь, был погребен, над городом как будто витала еще его грозная, суровая тень. Именитые ростовцы, суздальцы и переяславцы и вся дружина городов съехались во Владимир для обсуждения вопроса о новом князе. Откладывать и ждать было опасно, соседние князья муромские и рязанские могли прийти со своими дружинами и силою овладеть великокняжеским столом.
«Делать нечего, — говорили городские представители на вече, — так уж случилось, князь наш убит, детей у него здесь нет, сынок его молодой в Новгороде, братья в Руси [Русью в то время называлась южная, киевская Русь], за каким же князем нам послать?» А рязанские послы были уж здесь и ходатайствовали за родственников своего князя, старших племянников Андрея Боголюбского. Старшие города забыли, как говорит летописец, о том, что когда-то целовали крест еще Юрию Долгорукому, чтобы иметь своими князьями его младших сыновей Михаила и Всеволода. Поддавшись уговорам послов, решили позвать племянников Ярополка и Мстислава Ростиславичей. Но эти не поехали одни, а позвали с собой дядей, которые жили в одном с ними городе Чернигове. «Либо добро, либо лихо нам всем, — говорили они, — пойдем все четверо, Юрьевичей двое, да Ростиславичей двое». Однако ростовцы и суздальцы вовсе не желали приезда Юрьевичей. Они думали, что молодые Ростиславичи будут больше в их воле, воле старших городов, а Юрьевичи пойдут по следам брата Андрея и изберут своим стольным городом Владимир.
Сразу поднялась смута, князья разъехались в разные стороны: Михаил Юрьевич поехал во Владимир, а Ярополк Ростиславич в Ростов, другие два князя были еще в пути. По мнению ростовцев и суздальцев, Владимир, населенный простыми ремесленниками, мог бы и вовсе без князя обойтись. «Пожжем Владимир, — говорили они, — или пошлем туда посадника, то наши холопы каменщики». Граждане Переяславля — тоже нового города — были заодно с владимирцами, но дружины обоих городов были на стороне ростовских бояр. Семь недель выдерживали владимирцы осаду, заперевшись с Михаилом в городе. Наконец голод принудил их сказать князю: «Мирись, князь, либо промышляй о себе». «Вы правы, — ответил Михаил, — не погибать же вам из-за меня», и уехал обратно в Русь, горько оплакиваемый владимирцами. Посадника не удалось послать во Владимир, но князем там стал один из Ростиславичей, другой остался в Ростове.
Скоро увидали владимирцы чужого человека в своем князе. Прежде всего он сделал то, что делали обыкновенно князья, приезжая в чужую область. По всем городам и селениям он рассадил новых посадников и тиунов из приехавших с ним дружинников. Начались немедленно всевозможные неправильные поборы, взыски и взятки. Это, пожалуй, не было новостью для жителей, иных посадников и тиунов они, вероятно, и не знали, но князья Ростиславичи этим не ограничились. Летописец оправдывает их молодостью и говорит, что они поддавались влиянию своих бояр, которые учили их наживаться как можно больше. В чужой для них стране все было для них чужое, даже святыня и гордость Владимира Успенский собор не вызывал в них других чувств, кроме чувства алчности. С первых же дней были забраны ключи от ризницы и ограблены многие сокровища храма. Отобрали также князья и дани сел и городов, дарованных Андреем на поддержание благолепия собора. В хищениях участвовал и рязанский князь Глеб, зять Ярополка, к нему, в конце концов, отослана была и сама вышгородская икона Богоматери.
Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения владимирских граждан. Они собрались на вече и стали толковать между собой. «Мы приняли князей на всей нашей воле, — говорили они, — князья крест целовали, что не сделают нам никакого зла, ни нашему городу, а теперь они точно не в своей волости княжат, точно не хотят долго сидеть у нас, грабят не только всю волость, но и церкви. Промышляйте-ка, братья!» Не встретив поддержки в ростовцах и суздальцах, владимирцы решили действовать вместе с переяславцами и послали в Чернигов за Михаилом. В Москве Михаил был встречен отрядом владимирцев с молодым князем Юрием Андреевичем во главе. Суздальские и ростовские дружины были на этот раз побеждены, Ростиславичи бежали, а Михаил с честью и славой вошел во Владимир.
Летописец прославляет владимирцев за их благоразумие и справедливость, порицает высокомерие ростовцев и суздальцев и так рассказывает о вокняжении Михаила Юрьевича: «И была радость большая во Владимире, когда он увидал опять у себя великого князя всей Ростовской земли. Подивимся чуду новому, великому и преславному Божия Матери, когда заступила Она свой город от великих бед и граждан своих укрепляет: не вложил им Бог страха, не побоялись двоих князей и бояр их, не посмотрели на их угрозы, семь недель прожили без князя, положивши всю надежду на Святую Богородицу и на свою правду. Новгородцы, смольняне, киевляне и полочане и все власти как на думу на веча сходятся, и на чем старшие положат, на том и пригороды станут; а здесь город старый — Ростов и Суздаль, и все бояре захотели свою правду поставить, а не хотели исполнять правды Божией, говорили: „Как нам любо, так и сделаем, Владимир пригород наш“. Воспротивились они Богу и Святой Богородице и правде Божьей, послушались злых людей ссорщиков, не хотевших нам добра по зависти. Не сумели ростовцы и суздальцы правды Божией исправить, думали, что они старшие, так и могут делать все по своему, но люди новые, худые владимирские, уразумели, где правда, стали за нее крепко держаться, сказали: „Либо Михаила князя себе добудем, либо головы свои сложим за Святую Богородицу и за Михаила князя“; и вот утешил их Бог и св. Богородица: прославлены стали владимирцы по всей земле за их правду».
Но во всей этой ссоре старших городов с младшими руководили высшие классы Ростова и Суздаля — бояре, купцы и дружина; низшее население если и шло на войну за князей Ростиславичей, так по принуждению. Потому, когда восторжествовал Михаил над племянниками, пришли послы от суздальцев и сказали: «Мы, князь, не воевали против тебя с Мстиславом, а были с ним одни наши бояре; так ты не сердись на нас и ступай к нам». Михаил был и в Ростове и в Суздале, принял от жителей крестное целованье и дары, но жить остался во Владимире, а брата Всеволода посадил в Переяславле, так как с переяславцами, по словам летописца, «имяхут володимерцы едино сердце».
Урядившись с ростовцами и суздальцами, Михаил стал устраивать дела владимирские. Прежде всего вернул он Успенскому собору захваченные у него города и волости, затем хотел идти в Рязань отнимать у князя сокровища собора и владимирскую святыню чудотворную икону Богоматери. Но Глеб признал свою вину и вернул все награбленное и икону, которую народ встретил с великой радостью и торжественно поставил на прежнее место в соборе. Княжение Михаила было спокойное, но продолжалось недолго, так как через год Михаил умер.
Еще раз попытался Ростов бороться за свое старшинство. Михаил умер не дома, а в Городце на Волге, и едва дошли только в Суздальскую землю слухи о его смерти, как бояре ростовские послали к Мстиславу Ростиславичу в Новгород. «Ступай, князь, к нам, — сказали послы, — Михалка Бог взял на Волге в Городце, а мы хотим тебя, другого не хотим». А владимирцы с своей стороны вышли за Золотые ворота и целовали крест не только самому Всеволоду Юрьевичу, но и детям его. До сих пор так не делалось — великокняжеский стол не закреплялся за сыновьями князя. Этим владимирцы отказывались от права выбора следующего князя, а как бы переходили к нему по наследству.
И в выборе Всеволода проявилась опять воля простого народа, дружинники и бояре не хотели иметь одного князя с чернью владимирской. Всеволод думал обойтись без битвы и уладить дело договором с Мстиславом: «Брат, — сказал он ему, — если тебя привела старшая дружина, то ступай в Ростов, там и помиримся; тебя ростовцы привели и бояре, а меня с братом Бог привел, да владимирцы с переяславцами; а суздальцы пусть выбирают из нас двоих, кого хотят». Бояре ростовские не позволяли и думать Мстиславу о мире, дело кончилось битвой, и владимирцы одержали верх. Таким образом старые вечевые города потерпели поражение в борьбе с князьями северо-восточной Руси, которые чувствовали себя хозяевами ее.
Но борьба Всеволода с племянниками этим не кончилась. На помощь к Мстиславу пришел Глеб рязанский и пожег Москву. Всеволод вступил в войну с ним в союзе с некоторыми южными князьями. Пока он был в пути, Глеб привел половцев на Владимир, разграбил Боголюбовский собор и церкви владимирские, сжег села боярские, а жен и детей их отдал в плен поганым. Всеволод вернулся назад и в битве, которая была через месяц, снова одержал победу. Князья, дружина и бояре были взяты в плен. Владимирцы требовали казни их, поднялся мятеж, бояре и купцы говорили Всеволоду: «Князь, мы тебе добра хотим и головы за тебя складываем, а ты наших злодеев рязанских князей и их вельмож, плененных нашими руками, держишь на свободе. А с другой стороны злодеи наши ростовцы и суздальцы между нами кроются, смотря только удобного времени, како бы нам какое зло учинить. Либо казни их, либо ослепи, либо отдай нам». Всеволод не согласился на ослепление и казнь, но засадил всех пленников в тюрьму, чтобы успокоить мятежников.
Успокоилось волнение во Владимире, успокоилось и во всей Ростово-Суздальской земле. Простые люди города Ростова устали от распрей, тяжесть которых ложилась преимущественно на их головы. Они сами помогали Всеволоду устранять руководителей смуты бояр и дружинников, ловили их и связанных отводили к князю. Усмирив врагов, Всеволод хотел окончательно утвердить свое положение и, подобно брату своему Андрею, обезопасил себя со стороны родственников. Все племянники были удалены из Ростово-Суздальской области, и ничье вмешательство не грозило больше единодержавию князя. Также примеру Андрея и Юрия следовал он и в своих отношениях к Новгороду, действуя только хитрее и осторожнее своих предшественников. Делая вид, что уважает старые права вольного города, Всеволод незаметно подчинял его своей власти, идя испытанным, верным путем подрыва торговли и благосостояния новгородских купцов. Главным опорным пунктом суздальских князей в их распрях с Новгородом был всегда пограничный город Новгородской земли Торжок. Заняв Торжок при начале военных действий, князья сразу отрезали путь для подвоза хлеба в Новгород, и в области начинался голод. Так случилось и в княжение Всеволода. Он взял Торжок, когда в Новгороде появился неугодный ему князь. Новгородцы побоялись ссориться с могучим властителем Суздальской земли и взяли князя из-под его руки. В другой раз подручный его князь, поссорившись с новгородцами, засел в Торжке и стал брать дани с северных земель, принадлежащих Новгороду. Всеволод в то же время перехватывал всюду новгородских купцов и задерживал их пленниками во Владимире. Пришлось сотским и лучшим людям города ехать мириться с Всеволодом. Но смута не улеглась в Новгороде, и лучшие люди снова поехали во Владимир. «Ты господин, — говорили они Всеволоду, — ты Юрий, ты Владимир. Просим у тебя сына княжить в Новгород».
Всеволод призвал владыку и посадника из Новгорода и вручил им своего десятилетнего сына Святослава. После этого он руководил уже не только князьями и посадниками, но и владыку поставлял сам, вопреки старинному новгородскому обычаю, по которому владыка выбирался на вече. Наконец, он прислал на место малолетнего Святослава старшего сына Константина, сказав ему: «Сын мой Константин! На тебя Бог положил старшинство во всей братье твоей, а Новгород Великий — старшее княжение во всей Русской земле; по имени твоем и хвала твоя такая: не только Бог положил на тебе старшинство в братье твоей, но и во всей Русской земле; и я тебе даю старшинство, поезжай в свой город». Но до конца удержать в своей власти Новгород Всеволоду все-таки не удалось. Вольные новгородцы не могли долго сносить притеснения, южные князья приучили их к иному отношению к старым правам города. И вот граждане послали на юг к торопецкому князю Мстиславу, сыну знаменитого и любимого князя их Мстислава Храброго [См. Русь в ее столицах. II. Новгород, гл. VII]. Всеволод вообще остерегался войн, потому уступил Мстиславу и отпустил задержанных во Владимире купцов и их товары. Таким образом Всеволод потерпел неудачу в столкновении с Мстиславом, сыном того Мстислава, который обратил в бегство войска Андрея.
И в отношениях к Киеву и южной Руси Всеволод шел по следам Андрея Боголюбского. Заставив признать себя великим князем всей Русской земли, он, подобно старшему брату, не поехал в Киев, не польстился на стол отца и деда, а правил южной Русью с берегов Клязьмы. Но Мстислав Храбрый был последним киевским князем, отказавшимся быть подручником суздальского князя. Следующие князья только тогда и чувствовали себя более прочными на Киевском столе, когда получали его из рук Всеволода. Так оказалось на Руси два великих князя — киевский и владимирский, но первый был старшим и великим только по названию, а второй на самом деле. Даже в самой отдаленной русской окраине — Галицкой земле — князь отдал себя под защиту своего родича во Владимире. «Отец и господин! — сказал он через посла Всеволоду. — Удержи Галич подо мною, а я Божий и твой со всем Галичем и в воле твоей всегда».
Жестоко обошелся Всеволод с рязанцами, осмелившимися выйти из повиновения ему. Он приказал перехватать горожан с семействами, разослал их по разным городам, лишил свободы епископа, а самый город сжег. Таким образом была покорена Рязанская земля и присоединена к Владимирскому княжеству. Слава Всеволода, как могущественного и сильного князя, гремела по всей Руси. «Его имени, — говорит летописец, — трепетаху вся страны и по всей земле изыде слух его и вся зломыслы его вда Бог под руце его». Певец «Слова о полку Игореве», замечательного литературного произведения XII века, взывает к Всеволоду о помощи южно-русским князьям в их несчастном походе на половцев в 1185 году. «Великий князь Всеволод! И мыслию тебе не прилететь издалека, наблюсти отчаго стола золотого! Ты ведь можешь Волгу веслами разбрызгать, а Дон шлемами вылить!» [Слово о полку Игореве. Редакц. и перев. прив. — доц. С. К. Шамбиного. Книгоизд. «Польза». Москва.] Так возвеличен был суздальский князь и так на виду у всей Руси была Ростово-Суздальская область, или теперь уже великое княжество Владимирское, в XII веке. А еще в начале этого века это был глухой, заброшенный край, который получали младшие в роде князья в придаток к другим уделам. Истощаемые разными неурядицами, южные области отдавали свои соки, способствующие росту нового княжества. Пришельцы заселяли пустые пространства и насаждали в них принесенную с собой культуру.
Всеволод продолжал дело брата в украшении и обстраивании Владимира. На самом возвышенном месте берега Клязьмы, вблизи Успенского собора, построил он свой княжеский двор. Красивые холмы над Клязьмой, увенчанные златоглавыми храмами, несколько напоминают днепровские холмы в Киеве. Невольно приходит в голову мысль о желании северных князей придать своей новой столице хоть часть красоты и обаяния ее прославленной предшественницы. И действительно, князья, отстраивая и украшая Владимир, подражали Киеву и переносили оттуда названия церквей, ворот и местностей. Первый детинец, или средний город во Владимире, выстроенный еще Андреем Боголюбским, был назван им Печерним в подражание Печерского в Киеве. В этом Печернем городе основал впоследствии Всеволод Рождественский мужской монастырь. В летописи под 1191 годом отмечено построение первого храма в этом монастыре: «Того же лета заложи великий князь Всеволод церковь каменну в граде Володимере Рождество св. Богородицы августа 22 день при епископе Иоанне». Дальше сообщается, что при заложении церкви присутствовал сам великий князь и весь двор его при полном собрании вельмож и бояр. По обычаю были пожалованы на содержание монастыря многие села и угодья. Наконец, Всеволод завершил украшение кремля построением дивного храма во имя Дмитрия Солунского, хоры которого были соединены переходами с покоями княжеского дворца.
Ростовцы с презрением называли владимирцев каменщиками, в их захолустной области были прежде бояре, дружинники, купцы, земледельцы, но не было мастеров и ремесленников. Мало было городов, просты и незатейливы были их храмы, никто не думал об украшении их. Первые каменные церкви, выстроенные еще Юрием Долгоруким (1152 г.) в Переяславле Залесском и селе Кидекше, ничем не отличались от древних киевских церквей. Но Андрей Боголюбский не напрасно вызывал лучших мастеров из всех земель для построения и украшения Успенского собора. Они научили мастерству владимирских жителей и положили основу для процветания здесь искусств как строительного, так и разных других. Всеволод, живший до своего великого княжения около семи лет в Греции, также привез художников и мастеров в Суздальскую область и во Владимир, но при построении им храмов впоследствии работают уже местные люди, пользуясь, может быть, только указаниями иностранцев. Летописец указывает, что ростовский епископ Иоанн для возобновления соборной церкви в Суздале (1195) из Владимира вызывал искусных мастеров, умевших лить олово, крыть крыши и белить известью.
После страшного пожара, опустошившего Владимир в 1185 году, много нужно было рабочих рук для восстановления сгоревших храмов и для новых крупных построек, затеянных Всеволодом. Об этом пожаре так повествует летопись: «В том же лете бысть пожар велик в граде Володимере месяца апреля в 13 день, в среду, погоре бо мало не весь город, и княж двор великий сгоре, и церковий числом 32 и соборная церковь святая Богородица златоверхая, юже бе украсил Благоверный князь Андрей, загореся сверху, и что бяше вне и вну узорочий и поникадила серебреная и сосуд златых и серебреных без числа и порт, шитых золотом и жемчугом, все огнь взи, без утеча, кроме владимерской чудотворной иконы Богоматери, которая сохранена была невредимою Божиим покровением». После возобновления Успенского собора и построения Рождественского и Дмитриевского Всеволод обнес весь холм новыми каменными стенами.
Дмитриевский собор отличается от всех окружающих его храмов своим внешним видом, он выстроен по образцу церкви Покрова на Нерли и носит на себе следы уже не восточного византийского влияния, а западного «романского». Небольшой, белый, легкий и изящный, он поражает стройностью и соразмерностью своих частей. Посреди стен, кругом всего собора идет роскошный узорчатый пояс. Такие пояса составляли характерный признак владимиро-суздальской архитектуры того времени. Отличительными особенностями этой архитектуры являются также деление наружных стен тонкими полуколоннами и затем обилие лепных и резных украшений на стенах снаружи.
В этих особенностях и сказывается влияние архитектуры Западной Европы. Все стены Дмитриевского собора, особенно кверху от пояса до кровли испещрены такими украшениями, состоящими из высеченных на камне фигур святых, различных цветов, трав, фантастических птиц и животных. Внутренние стены храма, так же как и стены Успенского собора, расписаны фресками.
Всеволод носит в истории прозвание «Большого Гнезда», вероятно, за свое многочисленное семейство. После него осталось шесть сыновей, и он разделил между ними великое княжество Владимирское, которое начало с этих пор дробиться на уделы. От него отделились уделы Ростовский, Переяславский, Юрьевский и Стародубский. Между старшими сыновьями Всеволода — Константином и Юрием — началась вражда еще при жизни отца и по его вине. Чувствуя приближение смерти, он послал в Ростов за княжившим там Константином, чтобы за ним утвердить Владимир, а второму — Юрию передать Ростов. Но Константин, вероятно, боялся возобновления смут между старшими и младшими городами, потому просил отца оставить за ним тот и другой. Всеволод был рассержен противоречием сына и после совета с епископом решил передать великокняжеский стол второму сыну помимо старшего. Всеволод умер в 1212 году, после 37 лет княжения, а через год уже разгорелась усобица между его сыновьями. По словам летописца, Константин «разгорелся яростью, воздвигнул брови свои гневом» на брата Юрия, на бояр и духовенство, не отсоветовавших отцу лишить его старшинства. В это же время другие два брата рассорились с Юрием и присоединились к Константину. Жители областей ввязались в усобицу братьев и стали перебегать от одного к другому.
С Юрием остался только один Ярослав, который и поспешил утвердить себя в Переяславле, князем которого его назначил отец. Он собрал переяславцев и сказал им: «Братья переяславцы! Отец мой отошел к Богу, вас отдал мне, а меня отдал вам на руки; скажите же, братцы, хотите ли иметь меня своим князем и головы свои сложить за меня?» Переяславцы отвечали все в один голос: «И очень хотим. Ты наш господин, ты Всеволод!» Затем целовали крест ему.
Две попытки Константина отнять владимирский стол у Юрия кончились неудачей. Суздальское княжество разделилось тогда на две области: Юрий господствовал во Владимире и Суздале, Константин в Ростове и Ярославле. Оба князя добивались единодержавия, злобствовали друг на друга, считали друг друга хищниками. Борьба разыгралась особенно сильно, когда Ярослав Переяславский стал притеснять новгородцев, и эти призвали на помощь Мстислава с юга. Юрий и его союзники рассчитывали и на этот раз иметь полный успех. Мстислав несколько раз пытался убедить его не доводить дело до кровопролития и примириться со старшим братом, но он не шел ни на какие уступки. В окончательной битве на берегу реки Липицы Юрий был разбит наголову. Ужасная была эта битва. По рассказу летописца, "крик, вытье раненых слышны были в Юрьеве и около Юрьева. Некому было погребать, многие перетонули во время бегства в реке; иные раненые, зашедши в пустое место, умерли без помощи, живые побежали — одни к Владимиру, другие к Переяславлю, третьи в Юрьев. Загнав трех коней, Юрий на четвертом прискакал во Владимир в одной сорочке. Во Владимире никого не оставалось, кроме духовенства, женщин и детей. Заметив скачущего всадника, все стали радоваться, думая, что это посол от князя с вестью о победе. Но веселье сменилось слезами и горем, когда прискакал Юрий в смятении и ужасе. «Укрепляйте стены, — кричал он, — затворимся в городе, будем отбиваться от врага». «Князь, — отвечали ему, — с кем будем затворяться? Братья наши убиты или взяты в плен». Между тем прибывали с поля битвы раненые, искалеченные. Юрий просил не выдавать его Константину и Мстиславу, обещал сам выйти из города. Владимирцы согласились. Скоро подошел к городу Мстислав с союзниками. Мстислав удерживал своих людей от бурного натиска, не позволил им вторгнуться в город даже тогда, когда загорелся там княжий двор и вспыхнули пожары в других местах. Юрий просил князей дать ему время собраться и обещал на другой день выехать из города. Рано утром на другой день княгиня, весь двор и владыка сели в лодки и поехали вниз по Клязьме. Юрий помолился у гроба отца в Успенском соборе и вышел к князьям, которые примирили его с Константином.
Слабый здоровьем Константин всего три года княжил во Владимире. Он при жизни старался закрепить мир и дружбу с Юрием, желая оставить на его попечение своих малолетних еще детей. Уже в следующем году вызвал он его из Радилова городца на Волге и посадил в Суздале, обещая отдать Владимир после смерти. Сыновьям своим он тоже указывал на Юрия как на будущего своего заместителя.
Летописцы говорили о Константине как о человеке ученом, умудрявшем других учеными беседами и читавшем прилежно книги. По их словам, он скупал за дорогую цену старинные греческие книги и находил на Руси переводчиков для них. В сотрудничестве с приближенными людьми он собирал сведения о делах древних князей и записывал их.
Глава VI
править
Затишье, наступившее после бурных усобиц, продолжалось до конца княжения Константина и в первую половину второго княжения Юрия. Всеволод передал сыну Владимир городом вполне благоустроенным, по понятиям того времени. Он приложил много забот и стараний, чтобы восстановить разрушенные храмы города и помочь обстроиться и наладить жизнь жителям, обнищавшим после нескольких грандиозных пожаров. Двойной ряд укреплений земляных и деревянных окружал город, блистали красотой обновленные и вновь выстроенные храмы в детинце. Юрию оставалось только продолжать в этом отношении дело отца, если бы не мешали ему усобицы с братом. В первое же княжение ему удалось достигнуть того, к чему безуспешно стремился еще Андрей Боголюбский. Во время ссоры с братом, когда области Ростовская и Суздальская отделились друг от друга, он открыл особую епископскую кафедру во Владимире. До сих пор епископ жил постоянно в старшем городе края Ростове и только временами наезжал в подчиненные ему епархии Владимира и Суздаля. Теперь, при ссоре князей владимирского и ростовского, это сделалось неудобным. Высшее духовное лицо в крае, долженствующее быть ближайшим советником и другом князя, находился как бы между двух огней, должен был переезжать из одного враждебного лагеря в другой. Юрий избрал суздальским епископом игумена Рождественского монастыря Симона, и киевский митрополит утвердил его. Симон покинул Владимир вместе с изгнанными из него Юрием и его семьей и вместе с ними вернулся обратно после смерти Константина. Таким образом, епархия владимиро-суздальская стала независимой от ростовской, и через это утвердилось еще больше положение Владимира как стольного города. После смерти Симона на его место был назначен опять игумен Рождественского монастыря Митрофан. Для посвящения его Юрий привез киевского митрополита Кирилла во Владимир.
После примирения Юрия с братом и в первые годы его второго княжения внутреннее спокойствие во Владимире и во всей области не нарушалось ничем. Летопись отмечает только новые пожары, обычные бедствия, так часто посещавшие деревянную Россию того времени. На месте сгоревших деревянных жилищ строились новые такие же, возобновлялись и обгоревшие и разрушенные храмы руками собственных мастеров, которых много развелось здесь за время княжения Андрея и Всеволода. Этот период затишья перед страшной бурей татарского нашествия был вообще периодом расцвета благосостояния северо-восточной Руси. Земля заселялась все новыми и новыми пришельцами с мятежного юга, застраивались пустыри, возникали селения и монастыри, строились новые храмы в городах. Принесенные извне навыки и обычаи применялись к местному укладу жизни, создавалось нечто новое, не принявшее пока еще определенной формы.
Наряду с развившимися искусствами строительства и живописи развивалось и книжное просвещение. Имеются указания в летописях на училище для детей, открытое во Владимире Константином еще при жизни отца. Позднее одна из княжон основала училище в Суздале для обучения девиц рукоделию, грамоте и церковному пению. Конечно, все дело обучения находилось в руках духовенства, сводилось к одной только цели преуспеяния в религии, потому и книжное просвещение сосредоточивалось пока почти исключительно в среде духовенства и князей. Князья и епископы оставляли после себя богатые книгохранилища, под их руководством и при их содействии переводились на русский язык многие греческие книги. Незначительные крупицы образования просачивались в массу, но в общем ей предстояло еще долго коснеть в полной темноте невежества.
Расширялись при Юрии и границы северо-восточной Руси. Суздальские князья издавна начали распространять свои владения вниз по Волге, где сталкивались с болгарами, мордвой и другими инородцами, жившими по берегам Волги и Камы. Пользуясь княжеской усобицей, болгары захватили город Устюг при соединении рек Сухоны и Юга, имевший важное торговое значение для суздальцев. Одной из первых забот Юрия было отнятие этого города и усмирение болгар. На второй же год своего княжения он собрал большую рать под предводительством князей-родичей. Полки сели в лодки на Оке, потом спустились по Волге к Каме и разорили много болгарских городов и сел. С устья Камы они вернулись к Городцу на Волге, а оттуда на конях поехали к Владимиру. Юрий встретил победоносное войско у Боголюбова, устроил пир на три дня и оделил всех подарками. Болгары несколько раз засылали после этого с предложениями мира, но князь не сдавался и сам собрался во вторичный поход на них. Послы, однако, остановили его в пути и умилостивили богатыми дарами.
Покончив таким образом с болгарами, Юрий принялся за мордву. Ему важно было укрепить за Русью место при слиянии Оки с Волгой, где собирались обыкновенно полки суздальские и муромские и где можно было иметь выгодный пункт для торговли. Здесь он заложил Нижний Новгород в 1221 году. Обитавшая в этих местах мордва подчинилась русским, как и другие финские племена, жившие разрозненно и не имевшие никаких признаков государственного устройства. Жители разбежались по глухим лесам, переселились на новые места или слились с победившим их народом. Оправдалось предсказание чародея из местной легенды, объясняющей причину покорения мордвы русскими. Жил на месте Нижнего Новгорода, говорит предание, мордвин Скворец, друг Соловья разбойника. Было у него 18 жен и 70 сыновей. Чародей Дятел предсказал ему, что если дети его будут жить мирно, то останутся владетелями отцовского наследства, а если поссорятся, то будут покорены русскими. Потомки Скворца перессорились между собою, и место их поселения, берег у слияние Оки с Волгой, достался русским.
Пока преуспевала, таким образом, и расширяла свои границы Русь северо-восточная, над южной Русью, раздираемой на части враждующими между собой князьями и расхищаемой половцами, собиралась новая, еще более страшная гроза. Через «ворота народов» [См. Русь в ее столицах. III. Киев, гл. I.] между Уральскими горами и Каспийским морем, с давних пор пропускавшие в Европу толпы азиатских кочевников, снова хлынула волна степных дикарей. По образу жизни и силе натиска новые пришельцы татары заставили вспомнить известных истории своих собратьев скифов, гуннов, печенегов, а также свирепствовавших тогда в южной Руси половцев. Но летописцы современники отзывались о татарах как о народе никому неведомом. Откуда он пришел, какой его язык, какого он племени и какой веры, никто не знает. Одни зовут их татары, другие таурмены, третьи печенеги. От себя летописец высказывает предположение, что это народ, о котором известно было еще в древних греческих сказаниях. В этих сказаниях говорится о неисчислимых народах гога и магога, которых Александр Македонский заключил за высокие горы в полуночных странах. Как за несокрушимой стеной были заключены народы, только в одном месте горы расходились на двенадцать локтей. Александр устроил здесь медные ворота, затворил их и замазал составом, не поддающимся ни огню, ни железу. Только в последние времена, перед концом мира, должны были эти народы выйти на землю, по повелению Божью. По мнению летописца, пришло время покарать Русь за грехи, беззаконие и безбожие, в которые впал русский народ, не внимавший увещаниям духовенства. Народов гога и магога избрал Бог орудием своего наказания.
Половцы были первыми, над которыми разразилась гроза. Вытесняемые татарами из степей, они бросились за помощью к русским князьям. Издавна между половцами и южными русскими князьями завязывались не только дружеские, но и родственные отношения — последние женились на дочерях первых. Эти отношения нисколько не мешали половцам разорять русские земли, но теперь, ввиду неминуемой беды, их князья вспомнили о своих родственниках. Послы щедро рассыпали дары золотом, платьями, драгоценностями, приводили с собою коней, верблюдов, невольниц. Вместе с тем они указывали на то, что татары, расправившись с ними, пойдут дальше, и тогда русским не избежать горькой участи разгрома. Южные князья собрались и пошли навстречу новому врагу. Произошла знаменитая битва при маленькой речке Калке в донских степях (1224 г.). Половцы первые обратили тыл, смешали войска, и русские потерпели страшное поражение. Одни князья предводители разбежались, другие попали в плен к татарам и были зверски замучены.
После этой победы татары прошли дальше еще немного, затем повернули назад к востоку. Жители попутных сел и городов покорно выходили к ним навстречу с крестами, но татары убивали всех без милосердия, превращая села и нивы в безотрадные пустыри и пожарища. Погибло бесчисленное множество людей, говорит летописец, вопли и вздохи раздавались по всем городам и волостям. Затем татары исчезли, неизвестно куда, и некоторое время о них ничего не было слышно.
Южные князья, готовясь идти на татар, обратились за помощью к великому князю Юрию. Он послал племянника Василька Константиновича, но тот шел не торопясь и дошел только до Чернигова, когда узнал о несчастном исходе битвы. Поблагодарив Бога за целость своего войска и за спасение своей жизни и воинской чести, он вернулся обратно.
В княжестве Владимиро-Суздальском в это время едва не произошла новая усобица между князьями братьями Юрием и прежним соперником его Ярославом. Возникла ссора опять из-за Новгорода, который продолжал держать в своих цепких руках Ярослав Всеволодович. Новгородцы, недовольные им, призвали на его место шурина великого князя Юрия, Михаила Черниговского. Ярослав подумал, что это произошло не без содействия владимирского князя, которому невыгодно было усиление младшего брата за счет Новгорода. Призвав на помощь племянников, он готовился к походу. Но Юрий не хотел усобицы и поспешил созвать родичей на совещание во Владимир. Ему удалось примириться с Ярославом, который поклонился ему, в конце концов, вместе с другими родичами и признал его отцом и господином. Дело кончилось веселыми дружными празднествами. Вскоре приехали во Владимир новые гости — киевский митрополит Кирилл с черниговским епископом Порфирием. Кирилл достиг своей цели, устроив примирение Ярослава с Михаилом. Возрастающее могущество северо-восточной Руси привлекало сюда высшее духовенство, которое старалось о единении ее с южной в политическом и церковном отношении.
Прошло двенадцать лет, затянулись раны, нанесенные южной Руси татарским нашествием. Бурная, мятежная жизнь юга истребила память о страшном враге, жители не поминали больше о татарах и изнемогали под гнетом непрерывных внутренних войн. А между тем еще раньше, за несколько лет, стали появляться предзнаменования новых страшных бедствий. Явилась необычайной величины комета, прорезывающая небо острым блестящим клинком каждый вечер в течение недели. Летом повсеместно была засуха, какой не помнили люди: воспламенялись леса и болота, густые облака дыма затмевали свет солнца, тяжелая, смрадная мгла опускалась на землю, и птицы падали, умирая на лету. В самом же Владимире было землетрясение во время совершения литургии в соборном храме. «Потрясеся земля, — описывает летописец, — и церкви и трапеза и иконы подвижшася по стенам и паникадило с свещами и светильна поколебашася и людье мнози изумешася и мняхутся тако, яко голова обишла коего их и яко друг к другу глаголаху, не вси бо разумеваху дивного того чудесе».
Великий предводитель татар Чингисхан умер, и его сменил новый завоеватель Батый. Первой жертвой были на этот раз камские болгары. Трехсоттысячное войско Батыя вошло в землю болгарскую, сожгло город Великий, истребило жителей и опустошило все кругом. Толпы спасшихся болгар бежали в северо-восточную Русь и просили приюта у князя. Юрий принимал их с радостью и расселял по городам и селам на Волге. Но татары, опустошив Болгарское царство, прошли через леса и дебри в Рязанскую область и стали на одном из берегов реки Суры. Батый отправил послов к рязанским князьям с требованием десятой части от всего достояния княжества — от людей простых и знатных, от всякого скота, имущества и коней вороных, белых, рыжих и пегих. Князья ответили послам: «Когда никого из нас не останется в живых, все возьмете». Они ждали помощи от великого князя Юрия, но он отказал им в ней и стал готовиться к обороне своего княжества. Пять дней осаждали татары Рязань, наконец взяли ее, сожгли и истребили ее население, «и не бе стонющаго, ни плачущагося, — говорит летописец, — но вси вкупе мертви лежаше».
Татары пошли дальше, взяли Москву, взяли в плен молодого князя Владимира Юрьевича и отправились с ним к Владимиру. Великий князь оставил для защиты города двоих сыновей и воеводу, а сам с племянниками пошел на Волгу собирать ратных людей и ждать брата Ярослава, на ум и храбрость которого он особенно рассчитывал.
Как тучи саранчи обступили Владимир бесчисленные татарские полчища. Владимирцы с ужасом смотрели на них со стен города. Приближенные Батыя выступили вперед и громко спрашивали: «Здесь ли великий князь Юрий?» В ответ посыпались стрелы из города. «Не стреляйте!» — закричали татары. Затем они подвели к воротам Владимира и спросили: «Узнаете ли вашего княжича?» Братья и граждане не могли удержаться от слез, когда увидали молодого князя, измученного и связанного. Князья и молодые дружинники хотели тотчас же выйти за стены и драться, но более опытные люди удержали их и уговорили подождать, не подойдет ли великий князь с подкреплением. А татары объехали весь город, затем поставили шатры против Золотых ворот. Батый отрядил часть войска к Суздалю. «Взяша татары Суждаль и св. Богородицю разграбиша, и двор княж огнем пожгоша, монастырь св. Дмитрия пожгоша, а прочии разграбиша, а чернецы и черницы старые и попы, слепы и хромы и глухи и трудоватыя, и люди вси изсекоша. А что чернец уных, и черниц и попов и попадий, и дьяконы и жены их и дчери и сыны их, то все ведоша в станы».
Народ увековечил память о страшном побоище и непобедимом враге.
Под большим курганом, стоящим на пути из Суздаля во Владимир, погребены, согласно преданию, погибшие суздальцы, и их братская могила носит название «Батыева кургана». Село неподалеку называется «Батыевым», ибо тут, как говорит предание, стояло войско могучего татарского повелителя.
Через три дня осажденные владимирцы увидали, что неприятель готовит для приступа стенобитные орудия и лестницы, а в следующую ночь вся крепость была ограждена тыном. Ясно стало для всех, что города не отстоять, оставалось только готовиться к смерти. Утром 7 февраля 1237 года татары начали приступ и вломились в город через Золотые ворота, Медные, ворота св. Ирины, от Лыбеди, также от Клязьмы через ворота Волжские. Подожженный Новый город запылал со всех сторон. Князья и жители бросились спасаться в старый, или Печерный город. Князь Всеволод, думая умилостивить Батыя, вышел из города с небольшой дружиной и принес дары. Но Батый приказал зарезать его перед стенами, на глазах граждан. Тогда епископ Митрофан с великой княгиней, другими княгинями и их детьми и родичами, со многими боярами и гражданами заперлись в Успенском соборе. Но, конечно, здесь они не могли спастись от смерти. Богатые сокровищами русские храмы особенно привлекали внимание варваров, и блиставший золотом и украшениями собор не мог не возбудить в них алчности. Толкнувшись в запертые двери, татары принялись разрушать их. А в это время внутри епископ совершал обряд посвящения в схиму готовившихся к смерти княгинь. Выломав двери, татары искрошили мечами находившихся в них граждан и начали грабить церковные сокровища. Содрали ризу и драгоценные украшения с чудотворной иконы Богоматери и с ненасытной жадностью искали других сокровищ. Заметив великокняжеское семейство на хорах, они бросились туда, думая, что там спрятаны и главные богатства храма, но не нашли потайного хода. Разъяренные неудачей, они решили сжечь собор и подожгли его, обложив снаружи бревнами и хворостом. Все оставшиеся еще в живых задохнулись от дыма или погибли в пламени. Татары ушли, оставив город в дымящихся развалинах. От роскошных владимирских храмов остались обгорелые остовы.
Разделившись на несколько отрядов, озверевшие варвары пошли продолжать свое дело разрушения.
Не избегли участи Владимира ни Ростов, ни Ярославль, ни Юрьев, ни Тверь — все были разрушены. За один февраль месяц татары взяли четырнадцать поволжских городов, кроме бесчисленного множества слобод и погостов. Великий князь Юрий и брат его Святослав встретились с неприятелем на речке Сити, впадающей в Мологу. После кровопролитного боя войско княжеское было разбито, и князь Юрий погиб. Его обезглавленное тело нашел потом ростовский епископ Кирилл, посетивший поле битвы на возвратном пути из Белоозера. Он отвез его в Ростов и положил в храме Богоматери.
Опустошив северо-восточную Русь, Батый таким же смертоносным ураганом пронесся над югом и нанес последний удар едва дышавшему Киеву [См. Русь в ее столицах. III. Киев, гл. V.]. Затем, разорив Польшу, Венгрию, Задунайскую Болгарию и другие мелкие княжества и царства и повергнув в ужас всю Европу, он вдруг остановился в своем бурном стремлении и возвратился к берегам Волги победоносным властителем. С тех пор русские сделались данниками татар, князья их были подвластны татарским ханам и ездили к ним на поклон, а страна более двухсот лет изнемогала в бедности и неволе.
Летописцы, сетуя над развалинами городов и селений, так говорят о бедствиях русского народа после ухода страшного врага: «Батый как лютый зверь пожирал целые области, терзая когтями остатки. Храбрейшие князья российские пали в битвах, другие скитались в землях чуждых; искали заступников между иноверными и не находили; славились прежде богатством и всего лишились. Матери плакали о детях, перед их глазами растоптанных конями татарскими. Жены боярские, не знавшие трудов, всегда украшенные златыми монистами и одеждою шелковою, всегда окруженные толпою слуг, сделались рабынями варваров, носили воду для их жен, мололи жерновом, и белые руки свои опаляли над очагом, готовя пищу неверным… Живые завидовали спокойствию мертвых».
Ярослав Всеволодович был первым великим князем при этих новых условиях русской жизни. «В лето 6746 (1237) по отшествии тоя рати, — сказано в летописи, — начашися людие собирати, идеже кто бе избегл, или сокрылся. Тогда прииде и Ярослав Всеволодович, внук Юрьев (Юрия Долгорукого), с братиею своею во град Володимир, и повеле со плачем трупы христиан погребсти, и очисти град и церкви, оставшиеся от пожару, и сед на плененной земле княжити». В тяжелые времена монгольского ига Ярослав не мог восстановить Успенский собор в его прежнем великолепии. Но, очистив храм от трупов, он привел его в порядок и украсил уцелевшую икону Богоматери. Затем, собрав разбежавшихся по лесным дебрям людей, он помог устроиться им на старом пепелище и вновь наладить жизнь. Как старший в роде, он распорядился и раздачей волостей родичам. Братьям Святославу и Ивану он отдал Суздаль и Стародуб северный, Ростов, старший стол после Владимира, оставил в племени Константина, Ярославль в племени Всеволода. Так утвердились уже новые основания в разделении княжеств. Теперь каждая волость переходила от отца к сыну как собственность, тогда как прежде князья переходили из одной области в другую по очереди старшинства, т. е. старшие в роде получали волость более выгодную и самый старший получал стол великого князя. При этом новом порядке, называемом в истории удельным, князья оставались в своих волостях, или уделах, на всю жизнь и передавали их сыновьям и даже дочерям по наследству как полную свою собственность. Владимирское княжество предоставлялось старейшему из князей, как и прежний великий стол, но в придаток к его уделу. Так Ярослав, сделавшись великим князем Владимирским, оставил за собой свою отчину Переяславль.
Как в прежние времена князья не чувствовали себя прочными на столе, не утвердившись с народом на вече, так теперь должен был Ярослав ехать в ханскую ставку к Батыю. Таким образом при содействии татарского ига городские веча еще больше утратили свое значение. Батый, по словам летописца, принял Ярослава с честью и, отпуская, сказал ему: «Будь ты старшим между всеми князьями в русском народе». Вслед за Ярославом поехали в орду и все удельные князья северо-восточной Руси. Они били челом Батыю, чтобы мирно господствовать в своих областях. Так татарское иго с самого начала поставило в подчиненное положение князей и вместе с тем увеличило их власть над княжествами и жителями этих княжеств. Нам уже приходилось указывать на то, что князья Суздальской Руси, заселяя и обстраивая ее, чувствовали себя здесь больше хозяевами, чем южные князья у себя в Киевщине. После татарского погрома князьям пришлось самим восстановлять свои волости, созывать население, отводить ему земли, определять подати и повинности, изыскивать новые источники доходов. Эти же обстоятельства и прикрепили окончательно князей к их уделам: устроив их, они не хотели уже их покидать и передавали только по наследству детям. Одно Владимирское княжество передавалось ханами старейшему в роде.
Оказав почтение своему властелину, Ярослав послал сына на поклон к великому хану Угедею в Монголию, который праздновал в это время завоевания монголов в Китае и Европе. Но через два года туда потребовали и самого великого князя. Здесь он присутствовал при торжестве воцарения сына Угедея Куюка. Путешествовавший в это время в Азию католический монах Плано-Карпини встретился там с Ярославом и описал прием его ханом. По его словам, хотя и не очень чествовали в орде русского князя, но все-таки отдавали ему предпочтение перед другими покоренными властителями.
Ярославу не пришлось вернуться на родину. Тот же Плано-Карпини оставил некоторые сведения о его смерти. Он высказывает предположение, что князь был отравлен ханшей, которая пригласила его к себе и угощала обедом. Через несколько дней после этого Ярослав умер на возвратном пути на родину. Наши историки опровергают мнение Плано-Карпини, указывая на отсутствие оснований для такого образа действий ханши, так как Ярослав был совершенно бессилен причинить какой-либо вред татарам в России. По некоторым известиям в летописях, можно думать, что великий князь скорее был жертвою какой-нибудь интриги своих же родичей.
Глава VII
править
Как Владимир, так и вся северо-восточная Русь долго не могли оправиться после татарского нашествия. Поработители Руси не давали времени опомниться жителям, не давали возможности обзавестись новым хозяйством на старом пепелище. Разорение продолжалось, и ему не предвиделось конца. Татарские чиновники баскаки наводнили Русь, собирая дань, или, как тогда называли, выход для хана. И деньгами, и натурой брали татары, и все богатство русское выходило с Руси и доставалось победителям.
Князья собирали разбежавшихся во время погрома жителей, помогали им налаживать кое-как жизнь, но соблюдали при этом больше свои собственные выгоды. Они ведь тоже обеднели, их богатства тоже ушли в татарские руки. Земля являлась теперь и для них главным источником существования, но нужно было ее обрабатывать, нужны были рабочие руки и орудия. И князья пользовались трудом людей, собранных в их уделах, давая им за это возможность жить и кормиться на земле, которую они считали своей собственностью.
Род Всеволода Большое Гнездо разрастался, потомки его дробили северо-восточную Русь на части, все более и более мелкие. Утвердившись в своем уделе, князь делил его потом между своими наследниками. Суздальская земля, распавшаяся при детях Всеволода на пять частей, при внуках его раздробилась уже на двенадцать. Владимирское княжество продолжало переходить к старшему в роде, но из него выделилось три удела: Суздальский, Костромской и Московский. Из Ростовского княжества выделились младшие уделы: Ярославский и Углицкий. От Переяславского удела отделились Тверской и Дмитрово-Галицкий.
И чем дальше, тем больше мельчали княжеские уделы.
В XIV и XV веках встречались княжества, состоявшие только из одной княжеской усадьбы и нескольких крестьянских дворов кругом. Каждый князь, живущий в старшем городе, считался великим князем относительно других, более мелких удельных князей этого княжества. Но подчинялись они все все-таки великому князю Владимирскому. Его преимущественно знал хан, под его знамена и по его повелению собирались удельные князья для отражения того или другого врага.
Князья обособлялись в своих уделах, вели тяжелую борьбу за существование в постоянном страхе за свою участь. Мысли не стремились уже больше к подвигам, как было то в славные времена первых князей Киевской Руси. Князья Суздальской земли думали больше о том, как уберечь себя от татарского произвола, как заслужить ханскую милость, как сохранить свое имущество, усилить и обогатить свой удел. Не было единения в княжеском роде, забывались родственные отношения, зрела вражда в глухих углах, разгорались междоусобица из-за возможности обогатить наследственное княжество. Богатый Новгород был в этом отношении наибольшей приманкой, потому вокруг него не прерывались раздоры. Мы уже видели, что суздальские князья всегда старались удержать за собой Новгород; так продолжалось и при наследниках Ярослава Всеволодовича.
Последний сын Всеволода Святослав должен был наследовать великое княжество Владимирское после смерти своего брата. Сделавшись великим князем (1247 г.), он утвердил племянников на их уделах. К погребению отца приехал во Владимир и знаменитый князь новгородский Александр Невский.
Занятый своими делами в Новгороде и победоносными войнами со шведами, Александр долго держался независимо от хана и не ездил к нему на поклон. Слухи о его победах на западе России давно уже доходили до орды, и Батый интересовался видеть прославленного русского героя. Послы его говорили Александру от его имени: «Мне покорил Бог многие народы; неужели ты один не покоришься мне. Если хочешь властвовать спокойно, приходи поклониться мне, и сам увидишь славу и величие монголов!» Александр понимал всю опасность неповиновения могучему хану и поехал к нему на поклон вместе с братом Андреем. По словам летописца, Батый сказал своим вельможам после свидания с Александром, что молва не увеличила достоинства новгородского князя, «нет подобного ему среди других князей».
Братьям не пришлось ограничиться этим посещением Батыя, как и отцу, им пришлось ехать с берегов Волги к великому хану в Монголию. Князья надолго прощались с родиной, предпринимая это трудное и опасное путешествие через необозримые степи и пустыни Азии. Сыновья Ярослава не могли не вспомнить о печальном конце отца и не призадуматься о собственной участи. Что, кроме унижения, в лучшем случае, могло ожидать их в чужой, далекой стране?
В их отсутствие на Руси произошло важное событие. Их младший брат, московский князь Михаил, по прозванию Хоробрит, отнял великое княжество у дяди, но не воспользовался им, так как был убит в сражении с литовцами. Между тем путешествие Александра и Андрея кончилось вполне благополучно. Хан утвердил первого на столе Киевском и Новгородском, оставив за ним же, как отчину, и Переяславль-Залесский. Андрей получил великое княжение Владимирское. Святослав ездил в орду, но так и умер, не утвержденный в своих правах великого князя. Оставался еще князь, который должен был по прежнему праву старшинства занять владимирский стол. Это был князь Углицкий, старший сын Константина Всеволодовича. Но в те времена уже одерживали верх более сильные. Ярославичи были сильнее князя маленького углицкого удела и, кроме того, были утверждены великим ханом, потому спорить с ними не приходилось.
Спор возник между самими братьями. Александр, как старший, рассчитывал на великое княжение во Владимире. Стол в утратившем свое значение, разоренном Киеве не привлекал его. Через два года ему удалось выхлопотать у сына Батыя Сартака старшинство и, кроме того, войско для выдворения Андрея. Толпы татар устремились на Суздальскую землю, разорили города и села вокруг Владимира, забрали множество скота и людей. Андрей бежал в Швецию после того, как новгородцы отказались принять его к себе. Александр с торжеством въехал во Владимир. Митрополит Кирилл, живший уже гораздо больше во Владимире, чем в Киеве, встретил его со всем духовенством, боярами и гражданами у Золотых ворот. Вернувшийся Андрей помирился с братом и получил в удел Суздаль.
Улеглось волнение во Владимирском княжестве, вернулись жители, разбежавшиеся от татар, открылись закрытые и ограбленные храмы, но Александру не было покойно на отвоеванном отцовском столе. Много тревог и волнений причинял ему Новгород, на который зарились всегда суздальские князья. Из-за Новгорода произошла у него ссора с братом Ярославом, княжившим в Твери. Новгородцы любили своего князя и помогли ему одержать победу над Ярославом. Были также у Александра и новые столкновения со шведами, над которыми он снова одержал победу, затем пришлось ему усмирять народное волнение в Новгороде, вызванное переписью жителей по повелению нового хана [См. Русь в ее столицах. II. Новгород, гл. VI.].
При воцарении этого хана Берке происходила вторая перепись жителей по всей русской земле. Первая была тотчас после завоевания. Приехали численники татарские и в земли Суздальскую, Рязанскую и Муромскую. Пересчитали весь народ, поставили десятников, сотников, тысячников, темников. Освобождено от податей было только все духовенство белое и черное, к которому татары вообще относились с уважением. На этот раз жители подчинились новому проявлению татарского насилия, но через несколько лет сборщики податей вывели их из терпения чрезмерными и неправильными поборами. Ожили замершие веча старых городов, загудели вечевые колокола, повалил возмущенный народ на площади Владимира, Суздаля, Ростова, Переяславля, Ярославля. Некоторые лихоимцы были выгнаны, другие убиты. Татарские власти не могли быть довольны таким взрывом своеволия покоренного народа. Александру пришлось в четвертый раз ехать в орду, чтобы умилостивить разгневанного хана. Поездка была успешна, хан не отправлял новые полчища на разоренную русскую землю, но Александр, проведши в орде всю зиму, вернулся на родину уже больной. Остановившись на пути в Городце Волжском, он там и умер в 1263 году. Митрополит Кирилл, живший в то время во Владимире, получил весть о кончине князя и с великим горем сообщил об этом народу. «Зашло солнце земли Русской», — сказал он, и слушатели ответили ему воплем: «Уже погибаем». Несмотря на жестокий зимний холод, митрополит, все духовенство, бояре, граждане и весь народ шли навстречу тела князя до Боголюбова.
По отзыву летописцев, Александр Невский много потрудился для всего великого княжества. Своим заступничеством за Русь перед ханом, также своими победоносными походами на запад Александр создал себе славу и уважение среди современников, передавших потомкам память о нем как о князе, стоявшем наряду с Мономахом.
Следующий великий князь Ярослав Ярославич Тверской, прокняживший девять лет, уделял еще большее внимание Новгороду, несколько раз ссорился и мирился с ним. Начиная с Александра Невского, великие князья Владимирские, так же как прежде киевские, считались князьями Новгородскими. По примеру отца и брата, Ярослав старался угождать хану, ездил к нему для выражения почтения и умер также не на родине, а на пути из орды. Жил он больше в своей отчине Твери и в Новгороде, чем во Владимире, и похоронен был в Твери. Последний сын Ярослава Василий Костромской прокняжил всего четыре года и также начал свое княжение с борьбы из-за Новгорода. Подобно брату, он приводил татар на новгородцев, когда те избрали себе другого князя. Как Ярослав присоединением Новгорода хотел усилить свой удел Тверское княжество, так Василий старался об усилении своего Костромского. Каждый надеялся свою отчину сделать центром великого княжения вместо Владимира, но ни тому ни другому это не удалось.
Крупным событием княжения Василия Ярославича был духовный собор, созванный во Владимире митрополитом Кириллом в 1274 году. Приехав в этом году во Владимир, чтобы посвятить в местные епископы архимандрита Печерской лавры Серапиона, он созвал епископов Новгородского, Ростовского, Переяславского и Полоцкого для обсуждения составленного им «Правила» для духовенства. «Правило» состояло из ряда предписаний, направленных к искоренению существовавших в то время злоупотреблений в церковном управлении, погрешностей в богослужении и недостатков в нравственной жизни духовенства и народа. Кирилл был одним из самых ревностных русских пастырей того времени. Он почти не жил в Киеве, но ездил по всей Руси, лично наблюдая за паствой. В предисловии к составленному им «Правилу», говоря о наказании Божьем, постигшем Русь, за нарушение церковных постановлений и христианских заповедей, он пишет: «Какую прибыль получили мы, оставив Божьи правила? Не рассеял ли нас Бог по лицу всей земли? Не взяты ли были наши города? Не уведены ли в плен наши дети! Не запустели ли святые Божьи церкви? Не томят ли нас на всякий день безбожные и нечистые язычники? Все это случилось нам за то, что не храним правил святых и преподобных наших отцов». Предписания собора были направлены, между прочим, против сребролюбия епископов, выражающегося, главным образом, во взимании обременительной платы за поставление в духовный сан. Обычай взимания платы за поставление в сан перешел к нам из Греции, где был определен и размер этой платы. Не довольствуясь установленным вознаграждением, епископы произвольно увеличивали его. Кроме того, духовенство угнетало нищих, живших на церковных землях, превращало их в своих холопов, заставляя работать на себя в своих усадьбах. Уверенный, что нравственность мирян во многом зависит от нравов духовенства, Кирилл постановил в «Правиле» давать священный сан людям непорочным, жизнь которых известна с детства. Другие постановления относятся к искоренению некоторых обычаев и празднований, сохранившихся еще от языческих времен, кулачных боев и разных «бесовских игрищ». «Известно нам также, что многие люди, держась древних языческих обыкновений, сходятся в святые праздники на какие-то бесовские игрища, криком и свистом сзывают подобных себе пьяниц и бьются дрекольем до самой смерти, снимая с убитых одежду. Отныне кто не перестанет тешить дьявола такими гнусными забавами, да будет отлучен от церквей Божьих; да не приемлют от него никаких приношений, т. е. ни просфор, ни кутьи, ни свеч. Когда же умрет, да не отправляют по нем Божественные службы, и тело его да лежит далеко от святых храмов».
При вокняжении сына Александра Невского Дмитрия (1276 г.) пришла очередь усиления княжества Переяславского, удела этого князя. Присоединив к своей отчине область Владимирскую, великий князь Дмитрий Александрович тотчас же озаботился укреплением за собой Новгорода, который и признал его своим князем. Скоро, однако, новгородцы поссорились с ним, и ему пришлось восстанавливать свои права великого князя опустошением волостей Новгородских. Победа над новгородцами, как признак силы и могущества Дмитрия, возбудила враждебные чувства к нему брата его Андрея Городецкого. Расположив к себе хана богатыми подарками и лестью, Андрей получил ярлык на великое княжение и войско для борьбы с братом. Все другие князья, близкие и дальние родственники, соединились с ним, не смея ослушаться ханского повеления. Громадное войско подступило к Мурому, и неподготовленному к внезапному нападению Дмитрию оставалось только спасаться бегством. Произошло то, что происходило в былые времена в Киевской Руси, когда князья, ссорясь между собою, приводили на жителей городов толпы половцев. Татары, пользуясь случаем, напомнили Руси времена Батыя. Муром, окрестности Владимира, Суздаля, Юрьева, Ростова, Твери, до самого Торжка были разорены ими. Они жгли и грабили дома, монастыри, церкви, не оставляя ни икон, ни сосудов, ни книг, украшенных богатыми переплетами, гнали людей толпами в плен или убивали. Было это все во время жестоких декабрьских морозов, и люди, пытавшиеся спастись бегством, замерзали в лесах и степях. Жители отчины Дмитрия Переяславля думали обороняться, но татары жестоко отмстили им за это. Не осталось жителя, по словам летописи, который не оплакивал бы сына, брата или друга. Андрей отпустил татарское войско, отблагодарив его богатыми подарками за помощь, а сам, заняв владимирский стол, поехал в Новгород, где был тоже встречен с почестями, как князь.
Узнав, что Дмитрий привел наемное войско в Переяславль, Андрей вторично обратился за помощью к татарам, которые обратили в бегство великого князя и снова ознаменовали пожарами и опустошением свой путь по суздальским областям. И этим не кончилась еще борьба братьев. Дмитрий обратился в другую татарскую орду, отделившуюся в это время от Волжской. Могущественный хан этой новой орды Ногайской заставлял трепетать хана Золотой орды, потому Дмитрию удалось на этот раз одержать победу одной повелительной грамотой ногайского хана. Андрей смирился, но только на время. Убийство Дмитрием приближенного боярина Андрея послужило поводом к возобновлению междоусобной распри. Против Дмитрия были возбуждены и другие удельные князья, все они вместе с Андреем отправились жаловаться на него хану. В третий раз татарские войска с огнем и мечом прошли через Суздальскую землю. Четырнадцать городов, между ними Владимир, Суздаль, Муром, Переяславль, были разрушены и разграблены. Не уцелел и Успенский собор во Владимире, где выломан был даже медный пол, называемый в летописях чудесным. Московский князь Даниил, третий сын Невского, дружелюбно впустил татар в Москву, но не мог защитить ее от разграбления. Тверской князь Михаил принял к себе великого князя и вызвался примирить его с братом. В конце концов, примирение состоялось, но Дмитрий должен был отказаться от великого княжения и удовольствоваться своей отчиной Переяславлем. Он умер по пути в Переяславль, куда привезено было его тело для погребения.
У Андрея не было мирных отношений и с другими князьями-родичами. Его распря с князьями Михаилом Тверским, Даниилом Московским и Иваном Переяславским разбиралась на общем съезде во Владимире, в присутствии ханского посла и владимирского епископа. Разгоряченные князья взялись за оружие во время спора, но епископ вмешался и предупредил кровопролитие. Андрей пытался усмирить своих противников на поле брани, собрал уже войско, но и на этот раз дело не дошло до битвы, а кончилось миром, который не нарушался до смерти Андрея (1304 г.).
Еще при жизни Андрея начинает усиливаться княжество Московское. Даниил одержал верх в ссоре с князем Рязанским, затем получил по завещанию от умершего бездетным Ивана удел Переяславский. Область Переяславская была в то время одной из первых областей в великом княжении как по числу жителей, среди которых было много бояр и людей военных, так и по крепости и благоустроенности столичного города. Переяславль был обведен глубоким рвом, наполненным водою, высоким валом и двойной стеной с двенадцатью башнями. Даниил умер, возвеличив Московское княжество, и был первым князем, погребенным в Москве, в церкви Св. Михаила Архангела. Переяславцы тотчас же после его смерти объявили князем его сына Юрия, не отпуская его даже на погребение отца, из боязни, что Андрей займет город силой.
Последнее десятилетие несчастного, кровопролитного княжения сыновей Александра Невского было ознаменовано, по свидетельству летописца, разными естественными бедствиями, такими как засухи, голод, мор и опустошительные пожары. К этому же периоду относится и появление знаменитой кометы 1301 года, что считалось в то время предзнаменованием тяжелых несчастий. Владимир, вокруг которого кипела вражда из-за возвышения разных уделов, в последние годы княжения Андрея был окончательно утвержден в своем официальном звании столичного города всей Руси. Митрополит Максим оставил навсегда Киев и перенес (1299 г.) митрополичью кафедру во Владимир. Но в это время Владимир был столицей великих или сильнейших князей только по имени, так как каждый из них жил в своем отчинном городе. Счастливая звезда Владимира начала уже клониться к закату, уступая место вновь восходящему светилу — Москве.
Со смертью Андрея начались новые раздоры из-за великого стола. На этот раз спорили из-за него князья союзных прежде княжеств Московского и Тверского. По праву старшинства великое княжение должно было перейти к Михаилу Ярославичу Тверскому, как внуку Ярослава Всеволодовича, а не правнуку его Юрию Даниловичу Московскому. Но право в эти времена вполне уже уступило место силе. Хан решил спор соперников очень просто. Когда Юрий приехал в орду, ему было сказано: «Если ты дашь выходу (дани) больше Михаила, то получишь великое княжение». Выход Михаила превысил выход Юрия, потому ярлык был дан первому, а не второму. После этого Юрий начал усиливать всеми средствами свой Московский удел, не стесняясь ни убийствами, никакими другими насилиями. Главным яблоком раздора и местом борьбы между обоими князьями был, по обыкновению, Новгород, жители которого призывали к себе то одного, то другого князя, смотря по тому, который осиливал. Конечно, как и прежде, борьба не обходилась без помощи татарских полчищ, которые безжалостно разоряли русские земли. Князья ездили в орду и жили там по нескольку лет, угождая хану и улещая его приближенных подарками. Юрий женился на сестре хана Узбека и уже этим приобрел преимущество над Михаилом, который был, в конце концов, обвинен в отравлении жены Юрия и замучен в орде (1319 г.).
В княжение Михаила преемник митрополита Максима Петр ездил в орду и получил там от хана Узбека знаменитый ярлык, подтверждавший ханские льготы духовенству. В этом ярлыке говорится между прочим: «Да не обидит никто в Руси церковь соборную, Петра митрополита и людей его, архимандритов, игуменов, попов и проч. Их грады, волости, села, земли, ловли, борти, луга, леса, винограды, сады, мельницы, хутора свободны от всякие дани и пошлины: ибо все то есть Божье; ибо сии люди молитвою своею блюдут нас, и наше воинство укрепляют. Да будут они подсудны единому митрополиту, согласно с древним законом их и грамотами прежних царей ордынских. Да пребывает митрополит в тихом и кротком житии; да правым сердцем и без печали молит Бога за нас и детей наших. Кто возьмет что-нибудь у духовных, заплатит втрое; кто дерзнет порицать веру русскую, кто обидит церковь, монастырь, часовню, да умрет!»
В лице Юрия одержало верх в борьбе княжество Московское над княжеством Тверским. Юрий приехал во Владимир с ханским ярлыком на великое княжение, взяв с собой пленниками малолетнего сына Михаила и тверских бояр, бывших в орде с князем. Жена и сыновья Михаила выхлопотали тело Михаила, погребенного в Москве, для перевезения его в родную Тверь. Юрий уступил их просьбам, но с условием, чтобы старший сын Михаила Александр приехал во Владимир для заключения мира, думая оградить себя этим от притязаний Тверских князей на стол отца. Но, конечно, мир был заключен только для видимости. Второй сын Михаила вскоре отправился в орду, где выхлопотал себе ярлык на великое княжение, но, собираясь уже ехать во Владимир, встретился с Юрием и убил его, мстя за смерть отца. Хан наказал смертью самоуправство князя и передал владимирский стол его брату Александру. Таким образом снова возвысилось княжество Тверское над Московским.
Между тем Москва в это время была в руках князя, с которым нелегко было тягаться. Сын Даниила, Иван Калита, исподволь, осторожно подготовлял почву для усиления своей отчины. Сознавая всю важность хороших отношений с митрополитом, он сдружился настолько с Петром, что тот жил больше в Москве, чем во Владимире, умер и был погребен в ней. В то время пребывание митрополита в городе делало его центром всей Руси, единство которой поддерживалось этим высшим духовным лицом. Приобретая расположение Петра, Калита возвышал свой отчинный город и чувствовал себя под надежным покровительством, так как митрополит всегда принимал сторону князя, в городе которого имел пребывание. Петр уговорил князя построить в Москве новую каменную церковь Богоматери и сам завещал похоронить себя в Москве. «Если ты меня, сын, послушаешься, — говорил он, — храм Пречистой Богородицы построишь и меня успокоишь в своем городе, то и сам прославишься больше других князей, и сыновья и внуки твои, и город этот славен будет, святители станут в нем жить, и подчинит он себе все остальные города».
Восстание тверичан против татарского посла ускорило осуществление предсказания митрополита, лишив великого князя Александра благоволения хана. Возмущенные грабительством послов и слухом о том, что главный посол собирается убить Александра и обратить Русь в магометанство, жители Твери перерезали всех татар, бывших в городе. Александр не только не предупредил бунта, но и сам примкнул к бунтовавшим. Хан Узбек пришел в ярость и поклялся истребить гнездо мятежников. Орудием мщения он избрал Ивана Калиту, пообещав ему ярлык на великое княжение за помощь.
В жестокую морозную зиму двинулись татарские полчища на Тверь, под предводительством татарских темников и князей московского и суздальского. Александр с братьями обратились в бегство, а города Тверь, Кашин, Торжок и многие другие были взяты и опустошены со всеми пригородами и окрестными селениями. Татары «положили пусту всю землю русскую», по выражению летописца. Уцелели только Москва, отчина Ивана Даниловича, да Новгород, давший татарским воеводам 2000 рублей серебра.
Добыв таким образом великое княжение (1328 г.), Иван Калита остался жить в Москве, которая и стала с тех пор фактически столицей Руси. Владимир остался в стороне от главных событий русской истории, и князья некоторое время приезжали в него только для восшествия на великокняжеский престол.
Глава VIII
править
Нам уже не раз приходилось указывать на то, что переселение русских из южной Киевской Руси в северо-восточную, их устройство на новых местах и при новых условиях способствовало образованию нового жизненного уклада. Постепенно создавались иные отношения между людьми, определялась иная общественная жизнь. В иных условиях пришлось жить князьям в северо-восточной Руси, иначе стали они относиться к подчиненным им и находящимся в зависимости от них людям. Все эти перемены начались до прихода татар, развились и приняли более определенные и законченные формы после разорительных татарских нашествий и при утверждении татарского ига над Русью.
Князья северо-восточной Руси не переходили из одного княжества в другое по старшинству, как делали это князья киевские. Они старались укрепить за собой то, которое досталось им по наследству от отца, старались обогатить его и затем передать по наследству сыну или кому-либо другому по своему желанию. Богатый князь делался и более сильным, пользуясь за деньги большим влиянием у хана. Так было с московским князем. Москва осталась в стороне от последних татарских погромов, в нее сбежались разоренные тверичи и суздальцы, ее князь богател и усиливался под покровительством хана, княжество постепенно приобретало первенство и главенство в северо-восточной Руси.
Но и эти разбогатевшие князья были беднее первых русских князей, которые были вместе с тем бродячими воинами и купцами. Русь обеднела еще и от половецких набегов и была окончательно разорена татарами. Внешняя торговля ее упала, внутренняя почти перестала существовать. Обедневшие князья ухватились за землю, которую обрабатывали руками беглецов, лишенных крова и имущества. Так создалось положение, при котором земледелие стало играть главную роль в стране, где почва и климатические условия благоприятствовали его развитию несравненно меньше, чем на благодатном юге. Прежде половцы и печенеги, а потом татары заняли южные степи и лесные полосы, переселенцы сосредоточили свою жизнь и деятельность на северо-востоке. На ряду с земледелием, развивались здесь и древние русские промыслы — рыболовство, бортничество и охота. Но пахари и земледельцы преобладали теперь над звероловами, рыболовами и бортниками.
Еще до татар многие беглецы, разоренные половцами, приходили на чужую землю и нанимались к землевладельцам, получая иногда плату за работу вперед. Такие земледельцы назывались наймитами или ролейными закупами. Татарское нашествие, конечно, увеличило количество безземельных, разоренных людей, нанимавшихся в работники к сохранившим свое благосостояние землевладельцам. С течением времени из таких полусвободных земледельцев образовался особый класс людей, получивший название крестьян. Крестьяне нанимались к князьям, боярам, духовенству или тоже к простым, но более зажиточным людям. За пользование землей и разными угодьями такие крестьяне пахали землю своих хозяев, косили для них, жали, рубили лес и даже строили им хоромы. Уплатив полученную ссуду, крестьянин мог уходить на другое место или обзаводиться своим хозяйством. Но уходы работников бывали подчас неудобны землевладельцам, потому со временем свобода крестьян была ограничена в этом отношении. Был установлен только один день в году, когда крестьянин мог уходить от своего хозяина. Это был день св. Юрия, или Юрьев день.
Чем разорительнее были татарские набеги, повторявшиеся при княжеских усобицах, тем многочисленнее делался класс безземельных крестьян и тем больше вследствие того выгод давало землевладение князьям, боярам и духовным лицам. Князья запахивали все большее и большее пространство земли и делались богатыми собственниками своих вотчин или княжеств. Они оплачивали службу своих бояр и дружинников землями, так как денег в казне на уплату жалованья не хватало. Таким образом увеличивалось количество бояр-землевладельцев. То же происходило и с духовенством. Прежняя десятая часть с доходов, уделяемая князьями на содержание духовенства, тоже заменилась теперь жалованьем земли. Таким образом скопились большие пространства земли в руках духовенства.
Вотчина удельного князя состояла из трех разрядов земель: земли дворцовые, черные и боярские или, вообще, земли частных владельцев. Доходы с дворцовых земель шли на содержание княжеского дворца. Земли эти обрабатывались княжескими холопами или отдавались в пользование крестьянам, обязанным поставлять за это на дворец установленное количество хлеба, сена, рыбы, подвод и т. п. С черных земель собирали оброк, они назывались оброчными и сдавались отдельным крестьянам или крестьянским обществам. Частные землевладельцы служили за землю при дворе князя, а также несли и ратную службу.
В обороне города обязаны были принимать участие все, владевшие землей в уезде этого города.
Каждое удельное княжество делилось на уезды с центральным городом, а уезды на волости. Для суда и управления князья вручали уезды наместникам, а волости волостелям или тиунам. Наместники и тиуны делили между собой судебные дела, которые давали им доход. Важные дела о душегубстве, разбое или воровстве разбирал наместник во всем уезде. Он же ведал и мелкие дела и тяжбы в ближайших к центральному городу местностях. В уездах такие мелкие тяжбы предоставлялись для разбирательства тиунам и волостелям. При наместниках и волостелях состояли исполнительные чиновники — праветчики, доводчики, пристава, подвойские. Все эти судьи и правители, крупные и мелкие, заботились не столько о поддержании общественного порядка, сколько о разных поборах в пользу свою и своего князя. Самые должности существовали скорее для кормления княжеских слуг, чем для заботы о нуждах общества. Чиновники брали за суд с населения и деньгами, и припасами, но судили небрежно и несправедливо. Сами наместники и волостели подлежали суду князя или особо уполномоченных на то бояр, называвшихся боярами введенными. В управлении личным хозяйством князя, его двором, ему помогали бояре, заведовавшие теми или другими отраслями хозяйства. Таковы были: дворский, ведавший всеми княжескими пахотными землями и всем населением, работавшим на них; затем путные бояре, в ведении которых находились разные угодья княжеских владений. Стольник управлял рыбными ловлями и рыболовами, ловчий — звериными «путиками» и звероловами, чашник — бортными угодьями и бортниками, конюший — ведавший княжеские конюшни. Все эти бояре были приближенными князя, с ними он совещался как о своих хозяйственных делах, так и о делах всего княжества. Эти приближенные князя и составляли его совет или думу.
Татары не вмешивались во внутренние распорядки русской жизни, они не только не затрагивали религии русских, но даже относились к ней и к духовенству с уважением, и при всем этом их близкое соседство и владычество не могло пройти без влияния на весь строй жизни Руси того времени. Не вмешиваясь в распри князей между собою, они не отказывали вместе с тем в помощи, более богатому, за деньги и пользовались каждым случаем поживиться от грабежа княжеских земель во время распрей. Их грубые, дикие нравы способствовали большему огрубению нравов русских, еще не окрепших в правилах христианского учения. Владимирский епископ Серапион, живший в конце XIII века, в своих многочисленных поучениях обличает народ в усилении языческих суеверий и князей в жестокости и отсутствии братской любви. Зверские казни, такие как выкалывание глаз, обрезывание ушей, носа, рук, вошли в обычай. Воровство и разбой развились повсеместно. Ивану Калите летописец ставит, между прочим, в заслугу то, что он очистил свое княжество от татей (воров). На пирах зачастую происходили смертоубийственные драки. Нельзя, конечно, всецело взваливать на татар это огрубение нравов, очевидно, почва для восприятия некоторых влияний дикого кочевого народа была слишком благоприятна.
В своих обличительных поучениях епископ Серапион указывает даже на некоторые преимущества татар в нравах и обычаях по сравнению с русскими. «Поганые, — говорит он, — хотя и не знают закона Божия, однако не убивают своих единоверцев, не грабят, не съедают завистью, не возводят клеветы, не крадут, не запираются в чужом. Никто из поганых не продаст брата своего; а если кого из них постигнет беда, то выкупят его и дадут на промысел; что находят, то в торгу заявляют».
Конечно, как Серапион, так и другие поучители XIII и XIV веков видят в порабощении русского народа и в его несчастиях кару Божью за его грехи и отступление от христианского вероучения. «Вы все еще не переменились, — говорит он своей пастве. — Каких только наказаний не приняли мы от Бога! Не пленена ли земля наша? Не взяты ли города наши? Не усеяли ли наши отцы и братья трупами землю? Не уведены ли жены и дети наши в плен? А кто остался в живых, не порабощены ли они на горькую работу от иноплеменников? Вот уже сорок лет продолжается это томление и мука!» «Села поросли сорною травой, — говорит он в другом поучении, — смирилось величие наше, погибла красота наша. Богатство, труд, земля — все достояние иноплеменных. Соседям нашим служим мы в поношение и стали предметом смеха для врагов наших».
Татары обирали Русь. С данью, или «выходом», как метко назвал ее летописец, уходили из Руси золото, серебро и драгоценности. Русь нищала, глохли едва принявшиеся ростки культуры и просвещения на этой почве обнищания и оскудения. Храмы, на которые отдавала избытки своих богатств Русь дотатарская, а главное, Киевская Русь первых веков христианства, были ограблены и разорены, новые не могли уже строиться с прежней пышностью и великолепием. Князья ушли в заботы об охранении остатков своего благосостояния и о мелочном скопидомстве и мало думали о чтении книг и просвещении как своем, так и своего народа. Даже среди духовенства, в этой колыбели образования и книжности древней Руси, редко встречались теперь более или менее просвещенные лица. Все это умственное и духовное оскудение русского общества в тяжелое, темное время татарщины несколько ослаблялось попадающими в Русь лучами света из других стран. Древние источники просвещения Византия, Болгария и Сербия продолжали влиять на Русь, хотя и не в прежней степени. Оттуда приходили разные сборники поучений и другие произведения духовной литературы. Византия продолжала поставлять живописцев и зодчих для украшения русских храмов. Прилив греческих и славянских рукописей стал особенно сильным с конца XIV века, когда ученые греки, болгары и сербы бежали из своей родины от турецкого насилия. На почве подражания иностранным образцам начала развиваться мало-помалу и своя русская литература. Появились жития святых, поучения, исторические сказания, описания разных стран. Последние составлялись со слов странников по чужим землям или ими самими. Наряду с историческими сказаниями продолжались и летописи в разных отдельных местностях. Так, до нашего времени дошел «Летописец Переяславля Суздальского», а один из епископов упоминает в своем «патерике» о «летописце старом ростовском». А с XIV века начинают уже появляться попытки «великого летописания», т. е. составления общерусского летописного свода. Затем, уже в начале XV века, появился «Владимирский Полихрон», первый вполне законченный общерусский летописный свод, составленный в канцелярии митрополита из разных сводов, местных летописей, хронологических сборников, произведений духовной литературы, грамот, посланий, юридических актов и произведений словесности.
До нашего времени дошел еще один небольшой отрывок одного исторического произведения, напоминающего отчасти по своему характеру литературный памятник XII века «Слово о полку Игореве». Как последнее повествовало о походе русских князей на половцев, так первое рассказывает о том, как случилось на Руси великое бедствие татарского владычества. Были и еще такого рода произведения, но они относятся уже к последующим временам, когда Москва была столицею Русского государства. Во Владимире было, как предполагают, составлено первое житие Александра Невского, с подробным описанием его погребения.
Русские митрополиты продолжали еще жить в оставленной князем столице Владимире. Даже близкий друг Калиты Петр переехал на жительство в Москву только в 1325 году, прожив до того двадцать лет во Владимире. Следующий митрополит окончательно утвердил свое пребывание в Москве, а затем была закрыта и владимирская епархия. Город Владимир был приписан к области московских митрополитов, потом находился в ведении Святейшего Синода. Отныне Владимир все больше и больше утрачивает свое прежнее значение. Только во второй половине XIV века мелькнула еще раз надежда у владимирских патриотов на новое возрождение Владимира как столицы. Один из ханов дал великое княжение суздальскому князю Дмитрию, помимо князя московского. Получив ярлык, он с торжеством въехал в забытую столицу и обещал жителям вернуть ей прежнюю славу и величие. Он надеялся перезвать туда и митрополита, но бывший тогда в этом сане Алексей, благословив его на княжение, вернулся в Москву, не желая нарушать завет предшественника своего Петра. Новгородцы, не любившие властных князей московских, охотно приняли наместников князя суздальского. Но московские бояре воспользовались распрями между ханами в орде, выхлопотали ярлык для своего юного князя Дмитрия Ивановича (Донского), привели его с войском к Владимиру, откуда изгнали Дмитрия суздальского. Московский князь, исполнив в старой столице обряд вступления на княжеский престол, вернулся в Москву. После знаменитой Куликовской битвы, впервые пошатнувшей силу и могущество власти татар над Русью, северо-восточные княжества еще раз подверглись опустошительному татарскому нашествию. Не миновал при этом разорения и Владимир. В своем духовном завещании Дмитрий Донской признал великое княжение Владимирское, с его округом, наследственным достоянием московских князей, отказав его своему старшему сыну Василию.
При этом московском князе Владимир был лишен своего главного сокровища — чудотворной иконы Владимирской Божьей Матери. Это случилось во время нашествия татарского хана Тамерлана на Московское княжество (1395 г.). Московский князь Василий Дмитриевич встретил его с войском на берегу Оки. Желая воодушевить себя и войско в битве со страшным врагом, Василий послал в Москву к митрополиту Киприану, чтобы он распорядился о принесении чудотворной иконы из Владимира в Москву и отслужил молебен в присутствии граждан московских о ниспослании победы русскому воинству. По свидетельству летописца, икона была вынесена из владимирского собора в праздник Успения Пресвятой Богородицы: «Весь народ, малии и велиции, юнии и старии, мужи и жены и отроковицы и младенцы, ссущие млеко, на руках матерей своих, со слезами многими, далече шествие творяще, не могуще отлучитися таковаго утешения и заступления и скорыя помощи и надежды». Дальше летописец описывает торжественную встречу иконы в Москве и чудо, которое произошло в это самое время на поле битвы. Тамерлан, спавший в своем шатре, увидал во сне множество мужей в блестящих одеждах, с жезлами в руках, направляющихся к нему с горы, у подножия которой стоял он со своим войском. Над воинством этих мужей парила Дева, в лучезарном сиянии, окруженная сонмом ангелов с пламенными мечами. Дева приказала Тамерлану оставить Русскую землю, в противном случае грозила ему страшным наказанием и обратила на него свое небесное воинство с огненными мечами. Тамерлан отступил со своим войском, не начиная битвы.
Икона осталась в Москве к великой скорби владимирцев. Желая утешить их, князь прислал знаменитых тогда русских живописцев Даниила Иконникова и Андрея Рублева, приказав им возобновить фрески владимирского собора. На место унесенного в Москву образа Богоматери в соборе был поставлен другой, точный снимок с него, писанный митрополитом Петром. Так был украшен собор в 1408 году, а через четыре года он подвергался уже новой опасности опустошения и разорения. И снова злое дело не обошлось без помощи своих же братьев русских. По наущению нижегородского князя на Владимир внезапно напал ордынский царевич Талыч с многочисленной ратью, проведенной лесами нижегородским боярином. В городе не было даже и наместника, так что он был вполне беззащитен. Неприятели быстро овладели им, разграбили храмы и дома, истребили многих жителей. Главные сокровища Успенского собора были спрятаны ключарем его Патрикием, который не выдал места хранения, несмотря на страшные пытки врагов, которые пробили ему, в конце концов, ноги, продели в них веревку и так волочили его по улицам города, привязав к конскому хвосту.
После этого разорения как город, так и его собор долго оставались в полном оскудении, хотя во весь московский период нашей истории Владимир считался первопрестольным городом, потому неоднократно посещался великими князьями и царями. Через Владимирскую область проходила дорога в царство Казанское. Иван Грозный не раз посещал старую столицу, молился у гробниц предков перед покорением Казани и был там снова, возвращаясь из победоносного похода.
В XVII веке Успенский собор, по сообщениям летописи, был снова в страшном запустении, и даже птицы вили гнезда внутри его. Но и в этом пренебрежении, рассказывает летописец, святые угодники, почивающие в соборе, не забывали своего старого города. Одним из них был спасен Владимир от разорения литовцами в царствование Василия Ивановича Шуйского (1608 г.). В ночь, когда подступали враги к городу, сторожа заметили необыкновенный свет в храме. Войдя в собор, они увидели юношу в княжеском одеянии у гробницы князя Глеба. Во время совершения молебна у гробницы литовцы отступили от города, объятые внезапным страхом.
Из сохранившихся описей XVII и начала XVIII века видно, что Владимир был в это время бедным и малолюдным городом. Он, как и в древности, состоял из трех частей — Кремля, или печерного города, земляного города и ветшаного города. Со времени учреждения губерний при Петре I, Владимир, как незначительный городок, был приписан в качестве провинциального города к Московской губернии. Опустошительный пожар в 1719 году еще больше обездолил Владимир и надолго задержал его развитие. Только с половины XVIII века город начал расширяться и улучшаться. Императрица Елизавета восстановила Владимирскую епархию и основала духовную семинарию. Екатерина II была во Владимире на пути в Казань. Она обратила внимание на местные памятники старины и повелела восстановить благолепие Успенского собора и укрепить Золотые ворота, отпустив на это 15 тысяч рублей из государственных средств.
В Успенском соборе был поставлен по ее повелению новый роскошный иконостас. На месте же, где она стояла во время молитвы, устроили балдахин над золоченым креслом, над которым была сделана следующая надпись:
«Россиян Мать, Казански страны посещая,
Екатерина имени сего вторая,
Пришла в сей древний град,
К отраде и утехе верных своих чад;
Бе жаром ревности к Царю Царей пылала
Пришед в Его сей дом на этом месте стала,
Чем веры истинной составила довод,
И как здесь спящих свято предков ее род,
Она молитвы к Богу приносила,
Потом сей храм великолепно украсила;
Затем на месте сем создан сей монумент,
Да ведают о том потомки поздних лет».
В 1778 году, по указу этой императрицы, Владимир был сделан главным городом Владимирского и Костромского наместничества, и наконец в 1796 году он стал губернским городом Владимирской губернии.
Теперешний Владимир ничем не отличается от большинства русских провинциальных городов, небольших, не особенно людных и в достаточной степени сохранивших свой патриархальный характер. Будучи центром промышленной губернии, Владимир не является промышленным торговым городом, в нем нет ни больших фабрик, ни заводов. С давних времен жители занимались садоводством, главным образом разведением вишен, и огородничеством. Последнее всегда особенно процветало. Капуста, огурцы, морковь, свекла, картофель целыми вагонами отправляются в Москву и другие города. Торговля в городе незначительная, многие предметы привозятся из Москвы. Не отличается Владимир и многочисленностью учебных заведений. В нем имеется только одна мужская гимназия, две женских, реальное училище и духовная семинария. Из новых зданий красивы музей и городская дума, выстроенные в русском стиле.
Общим внешним видом своим Владимир производит приятное и мирно успокаивающее впечатление. С живописной непринужденностью раскинулся он по берегу маленькой, сонной Клязьмы. Красиво высятся его старые соборы на холмах, опоясанных у подошвы лентой рельсового пути. Задумчиво смотрят они через белые стены Кремля вдаль, на зеленые, заклязьменские луга. Странным и чуждым настоящему обрывком чего-то цельного в древности являются Золотые ворота, с их тупыми круглыми башнями, среди больших каменных зданий современной архитектуры, на главной улице города. С ленивой грацией расположились на мягких изгибах холмов и валов сады и огороды, на зеленом фоне которых рельефно выделяются там и сям причудливые очертания старых церквей. Старое, уже отжившее или еще отживающее, гармонично переплетается везде с новым, с почтительной снисходительностью охраняющим его права на существование.
Материалом для составления истории Владимира служили следующие издания:
- «Россия» под ред. Семенова и Ламанского, т. I. Московская промышленная область.
- Уваров, «Меряне и их быт по курганным раскопкам». Полевой, «Русская история в памятниках быта».
- Як. Соловьев, «Памятники и предания Владимирской губ.». Рожков, «Обзор русской истории с социологической точки зрения».
- Рожков, «Город и деревня в русской истории».
- Ключевский, «Курс русской истории», т. I.
- Ключевский, «Боярская дума».
- Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей».
- Костомаров, «Начало единодержавия в древней Руси».
- Любавский, «Лекции по древней русской истории».
- Соловьев, «История России».
- Карамзин, «История государства Российского».
- Голубинский, «История русской церкви». Прот.
- А. Виноградов, «История кафедрального Успенского собора в губ. гор. Владимире».
- Прот. В. Косаткин, «Дмитриевский собор в губ. городе Владимире», и друг.