Е. Нелидова
Русь в ее столицах
править
Выпуск III.
Киев
править
Глава I
править
На Царской площади в Киеве стоит красивое здание с широкой лестницей, охраняемой львами и украшенной массивными колоннами. Здесь, в светлых просторных комнатах, в больших шкафах и ящиках хранятся за стеклами остатки жизни древнейших обитателей площади Киева и его окрестностей. Глубоко под землей, под многими наслоениями ее, в течение, может быть, десятков тысяч лет лежали предметы, по которым можно судить о том, как боролся за существование человек того времени.
По грубым издельям из камня или кости можно видеть, как путем тяжелого опыта, шаг за шагом приспособлялся первобытный человек к жизни. Постепенно приучался он пользоваться окружающими его произведениями природы. Постепенно выучивался он, посредством их, прежде всего — оградить свою жизнь от опасности, добыть пропитание, а затем и сделать жизнь более удобной, более приятной и, наконец, даже более красивой.
По различным костям животных, чинно лежащим теперь за стеклом, можно видеть, что человеку того времени приходилось встречаться здесь с допотопными слонами, львами, гиенами, носорогами, пещерными медведями. Остатки обгоревшего дерева и части полуокаменевших стволов свидетельствуют о том, что на месте нынешнего Киева росли тогда могущественные кедры, кипарисы, ели.
Нижняя часть Киева, с древних времен называемая Подолом, широко раскинулась по берегу Днепра. Здесь, на Кирилловской улице, была найдена стоянка людей каменного века, которую археологи признали древнейшей в России. Из большого продолговатого холма, в конце улицы, брали глину для кирпичей и обнаружили, на глубине восьми сажен, в песчаных слоях небольшой желтоватый полукруг. Археологи, давно уже интересовавшиеся этим холмом, приступили к раскопкам его. Желтоватый полукруг оказался концом клыка мамонта, неподалеку от него были найдены части лобной кости и челюсти. При дальнейших раскопках, под холмом оказалась большая площадка, покрытая пеплом с углями, пережженными костями, кремнями и осколками камней. Рассматривая впоследствии клык мамонта, на нем увидали что-то вроде рисунка, выцарапанного, вероятно, другой острой костью. Рисунок изображает голову большой птицы и какое-то животное, напоминающее черепаху.
По оббитым кускам кремня можно видеть, что им хотели придать форму, отдаленно напоминающую нынешние ножи, топоры или молотки. Громадные камни с мелкими осколками вокруг, найденные при подобной же обстановке в других местах Киевской площади, могут свидетельствовать о способе выработки этих первобытных предметов жизненного обихода. У человека были руки, и перед ним лежали камни разной величины. Обломком дерева, костью гигантского зверя или камнем же отбивал он куски от лежащей глыбы, таким же способом придавал отбитому куску желательную форму. Он умел уже пользоваться огнем, чтобы испечь мясо убитого зверя или согреться. От непогоды он, вероятно, укрывался в пещерах, вырытых природой или им самим.
Как развернутую книгу, лист за листом, прочитывали археологи разрытый холм по наслоениям земли. Много еще тысячелетий развивался человек, улучшая свои бытовые условия. За это время менялась и земля, менялся климат, пересыхали многие реки и болота, пропадали местами необъятные прежде леса. Исчезали мамонты, носороги, пещерные медведи и другие гигантские звери, южнорусская равнина принимала понемногу тот вид, который имеет она теперь.
В верхних пластах земли того же холма на Кирилловской улице нашли следы жизни новых людей, уже более приспособленных к жизни, оставивших после себя более разнообразные и более понятные для нас предметы. В одной из пещер, вырытых, очевидно, для жилья, были найдены остатки пищи. Среди массы речных ракушек, костей рыб и животных попадались также кости рогатого скота, лошадей, свиней. Здесь же сохранились пережженные камни от очага, каменные орудия более определенной формы, тщательно обделанные, а также остатки глиняной посуды, хотя сделанной плохо, от руки, и слабо обожженной.
В других местах на площади Киева и его предместий в подобных пещерах оказались довольно хорошо сделанные печи и гончарные горны для обжигания посуды. На этих образцах вырытой из земли глиняной посуды легче всего можно проследить, как совершенствовались и делались искуснее доисторические люди. От самых грубых, почти неопределенной формы, изделий, найденных в глубочайших слоях земли, постепенно поднимаясь кверху, находили все лучшие и лучшие образцы. Наконец, в высших слоях попадались чрезвычайно красивые сосуды и вазы, расписанные причудливыми узорами и разными красками. Но здесь замечалось уже чужое влияние. В это время на юге нашей нынешней России начали появляться люди, стоявшие на более высоком уровне образования. В таких же пластах земли стало попадаться мало-помалу и бронзовое оружие, завезенное сюда из других стран.
Еще за много веков до Р. Хр. приезжали в область нынешней Украины купцы из богатых и просвещенных государств Азии и Европы, главным образом из Финикии и Греции.
Смелые и предприимчивые финикийские купцы проникали и в более северные области нынешней России, о которых имелись тогда самые скудные сведения. На западе их привлекали главным образом берега Балтийского моря, откуда они привозили дорого ценимый тогда янтарь. Что же касается греков, то они сначала торговали с местными жителями, а потом стали селиться среди них, основывая торговые города и колонии. Один из богатейших греческих городов, Ольвия, находился между низовьями рек Днепра и Буга. На местах других стоят теперь некоторые южные русские города. Так, на месте известного в истории крещения Руси Херсонеса, или Корсуня по русским летописям, стоит теперь Севастополь, на месте Пантикапеи — Керчь, а Феодосия сохранила свое старое греческое название. Таманский полуостров был занят богатой греческой колонией с городом Фанагорией, который потом назывался Таматарха. В начале русской истории область Фанагории была известна под названием Тмутараканского княжества и принадлежала русским князьям.
Греки обзаводились на новых местах своим хозяйством, сеяли хлеб, садили виноград, ловили рыбу и вели торговлю с местными жителями. Они продавали им греческое вино, оливковое масло, греческие материи, разные изделия из серебра и золота, расписную посуду, а от них получали шкуры и меха лесных зверей. Но главным и самым ценным для греков товаром были рабы, которых в большом количестве доставляли им степные обитатели. Греки скупали рабов и отвозили к себе на родину. Впоследствии они не ограничивались уже морским берегом, а забирались для торговли вглубь страны, в области нынешних наших губерний Киевской, Полтавской, Харьковской и дальше на север. Бывало, что местные жители смешивались с греками и принимали их веру. Когда стала преобладать над всем тогдашним образованным миром Римская империя и греческие города должны были подчиниться ей, тогда стало проникать сюда римское влияние, так же отражаясь на нравах и развитии местных жителей. Города постепенно падали от беспрерывных войн сначала с римлянами, а потом с дикими варварами, которые, в свою очередь, подорвали могущество Римской империи. Произведенные во многих местах южных степей раскопки обнаруживали остатки разрушенных городов со многими вещами, оружием, украшениями и посудой, по которым можно судить об образе жизни в них.
Степи усеяны многочисленными памятниками, относящимися к самой седой древности. Различных размеров курганы, массивные каменные фигуры, известные под именем каменных баб, источенные веками, стоят до сих пор еще не вполне разгаданными загадками. Каких племен люди оставили эти памятники, были ли они пришельцами из Азии или искони местными жителями, куда они исчезли или с какими племенами слились потом? Исследования археологов и изучение греческих, римских и других иностранных писателей того времени помогли разгадать уже многое. Многие факты ученые считают установленными, но многие и остались еще в области предположений, которые подтвердят или изменят дальнейшие изучения. Несомненно только то, что через «ворота народов» — проход между южными отрогами Уральских гор и Каспийским морем — волна за волной вливались дикие кочевники из Азии в Европу. Много перебывало их в русских степях, много бурь и волнений вносили они в местную жизнь, много перемен производили в ней. Одни из таких кочевников покоряли местных жителей и сливались с ними на насиженных местах по берегам рек и морей, другие проходили мимо, оставляя кровавый след гибели и разрушения и исчезали в привольных необозримых степях.
Не скоро и греки узнали жителей нашего Черноморья, представлявшегося им страной вечного мороза и тумана. Путешественники избегали сначала неизвестных берегов и все море считали и называли негостеприимным. Только впоследствии, после основания греческих колоний, море получило название «гостеприимного». Жителей этих неизвестных, закрытых туманом берегов греки называли тогда общим именем киммерийцев. Древнейший греческий поэт Гомер упоминает о кочевниках черноморских степей как о «славных кобылодоильцах, молокоедах убогих, справедливейших из всех людей». Позднейшие греческие писатели говорят о степных жителях как о диких ордах, одна за другой приходящих из Азии. Некоторые из них оставались на местах и сеяли хлеб, другие переходили с места на место со своими стадами, жили в кибитках и питались мясом, кобыльим молоком и сыром. Известный греческий историк Геродот в V веке до Р. Хр. бывал в Ольвии и хорошо ознакомился с народом скифами, которые властвовали в то время над всеми степными племенами, носившими то же название скифов. Впоследствии над скифами одержала верх орда сарматов, и от нее все племена стали называться сарматскими. Около Р. Хр. в степях появились аланы, овладели всеми кочевыми племенами, и в I и II веках после Р. Хр. все население степей носило название аланов.
По свидетельству Геродота, скифы считали себя не пришельцами, а местными жителями и младшим из местных народов. У них существовало такое предание о собственном происхождении: от брака верховного божества, которое Геродот называет Зевсом, с дочерью реки Борисфена (Днепра) родился в пустынной стране человек Таргитавс.
У Таргитавса было трое сыновей. Однажды с неба упали золотой плуг, золотое ярмо, золотые стрелы и чаша. Когда старшие братья хотели взять упавшие предметы, то от них поднялся огонь. Только младший брат мог взять их в руки и отнести в свое жилище. Вследствие этого старшие братья передали ему царское достоинство. От братьев пошли разные скифские племена, и племена, происшедшие от младшего брата, получили название царских или паралатов.
Расселившись по всем южным степям, скифы заняли, между прочим, и берега Днепра, где возникла впоследствии Ольвия. Геродот рассказывает также историю одного скифского царя по имени Скила. Мать Скилы была родом из греческого города и научила сына греческому языку и письму. Сделавшись царем, он не мог отстать от греческой жизни. Он женился на гречанке, часто бывал в Ольвии и вел жизнь настоящего грека. Подданные ничего не знали об этом, пока, случайно, некоторые из них не подсмотрели, как их царь участвовал в греческом празднестве. Скифы взбунтовались, провозгласили царем брата Скилы, а его убили за то, что он отрекся от своих обычаев. Нравы у скифов были, по описанию Геродота, жестокие. Убив первого врага на войне, скиф пил из него кровь, головы всех убитых врагов приносились царю, и кто приносил голову, участвовал в добыче; кто не приносил, не получал ничего. В каждом округе было святилище бога войны, в котором стоял старый железный меч. В честь этого бога скифы ежегодно устраивали празднество, приносили в жертву одного из каждой сотни пленников. Зарезав жертву над подставленной чашей и собрав в чашу кровь, ее выливали на меч. На похоронах своих царей скифы убивали множество соплеменников. Тело умершего царя очищали от внутренностей, набивали разными пахучими травами и затем возили по всем подвластным племенам. Подданные в знак печали должны были обрезать волосы, разрезать ухо, порезать руки, лоб, нос и проткнуть стрелы сквозь левую руку. После таких церемоний царя хоронили над Днепром, около порогов. При этом убивали одну из его жен, много слуг и хоронили их всех в одной могиле с ним. Здесь же погребали коней и разную золотую и серебряную посуду. Много могильных курганов разрывают до сих пор по берегам Днепра и в степи. Внутри их находят ряды коридоров с отдельными камерами, в которых помещаются богатейшие гробницы царей, цариц и вообще богатых и знатных скифов.
В других курганах находят менее роскошную обстановку, но также много разных предметов, оружия и домашней утвари. Ученые называют курганы, во множестве рассыпанные вверх от устьев рек Днестра, Буга, Днепра и его притоков, Дона и Кубани, — скифскими или сармато-скифскими. Очевидно, скифы и сарматы оставили самый видный след в жизни черноморских степей среди многочисленных племен, перебывавших там еще задолго до первых веков христианства.
В конце второго века после Р. Хр. новая волна накатилась на южные степи. На этот раз волна была с запада, с Балтийского моря, откуда двинулись скандинаво-германские дружины под именем готов. Готы направлялись к Черному морю, вероятно, по тому пути, который называет потом русский летописец путем «из варяг в греки» [См. Русь в ее столицах. I. Старая Ладога]. По дороге они забрали с собой несколько финских племен и, увеличив таким образом свое войско, сделали натиск на жителей Черноморья. Разоренные и ослабленные предыдущими войнами, аланы должны были отступить на восток, а победители основали на берегах реки Дуная могучее государство. В состав этого государства входили многие восточные народы, которых впоследствии мы видим соседями славян. Вождем готов Германарихом были покорены и славяне-венеты, жившие тогда, судя по сообщениям иностранных писателей, на берегах Балтийского моря. Готский писатель Иордан говорит, что, несмотря на свою многочисленность, венеты должны были покориться Германариху, так как не были искусны в военном деле.
В IV веке, в самый разгар готского могущества, еще при жизни Германариха, появился новый могучий, но варварский народ — гунны. Готы не знали, как объяснить его внезапное появление, и приписали происхождение его нечистой силе. А гунны шли так же победоносно с востока, как полтора века назад шли готы с запада. Покорив обессиленных уже давно аланов, гунны быстро справились и с готами. Престарелый Германарих не хотел быть свидетелем гибели своего народа и кончил самоубийством. Готы распались на несколько частей, причем многие примкнули к полчищам гуннов.
Здесь снова появляются известия о славянах, называемых теперь антами. Один из преемников Германариха — Винитар — воевал с антами. В первой битве, рассказывает историк Иордан, анты одержали верх, но Винитар продолжал войну и начал уже одолевать антов, когда гунны взяли их под свое покровительство и разбили Винитара. Вероятно, после этого анты стали данниками гуннов, которые сделались временно таким же господствующим народом, какими были их предшественники. Прежняя Скифия и Сарматия стала называться Гуннией. Славяне совершенно смешались с гуннами, и некоторое время о них снова ничего не было слышно. Но и могущество гуннов было не прочно. Оно начало колебаться уже в V веке, после смерти их знаменитого вождя Аттилы. Мало-помалу стали отпадать от них покоренные народы и оттеснять их на запад, к степям нынешней Венгрии.
Между тем Азия не переставала высылать все новые и новые орды финско-турецкого племени. Вслед за гуннами, которых тоже причисляют к этому ряду пришельцев, появились болгары, хазары и авары. Об аварах мы встречаем уже известия у русского летописца, который называет их обрами и рассказывает о том, как притесняли они славянское племя дулебов, жившее в области нынешней Волынской губернии. Бурным потоком прокатились авары по области южной России и скоро исчезли. В половине VII века начинает уже упадать их могущество, затем они уходят в Венгрию и на Балканский полуостров, где смешиваются с местным населением. Прочнее всех других азиатских пришельцев осели в прикаспийских степях хазары. Раскинувшись по степям Волги и Дона, хазары основали государство в низовьях Волги с главным городом Итилем, находившимся неподалеку от нынешней Астрахани. В Итиле образовалось средоточие торговли, привлекавшее сюда представителей разных народов из Европы и Азии. Общий интерес соединял здесь магометан, евреев, христиан и язычников. Сюда приезжали торговать богатые арабы из Азии и болгары с реки Камы.
В VIII веке, во время своего господства над южными степями, хазары подчинили себе и славянские племена, расселившиеся тогда по рекам вблизи этих степей и известные под именами полян, северян, вятичей. В «Повести временных лет» летописец рассказывает, что хазары нашли полян на лесистых холмах, раскинутых по правому берегу Днепра. Поляне согласились давать дань хазарам по мечу с жилища, или «с дыма», как говорится в летописи. Когда хазары рассказали своим старейшинам о покорении нового народа и о предложенной им дани, старейшины хазарские сказали: «Не добра эта дань, князь, мы доискались ее оружием односторонним (т. е. саблями), а у них оружие обоюдоострое (т. е. меч). Придет время, когда они будут брать дань и с нас — и с других народов». «Так и сбылось, — прибавляет от себя летописец, — владеют русские хазарами и до сего дня».
Беря дань со славян, хазары не только не угнетали их, но, наоборот, доставляли им большие выгоды, втягивая их в свою торговлю. Охраняемые хазарами степи освободились на некоторое время от азиатских варваров, и торговые караваны могли беспрепятственно проходить по проложенным давно путям к черноморским и каспийским рынкам. На этих двойственных отношениях славян с хазарами и застает их русская история.
Глава II
править
Геродот восхищался вообще величием многоводных рек древней Скифии, которые хорошо знал, но более всего он был знаком с Днепром, или Борисфеном, в низовьях которого сосредоточилась тогда греческая торговля. Писали о Днепре и позднейшие греческие и римские историки, наиболее же определенные известия о нем встречаются у византийских писателей X и ХI веков после Р. Хр. Византия, называвшаяся потом также Константинополем или Царьградом, была прежде греческой колонией на Босфорском проливе, соединяющем моря Черное и Азовское. В IV веке после Р. Хр., когда Римская империя разделилась на две части, Византия сделалась столицей Восточной империи. В X веке византийский император Константин Багрянородный пишет о новом славяно-русском государстве, занявшем место древней Скифии. Центром этого государства он называет город Киев на Днепре.
Но еще задолго до этого времени славянские племена расселялись по верхнему и среднему течению Днепра, стремясь к водному пути, ведущему в Черное море, в богатые южные государства, с которыми они вели торговлю. На этом торговом пути возникли и древние русские города. Летописец не знает, когда были основаны города Киев, Чернигов, Смоленск, Любеч, Новгород, Ростов, Полоцк, но в то время, когда он начал писать свою повесть, т. е. в XI веке, они были уже значительными поселениями. Стоит взглянуть на карту, чтобы видеть, что торговля была главным условием развития этих городов. Большинство из них расположилось по берегам рек, входящих в греко-варяжский путь или близко к нему протекающих.
Так, давно был кормильцем русских славян чудный Днепр, воспетый малорусскими поэтами. Вероятно, он много изменился с тех отдаленных времен, когда по его берегам росли дремучие леса, от которых не осталось теперь и следов. Среди этих дремучих лесов, где десятки тысяч лет назад люди, одетые в звериные шкуры, оспаривали логовища у зверей, возникло торговое поселение, выросшее со временем в красивый величественный город. Никто не может с достоверностью сказать, какие народы жили на месте этого города, начиная с доисторических людей, следы жизни которых нашли на Подоле и, при дальнейших раскопках, в верхней части города, на месте Десятинной церкви. Видно только, что берега эти были всегда обитаемы. Вероятно, природные условия этого уголка на Днепре делали его привлекательным с давних пор. На Подоле же найдены римские монеты от первых веков христианства, из чего можно видеть, что и в то время здесь были поселения людей, стоявших на более или менее высокой степени культуры. Они торговали, знали цену деньгам и понимали пригодность выбранного места для торговли и промысла. В лесах здесь водились разные звери, доставлявшие богатый пушной товар, а кормилец Днепр давал возможность сплавлять этот товар и, сверх того, снабжал жителей всякой рыбой. Были здесь также и все способы для защиты от вражеских нападений. Высокий нагорный берег в разных направлениях пересекался глубокими оврагами и ущельями с потайными проходами и выходами, в которых чужой человек мог легко заблудиться.
В скандинавских преданиях говорится о каком-то большом городе на Днепре, принадлежавшем готам во время их владычества в южных степях. Некоторые историки предполагают, что это был Киев. Предполагают также, что Киев принадлежал гуннам в то время, когда они владели всей областью древней Скифии. Наши летописи тоже не знают времени основания Киева, но рассказывают красивое предание об апостоле Андрее Первозванном, проезжавшем мимо киевских гор в начале I века после Р. Хр., когда города здесь еще не было. Апостол остановился здесь для отдыха и на другой день сказал своим ученикам, указывая на горы: «Видите ли горы сия? Яко на сих горах возсияет благодать Божья, имать град велик быти, и церкви мнози Бог воздвигнути имать». Затем он поставил крест на горе и благословил все место. Летописец считает Киев искони славянским городом и передает следующее предание об основании его. «Быша три братья, единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, сестра их Лыбедь. Сидяше Кий на горе, где же ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, где ныне зовется Щекавица, а Хорив — на третьей горе, от него же прозвася Хоревица, и створиша град во имя брата своего старейшаго и нарекоша имя ему Киев. Бяше около города лес и бор велик, и бяху ловяще зверье; бяши мужи мудри и смыслены». Лыбедь заняла место к юго-западу от Киева, при реке, названной ее именем. Внизу Киева, против Боричева взвоза, находился в старину перевоз на противоположный берег Днепра. Некоторые рассказчики предания называли Кия перевозчиком, но летописец отвергает это и, считая Кия князем одного из славянских племен, говорит: «Аще бо бы перевозник Кий, то не бы ходил Царю-городу; но сей Кий княжеше в роду своем; приходившему ему ко царю, якоже сказают, яко велику честь приял от царя…» Дальше летописец рассказывает, что Кий, возвращаясь от византийского императора, был по пути на реке Дунае, облюбовал там себе место и построил город, чтобы «сести с родом своим», но живущие там не пустили его. Кий вернулся в свой город и там умер, а после него стал княжить в Киеве род его.
Приведенное летописцем старое народное предание указывает на то, что славянские племена с давних пор управлялись князьями. Такое же указание видим мы и у некоторых византийских писателей еще VI и VII веков, которые упоминали иногда о славянах и их жизни в то время. Славяне, по их словам, жили отдельными родами, которые, разрастаясь, соединялись в более крупные союзы или племена. Роды управлялись старейшинами, а племена князьями. Кроме того, существовал обычай собираться на совещания по общим делам. Племена объединялись в крупные военные союзы и делали набеги на богатую Византию, откуда она их и знала. Одно из преданий упоминает о большом племени дулебов, стоявшем во главе такого военного союза. Те же византийские известия указывают на частые усобицы, происходившие между славянскими племенами. После нашествия аваров союз распался, набеги славян на Византию временно прекратились, и славяне начали расселяться по новым местам, забираясь глубже на восток. С этих пор и начинается постепенная, но непрерывная колонизация, или занятие славянами Восточно-Европейской равнины.
Русский летописец, ведя свое повествование от IX века, приводит разные народные предания, издавна существовавшие, а также пользуется и известиями византийских писателей. Он тоже говорит о ссорах и усобицах племен между собой, затем рассказывает предание о призвании варяжских князей. Северные славянские племена объединились между собой и, в союзе с некоторыми финскими племенами, решили призвать князей из варягов, чтобы владеть и княжить в земле великой и обильной, но не имеющей порядка [См. Русь в ее столицах. II. Новгород]. Дальше предание повествует о княжении Рюрика [См. Русь в ее столицах. I. Старая Ладога] и о том, как недовольные им дружинники, Аскольд и Дир, уехали от него искать счастья в другом месте. Проезжая по Днепру, хорошо известным уже тогда путем «из варяг в греки», дружинники увидали Киев. На вопросы их, кому принадлежит город, жители отвечали, что город был построен братьями Кием, Щеком и Хоривом и принадлежит роду их, который платит теперь дань хазарам. Аскольд и Дир овладели Киевом и стали князьями над племенем полян, подчинивши себе также со временем и соседние славянские племена, враждовавшие с полянами. Утвердившись во владении, киевские князья стали готовиться к походу на Византию, с которой славяне вели уже в это время постоянную торговлю.
Об этом походе имеются известия уже не в русских преданиях, а в проповедях тогдашнего византийского патриарха Фотия. Поход, начавшись удачно для русских, кончился их поражением. Образованный и красноречивый проповедник упрекает византийцев, что они забыли Бога, и считает нашествие варваров наказанием за грехи и беззакония. Он указывает, между прочим, и на несправедливое отношение жителей Царьграда к славянским купцам. «Поистине гнев Божий бывает за грехи; гроза скопляется из дел грешников… Ибо эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление соплеменников их и справедливо требовали и ожидали кары, равной злодеянию…» Следующие затем слова проповеди рисуют взгляд образованных христиан-византийцев на диких язычников-славян: «Народ, до нападения на нас ничем не давший себя знать, народ не почетный, считаемый наравне с рабами, не именитый, но приобретший славу со времени похода к нам, не значительный, но получивший значение, смиренный и бедный, но достигший высоты блистательной и наживший богатство несметное; народ где-то далеко от нас живущий, варварский, кочевой, гордый оружием, но не имеющий гражданского устройства, ни военного искусства, — так грозно, так мгновенно, как морская волна, нахлынул на пределы наши и, как дикий вепрь, истребил живущих здесь, словно траву… И какие зрелища скоплялись пред нами!.. Младенцы были размозжаемы о камни… матери, зарезываемые или разрываемые, умирали подле своих малюток…»
Мщение за родную кровь составляло религию русских язычников, и они, избравши удобное время, с малыми силами решились напасть на обидчиков. Они приехали в двухстах ладьях, напали неожиданно и, причинив много вреда и награбив большие богатства, спешили уйти, но были разбиты в окончательном сражении. Свое неожиданное избавление византийцы приписали чудесному вмешательству Богоматери, ризу которой патриарх обнес вокруг стен города. Историки говорят, что после этого греки решили теснее сблизиться с Русью и стали посылать епископов в Киев, и киевские князья со многими дружинниками приняли крещение.
Киев, бывший средоточием торговли славян с греками, хазарами, арабами и болгарами, казался лакомой добычей для варяжских князей, бывших вместе с тем купцами и воинами. Преемник Рюрика, Олег, собрал большое войско из подвластных славянских и финских племен и приплыл на ладьях к Киеву. С севера часто проезжали купцы мимо Киева, потому Аскольд и Дир легко поверили послам Олега, вызывавшим их на берег, чтобы посмотреть товары, которые везли на продажу в Византию. Они вышли без стражи и были убиты воинами Олега, который овладел Киевом. Сознавая громадное значение Киева, Олег назвал его матерью городов русских. Он принудил несколько славянских племен платить дань ему вместо хазаров, затем построил города-острожки для защиты от врагов со стороны степей и через несколько лет отправился в поход на Царьград. Покоренные племена очень увеличили его боевые силы. Может быть, преувеличивая цифры, летописец говорит, что Олег снарядил 2000 судов, по 40 человек на каждом. Греки испугались, когда увидали надвигающуюся грозную тучу варваров. Они заперли все городские ворота и стали готовиться к бою. Предание рассказывает, что Олег приказал вывести суда на берег, поставить их на колеса и подкатил таким образом к стенам города, опустошая попутно окрестности. Греки испугались еще больше и завели переговоры, предлагая дать дань, какую потребует князь. Назначив дань на каждый корабль и на каждый из русских городов, Олег выставил целый ряд условий, улучшаюших положение русских купцов в Византии. Согласно этим условиям русские купцы в продолжение шестимесячной торговли в Царьграде должны были получать мясо, вино, рыбу, овощи и, кроме того, могли мыться в банях, сколько захотят. Византийский император принял условия с небольшими изменениями, касающимися главным образом ограждения безопасности местных жителей, подвергавшихся, вероятно, иногда грабежам иноземных гостей. Предание заканчивается тем, что Олег возвратился в Киев с золотом, дорогими тканями, овощами, винами и всяким узорочьем. Народ удивился такому успеху, прославил Олега и прозвал его вещим или волхвом, способным творить чудеса.
После Олега княжил сын Рюрика, Игорь. Насколько Олегу все удавалось, настолько же Игоря преследовали неудачи. Неудачны были походы Игоря на Византию, неудачны и сношения его с подчиненными славянскими племенами. В народных преданиях он рисуется человеком мелким, трусливым и жадным. Древляне, со времен Аскольда бывшие данниками киевских князей, убили Игоря за то, что он брал с них дань без меры.
За малолетством сына Игоря, Святослава, княжила мать его Ольга. О ней народные предания говорят с такой же похвалой, как и об Олеге. Даже жестокая месть ее древлянам за смерть мужа нашла одобрение в народной молве, так как вполне отвечала нравственным требованиям славян-язычников. Ольга закопала живыми древлянских послов, желавших войти в переговоры с нею, сожгла других, заманив обманом в баню, и, наконец, также при помощи хитрости, предала огню древлянский город Искоростень. Впоследствии Ольга приняла христианство и за это была прославлена еще больше летописцем и прозвана мудрой. Кроме того, Ольга являлась образцом домовитости и хозяйственности. Она разъезжала по славянским землям, утверждала власть среди подчиненных племен и устанавливала определенные дани и оброки. «Все на этом свете остроумная Ольга искала мудростью», — говорит летописец. Затем он рассказывает, как «иде Ольга в греки и приде к Царюграду», т. е. как Ольга отправилась, вероятно, с одним из торговых караванов в Царьград и там приняла христианство.
Святослав остался после отца трехлетним ребенком и тотчас же был передан с рук матери, из женского терема, на руки дядьки или собственно на руки дружины. Тогда было в обычае делать мальчику в эти года постриги, т. е. стрижение первых волос. Производилось это с большой торжественностью. После постригов ребенка сажали впервые на коня, и церемония заканчивалась рядом пиршеств дружины. Когда Ольга мстила древлянам, Святослав был при сражении и первый бросил копье во вражеское войско. Может быть, суровое воспитание среди закаленных в боях дружинников дало в результате непобедимого воина и образцового предводителя дружины, каким был Святослав. Живя одной жизнью со своей дружиной, он проводил большую часть жизни в боевых походах, во время которых не стеснял себя ни палатками, ни провизией. Постелью под открытым небом ему служил подседельный войлок с седлом в головах, пищей — испеченное на углях мясо, которое он возил под седлом. Так, налегке, делал он чрезвычайно быстрые переходы в воинственных набегах. В его образе действий не было ни хитрости, ни фальши, врага он всегда предупреждал о том, что идет на него.
Отдавая должное всем достоинствам сурового и честного воина-князя, летописец упрекает его, однако, за то, что, ища богатства и славы на стороне, он часто бросал свое княжество на жертву врагам. Во время одного из его продолжительных походов на Болгарию Киев был осажден полчищами печенегов — новых азиатских кочевников, появившихся в южных степях. Не было выхода из осажденного города, не было возможности дать весть войску воеводы Претича, стоявшему на противоположном берегу Днепра. Один храбрый юноша вызвался все-таки дать эту весть. Он говорил по-печенежски, потому ему удалось пройти, под видом своего, через лагерь врагов. Только увидав его переплывающим Днепр, печенеги поняли обман. Юноша рассказал Претичу, что осажденным грозила гибель от голода и жажды. Воевода решил проникнуть в город и спасти хотя княгиню с княжатами. Киевляне радостно откликнулись на боевой трубный звук, печенеги всполошились, думая, что сам князь Святослав пришел на выручку родному городу, и отступили. Святослав вскоре после этого приехал в Киев, но оставался недолго, и то уступая только просьбам умирающей матери. Его тянуло в болгарский город Переяславец на Дунае, который он завоевал незадолго перед тем. «Не любо жить мне в Киеве, — говорил он, — хочу жить в Переяславце на Дунае: там середина земли моей, туда со всех сторон свозят все доброе: от греков золото, ткани, овощи разные, вина, от чехов и венгров серебро и коней, из Руси меха, воск, мед и рабов».
В этих словах сказался в Святославе, кроме воина, и купец. Война и торговля были главными занятиями варяжских князей. Еще до покорения Переяславца Болгарского, Святослав заставил вятичей, плативших дань хазарам, платить дань Киеву. Таким образом продолжал политику своих предшественников, ограничивавших права хазар над славянами. Впоследствии он опустошил торговые болгарские и хазарские города Итиль и Болгар и разогнал население. Своим разгромом хазарского царства он навсегда подорвал его силы, ослабленные еще Олегом и Игорем. Хазары перестали защищать «ворота народов» из Азии в Европу, и через них снова пошли полчища азиатских кочевников. Еще при Игоре южные степи наводнили печенеги, а вслед за ними пришли половцы. Те и другие причинили много хлопот и бедствий русским.
После смерти Ольги Святослав посадил старшего сына, Ярополка, в Киеве, другого, Олега, в земле древлянской и третьего, Владимира, отпустил, по просьбе новгородцев, в Новгород. Устроив таким образом свои дела, он думал, что едет в близкую его сердцу Болгарию навсегда. Но там его ждало жестокое разочарование. Византия, оказавшая ему поддержку при завоевании Болгарии, теперь взяла последнюю под свое покровительство. Жители Переяславца заперлись в городе и не пустили войско Святослава. В конечной битве Святослав одержал верх, вошел в город и послал сказать грекам: «Хочу на вас идти, хочу взять и ваш город, как взял этот». Летописец рассказывает дальше, как, несмотря на неравные силы, ослабленное предыдущей битвой войско Святослава победило и греков. Греки предложили мир, и Святослав, не надеясь на малую дружину, принял условия, думая отправиться в Русь и вернуться оттуда с большим войском. Но на пути в Киев он был убит печенегами, которые подстерегали его на днепровских порогах.
Византийский император Константин Багрянородный подробно писал о русских князьях X века и о путешествиях торговых караванов в Византию. По его рассказу, киевские князья в ноябре выходили обыкновенно на «полюдье», т. е. на сборы дани к древлянам, дреговичам, кривичам, северянам и другим подчиненным им племенам. В переходах с места на место проводили они всю зиму, а затем, весной, по вскрытии рек, возвращались в Киев. Дань состояла из меда, воска, мехов, на все это был большой спрос в Византии и на других иностранных рынках. Жители верхнего Поднепровья рубили зимой деревья, делали из них лодки и пригоняли их по Днепру в Киев. Здесь лодки вытаскивали на берег и продавали их князьям и торговым людям. Снасти для судов киевляне заготовляли сами. Когда весенний разлив спадал, начинали снаряжать торговый караван в Царьград. В караване были княжеские лодки, боярские и простые купеческие, нагруженные всякими русскими товарами. Путешествие было продолжительно и сопряжено с большими опасностями. В нижнем течении дно Днепра перерезывается отрогами Авратынских возвышенностей, образующими знаменитые днепровские пороги. Плавная и спокойная до сих пор река начинает вдруг в бешеном стремлении вперед перепрыгивать через скалы и гряды камней, заграждающие ей путь. При большой осторожности и знании места можно было провести суда через первые, более мелкие, пороги, но на крупных приходилось вытаскивать их на берег и тащить на плечах или волочить по земле. Закованные в кандалы невольники нагружались и товарами, и лодками. Невольники были всегда одной из выгоднейших статей русской торговли. Постоянные войны с чужими народами в изобилии поставляли этот живой товар. Вооруженные купцы и княжеские дружинники держались наготове, чтобы защитить от печенегов караван во время этого сухопутного перехода. Нередко происходили жестокие схватки, случалось, что караван был разграблен, а путешественники перебиты. Пройдя пороги благополучно, караван отдыхал на острове св. Георгия, иначе называвшемся Хортицей. Здесь, под огромным дубом, купцы приносили в жертву богам живых птиц — кур и петухов. Для жертвы устраивался круг из воткнутых стрел. При этом же происходило и гаданье о дальнейшем пути и о том, будет ли выгодна торговля в Византии.
Такова была, в общих чертах, жизнь древних русских князей, дружинников и купцов, по описаниям византийских историков. Они жили в городах, торговали на заграничных рынках и воевали. Но все они составляли только часть общей массы славянского населения, рассыпавшегося по обширной равнине, по берегам ее широких многоводных рек, в глухих и болотистых лесах. Мы знаем уже, что эта-то масса собственно и поставляла товары для тех же рынков, в виде податей или дани князьям во время полюдья. В торговле эти жители глухих поселков, или смерды, как их тогда называли, не участвовали. Они добывали себе пропитание, пользуясь дарами природы, которая щедро давала им и на свой обиход, и на выплату дани. Чтобы добыть меха, воск, мед и рыбу, они занимались, кроме земледелия, охотой, пчеловодством и рыболовством. В некоторых местах делали лодки-однодеревки, т. е. выдолбленные из целого ствола дерева. Лодки эти, как мы уже знаем, пригонялись на продажу в Киев. В других местах, ближе к городам или в самих городах, смерды занимались также гончарным ремеслом, т. е. делали из глины горшки и другую посуду. Лодки, посуда и хлеб составляли предметы внутренней торговли, хлеб доставлялся в северные русские области, где его было мало.
Земледелие было коренным занятием славян с древнейших времен. Еще тогда, когда жили они, по выражению летописца, в лесах по-звериному, они вырубали деревья, выжигали корни и на выжженном пространстве пахали и сеяли. В могилах древлян, живших на притоке Днепра Припяти, и северян, живших на притоке Десне, нашли серпы и зерна ржи, овса, ячменя. Судя по древнему славянскому языку, в те времена были уже известны такие земледельческие орудия, как плуг, борона, мотыга, заступ, цеп. Частных земельных собственников тогда не было, земля принадлежала общине, состоявшей из нескольких семей, — задруге или верви, как тогда называли. Торговля постепенно изменяла простой и несложный прежде быт славян. Князья, дружинники и купцы богатели от торговли. Захватывая свободные земли, которых тогда было много, они обрабатывали их трудами рабов из военнопленных, которых частые войны поставляли в большом количестве. Те же войны, обогащая воинов, разоряли смердов. Увеличивалось количество бедных и количество богатых людей, усиливалась рознь между теми и другими. С другой стороны, та же торговля, сталкивая славян с жителями чужих более образованных стран, развивала их и расширяла их кругозор. Повышались требования на большие удобства в жизни, но повышалось и умение удовлетворить их. Красивые и роскошные вещи, вывезенные с заграничных рынков, вызывали подражания. Вместе с тем условия местного быта и преданий, особенности родной природы вырабатывали свой собственный вкус и свои требования к изделиям разных вещей. Таким образом создавалось и развивалось свое русское искусство вместе с развитием образованности — своей русской культуры. Со временем русские изделия имели сбыт на тех же заграничных рынках. Очень ценились впоследствии русские резные работы из дерева и кости, появившиеся на Руси наряду с разными украшениями и обиходными предметами, носившими следы несомненного влияния арабов, хазар и, главным образом, Византии. Византия, оказавшая наибольшее влияние на русскую жизнь, приобщила ее к христианскому миру, после чего развитие русской культуры пошло еще быстрее.
Глава III
править
«И бяше около города лес и бор велик, и бяху ловяше зверье…» Таков был Киев в языческие времена, по словам летописца. Небольшая плошадка на высоком холме Кие со всех сторон была окружена оврагами, поросшими густым лесом. В одном из таких оврагов, где проходит теперь главная улица Киева — Крещатик, были княжие ловы и охоты, и он назывался Перевесищем. На площадке помещался древний город, или детинец, называемый тогда просто Горою. В нем было несколько деревянных дворов и каменный терем Ольги. Вероятно, этот терем долго был единственным каменным зданием, потому и память о нем сохранилась до того времени, когда писалась летопись, т. е. до XI века.
Здесь же, на утесе, стоял и идол главного языческого бога Перуна. Летописец упоминает о нем, когда пишет о скреплении клятвой договора Игоря с греками: «И наутре призва Игорь послы гречески и приде на холмы, где стояше Перун, и покладоша оружыя своя и щиты, и золото, и ходи Игорь и мужи его, и елико поганые [Погаными летописец называет язычников] на Руси; а христьянскую Русь водиша в церковь святого Ильи, яже есть над ручьем, конецъ. Пасынце беседы и Козаре; се бо бе сборная церковь, мнози бо беша Варязи христьяне». По низменной местности, нынешнему Подолу, протекала тогда речка Почайна, совсем недавно поглощенная Днепром. Здесь, среди лесов и топей, возле слободы хазарской, приютилась первая христианская церковь во имя Ильи Пророка, построенная, судя по преданию, еще Аскольдом. На Подоле же, в том месте, где были пастбища, стояло капище бога покровителя скота Волоса.
Лес, река, топь, болото или безграничная равнина — вот природа, среди которой селились русские славяне, жили, развивались и складывались в нынешнее Русское государство. Это преобладание леса и воды в природе отразилось на религиозных верованиях славян язычников. Темная чаща дремучего леса, тянущегося на сотни верст кругом, подавляла невежественного язычника, казалась ему страшной и таинственной. Величественные седые великаны, разбросавшие в разные стороны могучие дуплистые стволы, представлялись ему царями этой чащи. Язычник обоготворял их, ждал от них и добра и худа, старался умилостивить их жертвами. Столетним дубам или липам приносили древние славяне свои жертвы, их просили о заступничестве перед другими, еще более грозными, неведомыми силами. Таким же непонятным и грозным казался славянину громадный камень валун, неожиданно встреченный им глубоко вросшим в землю среди топей и болот. И славянин приносил, на всякий случай, жертву и камню. «Не нарицайте себе бога в камении… Уже бо не нарекутся богом древеса…» Так проповедует впоследствии Кирилл Туровский не окрепшим еще в вере христианам. Даже в то время, в XII веке, славяне часто после молитвы в христианском храме молили о благополучии скота бога Волоса или совершали языческие обряды в священных рощах перед столетними дубами. Поклонялись язычники и огню — источнику великого блага или великих бедствий. Еще большее благоговение и поклонение вызывали, конечно, такие грозные явление природы, как гром, молния или дающее всему жизнь солнце. «Уже бо не нарекутся богом стихии, ни солнце, ни огонь», — говорит тот же проповедник. Главный славянский бог, Перун, был богом грома и молнии, он же назывался еще Сварогом, а его сыновья — солнце и огонь — Сварожичами. Обоготворялись, вместе с солнцем, звезды, ветер, вода и воздух. В зависимости от поклонения этим божествам находились праздники древних славян и их обрядовые песни, дошедшие до нас и нашедшие применение к христианским праздникам. Празднование рождественских святок с колядой и гаданием, празднование масленицы, семика, Ивана Купала и других — все это имеет начало еще в древних языческих обрядах. Вообще вся природа, окружающая древнего язычника, была наполнена неведомыми и невидимыми живыми существами. В лесу жили лешие, в воде водяные и русалки, в доме домовые. Понятия об этих таинственных существах смешивались с понятием о душах умерших и вечно живущих близких. Все они могли покровительствовать оставшимся на земле или вредить им, если они оскорбляли их непочтением и невниманием.
Мы видели, что в местности нынешнего Подола почти рядом стояли церковь Ильи Пророка и капище бога Волоса. Одни из дружинников Игоря приносили жертву богу Перуну, другие молились перед алтарем христианской церкви. Следовательно, в то время, когда язычество считалось у русских славян господствующей религией, в Киеве было уже немало христиан. Христианские проповедники были посланы из Византии в Киев еще при Аскольде. Княгиня Ольга была христианкой, и, хотя Святослав упорствовал в язычестве, несмотря на уговоры матери, нужно думать, что именно при нем христианство распространялось с особенной силой. Святослав со своей громадной дружиной несколько раз уезжал в христианскую Болгарию и жил там подолгу. Многие из вернувшихся на родину воинов могли завезти туда христианство. Но наибольшее влияние в этом отношении имела, как мы уже сказали, Византия. Блестящая Византия вообще пленяла воображение славян своей роскошью и богатством. И так как эта роскошь и этот блеск проникали и в религию, то понятно, что она не могла не привлекать своей красотой дикого язычника, не видевшего ничего дома, кроме скудной непривлекательной обстановки жизни и грубого, бессмысленного страха перед деревянным идолом. В младенческом уме варвара не раз возникала мысль о могуществе греческого Бога, дающего грекам все чудеса, для получения которых славянин не жалел жизни.
Уже один вид великолепного Царьграда с Черного моря мог поразить полчища славян, подъезжавших на своих ладьях. Может быть, и Киев был выстроен на холмах из подражания Царьграду, а впоследствии первые христианские князья всеми силами стараются украсить города храмами, напоминающими царьградские. Уже с моря видели подъезжающие к Царьграду золотые царские палаты, подле них стоял золотой пятиглавый дворцовый собор, а дальше опять блестящие палаты и церкви, над которыми, как венец, возвышался величественный храм Софии с громадным куполом. Княгиня Ольга с приближенными была приглашена во дворец императора и видела роскошь, которая кажется сказочной и в наши времена. У нашего историка Забелина мы находим подробные описания великолепия византийских палат и дворцов, взятые им из греческих хроник.
Приведем здесь выдержки из некоторых описаний. В одном из отделений дворца, возле Софийского храма, находилась палата, построенная Константином Великим и называемая Магнауром. Она имела вид церкви и была расположена от запада к востоку. Перед нею с западной стороны находились обширные сени, в которых во время приемов собирались знатные придворные люди, начальники, сенаторы. Вход в палату задергивался дорогими занавесами. По сторонам высились мраморные колонны, за которыми находились боковые галереи. В промежутках колонн висели на посеребренных цепях большие серебряные люстры. Восточная часть палаты была устроена как алтарь на несколько ступеней выше перед всей палатой, так что туда поднимались по ступеням зеленого мрамора. Это царское возвышение отделялось от палаты четырьмя колоннами, над которыми возвышалась обширная арка. Между колоннами ниспадали дорогие занавесы, закрывавшие в обыкновенное время царское святилище. Возле этого места стоял огромный золотой орган, блиставший дорогими каменьями и финифтью и называемый «царским». В других местах палаты стояли еще два органа, серебряные. В глубине алтаря стоял царский престол, золотой трон, весь усыпанный драгоценными камнями. У престола были ступени, на которых по обеим сторонам лежали золотые львы. Это были чудные львы: в известную минуту они поднимались на лапы, ревели и рычали, как живые. На верху трона сидели две большие золотые птицы. Неподалеку от него стояло золотое дерево с множеством золотых же птиц разной породы, изукрашенных цветной эмалью. В определенное церемониалом время все птицы пели. При торжественных приемах иностранных послов, при входе их, играл орган, трубили трубы и ударяли в литавры. Когда послы приветствовали сидящего на троне императора, золотые львы начинали реветь, золотые птицы петь, звери, лежавшие на нижних ступенях, поднимались из своих логовищ и становились на задние лапы. Все это умолкало по окончании приветствий и возобновлялось при уходе послов, когда к пению птиц и реву зверей присоединялся еще хор певцов, славословящих императора.
Сыновья Святослава, Олег, князь древлянский, и Ярополк, князь киевский, остались после отца мальчиками одиннадцати и тринадцати лет. Между ними скоро возникла ссора, возбужденная, судя по преданию, главным боярином и воспитателем Ярополка Свенельдом. Свенельд хотел отмстить Олегу за смерть сына, убитого князем во время охоты в его лесах. Побуждаемый Свенельдом, Ярополк пошел войной на брата, и тот был убит. В это время третий сын Святослава, Владимир, был в Новгороде [См. Русь в ее столицах. II. Новгород]. Собрав войско варягов за морем, Владимир пошел войной на брата и по пути разорил Полоцкое княжество, женившись насильно на дочери князя полоцкого Рогнеде. Владимир вел с собой большое войско из варягов, новгородцев, кривичей и чуди. При помощи измены воеводы Ярополка Блуда ему удалось убить Ярополка, и затем он без труда вошел в Киев.
Ярополк был христианином. Убив его, Владимир хотел поднять язычество, которое, по-видимому, уже уступало христианству. Он наставил всюду новых идолов и возобновил служение им с человеческими жертвоприношениями. После одного из удачных походов хотели принести человеческую жертву Перуну. Жребий пал на сына одного варяга-христианина. Отец не отдавал сына и издевался над языческими богами. Разъяренная толпа бросилась разрушать их жилище, и оба погибли под развалинами его. Впоследствии Владимир выстроил на месте гибели этих христианских мучеников церковь, которой отдавал десятую часть из своих доходов, почему она и называлась Десятинной.
Среди богатых восточных и южных народов, с которыми славяне воевали или вели торговлю, было уже мало язычников. Киевляне сталкивались и с магометанами, и с иудеями, и с христианами, но последних было больше, и они занимали господствующее положение. Если верить преданию, представители всех религий собрались у сильного русского князя, и каждый выставлял достоинства своей религии, желая привлечь его. По словам того же предания, на Владимира произвело сильное впечатление изображение Страшного суда на иконе, привезенной византийскими проповедниками. «Благо идущим одесную, — сказал он, — и горе тем, что ошую». Дальше предание связывает крещение Владимира с походом на Корсунь. Корсунь, или Херсонес, был греческий город, сохранившийся еще от времени греческих колоний на Черноморском побережье. Киевляне хорошо знали Корсунь по торговле, которую вели с ним с древних времен. Взяв Корсунь, Владимир послал посольство в Царьград к императорам Василию и Константину с предложением выдать за него замуж их сестру Анну. В случае несогласия он грозил им войной. Императоры ответили, что сестра их не может быть женою язычника. Тогда Владимир заявил, что готов креститься, так как христианская вера пришлась ему по душе. Царевна Анна приехала в Корсунь в то время, когда у Владимира разболелись глаза, и он перестал видеть. Она убедила его креститься, после чего он выздоровел. Обвенчавшись с царевной, он взял с собою духовенство в Киев и там крестил весь народ. На месте сверженного Перуна была выстроена маленькая деревянная церковь во имя св. Василия — теперь Трехсвятительская. Сыновей своих Владимир крестил на речке Почайне, в том месте, где стоит теперь, среди старых деревьев, большая колонна с часовней в основании.
Летописец сильно подчеркивает разницу между Владимиром-язычником и Владимиром-христианином. Он в ярких красках изображает грубого, жестокого и воинственного князя, превратившегося в кроткого, любвеобильного и милостивого. Он указывает даже на участившиеся случаи разбоев и грабежей, на которые обратили внимание греческие священники, наставлявшие князя в новой вере. «Разбойники размножились, — говорили епископы Владимиру, — зачем не казнишь их?» «Боюсь греха», — отвечал Владимир. Епископы возразили на это: «Ты поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на помилованье; тебе должно казнить разбойника, только разобрав дело». Прежде полагались за грабеж и убийство штраф, или виры, как тогда называли. Владимир отменил сначала виры, заменив их смертной казнью, но потом снова вернулся к обычаям отцов и дедов, т. е. назначил виры, которые шли на содержание войска. Епископы, вместе со старейшими боярами, помогали Владимиру советами в управлении княжеством. Для постройки и украшения церквей были вызваны греческие мастера и художники. Греческое духовенство обучало грамоте славян и поставляло их в священники. Десятинная церковь, во имя Успения Пресвятой Богородицы, была выстроена на манер роскошных византийских храмов и украшена иконами и драгоценной утварью, привезенными Владимиром из Корсуня. Оттуда же привез Владимир «четыре кони медяны», т. е. великолепную бронзовую четверню коней, которая украшала теперь Киев. Вообще Киев в это время богател, украшался и привлекал внимание иностранцев. Привлекали также ко двору «ласкового князя» и его роскошные пиры, которые он устраивал по поводу освящения новых церквей. На пиры приглашались не одни знатные и богатые, а также нищие и простой народ, для которых расставлялись столы на дворе княжеском и выкатывались бочки меду из погребов княжеских. Бедных и убогих Владимир никогда не забывал, калекам и больным, которые не могли приходить на пиры, развозили мед и припасы на возах по городу.
Широко по земле расходилась слава о богатом стольном городе Киеве, о князе Владимире Красном Солнышке и его могучих богатырях. Славным богатырям много было дела в княжение Владимира. По словам народных былин, богатыри съезжались в Киев, чтобы
«Заложиться за князя Владимира,
Послужить ему верой, правдой,
Постоять за веру христианскую».
Веселье княжеских пиров постоянно перемежалось с народными бедствиями и горем. Печенеги тесным кольцом окружили Киевскую землю, и не было от них ни прохода, ни проезда. Беспрестанно обступали они окрестные города и селенья и даже самый Киев. Владимир выстроил для защиты со стороны степи целый ряд крепостей по притокам Днепра, но и это плохо помогало. Беспрестанно разоряемое мирное население бежало на север, и южнорусские земли тогда уже начинали пустеть.
Между сыновьями Владимира возникли после его смерти усобицы еще более сильные, чем были между Владимиром и его братьями. Один из сыновей Владимира, Святополк, прозванный впоследствии Окаянным, желая владеть единолично княжеским престолом, убил троих братьев — Бориса, Глеба и Святослава. Мстителем за братьев явился князь новгородский Ярослав, который и овладел Киевским княжеством. Пятый сын Владимира, Мстислав Тмутараканский, сначала вступил в борьбу с Ярославом, но потом вошел с ним в полюбовное соглашение и уступил ему киевский стол. После смерти Мстислава Ярослав стал княжить над всеми русскими землями. Как в Новгороде, так и в Киеве он оставил по себе добрую память как устроитель внутреннего порядка и насадитель просвещения. Во время усобиц братьев Киев и жгли, и разоряли, так что жители его натерпелись много горя и отдохнули только при окончательном водворении Ярослава. Его княжение было мирное, и даже внешних войн было немного. Печенеги сделали последний набег на Киев (1036 г.), были разбиты, а затем окончательно рассеяны новыми пришельцами из Азии — торками и половцами. В этот последний набег печенеги подошли совсем близко к Киеву, летописец пишет: «И съступишася на месте, где же есть ныне Святая София, митрополья русская, бе бо тогда поле вне града и бысть сеча зла и едва одоле к вечеру Ярослав». В ознаменование этой победы Ярослав и выстроил храм Св. Софии недалеко от того места, где была выстроена еще Ольгой небольшая деревянная церковь, которая неоднократно горела и снова строилась. Этому храму суждено было пережить все бедствия, пронесшиеся над Киевом, и сохранить отчасти до наших времен прежний свой вид. Киевляне гордились новым собором — колоссальным каменным зданием, украшенным золотом, драгоценными камнями и великолепной живописью. «Яко церковь дивна и славна всем окружающим странам, яко же ина не обрящется во всем полунощи земнем от востока до запада…» — так говорил впоследствии о Св. Софии митрополит Иларион. С первых же годов своего существования собор занимал видное место в жизни города. В нем поставлялись царьградскими патриархами русские митрополиты и благословлялись на княжение великие князья. В храме хоронили киевских князей, начиная с основателя его Ярослава, а на дворе храма собиралось народное вече для решения важнейших общественных и государственных вопросов.
Из приведенных здесь слов летописца мы видели, что Ярослав построил храм на краю города, за ним было поле, а затем овраг и лес Перевесище. В этом поле Ярослав начал строить новый город, построил еще несколько церквей и знаменитые Золотые ворота с церковью Благовещения наверху. Затем он выстроил великокняжеский дворец и обнес весь верхний город валом и стенами. При Ярославе же начал заселяться и Подол, ставший вскоре средоточием киевской торговли. О заботах Ярослава относительно распространения христианства киевский летописец пишет следующее: «При нем христианская вера на Руси начала плодиться и расширяться, умножались черноризцы, и появлялись монастыри. Ярослав очень любил церковные уставы священников, а в особенности монахов и прилежал книгам, часто читал днем и ночью; собрал много писцов и перелагал книги с греческого языка на славянский, и таким образом написано было много книг и собрано верным на поучение. Так один человек вспашет землю, другой засеет, а прочие жнут и питаются обильно — так было и с Ярославом: отец его Владимир вспахал землю и умягчил — просветил крещением; Ярослав засеял книжными словами сердца верных людей, а мы пожинаем, приемля книжное ученье». В другой летописи говорится, что Ярослав, приехав в Новгород, собрал среди детей старост и священников триста человек и велел их учить книгам. Так, вероятно, он делал и по всем большим городам. К княжению Ярослава относят также и сборник древнейших русских законов «Русская Правда». Но на самом деле сборник этот составлялся позднее, в разное время и различными людьми. При Ярославе составлена только, тоже неизвестным лицом, первая часть этого сборника, в котором ограничивается право личной мести за смерть родственников и устанавливается денежный штраф за убийство и увечье.
Когда ушли печенеги, южные границы Киевского княжества можно было считать некоторое время безопасными от вражеских нашествий.
Ярослав обратил тогда внимание на западные границы со стороны Польши. Польша сложилась в это время в могучее государство и стремилась расширить свои границы захватом русских городов. Еще во время войны Владимира со Святополком союзник последнего польский король Болеслав Храбрый захватил некоторые пограничные русские города. Помирившись с Мстиславом, Ярослав вместе с ним принялся за возвращение утраченных земель. Обстоятельства благоприятствовали русским князьям. После смерти Болеслава в Польше загорелась междоусобная война, во время которой Ярослав не только успел вернуть русские города, но еще и пограбить польские земли и набрать пленников. В это время население Польши восстало против христианства и изгоняло духовенство и князей. Только при внуке Болеслава, Казимире, наступило успокоение. Казимир обращался за помощью к европейским государям и к Ярославу. Ярослав помог ему и выдал потом за него свою дочь. Он был тогда не только в союзных, но и в родственных отношениях со многими европейскими государями, охотно роднившимися с могучим русским князем. Войско Ярослава постоянно подкреплялось помощью варяжских викингов. Сам он был женат на дочери шведского короля Ингигерде, а норвежский королевич Гаральд Смелый женился на его дочери Елизавете. С Византией шла по-прежнему оживленная торговля, но в 1040 году загорелась война по обычному поводу — убийству русского купца. Ярослав вспомнил времена Олега и захотел добиться посредством военного похода больших выгод и большей свободы в торговле. Но греки пустили в ход свой знаменитый «греческий огонь», которым погубили в былые времена полки Игоря. Сын Ярослава, Владимир, был разбит и вернулся с большими потерями. Это был последний русский поход на Византию, после чего возобновились дружеские отношения, сохранившиеся навсегда. Любимый сын Ярослава, Всеволод, был женат на греческой царевне. В то время как холм Кие, нынешний Старый Город, украшался великолепными храмами в византийском вкусе, в окрестностях Киева начали появляться монастыри тоже наподобие греческих. Шумная, суетливая жизнь в городе, с грубыми развлечениями, с преклонением перед физической силой или материальными успехами, не могла удовлетворить людей, проникнувшихся христианским учением. Живопись на стенах Софийского храма отразила это несоответствие между грубой земной жизнью и строгими возвышенными требованиями христианской религии. Суровые, как будто бесплотные, лица святых поражали страхом молящегося христианина. Он проникался благоговением перед величием Бога и неземной чистотой и кротостью Богоматери. Он повергался перед алтарем, сияющим золотом в блеске зажженных свечей. Церковное пение и клубы ладана уносили его куда-то в неведомую страну, где находился недоступный пониманию, таинственный Бог, жестоко карающий за все, что прежде считалось не только дозволенным, но даже доблестным. Но стоило тому же молящемуся выйти из центра храма и направиться к боковым лестницам, ведущим на хоры, как он снова переносился на землю, к знакомой и близкой сердцу жизни. Снова присутствовал он на княжеских пирах, участвовал в боярских и княжеских развлечениях, снова охватывался суетой и соблазнами мирской жизни. Низкие своды и стены лестниц храма были сплошь расписаны пестрыми изображениями, местами сохранившими до сих пор живые, яркие краски. Наивные фигуры гусляров, гудочников, плясунов, охотников проходят перед глазами в причудливых и забавных сценах.
«Монашествующие в каждом граде и стране да соблюдают безмолвие, да прилежат токмо посту и молитве, безотлучно пребывая в тех местах, в которых отрекались от мира». Так гласит правило о монашествующих, выработанное одним из вселенских соборов. Уже при Ярославе появились монастыри в самом городе, но монахи их не были настоящими подвижниками, их жизнь была слишком тесно связана с жизнью мирских людей. И вот, как этих мирских людей по-прежнему привлекала Греция, как место выгодной службы в императорских полках или выгодной торговли, так привлекала она строгими монастырями людей, стремящихся к молитве и благочестивой жизни. Так пришел на Афон один из русских христиан, Антипа, и постригся там под именем Антония. Но русским инокам в те времена нельзя было отдаваться только молитве в одиночестве, их обязанностью было учить и наставлять своих новообращенных братьев на родине. На эту обязанность указал Антонию игумен греческого монастыря, посылая его обратно на Русь. В киевских монастырях Антоний не нашел жизни, к какой привык на Афоне. Он поселился в пещере среди леса, вырытой первым русским митрополитом Иларионом, когда он был еще священником в селе Берестове, любимом местопребывании князя Владимира. Иларион удалялся в пещеру для поста и молитвы, Антоний поселился в ней навсегда. Скоро к нему пришел из города священник Никон, а затем и еще один житель Приднепровья, жаждущий иночества и молитвы. Последний был сын богатых родителей, с детства обучавшийся грамоте и пристрастившийся к священным книгам. Веря в истинность христианского учения, он старался проводить его в жизнь. Все свое время он посвящал молитве в церкви или работе вместе с рабами и домашними слугами. Мать его горячо протестовала против такой жизни, так как не могла понять его стремлений. Особенно сильно возмутилась она, когда сын взялся печь просфоры в церкви, в которой некому было это делать. Она считала постыдным такое занятие для богатого молодого человека, который мог быть купцом, воином, одним словом, мог сделать карьеру, говоря нашим современным языком. Она бранила его, попрекала, даже била и запирала, так что, в конце концов, заставила уйти в другой город. Вернув его домой силой, она с яростью изорвала вериги, которые случайно увидала на нем. Проникнувшись евангельскими словами: «иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин», Феодосий решился, наконец, оставить навсегда мать и ушел в Киев. Здесь он так же, как и Антоний, не удовлетворился городскими монастырями и пришел к нему в пещеру. «Сын мой, — сказал ему Антоний, — ты еще молод, трудно будет тебе жить со мной в этой тесной и мрачной пещере». Но скоро он понял, что перед ним стоит юноша, которого не испугают лишения иноческой жизни. На этих столбах и воздвиглась знаменитая обитель, Печерская лавра, существующая до сих пор. Антоний, Феодосий и Никон, по словам летописи, были «три светила, сиявшие в пещере и разгонявшие тьму бесовскую постом и молитвою». Иноческие подвиги отшельников привлекали к ним многих последователей. Одна за другой вырывались пещеры рядом с пещерой Антония, и поселялись в них новые пришельцы из мира. Приходили туда и не одни бедняки или неудачники, оставлявшие за собой лишь нужду и горе, бросали люди богатство, почести и славу во имя молитвы и жизни в полном отречении от земных благ. Двое таких иноков навлекли гнев князя Изяслава Ярославича на всю обитель. Сын знатного боярина при дворе, Варлаам, приехал к пещере Антония с пышной свитой, на богато убранном коне и в роскошной одежде, чтобы сложить все свое богатство к ногам старца. Вслед за ним туда же пришел любимый придворный князя Ефрем. Князь хотел сослать старцев в заточение, разорить всю обитель и раскопать пещеры, если они не уговорят пришедших вернуться в мир. Только заступничество княгини убедило князя оставить в покое иноков. Когда обитель разрослась, Антоний испросил позволения у князя выстроить церковь для братии. Так появилась Успенская церковь Печерского монастыря, выстроенная в 1073 году. Антоний, стремясь к одиночеству, ушел из обители и вырыл себе пещеру в некотором отдалении.
Много легенд связано с построением Успенской церкви. Об основании ее в Печерском Патерике рассказывается следующее. Один варяг, Шимон, изгнанный из родины, отправился на корабле в Русь. Он захватил с собой кошелек с золотом, пояс и венец с креста. При переезде через море сделалась буря, во время которой Шимон увидал в облаках изображение церкви и сквозь шум бушевавшего моря услыхал голос: «Вот церковь, которая будет создана во имя Божьей Матери, и ты будешь положен в ней». Тот же голос велит ему измерить здание золотым поясом, снятым с распятия. Буря утихла после того, как Шимон запомнил измерения будущего храма. В Киеве Шимон поступил на службу к князю, как делали многие варяги в то время. Будучи дружинником князя, Шимон участвовал в битвах. В одну из битв он был ранен и, лежа больным, снова увидал ту же церковь. Выздоровев, он рассказал о своих видениях преподобному Антонию, и после этого решено было выстроить церковь Успения Божьей Матери согласно указаниям Шимона. Самое построение храма, по словам предания, сопровождалось чудесными явлениями. Божья Матерь повелела византийским мастерам идти к Антонию и строить церковь в Печерском монастыре. Они привезли с собой план церкви, вполне согласовавшийся с описаниями Шимона. Когда церковь была выстроена, снова по повелению Божьей Матери, пришли из Византии живописцы, украсившие церковь мозаичными образами и расписавшие ее стены. Блиставшая золотом и мозаикой церковь была, по отзывам современников, «небеси подобна». До сих пор указывают в ближних пещерах место погребения двенадцати братьев греков — строителей Великой Лаврской церкви, оставшихся потом в монастыре иноками.
В других преданиях Печерского монастыря указывают на русского инока, Алипия, помогавшего византийским художникам расписывать стены храма. Вероятно, в то время были уже в Киеве и свои живописцы, и свои строители. При раскопках на месте древней Десятинной церкви были обнаружены остатки многих мастерских. Одни из них, видимо, служили для обработки мрамора, шифера и других пород камня, другие для обжигания различных глиняных изделий, здесь же, очевидно, приготовлялись эмалевые изразцы для украшения церквей и дворцов. Существовали также в то время мастерские для выделки предметов из стекла — разных сосудов и витых браслетов. Особенно многочисленны были мастерские ювелирные, на что указывают во множестве находимые формочки для отливки крестов, серег, браслетов, бус и т. п.
Иноки монастырей, подобных Печерскому, в те далекие времена не могли не оказывать влияния на нравы местных жителей. Заслуга их состоит именно в том, что они не отрешались вполне от мира, а, напротив, по мере сил, участвовали во всех печалях и радостях мирских людей. Они подавали им пример терпения и неутомимого трудолюбия. По свидетельству летописца, «иноки выносили в то время столько скорби и печали, что человеческими устами даже и высказать невозможно. Пищею для братии служили только хлеб да вода. В субботу и воскресенье вкушали сочиво» (каша или всякая растительная пища с маслом). Обитель была очень бедна. Под руководством Феодосия иноки без устали работали и тяжелым трудом добывали себе пропитание. Они плели из волны клобуки и занимались другими рукоделиями. Изделья свои они носили в город на торжища и продавали, а на вырученные деньги покупали жито, которое мололи ночью, в промежутки между молитвой, на ручных жерновах. Кроме того, они занимались разведением огородов и садов. О самом Феодосии сохранилось предание, что он тоже редкие досуги свои посвящал рукодельям, трудясь вместе с Никоном или иноком Ларионом, который был «хитр книгам». Никон сшивал книги для переплета, а Феодосий приготовлял нитки или прял волну в то время, когда Ларион переписывал книги. Но большую часть времени Феодосий отдавал составлению поучений, обращаемых как к инокам, так и ко всему народу. Некоторые из этих поучений особенно интересны потому, что рисуют образ жизни, взгляды и нравы людей того времени.
Приведем здесь несколько мест из таких поучений. Например, из поучения о казнях Божьих: «Наводит Бог по гневу Своему казнь какую-либо или поганых, потому что не обращаемся к Богу; междоусобная рать бывает от соблазна дьявольского и от злых людей. Страну согрешившую казнит Бог смертью, голодом, наведением поганых, бездождием и другими разными казнями». Следующие слова порицают суеверия и грубость нравов: «Не погански ли мы поступаем? Если кто встретит монаха или монахиню, свинью или коня лысого, то возвращается. Суеверию по дьявольскому наущению предаются. Другие чиханью веруют, будто бывает на здравие главе. Дьявол прельщает и отвлекает от Бога волхованием, чародейством, блудом, запойством, резоиманием [Взиманием процентов], прикладами, воровством, лжею, завистью, клеветою, трубами, скоморохами, гуслями, сопелями, всякими играми и делами неподобными. Видим и другие дела: все падки к пьянству, блуду и злым играм…»
Духовным лицам для чтения и изучения священных книг, конечно, грамотность нужна была более, чем всем другим людям. Они должны были изучать греческий язык, чтобы не только самим читать эти книги, но и переводить их для других. Таким образом грамотность должна была зародиться среди духовенства и главным образом в монастырях, сосредоточивавших в себе все условия для духовной и молитвенной жизни. Отсюда она распространялась в мир через обучение лиц, предназначенных для священства, и через князей, как лиц, имевших больший досуг для занятий. В монастырях же должно было сосредоточиться и ведение хроник или исторических записей. Такие записи велись еще раньше при церквах и дворах князей книжными и духовными людьми. Первый свод этих записей появился в Печерском монастыре под названием «Се повести временных лет, откуду есть пошла русская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду русская земля стала есть». Эта Повесть временных лет составлялась, по преданию монастыря, иноком Нестором, который пишет про себя следующее: «Феодосьеви же, живущю в монастыри и правящю добродетельное житье и черничьское правило, и примащю всякого преходящего к нему; к нему же и аз придох худый и недостойный раб, и прият мя, лет ми сущю семнадесяти от рожденья моего». В одной из пещер монастыря до сих пор показывают мощи «первого летописца Нестора». На него же указывают как на составителя книг «Житие св. Феодосия Печерского» и «Чтение о житии и погублении святых страстотерпцев Бориса и Глеба».
Глава IV
править
Ярослав умер в 1054 году и, по словам летописца, оставил своим сыновьям такое завещание: «Вот я отхожу от этого света, дети мои! Любите друг друга, потому что вы от одного отца и от одной матери. Если будете жить в любви между собою, то Бог будет с вами, он покорит вам всех врагов, и будете жить в мире. Если же станете ненавидеть друг друга, ссориться, то и сами погибнете и погубите землю отцов и дедов ваших, которую они приобрели трудом своим великим. Так живете же мирно, слушаясь друг друга. Свой стол Киев поручаю вместо себя старшему сыну моему и брату вашему Изяславу, слушайтесь его, как меня слушались, пусть он будет вам вместо меня».
Все русские земли, которыми Ярослав, после смерти брата Мстислава, владел единолично, он поделил между сыновьями. Старший сын, Изяслав, получил земли Киевскую, Турово-Пинскую и Новгородско-Псковскую. Второму сыну, Святославу, достались земли Черниговская, Северская, Муромская и Тмутараканская, третьему, Всеволоду, Переяславская и Ростово-Суздальская, четвертому, Игорю, земля Волынская и пятому, Вячеславу, Смоленская. Один из сыновей, Владимир, умер еще при жизни отца, и его сыну, Ростиславу, Ярослав отдал землю Галицкую. Несмотря на завещание Ярослава, ссоры из-за земель, особенно из-за Киевской, начались уже между его сыновьями и усилились между внуками и правнуками. Летописец говорит, что в это время «разодралася вся русская земля». Ссоры князей сопровождались, конечно, войнами и разорением жителей. К внутренним войнам присоединились еще и набеги новых степных врагов — половцев. Богатый торговый Киев возбуждал алчность и в князьях, и в диких кочевниках. Ярослав оставил свой любимый стольный город в полном расцвете могущества, красоты и богатства. Слава о Киеве разносилась по всем иностранным государствам, торговля приносила ему много денег.
И при ближайших преемниках Ярослава Киев продолжал еще разрастаться и украшаться богатыми церквами и монастырями. По летописным описаниям киевской жизни того времени можно думать, что население распределялось в нем таким образом. Князья, дружинники, бояре, богатые купцы, главное духовенство и правительственные лица жили в верхней части города, «на Горе». Весь простой люд — ремесленники, мелкие торговцы, грузчики, лодочники, вместе с бездомными бродягами и нищими, заселяли обширный Подол, на берегу Днепра. Небольшая площадь Детинца на Горе была почти сплошь застроена церквами, монастырями и княжескими теремами. Кроме князя, его семьи, родни и дворни, в Детинце жили немногие из самых приближенных дружинников и местное духовенство. Но пришлого народу всегда много толпилось в Детинце. К князю приезжали княжеские и царские послы, богатые иностранные гости с дарами и гостинцами, игумены и приходские священники с ходатайствами о разных нуждах церквей и обителей, вирники и мытники с отчетами о сборах штрафов и торговых пошлин. Сюда же приходили смерды и холопы с жалобами на княжеских чиновников — тиунов и рядовичей, здесь просили помощи вдовы и нищие и даже искали суда и расправы разные люди, приходившие с торга после мелких дрязг или драк. За стенами Детинца, вокруг площади Св. Софии, раскидывалась древнейшая часть Киева, или собственно «Гора». Здесь был митрополичий двор и жили все знатные богачи и правители города. На митрополичьем дворе так же, как и на княжеском, с утра до вечера толпился народ. Сюда также приходили люди, искавшие суда митрополита по делам, подлежащим его рассмотрению. Митрополит разбирал, кроме дел духовных, и дела семейные. Здесь еще в большем количестве собирались вдовы, сироты, нищие и убогие, разные калики перехожие, чернецы и чернички со всех русских монастырей и далекие гости с Афона. Вся гора была обнесена «городом великим», т. е. стеной или земляным валом. С трех разных сторон были ворота, а с четвертой — открытый проезд по мосту в Детинец. На обширную площадь возле Св. Софии собиралось на важные вечевые собрания все население Киева. Здесь же происходил, вероятно, и торг после того, как князь Изяслав Ярославович «взогнал» его, по выражению летописи, с Подола на Гору. Окраины Горы были заняты садами и огородами, среди которых расположилась небольшая, но богатая еврейская колония. Летопись говорит, что св. Феодосий Печерский часто ходил сюда по ночам для беседы с еврейскими раввинами и книжниками о преимуществах христианской веры.
Самым оживленным местом города был всегда, конечно, торг, куда съезжались люди разных национальностей и вероисповеданий и который имел вид постоянной пестрой ярмарки. Круглый год сюда стекались отовсюду товары русские и иноземные. Сюда приезжали болгарские купцы из далекого лесистого Заволжья с драгоценными мехами и кожами; немцы с Балтийского моря с янтарем, цветными сукнами, блестящими шлемами; дикие печенеги и половцы приводили сюда скот, угры (венгры) — лошадей, гости из Крыма привозили соль, дешевые бумажные ткани, пряности, вина и душистые травы, греки — бесценные паволоки, дорогие одежды, ковры, сафьян, серебряную и золотую посуду, ладан и краски, мрамор и мозаику. Иноземные гости торговали с новгородцами, полочанами, псковичами, смольнянами, рязанцами, суздальцами и киевлянами. Можно себе представить, какой несмолкаемый шум царил на киевском торгу, какая была пестрота в разнообразных национальных костюмах, как перемешивались разнообразные говоры и наречие! К людским голосам примешивались рев животных и ржание лошадей. Легко было скрыться в этой толпе и вору с украденным добром, и холопу, сбежавшему от господина. Сюда приходили их разыскивать, и беспрестанно слышались здесь громогласные заявления о пропаже коня, оружия, одежды или каких-либо вещей, а также заявления боярских тиунов, или управляющих, о том, что сбежал холоп со двора его господина. Здесь же княжеские отроки продавали за долги в холопство несостоятельных должников. Не меньшая суета стояла и на Подоле, где происходила постоянная разгрузка и нагрузка сотен судов всевозможных форм и величины. На Подоле останавливались русские гости, живали подолгу и строили свои божницы или часовни. Здесь же на торгу была и знаменитая Туровская божница, возле которой происходили шумные вечевые собрания во времена усобиц князей.
В эти тяжелые и смутные времена, когда князья оспаривали друг у друга киевский стол и население Киева страдало от непрерывных войн, оно пользовалось правами веча, чтобы защитить себя от княжеских насилий. Вече призывало князя, которому больше доверяло, и изгоняло нелюбимого. Садясь в Киеве, князь должен был упрочить за собой стол уговором с вечем. Если он не делал этого, бояре напоминали ему: «Ты ся еще с людьми Киеве не укрепил». Часто выведенное из терпения население выносило жестокие приговоры на вече и расправлялось своим судом с людьми, не подчинявшимися этому приговору. Так было в 1068 году, когда половцы пришли воевать русскую землю. Три князя, Изяслав, Всеволод и Святослав, вышли к ним навстречу, но были разбиты. Вернувшись с войны, киевляне собрали вече на торгу и послали сказать князю: «Половцы рассеялись по земле; дай нам, князь, оружие и коней, хотим еще биться с ними». Изяслав отказал. Недовольная толпа пошла грабить тысяцкого за то, что он был побежден и не хотел идти во вторую битву. Потом направилась к тюрьме, чтобы освободить полоцкого князя Всеслава, заключенного туда Изяславом. Освободив Всеслава, народ провозгласил его князем. Изяслав бежал в Польшу, а именье его было разграблено.
Всеслав только семь месяцев пробыл в Киеве, Изяслав заручился помощью польского короля Болеслава и двинулся отвоевывать свой стол. Киевляне выступили навстречу ему, но ночью перед боем Всеслав скрылся, не желая, вероятно, рисковать головой из-за Киева. Всеслава в летописях называют чародеем, а народные песни, приведенные в «Слове о полку Игореве», замечательном литературном произведении XII века, говорят о нем следующее: «Всеслав князь людям суды судил, князьям города рядил, а сам ночью волком рыскал, из Киева до петухов в Тмутаракань добегал, великому Хорсу (солнцу) волком путь перебегал: в Полоцке ему заутреню у Святой Софии звонили, он в Киеве слышал звон. Клюками оперся он о коней, скакнул он под Киев — достал он копьевищем золотого стола — Киева; скакнул снова лютым зверем из-под Белгорода и исчез средь синей мглы». Изяслав жестоко отмстил бунтовавшим против него киевлянам, но через несколько лет ему снова пришлось воевать из-за киевского стола и потерять его. На этот раз против него выступили братья Святослав и Всеволод. Изяслав снова должен был уйти в Польшу, откуда пришел уже после смерти Святослава, чтобы отбить Киев у Всеволода. Встретившись в Волыни, братья заключили, наконец, мир. Всеволод уступил брату Киев, а сам остался в Чернигове. Таким образом Изяслав сделался в третий раз киевским князем и все-таки не успокоился, а начал борьбу с племянниками, сыновьями Святослава, которых из мести к отцу лишил волостей. Эту борьбу с обделенными князьями, или изгоями, как их называли, продолжал и Всеволод, сделавшийся киевским князем после смерти Изяслава. Изгои запасались помощью в степях и приводили на русские земли орды половцев. Один из сыновей Святослава — Олег — особенно упорно отстаивал свои права на волость и причинил много горя своими войнами. Народные песни прозвали его за это Гориславичем, а в том же «Слове о полку Игореве» так говорится о нем: «Тот Олег мечом крамолу ковал, сеял стрелы по земле, вступал в золотое стремя во граде Тмутаракани, а уж звон слышал великий сын Ярославов Всеволод, Володимир же уши затыкал по все дни в Чернигове. Тогда при Олеге Гориславиче сеялись, росли усобицы… В княжих крамолах веки людские сократилися! Тогда в русской земле редко ратаи покрикивали, зато часто крякали вороны, трупы себе делячи…» Старая, отброшенная на край степей, Тмутаракань всегда была прибежищем князей-изгоев, к которым стекались со всей Руси все недовольные и бесприютные.
Отняв земли у родичей, Всеволод собрал себе большую часть отцовских владений. Ему принадлежали земли Киевская, Черниговская, Переяславская, Смоленская и Ростовская. Но, проводя все время в войнах, он запустил внутреннее управление. Его наместники, судьи и другие чиновники грабили и притесняли народ. Не будучи ни хорошим правителем, ни отважным воином, Всеволод пользовался славой образованнейшего человека своего времени. Но княжение его летописец относит к числу несчастных для Киевской земли. Помимо войн, разорявших жителей, Киев и область претерпели много бедствий, не зависящих от людской воли. Много раз были за ото время неслыханные жары, от которых засыхали растения и нивы, леса в болотистых местах воспламенялись сами собой, работы сельских жителей останавливались, голод, болезни и мор свирепствовали во многих местах. К этому присоединилось еще и землетрясение, возбудившее много суеверных толков.
После смерти Всеволода (1093 г.) киевский стол перешел по старшинству к сыну Изяслава Святополку. В это княжение участились набеги половцев. Один из князей половецких, Боняк, прозванный в русских летописях «шелудивым», был особенно памятен киевлянам. Он пришел к Киеву с большой силой, сжег Красный двор Всеволода в предместье Киева, уничтожил сады и огороды и разорил два монастыря. Ночью проник он в Печерскую обитель и стал истреблять все огнем и мечом, восклицая: «Где есть Бог их? Пусть поможет им!» Половецкие нашествия все больше и больше истощали и разоряли южную Русь. Летописец с горем пишет об этих опустошительных набегах. Вот описание одного из них: «Плач великий сотворился в нашей земле, и опустели села и города наши. Одних ведут в плен, других умерщвляют, те трепещут при виде избиваемых, те умирают от голода и жажды… Этих вяжут и толкают ногами и держат на морозе. Мучимые холодом, в цепях, томимые голодом и жаждою, с побледневшими лицами и почерневшими телами идут неизвестною страною, с воспаленным языком, нагие и босые, с ногами, растерзанными терниями. Один говорит другому: „Я был из такого-то города“ или „Я такого-то села“, и со слезами рассказывают о своем роде. Опустели наши города; поля, где паслись стада, кони, овцы и волы, все теперь пусто, нивы сделались жильем зверей». Такие бедствия терпели люди, а князья за вечными усобицами не только порой забывали свою исконную обязанность защищать Русь от поганых, но и сами увеличивали народное разорение своими войнами. Киевские митрополиты и игумены Печерского монастыря непрестанно увещевали князей оставить распри и обратить внимание на горе народное. И правда, разорение народное росло, менялись и отношения между людьми: увеличивалось число бедняков и богатели князья, бояре, дружинники и купцы, захватывавшие все большие и большие пространства земли. Торговля с иностранными государствами сокращалась вследствие того, что торговые пути отрезывались половцами. Многие из прежних воинов — купцов делались помещиками. В то же время часть разоренных смердов бежала на север или на запад, а часть, стараясь восстановить расхищенное хозяйство, должала богачам, дававшим деньги за большие проценты. Не будучи в состоянии уплатить не только долга, но и процентов, смерды запутывались, отрабатывали долг на землях заимодавцев и превращались из свободных земледельцев в несвободных, или закупов, как тогда называли. Побег от хозяина или нарушение заключенных условий закабаляли окончательно закупов, и они делались холопами.
При внуках Ярослава распри увеличились еще больше, так как появились новые обделенные князья-изгои. Наконец князья решили съехаться и сообща обсудить родственные дела. Съезд был в 1097 году в Любече. Решено было, чтобы внуки Ярослава владели отчиной, т. е. теми же волостями, какими владели их отцы. Вследствие этого постановления сыновья Святослава получили Черниговскую область, которую оспаривали у них другие князья. Все князья целовали крест и говорили: «Если теперь кто-нибудь из нас поднимется на другого, то все мы станем на зачинщика, и крест честной будет на него же». Но прошло немного времени, и ссоры снова возникли между прежними изгоями, сидевшими теперь на Волыни. Один из них, Давид Игоревич, заподозрил другого, Василька Ростиславича, в том, что тот задумал отнять у него землю. Не решаясь начинать войну только со своей дружиной, он стал склонять к союзничеству киевского князя Святополка Изяславича. Он уверил Святополка, что не только Василько задумал увеличить свое княжество, но и Владимир Мономах, сын греческой царевны и Всеволода, в заговоре с ним, покушается на киевский стол. Кончилось тем, что Василько, приехавший в Киев на богомолье, был приглашен к князю в гости, там схвачен и затем ослеплен. Все князья, участвовавшие в съезде, пришли в негодование от коварного и бесчестного поступка Святополка и Давида, и снова разгорелась продолжительная усобная война. Наконец, на втором съезде в Витичеве (1100 г.) был вторично заключен мир, и князья решили сосредоточить свои силы на борьбе с половцами.
Главную роль в этих примирительных съездах играл всегда Владимир Мономах, прозванный так по родственнику своей матери Константину Мономаху. Он заслужил общую любовь и уважение за свои старания поддерживать мир между князьями-родичами и за удачные походы на половцев. Через три года после витичевского съезда он стал уговаривать Святополка и других князей идти весной на поганых. Дружина Святополка не советовала князю отрывать поселян в весеннее время от полевых работ. «Дивлюсь я одному, — ответил на это соображение Владимир, — как вы поселян жалеете и лошадей их, а того не подумаете, что станет поселянин весною пахать на лошади, придет половчанин, ударит его самого стрелой, возьмет и лошадь, и жену, и детей, да и гумно зажжет; об этом вы не подумаете». Обе дружины согласились с ним, и князья, собрав родичей, пошли в половецкие степи. Пехота поехала в лодках по Днепру, а конница пошла берегом. Пройдя пороги, у Хортицкого острова пешие высадились на берег, конные сели на лошадей и шли так степью четыре дня. Половцы пробовали завести переговоры о мире, когда увидали большие княжеские войска, но князья не согласились и разбили их. Взяли много всякого скота, лошадей, верблюдов, освободили многих русских пленников, захватили в полон половцев, печенегов и торков. Но так как половцы не притихли и после этого поражения, то Мономах решил исполнить свое давнишнее намерение разбить их в центре поселений, у реки Дона. Поход удался и на этот раз. Главный герой его Мономах надолго остался в народной памяти, и долго пели в народных песнях о том, как он пил Дон золотым шеломом, как загнал окаянных агарян за Железные ворота. Действительно, много половцев разбежалось после разорения их селений, а оставшиеся не скоро оправились и пришли в себя.
Святополк Изяславич не оставил по себе доброй памяти ни среди жителей Киева, ни среди духовенства, ни среди родичей князей. Летописец рассказывает, что по Святополке плакали бояре и дружина его, но о плаче народном не упоминает. Его упрекали в корыстолюбии, жестокости и лицемерии. Сын его, Мстислав, шел по его стопам. В летописях находим такой рассказ, характеризующий жестокость и корыстолюбие Мстислава. Однажды разнеслась по Киеву весть, что двое печерских монахов нашли клад в Варяжских пещерах. Мстислав замучил до смерти монахов, выпытывая, где спрятан клад. Народ строго судил действия своих князей, и весь род Изяславов не пользовался его любовью. По старшинству после Святополка должен был занять киевский стол старший из Святославичей. Но киевляне хорошо помнили Олега Гориславича, причинившего много зла русской земле, и так же не любили род Святослава, как род Изяслава. Они подняли бунт, разорили дворы богатых евреев за лихоимство и дворы многих правителей за притеснения и насилия. После грабежа они послали сказать Владимиру Мономаху: «Приходи, князь, в Киев. Если же не придешь, то знай, что много зла сделается. Ограбят уж не один Путятин двор или соцких и жидов, но пойдут на княгиню Святополкову, на бояр, на монастыри, и тогда ты, князь, дашь Богу ответ, если монастыри разграбят». Киевляне и после смерти Изяслава выражали желание видеть у себя князем Владимира, а не Святополка, но Мономах не хотел нарушить порядка старшинства. На этот раз он уклонялся от киевского стола по тем же причинам. Но на такой призыв нельзя было не ответить согласием. Владимир пришел в Киев и был встречен с великой честью митрополитом, с епископами и со всеми киевлянами.
В продолжение двенадцатилетнего княжения Мономаха (1113—1125) народ отдохнул от многого зла и бесправия. Этот умный и справедливый князь, которого летописец называет «братолюбцем, нищелюбцем и добрым страдальцем за русскую землю», не давал сильным обижать ни худого смерда, ни убогой вдовицы. Будучи, по религиозным воззрениям, убежденным противником смертной казни, Владимир и сыновьям своим наказывал, в своем знаменитом «Поучении», не убивать ни правого, ни виноватого. При чрезвычайной щедрости он умел хранить полной свою казну, благодаря воздержности и скромной деятельной жизни. «В доме своем не ленитесь, — поучает он сыновей, — но за всем присматривайте сами; не надейтесь ни на тиуна, ни на отрока, чтобы гости не посмеялись ни дому, ни обеду вашему. Вышедши на войну, также не ленитесь, не надейтесь на воевод; питью, еде, спанью не предавайтесь; сторожей сами наряжайте; распорядившись всем, ложитесь, но вставайте рано, и оружия не снимайте с себя: от лени человек внезапно погибает…» Дальше Мономах рассказывает о том, что сделал он в своей жизни. Много времени провел он вне дома, много ночей проспал среди поля, на сырой земле. Одних дальних путешествий по княжеским и военным делам он насчитывает 83, а мелких «и не запомнишь». И всюду — дома и в дороге, на войне и на охоте — он делал все сам, не давал себе покоя ни ночью ни днем, ни в холод ни в жар. До света поднимался он с постели, ходил к обедне, потом думал с дружиною, судил людей, ездил на охоту, в полдень ложился спать и потом снова принимался за работу. Как и большинство людей того времени, Мономах был страстный охотник. Диких коней в пущах он вязал живых своими руками, тур не раз метал его на рога, олень бодал, лось топтал ногами, вепрь на боку меч оторвал, медведь кусал, волк сваливал вместе с лошадью…
Мономаху наследовал сын его, любимый князь новгородцев Мстислав [См. Русь в ее столицах. II. Новгород]. Он во всем следовал примеру отца и дал киевлянам еще семь лет более мирной и спокойной жизни. Так же, как и отец, он умел поддерживать достоинство старшего князя и пользовался влиянием среди родичей князей. Память о нем, как о благородном и честном князе, долго жила в народе.
Глава V
править
После смерти Мстислава борьба князей возобновилась еще с большей ожесточенностью. Другие сыновья «братолюбца» Мономаха скоро позабыли его заветы и ссорились из-за волостей и между собой, и с племянниками. Киев все это время был истинным яблоком раздора. Киевское население всеми силами отстаивало любимых князей и защищалось от тех, которых считало своими врагами. Помня Мономаха и Мстислава, народ свято верил в их потомков и старался утвердить Киевское княжество за их родом. С другой стороны, из поколения в поколение переходила ненависть к роду Олега Святославича Гориславича, и население дружно вставало против его сыновей, когда они покушались на киевский стол. И все-таки Ольговичам удалось завладеть на некоторое время Киевом. Против желания народа в 1139 году сел на киевский стол Всеволод Ольгович и, прокняжив семь лет, передал княжение брату Игорю. Желая задобрить не любивших его киевлян, Всеволод перед смертью собрал влиятельных граждан и просил их принять Игоря на княжение. Но после его смерти вновь собралось вече, и население жаловалось на притеснение и обирательства управителей Всеволода. Игорь отдал обвиняемых лиц на суд народа, который разграбил их дворы. Но это не привело к успокоению. Киевляне не ждали ничего хорошего от князя Ольговича и единодушно звали к себе Изяслава Мстиславича. Изяслав княжил в это время в Переяславе и охотно отозвался на призыв. На стороне Игоря была только его дружина, приведенная им из Чернигова. Победа, конечно, осталась за Изяславом, и Игорь был заточен в монастырь, прокняжив всего двенадцать дней.
Изяслав Мстиславич был восторженно принят киевлянами, но ему не удалось дать им желанного покоя. Киевский стол стали оспаривать у него дяди — младшие сыновья Мономаха Вячеслав и Юрий. С Вячеславом Изяслав скоро поладил, и они княжили одно время в Киеве вдвоем. Не так легко было отделаться от Юрия Владимировича Долгорукого, князя ростовского. Затрудняло положение Изяслава еще и то, что в этой борьбе киевское население шло вразрез с ним. Вече предостерегало князя от союза с черниговскими князьями, сыновьями Давида Олеговича, и отказывалось воевать с Юрием. «Князь, — говорили киевляне, — не ходи с Ростиславом (братом) на дядю своего, лучше уладься с ним; Ольговичам не верь и в путь с ними не ходи». Изяслав отвечал: «Нельзя, они мне крест целовали, я с ними вместе думу думал, не могу никак отложить похода, собирайтесь». Тогда киевляне решительно заявили: «Ну, князь, ты на нас не сердись, а мы не можем на Владимирово племя рук поднять. Вот если бы на Ольговичей, то пошли бы и с детьми». Изяслав набрал войско из желающих и пошел против Юрия, а в Киеве оставил брата Владимира. Скоро ему пришлось убедиться в том, что киевляне были правы: Ольговичи действительно думали обмануть его, освободить Игоря и снова завладеть Киевом или помочь завладеть им Юрию. Узнав об этом, Изяслав послал сказать Владимиру, чтобы он созвал вече и рассказал ему о коварстве Ольговичей. Владимир поехал к митрополиту и созвал киевлян на площадь Св. Софии. Когда собрался народ, князь сказал митрополиту: «Вот прислал брат мой двух мужей киевлян, чтобы они молвили слово его к братье своей». И выступили Добрынка и Радило и сказали, обращаясь сначала к князю Владимиру, потом к митрополиту, потом к тысяцкому и, наконец, ко всем киевлянам: «Целовал тебя брат, а митрополиту прислал поклон, и Лазаря (тысяцкаго) целовал и всех киевлян». Сказали им киевляне: «Говорите, с чем вас князь прислал». Послы рассказали, что случилось, и закончили словами князя: «Теперь, братья киевляне, чего сами хотели, что мне обещали, то и сделайте: ступайте ко мне к Чернигову на Ольговичей, сбирайтесь все от мала до велика, у кого есть конь, тот на коне, у кого нет, тот в ладье». «Рады, что Бог сохранил нам тебя от большой беды, — отвечали киевляне, — идем за тебя и с детьми». Но в это время кто-то крикнул в толпе, что прежде, чем идти на войну, нужно расправиться с Игорем Олеговичем. который был в монастыре. Не помогли уговоры митрополита, князя, тысяцкого и других людей, толпа бросилась в монастырь и убила Игоря. С этих пор началась продолжительная и упорная война Изяслава с Ольговичем и Юрием. Два раза Юрий выгонял его из Киева, вокняжался там и был снова выгнан Изяславом. Киевляне видели, что соперники стоили один другого и, хотя симпатии их склонялись на сторону Изяслава, обоих принимали с честью, так как Юрия боялись. Изяславу все-таки удалось умереть киевским князем (1154 г.), и летописец говорит, что его оплакивала вся русская земля. После борьбы с преемниками Изяслава Юрий Владимирович снова овладел Киевом, но вскоре умер (1157 г.). Киевляне не любили его и за его борьбу с Изяславом, и за дружбу с половцами. После его смерти его имущество и дома его приближенных бояр были разграблены раздраженной толпой.
В войнах Юрия с киевскими князьями неоднократно участвовал сын его Андрей Боголюбский. Этот князь, хотя и не добивался Киева, но нанес ему самый сильный удар. Обособившись от всех других князей, Андрей старался утвердить свое княжеское положение в другой области и на других основаниях. И самое княжество, которым он владел, развивалось и усиливалось при иных условиях и на новых основаниях.
Если мы взглянем на карту, то увидим, что Ростово-Суздальское княжество, доставшееся Андрею, лежало вне половецких нашествий. Оно было защищено со стороны степей большими лесами и южными областями, лежавшими на краю русских земель. Половцы разоряли русскую Украину и не заходили в глубь русской земли. Разоренное население бежало с юга на север, в более спокойные края и заселяло там свободные земли, смешиваясь с туземным русским и финским населением. В то время, как Киевское княжество раздиралось на части удельными князьями и пустело, бедное прежде Ростово-Суздальское княжество расширялось, заселялось и богатело. Стремясь к усилению власти, Андрей не жил в старом городе Ростове, где жители привыкли к вечевым порядкам. Он выбрал себе сначала село Боголюбово, а потом переселился в небольшой город Владимир-Залесский, на реке Клязьме, который и решил возвеличить вместо упадающего Киева. Постепенно заселяя Владимир преданными людьми, Андрей делался в нем самодержавным неограниченным князем. Он ненавидел Киев и за то, что терпел поражения от его жителей, еще при жизни отца, и за свободу киевского веча, и за то, что, по былой своей славе, Киев был соперником его вырастающему Владимиру. Вмешавшись в борьбу южных князей после смерти Юрия, Андрей прислал к Киеву своего сына Мстислава, который и разорил город в 1169 году. Княжил в это время в Киеве Изяслав II, сын Мстислава Изяславича. Союзники князя, вместе с половцами, вошли в город 8 марта. Летописец так описывает этот страшный разгром города: «И поможе Бог Андреевичу Мстиславу с братьею, и взяша Киев. Мстислав же Изяславич бежа из Киева на Васильев… и грабиша за два дни весь град… Подолье и Гору и монастыри, и Софью, и Десятинную Богородицу и не бысть помилованья никому же, церквам горящим, хрестьянам убиваемым, другим вяжемым, жены ведомы быша в плен… и взяша именья множество, и церкви обнажиша иконами, и книгами, и колоколы изнесоша все, смольняне, суждальцы, черниговцы и Ольгова дружина, и вся святыни взята бысть; зажжен бысть и монастырь Печерский святыя Богородицы от поганых, но Бог соблюде его от таковыя нужи (монахи отстояли монастырь)… и бысть в Киеве на всех человецех стенанье, и туга и скорбь неутешимая, и слезы непрестанныя…» Сын Андрея по указаниям отца не пощадил Киева, который не нужен был ни ему, ни его отцу, желавшему только унизить славный город.
После этого разгрома положение Киева ухудшалось все больше и больше. Значение его, как стольного города и центра древней Руси, было утрачено: старший в роде князь, Андрей Юрьевич, остался жить во Владимире, торговля, обогащавшая город, затихала, оживленные когда-то торговые пути глохли, отрезанные степными врагами. Половцы, приглашенные союзными князьями для разгрома Киева, разбрелись по Киевской области и соседней с нею Переяславской, распоряжаясь в них по-хозяйски. Они прислали к киевскому князю, брату Андрея, Глебу, с таким предложением: «Бог и князь Андрей посадили тебя на твоей отчине и дедине в Киеве, а мы хотим урядиться с тобой обо всем, после чего мы присягнем тебе, а ты нам, чтобы вы нас не боялись, а мы вас». В то время все границы киевских волостей были заняты разными степными инородцами. Среди них были остатки прежних врагов русских, печенегов, а также торки, коуи, берендеи. Все они приютились под защиту русских княжеств, когда половцы нахлынули на степи. Князья приглашали их во время войн, и они служили сегодня одному, завтра другому. Вместе с русскими сражались они и против половцев, но часто вредили, обращаясь в бегство, а иногда и передаваясь врагам. Все они были язычники, и русские звали их «наши поганые» в отличие от чужих, враждебных поганых — половцев. Кроме того, они были известны под названием «Черных клобуков» за черные шапки, которые носили. Половцы, князья которых давно уже роднились, посредством браков дочерей, с русскими князьми, вероятно, хотели стать в подобные отношения с русскими княжествами. Глеб поехал вести переговоры с переяславскими половцами, а киевские половцы воспользовались его отсутствием и разграбили киевские селения. Они напали на жителей врасплох и увели многих в полон, сожгли жилища и угнали в степи скот. Князья Глеб и Михаил вместе с берендеями нагнали их и разбили, но это было только началом новых нескончаемых столкновений. Население южных областей, а особенно крайних, ближайших к степям — Киевской и Переяславской — страдало вдвойне: и от половецких набегов, и от внутренних войн княжеств между собою.
С глубокой грустью описывает это тяжелое время автор «Слова о полку Игореве», воспевший поход на половцев новгород-северского князя Игоря в 1185 году. «Ох, застонал, братие, Киев тугою, а Чернигов напастьми, тоска разлилась по русской земле, печаль сильна течет по землям русским. А князья сами на себя крамолу ковали, а поганые победою набегали на русскую землю. Уже бо, братие, невеселая година востала, уже пустыня силу прикрыла! Погубила князей усобица на поганых; сказали брат брату: „Се — мое и то мое же“. И почали князи про малое „се великое“ молвити, а сами на себя крамолу ковати, а поганые со всех сторон с победою находили на русскую землю».
Киевское княжество за это время не только разорялось, но и уменьшалось в размерах. Князья отрезывали от него волости и наделяли ими своих родичей, чтобы они не тянулись за стольным городом. Впоследствии от области отпали даже ее ближайшие пригороды. Боролись из-за Киева теперь уже только второстепенные князья, которых ростовские князья — сначала Андрей, а потом брат его Всеволод — старались подчинить себе, сделать своими подручными. Между тем, наряду с Ростово-Суздальским княжеством на северо-востоке, усиливались на западе княжества Волынское и Галицкое. Эти княжества так же, как и Ростовское, были в стороне от половцев и терпели больше от диких литовских племен с севера. Волынская земля долго входила в состав Киевского княжества и только после смерти Мономаха отделилась, оставшись за его родом. Киевское население всегда отвечало согласием на притязания Мономаховичей на киевский стол. Киевляне любили волынских Мономаховичей за благородство и за уважение их к правам веча. В конце XII века правнук Мономаха Роман Мстиславович соединил Волынскую землю с Галицкой, воспользовавшись тем, что в Галиции прекратился род князей Ростиславичей. Соединение двух больших княжеств создало новый значительный центр на юге взамен упадающего Киева. Под конец своего княжества Роман начал распоряжаться киевским столом по собственному произволу. Летописец называет Романа великим князем и самодержцем всей Руси. Он прославился своими победоносными походами на Литву и на половцев.
В Киеве во времена Романа княжил тесть его Рюрик Ростиславович, который поделил киевские земли с черниговским князем Святославом. Некоторое время князья жили мирно, и Киевская область отдыхала. Летописец обвиняет брата Андрея Всеволода в ссоре, которая возникла потом между Романом и Рюриком. Роман пошел войной на тестя, и киевляне, которые перестали уже вмешиваться в распри князей, на этот раз отступили от своего правила. Они отворили ворота Роману и провозгласили его своим князем. Раздраженный Рюрик привел половцев на Киев (1203 г.) и разгромил его еще больше, чем сын Андрея Боголюбского. Мало того, что были опять разграблены все церкви, монастыри, торговые склады и дома богачей, сами жители были уведены в плен половцами. Женщин, детей, монахов и монахинь избивали без сожаления. После того вокруг разоренного города началась непрерывная и ожесточенная война, и Киев навсегда уже утратил свое прежнее величие и богатство.
Между тем в 1223 году в степях, занятых половцами, появились новые страшные выходцы из Азии — татары. Через Кавказ двинулись они в Черноморские степи и погнали оттуда половцев. Половецкий князь Котян обратился за помощью к зятю своему князю Мстиславу Удалому, указывал на то, что татары, разбив половцев, пойдут и на русских. Признавая общую опасность, южные князья, Мстислав Удалой галицкий, Мстислав киевский и Мстислав черниговский, съехались для обсуждения дела в Киеве. Они решили присоединиться к половцам и сообща ударить на татар. Собрав войско изо всех украинских земель, они двинулись в степи искать татар. Битва произошла при реке Калке (1224). Русские сражались сначала храбро, но половцы не выдержали натиска, побежали и произвели замешательство в войске, которое тоже обратилось после этого в бегство. Дольше всех сражался князь Мстислав киевский со своим войском, но его предали бродники (русские жители степей), которые сражались вместе с татарами против своих. Поражение было полное, множество людей погибло, а попавшиеся в плен князья были преданы варварской казни. Они были положены под доски, на которые татары сели обедать, и таким образом раздавлены. Опустошив по дороге Поволжье, татары ушли назад в Туркестан, а в южной Руси пошло все по-старому. Киев подвергся еще разграблению в 1234 году. Галицкий князь Изяслав Мстиславович при помощи Михаила Черниговского и половцев напал на него. Граждане откупились деньгами от половцев, князь Владимир с женой были взяты в плен. Изяслав занял Киев и обложил данью всех живущих в нем иностранцев, но через четыре года Киев был уже в руках Михаила Черниговского.
Погруженные в собственные распри, русские князья забыли и думать о татарах, которые твердо решили завладеть Черноморскими степями. Во второй раз они пришли в 1237 году через Каспийско-Уральские степи. Опустошив болгарские земли по Волге, они пробрались в верховья Волги к княжествам Рязанскому и Суздальскому, разгромили их и направились в половецкие степи, где пробыли два года, разрушая и уничтожая все, что попадалось им по пути. С 1239 года они принялись за украинские земли. Разорив Переяславль и Чернигов, хан Менке приступил к Киеву. Летописи рассказывают, что хан дивился величине и красоте города. Жалея разорить его, он послал предложение сдаться. Киевляне не приняли предложения, но князь их бежал в Венгрию. Через год татарское войско подошло к Киеву под предводительством хана Батыя. Громадным станом расположились татары возле города, со стороны Днепра, у так называемых Ляцких ворот. От скрипа телег, от рева верблюдов и ржания лошадей не было слышно голоса в городе. Киевляне знали уже участь Чернигова и Переяславля, но решили сопротивляться до последней возможности. Князя в городе не было, а был воевода Дмитрий, присланный Даниилом Галицким. Татары поставили тараны у стен и стали пробивать их. Жители, под предводительством Дмитрия, защищали проломы, образовавшиеся в стенах. Копья ломались, щиты разбивались, и свет померк от стрел, рассказывает современник. А в песне о Калине-Цар говорится:
«От пару от конинаго
А и месяц, солнце померкнули,
Не видать луча света белаго,
А от духа татарскаго
Не можно крещеным нам живым быть».
Стены были взяты, и татары отдыхали сутки, во время которых киевляне выстроили укрепления вокруг Десятинной церкви. На следующий день татары взяли и эти укрепления. Люди бросились на хоры церкви, она не выдержала тяжести, рухнула и погребла их под своими развалинами. Татары взяли Киев 6 декабря 1240 года. «Того же лета взяша Киев татарове, — пишет летописец, — и святую Софью разграбиша и монастыри вси, и иконы, и кресты честные, и вся узорочья церковная; а люди от мала до велика вся убиша мечом. Но не предай же нас до конца имени Твоего ради святаго и не остави милости Твоя от нас», — молит он Господа, заканчивая описание погрома. Стены Печерского монастыря были также разбиты, и многие жители, искавшие там спасения, были убиты или взяты в плен. Варвары разбивали стены церквей и гробницы князей, ища там сокровищ. Уцелевшие монахи разбежались по окрестным лесам.
Гордость и украшение Киева, Золотые ворота князя Ярослава были также разрушены. Но народ не хотел мириться с их разрушением и долго хранил и рассказывал следующую легенду. «Когда было лихолетье, пришел чужеземец татарин и вот уже ударил на Вышгород, а потом подступает и к Киеву. А тут был богатырь Михайлик. Как взошел на башню, да пустил из лука стрелу, то стрела и упала татарину в миску. Только что сел он у скамейки и благословился обедать, как стрела и воткнулась в печенье. „Э, говорит, да тут есть могучий богатырь! Выдайте, говорит киевлянам, выдайте мне Михайлика, так отступлю“. Киевляне посоветовались и решили выдать. А Михайлик говорит: „Как выдадите меня, так в последний раз видеть вам Золотые ворота“. Сел на коня, обернулся к ним и говорит: „О кияне, кияне, честная громада, неразумен совет ваш. Когда бы вы Михайлика не выдали, — пока свет солнца, не добыть бы врагам Киева“. И поднял он копьем ворота, так вот, как поднимешь сноп святого жита, и поехал через татарское войско в Царьград. А татары и не видят его. И как открыл ворота, то чужеземцы ввалились в Киев да и пошли потопом. И живет богатырь доселе в Царьграде. Перед ним стаканчик воды да просфора, больше ничего не ест.
И Золотые ворота стоят в Царьграде. И наступит, говорят, время, что Михайлик воротится в Киев и поставит ворота на место. И если, идучи мимо, кто скажет: „О Золотые ворота, стоять вам там опять, где стояли“, то золото так и засияет. Если же не скажет или подумает: „Нет, уж не бывать вам в Киеве“, то золото так и померкнет» [Кулиш. «Записки о Южной Руси»]. Софийский собор уцелел больше других церквей. Говорят, что татары пожалели его за красоту, как жалели прежде и половцы.
Разбежались киевляне, оставшиеся в живых, опустел город. Только печерские монахи, жившие в лесных пещерах, тайно, по унылому и протяжному звону, раздававшемуся иногда по ночам, собирались на службу в одном из уцелевших приделов церкви. Но татары не оставались долго в разоренном городе. Батый двинулся на запад, рассчитывая пройти через Волынскую и Галицкую земли в Венгрию и Польшу. Мало-помалу возвращались из окрестностей жители и селились в уцелевших жилищах или строили хижины на пожарище. Через несколько лет был срублен деревянный острог вокруг старого Киева и огорожен палисадом Подол. Вся южнорусская Украина была опустошена Батыем. В 1246 году папскому миссионеру Плано Карпини пришлось проезжать через Киев на Волгу к татарам. В своих записках он говорит, что боялся литовцев, которые постоянно нападали на южно-русские земли, где осталось очень мало русских людей. Всюду на пути он встречал следы полного опустошения и множество человеческих костей и черепов, разбросанных по заглохшим полям. По опустевшим степным границам Киевской Руси бродили остатки ее старинных соседей-печенегов, половцев, торков и других инородцев, к ним же присоединялись и выбитые из жизненной колеи русские, известные под названием бродников.
Глава VI
править
Горько оплакав окончательное разрушение славного стольного города, матери городов русских, летописец оставляет его надолго и сосредоточивает интерес и внимание на новых русских центрах. Туда переходят, вместе с властителями светскими, а потом и духовными, более яркие события, достойные описания тогдашнего историка. Из немногих известий, имеющихся в некоторых летописях о Киеве за целое столетие, можно видеть только, что в нем были князья, получавшие от татарского хана ярлык на княжение. Одна из летописей указывает даже определенно, что в 1243 году Батый утвердил князем в Киеве Ярослава Всеволодовича, бывшего в то же время князем во Владимире. Затем там же перечисляются еще несколько князей из разных княжеских родов, в разное время занимавших киевский стол.
Сообщает также летопись о том, что делалось после татарского погрома в некоторых землях Киевской области и соседних с нею. По ее словам, земли Потетеревская и Звягельская Киевской области и соседние с нею Подольская и Болоховская добровольно поддались татарам. Население надеялось избавиться таким образом от княжеских чиновников с их притеснительными поборами, от бояр-помещиков, у которых было в неоплатном долгу, а также от княжеских войн, в конец разоривших его. Жители этих земель обещали платить татарам дань хлебом, подчиняться хану, но у себя дома они управлялись собственными властями — старцами или атаманами. Летописец говорит, что «оставили их татары, чтобы им пахали пшеницу и просо». И первое время, по крайней мере, этим так называемым «татарским людям» жилось во всяком случае не хуже, чем под властью русских князей. Хан не позволял обижать их ни своим, ни чужим.
Так налаживалась понемногу на старых пепелищах и при новых условиях жизнь простых людей. Но князья, бояре и высшее духовенство не могли мириться с этими новыми условиями, ставившими их в новое положение, часто обратное прежнему и не вполне безопасное. Опираясь на защиту татар, прежде подвластные высшим классам люди легко и в любую минуту могли сделаться их врагами. Вследствие этого большинство князей, бояр и духовных лиц переселялись на северо-восток, в княжество Ростово-Суздальское, или на запад, в Галицкое-Волынское. В первом укреплялась все больше и больше княжеская власть, во втором возвысилось боярство, чем причинило много хлопот князьям. Значение веча крепко держалось в те времена на далеком севере — в Новгороде, Пскове и Вятке.
Людям, собиравшим крохи разоренного быта, дрожавшим за каждый день своего существования, не до того было, чтобы беречь памятники славного прошлого. Произведения искусства, книги, иконы, накопленные за последние века культурной жизни на юге, были уничтожены варварами или развезены князьями и боярами по другим городам и княжествам. Так заглохла надолго шумная и привольная жизнь Поднепровья, и долго лежали в развалинах чудные киевские храмы времен Владимира и Ярослава.
Как и все прочие русские княжества, Галицко-Волынское тоже было под властью татар. Хан хотел даже отнять Галич у князя Даниила, сына знаменитого Романа Мстиславича, и передать его какому-то другому князю, выпросившему у него ярлык на княжение. Даниил, скрепя сердце, поехал в орду, исхлопотал у хана Галич, но никогда не мог забыть пережитого там унижения.
Он надеялся вырвать со временем из рук татар не только свое княжество, но и Киевскую землю. Одно время он даже рассчитывал на помощь главы католической церкви — папы, но тот стал склонять его к соединению православной церкви с католической, что, конечно, могло возбудить неудовольствие жителей Украины. Отказавшись от предложения папы, Даниил затеял в 1254 году войну с «татарскими людьми», думая вернуть их в подданство русским князьям. Он жег города, которые не хотели сдаваться, и брал в плен жителей. Затем, вступив в союз с литовским князем Миндовгом, он рассчитывал завоевать Киевскую землю. Но Литва не подоспела вовремя, и поход пришлось отложить. Между тем татарские темники — начальники войск, — желая усмирить галицких князей, напали на Волынь. Первый поход их был неудачен, но второй, заставший князей не подготовленными, увенчался полным успехом для татар. Темник Бурундай захватил волынские города и принудил князей разрушить все пограничные укрепления. Даниил умер вскоре после этого поражения (1264). Наследникам его тоже не удалось расширить границы Галицко-Волынского княжества присоединением киевских земель, так как татары были все время настороже. При одном из сыновей Даниила, Шварно, было временное соединение Галиции с Литвой, и Шварно получил даже великокняжеский стол в Литве. Но после его смерти союз был нарушен, а впоследствии сменился даже враждебными отношениями Галиции с Литвой.
В начале XIV века прекратилась линия князей Романовичей волынских, и земли галицко-волынские снова соединились в одних руках галицкого князя Юрия. Приблизительно к этому времени относится церковное отделение западной Украины — Галиции — от восточной — Киевской области. Еще в 1250 году киевский митрополит, не найдя пристанища ни в Киеве, ни в разоренном также Чернигове, удалился во Владимир на Клязьме. Впоследствии, после вторичного разгрома Киева татарами в 1299 году, митрополит Максим также должен был жить во Владимире. После этого галицкие князья выхлопотали у патриарха и византийского императора, во власти которых находилась православная церковь, отдельного митрополита. В первой половине XV века из-за княжества Галицко-Волынского началась война между соседними государствами Польшей и Венгрией; та и другая хотела овладеть соседними землями. Но в это же время наступает расцвет великого княжества Литовского, в состав которого входят потом и Галицко-Волынские области.
С незапамятных времен литовские племена жили по берегам рек Западной Двины и Немана, при впадении их в Рижский залив. Затерянная среди лесов и болот, Литва дольше всех соседних с нею народов оставалась в язычестве и диком состоянии. Часто делала она грабительские набеги на близлежащие славянские княжества, но, наряду с этим, мало-помалу втягивалась и в торговые сношения с ними. Долгое время литовские племена жили разрозненно, не имели ни гражданского устройства, ни городов. Объединению их способствовала общая опасность от немцев, поселившихся по соседству с ними, на берегах Рижского залива. Немецкие рыцари духовных орденов насилием вводили в Литве христианство, разоряли и жгли селения, забирали непокорных жителей в рабство, а покоренных облагали тяжелыми налогами. К концу XIII столетия некоторые литовские племена были совершенно покорены немецкими крестоносцами, зато другие объединились для решительной борьбы с ними. Междоусобные распри русских князей были на руку вождям этой борьбы — талантливым литовским князьям того времени. Ссорящиеся между собой русские князья приглашали их на помощь против своих родичей. Они помогали одним и отбирали в свою пользу земли у других. Начиная с XIII столетия, литовцы беспрестанно появляются на Руси, то в качестве союзников, то в качестве врагов, и расширяют свои границы. Постепенно присоединяются к Литве земли полоцкие, туровские, пинские, и, наконец, в половине ХIII века литовцы пробираются в пределы Киевской области.
Энергичный и честолюбивый князь Миндовг мечтает уже о слиянии Литвы с Русью и об образовании могучего Литовско-русского государства. Усилению могущества Литвы препятствуют, с одной стороны, князья галицко-волынские, Польша и немецкие крестоносцы, свившие прочное гнездо в Литовской земле и образовавшие могучий Ливонский орден. С другой стороны, тормозит дело внутренняя вражда между литовскими князьями, поборниками христианства и новой культуры, и князьями, отстаивавшими язычество и старинные обычаи и нравы Литвы. Миндовг погиб в этой борьбе, но его наследники шли вперед по проложенному им пути. Сын Миндовга, Войшелк, желая упрочить влияние русской культуры и христианства, призвал на помощь сына галицко-волынского князя Шварна и передал ему литовский великокняжеский стол. Со смертью Шварна борьба между князьями, представителями христианства и представителями язычества, возобновилась с новой силой. Одновременно с этим при наследнике Войшелка, Витене, идут беспрерывные войны Литвы с крестоносцами и с Польшей. Но новая объединенная Литва ведет свои войны уже не так, как вели их дикие разрозненные племена старых времен. Вместо прежних деревенских ополчений действуют правильно организованные войска, а границы Литовской земли защищены не болотами и лесными дебрями, как прежде, а рядами укрепленных городов и замков. В литовских войсках зачастую встречаются русские воины, и самые войска предводительствуются русскими военачальниками.
После Витеня выступает на сцену его сын, знаменитый Гедимин, именующийся в грамотах при сношениях с иноземными государствами уже королем Литвы и Руси. Ядром бывших русских владений, присоединенных в то время к Литве, была так называемая Черная Русь, с городами Новгородком, Слонимом и Волковыском. К присоединенным раньше княжествам Полоцкому и Туровскому был присоединен центр Белоруссии — княжество Витебское. Последнее вошло в состав Литвы через женитьбу сына Гедимина, Ольгерда, на дочери витебского князя Ярослава (1318 г.). Таким же путем присоединилась и Волынь после женитьбы другого сына Гедимина, Любарта, на наследнице одного из волынских князей.
Наконец, под 1321 годом мы читаем в летописи следующее: «Князь Гидымин пошел со всеми силами своими до Киева; обляже город Киев, и кияне почались ему боронити, и лежал князь велики Гидымин под Киевом месяц; а затем здумали з собою горожане киевские, их великого князя больше терпити не могли… и змовившися одномысльне, подалися великому князю Гидымину; исшедше с города со кресты: игумены и попы и диаконы, и ворота городовые отворили, и стретили великаго князя Гидымина чесно, и вдарили ему чолом, штобы от них отчин их не отымал; и князь Гидымин при том их зоставил, и сам честью в город Киев въехал. И услышали то пригородки киевские: Вышегород, Черкассы, Канев, Путивль и Слеповрод што кияне предалися с городом… и вси пришли до великого князя Гидымина… и подалися служити и присягу на том дали великому князю Гидымину. И князь велики Гидымин, взявши Киев и Переяславль и вси тые вышеизреченные пригородки, и носадил на них князя Гольшанского». Но, очевидно, на этот раз власть Литвы над Киевом не была еще вполне упрочена, так как через несколько десятков лет в летописи называют князем киевским какого-то Федора и при нем татарских сборщиков дани — баскаков. Затем, уже под 1362 годом, рассказывается о сыне Гедимина, Ольгерде, который победил на берегу Синей Воды трех татарских темников и освободил от татар землю Подольскую и Киевщину. «Тогда Киев под Федором князем взят и посади в нем Володимира, сына своего; и нача над сими владети, им же отце его дань даяху». Обширные подольские земли Ольгерд передал в управление четверым племянникам, которые начали вооружать страну и строить в ней укрепления для защиты от татар. В княжение Ольгерда была присоединена к Литве и Черниговская область. Труднее всего далась Ольгерду Волынь, которую долго оспаривал у него польский король Казимир. Вскоре после окончательного присоединения Волыни умер (1377) Ольгерд, один из славных князей Литвы, объединивший западно-русские земли около своего государства и распространивший его пределы от Балтийского моря до Черного с одной стороны и от реки Оки до Западного Буга — с другой. На этом обширном пространстве широко преобладала русская народность над небольшим ядром объединенных литовских племен. Называясь княжеством Литовским, на деле это было великое княжество Западно-русское. В том же XIV веке появляется в некоторых документах название Малой России, относящееся к южнорусским землям.
Входя властителями в белорусские и малорусские земли, литовские князья придерживались правила, которое выражали такими словами: «Мы старины не рухаем, а новины не вводим». И действительно, они не только не нарушали русской религии, ее обычаев и нравов, а наоборот, сами принимали русскую религию и приноровлялись к русской жизни и ее культуре. Потому мы и видим, что украинские земли, одна за другой, часто без борьбы, тихо и незаметно переходят под власть литовских князей. Что касается русских удельных князей, то те из них, которые не боролись с литовскими князьями, роднились с ними и оставались на меньших уделах.
Сыну Ольгерда, Ягайлу, выпало на долю совершенно изменить политику своего отца и деда и тем оказать влияние на весь дальнейший ход истории Литвы, Польши и Малороссии. Польские вельможи предложили ему руку наследницы польского престола Ядвиги, с расчетом, что он, за честь быть польским королем, согласится на все предложенные ему условия. А требовали они от него обещания окрестить в католичество всю языческую Литву, перейти в латинство самому и присоединить на вечные времена свои владения — земли литовские и русские — к польской короне. Ягайло действительно согласился на все требования и в 1385 году заключил в литовском городе Креве так называемую «Кревскую унию», или договор о союзе Литвы с Польшей. Выйдя замуж за Ягайла, Ядвига не замедлила кончить многолетнюю войну с Литвой из-за Галиции, или так называемой Червонной Руси. Червонная Русь, заключавшая в себе земли Львовскую, Перемышльскую, Галицкую и Холмскую, вошла в состав Польши под именем Русского воеводства. В своих вотчинных владениях Ягайло поспешил окрестить всех язычников по римскому обряду. Затем он присоединил эти земли к польской короне и обещал литовским дворянам польское дворянство и земельные владения, если они перейдут в католичество. Сильным противником Ягайла, энергично отражающим его притязания на Литву, является двоюродный брат его Витовт. Витовт тоже принадлежал к ряду славных и талантливых князей Литвы. Ему не только удалось на некоторое время оберечь самостоятельность Литовско-русского государства, но и одержать верх как над немецкими рыцарями, так и над татарами. Мы вернемся еще к этому князю, когда будем говорить о его деятельности в Киеве и Киевской области.
Ольгерд, как мы видели, оставил на княжение в Киеве своего сына Владимира. Владимир княжил в Киеве тридцать лет, пока не вытеснил его оттуда Витовт за то, что он «не всхоте покоры учинити и челом ударити». Он ревностно заботился о благоустройстве Киева, о судьбе православной церкви. Желая восстановить митрополичью кафедру в Киеве, Владимир признал и поддерживал митрополита Киприана, отвергнутого московским князем. Летопись так описывает вторичный приезд Киприана в Киев: «Пришед в Киев на свое место митропольское в соборной церкви киевской, матери всем церквам русским. И прият был митрополит от всех со многою честью и сретоша далече от града со кресты и князе, и боляре, и вельможи, и народы мнози с радостью… и пребываше Киприян митрополит в киевских странах… и вси послушаху и чествоваху его…» Изгнанный Витовтом, Владимир искал поддержки у московского князя, но не нашел ее и умер мелким удельным князем в Копыле. Похоронен он был все-таки в Киево-Печерском монастыре. При следующем князе, Скиргайле, Киев сделался центром для всех, оберегающих русскою народность. Скиргайло Ольгердович, «чудный добрый князь», по выражению летописи, был вполне предан русской народности и православной религии. Но он княжил всего четыре года, умер внезапно и был с великим горем похоронен киевлянами в Киево-Печерском монастыре, у гроба преподобного Феодосия.
Желая сохранить силу и самостоятельность Литовского княжества, Витовт стремился к уничтожению уделов, и прежде всего Киевского, как самого значительного. Но исполнить свое намерение — подчинить Киев князю литовскому, послав туда наместника или воеводу, — он решился только после смерти Скиргайла. Первым киевским воеводой был князь Гольшанский. Уничтожая в Киеве княжеский стол, Витовт заботился, однако, о восстановлении там митрополичьей кафедры, хотя сам и был католиком. Он считал унизительным для Киева тот факт, что митрополиты жили в Москве и управляли киевской церковью через наместников. Особенно он возмутился, когда митрополит Фотий забрал для московских церквей почти всю драгоценную утварь из Софийского собора. В 1414 году для Киева был избран особый митрополит. Летопись так сообщает об этом: «Витовт великий князь литовский, видя, яко святая Софья столная церковь митрополяя красоты своея лишена есть, такожде и во всей митрополии Киевской строения несть, а митрополитове, пришед з Москвы, о сем токмо пекутся, еже обретше гато красно в Софьи себе взяти, такожде, дани от священников и иных христолюбец собравши в Московскую землю с собой отнести, сожале о том… Собравшеяся, по повелению его епископы все… и весь священный собор, и все бояре, избраша себе на митрополию благовейна мужа Григория Цемивляка. Фотей же митрополит тогда убо восхоте ити в Царьград уведе бо, яко Витовт хощет на стол митропольский в Шеве поставити другого митрополита… и тако поиде с Москвы в Киев, и яко доиде Литвы и пойма его Витовт… и ограбив его возврати к Москве. А грады митропольские Киевские церкви великия соборные, и власти, и села роздаде паном своим, а наместников фотеевых митрополичьих ограбил и отосла на Москву». Несмотря на то что Витовт сильно укрепил южно-русские границы со стороны степи, Киев в его княжение потерпел еще раз страшное разорение от хана Эдигея, в 1416 году. «Татарове воеваше около Киева и монастырь Печерский пограбиша и пожгоша и со землею соравна яко оттоде Киев погуби красоту свою и даже доселе уже не може быти таков, но единаче замку тогда не може взяти в Киеве Едигея, хотя усиленно добывал его; имущество же все и множество людей попленил, сам город Киев ограбил и сжег».
После назначения в Киев наместника русская партия объединилась около князя Свидригайла, сначала в землях Северской и Волынской, а потом сосредоточилась в уделе Свидригайла городах Витебске и Полоцке. Оставшись наследником литовского престола после Витовта, Свидригайло еще больше начал стремиться к обособлению Литовского княжества от Польши. Но само княжество распалось при нем на две части: коренные литовские земли признали власть брата Витовта, Сигизмунда, а все русские княжества и области отошли к Свидригайлу. Отсюда берет свое начало стремление Малой России к отделению от Литвы и самостоятельности. В возникшей войне Сигизмунд одержал верх, и города Смоленск, Витебск и Полоцк сдались ему. Свидригайло и его последователи нашли убежище в Киеве, который, вместе с Волынью, остался верным русской партии. Киевом Сигизмунду не удалось овладеть, а через пять лет он и погиб, вследствие заговора киевских и литовских бояр, под предводительством князей Черторыйских. Сигизмунду ставили в вину его жестокость по отношению к польским князьям и дворянству — шляхте. Не желая уступать первенство русской — украинской и белорусской — партии, литовские аристократы не допустили до великокняжеского престола Свидригайла. Великим князем был избран малолетний сын Ягайла Казимир, а Свидригайло остался в Волыни. Но, чтобы не раздражать и русскую партию, решено было сделать ей большие уступки. Виленский воевода Гаштовт, управлявший за Казимира, восстановил Киевское княжество в качестве удела и послал туда князя, преданного интересам русской народности.
Таким князем был Олелько, сын Владимира Ольгердовича, изгнанного Витовтом. До назначения киевским князем Олелько выдержал пятилетнее заточение в тюрьме, по повелению Сигизмунда, видевшего в нем соперника по литовскому престолу. Киевское княжение Олелька ознаменовано первой попыткой к провозглашению церковной унии, т. е. союза православной церкви с католической. В 1441 году приехал с этой целью в Киев митрополит Исидор, но киевляне, увидев его в одежде католического духовного лица, изгнали его. Заботы Олелька о киевской митрополии видны из одной из его грамот, сохранившейся до нашего времени. Он обеспечивает в ней неприкосновенность доходов киевской митрополии и освобождает от княжеского суда жителей митрополичьих поместий. После его смерти (1455) киевским князем сделался сын его Симеон, бывший вполне последователем отца. Он заботился об охранении Киевской области от татар и несколько раз успешно отражал их нападение на Киев. Затем он восстановил главную киевскую святыню — Киево-Печерский монастырь, разоренный крымским ханом Эдигеем еще в 1416 году и с тех пор лежавший в развалинах. Он «едва не от основания воздвигше Успенскую церковь и украсил ее иконным писанием и обогатил златом и серебром и сосуды церковными». Это было последним деянием последнего удельного князя Киевской области. В 1470 году окончена была церковь, а через год строитель ее был похоронен под ее сводами.
Казимир, всегда поддававшийся польскому влиянию, решил снова покончить с Киевской областью, как удельным княжеством, и унизить князей Олельковичей, из поколения в поколение покровительствовавших русскому населению. После смерти Симеона в Киев был послан наместник воевода Мартин Гаштолд. Киевляне возмутились и не впустили в город нового воеводу, «яко не токмо не князь бе, но более, яко лях бе». Они отправили посольство к королю, прося назначить им князем брата Симеона, Михаила Олельковича, или какого-нибудь другого православного князя. Казимир находился тогда в столице Литвы Вильне. Паны литовской партии тоже не советовали ему уступать киевлянам. Гаштолд был вторично отправлен в Киев, но уже с литовским войском, которое и взяло приступом старый стольный город Руси. Смирились и с этим фактом украинцы и белорусы, но с горем вспоминали славные времена, когда бедная и дикая Литва платила Руси дань лыком и вениками, за неимением ничего лучшего. Уступили по необходимости и главари русской партии, но втайне готовили заговор, который и обнаружился через несколько лет. Целью этого заговора, по свидетельству одних, было поднятие восстания Украины против литовского владычества и подчинение ее Московскому государству, родственному по вере. Другие предполагали, что предводители заговора, князья Михаил Олелькович, Федор Бельский и Иван Гольшанский, думали захватить Казимира и заставить его отказаться от великокняжеского престола в пользу Михаила Олельковича. Заговор был открыт за несколько дней до осуществления, Бельскому удалось спастись, а Михаил и Гольшанский были заключены в тюрьму до суда. По приговору суда, утвержденному великим князем, оба были приговорены к смертной казни. 30 августа 1482 года киевляне увидали на лобном месте, у ворот литовского замка, обезглавленный труп князя из любимого ими рода Олельковичей.
Так покончило литовское правительство с последней попыткой восстановить систему удельных княжеств. Но зародыши неудовольствия и глухого протеста против иноземного владычества и влияния не уничтожились, а притаились только на время в недрах русского населения. Пока литовские князья не только не нарушали старой русской культуры, а даже сами приноровлялись к украинскому и белорусскому быту, население охотно подчинялось им. Но когда Литва, находясь под польским влиянием, начала теснить и русскую религию, и русский быт, население стало склоняться на сторону Московского государства, которое соперничало с Литвой в собирании и объединении русских земель. Во второй попытке поднять восстание предводители заговора уже прямо обратились за помощью к московскому царю и даже к крымскому хану. Жалкие остатки мелких удельных князей сгруппировались на этот раз вокруг богатого и влиятельного потомка татарских выходцев из Крыма, еще во времена Витовта. Это был князь Михаил Глинский, получивший прекрасное образование за границей и служивший долгое время у разных иностранных государей. После смерти Казимира русской партии, под предводительством Глинского, удалось настоять на избрании Александра Казимировича, в то время как польским королем был избран его старший брат Ян-Альбрехт. Таким образом была предупреждена и на этот раз опасность слияние Литвы с Польшей. Александр княжил 14 лет (1492—1506), и все это время Глинский был при дворе и пользовался огромным влиянием, которое и употреблял на усиление русской партии. Литовская аристократия относилась к нему с большой подозрительностью. Она все время опасалась, что Глинский воспользуется своим положением, чтобы произвести переворот и способствовать отложению русских земель к Московскому государству. Преемник Александра, Сигизмунд, очевидно, разделял подозрение литовских магнатов и старался не только отдалить Михаила Глинского, но и лишить его и его родственников разных материальных преимуществ. Тогда Глинский, может быть, до тех пор и не замышлявший о заговоре, решил прибегнуть к защите московского царя Василия Ивановича. Рассчитывая на помощь московского войска и на союзничество крымского хана Менгли-Гирея, Глинский начал войну в самой Литве, в окрестностях Гродна. Возбуждая белорусское население против Литвы, Глинский шел навстречу московскому войску. Но белорусы не отозвались на призыв к восстанию, как отозвались украинцы. Между тем хан не подал обещанной помощи, а московские войска выжидали в бездействии у верховий Днепра. Сигизмунд в это время пришел с сильным войском из Польши и пополнил его еще в Литве. Московский князь, не решившись на сражение, заключил с ним мир. Глинские, лишенные всех своих земель, должны были скрыться в Москву. Впоследствии Михаилу Глинскому удалось все-таки отплатить литовскому князю. Он предводительствовал московским войском в новой войне Москвы с Литвой и помог оттягать от Литвы Смоленск. Еще до этого заговора многие удельные князья отошли к Москве со своими уделами. Таким образом получило Московское государство древнерусские города: Чернигов, Стародуб, Новгород-Северск, Гомель, Бельск, Трубчевск, со многими волостями. Литва пыталась силой удержать отложившиеся области, но Москва одержала победу, после которой, по договору 1503 года, Литва отдала ей 319 городов и 70 волостей, т. е. всю область старого Черниговского княжества.
Глава VII
править
Литовские князья, знать и власти не возобновляли старого разрушенного города на Горе, чтобы, по примеру предшественников, поселиться в нем. Старый город лежал в развалинах, и только полуразрушенные, когда-то величественные храмы Св. Софии, Св. Михаила и Золотоворотский напоминали о прошлом. Эти печальные свидетели былого заставляли митрополитов скорбеть здесь душою и искать церковного благолепия и мирной молитвы в северо-восточной Руси. Заботы литовских князей о православной киевской церкви все-таки не уничтожали постепенно распространявшегося католического влияния.
В Московской Руси возобновлялись потерпевшие от татарских погромов города, и возобновлялся в них старый уклад жизни, лишь при новом условии подчинения татарским ханам.
На другой возвышенности, отдельно стоящей от всего ряда киевских гор, между старым городом и Подолом, был построен «Литовский замок». В этом замке жили князья Олельковичи, а потом воеводы и наместники, возле него, на лобном месте, была совершена и казнь последнего Олельковича, Михаила. Замок был срублен из дерева и в 1482 году, при новом страшном разгроме Киева крымским ханом Менгли-Гиреем, был разрушен до основания. Лет через тридцать, в первом десятилетии XVI века, был снова выстроен Литовский замок «добродеревцами з верху», т. е. плотниками с Киевского Полесья, считавшимися тогда лучшими мастерами. Местность, где был выстроен замок, получила впоследствии название Киселевки, по имени польского воеводы Адама Киселя, жившего там. В постройке прочных стен замка принимали участие киевские землевладельцы, или земяне. За это они получали право делать пристройки в стенах для хранения собственного имущества и помещения семьи во время вражеского нашествия. Стены были снабжены пятнадцатью трехэтажными башнями, с бойницами в каждом этаже. На одной из башен помещались городские часы, которыми киевляне очень гордились. За стенами, внутри замка, стоял дом воеводы и несколько десятков домов для ротмистра и солдат. Кроме того, здесь же помещались склады пороха, ядер, свинца и всякого оружия, три православных церкви и одна католическая каплица. Последняя предназначалась для воеводы или служащих, если они были католиками. Многие из знатных земян или городских мещан добивались чести иметь свои дома в замке.
Весь трудовой и торговый люд Киева по-прежнему ютился на Подоле, десятки раз сжигаемом и разоряемом татарами и снова упорно воздвигаемом терпеливыми руками жителей, избежавших плена или смерти. Наскоро построенные, деревянные, крытые дранью или соломой, домишки были всегда готовым материалом для громадного костра. Не удивительны вследствие этого повторяющиеся грамоты князей и воевод, запрещающие сидеть с огнем ночью и назначающие штраф за это. Употребление свечей было тогда еще незначительно, и в большинстве случаев жители пользовались лучинами. Но среди грязных, невзрачных жилищ закипала торговая жизнь, как только являлась возможность караванам пробираться по дорогам, как только возобновлялись старые укрепленные города по водяным и сухим путям, словом, как только люди начинали чувствовать возможность вздохнуть более свободно и приняться за житейские дела. Как не могла прекратиться навсегда торговля в населенной местности, так не могли Киев и Днепр остаться в стороне от торгового движения. Снова потянулись сюда со всех сторон разными путями разные товары. По указаниям торговых договоров, сохранившихся от того времени, мы видим, что на киевском рынке снова появились дорогие восточные ткани, изделия из кожи и разные пряности, с одной стороны, и драгоценные меха бобров, куниц, лисиц, горностаев — с другой. Кроме сырья, Киев отправлял за границу готовые шубы, шлыки, колпаки и изделия киевских оружейных мастеров — луки, стрелы, седла и проч. Как в былые времена княжеские дружины охраняли купеческие караваны от хищничества степных кочевников, так теперь киевские воеводы и старосты попутных городов снабжали их вооруженным конвоем для защиты от татар. За это власти пользовались определенным в договорах вознаграждением или подарками. Многие заграничные торговцы имели свои склады в Киеве. Для внутренней торговли еще больше, чем для внешней, имел значение Днепр и его широкие судоходные притоки. С севера, как и в давние времена, спускались по Днепру лес и деревянные изделья, из Киева поднимались вверх рыба и соль, получаемая из Крыма и Галиции. Затем с разных сторон привозились скот, хлеб, воск, мед и меха.
Торговая деятельность Киева снова стала привлекать туда громадное количество иностранцев. Уже в XV столетии в Киеве имеется многочисленная армянская коллегия, члены которой владеют домами и лавками в самом Киеве, а также и землями в киевских уездах, или поветах, по тогдашнему названию. В том же веке в Киеве имели торговые дворы и проживали генуэзцы, турки, татары, москвичи, греки, молдаване, поляки. Кроме торговли, киевские горожане занимались разнообразными ремеслами. В документах XV столетия перечислено много различных ремесленных цехов. Тут есть чеботари, лучники, стрелочники, ковали, рыболовы, плотники, цирюльники и многие другие. Особенно славились в то время киевские золотари, металлические изделия которых расходились по всей Руси и Литве. Киевские стрелы, кованные из железа и обделанные в древко с орлиными перьями, покупались в большом количестве крымскими татарами.
Как и другие города юго-западной Руси того времени, Киев имел общинное устройство. Витовт, уничтожая княжеские уделы, особыми грамотами поддерживал самоуправление русских городов и областей. Его преемники возобновляли эти грамоты до тех пор, пока в 1499 году князь Александр Казимирович не пожаловал Киеву новую грамоту, устанавливающую самоуправление жителей по Магдебургскому праву, которым пользовались немецкие торговые города того времени. В силу этой грамоты киевские городские жители, или мещане, как их тогда называли, становились независимыми от местного воеводы и неподсудными ему. Городом управляли две выборные коллегии под председательством выборных же войтов, или представителей общины. Торговля и промыслы Киева были или вовсе освобождены от пошлины, или обложены умеренной, точно определенной в грамоте, податью в пользу государства и воеводы. Сверх того, киевские мещане получили право беспошлинной торговли по всему княжеству Литовскому. Со своей стороны, мещане были обязаны держать на свой счет стражу в замке и на татарских путях.
Упразднив князя в Киеве и назначив воевод и наместников для управления областью, Витовт сохранил в полной широте прежнее самоуправление и в волостях. Старинные веча, называясь теперь сеймами на манер польских шляхетских собраний, по-прежнему собирались, и местные землевладельцы, епископы, служилые люди, горожане и крестьяне обсуждали на них свои дела. Основным образом изменился только порядок землевладения в Киевской области, как и в других литовско-русских областях. Земля, которой прежде владели смерды, принадлежала теперь государству, князь распоряжался ею и раздавал ее в пользование частным лицам, под условием исполнения известных военных обязанностей. Такие землевладельцы назывались земянами и составляли также военное служилое сословие. Сословие это с течением времени увеличивалось, хотя расселение его по области было неравномерно. Особенно охотно земяне разбирали земли в лесной полосе на севере. Здесь размещались все самые родовитые и богатые. В южных степных поветах, как Черкасском, Каневском, Житомирском, земли разбирались мало, наконец в самых южных — Звенигородском и Переяславском — земян не было вовсе. Объясняется это, во-первых, сравнительной безопасностью северных земель относительно южных и, во-вторых, хозяйственными соображениями.
В эти века так же, как и в древние времена, главными русскими промыслами были лесные, а не земледельческие, хлеб же добывался почти исключительно для личных потребностей. Доходными статьями хозяйства, как и в старину, были пчеловодство, звериный промысел, рыбная ловля и лес. Что же касается безопасности, то в степных поветах поместья зачастую разорялись татарами, а поветы Звенигородский и Переяславский в XV столетии были совершенно опустошены ими. Кроме земян, несли военную службу и бояре, которые имели небольшие земли, преимущественно вблизи замков, и были на службе в этих замках или у наместников. Потомки древних княжеских дружинников, теперешние бояре, были не только менее знатны и богаты, чем земяне, но и находились в подчинении у них, обязаны были «служити и послушными быти». В случае неповиновения им предписывалось оставлять землю и сохранять за собой только движимое имущество. Вся остальная масса жителей принадлежала к сословию крестьян, или «людей служилых» и «людей панских и земянских». Служилые люди жили на замковых землях, а панские на землях земян. Некоторые крестьяне имели свою землю, за которую платили определенную подать государству, такие назывались данниками. Все крестьяне, в начале литовского владычества над Русью, были свободны и могли переходить с места на место. Владельцам земли они были обязаны платить подать деньгами или отработкой, по уговору.
Пользуясь внутренним самоуправлением, литовско-русские области подчинялись высшему правительственному совету, называемому «радою». Значение рады было очень велико в правительственной жизни тогдашнего Литовского княжества. Великий князь обязывался все государственные дела решать с согласия рады. В состав рады входили представители знатнейших княжеств и боярских фамилий и католические епископы. Попадали туда и русские знатные люди, но только против закона или по закону, если были католиками. Православные, по установлению Ягайла, в раду не допускались. Эти и многие другие привилегии, даваемые католикам, усиливали национальную и религиозную рознь между русской и литовской партиями. Русская знать считала себя униженной недопущением в раду, а такое же недопущение православного митрополита и епископов считалось оскорблением православия. Польша между тем все больше и больше стремилась к полному слиянию с Литвой. Чтобы расположить в пользу унии многочисленное землевладельческое сословие, называвшееся теперь шляхтой, сторонники унии в раде не скупились на привилегии для нее. Одна из таких привилегий сильно повредила торговле Литовского княжества. В силу этой привилегии все лица шляхетского происхождения имели право беспошлинно ввозить из-за границы все товары, необходимые для личного употребления. Другие привилегии повели за собой закрепощение крестьян на громадных пространствах панских земель. Постепенное закрепощение крестьян началось с подчинения их суду землевладельцев, ограничения права перехода и увеличения барщины. Разрастаясь в численности и приобретая могущество и богатства, вследствие разных привилегий, католическая шляхта овладевала главным течением жизни в городской и сельской юго-западной Руси. Забирая в руки и власть, и земли, она притесняла подневольных людей. На почве разрастающихся притеснений, с одной стороны, и постоянных разорительных набегов крымских татар, с другой, постепенно создается в Польско-Литовской Руси новый слой населения, которому суждено было сыграть важную роль в дальнейшем ходе ее истории.
Около половины XV века в татарской орде, причинившей столько вреда Руси, произошел раскол. Татары, кочевавшие у устьев Днепра и Днестра, объединились под властью отдельного хана, поселившегося в Крыму. Желая найти себе поддержку против хана Золотой орды, крымский хан обратился за союзничеством к литовскому князю и Польше. Но Литовское княжество не дало определенного ответа и продолжало дружеские отношения с Золотой ордой. Тогда следующий крымский хан Менгли-Гирей вошел в союз с Москвою, которая все время соперничала с великим княжеством Литовским. При помощи богатых подарков и уговоров московскому князю удалось склонить Менгли-Гирея к походу на украинские земли, принадлежавшие Литве и Польше. Разгромив в 1482 году Киев, Менгли-Гирей послал московскому князю Ивану золотую чашу и дискос из Софийского собора. Затем он несколько лет подряд разорял Волынь и Белоруссию. Князья Михаил Глинский и Константин Острожский прославились в это время своими победоносными выступлениями против врага. Но большею частью татары одерживали верх, выжигали селения и уводили толпы невольников на крымские рынки. До сих пор поются в Малороссии скорбные песни невольников и разоренных поселян того времени.
Литовское правительство плохо защищало русские области и в лучшем случае откупалось только подарками и восстановлением ханов против Москвы. Татары опустошали московские земли, но не переставали опустошать и южную Русь. Киевские земли по Днепру запустели хуже, чем при Батые, заброшенные поля и луга заросли и одичали.
Зажурилась Украина, що ниде прожити —
Витоптала орда киньми маленькии дити.
Ой маленьких витоптала, великих забрала,
Назад руки постягада, пид хана пигнала.
На берегах Днепра, на краю крещеного мира, в роскошных по растительности пустынях и появились новые бродники, получившие имя казаков. Земледелец, рыболов, зверолов или пчеловод соединялись здесь воедино с неустрашимым воином. Уйдя от притеснителя пана-землевладельца или войта, мещанин или крестьянин дорого платил за свою свободу и пользование роскошными природными богатствами — не одна пядь земли была, может быть, полита кровью землепашца. Весной и летом, когда татары рыскали по степи, земледельцы, рыболовы и звероловы выходили вооруженные на промысел или на пашню. Всюду построены были маленькие острожки, куда укрывались они, в случае неожиданного появления татар в степи. Но никакая опасность не могла задержать постоянный прилив колонизаторов благословенной «Украины, текущей млеком и медом». Слишком привольна была жизнь на необозримых степях, залитых ярким солнцем, на земле, дающей урожай несколько лет после одного засева, по рассказам современников, несколько, может быть, и преувеличенным. Множество всякой дичи, рассказывают те же современники, водилось в обильной растительности края. Зубров, диких коней, оленей и коз били и ловили без счета. По берегам светлых, спокойных рек селились во множестве бобры, в прибрежных кустах без числа вили гнезда дикие утки, гуси, журавли и лебеди, а разнообразная рыба скоплялась иногда в реках в таком изобилии, что копье, брошенное в воду, задерживалось и торчало, как воткнутое в землю.
Если прибавить ко всему этому еще отсутствие панов и податей, то не понятно ли будет, что уходившие сюда забывали думать о сабле или неволе татарской? Уцелевшие закалялись в постоянных столкновениях с опасностями и из поколения в поколение создавали тот тип неустрашимого казака, который сделался впоследствии грозой татар, турок и панов.
Старосты укрепленных городов, или замков, как тогда называли пограничные со степью города, Хмельницкого, Брацлавского, Винницкого и особенно Каневского и Черкасского — пользовались людьми, всегда готовыми к обороне жизни и имущества, и организовывали из них постоянные военные отряды. В последнем десятилетии пятнадцатого века появляются уже определенные указания на казаков то в жалобах крымских татар литовскому князю, то в разных уставных грамотах. Так, в 1492 году крымский хан жалуется, что киевляне и черкасцы разгромили татарский корабль на Черном море, и князь Александр обещает найти виновных среди украинских казаков. В уставной грамоте, выданной Киеву в 1499 году, упоминаются казаки, привозящие через Черкассы и Киев в верхние города запасы свежей, вяленой и соленой рыбы. Казаки появляются в качестве степных промышленников, самовольных добычников и в качестве дружины пограничного старосты. В казачество идут мещане, крестьяне, старостинские слуги, даже бояре и шляхтичи, ищущие военных приключений и славы. Многие из замковых старост прославились в мелких казацких войнах с татарами и походами на черноморские города, принадлежавшие в то время туркам, но истинное казачество, конечно, не состояло из людей обеспеченных и гоняющихся за славой. В степь, на промыслы мирного и боевого характера шли украинские бедняки, жители пограничных селений, скрывающиеся от притеснений старосты или мстящие татарам и туркам за разорение родного гнезда, за смерть и неволю близких. В половине XVI столетия пограничные старосты начинают жаловаться на уменьшение доходов от промыслов, вследствие массового ухода жителей в глубь степей. Там поселялись казаки на жительство и жили «на мясе, на рыбе, на меду из пасек, и сытят себе мед как дома», т. е. не платя податей старостам. Не легка, конечно, была эта жизнь, приходилось терпеть порой и голод, и холод или приходить в замок с повинной к старосте.
С течением времени в староствах Каневском и Черкасском образовались свободные воинские «околицы», доставлявшие вооруженные роты для походов на татар. Новые пришельцы не довольствовались уже этими староствами, а занимали новые места по Днепру, как часть бывшего Переяславского княжества и опустевший в XV веке повет Звенигородский. Соединяясь для безопасности в большие отряды, казаки устраивали «городки» и засеки, или «сичи». Центром составившегося таким образом союза сделалось со временем Запорожье, часть берега Днепра ниже порогов. Здесь, в бесконечных зарослях камыша, на мелких островах среди пенящегося и кипящего Днепра, где когда-то подкарауливали печенеги дружину Святослава, нашли себе приют выгнанные из родных гнезд люди. Здесь, вне досягаемости польских и литовских властей, росло и крепло знаменитое запорожское братство, на условиях полного равноправия древнего вечевого управления.
Уже в начале XVI столетия украинским старостам и наместникам приходила в голову мысль об устройстве постоянного гарнизона из казаков на Низу, т. е. в низовьях Днепра. Но у правительства не было денег на уплату жалованья казакам, на содержание такой стражи. Впоследствии один из украинских князей, Дмитрий Вишневецкий, принялся за осуществление этой мысли, не дожидаясь помощи правительства. Он выстроил укрепленный замок на острове Хортица и поместил в нем казацкий гарнизон. Не найдя помощи у литовского правительства ни в военных припасах, ни в деньгах, он вступил в союз с Москвой. Соединившись с казаками, московское войско напало на крымские города и перебило много турок и татар. Хан мстил за это несколькими нападениями на Хортицу, Вишневецкий отражал нападения, но мечты его об окончательном истреблении крымского гнезда с помощью Москвы не удались. Союз с Москвой скоро порвался, а Вишневецкий был убит во время междоусобных войн в Молдавии, куда отправился с казацким войском.
Мало-помалу казаки завоевывают полное доверие украинских жителей. Они являются в их представлении героями, храбро борющимися со злейшим врагом и не только не просящими помощи у правительства, но даже и не считающимися с ним как с властью. В плохом вооружении, в бедной, оборванной одежде идут казаки на богатые татарские или турецкие отряды, одерживают над ними беспрестанные победы и приводят их, в конце концов, в бешенство и ужас. Но делаясь все больше и больше предметом поклонения народа, казаки делаются в то же время предметом беспокойства правительства. Татары жалуются на казаков и грозят войной за их набеги. Начиная с половины XVI столетия, литовско-польское правительство старается внушать старостам и наместникам, чтобы они не только не помогали казакам, а даже подчиняли их строгому надзору и наказанию за грабительские набеги на татар. Если предписания исполнялись, казаки уходили глубже в степь, и старосты лишались львиной доли, которую получали из их добычи. Наконец, в 1560 году, после одной из жалоб турок, король приказал казакам выйти с низа и явиться на службу в пограничные замки. Часть казаков согласилась на предложенные условие, а часть осталась на месте. Но так как жалованье было только обещано и не выдавалось, то принятые на службу казаки скоро вернулись к своим товарищам. Возобновились столкновения с татарами и турками, росла казацкая слава, и крепла вместе с тем уверенность казаков в праве на полную свободу, завоеванном борьбой с врагом государства и постоянной охраной границ. Так образуется окончательно казацкое сословие, которое постоянно увеличивается новыми пришельцами.
Между тем польское правительство не оставляло мысли о полном слиянии Литвы с Польшей. Только при таком условии Польша могла считать себя в большей безопасности от притязаний турок, с одной стороны, и Москвы — с другой. Вопрос о новой унии был поднят на «спольном сейме», так назывались совместные польско-литовские собрания представителей высших сословий Литвы и Польши. Русско-литовская шляхта, даже православная, была расположена в пользу единения с Польшей многочисленными привилегиями, полученными от правительства. Но все-таки вначале сейму пришлось выдержать довольно сильную борьбу с некоторыми литовскими аристократами, пытавшимися отстоять самостоятельность Литвы. В конце концов они оставили сейм, надеясь этим «сорвать» его, т. е. сделать недействительным. Но поляки, при поддержке короля Сигизмунда Августа, решили не отступать от своего намерения. Уния была скреплена, несмотря на отсутствие литовских представителей. Так слились в 1569 году королевство Польское и великое княжество Литовское в единое нераздельное тело и единое общее государство — Речь Посполитую [От слова «республика»]. Оно на вечные времена должно было иметь одного общего короля, избираемого совместно поляками и литовцами. Сейм должен быть общий, монета также общая. За Литвой осталось наименование великого княжества, но размер ее сократился почти вдвое. К Польше отошли принадлежавшие Литве южно-русские области и между ними Киевская.
Люблинская уния закончила давно уже идущее переустройство быта литовско-русских земель на польский лад. Более всех выигрывало от этого переустройства шляхетское сословие, к которому причислялось теперь и русское боярство, более всех проигрывало крестьянство. Приобретая громадное право, шляхта освобождалась от всяких налогов и даже от обязательства военной службы. Только шляхтичи получали земли в пожизненное владение, они же завладевали всеми общественными должностями в городах и законодательствовали на сеймах, почти не считаясь с властью короля. Эта свобода, принадлежавшая только высшим сословиям государства, повела за собой полное порабощение всей остальной массы населения, особенно крестьянской. Крестьяне были окончательно прикреплены к помещичьим землям, на которых родились. Даже дети их преследовались за самовольный уход с панских земель, где жили их родители. Пан-помещик был полным хозяином жизни и имущества своих подданных. Он мог даже убить своего крестьянина, и никто не имел права суда над ним. В городах шляхта забирала в свои руки все правительственные места и утесняла мещан. Толпами бежали люди от шляхетского произвола и пополняли казацкие отряды.
Глава VIII
править
Не раз приходилось нам отмечать, что Литва, сливаясь с Русью, воспринимала ее быт и религию. Польша была чужда объединенному Литовско-русскому княжеству, хотя население ее и принадлежало к одному из славянских племен. Ее быт был ближе к западно-европейскому, чем к литовско-русскому, и в ней господствовало католическое вероисповедание. По принятии католичества Ягайлом, на сейме 1413 года было заявлено, что разноверие признается вредным для цельности и безопасности государства. После этого не раз производились попытки соединения церквей латинской с греческой. Польское правительство находило в этом поддержку в высшем католическом духовенстве в Риме. Папы с давних пор стремились к подчинению своей власти восточной церкви. Но литовские князья, отстаивавшие самостоятельность великого княжества Литовского, отстаивали также и прежнее положение православной церкви, хотя сами, наравне со многими литовскими аристократами, переходили в католичество и подчинялись влиянию польской культуры.
После митрополита Исидора, изгнанного из Москвы и из Киева за свое сочувствие союзу восточной церкви с западной, в Киеве до конца XVI века управляли митрополиты, признававшие власть константинопольского патриарха. Великие князья Казимир, Александр и Сигизмунд не стесняли ни православной церкви, ни духовной власти митрополитов. Напротив, целым рядом грамот они подтверждали полную свободу церковного управления, независимость митрополичьего суда в делах, касавшихся религии и семейных отношений, а также и неприкосновенность земельных имуществ митрополичьих и церковных. Киев сделался в это время снова центром религиозной жизни западной Руси. Представители православной церкви выбирались на местных соборах. Как и в древности, миряне имели право голоса в выборе епископов и право участия в заседаниях соборов. Чувствуя себя живыми членами православной церкви, жители западной Руси глубоко любили ее и переживали с ней вместе горе и радости. Киевская святыня — Печерский монастырь, неоднократно разоряемый татарами, возобновлялся литовскими князьями с помощью всего населения. Вследствие доброхотных даяний, Печерская обитель быстро оправлялась и приобретала большие земельные богатства.
Между тем в Польше, после смерти короля Сигизмунда-Августа, прекратилась династия Ягайла, и сейм установил за собой право на избрание королей. На том же сейме было сделано постановление о полной свободе вероисповедания в государстве. После этого в Польше появились в большом количестве иезуиты для борьбы с протестантством и другими вероучениями, распространявшимися в то время повсюду. В конце XVI столетия иезуиты появились в столице Литвы Вильне, затем, при короле Стефане Батории, в старом Полоцке и, наконец, проникли в южную Русь. Они занялись воспитанием юношества, и король поддерживал их в этом, сознавая недостаточность просвещения в Речи Посполитой. Заводя всюду школы, иезуиты не брали за учение денег, довольствуясь разными приношениями и подарками родителей. Стремясь сравняться в образовании с поляками, литовские и русские шляхтичи и аристократы отдавали детей в иезуитские школы, так как своих не было ни в Литве, ни в Руси. Вообще при столкновении с образованными людьми в Польше и в особенности в Западной Европе, литовцы и русские увидали и почувствовали всю темноту и невежество своей родной страны. Как протестантскому, так и католическому духовенству нетрудно было соперничать с православным, которое, помимо полного невежества, начало утрачивать в то время и прежнюю строгость нравов. Подражание внешней роскоши в жизни польских панов проникло не только в русскую и литовскую шляхетскую среду, но также и в среду православного духовенства. Полный произвол по отношению к массе трудящегося народонаселения и продажность в получении светских и духовных должностей процветали повсюду. А иезуиты пользовались всем этим и с успехом распространяли католичество. Мало-помалу большинство русской и литовской знати отпало от православной церкви, и незаметно создалось понятие о православной вере как о холопской, соединенной с темнотой, невежеством и убогой жизнью.
Вначале иезуиты действовали очень осторожно, вполне сохраняя внешнее уважение к догматам греческой церкви и внушая только мысль о соединении ее с римской, под властью единого главы — папы, без нарушения этих догматов. Мысль эта не противоречила учению православной церкви, постоянно молящейся о соединении всех церквей. Многие разделяли эту мысль, как, например, князь Константин Острожский, который часто беседовал о соединении церквей с иезуитами.
Православному духовенству иезуиты рисовали картины уважения и почета, каким оно будет пользоваться наравне с католическим духовенством. Они указывали на несообразность подчинения православной церкви константинопольскому патриарху, рабу турецкого султана, так как Константинополь был в то время уже во власти турок. Но Стефан Баторий, сохраняя хорошие отношения с иезуитами, не поощрял их стараний ввести унию, он говорил так: «Мы хвалим Бога, что, прибывши в Польское королевство, нашли русский народ великий и могучий в согласии с народами польским и литовским. У них один промысел, одно равенство, они уважают друг друга. Между ними нет зачатков вражды. В римских костелах и греко-русских церквах отправляется богослужение равно спокойно и беспрепятственно. Мы радуемся этому согласию и не считаем нужным принуждать к соединению с римской церковью русскую церковь. Мы не знаем, что из этого может выйти и что вырастет впоследствии, но думаем и предвидим, что, вместо единства и согласия, водворим раздор и вражду между Польшей и Русью и поведем их обеих к беспрерывным несчастиям, упадку и окончательной гибели».
При следующем короле, Сигизмунде III, иезуитам легче было приводить в исполнение свое намерение. Один из ученых иезуитов, Петр Скарга, был духовником этого короля. Убеждая его провести унию, он не только говорил ему о вечной награде на небеси, но и указывал также на политическое значение церковной унии. Он говорил, что Русь сольется тогда духовно с католической Польшей и окончательно порвет все связи с Московским государством, с которым соединяет ее теперь единая церковь. Отпор своим действиям иезуиты больше встречали среди православного общества, не перешедшего еще в католичество, чем среди высшего духовенства, склонявшегося на их льстивые обещания и предложения. На защиту православия стали сплоченные братства, составлявшиеся из городских жителей, преимущественно членов различных ремесленных цехов. Первое братство образовалось во Львове, при церкви Успения Богородицы. Членом братства мог быть всякий, плативший ежегодно в общую кружку шесть грошей. Константинопольские патриархи покровительствовали братствам и поручали им наблюдение за благочинением и порядком всей русской церкви. Это наблюдение оскорбляло и раздражало духовенство, особенно высшее. Митрополиты и епископы знатного рода считали для себя унижением подчиняться суждению обществ, состоявших из пекарей, кожемяк, чеботарей и разных других ремесленников и мещан. Члены братства понимали, что бороться можно только равным оружием, поэтому старались устраивать в противовес католическим просветительным учреждениям такие же свои. Они основывали училища и типографии, печатали книги, учили языкам славянскому и греческому. Но борьба была все-таки неравная. Не было православных учителей для школ, благодаря поголовному невежеству русских, неоткуда было и взять их. Московское государство было тогда в еще большей невежественной темноте. Иезуиты постоянно противопоставляли славянскому языку латинский, на котором писались в то время все ученые сочинения. Петр Скарга называл славянский язык источником темноты и невежества русского народа. «Еще не было, — говорит он, — на свете академии, где бы философия, богословие, логика и другие свободные науки преподавались по-славянски.
С таким языком нельзя сделаться ученым. Да и что это за язык, когда теперь никто не понимает и не разумеет писанного на нем? На нем нет ни грамматики, ни риторики и быть не может. Попы русские на нем отправляют богослужение, а сами не в силах объяснить, что они в церкви читают, и даже принуждены бывают у других спрашивать объяснения по-польски». Западное просвещение щеголяло тогда изобилием умственного развития и смеялось над скудостью славянства, а православие указывало на науку как на греховное дело. Так, например, говорил один из видных проповедников-монахов того времени, Иоанн Вишенский: «Соблюдайте ваших детей от яда. Истинно говорю вам: кто с духом любви прильнет к этим мечтательным догматам, тот наверное погрешит в вере и отпадет от благочестия, что с вами и делается, как только вы начали лакомиться на латинскую мерзкую прелесть. Не лучше ли тебе изучить часословец, псалтырь, апостол, евангелие и другие церковные книги и быть простым богоугодником и приобрести вечную жизнь, чем постигнуть Аристотеля, Платона и прослыть в сей жизни мудрым философом, а потом отойти в геенну?..»
Невежество среди высшего и низшего духовенства было такое, что вследствие непонимания часто искажалось содержание священных книг. Один из писателей того времени говорил, что некоторые из пастырей разумного стада Христова едва достойны быть пастухами ослов. «Не пастыри они, а волки хищные, не вожди их начальники, а львы голодные, пожирающие овец своих. О несчастное стадо! Как может быть учителем такой пастырь, который сам ничему не учился и не знает, чем он обязан Богу и ближнему, когда он с детских лет занимался не изучением Св. Писания, а несвойственными духовному званию занятиями: кто из корчмы, кто из панского двора, кто из войска, кто проводил время в праздности, а когда не стало на что есть и во что одеться и нужда ему шею согнула, тогда он начинает благовествовать, а сам не смыслит, что такое благовествование и как за него взяться. Церковь наша наполнена на духовных местах мальчишками, недоростками, грубиянами, нахалами, гуляками, обжорами, подлипалами, ненасытными сластолюбцами, святопродавцами, несправедливыми судьями, обманщиками, фарисеями, коварными иудами».
Это обличение указывает на то, что, кроме невежества, духовенство далеко не отличалось теми нравственными качествами и смиренномудрием, которые характеризовали монахов первых времен христианства на Руси. Иоанн Вишенский укоряет русских архиереев, архимандритов и игуменов за то, что они отнимают волов и лошадей у бедных поселян, выдирают от них денежные дани, дани пота и труда, высасывают кровь из бедняков, а сами живут в роскоши, наряжаются и наряжают слуг своих, в то время как у бедных подданных нет и сермяжки, чтобы прикрыть наготу свою. Все это, конечно, относилось к высшему духовенству из дворян, которое тянулось за роскошной и привольной жизнью своих родичей шляхтичей и так же, как шляхтичи, выжимало соки из крестьян своих поместий. Состояние же низшего духовенства было порой не менее плачевно, чем состояние подневольных холопов. Владыки обращались с священниками и другими духовными лицами грубо, облагали их налогами в свою пользу, наказывали тюремным заключением и побоями, не давая никому отчета. Паны также угнетали священников, наравне с холопами. Но особенно плохо жилось низшему духовенству там, где пан был католик или протестант. Каждое богослужение оплачивалось тогда пошлинами в пользу пана. Иногда русские шляхтичи, обратившись в протестантство, из усердия уничтожали церковь, а здание, где она находилась, обращали в хлев.
В 1590 году митрополит созвал в Бресте собор для совещания о беспорядках православной церкви. На этом соборе было указано, как на одну из причин неурядицы, на подчинение константинопольского патриарха турецкой власти. Епископы признавали тягость такой зависимости православной церкви и высказывали пожелание соединения ее с католической. После обсуждений решено было выразить письменно это желание признать власть римского первосвященника, при условии полного сохранения церковного устава восточной церкви. Митрополит из осторожности отклонился от участия в составлении такого документа. Иезуиты долго увещали его. Они говорили ему о великой чести восседать в соборах рядом с первым лицом католического духовенства. Затем они увещали его не обращать внимания на упрямство неразумной черни или некоторых лиц из родовитого духовенства, остающихся верными власти греческого патриарха. Таких они советовали удалять и заменять их простыми людьми, на которых можно легче воздействовать. Рекомендовали также облагать большими поборами, отсылать подальше упорных, оказывающих влияние на других, не допускать сходок и общих рассуждений, карать ослушников тюрьмою и другими наказаниями. Советовали особенную осторожность в отношении прихожан, чтобы не давать им никакого повода к неудовольствию, ни в каком случае не изменять ничего в обрядах и только исподволь подготовлять почву к соединению церквей. Слово уния, которого так боятся православные, должно быть совершенно изъято из обращения. Следует остерегать православных от общения с протестантами.
Более всего препятствовали всем таким посягательствам на власть константинопольского патриарха распространявшиеся повсюду братства. В членах братства патриархи имели верных друзей и помощников в наблюдении над высшими духовными лицами, что особенно раздражало последних. Они искали сочувствия у русской и литовской православной аристократии. Князь Острожский начинал уже склоняться в пользу унии, но только в том случае, если на нее согласится вся православная церковь, а не только русская. Он советовал митрополиту поговорить с московским патриархом и государем. На это митрополит не согласился. Вообще духовенство прибегало ко всяким хитростям и даже обманам, опасаясь идти прямым путем к своим целям. Обращение епископов к королю имело полный успех. Выслушав заявление, он пожелал, чтобы к нему примкнула вся западно-русская церковь и чтобы все владыки гласно засвидетельствовали свое согласие подчиниться папе. После этого несколько лет шла работа над окончательной формой унии для представления королю и папе. Влиятельные лица русского общества и духовенства участвовали в этой работе. Константин Острожский, бывший тогда киевским воеводой, оказал сильный протест проведению унии таким способом. Он написал послание ко всем христианам, называя епископов волками и злодеями и убеждая единоверцев стоять непоколебимо в отеческой вере. Он изъявлял даже готовность выставить собственное войско на защиту православия. Послание произвело сильное впечатление на многих православных шляхтичей, духовных лиц и горожан. Король встревожился и думал повременить с поездкой назначенных епископов в Рим для окончательных переговоров с папой. Но те успокоили и убедили его. В Риме епископы присягнули за себя и за других русских владык в том, что они принимают вероисповедание, установленное для греков, переходящих в католицизм. Эта присяга была сочтена за установление унии. Для торжественного объявления о ней западно-русскому населению король назначил собор в Бресте, в 1566 году.
На собор приехали и протестовавшие против унии православные — духовные и светские. Собрались представители братств, городов, шляхты, а также князья и аристократы. Во главе последних были князь Острожский с сыном. Униатские владыки, с католическим духовенством и королевскими комиссарами, открыли свои заседания в соборной церкви, а православные собрались в частном доме. После продолжительных совещаний униатские владыки провозгласили унию и предали проклятию все протестующее духовенство. Православные, в свою очередь, прокляли и провозгласили отступниками и отверженными от церкви всех, принимающих унию. Король оставался на стороне униатов. На защиту православия выступили проповедники и духовные писатели и между ними тот же Иоанн Вишенский. Несмотря на свой старинный, не согласующийся с требованиями времени взгляд на просвещение, Вишенский действовал неподкупной искренностью, горячей преданностью вере и, главное, своим заступничеством за угнетаемый народ и бесстрашным обличением угнетателей. В борьбе одерживали верх униаты, так как находились под покровительством короля и властей. Они силой отбирали церкви у православных и отдавали их епископам — униатам, вообще всеми мерами притесняли не подчинявшееся духовенство. Православные пробовали защищать свои права на сеймах, но и это не удавалось им, так как они всегда были в меньшинстве относительно католиков. В Волынской и Киевской землях православные особенно старались противодействовать униатам. Когда король захотел отобрать от православного архимандрита Никифора Тура Печерский монастырь, то киевский воевода Острожский отказался от выполнения королевского указа. Король приказал отнять монастырь силой, но Никифор отстоял его с помощью вооруженного населения. Также отстаивал он с помощью населения и казаков все поместья монастыря. В это время казаки уже определенно являются главной опорой в защите православия, так как число духовных лиц, отстаивавших его, а также аристократов и шляхтичей, имевших право участия и голоса в сеймах, все уменьшается. Униатский митрополит Потей, разгромив православных в Вильне, хотел сделать то же и в Киеве, но его наместник получил предостережение от казачьего гетмана. Ему было прямо сказано, что если он вздумает притеснять местное духовенство, то будет убит казаками. В 1612 году в Киев приезжал греческий митрополит и под защитой казаков освящал церкви и поставлял священников.
Правительство опасалось сплоченной казацкой силы и не решалось противодействовать ей. Уже не раз приходилось ему усмирять казацкие бунты, особенно сильно проявившиеся в те года, когда проводилась церковная уния. Главной причиной этих бунтов были стеснения, которым подвергалось казачество, вследствие правительственных указов. Но своевольные набеги казаков на турецкие владения грозили Польше серьезными осложнениями. Не раз делались попытки организовать из казаков правильную стражу с постоянным жалованьем, под начальством старшого, назначаемого правительством. Пробовали составлять списки или реестры, но жалованье не выплачивалось, и реестровые казаки возвращались на Низ к вольным. Наконец, Стефан Баторий окончательно утвердил организацию служебных казаков. Чтобы они не сосредоточивались на Запорожском Низу, он отдал им Трахтемировский замок, находившийся выше города Канева на Днепре. Здесь должно было быть их главное сборное место, а в ближайшем древнем монастыре был устроен приют для стариков и изувеченных на войне. Таким реестровым казакам была отдана земля и полагалось жалованье от правительства. Таким образом вольные запорожские казаки были отделены, но они все-таки составляли главную казацкую массу и не переставали быть предметом беспокойства правительства. Стефан Баторий старался неоднократно усмирять низовых казаков и рассылал приказы и киевскому воеводе и пограничным старостам, чтобы они всеми мерами препятствовали своеволию их. Но количество вольных казаков увеличивалось недовольными крестьянами, и они добывали средства к существованию или разбойничьими набегами на турецкие города, или участием в войнах иноземных государей. Все-таки этому энергичному королю удавалось хотя отчасти удерживать казаков от крупных военных походов. После его смерти они сделали подряд несколько набегов на татар и турок и разорили главные невольничьи рынки на Черном море, через которые прошло много русских людей. В отместку за это татары стали опустошать Червонную Русь, а турки грозили Польше немедленной войной. Наконец, в 1590 году сейм постановил окончательно уничтожить самоуправление казаков. Их подчинили коронному гетману и другим начальникам, назначавшимся правительством из польской шляхты. Без согласия и ведома этих начальников никто не мог уходить в казачество. Кроме того, стали строго карать крестьян за побеги. Эти стеснения и вызвали первый бунт под предводительством Косинского. Восстание охватило разом три южно-русские воеводства — Киевское, Брацлавское и Волынское. Отряд, посланный старостами Киевского воеводства, был разбит казаками, разорявшими панские и шляхетские поместья. Они с особенным озлоблением уничтожали попадавшиеся им шляхетские грамоты, как бы желая уничтожить права и привилегии, создающие неравенство между людьми, которого они не хотели признавать. В 1592 году Косинский овладел Киевом, а потом Белой Церковью. Все украинское население встречало его с сочувствием, в городах отворяли ворота, в церквах звонили в колокола. Взяв еще несколько городов, Косинский стал думать об отторжении Руси от Польши. Он не только убивал панов, грабил поместья, брал города и земли, но и заставлял шляхтичей и мещан присягать себе. Первое поражение потерпел Косинский от сына Константина Острожского, Януша. После этого казаки предложили мир и обязались прекратить бунт и сменить Косинского. Оставленный на свободе, Косинский не угомонился, а принялся набирать новый отряд казаков, но был убит в Черкассах, в доме, где остановился.
Восстание Косинского повлекло за собой еще большие стеснения для казаков и еще более суровые наказания для беглецов-хлопов. Ответом на это были новые восстания. Предводителями следующего восстания являются новый гетман казаков Лобода в одном месте и казак Наливайка в другом. Оба сначала делали набеги на турок, а потом пришли в Украину. Как раз в это время владыки собирались ехать в Рим для решения дела с унией. По Руси ходили слухи о подчинении русской церкви папе, возмущение начинало принимать религиозный характер. Население верило, что казаки не только отстаивают свои права, но и становятся на защиту православной веры. Снова началось уничтожение шляхетских имений, сопровождаемое жестокой резней, и снова всюду замечалось сочувствие простого населения. Для усмирения восстания выступило правительственное войско, под начальством польского гетмана Жолкевского. Сначала казацкие отряды встретились с гетманским войском на Днепре, в окрестностях Киева, потом казаки ушли в Переяславль, и Жолкевский погнался за ними. Недалеко от Лубен казаки были заперты и после двух недель осады были взяты и изрублены все, с женами и детьми, за исключением небольшого количества, успевшего прорваться и спастись бегством. Лобода был убит еще раньше самими казаками, по наущению Наливайки, а Наливайка был увезен Жолкевским в Варшаву и там казнен, после жестоких пыток. В народе ходили разные сказания о его смерти и о муках, перенесенных им. Рассказывали, что его посадили на раскаленного железного коня и на голову ему надели раскаленный железный обруч. Затем говорили, что его заключили в медного быка, которого поджигали медленным огнем, пока тело Наливайки не обратилось в пепел.
По новому постановлению сейма у казаков был отнят Трахтемиров и они были лишены и тех незначительных прав, которые оставил им Стефан Баторий. Государство признавало их только пограничной стражей. Одновременно с этим в самом казачестве начались раздоры. Часть их соглашалась идти на примирение с правительством, а другая часть подбивала к новым бунтам и восстаниям. Раздоры прекратились в гетманство Самойлы Кишки. В это время правительству понадобилась помощь казаков для военного похода в Молдавию. Кишка согласился идти с казаками только под условием возвращения им всех прежних прав вольности и обеспечения их от притеснений со стороны старост и других правительственных лиц. После непродолжительной войны в Молдавии началась война Польши со шведами, и снова король обратился за помощью к казакам, хотя обещания, данные им, не были еще выполнены. Кишка повторил свои требования перед выступлением в поход. На этот раз сейм издал закон, которым отменялось уничтожение казачества, снималось с него осуждение в измене и возвращались ему старые права, хотя и не в полной мере. В тяжелой войне со шведами казаки потеряли много людей и, наконец, своего предводителя и заступника Кишку. По окончании войны казаки потребовали полного восстановления своих прежних прав и снова стали господами Поднепровья. Шляхта начала опять жаловаться на своеволие казаков, но на жалобы ее правительство не обращало внимания, так как нуждалось еще в казаках.
Это были первые годы семнадцатого столетия, когда началась смута в Московском государстве и поляки взяли под свое покровительство Лжедмитрия. Московская смута продолжалась почти десять лет, и казаки принимали в ней большое участие. Было время, когда польский король думал завладеть московским престолом. Казаков призывали постоянно на королевскую службу. А так как служившие королю казаки считали себя людьми вполне свободными, то находилось много охотников пополнять их ряды. Не довольствуясь московскими походами, казаки снова принялись за свои обычные набеги на южные турецкие города.
В это время крепнет опять казацкая воля и напряженнее делается борьба с шляхетским гнетом. Правительству, занятому московскими делами, не до казаков и вообще не до Украины, которая рвется на свободу. Мещане и крестьяне выходят из повиновения помещикам и старостам, и чуть не все поднепровское население превращается в вольных казаков. Уже в 1596 году казаков числилось 20 тысяч, а с начала семнадцатого столетия количество их все увеличивалось.
Казаки не любили жить в пожалованном им Трахтемирове, потому что он был на глазах у правительства. Центром казачьих поселений по-прежнему была Запорожская Сечь на Низу. Мелкие острова на днепровских порогах укреплялись валами и засеками, за которыми скрывались пушки и разные военные принадлежности. У казаков были свои знамена и войсковая музыка, состоявшая из трубачей, сурмачей и довбышей, бивших в котлы и барабаны. Весной и летом, между походами, казаки приготовляли суда и лодки или занимались рыболовством, охотою, соляным промыслом. В мирное время они вели также торговлю с татарами и турками в пограничных городах. На зимовку оставались здесь немногие и только для охранения оружия, так как жилья, приспособленного для холодной погоды, не было. Войско делилось на полки. Кроме гетмана или старшого, которого выбирали казаки, начальствовали есаулы, атаманы, сотники. В войсковой канцелярии был писарь. Важные дела решались общим собранием или радой.
В 1613 году прекратилась московская смута, и с этих пор начались опять морские походы казаков. Они подходили на своих больших лодках-чайках под самый Константинополь, грабя и разоряя попутно города и селенья. Турецкий султан ежегодно угрожал войной и посылал войска на границу, а польское правительство, опустошившее совершенно казну на войны с Москвой, не имело даже возможности держать пограничную охрану. В переговорах с турками поляки слагали с себя ответственность за своевольные набеги казаков, но турки не переставали грозить войной. Никакие убеждения и предписания не действовали на казаков, понимавших, что в настоящее время правительственному войску с ними не справиться. Они держали себя мирно внутри государства, обещали королевским комиссарам исполнять их требования, но продолжали поступать по-своему. Гетманом был в то время Петр Сагайдачный, который старался поддерживать мир с польским правительством.
Сагайдачный предводительствовал в нескольких удачных морских походах и пользовался славой искусного и храброго полководца. Польскому правительству он оказал услуги в новой войне с Москвой в 1617 году. Он привел под Москву на помощь королевичу Владиславу 20 тысяч казаков. Московское правительство согласилось на разные уступки Польше, и война была прекращена по требованию сейма. Но как только исчезла надобность в казацкой помощи, так возобновились притеснения со стороны правительства. Опять явился Жолкевский с комиссарами и войском, чтобы наводить порядок среди казаков. Он требовал, чтобы казаки сократили войско, сожгли лодки и прекратили совершенно морские походы. Большинству участников московской войны было приказано вернуться в прежнее крепостное состояние. Сагайдачный не хотел доводить до войны, и требования Жолкевского были исполнены. Решено было оставить только три тысячи казаков. Казаки были недовольны податливостью Сагайдачного, и часть их выбрала нового гетмана Бородавку.
В Киеве мы видим Сагайдачного на совершенно ином поприще деятельности. Воспитанник братской школы в Остроге, Сагайдачный был близок интересам просвещения и понимал пользу его в борьбе с натиском иезуитов на православие. В это время игуменом Печерского монастыря был преемник Никифора Тура Елисей Плетеницкий.
С ним-то и соединился Сагайдачный для просветительной деятельности в Киеве. У Сагайдачного было казацкое войско, всегда готовое на защиту веры и старинных святынь, а у игумена монастырские средства, сберегаемые и накопляемые вследствие прекращения прежнего пьянства и объедения среди монахов. На эти средства Плетеницкий купил старую типографию, оборудовал ее заново и выпустил первую книжку в 1616 году. В это время в Киеве было уже несколько ученых людей галичан, земляков Сагайдачного и Плетеницкого, приехавших из Львова. Все они объединились и дружно работали, распространяя просвещение в древнем русском городе. В то же время основалось здесь и братство на Подоле, на усадьбе богатой киевской шляхтенки Гальшки Гулевич. Здесь должен был основаться монастырь, при нем школа для детей шляхетских и мещанских, затем «гостиница для странников православной веры». В члены нового братства записалось громадное количество людей из украинской шляхты и мещанства, а также, конечно, и весь кружок Плетеницкого. Сагайдачный поступил в братство со всем казацким войском, которое брало его под свою защиту и покровительство. Братство немедленно основало на пожертвованной земле Богоявленский монастырь и открыло при нем школу. Бывший преподаватель львовской школы Зизаний привез книги и все необходимое для школы из Львова, и в 1617 году началось учение. В школе обучали «грецко-славянскому и латино-польскому письму», а также изучался часослов, который поторопилась отпечатать печерская типография. Учениками школы были дети киевских мещан, духовных лиц и некоторых украинских помещиков. Для новой типографии была устроена бумажная фабрика и словолитня. При энергичном содействии просветителей в Киеве было выпущено за пятнадцать лет столько книг, сколько не вышло до этого времени во всей Украине. Конечно, книги были все духовного содержания, так как в то время весь интерес просвещения сосредоточивался около церкви. Униаты скоро почувствовали сильного врага в новом братстве и указывали на него правительству. Но мысль о Сагайдачном и его казаках заставляла правительство быть осторожным. Киев сделался снова центром русской национальной жизни в ее новом, просветительном, направлении. Смелело мало-помалу и киевское общество, чувствуя себя под защитой. Оно решилось воспользоваться приездом в Украину иерусалимского патриарха Феофана, чтобы восстановить православную иерархию. Так как король раздавал высшие духовные должности только униатам, то можно было опасаться, что скоро исчезнут все православные епископы и православная церковь придет в полное разрушение. Приглашенный в Киев, Феофан сначала не решался на посвящение митрополита и епископов, боясь короля и поляков, но Сагайдачный, правивший всеми казаками в волости, поручился ему за полную безопасность. В течение зимы и осени 1620 года Феофан посвятил митрополита и епископов для всех епархий Украины и Белоруссии. Хиротония нового митрополита происходила в церкви Братского монастыря. Церковь была окружена вооруженными казаками, окна ее были завешены, читал и пел один из монахов, сопровождавших патриарха. Затем казаки благополучно проводили Феофана в Молдавию. Но новые владыки не признавались правительством, потому не могли начать службу церкви. Сагайдачный выжидал времени, когда услуги казаков снова понадобятся государству. Время это не замедлило наступить, так как султан осуществил, наконец, свою давнишнюю угрозу и открыл военные действия против Польши. Жолкевский выступил с небольшим войском, которое было тотчас же разбито. Жолкевский был убит, а его помощник, гетман Конецпольский, взят в плен. Волей-неволей пришлось тогда обратиться к казакам. Киевляне советовали им воспользоваться случаем и требовать за участие в войне прав для владык, посвященных Феофаном. Но ни король, ни правительство не соглашались на такую уступку. Некоторое время Сагайдачному удавалось еще удерживать казаков от соблазна откликнуться согласием на призыв короля. Не только самые походы, но и приготовления к ним доставляли много выгод казакам. Со всех волостей начинали они собирать лошадей, порох, свинец и разные припасы. Летом была созвана большая казацкая рада, в ожидании королевских послов с деньгами. Митрополит Иов Борецкий и Сагайдачный отправились туда со многими духовными лицами. Борецкий в горячих и трогательных словах изобразил раде насилие и издевательства правительства над верой и православным духовенством. Казаки обещали защищать веру, не жалея жизни. Решили послать к королю Сагайдачного и игумена Трахтемирского монастыря, чтобы снова просить о признании прав духовенства, посвященного Феофаном. Но король видел, что казаки не устоят против желания идти на войну, потому отделался от послов неопределенными обещаниями. И он не ошибся — казаки не дождались Сагайдачного и двинулись к месту войны, под начальством Бородавки. Бородавка был потом осужден и казнен за самовольство, а Сагайдачный сделался опять гетманом и привел около сорока тысяч казаков к турецкой крепости Хотину. Турки долго отстаивали крепость, пока султан, потеряв надежду на победу, не заключил мир с поляками. Правительство прекрасно понимало, что только казаки спасли Польшу от разорительной и, может быть, гибельной войны, но требований казацких все-таки не исполнило. Отделавшись небольшими денежными наградами, король снова уменьшил казацкое войско до трех тысяч, приказав всем остальным хотинским воинам вернуться в поместья своих панов. И относительно веры все осталось по-старому.
Раненный под Хотином, Сагайдачный прожил еще год, удрученный горем от несбывшихся надежд. Все свое состояние он завещал братствам львовскому и киевскому на устройство школ и на содержание ученого магистра, искусного в греческом языке. Умер он в 1622 году и был похоронен на погосте Богоявленского братства.
Глава IX
править
Продолжателем просветительного дела Сагайдачного и его сподвижников был Петр Могила, сначала монах Печерской лавры, а потом киевский митрополит. Сын молдавского воеводы, один из образованнейших людей того времени, Могила недолго оставался простым монахом. Через год он был уже архимандритом лавры и вскоре вступил в ряды киевских просветителей. Сознавая недостатки русской школы того времени, он хотел преобразовать ее по образцу заграничных иезуитских коллегий. Отправив на свой счет нескольких молодых людей, монахов и мирян, для обучения в заграничных академиях, он думал из них составить впоследствии кадры учителей для новой киевской школы. Киевское общество, особенно духовенство, отнеслось вначале с большим подозрением к нововведениям архимандрита, думая, что он открывает иезуитам путь к воспитанию православного юношества. Но Могила проявлял не меньшее усердие и в заботах о православной церкви. При его влиянии и содействии был вырван из рук униатов Софийский собор, полуразрушенный и разграбленный. Могила восстановил его, стараясь сохранить его древний вид и стиль. В таком же разоренном виде перешел к нему из рук униатов древний Выдубицкий монастырь и так же был восстановлен им. В лавре он обновил храм Успения и восстановил из развалин древнюю церковь Св. Спаса на Берестове, построенную, по преданию, еще Владимиром Святым. Другую церковь Владимира — Десятинную, несколько веков лежавшую под землей в развалинах, Могила откопал, нашел под обломками ее гроб князя и начал возобновлять, но за смертью не успел кончить и оставил денег на окончание.
Во время этой своей деятельности он был уже киевским митрополитом и пользовался полным доверием своей паствы. По просьбе братчиков Богоявленского братства он не открывал новой школы, а взял на себя заботы о существующей уже братской школе, приняв звание старшего брата, опекуна, смотрителя и защитника училища. Сделавшись митрополитом, Могила ходатайствовал перед королем Владиславом о преобразовании братской школы в академию. Владислав благосклонно относился к православным, он утверждал их братства, училища и типографии, но униаты не допустили преобразования среднего православного училища в высшее. Уступая их настояниям, он не исполнил просьбу митрополита. Школа сделалась академией уже после смерти Могилы, но всегда называлась в честь его Могилянской. Он заботился и о ее внутреннем устройстве: построил церковь для нее и основал бурсу, или общежитие для неимущих учеников. Долгое время Могилянская академия была центром просвещения не только южной Руси, но, впоследствии, и всего Московского государства.
Незадолго до начала войн Хмельницкого в Киеве жил инженер Боплан, служивший польскому правительству. Он оставил подробное описание Украины того времени. Киев он называет одним из древнейших европейских городов, указывая на следы прежних окопов, развалины старых церквей и древние княжеские гробницы. Из старинных храмов, по его свидетельству, сохранились отчасти только Софийский и Михайловский. Он обращает также внимание на полуразрушенные стены храма Св. Василия, вышиною от пяти до шести футов, покрытые греческими надписями. Софийский храм он называет прекрасным, восхищается мозаичными образами и картинами, сохранившимися на его стенах. Подол он называет новым Киевом, в отличие от древнего, лежащего на горе. «Город малолюдный, от пяти до шести тысяч жителей. Обнесен деревянными стенами с башнями и окопан ничтожным рвом, видом похож на треугольник. Замок нового Киева стоит на горе, над нижним городом, а старый Киев возвышается над замком. У католиков в городе четыре храма. С недавних пор здесь поселились иезуиты. Жители греко-российского вероисповедания владеют десятью храмами. Один из них с университетом или академией, известный под именем Братской церкви, находится близ ратуши».
По поручению польского правительства инженер Боплан выстроил крепость Кодак на Днепре у порогов. Эта крепость была завершением целого ряда притеснительных мер правительства против казаков. Но все такие меры не только не усмиряли казаков, а, напротив, возбуждали их ненависть к притеснителям. В этой ненависти поддерживало их и православное духовенство, опиравшееся на них как на вооруженную защиту. Оно же внушало им склонность к единоверному Московскому государству. С другой стороны, в это же время особенно развивалось шляхетское хозяйство в южной Руси. Шляхта захватывала земли и устраивала на них поместья или фольварки, закрепощая местных жителей и превращая их в своих подданных или хлопов. Так как русское общество стремилось к единению с польским, то среди польских помещиков было много и русских, перешедших в католичество и усвоивших отношение поляков к русским хлопам. Ближайшими посредниками между панами и хлопами были арендаторы поместий, преимущественно евреи. Являясь представителями панов и усердными исполнителями их велений, арендаторы тоже немало отягощали положение крестьян. Против всех этих притеснителей и восставали хлопы, толпами уходившие на Низ в Запорожскую Сечь и лишавшие фольварки работников. Казацкие полчища этими пришельцами увеличивались и обогащались добычей от турецких военных походов. Турция не переставала грозить войной Польше. Все эти обстоятельства постоянно создавали разные трения, нарушавшие спокойный ход государственной жизни Речи Посполитой.
Усмирителя «наливайковцев» Жолкевского сменил его тесть Конецпольский, такой же талантливый полководец и так же ненавидевший и презиравший бунтующую русскую чернь. Казацкие волнения усилились вскоре после смерти Сагайдачного, который сдерживал их. Причиной этих волнений служило отчасти и то, что после смерти Сагайдачного наступили усиленные гонения на членов восстановленной православной иерархии. В конце 1624 года некоторые представители киевского городского управления стали запечатывать в Киеве православные храмы. На защиту явились с Низу казаки, которые убили войта, или начальника города. В следующем году на Запорожье образовалась крайняя партия, совершенно отказавшаяся подчиняться польскому правительству и избравшая себе отдельного гетмана. Против этой партии и двинулся Конецпольский со своими войсками. Не считая выгодным раздражать казаков, Конецпольский обратился к ним сначала с увещаниями. Но взбунтовавшиеся казаки не хотели и слышать о каких-либо уступках, хотя и видели, что дисциплинированное польское войско превосходит их как вооружением, так и численностью. В битве у Курукова озера они потерпели поражение. Следствием этого поражения был так называемый Куруковский договор, втиснувший в новые рамки жизнь казаков. По этому договору казаки не имели права предпринимать какие-либо походы, сухопутные или морские, без разрешения правительства. Также они не имели права входить в сношения с иностранными державами, минуя правительство. Последнее лишало их окончательно политических прав и делало простыми подданными Польского государства. Кроме того, казацкое войско должно было отныне состоять только из шести тысяч казаков, которых называли реестровыми, т. е. состоящими в реестрах, или списках. Реестровые казаки должны были нести обязанности пограничной стражи, а все остальные возвращались в прежнее состояние, т. е. делались опять городскими мещанами или шляхетскими подданными. За казаками оставалось их право самоуправления, право пользования рыбацкими и звериными промыслами, кроме того, они получали жалованье от правительства.
Сам Конецпольский считал установленный реестр невозможным. Он указывал королю, что в эти шесть тысяч не войдут весьма многие казаки, воевавшие уже не один десяток лет и забывшие даже о том состоянии, в каком когда-то находились. Но правительство считало для себя небезопасным даже и это количество казаков.
Пока тогдашний гетман Михаил Дорошенко, преодолевая трудности предписания, приводил его в исполнение, у поляков началась война со шведами. Все выписанные казаки снова понадобились им. Таким образом опять произошло то, что происходило потом не один раз: установленный реестр нарушался самим правительством.
Одержав победу над шведами, казаки, разлакомившись войной, снова принялись за свои турецкие и крымские походы. Не прекращались попутно и частичные восстания, вследствие притеснений веры и хлопов. Особенно сильное неудовольствие возбудили польские солдаты, размещенные в окрестностях Киева. Всюду распространились слухи, что поляки хотят вывести православие и обратить всех насильно в римскую веру. Предводителем нового восстания был низовый гетман Тарас Федорович по прозвищу Трясило. Конецпольскому и на этот раз удалось усмирить казаков и возобновить статьи Куруковского договора.
В 1632 году реестр был снова нарушен самим королем Владиславом, начавшим войну с Москвой, на что он никогда не решился бы, если бы не рассчитывал на помощь казаков. Пятнадцать тысяч казаков способствовали заключению Поляновского мира, по которому Польша получила области Чернигова, Новгород-Северска и Смоленска.
Бунты казаков, превращавшихся после войны снова в хлопов, не прекращались. Запорожская Сечь непрерывно пополнялась новыми пришельцами и все время кипела и волновалась. Наконец Конецпольскому пришло в голову отрезать Запорожье от Украины. Боплан выстроил крепость Кодак, которая отделяла Сечь, не допуская туда хлопов и стесняя сношения ее с населением, подвозившим казакам хлеб, горилку и лес, т. е. все самое необходимое для их жизни. Конечно, казаки не дали времени торжествовать своим врагам. Не прошло и года, как перестал существовать ненавистный Кодак, связавший их по рукам и ногам. Во главе нескольких тысяч вольных казаков явился некий Самуил Сулима, давно уже прославившийся своими походами и на Черном, и на Средиземном море. Он взял крепость, разрушил ее; перебил солдат и расстрелял крепостного начальника, немца Мариэта. Сулима был выдан правительству реестровыми казаками и, конечно, казнен мучительной казнью. Эта выдача предводителя вольных казаков реестровыми указывала на рознь, которую удалось-таки поселить между ними полякам.
Кодак был восстановлен, последующие казацкие восстания подавлены. Наступило временное затишье, и снова вступили в свои права шляхтичи-землевладельцы и евреи-арендаторы. Искры вражды и ненависти тлелись некоторое время в душах разоряемых и угнетаемых хлопов, чтобы разгореться ярким пламенем и зажечь всю Украину страшным пожаром восстания 1648 года. Вождем этого нового восстания казаков явился человек, имя которого осталось навеки неизгладимым и в устах народа, и на страницах истории.
Центром развернувшихся дальше событий было местечко Чигирин, неподалеку от которого, на горе, над речкой Тясминой, приютился хутор казака Хмельницкого, Субботово. Отец Богдана в молодости служил при дворе богатого воеводы чигиринского и корсунского. Чигирин стоял тогда на краю русской земли. За ним тянулись бесконечные степи, по которым паслись табуны диких лошадей и волов, а ближе к морю бродили орды румын, турок и татар со своими стадами овец. Их и подстерегали запорожские казаки, засевшие на днепровских островах. Они не пускали их грабить пограничные украинские селения и уводить жителей в неволю.
Вырастая на этом краю крещеного мира, Богдан, как и все другие казацкие дети, с детства привык презирать опасности. Отец его был зажиточный человек и по тому времени достаточно просвещенный. Он не хотел оставлять без образования единственного сына и послал его в галицкую иезуитскую коллегию. Но недолго учился там Богдан. Городская жизнь наводила на него тоску, его тянуло на Днепр, в родные привольные степи. Он скоро бросил школу, ушел в Сечь и зажил там вольной казацкой жизнью, воюя то с турками, то с татарами. В одну из войн поляков с турками он попал в плен и пробыл в Турции два года, после чего был обменен на польских пленников турок. Долгое время Богдан был войсковым казацким писарем. Это была очень важная должность. На войсковом писаре лежали все дела войска. Он писал все грамоты в сношениях казаков с иностранными державами или польским правительством. Будучи писарем, Богдан участвовал в посольстве к королю Владиславу и потому был лично ему известен.
Получив после отца хутор Субботово, Хмельницкий женился и жил обыкновенной жизнью зажиточного казака, пока не столкнулся с чигиринским подстаростой Чаплинским. Пользуясь обычным произволом польской администрации и шляхты, Чаплинский отнял у Хмельницкого хутор, увез жену и засек до смерти маленького сына. Не найдя нигде управы на оскорбившего и разорившего его шляхтича, Хмельницкий стал жаловаться королю. Нужно сказать, что король Владислав вообще заискивал у казаков, желая с помощью их затеять войну с турками. Но польский сейм не давал согласия на эту войну, потому Владислав рассчитывал, что казаки своими набегами вызовут на нее турок. Говорили, что он даже подбивал на это казаков, обещая им за то права и вольности. В ответ на жалобу Хмельницкого он, как рассказывали, многозначительно напомнил ему о казацкой сабле, которой можно отмстить за обиду. Оскорбленный, разоренный и убитый горем, Хмельницкий бросился в Запорожскую Сечь. Там он нашел всегда готовую для восстания почву среди товарищей по несчастию, людей, бежавших сюда от панского гнета и произвола.
Прослышав про воинственные приготовления на Сечи, коронный гетман Потоцкий послал польских солдат и реестровых казаков, бывших под его начальством, поймать Хмельницкого и его помощников. Но казаки перебили в пути солдат и соединились с запорожскими свояками. Так началась великая война за освобождение, сопровождаемая с обеих сторон неописуемыми жестокостями и потоками крови.
Хмельницкий пригласил на помощь татар. Потоцкий расположил свои войска в Черкассах, Каневе, Корсуни и Богуславе — по границе Запорожской Сечи. По совету короля, он написал Хмельницкому примирительное письмо, снова обещая некоторые льготы казакам. Не рассчитывая, однако, на удовлетворительные результаты, он продолжал готовиться к бою. Действительно, Хмельницкий не поверил обещаниям и надвигался на поляков со своими полчищами казаков и татар. В первой же битве, в лесной болотистой местности, у городка Корсуни на реке Роси, польское войско было разбито наголову. Хмельницкий подходил с другим отрядом к Белой Церкви в то время, когда разнеслась весть о смерти Владислава, единственного человека, который мог еще иметь кое-какое влияние на него. Он все время старался показать, что не выходит из повиновения королю и правительству, а мстит только за свои обиды и за нарушение казацких прав и вольностей. Но под его знаменами шли не только казаки, к нему стекались все хлопы, восставшие против утеснителей панов и евреев. Несметные казацкие полчища гнали тех и других из Украины с невыразимым зверством. Не меньшим, впрочем, зверством отвечали грубым, невежественным казакам просвещенные польские паны-полководцы. Среди таких особенно прославился племянник Петра Могилы, перешедший в католичество русский вельможа Иеремия Вишневецкий. Как частоколом уставлял он дороги колами с корчившимися на них бунтовщиками. Имя «Яремы» было пугалом для жителей всех селений, где проходил он, отмечая путь заревом пожаров и грудами трупов. А навстречу шли казаки, очищая Украину от ненавистных поработителей. Уже в половине лета 1648 года были очищены таким образом воеводства Киевское, Черниговское и Брацлавское. Затем поднялись Подолия, Волынь и Галицкая Русь. В то же время в местечке Пилявцах должно было быть новое сражение польских войск с казаками. Но здесь произошло что-то необъяснимое. Увидев татар среди казаков, поляки поддались панике и обратились в бегство без боя, бросив все свое вооружение и все богатства в лагере. Хмельницкий захватил еще несколько городов и направился к Львову, жители которого дали ему богатый выкуп.
Между тем шли выборы нового короля. Хмельницкий принял в них участие и выразил желание свое и казаков, чтобы был выбран брат покойного Владислава, Ян-Казимир. Говорят, что последний еще до избрания прислал Хмельницкому письмо. Он обещал ему прекратить войну, не мстить ни ему, ни запорожскому войску и подкрепить казацкие вольности. После избрания он прислал казацкому вождю грамоту, которая окончательно обнадежила его. «Начиная счастливо наше царствование, — писал он, — по примеру предков наших пошлем булаву и хоругвь нашему верному войску запорожскому, пошлем в ваши руки, как старшего вождя этого войска, и обещаемся возвратить давние рыцарские вольности ваши. Что же касается смуты, которая до сих пор продолжалась, то сами видим, что произошла она не от войска запорожского, но по причинам, в грамоте вашей означенным». Обещая исполнить требования Хмельницкого, король предписывал ему распустить чернь и отослать татар. Но паны, узнав о милостях короля Хмельницкому и казакам, возмутились. Они грозили, что вся Речь Посполитая выступит против казаков и хлопов и будет мстить им за унижение и разорение. Кроме того, польские паны были недовольны назначением на воеводство в Киеве Адама Киселя, русского и православного шляхтича.
Как бы то ни было, но война на время прекратилась, и в январе 1649 года Хмельницкий торжественно въехал в Киев. Во время въезда около него ехали казацкие полковники в золоте и серебре, захваченном у поляков, несли польские хоругви и всякую другую военную добычу. В церквах звонили в колокола, духовенство шло навстречу с крестами, в сопровождении всего состава академии и громадной толпы народа. Хмельницкого воспевали в стихах и прославляли в приветственных речах, сравнивали его с Моисеем, освободившим евреев из тьмы египетской. Бывший в это время в Киеве иерусалимский патриарх Паисий величал его князем Руси, главой независимого Украинского государства.
Все эти прославления и речи навели Хмельницкого на мысли, которых не было у него, когда он шел мстить за свою личную обиду и отстаивать права и вольности казаков. Теперь только пришла ему в голову мысль об освобождении всей Украины от польского порабощения. Теперь он увидел, что эта задача не только не выполнена, но что для нее упущено настоящее время. И вот, во время торжеств в городе и молитв в православных храмах, виновник всего этого был один мрачен и задумчив. Он ворожил у колдунов и колдуний и проговаривался о своих мечтах во время казацкого разгула.
Глава X
править
Нетрудно было возбудить к войне не успокоившееся еще население, там и сям вступавшее в мелкие стычки с польскими солдатами. Война возобновилась, но на этот раз счастье и удача отвернулись от казаков и их вождя. В первом же крупном сражении под местечком Зборовом татары были подкуплены поляками и изменили союзникам. Хан стал настаивать на мире, Хмельницкому пришлось уступить, чтобы не потерпеть поражения. В августе 1649 года был заключен так называемый Зборовский договор. Для казацких поселений отводились по этому договору воеводства Киевское, Черниговское и Брацлавское. Сюда совершенно не допускались евреи, а иезуиты могли жить только в тех городах, где не было православных школ, чтобы не имели возможности вмешиваться в воспитание православного юношества. Шляхтичи-землевладельцы возвращались в свои поместья. Все должности в указанных воеводствах должны были замещаться исключительно православными русскими. Казакам, поселившимся здесь, предоставлялось полное самоуправление, во главе с выборным гетманом, подчиненным непосредственно королю. Число реестровых казаков доводилось до сорока тысяч, остальные казаки возвращались к своим панам. Участвовавшие в восстании Волынь и Подолия оставались в прежнем подчинении Польше.
Нечего было и думать о том, чтобы такие условия успокоили и удовлетворили казаков. Главным неисполнимым пунктом было, конечно, возвращение панов-землевладельцев и подчинение им не вошедших в реестр казаков или хлопов, участвовавших в восстании и очищавших Украину от тех же панов. Хмельницкому, как повелителю Украины, приходилось защищать панов от насилий хлопов, но заставить последних работать по-прежнему он не мог.
Общее недовольство усиливалось еще и голодом, наступившим после войны в разоренных областях. В Подолии и Волыни положение было еще хуже, так как там хлопы были беззащитны, и паны свободно вымещали на них свою злобу. Не было довольно условиями договора и польское правительство, считая их унизительными для государства. Вернувшиеся из плена гетманы Калиновский и Потоцкий мечтали о мести казакам.
Все это подготовляло почву к новой войне, и Хмельницкий искал союзников. Прежде всего он обратился к Москве. Но так как там медлили с согласием, он стал искать покровительства у турецкого султана. Султан принял казаков под свою руку и запретил крымскому хану вступать в союз с Польским государством.
Военные действия открылись в 1651 году. В Польше снова было объявлено «посполитое рушение», т. е. всеобщее ополчение. Первое сражение под Берестечком опять кончилось полной неудачей для казаков. В самый разгар битвы скрылся с поля отряд татар и увлек за собой Хмельницкого. Лишенное предводителя и союзников, казацкое войско растерялось и частью было перебито поляками, а частью погибло в непроходимых трясинах и болотах. В это же время литовский гетман Радзивилл завладел Киевом, разорил и сжег много церквей и монастырей и перебил жителей. Вернувшийся Хмельницкий не решился продолжать войну и согласился на заключение нового договора в Белой Церкви. Конечно, поляки воспользовались своей победой, чтобы изменить условия Зборовского договора. Теперь количество реестровых казаков было определено только уже в двадцать тысяч и для поселения они получили только одно Киевское воеводство. Казацкое самоуправление было ограничено, казацкий гетман был поставлен в зависимость от польского коронного гетмана. Условия договора не могли удовлетворить казаков, особенно тех, которым предстояло опять превратиться в хлопов и вернуться на издевательство к своим панам.
В это время особенно усилилось начавшееся еще раньше переселение украинцев за границы Московского государства, на левую сторону Днепра. Большая часть казаков, не попавших в реестр, скрылись туда, другие рассыпались по Запорожской Сечи, разнося неудовольствие против поляков и самого Богдана Хмельницкого. Московское правительство радушно принимало переселенцев и даже помогало им обзаводиться на новых землях. Так образовались в пределах Московского государства казацкие поселения или слободы, из которых выросли потом города и местечки, такие как Харьков, Сумы, Лебедянь, Ахтырка, Короча и другие. Польская пограничная стража не могла остановить переселение, казаки отбивались от нее силою. И вырастала новая Украина в то время, как старая не переставала волноваться и вести распри с Польшей и самим старым гетманом. Хмельницкий тоже принимал жестокие меры против зачинщиков восстаний против него. Уже несколько было предано смертной казни. Волнения не утихали, Киевское воеводство страдало от постоянных войн и разорялось, Киев снова лежал наполовину в развалинах.
Хмельницкий все время обдумывал план новой войны, хлопоча о надежном союзнике и покровителе. Москва все еще не решалась определенно выступать против Польши, потому Хмельницкий задумывал союз с молдавским господарем, к дочери которого сватался его сын. С 1652 года война возобновилась и тотчас же с обеих сторон начали проявляться еще большие жестокости, чем в предыдущие столкновения. Умершего Иеремию Вишневецкого сменил поляк Стефан Чарнецкий, отличавшийся горячей любовью к Польше и непомерной кровожадностью в отношении к врагам. Истребляя все по пути в Украине, он наткнулся, наконец, на серьезный отпор, который дал ему казацкий отряд, под предводительством Богуна. В битве под Монастырищем Чарнецкий был ранен, а войско его разбежалось, напуганное слухом о приближающихся татарах. После этого король стал сам во главе войска. Войско расположилось на берегу Днестра, против города Хотина, у местечка Жванца. По обыкновению, в польском войске был сильный беспорядок. Хмельницкий мог бы без труда одержать над ним верх, если бы снова не изменили ему в важную минуту его вероломные союзники татары. Опять принудили они его заключить мир с поляками. Новый договор подтвердил статьи Зборовского. Вдобавок к этой неприятности, татары, в награду за союзничество, опустошили и без того уже разоренную и почти обезлюдевшую Украину хищническими набегами.
Невесело было возвращаться Хмельницкому в Чигирин. Его горе было усугублено еще и личным несчастием — потерей сына, женившегося на дочери молдавского господаря и вскоре после этого умершего от раны. Но через некоторое время надежды его на освобождение Украины от Польши опять оживились. В Чигирин прибыло московское посольство, сообщившее о готовности государя Алексея Михайловича принять под свое покровительство Украину. В январе собралась общая казацкая рада в Переяславле. Гетман вышел на площадь в парадной одежде, прикрытый бунчуком, за ним шла вся украинская старшина. В своей речи к собравшемуся народу Хмельницкий предложил ему избрать государя из четверых: турецкий султан, крымский хан, польский король и православный царь Великой Руси, царь восточный. «Избирайте, кого хотите. Царь турецкий бусурман. Всем нам известно, какую беду терпят наши братья православные христиане греки и в каком утеснении они от безбожников. Крымский хан тоже бусурман. Хотя мы по нужде и свели с ним дружбу, однако приняли через то нестерпимые беды, пленение и нещадное пролитие крови христианской. Об утеснениях от польских панов не надобно вам и сказывать, сами знаете!
А православный христианский царь восточный одного с нами греческого благочестия, одного исповедания; мы с православием Великой Руси едино тело церкви, имеющее главой Иисуса Христа». Тысячи голосов ответили: «Волим под царя восточного православнаго! Лучше нам умереть в нашей православной вере, нежели доставаться ненавистнику Христову, поганину!» Потом начали читать условия, на которых Украина должна была соединиться с Москвой. Главными из них были: во-первых, целость и нераздельность области Украины по обе стороны Днепра. На правой стороне в эту область должны были входить воеводство Киевское и части воеводств Подольского и Волынского. Затем Украина должна иметь: право собственного управления, независимого от царских чиновников, право собственного законодательства и судопроизводства, право избирать гетманов и чиновников вольными голосами, право принимать послов и сноситься с иноземными государями; сохранение прежних прав городов, неприкосновенность личных прав сословий: шляхетского, духовного, мещанского, казацкого и посполитого (народного); неприкосновенность имуществ, умножение реестрового войска до 60 000, жалованье казакам из местных доходов, когда эти доходы определятся. Украина, с своей стороны, обязывалась платить своему государю дань, но без вмешательства московских сборщиков, а также помогать царю войсками на войнах, а царь должен был защищать ее и совершенно освободить от притязаний Польши.
Условия пришлись всем по вкусу, и, после произнесения речи главным московским послом Бутурлиным, рада разошлась, а гетман поехал в собор для принесения присяги новому государю. Но здесь произошло первое недоразумение, за которым следовали потом и другие. Гетман предложил послам присягнуть за своего государя в том, что «его величество, великий государь, не нарушит наших прав, дарует нам на права наши и имущества грамоты и не выдаст нас польскому королю». «Никогда не присягнем мы за своего государя, — отвечали послы, — да гетману и говорить о том непристойно: подданные должны дать веру своему государю, который не оставит их жалованьем, будет оберегать от недругов, не лишит прав и имений ваших». «Мы поговорим об этом с полковниками и со всеми людьми», — отвечал гетман и вышел из церкви. Пришедшие затем в церковь полковники также требовали присяги. Послы отказались наотрез. Хмельницкому невыгодно было ссориться в настоящее время с московскими послами, и он, вместе с старшинами, присягнул в вечном подданстве царю от всей Украины, в тех границах, в каких она была поставлена Зборовским договором.
После этого послы отправили стольников и стряпчих по всем городам и полкам Украины для приведения жителей к присяге, а сами отправились в знатнейшие города: Киев, Нежин и Чернигов. 14 января въехали они в Киев. Киевские казаки встретили их с девятью распущенными знаменами, за десять верст от города. Они пристали к послам и открыли торжественное шествие. За казаками вели двенадцать царских лошадей турецкой породы, в златоглавых чепраках, которые волочились по земле. На них лежали вышитые золотом седла. За ними шел полк детей боярских, одетых в собольи шубы; за ними еще ряд турецких лошадей, которых сбруя сверкала золотом и жемчугом и между ними несли четыре знамени, удивлявших своей огромностью и искусно вышитыми на них изображениями: на одном был вышит лев, на другом единорог, на третьем и на четвертом морская рыба с девичьим лицом. Позади всех ехали послы. Процессия следовала к Золотым воротам и версты за полторы была встречена духовенством.
Митрополит произнес приветственное слово, но вместе со всем прочим духовенством решительно отказался принести присягу московскому царю. Он боялся, что при соединении Украины с Московским государством ему придется подчиниться московскому патриарху. Послы привели к присяге казаков и горожан. Немедленно вслед за отбытием посольства в Киеве водворился московский воевода с сильным гарнизоном, и вскоре была построена новая крепость. Эти первые шаги московского правительства уже разочаровали гетмана и других украинских патриотов. Они увидели в них первое нарушение самостоятельности их родины. Хмельницкий между тем, ожидая мести со стороны поляков, немедленно разослал универсал всей старшине: «Панове полковники, сотники и вся атамания войска Запорожского и городового. Доброго здоровья вам желаю от Бога и учиняю вам известным, чтобы вы были осторожны в замках и исполняли воинские обязанности по обычаю, как сами знаете. Чтобы у вас пороха, свинца, борошна и всякого продовольствия было довольно, потому что я с королем лядским мира не постановил, и вы неприятелей наших ляхов бейте, если они посмеют нападать на нас, а царь московский, сражаясь за веру, будет помогать вам. Препоручаю вас Господу Богу».
В том же 1655 году московский царь начал войну с Польшей из-за Малороссии. Успеху русских содействовала Швеция, напавшая на Польшу с другой стороны. Скоро Польское государство было разобрано. Русские захватили Литву и Южную Русь по Львов и Люблин, а шведы северную часть. Поляки, видя неминуемую гибель, прибегли к хитрости. Они пообещали царю Алексею Михайловичу избрать его на польский престол и тем склонили его к миру с собой и к войне с Швецией. Он заключил мир в Вильне, удержав за собой Малороссию и Белоруссию. Хмельницкий, радовавшийся поражению исконного врага Украины, Польши, негодовал на виленский мир, заключенный так не вовремя. Он знал, что пока Польша существует, она не оставит своих притязаний на Украину. Что же касается Московского государства, то, как он думал, там больше соблюдали свои выгоды, чем заботились о пользе Украины. Он присоединился к недовольству духовенства и старшины и начал строить планы новых союзов. Он входил даже в переговоры с Швецией, бывшей во враждебных отношениях с Москвой, и не отказывался слушать поляков, снова обещавших казакам все права и вольности, если они вернутся к ним. От огорчений и неприятностей старый гетман расхворался и умер в 1657 году, оставив родину далеко не успокоенной.
После его смерти в Украине поднялись раздоры партий, окончательно разорившие ее. Одни тянули несчастную страну к Польше, другие к Москве, третьи к Турции. Так метались из стороны в сторону гетманы и старшины, хотя большинство из них явно склонялись к Польше, ожидая от нее большей свободы, чем от Москвы. Что же касается казаков и простого народа, то они симпатизировали Москве, как единоверному государству, и, кроме того, надеялись, что она избавит их от произвола шляхты. При этом друзья Москвы жили преимущественно на левой стороне Днепра, в новой Украине, или Малороссии, а друзья Польши в старой Украине, на правом берегу Днепра.
Ближайший преемник Хмельницкого Выговский склонился на предложение польского правительства и заключил с ним договор, по которому казаки присоединялись к Польше, как «вольные к вольным и равные к равным». Украина, по этому договору, делалась союзным с Польшей государством и должна была пользоваться самоуправлением со своим сеймом, судебным трибуналом, должностными лицами из местных уроженцев, с полной свободой православия и народного образования. С помощью старых союзников татар Выговский разбил московское войско при Конотопе. Но победа эта не принесла никому пользы, так как приверженцы Москвы едва не убили Выговского, смотря на его соглашение с поляками как на измену русскому народу и православию. Изменил также Москве и сын Хмельницкого Юрась, выбранный на гетманство после Выговского. Вследствие этой измены московские войска снова потерпели поражение от польских. После этого поражения правобережная Украина отпала от Москвы и управлялась некоторое время отдельным гетманом. Эта вторая война Москвы с Польшей кончилась в 1667 году Андрусовским перемирием. По Андрусовскому договору, за Москвой оставался Смоленск, левобережная Украина и на два года Киев. Весь правый берег Днепра снова принадлежал Польше.
Многие украинцы горевали о разделении Украины и мечтали о соединении ее под каким-нибудь новым покровительством. Один из таких был правобережный гетман Дорошенко. В 1672 году он обратился к турецкому султану и призвал его на помощь. Султан разорил и Польшу, и правобережную Украину.
Между тем Москва вводила мало-помалу свои обычаи и порядки в подчиненной ей Малороссии. Воеводы злоупотребляли своей властью, оказывая полное пренебрежение к правам казаков и всего населения. Московский патриарх явно стремился к подчинению себе южно-русской церкви. Все это настолько усиливало общее недовольство московским правительством, что оно стало распространяться и среди жителей левого берега. Влиянию Дорошенка подчинился сначала гетман Брюховецкий, до тех пор вернейший слуга московского правительства, а затем и его преемник Многогрешный. Но в то же время нашествие приглашенных Дорошенком турок привело в такой ужас жителей разоренной и выжженной правобережной Украины, что оно толпами стало переселяться за Днепр. В скором времени Дорошенку оставалось гетманствовать в пустыне или присягнуть московскому царю, что он и сделал.
Теперь Москве приходилось выцарапывать правобережную Украину из рук Турции, и при царе Федоре Алексеевиче началась война с нею. Война была неудачна для русских. После Бахчисарайского мира (1681 г.) правобережная Украина, к югу от Киева, все-таки осталась за Турцией, которая передала ее молдавскому господарю. Наконец, еще через пять лет Москва заключила вечный мир с Польшей и вступила с ней в союз против Турции. Двадцати пяти лет не прошло еще со смерти «батьки Богдана», а правобережная Украина, за которую он боролся, особенно воеводства Подольское и Брацлавское и большая часть Киевского, превратилась в сплошные развалины и почти безлюдную пустыню. Турецкий гарнизон стоял в Каменце и сторожил разоренную и опустевшую страну, когда-то богато населенную и радовавшую взоры приветливой красотой плодородных полей и пышных садов. Как во времена Батыя, прекратилось торговое движение, заросли дороги и заглохли пути, оживляемые в прежнее время многочисленными караванами.
Но как только восстановилось здесь хотя и это грустное затишье, снова потянулись на старое пепелище прежние жители с левого берега или из Малороссии, как определенно называлась теперь эта сторона в отличие от правобережной Украины. Гетманом Малороссии был в то время Самойлович. Как и многим другим украинским патриотам, ему не нравилось заключение Бахчисарайского мира с Турцией, и так же, как они, не мог он примириться с фактом вечного мира с Польшей, открыто высказываемое неудовольствие подвело его под гнев московского правительства и погубило. Немало способствовал этой гибели и преемник Самойловича Мазепа, давно добивавшийся гетманства. Он был избран на раде 1687 года.
Глава XI
править
В печальном виде был Киев, когда перешел от польского правительства к московскому, и перемена не облегчила его положения. Московские воеводы, сменившие польских войтов и воевод, не меньше их притесняли и обирали жителей, тормозили торговлю и нарушали спокойный ход жизни. Не больше их заботились они и о внешнем виде города и благосостоянии его жителей. Исправив земляные окопы древнего Кремля, или Верхнего малого города, как его тогда называли, новые правители сосредоточили здесь главное военное и гражданское управление. Вместе с Софийской частью, или Верхним большим городом, обе части составляли одну крепость. Весь Киев в это время имел вид жалкого, малолюдного селения, с полуразрушенными частными и общественными зданиями. Особенно грустное впечатление производил Подол, населенный бедным торговым и ремесленным людом.
Хотя городу было оставлено его самоуправление по прежнему Магдебургскому праву, но, очевидно, оно нарушалось московскими правителями, так как мещане обращались по этому поводу с челобитной к царю Алексею Михайловичу. На челобитную последовало правительственное распоряжение, в котором, между прочим, были такие параграфы: «Их же бы мещан воевод не судить, а судиться им по своим правам в ратуше, и кому не полюбится ехать к Москве». Один из следующих затем параграфов указывает на притеснения, которые чинили московские люди местным торговцам: «Киевским мясникам и рыбникам торговать в Нижнем городе (на Подоле) на старом месте, а русским (ратным) бы людям торговать в Верхнем городе (на старом Киеве, в крепости), а не с ними вместе». Затем гетман Мазепа универсалом от 1689 года запретил киевскому полковнику вмешиваться в права городского магистрата. В это время в Киеве принимались уже письма для рассылки их почтой, которую царь Алексей Михайлович начал вводить в Малороссии, начиная с 1669 года. Конечно, это нововведение должно было способствовать развитию культурной жизни края.
Знаменитая Братская школа, совершенно разоренная поляками, во время войн Богдана Хмельницкого, возродилась в 1673 году, благодаря стараниям духовенства и гетманов. Ученики не замедлили появиться, и число их постоянно увеличивалось. Так как монастырь обеднел и средств его не хватало на содержание школьников, то им приходилось прибегать к сбору доброхотных даяний. Часть учеников жила в бурсе и Братском монастыре, а самых бедных размещали по церковно-приходским школам. За исполнение разных мелких церковных служб они получали от прихожан пособие пищей и дровами. Кроме того, младшие ученики занимались миркованием, т. е. пели в обеденное время под окнами обывателей стихи, с пожеланиями мира в доме и в сердцах обитателей его; старшие ходили вечером по городу и пели у ворот разные канты.
В праздники Рождества или Пасхи избранные ученики носили по домам звезду или вертеп, т. е. раек, в котором куклы изображали Рождество Христово или Воскресение. Во время летних вакаций составлялись артели для сбора подаяний. Участники артелей также занимали народ разными представлениями, пением и декламацией. Лучшие ученики нанимались в репетиторы за содержание к шляхетским детям. Но, очевидно, все эти средства были недостаточны для пропитания школьников. Многие из них голодали и не пренебрегали даже мелким воровством для утоления голода. У летописцев того времени можно встретить живописные изображения страха и смятения, с каким укрывали торговцы и торговки свои товары, когда школьники выходили на прогулку по киевским базарам.
Время гетманства Мазепы было временем наибольшего развития и расцвета Братской школы. В 1694 году московское правительство признало за ней титул и права академии. Мазепа отстроил заново здание академии и братскую церковь Богоявления. Академия стала пополняться шляхетскими детьми и до половины ХVIII века была высшей школой для современного украинского общества. По ее образцу основывались школы не только в украинских городах, но и великорусских, со временем многие воспитанники ее занимали высшие духовные должности в Москве. Мазепа покровительствовал также и православной церкви, которая еще при гетмане Самойловиче и при его содействии перешла в подчинение к московскому патриарху. До сих пор стоит каменная ограда, которую построил Мазепа в Печерской лавре. В Пустынно-Николаевском монастыре он выстроил церковь св. Николая, обращенную впоследствии в военный собор. Вообще, он не жалел личных средств на поддержку церквей и монастырей в Украине. Не оставлял он также без внимания издательского дела и литературы того времени. Между прочим, он оказал покровительство старцам Печерского и Николаевского монастырей, направив их в Москву для поднесения государям книг «Венец Христов» и «Венец от цветов духовного винограда Печерского». Все эти заслуги Мазепы перед религией и культурой страны не оставались незамеченными украинским обществом и духовенством того времени. Но двойственность его политики по отношению к Московскому государству да и к самой Малороссии, а особенно измена его во время войны заглушили многое хорошее, сделанное им прежде, и навеки предали его личность порицанию.
Эта же двойственность в поведении Мазепы, его заискивание вначале перед московским правительством, высокомерное отношение к подчиненным и репутация «чужого ляха, католика» возбуждали, еще задолго до измены, антипатию и недоверие к нему в простом народе. Даже среди казаков, к которым он стоял ближе всего, не пользовался он ни уважением, ни любовью. Последнему особенно способствовало обстоятельство, общее всей казацкой старшине того времени. Желая расположить в свою пользу старшин после войн Богдана Хмельницкого, московское правительство раздавало им очень много земель в Малороссии. Незаметным образом старшина заступила место польских панов. К подаренным им участкам они прибавляли еще и захваченные самовольно. Постепенно они вводили в этих землях панщину, т. е. обработку полей при помощи дарового крестьянского труда. И казаки, вернувшиеся к своим хозяйствам, снова стали убегать в Запорожскую Сечь от притеснения новых помещиков — собственных старшин. Старшины боролись с этим стремлением мужиков в казаки, желая удержать их у себя в подданстве. А Мазепа, повинный во всем этом, запретил еще жителям вести торговлю с Сечью. Сечь опять зашевелилась, и появились новые вожаки бунтующих казаков.
Воспитанный в Польше и проведший молодость среди польских аристократов при дворе короля, Мазепа отличался утонченными светскими манерами и вкрадчивостью, помогавшими ему обвораживать нужных людей. В гетманы он прошел еще в правление в Москве царевны Софьи, при содействии сильного человека того времени Голицына. При воцарении Петра он сумел понравиться и ему с первого знакомства, несмотря на целый ряд доносов на его приверженность к Польше, начавшихся еще при царевне Софье. Этой симпатии царя не помешало также и участие Мазепы в неудачном походе Голицына на Крым. Усмирением восстания запорожцев и успешными походами на татар и турок Мазепа еще больше завоевал расположение Петра. Казаки много помогли царю и при взятии турецкого города Азова, и гетман был награжден за хороший подбор войска и удачный выбор начальников.
В 1700 году он был приглашен в Москву и получил там орден Андрея Первозванного за покорение пяти турецких городов. Кроме того, он сам выпросил у царя отдать в его гетманское владение город Новоборск со всеми жителями, исключая служилых царских солдат, которых постановили вывести в другие города. В благодарность гетман обещал правительству принимать меры для прекращения побегов украинцев в запорожские степи и для усмирения своевольных казаков.
Запорожцев особенно раздражала в то время постройка города около Сечи. Гетман запрещал им мешать царским рабочим, но в ответ на это запрещение кошевой атаман прислал такое письмо на имя царя от всего товарищества: «Объявляем вашему царскому величеству все мы единогласно, что совершенно не хотим оного города близь нас на Днепре иметь и камня на строение брать не дозволим. Еще и города не выстроили, а мы уже терпим убытки и неправды в вольностях наших, чего напредь сего ни от кого не видали по данным нам монархами грамотам. Теперь же дознались напустнаго утеснения товариству нашему, ходящему для своих добыч и промыслов. Мы на бои против бусурман по вашему царскому указу идти всегда готовы, а города строить не позволяем». Запорожцев разжигали и татары, для которых тоже не были выгодны лишние московские укрепления на Днепре.
В то же время ухудшались и отношения населения к великороссийским ратным людям, всячески утеснявшим его. «Не так страшны запорожцы и татары, — писал Мазепа в Москву, — страшнее нам малороссийский народ: весь он своевольным духом дышит; никто не хочет быть под тою властью, под которой пребывает». Когда началась война со Швецией, царь стал требовать постоянной высылки казаков на север государства. «И казаки и поселяне, — писал опять Мазепа, — все злобятся на меня, все кричат в одно: пропадать нам до конца и сгубят нас москали. У всех одна мысль — уходить за Днепр, и может произойти внезапное зло». А между тем на правой стороне Днепра, в польской Украине, снова загорелась открытая борьба между польскими панами и местным населением. Жители левого берега бежали за Днепр, чтобы принять участие в борьбе с извечным врагом всего украинского народа. Московское правительство не могло на этот раз поощрять борьбы украинцев с Польшей, так как рассчитывало на союз с ней в войне с общим врагом, шведским королем. С 1704 года царь перестал брать казаков на север, а поручил гетману вести их на помощь польскому королю Августу против тех же шведов. Дружеские отношения между гетманом и царем не нарушались, несмотря на повторяющиеся доносы на Мазепу. Они часто обменивались подарками. Мазепа присылал Петру дичь, лосей и серн своей охоты или дуль, яблок и вишен из малороссийских садов. Царь отплачивал живой рыбой из Ладожского озера или Невы, на берегах которой, в завоеванной у шведов Ингерманландии, вырастала в то время новая столица России.
Между тем успехи короля шведского Карла XII в Польше заставили Петра опасаться за Украину и подумывать об укреплении Киева. В августе 1706 года пушечная пальба в древнем кремле возвестила жителям Киева о прибытии царя. В Софийском соборе царя приветствовал Феофан Прокопович, которого он впоследствии приблизил к себе. Осмотрев собор, царь посетил митрополита Валаама и в тот же день обошел все пещеры. Гетман получил приказание тоже явиться в Киев с казаками. Старая киевская крепость была найдена Петром неудовлетворительной для военных действий. Он тотчас же решил строить новую около Печерского монастыря. Определив ее размеры, он собственноручно заложил ее в день Успения Богородицы, при многолюдном и торжественном собрании духовенства, администрации и жителей. Строить крепость должны были казаки, под наблюдением Мазепы и московских надсмотрщиков. Последние крайне грубо обращались с казаками и возбуждали их ненависть своей жестокостью. Казаки должны были работать во всякую погоду, без отдыха и подвергаться еще побоям. Осенью, по царскому указу, Мазепа отпустил свое войско с земляных работ. Казаки, по его донесению, стали и босы, и голы, и голодны, так как работали пять месяцев на своем продовольствии. Но с весны 1707 года снова спешили казаки всех гетманским полков на окончание киевской «фортеции».
Между тем Карл XII еще в 1704 году добился того, что приверженная ему партия поляков провозгласила королем незнатного пана Станислава Лещинского на место ненавистного ему Августа Саксонского. Большинство, однако, оставалось на стороне Августа и заключило союз с Петром, который двинул большое войско в Литву и в Гродне передал его Августу. Но когда в 1706 году в Гродно пришел Карл со шведами, Август скрылся, бросив войско. Затем он прислал отречение от престола и признал королем Лещинского. Это было тяжелое время для русских. Петр боялся потерять все свои завоевания на Балтийском море, а молодой шведский король прославлялся всюду героем, победителем. В то время, когда Петр закладывал новую крепость в Киеве, разнесся слух, что Карл направляет свои победоносные войска в Украину.
Партия Лещинского склоняла на свою сторону Мазепу, прельщая его успехами шведского короля и указывая на общее недовольство московским правительством в Украине и особенно среди казаков. Действительно, в это время усилились жалобы украинцев на своевольства русских солдат, прибывавших в Малороссию. Рада снарядила посольство к царю в Киев, но посланный атаман не застал уже его и ни с чем вернулся в Сечь. Запорожцы взбунтовались и хотели звать татар на помощь против Москвы. Казаки, бывшие при Мазепе, тоже жаловались и говорили ему: «Все мы за душу Хмельницкого Бога молим за то, что он освободил Украину от лядского ига, а твою душу и кости станут дети наши проклинать, если ты после себя оставишь казаков в такой неволе». Дела русских были между тем так плохи, что Петр хотел даже уступить Польше всю правобережную Украину, чтобы привлечь ее на свою сторону. Слухи об этом волновали население Малороссии. Мазепа перестал верить в царя и его силу и замышлял о переходе на сторону шведского короля, который обещал свободу Украине и прежние права запорожцам. Наружно гетман, конечно, сохранял хорошие отношения к московскому правительству и царю. Последнему он только беспрестанно посылал жалобы малороссов на великороссов. Петр сам видел, что отношения между пришельцами и местным населением делают положение тех и других крайне тяжелым. Он прислал грамоту к малороссам и приказал читать ее во всех полках. Сознавая, что народ терпит от военных московских людей, проходящих через страну, он указывал, «что по поводу военного с королем шведским случая без того обойтись невозможно, что надлежит ради общей государственной пользы сносить эти неудобства, так как и он сам персоны своей не щадит». Он обещал явить милость к народу по окончании войны, а пока приказать войску вести себя смирно и не чинить обид и разорения местным жителям, под страхом жестокого наказания.
С прежним недоверием отнесся Петр к новому доносу на Мазепу, сделанному бывшим другом последнего, генеральным писарем Кочубеем и полтавским полковником Искрой. Несмотря на достоверность фактов, Кочубей и его сообщники не вынесли пытки и признали прежние показания вымышленными. И Кочубей и Искра были осуждены на смертную казнь за ложный донос. Тела их погребены в Киево-Печерской лавре. На каменной плите видна еще и теперь полустертая надпись, сделанная, вероятно, уже после обнаружения измены Мазепы:
«Кто еси мимо грядый о нас неведущий
Елицы здесь естемо положени сущи!
Понеже нам страсть и смерти, повеле молчати,
Сей камень возопиет о нас ти вещати:
За правду и верность ку Монарсе нашу
Страдания смерти испилисимо чашу.
За уданем Мазепы, о Всеведче правый,
Посечени заставши топором во главы,
Почиваем в сем месте Матери Владычны
Подающий всем своим рабом живот вечный».
На требования царя вести войско на войну Мазепа отговаривался своей старческой немощью и невозможностью оставить страну, в которой неприятель может произвести возмущение. Многим уже казалось подозрительным поведение гетмана, но царь продолжал верить ему и выражал сочувствие его болезни. Подготовив окончательно свой переход с войском в шведский лагерь, Мазепа обратился к казакам с речью. Называя царя утеснителем казацких вольностей, он сказал, что знает о намерении его окончательно лишить прав казаков и ввести московское правительство в Малороссии. «Братия, — говорил он, — пришла наша пора; воспользуемся представившимся случаем: отомстим москалям за их долговременное насилие над нами, за все совершенные ими жестокости и несправедливости, охраним на будущие времена нашу свободу и права казацкие от их посягательств. Вот когда пришло время свергнуть с себя ненавистное ярмо и сделать нашу Украину страною свободною и ни от кого независимою. Вот к какой будущности я вас призываю. Вы, братия, верно достигнете этой цели, при вашем содействии и при содействии шведского короля, который предлагает вам воевать против москалей, вместе со шведами». Казаки выслушали гетмана молча, но многие разбежались прежде, чем он успел представить шведскому королю свое войско. Осталось у него не больше полутора тысячи человек.
Между тем один из приближенных Петра Меншиков ехал в Батурин навестить больного гетмана. По дороге он получил поразившее его известие о том, что Мазепа уехал к шведскому королю, а в Батурине дал приказание не впускать русских, пока он сам не приедет со шведскими силами. Если же русских будет мало, то впустить их, но задержать военачальников. Меншиков не решился поверить донесению и все-таки поехал в поместье Мазепы, которое действительно нашел запертым. Люди, охранявшие крепостные стены, сказали его посланным, что «гетман не велел впускать никого из великороссийских людей, потому что от них делается великое разорение малороссийским людям, и уже немало городов и сел совсем от них пропали». От других людей Меншиков узнал, что Мазепа переправился с войском через реку Десну, по направлению к шведскому лагерю. Оставалось только послать извещение царю. Можно себе представить, как поражен был Петр, всегда безусловно веривший Мазепе. Но сокрушаться и раздумывать было не время, и Петр начал действовать со свойственной ему энергией. Прежде всего он приказал разведать со всевозможной осторожностью о настроении народа, а затем был издан манифест о том, что «гетман Мазепа, забыв страх Божий и свое крестное целование, отъехал к неприятелю, шведскому королю, по договору, заключенному прежде с ним и с Лещинским, дабы при их содействии поработить Малороссийский край по-прежнему под польское владение и отдать в унию церкви Божии и славные монастыри». Батурин был взят, несмотря на упорное сопротивление жителей, и сожжен.
Мазепа ошибся, рассчитывая на сочувствие к себе народа, который никогда не относился к нему с доверием, считая его польским паном. Как ни тяжело приходилось малороссам от москалей, но они видели в них все-таки своих единоверцев, которых, конечно, предпочитали ненавистным полякам или неизвестным шведам. Как только стала известна всем измена Мазепы, тотчас же посыпались со всех сторон заявления о верноподданности московскому царю. Гетманом был избран Скоропадский, согласно желанию самого царя. Еще перед этим Мазепа был всенародно отрешен от гетманства, при очень театральной обстановке. На эшафот, на котором была воздвигнута виселица, внесли куклу, изображавшую Мазепу в андреевской ленте. Меншиков и Головкин разорвали патент на звание кавалера. Затем был прочтен длинный перечень благодеяний, оказанных царем Мазепе, и в черных красках изображена неблагодарность последнего. После этого палач сорвал ленту с куклы, которую повесил. Петр вспомнил о семьях Кочубея и Искры и приказал вернуть им конфискованные имущества и щедро наградить их. Только своевольные запорожцы сочувствовали поступку Мазепы и сами были не прочь перейти на сторону Карла. Убедившись в этом, Петр приказал Меншикову разорить Запорожскую Сечь — «истребить оное изменническое гнездо». Старый и Новый Кодак были сожжены, чтобы не было больше пристанища «ворам козакам». Пойманные запорожцы подверглись жестоким казням.
Между тем счастье начало изменять шведскому королю, и Мазепа не раз уже подумывал о возвращении к русскому царю, но планы его не удавались. От победоносной армии Карла не осталось и половины, и солдаты были изнурены долголетней войной и болезнями. Многие дезертировали, но большинство погибло вследствие страшно суровой зимы, бывшей в этом году во всей Европе. Современники рассказывали ужасы об этой небывалой зиме. Говорили, что сугробы в Швеции достигали вершины деревьев, Балтийское море покрылось толстым льдом. А в открытых украинских степях свирепствовали страшные снежные вьюги. Около четырех тысяч шведских воинов погибло от холодов, еще больше от болезней. Но Карл продолжал войну и взял несколько малороссийских городов. В феврале наступила оттепель, испортившая все дороги и еще больше затруднившая поход. В апреле 1709 года Карл направил часть армии к Полтаве, рассчитывая на помощь татар и турок.
Три месяца шла осада маленькой крепости, хотя Карл не жалел солдат при наступлениях. Петр расположил свои войска на левом берегу реки Ворсклы и следил за обороной Полтавы. Он считал падение ее опасным, так как оно могло воодушевить упавший дух шведов и вызвать возбуждение в Малороссии. Обе стороны готовились к генеральному сражению, которое должно было решить не только участь крепости, но и исход всей войны. Силы противников были неодинаковы: у русских было почти вдвое больше солдат и несравненно больше орудий. Шведские генералы тщетно отговаривали Карла от неравного боя. Он возражал, что даже ангел с неба не мог бы убедить его отложить битву. Он проявлял безрассудство в своей отваге. Незадолго перед битвой он, как бы издеваясь над неприятелем, прогуливался под его пулями, пока не получил рану в ногу. Ко дню битвы рана разболелась, и он должен был передать командование одному из генералов.
Петр думал, что сражение произойдет в день его именин, 29 июня, и заранее подготовлял войска к важному дню. 26-го июня был прочитан указ, где он говорил, между прочим, следующее: «Воины! Се пришел час, который должен решить судьбу отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за православную нашу веру и церковь. Не должна вас также смущать слава неприятеля, яко непобедимаго, которую ложну быти вы сами победами своими над ними неоднократно доказали. Имейте в сражении перед очами вашими правду и Бога, поборающаго по вас; на Того Единаго, яко всесильнаго в бранех, уповайте, а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего».
Шведы поторопились наступлением, и знаменитый бой произошел 27-го июня. Оба предводителя сражающихся армий проявляли чудеса храбрости. Петр был все время под огнем выстрелов. Одна пуля пробила его седло, другая прострелила шляпу, а третья попала в крест, висевший на его груди и спасший его от раны. Больного Карла носили все время впереди войска в носилках, которые были раздроблены ядром. Были убиты почти все сопровождавшие его люди, а также и лошадь, на которую посадили его, когда были разбиты носилки. Битва была проиграна шведами, и несчастного короля насильно увезли с поля сражения.
Остатки разбитой армии, несколько генералов, король и Мазепа спасались бегством через степи к Днепру. А Петр праздновал в это время победу и на пиру, на который были приглашены пленные шведские генералы, провозгласил свой знаменитый тост за учителей шведов, научивших русских сражаться во время северных боев. Затем он отправил погоню за Карлом и Мазепой, но им удалось скрыться в Бендерах и отдаться под покровительство турецкого падишаха. Петр употреблял все усилие, чтобы иметь в своих руках изменника Мазепу, и предлагал за него громадные деньги, но падишах не соглашался выдать его. Больной, разбитый тяжелым бегством старик не выдержал постоянного страха перед возможностью быть выданным Петру и вскоре умер. Шведские историки описывают торжественные похороны бывшего гетмана в Яссах, куда перевезли его тело. Карл присутствовал при отдаче последнего долга своему союзнику. В Малороссии сохранилось предание, что Мазепа не умер в Бендерах, но поручил друзьям распространить слух о своей смерти и устроить подложные похороны. Сам же он пробрался в Киево-Печерскую лавру под чужим именем, где принял иночество и умер схимником.
После победы над шведами Петр снова посетил древние святыни Киева, и Феофан Прокопович приветствовал его в Софийском соборе, поздравляя с торжеством русского оружия. В следующем году город посетило страшное несчастие. Распространившееся среди жителей моровое поветрие продолжалось с марта 1710 года до января 1711-го. Один из неизвестных малороссийских летописцев так описывает ужасное бедствие: «Тогда пуст город Киев остался, яко выгнано всех обывателей из Киева. И странствовали от града во град, един другого чуждаючися; отец детей, дети отца; и многих трупы поядаша зверие, птицы, пси и свинии. Церкви Божественнии опустошели, також и монастыри, и не было ни жертвы, ни приношения. И тако было время, что ни купити, ни продати; ибо городы были позапираны, домы позабываны, жители изгнаны и все, кто что имел, оставлял и бегал во пустынех и полях. Видели друг друга смерть ходячи, ибо и сидячии вымирали нечаянно и живые чуждались мертвых своих». Не успели жители оправиться от этого бедствия, как налетевшая саранча опустошила поля. А в 1713 году воевавшие с Россией турки доходили до Киева, который три года был под угрозой разорения. Тогдашний гетман Скоропадский не покидал города, охраняя его своим войском. В 1718 году погорели вся Печерская лавра и весь Подол с церквами. Все эти несчастия, конечно, не могли способствовать внешнему улучшению древней столицы русских князей и благосостоянию ее жителей.
Глава XII
править
Разорение Запорожской Сечи страшно озлобило запорожцев, и без того уже недовольных московским правительством. Петр непременно хотел укротить их буйное своеволие и не останавливался перед самыми жестокими наказаниями за буйство. Пойманных беглецов сажали на кол, или ссылали на вечную каторгу, или заточали на всю жизнь в кельях отдаленнейших монастырей. Родная степь по-прежнему укрывала беглецов, ищущих лучшей доли и свободы. Вместо разоренного гнезда казаки построили новую Сечь на устье реки Каменки, впадающей в Днепр. Но впоследствии и она была разорена, по приказанию Петра. Казаки разбежались и собрались снова, но уже на земле, принадлежащей татарам, в местечке Алешки, в низовьях Днепра.
Запорожцы — сторонники Мазепы избрали после его смерти гетманом генерального писаря Орлика. Все они были под покровительством шведского короля и решили продолжать борьбу с московским правительством. В договоре, заключенном между казаками и новым гетманом, указывалось, между прочим, на то, что за последнее время гетманы войска Запорожского сами нарушали войсковые права и вольности, присвоив себе самодержавную власть над войском. Поставив себе первой задачей освобождение Украины от «московского гнета», гетман должен был принять следующие условия: сохранять православие как господствующую религию и стараться, чтобы единая православная восточная церковь была в зависимости от константинопольского патриарха. Не допускать ни явного, ни тайного внедрения какого-либо иноверия в Украине. Украина, в границах от Польши по реку Случ, проведенных еще при гетмане Богдане Хмельницком, должна быть признана навсегда самобытным государством, под вечным протекторством шведского короля и его преемников, которые будут оборонять ее и не дозволят никому нарушать как границ ее, так равно и прав и вольности. При заключении мира с Московским государством шведский король потребует, чтобы Москва возвратила всех украинцев, доставшихся ей в плен в военное время, и вознаградила все убытки, причиненные стране московскими войсками. Для ограничения же полновластия гетмана должны происходить три раза в год генеральные рады для решения важнейших дел. На эти рады должны являться: генеральная старшина, полковники со своей полковой старшиной и сотниками и выборные от полков «генеральные советники» и депутаты от Запорожской Сечи. Старшина и советники имеют право заметить гетману, если увидят в его поведении что-либо, не идущее на благо народу. Без совещания с генеральной радой гетман может решать только неотложные дела. Войсковой казной должен заведовать избранный генеральный подскарбий. Гетман должен заботиться о том, чтобы никто из старшины не притеснял войсковых людей, не приневоливал к работе на себя и не отнимал ни у кого земель. Шведский король должен был обещать не мириться с Москвой, пока не добьется возвращения свободы Украине.
В 1710 году Турция заключила союз со Швецией и весной начала войну с Московским государством. Орлик пошел на правый берег Днепра с отрядом казаков и татар. Вначале некоторые селения сдавались ему, но, когда татары начали свой обычный грабеж, жители стали обороняться, и Орлику пришлось отступить. Война была неудачна для русского войска, зашедшего слишком глубоко в турецкие владения. Царю пришлось откупаться деньгами от очень невыгодных условий, предложенных врагами. В новом договоре он отказывался от правобережной Украины, кроме Киева, который по последнему миру с Польшей навсегда остался за Московским государством. Отказался он также и от Запорожской Сечи, но левобережная Украина по-прежнему осталась за Москвой. На правобережную Украину тотчас же заявила свои претензии Польша. Так снова разорвали на части страну, населенную народом, говорившим на одном языке, исповедовавшим одну религию и имевшим за собой одну и ту же историю жизни, полной страданий от постоянного гнета и разорения. В следующем году Москва и Турция заключили мир, и Карл выехал из Турции. Некоторые мазепинцы, в том числе Орлик, выехали вместе с королем, другие вернулись в Украину. Запорожцы оставались в Турции до окончания новой турецкой войны, т. е. до 1733 года.
Попытки Мазепы и запорожцев отделить Украину от Московского государства дали повод русскому правительству относиться с недоверием ко всей стране. Оно старалось постепенно сократить свободу самоуправления Малороссии и слить ее воедино с Великороссией. Уже при гетмане Скоропадском был назначен боярин Измайлов для совещания с ним по делам управления, для поддержания спокойствия в стране и попутно для наблюдения за самим гетманом и всей старшиной. Через год был прислан и другой такой «резидент». Резиденция гетмана была перенесена из Батурина в Глухов, стоящий на московской границе. Здесь был поставлен московский гарнизон, который мог арестовать гетмана и старшину, в случае каких-либо подозрительных поступков с их стороны. Петр старался ввести как можно больше великороссов в число старшины, и к его смерти оставалось уже очень немного старшин — украинцев. Затем, ссылаясь на взяточничество и беспорядочное управление, он организовал при гетмане совет из шести старших гарнизонных офицеров, с бригадиром Вельяминовым во главе. Совет этот назывался малороссийской коллегией. Коллегия должна была наблюдать за гетманской канцелярией и ведать все доходы и расходы страны. Обо всех замеченных беспорядках она должна была доносить в Петербург сенату. Но после смерти Скоропадского Петр решил и совсем упразднить гетманство. На ходатайство старшины о разрешении избрать нового гетмана царь ответил, что с этим торопиться нечего, так как в управлении страной и без гетмана никакого беспорядка не замечается. Великорусские правители держали себя очень высокомерно со старшиной, а коллегия ввела тяжелые подати и налоги, распоряжаясь совершенно произвольно поступающими доходами. Вообще, для Украины снова настали тяжелые времена. Московские войска по-прежнему отягощали ее, а казаков целыми отрядами изгоняли на север рыть каналы или строить крепости в Астраханском краю и на Кавказе. Они гибли там тысячами от тяжелых условий работы и жестокого обращения.
Вступившая на престол после смерти Петра Екатерина I, опасаясь народного волнения и рассчитывая на помощь казаков в новой войне с Турцией, решила облегчить положение Украины. Она хотела даже отменить коллегию и восстановить прежний порядок правления, но ограничилась только отменой некоторых налогов и освобождением заключенных в Петербурге старшин-украинцев. Но в следующее царствование малолетнего внука Петра I, Петра II, правительство решило возвратить Малороссии ее прежние порядки. Из ведомства сената ее перевели снова в ведомство иностранных дел, затем уничтожили коллегию и установленные ею подати. Вельяминов был предан суду за разные злоупотребления, и остальные старшины украинцы были возвращены на родину. И, наконец, летом 1727 года было решено приступить к избранию гетмана. Конечно, гетман был заранее назначен правительством, и избрание было произведено только для виду, но старшина радовался и этому. Новый гетман, миргородский полковник Даниил Апостол, был еще современником Мазепы, одно время сочувствовал его замыслам, но скоро увидал невыполнимость их и отстал. Он был один из немногих честных старшин, не злоупотреблял своей властью, не поощрял взяточничества и вообще не притеснял народа. Выражая всегда свою преданность русскому престолу, он стремился однако к возвращению прежних прав, подтвержденных договором Богдана Хмельницкого. Хотя и не все статьи этого договора, но некоторые ему удалось все-таки восстановить. В то же время он старался упорядочить производство в судах и во всем управлении, старался оградить народ от старшинских злоупотреблений и вывести самоуправство и взяточничество, чтобы не дать повод русскому правительству вмешиваться в украинские дела, под видом искоренения злоупотреблений.
Но насколько коротко было царствование молодого императора, настолько же мимолетна была радость украинских патриотов. Царица Анна Иоанновна, вступившая на престол в 1730 году, воспользовалась болезнью старого гетмана и поручила править Украиной своему резиденту Шаховскому с советом, состоявшим наполовину из малороссов и наполовину из великороссов. Но народ получил облегчение в сложении некоторых налогов и в уменьшении числа великорусских полков, расквартированных по Украине. К сожалению, турецкая война, бывшая в это царствование, почти всей своей тяжестью легла на близкую к Турции Малороссию и окончательно подорвала ее благосостояние.
При царице Елизавете Петровне гетманство еще раз возродилось в Малороссии, чтобы исчезнуть затем навеки при Екатерине II. Приближенный царицы Разумовский был малоросс, и его заступничество за родину принесло ей пользу. В 1744 году императрица посетила Киев, жители которого устроили ей торжественную встречу. С нею приехали наследник Петр Алексеевич с невестой и около двухсот пятидесяти человек свиты. От границы Малороссии гостей сопровождало казацкое войско, а за 60 верст от Киева их встретили представители духовенства и городской администрации. Преосвященный Георгий Конисский, воспитанник киевской академии, описывает торжественную встречу царской фамилии, устроенную студентами. За город выехала процессия, изображающая древних героев и богов. Впереди ехал седовласый старец — легендарный основатель города Кий — в богатой древней одежде, в короне и с жезлом, в колеснице, запряженной крылатыми конями пегасами.
И старца, и пегасов, и всех прочих участников процессии изображали студенты. Кий приветствовал императрицу, как основатель и хозяин древнего Киева. Он встретил ее на берегу Днепра, когда она переехала уже через мост, и, называя ее своей наследницей, приглашал ее в город и поручал его и весь народ русский ее милости и покровительству.
В этот приезд Елизавета собственноручно заложила церковь Св. Апостола Андрея на горе, где, по словам старой легенды, апостол отдыхал и потом пророчествовал о Киеве.
Пользуясь благосклонностью императрицы, генеральные старшины и полковники подали ей петицию о разрешении избрать гетмана. Петиция была принята, и разрешение было приурочено ко дню бракосочетания наследника и дано особой депутации, присланной от Малороссии. Гетман был уже намечен императрицей, но за молодостью не мог еще вступить в свои обязанности. Это был брат Алексея Разумовского, Кирилл. Более двух лет ждали депутаты гетмана, наконец в 1749 году они были отправлены домой для подготовки избрания. В следующем году в Глухове с большим торжеством был избран на гетманство молодой Кирилл Разумовский. С не меньшим торжеством въехал гетман в свою резиденцию Глухов. Гетманские клейноды (знаки гетманской власти) везлись генеральными старшинами в каретах и на лошадях, затем везли царскую грамоту, и наконец, ехал сам гетман в роскошной карете, запряженной шестью лошадьми, окруженной скороходами и лакеями, в сопровождении бунчуковых товарищей и запорожских казаков. В церкви было объявлено утверждение в гетманской должности, затем клейноды были отвезены в палату, где гетман устроил обед для старшины и прочих чинов.
Малороссию перевели опять в министерство иностранных дел и возобновили в ней порядок правления, существовавший до 1722 года — учреждения малороссийской коллегии. Запорожцы тоже находились под властью гетмана. Пятнадцать лет управлял Малороссией этот последний гетман. Но правителем он был больше по имени, так как управляли за него старшины, причем великороссы почти не вмешивались, опасаясь влияния гетмана на императрицу. Что же касается самого гетмана, то он скучал в Глухове, так как провел молодость в Петербурге при дворе и не мог обойтись без шумной веселой жизни, какая была здесь при Елизавете. Мирные отношения русского правительства с Малороссией нарушались в это время только жалобами турок, татар или поляков на набеги запорожцев.
В царствование Екатерины II гетманство было упразднено окончательно и навсегда. Екатерина решила это с самого начала, во имя единообразия правления и законодательства во всей Российской империи. Ускорено было это решение слухами о петиции, которую готовили старшины государыне. Они хотели просить ее об оставлении гетманства в роде Разумовского, как особенно преданном Российской империи. Как на пример наследственной передачи гетманского звания указывали на Богдана Хмельницкого, оставившего гетманство сыну. Такое утверждение отдельной власти в Малороссии вовсе не входило в планы русского правительства и императрицы. Екатерина поспешила предложить Разумовскому отказаться от гетманства, щедро вознаградив его при отставке. В 1764 году был издан манифест малороссийскому народу об увольнении гетмана. Для управления страной была снова учреждена малороссийская коллегия, президентом которой и генерал-губернатором Малороссии назначался граф Румянцев. Новая коллегия должна была состоять из восьми членов — четверых великороссов и четверых малороссов. Заседать они должны были вперемежку, по старшинству, а не по разным сторонам, как при императрице Анне. Екатерина более всего хотела утвердить в малороссах мнение, что они ничем от великороссов не отличаются и составляют с ними единый народ. В этом направлении были даны Румянцеву полномочия относительно нововведений, которые должны были окончательно приравнять Малороссию к Великороссии. Между прочим, императрица считала большим недостатком отсутствие закона полного закрепощения крестьян в Малороссии. В Великороссии давно уже все крестьяне были прикреплены к земле своих помещиков, в Малороссии они могли еще облегчать свое положение переходом от одного помещика к другому. Указ императрицы узаконил те крепостные порядки, которые до сих пор старшины вводили самовольно.
Еще через несколько лет были уничтожены и остатки знаменитой когда-то Запорожской Сечи, с уничтожением даже самого имени запорожских казаков. Большинство запорожцев ушло на турецкие земли и поселилось под Очаковым. Русское правительство было обеспокоено переселением почти семи тысяч казаков к туркам. Оно уговаривало их вернуться назад, обращалось к турецкому правительству с просьбой о выдаче, но ни казаки не возвращались, ни турецкое правительство не соглашалось выдать их. После уничтожения Сечи правительство приступило к полному переустройству Малороссии. Были уничтожены и коллегия, и генеральный суд, и центральные войсковые и полковые управления. Малороссия была разделена на три наместничества: Киевское, Черниговское и Новгород-Северское. Назначены были наместники и учреждены суды и палаты по российскому образцу. Украинские города были уравнены с московскими городами, а украинская старшина с московским дворянством.
Все эти перемены отражались, конечно, почти полностью и на Киеве. Признавая этот город искони русским, правительство и государи, начиная с Петра, старались стереть с него следы влияния иноземного владычества. В 1782 году здесь было утверждено наместничество и был издан указ, разрешающий селиться в городе выходцам из Великой и Малой России. С этих пор хозяйственная часть города поступила в заведывание казенной палаты, полицейская и административная были возложены на киевского губернатора, а военная на коменданта Печерской крепости. Только судопроизводство и внутреннее управление оставлено было в руках городского магистрата на основании старого магдебургского права. Но и этому были подчинены только граждане Подола, жители же Верхнего города, или Старого Киева, всегда находились под непосредственным управлением воевод и губернаторов.
В сохранившемся от того времени дневнике бургомистра Александровича интересны страницы с описанием распоряжений, относящихся к приезду в Киев наследника, будущего императора Павла, в 1781 году: «В магистрате, в присутствии всех членов разсуждаемо было о наилучшем украшении города и распоряжениях к приему августейших гостей определено: 1) Перед магистратом иллюминацию великолепно устроить, а вежу (башню) иллюминовать разных цветов фонарями. 2) Внутрь и вне магистрата, очистив и обелив, пристойными мебелями и украшениями в портретах, люстрах, хрустальных паникадилах палату приудобить. 3) Реестровой хорогве дать приказ о стройности как единокалиберного платья, так сбруи и лошадей, для чего на смотре их, которые бы в сем неисправны оказались, исключать из параду. 4) Двенадцати цехам пересмотр учинить, и которые платьем, ружьем и собою не сообразовали пригожеству, чтоб исключены были. 5) Во всем городе при воротах всякаго двора от хозяев по два столба для фонарей выкрашенных поставить. 6) Всякое в городе ветхое и безобразное строение сломать, а другое обновить. 7) Все мостовые вычистить, иные починить, а другие вновь сделать, в том числе и городские площадки от навозу очистив песком белым усыпать и соснами утыкать. 8) Всякаго сорту без потребы праздношатающихся людей, волочуг и пьяниц из города выслать или наказанием унимать. 9) Дать приказ через городничаго всем хозяевам, чтобы собак и свиней из домов не выпущали, а в противном случае оный скот убивать».
Но, несмотря на все эти старания администрации приукрасить город к приезду высоких гостей, он не производил на них хорошего впечатления. Вот что пишет между прочим о Киеве один из свиты императрицы Екатерины, приезжавшей в Киев в 1787 году: «Теперь я обращаюсь к Киеву: когда вы к нему приближаетесь, то город этот представляет собою ландшафт редкой красоты; особенную прелесть производят находящиеся на высоких горах церкви, с зелеными или даже вызолоченными куполами. Но очарование исчезнет, когда вы очутитесь внутри этого жалкого города. Киев состоит собственно из трех городов. Печерск с новой крепостью и Старый Город лежат на горах, а Подол находится на 40 сажен ниже, у подошвы этих гор, на берегу Днепра. Все, что доставляется водою, строительное дерево, дрова, товары — все это нужно тащить с Подола в верхние города, где недостает даже воды для питья. Хотя Подол прижался к горе, однако Днепр каждую весну отнимает, у него от 20 до 50 хижин, которые вновь строят. По причинам бездонной грязи, на Подоле вымощены улицы сплоченными брусьями. Но если, во время сухой погоды, загорится какой-нибудь дом, то эти мостовые тем легче распространяют пожар, и в короткое время пламя пожирает целые улицы. На Печерске я видел однажды, как экипаж, запряженный парою лошадей, должен был оставаться в грязи, а в другой раз шесть лошадей не могли вытащить экипаж из ужасного омута. На Печерске только и есть один каменный дом». «21 апреля, — читаем дальше в тех же записках, — по случаю рождения императрицы было большое празднество в Киеве. Для простонародья было приготовлено угощение перед дворцом на площади. На веревках, поддерживаемых столбами, развешаны были в виде гирлянд сельди, жареная рыба, на столах расположена жареная говядина, белый хлеб и множество лакомств. Между столбами стояли чаны с разными напитками, как-то: с вином, медом и пивом. Во многих местах возвышались качели и гремела музыка».
Один из представителей иностранных держав, сопровождавших императрицу в Киев, так ответил на ее вопрос о впечатлении, произведенном на него городом: «Киев представляет собой воспоминания и надежды великого города…» Он также оставил описание своего путешествия, в котором, между прочим, пишет следующее: «Весь Восток собрался здесь, чтобы увидать новую Семирамиду, собирающую дань удивления всех монархов Запада. Это было какое-то волшебное зрелище, где, казалось, сочетались старина с новизной, просвещение с варварством, где бросалась в глаза противоположность нравов, лиц, одежд самых разнообразных… 22 апреля императрица пустилась в обратный путь на галере, в сопровождении великолепной флотилии, которая когда-либо шла по реке. Она состояла из 80 судов с 3000 человек матросов и солдат. Впереди шли семь нарядных галер огромной величины, искусно расписанных, с множеством ловких матросов в одинаковой одежде. Комнаты, устроенные на палубе, блистали золотом и шелками… На каждой из галер была своя музыка. Множество лодок и шлюпок носилось вокруг эскадры, которая, казалось, создана была волшебством… Города, деревни, усадьбы, а иногда простые хижины так были изукрашены цветами, расписанными декорациями и триумфальными воротами, что вид их обманывал взор, и они представлялись какими-то дивными городами, волшебно созданными замками, великолепными садами. Снег стаял; земля покрылась яркой зеленью; луга запестрели цветами; солнечные лучи оживляли, одушевляли и украшали все предметы. Гармоничные звуки музыки с наших галер, различные наряды побережных жителей разнообразили эту роскошную живую картину…»
Такова была пленительная внешность, в какой хотела представить администрация Киев и его окрестности своей повелительнице и гостям русским и иноземным. Но даже поверхностные наблюдатели из тех же иностранцев, не знающих жизни народа, видели под этим тонким праздничным слоем убожество и малокультурность местной жизни. Более откровенный иностранец на вопрос императрицы: «Как нравится вам народ, который вам представляли, как нравится вам Киев?» ответил: «Если сказать правду, так это незавидное место, видишь только развалины да избушки». Еще более незавидную картину разрушения и нищеты увидел бы иностранец, если бы заглянул в глубь страны, разоренной многолетними внешними и внутренними войнами. А если бы он захотел поговорить с обнищавшим народом, измученным подневольной работой на помещика, то услыхал бы, может быть, горькие жалобы на неосуществившиеся надежды. Много было пролито крови народной за освобождение от поляков, презиравших черный народ, заставлявших его работать на себя, обиравших его и оскорблявших самое дорогое для него — его религию. Была надежда на покровительство большой сильной державы, родственной по религии, по древним преданиям. Но Русское государство преследовало свои цели. Оказывая покровительство стране, связанной с ней вероисповеданием, и освобождая древнейший русский город от иноземного владычества, оно больше думало о расширении своих границ и укреплении государственного значения, чем об интересах жителей страны и города. Оно не считалось с теми особыми условиями, в которых веками жили эти люди и с которыми они сжились телом и душою. Желая слить два народа в один, русские государи подчиняли слабейший сильнейшему. Вводя разные новизны, с которыми сжились уже великороссы, они ломали живой быт малороссов, ломали его душу, особенно когда стесняли родную речь, принуждая говорить, читать и даже молиться на чужом языке. Этим они оскорбляли народ не меньше, чем оскорбляла его ненавистная ему Польша, насильственно вводившая чужую религию. Еще при Петре, в 1720 году, был издан указ, воспрещавший печатать в Украине иные книги, кроме церковных. И эти последние допускались только как перепечатки со старых изданий, причем их должно было исправлять, по образцу великорусских изданий, чтобы в них и следа не было украинского языка, «дабы никакой розни и особого наречие не было». В 1769 году Киевская лавра ходатайствовала перед синодом о разрешении напечатать украинский букварь, так как московских букварей на Украине не хотели покупать. Но синод не дал разрешения. Даже старые церковные книги украинской печати синод велел забирать из церквей и вместо них вводить книги московского письма. И все эти нововведения и стеснения отражались опять на том же черном народе, который рвался на свободу из-под гнета польских панов. Верхние слои населения так же поддались великорусской культуре, как поддавались их предки польской. Такое насилие над бытом и языком породило тяжелые недоразумения между малороссами и русским правительством, которые длились многие годы и продолжаются отчасти теперь.
Пока шло постепенное обрусение левобережной Украины и города Киева, вокруг последнего, в землях, принадлежащих Польше, как в котле, кипела и разливалась старая вражда украинцев к полякам. Когда в 1714 году русское правительство вывело за Днепр украинцев, бежавших из Правобережья, и передало их полякам, в пустовавшие земли тотчас же устремились потомки шляхтичей, выгнанных отсюда во время войны Хмельницкого. Они стали снова разводить фольварки и зазывали в них народ, обещая ему разные льготы на сроки от пятнадцати до двадцати лет. Но по мере того, как истекали сроки, возобновлялись прежние крепостные отношения между панами и хлопами. Паны снова стали злоупотреблять даровым крестьянским трудом и отягощать его разными поборами. Хлопы снова стали скрываться в степи и присоединяться там к разбойничьим шайкам, появлявшимся из окрестностей Киева, из-за Днепра и больше всего из Запорожья. Разбойников этих тогда называли гайдамаками. Они грабили панские фольварки и пользовались полным сочувствием украинского населения, считавшего их, как в былое время казаков, защитниками своей веры и прав. Жившие на правом берегу монахи, мещане и даже русские офицеры пограничных команд тоже смотрели на гайдамаков как на борцов против польского гнета, и если не помогали им, то во всяком случае не мешали.
Особенно сильного развития достигло гайдамацкое движение в 1750 году, когда Брацлавское воеводство, восточная Подолия и почти все Киевское воеводство находились в руках гайдамацких отрядов и восставших крестьян. В продолжение года было взято и разорено много городов и местечек, перерезано без числа поляков и евреев. Затем движение стало ослабевать само собой, без организованного сопротивления со стороны поляков, чтобы разгореться с новой силой через десять лет. На этот раз гайдамаки определенно встали на защиту религии. В это время униатское духовенство с особенным усердием принялось за распространение унии в Киевском воеводстве. Несколько местных монастырей сделались убежищем и опорой для православных. Униатское духовенство силой принуждало священников и население к принятию унии, ослушников сажали в тюрьмы и подвергали жестоким наказаниям. Православные обратились к защите русского правительства, которое приказало русскому послу в Варшаве поднять вопрос о гонении на православную веру. Между тем в 1768 году в Польше поднимается восстание шляхты против правительства, которое обращается за помощью к России. Русские войска, приведенные в польскую Украину для усмирения шляхты, были приняты украинцами за освободителей их от панов и униатов. Поднялось страшное восстание, и полякам пришлось просить то же русское правительство о содействии в подавлении его. Императрица Екатерина, обеспокоенная слухами, что гайдамаки считают ее своей покровительницей, приказала истреблять их. Последнее было не трудно, так как гайдамаки считали русских солдат друзьями и не остерегались их. Без труда были захвачены главари восстания, разогнаны их отряды, и правобережная Украина смирилась.
Вскоре после этого настал и конец государственной жизни самой Польши. В течение нескольких лет она была разобрана по частям соседними державами. В 1791 году, по окончании удачной войны с Турцией, Россия завладела Киевским воеводством, Подолией, большой частью Волыни и белорусскими землями.
Глава XIII
править
В 1797 году, в царствование императора Павла, была образована Киевская губерния с главным городом Киевом.
В противоположность Екатерине, которая старалась объединить Киев с русской Украиной — Слободской и Левобережной, — Павел отделил от него все уезды левого берега и сделал его центром земель, принадлежавших прежде полякам. Затем он возобновил уничтоженное магдебурское право в городе и возродил магистрат с прежними польско-немецкими наименованиями его членов. Восстановилась, между прочим, и старинная церемония освящения два раза в год воды в Днепре. Торжественным маршем выходили на берег все ремесленные цехи при саблях и ружьях, с хоругвями, а почетные граждане выезжали на конях, в одинаковых одеяниях. По окончании обряда все стреляли по команде.
Уже с этого времени снова начало увеличиваться польское население в городе, а через несколько лет, в царствование Александра I, оно положительно преобладало над украинским и русским. Все административные должности принадлежали полякам, всюду слышался польский язык, даже в школах он был на первом плане. В этом отношении имел особенное влияние попечитель Виленского учебного округа князь Адам Чарторыйский.
Внешнему благоустройству и оживлению города способствовало перенесение сюда ярмарки. Но все-таки автор «Сентиментального путешествия в полуденную Россию» таким описывает Киев на заре XIX столетия: «Нет домов каменных, нет порядка в строении, нет регулярности в архитектуре. Улицы не мощены, пески покрывают их… Самый Подол, более населенный, нежели другие части города, не имеет совсем вида города. Деревянные кровли, низкие хижины прикрываются церквами и монастырями. Улицы так узки на Подоле, что едва ли двое дрожек могут разъехаться. Сообщение между тремя частями города чрезвычайно затруднительно. Кажется, что видите три разные селения, ибо и весь Киев едва ли заслуживает названия города».
Перед великой Отечественной войной Киев стали укреплять. В 1810 году была выстроена Зверинецкая крепость к югу от Печерской, а в 1812 году были устроены рвы и валы над пещерами. За год перед этим страшный пожар истребил почти весь Подол. По свидетельству очевидцев, через три часа после начала пожара вся местность превратилась в огненное море. Много людей погибло в погребах или церквах, ища там спасения с залитых огнем узких улиц. Монастыри Петропавловский, Флоровский и Братский с академией, одиннадцать каменных и пять деревянных церквей с колокольнями, Лаврское подворье и другие церковные здания были жертвой огня. Почти три дня горел Подол, пока не остались от него груды кирпичей, покрытых пеплом, с торчащими кое-где, еще не успевшими обрушиться каменными стенами или печными трубами. Старый Киев, окруженный древними валами, кроме святых обителей и двух-трех церквей, заключал в себе в это время нестройное сборище хижин и лачуг.
Правительство ассигновало 200 тысяч рублей на отстройку города, но начавшаяся война оттянула работы, хотя, по свидетельству князя Долгорукого, бывшего в Киеве в 1817 году, Подол был уже отстроен, причем «пожар послужил к его украшению. Улицы разбиты гораздо правильнее, дома построены в порядке и по хорошим рисункам. Везде соблюдены промежутки. Нет прежней тесноты, коей опасность была доказана столь пагубным опытом». В царствование Александра I в Киеве были выстроены духовная семинария, «Вышняя гимназия» и постоянный театр, в котором шли почти исключительно польские пьесы. В 1816 году Александр приехал в Киев. Он посетил Братский монастырь и духовную академию, был на пышных балах, которые давали ему польское и русское дворянство, но особенное внимание оказал Киево-Печерской лавре. Там он бывал ежедневно, проводя время в продолжительных беседах со схимником Вассианом.
С началом царствования этого государя совпало основание первого университета в Малороссии, о котором местные патриоты мечтали уже много лет. Университет был основан в центре Слободской Украины — в Харькове, при помощи крупных пожертвований со стороны харьковского дворянства. Через несколько лет уже было заметно просветительное влияние его не только в городе, но и во всей Малороссии. Стали появляться журналы и образовываться кружки людей, заботившихся о возрождении украинского языка и словесности. Отсюда же вышли и профессора нового малороссийского университета, открывшегося в древней русской столице Киеве в 1834 году. Это было уже в царствование императора Николая I, который употреблял все усилие, чтобы сделать Киев русским городом. И университет был открыт здесь с целью противодействия польским учебным заведениям, очень высоко стоявшим в начале XIX столетия. Но университет, как вместилище свободной науки и центр просвещения, не мог служить только политическим целям. Открытый в древнем ядре южно-русского края, он не мог не осветить главные исторические условия, при которых развивался народ, населявший этот край, не мог пройти мимо проявлений народного творчества, отразившего в своих песнях и думах народную душу и исторические события, питавшие народное сознание.
Уже первый ректор университета Максимович прославился как издатель «Сборника малороссийских народных песен» и один из крупнейших исследователей истории, археологии и этнографии Украины, ее языка и словесного творчества. В бытность свою ректором он издавал журналы «Киевлянин», потом «Украинец». Он же составил для народа «Букварь», «Книгу Наума о великом Божьем мире» и переложил псалмы на украинский язык. Здесь же был профессором питомец Харьковского университета известный историк Николай Иванович Костомаров. Оба они были в числе основателей и членов «Кирилло-Мефодиевского братства», открывшегося в 1846 году. Среди других братчиков выдавались известный этнограф Кулиш и знаменитый поэт Тарас Григорьевич Шевченко. Все они усердно изучали жизнь и историю родного народа и мечтали о присоединении его к семье всех культурных наций. Костомаров работал в то время над историей казачества, а Шевченко писал свои замечательные думы и песни о славном прошлом казаков, об удалых гайдамаках и о тяжелой доле украинского народа. Он же, по поручению киевской археографической комиссии, путешествовал по Украине, зарисовывая разные памятники и остатки старины. Кроме изучения жизни и истории украинского народа, братство ставило себе целью распространение сознания необходимости всеобщей свободы и равенства. В 1847 году оно было закрыто, а братчики были наказаны ссылкой и запрещением писать.
Шевченко, указавший своими поэтическими произведениями на силу и жизненность украинского языка, более всех других способствовал его признанию и применению к литературному творчеству. В этих произведениях он изобразил, кроме того, всю красоту души богато одаренного и много выстрадавшего украинского народа. В стремлении передовой части русского общества к освобождению крестьян объединились лучшие люди из великороссов и малороссов. После проведения великой реформы очистились пути к изучению того и другого народа, и братчики-основатели Кирилло-Мефодиевского братства снова встретились и сгруппировались около журнала «Основа», издававшегося в Петербурге, но посвященного интересам украинской народности.
В начале семидесятых годов девятнадцатого столетия Киев делается окончательно центром украинского просветительного движения. И опять молодые талантливые ученые принимают в нем главное участие. Над изучением прошлой и современной жизни украинского народа работали тогда, между прочими, выдающиеся историки Антонович и Драгоманов, этнографы Чубинский и Рудченко и другие. Ими было основано в Киеве отделение географического общества, к которому примкнули многие талантливые ученые того времени. К сожалению, деятельность этих людей была неправильно понята. Их обвинили в стремлении к отделению Малороссии, и в 1876 году общество было закрыто. С этого же времени снова начались стеснения украинского языка. Но здоровые корни и соки украинского движения поддерживали его жизнь. Вместо закрытого отдела географического общества через несколько лет начал выходить исторический журнал «Киевская старина», снова объединивший вокруг себя всех, кому дороги были интересы родного языка и народа. С конца прошлого столетия цензура начала относиться с меньшей строгостью к украинской литературе и, благодаря этому, оживилась в Малороссии издательская и литературная деятельность.
Что касается повышения внешнего благоустройства Киева, то оно всецело относится к царствованию Николая I. Проводя политику обрусения как всего Юго-Западного края, так и его главного средоточия Киева, Николай приложил много стараний для приведения последнего в состояние настоящего благоустроенного города. Киев отстраивался и приводился в порядок под его неусыпным надзором. Он составлял даже планы новых, намеченных им самим зданий, по его указаниям проводились новые улицы, выравнивались площади, разводились сады. Во время возведения каменной Печерской крепости он бывал в Киеве почти каждый год. Новая крепость значительно изменила план города и расширила его пределы. Жители местности, отданной под крепостные стены, заняли пустыри по берегам речки, носящей легендарное название Лыбеди. Возникла новая часть города — теперешнее Новое Строение, где сосредоточились учебные заведения и жилища учащих и учащихся. Было срыто здание присутственных мест, находившееся в виду крепости. Новое было заложено в 1853 году, на площади между Софийским собором и Михайловским монастырем. Перемещение из Могилева в Киев главной квартиры первой армии, вместе с ее штабом, интендантством и другими военными учреждениями, выдвинуло на очередь постройку обширного военного госпиталя и казарм, в одной из которых поместилось впоследствии военное училище. В это же царствование было основано большинство киевских учебных заведений, во главе с университетом Св. Владимира. К нему же относятся разные устройства, служащие как для удобства жителей, так и для украшения города, таковы спуски к Днепру и набережная, цепной мост, устроенный вместо деревянного, памятник князю Владимиру, каменное здание театра, сады и бульвары, дороги и т. п.
Наряду с этими заботами о внешнем благосостоянии Киева, поднимавшем его значение среди других русских городов, Николай I неукоснительно проводил меры, уничтожавшие следы иностранного влияния, и изменял строй управления, носивший характер средневекового польско-немецкого городового положения. В 1835 году было уничтожено в Киеве магдебургское право вольных имперских городов и введено городовое положение, одинаковое со всеми русскими городами. «Прародительская Его Императорского Величества вотчина, богоспасаемый город Киев лишился своего готического средневекового устройства: прежний магистрат, равный палатам и непосредственно подчиненный сенату, переименован был в городскую думу, поставленную в зависимость от местных губернских властей: место войта заступил городской голова; исчезли старые ратманы, шафар, лавник и инстигатор; исчезли товарищи золотой корогвы, вместе с цеховой милицией, исчезли богоявленский и маккавейский парады, на которых эта милиция цветными кунтушами да холостыми выстрелами из пушек и пищалей проявляла старую воинственность».
Киевские древности возбуждали интерес в русских государях, еще начиная с Петра, который вообще предписывал откапывать и сохранять русские древности. Но сами киевские жители мало помнили о памятниках старины. Когда в 1760 году сенат запросил местные власти о достопримечательностях города, то получил ответ, что никаких древностей и достопримечательностей в нем не имеется. А между тем в это время под землей были остатки и знаменитых Золотых ворот и Десятинной церкви с гробницами древних русских князей. Вероятно, Екатерина II проявила более деятельный интерес к киевской старине, потому что для нее составлялись в 1785 году «Записки о Киевских Святынях». Затем появились: «Краткое историческое известие о Киеве», «Достопамятнейшие древности Киева» и «Известие о погребенных в Киеве князьях и княгинях рода Рюрика». Но раскопки начали производиться только в начале XIX столетия, причем первые из них не дали существенных результатов. Более серьезное отношение к киевским древностям началось по почину известного археолога Румянцева. После своего посещения в 1821 году Киева он писал: «В Киеве сердце сокрушается, видя, какое там господствует нерадение к древностям нашим, никто ими не занят, и всякий почти убегает об них и разговора». Через три года после этого посещения в Киеве поселился митрополит Евгений, который оживил своим участием изучение киевских древностей, начавшее приобретать с тех пор научный и систематический характер. Покровительство императора Николая I и здесь содействовало успеху дела.
Первые раскопки были произведены для открытия фундамента древней Десятинной церкви. При раскопках были найдены два каменных гроба, большие куски поясов, карнизов, колонн из белого мрамора, остатков живописи, мозаичного пола и т. п. После этих находок киевские древности начали привлекать все больше и больше внимания. Курский помещик Анненков взял на себя постройку нового храма Десятинной церкви по рисункам архитектора Стасова, употребив в дело и остатки прежней церкви. Вслед за тем были открыты остатки Золотых ворот и церкви Св. Ирины. Производились раскопки на Старом городе близ Андреевской и Сретенской церквей, на Подоле близ церкви Иорданской, на Крещатике, где был найден шлем с частью панциря. Большая часть найденных вещей направлялась в университет, где был учрежден временный «комитет для изыскания древностей». Во всех этих изысканиях митрополит Евгений принимал самое деятельное участие. Он старался заинтересовать археологией студентов духовной академии и, чтобы побудить их заниматься ею, задавал им соответствующие темы для сочинений, как, например: «О древнейшей в Киеве церкви св. Илии, в которой присягали Игоревы варяго-руссы в 945 году», «О древнейшей киевской церкви св. Ирины» и т. п. При университете был образован музей киевских древностей, в изучении которых принимали горячее участие страстные любители старины, такие как Максимович, Антонович и др. Дальнейшие раскопки продолжали возбуждать интерес к изучению древнего Киева, проявившийся в целом ряде исторических исследований. Одновременно восстановлялась древняя стенная живопись в старых церквах. В этом принимал участие известный художник-археолог Солнцев. Такие работы были произведены в лаврском Успенском соборе и в Софийском.
Принятый в семью русских городов, Киев быстро пошел по пути развития и совершенствования, не отставая от крупнейших из них и превосходя многие по внешней красоте, оживлению и культурности. Много нужно фантазии, чтобы вообразить дебри, в которых охотились русские князья, на месте шумного, красивого Крещатика, с его великолепными домами и магазинами, электрическими фонарями и трамваями. Еще труднее представить себе ладьи Олега и Святослава на Днепре, с его великолепным цепным мостом и снующими по нему пароходами или пролетающими над ним аэропланами. Старина осталась кое-где под темными сводами древних соборов, на суровых ликах святых, написанных византийскими живописцами, да в мрачных пещерах с гробами киевских подвижников. Невольно встают еще в памяти страшные образы отдаленных времен, когда слышишь некоторые названия местностей или улиц, таких как Батыева гора и Батыев переулок, где живут теперь мирные жители, едва ли вникающие в смысл названия, к которому ухо привыкло с младенческих лет.
Материалом для составления истории Киева служили следующие издания:
- Грушевский, «Иллюстрированная история Украйны».
- Ефименко, «История украинского народа».
- Забелин, «История русской жизни с древнейших времен».
- Антонович, Монографии, т. I, «Литва и Русь до начала XIV ст.».
- Антонович, Монографии, «Киев, его судьба и значение с XIV и XVI ст.».
- Костомаров, «Богдан Хмельницкий», «Руина», «Мазепа и Мазепинцы».
- Грабельский, «История польского народа».
- Долевой, «Очерки русской истории в памятниках быта».
- Закревский, «Описание Киева».
- Захарченко, «Киев теперь и прежде». Культурные сокровища России, вып. II.
- Шамурин, «Киев».
- Владимирский-Буданов, «Киев и университет Св. Владимира при императоре Николае I».
- Сборник материалов по истории топографии Киева, и др.