М. Н. Катков
правитьРусское дворянство и русский народ, их взаимные отношения
правитьВ Москве все заняты теперь совещаниями дворянского губернского съезда, обращающими на себя общее внимание как важностью обсуждаемых предметов, так и оживленностью прений и замечательными дарованиями, которые в них обнаружились. По существующему положению, совещания на дворянских съездах не могут быть предметом полной гласности в печати. Вот почему наши отчеты об этих прениях не могут быть полны; вот почему также мы не считаем себя вправе пускаться в какие-либо суждения о предметах и ходе совещаний нынешнего дворянского съезда. Тем не менее эти совещания или, по крайней мере, приготовления к ним успели, хотя и глухо, отозваться в печати. В нашей журналистике снова возник вопрос о дворянстве, о его отношениях к народу и т. д. Мы не хотим теперь вступать ни в какую полемику, но считаем не лишним сказать два-три слова по поводу этих толков.
О русском народе мало сказать, что в нем преобладают здоровые элементы. Он весь, в целом своем составе, во всех своих классах, имеющих значение в народной жизни, отличается самым здравым, самым трезвым настроением. Патриотический дух, дающий государствам крепость, так силен в русском народе, что нет на свете народа, который бы превосходил его в этом отношении; и, что особенно важно, патриотический дух есть общая принадлежность всех классов русского народа, высших и низших. Есть страны, где крестьянство равнодушно к вопросу о целости и чести государства; есть много народов, в которых купеческое сословие отличается меркантильным и космополитическим характером. В русском народе всякий патриотический вопрос равно чувствуется и дворянством, и крестьянством, и торгующим классом; даже класс фабричных работников, немногочисленный у нас, поспорит со всеми другими классами русского народа в живом чувстве любви к Царю и отечеству. В то же время русский патриотизм есть чувство чистое; желание, им возбуждаемое, есть желание жертвовать и служить, а не желание властвовать и управлять. Это последнее желание так слабо в русском народе, что смотрящие на русский народ со стороны и судящие о нем поверхностно в отсутствии властолюбия видят политическую неспособность. Они забывают, что где есть готовность на жертвы, где есть способность приносить их с радостью и восторгом, там не может быть политического равнодушия, там отсутствие властолюбия и порождаемых им политических страстей не есть недостаток, а напротив, есть добродетель. Политическая жизнь течет успешно не там, где политические интересы вызываются стремлением к власти, а там, где они основаны на чувстве обязанности, где политические права стоят на втором плане, а политические обязанности есть цель и причина, а право только средство и следствие. Только там политический интерес соединяет людей, и только там есть твердая почва для здоровой политической жизни, для дружного действия в видах государственной пользы. Властолюбие есть эгоизм и, как всякий эгоизм, порождает рознь с ее бессилием к плодотворной деятельности.
Русский народ, не зная политического властолюбия, совершенно чужд и политической зависти. Истинный русский человек не завидует своему согражданину, выше его стоящему; он смотрит с уважением на всякое высокое положение; ему вовсе неизвестно ревнивое желание равенства. Никто так не ошибается насчет России, как те, которые называют ее демократическою страной. Напротив, нет народа, в котором демократические инстинкты были бы слабее, чем в народе русском… Они проникли, и то лишь слабо, в ту получиновничью, полушляхетскую среду, которая примыкает к поместному дворянству как несвойственный ему придаток и отнюдь не пользуется симпатиями других сословий. Весь raison d’etre [смысл (фр.)] ее заключается в их неполноправности. Отмена крепостного права уже изменила общественное положение этой среды; возвышение других сословий до гражданской полноправности и вообще правильное развитие земской жизни поведет к тому, что эта среда разложится на свои элементы.
К землевладельческому дворянству, к дворянству состоятельному в русском народе нет антипатии, и оно, с своей стороны, не заслужило антипатических чувств. Ему ставят в укор крепостное право, его требуют к ответу за то, что оно будто бы не протестовало против крепостного права. Нет ничего несправедливее этих обвинений. Многие из лиц дворянского сословия высказывались против крепостного права; высказывались даже официально, когда подобные заявления влекли к последствиям не совсем приятным. Огромное большинство поместного дворянства пользовалось крепостным правом с такою умеренностью, что суровость права значительно смягчалась его применением. Люди, мало знакомые с действительным положением дел в России, полагали, что освобождение помещичьих крестьян от крепостной зависимости будет сопровождаться взрывом народной ненависти против угнетателей народа. Они были удивлены спокойною развязкой крепостных отношений и почти повсеместным сохранением земского мира. Крестьянская реформа потребовала от помещиков огромных жертв; в крестьянах она должна была развить притязательность. Можно было ожидать, что сама реформа породит тот антагонизм между сословиями, которого не завещало даже крепостное право. И что же мы видим? Едва обнаружились признаки государственной опасности, как смокли все взаимные счеты и разом устранились возникавшие затруднения. Теперь крестьянское дело можно считать окончательно улаженным, и споры между помещиками и крестьянами ограничиваются почти исключительно разверстанием угодий, то есть таким делом, которое и при отсутствии крепостного права не могло бы идти очень успешно. Разве полюбовное размежевание между помещиками шло успешнее? Разве государственные крестьяне или казаки охотнее бывших помещичьих крестьян соглашались на размежевание с помещиками? Размежевание и разверстание — одна из самых трудных государственных задач. Громадные интересы связаны с этою задачей; успехи сельского хозяйства невозможны без ее исполнения, но исполнение ее бывает повсюду сопряжено с раздражением и жалобами. На полюбовное соглашение тут нельзя много рассчитывать; на него не рассчитывает и большая часть иностранных законодательств, и потому допускает размежевание принудительное. Только чрезвычайно удачным ходом крестьянской реформы можно объяснить себе ожидания, что разверстание угодий совершится у нас незаметно и как бы само собой. Успех крестьянской реформы приучил всех не придавать значения и разверстанию угодий; мы как бы упустили из виду колоссальность этого дела и забыли, что такие великие дела не могут совершаться совсем без затруднений. Но если взглянуть на это дело в его действительном виде и оценить его сообразно его действительному значению, то нельзя будет не признать, что и оно идет успешнее, чем можно было думать, — успешнее, чем оно пошло бы в любой другой стране. Один блестящий оратор на нынешнем губернском съезде московского дворянства говорил о благополучном исходе крестьянского вопроса как об убедительном свидетельстве в пользу политической доброкачественности русского дворянства. Он сказал, что освобождение крестьян нигде не могло бы совершиться так мирно, как оно совершилось в России. Русское дворянство действительно имеет полное право с гордостью указывать на осуществление крестьянской реформы как на свой исторический подвиг. Дело крестьянской реформы было ведено не бюрократическим порядком. Монаршая воля предоставила разработку его дворянским комитетам; редакционные комиссии, трудившиеся на основании этих работ, состояли почти исключительно из помещиков; из помещиков были избраны мировые посредники, ближайшие исполнители законоположений 19 февраля; наконец, общий дух поместного дворянства придал всему этому делу тот мирный и справедливый характер, которым оно было в целом так явственно и вместе так неожиданно запечатлено. Крестьянская реформа не испортила отношений между двумя по-видимому противоположными сельскими сословиями, а напротив, скрепила живую связь между ними: немногие бывшие доселе выборы по земским учреждениям успели уже показать, каким доверием пользуется между крестьянами поместное дворянство.
Главное политическое значение крестьянской реформы состоит в том, что она освободила поместное дворянство от того условия, которое отделяло его интересы от общих интересов народа. Отныне поместное дворянство становится тем единственным классом русского общества, которого интересы сливаются с интересами всех других сословий и который не может иметь своих отдельных интересов, более дорогих ему, чем общие государственные. Отныне говорить о сословном эгоизме русского поместного дворянства может только тот, кто верит в возможность восстановления крепостного права в России, то есть кто действительной России не знает.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1865. 12 января. № 8.