Серия литературных мемуаров
H. В. Шелгунов. Л. П. Шелгунова. М. Л. Михайлов. Воспоминания
В двух томах. Том первый
М., «Художественная литература», 1967
РУССКИМ СОЛДАТАМ ОТ ИХ ДОБРОЖЕЛАТЕЛЕЙ ПОКЛОН
правитьПомните ли вы последнюю польскую войну, помните ли вы войну венгерскую? Спрашивали ли вы себя, для чего вас посылали командиры? Для кого нужна, кому выгодна была эта война? Нет, вы этого не спрашивали, и вы не знали, для чего вас посылают. Если бы вы знали, вы поняли бы, что вас посылают, как палачей, убивать людей невинных, побивать свою братью, таких же людей и христиан, как вы; вы поняли бы, что и вас самих посылают, как баранов, на убой; вы поняли бы все, все это — и не пошли бы. Вот что вам следовало сделать и чего вы не сделали.
Тех солдат, что делали походы польский и венгерский, осталось в полках немного, но которые остались еще — пусть подумают, хорошее ли дело они, делали, — шли они в чужую землю, проливали кровь неповинную, убивали людей, которые не сделали им ничего дурного. Кому нужна была эта война? Уж конечно, не вам, братцы. Россия не вышла от того богаче, что вас посылали убивать поляков и венгерцев, а только была для вас тягота, да поубавилось вас самих, и сделали вы разорение в чужой земле. Дурное это дело, и бог не простит вам его. Что бы вы сказали, если бы посторонний какой-нибудь человек зашел в чужую избу да стал выгонять из нее хозяина и бить его, чтобы самому сделаться хозяином чужого дома? Вы бы назвали такого человека разбойником. А если бы вы случились при этом, кому бы вы помогли? Вы помогли бы хозяину, а не разбойнику. Так ли, братцы? Так. Так поступать сам бог велел. А разве Польша и Венгрия для нас не такие же чужие избы? Разве с поляками и венгерцами мы не поступили как разбойники? Поступили — и вот почему.
Польшу взяли к России при императрице Екатерине II, той самой, которая вольных малороссийских казаков сделала крепостными. Поляки не хотели присоединения; они хотели быть вольными, но мы зашли к ним силой, дали им свое управление и стали мешаться в их дела. Поляки терпели более пятидесяти лет, но наконец захотели от нас освободиться и сделали бунт. Император Николай послал на них войска, и мы побили их, потому что нашей силы было втрое против ихней.
Нечего было делать бедным: страну их разорили, войско уничтожили, поневоле пришлось притихнуть. Но теперь поляки снова думают отделиться от нас, не хотят они нашего управления, не хотят наших командиров. Доброе дело! Всякий народ должен быть* вольный. Пусть освобождаются. Да поможет им бог! Помогите и вы им, братцы!
С венгерцами поступили мы еще хуже. Венгерцы были такой же свободный народ, как и поляки, но их забрали немцы (австрийцы). Как полякам не нравилось наше управление, так венгерцам не нравилась неволя от немцев. А не нравилась им неволя потому, что нет такого человека, которому бы она нравилась. Венгерцы захотели освободиться от австрийцев и освободились бы, если бы не мы. Австрийский император, видя, что у него силы мало, просил нашего царя помочь ему, и вот царь послал вас. А вы, сами не зная, что делаете, пошли рубить и колоть народ неповинный, вся вина которого была в том, что он не хотел неволи. Да разве кому-нибудь она мила? Разве мы сами отдались бы кому-нибудь в неволю? Припомните последнюю войну: всеми силами защищались мы от французов, англичан и турок, которые высадились у нас в Крыму и брали Севастополь. Все нас хвалили, даже сами неприятели, что мы крепко стояли за свою землю. И это дело было святое. А французы и англичане, которые осаждали нас, делали дело проклятое. Так и в польскую и в венгерскую войну поляки и венгерцы стояли за святое дело, за свою родину; а мы стояли за дело проклятое, потому что, как разбойники, пришли в чужую землю, чтобы грабить и разорять ее и народ, вольный от бога, отдать в неволю.
Худые все это дела; но вы, братцы, по неведению, делали дела и еще хуже. Это когда шли против своего народа, против таких же православных, как вы. Случалось, что помещик притеснял очень народ; бедняжки терпят, терпят, жалуются начальству, жалуются царю, но никакого не выходит им от этого толку. Все идет по-прежнему, и правды добиться не могут. Вот они и откажутся работать. Помещик с жалобой — бунтуют, говорит. А какой тут бунт, просто пришло невтерпеж! Ни государь, ни начальство не разберут хорошенько дела; они не догадаются, что уж если народ стал бунтовать, значит ему приходит очень тяжело, что не видит он себе другого спасенья. Пошлют солдат; а те, как звери лютые, примутся стрелять в своих и военным постоем разоряют вконец и без того уж разоренного крестьянина. Этим делам и названья нет, так они дурны. Каин, по крайности, убил своего брата из зависти, что жертва Авеля была угоднее богу. А вы-то из-за чего убиваете и грабите свою братью — крестьян? Или вы забыли, что вы такие же православные, как они; что и вы были крестьянами; что и вы терпели от помещиков и от начальства; что, кончив службу, пойдете к себе домой и многие из вас сделаются снова крестьянами? Да, вы не понимаете ничего этого. Если бы вы понимали, крестьянам бы не было так тяжело под помещиками. Если бы вы понимали, вы бы не шли на народ, и помещики бы знали, что им нет защиты в неправом деле; они не притесняли бы крестьян, и народ бы не бунтовал, и все бы шло по чести и спокойно. И было бы хорошо и народу, а следовательно, и вам, и смотрел бы на вас народ как на своих защитников, и была бы вам от народа честь и слава. А теперь вам нет ни славы, ни чести, потому что вы ходите для дел дурных, что вы грабите и убиваете своих братьев православных, да еще беззащитных, да еще прежде вас обиженных и разоренных своими помещиками. Вот на какие дела вас посылали. Грех и бесчестье!
Но не все же из вас не понимают этого. Есть и такие, что знают, что обижать безвинного — стыдно и грешно. Так зачем же они обижают? Мы ответим вам за них: они боятся присяги; а боятся они ее потому, что не понимают ее, и ни попы ни командиры не расскажут вам, что требуется от вас по присяге.
Все мы даем присягу — и войска, и народ, и чиновники. Присягу дает также и царь, когда вступает на престол. Царь дает клятву богу, что он будет управлять на счастье народу и будет царствовать так, что всем нам будет хорошо. Мы же присягаем в том, что будем исполнять волю царя. А воля царя должна быть только добрая, в ней только он и клялся богу. Оно и понятно. Слыхали ли вы, чтобы богу давалась клятва на дела дурные? Нет, потому что не на зло родится человек и дурных дел богу не нужно. Вот почему и мы все связаны присягой только на дела добрые. А если царь, забыв свою клятву, станет делать народу худо, он, значит, не исполняет своей присяги. Если он вас посылает бить своих же православных, он, значит, не делает того, в чем клялся перед богом, он нарушает присягу. А если вы, зная, что бить своих грешно, не станете их бить, — вы сохраняете свою присягу, потому что вы присягали на добро, а не на зло. Когда вас посылают на народ, то царь и командиры, которые вас посылают — клятвопреступники; а если вы их слушаете — вы тоже клятвопреступники, потому что не на такие дела вы присягали. Вы присягали защищать страну от врагов, а разве народ может быть врагом своей страны? Нет. Враг страны тот, кто делает зло народу. Французы и англичане, которые шли к нам с войной, были враги наши, потому что они шли разорять нашу страну и разорять народ. А если и вы, братцы, забыв присягу, пойдете на народ и станете разорять его, вы такие же враги нашей родной страны, как французы и англичане, когда они идут войной на нас.
Подумайте, братцы, о том, что мы вам говорим. А говорим мы вам правду, потому что желаем и вам и народу добра; потому что не хотим видеть разорение родной страны. И народ ждет от вас добра, а не зла. Не на разоренье ему вы сделались солдатами: вы служите для защиты его и страны. Кто делает зло народу, тот враг страны, кто бы он ни был, тот общий враг всех нас, и против него нужно отстаивать народ. А враг этот близко, и живет он у нас дома.
Слышали ли вы о вольной, что дали народу? Поговорите с крестьянами, и вы узнаете от них, что это воля не настоящая, так только по губам помазали. Притеснений от помещиков и от начальства будет народу немало. Слыханное ли дело, чтобы купить землю, на которой и сам крестьянин, и отец, и дед, и прадед его родились. Помещиков еще не было, а крестьяне были; значит, и земля крестьянам принадлежала ранее, чем помещикам. А теперь говорят крестьянину — откупи от помещика землю; да чем ему ее откупить? Целый век разоряли помещики крестьян, да, видно, им мало, — хотят разорить вконец. Да что земля! Даже избу, выстроенную самим крестьянином, и огороды, им сделанные, и за то заплати помещику. Разве такая бывает воля? Это не воля, а кабала. Во всем хотят разорить народ русский и ограбить его. Вот вам и царь, вот вам и клятва его перед богом царствовать на добро!
Не останется народ доволен ни царем, ни своей волей, ни помещиками, ни начальством. И не найдет народ расправы, не найдет он справедливости, потому что все начальство будет из помещиков и будет стоять оно не за народ, а за своего брата дворянина; и пойдут в народе тогда смуты и неудовольствия, и пошлют вас на него.
Вспомните тогда, братцы, что и вы родились в тех же избах, которые помещики отнимают у крестьян, и крестили вас в той же. церкви, в которой молятся они богу, чтобы освободил их от неправды и насилия, что на том же погосте, где схоронят их, забитых и засеченных, лежат ваши отцы и матери, ближние и кровные. Не думайте, что если вы пойдете и не на свою родную деревню, не на свое родное село, то греха не будет на вашей душе. Вы пойдете против чужих; а другие пойдут против ваших. И выйдет дело одно на одно. А как не пойдете вы, и те не пойдут, вздохнет вся Русская земля спокойно!
А теперь прощайте, братцы, покамест. Скоро пришлем мы вам еще весточку,
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьПРИЛОЖЕНИЯ
правитьВ настоящее издание включены в виде приложений материалы, документы, а также свидетельства современников (значительная часть которых в советское время не публиковалась), позволяющие с большей полнотой представить духовный облик, общественно-политическую, революционную и литературную деятельность Шелгуновых и Михайлова. В первую очередь это относится к документам, принадлежащим перу самих мемуаристов. Так, в первом томе публикуются прокламации Шелгунова «Русским солдатам от их доброжелателей поклон», «К молодому поколению», «К солдатам». Во втором томе печатаются письма М. Л. Михайлова к Шелгуновым из Петропавловской крепости, существенно дополняющие его «Записки», а также письмо брата М. Л. Михайлова — Петра Ларионовича — к Шелгуновой о последних днях жизни поэта-революционера и об обстоятельствах его смерти.
Кроме того, в обоих томах представлены документы, отражающие отношение революционно-демократических кругов России к деятельности Шелгунова и Михайлова. К числу таких документов относятся: Прокламация петербургских студентов по поводу демонстрации на похоронах Шелгунова 15 апреля 1891 года, явившейся крупнейшим политическим событием того времени (первый том); статьи, заметки и стихи из «Колокола», в которых нашла, выражение высокая оценка революционного подвига Михайлова и глубокие симпатии к нему издателей «Колокола» Герцена и Огарева; брошюpa о Михайлове, выпущенная за границей деятелями русской революционной эмиграции (второй том).
И наконец, в число приложений к обоим томам входят воспоминания современников о Шелгуновых и Михайлове. Их авторы касаются многих событий и фактов, о которых сами мемуаристы по тем или иным причинам не упоминают.
Так Шелгунов заканчивает свои воспоминания началом шестидесятых годов (мемуарный набросок об аресте 1884 года фрагментарен и не окончен). Между тем с 1885 года начинается последний и наиболее значительный этап деятельности Шелгунова — зрелого, прогрессивного публициста, к слову которого в его «Очерках русской жизни» прислушивалась вся читающая Россия. Об этом периоде жизни Шелгунова и об антиправительственной демонстрации на его похоронах рассказывают помещенные в первом томе мемуарные свидетельства Н. К. Михайловского, П. Л. Лаврова, Е. В. Гешииа и др. Они существенно дополняют представление о личности Шелгунова — литератора и революционного бойца, не сложившего пера до последних дней жизни.
«Записки» Михайлова повествуют лишь о событиях, связанных с его арестом, заключением в Петропавловскую крепость и следованием на каторгу в Восточную Сибирь. Поэтому крайне интересны и важны воспоминания П. В. Быкова, рисующие творческий и жизненный путь Михайлова с первых шагов в литературе до начала шестидесятых годов, воспоминания Е. А. Штакеншнейдер, относящиеся к 1855—1857 годам, и наконец, Е. О. Дубровиной, являющиеся, по существу, единственным свидетельством современника о пребывании Михайлова на каторге, и др.
Небольшой объем всех этих воспоминаний не вызывает необходимости издания специального сборника, как это принято в серии литературных мемуаров, а их тесная, органическая связь с мемуарами Шелгуновых и Михайлова обусловливает публикацию этих воспоминаний в качестве приложения к ним. Расположение воспоминаний определяется хронологией основных событий и периодов жизни и деятельности Шелгуновых и Михайлова, освещаемых в них.
Прокламация не была отпечатана и не распространялась. Впервые текст ее опубликован в 1923 году Б. П. Кузьминым в журнале «Красный архив», т. III — по автографу Шелгунова, — и А. А. Шиловым в приложении к «Воспоминаниям» Шелгунова, М. — П. 1923 — по неисправной писарской копии.
Рукопись Шелгунова[1] содержит вставку взамен зачеркнутого места, сделанную почерком Михайлова (см. постраничные прим.). Рукопись не датирована.
Печатается по публикации Б. П. Козьмина (стр. 236—239), сверенной и исправленной по подлиннику.
Авторство Шелгунова, помимо автографической рукописи, устанавливается его собственным признанием (см. «Первоначальные наброски», стр. 243) и подтверждается свидетельством А. А. Слепцова, опубликованным М. К. Лемке (см. стр. 12), а также сообщением Н. С. Русанова о том, что Шелгунов рассказывал ему о своем авторстве[2].
Прокламация «Русским солдатам…» писалась, как и «Барским крестьянам…» Чернышевского, в расчете на неизбежность крестьянского восстания. Она имела своей целью не только убедить армию не выступать против революционного народа, но и присоединиться к нему.
Рукописи прокламаций «Русским солдатам…» Шелгунова и «Барским крестьянам…» Чернышевского, пересланные Н. Д. Костомаровым вместе с доносом в III Отделение (см. прим. к стр. 159), послужили поводом для ареста Михайлова: В. Д. Костомаров, встав на путь предательства, заявил, что оба воззвания были получены от Михайлова. Опасаясь дальнейших предательских показаний Костомарова, Михайлов, чтобы спасти Шелгунова и Чернышевского, признался на следствии, что обе рукописи ему известны. Он утверждал, будто они ходили в Петербурге по рукам и будто прокламацию «Русским солдатам…», написанную неразборчиво, он переписал измененным почерком, а вставку сделал своим обычным[3]. В. Костомаров (еще не выдавший Шелгунова и Чернышевского) менее чем через полтора года по договоренности с III Отделением сфабриковал письмо к мифическому лицу — Н. И. Соколову, в котором подробно изложил историю создания обеих прокламаций. Письмо это, якобы перехваченное политическим сыском, фигурировало в делах Чернышевского и Шелгунова как главная улика. Оба они, разумеется, не могли не отвергать версию Костомарова и отрицали свою причастность к прокламациям.
История написания прокламаций в письме Костомарова излагается так: «…Михайлов, знавший уже от меня, что в Москве есть возможность печатать без цензуры на том станке, на котором отпечатана была книга Корфа[4], и предварительно переговорив с Чернышевским, привез меня к Чернышевскому именно с той целью, чтобы переговорить о возможности напечатания воззвания». Чернышевский, по словам Костомарова, передал ему и Михайлову рукопись прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». Тогда же, в прямой связи с этим воззванием, Шелгунов написал прокламацию «Русским солдатам от их доброжелателей поклон»[5]. Это совпадает с признанием Шелгунова в «Первоначальных набросках»: «Больше всего нас, конечно, пленял его станок и готовность печатать — у нас же оказалась готовность писать <…> я написал прокламацию „К солдатам“, а Чернышевский прокламацию „К народу“ и вручил их для печатания Костомарову». Это совпадает также со свидетельством Слепцова, в котором хотя и не содержится никаких сведений о Костомарове, но говорится об одновременности замысла обратиться с воззваниями к крестьянам, солдатам и раскольникам. (В письме Костомарова, между прочим, сообщается, что Чернышевский продиктовал ему текст прокламации к раскольникам, который Костомаров позже уничтожил[6].)
Далее Костомаров пишет, что, прочитав вместе с Шелгуновым и Михайловым воззвание Чернышевского, он якобы отказался его печатать, если не будет смягчено содержание прокламации. Михайлов поэтому возвратил рукопись Чернышевскому для переделки, а Костомаров, не дождавшись нового варианта, уехал в Москву, захватив с собой только рукопись прокламации «Русским солдатам…». Воззвание Чернышевского несколько позже привез в Москву студент Московского университета и участник тайного печатания И. К. Сороко, ездивший в Петербург вместе с Костомаровым[7].
Действительно ли прокламация «Барским крестьянам…» переделывалась Чернышевским, а главное, по какой причине, — остается неизвестным. Но тот факт, что рукопись Чернышевского увез Сороко и что он уехал из Петербурга позже Костомарова, подтверждается Михайловым в «Записках» (см. том II наст. изд., стр. 284) и в его показаниях на следствии[8], а также признанием самого Сороко в получении от Михайлова для передачи Костомарову запечатанного конверта, содержимое которого ему якобы было неизвестно[9].
На основании письма и показаний Костомарова, Сороко и др. нельзя установить время написания прокламаций. Шелгунов в «Первоначальных набросках» утверждает, что он и Чернышевский написали свои прокламации зимой 1861 года и что Костомаров уехал с рукописями «в половине зимы» (стр. 243). Сведения эти, однако, не точны. Вопрос о датировке этих воззваний давно уже является предметом спора советских исследователей.
Между тем в архиве III Отделения имеется дело «Относительно открытия в Москве частной литографии…», материалы которого дают возможность определить время пребывания Костомарова и Сороко в Петербурге, а следовательно, установить и приблизительную дату написания воззваний Шелгунова и Чернышевского. Как видно из этого дела, 24 февраля 1861 года московский обер-полицмейстер А. Л. Потапов доносил управляющему III Отделением А. Е. Тимашеву, что в Москве тайно печатается брошюра Огарева «14-е декабря 1825 г. и император Николай. (По поводу книги барона Корфа)», но печатание приостановлено, так как «машина испортилась», и за покупкой новой машины выехали в Петербург студент Сороко с уволенным из университета П. П. Петровским[10]. Более подробные данные были сообщены в III Отделение 27 февраля московским жандармским офицером Н. В. Воейковым. По его сведениям, 15 февраля в Петербург выехали отставной офицер Костомаров, Сороко и Петровский, причем последний отправился раньше, (не ясно — до 15-го или именно 15-го) и должен был по телеграфу известить своих товарищей о благополучном прибытии, но Сороко и Костомаров, не дождавшись известия, уехали вслед за ним. Они повезли с собой литографированные издания «Колокола» и печатные брошюры Огарева[11]. Следовательно, Костомаров мог видеться с Михайловым и рассказать ему о тайной типографии не ранее 16—17 февраля.
28 февраля для наблюдения за уехавшими был отправлен из Москвы агент — мещанин Дмитриев «под видом посланного от их товарищей». Наконец 9 марта, должно быть на основании сведений, полученных от Дмитриева, Воейков телеграфировал шефу жандармов, что «известные лица 10—11 марта отправляются в Москву», и просил задержать их на железной дороге[12]. В ответной телеграмме от 10 марта упоминались только Сороко и Петровский, из чего можно заключить, что Костомарова уже в Петербурге не было. Однако и эти двое возвратились в Москву лишь 28 марта, находясь до этого числа все время в Петербурге[13].
В показаниях Чернышевского говорится, что он познакомился с Костомаровым, которого привез к нему Михайлов, в одну из сред (приемный день Чернышевского)[14]. Это могло быть 22 февраля, 1 или 8 марта. Последняя дата отпадает, если считать, что Костомаров до 10 марта выехал в Москву. Следовательно, прокламация «Русским солдатам…» и первоначальный текст «Барским крестьянам…» писались до обнародования документов о крестьянской реформе, но в момент напряженного ожидания их публикации, а переделывались в течение марта, после оглашения манифеста 19 февраля, происходившего в Петербурге 5 марта.
Возможно, что Чернышевский перерабатывал свою прокламацию не с целью смягчения, как утверждал Костомаров, всячески выгораживавший себя, а для внесения корректив на основании положений и манифеста 19 февраля. Возможно, что и отъезд Сороко задержался в связи с ожиданием прокламации от Чернышевского. Это подтверждается упоминанием о «воле», как о свершившемся факте, в воззвании «Русским солдатам…», и началом прокламации «Барским крестьянам…»: «Ждали вы, что даст вам царь волю, вот вам и вышла от царя воля». В показаниях Михайлова об этих воззваниях также говорилось как о пореформенных. «Они ходили здесь по рукам в рукописи вскоре после манифеста об освобождении крестьян»[15], — писал он.
Стр. 327. Война польская, война венгерская — восстание в Польше 1830—1831 годов и ввод царских войск в Венгрию для подавления революции 1848—1849 годов.
Стр. 328. Польшу взяли к России при императрице Екатерине II…-- в результате трех разделов Речи Посполитой (Польши) между Австрией, Пруссией и Россией после захватнических войн 1772, 1793 и 1795 годов.
…малороссийских казаков сделала крепостными.-- В 1783 году произошло юридическое оформление крепостного права на Украине.
…их забрали немцы (австрийцы).-- Австрия постепенно захватывала венгерские земли и к концу XVII века установила свою власть над всей Венгрией.
Стр. 331. А теперь говорят крестьянину — откупи от помещика землю…-- Усадьбы и полевые наделы крестьян по реформе 19 февраля признавались собственностью помещиков и должны были выкупаться крестьянскими общинами по расценкам, в несколько раз превышавшим рыночную стоимость земли.
Вспомните тогда, братцы, что и вы родились <…>, и вздохнет вся Русская земля спокойно! — Весь абзац написан почерком Михайлова взамен зачеркнутого: «Вспомните тогда нашу грамотку, вспомните, что вы не французы и не англичане, что вы не враги страны родной, что вы такие же русские, как все мы, что вы призваны не на погибель народа, а на защиту его, что вы давали клятву на дела добрые, а не на злые. Вспомните все это и спасите народ от его притеснителей — от помещиков и от начальства».
…забитых и засеченных…-- Слово «засеченных» было ошибочно прочитано переписчиком как «заколоченных» и так перешло в публикацию Шилова. Козьмин в своей публикации в «Красном архиве» воспроизвел другое ошибочное чтение: «заключенных».
- ↑ ЦГИА, ф. 1582, оп. 14, д. 72088/К.
- ↑ «Голос минувшего», 1915, № 6, стр. 233.
- ↑ «Красный архив», 1923, т. III, стр. 230.
- ↑ См. ниже, см. также стр. 158.
- ↑ Мих. Лемке, Политические процессы в России 1860-х гг., М. — П. 1923, стр. 285, 288.
- ↑ Там же, стр. 289—290.
- ↑ Там же, стр. 285—286.
- ↑ Там же, стр. 89.
- ↑ Там же, стр. 34.
- ↑ ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., 1859 г., д. 258, л. 22.
- ↑ Там же, л. 27.
- ↑ Там же, л. 33.
- ↑ Там же, лл. 55—55 об.
- ↑ Н. Г. Чернышевский, Поли. собр. соч., т. XIV, Гослитиздат, М. 1949, стр. 740.
- ↑ «Красный архив», 1923, т. III, стр. 230.