Сергей Николаевич Шубинский
правитьРусский помещик XVIII столетия
правитьВ настоящем очерке мы познакомим читателей с оригинальной личностью Василия Васильевича Головина — помещика елизаветинских времен, владельца огромного подмосковного села Новоспасского. Жизнь Головина интересна в том отношении, что за исключением некоторых странностей, принадлежавших собственно ему, она представляет много черт, общих всем тогдашним богатым русским помещикам*.
______________________
- Сведения о Головине извлечены из изустных преданий, сохранившихся о нем, и из двух весьма редких книг, не имеющихся в продаже и изданных не для публики, под заглавием: «Родословная Головиных, собранная П. К. Москва. 1847 г.» и «Село Новоспасское, Деденево тож, сочинение П. Казанского. Москва. 1847 г.»
______________________
Василий Васильевич Головин, сын ближнего стольника Василия Петровича, родился в Москве 4 апреля 1696 года. Отец его был известен своей необыкновенной набожностью и преданностью интересам духовенства. Он пользовался особенной дружбой местоблюстителя патриаршего престола митрополита Стефана Яворского и посвятил всю свою жизнь богоугодным делам, построению и украшению церквей и собиранию редких икон. Император Петр Великий, называвший Головина не иначе, как «святошей» и «монахом», не благоволил к нему из-за жены его Евдокии Васильевны, рожденной княжны Мещерской, которая была крестной дочерью и любимицей царевны Софьи. Когда Василий Петрович в 1704 году, исполняя царский указ, вместе с прочими вельможами приехал в Петербург строить дом и явился к Петру, последний спросил его:
— Ты зачем здесь?
— По твоему, государь, указу приехал строить дом.
— Этот указ до тебя, монах, не касается, — сказал Петр, — поезжай назад, кланяйся моим сестрам да привези своего сына. Это дело будет лучше.
— Великий государь, — отвечал Головин, горько заплакав, — сын мой еще ребенок; ему только седьмой год.
— Экой, брат, ты бестолковый, а еще называешься Головин, — возразил Петр, — привози его тогда, когда он вырастет. В Москве, кажется, ты живешь один, а здесь и без тебя Головиных много. Притом же и владыка о тебе соскучится, — прибавил Петр с усмешкой и пошел далее.
Василий Васильевич до шестнадцатилетнего возраста воспитывался дома. Мы не знаем, как прошло детство и первые годы его юности; но полагаем, что рос и развивался подобно всем русским баричам петровского времени. Обыкновенно такой барич до 17 или 18 лет считался неразумным ребенком, и родители оставляли его жить в деревне в самом бессознательном невежестве. Капризам балованного дитяти повиновалось все окружавшее, а подобострастные нянюшки и дядьки чуть не с пеленок вбивали ему в голову барскую спесь и презрение к труду и работе, как делу холопскому. Образование же по большей части ограничивалось чтением букваря и псалтыри по указу дьячка, в котором мальчик видел скорее свою забаву, нежели наставника.
В 1712 году молодой Головин наравне с другими недорослями-дворянами был потребован в Петербург к царскому смотру. В оставленных им посмертных записках о своей жизни под заглавием «Записки бедной и суетной жизни человеческой» он говорит: «Лета от воплощения Сына и Слова Божия 1712-го, мая месяца в последних числах, был нам всем малолетним дворянам смотр, а смотрел сам Его Царское Величество и изволил определить нас по разбору на трое: первых, которые летами постарше, в службу в солдаты; а средних за море, в Голландию, для морской навигационной науки, в которых в числе за море и я, грешник, в первое мое несчастие определен, а самых малолетних в город Ревель в науку».
В следующем году в сентябре месяце Василий Васильевич, напутствуемый благословениями и слезами родителей, отправился в Архангельск, сел здесь на голландский купеческий корабль и после тридцатидневного благополучного плавания прибыл в Амстердам, где поступил в ведение русского агента в Голландии князя Львова, которого он называет «комиссаром у нашей братьи, у дворян российских, для понуждения навигацкой науке». О пребывании и учении своем в Голландии Головин упоминает в «Записках» весьма лаконически: «Жил я в вышепоказанном городе Амстердаме и в других голландских городах, а именно в Сардаме и Ротердаме, и учился языку голландскому и арифметике и навигации с приезду моего, с 1713 года, по 1715 год, по ноябрь первый день, итого два года. А в оном 1715 году велено нам, российским дворянам, всем, по указу Царского Величества возвратиться в отечество».
По приезде в Петербург в июне 1716 года Василий Васильевич был определен для окончания курса наук в только что учрежденную тогда Морскую академию — первое в России специальное заведение, где было введено правильное распределение учебных занятий и военный порядок с соблюдением строгой дисциплины.
В адмиралтейств-совете до сих пор хранятся книги, драгоценные для каждого русского моряка. Они составлены из листов, на которых Петр Великий, посещая Адмиралтейство, писал свои беглые замечания, приказания, набрасывал пояснительные чертежи для отделки корабельных частей и т. п. Между ними уцелел памятник заботливости государя о Морской академии. На листе одной из этих книг написано собственною рукою Петра: «Учить детей: 1) арифметике; 2) геометрии; 3) фехт или приемы ружья; 4) артиллерии; 5) навигации; 6) фортификации; 7) географии; 8) значению членов корабельного гола и такелажа; 9) рисованию; 10) драться на рапирах». Это подлинный указ Петра о науках, которые должно было проходить в академии.
Комплект воспитанников, называвшихся в официальных бумагах «морской гвардией», был положен в триста человек, разделенных на шесть отделений, или «бригад», под командою особого офицера и нескольких старых солдат, исправлявших должность дядек. Почти все воспитанники жили в здании академии. Ежедневные занятия их располагались следующим образом: осенью и зимой в седьмом часу, а весной и летом в шестом, после завтрака они собирались в общий зал для молитвы. По окончании ее расходились в классы и садились по своим местам «со всяким почтением и всевозможною учтивостью, без всякой конфузии, не досаждая друг другу». В классах было приказано не шуметь, не кричать и не проводить время в разговорах. Для наблюдения за порядком Петр велел в каждом классе находиться по одному дядьке, «коему иметь в руках хлыст и, буде кто из учеников начнет бесчинствовать, оным хлыстом бить, не смотря какой бы ученик фамилии не был, под жестоким наказанием, кто поманит», то есть станет потворствовать. Для преподавания были назначены несколько навигаторов и учителей, в числе которых находились известные Фарварсон и Гвын; им строго предписывалось являться к своим занятиям в установленные часы и «обучать морскую гвардию всему, что к их чину принадлежит, со всяким прилежанием и лучшим разумительнейшим образом; ничего не брать с учеников, ни прямым, ниже посторонним способом, под штрафом вчетверо оное возвратить; ежели кто из учителей заметится двукратно во взятках, того подвергать телесному наказанию». Воспитанники имели ружья, ходили в караул, стояли на часах у ворот, в зале, при денежной казне, у часового колокола, и т. д. В академии неуклонно соблюдался порядок; в определенное время били «тапту», то есть зорю, рунд поверял часовых, а ночью дозор ходил по дворам и вокруг здания. Все эти строгости были необходимы. Только одно опасение жестокого наказания, часовой у двери или хлыст в руках дюжего солдата могли удержать тогдашних юношей в пределах должной дисциплины и «учтивства». В академической инструкции не напрасно ставилось в обязанность караульному офицеру наблюдать, чтобы в академии не было «пьянства, божбы, ниже богохуления». Побеги из училища случались довольно часто, хотя дезертиров судили военным судом. Буйства, пирушки и попойки, оканчивавшиеся нередко кровавыми драками, также водились между морской гвардией. Все это было в современных нравах, которым соответствовали и наказания: «Сечь по два дня нещадно батогами», или: «По молодости лет вместо кнута наказать кошками». За преступления более важные гоняли шпицрутенами сквозь строй и оставляли по-прежнему учиться.
Проходимый в академии курс, в сущности необъемистый и весьма нетрудный при нынешних способах учения, в то время был тягостным бременем для головы ученика и требовал от него больших усилий, терпения и прилежания. Тяжелая схоластическая система преподавания и новость русского научного языка до крайности затемняли самые простые вещи. Над теми предметами, которые теперь шутя можно передать тринадцатилетнему мальчику не очень быстрых способностей, взрослый ученик Морской академии убивал несколько месяцев постоянного, усердного труда, и нередко в результате оказывалось, что большая часть его знаний состояла в изучении бесполезных фраз, пустых определений и множества научных фокусов.
Нелегко давалась школьная мудрость тогдашним баричам. Много горя приняли они, готовясь к царской службе, и не раз изведали собственной дворянской спиной, что такое кошки, батоги и шпицрутены. Тяжело было Василию Васильевичу привыкать к академическим порядкам и требованиям. Несмотря на крепость своего сложения, он не мог выдержать строгостей воинского караула и через два месяца после поступления в академию заболел жестокой горячкой. Пролежав несколько недель в постели, Василий Васильевич оправился и по ходатайству двоюродного деда своего, царского любимца Ивана Михайловича Головина, был уволен из академии для восстановления здоровья в годовой отпуск. С радостью поспешил он к родителям в Новоспасское и был встречен здесь неожиданной новостью. Василий Петрович объявил сыну, что, желая при жизни устроить его будущность, намерен женить его и уже нашел ему невесту — молодую вдову княгиню Евдокию Венедиктовну Кольцову-Масальскую, рожденную Хитрово. Выбор старика был удачен: княгиня Масальская могла считаться завидной невестой; по ее рядной записи, до сих пор хранящейся в Новоспасском, за ней значилось приданого: тысяча дворов крестьян, двадцать пять драгоценных уборов и парадная кровать, состоявшая из шести подушек, одного изголовья, одеяла и занавеса, украшенных жемчужными кистями с узлами и бахромой. Василию Васильевичу, разумеется, не оставалось ничего более, как поблагодарить родителя за его попечения и заботы и согласиться на предлагаемый брак. Съездив предварительно в Троицкую лавру испросить благословения святого угодника Сергия, Василий Васильевич 23 января 1717 года женился на княгине Евдокии Венедиктовне. Обряд венчания был совершен весьма торжественно в Москве, в церкви Воскресения Христова, что на Остоженке. На другой день свадьбы старик Головин по обычаю сделал у себя в доме в честь молодых пир, на который были приглашены все родные, находившиеся налицо. Василий Васильевич в своих «Записках» тщательно перечисляет их. «В показанное 24 число гости были у нас званые, а именно: государь дед Матвей Алексеевич Головин, князь Сергей Борисович Голицын, князь Иван Алексеевич сын Урусов, Петр да Федор Ивановичи, дяди мои, Головины, да бабки мои, вдовы: Алена Ивановна да Варвара Петровна Головины, бабка моя родная боярыня комнатная вдова княгиня Авдотья Васильевна Мещерская, бабка моя княгиня Авдотья Ивановна, жена князя Василия Васильевича Голицына, с сыновьями и со снохами и со внуками своими, князем Алексеем и князем Михаилом Васильевичем, и с князем Василием Алексеевичем Голицыным, князь Михайло меньшой Михайлович Голицын с женою своею, а с моею теткою княгиней Марфой Дмитриевной, вдова Алена Борисовна Головина, Николай Федорович Головин с женою да Александр Яковлевич сын Чаплин. А жены моей родни только две персоны были, тетка ее Мария Федоровна Корсакова да брат ее Герасим Алексеевич сын Мансуров».
Прожив с молодою супругою пять месяцев, проведенных большею частью в разъездах по многочисленной родне, Василий Васильевич с грустью увидел приближение срока своего отпуска. В июне месяце, оставя жену в Новоспасском, он отправился в Петербург один и, принявшись снова за навигацию и воинский артикул, в то же время занялся исправлением отцовского дома, построенного под Канцами*. Когда все было готово, он перебрался в него, выписал к себе в январе 1718 года жену и зажил полным хозяином, продолжая по-прежнему находиться «у определенного дела» в академии. Понятно, как тягостна и нестерпима была для семейного человека обязанность ежедневно с раннего утра являться в школу, заучивать наизусть несколько страниц неудобопонятных учебников, выкидывать ружейные приемы или стоять целые ночи на часах у ворот, подвергая себя за малейшее упущение хлысту и батогам. Однако избежать этого не было никакой возможности. Царь ни для кого не делал ни исключений, ни снисхождений. Василию Васильевичу пришлось вести несносную жизнь школьника-семьянина до 19 января 1720 года, когда, наконец, благодаря усердным хлопотам и просьбам влиятельных родственников он был уволен по именному царскому указу из академии и назначен в должность камер-юнкера к императрице Екатерине Алексеевне.
______________________
- Где теперь Охта. Название «Канцы» произошло от находившегося на этом месте шведского укрепления — шанцы.
______________________
Служба Василия Васильевича при дворе продолжалась недолго. В следующем же году он имел неосторожность навлечь на себя гнев государя и был не только лишен камер-юнкерского звания, но, кажется, подвергнулся аресту или ссылке. Об этом событии своей жизни Головин упоминает в «Записках», по обыкновению, весьма кратко: «Лета 1721 марта в 15 день, судьбами Великого Бога прииде мне, многогрешному и окаянному и бедному человеку, злая, бедственная, горькая напасть и продолжалась до лета 1725, февраля по 6 число».
По воцарении императрицы Екатерины I Головин получил отставку и переехал из Петербурга на жительство в Москву. В 1733 году он потерял почти в один месяц жену и отца, а в следующем, 29 апреля, как говорится, на Красную горку, вступил во второй брак с девицей Прасковьей Тимофеевной Чириковой, которая родилась в тот самый год, как он женился в первый раз.
В грозное время властвования Бирона Василий Васильевич по неизвестным причинам был вновь арестован и содержался в тесном заключении с 1736 по 1738 год в Москве, при церкви Воскресения Христова, в особой комнате. По приказанию бесчеловечного временщика его подвергали жестоким пыткам и мучениям: поднимали на пялы, вывертывали лопатки, гладили по спине горячим утюгом, кололи под ногти раскаленными иголками, били кнутом и т. п. В Новоспасском во многих календарях отмечено его рукою: «Такого-то числа подчищали ногти у бедного и грешного человека, которые были изуродованы. Благодарение Господу! Ныне мы благоденствуем!»
Нужно только прочесть запись обетов Василия Васильевича по освобождении из заключения, чтобы понять всю радость и благодарность несчастного страдальца к Богу за избавление от рук мучителя, которое он получил посредством огромной суммы, растраченной его супругой. Запись эта начинается словами: «Помни день избавления и спасения твоего, 1738 года, марта в 3 день. Даждь славу Богу о величии Его, яко помилова тя и суща тя недостойна удостоил великия Своея милости: прославль Его с сокрушенным сердцем и духом смиренным. Припади и поверзи себя и с сущими твоими к ногам человеколюбнейшего Творца твоего, Владыки всемогущего Бога и Пресвятыя Его Богоматери и Святых Его угодников. Аминь. Обещание грешного да незабвенно будет». Затем следует бесконечное перечисление молебнов разным святым и в разных храмах, поднятие икон, служение панихид и т. д.
Несчастия, испытанные Василием Васильевичем, имели довольно сильное влияние на его характер. Он сделался нелюдимым, подозрительным и религиозным до такой степени, что даже впал в суеверие, доходившее до помешательства. Чтобы яснее обрисовать личность Головина, мы здесь опишем подробно обыкновенный порядок его домашней жизни в Новоспасском, где он проводил большую часть года.
Встав рано поутру, еще до восхода солнечного, Василий Васильевич прочитывал полунощницу и утреню вместе с любимым дьячком своим Яковом Дмитриевым. По окончании утренних правил являлись к нему с докладами и рапортами дворецкий, ключник, выборный и староста. Они обыкновенно входили и выходили по команде горничной девушки испытанной честности, Пелагеи Петровны Воробьевой. Прежде всего она произносила: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа», а предстоящие отвечали: «Аминь!» Потом она говорила: «Входите, смотрите, тихо, смирно, бережно и опасно, с чистотою и молитвою, с докладами и за приказами к барину нашему, государю; кланяйтесь низко его боярской милости и помните же, смотрите, накрепко!» Все в один голос отвечали: «Слышим, матушка!» Войдя в кабинет к барину, они кланялись ему до земли и говорили: «Здравия желаем, государь наш!» — «Здравствуйте, — отвечал барин, — друзья мои, не пытанные и не мученные, не опытные и не наказанные (это была его всегдашняя поговорка). Ну что? Все ли здорово, ребята, и благополучно у нас?» На этот вопрос прежде всех отвечал с низким поклоном дворецкий: «В церкви святой и ризнице честной, в доме вашем господском, на конном и скотном, в павлятнике и журавлятнике, везде в садах, на птичьих прудах и во всех местах, милостиво Спасовою, все обстоит, государь наш, Богом хранимо, благополучно и здорово». После дворецкого начинал свое донесение ключник: «В барских ваших погребах, амбарах и кладовых, сараях и овинах, улишниках и птичниках, на витчинницах и сушильницах, милостию Господнею, находится, государь наш, все в целости и сохранности; свежую воду ключевую из святого Григоровского колодца, по приказанию вашему господскому, на пегой лошади привезли, в стеклянную бутыль налили, в деревянную кадку поставили, вокруг льдом обложили, изнутри кругом призакрыли и сверху камень наложили». Выборный доносил так: «Во всю ночь, государь наш, вокруг боярского вашего дома ходили, в колотушки стучали, в ясак звенели и в доску гремели, в рожок, государь, по очереди трубили, и все четверо между собою громогласно говорили; нощные птицы не летали, странным голосом не кричали, молодых господ не пугали и барской замазки не клевали, на крыши не садились и на чердаке не возились». В заключение староста доносил: «Во всех четырех деревнях, милостию Божию, все обстоит благополучно и здорово: крестьяне ваши господские богатеют, скотина их здоровеет, четвероногие животные их пасутся, домашние птицы несутся; на земле трясения не слыхали и небесного явления не видали. Кот Ванька* и баба-зажигалка** в Ртищеве проживают, и, по приказу вашему боярскому, невейку ежемесячно получают, о преступлении своем ежедневно воздыхают и вас, государь, слезно умоляют, чтобы вы гнев боярский на милость положили и их бы, виновных рабов своих, простили». Выслушав донесения, Василий Васильевич отпускал докладчиков, и ему приносили чай. Впереди, обыкновенно, шел один служитель с большим медным чайником с горячею водою, за ним другой нес большую железную жаровню с горячими угольями; шествие заключал выборный с веником, насаженным на длинной палке для обмахивания золы и пыли. Поставив на железный лист жаровню, а на нее медный чайник и сотворив молитву Иисусову, слуги тихо выходили. Барин посылал тогда за старшим сыном своим Василием, которого поднимали с постели. Напившись чаю, он отправлялся к литургии и становился в церкви на особенном месте; по окончании обедни возвращался домой по переходам, поддерживаемый двумя лакеями. Тогда давали ему завтрак, а немного спустя он садился обедать со всем своим семейством. При этом был всегда приглашаем священник благословить обед, который нередко продолжался часа три. Кушаний считалось обыкновенно семь, но число блюд доходило до сорока и более. Для каждого кушанья был особый повар, и каждый из них в белом фартуке и колпаке приносил свое кушанье. Сервиз был весь оловянный, в праздники серебряный или фарфоровый. Поставя первые блюда, все семь поваров снимали колпаки и с низкими поклонами уходили за другими блюдами. Тут являлись двенадцать официантов, одетые в красные кафтаны кармазинного сукна, с напудренными волосами и длинными белыми косынками на шее. После обеда подавался десерт, называвшийся «заедками»; сам хозяин пил шоколад. Обед кончался в четыре часа; ужина не было; затем Василий Васильевич ложился спать до самого утра. Приготовления ко сну начинались приказом закрывать ставни. Изнутри прочитывали молитву Иисусову: «Господи Иисусе Христе, Сыне Боже наш, помилуй нас!» — «Аминь!» — отвечали несколько голосов извне, и с этим словом с ужасным стуком закрывали ставни и засовывали их железными болтами. Тогда приходили дворецкий, ключник, выборный и староста. В кабинет допускался один дворецкий и, получив от барина приказания, передавал их уже прочим. Приказ выборному был такой: «Слушайте приказ боярский: смотрите, всю ночь не спите, кругом барского дома ходите, колотушками громче стучите, в рожок трубите, в доску звоните, в трещотку трещите, в ясак ударяйте, по сторонам не зевайте и помните накрепко: чтобы птицы не летали, странным голосом не кричали, малых детей не пугали, барской замазки не клевали, на крыши бы не садились и по чердакам не возились; смотрите ж, ребята, помните накрепко!» — «Слышим!» — был ответ.
______________________
- Это был любимый кот Василия Васильевича. Однажды он влез в вятер, съел в нем приготовленную для барского стола животрепещущую рыбу и, увязши там, удавился. Слуги, скрыв смерть кота, сказали только о его вине, и Василий Васильевич сослал животное в ссылку.
- Так было велено называть женщину, от неосторожности которой в Новоспасском произошел пожар. Василий Васильевич так был испуган этим происшествием, что приказал всем дворовым людям стряпать в одной особой комнате, а дворовых у него было более трехсот человек; естественно, что приказание это не было никогда исполнено.
______________________
Старосте отдавался такой приказ: «Скажи сотским и десятским, чтобы все они, от мала до велика, жителей хранили и строго соблюдали, обывателей от огня неусыпно сберегали б, и глядели б, и смотрели: нет ли где в деревнях: Целееве, Медведках и Голявине смятения, не будет ли на реках Икше, Яхроме и Волгуше волнения, не увидите ли на небесах какого-нибудь страшного явления, не услышите ли под собою ужасного землетрясения? Коли что такое случится или диво какое приключится, о том бы сами не судили и ничего б такого не рядили, а в ту б пору к господину приходили и все б его милости боярской доносили и помнили б накрепко!»
Ключнику отдавала приказ девица Воробьева: «Барин государь тебе приказал, чтобы ты провизию наблюдал, в Григорово лошадь отправлял и святую воду принимал; в кадку поставьте, льдом окладите, кругом накройте и камнем навалите, с чистотою и молитвою, людей облегчайте и скотов наблюдайте, по сторонам не зевайте и пустого не болтайте, и помните накрепко!»
Этим оканчивались приказания. Двери комнат запирала и отпирала обыкновенно Воробьева; ключи она относила к Василию Васильевичу и, кладя их ему под изголовье, говорила: «Оставайтесь, государь, с Иисусом Христом, почивайте, государь, под покровом Пресвятой Богородицы, ангел хранитель да пребудет над вами, государь мой». Потом Воробьева отдавала приказ очередным сенным девушкам: «Кошек-то* смотрите, ничем не стучите, громко не говорите, по ночам не спите, подслушников глядите, огонь потушите и помните накрепко!»
______________________
- В комнатах у Василия Васильевича было семь кошек, которые днем могли холит), по всему дому, а ночью привязывались к семиножному столу. За каждой кошкой было поручено ходить особой девке. Если сличалось, что которая-либо из кошек отрывалась от стола и приходила к барину, то кошка и девка подвергались наказанию.
______________________
Прочитав вечернее правило, Василий Васильевич ложился в постель и, крестясь, произносил: «Раб Божий ложится спать, на нем печать Христова и утверждение, Богородицына нерушимая стена и защищение, Крестителева благословенная десница, хранителя моею Ангела всесильный и всемошный Животворящий Крест, Бесплотных Сил лики и всех снятых молитвы; крестом ограждаюсь, демона прогоняю и всю силу его вражью искореняю, всегда ныне и присно, и во веки веков. Аминь!» Ночью в Новоспасском раздавался гром, звон, стук, свист, гам и крик, трещанье и беганье четырех чередовых и стольких же караульных.
Если что-нибудь помешало Василию Васильевичу заснуть в первое же время, то он уже не ложился спать и расстраивался на всю ночь. В таком случае он или начинал читать вслух свою любимую книгу «Жизнь Александра Македонского» Квинта Курция, или садился в большие механические кресла, начинал качаться в них, поправляя руками на обоих висках волосы, закладывая их за уши, и, перебирая четки, произносил следующие слова, постепенно возвышая и понижая голос: «Враг-сатана! Отгонись от меня в места пустые, в леса густые и в пропасти земные, где же не пресещает свет лица Божия! Враг-сатана! Отрешись от меня в места темные, в моря бездонные, на горы дивие, бездомные, безлюдные, где же не пресещает свет лица Господня! Рожа окаянная! Изыде от меня в тартарары, изыде от меня, окаянная рожа, в ад кромешный и в пекло триисподне, и к тому уже не вниди. Аминь! Аминь! Аминь! Глаголю тебе, рассыпься, растрекляте, растрепогане, растреокаянне! Дую на тебя и плюю!»
Окончив заклинание, Василий Васильевич вставал с кресла и начинал ходить по всем своим комнатам, постукивая колотушкой или обмахивая гусиным крылом мнимую нечистоту вокруг себя и везде. Если, сверх чаяния, он находил где-нибудь пыль, то тотчас же приказывал курить росным ладаном и окроплять то место святою водою.
Такие странности, естественно, поджигали любопытство дворовых, и многие подсматривали в щели, что делает барин. Но и на этот случай были приняты меры: сенные девушки поднимали крик с различными прибаутками и приговорками и окачивали подслушников из верхних окошек холодной водой, а Василий Васильевич одобрял их поступки, приговаривая: «Поделом вору и мука, нешто им, растреклятым, растрепоганым, не пытанным, не мученным и не наказанным!» — топоча обеими ногами и неоднократно повторяя одно и то же.
В холодное время, когда начинали топить печи, соблюдался следующий порядок: в собственных комнатах барина были четыре печи, и к каждой из них был определен особый истопник. Ежедневно перед чаем они приходили в дом; Воробьева, отворив им двери в сени, говорила: «Слушайте, смотрите, печи оглядите, хорошенько топите, отнюдь не отходите, сажей не марайте, дымом не воняйте, и помните накрепко: похаживайте, посматривайте, входите бережно и опасно, с чистотою и молитвою; заворачивать правым боком, потом сноравливать налево, во имя Отца и Сына и Святаго Духа!» — «Аминь!» — отвечали истопники и с этим словом разом вдруг снимали с плеч дрова, ударяя ими громко об пол; потом двое уходили на чердак открывать трубы и ожидали снизу команды, а другие двое отворяли заслонки, произнося вслух молитву Иисусову, клали дрова в печь и в одно и то же время затопляли.
Зимой, отправляясь на жительство в Москву, а летом возвращаясь обратно в Новоспасское, Василий Васильевич был всегда сопровождаем чрезвычайно пышным поездом, в котором находилось до семидесяти лошадей и около двадцати различных экипажей.
Впереди всего везли чудотворную икону Владимирской Божьей Матери в золоченой карете, с утвержденным внутри фонарем, в сопровождении крестового священника.
Затем следовали: барин и барыня в особенных шестиместных фаэтонах, запряженных парадными цугами в восемь лошадей; барышни в четвероместных каретах в шесть лошадей; молодые господа в открытых колясках или в санях в четыре лошади. Все они сидели поодиночке, за исключением малолетних детей их, которые помещались с матерями.
Барские барыни и сенные девицы ехали в бричках и кибитках. Канцелярия, гардероб, буфет, кухня и прочие хозяйственные принадлежности были обыкновенно отправляемы в особых фурах. Двадцать богато одетых верховых егерей оберегали этот затейливый поезд.
Несмотря на все свои странности, Василий Васильевич был человек умный, строгих и честных правил; имел характер твердый, пылкий и взыскательный, но не жестокий. Он охотно делал добро, строго сохранял все правила и постановления церкви и у себя дома ежедневно исполнял скитское монашеское келейное правило; любил читать священное писание, часто повторяя слова Псалмопевца: «Отяготе на мне рука Твоя. Когда прииду и явлюся лицу Божию? Быша слезы моя хлеб мне день и нощь; желает и оканчивается душа моя во дворы Господни».
Василий Васильевич был малого роста, сухощав, имел темные волосы, карие глаза, широкий нос. Достигнув восьмидесяти пяти лет, он не употреблял очков и не потерял ни одного зуба; даже страстно любил грызть орехи, которые для него мочили в кадках на целый год. Он постоянно носил на голове стеганую зеленую шапочку, сшитую из трех одинаковых полос в виде креста, так что одна полоса обходила вокруг головы, а две другие составляли вверху крест. Согласно его завещанию, он был положен в этой шапочке в гроб.
Василий Васильевич скончался 1 мая 1781 года от апоплексического удара и погребен в селе Новоспасском, под левым клиросом тамошней церкви. Из покрова его богатейшей французской парчи было сделано парное облачение с жемчужными крестами, сохранившееся до сего времени.
Василий Васильевич, бездетный от первого брака, от второго имел восемь сыновей и десять дочерей; из них только семь человек достигли совершеннолетия. Вторая жена Василия Васильевича Прасковья Тимофеевна, урожденная Чирикова, была очень недурна собой, высокого роста, дородная, с голубыми огненными глазами и прекрасными каштановыми волосами, которые, подражая моде, носила всегда напудренными. Она считалась в свое время модницей и щеголихой, часто ездила на балы, играла в карты, пила полпиво и любила национальную музыку, простонародные песни и русскую пляску. При ней находились почти безотлучно пара уродливых карликов и ученый гуслист, ловкий, видный и стройный мужчина, природный черкес, вывезенный из Кавказа. По тогдашнему обычаю Прасковья Тимофеевна имела привычку употреблять белила, румяна, сурмины и вообще всякие притирания. Прожив с мужем в полном согласии сорок лет, она под конец жизни возненавидела его и разъехалась с ним навсегда.
Из сыновей Василия Васильевича старший, также Василий Васильевич, родившийся в 1739 году, служил сперва в Семеновском полку, потом судьей в калужском надворном суде. В 1786 году он вышел в отставку с чином надворного советника и поселился в Новоспасском, где жил, удивляя всех своею роскошью. Он выезжал не иначе как парадом, с вершниками и гусарами, с гайдуками и скороходами, окруженный всегда множеством дур и дураков, шутов и шутих; свиту его составляли арабы, башкиры, татарки и калмычки. Ежедневно принимая к себе гостей, Головин угощал их по старине и задавал великолепные обеды, ужины, балы и причудливые маскарады; с утра до вечера у него гремела своя музыка, пели собственные певчие и плясали цыгане, до которых он был страстный охотник; в праздники в Новоспасском происходила стрельба из орудий, и сожигался блистательный фейерверк. Василий Васильевич 2-й умер в 1808 году от долговременной и изнурительной болезни.
Опубликовано: Шубинский С. Н. Исторические очерки и рассказы. СПб.: Тип. М. Хана, 1869.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/shubinskiy/shubinskiy_russkiy_pomechik_xviii.html.