РУССКІЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ КЪ СВЯТЫМЪ МѢСТАМЪ.
правитьНѣтъ ничего свойственнѣе человѣку, какъ желаніе видѣть лично мѣста и предметы, близкіе сердцу, драгоцѣнные по сопряженнымъ съ ними воспоминаніямъ. Это необходимое слѣдствіе двойственнаго устройства нашей природы, состоящей сколько изъ души, столько и изъ тѣла, которое имѣетъ свою законную долю во всѣхъ нашихъ движеніяхъ, потребностяхъ и наслажденіяхъ. Блаженны увѣровавшіе, не видя, возлюбившіе, не вкушая! Но стократъ блаженнѣе тѣ, которымъ судьба даруетъ счастіе видѣть очами то, что наполняетъ мысль, лобызать устами то, къ чему стремится сердце!..
Въ настоящее время, рѣдки, слишкомъ рѣдки становятся не только примѣры, но и порывы къ благочестивымъ странствованіямъ въ тѣ «Мѣста», которыя запечатлѣны именемъ «Святыхъ», по ихъ непосредственному соприкосновенію съ тѣмъ, что дѣйствительно всего святѣе на землѣ — съ религіею! Сіонъ, Іерусалимъ, Іорданъ, Виѳлеемъ — часто-ли слышатся въ разсказахъ и воспоминаніяхъ очевидцевъ, часто-ни возбуждаютъ къ себѣ любопытное участіе, жажду быть ихъ очевидцами? Между-тѣмъ, не льзя сказать, чтобы нынѣшній вѣкъ былъ тяжелѣе на подъемъ, чтобы мы болѣе любили домосѣдничать, меньше имѣли расположенія къ дальнимъ путешествіямъ. Нынѣ тучи пилигримовъ носятся во всѣхъ концахъ земнаго шара, скитаются по морямъ и сушѣ, восходятъ на неприступныя горы, спускаются въ недосягаемыя пропасти. Ничто не пренебрегается ихъ жаднымъ любопытствомъ: всякая естественная рѣдкость, малѣйшій слѣдъ достопамятнаго событія, влекутъ къ себѣ посѣтителей и поклонниковъ. Все для нихъ занимательно, все драгоцѣнно, все свято — кромѣ того, что дѣйствительно, что собственно и исключительно «свято»!
Не такъ было въ старыя добрыя времена, когда благочестивое религіозное одушевленіе, полное дѣвственной чистоты и юношескаго жара, владычествовало надъ всѣми прочими увлеченіями, интересами, страстями. Путешествіе къ Святымъ Мѣстамъ было тогда лучшею мечтою жизни, которой лелѣялись дѣти, восхищались юноши, надъ которой истощали свою дѣятельность мужи, о которой сѣтовали и воздыхали старцы. Въ тяжкомъ утомительномъ странствованіи, какимъ признавалась тогда вся земная жизнь, оно считалось отраднѣйшею, утѣшительнѣйшею прогулкою; тѣмъ-болѣе что въ продолженіе ея открывались безпрерывные виды на вожделѣнный предѣлъ всѣхъ трудовъ и лишеній настоящаго бытія, на небесную отчизну свѣтлой блаженной вѣчности.
Съ самаго начала христіанства, Палестина, земля сбывшихся наконецъ обѣтованій, предуставленныхъ отъ сложенія міра, сдѣлалась для Христіанъ «Святою-Землею». Три первые вѣка по рожденіи Спасителя въ ясляхъ Виѳлеемскихъ, протекли какъ вообще для всей Церкви Христовой, такъ преимущественно для Святой Земли, служившей ей колыбелью, въ непрерывныхъ бѣдствіяхъ, подъ бурями губительнаго опустошенія, подъ гнетомъ тяжкихъ гоненій. Падающее язычество, опираясь на тиранское міровластительство Рима, истощило всю свою ярость надъ священными памятниками юной вѣры, грозившей ему близкой и невозвратной гибелью. Проливая кровь мучениковъ, оно не щадило мѣстъ, освященныхъ безцѣнною кровью божественнаго подвигоположника ихъ смерти, начальника и совершителя ихъ воскресенія. Въ Іерусалимѣ, у котораго отнято было самое имя, на Голгоѳѣ и Сіонѣ, обезчещенныхъ мерзостью кумировъ, сглажены были всѣ слѣды высокихъ событій Евангелія. Но вѣра хранила объ нихъ несокрушимое воспоминаніе: она лобызала ихъ втайнѣ, омывая слезами Іереміи, оплакивая рыданіями Рахили. Посреди тяготѣвшаго надъ ними мрака бѣдствій, ученики и послѣдователи Христовы свѣтло смотрѣли въ даль будущности, озаренную непреложными пророчествами божественнаго учителя. Они знали, что скоро настанетъ время, когда Крестъ возсіяетъ міру всею своею славою, и слава его прольется на мѣста, гдѣ онъ нѣкогда воздвигся символомъ поруганія, гдѣ нынѣ лежалъ во прахѣ, преданный беззащитно остервенѣнію злобнаго нечестія.
И оно не утеснило притти, это благословенное время! На міродержавномъ престолѣ Римскихъ Августовъ возсѣлъ Монархъ, склонившій смиренно свою главу предъ знаменіемъ Креста, даровавшимъ ему единовластительство Вселенной. Съ Константиномъ началась новая эпоха для Христіанства, и съ тѣмъ-вмѣстѣ новый періодъ для Святой-Земли.
Извѣстно, что равноапостольная мать равноапостольнаго Константина, Св. Елена, въ то время какъ Кесарь своей державной рукой утверждалъ на незыблемыхъ основаніяхъ всемірное торжество Христіанства, взяла себѣ какъ-бы въ исключительный удѣлъ Святую-Землю, освященную стопами ногъ Христовыхъ. Ей принадлежитъ, послѣ трехъ вѣковаго запустѣнія, вторичное можно сказать созданіе — открытіе, возстановленіе и украшеніе Святыхъ Мѣстъ на всемъ пространствѣ Палестины. Какъ-будто уплачивая тяжкій долгъ праматери Еввы, она, со всей нѣжностью и горячностью женскаго сердца, преслѣдовала земную жизнь Богочеловѣка, удостоившаго родиться отъ жены, дабы стереть главу соблазнившаго жену змія. Для всеобщаго благоговѣнія христіанскаго міра, она отъискала всѣ слѣды, пріурочила всѣ воспоминанія обоихъ завѣтовъ спасенія: Ветхаго, столько же какъ и Новаго. Жены-Мироносицы послѣднія оплакали смерть и первыя привѣтствовали воскресеніе Христово. Жена Порфироносная послѣдняя плакала надъ развалинами и первая возвѣстила славное возстановленіе святой колыбели Христіанства.
Съ-тѣхъ-поръ, Святая-Земля повлекла къ себѣ торжествующихъ поклонниковъ Креста со всѣхъ концевъ міра, оглашенныхъ благовѣстіемъ Евангелія. Чудное, глубоко-трогательное и съ-тѣмъ-вмѣстѣ высокопоучительное зрѣлище, представляли эти несмѣтныя полчища пилигримовъ, приливавшія къ давно-развѣнчанному граду Давида и Соломона отвсюду: съ раскаленныхъ песковъ Ливіи и съ снѣжныхъ сугробовъ Скиѳіи, отъ подножія Пирамидъ и изъ-подъ навѣса грубыхъ олтарей взгроможденныхъ Друидами, изъ простыхъ шатровъ и шалашей дикихъ, первобытныхъ народовъ, и изъ пышныхъ, великолѣпныхъ городовъ Греціи и Италіи, представительницъ высшаго современнаго развитія всемірной цивилизаціи! Самый Римъ, тогда центръ и глава Вселенной, видѣлъ безпрерывно пустѣющими свои колоссальные дворцы, свои роскошныя виллы, ради гробной пещеры, скрывавшейся во глубинѣ дебрей Палестинскихъ! Сколько маститыхъ старцевъ сбрасывали съ себя достоинства и титла, которыми гордились Фабіи и Сципіоны, оставляли свои курульныя кресла, и бодро вооружались смиреннымъ посохомъ странниковъ! Сколько величавыхъ матронъ, не уступавшихъ въ санѣ и родѣ Корнеліямъ и Метелламъ, въ богатствѣ и знаменитости Ливіямъ и Агриппинамъ, добровольно разставались съ окружающей ихъ роскошью и пѣгою, съ наслажденіемъ пускались въ дальній скорбный путь, и не рѣдко оставались навсегда при ясляхъ Виѳлеема, подъ маслинами и смоковницами Элеона, во глубинѣ Юдоли-Іосафатовой или на пустынныхъ берегахъ Іордана 1. Среди развалинъ нынѣшняго Рима, на вершинѣ горы Авентинской, сохраняется донынѣ память великолѣпныхъ палатъ Сенатора, сынъ котораго, святимый Церковью подъ именемъ Алексія Человѣка-Божія, во цвѣтѣ юности, роскошествующій всѣми надеждами земнаго счастія, исторгся изъ дѣвственныхъ объятій страстно любимой невѣсты, тайно оставилъ пышный кровъ родительскихъ чертоговъ, прошелъ подъ бѣднымъ рубищемъ пилигрима до Святыхъ Мѣстъ, и тамъ, почерпнувъ новыя силы къ самоотверженію, воротился домой умереть, послѣ долговременнаго превитанія, у воротъ принадлежавшаго ему дворца, въ глазахъ безутѣшно рыдавшей избранницы его сердца, неузнаннымъ, изъ состраданія презираемымъ, нищимъ!
Когда неисповѣдимыя судьбы Промысла допустили постепенно слабѣть и слабѣть державному скипетру Кессареи въ рукахъ недостойныхъ преемниковъ Константина; когда, за умноженіе беззаконій, какъ чувствовали и не стыдились сознаваться сами тогдашніе Христіане, снова отъялась слава отъ Сіона, и Земля — Святая, послѣ многихъ превратностей и колебаній, попала въ руки враговъ имени Христова: ревность къ ней не только не охладѣла, но напротивъ возгорѣлась съ новою, усугубляемою препятствіями, силою. Цѣной неимовѣрныхъ лишеній и трудовъ, цѣной постыднаго уничиженія, тяжкихъ страданій и мукъ, а иногда и самой жизни, покупалось счастіе видѣть и облобызать Святый Гробъ, пройти по скорбному пути Голгоѳы, поклониться смиреннымъ яслямъ Виѳліема. Наконецъ, мѣра терпѣнія истощилась. Христіанская Европа поколебалась до основанія, изъ края въ край, и опрокинулась всею своею тяжестью на враждебную Кресту Азію. Кто не знаетъ этой дивной, великолѣпной поэмы, наполнявшей собою длинный періодъ такъ-называемыхъ среднихъ вѣковъ, подъ именемъ Священныхъ-Войнъ, или, еще обыкновеннѣе, «Крестовыхъ-Походовъ»! Посохъ пилигрима и мечъ крестоносца, съ равнымъ рвеніемъ хватала рука, носящая скипетръ, и рука, водящая рало. Богачи расточали свое богатство, бѣднякъ жертвовалъ послѣдней лептой, чтобъ итти за моря и горы, отбивать грудью у невѣрныхъ вѣтку съ утесовъ Элеона или съ береговъ Іордана. Во глубинѣ своихъ неизслѣдимыхъ совѣтовъ, Провидѣніе не восхотѣло, чтобы этотъ порывъ Христіанства, къ сожалѣнію допустившій омрачить себя нечистою примѣсью земныхъ страстей и расчетовъ, увѣнчался вожделѣннымъ успѣхомъ. Но въ исторіи міра страница Крестовыхъ-Походовъ осталась и останется навсегда самою поэтическою страницею!
Съ поэзіей Крестовыхъ-Походовъ не кончился энтузіазмъ къ Святой-Землѣ въ душахъ Христіанскихъ. Долго еще теплился онъ, вспыхивая болѣе или менѣе яркими проблесками, посреди сгущавшихся мраковъ эгоизма, сомнѣнія и равнодушія. Не погасъ онъ совершенно и нынѣ. Еще видимъ мы Шатобріановъ и Ламартиновъ, удаляющихся отъ бурнаго шума современной жизни въ пустынныя дебри Палестины, чтобы освѣжить себя, чтобы почерпнуть новыя силы, новую божественную поэзію вѣры и надежды, въ святой купели Силоама! Еще изъ вѣщихъ устъ вдохновенныхъ избранниковъ раздаются надъ скромной вѣткой паломника, исполненные сочувствія, привѣты:
Скажи мнѣ, вѣтка Палестины:
Гдѣ ты росла, гдѣ ты цвѣла?
Какихъ холмовъ, какой долины
Ты украшеніемъ была?
У водъ-ли чистыхъ Іордана
Востока лучъ тебя ласкалъ?
Ночной-ли вѣтръ въ горахъ Ливана,
Тебя сердито колыхалъ?
Молитву-ль тихую читали,
Илъ пѣли пѣсни старины.
Когда листы твои сплетали
Солима бѣдные сыны?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Заботой тайною хранима
Передъ иконою святой,
Стоишь ты вѣтвь Іерусалима,
Святыня вѣрной часовой!
Прозрачный сумракъ, лучъ лампады,
Кивотъ и крестъ, символъ святой…
Все полно мира и отрады,
Вокругъ тебя и надъ тобой! —
Поздо загорѣлись на нашей родной землѣ святые лучи Христіанства. Поздо, сравнительно съ другими народами, Русь вняла и покорилась спасительному благовѣстію Евангелія. Но благое начало положено было въ добрый часъ. Первыя искры мгновенно вспыхнули, запылали. Едва вышедши изъ купели Крещенія, едва отряхнувъ слѣпоту грубаго язычества, наша Русь является уже въ полномъ смыслѣ «Святой Православной Русью»!..
Самымъ принятіемъ Христіанства земля Русская обязана была путешествію на Востокъ, въ страну Святыхъ Мѣстъ? Св. Ольга, «денница спасенія нашего» (по прекрасному выраженію древняго лѣтописца), сама ходила въ Царьградъ. Послы, отправленные Владиміромъ для личнаго наблюденія святынь Христіанства, по свидѣтельству нѣкоторыхъ преданій, кромѣ Царяграда, проникали въ глубину Православнаго Востока до Іерусалима.
Если вѣрить другимъ преданіямъ, сохраняющимся въ нашихъ старинныхъ пѣсняхъ, то во времена «Краснаго Солнышка» Великаго-Князя Владиміра, пилигримство, безъ-сомнѣнію по сродству своему съ богатырскою отважностью и предпріимчивостью, быстро вошло въ нравы Русскихъ, и уже составляло характеристическую черту тогдашней народной жизни. Есть цѣлая огромная легенда про «сорокъ каликъ со каликою» («каликами» называются у насъ и по-сю пору убогіе странники, скитающіяся по богомольямъ), какъ они снаряжались
Ко святому граду Іерусалиму…
Святой святынѣ помолитися,
Господню Гробу приложитися,
Во Ердань-рѣкѣ искупатися,
Нетлѣнной Ризой утеретися…
какъ положили они промежъ себя "великую заповѣдь и во время пути-дороги,
Кто украдетъ, или кто солжетъ,
Али кто пустится за большій грѣхъ,
Едина оставитъ во чистомъ полѣ
И окопати по плечи во сыру землю, какъ встрѣтились съ ласковымъ Княземъ Владиміромъ на его потѣшныхъ островахъ возлѣ Кіева, когда онъ забавлялся охотою, и какъ ласковый Князь отвѣчалъ имъ на ихъ «орошеніе о святой милостынѣ»:
Гой вы еси, калики перехожіе!
Хлѣбы съ нами завозные,
А и денегъ со мною не годилося,
А ѣзжу я Князь за охотою…
Изволите идти во Кіевъ градъ
Ко душѣ Княгинѣ Апраксѣевнѣ…
Напоитъ, накормитъ васъ добрыхъ молодцовъ,
Надѣлитъ вамъ въ дорогу злата, серебра;
какъ потомъ дошли они до Іерусалима отъ Кіева въ три мѣсяца, все что слѣдуетъ тамъ отправили,
Служили обѣдни съ молебнами
За свое здравіе молодецкое…
и какъ наконецъ, во столькоже времени, воротились назадъ въ Кіевъ, гдѣ снова были угощены самимъ Владиміромъ. Другая, не менѣе любопытная легенда, сохранилась про Новгородца Василья Буслаева, удалаго богатыря, который ходилъ съ своей храброй дружиной, на «гулянье неохотное», какъ выражается самъ онъ въ легендѣ:
Съ молоду бито много, граблено,
Подъ старость надо душу спасти…
и достигъ онъ, послѣ многихъ приключеній,
Въ Іерусалимъ градъ;
Пришелъ во церкву соборную,
Служилъ обѣдни за здравіе матушки
И за себя Василья Буслаевича,
И обѣдню съ панихидою служилъ
По родимомъ своемъ батюшкѣ
И по всему роду своему;
На другой день служилъ обѣдни съ молебнами
Про удалыхъ добрыхъ молодцовъ,
Что съ молоду бито много, граблено,
И святой святынѣ приложился онъ,
И въ Ерданѣ-рѣкѣ искупался,
И расплатился съ попами и съ дьяконами,
Которые старцы при церкви живутъ,
Далъ золотой казны не считаючи…
но не воротился назадъ, а сложилъ на пути свою буйную молодецкую голову. Конечно, не льзя дать полной вѣры этимъ обломаннымъ, обезображеннымъ сказаніямъ; но нельзя не признать въ нихъ отголоска глубокой старины. Имя Василья Буслаевича, носившаго санъ Посадника въ Новгородѣ, упоминается въ лѣтописяхъ около средины XII вѣка:. и въ тожъ время лѣтописцы замѣчаютъ, что изъ Новгорода хаживали на богомолье къ Святымъ Мѣстамъ многочисленныя, вооруженныя дружины. Если легенду о Буслаевичѣ есть возможность прикрѣпить къ исторіи: то почемужъ отказать въ томъ и легендѣ о «каликахъ» ласковаго Князя Владиміра!
Но оставимъ сумрачную область преданій. Въ нашей старинѣ, нѣтъ недостатка въ похожденіяхъ ко Святымъ Мѣстамъ, оставившимъ по себѣ вполнѣ достовѣрныя, неопровержимыя свидѣтельства.
Въ началѣ XII столѣтія, во дни княженія въ Кіевѣ Святополка-Михаила, правнука Владиміра Равноапостольнаго, ходилъ ко Святымъ Мѣстамъ нѣкто Даніилъ, Русскій Игуменъ, отъ котораго дошло до насъ, любопытное описаніе совершеннаго имъ путешествія: «Книга глагоемая Странникъ».
«Се азъ недостойный Игуменъ Даніилъ» — пишетъ нашъ первый Паломникъ — «смиренъ сый грѣхи многими, недоволенъ сый о всякомъ дѣлѣ блазѣ, понуженъ мыслею своею, нетерпѣніемъ своимъ восхотѣхъ видѣти святый градъ Іерусалимъ, и землю обѣтованную, и Мѣста Святыя, благодатію Божіею съ миромъ доходахъ, я очима своими видѣхъ Святая Мѣста вся, обходахъ всю ту землю обѣтованную, идѣже Христосъ Богъ нашъ походи своима ногама… Да се списахъ путъ сей и Мѣста сіи Святая, не возвосяся, ни величаяся путемъ симъ, яко добро сотворивъ что на пути имъ: не буди то! ничтоже бо не сотворихъ добра на пути семъ. Но, любы ради Святыхъ мѣстъ сихъ, списахъ все, еже видѣхъ очима своима грѣшными, дабы не забывати было то, еже мы показа Богъ недостойному видѣти… Да и се написахъ вѣрныхъ ради человѣкъ, дабы се кто, слышавъ о Мѣстѣхъ сихъ Святыхъ, потщился душею и мыслію ко Святымъ симъ Мѣтамъ, и равну мзду симъ пріиметъ съ ходившими до Святыхъ Мѣстъ»… Вотъ побужденія и причины, увлекшія благочестиваго странника въ путь столь дальній и тяжкій!
Даніилъ, какъ видно, мужъ съ крѣпкою волею и свѣтлымъ умомъ, глубоко набожный и съ тѣмъ-вмѣстѣ жадно любознательный, совершилъ свое путешествіе, по собственному его выраженію, «не вборзѣ», но медленно и внимательно. «А се», говоритъ онъ, «то путь вборзѣ нельзя ходити, но по тиху людскомъ!» Прибывъ въ Іерусалимъ, онъ пробылъ тамъ шестнадцать мѣсяцевъ, чтобы приготовиться къ обозрѣнію и «испытанію» Свитыхъ Мѣстъ. Не щадилъ онъ ни усилій, ни вздержекъ, чтобы запастись всѣми нужными предварительными свѣдѣніями. И вотъ Богъ далъ ему «налѣзти въ Лаврѣ (Св. Саввы) мужа свита, и книжна вельми», который полюбилъ нашего Паломника, и не только показалъ ему всѣ святыни Іерусалима, но проводилъ его по всей Палестинѣ «до моря Тиверіадскаго, и до Ѳавора, и до Назарета, и до Хеврона, и до Іордана». Съ такимъ «добрымъ можемъ», съ такимъ радушнымъ и свѣдущимъ чичероне, Даніилъ прошелъ Святый Мѣста, словно съ свѣтильникомъ, который освѣщалъ для него все, встрѣчавшееся на пути, поучительными воспоминаніями. Сверхъ-того, онъ умѣлъ найти доступъ и войти въ милость къ тогдашнему Королю Іерусалимскому Бальдуину, брату знаменитаго Готфрида, Агамемнона первой рати Крестоносцевъ, воспѣтаго Гомеромъ Среднихъ Вѣковъ, Тассомъ. Подъ охранительнымъ кровомъ предводительствуемаго имъ самимъ войска, шедшаго на Дамаскъ, пилигримъ нашъ совершилъ труднѣйшую часть своего странствованія, отъ Іерусалима до источниковъ Іорданскихъ, до подошвы Ливана: путь, которымъ, какъ говоритъ самъ Паломникъ, «имъ никтеже во малѣ дружинѣ можетъ проити». Въ ожиданіи возвращенія Короля съ войскомъ изъ похода, Даніилъ исходилъ всю землю Галилейскую, сопровождаемый тѣмъ-же свѣдущимъ и усерднымъ спутникомъ, который былъ здѣсь свой, потому-что жилъ тутъ прежде цѣлыя тридцать лѣтъ. Неудивительно, что при стеченіи такихъ благопріятныхъ обстоятельствъ, странникъ нашъ имѣлъ полное право восклицать изъ глубины признательной души: «Да что воздамъ Господски о всѣхъ, еже возда мы грѣшному видѣти столько добра!»…
И онъ точно видѣлъ всю величественную, извѣчную исторію Библіи, всѣ божественныя событія Евангелія, въ живыхъ, осязаемыхъ памятникахъ!… Кратко и просто, но тѣмъ-не-менѣе увлекательно, описываетъ онъ испытанныя имъ ощущенія. При первомъ видѣ Іерусалима, онъ ограничивается общимъ замѣчаніемъ о восторгѣ. объемлющемъ путниковъ, которые видятъ себя наконецъ достигшими вожделѣнной цѣли: «Бываетъ же тогда радость всякому Христіанину велика, увидѣвшему градъ святый Іерусалимъ; никтоже бо можетъ не прослезитись, видѣвши землю желанную, и Мѣста Святая, идѣже Христосъ Богъ нашъ, нашего ради спасенія, походи; и идутъ пѣши съ радостію великою ко святому граду Іерусалиму». Въ этихъ немногихъ строкахъ видна вся глубокая истина вели колѣнной картины, начертанной творческой рукой Тасса, когда онъ изобразилъ первый взглядъ крестоносной рати на священные столпостѣны Сіона. Гораздо подробнѣе описывается Даніиломъ посѣщеніе Іордана. Это описаніе тѣмъ еще особенно примѣчательно, что путникъ Русскій, посреди столь великихъ воспоминаній, поглощавшихъ все существо его, не забывалъ о своей родной землѣ, напротивъ находилъ удовольствіе въ сравненіи съ нею, съ ея сѣверной наготой и скудостью, высокихъ красотъ созерцаемой имъ природы. «Іорданъ рѣка течетъ быстро, берега же имать объ-омъ-полъ прекрутые, оттолѣ пологи. Вода же его мутна, и сладка вельми пить, и нѣсть сыто піющимъ ту воду святую. Всѣмъ есть подобенъ Іорданъ Сосновѣ рѣцѣ, и въ ширину, изъ глубину: лукарево-жь вельми и быстро течетъ, болоніе имать, такожь яко Соснова рѣка, во глублѣ есть четыре сажень среди самыя купели. Яко самъ собою искусихъ, измѣрилъ, пребрадихъ на ону страну Іордана, и много походихъ по брегу тому Іорданову любовно. Въ ширѣ жъ Іорданъ рѣка, яко на устье ко Сосновѣ рѣцѣ. Есть же по сей странѣ рѣцѣ купѣли тоя, яко лѣсокъ малъ, древіе многи и превысоки по брегу Іорданову, яко вербѣ подобны; но нѣсть верба. И выше купѣли, есть лозіе многи по брегу Іорданову; но нѣсть яко лоза наша, но инака… То видѣхъ все очина своима грѣшныма. Сподобижь мя Богъ трижды быти на Іорданѣ, и въ самый праздникъ Водокрещенія быхъ на Іорданѣ со всею дружиною моею. Видѣхомъ благость Божію, приходившую на воду Іорданскую. И множество народа безъ числа тогда приходитъ къ водѣ, со свѣщами; и всю ту нощь бываетъ пѣніе парадно, свѣщемъ безъ числа горяще. Въполунощи же бываетъ крещеніе водѣ. Тогда бо Духъ Святый не. ходитъ на воды Іорданскія. Достойніи же человѣцы видятъ добрѣ, како выходитъ Духъ Святый; а вси народы не видятъ: но токмо радость, и веселіе всякому человѣку бываетъ тогіа въ сердцѣ, егда погрузятъ Крестъ Честный и егда рекутъ: „Во Іорданѣ крещающутися, Господи“! Тогда вси людіе вскочатъ въ воду Іордана, крестящеся во Іорданстѣй рѣцѣ, якожь Христосъ съ нолунощи крестился есть отъ Іоанна»… Какая трогательная и умилительная, и съ-тѣмъ-вмѣстѣ какая искренняя и правдивая картина! Въ другой разъ, Даніилъ описываетъ свое пребываніе на морѣ Тиверіадскомъ, еще простодушнѣе, и тѣмъ еще увлекательнѣе. «Море же Тевиріадское обходчиво яко озеро; водажь его сладка яко въ рѣкѣ, не слана пить, добра бо есть зѣло. Въ длину есть море то пятьдесятъ верстъ, а въ ширину есть двадесять верстъ, Рыбыжь въ немъ много суть; и есть же рыба въ немъ одна чудна, ту-жъ рыбу любилъ самъ Христосъ. Сладка бо та рыба, паче всякіе рыбы: образомъ есть ако коронь-рыба. И вдохомъ бо ту рыбу мы, грѣшніи не единою но многожды, ту будучи»….
Даніилъ былъ самъ очевиднымъ свидѣтелемъ чуднаго схожденія Свѣта на Святый Гробъ въ великій день Воскресенія Христова. И здѣсь расказъ его имѣетъ также всю прелесть скромной, безпритворной, ничего не уменьшающей и ничего не прибавляющей, истины. «Се мы показа Богъ видѣти худому и недостойному рабу своему, Даніилу иноку! Видѣхъ бо очима своима грѣшныма по истинѣ, како сходитъ Свѣтъ Святый ко Гробу животворящему Господа нашего Іисуса Христа. Мнози бо иніи странници не право глаголютъ о схожденіи Свѣта Святаго. Иніи бо глаголютъ, яко Духъ Святый голубемъ сходитъ ко Гробу Господню; а другій бо глаголютъ, яко Молнія сходитъ съ небеси, и тако вжигаются кандила надъ Гробомъ Господнимъ. То есть лжа и неправда! Ничтоже бо тогда видѣти: ни голубя, ни молніи. Но тако невидимо сходитъ съ небеси благодать Божія, и вжигаются кандила надъ Гробомъ Господнимъ»… Чтобы не затеряться въ несмѣтномъ множествѣ стекшихся на праздникъ богомольцевъ, нашъ путешественникъ обратился опять къ своему вѣнценосному покровителю, Королю Бальдунну. Но послушаемъ лучше его самаго: "Тогда азъ худый и недостойный вдохъ, въ Пятницу Великую, въ первомъ часу дни, ко Князю Балдуину, и поклонихся ему до земли. Онъ же, видѣвъ мя поклонившась, призва мя къ себѣ съ любовно, и рече мы: "Что хощеши, Игумене Русскій? «Позналъ бо мя бяше добрѣ, и любяше мя вельми, яко-жъ бяше мужъ благъ, и смиренъ вельми, и не гордится нимало.» (Лестная похвала памяти братаГоторидова, изъ устъ безпристрастнаго чужеземца!) «Азъ же рекохъ къ нему: „Княже мой, Господнее! молю ты ея, Бога дѣля и Князей дѣля Русскихъ: хотѣлъ-быхъ и азъ поставити кандило свое на Гробѣ Святѣмъ Господнемъ отъ вся Русскія Земли, и за вся Князи наши, и за нея Христіане Русскія Земли!“ И тогда Князь съ радостію поводѣ мы поставити кандило, и носла со мною мужа своего, слугу лучшаго, ко Иконому Святаго Воскресенія, и къ тому, ижъ держить Гробь Господень.»… Снабженный столь могущественнымъ ходатайствомъ и предстательствомъ, путникъ Русскій проникъ въ завѣтную глубину Гробной Пещеры, и самъ, своими руками, поставилъ «кандило Русское» на средѣ Святаго Гроба Господня. На другой день, въ Великую Субботу, въ шестый часъ два, собралось вредъ церковно Воскресенія Христова «безчисленно многое множество людей: отъ всѣхъ странъ пришельцы и туземцы, отъ Вавилова, и отъ Антіохіи, и отъ всѣхъ странъ.» Въ седьмомъ часу, самъ Балдуинъ съ своею дружиною вышелъ изъ палатъ своихъ ко Гробу Господню, босой и пѣшій, какъ и весь народъ. Тѣснота была такъ велика, что Король принужденъ былъ приказать силою очистить себѣ путь къ дверямъ церковнымъ. А вашъ Даніилъ былъ возлѣ него, по его милостивому приглашенію. Въ церкви, Король сталъ на своемъ державномъ мѣстѣ, «на десной странѣ, у преграды Великаго Олтаря»: Даніила же велѣлъ «поставити высоко, надъ самыми дверьми Гробными, противу Великаго Олтаря, яко дозрѣти бяше льзѣ во двери Гробныя». Началось священнослуженіе Вечерни, предшествующей Литургія въ Великую Субботу, по чину Восточному. И «Латины», говоритъ вашъ Паломникъ, «въ Велицѣмъ Олтарѣ начата верещати свойскы: азъ же, ту стоя, прилежно зряхъ къ дверемъ Гробнымъ». Чудо наконецъ совершилось. «Внезапу возсія Свѣтъ во Гробѣ Святѣмъ, и изыде блистаніе страшно и свѣтло изъ Гроба Святаго Господня». Православный Епископъ, отворивъ двери Гробныя, зажегъ первую свѣчу для Короля, который принялъ ее, какъ замѣчаетъ Паломникъ, «съ радостію великою». Отъ той свѣчи, засвѣтилось море огней во всей церкви. Народъ восклицалъ, въ упоеніи святаго восторга, такъ-какъ прежде взывалъ въ сладкомъ трепетѣ упованія: «Господи помилуй!» Радость и веселіе всѣхъ были весказавны. "Иже бо кто не видѣвъ тоя радости въ той день, " говоритъ нашъ Даніилъ, «Той не имать вѣры сказующему о всемъ томъ видѣніи. Обаче вѣрніи добріи человѣцы вельми вѣруютъ и въ сласть послушаютъ сказанія сего о святынѣ сей. Вѣрный бо въ малѣ и въ мнозѣ вѣренъ есть; а злу человѣку истинна крива есть!» …
Не смотря на то, что эпоха путешествія Даніилова была самая благопріятная странствованію по Святымъ Мѣстамъ, и онъ самъ, какъ можно видѣть изъ собственныхъ его словъ, не нуждался въ способахъ: омо стоило ему однако многихъ трудовъ и лишеній. Надо было часто бороться, если не съ людьми, то съ дикостью природы, уже прошедшей сквозь вѣки запустѣнія. Вотъ что путникъ нашъ говоритъ о восхожденіи своемъ на Ѳаворъ: «Есть же та гора каменна вся, и лѣсти на ню трудно и бѣдно добрѣ; есть бо по каменію лѣсти на ню, руками держась, путь тяжекъ, едва на ню взлѣзохомъ: полѣзши же отъ третьяго часа дни, до девятаго, и борзо идучи, едва взыдохомъ на самый верхъ горы тоя святыя!» Между-тѣмъ, совершивъ свое странствованіе, онъ забываетъ всѣ понесенныя трудности, преодолѣнныя препятствія, и радостно восклицаетъ: «Не видѣхъ зла ничтоже на пути; ни болѣзни въ тѣлѣ не чуяхомъ нимало: но всегда яки орелъ тѣломъ облегчаемъ, Божіею благостію укрѣпляемъ, яко олень крѣпко ходихъ, безъ всякаго труда и безъ лѣности.» И это было не хвастовство въ устахъ смиреннаго инока, который тутъ же, въ слѣдъ, прибавляетъ: «Аще похвалитися подобаетъ, то силою Христа моего похвалюся: сила бо моя въ немощахъ свершается, глаголетъ Павелъ Апостолъ». Въ заключеніе же снова взываетъ, отъ полноты благодарной Богу души: «Что воздамъ Господеви моему о всѣхъ, яже воздастъ мнѣ грѣшному рабу своему, яко сподоби мя толику благодать видѣти и походити по Святымъ Мѣстамъ тѣмъ и исполнити мы желанное сердца моего, егоже есмь не надѣяхся видѣти, и то яви мы рабу своему»… Такова была тогда сила вѣры, блистательно совершавшаяся въ немощахъ!…
Даніилъ самъ свидѣтельствуетъ, что онъ совершилъ свое благочестивое странствованіе «во княженье Русскаго Великаго Князя Святополка Изяславича, внука Ярослава Владиміровича Кіевскаго.» Что онъ былъ въ то время, на Святой Землѣ истиннымъ представителемъ родной Русской Земли, съ краснорѣчиво-трогательной простотой высказываетъ заключеніе его путническаго сказанія. «Богъ тому послу къ и Святый Гробъ Господень», говоритъ онъ, «яко во всѣхъ сихъ Мѣстахъ Святыхъ не забылъ именъ Князей Русскихъ, и Княгинь ихъ, и дѣтей ихъ, ни Епископъ, ни Игуменовъ, ни Боляръ, и дѣтей моихъ духовныхъ, ни всѣхъ Христіанъ, ни колиже не забылъ есмь, но вездѣ поминалъ семь. И первое покланялся есмь за Князи и за всѣхъ, потомъ о своихъ согрѣшеніяхъ помолился есмь. И о семъ благаго Бога похвалю, яко сподобилъ мя худаго написати имена Князей Русскихъ у Святаго Саввы въ Лаврѣ, и нынѣ поминаются во октеньи. Сеже имена ихъ: Михаилъ Святополкъ, Василій Владиміръ» (знаменитый Мономахъ!) "Давидъ Всеславичъ, Михаилъ Олегъ, Панкратій Ярославъ Святославичъ, Андрей Мстиславъ Всеволодовичъ, Борисъ Всеславичъ, Глѣбъ Минскій. Только семь вспомянулъ именъ, до все-то вписалъ есмь, опричъ всѣхъ Князей Русскихъ и Боляръ у Гроба Господня. Во всѣхъ мѣстѣхъ отпѣхомъ литургіи всѣхъ девятьдесять, за Князи, и за Бояре, и за дѣти мои духовныя, и за вся Христіане, за живыя и за мертвыя!…
Въ одно время съ Даніиломъ, находились въ Іерусалимѣ многіе «Русскіе сынове, приключившееся тогда, и Новгородцы и Кіяне: Седеславъ Ивановичъ, Городиславъ Михаиловичъ, Кашкича два, и иніи мнозіи». Значитъ хожденіе во Святую Землю было уже тогда благочестивымъ обычаемъ, распространеннымъ по всей Землѣ Русской, отъ Дпѣпра до отдаленнаго Волхова.
Вскорѣ послѣ Даніила, въ началѣ второй половины XII вѣка, является въ Іерусалимѣ, въ ряду странниковъ, пришедшихъ на поклоненіе Святымъ Мѣстамъ, уже высокая дщерь свѣтлыхъ Русскихъ Князей, царственная дѣва отъ крови Великаго Равноапостольнаго Владиміра, С. Княжна Полоцкая Евфросинія. Внука грознаго, могучаго Всеслава, долго гремѣвшаго славой дѣлъ своихъ въ звучныхъ пѣсняхъ «соловьевъ стараго времени», правнука гордой Рогнеды, надменно отказавшейся «разуть сына рабыни», хотя этотъ сынъ рабыни готовился уже быть Самодержцемъ всей Земли Русской: она забыла все, отреклась отъ своего происхожденія и сана, раздала все наслѣдіе свое церквамъ, и, въ убогой ризѣ инокини, пустилась въ дальній путь, на тяжкое странствованіе, въ Святую Землю. Кесарь и Патріархъ благоговѣйно склонились предъ столь дивнымъ смиреніемъ. С. Евфросннія достигнула предѣла своихъ желаній, и у подножія Гроба Господня обрѣла послѣднее вѣчное успокоеніе. Она скончалась, по сказаніямъ лѣтописцевъ, въ Іерусалимѣ: въ монастырѣ, который назывался «Русскимъ», безъ-сомнѣнія отъ того, что былъ составленъ изъ иноковъ Русскихъ. Такъ велико было уже тогда усердіе нашкхъ предковъ ко Святымъ Мѣстамъ, что они, при всей своей любви къ родинѣ, оставались тамъ дожидаться переселенія въ отчизну небесную! Путешествіе С. Евфросиніи, Игуменьи Русской, также сохранилось до нашихъ временъ, какъ и странствованіе Даніила, Игумена Русскаго.
Но не будемъ перечислять даже и тѣхъ изъ нашихъ древнихъ соотчичей, которые, по слѣдамъ этой первой четы Русскихъ Паломниковъ, не только обозрѣли, но и оставили намъ описанія видѣнныхъ ими святынь. Число ихъ не оскудѣвало до послѣднихъ временъ. Остановимся только на одномъ изъ нихъ, который, Не дальше какъ въ началѣ прошедшаго столѣтія, двадцать-пять лѣтъ жизни посвятилъ трудному пѣшехожденію по Святымъ Мѣстамъ и принесъ съ собой огромную и любопытную книгу, къ сожалѣнію извѣстную только въ тѣсномъ кругу любителей старинныхъ нравовъ и стариннаго чтенія. Это Кіевлянинъ, Василій Григоровичъ Барскій-Плака-Альбовъ.
— «Елико неоткровенна есть премудрость Божія, толико не домыслимъ Его о смертныхъ промыслъ и смотрѣніе: Егоже судьбы суть бездна многа, яко же опытомъ я въ себѣ позналъ. Никогда-же помышляющу мнѣ ходити по толикимъ далекимъ странамъ, понести и подъяти толь великіе труды, освободиться отъ множества бѣдъ и посѣтити многія святоетію прославленныя мѣста; зрѣти-же и описати различныя страны и грады, изрядныя зданія и преславные монастыри, пустыни, скиты, церковные чины, житія и дѣянія народовъ, мною зримыхъ, паче-же знаменитыхъ мужей, и иныя достопамятныя и достохвальныя вещи: обаче сподоби мя вселенныя зиждитель!».. Такъ начинаетъ Барскій описаніе своего путешествія, или лучше своей жизни: ибо вся жизнь его протекла въ путешествіи!…
Барскій родился въ Кіевѣ, въ 1701 году, отъ православной Русской Фамиліи, выѣхавшей изъ подлежавшаго тогда Польшѣ городка Бара (что нынѣ въ губерніи Подольской), ради гоненія отъ Поляковъ на Православіе. По особенной охотѣ къ ученью, обнаруживавшейся въ немъ издѣтства, онъ поступилъ въ Кіевскія Латинскія Школы, находившіяся при знаменитой въ то время Кіевской Академіи, и прошелъ въ нихъ курсъ наукъ до Риторики и до началъ Философскихъ. Это было при Ректорахъ Академіи: славномъ Ѳеофанѣ Прокоповичѣ, Сильвестрѣ Пиковскомъ и Іосифѣ Волчанскомъ.
Отецъ Василія занимался купеческимъ промысломъ. Былъ онъ, какъ говоритъ Василій, «книженъ точію въ Россійскомъ писаніи и въ Церковномъ пѣніи: мужъ аще и благоговѣенъ, но нравомъ простъ, видя въ ученыхъ излишнее преніе, гордость, упрямство, славолюбіе, зависть и прочіе обыкновенные имъ пороки» (не слишкомъ лестное мнѣніе для «ученыхъ»!), «и мня, яко отъ науки имъ сія бываютъ, а не отъ самовольнаго произволенія» (спасибо по-крайней-мѣрѣ хоть за это добродушное извиненіе!), «тщалси всячески воспятить» любознательность сына. Но мать стояла за юношу; и, по обычаю всѣхъ семействъ, удержала на своей сторонѣ побѣду. По несчастію, при достиженіи уже началъ философскихъ, у ретиваго къ наукѣ юноши разболѣлась нога. Эта болѣзнь, отъ неискуства врачей грозившая сдѣлаться неизлѣчимою, принудила его перервать совершенно ученье. Василій предавался отчаянію: какъ вдругъ несчастій обратилось для него въ счастье.
Одинъ изъ его сверстниковъ и соучениковъ, по имени Іустинъ Линницкій (братъ бывшаго въ послѣдствіи Епископа Суздальскаго, потомъ Коломевскаго, и наконецъ Астраханскаго, Варлаама Линницкаго), вознамѣрился отправиться въ Львовъ или Лембергъ, для совершенія высшаго курса наукъ, по существовавшему тогда обычаю взаимнаго общенія между Академіями. Василій захотѣлъ быть ему спутникомъ, надѣясь между-прочимъ скорѣе и излѣчиться тамъ отъ своей болѣзни. По счастію, отецъ его находился тогда въ отсутствіи, по своимъ купеческимъ дѣламъ. Мать, склонившись на неотступныя просьбы, дала ему свое благословеніе. И такимъ образомъ, 20 Іюля 1723 года, юный Барскій оставилъ родительскій домъ и землю отечественную, имѣя двадцать-два года отъ роду.
По прибытіи въ Львовъ, оба товарища, съ началомъ 1724 года, вступили въ тамошнюю Іезуитскую Академію, скрывъ свое происхожденіе и — главное — вѣру. Тайна ихъ однако скоро была проникнута соучениками. Изъ шалости-ли, или по ненависти, которую Русскіе Уніаты и Католики питали къ своимъ Православнымъ единоплеменникамъ, они составили подложное письмо будто-бы отъ родителей Іустина и Василія, которые назвались братьями подъ однимъ именемъ Барскихъ. Письмо, перехваченное самимиже составителями, было доставлено въ руки Профекта Академіи; и тотъ, торжественною «экслюзіею», изгналъ постыдно обоихъ товарищей, придичившихся, по выраженію Іезуита, «волками отъ лѣсовъ Кіевскихъ».
Хотя, въ слѣдствіе ходатайства и заступленія тогдашняго Русскаго Епископа во Львовѣ Аѳанасія Шептицкаго, въ которомъ Унія не заглушила сочувствія къ своимъ единоплеменникамъ, срамъ «эксклюзіи» вскорѣ былъ заглаженъ вторичнымъ принятіемъ изгнанниковъ въ Академію: но это отняло у нихъ охоту оставаться долѣе въ безпрерывномъ страхѣ новаго открытія и горшихъ бѣдствій. Подумали, погадали: и оба юноши, подстрекнутые примѣромъ знакомаго имъ молодаго Уніатскаго Священника Протанскаго, который отправлялся въ Римъ на богомолье, рѣшились пристать къ нему и итти тудаже. Сказано, и сдѣлано. 25 Апрѣля 1724 года, они облеклись въ одежды пиллигримовъ, по обычаю католическому, и оставили Львовъ. У Линницкаго были деньги. Но Барскій, выѣхавшій изъ родительскаго дома на-легкѣ и не получавшій съ-тѣхъ-поръ отъ упрямаго отца никакого пособія, пустился, какъ говорятъ Русскіе, «на Божью власть.»
Всѣ три пилигрима отправились пѣшкомъ, располагая путь свой чрезъ Венгрію, куда вступили, перебравшись не безъ затрудненій черезъ утесы и пропасти Бешкида: такъ называется сѣверо-восточный уголъ амфитеатра Карпатскаго, раздѣляющій нынѣ Галицію отъ Венгріи. Въ Кошицахъ (Кашау) оставилъ ихъ Священникъ Протанскій, «стыдясь», какъ говоритъ Барскій, быть съ ними въ сообществѣ и «въ дружбѣ»: «зане онъ богатъ, мы же скудны быхомъ». Линницкій тоже не рѣдко бросалъ своего товарища, который, не имѣя ровно ничего, былъ и его «скуднѣе». Однако они сходились потомъ опять; Такимъ-образомъ, черезъ Эгеръ (Эрлау) Буду (Офень) и Юръ (Раабъ), добрались они вмѣстѣ до Вѣны. Тутъ, въ праздникъ Тѣла Господня, они видѣли, въ знаменитой донынѣ процессіи, Императора Карла VI, отца Маріи-Терезіи.
Изъ Вѣны, наши путники, чрезъ Стирію и Каринтію, пришли въ Венецію; а оттуда, черезъ Падую, Феррару, Болонью, Римини, Пезаро и Фано, слѣдуя берегомъ моря, дошли до Анконы и до Лоретто Здѣсь рѣшились они, вмѣсто прямаго пути на Римъ, предварительно посѣтить городокъ Баръ или Бари въ Южной Италіи, славный перенесенными туда изъ Смиръ-Ликійскихъ мощами Св. Николая Чудотворца. Они оправились туда берегомъ Адріатики, путемъ скорбнымъ и тяжкимъ. Уже подъ самымъ Баромъ, съ Барскимъ случилось несчастіе: онъ потерялъ свои путевыя свидѣтельства. Это не помѣшало ему однако побывать въ Барѣ. Но, за возвратномъ оттуда пути, онъ рѣшился остановиться въ городкѣ Бирлетто, близъ котораго случилась потеря. Ему не хотѣлось лишиться свидѣтельствъ совершеннаго имъ странствованія, безъ которыхъ, какъ онъ самъ говоритъ, путешественникъ тоже, что "человѣкъ безъ рукъ, воинъ безъ оружія, птица безъ крылъ, древо безъ листьевъ, которыя «перегрину чрезъ все житіе его единымъ утѣшеніемъ суть». Въ слѣдствіе сдѣланной публикаціи, бумаги отыскались, но вдали отъ городка. Надо было дожидаться. Линницкій не раздѣлялъ поэзіи чувствъ своего спутника. Онъ соскучился, и бросилъ Барскаго одного въ Барлетто, въ то время какъ на него напала еще, къ довершенію несчастія, жестокая лихорадка. Съ тѣхъ-поръ, товарищи уже не сходились. Судьба Линницкаго осталась неизвѣстною: Барскій слышалъ только по прибытіи въ Римъ, что Іустинъ былъ въ Римѣ и отправился назадъ оттуда въ свое отечество.
«Се тако искренній другъ мой и спутникъ сотвори!» пишетъ въ своихъ запискахъ Барскій. «Се познася братняя любовь, и явися христіанское помилованіе! Гдѣ оный непремѣнный искренняго глаголъ? Гдѣ оное шляхетное товарища слово? Гдѣ оная твердая клятва, еже другъ друга не оставити, аще бы и въ падежѣ смертномъ? Се глаголъ премѣнися, слово запреся, клятва же разрушися и потребнея! Тогда азъ озверхохъ на Господа печаль свою, и помянухъ Пророческія слова: яко и ближиги мои отдалече меня сташа! И егда пренемоганіе духъ мой отъ обдержащія мя болѣзни и скорби, помянухъ Бога и возвеселихся. И тогда на мнѣ сбышася Давидовы глаголы: скорбь и болѣзнь обрѣтохь, и имя Господне призвахъ!»…
Одинъ-одинехонекъ, въ чужой землѣ, зная только книжный языкъ Латинскій, котораго не разумѣетъ простой народъ въ Италіи, безъ денегъ, въ лютой лихорадкѣ, отправился Барскій по пути къ Неаполю, какъ-скоро получилъ свои драгоцѣнныя свидѣтельства. «Идохъ-же», пишетъ онъ, «горящимъ (отъ зноя) краемъ, съ великою нуждою на всякъ день… множицею валялся при пути на нолѣ пустомъ и на зноѣ солнечномъ, стражда, тресяся и паляся. не имѣя ни капли воды омочити языкъ свой, овоже при аустеріяхъ, си-есть корчмахъ дорожнихъ, лежай, и не имѣя за что купити пищи или питія, едва съ нуждою единаго хлѣба испросити могъ; понеже не знаяхъ ихъ нарѣчія, и къ тому не смѣяху ко мнѣ ближитися да не прійдетъ болѣзнь на нихъ: видяху бо мя не имуща своего друга, и различно о мнѣ помышляху, понеже тамо безъ дружбы (то-есть — безъ сообщества, безъ товарищества) не приходятъ путницы, развѣ аще кто отъ близкой страны есть.» Такъ дотащился онъ до городка Трои, гдѣ его, изъ христіанскаго состраданія, прибрали въ Больницу для Бѣдныхъ. Но онъ пролежалъ тутъ только три дня. Строгая діета, предписанная врачемъ, испугала его больше самой болѣзни. «Въ малѣ не изчезохъ», говоритъ онъ въ простотѣ своей, «отъ мало ястія: наипаче же жажды ради; понеже, кромѣ единой чаши при обѣдѣ и второй при ужинѣ, ни въ дни, ни въ нощи, ниже капли воды даяху, повелѣніемъ врача.» Напрасно удерживали его въ Больницѣ, обѣщая скорое выздоровленіе, если онъ будетъ исполнять всѣ врачебныя предписанія, и угрожая вѣрною смертью, если онъ уйдетъ изъ Больницы. Нашъ Барскій не послушался: вышелъ еле живой изъ города: нашелъ на дорогѣ родникъ холодной, какъ ледъ, воды, "яко человѣкъ единымъ дохновеніемъ пить ея не можетъ, понеже зубы терпѣти не могутъ; бросился съ жадностію, — пилъ, пилъ — и выздоровѣлъ совершенно!… Истинный человѣкъ Русскій, хотя и прошелъ — въ двухъ Академіяхъ до началъ Философскихъ!…
Благополучно послѣ того дошелъ онъ до Неаполя, и потомъ до Рима. Здѣсь пробылъ онъ двадцать дней, которые употребилъ на обозрѣніе достопримѣчательностей и святынь столицы Западнаго Христіанства. Не нашедши никого, къ кому-бы пристать, опять одинъ, отправился онъ отсюда черезъ Витербо и Флоренцію, назадъ въ Венецію, куда и прибылъ безъ особенныхъ приключеній, къ началу осени 1724 года.
Въ Венеціи, онъ нашелъ себѣ пріютъ при Греческой Православной церкви, по доброхотству единовѣрцевъ. Ему не хотѣлось возвращаться назадъ старою дорогою, которой трудности увеличивались для него незнаніемъ языковъ Нѣмецкаго и Венгерскаго. Намѣреніе его было итти чрезъ Южно-Славянскія земли: чрезъ Далмацію, Сербію и Булгарію. Но въ Далмацію, и далеко и трудно было пробираться сухопутно. Всего лучше было ѣхать моремъ; а между тѣмъ наступала зима. Нашъ пилигримъ долженъ былъ, волею-неволею, остаться въ Венеціи; но чтобъ не жить въ праздности, сталъ учиться по-Гречески въ находящемся при церкви училищѣ. Жилъ онъ въ состоявшей при тойже церкви богадѣльнѣ, гдѣ сожители его, грубые, невѣжественные нищіе, смѣялись надъ его школьными занятіями, называли его «премудрымъ Соломономъ», дѣлали ему разныя другія «пакости», такъ-что даже "множицею книжицы и писаніе школьное вметаху Въ огонь, и прочая неугодная творяху: " «азъ же», говоритъ нашъ путникъ, «иногда сваряхся, иногда же на Господа возвергая печаль, мою, молящи, да той мя пропитаетъ и по печали дастъ радость». Такъ наступилъ 1725 годъ. При началѣ весны, случай свелъ его на площади Св. Марка съ соотечественникомъ, Рувимомъ Турскимъ, урожденцемъ изъ Острога (что нынѣ въ губерніи Волынской, а тогда былъ еще подъ Польшею), проведшимъ потомъ всю жизнь свою внутри Россіи, въ "чинѣ Иноческомъ, въ разныхъ послушаніяхъ, достигшимъ на конецъ сана Архимандрита Тихвинскаго монастыря, но въ 1720 году, по соприкосновенности къ дѣлу Царевича Алексія Петровича, котораго онъ былъ любимецъ, бѣжавшимъ изъ Россіи, и съ-тѣхъ-поръ обѣщавшимся «путешествовать по свѣту, посѣщающи Святыя Мѣста дотолѣ», какъ онъ говорилъ, «донележе таковое обращу мѣсто, идѣже бы мя токмо единъ знаяше Богъ и азъ Его». Сошедшись, они положили не разставаться, и вмѣстѣ отправиться въ Грецію, а потомъ — до Іерусалима, и далѣе, «аможе аще ни случатся.» Нашлись добрые люди, которые выхлопотали имъ мѣстечко на одномъ кораблѣ, отъѣзжавшемъ изъ Корфу. Такъ наши новые друзья и отправились.
Кое какъ, однимъ именемъ Христовымъ, изъ Корфу до Кефалоніи, изъ Кефалоніи до Занта, а потомъ дальше съ острова на островъ, пробрались они наконецъ до Хіо. Это было уже въ Августѣ 1725 года. Здѣсь случился въ то время Іерусалимскій Патріархъ Хрисанзъ, собиравшій милостыню на Гробъ Господень. Оба путника явились къ нему за благословеніемъ и совѣтомъ, Патріархъ объявилъ имъ, что нельзя и думать о путешествіи въ Іерусалимъ, не имѣя у себя по меньшей мѣрѣ по 100 левовъ на брата, что, по тогдашнему курсу, составляло около 60 руб. сер. А у нихъ обоихъ, всей казны, собранной отъ подаяній, не было и на третью долю такой суммы. Нечего было дѣлать. Съ общаго согласія, рѣшились удовольствоваться посѣщеніемъ Святой Аѳонской Горы, которая находилась по сосѣдству. Тамъ Гурскій располагался остаться навсегда; а Барскій, совершивъ поклоненіе, намѣревался воротиться на родину. Но, замѣчаетъ весьма добродушно послѣдній, "добрѣ воистинну, аще и въ Латинскомъ нарѣчій, присловіе повѣствуетъ: homo proponit, deus disponit, " то-есть, переводитъ онъ же самъ, «человѣкъ предполагаетъ, Бог располагаетъ!» Гурскій, уже дряхлый старецъ, внезапно заболѣлъ еще въ Хіо, и умеръ. Барскій снова остался одинъ, и одинъ отправился въ Аѳонъ, черезъ Солунь (Салоники).
Въ Аѳонѣ нашъ странникъ провелъ весь остатокъ 1725 и встрѣтилъ 1726 годъ. Онъ обводилъ всѣ тамошніе монастыри, живя преимущественно въ монастырѣ С. Пантелеймона, называемомъ «Русскимъ», гдѣ въ то время были еще монахи изъ Русскихъ, впрочемъ не болѣе какъ въ числѣ двухъ. Съ весною, собрался онъ оттуда назадъ въ Солунь, гдѣ, проживъ до Сентября, нашелъ случай помѣститься «безмездно» на кораблѣ, везшемъ поклонниковъ въ Святую Землю. Въ концѣ того-же мѣсяца, онъ вышелъ на вожделѣнный берегъ въ Яфѣ, присоединился къ каравану богомольцевъ, и — наконецъ достигъ до Іерусалима!
Призрѣнный въ страннопріимномъ Патріаршемъ Монастырѣ Іерусалимскомъ, нашъ путешественникъ пробылъ тамъ до Пасхи 1727 года, ровно полгода. Въ это время, онъ выходилъ всѣ окрестности С. Града, былъ на Іорданѣ и на Мертвомъ-Морѣ, посѣтилъ Виѳлеемъ и неоднократно живалъ по-долгу въ знаменитой Лаврѣ С. Саввы. 10 Апрѣля 1727, въ Понедѣльникъ Ѳоминъ, выбрался онъ, опять съ каравановъ богомольцевъ, изъ Іерусалима въ Яфу.
Ему хотѣлось непремѣнно видѣть Синай; и потому онъ помѣстился въ кораблѣ, отправлявшемся въ Даміетту. Но корабль прибило бурею къ острову Кипру. Нашъ Барскій принялъ за Божіе повелѣніе, предварительно воздать должное поклоненіе Святымъ Мѣстамъ обрѣтающимся въ Кипрѣ. "Онъ остался здѣсь, и провелъ три мѣсяца, странствуя по городамъ и монастырямъ. Наконецъ, взялъ онъ себѣ опять мѣсто на кораблѣ до Александріи; но, по прибытіи въ Александрію, узнавъ, что Патріарха Александрійскаго здѣсь нѣтъ, а находится онъ въ Каирѣ, тутъ же пересѣлъ въ другое судно, и отправился Ниломъ въ Каиръ.
Въ Каирѣ встрѣтилъ онъ 1728 годъ. Въ Синай, куда стремились его желанія, не было никакой возможности итти, по причинѣ разрыва и ссоры, возникшей между Синайскими монахами и Бедуинами окружныхъ пустынь. Не смотря на то, Барскій рѣшился поставить на своемъ, во что бы то ни стало. Въ началѣ весны, онъ пустился, черезъ Суэзъ, въ Раифу: тамъ взялъ тайно себѣ проводника Араба, и въ-тихомолку прокрался, чрезъ непроходимыя тропинки, сквозь пустыню и горы, до самыхъ стѣнъ монастыря. Монахи сидѣли въ немъ, запертые кругомъ. Они никакъ не хотѣли принять къ себѣ пришельца, боясь мести Бедуиновъ, которые поклялись не пропускать никого ни въ монастырь, ни изъ монастыря. Нашъ путешественникъ объявилъ, что онъ остается подъ стѣнами монастырскими, провелъ тамъ ночь, и на другой день отпустилъ назадъ своего проводника, съ которымъ монахи убѣждали его воротиться назадъ. Этотъ день просидѣлъ онъ также неотступно подъ стѣнами, отвѣчая монахамъ, которые прогоняли его съ угрозами, что, по словамъ Евангелія, «толкующему отверзается.» Кончилось тѣмъ, что старцы, тронутые такимъ самоотверженіемъ, ночью сбросили ему лѣстницу, по которой онъ перебрался черезъ стѣны, и вошелъ въ монастырь. Здѣсь онъ провелъ цѣлую недѣлю, не оставивъ, при всѣхъ опасностяхъ, обозрѣть и внѣ монастыря Святыя Мѣста, прославленныя воспоминаніями Моисея и С. Великомученицы Екатерины. Монахи, прежде такъ непривѣтливые, теперь угощали его весьма доброхотно, и съ собственнымъ проводникомъ отправили наконецъ обратно въ Раифу.
Отсюда нашъ путешественникъ снова воротился въ Каиръ; а оттуда рѣшился ѣхать назадъ моремъ въ Сирію, чтобы посѣтитъ невиданныя имъ еще мѣста Святой Земли, именно Галилею. Онъ сѣлъ на корабль въ Даміеттѣ, и вышелъ на берегъ въ Саидѣ (древнемъ Сидонѣ). Отсюда, не оставляя обозрѣвать всѣ достопримѣчательныя обители и церкви въ окрестностяхъ, онъ прошелъ берегомъ Средиземнаго Моря, черезъ Бейрутъ, до Триполя. Потомъ, пустился по предгоріямъ Ливана, наполненнымъ монастырями Маронитовъ, восходилъ до черты знаменитыхъ кедровъ Ливанскихъ, посѣщавъ развалины Бельбека (древняго Геліополя,) и оттуда прошелъ въ Дамаскъ, нынѣшнюю столицу Антіохійскихъ Патріарховъ. Православнаго Пастыря, носившаго этотъ высокій санъ? онъ не нашедъ на ту пору въ Дамаскѣ, за, то, въ одромъ изъ монастырей Ливанскихъ, имѣлъ случай встрѣтиться съ Католическимъ или Уніатскимъ Патріархомъ Кирилломъ, мужемъ ученымъ, долго жившимъ въ Римѣ, который съ нашимъ пилигримомъ «имѣлъ преніе о догматахъ вѣры». Изъ Дамаска, черезъ Хемсъ (древнюю Эмесу) и Хаму (древнюю Епифанію), прошелъ онъ въ Лардикію, потомъ въ Антіохію. Намѣреваясь пройти сухимъ путемъ, черезъ Малую Азію, до Царя-Града, онъ поднялся отсюда, все берегомъ, въ Александретту и въ Баясъ (древній Никополь). Но, схвативъ жестокую лихорадку, уклонился отъ моря, и углубился внутрь земли, до Адепцо. Здѣсь однако не нашелъ онъ себѣ пріюта; почему воротился назадъ, опять въ Хаму, въ окрестностяхъ которой встрѣтилъ новый 1729 годъ.
Подучивъ нѣкоторое облегченіе отъ болѣзни, путешественникъ нашъ, еще не совсѣмъ укрѣпленный въ силахъ, но бодрый духомъ, предпринялъ къ Пасхѣ вторичное пѣшехожденіе въ Іерусалимъ. На этотъ разъ, онъ шелъ уже другою дорогою, изъ Бейрута, куда онъ воротился снова, черезъ горы, обитаемыя Друзами, черезъ Назаретъ и Самарію. Взявъ Пасху въ С. Градѣ и посѣтивъ ещё разъ окрестности до Виѳлеема, онъ воротился прежнимъ путемъ на Яфу. Откуда направилъ путь Свой въ Акру или Птолемаиду. Отселѣ, вторично посѣтилъ Назаретъ, и потомъ прошелъ всю древнюю Галилею, до источниковъ Іордана: всходилъ на Ѳаворъ и Кармилъ, посѣтилъ остатки Каны, видѣлъ Гору Блаженствъ и мѣсто благословенія Пяти Хлѣбовъ. Съ Кармила спустился онъ снова въ Акру, и оттуда въ третій разъ пришёлъ въ Триполь.
Сердце путника ужё жаждало воротиться въ давно покинутую отчизну. Онъ видѣлъ все, чего желалъ видѣть. Царь-градъ, святилище Восточнаго Православія, гдѣ онъ еще не былъ, лежалъ ему по пути въ Россію. Но Промыслъ расположилъ иначе.
Въ Триполѣ было Греческое Православное Училйще, основанное тогдашнимъ Патріархомъ Антіохійскимъ Сильвестромъ, преимущественно для противоборства усиліямъ Уніи, сначала въ Алеппѣ, а потомъ ради гоненія, перенесенное въ Триполь. Дидаскалъ, или Профессоръ Училища, Іеромонахъ Іаковѣ, безъ сомнѣнія замѣтивъ способности и любознательность Барскаго) уговорилъ его остаться при Училищѣ, чтобы подъ его руководствомъ, усовершенствоваться въ Эллино-Греческой литературѣ и вообще въ Богословскихъ наукахъ по разуму Восточной Церкви. Барскій остался, и провелъ въ ученіи цѣлые десять мѣсяцовъ, съ Августа 1729 но Іюнь 1730 года. Въ это время, частію по собственнымъ дѣламъ, частію же по дѣламъ Дидаскала, которыхъ онъ впрочемъ не объясняетъ, сдѣлалъ онъ вторичное путешествіе моремъ въ Египетъ до Каира, гдѣ вторично насладился ласковымъ пріемомъ Православнаго Александрійскаго Патріарха Козьмы. На возвратномъ оттуда пути, присталъ онъ вторично къ Александріи, и въ это время обозрѣлъ тщательно ея знаменитыя развалины: причемъ, пишетъ самъ, скопировалъ нѣсколько гіероглифическихъ знаковъ съ надписей. Воротясь обратно въ Триполь, онъ провелъ здѣсь, продолжая прежнія занятія, еще восемь мѣсяцовъ, до лѣта 1731 года.
Снова потребовалъ Дидаскалъ отправить своего ученика на островъ Патмосъ, гдѣ была его родина и гдѣ находилось въ то время Главное во всемъ Архипелагѣ Православное Училище, подъ начальствомъ Старца Макарія, Іеродіакона саномъ, но образованностью и святою жизнію превосходившаго всякую похвалу, по свидѣтельству нашего путника. Барскій достигъ Патмоса, приставая по пути къ островамъ Родосу, Самосу, Косу и Леро, которыхъ достопримѣчательности были имъ тщательно осмотрѣны и описаны. Кончивъ на Патмосѣ свои порученія, которыя кажется касались тогдашнихъ успѣховъ Уніи въ Сиріи, онъ снова воротился въ Самосъ, гдѣ между святыми памятниками христіанскими, незабылъ посѣтить горы, носящія имя Пиѳагоровыхъ. Отсюда, переѣхалъ онъ на Хіо, гдѣ былъ уже прежде, и гдѣ похоронилъ спутника своего Гурскаго Здѣсь встрѣченъ имъ былъ 1732 годъ. Съ весною, воротился онъ опять въ Самосъ, для свиданія съ Патріархомъ Сильвестромъ, котораго благодѣяніями пользовался въ Триполѣ, не имѣвъ дотолѣ счастія видѣть его лично. Затѣмъ, снова отправлялся въ Патмосъ, оттуда въ Александрію, и уже къ концу года, черезъ Дамаскъ, воротился въ Триполь къ своему Дидаскалу.
Съ началомъ 1733 года, открылась въ Триполѣ чума. Въ слѣдствіе того, Патріархъ Сильвестръ, возвратившійся наконецъ на свой патріаршескій престолъ въ Дамаскъ, перевелъ туда Училище изъ Триполя, и съ Дидаскаломъ Іаковомъ, и съ нашимъ Барскимъ. Между тѣмъ, усиливающееся стѣсненіе Православія отъ Уніи потребовало другаго назначенія для Дидаскала, который былъ вмѣстѣ отличный проповѣдникъ; почему и посланъ былъ Патріархомъ во всѣ предѣлы его духовнаго управленія для укрѣпленія колеблющейся Паствы. Барскому, котораго ученыя занятія чрезъ то прекратились, нечего было дѣлать. Онъ началъ просить благословенія у Патріарха для отправленія въ Патмосъ, гдѣ хотѣлъ продолжать свой курсъ высшаго ученія у Старца Макарія. Патріархъ никакъ во хотѣлъ съ нимъ разстаться, и въ день новаго 1734 года, въ тезоименитство Барскаго, посвятивъ его предварительно въ Иподіакона, постригъ собственными руками въ монашескій санъ, оставивъ при немъ прежнее имя Василія. Но новый Василій остался также непреклоненъ въ своемъ желаніи, какъ и старый. Произнесши предъ Патріарховъ, сложенныя имъ самимъ, на Эллино-Греческомъ языкѣ, похвальное слово С. Василію и благодарственную рѣчь къ самому Патріарху, онъ испросилъ у него разрѣшенія оставить Дамаскъ и Сирію, чтобы Довершить то, чему положено уже столь благое начало.
Впрочемъ, вѣрный своему главному призванію пилигрима, нашъ путешественникъ не хотѣлъ оставлять Сиріи, не осмотрѣвъ въ ней всего, что можно было видѣть. Для того онъ отправился снова къ верховьямъ Іордана, и оттуда проникнулъ до Харрана въ Мессопотаміи, отечества Авраама. Тамъ онъ обнаружилъ плоды новаго обширнѣйшаго направленія своей любознательности описавъ тщательно развалины памятниковъ, неознаменованныхъ никакою святынею, и сдѣлавъ переводы съ найденныхъ тамъ надписей, очевидно языческихъ. Потомъ, на возвратномъ пути въ Дамаскъ, присоединился къ каравану Мусульманскихъ Хаджіевъ, возвращавшихся изъ Мокки, съ которыми вмѣстѣ ухитрился пробраться, неузнанный, въ главную мечеть Дамаска, нѣкогда знаменитую церковь, подвергая опасности жизнь свою въ случаѣ открытія. Затѣмъ, собравшись со всѣмъ въ путь, занемогъ горячкою. Но и это не остановило его въ принятомъ намѣреніи. Едва оправясь, пустился онъ въ Триполь, откуда намѣревался ѣхать въ Патмосъ; но, не нашедши корабля, рѣшился ѣхать покамѣстъ въ Кипръ. Здѣсь Архіепископъ, узнавъ свѣдѣнія его въ Латинскомъ языкѣ, который и самъ разумѣлъ, но мало, убѣдилъ его остаться на зиму ври себѣ, для преподаванія Латинскаго языка ученикамъ находившагося при немъ Православнаго Греческаго Училища и для собственнаго своего съ намъ занятія. Барскій остался.
Наступилъ 1735 годъ: и 10 апрѣля, на Свѣтлой Недѣлѣ, постигло Кипръ ужасное землетрясеніе, за которымъ слѣдовало нѣсколько другихъ, а за нимъ всеобщее бѣдствіе и моръ. Паническій страхъ объялъ всѣхъ жителей острова. Все бѣжало, куда зря въ пустыни и въ горы. Самъ Архіепископъ удалился изъ своего, престольнаго города Левкосіи въ одинъ дальній монастырь. И нашъ Барскій взадъ опять свой пилигримскій поводъ и пошелъ бродить по острову, который исходилъ изъ конца въ конецъ, странствуя около пятнадцати мѣсяцовъ, до Августа 1736 года, когда наконецъ «укораблился» къ цѣли своихъ желаній, въ Патмосъ; достигъ же туда не прежде какъ къ самому концу 1736 года.
Старецъ Макарій, котораго наставленіями жаждалъ онъ воспользоваться, найденъ былъ имъ на одрѣ смертномъ, и въ началѣ 1737 года скончался. — Преемникъ его по Училищу, Іеромонахъ Герасимъ, мужъ также обширной учености, по свидѣтельству Барскаго, тоже вскорѣ занемогъ, и переѣхалъ сначала въ Смирну, потомъ на островъ Кандію, гдѣ и преставился. Училище начало упадать. Ученики разошлись. Но Барскій, какъ будто уставши странствовать, оставался, тамъ, безвыходно, и пробылъ цѣлые шесть лѣтъ и четыре мѣсяца, по Сентябрь 1743 года. Въ продолженіи этого времяни, онъ вытерпѣлъ здѣсь всѣ ужасы развившейся по острову чумы, въ слѣдствіе которой прервались всѣ сообщенія между жителями. Тоску четырехъ-мѣсячнаго затвора въ тѣсной и мрачной конуркѣ, которую самъ онъ называлъ «погребцомъ», вашъ герой разсѣивалъ сочиненіемъ Латинской Грамматики для Грековъ, имѣя въ виду не «только школьное, сколько популярное употребленіе, „съ расположеніемъ“, говоритъ онъ, „необычнымъ и съ удобопонятнымъ сокращеніемъ, елико можно, изъ неяжъ можетъ всякъ Грекъ, аще и несовершенъ грамматикъ, изучитися совершенно грамматикѣ Латинской.“ Жаль, что этотъ, трудъ нашего соотчича, хотя составленный и не для насъ, погибъ въ неизвѣстности! Остальное время, онъ посвящалъ наставленію дѣтей туземцевъ, уча ихъ по-Гречески читать, писать, и даже грамматикѣ. Замѣчательно, что за этотъ трудъ отъ родителей учениковъ онъ не получалъ не только никакого вознагражденія, но ниже благодарности. „Прейдоша чрезъ руки мои больше десяти учениковъ“, говоритъ онъ: „но никтоже мы Возблагодари отъ родителей ихъ, точію три. Сеже чудно есть, яко единаго священника мірскаго сына, отрока, изучихъ лѣво писати съ великимъ прилежаніемъ: иже не точію не даде мы мзды, но и обезчести мя таковыми злословными словами, каковыхъ азъ отъ рожденія своего не слышахъ; еще же и Туркомъ предати мя устращеваше, бѣ бо тогда брань велія между Туркомъ и Россійскимъ народомъ, во время Императрицы Анны Іоанновны.“ Что же на это нашъ подвижникъ? „Азъ же“» говоритъ онъ, «видѣхъ и уразумѣхъ, яко ненавистный добру врагъ діаволъ вся сія содѣйствоваше, да изженетъ мене отъ благословеннаго онаго острова, и сотворитъ пакость и пренятіе въ полезномъ моемъ поученіи; обаче Божіею помощію вся претерпѣхъ, поминающи слово Его святое: Блаженны есте, егда возненавидятъ васъ человѣцы, и рекутъ всякъ золъ глаголъ на вы лжуще!» — Въ самомъ дѣлѣ, уча продолжалъ онъ постоянно учиться; и кромѣ Эллино-Греческой Литературы, прошелъ Логику и даже, какъ самъ онъ выражается, «полъ-физики.»
Наконецъ терпѣніе вашего путника и труженика вознаградилось. Слухъ объ немъ дошелъ въ Константинополь, къ тамошнему Императорско-Россійскому Резиденту, Статскому Совѣтнику Вѣшнякову. Вдругъ бѣдный монахъ Патмосскій получаетъ отъ столь важнаго и сильнаго лица лестное письмо съ приглашеніемъ прибыть въ Царьградъ, и при немъ султанскій фирманъ на свободный проѣздъ и всѣ средства къ путешествію. Какъ вдругъ все перемѣнилось въ отношеніи къ нему! Гдѣ прежде едва удостоивали взора убогаго пилигрима, тамъ нынѣ склонялись предъ нимъ во прахъ, чая покровительства и заступленія. На пути въ Константинополь, путешественникъ нашъ посѣтилъ и описалъ развалины древняго Эфеса, называемаго нынѣ Кусадаси, гдѣ также интересовался уже не одними священными, но и классическими воспоминаніями древности.
Резидентъ принялъ своего гостя чрезвычайно благосклонно и ласково. Въ началѣ 1744 года онъ доставилъ ему удовольствіе быть въ своей свитѣ при торжественномъ посѣщеніи Великаго Визиря. Нашего пилигрима, вмѣстѣ съ прочими, по Турецкому обычаю, пожаловали при этомъ случаѣ «кавадою», или особаго рода шубою, которую и надѣли за него съ честію въ палатахъ Визирскихъ. «Тогда помянухъ въ себѣ», говоритъ простодушно и трогательно нашъ странникъ, «яко многажды мя бусурмана въ странствованіи моемъ совденоша отъ одеждъ даже до крайняго хитона; нынѣ же, Божіимъ смотрѣніемъ и благополучнымъ случаемъ, одѣяша мя!» Да! это было сладко вспомнить!…
Четыре мѣсяца жилъ Барскій въ Константинополѣ, во дворцѣ Резидента, осыпаемый отъ него всѣми ласками. Ему не было никакого особаго порученія, кромѣ иногда переводовъ съ Греческаго. Молва носилась въ Посольствѣ, что Резидентъ готовилъ ему званіе Священника при Миссіи. Но Барскому не того хотѣлось. Онъ схватился за представившійся ему благопріятный случай, чтобы достигнуть вполнѣ цѣли, которой онъ принесъ уже лучшую часть своей жизни. Еще не видѣлъ онъ западной половины бывшей Византійской Имперіи: тѣхъ странъ, который собственно называются Греціей. Былъ онъ на Аѳонской Горѣ, но когда не зналъ еще ни языка" ни обычаевъ Греческихъ: слѣдовательно, видѣлъ ее бѣгло, поверхностно. Показавъ свои записки и рисунки Резиденту, онъ не только получилъ отъ него благосклонное согласіе, но и достаточныя средства къ совершенію овоего новаго, достохвальнаго намѣренія.
И такъ, онъ отправился вторично на Леонъ, и провелъ намъ цѣлые полгода. Плодомъ этаго пребыванія было подробное описаніе Святой Горы, которому мало подобныхъ представляютъ всѣ литературы Екроны, даже и въ настоящее, столь богатое путешествіями, время.
Изъ Леона, онъ отправился по остальнымъ странамъ Греціи: былъ въ Эпирѣ, въ Ливадіи, и посѣтилъ островъ Кандію или Критъ. На военто употребилъ онъ около полутора года. Но возвратясь въ Константинополь, въ половинѣ 1746 года, онъ имѣлъ несчастіе не застать въ живыхъ своего благодѣтеля Вѣшнякова. Новый Резидентъ, Статскій Совѣтникъ Неплюевъ, не только не оказалъ ему благосклоннаго пріема, но, внявъ клеветнымъ извѣтамъ и раздраженный отчасти смѣлостью словъ путешественника, чувствовавшаго свое достоинство, подвергъ его всей тяжести своего гнѣва. Отдано было приказаніе отправить его на первомъ кораблѣ въ Россію, за крѣпкою стражею. Но Промыслъ не судилъ ему испытать этого позора. Нашъ путникъ мирно и честно возвратился на родину изъ Царь-Града сухимъ путемъ, черезъ Румелію, Болгарію, Валахію, Молдавію и тогдашнюю Польскую-Украйну. Онъ прибылъ въ Кіевъ, въ родительскій домъ, 2 Сентября 1747 года, измѣнившись, превратностями почти двадцати-пяти-лѣтняго странствованія, и физически и нравственно, до такой степени, что мать его, остававшаяся еще въ живыхъ, долго не могла признать въ немъ своего сына.
Съ возвращеніемъ на родину, съ окончаніемъ путешествія, какъ-будто исполнилось назначеніе, рѣшилась задача всей его жизни. Барскій прожилъ въ отеческомъ домѣ только тридцать-пять дней, и скончался, Октября. 1747 года, отъ опухоли въ ногахъ, которыя много потрудились. Ему было тогда отъ роду сорокъ пять лѣтъ и девять мѣсяцевъ. Жилъ онъ мало, но видѣлъ много на свою жизнь! Тѣло его предано было погребенію, съ особымъ торжествомъ, въ Кіево-Братскомъ Монастырѣ, гдѣ находится Академія, даровавшая ему первоначальное образованіе. Тамъ видѣнъ понынѣ гробъ его, украшенный современною эпитафіею, оканчивающеюся не великолѣпными, но добродушно-вѣрными стихами:
Читатель, ты его слезами прахъ почти,
И трудъ путей его съ вниманіемъ прочти!…