Русские листки из-за границы (Победоносцев)

Русские листки из-за границы
автор Константин Петрович Победоносцев

Опубл.: 1873. Источник: az.lib.ru • Лионские гражданские похороны
В протестантских храмах
Вестминстерское аббатство
К вопросу о воссоединении Церквей
Противоречия в Англиканской церкви
Ирвингисты в Лондоне
Деисты и унитарии в Лондоне

Победоносцев К. П. Государство и Церковь

М.: Институт русской цивилизации, 2011 — Т. I.

Русские листки из-за границы

Лионские гражданские похороны

В протестантских храмах

Вестминстерское аббатство

К вопросу о воссоединении Церквей

Противоречия в Англиканской церкви

Ирвингисты в Лондоне

Деисты и унитарии в Лондоне

I
Лионские гражданские похороны

Недавние прения, происходившие во французском законодательном собрании по поводу циркулярного предписания ронского префекта относительно похоронных процессий, обнаружили обстоятельство, которое можно по справедливости отнести к числу печальных признаков нашего времени.

Распоряжение префекта, возбудившее такой взрыв негодования в законодательном собрании, состоит в следующем. Вместе с извещением о чьей-либо смерти полиция должна быть извещаема и о том, будет ли сопровождать похоронную процессию духовное лицо одного из признанных государством вероисповеданий; если не будет, то похороны должны происходить не иначе, как в 6 часов утра летом или в 7 часов утра зимою, и процессия должна проходить не по большим улицам, а дальними путями. Это распоряжение, которое отстаивал министр вероисповеданий г[осподин] Беле³⁸⁷, представилось большинству собрания явным нарушением свободы вероисповедания. Во всяком случае, распоряжение это мало обдуманно: в настоящем его виде под него подошли бы, например, похороны православного, если Православная Церковь не принадлежит к числу признанных государством.

Но министр, объясняя это распоряжение, указал на замечательные явления, происходящие вот уже 2 года в Лионе. В Лионе образовалось так называемое «Общество свободно мыслящих», поставившее себе целью вытеснять участие Церкви и духовных лиц отовсюду, а в особенности при рождении, при браке и при смерти, то есть в те самые важные минуты жизни, когда участие Церкви необходимо для верующего. Утвердившуюся в обществе привычку к церковному обряду Общество предположило вытеснить другою, противоположною привычкой и принялось действовать в этом смысле со всем жаром, свойственным фанатизму неверия. Общество обладает капиталом, который предназначен на покрытие издержек для достижения цели и для пропаганды, которая составляет главный предмет деятельности каждого члена. Каждый член обязывается всячески стараться об умножении лиц, свободных от «богословского суеверия» и держащихся одного гражданского обряда; каждый член обязан под опасением штрафа присутствовать на всякой гражданской церемонии, какая дойдет до его сведения. Но в замену крещения не придумано еще необходимого гражданского обряда; гражданский обряд брака совершается независимо от церковного и не устраняет его; только по случаю смерти совершается по необходимости церемония выноса и погребения, в которой непременно явственно присутствие или отсутствие церковного элемента: вот почему деятельность Общества обратилась исключительно к умножению так называемых гражданских похорон. Похороны нельзя сочинить напоказ, для них необходимо мертвое тело. И вот лионские вольнодумцы принялись по иезуитской методе подбирать не только живых, но и мертвых в свою новую веру. Требуется выказать перед публикой как можно больше приверженцев этой веры, для этого Общество стало покупать себе мертвых, пользуясь равнодушием или бедностью родственников. Были тоже случаи, что вдовы продавали обществу покойных мужей, дети — покойных родителей, родители — младенцев, умерших вскоре после рождения. Случалось, что этим способом предаваемы были гражданскому погребению люди самые благочестивые и усердные к Церкви при жизни. Всякий раз на такие похороны собираются, по уставу, все члены Общества; образуется процессия, доходящая до 4000 и более человек, двигается к кладбищу торжественно по самым людным улицам, среди белого дня, и если случится ей встретить церковную процессию, то последняя подвергается оскорблениям и насмешкам. В течение двух месяцев в Лионе происходило в последнее время 107 таких гражданских похорон к великому соблазну католического населения.

Ввиду такого явления есть над чем призадуматься современному человеку. Если б это было отдельное явление, можно было бы принять его за особый вид безумия, коллективно проявляющегося. Но таких явлений накопляется уже очень много. И в общественной жизни, и в беседе, и в литературе, и в науке, и даже иногда в деятельности людей, во власти сущих, пробивается дикое, безумное стремление к пропаганде безверия всеми путями; и одно из особенных орудий этой пропаганды есть насилие, насилие слепой мысли, презрительного тона, насмешки, ловкой диалектики, даже в крайнем случае — насилие материальное. Бедное человечество пережило уже столько фанатизмов всякого рода и всевозможных гонений за веру! Сначала реформация обещала торжественно водворить терпимость веры и сама, запутавшись в сочиненных началах, принялась придумывать и оправдывать новые, тонкие виды умственного, нравственного и материального преследования за веру, оправдывая себя разве тем, что слепое верование должно уступить верованию рассудочному! Потом революция XVIII столетия обещала всем терпимость и свободу и с первой минуты и доныне продолжает себя и всех с собою обманывать. Потом объявили нам, что XIX столетие есть век просвещения и свободы во всем: многие простаки так и поверили, не умея различить равнодушия к вере от терпимости в веровании. И вот доходит уже иной раз до того, что простому человеку негде места найти со своею простою верой. А на горизонте виднеется туча, от которой страшно становится, потому что мы не видывали ее прежде. Это фанатизм безверия и отрицания. Это отрицание Бога, не простое, но соединенное с безумною ненавистью к Богу и ко всему, что в Бога верует. Дай Бог никому не дожить до той поры, когда фанатизм этого рода войдет в силу и получит власть вязать и решить совесть человеческую.

II
В протестантских храмах

Протестанты ставят нам в упрек формальность и обрядность нашего богослужения; но когда посмотришь на их обряд, то невольно отдаешь и в этом отношении предпочтение нашему обряду; чувствуешь, как наш обряд прост и величествен в своем глубоком таинственном значении. Священнослужитель поставлен в нашем обряде так просто, что от него требуется только благоговейное внимание к произносимым словам и совершаемым действиям; в устах его и через него священные слова и обряды сами за себя говорят, и как глубоко и таинственно говорят душе каждого и соединяют все собрание в одну мысль и в одно чувство! Оттого самый простой и неискусный человек может, не подстраивая себя, не употребляя искусственных усилий, совершать молитвенное действие и вступить в молитвенное общение со всей Церковью. Протестантский молитвенный обряд при всей наружной простоте своей требует от священнослужителя молитвенного действия в известном тоне. Оттого в этом обряде только глубоко духовные или очень талантливые люди могут быть просты; остальные же, то есть огромное большинство, принуждены подстраивать себя и прибегать к аффектации, которая именно в протестантских храмах чаще всего встречается и производит на непривычного человека тягостное впечатление. Когда я вижу здесь проповедника, когда он, стоя посреди храма, лицом к размещенному чинно на скамьях собранию, произносит молитвы, воздевая глаза к небу, сложив руки в известный всеми употребляемый вид, и придает своей речи неестественную интонацию, мне становится неловко за него; думается, как должно быть ему неловко! Еще ощутительнее становится неловкость, когда, окончив обряд, он всходит на кафедру и начинает свою длинную проповедь, оборачиваясь от времени до времени назад, чтобы выпить из стакана воды и собраться с духом. И что за проповедь! Редко случается слышать в ней действительно живое слово, когда проповедник — действительный духовный человек или талант. Говорят большею частью работники церковного дела чрезвычайно натянутым голосом, с крайнею аффектацией, с сильными жестами, поворачиваясь из стороны в сторону, повторяя на разные лады общие, всеми употребляемые фразы. Даже когда читают по книге, что нередко случается, они прибегают к известным телодвижениям, интонациям и расстановкам. Нередко случается, что проповедник, произнося некоторые слова и фразы, кричит и ударяет кулаком по кафедре, чтобы придать выразительность своей речи… Нет, здесь чувствуешь, как верно применилась наша Церковь к природе человеческой, не поместив проповеди в состав богослужебного обряда. Весь наш обряд сам по себе составляет лучшую проповедь, тем более действительную, что всякий принимает ее не как человеческое, а как Божие слово. И церковный идеал нашей проповеди как живого слова есть учение веры и любви от Божественных писаний, а не возбуждение чувства как необходимое действие каждого священнослужителя на собравшихся в церковь для молитвы^[1]. В.

III
Вестминстерское аббатство

В Лондоне на всяком шагу встречаешь явления и учреждения, исполненные величайшего интереса; но ничто не приковывает моего внимания, ничто не возбуждает мысли и воображения так, как Вестминстерское аббатство³⁸⁸. Едва ли найдется в числе европейских храмов другой подобный, в котором соединялось бы столько исторических воспоминаний и который служил бы таким полным выражением национальной истории. Впрочем, между храмами эта церковь занимает совершенно особое место. Это скорее палладиум истории, нежели храм, посвященный богослужению, и в Вестминстерском аббатстве для стороннего посетителя мало места тому цельному религиозному впечатлению, которое овладевает душою в знаменитых соборных храмах Европы. Красота старого готического стиля и во внешнем виде древнего здания, и во внутренней отделке несравненная; но и в этом отношении архитектура храма действует на душу иначе, чем в старых готических соборах Германии, Франции и той же Англии: там чувство уносится вверх, под высокие стрельчатые своды, разом сосредоточиваясь под влиянием общего цельного впечатления. Здесь нет возможности при самом входе в храм обнять его разом и принять сразу цельное впечатление. Надобно переходить из одной части храма в другую, но каждая сама по себе так прекрасна, все вместе так соответствуют между собою характером архитектуры, что впечатление остается у зрителя цельное, глубокое, полное. Притом весь храм есть огромное кладбище и громадный памятник истории многих столетий. Часовни его наполнены гробницами старых королей Англии, стены его покрыты, точно гнездами, памятниками и бюстами, напоминающими множество великих имен, с которыми с детства сжилось воображение.

Когда я в первый раз обошел этот храм, мною овладело неиспытанное до тех пор чувство, которое можно, пожалуй, назвать чувством восторга исторического и эстетического. Я думал, что это действие первого впечатления, но, вернувшись в Лондон через несколько лет после того, убедился в том, что первое впечатление не обмануло меня: с каждым разом оно становилось глубже и полнее и влекло снова и снова к тому же месту. Целые часы можно проводить в Вестминстерском аббатстве, любуясь его подробностями, осматривая памятники, отдыхая подолгу в том или другом углу с историческою думой. Так здесь тихо и уютно любоваться и думать.

В праздничный день приятно быть в Вестминстерском аббатстве на утреннем богослужении, которое совершается с особенною торжественностью. Поет — и поет прекрасно — большой хор учеников второй Вестминстерской школы; служит часто сам декан Вестминстерский, знаменитый Стенли³⁸⁹, и говорит красноречивую проповедь. Служебник Англиканской церкви составлен очень хорошо, с сохранением многих древних молитв, которые произносятся или служащим от лица собрания, или всем собранием; общим хором поются гимны на известные напевы с аккомпанементом органа, который дает тон пению. Утреннее богослужение начинается общим исповеданием грехов, которое произносится всем собранием на коленях по печатной формуле, затем следует общее отпущение грехов, произносимое священнослужителем. Потом все читают молитву Господню, служащий произносит возгласы и молитвы, вроде наших ектений, на которые народ отвечает не хором, а общею скороговоркой; читаются или поются псалмы и другие молитвы, прерываемые очередными чтениями из Ветхого и Нового Завета; поются гимны и «Тебе Бога хвалим». Все это совершается в тишине и невозмутимом порядке, с соблюдением всевозможного благоговения, что производит самое благоприятное впечатление на стороннего посетителя. Но православный не может не заметить, что это богослужение, при всей своей стройности, крайне однообразно, холодно, сухо. Необходимым, существенным дополнением к нему служит проповедь; но кому случалось часто посещать англиканские храмы в городах и в деревнях, тот, конечно, согласится, что проповедь, по большей части, мало служит к оживлению богослужения. Талантливые проповедники составляют здесь, как и повсюду, исключение, но без проповеди нельзя обойтись, и проповеди в массе крайне вялы, скучны, однообразны, наполнены повторениями и натянутыми фразами. Притом они непомерно длинны, и не диво, что многие дремлют в ожидании конца, но все остаются в церкви до конца, подчиняясь безропотно установленному порядку.

В большом соборе, каков Вестминстерский, приятнее всего иноверцу присутствовать на богослужении еще и потому, что здесь свободнее доступ к местам, и возможно всякому приходящему сесть, где вздумается; следовательно, нет того распределения людей по местам, которое так неприятно поражает иноверца в англиканских церквах. Православному же человеку решительно невозможно свыкнуться с этим обычаем, составляющим поистине позор для Церкви, в которой он водворился. Странно представить себе, что здесь места в церкви покупаются. Когда мне в первый раз захотелось в праздничный день пойти в церковь в одном провинциальном городе, я с удивлением прочел в местной газете объявление, что для получения места в церкви посторонние могут обращаться к такому-то лицу. Я должен был заплатить за свое место шиллинг. Как же ходить в церковь бедным людям? Конечно, бедным людям тяжело повсюду, особенно в Англии, где все приведено в денежную меру; но как понять, что та же денежная мера прилагается и к церкви. В церковь не пустят без денег, а если и пустят, то дадут понять, что делают снисхождение к бедности. Повсюду, где установлена плата за места в церкви, объявляется обыкновенно, что для бедных оставлено столько-то мест, конечно, на последних скамьях. Но, разумеется, никому не желательно, и в церкви менее чем где-либо, попасть официально в разряд бедных. Такой порядок — обыкновенный в здешних церквах, безденежный доступ к церквам составляет исключение. Но и в таком случае доступ к местам никак нельзя еще признать свободным. Места в церкви большею частью присвоены тому или другому лицу или семейству. У входа в церковь стоит обыкновенно церковник (beadle) со строгим и важным видом. Его дело — и может быть, интерес его — рассаживать по местам и наблюдать за тем, чтобы всякий сидел там, где следует. Вы вошли в церковь и садитесь на первое свободное место. Если церковь пуста, может быть, и оставят вас в покое, но это редко случается. К вам подходит строгий церковник и спрашивает, есть ли у вас место. Конечно, сидя на месте, произвольно занятом, не знаешь, что ему ответить. Тогда он подымет вас и поведет за собою, куда ему вздумается, а иногда два раза заставит вас переменить место, несмотря на то, что в церкви много мест незанятых.

Когда спрашиваешь: на какой же предмет и в чью же пользу собираются деньги? — вам отвечают, что сбор производится в пользу Церкви, на покрытие долга по случаю ее построения или отделки и снабжения, наконец, на содержание причта. Весьма многие церкви не штатные, с присвоенным причту доходом и содержанием, но приписные, и пастор содержится на счет жалования, платимого ему настоящим хозяином, главой церкви, или на счет сбора за места. Впрочем, на что бы ни употреблялся этот сбор, он во всяком случае дело постыдное.

Ни в чем так явственно, как в церкви, не ощущается различие между общественным духом и складом англосаксонского и, например, русского племени. В Английской церкви сильнее, чем где-либо, является у русского человека такая мысль: много здесь хорошего, но все-таки я так рад, что родился и живу в России. У нас в церкви можно забыть обо всех сословных и общественных различиях, отрешиться от мирского положения, слиться совершенно с народным собранием пред лицом Бога. Наша церковь большею частью и создана на всенародные деньги, так что рубль от гроша различить невозможно: во всяком случае, церковь наша есть всенародное дело и всенародное достояние. Оттого она всем нам вдвое дороже, что, входя в нее, последний нищий чувствует совершенно так же, как и первый вельможа, что это его церковь. Церковь — единственное место (какое счастье, что у нас есть такое место!), где последнего бедняка в рубище никто не спросит: зачем ты пришел сюда и кто ты такой? Где богатый не может сказать бедному: твое место не возле меня, а сзади.

Здесь — войдите в церковь, посмотрите на церковное собрание. Оно благоговейно, оно может быть торжественно, но это собрание леди и джентльменов, из которых каждое лицо имеет свое место, ему особо присвоенное; а богатые люди и знатные в своем околотке имеют места и отделенные, и украшенные, точно ложи. Можно ли, со стороны глядя, удержаться от мысли, что церковное собрание здесь лишь видоизменение общественного собрания и что в нем есть место только так называемым в обществе «порядочным людям»? Все вместе молятся по своим книжкам, но как у каждого в руках своя книжка, так видно, что каждый желает быть и перед Богом сам по себе, не теряя своей индивидуальности. Говорят, что последние 20—30 лет совершилась еще в этом отношении заметная перемена: места в церквах большею частью открытые, т[о] е[сть] не отгороженные наглухо, и доступ к ним стал свободнее, чем прежде; а в прежнее время, особенно в провинции, и места в церквах устраивались закрытыми или отделенными стойками, так чтобы владелец каждого места мог молиться спокойно, уединенно, не смущаясь никаким соседством. Как ясно отражается в этом расположении церковном история здешнего феодального общества и сама история здешней церковной реформы! Nobility и gentry составляют все и все ведут за собою, потому всем обладают и все к себе притягивают. Все должно быть куплено или взято с бою, даже право иметь место в церкви. Само священнослужение есть право известного рода, полагаемое в цену. Места пасторские с правом на известный доход или окладное содержание составляют в Англии принадлежность вотчинного права, патронатства, и выбор на место составляет достояние или частных землевладельцев, или короны в силу не столько государственного, сколько феодального владельческого права. Оттого и пастор посреди народа, независимо от народа назначенный и независящий от народа в своем содержании является среди народа тоже в виде князя, свыше поставленного. Церковная должность, прежде всего, представляется привилегией (preferment) и достоянием; и стыдно сказать: это достояние служит предметом торга. Места главных священников (incumbents) могут быть сдаваемы за известную цену, сложенную из капитализации дохода, так же как сдаются места стряпчих, нотариусов, маклеров и т[ому] п[одобные]. В любой английской газете в особом отделе о так называемых preferments вы встретите ряд предложений купить место священника с описанием доходных статей: расхваливается место с его удобствами для жизни, описывается дом, местоположение, означается доход и предлагается цена с предуведомлением, что нынешний incumbent стар, таких-то лет и, вероятно, недолго будет пользоваться своим положением. Для переговоров указано обращаться туда-то. В Лондоне издается даже особенный ежемесячный журнал («The Church preferment register») с подробным описанием всех статей, угодий и доходов каждого места, для сведения и расчета желающих получить его за известную сумму. В последнем июльском номере помещено до 170 таких описаний.

Говорят, что в политическом смысле благодетельно, когда всякое право, личное или общественное, достается не иначе как с бою. Может быть всякое иное, только никак не право на молитву общественную в церкви. Не мудрено, что совесть общественная не может удовлетвориться таким церковным устройством и что Англия, страна установленной государственной церкви, классическая страна ученого богословия и прений о вере, стала со времени реформы страною диссентеров всякого рода. Религиозная и молитвенная потребность в массе народной, не находя себе места и удовлетворения в установленной Церкви, стала искать себе исхода в вольных самоустановленных церковных собраниях и в разнообразных сектах. Деление церковного обряда здесь непомерное между жителями самого незначительного местечка. Сама установленная Церковь делится на три партии, и сторонники каждой из них (так называемые Высокой, Низкой и Широкой церкви^⁹⁰) имеют обыкновенно свою церковь и не ходят в чужую. В небольшой деревне, где я живу теперь и где не более 500 человек постоянного населения, существует три Церкви англиканские и, кроме того, три Церкви методистов трех разных толков, которые, различаясь в очень тонких и капризных подробностях, отрешаются от общения между собою. Особая церковь — для первоначальных или Веслеевых методистов³⁹¹, потом для конгрегацио-нистов³⁹², потом для так называемых библейских христиан: последние также методисты, но отделились несколько лет тому назад только из-за того, что полагают, в несогласии с прочими, невозможным иметь женатых в звании церковных евангелистов. Вот сколько церквей и капитальных, красивых и обширных церквей в одной деревне. Все эти секты и собрания отличаются особенностями вероучений, иногда очень тонкими и капризными, или совсем дикими; но помимо догматических разностей во всех выражается одно и то же стремление к вольной, всенародной Церкви, и многие из них проникнуты ожесточенною ненавистью к установленной Церкви и к ее служителям. Кроме отдельных сект, посреди самой установленной Церкви образовалась издавна многочисленная партия во имя вольного церковного общения — free church movement. Частные люди и отдельные общества употребляют свои средства для доставления простому народу возможности участвовать в богослужении: для этого приходится строить отдельные церкви или нанимать отдельные помещения, театры, сараи, залы и т[ому] п[одобное]. Все это движение произвело уже ощутительную реакцию в обычаях самой установленной церкви, побудив ее шире раскрыть свои двери. Но не странно ли, что здесь приходится брать с бою то, что у нас от начала вольно, как воздух, которым мы дышим?

Как часто случается у нас в России слышать странные речи о нашей Церкви от людей, бывавших за границей, читавших иностранные книги, любящих судить красно с чужого голосу, или просто от людей наивных, которые увлекаются идеальным представлением мимо действительности. Эти люди не находят меры похвалам Англиканской или Германской церкви и англиканскому духовенству, не находят меры осуждения нашей Церкви и нашему духовенству. Если верить им — там все живая деятельность, а у нас мертвечина, грубость и сон. Там дела, а у нас голая обрядность и бездействие. Не мудрено, что многие говорят так. Между людьми ведется, что по платью встречают человека. Говорят, по уму провожают; но чтобы узнать ум и почувствовать дух, надо много присмотреться и поработать мыслью, а по платью судить нетрудно. Составишь себе готовое впечатление — и так потом при нем и останешься. Притом есть много людей, для которых первое дело, первый и окончательный решитель впечатления — внешнее благоустройство, манера, ловкость, чистота, респектабельность. В этом отношении, конечно, есть на что полюбоваться в здешней церкви, есть о чем иногда печалиться в нашей. Кому не случалось встречать светское, а иной раз, к сожалению, и духовное лицо из бывших за границей, с жаром выхваляющее здешнюю простоту церковную и осуждающее нашу родимую «замерзлость»³⁹³. Грустно мне бывает слушать такие речи, как грустно видеть иного сына, когда он, прожив в фешенебельном кругу, посреди всех тонкостей столичной жизни, возвращается в деревню, где провел когда-то детство свое, и смотрит с презрением на неприхотливую обстановку и на простые, пожалуй, грубые обычаи родной семьи своей.

Мы удивительно склонны по натуре своей увлекаться, прежде всего, красивой формой, организацией, внешнею конструкцией всякого дела. Отсюда наша страсть к подражаниям, к перенесению на свою почву тех учреждений и форм, которые поражают нас за границей внешнею стройностью. Но мы забываем при этом, или вспоминаем слишком поздно, что всякая форма, исторически образовавшаяся, выросла в истории из исторических условий, и есть логический вывод из прошедшего, вызванный необходимостью. Истории своей никому нельзя ни переменить, ни обойти; и сама история со всеми ее явлениями, деятелями, сложившимися формами общественного быта есть произведение духа народного подобно тому, как история отдельного человека есть, в сущности, произведение живущего в нем духа. То же самое сказать должно о формах церковного устройства. У всякой формы есть своя духовная подкладка, на которой она выросла; часто прельщаемся мы формою, не видя этой подкладки, но если бы мы ее видели, то иной раз не задумались бы отвергнуть готовую форму при всей ее стройности и с радостью остались бы при своей старой и грубой форме или бесформенности, пока своя у нас духовная жизнь не выведет свою для нас форму. Дух — вот что существенно во всяком учреждении, вот что следует охранять дороже всего от кривизны и смешения.

Наша Церковь искони имела и доныне сохраняет значение всенародной Церкви и дух любви и безразличного общения. Верою народ наш. держится доныне посреди всех невзгод и бедствий, и если что может поддержать его, укрепить и обновить в дальнейшей истории, так это вера, и одна только вера церковная. Нам говорят, что народ наш — невежда в вере своей, исполнен суеверий, страдает от дурных и порочных привычек; что наше духовенство грубо, невежественно, бездейственно, приниженно и мало имеет влияния на народ. Все это во многом справедливо, но все это --явления не существенные, а случайные и временные. Они зависят от многих условий, и прежде всего, от условий экономических и политических, с изменением которых и явления эти рано или поздно изменятся. Что же существенно? Что же принадлежит духу? Любовь народа к Церкви, свободное сознание полного общения в Церкви, понятие о Церкви как общем достоянии и общем собрании, полнейшее устранение сословного различия в церкви и общение народа со служителями церкви, которые из народа вышли и от него не отделяются ни в житейском быту, ни в добродетелях, ни в самых недостатках, с народом стоят и падают. Это такое поле, на котором можно возрастить много добрых плодов, если работать вглубь, заботясь не столько об улучшении быта, сколько об улучшении духа, не столько о том, чтобы число церквей не превышало потребности, сколько о том, чтобы потребность в церкви не оставалась без удовлетворения. Нам ли озираться с завистью, издалека и по слуху, хотя бы на протестантскую Церковь и ее пастырей? Избави нас Боже дождаться той поры, когда наши пастыри утвердятся в положении чиновников, поставленных над народом, и станут князьями посреди людей своих, в обстановке светского человека, в усложнении потребностей и желаний посреди народной скудости и простоты.

Вдумываясь в жизнь, приходишь к тому заключению, что для каждого человека в ходе его духовного развития всего дороже, всего необходимее сохранить в себе неприкосновенным простое, природное чувство человеческого отношения к людям, правду и свободу духовного представления и движения. Это неприкосновенный капитал духовной природы, которым душа охраняется и обеспечивается от действия всяких условных форм³⁹⁴ и искусственных теорий, растлевающих незаметно простое нравственное чувство. Как ни драгоценны во многих отношениях эти формы и теории, они могут, привившись к душе, совсем извратить и погубить в ней простые и здравые представления и ощущения, спутать понятие о правде и неправде, подточить самый корень, на коем вырастает здоровый человек в духовном отношении к миру и к людям. Вот что существенно и вот что мы так часто убиваем в себе из-за форм, совсем несущественных, которыми обольщаемся. Сколько из-за этого пропадает у нас и людей, и учреждений, фальшиво извращенных фальшивым развитием, а между тем в церковном учреждении всего для нас дороже этот корень… Боже избави, чтобы и он когда-нибудь не был у нас подточен криво поставленною церковною реформой^[2].

В.

IV
К вопросу о воссоединении Церквей

Чем явственнее означаются в уме отличительные племенные черты каждого вероисповедания, тем более убеждаешься в том, какое недостижимое и мечтательное дело — объединение вероисповеданий в одном искусственном, надуманном соглашении о догмате, на начале взаимной уступки в частях несущественных. Существенное в каждом вероисповедании едва ли возможно выразить, выяснить на бумаге или в определительной формуле. Самое существенное, самое упорное и драгоценное в церковном веровании неуловимо, недоступно определению, подобно разнообразию света и теней, подобно чувству, сложившемуся из бесконечного ряда последовательных ощущений, представлений и впечатлений. Самое существенное связано и сплетено множеством таких тонких корней с психическою природою каждого племени и с общими сложившимися в нем началами нравственного миросозерцания, что невозможно отделить одно от другого. Разноплеменные и разноцерковные люди могут во многих отношениях при встрече, во взаимном общении почувствовать себя братьями и пожать друг другу руки; но для того чтобы они почувствовали себя братьями в одном храме, соединились в религиозном общении духа, для этого надобно им долго и много прожить вместе, друг друга понять во всей жизненной обстановке и сплестись между собою в самых внутренних корнях глубины душевной. Так иногда немец, долго проживший в России, бессознательно привыкает веровать по-русски и в Русской Церкви чувствует себя дома. Тогда он входит к нам, становится одним из наших, и общение его с нами полное, духовное. Но чтобы то или другое общество протестантов, вдалеке от нас стоящее, по слуху судящее о нас, могло по книжному или отвлеченному соглашению о догматах и обрядах соединиться с нами в одну Церковь органическим союзом и стать едино с нами по духу, этого и представить себе нельзя. До сих пор не удавалась еще ни одна церковная уния, основанная на соглашении: рано или поздно обнаруживалось фальшивое начало такого союза, и плодом его бывало повсюду умножение не любви, а взаимного отчуждения или даже ненависти.

Сохрани Боже порицать друг друга за веру: пусть каждый верует no-своему как ему сроднее. Ноу каждого есть вера, в которой ему приютно, которая ему по душе, которую он любит; и нельзя не чувствовать, когда подходишь к иной вере, несродной, несочувственной, что здесь — не то, что у нас; здесь неприютно и холодно. Здесь не хотел бы жить. Пусть разум говорит отвлеченным рассуждением: ведь они тому же Богу молятся. Чувство не всегда может согласиться с этим рассуждением; иногда чувству кажется, что в чужой церкви как будто не тому Богу молятся.

Многие станут смеяться над таким ощущением, пожалуй, назовут его суеверием, фанатизмом. Напрасно. Ощущение не всегда обманчиво; в нем сказывается иногда истина прямее и вернее, нежели в рассуждении.

В протестантском храме, в протестантском веровании холодно и неприютно русскому человеку. Мало того, если ему дорогам вера, как жизнь, он чувствует, что называть этот храм своим для него все равно, что умереть. Вот непосредственное чувство. Но этому чувству много и резонных причин. Отмечу здесь одну из них, которая особенно меня поражает своей очевидностью.

В богословской полемике, в спорах между религиями, в совести каждого человека и каждого племени один из основных вопросов — вопрос о делах. Что главное — дела или вера? Известно, что на этом вопросе препирается доныне латинское богословие с протестантским. Покойный Хомяков³⁹⁵ в своих богословских сочинениях прекрасно разъяснил, до какой степени обманчива схоластически абсолютная постановка этого вопроса. Объединение веры с делом, равно как и отождествление слова с мыслью, дела со словом, есть идеал, недостижимый для человеческой природы, как недостижимо все безусловное, идеал, вечно возбуждающий и вечно обличающий верующую душу. Вера без дел мертва, вера, противная делам, мучит человека сознанием внутренней лжи, но в необъятном мире внешности, объемлющем человека, и перед лицом бесконечной вечности что значит дело, или всяческие дела что значат без веры?

Покажи мне веру твою от дел твоих — страшный вопрос! Что на него ответить уверенному, когда спрашивает его испытующий, ищущий познать истину от дел. Положим, что такой вопрос задает протестант православному человеку. Что ответит ему православный? Придется опустить голову. Чувствуется, что показать нечего, что все не прибрано, все начато, все покрыто обломками. Но через минуту можно поднять голову и сказать: грешные мы люди, и показывать нам нечего, да ведь и ты не праведный. Но приди к нам сам, поживи с нами, и увидишь нашу веру, и почуешь наше чувство, и, может быть, с нами слюбишься. А дела наши, какие есть, сам увидишь. После такого ответа девяносто девять изо ста отойдут от вас с презрительною усмешкой. В сущности, все дело только в том, что мы показывать дела свои против веры не умеем, да и не решаемся.

А они показывают. И умеют показать, и правду сказать, есть им что показать, в совершенном порядке веками созданные, сохраненные иупроченные дела иучреждения. Смотрите, говорит Католическая церковь, что я значила и что значу в жизни того общества, которое меня слушает и мне служит, что я создала и что мною держится. Вот дела любви, вот дела веры, вот дела апостольства, вот подвиги мученичества, вот полки верные, как один человек, которые я рассылаю на концы вселенной. Не явно ли, что со мною и в нас благодать пребывает от века и доныне?

Смотрите, говорит Протестантская церковь, я не терплю лжи, обмана и суеверия. Я привожу дела в соответствие и разум — в соглашение с верой. Я освятила верою труд, житейские отношения, семейный быт, верою искореняю праздность и суеверие, водворяю честность, правосудие и общественный порядок. Я учу ежедневно, и учение мое, близкое к жизни, воспитывает целые поколения в привычке к честному труду и в добрых нравах. Человечество призвано обновиться учением моим в добродетели и в правде. Я призвана искоренить мечом слова и дела разврат и лицемерие повсюду. Не явно ли, что сила Божия со мною, потому что во мне истинное воззрение на религию?

Протестанты доныне спорят с католиками о догматическом значении дела в отношении к вере. Но при совершенной противоположности богословского воззрения на этот предмет те и другие ставят дело во главу своей религии. Только у латинян дело служит в оправдание, в искупление, во свидетельство о благодати. Лютеране с другой стороны смотрят на дело и в связи с делом — на саму религию с практической точки зрения. Дело как будто обращается у них в цель, для которой существует религия, становится оселком, на котором испытуется правда религиозная и церковная, и вот пункт, на котором более, чем на всяком другом, наша религиозная мысль расходится с религиозною мыслью протестантизма. Без сомнения, высказанное сейчас воззрение не составляет догматического положения в Лютеранской церкви, но им проникнуто все ее учение. Бесспорно, в нем есть весьма важная практическая сторона, для здешней жизни, для мира сего; оттого многие, даже у нас, готовы иногда ставить нашей Церкви в образец и в идеал Церковь протестантскую. Но русский человек в глубине верующей души не примет никогда такого воззрения. Благочестие на все полезно, и по Апостольскому слову, но это лишь одна из естественных принадлежностей благочестия. Русский человек не менее другого знает, что жить должно по вере, и чувствует, как мало сходна с верою жизнь его; но существо и цель веры своей полагает он не в практической жизни, а в душевном спасении и любовью церковного союза ищет обнять всех — от живущего по вере праведника до того разбойника, который, несмотря на дела, прощен был в одну минуту.

Это практическое основание протестантизма нигде не выражается так явственно, как в Церкви англиканской и в духе религиозного воззрения английской нации. Оно и согласуется с характером нации, выработавшимся в ее истории, — направлять мысль и деятельность повсюду к практическим целям, стойко и неуклонно добиваться успеха и во всем избирать те пути и способы, которые ближе и вернее ведут к успеху. Это природное стремление необходимо должно было искать себе нравственной основы, выработать для себя нравственную теорию; и немудрено, что нравственные начала нашли для себя санкцию в соответствующем известному характеру религиозном воззрении. Религия, бесспорно, освещает нравственное начало деятельности, учит, как жить и действовать на земле, требует трудолюбия, честности, правды. Нельзя не согласиться с этим положением. Но от этого положения практический взгляд на религию прямо переходит к вопросу: что же зарелигияу того, кто живет в праздности, нечестен и лжив, развратен, беспорядочен, не умеет поддержать себя? Такой человек язычник, а не христианин; лишь тот христианин, кто живет по закону и являет в себе силу закона христианского.

Рассуждение, по-видимому, логически правильное. Но у кого не шевелится в душе вопрос: как же быть на свете и в церкви мытарям и блудницам, тем, которые, по слову Христову, предваряют нередко церковных праведников в Царствии Божием?

Разумеется, странно было бы предполагать, что такой взгляд на религию составляет положительную формулу церковного верования в Англии. Такая формула была бы явным отрицанием евангельского учения. Но таков именно дух религиозного воззрения у самых добросовестных и ревностных представителей так называемого «национального церковного учреждения», отстаивающих и восхваляющих Англиканскую церковь как первую твердыню государства — bulwark of State — и как основное выражение духа национального. В английской литературе, как в духовной, так и в светской, это воззрение выражается иногда в весьма резких формах, в таких словах, перед коими останавливается с недоумением, похожим на ужас, мысль русского читателя^[3].

Передо мною теперь только что вышедшая книга: «Liberty, egality, fraternity» — сочинение замечательное по глубине и основательности мысли, написанное человеком, очевидно, верующим глубоко и ревностно преданным своей Церкви.

«Некоторые религии очевидно неблагоприятны чувству общественного долга. Иные не имеют никакого к нему отношения, а из тех религий, которые ему благоприятствуют (таковы в большей или меньшей мере все формы христианской веры), одни действуют на него с особенною, другие с меньшею силой. Можно сказать, что всего могущественнее действуют в этом смысле те религии, в коих господствует над всем образ бесконечно мудрого и могущественного законодателя. Его личное бытие неисследимо для человеческого разума; но он сотворил мир таким, каков есть мир, сотворил его для рода людей благоразумных, твердых и смелых духом и устойчивых; для тех, которые сами не безумны и не трусливы и не очень жалуют безумных и трусов, знают твердо, что им нужно, и с решимостью употребляют все законные средства, чтобы того достигнуть. Такая-то религия составляет безмолвное, но глубоко укоренившееся убеждение английской нации в лучших, солиднейших ее представителях. Они представляют наковальню, о которую избилось уже множество молотов, и изобьется еще того больше, невзирая ни на каких энтузиастов и гуманитарных мечтателей». (Stephen. «Liberty, egality, fraternity»). Вот до какого понятия о религии может дойти мысль уверенного англиканца-протестанта. Выписанные нами слова, в сущности, содержат в себе прямое извращение евангельского слова; они как будто говорят: блаженны крепкие и сильные в деле — им принадлежит царство. Да, скажем мы: царство земное, но не царство небесное. Автор не делает этой оговорки — он не различает земного от небесного. Какая страшная, какая отчаянная доктрина!

Такое настроение религиозной мысли, бесспорно, имело в протестантских странах, и особенно в Англии, величайшее практическое значение; и в этом смысле нельзя не согласиться, что протестантство было сильным и благодетельным двигателем общественного развития у тех племен, коих натуре оно соответствовало, и которые его приняли. Но не очевидно ли вместе с тем, что некоторые племена по своей натуре никак не могут принять его и ему подчиниться, потому что именно в этом воззрении протестантства не чувствуют жизненного религиозного начала, видят не единство, а раздвоение религиозного сознания, не живую истину, а конструкцию мысли и обольщение.

«Горе слабым и падающим! Горе побежденным!» Конечно, в здешней жизни это непреложная истина, и правило житейской мудрости говорит каждому: борись, входи в силу, держи в себе силу, если хочешь жить; слабому нет места на свете. Но придавать этому правилу безусловную, как бы догматическую силу в религиозном смысле — вот чего наша душа не принимает, как не принимает она сродного протестантству ужасного кальвинского учения о том, что иные от века призваны к добродетели, к славе, к спасению и блаженству, а другие от века осуждены, и что бы ни делали в жизни, все влечет их в бездну отчаяния и вечных мучений.

Страшно читать иных английских писателей, у которых с особенною силой звучит эта струна англиканского протестантизма. У Карлейля, например, доходит до восторженного пафоса поклонение силе и таланту победителя и презрение к побежденным. Созерцая своих героев, сильных людей, он чувствует в них воплощение божественного и с тонким презрительным юмором говорит о тех слабых и несчастных, неловких и падших, которых раздавила победная колесница. Его герой воплощает в себе идею света и порядка во мраке и неустройстве космического хаоса; его герой строит свою вселенную, и все, что встречается ему на дороге и не умеет ему покориться и служить ему и не имеет своей силы, чтобы побороть его, погибает достойно и праведно. Громадный талант Карлейля обвораживает читателя; но тяжело читать его исторические поэмы и видеть, как часто имя Божие применяется им всуе, в борьбе сильного со слабыми. У язычников классического периода, и у тех возле победной колесницы шел иногда шут, который, служа представителем нравственного начала, должен был преследовать своими шутками не побежденных, а самого победителя.

Всего тяжелее читать Фруда — знаменитого историка английской реформации и самого видного между историками, представителями английских национальных начал в Церкви и в политике. Карлейль, по крайней мере, поэт; но Фруд говорит спокойным тоном историка, любит диалектику, и нет беззакония, которого не оправдывал бы он своею диалектикой в пользу любимой идеи; нет лицемерия, которого не построил бы он в правду, доказывая правду реформы и главных ее деятелей. Он стоит непоколебимо, фанатически на основах англиканского правоверия и главною основою его полагает сознание долга общественного, преданность государственной идее и закону и неумолимое преследование порока, преступления, праздности и всего, что называется изменою долгу. Все это прекрасно в деле человеческом; но каково ставить такое правило в основание и цель религиозного воззрения, если подумаешь, что каждому из этих священных слов — и долгу, и закону, и пороку, и преступлению — каждая партия в каждую минуту придает особенное значение, и что между людьми сегодня называется правдою и доблестью, за то завтра казнят, как за ложь и преступление. Для милости, для сострадания не остается места в веровании Фруда: как можно согласить милость с негодованием к тому, что считается пороком, преступлением, нарушением закона? Упоминая о страшных казнях, которым подвергались в ту пору так часто и невинные наравне с виноватыми, строгий судья человеческих дел так говорит о своем народе: «англичане строгий и суровый народ, они не знают сострадания, там, где нет законной причины допустить сострадание; напротив того, они исполнены священного и торжественного ужаса к злодеянию — чувство, которое по мере своего развития в душе необходимо закаливает ее и образует железный характер. Строгого нрава человек склонен к нежности тогда лишь, когда остается еще место добру среди зла, и добро еще борется со злом; но в виде совершенного развращения и зла никакое сострадание немыслимо, оно возможно разве только тогда, когда мы в своем сердце смешиваем преступление с несчастьем».

Какое презрение должен чувствовать автор к русскому человеку, у которого подлинно есть в душе такое смешение и который искони называет преступника несчастным.

Как личный характер, как характер племени, так и характер каждой Церкви в связи с усвоившим ее племенем имеет свои достоинства и свои недостатки. Достоинства протестантизма достаточно выяснились в истории германского и англосаксонского племени. Пуританский дух создал нынешнюю Британию. Протестантское начало привело Германию к силе, к дисциплине и к единству. Но на оборотной стороне его есть такие недостатки, такие стремления религиозного самосознания, которые не могут быть нам сочувственны. Протестантство как всякая духовная сила склонно к падению именно в том, в чем полагает свои коренные духовные основы. Стремясь к абсолютной правде, к очищению верования, к осуществлению верования в жизни, оно слишком склонно уверовать в собственную правду и увлечься до гордого поклонения своей правде и до презрения к чужому верованию, которое отождествляет с неправдою. Отсюда, с одной стороны, опасность впасть в лицемерие и фарисейскую гордость. И подлинно, немало слышится из протестантского мира голосов, которые с горечью сознают, что лицемерие составляет язву строгого лютеранства. С другой стороны, начав с проповеди о терпимости, о свободе мысли и верования, протестантство в дальнейшем развитии своем выказало склонность к фанатизму особого рода — к фанатизму гордого разума и самоуверенной праведности перед всеми прочими видами верования. Строгий протестантизм с презрением относится ко всякому верованию, которое представляется ему неочищенным, недуховным, исполненным суеверий и внешних обрядностей; ко всему, что он сам отбросил, как рабские узы, как детскую одежду, как принадлежность невежества. Создав для себя сам кодекс верований и обрядов, он считает свое исповедание исповеданием избранных, просвещенных и разумных, и всех держащихся старой Церкви склонен считать людьми низшего рода, не умеющими возвыситься до истинного разумения. Это презрительное отношение к прочим верованиям, может быть несознательно, выражается в протестантстве, но оно слишком ощутительно для иноверцев. Никакая религия не свободна от большей или меньшей склонности к фанатизму но смешно слышать, когда с обвинением в фанатизме обращаются к нам лютеране. У нас при терпимости ко всякому верованию, свойственной национальному характеру нашему, встречаются, конечно, отдельные случаи исключительности и узкости церковных воззрений; но никогда не бывало и не может быть ничего подобного тому презрению, с которым строгий лютеранин смотрит на непонятные для него, но для нас исполненные глубокого духовного значения принадлежности нашей Церкви и свойства нашего верования^[4].

В.

V
Противоречия в Англиканской церкви

Англичане гордятся своим церковным национальным учреждением (Establishment). Но если вникнуть в смысл этого своеобразного учреждения, оно совсем не удовлетворяет понятию о Церкви. В сущности, оно есть не что иное, как политическая формула, принятая государством и поддерживаемая авторитетом государственной власти — формула, под которую подходит известная система верований, принятая государством. Цельного, внутреннего единства нет в этом церковном учреждении; нет в нем и внутреннего авторитета Церкви: хотя во главе церковной иерархии стоят епископы, претендующие на преемство Апостольского рукоположения, но главою Церкви считается королева, и разрешение всех вопросов и сомнений догматических, обрядных и дисциплинарных зависит по закону, в последней инстанции, от королевского совета, состоящего из светских членов правительства, только при участии некоторых, по усмотрению правительства, членов церковной иерархии (а по недавнему определению нижнего парламента предположено и эти дела решать в последней инстанции в центральном апелляционном суде, состоящем из юристов, вовсе без участия епископов).

Такое учреждение, очевидно, только внешним образом удовлетворяет религиозным потребностям населения только по обычаю и по преданию, покуда в верующей совести не возникает вопрос о Церкви. Англичане хвалятся тем, что их церковное устройство отличается практичностью; что возникающие в нем сомнения и вопросы могут без раздражения, свойственного богословским спорам, получать мирное разрешение; что Церковь их может, благодаря именно этому устройству, совмещать в себе различные, более или менее широкие и узкие воззрения, которые при ином устройстве повели бы к отлучениям и отделениям от Церкви.

Что Английская церковь не удовлетворяет религиозной потребности и понятию о Церкви в большинстве людей, принадлежащих к англосаксонскому племени, тому служит доказательством множество самочинных Церквей, посреди ее образовавшихся и отвергающих или проклинающих английское церковное учреждение. По новейшим сведениям, между населением английского племени и языка в разных частях света вероисповедания распределяются в следующей пропорции: методистов — 15 миллионов, конгрегационалистов — 7 миллионов, баптистов — 10,5 миллионов, пресвитериан — 11,5 миллионов, римско-католиков — 10 миллионов; а епископальных протестантов, т[о] е[сть] чистых англикан, — 12,5 миллионов. Наибольшее число методистов приходится, правда, на долю Северной Америки, но и в самой Англии их не менее 5 миллионов.

В таком численном отношении Англиканская церковь, конечно, не может претендовать на звание господствующей, по убеждению большинства.

Но еще значительнее численного отношения — необыкновенная пестрота мнений и обрядов, существующая между лицами, причисляющими себя к самой Англиканской церкви. Если бы это разнообразие касалось только несущественных, второстепенных принадлежностей верований и обрядов и оттенки мнений о вере безмолвно покоились бы в личной совести каждого, такое разнообразие не угрожало бы единству церковного общения. Но оно относится, большею частью, к существенным предметам верования, соединяется с раздражением против верующих иначе, заставляет людей соединяться в отдельные места богослужения, производит ожесточенную полемику между партиями и учениями, разделяет целые семейства и приходы на несколько толков и богословское учение на школы, воспитывающие молодое поколение в духовном отчуждении от членов той же Церкви. Из числа самих епископов одни держатся одних оттенков учения и обряда, другие — совсем иных. Пастор, назначаемый обыкновенно безо всякого спроса с желанием и совестью прихожан и независимо от епископского выбора, волею совсем стороннего и дальнего лица по вотчинному праву патронатства, проповедует нередко с церковной кафедры такие учения, которые возмущают совесть слушателей и прихожан. Есть епископы (напр[имер] Коленсо), допускающие в церковном чтении самую вольную критику библейской истории или толкования догматов, самые рациональные, близкие к отрицанию основных догматов Христианства. Происходят ежедневные соблазны для массы верующих; в ожесточенной полемике одни представители церковного звания называют других неверными или суеверными. Иногда столкновения этого рода доходят до того, что требуется настоятельно решение высшего авторитета по вопросу о вере. Высший церковный авторитет, т[о] е[сть] совет королевский (или назначаемая советом на каждый случай комиссия), постоянно держится в этих случаях одного правила: соглашать до последней крайности какие бы то ни было противоречия, расширять толкование знаменитых 39 пунктов церковно-государственного ученья до того, чтобы все по возможности под них подходило. Выходит решение, написанное после многих ученых и легальных толков, чрезвычайно ловко, широко и уклончиво; объявляется, по большей части, что, в сущности, то или другое учение хотя и грешит в том-то и в том-то, но не нарушает основной формулы. Е sempre bene³⁹⁶.

Английские учреждения знамениты тем, что в них удивительно соглашаются несовместимые, по-видимому, противоречия. Иной раз кажется, что главная цель всех учреждений есть именно соглашение бесконечных противоречий, формальных и нравственных, коими преисполнена английская жизнь. Как можно меньше уничтожать, как можно больше поддерживать, но все соглашать всяческими способами — вот, по-видимому, правило внутренней политики в законодательстве и в практике учреждений. И нельзя не подивиться тому искусству, с которым эти соглашения производятся. Но будет ли эта политика соглашений и сделок также прочна и успешна в церковном учреждении, в деле совести и веры, как успешна оказалась в других учреждениях, — это еще вопрос весьма сомнительный.

Любопытно в Англии католическое движение, с каждым годом усиливающееся. Оно началось в той среде, которая известна под названием высокой Церкви, High Church, и представляет попытку ввести в обычай протестантского англиканства такие установления и такие обряды, которые, составляя принадлежность римско-католического вероучения и богослужения, были в начале реформы осуждены и отвергнуты протестантизмом. Очевидно, для многих оказывается недостаточным сухой строй богослужения и обряда, сочиненный реформаторами в англиканском служебнике (Book of Common Prayer), недостаточными кажутся и таинства церковные в том виде, как они урезаны и обстановлены³⁹⁷ реформою. Исповедь, исключенная Англиканскою церковью из числа таинств, входит все более и более в употребление в виде действия благодатного, для удовлетворения духовной потребности многих благочестивых людей; и лицо, искони ненавистное англичанину-протестанту, духовник, получает доступ в семейства и значение духовного руководителя. Мало того, между духовенством входят в употребление особо составленные требники с вопросами о грехах, напоминающими иезуитскую исповедную казуистику³⁹⁸. Перед принятием Евхаристии исповедь с разрешением грехов весьма многими считается необходимою. Само понятие об Евхаристии подвергается существенному изменению. Ее совершают в иных местах при погребении и при воспоминании об умерших с молитвою за них. Входит в обычай оставлять в церкви запасные дары для причащения больных. В тяжких болезнях употребляется помазание освященным елеем. В церковное служение вводится более и более внешних обрядов, сближающих его с католическим: разноцветные и разнообразные парчовые и шелковые ризы, каждение фимиамом, употребление свечей и т[ому] п[одобное]. Составлено множество новых молитв, вовсе не известных официальному служебнику, от которого строго запрещено отступать правоверному англиканцу; независимо от него входит в употребление новый служебник священства (The Priest’s Prayer Book), напечатанный с разрешения некоторых епископов и при их участии. Наконец, в довершение всего, завелись и распространились монастыри, женские и даже мужские, — учреждения, существенно противные протестантскому воззрению. Женские носят название общин сестер милосердия, но общины эти устроены совершенно на манер монастырей и содержатся богатыми приношениями и вкладами от частных лиц, богатых и знатных. Каждая община этого рода состоит под руководством духовного лица, частно приглашаемого, большею частью, не старого человека. Он служит руководителем совести сестер при посредстве исповеди, периодически совершаемой в частые сроки. Для молитвенных управлений сестры собираются до 8 раз в день, причем порядок молитв установлен применительно к католическому обряду, с употреблением земных поклонов и т[ому] п[одобного]. Иконы, правда, не употребляются, но крестные знаки и распятия в употреблении повсюду, и, не допуская иконы, иной духовник во время исповеди ставит перед своей духовною дочерью для возбуждения чувства назидательную картину! Сестры при поступлении дают по принятой формуле обеты, в том числе обет безусловного послушания своей начальнице или матери, которая управляет ими самовластно и требует от них внешних знаков почтения и поклонов. Эти общины, учреждаемые иногда с ведения и согласия епископов, состоят, во всяком случае, вне официального их надзора и не имеют уставов, официально утвержденных. Понятно, что при отсутствии иерархического церковного подчинения и надзора в этих учреждениях допускается много злоупотреблений: в последнее время появилось несколько книг, в которых бывшие сестры к явному соблазну публики раскрыли перед нею картину беспорядочного быта в этих самочинных общинах. Можно ли поверить, что такие учреждения заведомо считают себя состоящими в недрах Протестантской церкви? Существуют на подобных же началах и мужские монастыри. Недавно (еще в июле) об одном из таких учреждений заговорили газеты по поводу судебного дела о 17-летнем мальчике, которого заманил к себе для поступления в монахи и отказался возвратить отцу некто доктор Лин, давно уже заявивший себя в Англии под именем отца Игнатия. Этот Игнатий, не переставая считаться в недрах Англиканской церкви, объявил себя бенедиктинцем и стал заводить мужские и женские монастыри по сочиненному им же уставу с принятием обетов и с правилом безусловного послушания. Отца Игнатия вызвали в суд, сделали ему выговор, отобрали от него мальчика, осмеяли в толпе, но он вышел из суда с сознанием своей англиканской правды, и учреждения, им заведенные, продолжают свое действие, и в самом Лондоне у него есть церковь, где он священнодействует по своему самочинному обряду, посреди своих монахов, в монашеском платье.

Очевидно, к чему клонится все это движение. Мало-помалу число переходящих в латинство увеличивается. По последним сведениям, в одном Лондоне в течение 1872 года обратилось в католичество около 2000 человек; значительное число лиц из англиканской аристократии принадлежит к латинству, и вообще католичество считается по мнению аристократии признаком скорее хорошего, нежели дурного тона. Возле самого Вестминстерского аббатства воздвигается на частные средства громадный католический собор, который предназначен именно для возвеличения католичества наряду с протестантизмом. Одно это явление, которое лет 30 тому назад было бы решительно невозможно, показывает, какую силу набирает римское католичество в Англии и о какой будущности для себя мечтает.

Ввиду таких явлений представителями старого англиканского протестантства, поборниками национального церковного учреждения овладевает сильное беспокойство и раздражение. Негодование их направлено не столько против новообращенных латинян, сколько против своих ритуалистов, которые, числясь, по-видимому, в англиканской Высокой Церкви, в сущности исповедуют римско-католические вероучения и обряды и силятся ввести их в общее для Англиканской церкви у потребление. С той и с другой стороны ведется усиленная агитация посредством ассоциаций, публичных чтений, митингов и журналов, служащих органами той и другой партии. Поборники национальной Церкви негодуют всего более на слабость и бездействие епископов и правительства в преследовании беззаконного нарушения начал реформации. Но бывшие до сих пор попытки к преследованию не имели успеха. В прошлом году последовало решение королевского совета по делу ритуалистов (известному под названием Bennet case), но официальный трибунал, по обыкновению своему, расположил решение так, что ни та ни другая стороны не могла считать себя удовлетворенною, а последователи Высокой Церкви и ритуалисты все-таки остались не осуждены и не отлучены от англиканства.

Нынешним летом, в июне, агитация против ритуалистов выразилась в столкновении, о котором до сих пор еще не утихли толки не только в общественном мнении, но и в парламентских заседаниях. Епископам представлено прошение за подписью 60 000 ревнителей старого англиканства о том, что отступления от основных начал реформации умножаются непомерно, что национальная Церковь подвергается явной опасности и что необходимо принять строгие и решительные меры к устранению злоупотреблений, распространившихся в Высокой Церкви. Меры эти, по мнению просителей, во многом зависят от ревности епископов. Они могли бы действовать законным судебным путем против ослушников решения, осудившего незаконные нововведения в королевском совете. Они могли отказывать в назначении на приходские места лиц неблагонадежных и т[ому] п[одобное]. На это прошение последовал от архиепископа Кентерберийского ответ, никого не удовлетворивший. Епископ соглашается, что опасность есть, и значительная, но епископской власти недостаточно для решительного ее устранения и для преследования виновных. Притом если Церкви угрожает, с одной стороны, суеверие, то не меньшая опасность с другой стороны и от неверия. Нет сомнения, что в конце концов истина восторжествует над ложью, а покуда всего действительнее будет, если само общественное мнение верующих станет отказывать нововводителям в сочувствии; преследовать же их по закону — дело церковных попечителей в каждом приходе.

Дело это, во всяком случае, было неприятно для церковных властей. Ответом архиепископа вызван был громадный митинг, на котором церковные власти прямо осуждались в равнодушии и потворстве. Затем последовали неприятные запросы в парламент. Но всего замечательнее и всего опаснее для Церкви показалось следующее обстоятельство. Одновременно с помянутым прошением от множества лиц, большею частью неизвестных, в Конвокацию (или в синодальное собрание представителей Церкви) поступило другое прошение за подписью 480 духовных лиц и пасторов. Эти просители прямо ходатайствуют о повсеместном введении или разрешении в Англиканской церкви: 1) исповеди в силе таинства; 2) оставления запасных даров; 3) освящения елея чрез посредство епископов; 4) миропомазания в крещении и в конфирмации и елеопомазания в болезни; 5) совершения Евхаристии с молитвою за усопших; 6) употребления особых молитв в дни календарных праздников Пресвятой Деве. Просители настаивают в своем ходатайстве потому именно, что те или другие из поименованных обрядов были уже разрешаемы по местам в том или другом виде, разнообразно, местными епископами. Ревнители строгого протестантизма требуют с ожесточением, чтобы все подписавшие это прошение преданы были суду и лишены своих мест как нарушители священных начал реформации. По этому случаю журнал «Saturday Review» предлагает иронический вопрос: что такое начала реформации? И заключает, что положительного ответа на этот вопрос нет и быть не может. Протестантизм произошел из отрицания и сам в себе разошелся; нет в нем ни одного начала, в котором представители разных толков и учений согласились бы между собою столь твердо, чтобы можно было его назвать началом реформации. Если главным началом ее предположить свободу личного мнения о вере, то и это начало не твердо, так как с первых дней реформы сторонники разных ее учений не переставали казнить и преследовать друг друга за мнения о вере. Неоспоримо одно, что все протестантские учения согласно отвергают папскую власть, но на этом начале риту алисты стоят так же твердо, как и самые передовые из церковных консерваторов англиканства.

С таким рассуждением, конечно, не согласятся предержащие власти Англиканской церкви; но все-таки можно сказать наверное, что ритуалистов и на сей раз оставят в покое. Преследовать их — значило бы отослать их со множеством сочувствующих им прихожан на лоно латинской Церкви, давно уже для них раскрытое, значило бы нарушить принятое правило церковной политики совмещать, до последней крайности, все возможные оттенки веры и неверия в широкой рамке политического учреждения, созданного в Англии под видом национальной Церкви. В самом начале своем эта Церковь, основанная личным властолюбием короля, который поставил себя ее главою, заключала непримиримые внутренние противоречия, и по необходимости носит их в себе доныне, и должна мириться с ними, покуда возможно.

В.

VI
Ирвингисты в Лондоне

В одной из центральных частей Лондона, в Гордон-сквере, стоит массивное здание с надписями, из которых видно его имя и назначение: «Центральная католическая апостольская церковь» (Catholic and Apostolic Church). Вы входите и видите в самом притворе две чаши, как в латинских церквах, — со святой водою, которую входящие и выходящие достают концами пальцев. Идете дальше — видите над собой величественные, великолепные своды готического собора, одного из красивейших новых соборов в Лондоне. В глубине — изукрашенный алтарь со свечами и дарохранительницей в таинственном освещении из высокого расписанного по стеклу окна. Все обширное здание наполнено народом, сидящим в благоговейной тишине в ожидании богослужения. Садитесь и вы, через минуту подходит к вам церковник в черной мантии с лентами и учтиво подает вам книжку, чтобы удобнее было следить за богослужением. Из надписи на ней видно, что подобные книжки назначены исключительно для чужих, приходящих в храм познакомиться с его уставом.

Минут за десять до начала службы начинается музыка: где-то высоко под сводами орган, и прекрасные, торжественные звуки, отдаваясь вверх, настраивают душу к благоговению. Орган превосходный, играет артист, музыка — Гайдна³⁹⁹ из «Семи слов Спасителя».

Орган смолкает. Отворяется боковая дверь: из нее выходит, по два в ряд, длинная процессия певцов и священнослужителей. Всех будет человек сорок, и все в живописных костюмах: белые или черные волнующиеся одежды с лентами красного, фиолетового или желтого цвета по степени и чину, идут торжественно, в молчании: у иных цветные орари через плечо. Все размещаются в чиновном порядке посреди церкви, впереди алтаря. Позади всех идет седой старец в богатой ризе фиолетового цвета из бархата с парчою; на плечах у него что-то вроде омофора. Это предстоятель церкви и носит звание ангела. Он один входит на возвышение у стены вроде кафедры и начинает вечернее богослужение по чину, составленному применительно к англиканскому обряду, только с изменением и прибавкою некоторых молитв и обрядов. Он произносит слова внятно и торжественно, речитативом, заканчивая каждую речь певучим протяжением голоса. Собрание отвечает ему, где положено, певучим речитативом. Читается Св[ященное] Писание, поются псалмы и гимны под звук органа. Возле меня, на скамейке, лежит книжка гимнов в стихах: она вся заимствована из разных источников, из частных собраний, из англиканского сборника, от методистов, из католического служебника, из служебников Православной Церкви; я заметил в ней, между прочим, прекрасные переложения из нашего пасхального канона.

В середине службы старик подходит к алтарю, раскрывает дарохранительницу, вынимает из нее ковчег с запасными дарами и выносит на средину церкви. При этом полагаются особые молитвы. Вскоре затем происходит возношение фимиама. Старец берет курящийся сосуд и, стоя посреди церкви, возносит его высоко над головою к небесам, повторяя несколько раз это движение, покуда продолжается гармоническое пение молитвы, взятой буквально с нашего «Да исправится молитва моя». Эта минута очень торжественна. Богослужение длится часа полтора, с 5 до 6 ¹/₂ пополудни и оканчивается в вечернем сумраке. Процессия клириков тем же порядком выходит из церкви.

Это воскресная служба — вечерняя. В 6 часов утра и в 5 пополудни служба здесь ежедневная. Сверх того, по воскресеньям в 10 часов утра бывает служба Евхаристии и продолжается часа три, почти до часу пополудни, с особенным великолепием одежд, обрядов и музыки и с проповедью.

Что же это за Церковь — ни католическая, ни протестантская, а сама по себе, с таким роскошным обрядом? Поверят ли, что эта Церковь есть выродок не просто из протестантизма, а еще из самого строгого и голого чина шотландских пресвитериан, что она в начале своем отличалась оттенком рационального учения и стремлением к очищению обряда, и без того голого. Это Церковь так называемых ирвингитов, сама себя называющая Апостольскою церковью.

Кто был ее основателем трудно и определить с точностью в нынешнем ее виде; но пошла она около 1830 года от некоего Эдуарда Ирвинга, знаменитого когда-то проповедника, предстоятеля Пресвитерианской церкви в Реджент-сквере. Это был замечательный человек, с огнем и с талантом, с сильным влиянием на всех, кто подходил к нему для вероучения. История его в свое время была великим общественным событием в Англии, и память его свято чтится многими доныне. (Есть пространная биография его, прекрасно написанная мистрисс Олифант.) Он додумался до странного учения, в котором догматические фантазии (главною из них было учение о том, что естество Христа-Искупителя было подвержено греху) соединились с увлечениями мистицизма и духовного самообольщения, с верою в собственную прорицательную и чудодейственную силу. Его предали церковному суду, отлучили от Церкви, лишили церковного звания, и он умер в нужде. Но после того осталась целая школа последователей, которые выработали, как нередко случается, под его именем собственную систему и, наконец, сняв с себя самое имя, провозгласили себя уже не ирвингитами, а Апостольскою церковью. Отличительные черты их учения состоят, во-первых, в восстановлении апостольства, которое они почитают прервавшимся с кончины св. Иоанна Богослова; на этом основании ирвингиты полагают у себя четыре степени церковного служения, считая их необходимым условием правильной церковной организации: апостолов, пророков, евангелистов и пастырей. Во-вторых, к учению их относится непрестанное ожидание пришествия Христова в мир; в-третьих, вера в непосредственное и непрерывное видимое действие в церкви даров Святого Духа. В этом смысле они имеют у себя пророков — живой орган для возвещения верным учения и вещания Святого Духа. У ирвингитов, как и у мормонов⁴⁰⁰, чрез пророков дополняется и изменяется устно первоначальное уставленное учение. Так, в 1632 году указано им необходимое число Апостолов — двенадцать, и с той поры стали они иметь двенадцать Апостолов, рассеянных по вселенной. В последнее время число это, за выбытием наличных Апостолов, сократилось до трех, но три существующие, действующие, действуют ревностно. Как ни странным кажется это учение ирвингитов посреди Англиканской церкви, их Церковь процветает и приобретает приверженцев даже между многими учеными людьми; лет пятнадцать тому назад один из ученейших германских богословов, благочестивый Тирш⁴⁰¹, утратил свою кафедру в Марбургском университете за то, что стал открыто исповедовать учение ирвингитов. И ныне есть в Англиканской церкви духовные лица, которые, не переставая быть членами своей Церкви, держатся того же учения. Оно представляет особенные к тому удобства, и потому особенные опасности для людей, склонных к увлечению. Ирвинги-ты не считают себя особою, замкнутою Церковью, и потому не требуют видимого к себе перехода и видимого исповедания. Свою Церковь они признают единым собранием всех крещеных христиан и принимают Символ веры — апостольский, никейско-константинопольский и так называемый афанасиевский; формулу веры расширяют по возможности (так, напр[имер], в Символе, который напечатан у них в служебнике и произносится в церкви, нет ни слова о происхождении Святого Духа). Они сами проповедуют, что со всякою Церковью Христианскою, где есть крещение, готовы быть в общении; и в какой бы стране ни жили, молятся церковною молитвой за господствующую там Христианскую Церковь и за ее духовное правительство. И так они, со своей точки зрения, не полагают различия между римским, восточным и протестантским церковным собранием. В России, добиваясь себе признания от правительства, они предполагали молиться за Царя, за Синод и за Церковь. В лондонском их соборе, у алтаря, красуется характерная надпись означающая молитву ирвингиан «Pro Ecclesiis Anglicanis» — за Английские церкви.

В Англии ирвингиане имеют уже семь церквей и обладают значительными средствами от частных приношений. Достаточно взглянуть на их собор, чтобы убедиться в том, что они богаты. На построение этого храма, подлинно замечательного по красоте и по размерам, один богатый англичанин пожертвовал 80 000 фунтов.

В.

VII
Деисты и унитарии⁴⁰² в Лондоне

Лондон — по преимуществу город всевозможных сект. Едва ли в другом городе найдется столько разнообразных вероучений и мест для богослужения, столько интересных материалов для непосредственного изучения любопытному по этой части наблюдателю. Нынешним летом появилась под названием: «Unorthodox London» («Неправославный Лондон») книга некоего Девиса, который в течение нескольких лет разыскивал и посещал сборища и церкви всех возможных вероучений и толков, какие можно встретить в Лондоне.

Книга эта написана в духе самой широкой терпимости, и автор поставил к ней эпиграфом текст: «в Дому Отца Моего обителей много». Многие из религиозных обителей, указанных в книге, кажутся до того узки и душны, что трудно поверить, как могут живые люди находить в них приют своему религиозному чувству и сознанию. Еще более удивляешься, когда узнаешь, что люди, известные обширным умом и ученостью, устанавливают иногда свои верования в этих приютах, пренебрегая той Церковью, в которой родились и выросли и в которой, кажется, сроднее было бы успокоиться верующему духу в просвещенном человеке. Не странно ли, например, что знаменитый Фарадей⁴⁰³, первое светило современной науки, принадлежал по вере к темной и малоизвестной секте сандеманцев или гласситов⁴⁰⁴, имеющей весьма небольшое число приверженцев только в Англии, в Шотландии и частью — в Америке. Эта секта возникла в первой половине прошлого столетия и названа по имени основателя своего, шотландского пастора Гласса и зятя его Сандемана. Главную ее особенность составляет непомерное извращение протестантского учения о благодатном действии веры. Гласситы отвергают вовсе религиозное значение дела; дела, по учению их, совсем ничтожны: смерть Христова сама по себе независимо не только от дела, но и от духовного сознания каждого человека, снимает осуждение со всех и каждого и самого ужасного грешника поставляет безвинным во спасение. Такой догмат дает голый, безотрадный вид всему учению и богослужению сектаторов. В нем нет места ни делам благочестия и любви, ни надежде христианской — все ограничивается холодным, отрешенным от жизни сознанием исторического события. Однако в силу его сектаторы почитают себя братьями и соединяются от времени до времени обязательно на вечерах любви, где выбирают друг возле друга места по жребию и после вечера обязаны приветствовать друг друга лобзанием.

Замечательно, что нет ни одного учения, в котором не обнаруживалась бы потребность религиозного обряда. Потребность религиозного чувства так сильна в человечестве, что и люди, отрицающие религию, рано или поздно склоняются к той или другой, хотя бы смутной и неопределительной форме религиозного культа, так что в самом отрицании у них бессознательно проявляется стремление к чему-то положительному: нередко случается, что люди, стремясь к очищению отвергнутого верования и обряда, впадают в иное, сочиненное ими верование, сложнее прежнего, покинутого, и принимают обряд грубее прежнего, осужденного ими за грубость. Так совершается течение в неисходном кругу: из Христианства вырождается новейшее язычество, чтобы снова придти со временем к той же точке, из которой вышло. Люди, отвергнувшие Бога и Христианство в конце прошлого столетия, сочинили же себе богиню разума⁴⁰⁵. Нет сомнения, что и атеисты нашего времени, если дождутся когда-нибудь до торжества коммуны и до совершенной отмены христианского богослужения, создадут себе какой-нибудь языческий культ, воздвигнут себе или своему идеалу какую-нибудь статую и станут чествовать ее, а других — принуждать к тому же.

Коммунисты покуда занимаются еще агитацией, пропагандой и интригой и не нуждаются ни в каком культе. Но интересно видеть, какой культ сочинили себе последователи так называемой натуральной философской религии. В Лондоне можно видеть образцы богослужебного их обряда. Есть кружки деистов, в которых сложилось своеобразное богослужение. Его можно видеть на улице Финсбюри, в так называемой Фоксовой молельне (South place Chapel). Там служит и проповедует некто Конуей (Conway) по воскресеньям, в 12 часу утра. Он считается в Лондоне главою так называемого вольного общества деистов. Разумеется, в молельне нет никакого убранства: только скамьи да кафедра, на которую всходит оратор в обыкновенном платье. Он же и сочинитель всего богослужебного обряда, из которого тщательно устранено все похожее на общественную молитву. В начале и в конце собрания поется гимн из частного сборника, не всеми присутствующими, но особым хором певцов. Между гимнами полагается три чтения по назначению предстоятеля: из Ветхого Завета, из Нового Завета и, кроме того, из какого-нибудь литературно-назидательного сочинения, например из Паркера⁴⁰⁶, из Pilgrim’s Progress⁴⁰⁷; бывают чтения из новых поэтов, из сочинений Мадзини⁴⁰⁸, Вольтера и т[ому] п[одобного]. Затем происходит не проповедь в принятом смысле, а чтение оратора на избранную им тему философского содержания. Так, в одно воскресенье говорилось о значении Вольтера (который считается между деистами великим гением их веры), в другой раз — о значении разума в спорах о вере; о жизни и деятельности Мадзини. Иногда предстоятель уступает место для чтения другому — местному или заезжему — лектору: так однажды приезжий из Америки полковник Хиггинсон читал лекцию о Будде⁴⁰⁹ и о его учении, которое с восторгом ставил вровень с учением Христовым. В это утро и чтения были из Евангелия о блаженствах, и из Будды — о добродетелях.

Казалось бы, нет большой разницы между деистом и унитарием (отвергающим троичность Божества), а между тем унитарий признает деиста еретиком и отвращается от него. Унитарии имеют свои храмы и свое богослужение, в котором нет единства, так же как и у деистов: предстоятель каждой Церкви служит на свой образец. В самой модной Церкви этого толка, наиболее посещаемой, в Малой Портлендской улице, близ Oxford Street, проповедовал в прошлом году мистер Мартино; он прибавлял к своему имени клерикальный титул Reverend, надевал во время службы церковную одежду и употреблял служебник с молитвами (чего нет у деистов). Служебник этот переделан, с сокращеньями вечерних и утренних молитв, из общего англиканского, причем выпущены все места, имеющие какое либо отношение к троичности. За молитвами и пением гимнов следует проповедь, но проповедь у унитариев мудрена для простого ума: она походит на философскую лекцию или на поэму. Иногда заезжие гости являются в унитарскую Церковь, каждый со своим особенным философским учением. Здесь можно было слышать Афанасия Кокреля⁴¹⁰ из Парижа. Здесь в прошлом году заезжий из Индии богослов-реформатор Бабу Кешуб⁴¹¹ проповедовал новое учение о Браме! Передовые представители унитарства держатся того мнения, что проповедь должна быть лирическим излиянием духа и выражать движения сердца в обращении к Божеству; что учительство или наставление в проповеди неуместно; проповедник должен быть в церкви пророком, а не священником старого типа. Понятно, что при таких условиях в церкви нет мест для народа, для людей простых, и посетители унитарских церквей принадлежат почти исключительно к зажиточному классу людей с высшим образованием.

Вот какие религии сочиняет для себя человеческая мудрость!

В.

КОММЕНТАРИИ

Печатается по тексту: В. [Победоносцев К. П.] Русские листки из-за границы: I. Лионские гражданские похороны. II. В протестантских храмах // Гражданин. — 1873. — № 31. — С. 848, 849; III. Вестминстерское аббатство // Там же. — № 32. — С. 870—873; IV. К вопросу о воссоединении Церквей // Там же. — № 33. — С. 893—896; V. Противоречия в Англиканской церкви // Там же. — № 34. — С. 921—923; VI. Ирвингиты в Лондоне. VII. Деисты и унитарии в Лондоне // Там же. — № 35. — С. 949—951; В рубрике «Русские листки из-за границы» К. П. Победоносцевым опубликованы также: статья VIII. Воровской ужин // Там же. — № 36. — С. 974—976, не вошедшая в данный сборник; IX. Новая вера и новые браки // Там же. — № 39. — С. 1047—1050, вошедшая в «Московский сборник». Авторство установлено Л. Гроссманом на основании писем К. П. Победоносцева Ф. М. Достоевскому (См.: Письма К. П. Победоносцева. Публикация Л. Гроссмана // Литературное наследство. — Т. 15. — М., 1934. — С. 124—149).

³⁸⁷ Беле Шарль Эрнест (1826—1874) — французский археолог, депутат национального собрания (с 1871 г.), министр внутренних дел (с 1873 г.), покончил жизнь самоубийством в результате потери министерской должности и неудачной игры на бирже.

³⁸⁸ Вестминстерское аббатство — Соборная церковь Святого Петра в Вестминстере (Лондон), расположенная западнее Вестминстерского дворца. Исполнена в готическом стиле, строилась с перерывами с 1245 по 1745 год. В Вестминстерском аббатстве коронуют монархов Великобритании.

³⁸⁹ Стенли Артур (1815—1881) — англиканский богослов, историк Церкви, профессор церковной истории (1856—1864), декан Вестминстерского аббатства, сторонник примирения между Высокой и Низкой англиканскими церквами, в своих исследованиях немало внимания уделял Православной Церкви, истории иудейства, автор произведения о путешествии по Востоку («Sinai and Palestine»), написанного в 1856 году.

³⁹⁰ Высокая церковь — направление в англиканстве и лютеранстве, стремящееся к сохранению дореформационного традиционного богослужения; «Низкая церковь» характеризовалась близостью к кальвинистам и поддерживала вигов (пуританская политическая партия) в политике; «Широкая церковь» была объединительным течением.

³⁹¹ Веслеевы братья — англиканское общество, созданное в Оксфордском университете в 1729 году и возглавленное Джоном Веслеем, позднее получившим священнический сан. В общество вошли пятнадцать молодых людей, которые обязывались укреплять друг друга в вере и благочестии общей молитвой и назидательными собеседованиями, помогать больным и бедным, за что их прозвали методистами и «клубом святых». Позднее Веслей проникся идеями Лютера и совершил совместно с Витфильдом миссионерские путешествия по Англии. Их проповедь стала весьма популярной, в результате вышло Постановление о запрещении им доступа в церкви. Стали открываться методистские капеллы, к проповеди были допущены миряне и женщины. В 1744 году состоялась первая конференция веслеянцев для решения догматических и иерархических вопросов. Догматика содержала учение об оправдании верой, для поддержания которой необходимы добрые дела, и не отступала существенно от англиканства. Веслей был уверен в несправедливости отлучения методистов от Англиканской церкви, призвав защищать учение Английской церкви, повиноваться епископам, соблюдать каноны. Конференция устанавливала строгие правила поведения для методистов с жесткой централизацией управления, дисциплиной послушания и подчинения личности обществу. В 1784 году Веслей посвятил одного из своих последователей в «суперинтенденты» с правами епископа, после того как Англиканская церковь отказала ему в поставлении епископов для методистов. В 1785 году Англиканская церковь формально объявила методистов сектой. Методистские общины в Англии и в Америке проповедовали Евангелие, полемизируя с рационализмом, организовывали филантропические учреждения, боролись против работорговли.

³⁹² Конгрегационалисты, индепенденты — отрасль английского кальвинизма, возникшая в 1580 году в результате раскола с пресвитерианами, утверждавшая автономию каждой приходской общины, отрицая необходимость вселенской и национальной Церкви. Движение индепендентов под руководством Оливера Кромвеля играло ведущую роль в английской революции 1640—1660 годов.

³⁹³ В № 33 журнала «Гражданин» на с. 93, в сноске к статье «К вопросу о воссоединении Церквей» говорится об опечатке: «за незрелость» следует читать как «замерзлость». В настоящем издании текст публикуется в соответствии с указанным исправлением.

³⁹⁴ В № 33 журнала «Гражданин», на с. 893 в сноске к статье «К вопросу о воссоединении Церквей» говорится об опечатке: «чиновных форм» следует читать как «условных форм». В настоящем издании текст публикуется в соответствии с указанным исправлением.

³⁹⁵ Хомяков Алексей Степанович (1804—1860) — философ, богослов, публицист, поэт, историк, писатель, один из идеологов славянофильства, выступавший за созыв Земского Собора, автор статьи «О старом и новом» (1839), кандидат математических наук, художник, участник Русско-турецкой войны 1828—1829 годов, член Санкт-Петербургской Академии наук (1856); умер, заразившись во время эпидемии холеры, занимаясь лечением крестьян.

³⁹⁶ Е sempre bene — традиционный разговорный оборот в итальянском языке, означающий условное, ироническое, насмешливое одобрение.

³⁹⁷ Так в оригинале. — О. С.

³⁹⁸ Орден иезуитов (Общество Иисуса) был основан Игнатием де Лойолой (1491/1493-1556), в 1548 году «Духовные упражнения» Игнатия Лойолы были одобрены папой Павлом III. Ю. Ф. Самарин (1819—1876) посвятил немало времени изучению иезуитской идеологии и практики. По словам мыслителя, иезуиты советовали иметь двух духовников: одного — для исповедования смертных грехов, другого — для обычных; советовали также убийство неугодного человека исполнять не самому, а поручить другому, который бы исполнил его из любви к ближнему. (См.: Самарин Ю. Ф. Иезуиты и их отношение к России. — М., 1868. — 510 с). Интерес Самарина к иезуитам был далеко не праздным. В начале XIX века иезуиты успешно проводили свои взгляды в высшие сферы общества, отдаленные от Православия «просвещенческими» идеями XVIII века. В 1801 году папа разрешил деятельность Ордена иезуитов в России, хотя повсюду он был запрещен с 1773 года, в 1803 году открылся в Санкт-Петербурге иезуитский пансион. Иезуит Жозеф де Местр (1753—1821) в 1811 году подал обер-прокурору Святейшего Синода и главноуправляющему иностранными исповеданиями А. Н. Голицыну (1773—1844) записку, представлявшую собой отрывок из его трактата о России, с которым впоследствии ознакомился Александр I, в результате царем был подписан указ о преобразовании иезуитской Полоцкой Коллегии в Академию. Де Местр активно и успешно проповедовал свои взгляды в среде аристократии, настаивая на необходимости отдать образование высшего сословия в руки латинства (в иезуитском варианте), поскольку православных священников называл неспособными, невлиятельными и необразованными. При этом де Местр выступал против отмены крепостного права и образования низших слоев общества, видимо, чувствуя мощный интеллектуальный и духовный потенциал православного населения духовного и крестьянского звания, которое могло бы противостоять иезуитским идеям. «Разве истинный друг Его Императорского Величества не найдет случая сообщить ему, что слава и благоденствие империи заключается не столько в освобождении крепостной части народа, сколько в совершенствовании тех, кто свободен и, прежде всего, благороден… Не проводить освобождение от крепостной зависимости слишком широко, никоим образом не способствовать ему принятием какого-либо закона, ибо всякий закон, принятый в этом направлении, был бы просто смертельным… Никоим образом не поощрять распространение наук в низших слоях народа и даже незаметно (курсив мой. — О. С.) препятствовать начинанию такого рода». — Де Местр Ж. Четыре неизданные главы о России // Сочинения. — СПб.: Владимир Даль, 2007. — С. 43, 110, 111. Перед царем де Местр выставлял себя и иезуитов единственными защитниками монархии и традиционных основ общества. Вникнув в суть деятельности иезуитов во второй половине десятых годов XIX столетия, Александр I выслал их из обеих столиц, а затем (в 1820) и из России, иезуитский пансион также был закрыт. Но идеи, посеянные иезуитами, не покинули Россию вместе с ними. Ю. Ф. Самарин писал: «Во всех обществах, в которых иезуиты хозяйничали и властвовали, они на прощание оставляли по себе отраву, которая должна была пережить все их интересы и просочиться в умы самых отчетливых их противников, так же как и в умы их неисправимых почитателей. Эта отрава — не более как недоразумение, но недоразумение живучее, всюду проникающее и почти непобедимое. Оно заключается в отождествлении веры с рабством мысли, благочестия с вольным самообольщением или сознательным притворством, неизменность учения с суровою исключительностью, с духом преследования, и наоборот: неверия — со свободомыслием, а равнодушия — с терпимостью» (Самарин Ю. Ф. Указ. соч. — С. 257—259).

³⁹⁹ Гайдн Франц Йозеф (1732—1809) — австрийский композитор, создатель мелодии, ставшей основой гимнов Германии и Австро-Венгрии.

⁴⁰⁰ Мормоны, «Святые последнего дня» — религиозная секта, основанная в США в 1-й половине XIX века Джозефом Смитом, назвавшим себя божьим посланником и опубликовавшим в 1830 году «Книгу Мормона», объявленную переводом тайных писаний пророка Мормона, который якобы является одним из родоначальников американских индейцев или американских израильтян. Настоящим автором книги был пресвитерианин, священник Спалдинг Религия мормонов пантеистична, они признают существование многих духов и ангелов, предсуществование душ людей, которые, воплотившись на земле, получат через это полноту бытия; отсюда убеждение в том, что главное назначение человека — иметь жен и детей, чтобы способствовать воплощению большего числа духов. Общественным строем мормонов является теократия с пророком во главе.

⁴⁰¹ Тирш Фридрих-Вильгельм (1784—1860) — филолог, педагог, публицист, ревностный сторонник изучения древних языков (греческого и латыни) и античных писателей в связи с немецким языком, историей, философией, Законом Божиим и математикой.

⁴⁰² Деисты — религиозно-философское учение, или английская секта, основанная лордом Гербертом Чербери (1583—1648), достигшая расцвета в эпоху Просвещения. Распространением деизма занимался масонский орден иллюминатов. Деизм признает существование Бога, богосотворенность мира, отрицая Откровение, догматы и сверхъестественные явления. После сотворения мира Бог, по мнению деистов, либо не вмешивается в жизнь Своего творения, либо не все в Его власти. Средства познания Бога деизм видит в разуме и наблюдении за природой. Деизм не признает священства церковной иерархии, Церквей, церковных общин, а только светские объединения деистов. Унитарии, антитринитарии — секта, не принимающая догмат Троицы, что подверглось осуждению как ересь еще на Никейском Соборе в 325 году. Во время Реформации анти-тринитарии называли себя унитариями. Одни из них учили, что Христос есть «внутренний свет» сердца человека (Себастьян Франк, ум. в 1543 г.), другие — что Иисус обычный человек, но исполненный Духа Божьего (Конрад, ум. в 1529 г. и Людвиг Гецер, ум. в 1528 г.). Так или иначе они отрицали крестные заслуги Спасителя и Его Бо-гочеловечество.

⁴⁰³ Фарадей Майкл (1791—1867) — английский физик, химик, родоначальник учения об электромагнитном поле, член Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе.

⁴⁰⁴ Гласситы, сандеманианы — протестантская секта, основанная шотландским пастором Джоном Глассом в первой половине XVIII века.

⁴⁰⁵ Речь идет об учреждении властью культа Разума во время Великой Французской революции.

⁴⁰⁶ Паркер Теодор (1810—1860) — американский политический деятель, писатель, проповедник, основатель Бостонского общества конгрегационалистов в 1845 году (секта, противостоявшая американскому унитаризму), поборник социально-политических преобразований, отмены рабства и введения сухого закона.

⁴⁰⁷ Речь идет о произведении английского писателя и баптистского проповедника Джона Баньяна (1628—1688) «Путешествие пилигрима».

⁴⁰⁸ Мадзини Джузеппе (1805—1872) — итальянский политик, философ, писатель, поборник национального освобождения и либеральных реформ.

⁴⁰⁹ Будда — согласно буддийской мифологии — достигший просветления; основатель буддизма Сиддхартхи Гаутама Будда.

⁴¹⁰ Кокрель Афанас (1795—1868) — французский государственный деятель, умеренный республиканец, реформатский пастор, проповедник, богослов, критик кальвинизма.

⁴¹¹ Бабу Кешуб, Кешуб Чандлер Сен (1838—1884) — индийский философ, пытавшийся соединить христианское богословие с индийской религиозной мыслью, отмечая наличие элементов Христианства во многих учениях.

⁴¹² Навилль Эдуард Анри (1844—1926) — швейцарский египтолог, историк, археолог, протестантский библеист, религиозный деятель, преподаватель Женевского университета, член французской Академии наук.

⁴¹³ Адрес Евангелического Союза Его Императорскому Величеству Александру III, Императору Всероссийскому.

Ваше Величество.

Нижеподписавшиеся, представители различных отраслей Евангелического Союза, с чувством глубочайшего почтения обращаются к Вашему Императорскому Величеству, повергая к стопам Вашим нижеследующую просьбу.

Небезызвестно Вашему Величеству, что одною из главнейших целей Евангелического Союза служило всегда попечение о нуждах христиан во всем мире, дабы все имели возможность свободно следовать своему вероисповеданию по совести каждого и по обрядам той Церкви, к коей принадлежит каждый.

С 1849 года, и неоднократно, Евангелический Союз являлся ходатаем за свободу совести и богослужения перед многими правительствами и Государями Европы. По милости Бога, Царя царствующих и Господа господствующих, усилия наши в Швеции, в Италии, в Тоскане, в Германии, в Испании, в Турции и в Австрии послужили почти всюду к распространению великого начала религиозной свободы на тех, кои до того ею не пользовались.

Евангелическому Союзу не отказывали в благоволении и Императоры, предшественники Вашего Величества, и благосклонным приемом в замке Берг в 1857 и 1870 годах, и заявлением бывшего канцлера Империи по иностранным делам кн[язя] Горчакова в 1871 году при приеме во Фридрихсруэ от имени Его Величества Императора Александра II. Это дает нам надежду, что и ныне император Всероссийский не откажет нас выслушать.

В 1864 году Его Величество Император Александр II приказал произвести исследование по жалобам на стеснение религиозной свободы в Балтийских губерниях. На основании его Августейший Родитель Вашего Величества отменил для сих губерний применение церковного закона относительно предбрачных подписок в смешанных браках. Генерал-губернатору этого края поручено наблюдать за исполнением Высочайшей воли и ограждать протестантских пасторов от всякого преследования.

С тех пор под влиянием обстоятельств, о коих судить не дело Евангелического Союза и коих одни последствия для него очевидны, старинное законодательство относительно смешанных браков вступило снова в силу, лютеранским пасторам положено препятствие в назидании паствы, наконец, все те, кои без достаточного испытания отвергли религию отцов своих для перехода в православное исповедание, лишены права возвратиться к прежней вере под страхом наказания на основании уголовного закона, вновь восстановленного в действии.

Умоляем Ваше Величество поверить нашему решительному заявлению, что мы далеки от всякой мысли о каком-либо вмешательстве в дела, касающиеся до правления или политики Вашего Императорского Величества. Мы знаем, что в России существуют законы, воспрещающие членам Православной Церкви переходить в другие исповедания. Но, осмеливаясь просить Ваше Величество об отмене этих законов, мы этою самою просьбою думаем воздать высочайшую хвалу тому чувству справедливости, коим одушевлен Августейший Сын освободителя 20 миллионов из рабства, Сын монарха, дозволившего свободное распространение слова Божия во всей Империи.

Ходатайствуя за религиозную свободу, мы нисколько не думаем нарушать начало церковного авторитета и никоим образом не выражаем той мысли, что все мнения (в деле веры) имеют одинаковую цену. Наше заветное желание состоит в том, чтобы всякий, имеющий преимущество быть подданным Вашего Величества, мог свободно чтить Бога по своей совести и повелению Божию во святом Его слове, чтобы каждый из подданных Ваших мог свободно воспитывать детей своих в вере отцов, чтобы духовные пастыри христианских церквей неправославного исповедания могли беспрепятственно исполнять относительно своей паствы все обязанности своего звания, наконец, чтобы все те, кои не давали себе отчета в важности решения, записались в списки Православной Церкви, могли без опасения возвратиться в лоно прежней своей Церкви, если изъявят свободное к тому желание.

Мы уверены, что начало терпимости ко всем вероисповеданиям, равно как и начало свободы совести, твердо и в убеждении Вашего Императорского Величества. Посему-то Евангелический Союз законно хранит надежду, что здание, коего основы столь славно заложены покойным Императором Николаем и Его Августейшим Сыном, будет увенчано Вашим величеством, и что Вам благоугодно будет даровать своим подданным величайшее из благ — возможность чтить Бога Христианского по совести каждого и по обрядам той Церкви, к коей принадлежит каждый, и не только в Балтийском крае, но и во всех частях обширной Империи, где Имя Вашего Величества с любовью чтится миллионами людей, ежедневно призывающих в молитве благословение Божие на Священную Главу Императора и Отца своего.

Состоя членами различных Церквей, но объединяемые одною верой в Иисуса Христа, Спасителя нашего, во Святом Духе, мы молим Отца Небесного склонить сердце Вашего Величества к милосердию, да удостоите выслушать нашу просьбу и употребить еще раз высочайшее право монаршей власти, приказав, да царствуют мир, правда и свобода во всех семействах и во всех племенах Империи.

С глубочайшим почтением,

Вашего Императорского Величества

покорные слуги

От имени Швейцарского отдела: Г. Эдуард Навилль, президент Швейцарского центрального комитета; Евг[ений] Миттен-дорф, секретарь.

От имени Голландского отдела: барон де-Вассенер де-Катвик, президент; граф де-Биландт, секретарь.

От имени Датского отдела: Валь, президент; Олаф Гансен, секретарь.

От имени Английского отдела: Польварт, президент; Фильд, секретарь; Арнольд, секретарь.

От имени отдела Северо-Американского: Додж, президент; Филипп Шафф, почетный секретарь; И. Стронг, генеральный секретарь.

От имени Северо-Германского отдела: Андрей граф Берн-сторф, президент, Евгений Вауманн, пастор, секретарь.

От имени отдела Восточно-Германского: Федор Кристлиб, профессор богословия, президент; Даммон, пастор, секретарь. (Адрес Евангелического союза Его Императорскому Величеству Александру III // Вера и разум. — 1888. — № 6. — С. 121—124).

---

1. Текст, выделенный курсивом, опубликован в «Московском сборнике» в разделе «Церковь».
2. Текст, выделенный курсивом, опубликован в «Московском сборнике» в разделе «Церковь».
3. Текст, выделенный курсивом, опубликован в «Московском сборнике» в разделе «Церковь».
4. Текст, выделенный курсивом, опубликован в «Московском сборнике» в разделе «Церковь».