Русские вопросы (Огарев)/Версия 2

Русские вопросы
автор Николай Платонович Огарев

Опубл.: 1856. Источник: az.lib.ru • Статья третья.
Крестьянская община.

Русская социально-политическая мысль. 1850—1860-е годы: Хрестоматия

М.: Издательство Московского университета, 2012. — (Библиотека факультета политологии МГУ).

Огарев Николай Платонович

РУССКИЕ ВОПРОСЫ¹. КРЕСТЬЯНСКАЯ ОБЩИНА

В последнее время вопрос о русской общине возбудил толки в литературе и внимание в публике. Что такое община? — спрашивали любопытные. Это коренное, исключительно славянское устройство общества, идеал всего сущего, к которому мы должны стремиться, или лучше сказать не должны от него уклоняться, принимая разные нововведения ее русские, следственно никуда не годные, и нам надо восстановить и сохранить общинный быт во всей его первобытной чистоте, т. е. чем ближе к наидревнейшему порядку вещей — тем лучше. Вот что отвечала одна сторона. Другая сторона отвечала, что общинное устройство не есть исключительно русское, а являлось у всех варварских народов, как первоначальная форма общественного устройства в младенческом возрасте государственного развития, что общинное устройство даже не было нормой русской жизни в дальних веках, а водворилось в XVIII столетии вследствие распоряжений правительства, которое для основания государственного порядка должно было кочующий или лучше бродящий народ сделать крепким земле и заставить жить и трудиться на определенных местах. Поднялся спор. Вопрос сделался археологическим, т. е. перестал быть живым. Из среды действительности и ее возможного развития ударился в изыскания о прошедшем, весьма важные без сомнения, но нисколько не подвинувшие решения задачи будущего русского развития. Враждующие стороны остались каждая при своем. Одна, находясь в направлении равно безумном и преступном обратного шествия, видит будущность назади, смотрит вперед затылком; другая просто разрабатывает историю, добросовестно и с пользой для науки, но не дает ничего прилагаемого к дальнейшему развитию современной действительности.

Вот что делает литература. Чего же требует общество? Общество требует средств выйти из состояния тяжелого, везде встречая косность, останавливающую проявление его живых сил, отсутствие правосудия и присутствие учреждений, мешающих ему жить и двигаться. Общество требует, чтоб ему указали его больные места и средства врачевания. Ему решительно все равно существовала ли община при Рюрике², или установилась при Петре³. Для него крестьянская община в России — факт, и оно спрашивает должен ли этот факт рушиться и уступить место другим общественным формам, или он может иметь свое живое развитие, свою будущность? Во всяком случае, что теперь делать? Бездейственно оставаться в тяжелом состоянии нельзя и опасно. Все может рухнуться от какого-нибудь дикого столкновения. Литература дает археологические прения; общество требует реформы. Оставим литературу в стороне и станем искать с обществом решения животрепещущих вопросов.

Крестьянская община в России — факт, и тут сила обычая так велика, что его изменить невозможно. Община владеет землей и дает своим членам участки в пользование; эти участки для хлебных посевов распределяются вследствие трехпольного севооборота⁴ на три года. Огороды составляют владения подворные так, как и гумны⁵. В общем владении лугами каждый имеет свой пай⁶. Выгоны общие^[1]. Избу, скот, полевые орудия каждый имеет на свой счет. Земля делится по тяглам⁷; следственно при уменьшении тягол участки больше, при приращении тягол участки меньше. Вот весьма несложное, всякому русскому известное распределение собственности у крестьян. Общинная собственность — исключительно земельная; всякая остальная крестьянская собственность — собственность личная. Земельная собственность — не наследственна, личная собственность — наследственна.

Что же тут худого и почему крестьянин находится в жалком положении? Почему он необразован и беден, и живет грязно? Что он необразован — это факт; об этом никто спорить не станет, разве те, которые сочтут идеалом общественной жизни все невежественное, лишь бы оно было русское. Что крестьянин в жалком положении относительно средств существования и образа жизни, об этом тоже никто спорить не станет, кроме тех, которые своекорыстно захотят утверждать, что комфорт крестьянина должен ограничиться исключительно неумиранием с голода. Это сгнетенное и невежественное положение крестьянина есть ли следствие общинного устройства, или следствие других причин, или следствие общинного устройства и других причин вместе?

Что же худого в общинном устройстве, т. е. в общинном владении землею? Едва ли кто-нибудь, глядя на предмет прямо, без посторонних соображений, скажет, чтоб в этом устройстве лежало непроходимое зло для человека. Но многие, рассуждая по аналогии, скажут, что образованные европейские народы вышли из общинного быта, отбросили его и что следственно общинный быт не годится как младенческое состояние общества, несовместное с развитием образования. Но отбросили ли образованные европейские народы общинный быт добровольно, встретив в нем препятствие своему развитию, или они отбросили его вследствие влияний чуждых внутренней жизни народов, а именно — вследствие завоеваний и дележа земли между завоевателями? Феодализм отнял земельную собственность у народов и сосредоточил ее в руках немногих. В Англии это сосредоточение осталось неприкосновенным. В других государствах, переходя из рук в руки, земельная собственность раздробилась на клочки, составившие отдельные владения частных лиц. Доказывает ли это, что общинное устройство, сложившееся в младенческом состоянии обществ, несовместно с дальнейшим развитием образования? Нисколько. История может доказать только, что общинное устройство, если оно лежало в основе европейских обществ, было вытеснено совершенно внешними причинами. Раз вытесненное — конечно, оно не могло проявиться в развитии европейского образования. Но если современное положение европейских народов и сложилось не из общинного устройства, то еще вопрос — хорошо ли это положение?

В Англии сосредоточение земельной собственности в немногие руки повергло большинство народонаселения в страшную нищету. Развитие сосредоточения собственности, с одной стороны, и нищеты — с другой, не останавливается и теперь. В 1786 году почва Англии принадлежала 250,000 корпораций и собственников; а уже в 1822 году только 32,000^[2]8. Нищета растет соразмерно; образование низших классов равно нулю, страдания их равны бесконечности. Куда вынесет Англию это ужасное положение — неизвестно, но мы безошибочно можем заключить, что сосредоточение земельной собственности заставляет ее страшно страдать в настоящем и грозит в будущем еще большими бедствиями. Земельная собственность, сосредоточенная в нескольких руках, переходит посредством найма от крупных фермеров к постепенно мелким фермерам и до простого работника, на которого следственно обрушивается отрицательно вся сумма предшествующих выгод землевладетелей и фермеров, т. е. все выгоды землевладете-лей и постепенно понижающиеся выгоды крупных и мелких фермеров соединяются в одну невыгоду для работника. Очевидно, что такое положение народа невыносимо и если не исправится путем реформы, то рано или поздно государство лопнет как кратер.

Дробное землевладение представляет также весьма шаткий вид. Возьмем в пример Францию. Около двух третей народонаселения землевладетели^[3]9. С 1789 года народонаселение увеличилось на 8 миллионов; но земледельческое население находит средства к прокормлению себя. Земледелие в хорошем положении. Путешественники сравнивают с садом вид возделанной почвы. А между тем Франция бедствует. Кровавые революции повторяются судорожно и бесплодно, принося вместо гражданской свободы позорный деспотизм, и всегда снова готовы вспыхнуть и потухнуть, не имея силы создать общественную форму, удовлетворяющую народным потребностям и это в то время, когда дробное землевладение обеспечивает две трети народонаселения; следственно, несчастие падает только на одну треть. Действительно, вопрос поставился так, что две трети населения могут в обрез прокормить себя, а треть населения должна гибнуть. Попробуйте сделать эту треть участницею в землевладении, тогда вы подымете две трети мелких землевладельцев, которые не захотят уступить своей собственности. А между тем самая эта собственность, подразделяясь по праву наследства между членами семейства, должна с увеличением народонаселения дойти или до нелепой дробности, или вытолкнуть еще часть народонаселения из среды землевладельцев в среду бездомных работников, т. е. ограничить дробность и удариться в майорат¹⁰ и сосредоточение земельной собственности в немногие руки. Положение безвыходно. В Германии уже начинается доказательство справедливости нашего замечания: в Баварии и Нассау правительство ограничило законом меру дробности земельной собственности; Прусское правительство предлагало то же в Рейнских провинциях^[4]11. Во Франции, Швейцарии, Германии и вообще во всех странах, где дробность земельной собственности выходит из пределов возможности для большей части собственников продовольствовать свои семейства, земледельческое население ищет выхода в воздержании от произведения детей. Насколько этот принцип естественен и возможен, надолго ли он поможет сводить концы, — предоставляем судить самому читателю. Конечно, такое воздержание лучше, чем случаи, так часто повторяющиеся между бездомными работниками (особенно в Англии), когда отцы и матери убивают детей, чтоб иметь возможность прокормить остающихся в живых; но тем не менее особенной нравственной прелести не лежит и в этом воздержании, которое можно назвать предубийством.

Половники (métayers¹²), снимающие из полу¹³ господские земли, хотя по большей части представляют в Европе довольно несчастное народонаселение, но в некоторых местностях Италии находятся в состоянии довольства. Так, Сисмонди^[5] восхваляет состояние крестьян-половников в Val di Nievole в Тоскане¹⁴. Тут землевладение сложилось из двух начал: из аристократической земельной собственности и дробного найма, который по обычаю (не по закону) сделался наследственным в семействах так, что одни и те же семейства из роду в род сидят на тех же землях с незапамятных времен. По обычаю, т. е. по традициональной привязанности к одним местам, половник считает себя столько же землевладельцем, как и самый собственник. Для земледельца сложилось положение более чем сносное из двух форм землевладения — аристократической и дробной — из которых каждая порознь ставит Европу на край гибели. Но и тут удачный результат не столько относится к соединению слишком внешнему двух разнородных начал, сколько к способу уплаты найма, по которому все невыгоды падают на собственника, а не на наемщика. Половник платит наем условленной частью произведений, а не ценою, условленной на наличные деньги. Следственно, все несчастные годы падают на счет собственника, и сверх того обычай ставит на его счет поземельные налоги и расходы по тяжбам. Но при всем том Сисмон-ди, выставляя довольство и нравственность населения, приходит к следующей, наивно восхваляемой им картине: «Никогда в одном и том же семействе несколько сыновей вдруг не женятся и не составляют новые пары; один из них женится и берет на себя попечение о домашнем быте; ни один из его братьев не женится, разве только когда у женатого нет детей, или когда одному неженатому предлагают половничество в другом месте». — Из этого мы можем заключить, что и тут дробное землевладение потому не приводит население в несчастное положение, что ставит само себе границы и образует род майората, осуждая члены семейства, кроме одного, на безбрачие. Вот лучший, хотя исключительно местный результат дробного землевладелия там, где обычай ставит границу дробности. Там же, где нет границ дробности землевладения, оно доходит до нелепости и более или менее выталкивает часть народонаселения в бездомничество и нищету.

Итак, две формы земельной собственности, которые развило европейское образование, — сосредоточение ее в несколькие руки и подразделение в бесконечность — поставили Европу в самое тяжелое, бедственное положение, которое до сих пор безвыходно. Уродливость сосредоточенной земельной собственности в общем экономическом положении народа слишком очевидна и не требует доказательства. Дробное землевладение еще может иметь свою привлекательную сторону для мыслителя. Воображению является человек — отец семейства, у которого свой собственный, маленький участок земли; на нем он поставил свой уютный, чистенький домик; вся семья с тщательной любовью трудится над возделыванием своего маленького участка и все цветет и зреет под влиянием их наблюдательного труда; весело смотреть на их заботливо одержанный скот, весело видеть их несложный, но сытный обед. И между тем они свободны, они полные хозяева своего дома и участка. Тут есть даже что-то идиллически прекрасное. И между тем эта форма землевладения увлекает государство к гибели, когда треть людей не участвует в землевладении и не имеет ни дома, ни пристанища, и когда участки, мельчая по праву наследства, становятся недостаточными. Из идиллии мы переброшены к картинам нужды и страдания. Невольно приходишь к мысли, что если б все люди в государстве могли иметь участок земли и если отнять право наследства, доводящее дробность участков до нелепости, — то дробное землевладение еще могло бы быть лучшей формой земельной собственности. Эти два условия, при которых дробное землевладение не гибельно, мы находим в общинном землевладении наших деревень. Что же русский крестьянин как не мелкий землевладелец, который не имеет права раздробить своего участка порядком наследственного раздела? И что же русский крестьянин как не человек, всегда имеющий долю в общинном землевладении и, следственно, никогда не бывающий бездомником? Он волен отдать свой участок в наймы и уходить на дальние заработки, но все же его право на место для дома и на земельной участок в общине — неотъемлемо. Он никогда — не пролетарий. Но может быть у нас отсутствие пролетариата происходит оттого, что еще слишком много земли и народонаселение не так тесно, чтобы кого-нибудь выбросить вне права на земельный участок и что с увеличением народонаселения при малоземелий общинное устройство дойдет до таких же бедственных результатов, как и дробная собственность в Европе? Если так, то, конечно, общинное землевладение не содержит никакого зачатка развития более прочного, чем дробная собственность, потому что всегда можно вообразить, что наконец земли будет мало для населения, и на этом основании мы можем придти только к заключению, что дело не в форме землевладения, а в количестве земли на душу. Но это не совсем так, и основания отношений между владельцами земли и способ владения ею играют свою роль в счастии и бедствии народов.

Революция 1789 года¹⁵ требовала гражданских прав. Буржуазия требовала права на самостоятельность. Крестьянин требовал, чтобы его не давили дворянские преимущества. Уже Тюрго¹⁶ замечает, что крестьяне бедствуют, потому что весь налог падает на них, а землевладельцы, т. е. дворянство, избавлены от налога^[6]. Революция изменила гражданские отношения; крестьянин сделался собственник; землевладение перешло в дробное. Но вот с тех пор прибавилось 8 миллионов ртов и новая революция, и та революция, которая теперь в народном сознании, — требует изменения устройства земельной собственности. С другой стороны, все утешение, которое представляют экономисты, заключается в том, что будто при воздержании от детопроизводства относительное участие в дробном землевладении не должно меняться^[7], что будто смертность и рождения и распределение браков сыновних и дочерних должны сохранять постоянно одно и то же отношение в числе землевладельцев, т. е. что всегда будет столько-то землевладельцев с тысячью фунтов стерлингов дохода, столько-то со стами ф., столько-то с десятью фунтами^[8], забывая при том, что уже теперь дробные земельные собственности во Франции заложены в двойной стоимости и что собственники платят по 5 % кредиторам, получая дохода с земли maximum 3 %. В этом утешении два ложных основания: 1) в расчет не взяты люди, вовсе не имеющие собственности и 2) взято в расчет условие воздержания, не подлежащее никакому контролю. Таким образом, это утешение ничего не доказывает, и революционное требование изменения земельной собственности остается в своей силе.

Теперь представьте себе общинное землевладение при малоземелий, неудовлетворяющем чрезмерности населения. Во всем этом населении никому, однако, не отказано в земельном участке; несобственника нет, и у всех участки равны. Жаловаться придется наконец только на ограничение государства или земного шара. Изменения способа землевладения требовать нельзя, потому что участки распределены справедливо; к революционному кровопролитию нет повода; людям остается два естественных выхода — выселок¹⁷ и усиление артельной промышленности. Выселок при общинном устройстве имеет естественное стремление к общинной колонизации на новой почве. Выселок при дробном землевладении совершается отдельными лицами, предпринимающими путешествие на авось для приискания заработка. Германо-ирландские переселения в Америку совершаются или слишком мелкими землевладельцами, или совершенными бездомниками, имея в виду перед собою опять бездомничество; вся надежда на скорейшее приискание работы и лучшую заработную плату. Наем работников в Европе основан на конкуренции; но Стюарт Милль справедливо отрицает существование этой конкуренции; какая в сущности может быть конкуренция там, где необходимость пропитания заставляет людей решаться на какую бы то ни было чрезмерно низкую цену труда и какую бы то ни было чрезмерно высокую цену найма земли? Отдельный мелкий собственник и бездомник равно дома и при переселении пропадают под тяжестью давящей его системы землевладения. Во Франции только теперь, после страшных бедствий и неудач революций, работники начинают соединяться в артели¹⁸; между тем как у нас артель выходит непосредственно из оснований общинного землевладения. В каждой деревне, где крестьяне занимаются каким-нибудь мастерством, вы найдете, что они соединяются в артель; также артелью они идут работать на фабрики. У них развился общинный смысл. Таким образом, мы логическим путем придем к заключению, что общинное землевладение представляет более выгоды для народа и более прочности для государства, чем сосредоточенная и дробная форма землевладения.

С другой стороны, наблюдение показывает нам, что в Европе развилось уважение к неприкосновенности лица, неприкосновенности дома (home), неприкосновенности собственности, понятие чести, гласность суда и мнения, гласность законодательных собраний, развилась наука, наконец, и самое земледелие, и промышленность, словом, все, что мы привыкли соединять в понятии образованности. Между тем в России наглость обращения всякого мало-мальски высшего с низшим и крепостное состояние доказывают совершенное неуважение к лицу. Ни единый человек, выше тебя поставленный, не постыдится оскорбительно и нахально переступить порог твоего дома, особенно если этот дом — изба. Понятие чести замерло перед этим нахальством. Личность не выработалась до самостоятельности, и несмотря на нашу храбрость в бою, гражданская трусость сделалась нашим отличительным свойством. Всякая защита своего права и правды у нас считается бунтом, а подлость, если не доблестью, то, по крайней мере, делом естественного порядка вещей. Крепостное состояние и чиновничество стерли неприкосновенность собственности. Судят и осуждают людей втихомолку, основываясь на подкупе, лицеприятии и притеснении. Мнению высказаться вслух нельзя и на устах русского лежит печать молчания. Какие постановления делает администрация, какие распоряжения, куда девают все суммы, не мытьем, так катаньем сбираемые с народа, — никому неизвестно, как будто никто этим не заинтересован, как будто России дела нет до того, что с ней делают. Даже само правительство по большей части не знает, что делает администрация и не имеет никакой путеводной нити для поверки отчетов, потому что действительная поверка и гласность нераздельны. Наша наука отстала, наша промышленность и особенно наше земледелие в совершенном младенчестве. В праве ли мы заключить, что образованность выросла на почве разъединенного землевладения и не выросла на почве общинного устройства? Едва ли.

Феодализм развил в Европе понятие чести и неприкосновенности лица; революции утвердили неприкосновенность собственности. Нигде феодализм не достиг такого развития, выросши и оставшись на основаниях сосредоточенного землевладения, как в Англии, и нигде понятие неприкосновенности лица не пустило такие глубокие корни в общественном мнении. Полицейский никогда не является в виде какого-то забияки, который так вот сейчас и схватит вас за ворот, чуть ему что не понравится. Английский полисмен уважает в вас личность человека и никогда не арестует вас, если ваш поступок не поименован в законе, как случай подлежащий аресту. Уважение к дому развито так, что полицейский не имеет права арестовать вас на квартире без судебного приговора. Уважение к лицу естественно ведет за собою такое уважение к независимости мнения, что шпионство невозможно. Лондонские полицейские отказались служить министерству политическими шпионами и грозили подать в отставку, если бы им стали делать предложения подобного рода. Но, развившись в эту сторону уважения к лицу, Англия достигла в этом и до уважения полной свободы лица умереть с голоду. Сосредоточенность землевладения сосредоточила и уважение к лицу только для собственника — понятие чести только для собственника. Для собственника и то и другое существует действительно. Но для несобственника это уважение становится делом пустого формализма. Когда Ирландские лорды хотят свои поля обратить в луга для скотопромышленности, они сгоняют население в сотни тысяч душ, нанимавших их земли, и сотни тысяч душ идут частью умирать с голоду, частью как попало на скорую руку переселяться в Америку. Очевидно уважение к лицу и собственности лордов действительное, а уважение к лицу наемщика земли мнимое, формальное. В самой Англии подобного происшествия не может случиться от землевладельца к наемщику, потому что наем земли делается обыкновенно фермером капиталистом в большом размере и по долголетнему контракту; но оно становится возможнее при передаче большого участка земли от оптового фермера мелким фермерам и повторяется ежедневно в отношениях фермеров к поденному работнику-хлебопашцу. Воображение не так поражено при виде этих частных отдельных несчастий, как при виде сплошного несчастия ирландского народонаселения, но сумма этих отдельных несчастий немногим уступит сумме их в Ирландии. Такое и общее мнение скажут, что работник, конечно, волен ехать в Америку, если желает, или приискать себе другую землю, или работу, если на то его воля. Закон и общее мнение в этом случае лицемерные формалисты и, выставляя на показ самостоятельность лица, проходят молчанием то, что у этого лица отняты все материальные средства к независимости и свободе. Феодализм развил самостоятельность лица так, что правительство должно действовать в границах невмешательства в частные и судебные дела и двигаться исключительно в сфере администрации, обязанной давать парламенту отчет в своих действиях. Все это составляет высокое гражданское развитие, и все это пришло к бесплодному формализму, потому что рядом с формальной прочностью гражданской свободы создало новый вид рабства, при котором для большинства народонаселения гражданская свобода равна нулю. Среднее сословие¹⁹, развившись в том же направлении сосредоточения движимых капиталов, как феодализм развился в состредоточение недвижимых имуществ, совершенно усвоило себе формальность гражданской свободы, всегда оставляющую все выгоды на его стороне в ущерб народонаселению, не имеющему собственности. Результаты английского формализма выходят следующие: 1) Всякий волен искать своего права по суду, но он должен внести в обеспечение иска сумму равносильную проторям²⁰ и штрафам в случае проигрыша иска; таким образом, бедный человек не в состоянии даже начать отыскивать свое право. Суд и правосудие существуют только для меньшинства. 2) Даже и для собственников страх судебных издержек дошел до того, что законодательство предоставило на волю тяжущимся быть судимыми присяжными (jury), что стоит дороже, или просто судьей; в уголовных делах королевский юрист решает способ преследования дела по своему усмотрению, и, таким образом, суд присяжных назначается только для самого небольшого числа дел^[9]21. 3) Наконец, самые присяжные избираются исключительно из числа собственников, и несобственник может ожидать не суда, а только осуждения. 4) Адвокатство по наследству образовалось в касту, которой плата за делопроизводство составляет огромный грабеж, утвержденный узаконениями. 5) Все судебные и административные места, покупные на законном основании, даже военные чины. В других странах приобретение судебных, административных и военных мест за деньги считается подкупом; в Англии это законная покупка. Таким образом, все места заняты в пользу меньшинства. 6) Наука и грамотность составляют удел меньшинства; большинство невежественно до дикости. 7) Свобода печати и мнения устранена дороговизною права на издание журнала или какого-нибудь рода сочинений, содержащих новости (news), и недоступностью клубов и библиотек для небогатых людей^[10]. Свобода печати и мнения существует только для меньшинства; большинству негде высказаться, потому что это слишком дорого. 8) Сельское хозяйство и промышленность, хотя бы и улучшались, улучшаются только ко вреду большинства, потому что каждое улучшение, совершаясь в пользу сосредоточенной собственности, отнимает какие-нибудь выгоды у народа. Так, дешевизна фабричных изделий всегда сопряжена с понижением заработной платы и увеличивающейся дрянностию изделий. Индустрия вместо успеха становится только надувательством со стороны собственников. Так, огромность земледельческих оборотов, требуя быстроты в работе, даже препятствует улучшению сельского хозяйства и постоянно только стремится к понижению заработной платы и повышению найма. 9) Интересы собственников дошли до того развития, что парламент, их представитель, сделался формальным собранием, никогда не составляющим действительной оппозиции администрации и дозволяющим ей все, лишь бы она работала в смысле собственников.

Таким образом, начало сосредоточенного землевладения развилось в Англии в самостоятельность личности и правосудия для меньшинства, давящего большинство всем формализмом узаконений. Уродливость такого экономического и юридического состояния общества перебросила искренних людей в чартизм²², т. е. в стремление к изменению настоящей формы землевладения. Это возникающее направление и упорство английского консерватизма готовят Англии будущность невообразимых ужасов. Натянутость положения едва ли допустит развитие постоянной реформы, которая была путем Англии до ее революции, до образования конституционной монархии. С тех пор Англия окристаллизовалась в каком-то консервативном китаизме и едва ли ей теперь доступна благоразумная мягкость постоянной реформы.

Иначе развились интересы на западном континенте Европы. Раздробив землевладение на частные, мелкие собственности, Франция должна была стремиться к усиленно административной централизации. Отдельная личность самостоятельна, когда сильна; но мелкий собственник ищет защиты своих интересов вне себя. Таким образом, удалив феодализм с старшей линией Бурбонов²³, Франция сменила его на чиновничество.

Администрация, защищая права дробной собственности, поглотила жизнь общественную и самостоятельность лица. Неудавшаяся революция привела прямо к безграничному деспотизму. В 1830 г. в Департаменте Indres-et-Loire²⁴ считалось по одному чиновнику на 76 человек жителей. Токвиль²⁵ считает для всей Франции по одному чиновнику на 230 жителей. Лэйинг в 1854 г. считает одно чиновничье семейство на 46 семейств. 138,000 чиновничьих мест по расчету Токвиля стоят ежегодно Франции 200 миллионов франков. Замечательно, что это кроме таможенных чиновников и полиции! Прибавьте к этому таможни, полицию и ту часть войска, которая содержится исключительно для охранения общественного порядка, — и для всякого станет очевидно, что на основании дробной собственности выросла во Франции администрация, поглощающая все живые силы народа. Неприкосновенность лица, свобода цензуры и общественного мнения, все поникло перед административной централизацией. Защищая интересы собственности, администрация естественно пришла к тому, чтоб взять под свое покровительство мелкого собственника против несобственника и крупного собственника против того и другого. Таким образом, крупный капитал путем индустрии и таможен обременяет существование мелкого собственника и несобственника; мелкий собственник съеживается и останавливает развитие крупной торговли тем, что ничего не покупает!.. Внутренняя враждебность общества усложняется. Администрация и крупная собственность стали в враждебность интересов против мелких собственников и несобственников; мелкие собственники против крупных собственников и несобственников; несобственники против тех и других.

При таком положении разъединения интересов конечно только централизация может дать внешнее единство, которое бы ненадолго поддержало status quo. Наука осталась занятием миноритета²⁶ как дело недоступное не только для несобственника, но и для мелкого собственника; им заниматься ею некогда. Невежество земледельческого класса во Франции признано всеми, кто сколько-нибудь знает Францию. Наука, как занятие миноритета, служит интересам собственников и администрации. Притесненное большинство народонаселения, стоящее вне науки, не могло уяснить себе своего недовольства и вопросов общественной реформы с научной отчетливостью и, удовлетворяясь революционной фразеологией, готовится к взрыву без определенных понятий. Но одна мысль, у всех бродящая почти на степени предчувствия, это реформа права собственности, изменение дробной собственности в общинную.

Тоже движение, хотя может и еще смутнее, бродит и в Германии, также склонившей голову перед административной бюрократией.

Но мы ограничимся этим быстрым, далеко неполным очерком Франции и Англии, тем более, что в Германии русский ум не найдет что перенять, перед чем остановиться с тем уважением, как например перед гражданскою самостоятельностью лица в Англии. Германия не развила ни самостоятельности лица, ни громадной индустрии; она развила метафизику и бюрократию. Распространяя в народе грамотность, германская администрация не довела ее до общественного образования, несмотря на все частные попытки популяризировать науку. Выросши на враждебно смешанных основаниях аристократической и дробной собственности, Германия дошла до экономических результатов, подобных результатам тех же начал во Франции и в Англии, и вместе с тем до того же бродящего втайне стремления изменить существующие формы разъединенного землевладения в землевладение общинное.

Но, скажут нам, идеал общинности, к которому стремится Европа, совсем не то, что общинное землевладение у наших крестьян, которое только форма землевладения, бывшая вообще у народов в младенческом возрасте их развития. Положимте, что так. Но гораздо же легче идеал общинности развить из формы общинного землевладения, чем из форм собственности совершенно противоположных. На основании противоположных форм землевладения стремление к общинности может идти только посредством насильственных кризисов, потому что надо ломать существующее, между тем как при общинности землевладения надо только оставить это начало свободно, беспрепятственно и естественно развиваться без всяких общественных потрясений. Мы только можем придти к одному заключению, что весьма счастливо, что в России нельзя стереть форму общинного землевладения. Народ не уступит ее никакой силе; как ни бессознателен обычай, но он укоренился и весьма счастливо, если он совпадаете разумностью.

Но на почве общинного устройства выросло совершенное пренебрежение к лицу, крепостное состояние, отсутствие суда и правосудия для народа, также чиновничество, да еще хуже чем на Западе, потому что не подлежит контролю общественного мнения, основанного на самостоятельности лица. Общественное мнение не существует за отсутствием гласности. Образованность и наука достаются также и еще больше на долю самого маленького меньшинства, как и на Западе. Индустрия развилась плохо, земледелие в совершенном младенчестве. Стало быть общинное землевладение принесло подобные же и еще более горькие плоды, как принесло на Западе сосредоточенное или дробное владение.

Когда правительство прикрепило крестьян к земле, часть из них была прикреплена за помещиком, часть из них подпала под власть чиновничества. Петр Великий принял государство в хаотическом состоянии и должен был для водворения порядка прибегнуть к какому-нибудь чуждому началу, это начало было — бюрократия. Помещик и чиновник составили два элемента, которые разом поставили границу развитию общинного начала и осудили его на пребывание в statu quo. Образование России пошло помимо общинного начала. Развивалась только администрация. Помещичество, по обязанности или обычаю служить, слилось с чиновничеством, а не с народом, даже утратило (а может и не имело) характер наивной патриархальности, заменив его плантаторством. Помещик и чиновник не уничтожили общинности землевладения у крестьян; это было для них равнодушно; но только они не дали общинному началу дальнейшего хода. Таким образом, наше судопроизводство не развилось из общинного начала, наша администрация не развилась из общинного начала; а все перенесено целиком из немецкой бюрократии, со всем ее формализмом и варварскими названиями. Помещик общинное управление заменил своим, чиновник своим. Лучшего из этого ничего не вышло, кроме того, что народ отупел.

Возьмите какую-нибудь русскую крестьянскую общину, случайно избавленную от вмешательства помещика и чиновника, и посмотрите как она существует по своему обычаю. Возьмите, например, оброчное имение какого-нибудь помещика, который для общины не более как миф, получающий ленты через плечо в Петербурге. Для общины действительность составляет только оброк²⁷, ежегодно посылаемый мифу. Положимте, что оброк этот невелик и уплачивается легко; а миф — лишь бы получал его — не вмешивается в управление, и крестьяне управляются сами собой; а между тем чиновник боится мифа и не теснит их. Что происходит в этой общине? Она выбирает старосту и сменяет его, если им недовольна. Разделив землю по тяглам, она не вмешивается в частную жизнь человека, лишь бы он нес общественную тягу наравне со всеми. При спорах между собою крестьяне обыкновенно обращаются к старшим, доверяя им рассудить их, т. е. полагаются на третейский суд; в самых важных случаях их разбирает мир²⁸. Оброк и повинности собирает староста и в употреблении сборных сумм дает отчет на миру. Мир (suffrage universel²⁹) выбирает и отменяет старосту и другие лица, занимающие какие-нибудь сельские должности. Иногда вы услышите жалобы, что мир слишком вмешивается в частные дела и теснит отдельные личности; но заметьте, что вы застаете общину на степени младенческого развития. Не мешайте ей — из столкновения личности и мирской власти община естественно дойдет до того, что определит случаи, подлежащие и не подлежащие мирскому суду, и оградит личность, предоставив миру только решение дел общественных. Тут человек естественно идет к тому, чтобы устроить свою независимость, сохраняя чувство общественного долга. Диктаторская власть старосты, ограниченная учетом, мирской поверкой его действий и сменою, никогда не переступит своих границ, когда ей вне общины не на что опереться. И потом власть старосты чисто исполнительная; раскладка повинностей зависит от мира. Я знал одно богатое село в Рязанской губернии, где раскладка оброка и повинностей делалась на миру таким образом, что богатый крестьянин платил более в счет повинностей, бедный менее, каждый платил по состоянию; состояние же человека всегда известно общине, как бы кто ни скрывал его для избежания повинностей, падающих на его долю. В этой общине только половина крестьян жила дома; половина разъежалась на заработки во все концы России. Стало быть общинное устройство нисколько не стесняло их образа жизни, лишь бы каждый уплачивал свою общественную повинность. Попробуйте не мешать такому устройству развивать все лежащие в нем зачатки, и взгляд любого экономиста остановится на нем с удовольствием³⁰.

Но вот миф перестает быть мифом, помещик является управлять именьем, или присылает управляющего. Положимте — чтоб не касаться безобразия барщинного положения — что перед нами именье все же оброчное. Развитие общины тотчас останавливается. Староста перестает быть избираемым и отрешаемым по усмотрению общины. Он превышает свою власть, опираясь на власть помещика. Третейский суд между крестьянами заменяется судом помещика. Оброк налагается на всех и каждого по воле помещика. Кто из крестьян жил и работал на стороне, призывается домой по воле помещика. Личность крестьянина стерлась; он чувствует, что он раб, он боится и лжет. Этим ограничивается его нравственное развитие. Община остается действительно при своей точке отправления — общинном землевладении, и дальше не может сделать ни шагу вперед.

То же влияние, которое производит вмешательство помещика на крепостных крестьян, производит вмешательство администрации на государственных крестьян. До Киселевского министерства³¹ крестьяне были подвергнуты грабительственным набегам земской полиции³². Набеги земской полиции и ныне продолжаются во всех уголовных делах; эти набеги не ссорят земскую полицию с палатою государственных имуществ³³. Оба управления идут дружно; только крестьянам приходится отплачиваться вдвое. Теперь они, кроме набегов земской полиции, подвергнуты грабительственным набегам чиновников палаты государственных имуществ. Но этого мало — администрация достигла путем узаконений до остановки развития общинного начала. Старшина в общине избирается и отменяется с разрешения начальства. Голова избирается волостью, но утверждается палатой государственных имуществ с разрешения губернатора. Отменяется также с разрешения начальства, потому что хотя он и избирается на три года, но может остаться и долее, если начальство его не сменит^[11]34. Вместо добровольных судов явились суды непременные под заглавием сельских и волостных расправ^35[12]. Выборы совершаются под угрозой административной розги. Жалованье всем этим крестьянам-чиновникам назначено непременное, а не по соглашению общины. Превышать свою власть все эти выборные, но начальством утвержденные крестьяне-чиновники, могут всегда, опираясь на палату государственных имуществ. Перед администрацией стерлась личность человека. Администрация поглотила общину, оставив ее при ее точке отправления, т. е. при общинном землевладении, и не пуская развиваться далее. Даже немногочисленный класс свободных хлебопашцев³⁶ министерство государственных имуществ поглотило в общую бездну администрации^[13].

После этого можем ли мы сказать, к какому развитию способно начало общинного землевладения и в чем оно останавливает развитие образования в государстве? Мы еще не видали развития общинного начала; мы только видим препятствия, которые ему поставлены. Отнимите препятствия и тогда посмотрите.

С одной стороны, мы видим, что сама западная Европа, перепробовав все формы раздельного землевладения, стремится к созданию общинного начала, чтоб вынырнуть из своего тяжелого и опасного положения. С другой стороны, мы видим, что у вас препятствия к развитию образования встречаются не в общине, а в том что чуждо общинному началу и развивается в ущерб ему, т. е. в помещичей власти и бюрократии.

Однако помещики — единственно образованное сословие в государстве, только их труд и их власть могут распространить образованность в народе, улучшить земледелие и создать рациональное сельское хозяйство. Однако администрация распространила школы и грамотность и устроила примерные хутора для распространения рационального сельского хозяйства.

Это все только похоже на правду, а в сущности — ложь. Помещики, или лучше сказать некоторые из помещиков, действительно составляют образованную часть государства, и это очень счастливо, это очень важно; это показывает, что образованность вошла элементом в государство и что ее не сотрешь. Но это не доказывает, чтобы этот миноритет имел влияние на распространение образования посредством своей власти над крепостными людьми. Этот миноритет растет воспитанием, которое дает своим детям, растет умножением образованных личностей; но чем более он растет, тем более он приходит к сознанию несовместности крепостного права с образованием, к сознанию, что он и не способен распространить образование в народе именно потому, что существует крепостное право. Вместо того, чтобы посредством своей власти образовать крестьянина, помещик, употребляя власть, сам теряет свое образование. Он приходит в столкновения, где действует вопреки своим понятиям и убеждениям. Крестьянин спервоначала не может иметь к нему доверия, как к притеснительной власти, и не принимает его поучений. Помещик не поучает, а только приказывает. Да и чем же в сущности помещик до сих пор распространял просвещение между крестьянами? Кое-где неудавшимися школами и хозяйственными нововведениями, больше похожими на шутку, чем на дело? Еще большую массу понятий вводили в народ те помещики, которые без особенной ревности к просвещению, пускались в промышленные заведения просто из коммерческого расчета, как и всякий иной смертный из купцов. Но и тут за приобретение некоторых мануфактурных понятий крестьяне платили усугубленной барщиной и работали с ненавистью к помещику и его промышленному предприятию. Сохранимте доброе влияние образованности высшего класса, но перестанемте подозревать существование этого влияния там, где его нет, и безбоязненно уничтожимте власть, которая мешает общине свободно развиваться.

С своей стороны администрация, если и устроила школы, то, может быть, околостоличные крестьяне воспользовались случаем выучиться грамоте, потому что для них нужда в ней ощутительнее; но уезжайте немного подальше от столицы и вы увидите, что существуют учителя и здания для школ, а грамотность не распространена. В этом администрация не успела; но в чем она несомненно успела — это в разорении крестьян и остановке общинного развития. Примерные же хутора никогда не принимались ни крестьянами, ни администрацией за серьезное дело; они существуют как шутка, поддерживаются как административная шалость. Да иначе и не могло быть. Администрация вникала не в потребности народного развития, а только создавала и развивала самое себя в систематичность, сотканную из формализма и насилия. К сожалению, администрация, гордая своей систематичностью и самобытностью, смотрит на народ как на жалкую массу, которую нечего развивать по законам ее внутренней жизни, а следует кроить и шить по мерке, изобретенной самою администрацией. Администрация презирает народ и видит в нем только невежественную нелепость, которую надо заменить просвещением, пропитавшим администрацию и пышущим изо всех ее пор. Ошибка, важная уже и потому, что народ насильно толкают по неестественному пути мнимого образования и преграждают ему путь его естественного развития; но, кроме того, ошибка еще большая потому, что в самой администрации лежит не просвещение, а невежественная нелепость на свой манер. Например, администрация услыхала, что в Европе садят картофель и гонят водку из картофеля; администрация тотчас принялась жесточайшим образом пороть крестьян, заставляя их садить картофель. Крестьяне не хотели; от административных розог отделывались взятками, и картофель не вышел из границ огородного растения. Администрация приписала это упорству и невежественной нелепости крестьян. А между тем дело заключалось в простой причине: рожь была дешевле картофеля, сеять рожь было дешевле, чем садить картофель. Очевидно, что картофель, распространившийся в Европе как pis aller³⁷, как более дешевая замена недостающего зернового хлеба, не мог распространиться там, где зернового хлеба было достаточно и где его возделывание обходится дешевле возделывания картофеля. Кто же у нас был в этом случае невежа, просвещенная администрация, не понявшая простых экономических данных, или невежественный мужик, просто нежелавший делать того, что ему приносило не прибыль, а убыток?

Пора нам перестать шалить. Благодетельное влияние помещиков и администрации на земледелие и вред, приносимый земледелию общинным землевладением, т. е. делянками земли — ведь это все неправда. Помещики и администрация не улучшили сельского хозяйства у крестьян, и не делянки земли держат его в младенческом состоянии. Говорят, что помещичьи земли лучше обработаны нежели крестьянские. Должны бы быть лучше обработаны, потому что помещику не мешает работать никакое насилие, но лучше ли они обработаны, это весьма сомнительно. Это больше обычное мнение, нежели факт. Все что мы можем сказать, что иногда встречаются помещичьи земли лучше обработанные, а по большей части они также плохо обработаны, как и крестьянские. Единственно существенное различие между господским и крестьянским хлебом в пользу господского то, что крестьяне продают хлеб по большей части сыромолотный, а господский хлеб сушится, да еще не в овнах, а в ригах³⁸. Это различие наводит нас на мысль, что оно лежит не в рациональности помещичьего и нерациональности крестьянского хозяйства, а в том, что помещик достаточно богат, чтоб выстроить ригу и дать себе время высушить хлеб, между тем как крестьянин спешит намолотить, что сможет, и продать на базаре, чтоб удовлетворить нуждам, не терпящим отлагательства, например, когда с него требуют подать, или взятку вместо подати, почти приставя нож к горлу, или лучше сказать розгу к спине. Это еще не есть различие в способах обработования земли. А взгляните на самые эти способы, они одинаковые у тех и у других. Крестьянин пашет сохой, и помещик пашет сохой; помещики, которые вводят у себя плуг, составляют незаметное меньшинство в Великороссии. В Малороссии все пашут плугом: и помещики, и крестьяне. Везде у тех и у других трехпольное хозяйство; помещиков, которые ввели у себя плодопеременное хозяйство, можно перечесть по пальцам. Мы уже имели случай заметить, что плодопеременное хозяйство у нас не может приняться по весьма простой причине, потому что корнеплодных растений не требуется на рынках империи и потребность в них не превосходит размеры огородной промышленности. Эта причина, очевидно, проще и решительнее, чем все причины, отыскиваемые в недостатке образования. Я не спорю, что недостаток образования тоже факт, но в этом случае, не в нем дело. Наши рынки не требуют корнеплодных растений, и ни крестьяне, ни помещики не захотят работать над произведением, которого некуда сбыть. Мало того, наши рынки не требуют даже того количества зернового хлеба, которое земля могла бы производить, идо сих пор ни крестьяне, ни помещики не поставлены в необходимость действительно заботиться о добывании хлеба более, нежели сколько его родится при небрежном возделывании земли. Вот основная причина, почему земледелие в младенческом состоянии.

Россия легко прокармливается тем хлебом, который родится. В самые голодные года цена на хлеб не возвышается до его обыкновенной цены в западной Европе. Наши плодоносные земли приносят менее, чем неблагодарные почвы в Европе; но народ прокормлен, винокуренные заводы в ходу и есть еще излишек для отправки за границу. Никто и не заботится об улучшении земледелия; а когда кто заботится, то это более из артистического чувства в промышленности, чем из живой, торговой потребности. От этого и забота эта кидается в шалость, т. е. внимание помещика-агронома большей частью растрачивается на небрежные опыты перенять изобретения, неидущие к делу, а самое земледелие не улучшается. Пользуясь крепостным правом, помещик имеет досуг пошалить в агрономии и, расплываясь в этом досуге, теряет всякую инициативу в торговле. К нему купец сам приезжает закупать хлеб для отправки в другие губернии и за границу. Ни одному помещику в голову не приходило, что и он мог бы свезти хлеб подалее, чем пристань ближней судоходной реки, или соседний винокуренный завод, и продать повыгоднее. Почти ни один помещик не продает зернового хлеба мукою. Не пройдет десятилетия, и Россия покроется железными дорогами, и возить хлеб в гавани будет легко; а помещики, если бы осталось крепостное право (не говоря уже о том, что барщинная работа плоха) по собственной косности не улучшили бы сельского хозяйства и не стали бы продавать хлеба более, чем теперь. Но, благодаря Александру II, крепостное право скоро исчезнет, и помещик очнется от своей косности и при пособии железных дорог сделается исправным торговцем и станет в самом деле заботиться о количестве и качестве своих произведений. Тогда он действительно употребит капитал и труд на улучшение сельского хозяйства; да и крестьянин, вышедший из под его убийственной родительской опеки, развернет свои силы и станет работать не хуже его. Напрасно Тенгоборский³⁹ (как ни важен его труд как первый опыт сборника статистических сведений о России) полагает, что в дележе земли по тяглам больше причин дурного земледелия, чем в самом крепостном состоянии. Не только в помещичьем крепостном праве мы отыщем более причин к неулучшению земледелия, чем в общинном владении землею, но и у казенных крестьян мы наткнемся на административное насилие как на главную причину невозможности сельским общинам улучшать свое хозяйство. Тенгоборский, может, не захотел договорить этого, потому что он все же был человек официальный и не смел высказывать открыто своего мнения. Серьезно говоря — делянки земли по клочкам, как бы разбросаны ни были клочки, не могут заставить крестьянина пренебречь обработкой земли, потому что на следующий севооборот такой-то клочок достанется не ему; во-первых, он может достаться и ему; во-вторых, ему нет выгоды дурно работать назло соседу, потому что, работая дурно, он и в этот севооборот получит меньше, да еще должен бояться, что и сосед назло ему станет дурно работать и в результате было бы, что все члены общины живут назло друг другу, — нелепость, которая de facto не существует, и, конечно, выгода общины в том, чтобы все члены ее работали исправно. Но обыкновенно думают, что неуверенность в сохранении известного участка порождает нерадение; даже иные крестьяне так думают. Мы очень сомневаемся, чтобы причина нерадения заключалась именно в неуверенности сохранить известный участок, при уверенности все же иметь участок и со временем тот же участок. Нерадение встречается и у отдельных собственников, большей частью тогда, когда отдельная собственность так мелка, что не в состоянии прокормить семью, когда мелкого землевладетеля одолевают долги, и он не видит исхода в жизни, и впадает в отчаяние. Надо предположить страшную силу характера, чтобы при таких данных человек не упал духом и продолжал бы хорошо трудиться, несмотря на безвыходность положения. А русский мужик всегда находится в безвыходном положении; барщина — розга, оброк — розга; сегодня день удобен для работы, но погонят на барщину; сегодня мужик хотел заняться каким-нибудь предприятием, но его гонят в извоз; у него руки падают, он отупел, он не знает, что ему делать, вот от чего он нерадив. Это для помещичьих крестьян; то же у государственных: подать — розга; иди работать на дорогу, когда пришло время работать в поле; нейдешь — давай взятку, не даешь взятки — розга. Вот от чего он нерадив; не в сохранении или не сохранении такого то клочка земли он не уверен, — он не уверен в спокойствии своей жизни; все его достояние не обеспечено от насилия помещичьей и административной власти; у него руки падают, он отупел, — вот отчего он нерадив. И то, что все же большинство наших крестьян не нищие — свидетельствует только о выдержке их характера, которая поддерживает человека, несмотря ни на какие насилия. Нашел же Гакстгаузен⁴⁰ успешное хозяйство у Менонистов⁴¹, несмотря на общинное владение и делянки земли; почему?.. Потому что в России наименее притесняют Немцев. (Конечно, никто не подумает, что мы этим изъявили желание притеснения Немцев; мы только желаем, чтоб перестали давить Русских.)

Но если правда, что иные крестьяне думают, что делянки земель вредны для их хозяйства, если их мнение основательно, — то дайте общине спокойно и свободно развиваться, она дойдет до более удобного дележа земли своим рассудком и силою обстоятельств. Повторяем: мы и не принимаем общину, как она теперь существует, за идеал общинного устройства, но за основание, за зародыш, за зерно этого устройства, зерно, которое способно к развитию, если ему не будет мешать внешнее насилие.

Говорят, что общинное устройство подавляет свободу лица. Но у нас при общинном устройстве личность не определила своего нрава независимости, община не определила границы своей власти над лицом, потому что им некогда договориться до этого. Личность подавлена помимо общины помещиком, администрацией, безсудием; она не заявляет своих прав перед общиной, потому что это массивное, общинное устройство насколько-нибудь спасает ее от высших насилий. Дайте общине свободно развиваться, она договорится до определения отношений лица к общине; она даст право лицу (как и теперь уже существует, хотя недовольно определенно), свободно избирать место жительства, не отстраняясь от общины, или вовсе удаляться от этой общины и причисляться к другой с ее согласия, или сделаться совершенно отдельным собственником, словом, община даст право независимости лицу; но удержит свое право, когда лицо принадлежит к ней, требовать от него подчинения общинности землевладения, участия в общественных повинностях, подчинения общинному судебному приговору.

Говорят, что общинность землевладения при дележе земли дает в результате таких же дробных собственников, как и на западном континенте Европы. Это несправедливо. Мелкий, отдельный землевладелец в Европе передает свою маленькую землю в наследство детям, и она мельчает до тех пор, пока люди не выброшены в голодающие сословия совершенных бездомников. Конечно, такие землевладетели не имеют возможности улучшить земледелия; они не в состоянии приобрести новой земельной собственности; они не в состоянии переселиться на новую землю; они уходят в поденщики. В нашем общинном устройстве право наследства на участок земли не существует; земли достаточно, пока ее достаточно у общины. Положим, и тут есть граница, после которой является малоземелие, но эта граница приходит не так быстро и не так удручительно, как в дробном, наследственном землевладении. После этой границы люди не переходят в необходимость бездомной поденщины; они только естественно переходят к потребности выселка, колонизации, новой общины, явление, составляющее географическую необходимость в роде человеческом. Зачем обрушивать на общинное устройство вину дурного земледелия тогда, когда оно происходит от других причин? А именно: от достаточности хлеба и недостаточности сбыта, от крепостного права и давящей администрации?

У нас расход на улучшение земледелия не был бы покрыт соразмерно усиленным доходом. До сих пор положение земледелия большей частью такое, что чем больше расхода на обработку полей, тем меньше с них дохода. Это явление, не исключительно принадлежащее России, всегда естественно совпадает с несоразмерностью земли и населения^[14]42. Мы его встречаем, когда земли слишком мало или слишком много сравнительно с народонаселением; в первом случае является невозможность улучшения, во втором — отсутствие необходимости в улучшении. У нас много-земельность при недостаточности сбыта. Улучшенное земледелие западной Европы при легкости сбыта в странах, не только потребляющих весь свой хлеб, но нуждающихся в привозе иностранного хлеба, — вовсе не может быть применено к нашему положению. Мы естественно можем искать себе сравнения, аналогии и предметов достойных подражания и избежания в Америке. Как и Россия — Соединенные Штаты растянуты на огромном пространстве при соразмерно небольшом народонаселении. Первое, что поражает нас в отношении к земледелию, это заграничная торговля хлебом. Россия, несмотря на свои успехи в этой торговле в последнее время, вывозит из 250 миллионов четвертей ежегодно производимого зернового хлеба — maximum 5,700,000 четвертей за границу, т. е. около 2¼ % годового урожая; между тем как Соединенные Штаты вывозят из 19,047,875 четвертей (110 миллионов бушелей⁴³) пшеницы — 4,859,623 четвертей (28,063,879 бушелей), и из 79,654,720 четвертей (460,000,000 бушелей) кукурузы — 3,633,742 четвертей (21,052,971 милл. бушелей), т. е. двух сортов зерна (кроме рису и других хлебных растений) из 98,702,625 четвертей — 7,493,365 четвертей, т. е. 7½ % годового урожая^[15]. В Штатах для внутреннего продовольствия остается 91,209,260 четвертей на 23,297,498 жителей, т. е. 3,9 четверти на душу; у нас остается 244,300,000 четвертей на 62,000,000 жителей, те. 3.6 четверти надушу В Штатах пахотной земли 43,869,574 десятины⁴⁴ (118,435,178 acres⁴⁵), т. е. по 1,8 десятины надушу; у нас пахотной земли 89,647,000 десятин, т. е. по 1,4 десятины надушу. Очевидно внутреннее продовольствие и число десятин пахотной земли на душу и тут, и там почти одинаково; но результат американского земледелия превышает наш почти на 5 %, не говоря уже о том, что в Америке не хлебные растения занимают большее пространство обработанной земли, чем у нас, и следственно действительный урожай хлебных растений должен давать гораздо более 5 % больше, чем у нас. Причины этой разницы могут быть климатические условия и способы обработки. Уступимте климатическим условиям половину; все же результат американского земледелия превышает наш слишком на 2½%. К тому же добавим, что в заграничной торговле Штатов пшеница и кукуруза составляют только семидесятую долю ценности всего вывоза, а наш зерновой хлеб составляет пятую долю всего вывоза. Промышленное движение Штатов является нам гигантским в сравнении с нашим. В 1845 году наша заграничная торговля простиралась на 441,943,880 франков^[16]; в том же году заграничная торговля Штатов была на 531,253,800 франков, следственно, почти на 90 миллионов более нашей. Заключение просто: народонаселение слишком вполовину меньшее производит в промышленном отношении более чем народонаселение вдвое большее, т. е. производит слишком вдвое более. Уделимте половину лишка в пользу климатических условий, выйдет, что оно при равных климатических условиях производит в полтора раза более. Какие же этому причины? Вот они:

1. Штаты по традиции получили образованность, т. е. применяемость науки к промышленности, и капиталы. Мы являемся в среду образованных государств на сто лет позже и должны создавать и промышленность и капиталы.

2. Администрация, воображая что может просвещать нас, в сущности мешает нам развиваться. В Штатах администрация выходит из народа и идет с народом и, следственно, не может мешать его развитию. «Янки как и русские знают тайну пересоздавать степи», говорит Вагнер^[17]46: «Вместо казаков они высылают колонны людей, желающих занять землю, и перед ними исчезают кочевые народы и буйволы. Новая почва населяется и организуется на американский манер, т. е. вместо исправника и русской полиции является общественное устройство, школа, церковь и совестный суд. Община управляется сама собою и преуспевает сама по себе. Руки движутся, красивые жилища устраиваются; кукуруза, пшеница и картофель зеленеют и зреют, не по приказу картофельных инспекторов, которых имя до сих пор приводит в ужас крымских Татар, а потому что каждый колонист сам чувствует стремление быть сытым и богатым».

3. Правительство и народ в Штатах движимы одинаким интересом и идут по одному прямолинейному пути. У нас правительство и народ отгорожены друг от друга бюрократией, чиновничеством, грабящим народ и обманывающим правительство.

Промышленность и пути сообщения росли разом в Штатах, беспрерывно подстрекая друг друга. У нас пути сообщения далеко отстали от промышленности. Тут надо заметить, что промышленность является у нас как результат сил и усилий народных, между тем как пути сообщения являются как результат намерений и забот администрации. Очевидно, здесь просвещенная администрация отстала от деятельности народной. Правительство, конечно, хотело за одно с народом устраивать пути сообщения, но бюрократия мешала правительству, превращая его желания в грабеж и до сих пор только обременяла народ, бесплодно притесняя его везде во всех работах, касающихся путей сообщения, так что в народе часто на эта работы смотрели с ненавистью. Николаевская железная дорога⁴⁷, уединенно пролегающая между Москвой и Петербургом, не могла сделаться действительным товарным путем, потому что ее учреждение ничего не изменило в путях сообщения до Москвы. От этого и оттого, что лихоимство вогнало ее построение и содержание в неслыханную цену, николаевская железная дорога приносит казне постоянный убыток.

В Штатах люди, наследовавшие от западной Европы капиталы и применяемость науки к промышленности, люди, нестесненные, свободные в своих начинаниях, сделали чудеса в промышленности. Но и тут, обращаясь опять к земледелию, надо заметить великую разницу между северными штатами и южными. В то время как прилагаемость науки к земледелию достигла высокого развития в северных штатах при свободном труде, совсем иное происходит в южных штатах, работающих с рабами. Вот что мы находим в книге De Bow, профессора политической экономии в Луизиане: «Трудно даже и в настоящее время уверить плантаторов, что им можно кое-что делать и помимо заведенной рутины. В целом штате нет никакого уездного (parish⁴⁸) земледельческого общества. Даже нельзя подстрекнуть плантаторов, чтобы они завели хотя одно центральное земледельческое общество, так велика у них всеобладающая апатия, конечно, есть между ними благородные исключения, но от чего же нет общего земледельческого интереса?» Не правда ли как это напоминает русских помещиков? Между тем как De Bow является защитником рабства негров в южных Штатах, он невольно поставлен в необходимость жаловаться на косность плантаторов, на недостаточность железных дорог, на неразвитие промышленности в сравнении с успехами северных Штатов, и никак ему в голову не приходит простого заключения, которое выведет всякий беспристрастный читатель, что причина косности и отсталости южных Штатов — рабство. Подобному же явлению мы найдем одинакую причину и у нас в крепостном труде, при котором крестьянин не имеет никакого повода к старательной работе, а помещик коснеет в праздности и лени. Еще мы имеем то превосходство над южными штатами, что общинное землевладение в нашем крепостном сословии, причем крестьяне считают себя землевладельцами вопреки праву помещика на земельную собственность, это общинное землевладение спасло нас от ужасов рабства, которые совершаются в южных штатах и которые даже и у нас невообразимы. Хотя наши дворовые и подходят к положению негров, но все же их и действительная и инстинктивная связь с крестьянской общиной вошла таким элементом в ум помещика и крепостного человека, что есть границы насилию, которые переступают только иногда, и это переступление все же считается преступлением, и тиранство не составляет естественного, призванного, законного явления в обществе. Даже и у нас никогда не доходили, например, до того, что хозяева собирают женщин и девок негритянок в одно место и приглашают равно черных и белых мужчин для приплоду, чтобы умножить число своих рабов вновь родящимися. Это и у нас не бывает, хотя мы у себя и встречаем много гадкого, отчего приходится краснеть.

Самостоятельность лица, даже и там где дело не касается до негров, не приведенная в границы разумности никаким общинным началом, развила в Америке личность и произвол. Земли еще слишком много, чтобы дать место нищенству, как в западной Европе; но отдельный человек, имеющий одну цель — захватить себе отдельную собственность, чем больше тем лучше, и не сознавая себя в чем бы то ни было обязанным перед общиной, дошел до уродства. Не нуждаясь в европейском формализме, гражданин Соединенных Штатов как необузданный собственник, на свободе развернувшийся буржуа, дошел до совершенного самоуправства, которому даже становятся ненужными совестные суды, ибо можно кончать дела дуэлью или убийством. Буржуазное стремление к отдельной собственности, признав и негра за собственность, не останавливается ни перед каким средством распространить власть своего уродливого своеволия, и действительно слэвгольдеры⁴⁹ достигли большинства в штатах и привели их к кризису, грозящему им распадением. Да мимо нас идет чаша сия, это буржуазное развитие отдельной собственности, которое несмотря на высокие основания гражданственности, несмотря на огромный успех промышленности, привело человеческое общество к нечеловеческому образу

Теперь перечтем результаты всего нами сказанного.

Сосредоточенная земельная собственность, хотя и развила самостоятельность лица, без которой нет ни человеческого достоинства, ни разумной общественности, но не привела общества к счастливым результатам. Дробная собственность не привела к счастливым результатам и даже заставила съежиться самостоятельность лица. Отдельная крупная земельная собственность, т. е. та же дробная собственность, не дошедшая до мелкости деления (как в Америке), развила ad absurdum⁵⁰ личный произвол и не привела к счастливым результатам.

Поневоле нам остается на выбор общинная земельная собственность, которой развития мы еще нигде не могли наблюдать, но за развитие, которой мы должны приняться уже и потому, что находим ее у себя как факт.

Отсутствие самостоятельности лица логически нисколько не истекает из общинного землевладения; оно происходит у нас от помещичьего права и административного насилия, т. е. от всего того, что мешает общинному началу развиваться. Община поглощает лица, пока им некогда договориться о своих взаимных нравах и обязанностях. Вдобавок, у нас, помимо общинного землевладения, остается и частное землевладение (у помещиков, у всех кто лично владеет землею). В дальнейшем ходе истории эти две точки зрения на земельную собственность, сосуществуя рядом, скорее могут уяснить здравые понятия народного благоустройства, чем одна точка зрения, развитая ad absurdum, как частное землевладение в Европе.

Отсутствие правосудия не только не истекает из общинного начала, но помещичье право и административное насилие мешают всякому проявлению правосудия, к которому способно общинное начало.

Дурное состояние земледелия и промышленности происходит не от общинного начала, а от помещичьего права и административного насилия, при недостаточности путей для сбыта произведений и присутствии постановлений, стеснительных для торговли.

Замкнутость научного образования в таком маленьком меньшинстве, что оно ничтожно и перед тем меньшинством, которому наука доступна в Европе, происходит не из общинного начала, а от помещичьего права и административной самоуверенности. У нас в сущности ни для помещика, ни для чиновника не существует побудительной причины учиться; и тот и другой может добиться своих корыстных целей не учась. Учатся у нас только благородные исключения, как называет их De Bow. Сохранив крепостное право и чиновничество, мы не распространим образования даже в высших классах и, конечно, не привьем образования к низшим классам обычным путем насилия и обучения мужиков грамоте, в которую не вносим никакого содержания, в их жизни прилагаемого, полезного или, по крайней мере, интересного.

Потом мы не должны забывать, что в Европе и Америке науки и образованность существуют по традиции, а мы дали им к себе доступ недавно, да и то, давши доступ, в виде противоядия поставили помещичье право и административное насилие.

Также мы не должны выпускать из виду, что при свободном развитии, общинное землевладение может достичь больших результатов земледельческой промышленности, потому что в его внутреннем смысле лежат две системы обработки: система сосредоточенной собственности, потому что община есть большой землевладетель, и система дробной собственности, потому что каждый крестьянин есть дробный собственник (заметьте — ненаемщик) — и обе системы сливаются в одну свободную общину. Будущность общинного землевладения может сделаться плодоносною. Не уничтожать следует нам начало общинной собственности, а дать ему развиваться. Лучше устроить так, чтобы не было ни единого человека в России, который бы не имел своего земельного участка в общине, чем искать для России других форм землевладения, в глазах наших осуждаемых историко-экономическим опытом. Если мы видим в Европе, что земледелие в несравненно более цветущем состоянии чем у нас, а низшие классы бедствуют вследствие распределения землевладения, то мы не должны забывать, что земледелие существует для человека, а не человек для земледелия, и что нам нечего прибегать к формам землевладения, истощившим Европу, только для того чтоб улучшить наше земледелие. Нам не приходится поставить как догмат: уничтожимте общинное начало, чтоб улучшить земледелие; нам надо поставить вопрос: каким образом при общинном начале улучшить земледелие? С этим вопросом мы действительно пойдем по пути развития нашей цивилизации.

Не станемте же гнать общинного начала, но примемте его за факт и дадимте ему все способы к своеобразному гармоническому развитию.

Прежде всего снимемте препятствия к этому развитию, т. е. помещичье право и чиновничество, потом станемте пещись о распространении образования не на основаниях насилия.

В этом и состоят наши три животрепещущих вопроса:

Уничтожение помещичьего права началось, благодаря благородным стремлениям Александра II.

Уничтожение чиновничества и преобразование управления и судопроизводства, и распространение в народе образования без насилия, составят предмет наших следующих статей.

Комментарии

¹ РУССКИЕ ВОПРОСЫ. КРЕСТЬЯНСКАЯ ОБЩИНА

Цикл статей Н. П. Огарева «Русские вопросы», посвященный условиям и методам ликвидации крепостного права в России, был впервые опубликован в журнале «Полярная звезда» в 1856 г. и в газете «Колокол» в 1856—1858 гг.

Статья «Крестьянская община» вышла двумя частями 1 и 15 февраля 1858 г. за подписью РЧ. («русский человек» — псевдоним Н. П. Огарева) и В. Огарев (Р. Ч. [Огарев Н. Н.] Русские вопросы. Крестьянская община // Колокол, прибавочные листы к Полярной Звезде. Лист 8. 1 Февраля. 1858. С. 59—65; Огарев Б. [Огарев Н. Н.]. Русские вопросы. Крестьянская община (продолжение) // Колокол, прибавочные листы к Полярной Звезде. Лист 9.15 Февраля. 1858. С. 68—73).

Текст статьи «Крестьянская община» печатается по первому изданию.

² Рюрик (? —879) — легендарный основатель государственности Руси, варяг, новгородский князь и родоначальник княжеской, ставшей впоследствии царской, династии Рюриковичей.

³ Петр I Великий (1672—1725) — последний царь всея Руси из династии Романовых (с 1682) и первый Император Всероссийский (с 1721).

⁴ Трехпольный севооборот — система полеводства, состоящая в том, что пашня делилась на три поля, каждое из которых засевалось сообразно чередованию созревания культур.

⁵ Гумны — расчищенный, огороженный участок земли, на котором в единоличных крестьянских хозяйствах складывали хлеб, проводили его обмолот, а также обработку зерна.

⁶ Пай — доля.

⁷ Тягло — единица налогообложения в крепостном хозяйстве (семья и т. п.).

⁸ В примечании Огарев ссылается на главу XI сборника американского писателя и философа Эмерсона (Emerson) Ральфа Уолдо (1803—1882) «Черты английской жизни» (Лондон, 1856).

⁹ В примечании и далее в тексте статьи Огарев ссылается на лондонское издание книги Лэйинга (Laing) Сэмюэля (1780—1868) «Заметки путешественника о социальном и политическом положении Франции, Пруссии, Швейцарии, Италии и других частей Европы» (LaingS. Notes of atraveller, onthe social andpolitical State of France, Prussia, Switzerland, Italy, and other parts of Europe, duringthe présent Century. London; Longman; Brown; Green and Longmans, 1854. \bl. I. Chap. 2. P 22—43).

¹⁰ Майорат — майорат, система наследования, при которой имущество переходит нераздельно к одному лицу по принципу старшинства в роде или семье.

¹¹ В примечании Огарев ссылается на главу VII части первой труда английского мыслителя и экономиста Милля (Mill) Джона Стюарта (1806—1873) «Принципы политической экономии» (3-е изд. Лондон, 1852).

¹² Половники — крестьяне-издольщики, платящие за аренду земли долей урожая. Métayers — испольщики, арендаторы ферм (фр.).

¹³ Из полу — т. е. на условии передачи половины урожая помещику.

¹⁴ Сисмонди (Sismondi) Жан Шарль Леонард Симондде (1773—1842) — швейцарский экономист и историк, один из основоположников политической экономии. В примечании Огарев ссылается на работу Сисмонди «Nouveaux principes d'économie politique, ou de la Richesse dans ses rapports avec la population» (1819) — «Новые начала политической экономии, или О богатстве в его отношении к народонаселению» .

Val di Nievole — Валь ди Ниеволе, регион юго-западной части провинции Пистойи, недалеко от Флоренции (Италия).

¹⁵ Революция 1789 г. — Великая французская революция 1789—1794 гг.

¹⁶ Тюрго (Turgot) Анн Робер Жак (1727—1781) — французский экономист и государственный деятель. В примечании Огарев ссылается на его «Записку об увеличении налогообложения…» (1766).

¹⁷ Выселок — небольшое, вновь возникшее селение, жители которого выселились из соседних селений.

¹⁸ Артель — добровольное объединение людей для совместной работы или иной коллективной деятельности, часто с участием в общих доходах и общей ответственностью на основе круговой поруки.

¹⁹ Среднее сословие — не вполне определенный термин; к нему причисляются, главным образом, торговый класс, ремесленники, большинство чиновничества. Другие названия — третье сословие, буржуазия.

²⁰ Протори — издержки в связи сведением судебного дела, тяжбы.

²¹ В примечании Огарев ссылается на работу немецкого политика и публициста Бюхера (Bücher) Лотара (1817—1892) «Парламентаризм, как он есть» (Берлин, 1855).

²² Чартизм — движение рабочих Великобритании в 1830—1850-х гг., главные требования которого были изложены в 6 пунктах хартии (избирательное право для всех мужчин старше 21 года, тайное голосование, отмена имущественного ценза для депутатов, равные избирательные округа, вознаграждение депутатов, годичный срок парламентских полномочий).

²³ Бурбоны (Bourbons) — королевская династия, занимавшая с перерывами престол во Франции с 1589 по 1830 г., когда в ходе Июльской революции был свергнут Карл X (1757—1836).

²⁴ Indre s-et-Loire — Эндр и Луара, департамент на западе центральной части Франции.

²⁵ Токвиль (Tocqueville) Алексис (1805—1859) — французский политический мыслитель, историк и политический деятель.

²⁶ Миноритет — меньшинство.

²⁷ Оброк — одна из повинностей зависимых крестьян, заключающаяся в выплате дани помещику продуктами или деньгами.

²⁸ Мир — мирская сходка, собрание домохозяев — членов сельской общины для обсуждения общинных нужд и порядков, выносящее общие решения — мирские приговоры.

²⁹ Suffrage universel — всеобщее избирательное право (фр.).

³⁰ Конец первой части, далее — продолжение статьи, опубликованное Огаревым 15 февраля в 9 листе (номере) «Колокола».

³¹ Киселевское министерство — Министерство государственных имуществ, российское министерство, заведовавшее государственными землями и иным государственным имуществом в Российской империи, учрежденное 26 декабря 1837 г. Инициатором его создания и первым министром (с 1837 по 1856 г.) был Киселев Павел Дмитриевич (1788—1872).

³² Земская полиция — или «земский суд», «уездная полиция» — низшее административно-полицейское учреждение уезда в Российской империи, во главе которого стоял уездный исправник, при котором находилось полицейское управление, называемое «земским судом». Исправники на должность определялись по выбору дворянства. Сотские были выборными от крестьян в селах, насчитывавших от 100 до 200 дворов, десятские — от 10 до 30 дворов. В помощь земской полиции предназначались иррегулярные (инвалидные) команды. Чины земской полиции (исправники, сотские, десятские) призваны были наблюдать за сохранением общественного спокойствия и предупреждать «нарушение порядка».

³³ Палата государственных имуществ — губернское учреждение в России в 1838—1866 гг., орган Министерства государственных имуществ, ведавшее, во-первых, управлением государственными имуществами, т. е. казенными населенными и пустопорожними землями, лесами и всякими оброчными статьями; во-вторых, попечительством над государственными крестьянами и их управлением.

³⁴ Старшина и голова — представители администрации волости, являвшейся административно-территориальной единицей в составе уезда. Волостной голова, возглавлявший волостное правление, первую инстанцию которой составлял сельский старшина, избирался на трехлетие волостным сходом, но утверждался в должности и увольнялся, по представлению окружного начальника, палатой государственных имуществ, с разрешения начальника губернии. Кроме того, волостные головы могли быть назначаемы, по распоряжению министра государственных имуществ, из благонадежных унтер-офицеров, фельдфебелей и вахмистров.

³⁵ Для управления волостью были учреждены: 1) волостной или участковый сход (для волостных выборов, разного рода дел общественных и дел рекрутской повинности), составлявшийся в присутствии волостного головы из выборных сельских обществ; 2) волостное правление, состоявшее из волостного головы и заседателей, с волостным писарем и его помощниками, которых назначал окружной начальник; 3) волостная расправа из двух выборных добросовестных (т. е. судей) под председательством волостного головы. Волостная расправа представляла собой вторую степень домашнего суда по делам государственных крестьян; первую же степень суда составляла сельская расправа.

³⁶ Свободные хлебопашцы — категория крестьянства в России в XIX в. (в официальных документах ими именовались бывшие частновладельческие крестьяне).

³⁷ Pis aller — наихудший (фр.).

³⁸ Овин или рига — строение для сушки снопов перед молотьбой.

³⁹ Тенгоборский Людвиг Валерианович (1793—1857) российский экономист, статистик и государственный деятель, автор капитального труда «О производительных силах России» (Париж, 1852—1855, на фр.), который упоминает и на который ниже ссылается Огарев.

⁴⁰ Гакстгаузен (Haxthausen) Август (1792—1866) — германский экономист, автор трехтомного труда «Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России» (1847, 1851).

⁴¹ Менонисты (менониты) — секта протестантского толка. Колонию немцев-менонитов, переселившихся в Россию на основании правительственного Манифеста 1763 г., Гаксгаузен посетил в 1843 г. во время путешествия по России.

⁴² В примечании Огарев ссылается на труд «Энциклопедия торговли и коммерции США» (1853) американского публициста, статистика, профессора политической экономии Де Боу (De Bow) Джеймса Данвуди Браунсона (1820—1867).

⁴³ Бушель — мера емкости сыпучих тел, равная 36,348 литрам.

⁴⁴ Десятина — основная дометрическая мера площади в России, равная 1,0925 гектара.

⁴⁵ Acres — акр (англ. «acre» — от лат. «ager» поле, участок земли), земельная мера, равная 4047 кв. м.

⁴⁶ Вагнер (Wagner) Мориц Фридрих (1813—1887) — немецкий путешественник, биолог, географ и естествоиспытатель.

В примечании Огарев ссылается на совместную работу Вагнера и австрийского путешественника и дипломата Шерцера (Scherzer) Карла Риттера (1821—1903) — «Республика Коста-Рика» (Лейпциг, 1856).

⁴⁷ Николаевская железная дорога (до 1855 года — Петербурго-Московская, железнодорожная магистраль Петербург-Москва), официальное открытие которой состоялось 1 ноября 1851 г. Согласно проекту стоимость трассы должна была составить 43 млн рублей., строительство же обошлось в 67 млн рублей.

⁴⁸ Parish — гражданский округ, единица административного деления (амер.).

⁴⁹ Слэвгольдеры — владельцы рабов (от англ. «slaveholder» — рабовладелец).

⁵⁰ Ad absurdum — до абсурда (англ.).

---

1. По смыслу устройства каждый должен бы иметь свой пай в пользовании лесом, что и существует у немногочисленного сословия свободных хлебопашцев; но по смыслу узаконений лес принадлежит помещику или правительству и пользование лесом дозволяется крестьянам помещиком или администрацией при различных условиях.
2. Emerson, English Traits. Chap. XI. London, 1856 — надо вдобавок заметить, что Эмерсон поклонник Англии.
3. Laing. Notes of a traveler. Vol. I, chap. 2. London, 1854.
4. Stuart Mill. Principles of political economy Vol. I, chap. 7. London, 1852. Third édition.
5. Sismondi — Nouveaux principes d’Economie Politique, liv. III, ch. 5.
6. Turgot. — Mémoire sur la Surcharge gu'éprouvait la Généralité du Limoges, adressé au conseil d'état en 1766.
7. Странно, что экономисты не хотят знать, что дети родятся и помимо браков, что воздержание от детопроизводства законного может быть вознаграждено детопроизводством побочным и что побочные дети также приращают народонаселение, но народонаселение бездомников, и, следственно, все же необходимость реформы земельной собственности растет.
8. Stuart Mill, idem.
9. Bücher. — Der Parlamentarismus wie er ist. Berlin, 1855.
10. Bücher. — Idem.
11. Управление государственных имуществ, статья 4314.
12. Idem. ст. 4718 и 6128.
13. Idem. ст. 4739.
14. T.D.В. De Bow. «Encyclopedia of the Trade and Commerce of the United States».
15. Tengoborsky, t. IV, p. 252.
16. De Bow., p. 329.
17. Wagner und Scherzer, «Die Republik Costa Rica», Leipzig, 1856.