Весной 1705 года, въ Соликамскѣ полученъ именной указъ Петра Великаго отъ 16 января того же года, о бритіи бородъ и перемѣнѣ русскаго платья на нѣмецкое. Долго размышлялъ воевода о томъ, какъ объявить горестную новость подчиненнымъ и всему народу, а главное, какъ добиться, чтобъ воля его царскаго величества не осталась неисполненою; наконецъ, рѣшилъ — огласить законъ въ церкви, да тутъ же и покончить дѣло.
Дождавшись перваго воскресенья, градоначальникъ шлетъ жителямъ Соликамска повѣстку явиться къ обѣднѣ въ соборъ: есть-де указъ отъ двора государева такой, который должны выслушать всѣ и послѣ невѣденіемъ его отнюдь себя не оправдывать. Граждане поспѣшили въ храмъ. Когда богослуженіе было совершено, воевода велитъ народу приостановиться, самъ всходитъ на амвонъ и громко прочитываетъ роковую бумагу за подписью „Петръ“.
Въ этомъ диковинномъ указѣ, между прочимъ, возвѣщалось, что-де: „на Москвѣ и во всѣхъ городахъ, царедворцамъ и дворовымъ, и городовымъ, и приказнымъ всякихъ чиновъ служивымъ людямъ, и гостямъ и гостиной сотни и черныхъ слободъ посадскимъ людямъ всѣмъ сказать: чтобы впредь съ сего, его великаго государя указа, бороды и усы брили. А буде кто бородъ и усовъ брить не похотятъ, а похотятъ ходить съ бородами и съ усами, и съ тѣхъ имать…“ поборы денежные. Далѣе слѣдовало опредѣленіе размѣра таковыхъ поборовъ отъ 30 до 100 руб. съ человѣка на годъ и угроза начальствующимъ по городамъ лицамъ, что-де „если они станутъ въ томъ указѣ чинить кому поноровку, и воеводамъ за то быть въ опалѣ, а бурмистрамъ въ наказаніяхъ и въ разореніи безъ всякой пощады.“ Ужасъ объялъ православныхъ, свѣдавшихъ чего требуетъ императоръ.
„Послѣдніе годы! послѣдніе годы!“ шептали между собой старики, покачивали головами и, хотя не говорили, а думали: Нѣтъ, пускай въ нашемъ животѣ и смерти будетъ воленъ великій государь; не покоримся обычаю еретиковъ!“ Срокъ однако исполненія указа насталъ гораздо ближе, чѣмъ старики думали. Лишь только смущенная толпа поворотила къ дверямъ церкви, вдругъ встрѣтила насиліе. Солдаты, заранѣе поставленные здѣсь, схватываютъ каждаго взрослаго мужчину: одинъ изъ стражей держитъ бѣдняка за руки, другой остригаетъ ему усы и бороду; третій, припавши внизъ, обрѣзываетъ полы кафтана выше колѣнъ.
Картина была, по истинѣ, жалостная!
У рѣдкихъ жертвъ достало смѣлости оборонять свое лицо и платье; большая часть несчастныхъ, не обращая ни на что вниманія, торопилась ловить валившіеся изъ-подъ ножницъ клочья волосъ и заботливо прятали ихъ въ пазуху. При видѣ окарнанныхъ отцевъ и мужей, дѣти и жены подняли страшный вой, словно надъ покойниками: оттого возвратъ семействъ въ домы уподобился похоронному шествію.
Многіе изъ соликамцевъ, сохранивъ остатки бородъ до дня своей кончины, завѣщали положить поруганную святыню, вмѣстѣ съ ними, въ гробъ. Какъ сказано, такъ и сдѣлано.
Примѣчаніе. Настоящій разсказъ сообщенъ изъ Очерскаго завода, Пермской губерніи, И. В. Вологдинымъ, которымъ и записаны со словъ Ѳедора Аѳанасьевича Прядильщикова, бывшаго томскаго директора училищъ, который, въ свою очередь, слышалъ преданіе это отъ соликамскихъ старожиловъ.