Русская медаль
правитьВсем известно, что достоинство мое не слишком важно, хотя наружный вид имею приятный. Я родом из Колывано-Воскресенских заводов, не из плавильного горшка алхимистов, откуда, несмотря на многотрудные опыты, бдения и удушья сих господ, обыкновенно выходит только дым и призраки, не более.
В Петербурге очистили меня, отделили, напечатлели на хребте моем 1801й год сентября 15й день — эпоха счастливая! — и украсили меня изображением Александра І, которого царствование есть царствование благодетельности, тишины и кротости.
Гордясь новым нарядом своим, я пустилась путешествовать из одних рук в другие, и везде была принята благосклонно, с уважением. Я часто переменяла господ своих, и служила то прихотям, то страстям, то нужде, то добродетели, то моде.
Сначала досталась я во владение, в качестве императорского подарка, одному правдолюбивому судье, другу законов, покровителю сирот и бедных. Долгое время он тщательно хранил меня в своей шкатулке. Молодая, знатного состояния вдова, страстно им любимая и почитаемая живым образом самой добродетели, выбрав час, в который ни в чем не отказывают нареченным невестам — NB. обладатель мой хотел женится на прекрасной даме — постаралась переселить меня в свою шкатулку.
Притворщица! Сия любезная госпожа была одна из искуснейших обманщиц в целом Петербурге. Она имела два лица, два имени и две квартиры в разных улицах, из которых в одной днем представляла смиренницу самую кроткую и добродетельную, ходила каждое утро в церковь Казанской Богоматери, подавала щедрую милостыню, одевалась благопристойно и вела себя с строжайшей скромностью; в другом жилище ее уподоблялось храму Приама; место благопристойной одежды заступала пленяющая нагота, место смирения — сладострастие.
В одну ночь обожатель, тайно уведомленный о поведении своей богини, внезапно явился среди торжествующего общества, которым управляла прелестница, и дал ей чистое увольнение.
С того времени я лишилась доверенности у моей повелительницы и была отдана в качестве модного медальона, недавно привезенного из Парижа, одной торговке, которая вела переписку с Англией и Францией и к которой ежедневно съезжалось посетителей больше, нежели к какому-нибудь государственному чиновнику. Начиная с 11 часов перед полуднем до 2х часов после полудня беспрестанно приезжали и отъезжали от дверей ее дома княгини, графини, баронессы; все присягали ей в повиновении, как главное жрице роскоши и моды. Там тысячи прекрасных пальчиков трудились над созданием приятностей, над исправлением разных починов, необходимых для старости и безобразия. После этого неудивительно, что на шестидесятилетних туловищах видны двадцатилетние лица.
Один молодой богатый господин, украшенный лорнетом, каждый вечер бегал мимо нашей лавки, чтобы иметь удовольствие посмотреть сквозь стеклянную дверь на девушку, которой прелести, обнаженное плечо, роскошная грудь, страстные томные глаза, пленили дамского угодника. Проходя мимо, близорукий петиметр пристально всматривался в предмет любви своей. Наконец ему показалось, что прелестная удостоила его благосклонным взором; он летит в магазин, шаркает перед красавицей, высыпает вдруг целый короб учтивостей на французском и английском языках; подходит модистка, и объявляет ему, что он истощает вежливость свою и остроумие перед парижской куклой, употребляемой для примеривания нарядов.
Судьбе было угодно, чтобы купил меня один французский экс-маркиз, человек странный до невероятности и постоянно играющий ролью рассеянного. Мечтая, будто все еще живет в Париже и получает 40000 ливров годового дохода, он продолжал вести прежнюю расточительную жизнь на счет гостеприимных русских господ, чванился во всех публичных собраниях и на гуляньях, и старался блестящим остроумием и обыкновенной французской наглостью обращать на себя общее внимание.
Ему удалось провести несколько времени в пышной праздности; но грубые русские заимодавцы заставили его убраться в Крым, а оттуда на венецианском судне прямо в Константинополь.
И там счастье не благоприятствовало ему: не нашед для себя ни ласкового приема, ни выгодной должности, он рассудил за благо в темную ночь оставить неизмеримую восточную столицу, для избежания от несносных заимодавцев, которые не учтивее русских.
От маркиза я достался в руки российского курьера, который привез меня обратно в Петербург; нечаянным случаем меня продали ветошнику вместе с кафтаном, в кармане которого я находилась.
Добрый человек не посовестился завладеть мной. В один вечер он отнес меня в кофейный дом и продал за несколько копеек. Каких людей я видела в этом месте! Многие от чтения всех политических листков совершенно помешались в уме, болтали о политике и литературе, решительно судили обо всем, не имея никаких познаний, и думали, что говорили умно, потому что говорили много.
Я переменяла беспрестанно свое местоположение; была свидетельницей сокровенных деяний; видела, какое непристойное делали из меня употребление. Я изобразила бы, если б только захотела, многие поступки, многие семейственные обстоятельства, которые заставили бы краснеться… Но не бойтесь, мужчины! Не трепещите, красавицы! — я безмолвствую.
Потом случай завел меня в руки мудреца, нередко предстоящего престолу монарха, которому он предан душой и сердцем. Сей мудрец, по соизволению императора, дал свободу многим крестьянам. Мне должно упомянуть, каким образом я попалась в хижину одного зажиточного поселянина Южной России.
Старик, услышав о своей свободе, заплакал от радости и в восторге произнес: «Ах! И мне надобно сделать доброе дело». Потом отсчитал 4000 рублей, и послал их доброму господину при письме, в котором просил его упомянутую сумму употребить на человеколюбивые заведения. Письмо оканчивалось сими словами: «Я могу сделать столько же, сколько вы.» — Поселянин получил за то три медали, в том числе и меня, с извещением, что «Государю императору весьма приятно иметь в числе подданных своих столь благомыслящего патриота.»
«Хозяйка! Дети! Подите все сюда!» вскричал добрый старик, распечатывая конверт, принесенный к нему с почтового двора, и лобызая образ милосердного монарха: «как он батюшка похож!» продолжал поселянин в восхищении: «как две капли воды!»
Все семейство было крайне обрадовано моим присутствием. Не могу довольно нахвалиться, как ласково меня и прочие медали приняли, и с каким тщанием берегли, положив нас в чистую коробочку.
Здесь, в недре природы, среди простоты неповрежденной, в первый раз я узнала, что есть верность, любовь и единомыслие. Здесь я видела, как добрые поселяне каждые утро и вечер молились милосердному Богу, работали, были здоровы и веселы; здесь я нашла людей совсем не похожих на жителей шумной столицы; нашла людей добродушных, достойных быть современниками древних патриархов.
Нас вынимали из ящичка только в высокие праздники Господские или во время семейственных торжествований. Тогда мы обыкновенно ходили по рукам, и каждый из гостей, отдавая нас своему соседу, восклицал от искреннего сердца: «Отец небесный да сохранит жизнь вселюбезнейшего нашего государя!»
Русская медаль: [Рассказ о судьбе медали 1801 г. с изображением Александра I, как бы от имени медали]: (Из иностр. журн.) // Вестн. Европы. — 1804. — Ч. 18, N 22. — С. 105-112.