Антон Оссендовский.
Рулетка смерти
править
1 править
Был старый загородный ресторан.
Высокие вековые деревья важно шумели, словно шептали о чем-то им только ведомом, что видели они и слышали за долгие годы своей жизни бок о бок с почерневшими от времени зданиями старого ресторана, где прожигали жизнь сменяющие друг друга поколения.
Теперь уже нет огней в окнах этих зданий; и не шумит толпа около шаткого крылечка с истлевшими колоннами и покосившимися ступенями.
Все заколочено досками, опечатано и медленно, безмолвно умирает.
Черные дуплистые липы, безнадежно опустив свои искривленные ветви, печально смотрят на опустевшие, неосвещенные дорожки, где еще так недавно двигалась толпа.
Однако, еще отцы наши помнят, как буйно и говорливо кипела веселая жизнь под черными сводами лип, глядящих сверху на плавный бег Невы.
Они любят рассказывать, как боролся яркий свет фонарей с коротким сумеречным часом после вечерней зари и как он сливался с белой ночью и новой зарей.
И когда они, эти важные, спокойные старики, говорят, кажется, что из прозрачных полутеней белой ночи приходят живые призраки и скрываются под позеленевшей от мха крышей старого крылечка.
2
…В угловом кабинете ресторана каждый день начали собираться друзья.
Уже серебряные нити блестели в их волосах, в глазах таилось предательское утомление, а на лица их наложила свою печать приближающаяся смерть.
Они давно жили в разлуке и неожиданно съехались в Петербурге. Через месяц им предстояло вновь разбрестись по свету: одного ждали на его посту в далеком, туманном Лондоне, другой возвращался в Польшу, где стояла его дивизия, третий — отправлялся блуждать по Европе, разыскивая редкое старинное серебро и бронзу для своих бесценных коллекций, и только четвертый оставался в Петербурге.
Знаменитый врач, он жил в великолепном особняке и не покидал призрачного города, сознавая, что сросся с ним душой.
Каждый вечер четверо этих людей собирались в угловом кабинете, где много лет перед тем проводили они свою безумную, безудержную юность.
Медленно пили они замороженное Клико, тихо перекидывались воспоминаниями о прежнем и об ушедших и… скучали.
Первый понял это доктор, встал, прошелся по кабинету и сказал:
— Господа! Как-никак, а скучно! Давайте развлекаться!
— Уж не цыганки ли? — спросил дипломат, тонко и презрительно улыбнувшись.
— О, нет, милый князинька! — засмеялся врач. — Поиграем в смерть!
— В смерть? — спросили все.
— Ну да! — пожал плечами врач. — Ведь она и так уже недалеко от нас… Не худо подразнить эту костлявую даму. Мы не можем бояться, — ведь у нас нет больше никаких желаний?
Все молчаливо согласились, и с той ночи стало веселее.
Друзья играли в рулетку.
Вертелся круг на боковом столике, прыгал шарик, и официант, исполняющий должность «крупье», монотонно выкликал номера и цвета.
А когда заря заглядывала в щель неплотно задвинутой драпировки, игра кончалась, и «крупье» приносил узкий длинный ящик с десятью старинными карманными пистолетами.
Играли без денег, на очки, и проигравшийся подходил к ящику, не глядя, брал пистолет и стрелял себе в висок.
Но выстрела не было. Из десяти пистолетов только один был заряжен, и судьба долго не вступала в дерзкую игру смертников.
Был конец мая, и пришел срок разлуки друзей.
Они встретились просто, но без радости и расставались без печали, словно после частых встреч, с осадком утомления и недовольства на душе.
— Итак, мы в последний раз сегодня будем дразнить смерть? — сказал дипломат.
— Да… да… — произнес коллекционер. — Недурно придумал Петр Георгиевич эту игру в «рулетку смерти»!
На звонок вошел метрдотель и, низко поклонившись, сказал:
— Сейчас подадут рулетку, только официант будет другой, прежний заболел.
Вошел новый «крупье». Серый, бесцветный старичок с безжизненными, потухшими глазами и глубокими морщинами на измятом лице.
Началась игра.
Приносили бутылки с шампанским, кофе, сигары…
А под утро в проигрыше был генерал.
40.000 очков…
Улыбаясь, подошел он к столу, где был ящик с пистолетами и где стоял старый официант.
— Смотрите! — воскликнул вдруг генерал, и в голосе его зазвучали теплые ноты. — Смотрите! Под слоем новой краски на стене я вижу глубоко вырезанное сердце, пронзенное стрелой и гусарской саблей. Это я вырезал это сердце для Аннушки Мятлевой. Красавица была девушка и, хоть дочь лакея, — не чета нашим кисейным, нервным барышням. Старые, старые дела… Где-то теперь красавица?.. Э-эх!
Вздохнув, он протянул руку и взял пистолет.
Никто не заметил, что подал его генералу измятый официант с внезапно ожившими и загоревшимися глазами.
Грянул выстрел.
Кабинет заволокло дымом.
Долго возились люди, вынося грузное, мертвое тело…
Все это видели ветхие черные липы, но теперь лишь шепчут они об этом, со страхом и грустью глядя на пустые, темные дорожки, покрытые опавшими прошлогодними листьями и пробивающейся повсюду сорной травой…
-------------------------------------------------- править
Впервые: Огонек. 1914. № 24, 15 (28) июня.