Андрей Белый
Россия
править
Что есть Россия? Что есть любовь к родине? Кто я, любящий Россию? Что значит быть русским?
Вот простые, ясные вопросы: казалось бы, простые, ясные ответы на них напрашиваются сами собою; казалось бы, такие вопросы не след поднимать; более того: поднимать их смешно.
Между тем, мы живем в атмосфере неясных и сложных ответов на то, что такое культура, нация, национальное самоопределение; Россия подчеркивается; о России говорят; вновь и вновь поднимается полемика против национализма; воскресает интерес к специфическим чертам прошлого русской мысли; подчеркивается интерес к славянофилам; в ответ на это западническая тенденция углубляется вновь, предстает в боевом виде: спорят из-за Герцена, Бакунина, Соловьева; говорят о русском искусстве, о путях русской национальной мысли. Поэты, художники, сойдя с высоты Олимпа, начинают в песнях своих воспевать Россию; «как смеют они говорить о России?» — раздастся раздраженный ответ тех, кто вчера как раз упрекал этих художников в оторванности от земли, родины, нации; Мережковский бьет в набат: новое народничество есть показатель реакции: темный Восток-де прет на нас отовсюду.
Возникают кружки, складываются партии, ломаются копья о Востоке и Западе, национальной и вненациональной культуре, реакционности или, наоборот, революционности самого народничества.
Все это сложные, часто страстные, часто пристрастные ответы, весьма неясные, пока вопрос на эти уже даваемые ответы еще не поставлен во всей его примитивной резкости.
Что же есть Россия? Что значит быть русским?
Россия есть государственное целое, т. е. совокупность учреждений; Россия есть совокупность людей, т. е. ряд наций, механически объединенных бытовыми, этнографическими и культурными формами; Россия есть географическое целое, т. е., ряд пейзажей, картин; Россия есть одна нация, имеющая свою незабываемую историю, любовь к ней определяема памятью ряда драм, претерпеваемых нацией в борьбе за существование в ряду других наций; Россия есть совокупность наций, органически связанных настоящим; Россия есть некоторое, не данное в истории, гармоническое единство государственных, бытовых, географических и исторических черт; в этом смысле она — идеал, к которому должно стремится: она не дана, а загадана.
Вот сколько разнообразных России встает перед нами; столько же перед нами возникает «национализмов»; столько же разных, ничего общего не имеющих «любовий к родине» перекрещиваются в вопросе о том, что такое Россия, родина, патриотизм?
Если Россия есть государственное единство, то любовь к России определяема государственным идеалом: я люблю Россию лишь потому, что все формах вижу естественное восхождение к некоторым идеальным формам; в любви моей к родине сказывается реальное стремление к осуществлению государственного идеала. Но идеальное государство загадочно: его нет. Мой патриотизм в таком случае не имеет прямого отношения к реальной России. Реальная Россия лишь предлог к проявлению моих формальных стремлении (Россия, как мрамор, из которого я высеку статую: мог бы лепить и из глины, но под руками мрамор). Не Россию люблю я, а формы. В ответе на такую любовь непроизвольное чувство отталкивает меня от связи национального вопроса с государственным; родина противополагается государству. Родина не государство.
Россия, стало быть, есть совокупность людей, а не учреждений, но где единство, связывающее этих людей? Такое единство есть национальное единство; где же единство наций в России? Великоруссы и поляки, полешуки и финны, грузины и немцы, чукчи и евреи — что общего между ними? Россия не есть реальное единство наций; такое единство может лишь осуществиться в будущем. Любовь к неявленному единству (идеальная) ничем не отличается от любви к человечеству вообще. Но может быть, быт этнография объединяет нации? Ничуть: такое единство отсутствует. Стало быть, ни государство, ни связь наций, ни быт, и ни этнография не лежат в основе реально ощущаемой любви к России. Стола быть, единство это лежит в культурных ценностях. Что есть культура? Культура не есть цивилизация, предполагающая ряд всеобщих и необходимых форм знания, морали, проведенных в жизнь; цивилизация, прогресс вненациональны; культура сеть сложное единство творчески создаваемых ценностей, всегда индивидуальных; в ряде индивидуальных особенностей быта, творчески преображаемых, в памятниках искусства, религиозного и этического творчества сказывается культура; прогресс выражается в ряде статистических формул; культура есть динамический процесс, неразложимый в формах; впоследствии этот процесс кристаллизуется в прогресс. Отношение между культурой и прогрессом есть отношение между процессом и продуктом творчества: прогресс всегда есть вывод культуры. В этом смысле культура есть связь индивидуальных творчеств, предполагающая единичные творческие акты. Такая связь существует в культуре Греции, где творчество философии, религии, искусства и общественности было органически связано и нераздельно; такая связь между поэзией, музыкой и философией Германии существует: романтизм Новадисов и Шлегелей отражается в музыке Шумана и Шуберта, как отражается он и в философии Фихте, Шеллинга, продолжаясь в Вагнере, Шопенгауэре, Ницше и новейшей эпохе; можно поэтому говорить о культуре Германии. Такой связи, пожалуй, не установишь в культуре русской, хотя трагедия русского творчества культуры одинаково встает и в симфониях Чайковского и в религиозных муках Гоголя, Достоевского, Л. Толстого. Именно, в произведениях русской культуры рождается искомая нами реальная Россия, но как предвестие, как давно ожидаемое чаяние, не как реальность.
«Что глядишь ты на меня?» — с тревогой обращается к России Гоголь. Россия, ему приснившаяся, не имеет ничего общего с Россией, которую он так зло осмеял. Она в его молитвах — Прекрасное Виденье. И этому видению говорит Достоевский свое «Буди, буди». Не говорит: «Ты — еси», потому что видит вокруг Скотопригоньевск в мареве бесовщины, облитый карамазовской грязью. Он говорит России: «Буди!» России нет, по она — будет, как будет русская философия (Вл. Соловьев), как будет русская общественность (народничество); реальная песнь русской культуры есть песнь о ее будущем: русской культуры, проведенной в жизнь, как реального единства России, все еще нет. И потому не реальна любовь к такому культурному единству, а идеальна.
Но может быть, Россия есть географическое единство? Нет, и такого единства не существует.
И вот, желая положительного, трезвого обоснования национализма, приходят к мысли о противопоставлении русской нации всем прочим нациям, обитающим в России: Россия есть Россия русских? Но кто такое русские? Северяне представляют собой смесь с финскими племенами; пожалуй более русские — малороссы. В таком случае, отчего не идти дальше? Тверитянин может объявить Россией лишь тверское княжество, владимирец — суздальское. И далее: понятие «русский» разорвется между вятичем, родимичем, кривичем. Но истинно русские люди не идут так далеко; под началом России разумеют они собрание Великороссии московскими князьями, т. е., начало русского государства; но расширение русского государства и привело его к осознанию себя единством государственных учреждений; в этом смысле Русьдо-Петровская и после-Петровская едины. Противоположение первой последней есть эстетический романтизм; в последнем случае любовь к России есть любовь к бесследно исчезнувшему прошлому; такая любовь мертва; по отношению же к реально существующей России, как и к загаданной (художниками слова) будущей России, такая «любовь» только и может проявляться в ненависти.
Стало быть, Россия есть некоторое не данное в истории, но предполагаемое, единство исторических, бытовых, этнографических черт, предугадываемое, величайшими русскими писателями и философами. Любовь к России есть пути и стремление к раскрытию этого единства.
Все же остальные «любви» — любовь к русской истории, к природе, к нации, входя, как составные части, в предугадываемое единство, само по себе еще не определяют самой любви.
Что есть Россия? Россия есть несовершенный процесс исторического творчества, а не готовый его продукт; Россия вся — in statu nascendi; она — хаос. Вот реальный, позитивный вывод из рассмотрения того конгломерата черт, который должен, по вере других, родить самый образ России.
И становясь на почву государственного строительства и цивилизации, западники утверждают Россию постольку, поскольку она становится на уровень одного из государств; Россия измеряется идеалом государства. И поскольку Россия есть государство, постольку се нет, как России. В этом смысле они как бы говорят России:
Исчезни в пространство, исчезни
Россия, Россия моя.
Есть ли в этих словах кощунство? Нет: для последовательного государственника Россия, как таковая, как не идеальная, т. е., всечеловеческая организация учреждений, есть вредный придаток: этот вредный придаток должен исчезнуть. Но тут позитивизм общественного идеала сталкивается с реализмом переживаемого чувства: Россия есть.
И вот, исходя из реализма переживания, националисты строят будто бы существующую Россию, как действительную единицу; они основываются то на истории, то на религии, то на метафизике. Но действительно существующей России нет: есть Россия для русских; тогда поляк скажет: Россия для поляков, полешук — Россия для полешуков и т. д.
Отрицание хаоса русской действительности ведет к иллюзорной идеологии о том, что Россия должна исчезнуть. Утверждение же реально существующей России ведет к утверждению хаоса русской жизни (национальной вражды и т. д.).
России нет. Россия есть.
Два лозунга — две правды; Росси нет: эмпирического единства России нет — вот правда западничества. Россия есть: мистическая вера в будущее России реально дана в чувстве — вот правда патриотизма.
Два лозунга — две неправды. России нет: идеальные представления о несуществующем еще государстве превращаются в реальность, а предстоящее многообразие русской действительности — приносится в жертву отвлеченной и эмпирически еще недоказанной идеологии; вот оборотная сторона западничества.
Россия есть: мистический реализм живого чувства, выражающийся в вере в Россию, переносится на действительное безобразие настоящего и прошлого русской действительности; вот оборотная сторона русского славянофильства.
В первом случае наличность веры зачеркивается во имя будущего; во втором случае будущее переносится в настоящее.
Исторически вопрос о том, быть России или не быть, предрешен чисто теоретическим вопросом: государство ли для культуры, культура ли для государства?
Культура всегда органически включает момент национального развития; нация выявляема посредством творчества.
Государство всегда выключает момент нации: понятие о государстве есть понятие отвлеченное; в этом понятии заключен рационализм.
Любовь к родине есть область иррационального; вопрос о государстве связан с областью рационального.
Последний вопрос есть вопрос об отношении сфер рационального к иррациональному. Философия наших дней решает этот вопрос так, что область иррационального есть область творчества, независимая от процессов оформливания мыслью мистики творчества.
Этим теоретическим ответом предрешены все вопросы о том, как мне быть с любовью к России, ощущаемой независимо от познания моего. Быть русским — значит творчески переживать и любить Россию, как последнюю цель всех творческих стремлений; всякое же противопоставление прогрессу и цивилизации продуктов национальной культуры, как чего-то, будто бы существующего в русской действительности, есть плохая услуга немощам России. Россия, как одушевленный и вместе идеальный образ, существует лишь в задании: в действительности его нет, в действительности есть только формы науки, морали, познания, общественности, т. е. формы прогресса; они над-индивидуальны; и тут — правда западников. Сферы западничества и славянофильства в настоящее время не соприкасаются, а существуют как бы в двух плоскостях; область веры, мистики, чуда, есть область реальной любви к России; такая любовь полагает Россию в будущем; настоящее же в России оправдываемо лишь через будущее; область прогресса есть область реального, политического, научного и философского творчества; она имеет дело только с настоящим; вопрос о последней цели, о смысле и ценности исторических судеб изъят из ее компетенции.
Настоящее принадлежит Западу; противопоставлять настоящему Запада настоящее России — нельзя; это настоящее становится только отжившим прошлым.
В будущее России должно и можно верить; но чтобы лозунги веры не выразились в лозунге «шапками закидаем», следует предварительно сказать настоящей, больной России:
— Исчезни, Россия, исчезни!
Только тогда, когда исчезнет больная Россия, мы сможет превратить лозунг Достоевского: «Буди», в ликующий новый лозунг: «Есть».
Горчичное зерно должно умереть: и западничество губит больную Россию. Но умерев, горчичное зерно оживает. Вера в будущее — единственный лозунг реального патриотизма.
Что есть Россия? Наш путь и стремление к дальнейшему. Что есть любовь к родине? Любовь к родине есть религия. Кто я, любящий Россию? Я — носитель образа и подобия Божьего. Что значит быть русским? Быть русским — значит бесстрашно сказать действительности: «Умри», помня о воскресении.
Впервые опубликовано: «Утро России». 1910 г. 18 ноября.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/beliy/beliy_rossiya.html