Россиада (Херасков)

Россиада
автор Михаил Матвеевич Херасков

Опубл.: 1779. Источник: az.lib.ru

МИХАЙЛО ХЕРАСКОВ.

РОССИЯДА,

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭМА.

ImWerdenVerlag. Munchen 2003. МОСКВА. В вольной Типографии Пономарева. 1807.

«Im Werden Verlag», 2003, 2007 (изменения в форматировании)

Издание подготовил кандидат филологических наук Алексей Игоревич Любжин

http://imwerden.de

ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ.

Российское государство в самые отдаленные времена, которые нам древние Историки известными учинили, было сильно, соседам страшно, многими народами уважаемо; оно ни единой Европейской державе славою, силою, изобилием и победами, по тогдашнему государств состоянию, не уступало; а пространством своим все прочие как и ныне, превосходило. Но после великого Князя Владимира расторжение России на разные доли, удельные княжества, междоусобия, неустройства и властолюбие размножившихся Князей, время от времяни силы её истощать начинали; а наконец бедственному игу хищных Орд поработили. С того времяни угасла прежняя Российская слава, и в целом мире едва известною учинилась; она под своими развалинами в забвении близ трех веков лежала. Сие жалостное и позорное состояние, в которое Россию набеги Татар и самовластие их погрузило; отторжение многих княжеств, прочими соседами у ней похищенных; неспокойство внутренних её мятежников, вовсе изнуряющих свое отечество; сие состояние к совершенному падению ее наклонило. Зло сие простерлось до времян Царя ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА Первого, вдруг возбудившего Россию, уготовавшего оную к самодержавному правлению, смело и бодро свергшего иго Царей Ордынских, и восставившего спокойство в недрах своего государства. Но царство Казанское при нём еще не было разрушено; Новогородцы еще не вовсе укрощенны были; соседственные державы должного уважения к России еще не ощутили. Сия великая перемена, в какую сие государство перешло из слабости в силу, из уничижения в славу, из порабощения в господство; сия важная и крутая перемена произошла при внуке Царском ИОАННЕ ВАСИЛЬЕВИЧЕ Втором, который есть Герой сия Поэмы.

И так не должно ли царствование ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА Второго поставлять среднею чертою, до которой Россия, бедственного состояния достигнув, паки начала оживотворяться, возрастать и возвращать прежнюю славу, близ трех веков ею утраченную? Когда вообразим в мыслях наших государство, совсем расстроенное, от соседственных держав угнетенное, внутренними беспокойствами раздираемое, несогласием многоначальства волнуемое, иноверцами порабощенное, собственными вельможами расхищаемое; когда все сие вообразим, и представим себе младого Государя, самодержавную власть приемлющего, сильных и страшных неприятелей державы своей попирающего, многоначальство обуздывающего, мятежников и в недрах отечества усмирившего, отторженные соседами грады возвращающего, и целые государства своему скипетру присовокупившего; несогласие и гордость бояр укротившего, благоразумные законы подающего, воинство в лучший порядок приводящего: не почувствуем ли уважения толь великого духа к Государю? Таков был Царь ИОАНН ВАСИЛЬЕВИЧЬ!

Иностранные писатели, сложившие нелепые басни о его суровости, при всем том по многим знаменитым его делам великим мужем нарицают. Сам ПЕТР ВЕЛИКИЙ за честь поставлял в мудрых предприятиях сему Государю последовать. История затмевает сияние его славы некоторыми ужасными повествованиями, до пылкого нрава его относящимися: верить ли толь несвойственным великому духу повествованиям, оставляю Историкам на размышление. Впрочем безмерные Царские строгости, по которым он Грозным поименован, ни до намерения моего, ни до времяни, содержащем в себе целый круг моего сочинения, вовсе не касаются.

Воспевая разрушение Казанского царства, со властью державцев Ордынских, я имел в виду успокоение, славу и благосостояние всего Российского государства; знаменитые подвиги не только одного Государя, но всего Российского воинства; и возвращенное благоденствие: по чему сие творение и Россиядою названо. Представляю младого Монарха, лаврами ученчанного; сего Монарха, о котором и Г. Ломоносов в краткой Российской Летописи утверждает, что сей Царь уже по смерти первой своей супруги Грозным учинился, и что неустройства Бояр, на подобие крутой бури, нравы его возмутили; чему должно было приключиться гораздо после взятия Казани. Прославляю совокупно с Царем верность и любовь к отечеству служивших ему Князей, вельможей и всего Российского воинства. Важно ли сие приключение в Российской истории? Истинные сыны отечества, обозрев умом бедственное тогдашнее России состояние, сами почувствовать могут, достойно ли оно Епопеи; а моя Поэма сие оправдать обязана.

Издавая в свет сей осьмилетний мой труд, ныне в третий раз исправленный и во многих местах дополненный, чувствую несовершенствы и недостатки онаго, в сравнении с другими эпическими Поэмами. Слабо сие сочинение, но оно есть первое на нашем языке; а сие самое и заслуживает некоторое извинение Писателю.

Повествовательное сие творение расположил я на Исторической истинне, сколько мог сыскать печатных и письменных известий, к моему намерению принадлежащих; присовокупил к тому небольшие анекдоты, доставленные мне из Казани бывшим начальником Университетских Гимназий в 1770 году. Но да памятуют мои Читатели, что как в Эпической Поэме верности исторической, так в дееписаниях Поэмы искать не должно. Многое отметал я, переносил из одного времяни в другое, изобретал, украшал, творил и созидал. Успел ли я в предприятии моем, о том не мне судить; но то неоспоримо, что Эпические Поэмы, имеющие в виду своем иногда особливые намерения, обыкновенно по таковым, как сия, правилам сочиняются.

Взгляд на эпические поэмы.

В Илияде Гомер воспевает гнев Ахиллесов, за похищение его невольницы Бризеиды Царем Агамемноном, гнев толико бедственный Грекам и Пергаму; кровавые битвы, пагубу осаждающих и пагубу осажденных Троян. — Патрокл, друг Ахиллесов, убит Гектором — он мстит за своего друга — убивает храброго Гектора, и тем Поэма оканчивается.

В Одиссее воспето десятилетнее странствование Итакского Царя Улисса; возвращение его в дом свой и страшное избиение любовников Пенелопиных, которое Мнистерофонией наречено.

Вергилий в несравненной Энеиде воспел побег Энеев из разоренной Греками Трои, прибытие его в Карфагену, любовь его с Дидоною, неверность его к сей нещастной Царице — Другой побег его в Италию, где убив Турна, сопрягается он с Лавиниею, невестою сего почтенного Князя.

В Погубленном рае важный Мильтон повествует падение первого человека, вкушение запрещенного плода, торжество диявола, изгнание Адама и Эвы из рая за их непослушание, и причину злополучия всего человеческого рода.

Волтер начинает свою Генрияду убиением Генриха III, а оканчивает обращением Генриха IV из одной Религии в другую — но прекрасные стихи его все делают обворожительным.

Армида в Тассовом Iерусалиме, прекрасная волшебница; Армида, есть душа сей неоцененной Поэмы; её хитрости, коварства, её остров, её нежности, её самая свирепость по отбытии Ренода, восхитительны — но не суть назидательны.

Пробежим Лузияду Камуенсову и Фарзалию Луканову. — Первая есть странствование Лузитанцов в Африку, обретение некоторых новых земель — сказания и чудесности. Вся сия Поэма есть пиитическое повествование, в коем и сам Поэт имел участие. Но повествование, живою кистью писанное, сладостное, привлекательное; это есть галерея преизящных картин, непорядочно расставленных, но каждая из них восхищает, трогает, удивляет, и в память врезывается.

Фарзалию многие нарицают Газетами, пышным слогом воспетыми; но сии Газеты преисполнены высокими мыслями, одушевленными картинами, поразительными описаниями и сильными выражениями; в ней воспета война Юлия с Помпеем; при всем том Поэма не докончана Певцом своим, и не была исправлена.

Для тех сие пишу, которые думают, будто Эпическая Поэма похвальною песнию быть должна. Эпическая Поэма заключает какое-нибудь важное, достопамятное, знаменитое приключение в бытиях мира случившееся, и которое имело следствием важную перемену относящуюся до всего человеческого рода — таков есть Погубленный рай Мильтонов; или воспевает случай, в каком нибудь Государстве произшедший и целому народу к славе, к успокоению, или наконец ко преображению его послуживший — такова должна быть Поэма ПЕТР ВЕЛИКИЙ, которую по моему мнению писать еще не время. Два великие Духа принимались петь ПЕТРА ВЕЛИКОГО, Г. Ломоносов и Томас; оба начали — оба не кончили. —

К такому роду Поэм должно Генрияду Волтерову — и мою Россияду, не сравнивая однако слабое мое творение с превосходною Эпопеею Волтеровою. — Горе тому Россиянину, который не почувствует, сколь важную пользу, сколь сладкую тишину, и сколь великую славу приобрело наше отечество от разрушения Казанского царства! Надобно перейти мыслями в те страшные времяна, когда Россия порабощена была Татарскому игу — надобно вообразить набеги и наглости Ордынцов, внутрь нашего государства чинимые — представить себе Князей Российских раболепствующих и зависящих от гордого или уничижительного самовластия Царей Казанских — видеть правителей Татарских не только по городам, но и по всем селам учрежденных, и даже кумиров своих в самую Москву присылающих, для поклонения им Князей обладающих — надобно прочесть внимательно всю историю страдания нашего отечества, во время его порабощения Ордынцам — и вдруг вообразить Россию над врагами своими торжествующую, иго мучителей своих свергшую, отечество наше победоносными лаврами увенчанное — и младого Государя, прежним своим законодателям кроткие законы предписующего. —

Читатель! ежели, преходя все сии бедства нашего отечества, сердце твое кровью не обливается, дух твой не возмутится и наконец в сладостный восторг не придет — не читай мою Россияду — она не для тебя писана — писана она для людей умеющих чувствовать, любить совю отчизну, и дивиться знаменитым подвигам своих предков, безопасность и спокойство своему потомству доставивших.

Знаю, что моя Поэма далеко отстоит от Эпических Поэм в мире известных; знаю, что в ней есть немалые погрешности, слабости, несовершенства; что многое в ней подвержено благоразсудной критике, но не плевелам голов поврежденных — но кто из Писателей избежал критики? и кто написал совершенное творение в мире?

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.

Пою от варваров Россию свобожденну,

Попранну власть Татар и гордость низложенну;

Движенье древних сил, труды, кроваву брань,

России торжество, поверженну Казань.

5 Из круга сих времян спокойных лет начало,

Как светлая заря в России воссияло.

О ты, витающий превыше светлых звезд,

Стихотворенья дух! приди от горних мест,

На слабое мое и темное творенье

10 Пролей твои лучи, искусство, озаренье!

Отверзи, Вечность! мне, селений тех врата,

Где вся отвержена земная суета;

Где души праведных награду обретают;

Где славу, где венцы тщетою почитают,

15 Перед усыпанным звездами олтарем,

Где рядом предстоит последний раб с Царем;

Где бедный нищету, нещастный скорбь забудет;

Где каждый человек другому равен будет.

Откройся вечность мне, да лирою моей

20 Вниманье привлеку народов и Царей.

Завеса поднялась! Сияют пред очами

Герои, светлыми увенчанны лучами.

От них кровавая Казанская луна

Низвергнута во мрак и славы лишена.

25 О вы, ликующи теперь в местах небесных!

Во прежних видах мне явитеся телесных.

Еще восточную России древней часть

Заволжских наглых Орд обременяла власть;

На наших пленниках гремели там оковы,

30 Кипели мятежи, расли злодейства новы;

Простерся бледный страх по селам и градам;

Летало зло за злом, беды во след бедам;

Курений олтари во храмах не имели,

Умолкло пение, лишь бури там шумели;

35 Без действа в поле плуг под тернами лежал,

И пастырь в темный лес от стада убежал.

Когда светило дня к полунощи взирало,

Стенящу, страждущу Россию обретало.

В её объятиях рожденная Казань

40 Из томных рук её брала позорну дань.

Сей град, Российскими врагами соруженный,

На полночь гордою горою возвышенный,

Подняв главу свою, при двух реках стоит,

Отколе на брега шумящей Волги зрит.

45 Под тению лесов, меж пестрыми цветами

Поставлен Батыем ко северу вратами,

Чрез кои в сердце он России выбегал,

Селенья пустошил и грады пожигал.

С вершины видя гор убийства и пожары,

50 Где жили древние Российские Болгары,

Разженны верою к закону своему;

Казань, поверженна в Махометанску тму,

В слезах на синий дым, на заревы взирала,

И руки чрез поля в Россию простирала;

55 Просила помощи и света от Князей,

Когда злочестие простерло мраки в ней.

Подвигнуты к странам природным сожаленьем,

Народа своего бедами и томленьем,

На части полночь всю расторгшие Князья,

60 Смиряли наглых Орд, во бранях кровь лия.

Но как Российские Ираклы ни сражались,

Главы у гидры злой всечасно вновь раждались,

И жалы отростив в глухих местах свои,

Вползали паки в грудь России те змии.

65 Драконова глава лежала сокрушенна,

Но древня злоба в нём была не потушенна;

Под пеплом крылся огнь и часто возгарал,

Во смутны Россов дни он силы собирал;

Неукротимых Орд воскресла власть попранна,

70 Во время юности второго Iоанна.

Сей деда храброго венчанный славой внук

Едва не выпустил Казань из слабых рук;

Смутился дух его нещастливым походом,

Где он начальствовал в войне прошедшим годом;

75 Где сам Борей воздвиг противу Россов брань,

Крилами мерзлыми от них закрыв Казань;

Он мрачной тучею и бурями увился,

Подобен грозному страшилищу явился,

В глухой степи ревел, в лесу дремучем выл,

80 Крутился между гор, он рвал, шумел, валил,

И Волжские струи на тучны двинув бреги,

Подул из хладных уст морозы, вихрь и снеги;

Их пламенная кровь не стала Россов греть,

Дабы в наставший год жарчае воскипеть.

85 В то время юный Царь в столицу уклонился,

Где вместо гласа труб забавами пленился.

О ты, на небесах живущий в тишине!

Прости великий Царь мою отважность мне,

Что утро дней твоих во тме дерзну представить,

90 Пресветлый полдень твой громчае буду славить;

Велик, что бурю ты вкруг царства укротил,

Но больше, что страстям душевным воспретил.

Увидев, что Москва оставив мечь уснула,

Трепещуща луна из облак проглянула;

95 Храняща ненависть недремлющи глаза,

От Волги поднялась как страшная гроза;

Орда, нарушив мир, оковы разрывала,

И злобой движима, мутилась, бунтовала,

И стала воздымать главу и рамена,

100 Россию утеснить, как в прежни времяна.

Сей страшный исполин в Российски грады входит,

Убийства, грабежи, насильства производит;

Рукою мечь несет, другой звучащу цепь,

Валятся стены вкруг, томится лес и степь.

105 Уже велением коварные Сумбеки,

В Казане полились Российской крови реки;

И пламенник нося неукротимо зло,

Посады в ярости московские пожгло;

В жилища Християн с кинжалом казнь вступила,

110 И кровь страдальческа на небо возопила;

Там плачь, уныние, сиротствующих стон;

Но их отечество сей вопль вменяло в сон.

Алчба, прикована корыстей к колеснице,

В Российской сеяла страдание столице.

115 О благе собственном вельможи где рачат,

Там чувства жалости надолго замолчат.

Москва, разимая погибелию внешной,

От скорбей внутренних явилась безутешной.

Сокрылась истинна на время от Царя;

120 Лукавство, честь поправ, на собственность воззря,

В лице усердия в чертогах появилось,

Вошло, и день от дня сильнее становилось.

Там лесть представилась в притворной красоте,

Котора во своей природной наготе

125 Мрачна как нощь, робка, покорна, тороплива,

Пред сильными низка, пред низким горделива,

Лежащая у ног владетелей земных,

Дабы служити им ко преткновенью их.

Сия природну желчь преобратив во сладость,

130 В забавы вовлекла неосторожну младость;

Вельможи, выгоде ревнующи своей,

Соединилися к стыду державы с ней;

И лесть надежные подпоры получила,

От Царского лица невинность отлучила.

135 Гонима истинна стрелами клеветы,

Что делала тогда? В пещеры скрылась ты!

Во смутны времяна еще вельможи были,

Которы искренно отечество любили;

Соблазны щастия они пренебрегли,

140 При явной гибели не плакать не могли;

Священным двигнуты и долгом и законом,

Стенать и сетовать дерзали перед троном;

Пороков торжество, попранну правду зря,

От лести ограждать осмелились Царя.

145 Вельможи в сединах Монарха окружают,

Их слезы общую напасть изображают;

Потупленны главы, их взоры, их сердца,

Казалося, туман простерли вкруг венца;

На смутных их челах сияет добродетель,

150 В которых свой позор прочесть бы мог владетель.

Дух бодрости в тебе, вещают, воздремал!

Но Царь, то зная сам, их плачу не внимал.

Уныл престольный град, Москва главу склонила,

Печаль её лице, как нощь приосенила;

155 Вселилась в сердце грусть и жалоба в уста,

Тоскуют вкруг неё прекрасные места;

Унынье, растрепав власы, по граду ходит;

Потупив очи вниз, в отчаянье приводит,

Биет себя во грудь, реками слезы льет;

160 На стогнах торжества, в домах отрады нет;

В дубравах стон и плачь, печаль в долинах злачных;

Во граде скопища, не слышно песней брачных;

Все в ризу облеклось тоски и сиротства,

Единый слышен вопль во храмах Божества.

165 Грызомая внутри болезнью всеминутной,

Казалася Москва воде подобна мутной,

Которая, лишась движенья и прохлад,

Тускнеет, портится и зарождает яд.

Народ отчаянный, гонимый, утомленный,

170 Как будто в Этне огнь внезапно воспаленный,

Лесистые холмы, густые древеса,

С поверхности горы бросает в небеса,

Народ возволновал! Тогда при буйстве яром,

От искры наглый бунт великим стал пожаром;

175 По стогнам разлился, на торжищах горит,

И заревы Москва плачевных следствий зрит.

Противу злых вельмож мятежники восстали,

Которы строгости Царевы подгнетали,

Которы душу в нём старались возмущать,

180 Дабы при буре сей Россию расхищать.

Два Князя Глинские смятенью жертвой были,

Единого из них мятежники убили;

Другой пронырствами от них спастись умел,

И новой бурею от трона восшумел.

185 Простерся мщенья мрак над светлым Царским домом,

Непримирима власть вооружилась громом;

Разила тех мужей, разила те места,

Где правда отверзать осмелилась уста;

Поборники забав награды получали,

190 А верные сыны восплакав замолчали.

Россия, прежнюю утратив красоту,

И видя вкруг себя раздор и пустоту,

Везде уныние, болезнь в груди столицы,

Набегом дерзких Орд отторженны границы,

195 Под сенью роскошей колеблющийся трон,

В чужом владении, Двину, Днепр, Волгу, Дон,

И приближение встречая вечной ночи,

Возносит к небесам заплаканные очи;

Возносит рамена к небесному Отцу;

200 Колена преклонив, прибегла ко Творцу;

Открыла грудь свою, грудь томну, изъязвленну,

Рукою показав Москву окровавленну,

Другою вкруг неё слиянно море зла;

Взрыдала, и рещи ни слова не могла.

205 На радужных зарях превыше звезд седящий,

Во бурях слышимый, в перунах Бог гремящий,

Пред коим солнечный подобен тени свет,

В ком движутся миры, кем все в мирах живет;

Который с небеси на всех равно взирает,

210 Прощает, милует, покоит и карает;

Царь пламени и вод, познал России глас;

И славы чад своих последний видя час,

Дни горести её в единый миг исчислил;

Он руку помощи простерти к ней помыслил;

215 Светлее стали вдруг над нею небеса,

Живительная к ней пустилася роса,

Её печальну грудь и взоры окропила,

Мгновенно томную Россию подкрепила;

Одела полночь вкруг румяная заря;

220 На землю Ангели в кристальну дверь смотря,

Составили из лир небесну гармонию

И пели благодать, венчающу Россию.

Тогда единому из праведных мужей,

Живущих в лепоте божественных лучей,

225 Господнему лицу во славе предстоящих,

И в лике Ангелов, хвалу Его гласящих,

Всевышний рек: гряди к потомку твоему,

Дай видеть свет во тме, подай совет ему;

В лице отечества явися Iоанну,

230 Да узрит он в тебе Россию всю попранну!…

Скоряй, чем солнца лучь, текущего в эфир,

Летящий средь миров, как веющий зефир,

Небесный муж в страну полночную нисходит,

Блистательну черту по воздуху проводит;

235 Закрытый облаком, вступает в Царский дом,

Где смутным Iоанн лежал объятый сном;

С пришествием его чертоги озарились;

Весь град затрепетал, пороки в мрак сокрылись.

Является Царю сия святая тень

240 Во образе таком, в каком была в той день,

В который в мире сем оставив зрак телесный,

Взлетела восстенав во светлый дом небесный;

Потупленна глава лежаща на плечах,

Печальное лице, померклый свет в очах,

245 Мечем пронзенна грудь, с одежды кровь текуща,

Трепещущая тень с молчанием грядуща,

И спящего Царя во ужас привела,

Приближилась к нему и так ему рекла:

Ты спишь, беспечный Царь, покоем услажденный,

250 Весельем упоен, к победам в свет рожденный;

Венец, отечество, законы позабыл,

Возненавидел труд, забавы возлюбил;

На лоне праздности лежит твоя корона,

Не видно верных слуг; ликует лесть у трона.

255 Ты зришься тигром быть, лежащим на цветах;

А мы, живущие в превыспренних местах,

Мы в общей гибели участие приемлем,

Рабов твоих слова в селеньях горних внемлем.

Ты властен все творить, тебе вещает лесть;

260 Ты раб отечества, вещают долг и честь;

Но гласа истинны ты в гордости не внемлешь,

Ты гонишь искренность, безбожну ложь объемлешь.

Мы Князи сей страны и прадеды твои,

Мы плачем, взор склонив в обители сии,

265 Для вечных радостей на небо восхищенны,

Тобой и в райских мы селеньях возмущенны;

О Россах стонем мы, мы стонем о тебе;

Опомнись! нашу скорбь представь, представь себе;

О царстве, о себе, о славе ты помысли,

270 И избиенных нас злодеями исчисли.

Отверзлось небо вдруг вздремавшего очам,

И видит Iоанн печальных предков там,

Которы кровью своею увенчались,

Но в прежнем образе очам его являлись;

275 Батыев мечь во грудь Олегову вонзен;

Георгий брат его лежит окровавлен;

Нещастный Феогност оковы тяжки носит,

Отмщения ордам за смерть и раны просит;

Склонив главы свои, стонают Князи те,

280 Которы мучимы в их были животе.

Там видится закон попранный, униженный,

Лиющий токи слез и мраком окруженный;

Погасшим кажется Князей Российских род;

Вельможи плачущи, в унынии народ;

285 Там лица бледные в крови изображенны,

Которы в жизни их Ордами пораженны;

Он видит сродников и предков зрит своих,

Их муки, их тоску, глубоки раны их.

И тень рекла ему: Отшед в мученье многом,

290 Роптая на тебя, сии стоят пред Богом;

Последний убиен злодейскою рукой

Твой предок Александр, я бывший Князь Тверской,

Пришел с верьхов небес от сна тебя восставить,

Твой разум просветить, отечество избавить;

295 Зри язвы ты мои, в очах тоску и мрак,

Се точный при тебе страны Российской зрак!

Зри члены ты мои, кровавы, сокрушенны,

И селы вобрази и грады разрушенны;

Днесь тот же самый мечь, которым я ражен,

300 И тою же рукой России в грудь вонзен;

Лиется кровь её!… Омытый кровью сею,

Забыл, что Бога ты имеешь судиею;

Вопль каждого раба, страдание и стон,

Взлетев на небеса, текут пред Божий трон;

305 Ты подданным за зло ответствовать не чаешь,

Но Господу за их печали отвечаешь.

Вздремавшую в тебе премудрость воскреси,

Отечество, народ, себя от зла спаси;

Будь пастырь, будь герой, тебя твой Бог возлюбит;

310 Потомство позднее хвалы тебе вострубит.

Не мешкай! возгреми! рази! так Бог велел….

Вещал, и далее вещати не хотел.

Чертог небесными лучами озарился,

Во славе Александр в дом Божий водворился.

315 Смущенный Iоанн не зрит его во мгле;

Страх в сердце ощутил, печали на челе;

Мечта сокрылася, виденье отлетело,

Но в Царску мысль свой лик глубоко впечатлело,

И сна приятного Царю не отдает;

320 С печального одра он смутен восстает,

Кидает грозные ко предстоящим очи.

Как странник во степи среди глубокой ночи,

Послыша вкруг себя шипение змиев,

К убежищу нигде надежды не имев,

325 Не знает где ступить и где искать спасенья,

При каждом шаге он боится угрызенья:

Таков был Iоанн, напомнив страшный сон:

Казалось мерзку лесть познал внезапно он:

Страшится он льстецов, им ввериться не смеет.

330 Нещастен Царь, когда он друга не имеет;

Но в действо тайное хотенье произвесть,

Велел в чертог к себе Адашева привесть.

Сей муж, разумный муж, в его цветущи лета,

Казался при дворе как некая планета,

335 Вступающа в свой путь от незнакомых мест

И редко зримая среди горящих звезд.

Придворные его с досадой угнетали,

Но внутренне его сердцами почитали.

Адашев щастия обманы презирал,

340 Мирские пышности ногами попирал;

Лукавству был врагом, ласкательством гнушался,

Величеством души, не саном украшался,

Превыше был страстей и честностью полн.

Как камень посреди кипящих бурных волн,

345 Борея не боясь, стоит неколебимо,

И волны, о него биеся, идут мимо:

Адашев тако тверд среди развратов был,

От мира удален, отечество любил;

Спокойно в дом вступил, где грозный жил Владетель.

350 Страшится ли чего прямая добродетель!

Храняща лесть еще под стражей царский двор,

Увидя правду в нём, потупила свой взор;

Отчаянна, бледна и завистью грызома,

Испытывает все, ждет солнца, тучь и грома.

355 Предстал почтенный муж, и честность купно с ним;

Так в мраке иногда бывает ангел зрим!

В объятиях своих Адашева имея,

Со подданным Монарх беседует краснея:

Тебе, в слезах он рек, я сердце отворю;

360 Ты честен, можешь ли не быти друг Царю?

Каков в пустыне был, будь верен перед троном.

Тогда, о страшном сне поведав с горьким стоном,

Мой Бог меня смирил, он с важным видом рек;

Я в нынешней ночи стал новый человек;

365 Стыжусь, что я благих советов уклонился….

Восплакал Iоанн и праведным явился.

Как матерь верный сын отечество любя,

Адашев чаял зреть на небесах себя;

На лесть взирающий вкруг трона соплетенну,

370 Оплакивал сей муж Россию угнетенну;

В восторге рек Царю: Благословенный сон!

Верь, верь мне Государь, что Богом послан он;

Внемли отечества, внемли невинных стону;

На сердце ты носи, не на главе корону.

375 Что пользы подданным, что есть у них Цари,

Коль страждет весь народ, попранны олтари,

Злодейство бодрствует, а правда угнетенна;

Не Царь порфирою, порфира им почтенна!

Довольно презирал ты сам себя и нас;

380 Настал теперь твоей и нашей славы час!

Глаголам истины внимающий Владетель,

Увидел с небеси сходящу добродетель:

Как ангел, явльшийся Израилю в ночи,

Имела вкруг главы блистательны лучи;

385 Се верный друг тебе! Монарху говорила,

И лик Адашева сияньем озарила.

Увидел Царь, её, в его челе черты;

И так воззвал к нему: Будь мой сотрудник ты;

Мне нужен разум твой, совет, твоя услуга.

390 Всех паче благ Царю искати должно друга.

Вещай мне истинну, её нам грозен вид;

Но вид сей от корон и тронов гонит стыд;

Гони сей стыд, гони и строгим мне советом

Яви стези ийти премудрости за светом!

395 Адашев, чувствуя, коль хитро может лесть

От истины отвлечь, Царя в обман привесть;

Вещал: От наших душ соблазны да отгоним,

Себя от здешних стен и праздности уклоним;

Небесной мудрости приобрести руно

400 Уединение научит нас одно;

Премудрость гордости и лести убегает,

Мирскую суету она пренебрегает;

Среди развратностей гражданских не живет,

В пещерах и лесах ее находит свет;

405 Где нет тщеславия, ни льсти, ни дум смущенных,

Пойдем ее искать в обителях священных,

Отколе чистый дух взлетает к небесам:

О Царь мой! избери сию обитель сам;

Россия сил еще последних не лишенна,

410 Любовь к отечеству не вовсе потушенна;

Вели собрать совет, на истину воззри,

И нечестивости советы разори:

Увидишь славу ты парящу пред собою;

Мы ради кровь пролить, теперь готовы к бою.

415 Господь, Россия вся и весь пространный свет,

Ко славе, Царь, тебя от праздности зовет!

Есть место на земном лице сооруженно,

Сподвижником святых отшельцев освященно;

Угодники оттоль восшед на небеса,

420 Оставили свои нетленны телеса,

Которые, прияв усердное моленье,

Даруют мир, покой, скорбящим исцеленье.

Угодник Сергий ту обитель основал,

Он в малой хижине великий труд скрывал;

425 Небесным житием сии места прославил,

И Богу там олтарь триличному поставил;

Увидя стены вкруг и храмов красоту,

Возможно городом почесть пустыню ту;

В обитель Божию сокровища внесенны

430 Являют души к ней усердием возженны;

Там холм потоком вод целебных напоен,

Который Сергием из камня источен;

Развесисты древа пригорок осеняют ₁,

И храмов на главы вершины преклоняют.

435 То зданье к святости за тем приобщено,

Что славы древних лет хранит залог оно:

Герои кистью тут живой изображенны,

Которыми враги России низложенны;

Там виден Святослав, седящий на земли,

440 Ядущий хлеб сухой и в поте и в пыли;

Он зрится будто бы простый меж ратных воин;

Но древним предпочтен Атридам быть достоин.

Владимир мечь и пальм носящ изображен,

Стоит трофеями и светом окружен;

445 У ног его лежит поверженна химера;

Со славой съединясь его венчает вера.

Там лавры Ярослав имеет на главе;

Донской блистает здесь; там Невский на Неве;

Там лик Великого представлен Iоанна,

450 Цесарской первого короною венчанна;

Победы, торжествы, блистания венца

К делам великим огнь внушают во сердца;

Для сих причин в сей храм, ко славе предызбранна,

Адашев убедил склониться Iоанна.

455 Еще не скрылося в волнах светило дни,

Достигли мирного убежища они.

Сопутницей своей имея добродетель,

Как будто видел рай в обители Владетель:

Во славе зрится Бог, присутствующий там!

460 С священным ужасом вступил в Господний храм;

Он ведал, что душа, на небо вознесенна,

От тела своего врачебна и нетленна,

Творила многие и ныне чудеса,

И то сказать могла, что кроют небеса;

465 Приходит к Сергию, мольбы ему приносит,

Всевышней помощи против Казани просит,

Вещая: Муж святый! ты Дмитрию помог

Татарские луны сломить кичливый рог,

И мне ты помоги, дерзнув против Казани,

470 Россию оправдать во предлежащей брани;

Мое отечество, о Сергий! и твое…

Возносит пред тебя моление сие!

Молитва в воздухе как дым не исчезает,

Но будто молния небесный свод пронзает,

475 На радужных она возносится крылах:

Молитву искренну читает Бог в сердцах;

Она небесный свод и звезды сквозь преходит,

В умильность ангелов, геенну в страх приводит.

Мольбы его как гром пред Богом раздались,

480 Проснулася Москва, Ордынцы потряслись!

В сию достойную внимания годину

Измеривал Творец двух царств земных судьбину:

Российский до небес возвысился венец,

Ордынской гордости означился конец;

485 Но победительным народам и державе

Препятства предлежать в гремящей будут славе.

Рассеется Орда, угаснет их престол;

Но Россам наперед устроит много зол.

Тогда Господнее изрек определенье

490 Орган небесных тайн в священном исступленье,

Трепещущ, Духом полн, служащий олтарю,

Душ пастырь возвестил пророчествы Царю:

О Царь! сплетаются тебе венцы лавровы;

Я вижу новый трон, короны вижу новы!

495 Но царства покорить и славу обрести,

Ты должен многие страданья пренести.

Гряди, и буди тверд!… Слова произнеслися,

И гласом песненным по сводам раздалися.

В душе Монарх тогда спокойство ощутил,

500 И паки шествие ко граду обратил.

Адашев к славе огнь в Царе усугубляет,

Написанных Князей в предсении являет.

Се Рюрик, предок твой, вещает он Царю,

Троянску отрасль в нём и Августову зрю;

505 Он, силы подкрепив колеблемой державы,

Потомкам начертал бессмертной образ славы.

Се Ольга мудрая, казняща Искорест,

Лучи вокруг главы, в руках имеет крест;

Коль свято царствует полночною страною!

510 Жена прославилась правленьем и войною;

Се праотцы твои! Взгляни на них, взгляни:

Ты видишь славу их! колена преклони.

Здесь кисть учение твое изобразует….

И деда Царского Адашев указует;

515 Который внутрь и вне спокоил царств раздор;

Но кажется к Царю суровый мещет взор,

И внука праздностью на троне укоряет.

Краснея, Iоанн на лик его взирает,

Ток слезный от стыда из глаз его течет;

520 Начнем, начнем войну! Адашеву речет.

И се парящая в кругах эиирных слава,

Гласит: Готовься цвесть Российская держава!

Благочестивый дух Царя в Казань ведет;

Престольный град его с гремящим плеском ждет.

525 Всевышний на него склонил свою зеницу,

И Царь торжественно вступил в свою столицу;

Окрестности её внезапно процвели,

Во сретенье ему, казалось, рощи шли;

Суровостью времян веселость умерщвленна,

530 В долинах и лесах явилась оживленна;

Как будто бы струи прешедый чермных вод,

Ликует на холмах толпящийся народ;

Подъемлет высоко Москва верхи златые,

И храмы пением наполнились святые;

535 Любовью видит Царь возженные сердца,

Зрит в подданных детей, они в Царе отца;

На лицах радости, в очах увеселенье,

И духом сладкое вкушает умиленье.

Коль Царь всевышню власть нечестием гневит,

540 Натура вся тогда приемлет смутный вид;

Но естьли под венцем сияет добродетель,

Ликует весь народ, натура и Владетель!

Казалось,Iоанн вновь царство приобрел;

Избранной Думе быть в чертоги повелел₂;

545 До ныне стольный град стенящий, утружденный,

Явился, будто бы осады свобожденный.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ.

О вы, щастливые грядущих лет певцы!

Завидны ваши мне Парнаские венцы:

Вы их получите, воспев ЕКАТЕРИНУ,

Мне Музы не сию назначили судьбину:

5 Велят ко временам минувшим прелететь;

Дивиться в мыслях Ей, а Iоанна петь.

Но древние дела имея пред очами,

Её премудрости одушевлюсь лучами.

Изгнав из Царского жилища Iоанн

10 Развраты, клевету, коварство, лесть, обман;

Оставя праздну жизнь в златом одре лежащу;

И маковы цветы и гроздие держащу;

Отвергнув от очей соблазнов темноту,

Что истинны святой скрывала красоту;

15 Из грозного Царя, как агнец, став незлобен,

Был солнцу Iоанн восточному подобен,

Которое когда свое лице явит,

Сиянием лучей вселенную живит.

Льстецы, что слабости Монарши умножали,

20 Как темны облака дом Царский окружали;

Подобно солнечный вселенной льстящий зрак

Сгущенных тучь от глаз скрывает часто мрак;

Когда поверхность их лучами озлащенна,

От грома их земля бывает устрашенна;

25 Но ныне смутные веселости разгнав,

Всю важность ощутив Владетелевых прав;

И возвратив себя народу и короне,

Явился Iоанн как дневный свет на троне;

Сердца воззрением безмрачным восхищал,

30 Со умилением Боярам он вещал:

О вы, которые державу мне вручили ₃,

И царствовать меня во младости учили!

Мне мнится, моего правления заря,

Не кажет днесь во мне достойного Царя;

35 Мечтается в уме моих мне предков слава,

Я вижу подвиги младого Святослава;

Он зрится в поле мне между шумящих стрел,

Парящ во след врагам Российским как орел.

Ревнует дух во мне Владимиру святому;

40 Завидую из рук его звучащу грому,

Который он на Тавр, на Халкидон метал,

И солнцем наконец своей державы стал;

Отдав покой и мир врагам своим недавным,

Россию просветил законом православным.

45 Предстал моим очам Великий Мономах,

Который наводил на Цареградцов страх,

И гордость обуздав Монархов их надменных,

К ногам своим Царей увидел преклоненных;

Смиряяся Комнин, в знак мира наконец,

50 Ему приносит в дар порфиру и венец.

Я сей венец ношу, державу ту имею,

Но предков шествовать стезями не умею.

Недавно возгремел победами мой дед,

Отечество свое от многих спасший бед:

55 Россия вознесла главу при нём высоко,

Потупилося орд враждующее око:

Потомок я и сын Монархов таковых,

Имея ту же власть, нейду следами их.

Злодеями со всех сторон мы угнетенны,

60 И столько презрены, сколь были мы почтенны.

На что народам Царь, Вельможи им на что,

Когда их защищать не думает никто?

Вельможи и Цари отечества ограда!

Мы спим, как пастыри беспечные у стада;

65 Не Крым, и не Казань губители его,

Мы первые враги народа своего.

О Россы! ваша честь и слава умерщвленна,

И есть ли в свете мы, забыла вся вселенна.

Над самой бездной мы злощастия стоим,

70 Мы гибнем, но спасать Россию не хотим!

Казань, которая Россию ненавидит,

Теперь со трепетом Свияжски стены видит;

Там друг отечества, там верный Царь Алей

Рассеянных Татар погнал во град с полей;

75 В единое гнездо злодеи наши скрылись,

Широкие пути нам к славе отворились;

Не наши выгоды хощу вам описать,

Хощу совета, как отечество спасать?

Отважиться ли нам с Ордами к трудной брани,

80 Иль в страхе погребстись и им готовить дани?

Я страж отечества, а вы его сыны,

И должны ваши быть советы мне даны….

Такое Iоанн представил искушенье,

Вельможам собранным на твердое решенье;

85 Но каждый взор из них друг на друга кидал,

И младший старшего к совету ожидал.

Тогда ответ простер сединой умащенный,

Носящ чин Ангельский и сан первосвященный,

Небесным житием известный Даниил:

90 О Царь! ты кровь мою к отмщенью вспламенил,

Ты бедство общее толь живо мне представил,

Что не любить в сей раз врагов меня заставил;

Но правила мои и сан претит мой мне,

Другова поощрять и мыслить о войне.

95 Когда бы действие слова мои имели,

Нигдеб оружия на свете не гремели;

Однако есть враги, и браням должно быть;

Их можно дозволять, но брани грех любить;

Не кровью алкать Монарха устремляю,

100 Но веру защищать тебя благословляю.

Казалось с небеси те слышались слова,

И преклонилася венчанная глава.

Сияли радости в очах у Iоанна;

Но слышен тихий глас Боярина избранна,

105 Который зрелым был рассудком озарен,

Власами белыми, как снегом, покровен;

Кубенский Князь то был, столетия достигший,

Заслуги многие отечеству чинивший,

Дрожащу руку он прижав ко персям рек:

110 Седины на главе мой древний кажут век,

И щастие уже не льстит мне никакое,

Я только жизнь мою хочу скочать в покое;

Не сродника во мне почти, о Государь!

Но старцевых речей послушай юный Царь:

115 Не полагаяся на память усыпленну,

Взгляни на грудь мою во бранях изъязвленну;

Докажет подвиги мои тебе она,

И сколько мне должна известна быть война.

Под сенью тишины цветет держава краше:

120 Мир сладкий, не война венчает щастье наше.

В любви к отечеству я сам и тверд и горд,

Но слабы стали мы противу сильных Орд.

Димитрий, предок твой, в чувствительном уроне,

Мамая сокрушил и с воинством при Доне;

125 Но долго ли покой в России процветал?

Свирепый Тахтамыш, как бурный вихрь, восстал,

И в сердце нашего отечества вломился,

Российской кровью полночный край омылся.

Судьбы державы всей на случай не взлагай,

130 Людей, о Государь! не грады сберегай.

Для славы воевать, слаба сия причина;

А царство без граждан пустыня лишь едина.

Спокоить смутный дух, моим словам внемли:

Коль любишь царствовать обширностью земли;

135 Твои границы Днепр с полудня орошает,

Россия Волжские струи до днесь вкушает;

Там бурный Волхов зришь, там кроткую Оку;

Ты Царь обширных стран! я смело изреку;

Взведи с престола ты твои повсюду очи,

140 Владетель целые явишься полуночи;

Народ в сравнение обширности возьми,

Мы бедны не землей, но бедны мы людьми.

С кем хочешь в брань идти? Отцы у нас побиты,

Младенцы бедствуют правлением забыты;

145 Старайся в мужество их младость привести,

И юным сим птенцам дай время возрасти;

Тогда со стадом сим к победам устремляйся.

Готов ко браням будь, но алчным не являйся.

То слово с жадностью Князь Глинский подхватил,

150 И взоры на себя всей Думы обратил.

Сей Князь, коварный Князь, Вельможам был ужасен;

Злокознен во вражде, и в дружестве опасен.

В той час во мрачости таяща острый взор,

Вгнезденна хитрость там, где Царский пышный двор,

155 Во облаке густом над Думою носилась,

Коснулась Глинскому, и в мысль его вселилась;

Рассыпав вкруг его туманистую мглу,

Простерлась по его нахмуренну челу;

Во нравах был всегда он сходен мрачной ночи;

160 Возведши впалые на Iоанна очи,

Он тако рек восстав: блюди твой Царский сан,

Тебе для выгод он твоих и наших дан.

Тебе ли сетовать, тебе ли Царь крушиться,

И сладкой тишины для подданных лишиться?

165 Ты Бог наш! Естьли б мы могли и нищи стать,

То нам ли на тебя отважиться роптать?

Притом на что Казань, на что война и грады,

Приемлем без того из рук твоих награды;

Блаженство во твоем владении цветет;

170 Любителям войны и целый тесен свет!

К тому достойны ли любви народы оны,

Которы бунтовать дерзнут против короны?

Свидетелем тому бунтующий сей град,

Коль горько пострадал за верность здесь мой брат!

175 Умолк, и сладостью придворной обольщенны,

Развратные сыны казались восхищенны;

Их очи Глинского одобрили совет;

Ни чей не страшен стал ласкателям ответ;

На собственну корысть в уме они взирают,

180 Но пользу общую ногами попирают.

Вдруг будто в пепле огнь, скрывая в сердце гнев,

Князь Курбский с места встал, как некий ярый лев;

Власы вздымалися, глаза его блистали;

Его намеренье без слов в лице читали.

185 На Глинского он взор строптивый обратив,

Вещал: ты знатен Князь, но ты несправедлив!

Цветы, которые рассыпаны тобою,

Ужасную змию скрывают под собою;

Ты мщением одним за сродника горя,

190 Отца у подданных, отъемлешь их Царя.

Что Глинский плавает в довольстве и покое,

Россию щастие не сохранит такое.

О Царь мой! властен ты мою исчерпать кровь,

Однако в ней почти к отечеству любовь;

195 Позволь мне говорить: оставь богатству неги,

Вели ты нам пройти пески, и зной, и снеги;

Мы ради с целою вселенной воевать,

Имение и жен готовы забывать,

Готовы защищать отечество любезно;

200 Не робкими нам быть, но храбрыми полезно.

Орды ужасны нам, ужасны будем им,

Ужасны, ежели мы леность победим;

Отмстим за прадедов, за сродников нещастных,

За нас самих отмстим Ордам до днесь подвластных:

205 Лишь только повели, за Днепр и за Казань,

В сердцах мы понесем войну, тревогу, брань!

Но естьли праздностью себя мы обесславим,

И наших сил против Ордынских не поставим;

Пойду отсель на край вселенной обитать;

210 Любви к отечеству мне нечем здесь питать!

Подавлена она и сокрушенна лестью;

Чины приобретать единой должно честью,

Служить отечеству трудами и мечем,

О чести я пекусь, а больше ни о чём….

215 Как море бурями отвсюду возмущенно,

Не вдруг при тишине бывает укрощенно:

Таков и Курбский был; беседовать престал;

Но стон произносил и весь он трепетал.

В то время Iоанн умильными очами

220 Дал знак, что Курбского доволен был речами:

Приятный Царский взор читая за ответ,

Придворные и сей одобрили совет.

Испорченный давно придворных почитаньем,

Схватясь за мечь рукой, Князь Глинский встал с роптаньем.

225 Но тут присутствуя, как тихая весна,

Адашев их расторг, как облаки луна;

И рек: какой нам стыд! врагам какая слава!

От наших неустройств колеблется держава.

Теперь ли внутренни раздоры начинать,

230 Когда пришли часы отечество спасать?

Мужайся Царь, ступай тебе отверстым следом

К спасенью общему отцом твоим и дедом;

И терны оные пожни твоей рукой,

Которые до днесь смущают наш покой.

235 А вы, правления почтенные подпоры,

Вельможи! прежние забудьте днесь раздоры.

Се! нам отечество стеная предстоит;

Оно друзьями нам в советах быть велит;

Оно рыдаючи сынам своим вещает:

240 Тот враг мой, за мои кто слезы не отмщает;

Взгляните, говорит, на горы, на поля,

Там кровью Россиян увлажнена земля;

Там ваши сродники и дети избиенны,

Выходят из гробов на вас ожесточенны;

245 Отмстите вы за нас, отмстите! вопиют;

Не мстим, и нашу кровь до днесь враги лиют.

Вельможи! как свою державу успокоим,

Единодушие коль в Думе не устроим?

Презренна зависть нас снедает и делит,

250 А честь о тишине пещися нам велит.

Соединим сердца, раздоры позабудем,

Тогда почтенными людьми мы прямо будем;

Нас Царь, отечество к спасению зовет.

О други! труден ли на сей вопрос ответ?

255 Тогда Геройства дух, во светлом виде зримый,

Явился вкруг всего собрания носимый;

Спокойство сладкое на лица изливал,

Жар бодрости в сердцах Боярских запылал,

И речь сию уста Хилкова вострубили:

260 О братия! он рек, иль бедство вы забыли,

Кипящее везде, как токи бурных вод?

Князья за скипетры, за них страдал народ,

И буря бранная в отечестве шумела;

Она близ трех веков как гром везде гремела;

265 В сии постыдные России времяна,

Погасли Княжески священны имена;

Чужие к нам пришли обычаи и нравы,

Изгладились следы Российской древней славы.

Иль грозных дней опять дождаться мы хотим?

270 Что мы гнездилища врагов не истребим?

Россияне! из сей, из гордой сей Казани,

Грозят набеги нам, раздоры, смуты, брани.

Когда отечество погибло не совсем,

Слепому щастью обязны мы тем;

275 Но естьли гидры сей глава не сокрушится,

Россия имени со времянем лишится.

Вельможи! презрит нас унывших целый свет;

Потомкам плачущим мы должны дать ответ.

Но царству кто из нас не хочет обороны,

280 Тот враг отечества, враг веры, враг короны,

И должен общее презрение нести.

Князь Глинский не умел терпенья соблюсти,

Садился, восставал, в лице переменялся,

И немощь возмечтав, из Думы уклонялся.

285 Но Царь, глаза свои возведши к небесам,

Вещал: хощу идти, хощу на Орды сам.

Он ведал мягкое вельможей многих свойство,

И любящих двора роскошное спокойство,

В которое своим примером их вовлек,

290 К терпенью и трудам привлечь их, тако рек:

Вы узрите меня в войне пример дающа,

Вкушающего хлеб и в нужде воду пьюща,

Я твердость понесу одну против врагов:

Мне будет одр земля, а небо мой покров;

295 Труды для подданных мне будут услажденьем,

Начну я собственным победы побежденьем;

Коль роскошь узрите когда в шатре моем,

То в негах утопать позволю войскам всем;

И требую от вас, когда вы мне послушны,

300 Пребудьте в подвигах со мной единодушны,

Устройте к общему спасению умы,

Да Россы будучи, и братья будем мы.

Слова сии сердец уже не пременили,

Но пущим жаром их к войне воспламенили.

305 И шум внимаем был как звук военных лир;

Казалось не на брань готовятся, на пир.

Но слово, кое Царь и в таинстве вещает,

Ни храмина в себе, ни град не умещает:

О скрытых узнавать пекущася делах,

310 Нескромность Царску мысль выносит на крылах;

Сия позорна страсть, приняв лице и тело,

По Царским комнатам, по стогнам ходит смело,

Касается она Царицыным ушам,

Вещая: Iоанн идет к Казани сам!

315 Князь Глинский, правдою сражен, еще лукавил,

В ужасных видах ей поход Царев представил.

Как буря тихий день, в ней сердце возмущал,

И смерть Монаршую супруге предвещал.

Когда спокойством Царь и славой услаждался,

320 Единою совет душою оживлялся;

Послушность их была сходна воде речной,

Текущей по её стремленью с быстриной.

Вдруг видит плачущу Царицу к ним входящу,

Младенца своего в объятиях держащу,

325 Казалося, от глаз её скрывался свет,

Или сама печаль в лице её грядет;

Тоски она несла чертах изображенны,

И руки хладные ко персям приложенны.

Толь смутной иногда является луна,

330 Когда туманами объемлется она,

С печальной томностью лице к земле склоняет,

И вид блистательный на бледный пременяет.

Пришла, и на Царя взглянув, взрыдала вдруг,

Скрепилась и рекла: ты едешь мой супруг!

335 Ты жизнь твою ценой великою не ставишь;

Но вспомни, что меня отчаянну оставишь!

Когда не тронешься любовью моей,

Ужель не умягчит тебя младенец сей?

У ног твоих лежит он с матерью нещастной,

340 Уже лишенной чувств, уже теперь безгласной!

Смотри, он силится в слезах к тебе воззреть,

Он хочет вымолвить: не дай мне умереть.

Читай в очах его немые разговоры;

О чём язык молчит, о том расскажут взоры;

345 Вещает он: спаси меня от сиротства,

И мать нещастную от слезного вдовства.

О Царь мой! о супруг! имей ты жалость с нами,

Не отделись от нас обширными странами,

Военным, бествиям не подвергай себя;

350 Иль храбрых в царстве нет вельможей у тебя?

На что отваживать тебе не принужденно,

Для Россов здравие твое неоцененно?

Храни его для всех, для сына, для меня!

Останься! я молю, у ног твоих стеня.

355 Когда же лютый сей поход уже положен,

И в брань идти отказ Монарху невозможен,

Так пусть единою мы правимся судьбой;

И сына и меня возми мой Царь с тобой!

С тобою будет труд спокойства мне дороже;

360 Я камни и пески почту за брачно ложе;

Возми с собою нас!… Как кедр с различных стран

Колеблем ветрами, был движим Iоанн:

Но в мыслях пребыл тверд… Царю во умиленье

Представилось у всех на лицах сожаленье:

365 Слез токи у Бояр реками потекли,

Останься Государь! Царю они рекли.

Усердьем тронутый и нежными слезами,

Заплаканными сам воззрел к ним Царь глазами;

Супругу верную подняв облобызал;

370 Вельможам наконец такой ответ сказал:

На что мне быть Царем, коль труд за бремя ставить,

И царством самому от праздности не править?

Чужими на полях руками воевать,

И разумом чужим законы подавать;

375 Коль титлом мне одним Монарха веселиться,

То власть моя и трон со всеми разделится;

Я стану именем единым обладать,

По том от подданных законов ожидать;

Как пленник буду я, прикованный ко трону,

380 Вожди другим вручив, к стыду носить корону.

На что же мне венец?… Возлюбленна моя!

О ты, котору чту не меньше жизни я!

К тебе я узами сердечными привязан;

Но прежде был служить отечеству обязан,

385 И только стал во свет наследником рожден,

По званию сему уж был предубежден,

В народном щастии мое блаженство числить,

И собственность забыв, о благе общем мыслить.

Душевны слабости и неги отметать,

390 Во подданных друзей и ближних почитать,

Вот должность Царская… О верная супруга;

Мой первый есть закон отечеству услуга;

Не отторгай меня от бремяни сего,

Которо свято есть для сердца моего;

395 Когда, любя тебя, мой долг я позабуду,

Супруг и Царь тогда достойный я не буду.

Скончавшу таковы Монарху словеса,

Казалось, новый свет излили небеса;

Царица лишь одна объемлющая сына,

400 Как солнце зрелася в затмении едина.

Когда от слез Монарх Царицу ублажал,

Свияжский вдруг гонец в собрание вбежал;

Он ужас на челе и вид имел смущенный,

И так ответствовал Монархом вопрошенный:

405 Измена, Государь, измена в царстве есть!

Безбожный Царь Алей, забыв закон и честь,

Стезями тайными от нас в ночи сокрылся,

С Сумбекою Алей в Казане затворился;

Боящихся Небес я прислан от Бояр,

410 Сей новый возвестить отечеству удар.

Имея Iоанн своим Алея другом,

Казался быть ражен уныния недугом;

И рек в смущении не умеряя слов:

Се нынешних друзья испорченных веков!

415 Несытая корысть их узы разрушает,

И прелесть женская горячность потушает!

Но Адску злобу мы у наших узрим ног;

Нам храбрость будет вождь, подпора наша Бог!

Велите возвестить слова мои народу,

420 И двигнем силы все к поспешному походу;

Коломна целью да будет всем полкам,

Куда собраться им, куда собраться нам;

Оттоле потечем, устроя силы к брани,

Под сенью Орла Российского к Казани.

425 Хоть весь на нас восток вооруженный зрим,

Но с вами в брань идущ я есмь непобедим!

Царица нежная от трона удалилась,

И в сердце у нее надежда поселилась.

Едва лишь возгремел во граде трубный глас,

430 Дух брани по сердцам простерся в тот же час;

И храбрость на стенах вздремавшая проснулась,

На щит, на копие, на мечь свой оглянулась:

Я вижу в прахе вас, орудиям рекла,

И пыль с себя стряхнув, по стогнам потекла.

435 Где праздность роскоши в объятиях гнездилась;

Там грозная война как огнь воспламенилась;

Зажженный пламенник несет своей рукой,

Летят из градских стен утехи и покой,

Меж кротких поселян убежище находят;

440 Граждане шум один и ужас производят.

Уже орудия звучат вокруг знамен,

Отмщенье вырваться готовится из стен;

Брони его блестят; прямые Царски други

С охотой жизнь несут отечеству в услуги;

445 В заботе радостной ликуют домы их,

Нахмуренна печаль в слезах сидит у злых.

О вечность! обрати течение природы,

И живо мне представь исчезнувшие годы.

Се вечность, возмутив священну тишину,

450 Мне кажет ратников грядущих на войну!

Держащий булаву и щит златый руками,

Князь Пронский зрится мне пред конными полками,

Густыми перьями покрыт его шелом,

И мнится, издают его доспехи гром.

455 Не угрожением, не строгим разговором,

Но мнится правит Князь полки единым взором.

Из юношей сия дружина состоит,

Которых род во всей России знаменит.

Блестящий мечь нося, Князь Палецкий выходит,

460 С пищалями стрельцов и с копьями выводит;

Вдали являются они как лес густой,

И молнии родят оружий чистотой;

Великое они покрыли ратью поле;

Но сильны не числом, а храбростию боле.

465 Но что восхитило внимание и взор?

Я вижу пламенных Опричников собор! ₄

Се войска целого подпора и надежда,

Сияет, будто огнь, златая их одежда.

Как в храме Божием является олтарь,

470 Так зрится мне грядущ в средине оных Царь.

На шлеме у него орла изображенна,

Царя вельможами я вижу окруженна;

Где он присутствует, и слава зрится тут;

Седмь юношей вокруг оружия несут;

475 Иной идет с копьем, иной с большим колчаном ₅,

С великим сайдаком, с мечем, с щитом, с тимпаном;

Пернаты видятся чеканы вкруг его.

В Монархе Бога я представил самого,

Когда он грозные с небес низводит взгляды,

480 Имея вкруг себя перуны, вихри, грады;

Блистают огненны по воздуху лучи,

Как звезды, с небеси падущие в ночи;

Дрожит вселенная, мир ужас ощущает!

Бог мстит, но стрел еще громовых не пущает,

485 Мне Царь представился в величии таком,

Биющий медленно во звучный накр жезлом;

Он множит в ратниках отважность и вниманье,

Которы гром несут Казанцов на попранье.

За ним избранные полки с мечами шли:

490 Восстала пыль, но свет от них сиял в пыли.

Украшен сединой, в служении священном,

Мне зрится Даниил на месте возвышенном;

Грядуще воинство из градских врат чредой,

При пении кропит священною водой.

495 Мой слух стенания с военным шумом внемлет;

Брат брата, сын отца прощаяся объемлет.

Там ратник зрится мне покрытый сединой,

Трудами изнурен, болезнями, войной,

С сердечной ревностью на воинство взирает,

500 И руки томные на небо простирает;

Открылася его израненная грудь,

О Боже! он вскричал, благослови их путь!

С высокой храмины взирающий со стоном;

Но в духе подкреплен святым своим законом,

505 Родитель сына зря под шлемом, вопиет:

Я может быть с тобой в последний вижу свет!

Но естьли жизнь свою ты в поле и оставишь,

Коль многих ты сынов от пагубы избавишь!

Небесный обрети, или земный венец;

510 А естьли я умру, то Царь тебе отец.

Там смотрят матери на чад во умиленье —

Но все умолкло вдруг, зрю новое явленье!

Простерши взор к Царю чертогов с высоты,

Царица нежная в слезах мне зришься ты!

515 Как будто бы к себе Царя обратно просит,

Младенца своего на раменах возносит;

Растрепанны власы, взор томный, бледный вид,

Поколебал Царя!… Но стон в груди был скрыт,

Слез капли отерев, взглянул на мечь, на войски,

520 И чувства на лице изобразил геройски;

Еще мне видится с небес простерта длань,

Венчающа полки, грядущие на брань.

Но пусть к Ордам несет Российский Марс перуны,

Хощу переменить на звучной лире струны;

525 Доколь кровавых мы не зрим еще полей,

Воззрим, что делают Сумбека и Алей.

О Музы! лиру мне гремящу перестройте,

И нежности любви при звуках бранных пойте;

Дабы за вами в след мой дух быстрей парил,

530 Внушите пламень ваш, прибавьте мыслям крил;

Еще отдалены победоносны брани,

Вещайте трепет, лесть и хитрости Казани.

ПЕСНЬ ТРЕТИЯ.

Уже блюстители Казанские измены,

Восходят высоко Свияжски горды стены;

Сумбеке город сей был тучей громовой,

Висящей над её престолом и главой,

5 И Волга зря его, свои помчала волны,

Российской славою, Татарским страхом полны,

В Казане смутная опасность возросла,

Ужасну весть Ордам о граде принесла;

Надежда от сердец кичливых удалилась,

10 И матерь беспокойств, в них робость поселилась:

У дня отъемлет свет, спокойство у ночей,

Им страшно солнечных сияние лучей;

При ясном небе им над градом слышны громы;

В дыму и в пламени им кажутся их домы:

15 Обвитый в черную одежду общий страх,

Казанцам видится на стогнах и стенах;

Кровавый мечь в руке он зрится им носящим,

Луну дрожащу ссечь с их капищей хотящим;

Им часто слышится в полночный тихий час,

20 Поющих Християн благочестивый глас;

Священный зрится крест, рушитель их покою,

Начертан в воздухе невидимой рукою.

Народам так грозит вселенные Творец,

Когда державе их готовит Он конец.

25 Как будто жители Енопские Додоны,

От коих древние родились Мирмидоны,

Рассеянна Орда, послышав грозну брань,

Из дальных самых мест подвиглася в Казань.

Уже обильные луга опустошили,

30 Которых Россиян их праотцы лишили,

Под сень Казанскую народы притекли,

Которы святости кумиров предпочли;

От бурные Суры, от Камы быстротечной,

Семейства движутся Орды бесчеловечной.

35 Поля оставили и Волжский ток реки,

Языческих богов носящи Остяки,

Их некий страх с лугов под градски стены гонит;

Увидя их Казань, главу на перси клонит!

Бойницы множит вкруг, огромность стен крепит;

40 Но ими окружен, народ не сладко спит:

Он слышит стук мечей и трубны в поле звуки,

Возносит к небесам трепещущие руки;

Но Бог, развратные сердца познавый в них,

Лик светлый отвратил, отринув прозьбы их;

45 И мраки в воздухе их вопли препинали!

Упала тма на град, там стены восстенали!

Казалось небеса падением грозят;

Казанцы томну грудь в отчаянье разят.

Но гордость тяжкому стенанию не внемлет,

50 Из моря общих зол главу она подъемлет,

И попирающа ногой своей народ,

С его уныния пожати хощет плод:

Вещают реки брань, поля ее вещают,

Но духа гордые Сумбеки не смущают.

55 В то время фурия, паляща смертных кровь,

Рожденная во тме развратная любовь;

Которая крушит и мучит человеков,

Слывуща некогда Кипридою у Греков;

Не та, которая вселенной в юных днях,

60 От пены сребряной родилася в волнах,

Сия вещей союз во свете составляет;

Другая рушит все, все портит, растравляет.

Такою был Иракл к Омфале распален,

Такой, Пелеев сын под Троей ослеплен;

65 На Ниловых брегах была такая зрима,

Когда вздыхал на них преобразитель Рима;

В очах её покой, в душе её война,

И токмо вздохами питается она,

Тоской, мученьями и плачем веселится.

70 Развратных ищет душ, алкая в них вселиться.

Пришедша посетить восточную страну,

На троне зрит она прекрасную жену;

Её cтенанию, её желаньям внемлет,

И пламенник она и крылия приемлет,

75 Сумбеке предстоит, раждает огнь в крови,

Вещая: тягостны короны без любви,

Противна без нее блестящая порфира,

И скучны без любви блаженствы здешня мира;

Дай место в сердце мне, будь жрицею моей,

80 И не страшись войны, коварств, ни мятежей.

Мечтами лестными Сумбеку услаждает,

И сладкий яд свой пить Царицу убеждает;

Она как пленница за ней стремится в след,

Закрыв свои глаза, идет в пучину бед.

85 Сумбеке на яву, Сумбеке в сновиденье,

Столицы и венца является паденье,

Ей вопли слышатся, ей тени предстоят:

Лишишься царства ты! и день и нощь твердят.

Её трепещет трон, и некий дух незримый

90 От юности её на Каме ею чтимый,

Сей дух, Перуновым разрушенный огнем,

Сумбеке видится и нощию и днем;

Он перси молнией являет опаленны,

Кровавое чело и члены раздробленны.

95 Жестокая любовь! колико ты сильна!

Ни страха, ни угроз не чувствует она.

Сумбека собственну напасть пренебрегает,

Не к бранным помыслам, к любовным прибегает,

К сему орудию коварствующих жен;

100 О! кто не знает их, тот подлинно блажен!

Она казалась быть Ордынцами владея,

Киприда красотой, а хитростью Цирцея,

Для выгод собственных любила Царский сан;

Смущали душу в ней, не брани, Князь Осман ₆,

105 Прекрасный юноша, но гордый и коварный,

Любовью тающий, в любви неблагодарный;

Осман, Тавриский Князь, был нравами таков,

Как лютая змия, лежаща меж цветов:

Приближиться к себе прохожих допущает,

110 Но жало устремив, свирепость насыщает.

Сумбеке агнца он в лице своем явил,

И сердце страстью в ней как жалом уязвил.

Царица пламенной любовью возженна,

Жестоким Князем сим была пренебреженна,

115 Познала, что уже обманута она,

Не верен ей Осман, она ему верна;

Эмира взор его и сердце отвратила,

Которую как дщерь Сумбека возрастила.

Часы отсутствия, в свиданье мрачный взгляд,

120 Во грудь Царицыну вливали смертный яд.

Утехи, коими до днесь она питалась,

Из сердца вон ушли, надежда в в нём осталась,

Надежда! слабый друг нещастливых людей,

Единой тенью льстит послушнице своей.

125 Когда умножилась народных скорбей сила,

И робость вкруг нее спокойство погасила;

Когда Казань власы в отчаянье рвала,

Она в чертог к себе Сеита призвала.

Сей изверг первый был чиновник их закона;

130 Хотела удалить его она от трона;

Ему противен был и страшен Князь Осман;

Ад был в душе его, в устах кипел обман;

На кровь Османову гортань его зияла;

Сему вступившему Сумбека вопияла:

135 Мы гибнем все теперь! се близок грозный день,

Который верную сулит Казани тень!

Прибегнуть надлежит богов моих ко храму:

Иди, почтенный муж, иди теперь на Каму,

Богатства в дар богам и жертвы понеси,

140 Живущих там духов ответа испроси,

На нас ли гром они, или на Россов клонят?

Вручат ли им Казань, иль нас отсель изгонят:

Когда цветущие вела я тамо дни,

Ответы ясные давали мне они;

145 Противу Християн питающей злодейство,

Мне страшное открыли чародейство;

Могла я приказать светилам течь назад;

Но царствуя Ордой, забыла грозный ад;

Внушения богов притом не забывала:

150 Я кровь Российскую реками проливала.

За жертвы таковы награды я хощу:

Народу, сыну я спасения ищу;

И естьли помнишь ты и любишь Сафгирея,

Спеши, внимание к его вдове имея,

155 Спеши для царства ты, для веры, для себя!

Коль сила есть в богах, послушают тебя….

Сеит с молчанием от трона удалился,

На многи дни в степях поход его продлился.

Сумбека преуспев Сеита отдалить,

160 Намерилась престол с Османом разделить.

Но Бог намеренья людские разрушает,

И гордость как тростник дхновеньем сокрушает,

Зрит наши Он сердца с небесной высоты,

Людские помыслы развеет как мечты.

165 Увидя жителей отчаянных Казани,

Взносяших к небесам трепещущие длани;

Престольный видя град уныньем поражен,

Внимающа девиц рыдание и жен,

Сумбека собственну тревогу в сердце скрыла,

170 Народ созвав, лице и голос притворила.

О мужи храбрые! Она вещает им,

Которых трепетал и Греция и Рим,

Которы именем Чингиса и Аттилы,

Явили страшными свои народам силы;

175 Которых мужеством исполнен целый свет;

Вы, коих Скифами вселенная зовет!

Скажите мне, сеголь колена вы потомки,

Которы славою во всей вселенной громки?

Где ныне время то, как ваши праотцы,

180 Давали Княжески по выбору венцы?

Как полночь робкая, в Казань простерши длани,

Нам верностью клялась и приносила дани!

Довольно было нам соделать знак рукой,

Чтоб градам их пылать и рушить их покой,

185 Возжечь в народе сем войну междоусобну,

Родства оковы рвать и зависть сеять злобну.

Еще на тех горах стоит наш гордый град,

На коих страшен был его России взгляд.

Еще ты Волжская струя не уменьшилась;

190 А прежней лепоты Казань уже лишилась;

Взведем ли очи мы на север с наших гор,

Там нашей власти вкруг уже не кажет взор;

Но что я говорю о данях и о славе,

Законы их Цари дают моей державе!

195 И щастье учинив упрямый оборот,

Порабощает их закону мой народ;

Свияжск раждается, коль дивные премены!

Уже к нам движутся Российски с громом стены.

Но кто сии враги, которы нам грозят,

200 Которы ужасом сердца у вас разят?

То наши данники, то слабые народы,

Которых жизни мы лишали и свободы.

О! ежели сии враги ужасны вам,

Возмите посохи, ступайте ко стадам;

205 Не шлемами главы, украсьте их венцами,

Женоподобными гордитесь вы сердцами:

И в роскошах уснув на гордых сих брегах,

Где прежде обитал дух бодрости и страх,

Забудьте предков вы, отечество забудьте;

210 Или проснитеся и паки Скифы будьте.

Надежды в бранях вам когда не подает,

Во мне мой слабый пол, сыновних юность лет,

Что делать? Я должна супруга вам представить,

Который бы умел Ордынским царством править;

215 Под видом бодрости Сумбека скрыла страсть;

Уничижаяся, усилить чает власть,

И виды льстивые дающая обману,

Не к благу общему, склоняет мысль к Осману.

Но вдруг в окружности, спирался где народ,

220 Исшедый некий муж является из вод;

Предстал он весь покрыт и тиной и травою,

Потоки мутные отряхивал главою,

Очами грозными Казанцов возмущал;

Увы, Казань! увы! стеная он вещал,

225 Не жить Ордынцам здесь!… Смущенные речами

Казанцы бросились к видению с мечами;

Но послан тартаром, иль волею небес,

Сей муж невидил стал, и яко дым исчез.

Боязнь, которая их чувства убивала,

230 То знамение им в погибель толковала.

Пророчеством сие явление почли;

До самых облаков стенанья вознесли;

Свое производя из вида примечанье,

Во смутном весь народ является молчанье;

235 На лицах кажется, на смутных их очах,

Тоска, отчаянье, уныние и страх.

И се! предстал очам Казанских зол рачитель;

Сеит, закона их начальник и учитель;

Как будто страстною мечтою поражен,

240 Или кровавыми мечами окружен;

Или встречающий мрак вечный адской ночи:

Имел он бледный вид, недвижимые очи;

В трепещущих устах устах язык его дрожал,

Как страшным львом гоним в собрание вбежал.

245 Приобретающи вельможи раны к ранам,

Казались каменным подобны истуканам.

Собрав рассеянных своих остаток сил,

И руки вознося, сей старец возгласил :

О братия мои и други! горе! горе!

250 Иль молниями нас постигнет небо вскоре;

Или уста свои расторгнув страшный ад,

Поглотит нас самих и сей престольный град;

Сквозь мраки вечности я вижу руку мстящу,

Огонь, войну и смерть на нас послать хотящу;

255 Я слышу день и нощь, смутясь вещает он,

Я слышу в воздухе, подземный слышу стон!

Ходил не давно я спокоить дух смущенный,

На Камские брега, во град опустошенный,

Определение проникнути небес:

260 Там агнца черного на жертву я принес,

И вопросил духов, во граде сем живущих,

В сомнительных делах ответы подающих;

Зарос в пещеру путь к ним терном и травой;

Ответа долго ждав, я вдруг услышал вой,

265 Отчаянье и стон во храме нами чтимом;

И вдруг покрылась вся поверхность черным дымом;

Увидел я из ней летящую змию,

В громах вещающу погибель мне сию:

Напрасно чтут меня и славят человеки;

270 И вы погибнете и я погиб на веки!

Змий пламенной стрелой ко западу упал,

Внимающий ему окаменен я стал.

О други! сиры став в опасностях безмерных,

Пойдем и призовем Срацин единоверных;

275 Они на вопли жен, на слезы притекут,

И нашу зыблему державу подопрут….

Вещая те слова, он ризу раздирает,

Воскрикнув: тако Бог нас в гневе покарает!

Ко суеверию сей склонный человек,

280 Но хитрый в вымыслах, Сумбеке в страхе рек:

Имея смутну мысль и душу возмущенну,

Когда приближился я к лесу освященну,

Где солнца не видать, ни светлые зари,

Где наши древние покоятся Цари;

285 Увидел пред собой я бледну тень дрожащу,

И мне сии слова с стенанием гласящу:

О старче! поспешай, Сумбеке объяви,

Да сладостной она противится любви.

Хощу, да изберет себе она в супруга,

290 Престола Царского и пользы общей друга;

Тогда ваш град пророк к спокойству призовет!

Подобно как Борей в пучине заревет,

У плавателей страх искусство их отъемлет,

Рассудку здравому никто уже не внемлет:

295 Так стекшийся народ мутился в оный час;

Пронзает облака смешенный некий глас;

Но гордость при таких волнениях не дремлет,

Притворство вид любви к отечеству приемлет;

Вельможи гордые на трон завистно зрят,

300 Народ склонить к себе желанием горят.

Казанский Князь Сагрун ₇ заслуги исчисляет,

Которыми права к державе подкрепляет,

Чего нам ждать? он в грудь биющий говорит;

Погибли мы, когда Москва нас покорит!

305 Мы будем из своих селений извлеченны,

И гор во внутренность на веки заключенны;

Отнимет свет у нас блестящий тот металл,

Который у врагов Казани, богом стал.

Нет мира нам с Москвой! коль град спасти хотите,

310 Другова, иль меня на царство изберите….

Сеит со Князем сим единомыслен был,

В нём нравы он, своим подобные любил.

Тебе принадлежит, он рек, с Сумбекой царство.

Ты знаешь, как спасать от Россов государство.

315 Но злобу посрамить и гордость их попрать,

Алея предлагал Гирей Царем избрать;

Уже Алей, он рек, два раза нами правил,

Но видя нашу лесть, Казанский трон оставил;

Взовем к нему еще, корону поднесем:

320 Чрез то Свияжск падет, чрез то себя спасем.

Когда сомнением Сумбека колебалась,

И сердцем к нежностям любовным преклонялась;

Является вдали, как новый Энкелад,

Который будто бы восстал, пресилив ад;

325 То Князь был Асталон: он шел горе подобен;

Сей витязь целый полк един попрать удобен.

Отважен, лют, свиреп сей враг Россиян был,

Во бранях, как тростник, соперников рубил;

Пошел в средину он покрыт броней златою,

330 И палицей народ раздвинув пред собою,

Как гласом многих труб, вещал Казанцам он:

Се в помощь к вам пришел бесстрашный Асталон!

Я слова украшать цветами не умею,

Но храбрость лишь одну и силу я имею.

335 При сих словах с земли он камень подхватил,

Который множеством поднять не можно сил,

Одной рукой его поставил над главою;

Кто силой одарен, вещает, таковою?

Поверг он камень сей от круга далеко,

340 И в землю часть его уходит глубоко;

Вот опыт сил моих, он рек, шумящ бронями;

Закроетесь моей вы грудью, не стенами,

Готов я гнать один Российские полки;

Но требую во мзду Царицыной руки,

345 В награду не хощу всего Казанска злата,

Сумбека за труды едина мне заплата;

Когда не примете желанья моего,

Поспешно выду вон из города сего:

И все собрание окинул страшным оком.

350 Народ казался быть в молчании глубоком;

Но им спокойства в нём представилась заря;

Уже хотели все признати в нём Царя;

Как многих шум древес, так речи слышны были,

И с Князем в брак вступить Сумбеке присудили.

355 Какой погибельный Сумбеке приговор!

Она потупила в слезах прекрасный взор.

Так пленник, чающий приятные свободы,

И льстящийся прожить с весельем многи годы,

Со страхом видит цепь несомую к нему,

360 Предвозвещающу всегдашний плен ему.

Сумбека где себя Царицей почитала,

Сумбека в царстве том невольницею стала;

Рабы против её свободы восстают,

И сердца разделить с Османом не дают.

365 Томленна совестью, в печали углубленна,

Любезный зрак нося в груди Царица пленна,

Вещает к подданным, смущаясь и стеня:

Вы в жертву лютостям приносите меня!

Так вы Царя сего, которого любили,

370 Неблагодарные! в лице моем забыли;

Но быть моих рабов рабою не хощу,

И прежде землю я и небо возмущу,

Подам луне самой и солнцу я уставы,

Чем вы похитите и власть мою и правы.

375 В лице с её стыдом изображался гнев.

Таков является свиреп и грозен лев,

Когда отрезав путь ему к лесам и к полю,

Бесстрашные ловцы влекут его в неволю.

В народе восстает необычайный шум;

380 Сумбекин движим был как будто море ум;

Любовь огни свои в Сумбеке разжигает,

Тяжелу цепь она на гордость налагает;

Предтечу слабости стон тяжкий извлекла.

Сумбека страстью смягченная рекла:

385 Увы! мне дорого отечество любезно,

Царя назначить вам и мне и вам полезно;

Но паче утвердить согласие мое,

Потребна склонность мне и время на сие:…

Позвольте мне моей последней волей льститься!

390 При сих словах ток слез из глаз её катится.

Вещала, и народ к послушности склонить,

Хотела не любовь, но время отменить.

Но вдруг нечтущего ни правил ни законов,

Гремящий голос был услышан Асталонов,

395 Сумбеки хитростью, вещал, ожесточен,

Я долго не привык быть в стены заключен;

Доколь рога луны в круг полный не сомкнутся,

Стопы мои брегов Казанских не коснутся;

Но я клянусь мечем, и клятву сделав льщусь,

400 Что презренным отсель тогда не возвращусь;

А естьли кто иной твою получит руку,

Погибнет! палицу я ставлю вам в поруку.

И палицу сию взложив на рамена,

Он с шумом уходил, как бурная волна.

405 Как с корнем древеса, верхи с домов срывая,

Над градом туча вдруг восходит громовая,

Куда свирепый вихрь подняться ей претит,

Уставя грудь Борей на град ее стремит;

Подобно Асталон при новом приближенье,

410 Наполнил ужасом Казанцов вображенье,

К паденью чают зреть склоняющийся град,

Коль в брак не вступит он, пришед в Казань назад.

Сумбека, истребить печали удрученье,

Приемлет на себя о браке попеченье;

415 Вы знаете, она Казанцам говорит,

Что сердца моего боязнь не покорит;

Угрозам гордого пришельца я не внемлю;

Коль нужно, возмущу и небо я и землю!

Мне сила полная над тартаром дана,

420 Не устрашит меня Российская война.

О! естьли ад меня Казанцы не обманет,

Земля дрожать начнет, и гром пред нами грянет;

За слезы я мои, за ваши отомщу,

Спокойтесь! вам Царя достойного сыщу.

425 Но страх с полночных стран, угрозы Асталона,

Сумбекины слова, её престол, корона,

Ввергают в бурные сомнения народ;

Народ колеблется, как ветром токи вод.

В любовных помыслах, как в тме ночной сокрыта,

430 Сумбека свой народ послала пред Сеита;

Моля, да будет он покровом в бедствах им.

Отправила его с прошеньем рабским в Крым.

Царица между тем в зелену рощу входит,

На миртовы древа печальный взор возводит;

435 Цитериных она встречая тамо птиц,

Лобзающихся зрит на ветвях голубиц;

Там нежных горлиц зрит во веки неразлучных,

Взаимным пламенем любви благополучных;

Румяностью заре подобные цветы,

440 Как стены видимы там розовы кусты;

Все тамо нежится, вздыхает, тает, любит,

Тоску Сумбекину то зрелище сугубит;

Казалось меж древес играя с мраком свет,

К любовным нежностям входящего зовет;

445 Но будто рок её Сумбеке возвестили;

Сокрылись прелести, которы взорам льстили;

Вздыхает и сдержать она не может слез.

Увидела она Османа меж древес,

Имел в руках своих Осман златую лиру,

450 И тихим голосом произносил Эмиру.

Любовной песни слог и нежной лиры звон,

Извлек у страждущей Сумбеки тяжкий стон;

Пронзая ветви стон, листы привел в движенье,

И сладкое смутил в Османе вображенье;

455 Сумбеку нежности к неверному влекли;

Но видит слезный взор и смутный вид вдали,

Который предвещал Царице участь слезну?

Уже из града скрыл Осман свою любезну.

Еще в незнающей погибели такой,

460 Надеждой подкреплен Сумбекин был покой.

Она в очах его любви искав, вещает:

Сумбека нежная вины твои прощает,

Забвенью предаю потоки слез моих,

Которые лились от строгостей твоих;

465 Пускай надеждою пустою обольщенны,

Мной будут все Цари Ордынские прельщенны;

Единого тебя с горячностью любя,

И сердце и престол имею для тебя;

Намеренью препятств ни малых не встречаем;

470 Пойдем перед олтарь, и нежность увенчаем!

Как будто устрашен упадшим камнем с гор,

Бессовестный Осман потупил смутный взор,

В котором темнота казалась мрачной ночи;

Достойныль прелести такие видеть очи!

475 Мучительный в его груди спирался стон;

Но глаз не возводя, сказал Царице он:

Я жизнь могу вкушать приятну без короны,

Без той всегдашние спокойствию препоны;

Из подданных меня ты хочешь возвести

480 На трон, основанный на мятежах и льсти;

За щедрости твои уже народ твой злится,

Что будет, коль престол со мною разделится?

Моей судьбине злой подвергну и тебя;

Гони меня отсель, но ах! спасай себя!

485 Когда сии слова из уст его летели,

Вдруг миртовы древа по роще зашумели;

Пужливы горлицы скрывались по кустам,

И крыльями они затрепетали там.

Не Прогнина сестра то ястреба пужалась,

490 Не туча с градом то и с громом приближалась,

Страшнее молнии к Сумбеке весть неслась,

И стужа у нее по сердцу пролилась.

Бегущи девы к ней Сумбекин дух смущают,

Эмирин ей побег из града возвещают:

495 Со множеством она Османовых богатств,

Под Княжьим именем не видяща препятств,

К Таврийской шествие направила границе.

Громовый сей удар приносит смерть Царице;

Как будто зря главу Горгонину она,

500 Движения была надолго лишена.

Наполнил сердце мраз, горел где прежде пламень;

Преобращалася Аглавра тако в камень;

Скипелася у ней и застудилась кровь.

О коль мучительна презренная любовь!

505 Трепещущий Осман стыдится и бледнеет;

Сумбека сил еще и плакать не имеет!

Но духа укротив тревогу своего,

Се корень, вопиет, приветства твоего!

Увы! не нежна мать тебя носила в чреве;

510 Ты львицею рожден, извержен адом в гневе;

Не здешних мысленных ты хочешь скрыться бед,

Бежишь ты от любви другой любви во след;

Но сердце я мое на все теперь отважу:

Возмите, вопиет, изменника под стражу!

515 Как будто ей бедой сия грозила речь,

Из глаз её рекой пустились слезы течь;

Бежит в чертог к себе, собою не владея,

Растрепанны власы и бледный вид имея;

За ней последуют тоска, печаль и стон,

520 Забвен любезный сын, забвен венец и трон,

Лежит поверженна к ногам её порфира,

И в мыслях царства нет, едина в них Эмира!

Как львица злобствует, в груди стрелу имев,

Сумбекин так на всех простерся первый гнев;

525 В болезнь сердечная преобратилась рана;

Встает, велит от уз освободить Османа;

Но вспомнив, что уже Эмиры в граде нет,

О духи адские! в свирепстве вопиет,

Свое покорство мне и силу вы явите,

530 Изменницу в её пути остановите,

Представьте вы ее на муки в сей мне час!…

Вещает; но её невнятен аду глас;

Тогда к подействию над тартаром потребны,

Произнесла она еще слова волшебны:

535 Змию в котле варит, Кавказский корень трет,

Дрожащею рукой извитый прут берет,

И пламенным главу убрусом обвивает;

Луну с небес, духов из ада призывает;

Но адский Князь от ней сокрыл печальный зрак;

540 Сумбека видит вкруг единый только мрак,

Искусством чародейств черты изображенны,

Теряют силу их, или пренебреженны:

Молчащий ад пред ней самой наносит страх;

Тоска в её душе, отчаянье в очах,

545 Безмерна грусть её и гнев её безмерен;

Вскричала: мрачный ад! и ты мне стал не верен!

Или ты, злобы Царь! бесчувствен стал и нем?

Нет! тартар не исчез, он в сердце весь моем!

Я мщенья моего без действа не оставлю;

550 В любви бессильна став, враждой себя прославлю!…

Медея такова казалася страшна,

Когда Язону мстить стремилася она.

Но око Божие на полночь обращенно,

И чернокнижия свирепством возмущенно,

555 На сей велело раз геенне замолчать,

Ко дверям приложив ужасную печать.

Священный крест сия печать изображала;

Гнетомая крестом, геенна задрожала;

Сиянием своим небесный оный знак,

560 В подземной пропасти сугубит вечный мрак,

И козни бедственных замкнулись чарований;

Не видно их торжеств, не видно пирований,

В средине тартара свободы лишены,

В оковах пламенных лежат заключены.

565 Так басни о сынах Эоловых толкуют,

Которы в сердце гор заключены бунтуют;

Там слышен шум от них, борение и стон,

Колебля гору всю, не могут выйти вон.

Спокойство потеряв седящая на троне,

570 Сумбека страждущей подобилась Дидоне;

Лежаща на одре потоки слез лиет,

Почто любила я? страдая вопиет.

Познав, что ад молчит, что ей любовь не внемлет,

Сумбека яд принять в безумстве предприемлет,

575 И хощет прекратить болезнь в единый раз;

Но некий внутренний и тихий слышит глас:

Оставь, вещает он, оставь печаль и злобу,

Иди нещастная к супружескому гробу;

Услышишь от него спасительный ответ;

580 Иди и упреждай Сумбека дневный свет!

Бог чудным промыслом спасает человека!

Движенью тайному покорствует Сумбека!

Тоска исчезла вдруг; воскресла твердость в ней;

Исполнить хощет то, что глас внушает ей;

585 На время зажила её сердечна рана;

Коль верить льзя тому, забыла и Османа.

Когда покровы нощь раскинет над землей,

И пахари волов погонят с их полей,

Умыслила она неколебима страхом,

590 Идти беседовать за град с супружним прахом.

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Под тенью гор крутых Казанский виден лес,

В который входа нет сиянию небес;

На ветвях вечные лежат густые мраки;

Прохожим дивные являющи призраки;

5 Там кажется простер покровы томный сон;

Трепещущи листы дают печальный стон;

Зефиры нежные среди весны не веют,

Там вянут вкруг цветы, кустарики желтеют;

Когда усыплет нощь звездами небеса,

10 Там кажутся в огне ходящи древеса;

Из мрачных недр земных исходит бурный пламень;

Кустарники дрожат, о камень, бьется камень;

Не молкнет шум и стук, там вечно страх не спит,

И молния древа колеблет, жжет, разит;

15 Пылает гордый дуб и тополы мастисты,

Повсюду слышатся взывания и свисты;

Источник со холма кремнистого течет,

Он шумом ужасу дубраве придает;

Непостижимый страх входящего встречает:

20 Лес воет, ад ему стенаньем отвечает.

Вещают, что духов в печально царство то

Без казни от Небес не смел вступать никто;

Издревле для прохлад природю основан,

Но после оный лес волхвами очарован.

25 Среди дубравы сей обширно место есть,

На коем ложное внимание и лесть,

Над тленной жертвою они земной утробы,

Восставили Царям Казанским горды гробы;

Которых грозная не отдала война,

30 Тех память и без них гробницей почтена.

О коль такая честь тщетна для человека!

В сей лес печальная должна идти Сумбека;

Не может удержать сию Царицу страх:

Ей нужен в крайности супружнин тлен и прах;

35 Отчаянна любовь надежде тщетной внемлет,

И путь назначенный Царица предприемлет.

Уж первый утра час на небе воссиял,

Аврорин бледный путь цветами усыпал;

Сумбека не страшась ни нощи, ни злодея,

40 Надежду в сердце взяв, и страстью владея,

Судьбу свою отдав на произвол Небес,

Отважна и бодра вступает в мрачный лес.

Рабыни верные за нею в след текущи,

Уныние и страх в сердцах своих несущи,

45 Вступить во мрачный лес с Сумбекой не могли;

Трепещущи кругом на холмах возлегли.

Волшебство некое, или прекрасны взоры,

Виющихся змиев в подземны гонят норы;

Сумбекин будто бы почувствуя приход,

50 Умолк звериный рев и шум бурливых вод;

Мечтания от ней и страхи удалились,

Казалось, древеса пред нею расступились;

И вихри пламенны престали в ветви дуть;

Все кроется от ней, и все дает ей путь.

55 Уже в печальную она долину входит,

На гробы Царские смущенный взор возводит:

Унылость у гробниц, потоком слез лиясь,

Седяща зрится там на гроб облокотясь;

Тоска свою главу на грудь печальну клонит,

60 И в томном шествии повсеминутно стонет;

Раскаяние грудь свою разяще там,

Терзающе власы является очам;

Там пышность на себя с отчаяньем взирает,

И мнится каждый час с Царями умирает;

65 К лежащей гордости свирепый змий ползет,

И внутренну её терзает и грызет;

Там рвется узами окованна кичливость;

Под камнями лежит стеня несправедливость;

Всечасно видимы там все пороки те,

70 Которые Цари творили в животе:

Неправедна война, забвенье верной службы,

Презренье к сиротам и нарушенье дружбы;

Там горесть мучит их, тоска, и зной, и хлад.

Во образе таком изображают ад,

75 В который мстящими включенны Небесами,

Порочные Цари мученье терпят сами….

Печальный твой покров, о Муза! опусти;

Гробницы Царские и жизнь их возвести.

Там виден черный гроб свирепого Батыя,

80 Которым вольности лишилася Россия.

Он полночь с пламенем и запад пробегал,

Реками кровь точил и грады пожигал;

Богемию держал и Польшу под пятою;

Сей варвар был почтен как Бог Ордой златою.

85 Москва, лишенная цветущей красоты!

Преобратилась в прах его набегом ты!

Под пеплом зрелися твои прекрасны домы;

Девицы были в плен из стен твоих влекомы;

Позорной смертию кончали старцы век;

90 По улицам ручей невинной крови тек;

Дать сердцу твоему последние удары,

Оставил твой злодей тебе одни пожары.

Как бурный вихрь, прешед Россию всю Батый,

Коснулся и тебе, о Киев! град святый:

95 Господни храмы там сокровищей лишились,

Надолго красные места опустошились;

Где крест Пророческий Андреем водружен,

Там вид, плачевный вид, развалин положен;

И вместо пения отшельцов сладкогласных,

100 Стал ветров слышен шум, и рев зверей ужасных.

Сии нещастия, погибель и беды,

Бунтующих Князей родились от вражды,

Когда за скипетры друг с другом воевали,

И хищною рукой венцы с чела срывали.

105 О Муза! как сии напасти возглашу?

Я токи слез лию, когда о них пишу.

Сын встал против отца, отец противу сына,

И славой сделалась пронырливость едина;

Не уважаючи в России общих зол,

110 Стремился похищать у брата брат престол.

Россия над главой узрела вечны тени,

И раздробленна вся поверглась на колени;

В ней жало зависти кровавый трон вертел;

Батый на зыблему Россию налетел;

115 Так юных двух тельцов, где гладный волк встречает,

За паству бьющихся, в добычу получает.

Толиких зол Батый причиной Россам был;

Он кровью их Князей престолы их омыл:

Но что ж осталося от сей причины страха?

120 Единый мрачный гроб, и горсть истлевша праха;

Кто прежде гордостью касался Небесам,

Того остатки вихрь разносит по лесам;

Льстецы прибежища ко праху не имеют;

Лишь спят на нём змии, и только ветры веют.

125 О вы, которым весь пространный тесен свет,

Которых слава в брань кровавую зовет!

На прах, на тленный прах Батыев вы взгляните,

И гордости тщету с своею соравните,

Не кровью купленный прославит вас венец,

130 Но славит вас любовь подвластных вам сердец.

Из твердых камней там составленна гробница,

Под нею погребен несытый кровопийца,

Сартак, Батыев сын. Он следуя отцу,

Коснулся Суздальских владетелей венцу,

135 И робость сея в них, противу общих правил,

Своих начальников по всей России ставил.

Там в тленном гробе спит Баркай, Батыев брат,

Чинивший горести России многократ,

Он чувствуя в войне свое изнеможенье,

140 Россиян принуждал себе на вспоможенье;

Но днесь на небесах носящ венец златый,

Отважный Александр, Князь храбрый и святый,

До самой крайности их власть не допуская,

Татар не защищать, склонить умел Баркая.

145 Там вранов слышен крик, производящий страх,

Крылами веющих Менгу-Темиров прах;

Отмщается ему сия по смерти рана,

Которой он пресек дни храброго Романа.

Цари! мученья вам сулятся таковы,

150 Под видом дружества где зло чините вы.

Там видится Узбек, лишенный вечно света;

Он первый принял тму и басни Махомета;

Россию угнетал сей Князь во весь свой век,

Он именем своим Ордынский род нарек.

155 Там дремлет бледный страх, на гробе возлегая,

Российского врага, неверного Нагая,

Который в родственный с Князьями вшед союз,

Уважить не хотел родства священных уз,

Мечем и пламенем опустошал Болгары;

160 Днесь терпит в аде сам подобные удары.

Там виден из земли твой череп, Занибек;

О ты, свирепый Царь, и лютый человек

Который гордого принудил Симеона,

Искать Российского твоей рукою трона.

165 Сей братиев родных для царства погубя,

Усилил страшну власть в России и себя;

Простерши в сердце к ней грабительные длани,

На храмы Божии взложил позорны дани:

Но Бог, от горних мест бросая смутный взор,

170 В отмщение послал на Орды глад и мор,

И смерти Ангел их гонящ мечем суровым,

Рассыпал по брегам при Донским и Днепровым;

Являются главы и тленны кости там;

Мне тени предстоят ходящи по холмам,

175 Я вижу меж древес стенящего Хидира,

Который кроется по смерти от Темира.

Темир свирепый мечь простер в полночный край,

Но с трона сверг его безвремянно Мамай;

Мамай как будто бы из недр исшедый земных,

180 В Россию прилетел со тучей войск наемных,

К нему склонилися, измены не тая,

Против Димитрия Российские Князья;

Обширные поля их войски покрывали,

И реки целые в походе выпивали.

185 Такую Перский Царь громаду войск имел,

Когда с угрозами на древних Греков шел;

Но лавры жнут побед не многими полками,

Сбирают в брани их геройскими руками.

Оставил нам пример отважности такой,

190 Ко славе наших стран, Димитрий, Князь Донской;

С Непрядвой он смешал Татарской крови реки.

Мамай ушел в Кафу, и там погиб на веки;

Но вскоре оживив вражда Ордынский прах,

Повергла с пламенем в пределы наши страх;

195 Хотя Казань не раз поверженна лежала,

Но вновь главу подняв, злодейства умножала;

Томилися от их Россияне Царей;

Ей много зол нанес последний Сафгирей.

Ялялась гордая над сим Царем гробница.

200 Едва приближилась к ней томная Царица,

Как будто в оный час супруга лишена,

На хладном мраморе поверглася она;

Все члены у нее дрожали, разрушались;

Власы разбилися, и с прахами смешались;

205 Разит себя во грудь, горчайши слезы льет,

Дражайший мой супруг! Сумбека вопиет;

Какой мы лютою разлучены судьбою;

Но ах! достойналь я стенать перед тобою?

Я та, которая тебя забыть могла,

210 В чьем сердце новый огнь любовна страсть зажгла.

Увы! я тем себя и паче обвиняю,

Что твой целуя прах, рыдаю и стенаю:

Достойно ли моим слезам мешаться с ним,

И быть услышанным стенаниям моим?

215 Потоки слез моих из тех очей катились,

Которы к прелестям другова обратились;

И стон, позорный стон, из сердца извлечен,

Которым стал иной супругом наречен,

Уста вещающи тебе свои печали,

220 Не давно прелести другова величали.

Но бедная твоя и сирая жена,

Совместником твоей любви отомщена;

Конечно он мою неверность ясно видит,

Во образе моем порок мой ненавидит.

225 О! естьли можешь ты прейти из тмы во свет;

Востань мой Царь! востань! подай ты мне совет;

Твоею смертию от брака свобожденна,

Входить в другой союз я зрюся принужденна;

От подданных моих к неволе я влекусь.

230 Но с кем я брачными цепями сопрягусь?

Одни против себя не видя обороны,

Со мной вступают в брак лишь только для короны;

С кем сердце я делю, любви не вижу в том,

Любви того бегу, зажгла я сердце в ком.

235 Кому пожертвую себя, мой трон, и сына?

Мой Царь! в твоих руках Сумбекина судьбина;

Скажи, что делать мне?… Но ты во гробе спишь!

О тень, любезна тень! ты слез моих не зришь.

Дабы спокойствие твоя вдова имела,

240 Мне тень твоя придти к гробнице повелела,

И некий тайный глас привлек в места сии;

Внемли стенания и жалобы мои….

При сих словах она объемлет гроб руками,

И слезы горькие лиет над ним реками;

245 Тревожа в сих местах Царей усопших сон,

Сумбекин слышался между гробами стон;

От гласа плачущей и рвущейся Царицы,

Поколебалися и прахи и гробницы;

Покрыты мхом седым и терном многи дни,

250 Сходящи с мест своих казалися они.

Завыл ужасный вихрь, земля кругом дрожала;

Сумбека слыша то, во ужасе лежала,

Казалося, ее внезапно чувств лиша,

Ушла из ней во гроб смущенная душа.

255 И тленность жизненным дхновеньем оживилась.

Дверь гроба отворив, тень Царская явилась;

Как некий дым густый подъемлется она,

Но в образ видится мгновенно сложена,

Одежду прежнюю и прежний вид приемлет,

260 Все ясно окрест зрит, всему спокойно внемлет.

Тогда от горести почти лишенной сил,

Царице голосом унылым возгласил….

Но тщетно движит он уста и отверзает,

Составленная речь в гортани исчезает.

265 И Провидение на крылиях парит,

Поверьх его главы небесный огнь горит;

Тончает мрак пред ним кругом лежащей ночи,

Повсюду у него и ушеса и очи.

Нет в вечности от них сокрытого часа;

270 Как хартия ему отверсты небеса;

И тако предлежат, как чистое зерцало,

Мирских вещей конец, средина и начало.

Непостижимое такое божество,

Тень Царску облекло во прежне существо;

275 И только мысль его сияньем озарило,

На будущие дни глаза ему открыло;

Через прошедшее давало разуметь,

Коль горько, не познав блаженства, умереть….

О Муза! петь хощу дела необычайны,

280 И некия открыть натуры скромной тайны;

Восторгом пламенным наполнился мой дух,

Да внемлет песни сей имущий внятный слух.

Не постигая сам толь важные премены,

Исшел из гроба Царь, и хладны движит члены;

285 Но больше Ангела парящего не зрит;

К Сумбеке приступив, стоная говорит:

Расторгнуты мои с тобою смертью узы,

По смерти брак забвен, забвенны все союзы.

Почто, нещастная! трееожишь тень мою?

290 Мне тяжко то, что я из гроба восстаю;

Но дам тебе совет, о сыне сожалея:

О! естьли изберешь супругом ты Алея,

Любовью пламенной возженного к тебе:

Сим браком угодишь народу и судьбе,

295 Не будет слышен гром Российской грозной брани,

Доколе Царь Алей не выдет из Казани;

Люби его, люби! Но что я говорю?

Я некую мечту, иль точну бытность зрю!…

При сих словах смутясь, тень Царская трепещет,

300 На мрачны небеса печальны взоры мещет,

И паки в темный гроб стремится убежать;

Но хощет тень сию виденье удержать…..

Увы! мне кажется, что ты чрез дух и воду,

Сумбеке он сказал, пременишь вдруг природу;

305 Тебе отверзутся и с сыном небеса;

Вы новы узрите во свете чудеса;

Обеих вижу вас, я вижу пред очами,

Как светлой ризою одеянных лучами;

Но как исполнится? что значит все сие?

310 Бессильно то постичь понятие мое!…

Вещал, и будто бы ума во исступленье,

Вторично видит он сквозь мраки провиденье,

Которо смутну тень желая наказать,

Ей будущие дни хотело показать.

315 Тогда подъемлется времян завеса мрачна,

И вечность вкруг него открылася прозрачна;

Ему познание о видимом дает;

Царь зная жребий свой, Сумбеке вопиет:

Увы! я чувствую позор Махометанства,

320 И зорю в сих местах встречаю Християнства,

Под защищением она грядет Небес,

Осветит всю Казань и сей дремучий лес,

На сих местах, где мы спокойный сон имели,

Где наш тревожить прах живущие не смели;

325 На самых сих местах созижден будет дом,

Всечасно мечущий на Махомета гром.

Вода, сии места и древеса кропяща,

Нас больше будет жечь, геенна чем паляща,

Курение мастик и песней сладкий глас,

330 И день и ночь в гробах тревожить будут нас;

Пришельцы бедствия и нашу грусть умножат,

По праху нашему следы они проложат;

Гробницы гордые ногой своей попрут,

Убранства Царские из оных извлекут.

335 Здесь видя крест взнесен на вышние степени,

Не могут обитать гонимы наши тени.

О! естьли я когда тобою был любим,

Терпеть такой позор не дай костям моим;

Внемли унылому желанию просящих,

340 Собратиев моих со мной Царей лежащих;

Вторичну нашу смерть Сумбека упреждай,

Огню с гробами наш печальный прах предай…

Как ветер гор крутых в ущелии шумящий,

Так слышан от гробов был глас произходящий.

345 Сумбеку томную холодный пот покрыл;

Но Царь печальную сим словом ободрил:

Не бойся! жалобы к тебе Цари приносят,

Се! помощи твоей нещастны предки просят;

От бедства и стыда их тление избавь,

350 На поругание Россиян не оставь;…

Который мысль мою на казнь мне просвещает,

Мне Ангел таинства открыть не запрещает,

Дабы спокойна ты во свете сем была!

Увидишь дивные в дубраве сей дела,

355 И можешь прах спасти нещастного супруга,

Хранящего тебе во узах смерти друга;

Исполни, что велю: Здесь древний топол есть,

На коем начала гнездо орлица плесть:

Удобно сыщешь ты под оным древо знаком,

360 Оно окружено густой травой и злаком;

Пожни сию траву, и корень обнажив,

Сей корень извлеки, там ключь увидишь жив;

Исчерпай из него до дна текущу воду,

И влагу ты найдешь совсем другого роду;

365 Зелену древа ветвь от топола простри,

И влагу оную поспешно собери.

Когда ты все сие рачительно исполнишь,

То мой еще завет вторичный да напомнишь:

Ни змей ползущих вкруг, ни теней не страшись;

370 Спасти супружнин прах, спасти себя решись;

Теки на слезные сии места обратно,

Исполни третие, что всем Царям приятно:

Что помнишь ты меня, Сумбека, докажи,

Гробницы ветвями сухими окружи;

375 Кропи, кропи на нас исчерпнутую воду,

Дай смерти пленникам желанную свободу,

И жди подействия от сих волшебных вод,

Доколе солнечный покажется восход.

Тогда познаешь ты, коль дивен Бог бывает,

380 Когда на суд к себе Он грешных призывает;

А ты бесстрашна будь! Но светит уж заря;

Сокрылся Сафгирей, то слово говоря,

И речи Царские внимались во гробнице,

Повелевающи начать свой труд Царице.

385 Хотя приказ такой Сумбеку возмущал,

Исполнила, что ей супруг ни возвещал,

И злаки и траву вкруг топола находит;

Но самый сей успех в боязнь ее приводит:

Отводит водный ток и влагу достает,

390 Сухие ветвия от тополов берет.

Кострами их она расклала меж гробами,

Водою оросив и горькими слезами.

Тогда всходящее в небесну высоту

Горяще солнце всю явило красоту,

395 Живительны лучи на шар пустило земный,

И в первый ими раз сквозь лес проникло темный.

Стоящи древеса во мраке в той стране,

Казалися очам как будто бы в огне;

Пускают страшный вопль на них нощные птицы;

400 Простерся бледный свет на мрачные гробницы,

И будто молния сверкнувшая в ночи,

В долину слезную бросаются лучи;

До сложенных костров Сумбекой достигают,

Сухие ветвия и влагу возжигают.

405 Такие в древности явили чудеса,

Пророческой рукой в Персиде Небеса;

Когда олтарного огня в земле искавый,

И вместо онаго воды гнездо доставый,

Неемий ветвия сухие напоил,

410 И солнцев лучь огонь от ветвей воспалил.

Подобно ветвия Сумбекой разложенны,

При всходе солнечном соделались возженны;

И пламень меж гробниц водимый как рукой,

Простерся огненной виющейся рекой;

415 Одежды Царские и кости разрушает.

Сумбека пламень сей слезами утушает.

Но воля праведных исполнилась Небес;

Уже Батыев гроб сгорел, погиб, исчез,

Субека Царску тень винит и провиденье,

420 Как облаком луна в ней тмится рассужденье;

Желает от гробниц огни скорей отвлечь,

Но огнь, как бурный вихрь, спешит гробницы жечь,

И расстилается волнами красный пламень:

Горящий стонет лес, жестокий тает камень.

425 Касается пожар пригоркам и кустам,

Но невредимою Царица зрится там.

Уже гробницы вкруг свирепый огнь объемлет;

Пылает Сафгирей! Сумбека ризу съемлет,

И хощет защищать супругов тленный прах….

430 Вдруг чувства у нее объемлет новый страх:

Увидела она из сих гробов горящих,

Как будто из воды героев исходящих;

Одежды Царские являлися на них,

Но бледны зрелися и смутны лица их:

435 Как тонки облака зефирами гонимы,

Цари по воздуху несомы были зримы;

Не держит пламен их, не держит их земля,

Но ветры повлекли в геенские поля;

И нудит некое упорное влеченье,

440 Последнее творить со светом разлученье.

Как летних нежных птиц от полунощных стран,

Осенний гонит хлад за дальний Окиян:

Бегут из пламени печальны тако тени,

Отверзил в бездну им струистый огнь степени.

445 Эката! пламенник на время воспали,

И видеть внутренность геенны мне вели!

Отверзлись предо мной со трепетом и громом,

Места, Аидовым слывут которы домом;

Собрав грубейшее творений существо,

450 Устроило его во гневе Божество.

Небесный сколько огнь других вещей тончае,

Толико ад существ во свете всех тяжчае;

Три краты девять числ сие вселенной дно,

От круга звездного лежит отдалено.

455 Там представляется волнами вечный пламень,

Там видима земля, как раскалекный камень;

Зловонный всходит пар от загустевших вод;

Из мрака ссевшийся объемлет бездну свод;

Но свода темного проникнуть не возможно:

460 Под оным сетуют ведущи дни безбожно;

Там скрежет, вопли, плачь, бежит оттоле сон,

Дыханье грешников, повсеминутный стон;

Там души в трепете ко сводам возлетают,

Но преткноеение поесюду обретают,

465 И тлеют бездны сей, как искры, в исподи;

Там вихри огненны, там пламенны дожди.

Надежды сладкой нет во мрачной сей державе;

Там вижу злых вельмож, живущих прежде в славе;

Недремлющая грусть тревожит тени их,

470 Драконы огненны вращаются вкруг них;

Там души истинну по смерти познавают;

Но грех свой явно зря, томятся, унывают;

Плотская сладость их преобратилась в яд;

Отрады в муках нет: грех сам собою ад!

475 Святою верою желая просветиться,

Стараются они на землю возвратиться,

На солнце с плотию в раскаянье воззреть,

Дабы спокойнее вторично умереть:

Но таинственна цепь, как змий кругом лежала,

480 И в заключении преступников держала.

Там самолюбие, увидя адско дно,

Познало, что тщетой прельщалося оно;

Постигнув райского веселия изрядство,

Познало тлен сребра, несытое богатство,

485 И слезы от него, которые текли,

Как огненна роса богатых тени жгли.

Там сладострастие весь ад пронзает стоном,

Имея равну часть во тме со Иксионом:

Являются еще прелестны тени им,

490 Коснутся их устам, и превратятся в дым;

Там вечный терпит хлад угрюмая измена;

Мучитель вкруг себя кровавы зрит знамена,

Трепещущи тела, мечи, оковы, глад,

Которы от него скрывают Божий град;

495 Там страх смирению кичливы души учит;

Прошедшее врагов и будущее мучит.

Батый, как будто бы последуем от тех,

Которых кровь излить не ставил он за грех,

Со трепетом глаза на небеса возводит;

500 Но блеском их сражен, в подземный мрак уходит;

Из пламени ему устроен тамо трон,

Бежит, но слышится по нём во гробе стон.

Преемники его злодействами не сыты,

Нисходят в ад за ним, змиями вкруг увиты;

505 Сопровождает вопль на адски муки их,

И вечно кроется душевный мир от них;

То жажда тени их, то глад, то зависть мучит,

И быти добрыми чрез то живущих учит.

Но тщетно мрачный ад мучителям грозит,

510 Их тщетно молния стращает и разит!

Умрет едино зло, другое возрастает;

Как язва страшная по всей земле летает,

Теснит, свирепствует, терзает, множит стон.

Нет, кроме слез, иных бессильным оборон;

515 И естьли в те часы гонитель не трепещет,

Когда земля дрожит и небо громы мещет;

Что пользы, что стихи в улику их пишу?

Ах! естьли каплю слез невинных осушу,

И малую подам печальному отраду:

520 Уже я получил за слабый труд награду!

Злощастье облегчил текущий ныне век;

Стал меньше в наши дни нещастен человек,

Да вечно таковым блаженством усладимся….

Но мрачный лес завыл, тень стонет; обратимся!

525 Свирепый Тахтамыш, как огненной стрелой

Свергается во ад для вечной казни злой;

Там теней вкруг себя он узрит вопиющих,

И пламенным бичем во тме его биющих.

То тени мстительны нещастных тех людей,

530 Которых умертвил мучительски злодей.

Но большим варвар сей терзается призраком,

Встречаясь со врагом своим Темираксаком.

Жестокий оный враг родился пастухом,

И став разбойником, Монархом был по том;

535 Каков был с посохом, таков он и в короне:

Разбойник был пастух, разбойник стал на троне.

Страдает в аде сам теперь Темираксак,

Но страшен для Царей его и тамо зрак.

Там кроется во тму, боясь небесна света,

540 Трепещущая тень Царя Улу-Махмета,

От собственных сынов который быв гоним,

Обязан стал Москве спасением своим;

Своих защитников привлек коварством к брани,

И Россов победив, направил путь к Казани,

545 Развалины её и трон возобновил,

Враждующих змиев России оживил;

Под пеплом злобу он сокрытую восставил.

И стрелы на Москву из дерзких рук направил.

Но дружбы прерванной в отмщение и в знак,

550 Жизнь отнял у него и сына Мамотяк.

Улу-Махмета скорбь сия еще терзает,

Нося в руках своих младенца, лобызает,

И в ад свергаяся, уже он муки зрит,

Которыми ему нощь вечная грозит:

555 Там в узы огненны он будет в век закован,

И пламенный венец злодею уготован.

Тебя идущего зовет с весельем ад,

О ты, поруганный и гордый Царь Ахмат!

Еще твой дух грызет; Басма твоя попранна

560 Стопами храброго Монарха Iоанна,

Который ко твоей погибели рожден,

Которым при Угре в конец ты побежден,

И слава дел твоих на веки пролетела;

Ордынская твоя держава запустела.

565 Спеши во мрачный ад, и тамо ныне зри,

Что должны гордые во тме терпеть Цари!

Они позорные оковы тамо носят,

Последние рабы за гордость их поносят,

И их нещастия во свете сем творцы,

570 Над ними подлые ругаются льстецы;

Они поруганны народом зрят короны,

Потомки с мерзостью на их взирают троны;

Тираны бедствия такие терпят там,

Которые дадут ужасный вид стихам.

575 Но, Муза! вечному терзанью их оставим,

И добродетели единые прославим.

О! естьли кто её не знает красоты,

Нещастен! Царь ли есть, или невольник ты.

Для душ чувствительных болезнь нещастных бремя,

580 И теней страждущих оставить, Музы! время.

Выходит наконец смущенный Сафгирей;

Он горести в себе вмещает всех Царей,

Глазами томными Сумбеку озирает,

К ней с трепетом идет, и руки простирает:

585 Простись, вещает ей, простись на век со мной!

И наш ко аду путь не ставь твоей виной;

Ты нас связующи оковы разрешила,

И то, что нас в гробах держало, сокрушила;

Пороки, кои мы творили в свете сем,

590 Не отделялися от наших тел ничем,

И нас они к земле прикованных держали;

Мы тысячию мук гнетомы здесь лежали.

Но солнечный огонь очистил ныне нас,

И мы с веселием идем во ад сей час;

595 Не плачь теперь! ты нам огнями угодила,

И нас от близкого позора свободила.

Увы!… Ордынску власть Россия истребит,

Меча её ничто от нас не отвратит;

На огнь, который нас палит и очищает,

600 Российским воинам погибель предвещает.

Ах! вскоре новый здесь сияти будет свет,

И водрузится крест, где наш пророк живет!

А мы от муки сей избавлены тобою.

Зовет нас грех во ад, как некою трубою;

605 Спасай себя и трон, спасай и слез не лей:

Восстань! очувствуйся! уж близок Царь Алей;

Исполни ты мои слова и завещанье!

Сумбеку тронуло толь горькое прощанье.

Как будто громовой стрелой поражена,

610 Хотевша вымолвить, безмолвствует она;

Лес солнечным тогда сияньем озарился;

Сумбека впала в сон, и Сафгирей сокрылся.

ПЕСНЬ ПЯТАЯ.

Уже златую дверь Аврора отворила,

И ризой небеса червленной озарила.

Усердной ревностью к России пробужден,

Явился Царь Алей в тени Казанских стен;

5 Парящий так орел по воздуху высоко,

На птиц трепещущих кидает быстро око,

И видя их мятеж, висящ меж облак, ждет,

Куда удобнее направить свой полет.

Ордынским жителям в напасть и в оскорбленье

10 Приходит Царь познать Казани укрепленье;

Сопровождается во подвиге своем

Стрелами легкими и острым копием.

Когда Алей воздел глаза на градску гору,

Святый закон предстал его смущенну взору;

15 Зеленый на главе его венец лежал,

Обвитый пальмами он крест рукой держал;

Заре подобная на нём была одежда,

В очах его любовь, и вера и надежда;

Как две звезды, глаза к Алею обращал,

20 Он лирным голосом сии слова вещал:

Беги Алей! за чем в страну пришел неверну?

Здесь водный ток огню, цветы подобны терну;

Здесь кроют молнии и ужас небеса,

И заразительны приятные леса.

25 Как утренни пары, сокрылося виденье;

Алей вострепетал, и впал во размышленье.

Он мыслил сам в себе: какие может мне

Напасти приключить ток водный в сей стране?

Пристойноль рыцарю такое искушенье?

30 Подъехал к роще он в надежде и в сомненье.

Уже дремучий лес казался освещен,

Который тернием был прежде зарощен;

Живущи духи в нём и мраки исчезали,

Зефирам древеса дороги отверзали;

35 И солнце озлатив лучем вершины их,

Казалося взирать с веселием на них.

Мешался блеск его с зелеными листами,

Как он мешается со влажными струями;

Сияние лучей, встречаясь с темнотой,

40 Явилось лунною одеждою златой.

Приемлет Райские сия дубрава виды,

И свой преносит трон в зеленость сын Киприды.

Животворение, летая в след за ним,

Древам приносит цвет, приносит роскошь им;

45 Явилися везде забавы и отрады:

Под тенью пляшущи представились Дрияды;

На ветвях соловьи Аврорин всход поют,

Ключи прозрачные в пригорках злачных бьют,

И в мелкие они источники делятся;

50 Наяды их струи свивая веселятся;

И ветры нежные, играя во цветах,

Благоухание разносят на крылах.

Лужайки процвели, и воздух оживился;

Проснулось эхо там, Нарцис у вод явился;

55 Такие видимы всеместно красоты,

Каких не можешь кисть очам представить ты!

Щастливее тех мест, чем славилася Енна,

Где дщерь Церерина Плутоном похищенна,

Иль можно их равнять с прекрасною страной,

60 Где древний царствовал садами Алкиной.

Там разных прелестей совокупились роды,

Которы красота являет нам природы.

Как чистое стекло влечется водный ток,

На дне имеющий жемчуг, златый песок;

65 И будто в зеркале вода изображает

Все то, что берега цветущи окружает.

Зелены древеса сомкнувшись в круг стоят,

Вершины преклонив в источники глядят;

Там песни далеко в пещерах раздаются,

70 Пригорки движутся, кустарники смеются;

Источники в траве виеся говорят;

Друг на друга цветы с умильностью зрят;

Зефиры резвые листочки их целуют,

Струи в ключах крутят, в зелены ветви дуют.

75 Уже представился не тот печальный лес,

Где не был видим свет ни солнца, ни небес;

Кореньями древа в то время не свивались,

Друг к другу преклонясь, вершины отревались;

Теперь любвные в них чувства востают,

80 Друг другу ветвия, как руки подают;

И составляются из них густые своды,

Под коими сквозь лес перебирались ходы;

И словом, зрится там прекрасный вертоград,

Каким изображен нам Гесперидский сад.

85 В недоумение сей вид Царя приводит,

Со удивлением на рощу взор возводит;

Беги отсель! беги! рассудок вопиет,

Стремленье тайное к древам его влечет;

И чувству нежному рассудок покорился.

90 Подъехал к ним Алей, между древами скрылся;

От тропки ко другой, как ветром лист влеком,

Прелестные места обходит он кругом.

Но хитрость, в рощу ту Эротом привлеченна,

Обманам, нежностям, притворствам изученна,

95 Ручей составила, чертя рукой песок;

Ручей тот сладостен, но действием жесток;

Сребристая вода прохожих приглашает;

Теряет волю тот, кто каплю вод вкушает.

Соблазнами влеком нещастный Царь Алей,

100 Как будто сквозь туман к воде приходит сей.

Сопровождающа Алея осторожность,

Скрывает во струях вред, пагубу, ничтожность;

Влечет его к воде коварная любовь;

Он каплю взял в уста, и в нём зажглася кровь.

105 Которые Царя к потоку привлекали,

Наяды, вынырнув руками восплескали;

Свой рок предвозвестив, нещастный восстенал,

Алей, Алей вздохнул, но сам о чём, не знал;

Тогда любови Царь в селениях воздушных

110 Прекрасных Гениев созвал ему послушных.

Они, с написанным притворством на челах,

Слетаются к нему на радужных крылах;

Желанья водят их, утехи упреждают,

Умильности влекут, тревоги провождают;

115 Зажженный пламенник держащий Царь в руках,

Вещал им движимым на тонких облаках:

О вы, властители вселенные! летите,

Сумбекину любовь в отраву обратите;

Тревожьте дух её, коварство сейте в ней,

120 Да мучится она, да мучится Алей!

Коварны Гении крылами встрепетали,

И стрелы в руки взяв, из облак вылетали,

Зажгли на воздухе любовные огни;

Алея встретили между древес они;

125 Кипридин сын пред ним со пламенником ходит,

Невидим будучи, в долину ту приводит,

Где нежны Грации, любви поставив трон,

Сумбеку плачущу склонили в сладкий сон,

Какое нежное любовнику явленье!

130 Забыл он зримое в лесах увеселенье,

Забыл он сам себя, и чувствует и зрит

Едино только то, что взору предлежит.

Где нежные сплелись багряновидны лозы,

Под тенью зрит кустов рассыпанные розы;

135 С лилеями в траве смешалися они,

Весеннего красу изображая дни….

Увы! не день то был, не розы, но Сумбека,

Прельстить твердейшего могуща человека;

Зефир лицу её приятства придавал,

140 Он тихими над ней крылами повевал;

И прелести от глаз её не отступали;

Глаза сомкнувшися, огонь в сердца метали.

Увы! когда совсем откроются они,

Коль сильно могут жечь её очей огни!

145 Алей на сонную умильный взор возводит;

Остановляется, трепещет, к ней подходит,

Что значит? мыслил он, что значит, что она

В безмолвном сем лесу покоится одна?

Увы! она меня вторично в узы ловит.

150 Обманы новые Сумбека мне готовит….

Так мыслил Царь, еще рассудком озарен,

Он хощет, как Улисс, избегнуть от Сирен.

Виденье на горе и лесть её напомнил,

Намеренье свое почти уже исполнил;

155 Глаза от прелестей Сумбеки отвратил.

Увидя то Эрот, за грудь его схватил,

И в сердце прелетев, воскрикнул велегласно:

Жестокий! страшно ли тебе лице прекрасно?

Оно орошено потоком слез теперь….

160 Рассудок вопиял: не верь сему! не верь!

Вгляни на прелести, любовь ему вещала,

И взоры к прелестям неволей обращала.

Тогда Кипридин сын в кругах воздушных скрыт,

Своим дхновением ее животворит:

165 Сумбека взор стыдом исполненный подъемлет,

И сердце у Царя почти уже отъемлет,

Взор в грудь ему проник, как солнце сквозь хрусталь,

Он с прелестью вмещал притворство и печаль;

Печаль смягчающу сложения суровы,

170 Дающу новые любовникам оковы,

На прелести её взводящий томный взгляд,

Алей горел огнем и пил любовный яд.

Куда сокроюсь я? Сумбека говорила;

Закрыла очеса, но хитрость их открыла;

175 Алея покорить, Алея удержать,

Вздохнула, двигнулась и хочет убежать.

Казалось, Грации ток слезный проливали;

Наяды плакали, Амуры унывали;

Свернулись вдруг цветки, стенали древеса;

180 И капли слезные излили небеса,

Кропили оными и розу и лилею.

Алей не камень был; как тверду быть Алею!

Сумбекин взор Царя в неволе удержал;

Герой исчез! и раб у ног её лежал.

185 Дрожащим гласом рек: пойдем в Свияжск отсюду;

Здесь я врагом кажусь, твой пленник тамо буду!

Приданым дать должна Казань свою мне кровь;

Россия увенчать мою с тобой любовь!….

Сия пристрастна речь Сумбеке изъявила,

190 Что сердце в нём любовь стрелами уязвила.

Сумбека вобразив, что ей супруг велел,

Своих приятностей не пожалела стрел.

Прельщай! еще прельщай! притворство вопияло,

Которо близ её невидимо стояло;

195 Оно, Сумбекины умножив красоты,

Казало розовы в её устах цветы;

Улыбка нежная, пронзающие взгляды,

Во грудь Алееву вливали мед и яды,

Сумбеку подкрепить, с стрелой Эрот летит,

200 И ею действует, в очах её сокрыт;

И внемлет Царь от ней сии слова жестоки:

Неверный! видел ли мои ты слезны токи?

Они в долине сей лилися по тебе;

Что делать мне теперь при злой моей судьбе?

205 Ах! слезы мне теперь последняя отрада!

Жестокий! для тебя я выслана из града;

С младенцем я моим гониму зрю себя,

От подданных моих гониму за тебя;

Они любовь мою и верность Сафгирею,

210 Почли к тебе, Алей, суровостью моею;

Велят нещастной мне, твой знатный род любя,

Или оставить трон, или смягчить тебя.

О коль последнее веленье мне приятно!

Сама идти в Свияжск хотела я стократно;

215 Хотела пред тобой потоки слез пролить,

На твой престол тебя хотела умолить.

Но я напасть мою как будто предузнала,

Предстать очам твоим я прежде не дерзала,

Доколе не могла сомнениев пресечь;

220 Для них была должна супружнин гроб сожечь;

Боролась с жалостью, боролася со страхом,

Дабы не уличал меня и сим ты прахом.

Взгляни на гробы ты, на пепел их взгляни!

Усердие мое к тебе явят они.

225 Но пользует ли мне такое уверенье?

Во граде вижу я, вне града подозренье!

Увы! суровые смягчились небеса,

И камни тронулись, и дикие леса;

Все, все в дубраве сей, ах! все преобразилось!

230 Лишь сердце для меня твое не умягчилось!

Жесточе ты древес, жесточе твердых гор?

Сумбека длит еще коварный разговор:

Увы, любезный Князь! войдем во градски стены,

Не бойся хитрости, не бойся ты измены.

235 Тебя корона там, любовь и скипетр ждут;

Взаимный мир с Москвой в тебе Казанцы чтут;

За верность я тебе Ордынцов отвечаю….

Но ты задумался, я речь мою скончаю.

Моей преданности стыдиться я должна!…

240 Взрыдала, и пошла, стенаючи она.

Потоки слез пролив казалась удаленна,

Как роза нежная росою окропленна;

Приятны Грации теснились вкруг неё,

И прелести припав целуют след её;

245 Приятности кругом лица её летали,

Они лобзаньями слез токи изщитали.

Какой бы человек, какой бы строгий бог,

Её заразами растрогаться не мог?

Сумбека кинула взор нежный ко Алею,

250 Пошла…. и Царь Алей стремится в след за нею!

Алциною Астолф обманут тако был,

Алей уже едва Россию не забыл;

Коль вера, мысль его от страсти отзывала,

Любовь и слабостям похвальный вид давала,

255 Он чаял, покорив с Сумбекою Казань,

Прислать из ней в Москву с присягой вскоре дань,

Мятежные сердца Ордынцов успокоить,

Их наглость обуздать, всеобщий мир устроить.

Сей чаемый предлог его к Сумбеке влек,

260 Обманы царствуют! в их воле человек!

Любовь, которая тогда над ним летала,

Сумбекиным его невольником щитала.

Так часто обладать собою льстимся мы,

Когда во власть берет у нас любовь умы.

265 Притворно воздыхать Сумбека продолжала,

Скрывалась, но любовь Цареву умножала.

Вскричал он, видящий взведенных прелесть глаз,

Увы! я быть могу еще обманут раз;

Но следую тебе!… Те речи излетали,

270 Во книгу вечности они внесенны стали,

И должно было впредь исполнитися им:

Невинность во слезах пошла во след за ним.

Сумбека хитростью напасть запечатлела,

Которая Царю во сретенье летела.

275 Лишь выступил Алей дубравы из границ,

Идущего Царя встречает лик девиц;

Подобно Грациям блистая красотами,

Ко граду путь они усыпали цветами.

Утехи, прелести, теснятся вкруг его,

280 Берут оружие с усмешкой у него,

Благуханием одежду оросили,

И гимны свойственны случаям возгласили;

Венцы сплетающа соблазность из цветов,

К Алею подступив, подъемлет свой покров,

285 Снимая шлем с Царя, главу его венчает,

И мечь его украв, цветы ему вручает;

Коварство робкое приемля смелый вид,

Отъемлет у него копье и лук и щит.

Казалася любовь в Героя превращенна;

290 А храбрость Царская последних сил лишенна.

Тогда крылатая в Казань парит молва,

Недремлюща во век, скора, быстра, жива;

Молва Алеево прибытие вещает,

С Москвой взаимный мир Казанцам обещает.

295 Приятная судьба Казани смутной льстит,

Которую сулил Царице их Сеит.

Златая встретила Сумбеку колесница,

С Алеем в торжестве воссела в ней Царица;

Народ в восторге зрит с высоких градских стен,

300 Идущего Царя во произвольный плен.

Чье имя страх Ордам недавно наводило,

Пришествие того спокойстом граду льстило.

О тигре, жителей который устрашал,

На пажитях стада пасомы похищал,

305 С таким веселием граждане рассуждают,

Когда его в цепях по граду провождают.

Спешаща обрести сокровищи и честь,

Является Царю в лице вельможей лесть;

Зящитником Орды Алея называет,

310 И слезы радостны ласкаясь проливает;

Имея в разуме о выгодах мечты,

К подножию его рассыпала цветы.

И подлость рабская толь гнусно унижалась,

Что ко стопам его главою понижалась;

315 Лице покорности умеюща принять,

Колена Царские стремилася обнять.

Любовь народные плесканья подкрепили,

И в Царский древний дом любовники вступили.

Темница, страсть куда Алея привлекла,

320 Казалася ему с Сумбекой весела.

Цирцее гордая Сумбека подражает,

Она и взор его и дух обворожает,

И в сердце лестные вливающа слова,

Во агнца слабого преобратила льва.

325 Коль слепы в их любви бывают человеки!

Алей весь мир включал во прелестях Сумбеки.

По радостям его летает пленный взор,

На что ни смотрит Царь, вступая в Царский двор.

Там ряд древес казал широкие дороги,

330 Сквозь кои пышные открылися чертоги,

Вкруг них светилися столпы в златых венцах,

И бисер в солнечных играющий лучах.

Строения сего наружное изрядство

Роскошною рукой возвысило богатство;

335 Со пестрым мармором там аспид сопряжен;

Блистая хрусталем, казался дом зажжен.

Пред оным зрит Алей столпами окруженну,

Из твердых марморов Казань изображенну;

Как некий исполин, имея грозный вид;

340 На каменном она подножии стоит.

Художник пленную изобразил Россию,

Ко истукановым стопам склонившу выю,

И узы, на её лежащие руках,

Являли прежний плен и прежний Россов страх.

345 Казань десницею ужасный мечь держала,

И горду власть свою чрез то изображала.

В сей страшный истукан устроен тайный вход,

Которым их Цари вступая каждый год,

Молитвы ложному пророку приносили,

350 Всегдашня торжества над Россами просили.

Вещают, будто им завет волхвами дан:

Доколе невредим сей будет истукан,

Дотоле славный град безвреден сохранится,

И благо ихо во зло во-век не пременится.

355 Коль пламенно Алей Сумбеку ни любил,

Едва в сии часы любви не истребил,

Казанской гордости когда он знак увидел;

Алей тщеславие и пышность ненавидел.

Хоть сердце отняла Сумбека у него,

360 Россия в памяти присутствует его;

Противен истукан его казался взору:

Российского Алей не мог терпеть позору.

Но то коварная Царица усмотрев,

Изгнала прелестьми его из сердца гнев:

365 Она глаза к нему толь страстно устремила,

Что ими прочие все виды вдруг затмила;

И нежные слова лишь только изрекла,

Алея за собой в чертоги повлекла.

Там песни юных Нимф повсюду раздавались.

370 Венцы из нежных роз Алею в дар свивались;

Подобны Уриям казались Нимфы те,

О коих Махомет вещает красоте.

Они приятности любовные вещали,

Которы и богов небесных восхищали;

375 Воспели рыцарей великих имена,

Которы в древние любили времяна.

Отравой сладкою любовник упивался.

Армидою Ренод подобно так прельщался.

Сумбеке нравилось прельщение сие.

380 Алей как некий рай жилище зрел ее;

Искусством помрачив убранства горделивы,

Там видны на стенах изображенья живы,

Их кисть волшебная для глаз произвела,

И вид естественный и душу льну дала.

385 В лице приятного и кроткого зефира

Изобразила кисть златое царство мира;

Мир страшный брани храм заклепами крепит,

У ног его в траве волк с агнцем купно спит;

Там голубь с ястребом играючи летает,

390 И львица юнаго тельца млеком питает;

Во всей веселости между цветов видна,

Под тению древес седяща тишина;

Алмазный щит над ней спокойствие держало,

И щастие сию богиню окружало.

395 С другой страны встречал обвороженный взор

Военны подвиги, сражения, раздор:

Там зрится во крови свирепых битв Царица;

Там раны видимы, там кровь, там бледны лица,

Герои в цвете лет кончающие дни,

400 И стонут, кажется, написанны они.

Сумбека на Царя коварствуя взирает,

Узнать, к чему свои он мысли простирает;

Чем паче занят он, кровавой ли войной,

Или цветущею в покое тишиной?

405 Ей мнилось, что война его вниманью льстила,

И взором взор его к иному отвратила.

Там новый вид глаза Царевы поразил:

Художник пламенну любовь изобразил.

Любовь, которая казалася на троне,

410 С калчаном стрел в руках и в розовой короне;

Те стрелы сыплются в день ясный и в ночи,

На всю вселенную, как солнечны лучи.

Лучами шар земный ты солнце освещаешь,

И грады оными и степи посещаешь:

415 Подобно стрлы так из рук любви летят,

Равно Владетеля и пастуха язвят;

И щастье равное они тогда вкушают,

Когда свои сердца любовью утешают.

Что живостью цветов на льне изображал,

420 Художник в том живой натуре подражал:

Там гордые древа долины осеняли,

И кажется, они верхи свои склоняли:

Меж камней извившись источники кипят,

И мнится, на стене написанны шумят;

425 Там кажется Нарцис еще глядит в потоки,

И будучи цветком, пущает слезны токи;

Нещастный Адонид, став жертвою любви,

Еще является на стебле во крови.

Алей на все взирал, взирал и восхищался;

430 Но бодрый дух его слабел и возмущался;

Толико мысли он в забавы углубил,

Что друга верного Гирея позабыл.

Друг часто близок к нам во отдалении трона,

Но в нём лишь виден Царь, когда на нём корона.

435 Алей восшед на трон, в день щастья своего

Не помнит дружества, но помнит друг его!

Казанцы жизнь при нём предвидящи щастливу,

Морскому в оный день подобились приливу,

Который Царский дом как море наполнял:

440 Весь град перед Царем колена преклонял;

И верность радости свои везде трубила.

Алея подлинно Казанска чернь любила;

Уже два раза он сердцами их владел,

Как будто о своем, о благе их радел;

445 Имели в нём они от сильных оборону.

Алею поднесли порфиру и корону;

Не страшны Россы им, не страшен Асталон,

Когда приосенит Алей Казанский трон.

Но зависть и раздор среди вельмож летают,

450 Которые Царя наружно почитают.

Сии две фурии, тревожа их сердца,

Неволят их алкать Казансого венца;

И каждый думает Алею быть подобен,

Иль паче, нежель он, владеть Ордой способен.

455 Но завистью Сагрун сильняе всех горит,

Он взоры пламенны кидая, говорит:

Какие подадим мы слухи ныне свету,

Избрав того Царем, кто враг и Махомету,

Кто рабствуя Царю Московскому служил,

460 И может быть его на нас вооружил?

Или мы собственных достоинств не имеем,

Что выбрать во Царя друг друга не умеем?

Но прервал речь его Гирей, Алеев друг,

Вельможей собранных вступив в мятежный круг:

465 Не льзя противиться, он рек, судеб уставу,

Алею отдают они его державу;

Державу, до сего носиму им не раз;

Кто смеет быть Небес противником из нас?

Не веру толковать венчается Владетель;

470 Он в поданных вселять обязан добродетель,

Кто лучше озарит Казанский ею трон?

Кто лучший даст пример в геройстве, коль не он?

О! естьли исполнять хотения сердечны;

На царство выборы здесь будут бесконечны,

475 И будем в прении о троне мы вовек.

Начальствовать другим желает человек;

Но царство возмутив, утратим мы свободу,

Однако отдадим сие на суд народу:

Народом подкреплен бывает Царский трон,

480 Да скажет, сим Царем доволен естьли он?

Спросил, и гласы их каки волны зашумели,

Казанцы собранны согласну мысль имели;

Не слышно, кроме сих торжественных речей:

Пусть нами царствуют с Сумбекою Алей!

485 Сребристая луна на горизонт вступила,

Но радости в сердцах она не усыпила;

Стараясь удержать во граде ясность дни,

Казанцы возгнели блестящие огни;

Веселость подданных наружны кажут блески,

490 Восходят к облакам торжественные плески;

Как шум морских валов, достиг к чертогам глас:

Да наши радости возрадуют и вас!

Сумбека нежностей под пеплом искру крыла;

Трон твой, и я твоя, Алею говорила;

495 С моим сливаются народные сердца;

От них и от меня приемлешь два венца;

Один Царем тебя творит над сей страною,

Другой над волею моей и надо мною.

По мне сей град, престол и весь народ есть твой;

500 А с нами примирясь, смири Казань с Москвой;

Мы ей селения за-Волжские уступим,

И естьли хощешь ты, присягой мир с ней купим.

Мы браней не хотим! Хотя и льщуся я,

Что может защищать Казань рука твоя,

505 Но ты России друг; а царствуя над нами,

Россиян учини ты нашими друзьями,

И станем в граде сем златые дни вести….

Алей, не чувствуя сея Царицы льсти,

Сумбеку подкрепил в приятном упованье.

510 Взор нежный усладил и страсть и пированье,

Казалось, разлился веселий океан.

Но часто кроется под ласками обман;

Кругом любовников слетаются утехи,

Слетаются в чертог умильности и смехи,

515 Но виды таковы Сумбекин Двор имев,

Таил в стенах своих притворство, зависть, гнев,

Которые открыть лица еще не смели,

И зримы будучи, притворный вид имели.

Сумбека зрелася при радостях смутна….

520 Османа помнила, ах! помнила она;

Неверности его Царице в мысль приходят,

Как облако во дни на сердце мрак наводят.

Досада, ревность, гнев, её терзая грудь,

Отверзли мщению к Сумбеке в сердце путь.

525 О коль страшна любовь, отмщающа измену!

Османа привести дает приказ из плену.

Свирепства, хитрости и мщения полна,

Алею говорит стенаючи она:

Он враг мой, враг и твой, злодей всего народа,

530 Которым отнята была моя свобода!

Я дружбы прежние с ним узы ныне рву,

И в жертву отдаю тебе его главу….

Алей сказал: Осман! внемли, что я вещаю;

Ты враг мне, я тебе свободу возвращаю;

535 Познай теперь, Осман, как Християне мстят;

Ты можешь с нами жить, оставить можешь град.

Сумбека, будто бы предбудущее зрела,

Еще под стражею держать его велела.

Осман отходит прочь, но прочь любовь нейдет,

540 По сердцу разлилась, и власть над ним берет;

То стужу делает, то множит лютый пламень,

И сердце размягча, падет как в воду камень.

Сумбека, чающа Османа не любить,

С Алеем щастлива в забавах хочет быть.

545 Сей пленник, в Царские вступив священны нравы,

Вдается в новые с Сумбекою забавы.

Желая облегчить правления труды,

Влечет его она в рокошные сады,

Где тысящи приятств для Флоры и Помоны,

550 Волшебною рукой сооружили троны:

Там розовы вокруг кустарники цветут,

Зефир покоится на их листочках тут;

Там ветвями древа густыми соплетенны,

Прохлады завсегда в тени хранят весенны;

555 Чрез виды разные стремящаяся там,

Подъемлется вода шумяща к облакам;

Любовны нежности в кустах себя скрывают,

И птицы сладость их и прелесть воспевают;

Зеленые лужки в тени древес цветут,

560 И кажется, любовь одры готовит тут;

Наяды у ручьев являются седящи,

Волшебны зеркалы в руках своих держащи,

В которы Грации с усмешками гладят;

Амуры обнявшись, на мягкой травке спят;

565 Пещеры скромные, приветливые тени,

Гуляющих к себе манили на колени.

Сумбеке в мысль пришли минувши времяна,

Когда с Османом здесь видалася она;

Любовные свои прохлады вспомянула:

570 Взглянула на места, и тяжко воздохнула;

Но скрыла грудь её снедающую страсть,

Берет над слабостью Сумбека полну власть;

Запечатленные намерении имея,

Османом прельщена, взвела на трон Алея.

575 Алею вверила владычество свое,

Но царствовал Осман над сердцем у нее.

Уже Алей Казань мятежну успокоил,

И к миру он сердца людей своих устроил,

Союз готовился с Москвой запечатлеть;

580 Но искра мятежа не преставала тлеть.

Осман отверженный, Осман лишен покою,

При общей радости терзается тоскою;

Ему являются мечтания во тме,

Эмира у него и в сердце и в уме:

585 Гуляет ли в садах, или в нощи воздремлет,

И мрак и древеса лице её приемлет;

Томится дух его и стынет в жилах кровь.

Взирая на сие развратная любовь,

Любовь, мрачаща ум, когда в крови затлится;

590 Любовь сердец и душ страданьем веселится,

Любовь, отъемлюща покой, рассудок, стыд,

Приемлет на себя теперь Эмирин вид:

К Осману спящему со трепетом приходит,

Отраду зрению, но сердцу скорбь наводит,

595 Эмира, будто бы сей жизни при конце,

Имеет бледное и смутное лице;

Раздранная на ней казалася одежда;

Речет: моя теперь исчезла вся надежда,

Исчезла, видеться и вместе быть с тобой:

600 Нам должно жить, Осман, весь век в разлуке злой!

Отчаянный она вещая взор кидала,

Главу потупила, и горько возрыдала.

Но ктож причиною сердечных наших ран?

Эмира говорит: причиной ты, Осман!

605 Спеши, ты может быть спасти меня успеешь,

К свободе средства ты надежные имеешь,

Успех получишь ты над слабою женой;

Рыдай пред ней, спеши увидеться со мой.

Сии слова не раз ему твердила,

610 И взоры слезные кидая уходила.

Осман как будто бы пронзен во грудь стрелой,

Трепещет, мучится, смущается мечтой,

Встает; и се в чертог Сагрун коварный входит;

Он взоры на него печальные возводит.

615 В вельможе сем душа как ад была смутна,

К различным хитростям склонялася она;

Грызомый завистью, покоя не имеет;

Желая людям зла, о бедстве их жалеет;

На бледном у него написано лице,

620 Что мыслил день и нощь о Царском он венце.

Нося в груди своей намерение злобно,

Хотел, как сам себя, и всех смущать подобно;

И так Осману рек: о коль твой скорбен взор;

Но долго ли тебе такой терпеть позор?

625 Тавриский храбрый Князь в Казане узы носит,

О вольности своей ни думает, ни просит;

Когда бы может быть, ты слово лишь изрек,

Порфирою б себя во граде сем облек;

Я дружества к тебе во веки не нарушу:

630 Ты ведаешь мою ревнительную душу,

И ведаешь еще ту пламенную страсть,

Котора ввергнула тебя в сию напасть;

Дай нову силу ей, и подкрепися ею,

Сумбека сжалится над нежностью твоею;

635 Явись её очам! Осман, мечтой смущен,

Коварным Сагруном был паче обольщен.

Вельможу он сего при щастье ненавидел,

Но вверил днесь ему мечту, котору видел,

Так бедный плаватель, в пучине жизнь губя,

640 За все хватается, что видит вкруг себя.

Доверенностью сей Сагрун возвеселился,

Он только ждал, чтобы Осман ему открылся;

Намеренье в груди злодейское питал,

Своим орудием любовну страсть считал;

645 Во злобе предприял, раздор в троих посея,

Османа погубить, Сумбеку и Алея.

Сей хищный волк теперь приемлет агнчий вид;

Лукавый дух его под видом дружбы скрыть:

Спаси от бедства нас! вещает он со стоном,

650 Мы все устрашены колеблющимся троном;

Сумбека нежности к тебе не изгнала,

Но в гневе Царску власть Алею отдала;

Возможно ли жене в её угрозах верить?

Они и злобствуя умеют лицемерить;

655 Их гнев есть молния, которая сверкнет,

Но солнце воссияв, опять сиять начнет;

Алей, опасный враг и веры и Казани,

Сбирает для Москвы с Татар позорны дани;

Я видел, как теперь народу он ласкал,

660 И в их сердца войти, различных средств искал.

Имея желчь в груди, точил он мед устами;

С Россией вечный мир украсил он цветами,

И прелестью словес собранье обольщал….

Сим адским вымыслом он души уловлял;

665 Он рек сии слова, но их изрек краснея:

Вы другом, не Царем имеете Алея!

Смиритися с Москвой, от нас отвергнуть брань,

Не многая к тому от вас потребна дань,

Присяга верная!… О коль слова безбожны!

670 Рабам покорности такие суть возможны;

А мы давно ли власть имели над Москвой?

Нам льзяль к стопам их пасть, быв прежде их главой?

Кто знает? может быть, тая в душе коварство,

Разрушить предприял Алей Казанско царство;

675 Мужайся, ободрись, злодея не жалей,

Сними с него главу, коль не снял он твоей!

Ты смертию своей нещастный ускоряешь;

Спасая жизнь его, свою ты жизнь теряешь.

Теперь, Осман! любовь Царице докажи;

680 Корону со главы падущу удержи;

Тебя к тому зовет и зримое мечтанье,

Любовь, нещастие и наше почитанье;

Та тень, которая являлася тебе,

Ко щастливой тебя и тень зовет судьбе!

685 Уже колеблются божниц верхи златые,

Ты веру подкрепи, и воскреси Батыя.

Когда сие Сагрун лукавствуя вещал,

Разврат и паче в нём дух зверский возмущал;

Обвившись вкруг него, коварство растравляет,

690 Сумбеку взору он кровавому являет,

Котора, жалуясь на строгости Небес,

Ходила в горести под тению древес;

И с нежностью своей имеющая споры,

Где жил Осман, туда бросала смутны взоры.

695 Приметивый Сагрун страдание сие,

Венчанным поставлял желание свое,

И рек Осману он: я долг и дружбу помню;

Пойду, и важные намеренья исполню:

Заставлю гордою Сумбеку меньше быть,

700 Тебе престол отдать, Алея позабыть!

Идет, и хитрости вокруг его летают,

Они льстеца сего орудием считают;

Во рабском образе представили его,

Покорность на челе являя у него.

705 С лукавством внутренним к Сумбеке он подходит,

И речь с ней о любви Османовой заводит.

Так Евву льстивый змий в Едеме соблазнял,

Когда ее вкусить познаний плод склонял.

Прилично ли, он рек, что здесь как пленник низкий,

710 Под стражей держится безвинно Князь Тавриский,

Сей Князь, который стал за то одно гоним,

Что он любил тебя, что он тобой любим?

Все сжалились над ним, мы плачем, плачут стены;

Он страждет, ни вражды не зная, ни измены;

715 И любит он тебя!… Но мы оставим то.

Подумай, Крым теперь в ответ нам скажет что?

Османа заключив, мы Крымский род поносим;

А помощи от них в напасти общей просим;

На что ж она теперь? Здесь царствует Алей;

720 Осман кончает жизнь, кончает как злодей!

Умолк…. и речь сия Царице гордой льстила,

Она и выговор советом добрым чтила;

Хотела за любовь обиженною быть,

И стать заставленной неверного любить.

725 Но кроя нежну страсть, котора грудь терзала,

Сумбека хитрому наперснику сказала,

Сказала Сагруну, всем сердцем восстеня:

Ах! льзя ли верить мне, что любит он меня?

Не сей ли льстец меня на троне обесславил?

730 Не он ли в Тавр отсель любовницу отправил?

Не явен ли его из града был побег?

Мной! мной обогащен! меня он пренебрег….

Сумбека залилась при сих речах слезами.

Сагрун вскричал: Осман во веки будет с нами:

735 Неверность скорую всегда приемлет казнь,

Эмира, позабыв Османову приязнь,

С его сокровищем в Россию убежала;

Увы! тебе в любви она не подражала!

Осман раскаялся! Я сам то прежде зрел,

740 Что он обманщицу Сумбеке предпочел.

Но се идет Осман; он сам тебе докажет,

Как любит он тебя, и что он мыслит, скажет;

Скрывается Сагрун, извергнув сладкий яд.

Сумбека бросила к Осману нежный взгляд:

745 Печали на челе, в ланитах бледност видит,

И прежни строгости Сумбека ненавидит;

Клянет суровые свои поступки с ним:

Теперь не он пред ней, она винна пред ним.

Казалось, вкруг неё летали смертны тени,

750 Мутится взор её, дрожат её колени;

У ней на памяти нощных видений нет,

Забвен, забвен Алей, забвен и целый свет.

Но мне представились в сей рощице приятной,

Печальны следствия любви, любви развратной:

755 Там прелесть видима, притворство, лесть, обман,

Сумбека чувствует, их чувствует Осман;

Колени сей пришлец Сумбекины объемлет:

Она раскаянью любовникову внемлет,

И снова пламенной любовью горит.

760 Осман, лиющий слез потоки, говорит:

Увы, не стою я Сумбекиной приязни,

Прощенья не хочу, хочу жестокой казни!…

Сумбека, во слезах взирая на него,

Поверглась в томные объятия его:

765 Живи! Осман живи! стоная возопила;

Лобзанием сей мир с Османом подкрепила.

Увы! виновна я и тем, она рекла,

Что в ревности тебя унизить я могла;

Забудем, что была на свете сем Эмира;

770 Урон твой заменят: я, трон мой и порфира.

Сумбекины слова как будто разумел,

Казалось, воздух весь в то время восшумел,

Развраты, в ветвиях которые скрывались,

Кругом любовников летая извивались,

775 И расплывалися у них в сердцах они:

В том хлад произвели, в Сумбекином огни.

Возможноль чаять им судьбины в мире лестной?

Земной любви они искали, не небесной!

С Эмирой вместе быть, неволи избежать,

780 Осман являет вид Сумбеку уважать;

Любовью пламенной к нему Сумбека тлея,

Личину нежности имела для Алея;

Условились они согласие таить,

Доколь настанет час Алея истребить.

785 Невинная любовь светильник погасила,

И грудь Сумбекину слезами оросила,

Крилами встрепетав, сокрылась от нее,

Ломает в воздухе орудие свое.

Вещают: слышалось во древесах стенанье,

790 Сумбекино когда услышали желанье.

Алей во Царские чертоги возвращен,

У края пропасти был взором обольщен.

Царица льстит ему, но льстит и ненавидит;

Невинность скоро зла конечно не увидит.

795 Когда Алей Казань к покорству призывал,

Свияжск изменою его подозревал ₈.

В Москву отправил весть, молвою излиянну.

И время пренести мне лиру к Iоанну!

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ.

Российским подвигам парящий дух во след,

И проповедатель торжественных побед,

Во дни торжественны, во дни ЕКАТЕРИНЫ,

Взносися! мы трудов достигли половины.

5 Но Муза целью своей до днесь брала

Раздоры, хитрости и нежные дела:

Теперь открылося кровавое мне поле;

Потщимся устремить вниманья к песням боле.

От сонных вод стремлюсь к пучине прелетать,

10 Не миртовы венцы, лавровые сплетать.

О Музы! естьли вы о песнях сих рачите,

Возьмите прочь свирель, и мне трубу вручите,

Да важные дела вселенной возглашу,

О коих восхищен восторгами пишу.

15 Любовь, которая Алея поражала,

В златых цепях его окованным держала.

На слабости его взирающа Казань,

Междуусобную в стенах питала брань;

Россия между тем главу подъемлет томну,

20 Знамена видяща вносимые в Коломну.

Сей град, от Римских зол искавый оборон,

В начале основал Латинский Князь Колон;

Когда против него враги пускали стрелы,

Из Рима он притек в Российские пределы;

25 И славы здешних стран во бранях множа гром,

Поставил на брегах Оки прекрасный дом;

Зелены влажною луга обняв рукою,

Там близко сретилась Москва река с Окою,

И с нею съединив и воды и уста,

30 Казалось, притекла на красны зреть места.

Как будто в сонм един слиянны быстры реки,

Военны силы шлют в сей град места далеки.

Уже казалася со стен издалека,

Подъемлющася пыль, как бурны облака,

35 И песни по лесам военны раздаются.

По всем градам отцы с сынами расстаются;

Лобзает сына мать, потоки слез лия;

Прощаются в слезах супруги и друзья.

Но только ратники из стен выходят в поле,

40 Встречает храбрость их, и слез не видно боле.

Уже во древности известный Музиян,

Который и до днесь из грозных вод слиян,

Стенящие брега свирепого Ильмена,

В Коломну ратные отправили знамена.

45 Где Волхов твердым льдом шесть месяцов покрыт,

Оттоле воинство как стадо птиц парит,

И Ладожски струи в брегах своих ярятся,

Что горды стены в них опустошенны зрятся.

Уже отверз врата дружине Изборск град,

50 Где Трувор, Рюриков княжил юнейший брат;

Сквозь блата топкие и горы каменисты

Преходят будто бы поля и рощи чисты.

Дерзает воинство от дальных оных мест,

Где мщеньем Ольгиным известен Искорест.

55 Там, Игорь! видится еще твоя гробница,

Над коей плакала премудрая Царица,

Хранящая к тебе и во вдовстве любовь,

Принесшая тебе Древлянску в жертву кровь.

Уже отверзлися запечатленны двери,

60 Союзами с Москвой соединенной Твери;

Упорство, коим стал нещастлив Михаил,

Отборным воинством сей город заменил.

Уже оставили морские белы воды,

Вокруг Архангельска живущие народы;

65 Из хладных мест несут горящу к браням грудь,

И храбрость лаврами пред ними стелет путь.

Любовь к отечеству брега опустошает,

Которые Двина струями орошает;

На сих брегах рожден преславный сей певец,

70 Который приобрел бессмертия венец,

Который славу пел и дни златые Россов,

Гремящей лирою известный Ломоносов.

От оных сила мест как туча поднялась,

Где Котросль с Волгою в средине стен слилась;

75 Где часто к небесам поднявшись руды серны,

Для грома облака приготовляют черны.

Уже с крутых вершин и со брегов Оки

Текут с оружием великие полки;

Война, и славы рог в Коломну привлекает

80 С тех мест народ, Угра где с шумом протекает;

Там храбрость Iоанн на веки утвердил,

Когда при сих брегах Казанцов победил.

Коломна зрит мужей к сражению готовых,

Притекших от лугов Самарских и Днепровых:

85 Приходят ратники к стенам на общий сбор,

От меловых вершин, с лишенных цвета гор,

Которы жатвою вокруг благословенны;

Но кажутся вдали снегами покровенны.

Вооружилися на общего врага,

90 Благоуханные Донецкие брега.

Ко подкреплению отечества и трона,

Приходят ратники с извившегося Дона,

Который вод струи стараясь разносить,

Всю хощет, кажется, Россию оросить.

95 Подвиглись грады все в обширной части мира.

Но льзя ли сильну рать тебе исчислить, лира?

Пришедше воинство подобилося там

На понте ледяном различных птиц стадам.

Коломна наконец отверзла дверь широку

100 Российской полночи, полудню и востоку.

От запада гремят в стенах мечи у ней;

И сердцем зрелася она России всей,

К которому, как кровь, вся сила обратилась:

Кровавая война воззрев на них гордилась.

105 Внутри себя и вне мечи и пламень зря,

Встречает город сей Российского Царя,

Который окружен отечества сынами,

Как новый был Атрид у Трои под стенами.

Он видит полночь всю под скипетром своим,

110 И многие Цари на брань дерзали с ним;

Всему отечеству сулили большу целость,

Российских войск собор, любовь к войне и смелость.

Когда полки Монарх ко брани ополчал,

И молнии носящ, перуны им вручал,

115 На ратников своих Россия обращенна,

И стройностью войск, и силой восхищенна,

И видяща Царя дерзающего в путь,

Под громом чаяла труб звучных отдохнуть;

Блестящие мечи, Российские сраженья,

120 Сулили больше ей, чем мир успокоенья.

Прославить воинство предположив сие,

Склонил к нему Творец внимание свое.

И к войску громкая победа обратилась;

Но светлая заря взошла и помутилась.

125 Как будто льющийся в луга с горы поток,

Российско щастие препнул на время рок.

Горели мужеством уже сердца геройски,

И ставил Iоанн в порядок ратны войски,

Которы принесли от стран различных в дань,

130 Любовь к стечестеу, злодеям страх и брань,

Летящи мыслями и мужеством к Казани,

Уже простершие к сраженью храбры длани.

Вдруг видят с южных стран идущу пыль столпом,

И конский топотный внимают бег потом,

135 Приближилось к Царю, как вихрь, виденье тое,

И расступилося как облако густое;

Явилися гонцы Российски наконец,

Которыми влеком Ордынский был беглец.

Написанна боязнь у них на лицах зрима;

140 Беглец возопиял: война! война от Крыма!

Уже со множеством бунтующих Татар

Рязань опустошил Хан Крымский Исканар;

Москвы не истребив, сей Хан не хощет мира.

Вы зрите пред собой его раба Сафгира.

145 Как будто человек при самом быв конце,

Изображенну смерть имел Сафгирь в лице;

Отверста грудь его, раздранная одежда,

Являли, что ему одна была надежда:

Позорно кончить жизнь! Склонив главу стоял,

150 И к Царским вдруг ногам трепещуший упал;

Но бодрости Монарх отчаянным податель,

Спросил его: кто он? Я раб твой и предатель!

Я раб твой, землю он челом бия, вещал.

Сим словом, не войной сердца он возмущал.

155 И рек ему Монарх: как Царь тебе вещаю,

Хотя ты мне и враг, вину твою прощаю;

Но верности в залог теперь поведай мне

О грозной Крымцами внесенной к нам войне.

Щедротой оживлен, молчанье разрывает,

160 И слезы отерев, предатель отвечает:

О Царь! мне ты простишь, но Бог, который мстит

За вероломство нам, вины мне не простит;

Уже моей душе в тоску и в огорченье,

Является теперь мне вечное мученье,

165 Свирепый огнь, болезнь, и вечна смерть, и глад:

Пылает кровь моя, ношу я в сердце ад.

Вы чаете, что я рожден в Махометанстве,

А я увидел свет, и взрос во Християнстве;

Народу и тебе злодея и врага,

170 Во свет произвели Рязанские луга.

Позволь мне имена сокрыти жизнь мне давших,

О пагубе моей родителей рыдавших;

Уже их в свете нет!… Тут пролил слезы он,

И в грудь себя бия, пускал глубокий стон,

175 И тако продолжал: Их нет! а я остался,

Дабы томился в век, и током слез питался;

Прибег я тако в Крым, искати щастья там,

К соблазну юности, душе в позор и срам;…

О! лучше бы не знать рожденья мне и света,

180 Я тамо впал во тму пророка Махомета!

И льстящая меня во то время щастья тень,

Возвысила в Крыму на знатную степень;

От глаз моих была святая вера скрыта,

И вдруг увидели мы хитрого Сеита,

185 Который предложив от Орд Казанских дань,

Вдохнул нам во сердца противу Россов брань.

Корыстью, гордостью и лестью ослепленны,

Сим старцем все чины явились уловленны;

И силы многие собравый Исканар,

190 Нагайских преклонил к стране своей Татар;

Казанцы златом нас и ратью подкрепили;

С свирепством варварским в Россию мы вступили;

Пред нами огнь летел, за нами смерть и глад;

Пустыни делались, где цвел недавно град;

195 И будто бы с собой закон Махометанской,

Приносит жадный дух ко крови Християнской;

К отечеству любовь и чувства потуша,

Остервлена была на кровь моя душа.

Я первый, может быть, не зная казни близкой,

200 Я первый мечь омыл, мой мечь в крови Российской;

Не тронут плачем был ни отроков, ни жен,

Тогда от воинства с дружиной отряжен,

Пошел опустошать окружные пределы,

И в пепел обращал встречаемые селы:

205 Реками кровь точил! И в некий грозный день,

Когда простерла нощь на землю перву тень,

Со пламенем мы дом и с воплем окружили.

Бегут от наших стрел, которы в оном жили.

И старец мне сквозь мрак явился в сединах,

210 Которого гнала свирепа смерть и страх;

Сей старец от мечей и копей укрывался,

Он руки вознося, слезами обливался.

О варвар! стоном я не тронулся его;

Я бросил копие свирепствуя в него,

215 И грудь его пронзил. Омытый старец кровью,

Со Християнскою вещал тогда любовью:

Простите, Небеса, убийце смерть мою!

Я долг естественный природе отдаю;

Мне тако жизнь скончать назначила судьбина;

220 О! естьли сын мой жив, благословляю сына!

Когда же дух его с последней кровью тек,

О Боже!… имя он мое вздохнув изрек…

Я стрелы острые и мечь мой отвергаю,

Кончающему жизнь, я к старцу прибегаю,

225 И в нём родителя, нещастный! познаю;

Он кончил жизнь, а я недвижимый стою!

Когда моя душа из тела вон летела,

Отторгнули меня от убиенна тела.

Лишенный чувств моих, я впал во смертный сон;

230 Но мне спокойствия не мог доставить он.

Прости мне медленность в сказанье таковую,

Я нечто важное, о Царь мой! повествую.

Во сне родителя я видел моего,

Вонзенно копие я зрел в груди его;

235 Объемлет хладною отец меня рукою,

И мне трепещущ рек: не трать, не трать покою;

Прощаю я тебя, но скройся от Татар;

Погибнет с воинством Сеит и Исканар!

Он к небу поднялся… Я в страхе пробудился,

240 И в саму ону нощь от Крымцов удалился,

Бежал Россиянам виденье возвестить.

Хощу ли быть прощен? и льзяль меня простить?

На смерть сюда пришел враг Божий без боязни.

Сафгир простер главу, и ждал достойной казни.

245 Но Царь вещал ему: не мне за грех твой мстить:

Прощаю то тебе, что я могу простить;

Но казни избежать в суде по смерти строгом,

Покаясь предо мной, покайся и пред Богом.

Сафгир, сей страшный лев, стал кроток как овен,

250 И скрылся от людей, крещеньем омовен.

Взирая Iоанн Казанцов на кичливость;

И видя хитрость их, вражду, несправедливость,

Подобно как парящ за добычей орел,

Который близ гнезда ползущих змий узрел,

255 В полях воздушных птиц без брани оставляет,

И свой полет к змиям отважно направляет.

Так взоры отвратив от предлежащих стран,

Бросает грозный взгляд к полудню Iоанн;

И тамо внемля гром нечаянные брани,

260 Туда войну склонил, оставив путь к Казани;

На Исканара мечь он в мыслях обращал,

И к мщению привлечь, Боярам так вещал:

От первой храбрости движения и жара,

От первые стрелы, от первого удара,

265 Зависят иногда сражение и брань;

Мы Крымцов победив, низложим и Казань;

Злодейски замыслы Ордынцов уничтожим,

Пойдем, и первую надежду их низложим.

Я сам, я сам иду противу сих Татар,

270 С которыми притек грабитель Исканар.

Внимая в небесах намеренья такие,

Нисходит ко Царю Божественна София,

Одежды белые, горящи вкруг лучи,

Как звезды светлые, блистающи в ночи;

275 Прозрачны облака, что вкруг её ходили,

В её присутствии Монарха утвердили,

И зрение его и мысли привлекла,

И зрима только им, София так рекла:

О Царь! в твоих руках всея державы целость,

280 Отваживай свою при важном деле смелость,

Постыдна для тебя со Исканром брань;

Твоих перунов ждет бунтующа Казань.

Исчезло как туман небесное явленье.

Вельможи, зрящие Царя во изумленье,

285 И чая разогнать сомнительств мрачну тму:

К Казани ли ийти, на Крымцов ли ему,

В особый круг они стеснившись рассуждали,

И мудрости совет согласно подтверждали.

Что медлить здесь еще? беседуют они;

290 Имеем летние благополучны дни;

На Крымцов коль ийти, опять зима настанет,

И над Казанию наш гром в сей год не грянет.

Отраву между тем сберет сей злый сосуд,

И сокрушить его настанет пущий труд;

295 На Крымцов устремить движения геройски,

И полководец есть у нас и храбры войски.

Царь внял, и к Курбскому спокойно обратясь,

Вещал: о храбрый муж и славный в бранях Князь!

Тебе спасение отечества вручаю,

300 В тебе любви к нему всех больше примечаю;

Грабителей казнить, на Крымцов ты иди,

Взяв третью войска часть, ступай, и победи!

Так Курбский был почтен за храбрость превосходну,

И ревность во сердцах умножил благородну,

305 Как к солнцу за орлом птенцы летящи в след,

Так юноши за ним стремятся для побед.

И видится сей муж мне ратью окруженный,

Царем, Боярами и войском уваженный,

Сияющ, как луна между звездами в тме,

310 В душе усердием и славой во уме,

О Царь! вещает он, меня найдет победа,

Во бранях твоего держащегося следа!

Коль царству предлежит опасность и беда,

Не страшен пламень мне, ни вихри, ни вода.

315 Россияне к трудам и к славе сотворенны;

(Отечеством своим лишь былиб ободренны.)

Надежду слово то во всех произвело,

Весельем Царское венчалося чело,

И вскоре он Царя и ратников оставил,

320 Он с третью воинства на Тулу путь направил.

Хан Крымский между тем Рязань уже претек;

Как змий великий хвост, различны войски влек;

Куда ни падали из рук его удары,

Везде лилася кровь, раждалися пожары.

325 На бурных крылиях когда Борей парит,

Что встретится ему, все ломит и валит;

Высоки здания, дремучий лес объемлет,

Шумит, и в ярости он треску их не внемлет.

На разрушение России устремлен,

330 Свирепый Исканар разит, берет во плен.

Российской кровью Сеит везде алкает,

Младенцов убивать Ордынцов подстрекает;

Велит потоки слез и вопль пренебрегать,

Россиян не щадить, их грады пожигать.

335 Сей старец, в бешенстве и во свирепстве яром,

Защитником своим ругался Исканаром;

Под видом, будто бы закону он радел,

И мыслями его и войском овладел;

И злобе ни на час не зная утоленья,

340 Кровавые давал Ордынцам наставленья.

Так гордость завсегда является страшна,

Под видом святости где кроется она;

Как руки, крест нося, она окровавила,

Сие нещастная Америка явила.

345 Сеит сугубою прельщаетея алчбой:

Любовь злодею льстит и кроволитный бой;

Несытый Крымского владетеля услугой,

Пленился Ремою Сеит, его супругой,

И к цели гнусные желанья довести,

350 Принудил с воинством Царя на брань ийти.

Но нежная сия в любви Махометанка,

Природой сущая была Иллириянка;

Когда оружия растратятся у них,

Кидали во врагов они детей своих,

355 И варварки сии их члены разрывали;

Противников своим рожденьем убивали.

От крови таковой и Рема родилась;

Она любви во плен, не силе отдалась,

И став прельщенная прекрасным Исканаром,

360 Любила завсегда супруга с нежным жаром;

Но видя, что его из стен влечет война,

Слезами удержать пришла Царя она.

Сему противилась в Сеите страсть возженна;

Он рек, что без него не будет брань решенна;

365 Что в будущих делах ему дающий свет,

Открыл ему сие пророк их Махомет,

И будет им одним попранна вся Россия.

Скрывали злую мысль и страсть слова такие.

Тогда вообразив воительный свой пол,

370 Оставя роскоши, спокойство и престол,

Не могши в жизни быть одна благополучна,

С супругом Рема быть желает неразлучна:

Отправилась на брань, и страхи купно с ним.

Утехи потерял Сеитов умысл сим;

375 Однако наущен коварствами своими,

И старец сей пошел для Ремы в поле с ними.

Тогда алкающих вступить с Россией в бой,

Срацинов пригласил военной Крым трубой,

Которые уснув во тме Махометанства,

380 Врагами вечными остались Християнства.

Но сих сподвижников сраженье и война,

Была с суровостью грабителей равна;

Не брань ласкала им, ни мужество, ни слава:

Корысть их цель была, а смерть людей забава,

385 Склоняет под свои знамена Исканар,

Нагайских, жаждущих сражениев, Татар.

Сии от берегов Уфимских удалились,

И странствуя в степях, близ Крыма поселились;

Не знают класами сии покрытых нив,

390 Ни сладкого плода, ни масличных олив.

Не изнуряя сил над пашнею трудами,

Обилуют млеком и многими стадами;

В походах воинство безбедствует сие:

Кони их пища им, а кровь их питие;

395 Где отдых есть для них, там зрится и трапеза;

Броня их сплетена из мягкого железа;

Закрыты ею вкруг в сражении они,

Железны кажутся под ними и кони;

Набеги быстры их в соседственны пределы;

400 Оружие у них кинжал, копье и стрелы,

Впуская варвары в железо смертный яд;

Лишают жизни вдруг, кого мечем разят;

И стрелы в высоту от их луков пущенны,

Проходят сквозь тела из облак возвращенны.

405 Но долго ратники сражаться не могли,

И малый зря урон, от брани прочь текли.

Сии воители, искав блаженства, ныне

В подданство принесли сердца ЕКАТЕРИНЕ.

Защитникам своим отважным Крымцам в дань,

410 Оружья огненны устроила Казань,

И злобу в их сердца против Москвы вливала.

Сей хитростью Казань унывша уповала,

Российской храбрости парение пресечь,

И брань, кроваву брань к другой стране отвлечь.

415 Но тщетно мыслью твоей надежда водит;

Подъемлет Бог перун, Казань! твой рок приходит.

На силы опершись Ордынские она,

Спокойства зрелася и радости полна;

Уже союзников в Одоевске встречала,

420 И заключенну смерть в пищалях им вручала.

Такие воинства Хан Крымский к Россам влек,

Как бурный вихрь шумя, под Тулу он притек;

Часть войска разослав о их на промысл пище,

Устроил на брегах Упинских становище;

425 И дать начальникам и ратникам пиры,

Он златом тканые расставил вкруг шатры;

Пограбленною он корыстью веселится,

И кровью Россиян с чиновными делится.

Но Рема не могла слокойна быть одна;

430 Присутствует в пирах задумчива, бледна;

С супругом вместе быв, не чувствует покою,

Дары его берет дрожащею рукою:

Убранства к ней или невольниц привлекут,

Слез токи у нее, как град из глаз текут;

435 От злата зрение и пищи отвращала;

Слезами будущу погибель предвещала.

На прелести её взирающий Сеит,

Москва от нас близка! вздыхая говорит;

Мы скоро с пламенем войдем в сию столицу,

440 Увидишь падшу их к твоим ногам Царицу;

Возложишь на себя Российский ты венец:

Пришел державе сей, уже пришел конец!

Смотрящий в ночь сию на круги я небесны,

Постигнул таинства для смертных неизвестны:

445 Я видел в воздухе всей нашей рати строй,

И вдруг Россияне дерзнули с нами в бой;

Среди военного движения и жара,

Познал я храброго пред войском Исканара;

Как молниею он, Россиян поражал,

450 Все силы сокрушил, Московский Царь бежал;

Конечно сбудется виденье мною зримо;

Но стань пред войсками, о Царь! необходимо….

Внимали все тому, что старец сей вещал,

Оц Хана паче всех сей баснью восхищал.

455 Согласен с старцем он, но Рема не согласна;

Отважность для неё супружняя опасна;

Ей кажется, что он обратно не придет,

Не выпущу его, рыдая вопиет;

Владетеля хранить всех воев должно боле;

460 Коль он пойдет, и я пойду в кроваво поле!

Когда главе его коснется вражий мечь,

То кровь моя должна с супружней кровью течь!

У стремени его я буду неотступно;

Победы лавр приму, иль смерть приму с ним купно.

465 Все средства хитрости Сеит употребил,

И Рему быти с ним во стане убедил.

Но Курбский в шествии минуты исчитает,

И с войском пламенным лес, горы прелетает;

Одолевает глад, одолевает сон.

470 Приближился уже к пределам Тульским он,

И возвратил сему трепещущему граду,

Спокойство, тишину, надежду и отраду.

Там видя жители с высоких Крымцов стен,

Мечтали грозну смерть, свою напасть и плен,

475 И помня страшные Ордынские набеги,

Слезами горькими омыли тучны бреги;

Но Курбского в нощи почувствуя приход,

В нём видит Ангела защитника народ.

Дрожащая луна на небеса восходит,

480 Блистательных Плеяд и Скорпию выводит;

Желая воинству отдохновенье дать,

Под Тулой Курбский стал рассвета ожидать.

Он знал, что Исканар с грабительной толпою,

Свой стан расположил и войски над Упою.

485 Сей рыцарь воинство примером восхищал,

И ратников собрав, сии слова вещал:

В подпору малый сон приняв изнеможенью,

Незавтре с Крымцами готовьтеся к сраженью.

Вы помните, что Царь велел нам победить,

490 И должны мы его желанью угодить;

Не златом Крымским вас, о други! обольщаю,

Не Исканаров стан добычей обещаю,

Не гнусная корысть зовет ко брани нас,

Спасенье общее, и нашей славы глас.

495 Внимание свое на Тулу обратите,

Там все вам вопиют: спасите нас! спасите!

Нам должно кровью их своею искупить;

Подите храбрый дух сном кратким подкрепить.

Вздремали ратники; и бывшу утру рану,

500 Ко Исканарову их Курбский двигнул стану.

Там роскошь гнусная, устроив гордый трон,

Простерла на своих любимцев томный сон:

Не брань кровавая не острие железа;

Им зрится сладкая в мечтании трапеза.

505 Неосторожности являющий пример,

Над стражей крылия глубокий сон простер,

Которая в мечте Москву пренебрегала,

Врата и вал, глаза сомкнувши, облегала.

Но Курбский, презрящий не равный с ними бой,

510 Дает к сраженью знак звучащею трубой.

Сей звук подобен был удару громовому,

Который бросил огнь к трепещущему дому,

От Крымцов сон бежит, их будит смертный страх.

Как бурный вихрь, крутясь, подъемлет в поле прах,

515 Так близкая напасть и смерть отвсюду зрима,

Подъемлет воинство притекшее от Крыма.

Бегут к оружию, текут к своим коням,

Ступают, их искав, по собственным броням;

В отчаянье, когда своих людей встречают,

520 В шатры кидаются, и видеть Россов чают.

Облекся наконец бронями Исканар,

И выбежав зовет рассеянных Татар:

О робкие! вскричал, спасет ли войски бегство?

Пойдем, и упредим отпором наше бедство!

525 Внимая речь его, пускала стон Упа,

И ратная кругом стесняется толпа.

Сеита вспомнив Хан, напасть пренебрегает,

Исторгнув острый мечь, на вал один взбегает.

Когда пред войском он звучащ бронями тек,

530 Супругу от него Сеит в шатер отвлек;

Ей тамо подтердил небесное виденье,

С советом съединив к покорству принужденье.

От Россов Исканар Ордынцов защищал,

Рукою острый мечь толь быстро обращал,

535 Что молниями он в руках его казался,

И смерть вносил в сердца, кому во грудь вонзался.

Отважный дух в его дружине возгорел;

На Россов сыплется шумящих туча стрел;

На шлемы падают они сгущенным градом,

540 И растравляются глубоки раны ядом.

Россияне на вал рассвирепев летят,

Но копии, как лес, противу их звучат;

Надежда ратников близ Хана умножает,

И туча воинов другую отражает.

545 Но Курбский видящий, что храбрый Исканар

Единый подкрепил и в брань привлек Татар,

Злодея общего в сем Хане ненавидит;

Но в нём достойного противуборца видит.

Как с горних мест звезда летящая в ночи,

550 Течет, склонив копье, сквозь копья и мечи,

Щитом тяжелым грудь широку покрывает;

Пред валом став, Царя к сраженью вызывает!

Пустился Исканар львом страшным на него,

И хощет копием ударить в грудь его;

555 Но Курбский твердый щит против копья уставил;

И сам подобное орудие направил;

Ломают их они, друг друга не язвят,

И древки с треском вверьх по воздуху летят.

Герои на мечи надежду возлагают;

560 Как будто два луча мгновенно исторгают.

Сразилися они; под Курбским конь падет;

Оставив он коня, противуборца ждет,

Который на него взор пламенный возводит;

Решить ужасный бой, с коня и сам нисходит.

565 Блеснули молнии, мечи их вознеслись,

Ударились, и вкруг удары раздались;

У предстоящих войск удар смыкает взоры,

Он с шумом пробежал сквозь рощи и сквозь горы.

Отважный Исканар рассек у Князя щит;

570 И Курбский, став теперь сопернику открыт,

Ни младости Царя, ни мужеству не внемлет,

Свой мечь обеими руками вдруг подъемлет,

И будто тяжкий млат обруша на него,

Отсек и шлема часть и часть главы его;

575 Покрылся кровью Хан, ланиты побледнели,

Он пал; брони его как цепи зазвенели.

Когда в глазах его свет солнца исчезал,

В последний воздохнув: О Рема! он сказал.

Рассыпалась стена, Россиян удержавша.

580 Как будто бы река, пути себе искавша,

Которая с вершин коль быстро ни текла,

Плотиной твердою удержана была;

Но вдруг ее сломив, и чувствуя свободу,

Бросает с яростью в поля кипящу воду:

585 Так наши ратники, сугубя гнев и жар,

Бездушна Хана зря, ударили в Татар;

Отчаянье велит Ордам не унижаться,

Отчаянье велит сим варварам сражаться.

Но храбрость огненна, сия душа войны,

590 Светилася в лучах с Российские страны;

И робость ли сердца и зрения смущала,

Иль Тула в те часы Ордынцам предвещала

Искусства, коими прославится она,

Готовя на врагов гром в наши времена.

595 Из недр земных гремят пищали исходящи,

Подъемлются шары, огонь производящи;

Мечами ветвия казалися древес,

И дышит пламенем кругом стоящий лес:

Ордынцы дрогнули; в крови оставив Хана,

600 Как токи водные текут, текут из стана;

Но в мрачных вихрях смерть, бежаща им во след,

Разверзив челюсти, взяла у их перед.

Строптивая Орда, как сжатый ветр завыла,

Пред ними смерть стоит, их ужас гонит с тыла.

605 Превыше ззезд седящ, отверзил свой чертог,

Подобный столп огню, простер на землю Бог;

Со многозвездного растворенного Неба,

Бессмертных воинов, послал с Борисом Глеба,

Сих юных братиев, которых Святополк

610 Угрыз во младости, как агнцов лютый волк.

Держа над Россами венцы победоносны,

Два брата, молнии кидают смертоносны.

Дух мщения в сердцах Российских возгорел;

Летят за Крымцами скоряй пернатых стрел;

615 Едина казнь видна, не видно в поле брани:

Тот скачет на коне, нося стрелу в гортани;

Иной в груди своей имея острый мечь,

От смерти думает носящий смерть утечь;

Иной, пронзенный в тыл, с коня стремглав валится,

620 И с кровью жизнь спешит его устами литься;

Глаза подъемлюща катится там глава,

Произносящая невнятные слова;

Иной беспамятен в кровавом скачет поле,

Но конь его стремит на копья по неволе;

625 От рыщущих во след стараясь убежать,

Ордынцы начали Ордынцов поражать:

Брат смертью братнею дорогу отверзает;

В бегущего пред ним друг в друга мечь вонзает.

Вопль слышан далеко, звук бьющихся желез,

630 И сила Крымская валится будто лес.

Погибли варвары, коль быстро ни бежали,

На многи поприщи тела их вкруг лежали.

Где славою блистал вчера надменный Хан,

Князь Курбский получил добычей Крымский стан.

635 Но Ханом бывые на промысл удаленны,

Шатрами Крымскими и щастьем ослепленны,

Ордынцы вал прешли; зовут своих: и вдруг

Россииски воины объемлют их вокруг;

Им руки, ни сердца к отпору не служили,

640 Они оружие к стопам их положили.

Прощает Курбский сих. Тогда скрывался день,

И ночь готовила земле прохладну тень;

На бледные тела с печалью он взирает,

Стон внемля раненых, слез токи отирает:

645 Се следствия войны! стоящим говорит;

И вдруг сквозь тонкий мрак жену бегущу зрит,

Которая власы имела распущенны,

Ланиты бледые и взоры возмущенны;

Остановлялася, и вдруг поспешно шла,

650 Рыдала, мертвые подъемлюща тела:

Смотрела им в лице, и прочь от них бежала;

Отрубленну главу в руках она держала,

Еще имеющу отверстые глаза.

У сей главы в лице являлася гроза,

655 И кровь текла во знак недавного удара.

Бегуща, тело зрит лежаща Исканара;

По шлему, по чертам, по чувствам познает;

Се ты, дражайший Князь! ты друг мой! вопиет;

И в Россов вдруг главу отрубленну пустила,

660 Вскричав: О! естьлиб вам я так же отомстила,

Как мстила Ханску смерть предателю сему,

Яб жертву принесла приятную ему!

Остаток варвара, который вам подобен,

Примите! зло творить и мертвый он удобен.

665 Поверженна глава, творя чрез воздух путь,

Из Россов однму ударилась во грудь;

Хоть смертной бледностью была она покрыта,

Познали пленники главу, главу Сеита.

От тела Курбский влечь нещастну повелел.

670 Летят к ней воины, летят скорее стрел;

Но тщетно помощь к сей отчаянной спешила:

Она, увидя их, кинжалом грудь пронзила;

На Исканара кровь из сердца полилась,

Упала, и с Царем, кончаясь, обнялась.

675 Тогда пред Курбского невольник приведенный,

Военачальником и войском ободренный,

Печальной повестью геройский дух смущал:

То Рема жизнь свою пресекла, он вещал;

Я не был отлучен от Ремы на минуту;

680 Когда познали мы свою судьбину люту,

Что Исканара нет, Сеит в шатер притек,

И Рему на коня беспамятну повлек:

Бежал я в след за ним. Держа ее руками,

Между Ордынскими скакал Сеит полками;

685 Но Рема наконец, сама в себя пришед,

Тоской оживлена и тысящию бед,

Обманы старцевы и хитрость вобразила,

Седяща вместе с ним, кинжал в него вонзила.

Я Рему зрел тогда подобну страшну льву,

690 Отсекшую мечем Сеитову главу.

Ни плачь мой, ни боязнь ее не удержала,

Обратно со главой сюда она бежала.

Царицу удержать, сюда склонил я путь,

Сюда, дабы на смерть толь горестну взглянуть!

695 Но Курбский, утолив на Исканара злобу,

Велел единому предать два тела гробу,

Слезами их любовь нещастну оросил,

И горесть некую под лаврами вкусил.

Сим кончилась война, возженная от Крыма,

700 Которая была опасной прежде зрима;

И Князь, усердием к отечеству разжен,

Венчанный лаврами и славой окружен,

Как быстрая стрела Россиян достигает;

Он лавры ко стопам Царевым полагает,

705 Вещая: Iоанн! прими венцы сии;

Не мне принадлежат, но суть они твои.

Твоими приобрел победу я полками,

И Крымцов истребил их щастьем, их руками!

Велика слава то, но слава не моя;

710 Их в брани мужества свидетель только я,

Яви щедроты им в угрозу побежденным,

И я почту себя за труд мой награжденным.

Объемлет Курбского как друга Iоанн;

Воспел хвалы ему, воспел Российский стан;

715 На храбрых ратников Монаршею рукою

Щедроты излились обильною рекою,

Усердие в сердцах Российских возросло,

И бодрых воинов умножилось число;

Простерся по сердцам сердитый пламень брани,

720 И тако двигнулись Россияне к Казани.

Молва на крылиях пред ней в Казань парит,

Несут оковы к вам! Ордынцам говорит;

Российских войск число числом языков множит;

За Волгой сеет страх, Казань томит, тревожит.

725 Едина во своей Сумбека слепоте,

Короной жертвует любовной суете;

Но то, чем дух её питается и льстится,

То скоро в пагубу Сумбеке обратится.

ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ.

Каким превратностям подвержен здешний свет!

В нём блага твердого, в нём верной славы нет;

Великие моря, леса и грады скрылись,

И царства многие в пустыни претворились;

5 Гремел победами, владел вселенной Рим,

Но слава Римская исчезла яко дым;

И небо никому блаженства не вручало,

Которого б лучей ничто не помрачало.

Не может щастия не меркнуть красота;

10 И в солнце и в луне есть темные места!

Кругом седящие на олтаре Фортуны,

Красуются цветы и страшные перуны.

Ко славе Iоанн цветами прежде шел,

Но терном встречен был, и зло преодолел;

15 Попрал влекущее его во ад коварство,

И спас терпением от бедства государство.

Венчалась класами Церерина глава,

И солнце в небесах горело в знаке Льва;

Сей знак, щастливый знак, предзнаменует войску

20 И храбрость пламенну, венец и ветвь геройску.

Уже кипящая под веслами вода

Носила по Оке Российские суда;

Надежде, ревности и щастью врученны,

Плывут снарядами и пищей отягченны;

25 Приемлют Волжские шумящие струи

На влажные свои хребты суда сии;

И гласы трубные далеко раздаются;

В реках брони звучат, в Коломне слезы льются.

Другую войска часть со стен сей город зрит,

30 Которая на брань, как стадо птиц, парит.

Стонает тучный брег под ратными полками,

И пыль густыми их объемлет облаками,

Скрываются они за крутизною гор;

Слух внемлет песни их, но войск не видит взор,

35 И будто на своих детей еще взирают,

От стен родители к ним руки простирают,

И теплые мольбы возносят к небесам:

Да слава двигнется во след по их стопам!

Как туча молнии в груди своей несуща,

40 Перунам пламенным свободы не дающа,

Высоким зданиям и хижинам грозит,

Но в недрах кроя смерть, идет и не разит;

Толикий гнев несет и молнии такие

К Казани с пламенем парящая Россия;

45 Отважность крояся среди её полков,

Ведет к сраженью их вниз Волжских берегов.

Царь будто две руки простер на брань с Ордою,

Одну хребтами гор, другую над водою;

Сквозь мрачные леса, чрез горы полетел;

50 В судах реками плыть Морозову велел.

Довольство по струям не робкою рукою

Влекло сии суда средь мирного покою;

Единой храбростью сердца обременив,

Там шествуют полки среди обильных нив;

55 От зноя кроются прохладными лесами,

И горы громкими зыбились голосами.

Там звери дикие к идущим пристают;

И кажется, себя им в пищу отдают;

Приятные поля, вертепы, рощей тени,

60 Стада поющих птиц, и серны, и елени,

Совокупилось все Россиян услаждать,

Все вещи двигнулись Казанцов побеждать.

Там паству тучную луга готовят злачны;

Там жажду утолять, биют ключи прозрачны;

65 Приносят Нимфы им Помонины дары;

То зрится не поход, но вечные пиры.

Израилю в пути столп огненный предходит;

Россиян пламенна к победам храбрость водит.

Как будто из брегов подняв хребет река,

70 И паствам и лугам грозит издалека,

Долины и поля объемлюща в начале,

Суровее течет, чем вал кидает дале;

Наполнив шумом вод пещеры и леса,

И здания влечет и горды древеса:

75 Так воинство на брань Российское дерзало.

Но щастие свою неверность оказало;

Уже отчаянье тревожило Татар;

Мечтался им Сеит, мечтался Исканар.

Уже Российских войск великая громада,

80 Касалась древнего Владимирского града.

Там видно озеро известных мутных вод,

Которые зовет бездонными народ.

И град обрушенный мечтает быть во оном,

Вещающий свою погибель частым звоном.

85 Минуя воинство плачевные брега,

Преходит градские зеленые луга;

Известной в древности нещастьями столицы,

Открылися вдали Владимирски бойницы.

Там видимы еще среди крутых брегов

90 Остатки мшистые плавучих островов;

Всечасной казнию они изображают,

Коль строго Небеса убийцев поражают;

И предка Iоанн напомнив своего,

Сие прочел в слезах в надгробии его:

95 Боголюбивого расторгли, яко звери,

Свирепы братия Кучковой злобной дщери;

Георгий сим врагам за брата отомстил,

Во гробы заключив, живых на дно пустил.

Земля не емлет их, вода в себя не просит,

100 Под видом островов до днесь убийцев носит;

Покрыты тернием поверьх воды живут,

И кажется, еще в своей крови плывут.

Царь в сердце впечатлев Ордынски разоренья,

Направил быстрый ход врагов для усмиренья,

105 Уже он Муромски пределы прелетал,

И Нижний-град идущ к Велетме миновал;

Оставив Суздальских владетелей столицу,

Вступил Российские державы на границу.

Там видит ярости Казанские следы,

110 Разлившиеся вкруг как быстрый ток воды;

Взведет ли Iоанн слезами полны взоры

На долы томные, на возвышенны горы,

На храмы Божии, на селы, на пески,

Все ризой черные одеяно тоски;

115 В крови, казалося, созженны домы тонут,

Дымятся вкруг поля, леса и реки стонут.

Пролей со мной, пролей, о Муза! токи слез,

Внимая плачь вдовиц и тяжких звук желез.

Печальны матери воителей встречают,

120 У коих скорби взор и лица помрачают;

Терзая грудь свою, едина вопиет:

Мой сын, любезный сын! Тебя во свете нет!

Я видела его кинжалом пораженна,

Моя надежда с ним и пища погребенна;

125 Отмстите за него!… Упала ниц она,

И вышла из нее душа тоски полна.

Бесчеловечную Ордынску помня ярость,

Подъемлется с одра трепещущая старость;

На дом свой указав дрожащею рукой:

130 Отсюду похищен, вещает, мой покой!

Не давно набежав грабители суровы,

Взложили на моих детей при мне оковы.

К отмщенью видящий удобные часы,

Под шлемом белые скрывает он власы;

135 И старцы многие, мечей внимая звуки,

Берут оружие в трепещущие руки,

Едва биющуся щитом покрыли грудь;

Казалось, лебеди летят с орлами в путь.

Полуумершу плоть надежда оживила;

140 И будто ветвия от корени явила:

Так бодрость на челах у старцов процвела,

Котора скрытою, как в пепле огнь, была.

Бессильны отроки, примером ободренны,

Во храбрых ратников явились претворенны.

145 В долине древний дуб простерши тень стоял,

Там корень у него ток водный напоял;

Един из жителей Царя к нему приводит,

Он гордое на нём писание находит:

Народам сим велит свирепая Казань

150 В залог детей привесть, свое именье в дань;

И естьли в лунный круг та жертва не приспеет,

То вся сия страна навеки запустеет;

Российской кровью омоются поля,

И будет пламенем пожерта их земля.

155 Что делать нам теперь? нещастный вопрошает

Царя, которому промолвить гнев мешает,

Но скрыв досаду, рек: Дадим Казанцам дань;

Не злато, не сынов, дадим кроваву брань,

Пускай от здешних стран сии сыны любезны

160 Не узы понесут, но огнь, мечи железны!

Воздвигли жители как море общий глас:

Веди, о Государь! скоряй к Казани нас!

Тогда предстал Царю, кипящему войною,

Почтенный некий муж, украшен сединою;

165 И тако рек ему: Гряди против Татар!

Однако укроти на время ратный жар:

Их пламень, Государь, в их сердце не простынет,

А слава и тебя конечно не покинет;

Свое стремление, свой подвиг удержи,

170 На лунный оборот поход свой отложи;

Не мерзостный подлог в мои слова вмещаю:

Для блага общего я истинну вещаю.

Когда ты поспешишь желанною войной,

Войною на тебя восстанет жар и зной;

175 И должен братися не с робкою Ордою,

Но с воздухом, с огнем, с землею и водою.

О Царь! Движения военны потуши;

Бедою общею для славы не спеши.

Глаголы старика, сединой умащенна,

180 Как будто слышались из храма освященна,

И напояли всех как сладкая роса.

Но Царь сказал, глаза возвед на небеса:

О Боже! Ты то зришь, что я не ради славы,.

Но для спасения сражаюся державы;

185 А естьли истребить желает Небо нас,

Россия вкупе вся, да гибнем в сей мы час!

Но ты, премудростью исполненный небесной,

О старче! о делах предбудущих известной;

Взведи глаза кругом, и слух твой приклони,

190 Услышишь вопли здесь, увидишь вкруг огни;

Младенцы видимы, о камень пораженны,

Текуща кровь в полях и домы в прах созженны,

Повелевают нам отмщеньем поспешать;

Зря слезы, можно ли отмщеньем не дышать?

195 Когда Царева речь сей страх изображала,

Вдруг дева, бледный вид имеюща, вбежала;

Скрывающи её увядшие красы,

Прилипли ко лицу заплаканну власы;

Потоком слез она стенящу грудь кропила,

200 И руки вознося, к Монарху возопила:

Неси, о Государь! к Казани огнь и мечь,

Вели ты воды вкруг, вели их землю жечь;

Да воздух пламенем Ордынцам обратится;

Но что? уж мой супруг ко мне не возвратится!

205 Я смертью многих Орд не возвращу его,

И жертва лучшая конец мой для него;

Вонзите, кто ни есть, мне мечь во грудь стенящу!

Пустите душу вон к любезному хотящу!

Скончайте с жизнью и муку вдруг мою!

210 Стыда я моего пред вами не таю:

Любовной страстью к нещастному возженна,

Уже была я с ним законом сопряженна;

Уже нас брачные украсили венцы:

Как в самый оный час, всеобщих бед творцы,

215 Казанцы лютые в Господний храм вломились,

И брачные свещи в надгробны претворились;

Оковы нежные, связующие нас,

Кровавые мечи расторгли в оный час;

Влекомый мой супруг от глаз бесчеловечно,

220 На место: я люблю! сказал, прости мне, вечно!

Рвалася я из рук, произносила стон,

Но дале что вещать?… Поруган и закон!

Скитаюся в лесах, я странствую в пустыне,

То завтра льщусь найти, чего не вижу ныне;

225 По камням бегаю при солнце, при луне,

Нигде не встретится супруг любезный мне.

О небо! о земля! хоть тень его явите;

Но что вы медлите? Грудь вскройте, сердце рвите!

При сем во все страны кидаяся она,

230 Поверглась на копье, рассудка лишена,

И воина в руках копье сие держаща,

Омыла кровью лицом к лицу лежаща.

В сии печальные и страшные часы,

Подъемлются у всех от ужаса власы;

235 Царь в сердце горести носящий остро жало,

Ко старцу обратясь, вещал: Еще ли мало!

Еще ли мало нам причин спешить на брань?

И тартару сия была страшна бы дань;

Простительно ли нам, судьбину видя люту,

240 Отсрочивать войну хотя одну минуту?

Орды свирепые мгновенно притекут,

Народ, и с ним тебя в неволю повлекут;

Иное быть Царем, иное жить в пустыне;

Не делай нам препятств, и не кажись отныне.

245 Но старец Царскою грозой не укрощен,

Ответствовал Царю, быв свыше просвещен:

Живуща храбрость в вас, хоть день, хоть год продлится,

От пламенных сердец, о Царь! не удалится;

Но ежели врагам отмщая и грозя,

250 Тебе против судьбы не воевать не льзя,

Гряди в опасный путь! Желанье ты исполнишь,

Однако некогда о старце ты напомнишь;

Обременяй себя и воинство трудом:

Ты все бы победил, но с меньшим бы вредом;

255 Успел бы сам себя во брани ты прославить;

Но бедств хочу твоих едину часть убавить.

Нещастну меньше быть принужу я тебя:

Возьми сей щит, носи на раме у себя,

И знай, когда его поверхность потемнеет,

260 Что тяжкий грех в тебе по сердцу плевы сеет;

И что премудрости сиянье потуша,

Унизилась твоя великая душа.

Сей щит изображал смешенные стихии,

Которы над главой носились у России;

265 Но страшну оных брань Владимир укротил,

Когда страны свои крещеньем просветил;

Очистив мрак души через священну воду,

Как солнце, свет излил подвластному народу;

Благочестивою он верой окружен,

270 Ни плачу не внимал, ни воплю милых жен;

Молитвы жречески и лесть пренебрегает;

Во Днепр гремящего перуна низвергает;

Кумира страшного приявшая волна,

Нахмурясь у брегов являлася черна;

275 На бреге, благодать где тартар победила,

Видна с Денницей брань небесна Михаила;

Ни Позвид, вихрей царь; ни грозный Чернобог,

Владимира смягчить ни укротить не мог;

Ни сын роскошные и сладострастной Лады,

280 Сооружающий житейские прохлады,

Которого во тме Владимир обожал,

Полель от молниев его не избежал;

Услад, питающий обманчивые страсти,

Все боги зрелися разрушены на части.

285 Там спяща зрелась смерть, брат смерти грех, уснул;

Отверстые уста стенящий ад сомкнул.

Когда всей мыслью Царь в картины углубился,

В то время старец, щит вручивый, удалился.

Скорбя, что имени его не вопросил,

290 О старче! в духе Царь геройском возгласил:

Колико ты ни прав в пророчестве гремящем,

Коснети не могу мне в деле предлежащем;

Одно исполню то, что щит беру с собой;

Велите знак подать к движению трубой!

295 Вельможи сходну мысль с начальником имели,

И ратные полки как буря восшумели,

Покрыл сгущенный прах сияние небес!

Царь шествовал к лугам, где есть Саканский лес;

В пределах, скипетру Российскому подвластных,

300 Везде встречается и стон, и плачь нещастных;

Стрелами ужаса гонимы из домов,

Сокрылись жители во глубину лесов;

Надежнее для них среди зверей жилище:

О чадах не радят, о пастве ни о пище;

305 Волы забыв ярем, без пастыря ревут,

И странствуя в лугах, траву поблеклу рвут;

Стада, призрения и прежних нег лишенны;

Там селы видимы в пустыни превращенны;

Повсюду бедности и смертной грусти вид,

310 Следы мучительства, насилия, обид.

Приметив Царский взор, печалью омраченный,

Адашев, друг его, взаимно огорченный,

Не покидающий сей муж нигде Царя,

Вещал ему, насквозь Монарше сердце зря:

315 Почтенна скорбь твоя! О детях ты жалеешь;

Но щастлив ты, что им отцом ты быть успеешь;

Смотри, о Государь! на подданных твоих:

Ты, может быть, считал в довольстве полном их;

Льстецы, которые престол твой окружали,

320 Их в райском житии тебе изображали.

Когда бы ты, чужим поверив словесам,

На скорби не взглянул, на их печали сам,

Ты, став бы уловлен сетьми советов вредных,

Льстецов бы наградил, а сих бы презрил бедных;

325 А естьлиб вопли их к престолу и дошли,

Самих бы их виной толиких бед почли,

Сокрылиб слезы их, гонения, обиды,

Несправедливые и вымышленны виды.

Бывает часто Царь лукавством уловлен;

330 С народом он стеной великой разделен,

И естьли взор когда на подданных возводит,

Он радость на челах написанну находит;

Но тщательного им в себе явить отца,

Ты должен разбирать не лица, но сердца;

335 Вниманья каждый вздох на троне удостоить;

Тогда познаешь, как народно благо строить;

Нещастны жители примеры подают;

Ты видишь, тщетноль здесь на небо вопиют?

Когда бы, Государь, вельможам ты поверил,

340 И сам бы скорби их пучины не измерил:

Чрез год бы здешний край на веки запустел;

И поздно их спасать, хотя бы ты хотел;

Стоналиб камни здесь, земля бы трепетала,

А лесть бы и тогда хвалы тебе сплетала!

345 Когда бы в праздности ты был сих бед творцем,

Тебя бы нарекли ласкатели отцом.

Теперь преубежден печали их виною,

Блаженство хочешь им доставити войною;

Гряди, и доставляй! То правда, что война

350 Для мудрого Царя быть целью не должна;

Но естьли общее спокойство кто отъемлет,

Тогда отечество и мощь его не дремлет;

Стремится молнии и громы отвращать:

Спасенья общего не можно запрещать.

355 Ты прав во подвигах, но ты имеешь средство,

Без брани отвратить от стран полночных бедство;

Яви Божественной величество души,

Отправь посла в Казань, к твоим врагам пиши:

Когда свирепость их и наглость усмирится,

360 Мятеж отринется, гордыня покорится;

Когда грабеж назад и пленных отдадут,

Твои на дерзкий град перуны не падут;

Великодушием ты больше славен будешь,

И старцевых угроз меж тем, о Царь! избудешь.

365 Не страшны мне они, вещает Iоанн,

Мне мечь людей моих для защищенья дан;

Ко сохранению гонимых и стенящих,

Против перунов грудь поставлю я гремящих;

Я был бы слабый Царь, когда бы, внемля стон,

370 Народ мой позабыв, один любил бы трон!

Однако твоему совету внемля благу,

Пошлю в Казань послов, лишь придем на Свиягу;

Но, друг мой, можло ли когда поверить нам,

Злодейством дышущим и бунтами странам?

375 Колико крат они покорством мир купили,

И клятву данную России преступили?

Затмил сердца у них пророк их Махомет;

И правда есть ли там, где чистой веры нет?

Мне слезы, стон, беды, и горести народны

380 Ужаснее внимать, чем гром и бури водны;

А естьли и живот во брани положу,

Я кончил жизнь как Царь, кончаяся скажу.

Влекомым в люту брань движением сердечным,

Героям зрелся путь к Казани бесконечным,

385 Ах! для чего, рекут, кидая смутный взор

На круги времяни, на цепь слиянных гор,

Ах! солнце для чего толь медленно катится,

И вдруг протяжность гор в пути не сократится?

Почто не здвинется великий Волжский брег,

390 И не сугубится наш в поле быстрый бег?

В сию минуту бы с кичливою Казанью,

Мы ради совершить судьбину нашу бранью.

Грядет пред войском Царь, как страшный брани бог,

И слава перед ним в гремящий трубит рог;

395 Орда предчувствует в груди кровавы раны!

Приходит Царь к брегам излучистые Пьяны,

Где роскошь в древности с Россиян лавр сняла

И побежденному народу отдала;

Природа вечный знак на сих брегах явила,

400 Сей быстрые реки теченье искривила,

И тамо кажется струям велит взывать:

Коль мало надлежит на щастье уповать!

Там в прежни времяна как солнце закатилось,

Победы торжество во гроб преобратилось.

405 Уже преходит Царь струи Медянских вод,

Нагорный рабствует Россиянам народ;

Как будто некими волшебными руками,

Мосты устроились пред нашими полками,

Усердия огонь в народах возгорел,

410 Когда Российский к ним приближился Орел.

И Царь вещал: не зрим сей казни мы небесной,

Которою грозил нам старец безызвестный;

О други! естьли бы претил войну нам Бог,

Я с вами бы достичь до сих брегов не мог;

415 Приятно и cтрадать за толь вину законну;

Сомнительноль Казань разрушить непреклонну?

Там Божии враги, грабители живут;

Нас вера против ней и правда в брань зовут;

Колико святы суть движенья таковые!

420 Не грабить, за себя отмщать идет Россия!

А ежели, друзья! наш жребий и таков,

Что мы, искав побед, падем во смертный ров:

Окончим жизнь! но смерть бесстрашием уловим;

Цветы своим гробам заране приготовим,

425 Которыми почтить потомки должны нас;

Кто страшен Россы вам, когда сам Бог по вас?

Слова ciи как мед воители вкушали,

Они сердца у них и мысли возвышали;

Носился некий свет над шлемами у них,

430 И храбрость множилась от предвещаний сих.

Един Адашев был невесел, смутен, мрачен;

Ему казался путь успехом не означен;

И старцовы слова, и вид, и взгляд его,

По сердцу сеяли сомненье у него;

435 Он втайне воинство за пылкость порицает.

Дух чистый завсегда далеко проницает!

Молчал, стыдящийся движеньям Царским льстить.

Плачь, Муза!… Время войск погибель возвестить.

Такой устав Небес, иль то судьбины тайность,

440 Что к пагубе близка земного щастья крайность.

Есть бездна темная, куда не входит свет,

Там всех источник зол, Безбожие живет;

Оно геэнскими окружено струями,

Пиет кипящий яд, питается змиями;

445 Простерли по его нахмуренну челу

Развратны помыслы, печали, горесть, мглу;

От вечной зависти лице его желтеет;

С отравою сосуд в руке оно имеет;

Устами алчными коснется кто сему,

450 Противно в мире все покажется тому;

Безбожие войны в сем мире производит;

Рукой писателей неблагодушных водит,

И ядом напоив их каменны сердца,

Велит им отрыгать хулы против Творца;

455 Имея пламенник, с приветствием строптивым,

За щастьем в след летит, предыдет нечестивым,

Со знаменем пред ним кровавый ходит бой;

Его исчадия гоненье, страх, разбой;

Свирепство мечь острит кругом его престола,

460 Ни рода не щадит, ни разума, ни пола;

Колеблет день и нощь, ограду общих благ;

Оно бесчинства друг, народной пользы враг;

Среди нечестия, змиями вкруг увито;

Хоть сеет зло везде, злодействами не сыто!

465 Увидя, что среди блестящих в небе звезд

Сияние простер победоносный Крест,

И что Россияне во след за громкой славой

Несут в сердцах войну и мечь в руках кровавой;

Зря в трепете ему подверженну страну,

470 И тмы владычицу, бледнеющу луну,

Безбожие смутясь, в отчаянье трепещет,

Молниеносные на небо взоры мещет:

Увы! преходит власть моя, гласит оно,

Низверженна с небес вселенные на дно;

475 Последнее мое убежище теряю,

Завидно Небесам, что вред я сотворяю;

Но Богом будучи добра отчуждено,

Я им, конечно им, на вред и рождено,

И бытие мое во связи мира нужно;

480 Со Благочестием не льзя мне жити дружно;

Кто смеет мой престол, кто смеет разрушать?

Иль хощет Бог меня последних жертв лишать?

О тартар! на тебя оковы возлагают!

Из тмы к нему его клевреты прибегают:

485 Огнями дышуща предстала черна Месть;

Имея вид змии, ползет презренна Лесть;

Гордыня пред него со скипетром приходит,

С презреньем мрачный взор на небеса возводит;

Лукавство, яростный потупя в землю вид,

490 Перед Безбожием задумавшись стоит;

Вражда, исполненна всегда кипящим ядом,

Во трепет тартар весь приводит смутным взглядом;

Из глаз Отчаянья слез токи полились;

Злодействы многие к Безбожию сошлись.

495 Тогда оно главу потупленну имея,

Но горести своей вины сказать не смея,

О чада! воздохнув, о други! говорит:

Или из вас никто погибели не зрит;

Познайте с воинством грядуща Iоанна;

500 Россия хощет быть, и вера их венчанна.

Взглянули… и вдали увидя Крест в лучах,

Восчувствовали гнев, отчаянье и страх!

Уста их пагубы всеобщей не сказали,

Но бедство близкое их лица доказали;

505 Погибель зря свою и робость видя в них,

Скрывает ужасы в душе владыка их,

И тако вопиет, кидая мрачны взгляды:

Колико слабы вы, мои нещастны чады!

Или забыли вы, что царство нашей тмы

510 Простерли по всему земному шару мы?

Любимцам Божиим законы подавали;

Забыли, что с самим мы Богом воевали,

И в трепет иногда ввергали небеса?

Вся та же мочь у нас, хотя не та краса…

515 Хоть лик Безбожие спокойством покрывался,

Но стон в груди его, как в сводах отзывался.

Рекло: бесстрашие я вам явлю пример.

Дух Адский два крыла, как парусы, простер,

До облак взнесся он. ? Безбожие взглянуло,

520 И видя Россиян во славе, воздохнуло;

В душе смятение, в очах имея жар,

Как некий огненный катилось к Волге шар.

Злодейства многие, как искры и метели,

Из бездны адские во след ему летели;

525 Горящими они струями разлились,

Во след Безбожие как облаки вились.

Подземным воинством и мраком окруженно,

Досадой, мщением и гневом разозженно,

Направило оно, как буря, шумный ход

530 В страну, где ослеплен невежеством народ.

О Муза, ведуща и доброе и злое!

Изобрази ты мне кумиров царство тое.

Там дебри видимы, пещеры, лес густой ₉ ,

Ни пашни тучные, ни жатвы нет златой;

535 Питается зверьми народ зверям подобный,

Свирепые сердца и вид имеет злобный;

Лежащий вечный мрак у них на очесах,

Им кажет божество и в самых древесах;

Вселились в сей народ как в темные чертоги,

540 От многобожие и суеверства многи;

Жрецы и жрицы их обманами живут,

Те мрачные Орды Заволжскими слывут.

Безбожие в страну подвластную приходит,

На олтари свои печальный взор возводит,

545 И видя, что кругом померкнуть хощет свет,

Летящих вкруг духов в собрание зовет,

И зрится взору их как страшная комета,

Повелевает им, их требует совета;

Почто вам, говорит, коснети в сей стране?

550 Теките, кройтеся в кромешну тму ко мне!

Нам дикая страна наследством оставалась,

Где наша власть равна божественной казалась;

Но рок приходит наш, и близок грозный час,

Перуны Божии везде находят нас;

555 Лишаетесь вы жертв, лишаетесь вы славы;

Вам ад прибежище, во свете нет державы!

Бегите, робкие! от сих печальных стран!

Сюда преносит Крест и громы Iоанн;

И прежде чтущие народы вас мольбами,

560 Российскими теперь соделались рабами….

Но смутные слова, произнесенны им,

Единый страх вселя, исчезли яко дым.

Тогда Безбожие, как ад печально стало,

И в первый раз оно от страха трепетало;

565 Однако пламенный кидая всюду взгляд,

Простерло у духов по сердцу злость и яд.

Как молния, когда и в камень ударяет,

Свободный путь себе далеко отворяет:

Так яд Безбожие проник в сердца духов,

570 И слышны от него такие громы слов:

Предупредим, друзья! погибель нашу близку,

Пойдем и сокрушим противну рать Российску,

Подвигнем тартар весь!… пойдем, докажем им,

Что сильны мы вредить, когда вредить хотим.

575 Богине, чтимой здесь в лице небесна Феба

Речет: О правяща горящим кругом неба!

Разлей геенский зной, разлей по всей земли.

Ты, воздух! вспламени и камни распали,

Луга и древеса растениев лишите!

580 Сгустите реки вкруг, потоки иссушите!

А ты, который здесь из самых древних лет

Перуном наречен, о грозный Киремет,

Который устрашал полночные народы!

И ныне устраши, взбунтуй огонь и воды….

585 Свирепостью дыша, и пагубу творя,

Я в сети уловлю Российского Царя;

Я возвращу места, где троны вы имели,

Под сладким именем Триглава и Полели;

Стремитеся, друзья! свирепость насыщать,

590 Губить, карать, мертвить, тиранить, обольщать!…

Как волки гладные, злодействами взалкали,

Кумиры, дружбы в знак, руками восплескали,

И мрак является во светлых небесах;

И слышен томный стон во жертвенных лесах;

595 Кокшайцы робкие к молитвам прибегают,

Костры дрожащими руками возжигают;

Но тщетно грудь свою в слезах биют они,

Ущедрить их богов не могут их кони;

Томятся, хладною омытые водою;

600 Все кажет гнев богов, им все грозит бедою;

Бездушны будучи их боги страшны им,

Возженный огнь погас, и виден только дым.

В то время старцы их по внутренней гадают,

Бледнеют, рвут власы, и с воплем упадают,

605 Возникнув от земли, противных жертв не жгут,

Но прочь от олтарей со трепетом бегут.

Как будто древние свирепые Друиды,

Имея страшные движения и виды,

Повсюду странствуя, жрецы тревогу бьют,

610 Российский Царь грядет! по селам вопиют;

Или мы защищать своих богов не станем;

Погибнем… ежели перунами не грянем!

И виды страшные, и смутный старцев глас,

Зажгли мятеж в сердцах, и вспыхнул бунт тотчас;

615 За страхом страх течет, как в бурном море волны;

Жилища ужасом, сердца отмщеньем полны.

Там жены обуяв, свои убранства жгут,

И к Волжским берегам супругам в след бегут;

Кипит смятение в улусах Черемисских,

620 Вооружаются противу сил Российских;

Велит Безбожие бунтующим Ордам

На Волге путь пресечь Морозова судам.

Свирепый Киремет рукой тревоги водит,

Он Волгу дремлющу в крутых брегах находит;

625 Грудь пенится у ней, вода течет из уст,

Глава склонилася на тополовый куст:

Власы простерлися зелеными струями,

Лежащи по плечам извитыми змиями;

Нагнувшийся сосуд из рук её падет.

630 Расторгни узы сна, ей Злоба вопиет:

Доколе сладкий сон твои покоит члены?

Валятся вкруг тебя Ордынски горды стены;

Казань, котору ты привыкла напаять,

Смотрясь в струи твои, не может устоять.

635 Сия брегов твоих ликующа царица,

Так сетует теперь, как сирая вдовица;

Оставили ее неверны небеса,

Но с нею и твоя погаснет вдруг краса;

Соединенные взаимною любовью,

640 Вы скоро будете гражданской полны кровью;

Дерзай! или с моим перуном поспешу,

И недры влажные мгновенно иссушу;

Законы пременю строительной природы:

Там будет вечный зной, где ныне плещут воды;

645 Где плавала твоя среди валов глава,

Там будет рость тростник и дикая трава.

Он рек… и Волжские струи остановились,

Глубокими они морщинами явились;

Вели мне, грозный бог! вели, речет она;

650 Желание твое исполнить я должна.

Взбунтуй твои валы! свирепый дух вещает,

Да гордых Россиян пучина поглощает!

Как камень сильною поверженный рукой,

Кидалась Волга вниз с поспешностью такой;

655 Раскинув рамена во влажные дороги,

Из рук составила великие пороги;

Пресечь Россиянам в струях свободный путь,

Устроила она им встречу тверду грудь:

Сгустлилися валы власов её сединой;

660 Кремнем её чело изникло над пучиной;

Журчащий вихрь в струях повеяли уста,

И заперли судам во влажности врата.

Глава подъемлется и чреслы онемели.

Составились из них препоны, камни, мели.

665 Безбедный на водах имеющи покой,

Россияне плывут с веселием рекой;

Прохладному пути пределы близко числят;

В беседе радостной о славе только мыслят.

Но вдруг переменив течение вода,

670 Помчала в быстрину, как легку трость, суда.

Подъемля смерть главу из влажные утробы,

Составила из волн колеблющися гробы;

Со свистом шумный ветр во след судам вился,

И с бурей страшный вопль отвсюду поднялся;

675 Казался каждый вал чудовищем шумящим,

Пловущих поглотить с ладьями вдруг хотящим;

Ревущие валы подняв верхи свои,

Возносят к облакам великие ладьи,

И вдруг рассыпавшись во рвы их низвергают,

680 Где кажется они геенны досягают;

На крыльях вихрь летит им встречу по воде:

Что делать в таковой Россиянам беде?

На небо взор взведут, покрыто небо мраком;

В различном страхе все, в смятенье одинаком;

685 Куда от волн, куда от камней убегать?

Смерть видят; знают смерть они пренебрегать;

Кипящи пеною уста она отверзла,

Взревела, и в пловцах кипяща кровь замерзла.

Уже свирепствуя сердитая река,

690 Отторгла у судов кормила и бока;

И будто воины втеснившися в проломы,

По улицам текут, и сокрушают домы:

Так бурная вода в ущелины течет,

И Волга разъярясь на дно суда влечет.

695 Как острый мечь печаль Морозова пронзает,

Что двух надежда войск мгновенно исчезает;

Страшась не собственной, но общие беды,

Свирепство презрил он и вихря и воды,

И бурям и волнам противяся ревущим,

700 Велел ко берегам направить путь пловущим;

Но суша и вода во брань вступили с ним,

Раждают смерть валы, брега огонь и дым;

С мечами, с пламенем на них Ордынцы злобны

Вкруг стадницы волкам являются подобны,

705 Которы челюсти разверзли на овец:

Так Россов истребить Орда спешит в конец;

Бросает копья в них, стрелами уязвляет,

Пристанища к брегам иметь не дозволяет.

Стон слышан на воде, вопль слышан на земли,

710 Струи ко дну влекли, огни Россиян жгли,

Свирепствующий ад разит бесчеловечно;

Другое воинство погиблоб там конечно;

Но кто бы их спасти от сей напасти мог,

Когда бы не простер с небес к ним перста Бог?

715 О Муза! обрати от Волги взоры в поле;

Там страждет Iоанн, и зрится смертных боле;

Воззрев на чистое сияние небес,

Едва знамена он к Алатырю понес,

Казалось, звезды с ним желанье соглашали,

720 Поля кругом цвели, зефиры вкруг дышали;

Бореевых вдали не слышно было крил,

И воздух аромат повсюду растворил.

Уже колеблются полки в горах идущи,

Как класы желтые, серпа на нивах ждущи,

725 Которы тихий ветр в движение привел;

Казалось, то Орфей перед лесами шел;

Сгущенных копий лес был зрим пред Iоанном,

И войско, как река, текло в пути желанном.

Но сокровенная определила власть

730 Для искушения устроить им напасть;

Парящей славе их готовяща препоны,

Натура собственны нарушила законы;

Тогда Безбожие имеюще успех,

Идущим тысящи устроило помех.

735 Вдруг начали кипеть ключи в долинах злачных,

И будто трубный глас восстал в пещерах мрачных;

На холмах ветвия склонили древеса,

Багровой ризою оделись небеса;

Лучи не в облака, но в некий туск скрывались,

740 Стада пернатых птиц по воздуху взвивались;

Восстал згущенный прах, как туча от земли,

И будто возгремел без молний гром вдали,

То вихри пламенны средь гор вооружались.

На ветренных конях ко войску приближались

745 Сии незримые и сильные враги,

Напрягшись в воздухе подобием дуги,

Простерли крылия, знамены развевают,

И с шумом их из рук дхновеньем вырывают,

Сражаясь меж собой, сгущают пыль вокруг;

750 День ясный в мрачну ночь переложился вдруг.

Когда громада войск в пригорках изгибалась,

Казалося, земля под ними колебалась;

Срывает шлемы вихрь, извившись копья рвет,

И расстилаясь вдаль, все движет и ревет;

755 Как риза распустясь в стремлении суровом,

Все войско прахом вкруг объемлет как покровом,

И воинам пресечь желанный путь велит;

То веет на горе, то с треском лес валит;

Людей лишает сил, коней лишает мочи,

760 Дыхание мертвит и ослепляет очи.

Великий духом Царь, позная гнев Небес,

И руки и глаза ко высоте вознес;

Колеблем вихрями, в слезах вещал: О Боже,

Или враги Тебе Твоих сынов дороже?

765 Ты ужась положил в защиту их странам,

Но все преодолеть оставь Ты бодрость нам!…

Умолк, и небесам противным не явиться,

Велел меж гор крутых полкам остановиться.

Там взору предлежал весьма широкий дол,

770 Где мнилось тишина устроила престол;

Военные трубы повсюду возгремели,

Но с вихрем различить их звука не умели;

Казалось наперед, что ветры трубят то,

Склонясь на копие, не шествует никто,

775 Между стенящими от грозных бурь горами,

Укрыться хощет Царь со войском под шатрами,

Но будто бурная свирепствует вода,

Где кущи ставятся, бежит и вихрь туда,

Из рук орудия и верви исторгает,

780 Великие шатры на землю повергает.

Такой стихий мятеж Монарха не смущал,

На рамо опершись, Адашеву вещал:

Я зрю, что Небеса моим слезам не внемлют,

Колеблют все они, меня не поколеблют!…

785 Он бодрый вид являл, сию вещая речь,

И войску повелел на их местах возлечь.

Едва, походами и вихрем удрученны,

Склонилися полки, как класы посеченны,

И на лице земном в густой траве легли,

790 Бурливых вдруг коней и вихри отпрягли,

И в воздухе свои оставив колесницы,

Сверули крылия, как утомленны птицы;

И будто бедствами насытился их взор,

Дыханье укротив, упали между гор.

795 Светило дневное тогда в моря скрывалось,

И небо ризою червленной одевалось;

Возвысила чело дрожащая луна,

Серебряным щитом казалася она;

Подъемлет к небесам рога свои высоки,

800 Вмещают глубоко луну речные токи,

И чистым хрусталем между брегов текут,

Казалось, томный сон они в струях влекут.

Царица звезд лучем блистательным сияла,

Но хладною росой земли не напаяла,

805 И сладкой влажности на древеса не льет,

Котора жизни им и силы придает.

Вершины уклонив, стоят зелены рощи,

Не может прохлаждать лугов прохлада нощи;

Казалось, воздух спит, зефир уснул в кустах,

810 И слез Аврориных не видно на цветах;

Благоухание долины распускают,

Но тщетно пития небесного алкают:

Прозрачность воздуха приходит в густоту,

И с мраком томную раждает духоту.

815 Земля для воинов всегдашний одр спокойной,

Теперь представилась для спящих ложей знойной;

Жестка трава на ней, лице её горит,

Возлегшим сладкого покоя не дарит;

Томление главы ко сну на землю клонит,

820 Но жар с естественных одров обратно гонит;

Туск зрится на цветах, не хладная роса,

И сводом огненным казались небеса;

В полночные часы растенья увядают;

И звезды, кажется, на землю упадают;

825 Летают дивные по воздуху огни,

Предзнаменующи и зной и жарки дни.

Томленный Царь небес под раскаленным сводом

Хотел предупредить свет солнечный походом:

При утренней заре глас трубный возгремел,

830 Восстали воины, и с ними зной пошел.

Не ветры свежие в долинах повевают,

Которы тихих дней предтечами бывают;

Едва лишь солнца лучь на землю проглянул,

Как пещь разженная, палящим зноем дхнул,

835 Цветы и древеса росой неорошенны,

Явились свежести и живости лишенны;

Небесные кони спешащи солнце влечь,

Казалося, хотят вселенную зажечь;

И воздух вкруг земли недвижимо стоящей,

840 Едва не равен был воде, в котле кипящей.

Разжегся там песок, и травы стали тлеть,

Герои начали о бурях сожалеть,

Которы прежде их толико утруждали,

Но удручаемых походом, прохлаждали;

845 От солнечных лучей, как будто от огня,

Их шлемы распеклись и тяжкая броня;

Как некая река, кругом излился пламень,

Извлекши влажность вон, приводит землю в камень;

Палима воздухом, расселася она,

850 И вредные в земле сварились семена;

Тлетворные пары главы свои подъемлют,

И поднебесный круг как ризою объемлют;

В пучине воздуха туманы око зрит,

Казалось, над главой небесный свод горит.

855 Змии глотая яд, из мрачных нор выходят,

Болезни, раны, страх и язвы производят;

Извившись как ручей, в густой траве шипят,

Бросаются стрелой и грудь насквозь разят;

Не страх от сих змиев Монарха сокрушает,

860 Но то, что воинство рок лютый уменьшает.

Как будто острия сверкающих ножей,

Там жалы видимы излучистых ужей;

Следы алкающей повсюду смерти видны;

Там гады страшные, там черные ехидны;

865 Вода, огонь, земля Россиянам грозит,

И воздух, кажется, стрелами их язвит.

Томленны жаждою, к потокам прибегают;

Пиют, но воды их утробу разжигают,

И паче к питию алкающих зовут,

870 Мутясь в речных струях пески с травой плывут;

Журчащие ключи осокой заглушенны;

В зеленистый ковер озера превращенны.

Казалося, с небес как дождь падут огни;

Остановляются в распутиях кони,

875 Главы упали вниз, колена их трепещут,

И пену красную уста на землю мещут;

Как мехи ребра их расширяся дрожат,

Падут и под ярмом бесчувственны лежат.

На войско обратив Монарх печальны взоры,

880 Велел ему возлечь, где тень наводят горы.

Там сенолиственный стоял у брега лес,

И зренью обещал убавить зной небес;

Вдруг город из шатров составился высоких,

Но тот же зной лежал в долинах и глубоких;

885 Под тенью хлада нет, прохлады нет в струях,

Долины зной палит, из рощей гонит страх.

Дрияды, кажется, леса пренебрегают,

И сами в мрачные пещеры убегают;

Вселяют их туда жары, как страшный гром,

890 Там голый камень им приятным стал одром;

Прозрачны ризы сняв они от жара скрылись,

Но пламени врата и тамо отворились.

Не слышит более ключей журчащих луг,

Потоки быстрые в горах иссякли вдруг;

895 Не чувствуя уже в речных струях прохлады,

Скрываются в тростник печальные Наяды;

Но тщетно там дождей и свежих ветров ждут,

Зеленые власы от их чела падут.

Вещают, будто бы главы имея в зное,

900 И Кама и Сура на дно ушли речное,

И там на тинистых одрах они легли;

Но солнечы лучи сквозь воду грудь их жгли.

От солнца воздух весь, от воздуха потоки,

От них земля несла страдания жестоки;

905 Друг друга думают стихии истребить,

Иль входят в заговор Россиян погубить.

Как с неким стадом птиц, Царь с войском подвизался;

Но трижды двигнувшись, он трижды препинался.

На высочайшую восходит зло степень:

910 Мрак вечером томит, томит поутру тень,

Натура с воздуха сняла свои покровы;

Ни тонки облака, ни ветвисты дубровы,

Ни ветры тихие, ни горы, ни леса,

Не могут прохлаждать палящи небеса;

915 И смерти ратники тоскливой ожидают;

Непобедимых глад и жажда побеждают;

Гортань иссякла их, язык горел в устах,

Дыханье огненно во рту сгущало прах;

Им скорби бледные с отравой предстояли,

920 И яды тонкие в утробу излияли;

Там смерть представилась в свирепости своей,

И тысящу она раждает вдруг смертей.

Не утоляется небесный гнев мольбами:

Хлеб черствый язва рвет тлетворными зубами!

925 И горечь вредная по яствам разлилась,

У хлеба вкус исчез и сытность отнялась;

Ликния влажная и тополы широки,

Теряют жидкие свои природны соки;

Напрасно воины ту влагу достают;

930 Сорвав кору с древес, кроваву пену пьют;

И былия в устах песками остаются!

В вертепах ищут вод, им воды не даются.

Два воина пошли для промысла в ночи;

В ракитовом кусту им слышатся ключи,

935 Которы будто бы внутри земли журчали;

Се! клад, бесценный клад! идущие вскричали;

И с корнем в миг они ракитник извлекли,

Потоки чистые мгновенно потекли.

Насытились они, но ключь, что им явился,

940 Как тонкая змия между травой извился,

Бежал, и внутрь земли себе находит путь.

Но ратники воды успели почерпнуть;

Ушел поток от них, водой наполнив шлемы,

Несли ее к Царю, усердны, скромны, немы;

945 Дабы, где равная снедает жажда всех,

От нужды, ревности не сделал кто помех,

Печального Царя от сени отторгают,

И воду свежую во шлемах предлагют.

Сей подвиг тяжкий вздох у их Царя извлек,

950 О други! их обняв, Монарх печальный рек:

Или вы чаете, что в сем пространном поле,

Ваш Царь слабее всех и всех томится боле?

Томлюся больше всех в нещастливой судьбе,

О страждущих со мной, томлюсь не о себе;

955 Пойдем и принесем напиток сей скорбящим,

Нещастным ратникам, почти в гробах лежащим.

Подарок сей для них, не для меня мне мил….

Пошел, и воинов скорбящих напоил.

Умножить бедствия, и зла умножить боле

960 Ордынцы лютые зажгли сухое поле;

Клубяся по горам огнь бросился в леса,

И горький дым закрыл от взора небеса;

Россиян страждущих стремится ад озлобить!

Коль можно малу вещь великой уподобить:

965 Такие ужасы народы будут зреть,

Когда земля начнет в исход веков гореть;

Тут пламень огненный как море разлиется,

Он поясом вокруг вселенной обвиется;

И цепь, держащая в порядке здешний свет,

970 Со звуком рушится и в бездну упадет:

Там будет прах гореть, воспламенятся реки;

Спасенья на земли не сыщут человеки.

Сие позорище Царь в духе смутном зрел,

Но войскам попирать ногами огнь велел;

975 И море пламенно под ними укротилось;

Но кое зрелище страдающим открылось?

В долины огнь ушел, к горам склонился дым,

И в страшном смерть лице изобразилась им;

Земля представилась черна и обнаженна,

980 Дымящися холмы, дуброва обозженна,

Ток водный как смола кипящая бежал;

Отчаянье в сердца вонзает им кинжал.

Монарх нещастней всех, но тверже всех казался;

Лишился он всего; пример ему остался!

985 И душу он сынам отеческу являл:

Последню яствы часть с рабами разделял,

Адашев, друг его, трапезы не вкушает,

От имени его болящих посещает,

Остатки Царских им напитков отдает,

990 Но воду мутную с Монархом втайне пьет.

Не крылся Iоанн под черну тень древесну,

Пренебрегая зной и люту казнь небесну,

Томленный жаждою, и в поте, и в пыли

В средине ратников ложился на земли;

995 Последний пищу брал, но первый перед войском

Являлся духом тверд во подвиге геройском.

Но воздух день от дня над ними вкруг густел;

Соединиться Царь с Морозовым хотел,

И весть ему подать велел о бедствах скору,

1000 Да пищу воинству пришлет с реки в подпору.

Но тамо настоял пловцам не меньший труд;

Те помощи с земли, те с вод подмоги ждут;

Тех бедства во степи, тех волны погребают;

Друг друга ждут к себе, и купно погибают.

1005 Вонзает в грудь Царю такое бедство мечь;

Скрепился, и простерь сию ко войскам речь:

О други! он вещал, когда вы шли к Казани,

Иной мы не могли сулить России дани,

Как только за нее живот наш положить;

1010 Возможно ли теперь нам, жизнью дорожить?

Умрем! но храбростью позорну смерть прославим,

Противу жал её не робку грудь поставим;

Пусть наши и враги, на наш взирая прах,

Рекут, что гибли мы, нося мечи в руках;

1015 И разъярившейся не рабствуя природе,

Скончали нашу жизнь не в праздности, в походе;

Толико славна смерть хоть нас и поразит,

Но прочих Россиян к победам ободрит,

Восстанем, и пойдем! он рек… Полки восстали,

1020 Как томные орлы к знаменам прилетали;

Снимаются шатры, и трубный слышен звук;

Сие стремление мятеж нарушил вдруг.

Не уважая слов, ни слез, ни мнений Царских,

Единый из детей от Новграда Боярских;

1025 От знояль и трудов в рассудке поврежден,

Или отчаяньем и негой услажден;

Сей ратник по полкам и страх и горесть сея,

Помешаны глаза, раскрыту грудь имея,

Бегущий возопил: Куда нас Царь ведет?

1030 Здесь голод нас мертвит, а тамо язва ждет!

Оставили отцев, оставили мы домы,

Пришли сюда в места пустые, незнакомы;

Лишили небеса и пищи нас и вод;

Не явноль Бог казнит за дерзкий нас поход?

1035 Пойдем! назад пойдем! … Он рек, и восшумели.

Развратны юноши подобну мысль имели.

Но взоры Царь на них как стрелы обратил,

И волны мятежа сей речью укротил:

Не славы мира я, о юноши! желаю,

1040 Но мстить за Християн усердием пылаю;

Коль вы не ищете торжественных венцев,

Спасать не мыслите ни братий, ни отцев,

Нещастные сыны! бегите, не трудитесь;

Оставьте копья нам, и в домы возвратитесь;

1045 Я верных Россиян в полках моих найду,

Не слабых жен во брань, мужей с собой веду….

Скончав слова, дабы волненью не продлиться,

Велел ревнительным от робких отделиться;

И возопили все: С тобою мы идем!

1050 За веру, за тебя с охотою умрем!

Спокоило Царя усердие такое,

Но мысль его была и сердце не в покое;

Сретая нощь, велел движенье отложить.

Идет к одру, но сон не стал Царю служить:

1055 Мечтаются ему болезни, глад, печали,

Которые до днесь в пути его встречали;

Он душу полную страданьями имел,

И в грусти далеко от воинства отшел.

Покрылось мрачною тоской чело Царево;

1060 В долине он нашел развесистое древо,

На коем листвия недавно огнь сожег;

Тяжелый скинув шлем, под оным Царь возлег,

Он в землю мечь вонзил; невидимый полками,

Склоненную главу поддерживал руками;

1065 Не бедством собственным, но общим поражен,

Как в облако луна, был в горесть погружен.

И пролил токи слез…. Тоска его мне бремя;

О Муза! пресечем печальну песнь на время.

ПЕСНЬ ОСЬМАЯ

Имея в сердце мрак, и тмою окружен,

Казался в море Царь печалей погружен;

Как бури, душу в нём сомненья волновали,

Покоя сладкого, ни сна не отдавали.

5 Звезда его судьбы на небе не горит,

Она, сокрыв лучи, на Iоанна зрит;

Ни воздух, ни земля тоске его не внемлет,

И щастье томное у ног Монарших дремлет;

Как камень, горести его тягчили грудь.

10 Прерывистым словам отверз в печали путь:

О Боже! он вещал, коль гневом Ты пылаешь,

За что напрасну смерть безвинным посылаешь?

Моим знаменам в след пришли сюда они;

Коль казнь Тебе нужна, за них меня казни!

15 Я воинов моих привел в сии пределы:

Бросай против меня молниеносны стрелы!

Я старца мудрого советы пренебрег,

Который в дерзости меня предостерег,

Се грудь, которая тщеславие вместила,

20 Надеждою себя и щастием польстила!

Рази ее, рази! готов я казнь нести,

Когда чрез то могу моих людей спасти.

Вещая те слова, повергся на колени,

И нощь кругом его простерла черны тени;

25 На перси томную склоняет Царь главу,

И зрит во смутном сне как будто наяву,

Мечтается ему:… Что мрак густый редеет,

Что облак огненный, сходя на землю, рдеет;

Сокрылись звезды вдруг, затмилася луна,

30 Повсюду страшная простерлась тишина;

Багрово облако к Герою приближалось,

Упало пред Царем, и вскоре разбежалось,

Виденье чудное исходит из него:

Серпом луна видна среди чела его;

35 В деснице держит мечь, простертый к обороне,

Он видится седящ на пламенном драконе;

Великий свиток он в другой руке держал,

Пророкам и Царям во славе подражал.

Строптивый Iоанн видением пленился,

40 И естьлиб робок был, пред ним бы преклонился;

Но взор к нему склонив, внимание и слух,

Имел тревожный вид, но не тревожный дух.

Явившийся Царю, бросая остры взоры,

Вступил в пространные с Монархом разговоры:

45 О Царь! вещает он, имееш ты вину

Ток слезный проливать, пришед в сию страну;

Печали вкруг тебя сливаются как море,

И ты в чужой земле погибнешь с войском вскоре;

Погаснет щастие, и слава здесь твоя,

50 Тебя забыл твой Бог, могу избавить я;

Могу, когда свой мрак от сердца ты отгонишь,

Забыв отечество, ко мне главу преклонишь;

Таким ли Iоанн владеньем дорожит,

Где мрак шесть месяцов и снег в полях лежит,

55 Где солнце косвенно лучами землю греет,

Где сладких нет плодов, где терн единый зреет,

Где царствует во всей свирепости Борей?

Страна твоя не трон, темница для Царей.

От снежных вод и гор, от сей всегдашней ночи,

60 На полдень обрати, к заре вечерней очи,

К востоку устреми внимание и взор:

Там первый встретится твоим очам Босфор;

Там гордые стоят моих любимцев троны,

Дающих Греческим невольникам законы;

65 Тобою чтимые угасли олтари;

Познай и мочь мою, и власть, и силу зри!

С священным трепетом тобой гробница чтима,

Под стражею моей лежит в стенах Салима;

И Газа древняя, Азор и Аскалон,

70 Гефана, Вифлеем, Iордан и Ахарон,

Перед лицом моим колена преклонили:

Мои рабы твой крест, Давидов град пленили;

Не страхом волю их, я волей победил;

Их мысли, их сердца, их чувства усладил;

75 Я отдал веси им, исполненны прохлады,

Где вкусные плоды, где сладки винограды;

Где воздух и земля раждают фимиям;

Вода родит жемчуг, пески златые там;

Там чистое сребро, там бисеры бесценны;

80 Поля стадами там и жатвой покровенны,

Полсвета я моим любимцам отделил:

Богатый отдал Орм и многоводный Нил,

И поднебесную вершину Арбарима,

Отколе Ханаан и Палестина зрима;

85 Божественный Сион, Израилтянский град,

И млекоточный Тигр, и сладостный Ефрат,

Те воды, что Едем цветущий орошали,

Где солнечны лучи впервые воссияли.

В вечерней жители и в западной стране,

90 Меня пророком чтут, приносят жертвы мне;

Склонись и ты! склонись! я жизнь твою прославлю,

Печали отжену, и мир с тобой поставлю;

Я ветры тихие на полночь обращу,

Стихии на тебя восставши укрощу;

95 Украшу твой венец, вручу тебе державы,

Достойны твоего внимания и славы;

Последуй Царь за мной, дай руку мне твою….

Недвижим Царь взирал, внимая речь сию,

Как ветрами вода, в нём дух поколебался;

100 Молчать и речь простерть к виденью опасался,

Хотел главу склонить, но вдруг на щит взглянул;

Померкнул щит! и Царь о старце вспомянул.

Такое зрелище в нём пламень возжигает,

Вспрянул, и мечь рукой дрожащей исторгает,

105 Разит…. В единый миг померкнул воздух чист;

Ударил страшный гром, восстал и шум и свист,

Блеснули молнии, виденье преложилось,

И страшное Царю чудовище явилось,

Во мрачном облаке на воздух поднялось;

110 Как страшный змий, оно в три круга извилось;

Дышало мщением! Безбожие то было;

И грозные слова Монарху вострубило:

Напрасно от меня ты чаешь избежать;

Стени! я знаю чем Монархов поражать;

115 Хоть ныне казнь твою свирепый рок отложит,

Но душу он твою и мысли востревожит;

Спокойства сладкого не будешь ты вкушать,

Ни брачною себя любовью утешать;

Владение твое во ужас превратится,

120 И будешь ближних ты и подданных страшиться;

Ты искренних рабов безвинно умертвишь;

Своим ты именем вселенну устрашишь;

Вельможи и народ тебя возненавидят,

Тираном нарекут, в тебе врага увидят;

125 Ты сына умертвишь!… Ударил паки гром,

Сокрылось восстенав чудовище по том;

Оно в подземные пещеры отлетало,

А сердце храброго Царя вострепетало;

И мрак сомнения по том развеясь в нём,

130 Жестоким в точности явил его Царем,

Целена ввергнула в подобный страх Енея.

Вздохнул, и пред собой увидел Царь Алея;

Вторичною мечтой приход его почел,

Он оком на него разгневанным воззрел.

135 Алей задумчив был и рубищем одеян,

По всем его чертам печаль как мрак рассеян;

Он слезы лил пред ним, и Царь к нему вещал:

Еще ли мало ты покой мой возмущал?

Предатель трепещи! теперь одни мы в поле;

140 Беги, не умножай моей печали боле….

Ко Царским в трепете Алей упал ногам,

И рек: не причисляй меня к твоим врагам;

Благочестивых я не уклонялся правил;

Был винен, но вину теперь мою исправил;

145 Однако нужного, о Царь! не трать часа,

Который щедрые даруют Небеса,

Отважность иногда печали побеждает;

Тебя в густом лесу пустынник ожидает.

Тоскою удручен, когда я к войску шел,

150 Он мне тебя искать под древом сим велел,

И мне сие вещал: Скажи ты Iоанну,

Коль хощет он достичь ко благу им желанну,

Да придет он ко мне!… Во мраке и в ночи,

Сияли вкруг его чела, о Царь! лучи.

155 В молчании Iоанн словам пришельца внемлет,

И тяжкий стон пустив, Алея он подъемлет,

Тогда вскричал, Хощу для войска щастлив быть;

И более, хощу вину твою забыть:

Я жизнь мою тебе, России жизнь вручаю;

160 А естьли верен ты, я друга получаю;

Довольно мне сего! к пустыннику пойдем,

Но повесть мне твою поведай между тем;

Скажи, почто ты стен Свияжских удалился?

За чём ходил к врагам, за чём в Казань сокрылся?

165 И как обратно ты явился в сей стране?

Будь искренен во всем, коль верный друг ты мне.

Идущий за Царем к пустыннику лесами,

Ответствовал Алей такими словесами:

О Царь! поведаю тебе мою вину;

170 Но стыд почувствую, отколе ни начну.

Когда не буду я вещать чистосердечно,

Да темна нощь сия меня покроет вечно!

Да горы на меня кремнистые падут,

И в сей стране меня живого погребут!

175 Сомненья Царского Алей в опроверженье,

Поведал о своем к Казани приближенье:

Представил прелести, Сумбекин льстивый взгляд,

Обманы, хитрости, и шествие во град;

Оно клонилося, вещал, к единой цели,

180 Дабы оружия напрасно не гремели,

И мира вечный храм желал я отворить,

Ордынцов без меча России покорить.

Уже вражду мои советы потушали,

Но, рек он, замыслы успехам помешали:

185 Увы! которую сердечно я любил,

Я тою жизнь и честь едва не погубил.

В едину нощь, Алей стоная продолжает;

Меня и мысль о том как громом поражает;

В едину нощь, когда к спокойству я прибег,

190 Когда на одр я свой уединен возлег,

Увидел пред собой невольника дрожаща,

Одежду белую в руках своих держаща,

Котору будто бы трудясь наедине,

Сумбека, в знак любви, отправила ко мне.

195 Питая на её усердие надежду,

Дерзаю облещись во светлую одежду,

Из рук подателя спешу ее извлечь;

Но внемлю страшную невольникову речь:

О Царь! вещает он, отринь сие убранство;

200 Я помню и в моих оковах Християнство;

Я некогда твоим рабом в России был,

Я верен был тебе, а ты меня любил.

О естьли, Государь! подарком сим прельстишься,

И им покроешься, то жизни ты лишишься.

205 Раба я познаю, и верить не хощу;

Злословию его свирепым взором мщу;

Сей раб из рук моих одежду вырывает,

Он ею и главу и тело обвивает.

Какой тогда я страх и ужась ощутил!

210 Невольник пал, взревел, и дух свой испустил!

Велико для меня такое уверенье;

Но мог ли я иметь к Сумбеке подозренье?

Весь двор познал о сей опасности моей;

Тогда вбежал ко мне мой верный друг Гирей:

215 Спеши отсель! спеши! со трепетом вещает,

Сагрун против тебя Казанцов возмущает;

Сумбека ищет средств Алея отравить;

Осман тебя грозит злодейски умертвить;

Беги отсель! уже Казанска чернь мутится;

220 Моею помощью тебе не можно льститься;

Я слаб противу их, и только то могу,

Что тайно от злодейств Алея собрегу,

Потом погибну сам! … То слово грудь пронзило,

Оно стреле меня подобно уязвило;

225 Окаменен смотрю на друга моего,

И вдруг в объятия кидаюся его,

И вопию к нему: Не йду, мой друг! отсюду;

Пускай я жертвою моих злодеев буду!

За что тебе страдать? живи! мой друг, живи!

230 Да злобу утушит Казань в моей крови.

Незапно слышится волнение народно;

Погибнуть я хотел из храма неизходно;

Спасай себя! спасай! Гирей мне с плачем рек,

И силою меня под мрачный свод повлек.

235 Когда наполнился Сумбекин двор народом,

Провел меня Гирей из града тайным ходом,

И скрылся от меня…. Уныл, окаменен,

Я шел, бия себя во грудь, от градских стен;

Вручил я жизнь свою на произвол судьбине,

240 И долго странствовал по дебрям и в пустыне;

Зри рубища сии, и бедность зри мою!

Пустынник некий дал одежду мне сию.

Коль поздно хитрость я Сумбекину приметил!

Страх гнал меня от ней, я страх на Волге встретил.

245 Пловущих войск твоих опасность я узрел,

Топила их вода, пред ними гром гремел;

От волн и от небес гонимые страдали,

В них пламень с берегов враги твои кидали;

Твоим воителям спасенья нет нигде:

250 Смерть видят на земли, смерть видят на воде!

Теку на помощь к ним, прошу, повелеваю,

К Ордынцам вопию, к Россиянам взываю;

Смирилися враги, и буря и вода.

По том склонил мое стремление сюда.

255 Я знал, что воинство от глада истлевало,

И воздух вас мертвил и солнце убивало;

Врачебную траву и пищу вам принес.

Но только я вступил в дремучий близкий лес,

Там старец некакий предстал передо мною,

260 Он есть свидания с моим Царем виною….

Полстадии прешли беседуя они,

И видят меж древес сверкающи огни,

К которым спутники чем ближе подвизались,

Тем далее огни от оных уклонялись:

265 И вдруг склубившись их к пещере привели:

Лежаща старца там на камне обрели:

На персях у него как лен брада лежала,

Премудрость на его лице изображала;

Священну книгу он, чело склоня, читал;

270 Увидя пред собой пришельцев, бодр восстал.

Приятным воздух весь наполнился зефиром,

И старец рек Царю: Гряди в пустыню с миром!

Как в солнечных лучах играюще стекло,

Покрылось Царское веселием чело:

275 Но стыд при радости в лице изобразился:

Сияньем озарен, рукою он закрылся,

Познал во старце он пустынника сего,

Который в путь нейти увещавал его,

И щит ему вручил; он рек: взирать не смею,

280 Я сердца чистого, о старче! не имею;

Сомненьем и тоской терзается оно;

Твое светло как день, мое как нощь темно,

Могу ль беседовать? … Душевну видя муку,

Пустынннк простирал ко Iоанну руку,

285 И возвестил ему: печаль твою забудь,

Примером мужества главам венчанным будь,

Ты крепостью своей, терпением, бедами,

Как злато чрез огонь, очистил дух трудами;

Но паче тем себя во славе утвердил,

290 Что льстящую тебе фортуну победил;

Безбожие ты зрел под видом Махомета:

И естьли бы его не отженил совета,

Тебя бы страшный гром мгновенно поразил,

И в бездну вечных мук на веки погрузил.

295 Теперь против страстей восстав как храбрый воин,

Небес внимания и славы ты достоин;

Они велели мне гремящею трубой,

Твой разум испытать, беседуя с тобой:

Се каменна гора, се поле перед нами;

300 Там видишь ты стези усыпанны цветами;

Зефиры царствуют, утехи видны тут;

Под тенью мачтовых древес они живут;

Бесценны бисеры идущим предлагают,

Венцы на них кладут, в них страсти возжигают;

305 Которы наконец преобращаясь в яд,

Из сих прекрасных мест влекут идущих в ад.

Гора является ужасною в начале,

Но страхов меньше там; чем ты восходишь дале:

Там встретишь пламенем зияющих змиев;

310 Висящие скалы, услышишь зверский рев;

Стези препутанны, как верви, кривизнами,

И камни сходные движеньем со волнами,

Когда вниманием не будешь подкреплен,

Падешь в развалины разбит и ослеплен.

315 Но естьли твердости душевной не погубишь,

По долгом странствии труды свои возлюбишь,

Увидишь вскоре ты небесный чистый свет!

Во храм пророчества твой Бог тебя зовет,

О Царь мой! избирай из двух стезю едину,

320 И знай, что я тебя на трудной не покину.

Как нектар Iоанн в беседе сей вкушал;

Взяв руку старцеву к горе он поспешал,

И рек: Иду с тобой на твой совет в надежде;

Но сей хотел склонить ко сну Алея прежде,

325 Дабы единый Царь познал судьбу небес:

Напиток некакий сопутнику поднес,

Который силы в нас телесны ослабляет,

И вдруг у дна горы Алея усыпляет.

Царю пустынник рек: Иди, и буди смел!

330 По том на крутизну горы его повел;

По дебрям провождал, держа его рукою,

В нём силы ободрив беседою такою:

О Царь! вещает он, себя ты вверил мне,

Во мрачной сей нощи, в незнаемой стране;

335 Сомнением твоей души не востревожил,

И тем внимание мое к тебе умножил;

Я дружество тебе взаимно докажу;

О имени моем, о звании скажу:

Познай во мне того, которому гонитель,

340 И ближний сродник был, усопший твой родитель;

Я тот, которого он презрил род и сан:

Я есмь нещастливый пустынник Вассиян ₁₀,

Но горести мои и слезы я прощаю,

И сыну за отца любовью отомщаю;

345 Не он мне был врагом, враги мои льстецы,

Преобращающи в колючий терн венцы;

Я был гоним от них. За слезы и терпенье,

Душевное теперь вкушаю утешенье;

И естьли слушает Господь молитв моих,

350 Врагов моих простит; молюся я за них.

Мне рай, душевный рай, в пустыне отворился;

Я тридесяти лет в пустыню водворился;

Здесь плачу о грехах мирских наедине;

Нет злата у меня, чего бояться мне?

355 Те, кои приключить мне бедство уповали,

Те злобствуя, мне жизнь святую даровали…

Гряди! мужайся Царь!… смотри на сих змиев;

Они, сретая нас, обуздывают гнев;

Здесь камни дикие устроились вратами,

360 Широкий путь отверст идущим теснотами;

Кремни соделались зеленою травой;

Се награждается, о Царь! мой труд и твой;

Пойдем!… Идущие все силы вновь подвигли,

И горные они вершины вдруг достигли.

365 Уже по розовым они грядут цветам;

На самой вышине строенье зримо там:

Не мармором оно, не кровлею златою,

Оно гордилося приятной простотою;

Развесисты древа стояли близ его,

370 Зеленый зрелся холм подпорой у него;

Там нежилась кругом роскошная природа;

Во здание сие не видно было входа.

Водимый тако Царь пустынником, молчал;

Но духом возмущен, смутился и вскричал:

375 Я чувствую тщеты со троном сопряженны;

Колико пред Царем пустынники блаженны!

Как тихая вода, их сладкий век течет;

Хощу в пустыне жить! стоная Царь речет;

Или, о старче! вынь из сердца смертно жало,

380 Меня видение которым поражало;

Оно напастью грозило мне такой,

Которая уже отъемлет мой покой;

Открой судьбину мне! Взглянувый кротким взором,

Пустынник ободрил Монарха разговором:

385 Уединения желаешь ты вотще;

Ты должен царствовать до старости еще;

Судьба, которую ничто не умоляет,

Короны бремя несть тебя определяет;…

Угроз сердитого виденья не забудь;

390 Коль хощешь щастлив быть, Царем правдивым будь.

Но трудно достигать нам тайности небесной,

Доколь мы плотию одеяны телесной;

Превечную судьбу от смертного очей

Сокрыл на веки Бог во глубине ночей.

395 Сияньем окружив Царя, сие вещает,

И духом он его на небо восхищает,

Где животворный огнь, как светлый ток течет;

Град Божий указав, Вассьян Царю речет:

Здесь пламенны стоят во мраке Херувимы

400 Стрегущи дверь судеб, и им судьбы не зримы;

Превыше сих, где звук небесных слышен лир,

Неосязаемый, но чувственный есть мир;

Сей мир блистательный, приятный и нетленной;

Есть в Духе Божием чертеж всея вселенной;

405 Там солнца нет во дни, и нет луны в ночи,

Но вечно там горят Всевышнего лучи.

Се! зришь обители, которые Содетель

Устроил, где вмещать священну добродетель;

Селеньем Ангельским сии места зовут,

410 Нетленны в храминах нетленных здесь живут:

Которы Бога чтут, пороки отметают,

Те скоро в сей предел по смерти возлетают.

Здесь предка твоего Создатель поместил,

Который полночь всю крещеньем просветил.

415 На третьем небеси Владимир обитает,

И Божий видя лик, восторгом дух питает.

Се! Ольга мудрая, приемля горний свет,

В бессмертных радостях с бесплотными живет;

Превыше всех планет и движимого неба,

420 К веселиям вознес Господь с Борисом Глеба;

Се! храбрый Александр, включен в верховный сан;

Се! общий сродник наш, се! дед твой Iоанн.

Являются очам все души там святые,

Которыми по днесь спасается Россия;

425 На небе Iоанн живущу мать узрел,

Вокруг её главы из звезд венец горел;

Увы! вскричал в слезах, назначеноль судьбою,

Мне в небе обитать, любезна мать! с тобою?

В восторгах он желал ее облобызать,

430 Но тела не возмог устами осязать;

То был единый дух; и Вассиян вещает:

Пойдем отсель! тебя сей нежный вид смущает,

Имеющ радости сияние в лице,

Царю отец его встречается в венце;

435 И Царь сии слова от Вассияна внемлет:

Воззри, какую мзду муж праведный приемлет!

И наша в Божестве почерпнута душа,

Оковы плотские и узы разреша,

Достигнуть райского светилища удобна,

440 Когда на сей земле была чиста, незлобна,

Исчезнет перед ней сгущенный звездный мрак;

Познает все она, увидит Божий зрак.

Уже я познаю, в восторге Царь вещает,

Что Бог и в жизни сей твой разум просвещает;

445 И то, что нам сулят по смерти небеса,

То видят на земли премудрых очеса;

Твои уста мне глад и бури предсказали,

И бедствия меня предвиденны терзали;

Прости ты, отче мой! сомненью моему,

450 Твой свет не мог прогнать мою душевну тму.

Коль мрачны Царские без мудрости престолы!

Вещал, и старцевы сии внимал глаголы:

О! естьли, Iоанн, познал я что-нибудь,

Смиренна жизнь моя мне сей отверзла путь;

455 Душе от сей земли на небо есть дорога;

Душа есть точное изображенье Бога,

Живет и движится в объятиях Его;

Наш дух есть лучь живый, Бог солнце у него!

От мысли сей в моих мольбах не удаляюсь

460 И сердцем в небеса всечасно воскриляюсь.

Что мог проразуметь о будущей судьбе,

О Царь! открою то во храме и тебе;

Оставим небеса; но тайны сей во веки

Да слышать от тебя не будут человеки!

465 Отверзу взор тебе на будущие дни,

Гряди!… И шествуют ко зданию они.

Врата, которые между стенами крылись,

Врата нетронуты входящим отворились;

С священным трепетом грядет за старцем Царь,

470 И видит посреде устроенный олтарь;

Под ним живой воды извился ключь биющий,

Пустынник, к олтарю рукой Царя ведущий,

На персты взяв воды, к Монарху приступил,

Он очи и чело Царево окропил.

475 Как некая кора с очей его низпала,

Очистился олтарь, мгновенно тма пропала,

И будто усладил Царя приятный сон;

Что вижу пред собой? вещает старцу он;

Или я пренесен в небесную вершину?…

480 Ты видишь, старец рек, божественну судьбину;

Колена преклони! се книга предлежит;

Зри буквы тайные. И Царь на книгу зрит:

Крестообразно вкруг нее лучи спирались,

В ней сами от себя листы перебирались.

485 Как чистою брега наполненны водой,

Являют небеса светящи над рекой:

Во книге ясно так изображенно зрится,

Чему назначено в грядуще время сбыться.

Недвижим зритель был, пустынник замолчал.

490 Се! вижу я себя! в восторге Царь вскричал,

Без долговремянной и многотрудной брани,

Врата отверзлися мне гордые Казани;

Ордынский сильный Царь у ног моих лежит,

Приносит Волга дань, Кавкас от стрел дрожит;

495 Смущенна Астрахань упала на колени:

Уже моих знамен в Сибирь простерлись тени;

На Шведов гром падет из храбрых Росских рук,

Вкруг Белта внемлю я Московской славы звук;

Мятежная Литва, как агнец, усмирилась,

500 И Нарва с трепетом России покорилась;

Тревожный Новгород на веки укрощен:

Победами покой народам возвращен;

Поляков усмирив, я царствую во славе;

Соседям мир дарю, и мир моей державе….

505 Престань тщеславиться! смиренный старец рек,

И знай, что ты не Бог, но смертный человек;

Блаженства сам себе не можешь ты устроить,

Коль щастьем Бог тебя не хощет удостоить.

На оживленные картины взор простри;

510 Будь тверд, и суету земного щастья зри:

Вдруг виды страшные Монарха поражают;

Там отрока в крови листы изображают;

Обвившись змий кругом, гортань его грызет,

Кто отрок сей? Монарх ко старцу вопиет.

515 Я зрю жену над ним рыдающу, стенящу,

Терзающу власы, и жизнь пресечь хотящу….

Ты видишь мать его, вещает Вассиян,

Се сын твой! се твоя супруга, Iоанн!

О славолюбия неслыханное действо!

520 Корысти поострят убийцев на злодейство;

Димитрий в юности увянет, яко цвет.

Царь стонет, и едва на землю не падет;

Но в немощи его пустынник подкрепляет;

Во светлых небесах Димитрия являет.

525 Скрепися, рек Царю, во славе сына зри,

Какой не многие причастны суть Цари;

Неувядаему корону он получит;

Во аде вечный огнь его убийцев мучит.

Спокоило Царя видение сие;

530 Но где, он вопросил, потомство где мое?

Как вихрем некаким мгновенно отделились,

Вдруг многие листы во книге преложились.

Не все испытывай, пустынник рек Царю;

Я ветьви твоего потомства отворю:

535 Феодор царствует! не буди безотраден;

Но в нём иссякнет кровь, он кончит жизнь бесчаден.

Со стоном Iоанн, потупя взор, молчал;

По том на небеса возвед глаза вскричал:

Ты, Боже! зиждешь все, Твоя да будет воля!

540 Тобой предписана моя мне в жизни доля;

Но мучится мой дух, и слезный ток течет,

Что корень Рюриков судьбина пресечет.

Не сетуй! старец рек: твой плод не истребится,

Но должен в недра он на время углубиться,

545 В благословенной он утробе прозябет,

И выступит по том торжественно на свет;

От ветви, Царскому колену приобщенной,

Изыдут отрасли в России возмущенной;

Как сильный кедр, они до облак возрастут,

550 Народы ликовать под сенью их придут;

Россия возгремит, и славу узрит нову!

Но ныне обрати твой взор ко Годунову,

И друг и родственник он сына твоего;

По нём приемлюща ты зришь венец его;

555 Ты видишь вкруг его реками кровь текущу,

Стенящу истинну, невинность вопиющу.

Царь в черных мраках зрит преемника сего;

Как облак носится печаль кругом его;

Не веселит души ни троном он, ни славой;

560 Рукою держит мечь, другой сосуд с отравой;

Крепит на троне власть кровавым он пером;

Но видит молнии, вдали внимает гром,

Смущенные глаза на тучу взводит черну,

И Годунова трон подобен зрится терну.

565 Кто дни спокойствия Царева погасил?

У Вассияна Царь со стоном вопросил.

Раскаянье и грех, пустынник отвечает,

Убийца Дмитриев отравой жизнь скончает.

Смотри, как действует в его утробе яд;

570 Отрепьева на трон Поляки протеснят;

Димитрий убиен, но именем восстанет;

Отмщенье в образе чернца перуном грянет,

И сына Царского на троне умертвит.

Но горести в Москве Отрепьев оживит;

575 Не есть и не было толиких зол примера:

Благочестивая теснима будет вера;

В России тишина исчезла, яко дым,

Там страждет Патриарх в темнице Iаким;

Латинской верою и лестью упоенный,

580 Игнатий жезл берет и сан первосвященный;

Ко благочинию утратилась любовь;

Сынов отечества рекой лиется кровь.

Из рук Отрепьева перун в столице грянул;

Но Шуйский на него с мечем от сна воспрянул;

585 Он, пламенник нося, от Россов гонит страх,

Предав огню чернца, его развеял прах,

Ты видишь Шуйского, носящего корону;

Но зло к Российскому прильнет, как язва, трону.

Междоусобие в Россиянах горит,

590 Се жало на него злонравие острит!

Забвенна древняя твоим народом слава;

На царство Польского он призвал Владислава;

И в ризу черную Василий облечен,

Пострижен, и врагам отечества вручен.

595 Все царство мрак покрыл; ищи в темнице света!

Являет он Царю в оковах Филарета;

В темницу вверженный, но в ней, неустрашим,

Из Польши пишет он к собратиям своим,

Дабы в любви сердца к отечеству крепили,

600 Венца Российского Литве не уступили;

Нещастный старец зрит оковы, пламень, мечь;

Бессильна смерть его к предательству привлечь;

Он славу соблюсти отечество заставит,

И пастырством свой сан в Москве по том прославит.

605 Се нощь скрывается; зри солнечный восход!

Романовых грядет от Филарета род;

Явится в полном он сиянии при начале,

И больше света даст, чем в вечность пройдет дале.

Увы! доколь заря в России не взойдет,

610 На всю твою страну глубокий мрак падет!

Се трон колеблется, хранимый многи веки;

Москву наполнили Поляки, будто реки;

Забвенны древние природные Князья;

Ты стонешь, Iоанн! стеню и плачу я;

615 Иноплеменники Москвою овладели…

При сем видении небесны своды рдели;

Опустошенные открылися поля;

Кровавые ручьи, багровая земля;

Растерзанны тела гробов не обретают,

620 И птицы хищные над ними вкруг летают.

Отринула Москва от персей томных чад.

К Российским ратникам приходит бледный глад;

Мечи из рук падут, душевны тлеют силы;

Преобращаются вкруг стен шатры в могилы;

625 И глад бы мужества остатки погасил,

Когда бы Минин искр в сердцах не воскресил.

Сей друг отечества на бедность взор возводит,

Берет сокровища, к Пожарскому приходит;

Богатство тлен и прах, но славно есть оно,

630 Коль будет общему добру посвящено.

Познал имения такую Минин цену;

Он злато изострил, дабы сразить измену;

Российской храбрости удерживает вес,

И се разит Орла Российский Геркулес!

635 Как бурный вихрь Москву Пожарский окружает,

Кидает молнии, Поляков поражает;

С другой страны дарит отечеству покой,

Бросая гром на них Димитрий Трубецкой.

Сей род со времянем с тем родом съединится,

640 От коего певец Казанских дел родится;

Увидеть свет ему судьбина повелит,

Где Польшу бурный Днепр с Россиею делит.

Прости, коль он тебя достойно не прославит,

Любовь к отечеству писать его заставит.

645 Но взоры Iоанн к Героям устреми,

И черную печаль от сердца отыми;

Пожарский с Трубецким победу совершают;

Женут врагов, разят, и в бегство обращают.

Очистились теперь от мрака небеса.

650 Москве возвращена и слава и краса;

Пожарскому венец народом поднесется,

Но сей великий муж от царства отречется,

Своею кротостью Монархов превзойдет;

Избрат Романова на царство даст совет;

655 В уединение по том восхощет скрыться;

И Филаретов сын со славой воцарится.

Смотри, как мать ему принять венец претит,

Колеблемый престол душе её не льстит,

И сына образу в слезах она вручает;

660 Сигклит его берет, и бармами венчает:

На царство отрок сей со славою вступил,

И жало Польского дракона притупил;

Склоненную главу при нём подъемлет царство,

Приосенилося спокойством государство.

665 Приемлет сын его корону Алексей,

Законодателем владетель будет сей;

Благоустройство он дает своей державе,

Уготовляется Россия к новой славе.

Преемником своим он сына наречет;

670 Но смерть Феодора в цветущи дни ссечет.

Горька отечеству такая будет трата!

Оставит по себе юнейшего он брата.

Что вижу? Царь вскричал: Что вижу я? Скажи!

Родятся новые в России мятежи:

675 Зрю вкупе двух Царей, и вижу две короны,

Трепещет стольный град, трепещут Царски троны!

Расторглось дружество и братская любовь,

В Москве грабеж и вопль, течет по стогнам кровь,

Кто сей нещастный муж не крест в слезах взирает,

680 И за власы влеком, на копьях умирает?

Кто хитрая сия и гордая жена,

Мне, видится в венце мечем воружена?

Свирепые змии свои разверзли зевы,

Хотящи жалами язвить уста Царевы ₁₁,

685 Но вдруг печальная простерлась тишина,

Междоусобная укрощена война;

Кто отрок сей, скажи, что громы взяв рукою,

Разит мятежников для общего покою?

Коварство плачуще у ног его лежит,

690 Злоумышление от стрел его бежит.

Но что! не новые ль раждаются народы?

Иль в год вместилися бесчисленные годы?

Столицу вижу я, но вижу не мою!

В Москве Россиян зрю, но их не познаю!

695 Се Царь, оставив трон, простер к работе руки,

Цветут кругом его художества, науки.

Или я вижу сон, иль очарован взгляд?

Се вдруг раждается у Белта пышный град?

Скажи, коликими созижден он Царями?

700 Единым!… Сей един да чтится олтарями…

Державу осенит сей муж, как некий кедр….

Се Бог, иль человек?… Се твой потомок Петр!

Он людям даст умы, даст образ нравам диким,

России нову жизнь, и будет слыть Великим.

705 Светило оное вначале мрак затмит.

Сестра против него злодеев устремит,

Ты видишь, как она владеть престолом жаждет!

Москва от хитрости Софии гордой страждет:

Стрельцы Матвеева безвинну кровь лиют,

710 Се чашу смертную Нарышкины пиют.

Но зри Петра своим народом окруженна,

Его перуном лесть и гордость пораженна:

Там гонит он за Днепр с полей Полтавских Льва;

И видит новый град во дни его Нева.

715 Парящим он орлом в чужих странах явился;

Весь свет его трудам и свойствам удивился;

Превыше смертных сил подъемлет он труды;

Се флот, се воинство, науки и суды;

Его перун в морях, и гром на суше грянул;

720 Но в самых торжествах сей мудрый Царь увянул!…

Смущен приятною и жалостной мечтой,

Воскрикнул Iоанн: о грозна смерть! постой!

Оставь потомка мне! Но свет Петра объемлет,

И Царь сии слова от Вассияна внемлет:

725 Сей муж великими делами долго жил,

И жизням Бог предел и славе положил;

Пресветлый дух Петром на небо преселится;

Но он в другом лице на землю возвратится.

Познает свет, когда его прервется век,

730 Лишь только по тому, что был он человек.

Во всей подсолнечной сей муж себя прославит;

Он в плаче по себе Россию всю оставит.

Образование душе и славе сей,

В крови Нарышкиной устроит Алексей;

735 Примером будет он всего земного круга.

Взойдет на Царский трон по нём его супруга;

И славы стран твоих приумножая звук,

Оставит Анне трон его бесчадный внук…

И се, Российского к усугубленью света,

740 Петрова Дщерь грядет на трон, Елисавета;

Ознаменуется правление сие

Щедротой, щастием и кротостью ее;

При ней расторгнутся наук словесных узы,

Россию посетят возлюбленные Музы;

745 Седящи миртовых древес в густой тени,

На лирах возгласят они златые дни;

Под скипетром её цветут обильны нивы,

Корону обвиют и лавры и оливы,

Науки процветут как новый виноград,

750 Шувалов их растит, Российский Меценат.

Но кое зрелище в восторг мой дух приводит?

Светило новое в стране полночной всходит,

Вещает Iоанн…. Теряется мой взор;

Колики радости, какой торжеств собор!…

755 Се! лучшая времян, пустынник рек, судьбина,

Приемлет царствия вожди ЕКАТЕРИНА,

Премудрость с небеси в полночный край сойдет,

Блаженство на престол в лице её взведет,

Пред Ней усердием отечество пылает;

760 Любовь цветами путь Ей к трону устилает,

Тесна Её лучам Российская страна,

Должна бы озарять вселенну всю Она;

Божественны Она народам даст уставы,

Гласящи подданных и Государей правы;

765 Содействует Её намерениям Бог;

Устроит совести и милостям чертог.

Она стенанию вдовиц и сирых внемлет,

Отверженных детей под свой покров приемлет,

Питает, греет их, им нову жизнь дает;

770 Судя преступников, как Матерь слезы льет;

Дать подданным покой, лишается покою,

И щедрости лиет на всех людей рекою.

Учися царствовать, учися ты у Ней;

Будь подданных отцом и жизни их жалей!

775 Как крины процветут в Её державе грады,

Упьются тишиной, насытятся отрады;

Училища при Ней как маслины цветут;

Куда свой взор прострет, сияет благо тут.

В великой сей душе вмещенная Россия,

780 Преобразив свой вид, увидит дни златые.

ЕКАТЕРИНА век Астреин возвратит;

Что в мыслях Петр имел, то делом совершит;

От гордых пирамид и титлов отречется,

Но Матерью Она сердцами наречется;

785 Прибежищем Она народам будет всем:

Приидут к ней Цари, как в древний Вифлием,

Не злато расточать, не зданиям дивиться

Приидут к ней Цари, но царствовать учиться.

Блаженством озарит отечество Она,

790 В трудах Ее найдут Аврора и Луна.

Но буря бранная правление тревожит,

Шумит, и тем лучей венца и трона множит;

Кротка в отечестве, премудра в тишине,

Явилась грозною и страшной на войне;

795 Чрез дальные моря восточным движит краем,

Венцы и славный мир приемлет за Дунаем.

Зри новый на челе ЕКАТЕРИНЫ лавр,

Подносят ей венцы Херсон и древний Тавр.

Восточну трепетать Луну Она заставит,

800 Сарматов укротив, свой век Она прославит.

Всеплодным цвесть полям в отечестве велит;

Расширив свой предел, народы в нём селит;

В пространстве черные восточные пучины

Шумит название Второй ЕКАТЕРИНЫ;

805 Российски корабли через Босфор летят,

Юг, запад и восток, весь север богатят.

Увеселят Ее не лавры, не оливы,

То сердце усладит, что люди с Ней щастливы;

Утешит страждущих, нещастных оживит,

810 Победой возгремев, щедротой удивит;

Возвысит разумы, Она исправит нравы,

Достигнет мудростью бессмертной в мире славы!

Се Павел! старец рек, душа Её и кровь.

Зри! коль сильна к Нему народная любовь;

815 Приходит смерть к нему в дни юности с косою,

Народ потоком слез кропится как росою;

Проникнул небеса ЕКАТЕРИНИН стон.

И паки возвращен и Ей и Россам Он,

И вскоре томная утешилась Россия.

820 Се! входит с Павлом в брак прекрасная Мария.

Ликуй со мною Царь и веселися ты,

Се ветви возросли от корня сей четы;

О коль возлюбленны! О коль они прекрасны!

И веки потекут в России безопасны.

825 Цветами в честь для них украсились поля,

И в дар приносит им богатый плод земля:

Неизмеримая отверзлась благ пучина;

Бессмертной славою гремит ЕКАТЕРИНА….

Грядущи времяна познать полночных стран,

830 Желал еще взглянут во книгу Iоанн;

Но вдруг огонь блеснул! Царь к старцу обратился;

Олтарь затрепетал, и мрак над ним сгустился.

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ

Отверз небесну дверь Денницы перст златой,

Румяная заря встречалась с темнотой;

Где кисть густую тень от света отличает,

Там зрение черты меж ими не встречает,

5 Смешенье сходное при утренних часах,

В слиянном с нощью дни казалось в небесах;

Мрак тонкий исчезал, сияние раждалось,

И каждо существо со светом пробуждалось.

Тму гонит с небеси приятная заря;

10 Виденье гнало прочь печали от Царя:

Из храма Iоанн с пустынником выходит,

И зрение на дол с вершины гор возводит;

Сквозь чистый воздух зрит приятные поля:

Там нежной зеленью оделася земля,

15 И представлялася цвегы производяща,

Как в первый раз из рук Господних исходяща;

Зефиры тихие играют по лесам,

И свежесть отдают земле и небесам;

Поля жемчужною росою орошенны,

20 Со мрачностью ночной бегут пары сгущенны.

Когда беседовал с Монархом Вассиян,

Сокрылись ужасы от сих угрюмых стран,

И дожд, небесный дождь, лесов и гор питатель,

Прохлады алчущих, и жизни стал податель:

25 Как будто старцевых внимая силе слов,

Рекою зашумел из хладных облаков;

Долины томные и рощи оживились,

Былинки напились, цветы в лугах явились;

Лазоревый покров одел поверхность гор.

30 Взводя на все сие Монарх веселый взор,

Вещал: Великий Бог! о коль Тебе не трудно

Во свете то творить, что дивно нам и чудно!

Но трудно нам Твои щедроты заслужить,

Ты Бог! и Бога мы умеем раздражить.

35 Глубоку мысль сию питай всегда о Боге;

Но, старец рек, иди; твой стан теперь в тревоге,

Иди! друзей твоих и войски успокой,

Неизреченною снедаемы тоской;

При сем не забывай ужасного виденья:

40 Твой Бог тебе Отец; ты будь отцом владенья!

Разумный Царь почтен, хотя нещастен он;

Не злоключения, пороки зыблют трон.

Приосенив Царя, с горы его низводит,

Где спящего в траве Алея Царь находит;

45 Се верный раб тебе! Монарху старец рек,

Не в дружбе, но в любви он слабый человек;

Люби и чти его!… Алей свой сон оставил.

Сокрылся Вассиян…. Царь к войску путь направил;

И слезы радостны лия в сей мирный час,

50 По бедствах вид имел спокойный в первый раз.

Во стане между тем, когда Монарх сокрылся,

Неизреченный страх и ужас воцарился;

Адашев по шатрам ходил как вне ума,

Ему казалася мрачнее нощи тма,

55 Колеблемой земля, по коей он ступает;

Молчит, язык его к гортани прилипает;

Трепещет как тростник, во все страны смотря,

Не смеет вымолвить, что нет нигде Царя;

Он рыщет по лесам, на холмы он взбегает,

60 Услышать ход Царев, к земле он прилегает;

Не внемлет и не зрит!… Толико грозный рок

Надолго скрытым быть от воинства не мог:

Царево тайное отсутствие познали;

Винить лишеньем сим друг друга начинали;

65 Претерпевающи злощастье многи дни,

В сей час нещастными почли себя они;

Печали, глад, тоска гоненья, скорби люты,

Явились страшны им, лишь только с сей минуты.

Где Царь наш? где наш друг? повсюду вопиют;

70 Умолкнут вдруг они, и токи слез лиют!…

Но ратников в сей час внимая сокрушенью,

Послали Небеса прохладу к утешенью:

Древами зашумел зефир издалека,

И многоводные надвинул облака,

75 Которы в воздухе как горы вкруг ходили,

Сперлись, и вдруг поля и рощи одождили.

Владеющий до днесь Ордынскою страной,

От ветров прячется, под жаркий пояс зной;

Цветы и былия в долинах оживали;

80 А ратники Царя лишенны унывали;

Омытые дождем, среди своих прохлад,

Вещали: зной пошли, о Небо! нам назад;

Да голод нас мертвит и жажда несказанна,

Лишь только нам отдай обратно Iоанна!

85 Рассыпались они по дебрям и лесам,

Простерлись голоса плачевны к Небесам;

Отдайте горы нам Царя! они взывают:

Из рощей, из пещер Монарха призывают;

Но повторяемый стократно в дебрях глас,

90 Им будто отвечал: Монарха нет у нас,

С вечерние зари до утренней ходили;

Бесстрашным, тропки им сомненье наводили.

Уже пред светлою зарей исчезла тень,

Луна под землю шла, и воцарялся день;

95 Адашев, следуя склонению Цареву,

Рыдая шел к тому развесистому древу,

Под коим Iоанн в нощи виденье зрел.

Он шлем и мечь его под древом усмотрел,

Которые Монарх в забвении оставил,

100 Когда к пустыннику с Алеем путь направил.

Какое смутное виденье для него!

Оледенела кровь вкруг сердца у него;

Воскрикнуть хощет он, но не имеет мочи;

Остановилися стопы его и очи.

105 Такое зрелище, как острая стрела,

Пронзила грудь его и сердце сквозь прошла;

Он руки к небесам трепещущи возносит,

Истолкования в сем деле темном просит;

Взрыдал, и пред собой воителей узрел!

110 Как хладный истукан, на них Герой смотрел;

Воители его боленью сострадают,

Бия во грудь себя, на землю упадают.

Волнующийся дух в Адашеве утих,

И вопрошающу о Iоанне их,

115 Объемлющи его колени повторяли:

Увы! и мы Царя Алея потеряли!

Тогда поведают гонимы роком злым,

Свое свидание и разлученье с ним;

Адашева в тоске их повесть утешает,

120 Он к роще, где Алей сокрылся, поспешает;

Летит чрез холмы он, усердием горя,

И зрит вдали… он зрит… идущего Царя!

Как огнь влечет к себе светильник потушенный,

Так был к Царю влеком Адашев восхищенный;

125 Он будто Ангела сходяща зрел с небес,

В объятия к Царю повергся с током слез.

Ты верным другом быть, вещает Царь, умеешь;

Единого искав, ты двух друзей имеешь;

Об отлучении моем не сожалей;

130 Не плачь, я здрав, и верен нам Алей.

Те речи общее спокойство увенчали.

Зефиры к воинству слова сии помчали;

Приятней весть была зари лучей златых,

И сладостней дождя по многих днях сухих;

135 Светлее небеса и солнце появилось;

Вещаньем о Царе все войско оживилось.

Пришел наш Царь! пришел! повсюду вопиют;

Им взгляды Царские обратно жизнь дают!

Касаясь риз его, стопы его лобзают,

140 И воплем радостным небесный свод пронзают.

Так током вод Мойсей пустыню усладил,

Которы он жезлом из камня исцедил:

Подобно Царский взор, едино к войскам слово,

Прохладу им сулят, покой и щастье ново;

145 Его присутствие блаженство принесло;

Воскресли радости и стало мертво зло.

Внимая грому труб Российских смутны Орды;

Престали дерзки быть, престали быти горды;

Как юница падет к стопам идуща льва,

150 Простерлись пред Царем Кокшайцы и Мордва;

Приходят, в дань ему корысть и жизнь приносят,

За наглости свои помилованья просят,

Вещая искренно, что двигли их на брань,

И суеверие, и гордая Казань;

155 Два мрака души их и мысли ослепили;

Что в буйности они к измене приступили;

Но совесть изгнала вражду из их сердец,

И быть они хотят рабами наконец.

Со умилением Монарх просящим внемлет,

160 И в подданных число своих врагов приемлет.

Тогда наполнился ущерб его полков,

Доныне множимый от скорби и врагов;

На место страждущих, на место умерщвленных,

Находит храбростью людей одушевленных.

165 Такое диво зрел в Колхидии Язон,

Когда, рассея там змиины зубы он,

Увидел шлемы вдруг, щиты, мечи блестящи,

И войски из земли как класы исходящи.

Кочующи Мурзы, внимая ратный шум,

170 Потупили глаза, унизив гордый ум;

Из под Казанского расторженна покрова,

От молнии, что их разить была готова,

Российского Орла под крылья притекли,

И там пристанище от бурей обрели.

175 Склонилися к нему Висей со Еникеем,

Монарх отныне стал их другом, не злодеем.

Как бурная река со воинством своим

К Свияжску двигнулся, и страх пошел пред ним;

Соединилися, о дивная премена!

180 Махометанские с Российскими знамена.

Уже как два крыла раскинувый орел,

По воздуху с детьми, так Царь на брань летел;

Подобны тучам двум две зрелись войска части,

Предохраняющи Россию от напасти.

185 Когда вступил Герой в Свияжские поля,

Ликующей ему представилась земля;

Которых жители России покорились,

Те селы в тишине как сад изобразились;

Щедротой их привлек к покорству Iоанн:

190 Исчезла злоба их противу Християн;

Не изнуренные ни данью, ни трудами,

Между великими покоятся скирдами;

Там нивы тучные, там сладкие плоды,

Казали роскоши и щастия следы;

195 Среди прозрачных вод, в лугах, в долинах мирных

Стретаются стада волов и агнцев жирных;

Под тению древес венки пастушки вьют,

Приятну жизнь они и нежности поют.

Там ризу пеструю раскинула природа;

200 Написанна в очах у всех цвела свобода;

Ласкают воинство, за войском идут в след,

Усердны жители нося млеко и мед.

Какое двух держав несходство предлежало!

Увеселив гдаза, оно сердца сжимало,

205 И жалость во слезах на воинов воззрев,

Умножила в Царе стремление и гнев;

Не смел ни зной, ни вихрь в пути его тревожить,

Но радость общую и Царскую умножить!

Едва нолки в Свияжск оружия внесли,

210 С Морозовым ладьи ко брегу притекли,

И вопль, веселый вопль небесный свод пронзает!

От волн спасенного как сына мать лобзает,

С таким восторгом Царь пловущих целовал,

Которых потерять на веки уповал.

215 Умыслив дать пример Казани горделивой,

Едва вступил в Свияжск сей Царь мирилюбивой,

С увещеванием и кротостью слов,

Оливну ветвь вручив, послал туда послов;

Велел мятежникам кичливые Казани

220 Мир вечный предложить, или кровавы брани.

Ведущая меня доныне на Парнас,

О Муза! укроти на время трубный глас.

Послы грядут в Казань со миром, не с войною;

В сей град, мятежный град, прейди и ты со мною;

225 Поведай прежних бедств Алеевых вину;

Разврат его представь, дай лиру, петь начну!

Под лунною чертой Дух темный обитает,

Который день и нощь по всем странам летает,

Раждает он вражды между земных Князей;

230 Раждает мятежи, разрывы меж друзей,

Он вносит огнь и мечь в естественны законы;

Гражданску точит кровь, колеблет Царски троны;

Сердца тревожит он, супружни узы рвет;

Всех мучит, всех крушит, Раздором он слывет.

235 Сей Дух существовал при сотворении неба;

Единородный сын и Нощи и Ереба,

Во мраке утаясь, сиянье похищал,

Молчащу тишину, став бурей, возмущал,

Во мразе крояся, сражался с теплотою,

240 Он воздух воружал на брань с водой густою.

Когда в Едеме жил безбедно человек,

Во древе знания скрывал железный век;

Над нашим праотцом, праматерью прельщенным,

Плодом возликовал вкушенью запрещенным;

245 На шаре здешнем он от тех времян живет;

Гнездилище его и царство целый свет.

Он сеет тамо зло, где только есть народы;

Пустыни где найдет, мутит песчаны воды;

Дыхает пламенем из чрева он земли,

250 Бросает в ярости о камень корабли;

В пучине воздуха он скорби растравляет;

Он движит бурями, и громы составляет;

Болезни, горести, земное каждо зло,

Из мрачных чресл его в сей мир произтекло.

255 Безбожие, во тму бездонну погруженно,

Лежало будто бы перуном пораженно;

Комете пламенной его подобен вид;

Терзают грудь его досада, гнев и стыд.

Туманны очеса на Iоанна взводит,

260 Ожесточается, трепещет, в ярость входит,

Вещает: Нет! Москве не дам торжествовать!

Смущу Казань! смущу! ад будет ликовать!

И страшный пламенник рукой дрожащей емлет;

Из вечной тмы ползет, главу свою подъемлет,

265 Шипящи у него ехидны вкруг чела,

Изображали страх разгневанного зла;

Куда ни ступит, все мертвит и пожигает;

В свирепстве, в бешенстве к Раздору прибегает;

Чего ты мешкаешь? со стоном вопиет:

270 В приятной тишине покоится весь свет;

Казань беспечною любовью услажденна,

Иль скоро быть должна Россией побежденна,

Или не постыдясь невольнических уз,

С Москвою рабственный соделает союз,

275 Настанет здесь покой! Почто, почто коснеешь?

Стыдись, что звание Раздора ты имеешь;

Смутило б я весь мир, но дело то твое:

Для сих великих дел имеешь бытие.

Безбожие Раздор к злодейству ополчает,

280 И пламенник ему из рук своих вручает.

Со скрежетом сказав: Гряди, гряди в Казань,

И тамо сей вражду, мятеж, измену, брань!…

Ко поднебесности восточной уклонился,

И пламенной змеей Раздор в Казань пустился;

285 Любовью видит он Сумбекин полный взор;

Но в грудь её взглянув, прочел на ней притвор,

Приметил скрытую у ней на сердце рану,

К Алею хлад один, но всю любовь к Осману,

Тогда объемля град геенских мраком крил,

290 С Сумбекой на вражду Османа примирил.

Любовной страстью Царица ослепленна,

Не зрела бездны той, в котору углубленна;

И терна меж цветов не чувствуя она,

Склонила злобного к совету Сагруна;

295 Признанием болезнь сердечну облегчила;

Нещастная! она злодею мечь вручила;

Открылась во всей мучительной любви,

Возобновленный жар казала во крови,

Но мир уставленный, приятный мир с Османом,

300 Еще прикрасила лукавством и обманом;

Поведала она предвозвещанья те,

Которы ей изрек супруг её в мечте,

Что грома страшного не будет слышно брани,

Доколе Царь Алей не выдет из Казани.

305 Коль мне изгнать его, воскрикнула она,

Мгновенно закипит кровавая война;

Когда с ним купно жить, и здесь Царя оставить,

Спокойства сладкого не можно мне восставить;

Что делать, и к чему нещастной прибежать?

310 Того люблю, того не смею раздражать.

Сагрун, который их как тартар ненавидел,

Вяимая речи те, вблизи надежду видел;

Надежду лестную, котора наконец

Казанской для него вдали плела венец;

315 Густыми мраками лукавства он увился,

Недоумеющим, задумчивым явился;

Не показующий измены никакой,

Нахмуренно чело дрожащей тер рукой;

По том как будто бы тревожась и робея,

320 Вещал: усилила Царица ты Алея;

Мы бременем его руки угнетены;

Кем сети для него быть могут сплетены?

Я только то скажу, что жалость я имею;

Но далее вещать не должен и не смею.

325 Вещай, и не страшись, Сумбека вопиет;

Ах! естьли грех любить, так целый грешен свет.

Увы, нещастная! но я венца лишуся,

Когда отсель изгнать Алея соглашуся;

Слова пророчески могуль пренебрегать?

330 Могу ли завсегда Османа убегать?

Сумбека мучилась, Сумбека тосковала,

И руки у раба рыдая целовала.

К толиким низостям приводит нежна страсть!

Влекущий по цветам Сумбеку в стыд, в напасть,

335 Сагрун вздыхая рек: Нещастная! тобою,

Твоей любовью, и лютою судьбою,

Растрогалась душа; подам тебе совет;

Но может быть его почтет жестоким свет;

Однако где волна ладью к скалам бросает,

340 Там каждый плаватель себя от волн спасает.

Ты ведаешь, что два, столетия назад,

На мертвом черепе воздвигнут здешний град,

Но вместо должные главы Махометанской,

Обманом в землю скрыт невольник Християнской;

345 И здесь погребена Российская глава,

А тем пророчески нарушены слова,

Которых никогда Сагрун не позабудет:

Чья будет здесь глава, того и царство будет!

И так прейдет во власть Россиян город сей,

350 Коль мы не отвратим погибели своей;

Когда пророчества народу не припомним,

И ясных слов таких мы свято не исполним.

В вещаниях всегда бесплотный справедлив:

Алей во граде сем не должен быти жив.

355 Не мысли, чтобы сей совет внушала злоба,

Но чаю, твой супруг не с тем восстал из гроба,

Чтоб главный нашего отечества злодей,

Супругу получил и трон его, Алей;

Не можно склонну быть ему на мысль такую;

360 Я инако слова пророчески толкую,

И тако думаю, что втайне думал он,

Для точной пагубы Алея звать на трон,

Алей уйдет отсель, я то вещаю смело;

Но не уйдет его из стен Казанских тело;

365 Махометанином развратник сей рожден,

И должен быть на нём сей город утвержден,

Невольничью главу его главой заменим,

Себя чрез то спасем, во благо зло пременим,

Его погибелью Казанцов оживим,

370 Супругу твоему внимание явим;

Но, впрочем, на моих словах не утверждайся,

Страдай, крушись, терпи, и браней дожидайся!

Сие вещал Сагрун, имевый тусклый взгляд;

Свирепство отрыгал его устами ад;

375 Коварства у него, что в сердце обитали,

Невидимую сеть Сумбеке соплетали;

Хотя ослеплена, хотя была страстна,

Но заразилася свирепством и она,

И грозным кажду речь сопровождая взором,

380 Ко злобе двигнута соделалась Раздором;

Он крылья распростер, к темнице полетел,

Нашед Османа там, его в чертог привел,

И там рассудки их лишив с Сумбекой света,

Составил точный вид геенского совета:

385 Там Злоба извлекла окровавленный мечь,

Она клялась народ к предательству возжечь;

Простительным сей грех им зло изобразило,

И жало им свое, как мечь, в сердца вонзило;

Заставила Вражда убийство им любить,

390 Тогда условились Алея погубить.

Сагрун с веселием безумной воле внемлет,

Народ возволновать на свой ответ приемлет;

Но чая умысл свой с успехом предначать,

Доверенности в знак взял Царскую печать.

395 Вещай Сумбекин гнев печальным звоном лира:

В любови зделавшись вторая Деянира,

Притворно пламенна, притворно став нежна,

Прислала с ризою раба к Царю она;

Но твердую щитом имея добродетель,

400 От смерти близкие избавился владетель;

В сии часы Осман к нему с мечем влетел,

И смерти пагубной предать его хотел;

И в самы те часы раздор в народе сея,

Сагрун изображал изменником Алея;

405 От Царского двора отгнать сомненье прочь,

Для возмущения глубоку избрал ночь.

Внутри Казанских стен над тинистым Булаком,

Висящий холм седый есть многих лет признаком;

Там дубы гордые разметисто росли,

410 Они верхи свои до облак вознесли,

И ветви по струям далеко простирали,

Отрубленну главу под корнями скрывали;

На сей-то дикий холм, ко брегу мутных вод,

В полночный час прийти Сагрун склонил народ.

415 Всегда бывает чернь к пременам ненасытна,

И легкомысленна она, и любопытна.

Едва светило дня спустилося в моря,

Погасла в небесах вечерняя заря,

И звезды от страны полночной возблистали;

420 Казанцы под стеной сбираться в груду стали.

Немолкный шум древес, блистающа луна,

И царствующа вкруг глухая тишина,

Непостижимый страх в сердцах производили;

Казалось, тени вкруг невидимо ходили;

425 Вдруг некий бурный ветр по роще зашумел,

Сагрун держащ кинжал, толпы в средину вшел;

Был виден на лице лишенный дух покою.

Он хартию держал дрожащею рукою;

Кровавыми народ глазами озирал;

430 Безмолвствуя, и страх и ужас он вперял;

Вздохнул, и тако рек со стоном лицемерным:

Скажите: точно ли пришел я к правоверным?

Не знаю, говорить, или еще молчать?

Но как я утаю Царицыну печать!

435 Она вам истинну речей моих докажет,

И то, что думает Царица, вам расскажет;

Я токмо есмь её истолкователь слов:

Казанцы! гром с небес ударить в нас готов;

Вы льститесь, увенчав Алея, быть в покое,

440 О! коль обманчиво спокойствие такое!

Под видом дружества сей враг пришел в Казань,

Дабы в корысть собрав с Махометанов дань,

Ордынцов разорить и дать уставы новы,

Казанцев заманить в Московские оковы;

445 Сей изверг естества (злокозненный вещал)

На вас кресты взложить России обещал.

Изображаст он ужасным Християнство,

Народ в страдании, во тме Махометанство,

Вельможей в нищете, Сумбеку во плену,

450 И в рабстве горестном Казанскую страну;

О други! говорит, прощайтесь со женами,

И дщерей горькими оплачте вы слезами!

Как стрелы, те слова вещая, он кидал,

Сумбекою свои доводы подтверждал….

455 Вдруг ропот восстает, народ поколебался;

Как будто бы вода при буре взволновался,

Движения придать волнению сему,

Сагрун стеная рек собранию всему:

Хотите ль, братия, отечеству радея,

460 Хотите ль истребить изменника Алея?

Хотим! вскричал народ…. Клянитеся мне в том;

Зло должно истреблять равнообразным злом;

И естьли к вере вы привязаны любовью,

Запечатлейте ваш союз злодейской кровью;

465 Здесь Християнская глава в земле лежит,

Над ней присягу нам устроить надлежит,

Дабы венчанного злодея в граде вами

Привыкнуть поражать неробкими руками;

То делайте, что я… Он в руки взяв кинжал,

470 Который у него от варварства дрожал,

Разрыл всю землю вкруг: в ней кости осязает,

Влечет главу, и мечь в чело её вонзает;

Но пламень издала разрушася она,

И в ужас привела народ и Сагруна…

475 Казанцы, варварский пример в очах имея,

Разят главу, разить готовяся Алея;

Подняв кинжалы вверьх, клянутся Сагруну,

Призвав в свидетельство свирепства их луну.

Луна подвиглась вспять, когда на них воззрела,

480 И темной тучею лице свое одела;

Но в ярости народ толико дерзок стал,

Что он небесну тму за добрый знак считал.

Роптанье, буйство, шум, проклятия народны,

Производили гром, как реки многоводны.

485 Убийством жаждущий Сагрун исторгнув мечь,

Ведет Казанску чернь всеобщий бунт возжечь;

Ругаются они венцем и Царским саном.

Но вдруг встречаются внутри двора с Османом,

Который шествуя, стенал, бледнел, дрожал,

490 И вшедшим возвестил, что Царь Алей бежал.

Земля под Сагруном тогда поколебалась;

Толико страшной весть преступнику казалась!

По сердцу у него распростирался мраз,

И слезы потекли от ярости из глаз.

495 Но сведав, кто сокрыл от зверства их Алея,

Всю ярость устремил и злобу на Гирея;

Свой мечь, кровавый мечь в невинну грудь вонзить,

Вздохнул, и клятву дал Гирея поразить….

Ленивою ногой к нам щастие приходит,

500 На крыльях зло летит, и пагубу наводит;

Святые олтари разит не редко гром!

Спокоен шел Гирей, избавив друга, в дом;

Благополучным быть своею дружбой чает,

Грядет, и Сагруна с народом он встречает.

505 Как хищный вран летящ по воздуху шумит,

Сагрун, иссунув мечь, так бег к нему стремит;

И громко возопил: Отдай ты нам Алея!

Или в тебе почту отечества злодея.

Но будто страшную увидевый змию,

510 Гирей подвигся вспять внимая речь сию;

Врагами окружен и видя мечь блестящий,

Мгновенной смертию за дружество грозящий,

Алея ищете, ответствует стеня:

Алей не далеко; он в сердце у меня!

515 И естьли вы узнать, где скрылся он, хотите,

Так вскройте грудь мою, и в ней его ищите;

Он был, и ныне тут!… Сия святая речь,

Котораяб должна потоки слез извлечь,

Подвигла к лютости сердца сии суровы;

520 Гирея повлекли, и ввергнули в оковы.

Влекомый Сагруном сей муж на смертну казнь,

Спокойный вид имел, а тот в очах боязнь;

Порок всегда уныл, спокойна добродетель!

Сагрун повелевал народом как владетель,

525 И самовластен став по злобе при дворе,

Назначил смертну казнь Гирею на заре.

Меж тем крушения и беспокойства многи

Как ад, наполнили Сумбекины чертоги:

Там черная печаль разлившися кругом,

530 Своею ризою покрыла Царский дом;

Сумбеку и любовь и совесть угрызает,

Надежда веселит, отчаянье терзает,

Любовь утехи ей, неверность страх сулит;

Алея в миртовых садах искать велит.

535 Сетьми еленица, как будто устрашенна,

Бежит по комнатам спокойствия лишенна.

Алея в комнатах, в садах Алея нет;

Стеняща, Сагруна коварного клянет.

Не нежность клятвы те, не жалость извлекала,

540 Пророчества страшась, утекшего искала;

И токи слез её единый был обман;

Ей нужен не Алей, но нужен ей Осман:

Казалося, в одном другова погубила

И паче, нежель честь, порок она любила;

545 Гирея пленного истязывать велит,

Ему сокровища за искренность сулит.

Но сей примерный друг, как некий твердый камень,

Пренебрегающий валы и молний пламень,

В бездонной глубине недвижимо стоит,

550 Взнося чело свое, на гром спокойно зрит.

Бессильна искусить честного человека,

С Гирея снять главу дозволила Сумбека,

Притворство, хитрости, лукавство и боязнь,

Гирею скорую приготовляли казнь.

555 Уже небесное горящее светило

Ордынские поля и горы озарило;

Но будто бы Казань гнусна была ему,

Взирая на нее, скрывает лучь во тму:

Нещастье ли оно Казанцам предвещало,

560 Или свое лице от зла их отвращало;

Но солнце чрез Казань подобно так текло,

Как будто зрелося сквозь темное стекло.

Погас небесный огнь, но не угасла злоба;

Невинность повлекла она ко дверям гроба;

565 Подобен многому слиянью шумных вод,

Теснится стекшийся по улицам народ.

За добродетели на смерть бесчеловечну,

Из времянной идет Гирей в темницу вечну:

У ног трепещущих секиру смертну зрит;

570 Се жребий твой Сагрун Гирею говорит,

В услугах ты своих Алею стал бесплоден,

Яви ты нам его, и будешь ты свободен.

Похвально дружество; но ежели мы им

Наносим общий вред, мы дружбою грешим!…

575 Тебе ли чувствовать, рек узник, дружбы благо?

Не посрамляй, злодей! ты имени святого;

Небесна дружества известна тем степень,

Кто совестию чист как солнце в ясный день;

А ты, носящий яд и хитрость во утробе,

580 Как ноющую кость, и тму во хладном гробе,

Учися твердости, злодей! у чувств моих,

И знай, что дружество мне даровало их!

Оно бесценней всех богатств земного круга;

Прииятна с другом жизнь, и смерть сладка за друга;

585 О мой любезный Царь! о часть моей души!

Спокоен будь Алей, от сих убийц спеши;

Где ты ни странствуешь, в лесах, в вертепах, в море,

Мой дух, бесплотный дух, тебя обрящет вскоре;

Заставит он узнать по нежностям себя,

590 Дохнет и спрячется он в сердце у тебя.

А вы, нещастные вельможи и граждане!

Рыдаю, видя вас во пагубном обмане;

Прощает вас моя ко ближнему любовь;

Но, ах! невинная отмстится вскоре кровь:

595 Сагрун!… се смерть тебя крилами осеняет!…

Вещая то, главу под острый мечь склоняет.

Сагрун умножить зла, а страхи уменьшить,

Уже повелевал скорее казнь свершить.

Се мечь уже сверкнул! но вдруг как вихрь шумящий,

600 Народ рассеялся от казни прочь бежащий:

Там лица бледные, там трепет, тамо стон;

И се является ужасный Асталон!

Как будто здание грозящее паденьем,

Иль неким темна нощь грозяща привиденьем:

605 Так рыцарь сей народ по стогнам рязсыпал;

Гремящ оружием, перед Гиреем стал.

Подобно как главу увидящий Медузы,

Или почувствуя на членах тяжки узы,

Свершитель казни мечь хотя в руках имел,

610 Недвижим сделался от страха, онемел.

Спокойно Асталон безвинной казни внемлет,

Он узы тяжки рвет, Гирея он объемлет,

Вскричав: О дружеской сокровище любви!

Не бойся никого; живи Гирей! живи!

615 Гонителям твоим во граде смерть готова!

Почто не я имел наперсника такова?

Меж тем Сагрун уже во Царский двор вбежал,

Царице рыцаря врагом изображал.

Лукавство никогда во злых не умирает,

620 Изгнать соперника Османа поощряет.

Уверен дерзости о следствиях худых,

Скрывает горький яд сей змий в речах своих:

Теперь, он говорит, коль храбрым ты явишься,

Казанцов устрашишь, на троне укрепишься,

625 Народную молву и наглость усмиришь;

Единым словом ты Ордынцов покоришь,

И непрепятственно облекшись во порфиру,

Царицу прочь отгнав, на трон взведешь Эмиру.

Обняв Османа он, слова сии речет,

630 И силою его на торжище влечет.

Сумбека на него из терема взирает,

Дрожащи руки в след Осману простирает;

Постой, Осман! постой! рыдая вопиет…

Любовь его к себе, а рок от ней влечет.

635 Сей Князь, развратный Князь, любовник малодушный,

Не действам разума, но слабостям послушный,

И нежности одни имеющ во уме,

Идет за Сагруном, как бледна тень во тме;

К Эмире обратив желанье и ко трону,

640 Дрожащею стопой приходит к Асталону.

Он трижды бледные уста отверсть хотел,

Но трижды во устах язык его хладел,

И будто на змию ступивый странник в поле,

Сказал, не храбростью, но страхом двигнут боле:

645 Кто звал тебя сюда вражда, или приязнь?

Коль друг ты нам, так дай свершить нам смертну казнь;

Мы общего врага в Гирее наказываем,

Но дружеством тебе весь город обязуем.

Как будто гордый кедр вершиной с высоты,

650 Является взирать на слабые цветы:

Так взоры Асталон на юношу низводит,

С презрением нему, со скрежетом подходит;

Но ты кто? он вещал как труб гремящих звук.

Осман ответствовал: Царицын я супруг!

655 Тогда вступила кровь ко Асталону в очи;

Он вкупе все свои собрав телесны мочи,

Османа сильною рукой за грудь схватил,

И трижды как перо вкруг шлема обратил,

Тряхнул и возопил: Се мзда её измены!

660 И на Казанские Османа вергнул стены;

Расселася глава, по камням мозг потек.

Взирая, Асталон, на страждущего, рек:

Вот твой венец и трон! и в злобе многоплодной

Он палицу свою поверг к толпе народной;

665 Окаменевшему он так ему вещал:

Я смертию казнить измену обещал!

Теперь исполнил то. Скажите вы Сумбеке,

Чтобы не плакала о слабом человеке;

Во град сей не принес приятных взоров я;

670 Но трон её спасут рука и страсть моя;

Однако я себя пред нею не унижу;

Я хитрости её и все коварства вижу;

За то, что пренебречь меня она могла,

Хощу, чтобы теперь ко мне в шатер пришла;

675 Я стану на лугах за градскими стенами,

И утром жду её с Ордынскими Чинами;

Я тамо сердце с ней на веки обручу;

Исполните сие… велю! и так хочу!

А ежели она еще не покорится,

680 Польется ваша кровь, сей город разорится,

Не нужно будет вам Россиян ожидать,

Один дерзну огню и смерти вас предать.

Бесстрашно на коня, вещая то, садился,

Щитом хребет покрыв, за стены удалился;

685 Не ведал в те часы нещастный Аскалон,

Что с палицей своей и жизнь теряет он.

Гирея заключив во мрачную темницу,

Сагрун спешил разить перунами Царицу…

В каком отчаянье находит он ее?

690 Уже плачевна весть достигла до нее:

Вещают, будто бы Царице ослепленной

Явился сквозь туман Осман окровавленной;

Струей из ран его кровь черная лилась,

На сердце, на челе, ручьями запеклась;

695 Трепещущий он рек: Погиб я Асталоном!

Преобратился в дым, и вдруг исчез со стоном.

Как ветвь отторженна ударом громовым,

Сумбека зрелищем была сраженна сим.

Сагрун со трепетом к одру её приходит,

700 И на беспамятну веселый взор возводит.

Так смотрит радостно на горлицу стрелок,

Пронзенну в облаках, трепещущу у ног.

Есть некий зверский дух у злаго человека.

Когоб не тронула нещастная Сумбека?

705 Как розы сорванной увядшие красы,

Полуумерший взор, растрепанны власы,

Подъемлющася грудь, тяжелое вздыханье,

Являют страждущу при самом издыханье:

Уже от глаз её небесный крылся свет;

710 Но ей Сагрун еще готовил злый совет;

Он рек. И так ты жизнь кончаешь без отмщенья,

Сего последнего нещастным утешенья?

Оставь тоску и стон, Царица! укрепись,

За смерть Османову к возмездию склонись;

715 Се тень его стоит в крови перед тобою!

Сим словом злый Сагрун, как громкою трубою,

Лишенну памяти Царицу возбудил;

Советы он свои и страхи подтвердил…

Открыв печальный взор, Сумбека замолчала;

720 Но силы вдруг собрав, терзая грудь вскричала:

Ах! нужно ли мне то, что рушится Казань,

Когда ужасна смерть взяла Османа в дань!

Мне нет пристанища теперь в противном свете;

Сагруг! ты яд скрывал в неискреннем совете;

725 Да будут прокляты минуты и места,

Где в первый раз твои отверзлися уста,

Отверзлися моей души ко погубленью;

Почто давал ты вид приятный преступленью?

Изменницей бы я Алею не была,

730 И в сладкой тишине спокойны дни вела;

Теперь престол, и честь, и славу я теряю;

Уже Османа нет!… Почто не умираю?

Вещая те слова, исторгнула кинжал;

Но вдруг Сумбекин сын в чертог её вбежал,

735 Сей отрок плачущий, её познавый муки,

Бросается к ногам, её целует руки,

Припал на грудь её; рекою слезы льет;

Увы! не умирай! рыдая вопиет;

Не оставляй меня нещастным сиротою!…

740 Сумбека тронулась невинностью тою;

Ей кажется в лице сыновнем Сафгирей;

Последня зрится ветвь Казанских в нём Царей;

И сердце у нее расторглося на части,

Возопияла кровь, умолкли вредны страсти;

745 Кинжала удержать руками не могла,

Простерла их стеня, и сына обняла;

Ланиты током слез смоченны лобызала;

Живи, мой сын, живи! и мсти врагу! сказала;

Речей не докончав, безмолвна и бледна,

750 Поверглась на одре без памяти она….

Младенец онемел. Сагрун свирепый льстится,

Что жизнь Сумбеке вновь уже не возвратится;

Он помыслы свои венчанными считал,

И паче яростен, и дерзновенень стал;

755 Ко предстоящим рек, которых грусть терзала:

Вы слышали, что нам Сумбека приказала;

Она велела мстить злодеям и врагам,

Услугу я мою явлю и ей, и вам;

Погибнет Асталон!… Отторгся с грозным словом,

760 Смятение нося в лице своем суровом,

Где палицу свою оставил Асталон,

Пришел на торжище, к толпе народа он.

Сие оружие им ужас наводило,

Почтение и страх в сердцах производило;

765 Взирая на него, как будто на перун,

У робкой черни страх отнять хотел Сагрун;

О други! он вскричал, от бедства град избавим;

У Асталона сил в сей палице убавим,

И нам грозящую судьбину устрашим;

770 Тогда отмстить за плачь Сумбекин поспешим:

Она от ужаса и скорби умирает.

С сим словом палицу чеканом ударяет;

Народ ее разит, взирая на сие;

Незапно страшный гром ударил из нее.

775 Увидя палицу огнями сокрушенну,

К свирепству обратил он душу развращенну….

Се первый наш успех! Казанцам возопил,

О естьлиб сей рукой я варвара убил!

Коль видеть пленницей Царицу не хотите,

780 Друзья! и за себя, и за неё отмстите;

В шатре своем лежит свирепый Асталон,

И члены у него во узах держит сон;

Сумбеке, городу, отечеству радея,

Пойдем, и умертвим тщеславного злодея!

785 За стены градские, вещая то, грядет,

Он дватцать воинов с собой в ночи ведет.

Тогда небесный свод звездами украшался,

Сагрун уже к шатру с дружиной приближался.

Ко стану древнему, где спал нещастный Риз,

790 Подобно шествовал во тме нощной Улисс.

Казалося, Сагрун свой лик преображает,

Поникнув, во траве на чрево упадает,

Как хищная змия, землею он ползет;

Но сердце у него и страх и злость грызет.

795 Он входит, и грядет к одру стопой дрожащей,

На коем возлежал беспечно рыцарь спящей,

Сагрун успехами злодейский дух маня,

Чеканом поразить хотел сперва коня,

Дабы последних средств герою не оставить,

800 Коль бегством он себя подумает избавить;

Но видя при луне блистающий кинжал,

Броздами загремел строптивый конь, заржал.

Мгновенно Асталон, как аспид, пробудился;

Вскочил, заскрежетал, за острый мечь схватился;

805 Но мечь его Сагрун уже в руках имел,

Смутился Асталон, и на коня взлетел,

Бронями зашумел, как ветвистое древо.

Сагрун разя его, коня ударил в чрево,

Который бег к брегам Казанским обратил;

810 Но рыцарь за власы противника схватил,

И буйного коня сдержать не в силах боле,

Летел, как молния, на нём к реке чрез поле.

Конь вихрю бурному подобен в беге был:

Крутился, ржал, пыхтел, ногами воздух бил;

815 И се в полночный час недремлющая злоба,

В лице Османовом востав из хладна гроба,

Касаясь облаков, во след врагу текла,

И пламенным бичем в струи коня гнала:

Прияв их всех на дно, Казанка зашумела.

820 Такой конец вражда и наглость возымела!

Казанцы грозным то предвестием почли.

В то время в град Послы Российские пришли,

Нехитрые слова народу предлагали;

Лукавством в оный век еще пренебрегали!

825 Равняя с бурными спокойства тихи дни,

Казанцам вечный мир представили они.

От мира мы не прочь, Казанцы отвечали;

Виновны, что по днесь о мире мы молчали;

Но просим у Царя для точной мысли сей,

830 Не года, месяца, но трех мы просим дней.

Узнав, что их Князья России покорились,

Те волки агнцами на время притворились;

Но мира, иль войны понудимы желать,

Условились к Царю Сумбеку в плен послать;

835 Всю винность на нее и злобу обратили;

Пронырством таковым яд черный позлатили;

Смиренья вид придав недружеским делам,

Ответ свой принесли на третий день Послам,

Лишенны совести, они клянутся Богом,

840 Что верности к Царю, Царицу шлют залогом,

И данниками быть Россиянам хотят.

Но, ах! какие мне то Музы возвестят,

Какой был стон, тоска, коликое рыданье,

Когда услышала Сумбека о изгнанье?

845 Печаль её вещать мне сил недостает;

Помедлим!… я стеню… перо из рук падет.

ПЕСНЬ ДЕCЯТАЯ

О Нимфы красные лесов и рощей злачных!

Наяды во струях живущие прозрачных!

Оставьте водный ток, оставьте вы леса,

И дайте ваши мне услышать голоса:

5 Украсьте песнь мою и лиру мне настройте,

Любезну тишину кругом Казани пойте.

Уже в полях у вас кровавых браней нет;

Где прежде кровь лилась, там малый Тибр течет;

Парнаские цветы, как благовонны крины,

10 Цветут под сенью щедрот ЕКАТЕРИНЫ;

Ликуют жители во щастливой стране,

В прохладном житии, в безбедной тишине.

Недавный грозный рок вы, Нимфы, позабудьте,

Вкушая сладкий мир, благополучны будьте;

15 С моей свирелию хощу пристать я к вам,

Придайте вы моим приятности стихам.

Вы зрели шествие прекрасные Сумбеки,

Когда ее из стен несли к Свияжску реки;

Вы видели тогда страдание ее;

20 Вложите плачь и стон в сказание мое,

Дабы Царицы сей вещал я о судьбине,

Как бедства, страхи, брань умел вещать доныне;

От браней ко любви я с лирой прелетал,

Недовершенный труд моим друзьям читал;

25 О! естьли истинну друзья мои вещали,

Мои составленны их песни восхищали;

И Муз любители у Невских берегов,

Сих часто слушали внимательно стихов.

Придайте Нимфы мне цветов и силы ныне,

30 Да будет песнь моя слышна ЕКАТЕРИНЕ;

Цветущий пред Её престолом яко крин,

Да внемлет пению Её любезный Сын,

О праотце твоем, Великий Князь! вещаю,

Военную трубу Тебе я посвящаю;

35 Геройские дела поют стихи мои,

Да будут некогда воспеты и твои.

Еще печальна ночь Сумбеку окружала,

Еще рыдающа в одре она лежала,

Когда достигла к ней не сладостная лесть,

40 Но слух разящая изгнаньем вечным весть;

В лице приятный цвет, в очах тускнеет пламень,

И сердце у нее преобратилось в камень.

Как пленник, внемлющий о смерти приговор,

Сомкнула страждуща полуумерший взор;

45 Одним стенанием пришедшим отвечала,

Лишенна плотских чувств душа её молчала;

В устах язык хладел, в груди спирался стон;

Сумбеку наконец крилами обнял сон,

И мысли усыпив, тоску её убавил;

50 Тогда в мечтании ей Ангела представил,

Который ризою небесною блистал;

Держащ лилейну ветвь, Царице он предстал,

И с кротостью рек: О чём, о чём стонаешь?

Взгляни, нещастная! и ты меня узнаешь;

55 Я руку у тебя в то время удержал,

Когда взносила ты на грудь свою кинжал;

Я послан был к гробам всесильною судьбою,

Когда супруг в нощи беседовал с тобою;

Что сердце ты должна от страсти отвращать,

60 Я тени страждущей велел сие вещать;

Но ты любовью твой разум ослепила,

Советы данные и клятву преступила,

И бедства на тебя рекою потекли;

В пучину бурную от брега отвлекли.

65 Однако не крушись, печальная Сумбека:

Бог смерти грешного не хощет человека;

Последуй здравого сиянию ума.

Сей город мрачная покроет вскоре тма,

Взгляни ты на Казань! На град она взглянула,

70 И зря его в крови, смутилась, воздохнула;

Узрела падшую огромность градских стен,

Рыдающих девиц, влекомых юнош в плен;

Зрит старцев плачущих, во грудь себя разящих,

Оковы тяжкие Казанцов зрит носящих….

75 Се рок твоей страны! небесный Ангел рек,

Настанет по златом Ордам железный век,

Тебя в Свияжске ждет приятная судьбина,

Гряди, и не забудь Гирея взять и сына,

Гряди!… И воссияв как светлая заря,

80 На небо возлетел то слово говоря.

Виденье скрылося, Сумбека пробудилась,

Мечтой подкреплена, в надежде утвердилась,

Невеста будто бы ликующа в венце,

Имела радости сияние в лице;

85 Величественный вид изгнанница имела,

И к шествию ладьи готовить повелела.

О коль поспешно был исполнен сей приказ!

Но как смутилась ты, Сумбека, в оный час?

Какою горестью душа твоя разилась,

90 Когда судьба твоя тебе изобразилась?

Когда взглянула ты ко брегу шумных вод,

Где вкруг твоих судов стесняется народ?

Повинна следовать Небес определенью,

Сумбека власть дала над сердцем умиленью;

95 Взглянула на престол, на дом, на вертоград,

И смутным облаком её покрылся взгляд;

Все кажется места уже осиротели,

Но прежни прелести от них не отлетели.

Тогда, от видов сих не отымая глаз,

100 Рекла: И так должна я в век оставить вас!

И вечно вас мои уже не узрят взоры?

Любезный град! прости, простите стены, горы!…

Объемлет во слезах все вещи, все места;

Примкнула ко стенам дрожащие уста;

105 Прости, Казань, прости! Сумбека возопила,

И томным шествием в другой чертог вступила.

Лишь только довлеклась она златых дверей,

Из меди изваян где виден Сафгирей;

Взор кинув на него она затрепетала,

110 Простерла длани вверх и на колени стала;

Порфиру свергнула; пеняющей на рок,

В очах супруговых ей зрится слезный ток;

Терзая грудь рекла: Супруг великодушный!

О мне нещастнейшей ты плачешь и бездушный!

115 Ты чувствуешь, что я в позорный плен иду;

Ты видишь токи слез, мою тоску, беду;

В последний раз, мой Царь! стопы твои объемлю,

В последний, где ты скрыт, сию целую землю;

Не буду в ней лежать с тобою, мой супруг!…

120 Лобзая истукан, затрепетала вдруг,

Как будто ночь ее крилами окружала,

В объятиях она бездушный лик держала.

Вещают, будто бы внимая плачу он,

Ил медь звенящая произносила стон.

125 Но светом некаким незапно озаренна,

Отторглась от Царя Сумбека ободренна,

Венец и трон! рекла, уже вы не мои!

Беги, любезный сын! в объятия сии;

От многих мне богатств, мне ты един остался,

130 Почто, нещастный сын, надеждой ты питался,

Что будешь некогда престолом обладать?

Невольница твоя, а не Царица мать,

О Князи сей страны и знамениты мужи!

Простите, стали мне в отечестве вы чужи;

135 Вы мне враги теперь! Россияне друзья;

Гирея одного прошу в награду я:

В моем злощастии мне он остался верен,

Он мало чтил меня но был нелицемерен!

Ах! естьли есть еще чувствительны сердца,

140 Последуйте за мной, хотя я без венца.

Как дщери, видя мать от света отходящу,

Уже бесчувственну в одре её лежащу,

Рабыни возрыдав, произносили стон,

Воскрикнув: Чужд и нам Казанский ныне трон!

145 Последуем тебе в неволю и в темницу;

В тебе мы признаем в изгнании Царицу.

Сумбека сняв венец с потупленной главы,

И зря на истукан, рекла: Мой Царь! увы!

Не долго будешь ты в сем лике почитаться,

150 Спокоен и в меди не можешь ты остаться;

Ты узришь город весь горящий вкруг себя;

На части разбиют безгласного тебя;

И тень твоя кругом летая в сокрушенье,

Попранным Царское увидит украшенье;

155 Попранным узришь ты сей дом и сей венец,

И кровь текущую реками наконец;

Гробницы праотцев граждане позабудут,

Мои гонители меня нещастней будут!

Опустошится град! Сумбека вопиет;

160 Терзающа власы, руками грудь биет.

Когда рыдающа из храмин выступала,

В объятия она к невольницам упала;

Как Пифия она казалася тогда,

Трепещет, и грядет с младенцем на суда.

165 Коль басня истины не помрачает вида,

Так шествует в морях торжественно Фетида;

С весельем влажные простря хребты свои,

Играют вкруг нее прозрачные струи;

Готовят сребряны стези своей Царице,

170 Седящей с скипетром в жемчужной колеснице;

Тритоны трубят вкруг в извитые рога,

Их гласы звучные приемлют берега;

И погруженные во рвах седые пены,

Поют с цевницами прекрасные Сирены;

175 Там старый видится в средине Нимф Нерей,

Вождями правящий богининых коней;

Главы её покров Зефиры развевают,

И в воздух аромат крилами изливают.

Такое зрелище на Волге в мыслях зрю,

180 Сумбеку вобразив плывущую к Царю.

Со стоном пение повсюду раздавалось;

Гордилася река и солнце любовалось;

Златыми тканями покрытые суда;

Изображала там во глубине вода;

185 Рабыни песнями Сумбеку утешают,

Но горести её души не уменьшают.

Тогда увидела она сквозь токи слез,

Увидела вдали почтенный оный лес,

Где сердце некогда Алеево пронзила;

190 Его любовь, свою неверность вобразила;

В смятение пришли душа её и кровь;

И зрит по воздуху летающу Любовь,

Котора пламенник пылающий имея,

Пеняет и грозит Сумбеке за Алея,

195 Кипридин сын во грудь ей искру уронил,

И страсть к Алею в ней мгновенно вспламенил.

Сумбека чувствует смущений нежных свойство;

Не вожделенное и сладкое спокойство,

Но тень одну утех, спокойства некий род,

200 Тронувший как зефир крылом поверхность вод.

Сумбеку стыд смутил, рассудок подкрепляет,

Надежда веселит и горесть утоляет.

Меж тем Российский Царь, осматривая град,

Услышав пение, простер по Волге взгляд;

205 Не постигает он, чей глась несут зефиры,

Который слышится приятней нежной лиры,

Н Царские Послы, ходившие в Казань,

Принесшие к Царю ветвь масличну, не брань,

Ответом их вельмож Россиян восхищают,

210 И шествие Царю Сумбекино вещают.

Царь выгодным себе признаком то почел,

Сумбеке радостен во сретение шел;

Под градом зрит ладьи, у брега песни внемлет,

И с полным торжеством Царицу он приемлет.

215 Подобну грудь имев колеблемым волнам,

Сумбека к княжеским не падает стопам;

Каких еще побед, вскричала, ищешь боле?

Казань ты победил, коль я в твоей неволе;

Смотри, о Государь! венца на суету,

220 И щастье почитай за тщетную мечту!

Я узница твоя, но я была Царица:

Всему начало есть, средина, и граница;

Когда мне славиться не льзя уже ни чем,

Нещастие мое почти в лице моем;

225 Признаться я должна: как троном я владела,

О пагубе твоей и день и нощь радела;

Я с воинством тебя хотела истребить;

Но можешь ли и ты врагов твоих любить?

Врагов, которые оружие подъемлют,

230 И царство у тебя, и твой покой отъемлют?

Что сделать хочешь ты, то делала и я;

И естьли я винна, свята вина моя;

Но, ах! за то, что я отечество любила

Свободу, щастие и скипетр погубила.

235 О! для чего не твой победоносный мечь,

Судьбы моей спешил златую нить пресечь?

Утратилаб мое со троном я спокойство,

Но победителем мне было бы геройство;

Вдовице плачущей внимание яви,

240 С нещастным сиротой меня усынови;

В Казане не имев ни дружества, ни трону,

Все я хочу забыть, и даже до закону;

На погруженную сомнения в ночи,

Вели, о Царь! простерть крещения лучи.

245 Царь в сердце ощутил, её пронзенный стоном,

Любовь ко ближнему, предписанну законом;

Обняв ее вещал: не враг нещастным я;

Твой сын сын будет мой, ты будь сестра моя.

Любовь, которая на небе обитает,

250 На шар земный в сей час мгновенно низлетает;

Сие приятное вселенной божество,

Которое живит и красит естество,

Златыми в воздухе носимое крылами,

Двумя свой крепкий лук направило стрелами;

255 И предназначенны для брачного венца,

Пронзило ими вдруг погасшие сердца.

Как нежная весна их страсть возобновилась;

Любовь из воздуха в их души преселилась;

Алей готовился неверность позабыть;

260 Сумбека искренно готовилась любить.

Как солнце с высоты на шар земный взирает,

И в небе царствуя все вещи озаряет:

Так взор, Сумбекин взор, хотя к Царю сиял,

Но он Алея жег, который близ стоял.

265 Сей муж против нее колико был ни злобен,

Стал воску мягкому в сии часы подобен;

Суровый сей Катон есть нежный Ипполит:

Прости меня! прости! вещал Сумбекин вид.

Душа Алеева всю нежность ощутила,

270 Как томный взор к нему Сумбека обратила.

Монарх томящимся их чувствам сострадал;

Любовь Алееву к Сумбеке оправдал;

И рек: расстроил вас закон Махометанский,

Теперь да съединит на веки Християнский;

275 Злопамятным Царев не должен быти друг;

Ты был любовник ей, и буди ей супруг!

Мятежная Казань которых разлучает,

Хощу, да те сердца Россия увенчает.

Алей на то сказал: примеры, Царь! твои

280 Обезоружили суровости мои;

Но я унижен был позорною любовью;

Мне время оправдать сердечну слабость кровью;

Прости, что предпочту супружеству войну;

Я щастлив не совсем; мой друг еще в плену!

285 Когда та речь в кругу стоящих раздалася,

И Волга на его слова отозвалася:

Вступил на брег реки печальный человек,

Дрожащею рукой он цепь землею влек;

Лишенный зрения, воззвал сей муж Алея.

290 Алей вострепетал, и в нём познал Гирея….

Се ты! вскричал Гирей, благодарю судьбе!

Лишился я очей, рыдая по тебе;

Но я уже теперь о свете не жалею,

Коль отдан мне Алей, коль отдан я Алею;

295 Та цепь, которую влечет моя рука,

Чем я окован был, мне цепь сия легка.

Алей возопиял, пролив источник слезный:

Достоин ли таких я жертв, мой друг любезный?

Я мало верности взаимной докажу,

300 Коль мстящий за тебя живот мой положу;

Сумбека! зри теперь, и зрите Християне,

Какие могут быть друзья Махометане.

Тогда вещал Гирей: Хвалы сии оставь;

Я чужд в народе сем, Царю меня представь;

305 Одеян в рубище, предстать ему не смею,

Но дело важное открыть ему имею;

Где он стоит? скажи; я ночь едину зрю.

Взяв руку у него, Алей привел к Царю,

И возопил к нему: Се! видишь Царь Гирея,

310 Другова зришь меня, другова зришь Алея;

От рубищ ты моих очей не отвратил,

И преступившего ты некогда простил;

К сему покрытому всегдашним мраком ночи,

Простри кротчайший слух и милосерды очи.

315 Рукою ощутил Царя вблизи Гирей,

Повергся, и вещал: О сильных Царь Царей!

Дозволь мне тайное простерти ныне слово;

Я сердце к верности принес тебе готово;

Алея любишь ты, довольно и сего

320 Для изъявления усердья моего,

Мятежную Орду на веки забываю;

Что совесть мне велит, России открываю:

Отечество мое Москва, а не Казань;

Казань вещает мир, а я вещаю брань;

325 Ордынской лести я не ведаю примера:

Склонясь на мир; они склонили Едигера,

Склонили, да на их престоле б он воссел;

Сей Князь на берегах Каспийских трон имел,

И скоро в стены он Казанские приспеет,

330 Шесть храбрых рыцарей в дружине Царь имеет,

Которы подкреплять клялись Казань и трон,

И каждый есть из них воскресший Асталон;

Меж ими есть одна бесстрашная девица,

Смела как лютый вепрь, свирепа яко львица.

335 Война тебе грозит, когда оступишь град;

Война поледует, когда пойдешь назад;

В темнице сведал я о замыслах Казанских;

Орда невольников тиранит Християнских;

Угрозами теперь желает их склонить,

340 Иль муки претерпеть, иль веру пременить!

Но я безбожную их веру отметаю,

Ордынцов я кляну, Россиян почитаю;

Хощу я истинну питать в душе моей,

Какую знаешь ты, и знает Царь Алей.

345 Простерши руку, Царь ответствовал Гирею:

Тот будет друг и мне, кто верный друг Алею;

Твой разум слепота бессильна ослепить;

Тебя не просвещать, осталось подкрепить;

Ты брат Россиянам! но что Орда мутится,

350 На их главу их мечь и злоба обратится;

Я детскою игрой считаю их совет;

Российскому мечу дадут они ответ.

Тогда он повелел в Российскую столицу

Отправить пленную с рабынями Царицу…

355 Настал разлуки час! в ней дух вострепетал,

Уже он пламенну к Алею страсть питал;

Объемлет Царь ее, стенящ объемлет друга;

И рек: Священна есть для вас моя услуга!

Рыдающи они друг с другом обнялись,

360 Как лозы винные руками соплелись;

Друг друга долго бы из рук не отпустили,

Но шествие её Сумбеке возвестили;

Алей в слезах стоял, Гирей обняв его,

Не мог прощаяся промолвить ничего;

365 Сумбека обомлев, поверглась в колесницу,

И зрением Алей сопровождал Царицу.

Тогда простерла нощь свою вечерню тень;

Назначил Царь поход в последующий день.

Лишь только путь часы Авроре учредили,

370 Гремящие трубы героев возбудили;

И купно с солнцем встав Российские полки

Дерзали за Царем на оный брег реки.

Как туча двигнувшись военная громада,

На многи поприща лежала окрест града;

375 Свияжск, который тень далеко простирал,

Как дуб на листвия, на воинство взирал.

Се брани предлежат! О вы, Казански волны,

Которы звуками Российской славы полны!

Представьте мне, полки, вещайте грозну брань;

380 Явите во струях разрушенну Казань;

Мне стены в пламени, трепещущие горы,

Сражения, мечи представьте перед взоры,

Да громче воспевать военну песнь могу,

Седящий с лирою на Волжском берегу.

385 Умыслил Iоанн, боярской вверив власти,

Все войско разделить на полчища и части,

Дабы изведать их к отечеству любовь,

И порознь рассмотреть геройску в каждом кровь.

Ты, Слава, подвиги Российские любила,

390 Казанской брани ты доныне не забыла.

Поведай мне теперь Героев имена,

Венчанные тобой во древни времяна ₁₂.

Больший приемлет полк, как лев неустрашимый,

Микулинский, в войне вторым Ираклом чтимый.

395 Мстиславский с Пенинским сотрудники его,

Они перуны суть и щит полка сего.

Щенятев правую при войске принял руку;

Сей муж отменно знал военную науку.

Князь Курбский разделял начальство вместе с ним;

400 Сей рыцарь славен был, кипяч, неустрашим;

Имел цветущих лет с собою брата купно,

Который следовал герою неотступно;

Их смелость, дружба их, пылающая кровь,

Жарчае делали в них братскую любовь.

405 Причислен Пронский Князь к полку передовому;

Он туче сходен был, его доспехи грому.

Хилков определен помощником ему;

Никто не равен есть с ним в войске по уму.

Неужасаемый боязнью никакою,

410 Романов левою начальствовал рукою,

И храбрость на лице сияла у него;

Плещеев, твердый муж, сотрудник был его.

Главой был Палецкий полка сторожевого;

Во бранях вихря вид имеет он крутого;

415 Преходит сквозь ряды, что встретится, валит.

Герой Серебряной начальство с ним делит;

Два рыцаря сии и Шереметев с ними,

Казались воинства Ираклами троими.

Шемякин строевым повелевал челом.

420 Князь Троекуров нес и молнии и гром.

Отменной храбростью сияющи во стане,

Сложились Муромски в особый полк Дворяне;

Являлися они как страшны львы в бою,

И славу сделали бессмертною свою.

425 Царь войска знатну часть на сотни разделяет,

И бодрых юношей меж них распределяет;

Твердыней каменной казалась кажда часть,

В которой сердцем был имущ над нею власть.

За сими двигались военные снаряды,

430 Сии надежные воителей ограды;

Начальство Розмыслу над ними Царь вручил ₁₃,

На сих сподвижниках надеждой опочил.

Как сильный Бог, на всю вселеную смотрящий,

И цепь, связующу весь мир, в руке держащий:

435 Так властью в войске Царь присутствует своей;

Сопутствуют ему Адашев и Алей.

Царь воинство свое устроевающ к бою,

Как вихрь листы подвиг полки перед собою;

Казалось, каждый вал, подняв главу свою,

440 По шумной Волге нес с перунами ладью.

Как множеством цветов среди весенней неги,

Покрылись воинством противположны бреги;

Уготовляемы орудия к войне,

Блестят на луговой у Волги стороне.

445 Тогда великому подобясь войско змию,

К Казани двигнулось, прошед чрез всю Россию.

Тимпанов громких звук, оружий многих шум,

Ко брани в ратниках воспламеняли ум.

Уже прекрасное вселенные светило

450 Два раза небеса и землю озлатило,

И дважды во звездах являлася луна;

Еще Казань была идущим не видна;

Не дальное градов соседственных стоянье,

Далелким сделало всеместно препинанье;

455 Казанцы, дивные имеющи мечты,

Разрушили кругом преправы и мосты;

Потоки мутные, озера, топки блата,

Для войска времяни была излишня трата,

Чрез все препятства Царь стремительно парил,

460 Идушим воинам с весельем говорил:

О други! бодрствуйте; не долго нам трудиться;

Вы видите теперь, что нас Казань страшится;

Когдаб не ужасал их славы нашей глас,

Они бы встретили на сих равнинах нас.

465 Коль бодрость у врага боязнь превозмогает,

Он к подлой хитрости воюя прибегает;

Дерзайте, воины! нам стыдно унывать,

Познав, с каким врагом мы будем воевать….

Не страшны Орды нам! Россияне вскричали,

470 Восстали, двигнулись, и путь свой окончали.

Едва сокрылася с луною нощи тень,

Казань представилась их взорам в третий день,

Сей град, приволжский град, велик, прекрасен, славен,

Обширностью стен едва Москве не равен;

475 Казанка быстрая, от утренних холмов

Ушед из гордых стен, течет среди лугов;

От запада Булак выходит непроходный,

И тиной заглушен, влечет источник водный.

Натура две реки старалась вкупе свесть,

480 Бойница первая твердынь где градских есть;

Тесня ногой Кабан, другою Арско поле,

Подъемлется гора высокая оттоле:

Не может досязать её вершины взгляд,

На пышной сей горе стоит в полкруга град;

485 Божницы пышные, и Царские чертоги,

Имеют на своих вершинах лунны роги,

Которые своим символом чтит Казань;

Но им она сулит не мир, кроваву брань.

Казанцы робкие в стенах высоких скрыты,

490 От них, не от луны надежной ждут защиты,

На рвы глубокие, на стены Царь воззрев,

Почувствовал в душе крушение и гнев;

Вообразил себе обиды, страхи, брани,

Которы пренесла Россия от Казани;

495 Воспламенилась в нём ко сродникам любовь,

Которых на стенах еще дымится кровь;

Воображает он невольников стенящих,

О помощи его в отчаянье молящих;

Внимает глас вдовиц, он видит токи слез;

500 Простерты длани зрит ко высоте небес,

И слышит вопль сирот на небо вопиющих,

Спасенья от него в неволе тяжкой ждущих,

Но вдруг представился необычайный свет:

Явился в облаках Царю усопший дед;

505 Он перстом указав на гордые бойницы,

На возвышенные чертоги и божницы,

Вещал: О храбрый внук! смиряй, смиряй Казань;

Не жалость ко стенам тебя звала, но брань!

Как будто бы от сна Владетель пробудился;

510 Мгновенно бодрый дух в нём к брани воспалился;

Глаза к видению и длани устремил,

Сокровища Творцу сеодечны отворил:

О Боже! помоги! возопиял пред войском….

И зрелися лучи в его лице геройском.

515 Тогда на всю Казань, как верьви наложить,

Полкам своим велел сей город окружить;

И смертоносною стрельбою ненасытны,

Оружия велел устроить стенобитны.

Казалось, медяны разверзив, смерть уста,

520 По холмам и лугам заемлет все места;

И стрелы и мечи во втулах зашумели,

Которы храбрые воители имели.

Дабы начальникам осаду возвестить,

Велел Монарх Хоругвь святую распустить.

525 Князь Пронский, жаждущий сего священна знака,

С отборным воинством преходит ток Булака;

Стоящий близ его в лугах с полком своим,

И Троекуров Князь подвигся купно с ним.

Как туча воинство ко граду воздымалось,

530 И молниями в нём оружие казалось,

Преходят; зрится им Казань как улий пчел

Который меж цветов стоящий запустел;

Молчаща тишина во граде пребывала,

Но бурю грозную под крыльями скрывала.

535 Так часто Окиян пред тем впадает в сон,

Когда готовится к великой буре он;

И многи ратники войной неизкушенны,

Казанской тишиной казались восхищенны.

Но два начальника молчащу злость сию

540 Почли за скрытую в густой траве змию.

С орлиной быстротой прешед холмы и рвины,

Едва крутой горы достигли половины,

Отверзив пламенны уста, как страшный ад,

И вдруг затрепетав, изрыгнул войска град:

545 Казанцы бросились полкам Российским в стречу,

И с воплем начали они кроваву сечу,

Как волки, наших сил в средину ворвались,

Кровавые ручьи мгновенно полились,

Российски ратники на части разделенны,

550 Быть скоро не могли в полки совокупленны;

С одной страны, как град, летела туча стрел;

С другой ревела смерть, пищальный огнь горел.

Последующи два героя Едигеру,

Покинув смутный град, как страшны львы пещеру,

555 Оставив две четы героев во стенах,

Смешали воинство, как вихрь смущает прах;

Их стрелы не язвят, и копья устремленны,

Ломаясь о щиты, падут как трости тленны.

Озмар един из них, производящий род

560 От храбрых рыцарей у Крымских черных вод,

На Россов страх в бою, как грозный лев, наводит,

Трепещут все, куда сей витязь ни приходит;

Главу единому, как шар он разрубил;

Другова в чрево он мечем насквозь пронзил;

565 Всех косит как траву, кто щит свой ни уставит;

Строптивый конь его тела кровавы давит;

Уже с Русинского с размаху ссек главу,

Она роптающа упала на траву.

Угримова поверг немилосердый воин;

570 Сей витязь многие жить веки был достоин,

Единый сын сей муж остался у отца,

И в юности не ждал толь скорого конца.

Отъемлет лютый Скиф супруга у супруги;

Восплачут от него и матери и други.

575 Тогда злодей полки как волны разделил,

На Троекурова всю ярость устремил.

Воитель, в подвигах неукротимый, злобный,

Закинув на хребет свой щит луне подобный,

В уста вложив кинжал, и в руки взяв мечи,

580 Которы у него сверкали как лучи,

Бежит, но встретил Князь мечем сего злодея;

Текуща кровь с броней на землю каплет рдея;

Наводит ужас он как близкая гроза;

Сверкают под челом у варвара глаза;

585 Героя поразить мечами покушался,

Подвигся, отступил, во все страны метался;

Хотел со двух сторон мечи свои вонзить,

Но Князь успел его сквозь сердце поразить;

Злодей заскрежетав сомкнул кровавы очи,

590 И гордый дух его ушел во мраки ночи.

Повержена врага увидев своего,

Герой Россииский снять спешит броню с него;

Удары злобных Орд щитом своим отводит;

Их нудит отступить, с коня на землю сходит;

595 Поник, но храбрость ту другой злодей пресек,

С копьем в одной руке, в другой с чеканом тек;

Шумит как древний дуб, велик тяжелым станом,

И Троекурова ударил в тыл чеканом:

Свалился шлем с него как камень на траву;

600 Злодей, алкающий рассечь его главу,

Направил копие рукою в саму выю,

И скоро бы лишил поборника Россию;

Уже броню его и кольцы сокрушил,

Но Пронский на коне к сей битве поспешил;

605 Узнавый, что его сподвижник погибает,

Как молния ряды смешенны прелетает;

Разит, и руку прочь успел он отделить,

Которой враг хотел геройску кровь пролить;

Свирепый витязь пал. Ордынцы встрепетали;

610 Воскрикнули, щиты и шлемы разметали;

Смешались, дрогнули, и обратились в бег.

С полками Пронский Князь на их хребты налег.

Как волны пред собой Борей в пучине гонит,

Или к лицу земли древа на суше клонит:

615 Так гонят Россы их в толпу соединясь,

Рубите! бодрствуйте! им вопит Пронский Князь.

Весь воздух огустел шумящими стрелами,

И дол наполнился кровавыми телами;

Звук слышится мечный и ржание коней;

620 Летает грозна смерть с косою меж огней;

Катятся там главы, лиются крови реки,

И человечество забыли человеки!

Что былоб варварством в другие времена,

То в поле сделала достоинством война.

625 Отрубленна рука, кровавый мечь держаща,

Ни страшная глава в крови своей лежаща,

Ни умирающих прискорбный сердцу стон,

Не могут из сердец изгнать свирепства вон.

За что бы не хотел герой принять короны,

630 То делает теперь для царства обороны;

Недосязающий бегущего мечем,

Старается его достигнуть копием;

Бросает вдаль копье, и кровь течет багрова;

Лишь только умерщвлять, на мысли нет инова!

635 Окровавилися лазоревы поля;

И стонет, кажется, под грудой тел земля.

Казанцы робкие свой путь ко граду правят,

Теснятся во вратах, секут, друг друга давят;

Безвремянно врата сомкнувши робкий град,

640 Как вихрем отразил вбегающих назад.

Казанцы гордый дух на робость пременили,

Спираяся у врат, колена преклонили.

Князь Пронский мщением уже не ослеплен,

Их прозьбой тронут был, и принял их во плен.

645 Тогда луна свои чертоги отворила,

И ризой темною полки и град покрыла.

Но кровью своей и потом омовен,

Князь Трекуров был во Царский стан внесен.

Какое зрелище! с увядшим сходен цветом,

650 Который преклонил листы на стебле летом,

На персях он главу висящую имел.

Взглянувый на Царя, вздохнул и онемел.

Рыдая Iоанн бездушного объемлет,

Но Царь, обняв его, еще дыханье внемлет:

655 Герой сей жив!… он жив!… в восторге вопиет;

Сам стелет одр ему и воду подает.

Кол так Владетели о подданных пекутся,

Они безгрешно их отцами нарекутся.

Ах! для чего не все, носящие венцы,

660 Бывают подданным толь нежные отцы?

Но Царь при горестях веселье ощущает,

Исходит из шатра, и воинству вещает:

Ваш подвиг нам врата ко славе отворил,

И наши будущи победы предварил;

665 Мужайтеся, друзья! мы зрим примеры ясны,

Что брани наглых Орд дляРоссов безопасны.

Увидя Пронского, о Князь! вещал ему,

Коль мы последуем примеру твоему,

Наутрие Орда и град их сокрушится….

670 Сие пророечство внедолге совершится!

Ордам поборник ад, поборник Россам Бог;

Начальник храбрый Царь: кто быть им страшен мог!

О Муза! будь бодра, на крилех вознесися,

Блюди полночный час и сном не тяготися.

675 Что медлит мрачна нощь, что волны спят в реке?

Лишь веют тихие зефиры в тростнике,

Что солнца из морей денница не выводит?

Натура спит, а Царь уже по стану ходит.

Доколе брани дух в сердцах у вас горит,

680 Крепитесь, воины! Владетель говорит:

Казань меня и вас польстила миром ложным;

Мы праведной войной отмстим врагам безбожным.

Во взорах молнии, нося перун в руках,

Он храбрость пламенну зажег во всех сердцах.

685 Но чьи простерлися от града черны тени,

Текущие к полкам как быстрые елени?

Как в стаде агничем, смятенном страшным львом,

Ужасный слышан вопль в полке сторожевом:

Российски ратники порядок разрывают,

690 И тинистый Булак поспешно преплывают;

Открыла ужас их блистающа луна,

Которая была в окружности полна.

Там шлемы со холма кровавые катятся;

Там копья, там щиты разбросанные зрятся;

695 Как овцы, воины рассыпавшись бегут;

Четыре рыцаря сей полк к шатрам женут:

То были рыцари исшедши из Казани,

Отмщать Россиянам успех вечерней брани:

Из Индии Мирсед, Черкешенин Бразин,

700 Рамида Персянка, и Гидромир Срацин:

Горящие огнем неистовой любови,

Алкают жаждою ко Християнской крови;

Исторгнув в ярости блестящие мечи,

Как ветры бурные повеяли в ночи,

705 И войска нашего ударили в ограду;

Как стадо лебедей скрывается от граду,

Так стражи по холмам от их мечей текли….

Злодеи скоро бы вломиться в стан могли,

Когда б не прекратил сию кроваву сечу,

Князь Курбский с Палецким, врагам исшедши встречу.

710 Но вдруг нахмурила златое нощь чело;

Блистающа луна, как тусклое стекло,

Во мрачны облака свое лице склонила,

И звезды в бледные светила пременила;

Сгустилась вскоре тма, предшественница дня.

715 Лишенны витязи небесного огня,

Друг к другу движутся, дууг к другу ускоряют;

Но воздух лишь во мгле мечами ударяют,

И слышится вдали от их ударов треск;

Встречаяся мечи, кидают слабый блеск;

720 О камни копья бьют, когда друг в друга метят;

Им пламенны сердца в бою при мраке светят.

Тогда кристальну дверь небесну отворя,

Раждаться начала багряная заря,

И удивилася, взглянув на место боя,

725 Что бьются с четырьмя Российских два героя;

Дивилася Казань, взглянув с крутых вершин,

Что Палецкий с тремя сражается един;

Как лев среди волков, их скрежет презирает,

Так Палецкий на трех Ордынцев не взирает;

730 Кидается на них, кидается с мечем,

Который тройственным является лучем,

Толь быстро обращал Герой свой мечь рукою!

Он с кровьюб источил Ордынску злость рекою;

Но Гидромир, взмахнув велику булаву,

735 Вдруг с тыла поразил героя во главу;

Потупил он чело, сомкнул померклы очи

И руки опустив, нисшел бы в бездну ночи,

Когдаб не прерван был незапно смертный бой.

Со Курбским на холме биющийся герой,

740 В изгибах ратничьих подобен змию зрится;

Чем больше есть упорств, тем больше он ярится.

К главе коня склонив тогда чело свое,

Пустил он в Курбского шумяще копие;

Но язву легкую приняв в ребро едину,

745 Князь Курбский, быстроту имеющий орлину,

Толь крепко мечь во шлем противника вонзил,

Что в части все его закрепы раздробил.

Воителя ручьи кровавы обагрили;

Волнистые власы плеча его покрыли;

750 По белому челу кровь алая текла,

Как будто по сребру… Рамида то была!

И рану на челе рукою захватила,

Вздохнула, и коня ко граду обратила.

Увидя витязи её текущу кровь,

755 Чего не делает позорная любовь;

Что ратуют они, что в поле, что сразились,

Забыли рыцари, и к граду обратились;

Им стрелы в след летят, они летят от них;

Во пламенной любви снедала ревность их;

760 Рамиду уступить друг другу не хотели;

От славы ко любви как враны полетели.

Но в чувство Палецкий меж тем уже пришел;

Он взоры томные на рыцарей возвел;

Бегут они! вскричал… и скорбь пренебрегает;

765 Коня пускает в след, за ними в град влетает;

Он гонит, бьет, разит, отмщеньем ослеплен;

Сомкнулись вдруг врата, и Князь поиман в плен.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯНАДЕСЯТЬ

Багровые лучи покрыли небеса;

Упала на траву кровавая роса;

Червленные земля туманы испустила,

Обеим воинствам бой смертный возвестила;

5 Там топот от коней, тяжелый млат стучит;

Железо движется, и медь в шатрах звучит.

Казанский Царь, внутри Казани затворенный,

Свирепствует как вепрь в пещере разъяренный;

Гремящи внемлющий оружия вокруг,

10 Ревет, и кинуться в злодеев хощет вдруг.

Свирепый Едигер, осады не робея,

И Князя пленного под стражею имея,

Четырех витязей скрывая во стенах,

Надежду основал на твердых сих столпах;

15 Пищалей молнии и громы презирает,

Как будто на тростник, на стрелы он взирает,

И яко лютый тигр спокойно пищи ждет,

Когда пастух к нему со стадом подойдет.

Имеющ мрачну мысль, и душу к миру мертву,

20 Россиян под стеной себе назначил в жертву;

Тогда велел Ордам, таящимся в лесах,

Когда покажутся знамена на стенах,

Оставить ратную в глухих местах засаду,

И грянуть Россам в тыл, когда приступят к граду.

25 Свирепством упоен, успехами маним,

Он чает славу зреть лешающу пред ним.

Надежда мрачными его мечтами водит;

От зверства Едигер ко хитрости преходит.

Нещастный Палецкий в неволю увлечен,

30 Изранен скован был, в темницу заключен.

Благочестивый Царь посла в Казань отправил;

Сто знатных пленников за выкуп Князя ставил:

Но яростью кипящ и зла не зная мер,

Посла изгнал из стен с презреньем Едигер.

35 Едва златую дверь Аврора отворила,

Дремучие леса и горы озарила,

Имеющ бодрый дух и мужество в очах,

Влечется Палецкий на торжище в цепях;

Народом окружен, зрит место возвышенно,

40 Червлеными кругом коврами облеченно.

Ужасно зрелище для сердца и очей:

Там видно множество блистающих мечей,

Тиранства вымыслы, орудия боязни,

Огни, секиры там, различны смертны казни.

45 Князь очи отвратил в противную страну,

Там видит бисером украшенну жену;

Подобное воде сквозь тонко покрывало,

Неизреченные красы лице сияло.

Среди позорища представился тиран;

50 Седит держащ в руках разгнутый Алкоран,

И Князю говорит: Зри казни! зри на деву,

Имеющу красы небесны, кровь Цареву;

Едино избери, когда желаешь жить:

Казани обяжись, как верный друг, служить;

55 Поняв жену сию для вящшего обета,

Склони твое чело пред книгой Махомета;

Невольник! пользуйся щедротою моей,

На Русского Царя надежды не имей:

Приди, и преклонись!… От гнева Князь трепещет;

60 Он взоры пламенны на Едигера мещет,

И тако отвечал: Иду на смертну казнь!

Оставь мне мой закон, себе оставь боязнь!

Ты смелым кажешься седящий на престоле;

Не так бы горд ты был пред войском в ратном поле;

65 Не угрожай ты мне мученьями, тиран!

Господь на небесах, у града Iоанн!…

Жестокий Едигер, словами уязвленный,

Весь ад почувствовал ответом вспламененный;

Биющий в грудь себя, он ризу растерзал,

70 И Князя пленного тиранить приказал.

Но гордый Гидромир, на месте казни сущий,

Достойных рыцарей престола выше чтущий,

Из рук воителя у воинов извлек,

И к трону обратясь, Царю со гневом рек:

75 О Царь! ты рыцарских священных прав не зная,

Караешь узника, казнить героя чая;

Он в поле предложил сражение тебе;

Стыдись робеть, меня имея при себе.

С молчанием народ и Царь Срацину внемлет;

80 Спокойно Гидромир со Князя узы съемлет;

За стены под щитом препроводил его,

Сразиться в битве с ним, взяв клятву от него.

Меж тем Российский Царь, заняв луга и горы,

С вершины, как орел, бросал ко граду взоры;

85 За станом повелел сооружить раскат,

И в нём перуны скрыв, в нощи привезть под град.

Как некий Исполин раскат стопы подвигнул,

Потрясся, заскрипел, и градских стен до тигнул;

Разверзлись пламенны громады сей уста,

90 Сверкнула молния на градские врата;

Казань кичливую перуны окружают,

По стогнам жителей ходящих поражают.

Пресечь пути врагам, весь град разрушить вдруг,

Царь турами велел обнесть твердыни вкруг,

95 И будто малый холм объемлющий руками,

Столицу окружил Российскими полками.

Решась отважную осаду довершить,

Велел он Розмыслу подкопом поспешить.

Казанцы, кои взор недремлющий имели,

100 Оружия схватив, как пчелы восшумели;

Тогда явился знак колеблемых знамен,

Зовущий из засад Ордынску рать со стен.

И се! из градских врат текут реке подобны,

Текут против Царя, текут Ордынцы злобны,

105 Вскричали, сдвигнулись, и сеча началась;

Ударил гром, и кровь ручьями полилась.

Стенанья раненых небесный свод пронзают,

Казанцы в грудь полков Российских досязают,

И силе храбрый дух Российский уступил,

110 Засада наскочив, на них пустилась в тыл.

Войну победою Казанцы бы решили,

Дворяне Муромски когдаб не поспешили.

Сии воители, как твердая стена,

Котора из щитов единых сложена,

115 Летят, стесняют, жмут, Ордынцов разделяют,

Жар множат во своих, в Казанцах утоляют;

Как прах развеяли они врагов своих,

Прогнали; брани огнь от сей страны утих.

Но три воителя, сомкнувшися щитами,

120 Из градских вышли стен особыми вратами;

Как облако, от их коней сгустился прах;

На крылиях летят пред ними смерть и страх;

Их взоры молнии, доспехи гром метали,

Ступай к нам Курбский Князь! они возопияли,

125 Шемякин! Палецкий! и кто из храбрых есть?

Придите восприять единоборства честь!…

И тако Гидромир: Осмельтесь биться с нами!

Иль нравно только вам сражаться со женами….

Он кожей тигровой как ризою покрыт,

130 В очах его и злость и тусклый огнь горит;

Свирепость на лице, в устах слова безбожны,

Неблаговерному хулителю возможны;

Подобен видится ожесточенну льву,

Рукою он вращал железну булаву;

135 И громко возопил: Вы зрите не Рамиду!

Россиянам хощу отмстить её обиду,

Ступайте казнь принять!… Воспенясь как котел,

Мстиславский дать ответ Срацыну восхотел.

Сей муж в сражениях ни дерзок был ни злобен,

140 Но твердому кремню казался он подобен,

Который искр ручьи в то время издает,

Когда железом кто его поверхность бьет.

Стоящ недвижимо в рядах, как некий камень,

Мстиславский ощутил горящий в сердце пламень,

145 Царь выступить велел противу трех троим;

Мстиславский двигнулся и Курбский вместе с ним;

На битву Палецкий в условие стремится.

Сближаются земля дрожит, и небо тмится.

Подобен бурному приливу шумных вод,

150 Стекается уже и наш и их народ.

Но камень будто бы в реку из рук падущий,

Из точки делает далеко круг растущий:

Противоборники мечи исторгнув вдруг,

Так двигали народ, из круга в больший круг.

155 Тогда свой мечь склонив Бразин, сие вещает:

Сей день победу нам иль гибель обещает;

Когда победы вы получите венец,

Поставите войне и прению конец;

В отечество свое клянемся возвратиться;

160 Однако льзя ли сим, о Россы! вам и льститься?

Но естьли будет так, без нас возмите град:

Вы сильны покорить тогда и самый ад.

Когда же вас троих во брани одолеем,

О чём ни малого сомненья не имеем;

165 Мы в узах повлечем противоборцев в плен,

И будет нами род Московский истреблен;

Рабы вы будьте нам! клянемся ныне в оном,

Мечами нашими, Рамидой, Царским троном;

Когда сражение не ужасает вас,

170 Завет исполнить сей клянитесь вы сей час!

От сей кичливости исполненные гнева,

Герои ждут на брань веления Царева,

Да словом подтвердит их клятвы он печать.

На все решился Царь, и бой велел начать.

175 Все войско раздалось для важного предлога;

Герои шлемы сняв, зовут на помощь Бога.

Жестокий Гидромир безумства не скрывал,

Не Бога в помощь он, Рамиду призывал;

И рек Россиянам: Сражения не длите!

180 Не о победе вы, о жизни днесь молите;

Готовтесь смерть принять! С сим словом, как орел,

На Палецкого мечь исторгнув полетел,

С Бразином копьями Мстиславский Князь сразился;

Мечь Курбского во щит Мирседу водрузился;

185 Весь воздух восшумел и битва началась….

Сражаются, но кровь не скоро полилась.

Мстиславский на врага перун из рук кидает,

То с левые страны, то с правой нападает;

Но будто стену он орудием биет,

190 Уже разить копьем Бразина устает;

Он зрится каменным, нечувственным кумиром.

Схватился Палецкий с свирепым Гидромиром:

Кони споткнулися, упали шлемы с них,

Закрыли их щиты главы у обоих;

195 Склоненные к земле еще они биются;

Вспрянули, сдвигнулись, удары раздаются;

Спираясь три четы, изображают круг,

То в груду сложатся, то раздадутся вдруг;

Отвсюду зрится смерть, отвсюду и победа.

200 Князь Курбский копием ударил в грудь Мирседа;

Щитом себя Мирсед закрыть не ускорил,

Взревел, и тылом он хребет коня покрыл.

Рамида в оный час со стен на брань взглянула,

И видя во крови Мирседа, воздохнула;

205 К Мирседу паче всех склонна была она;

Забыла, что сама в чело поражена,

Мгновенно в сердце к ней Мирседов стон преходит,

И в духе жалость, гнев, отмщенье производит;

Бежит и встрешнего мечем своим сечет,

210 На копья, на мечи Рамиду страсть влечет.

Прервать неравный бой, Россияне восстали,

Их очи и мечи как звезды заблистали,

И вдруг сряжение со всех сторон зажглось,

Все войско на лугу как туча развилось;

215 Кипит кровава брань, полки с полками бьются,

Герои с вящшею досадой расстаются.

Князь Курбский обратясь, унять мятеж хотел,

Во время то Мирсед на Князя налетел,

Копьем ребро его под сердцем прободает,

220 Разит в главу, и Князь бесчувстен упадает.

Пылают мщением Российские полки,

Слились с Казанскими, как будто две реки,

Где волны бурное теченье составляют,

Друг друга прут назад, друг друга подавляют,

225 Сперлися воины в поднявшейся пыли;

Безгласен Курбский Князь простерся на земли.

Тогда, совокупясь как страшные стихии,

Четыре витязя пошли против России,

Подобно слившися четыре ветра вдруг,

230 Бунтуют Океян, летая с шумом вкруг;

Их жадные мечи в густой пыли сверкают,

Разят, свирепствуют, как страшны львы рыкают.

Россияне уже хотели отступить,

Но силы новые пришли их подкрепить,

235 Бог волею своей, Царь бодрыми очами,

Вельможи твердыми и мудрыми речами.

Но Курбский между тем почти во смертном рве,

Едва дыша лежал, изранен на траве;

Вблизи стенал един из витязей Казанских,

240 Глотал он пыль, от рук повержен Християнских;

Сей вдруг опомнился, на Курбского взглянул,

Он мужество его и силы вспомянул;

Зря Князя дышуща, злодейство долгом ставит;

На локоть опершись, песок коленом давит,

245 По собственной крови нога его скользит,

И умирающий безгласному грозит;

Он свой кинжал рукой дрожащей исторгает,

Как змий раздавленный, все тело предвигает;

Посдедню варвар кровь стремится источить,

250 И чает тем венец на небе получить.

Велика бы сия была России трата;

Но младший старшего Князь Курбский встретил брата,

Убийце острое копье в хребет вонзил,

Над телом братниным злодея поразил.

255 Залившись юный Князь горчайших слез реками,

Объемлет бледный труп дрожащими руками,

Увы, любезный брат! стеная вопиет,

Покинул ты меня, и сей покинул свет.

Но, нет! ты жив еще ко мне твоей любовью,

260 И дружеством во мне, и братней жив ты кровью;

Я гнева моея души не насыщу,

Доколе в пепел всю Казань не превращу.

Израненный взглянул, пожав у брата руку,

Болезненну его убавил в сердце муку;

265 О брат мой! он вскричал, ты жив, на час прости!…

И ратников созвав, велел его нести.

Героя ратники как пчелы окружили,

Подняв стенящего, на твердый щит взложили;

Коль бремя легкое воительским рукам,

270 Почтенное для них, но тяжкое сердцам!

Меж тем, как лев младый, повсюду Курбский рыщет,

Бразина в тесноте и Гидромира ищет;

Рамиде хощет он за брата отомстить,

В Мирседовой крови блестящий мечь омыть.

275 Водимый мщением и храбростью слепою,

Он вдруг объемлется Казанскою толпою,

И стрелы на него как град густой падут,

Там видит он мечи, чеканы, копья тут,

Но тяжко то ему, что мщением коснеет;

280 Пять стрел вонзенных он в ноге своей имеет;

Преломленно копье в щите его висит,

И кровь из ран его всходящу пыль росит;

Но тучу он врагов как стогны расширяет,

Одних мечем, других секирой ударяет,

285 И в поле на коне как молния летит,

Ласкаясь, что врагам за брата отомстит.

В различные места начавшегося боя,

Как вихри разошлись Казанских три героя;

Мирсед с Рамидою, спасти желая град,

290 Взяв пламенник, зажгли придвинутый раскат,

Как некая гора, громада истлевает;

Мирсед с Рамидой ров глубокий преплывает,

На стены градские скоряе бурь текут,

И лествицы к стенам приставленны секут;

295 Колеблются они, падут; и Россы с ними

Телами градский ров наполнили своими.

Стоящу на стене Мирседу Курбский рек:

Ты щастлив, что во град как робкий зверь утек!

Но мстить другим врагам за брата не оставлю;

300 Я раны и твои ко ранам их прибавлю.

Текущу кровь уняв, летит скоряе стрел

Туда, где брани огнь свирепее горел.

Готовься к дивному повествованью лира;

Средь Муромских дворян Князь видит Гидромира,

305 Которы витязя отрезав от полков,

Его объемлют вкруг, как стадо юных львов;

Меж ними змием он является крылатым,

И движит он щитом как крылием пернатым;

Ни он себя от них не может свободить,

310 Ни Муромцы его не могут победить.

Как ветьвия свои на землю дуб кидает,

Но движим бурями, стоит, не упадает:

Так весь оружием обременен своим,

Осыпан тучей стрел, стоит неколебим.

315 Князь Курбский возопил, алкая с ним сразиться:

Не стыдно ль множеству с единым купно биться?

Храните рыцарский, герои, в бранех чин;

Оставьте нас, хочу с ним ратовать един.

Услышав Гидромир отважну речь толику,

320 Висящу вдоль бедры взял палицу велику,

Он ею в воздухе полкруга учинил,

Часть Муромских дворян на землю преклонил,

И Князя б разразил шумящей булавою;

Но он к главе коня приник своей главою,

325 И тако усколзнул, не поврежден ни чем;

Но Гидромира он поранил в пах мечем.

Рассвирепел злодей, болению не внемлет,

Как мачту палицу тяжелую подъемлет,

И Муромских дворян, и Курбского разит:

330 Там шлемы сокрушил, там латы, тамо щит.

Как дикий вепрь в чело стрелою уязвленный,

Так мечется везде сей витязь разъяренный.

Князь Курбский в грудь его пускает копие:

Он палицей отбил оружие сие;

335 Дворяне копьев лес в Ордынца направляют,

Теснятся, но его ни чём не уязвляют:

Во твердую броню одеян был злодей,

Но кровь текущая из раны как ручей,

Ослабила его нечеловечьи мочи;

340 Он тяжко обращать померклы начал очи,

Едва и палицу из рук не упустил;

Шатнулся, и коня ко граду обратил.

Младому Курбскому приветствует победа;

Бегущего врага не покидает следа:

345 Стрелой разит его, секирою, мечем;

Он быстро в град скакал, влеком своим конем;

Но Курбский бы низверг его в пределы ада,

Вдруг пуля засвистав со стен мятежна града,

Младому рыцарю ударилась во грудь,

350 Врагу очистила, ему пресекла путь.

Тогда рекой текли Казанцы в град бегущи,

И бурей кажутся им Россы в след текущи,

Изображение Ордынские беды,

Бегущих к граду кровь означила следы;

355 Но оком различить, в пыли, в толпах смятенных,

Со победительми не можно побежденных:

Равно стремителен и сих и тех побег;

Так с градом иногда совокупляясь снег,

Летит в ущелие широкой полосою,

360 И вкупе падает, виясь чертой косою,

Лишь можко Росса тем с Ордынцом распознать,

Что сей спешил утечь, а тот стремился гнать.

Казанцы робкие не вдруг врата отверзли,

Их войски многие в горах, в реках исчезли.

365 И се! бежит Бразин, как молнией гоним;

Оборонялся он еще мечем своим.

Микулинский у рва злодея достигает,

Но он в глубокий ров стремглав себя ввергает;

Кидается с брегов, ко граду он плывет;

370 Микулинский коня за ним пускает в след.

Как выжлец скачущий далеко волка гонит,

Туда склоняя бег, куда он бег уконит;

Зубами, кажется, касается ему:

Так рыщет в след герой злодею своему;

375 В воде его разит; он трижды погрузился;

Микулинского мечь в хребет его вонзился,

Но зря расселину, как змий утек он в град.

Еще Микулинский не шествует назад:

За камень на стене рукою ухватился,

380 Тряхнул его, и с ним сей камень отвалился;

Осыпан прахом весь, Микулинский падет;

Главу щитом покрыв, ко брегу вспять плывет.

Свирепа смерть блюсти Казанцов восхотела;

На черных крылиях превыше стен взлетела;

385 Омытым кровью покровом облеклась,

И молния вкруг ней струями извилась;

Дыханьем возух весь селитреным сгустила,

Со ужасом огонь как град со стен пустила,

В Российские полки он тучей ударял;

390 За громом гром другий мгновенно ускорял.

Благочестивый Царь людей своих жалея,

С плененными послал Ордынцами Алея;

Перед стенами их велел к столбам вязать:

Не ярость тем хотел над ними оказать,

395 Но войски собственны от гибели избавить;

Ордынцов укротить, и зверства их убавить.

Как жертву пленников ко граду повлекли;

Их видя у тынов Казанцы, им рекли:

Вам лучше умереть от рук Махометанских,

400 Чем кончить свой живот в плену от Християнских.

По слове варварском ударил паки гром.

Какую песнь мне петь, каким писать пером?

Ордынцы лютые единоверных губят!…

И се к отшествию трубы Российски трубят.

405 Напрасной смерти Царь злодеям не хотел,

Отверженных врагов друзьями пожалел;

Влеките! возопил, невольников обратно,

Похвально побеждать, но миловать приятно!

Тогда все войско вспять как море отлилось,

410 Сраженье у бойниц еще не прервалось.

Пылают мужеством из Мурома Дворяне;

Но им дают отпор из засек Агаряне,

Которы в лес хотят орудия увлечь.

Как хворост огнь спешит в сухой пещи возжечь,

415 Такое в Муромцах свирепство вспламенилось,

Пожаром гибельным Ордынцам учинилось:

Рассыпавшись как дождь, бегут от стрел они.

Так пламень ест траву во знойны летни дни,

Очистилось уже от битвы ратно поле,

420 Ордынцы скрылись в лес, не видно брани боле.

Но полем шествуя, с печалью Царь воззрел

На груды целые в крови лежащих тел.

Лицом ко небесам Россияне лежали,

Восшедши души их туда изображали.

425 Ордынцы ниц упав, потупя тусклый взгляд,

Являли души их нисшедшие во ад.

Царь сетуя о сих, болезнуя о чадах,

Крушение носил в величественных взгдядах;

Тогда предать земле тела их повелел;

430 Но витязя меж них стенящего узрел,

Который ослабев на мечь свой опирался;

Три раза упадал, три раза поднимался:

То Курбский был младый; лишаемого сил,

Царь витязя сего в объятия схватил;

435 Воставил, и в душе смущен его судьбою,

Помалу шествуя, во стан привел с собою.

Не должен Князь от ран под градом умереть,

Но матерь в старости его не будет зреть:

В её объятия едва он возвратится,

440 Цветущий век его от раны прекратится;

Скорбящий брат его расслаблен, утомлен,

К нещастью своему явится исцелен.

Сомнительная брань Цареву грудь печалит,

Но мужество одних, других успехи хвалит,

445 Лобзает витязей, как чад своих отец,

Награда взор его, а слово им венец.

Возженны пламенной к отечеству любовью,

Запечатлеть ее клянутся верной кровью.

Уже покровом ночь объемлется густым,

450 В полях явилися огни и синий дым,

Как будто бы свещи возженные при гробе:

Убитых предают в слезах земной утробе;

Преобращается в могилу чистый луг,

Но ветры бурные в брегах взревели вдруг!

455 Гремят, как будто бы перуном воруженны,

Российские суда снарядом нагруженцы;

И гибнет твердая ограда всех полковь,

Металлы тяжкие летают средь валов:

Напружилась вода, Борей в пучину дует;

460 С водою бурный вихрь, а с ним вода воюет;

Но вихрь хребет реки трезубцем поразил,

Устал, на волну лег, снаряды порузил.

Какое зрелище Царю, вельможам, войску!

Вода вливает страх во грудь и в мысль геройску.

465 Царь будто вдруг претя смятенью и волнам,

Вещал: погибло все, осталась храбрость нам!

На храбрость воины надежду возложите,

И грудью грады брать искусство покажите.

И грудью град возмем! все воины рекли;

470 И с шумом как орлы ко стану потекли.

Тогда увидели при месячном сиянье,

Которого на стан простерлося блистанье,

Что некий юноша скитался меж шатров;

Он Руский щит имел и шлем себе в покров;

475 Но робкий ход его и места обозренье,

Вселяют во Царя и в войско подозренье.

Пререзан путь ему, и юноша схвачен;

Между мечами он к Монарху приведен.

Кто ты? у пленника герои вопрошают;

480 Но твердости его вопросом не лишают.

Увы! ответствует, беда мне с вами брань!

Не кроюся, мое отечество Казань;

Но что в одежде сей пришел толико смело,

Ищу, хочу найти родительское тело.

485 Синон! вторый Синон! возопиял стеня,

Отец мой в брань пошел сражаться за меня;

Увы! он кончил жизнь; мне тень его явилась,

И прах земле предать, рыдая, мне молилась.

Ах! дайте тело мне бездушное обнять:

490 По крови мне моей легко его познать;

Имеете отцев, о Россы! вы и сами;

Над сыном сжальтеся, молю вас Небесами;

Мое усердие за щедрость вам явлю:

Вам тайны, умысл вам Казанцов объявлю….

495 Но Царь, познавый в нём дух лести и измены,

Вещал: Беги скоряй нещастный в градски стены!

Беги ты! опиши Казанцам Росский стан;

Скажи, что с войском в нём не дремлет Iоанн;

Что без победы он от града не отступит,

500 И славы никогда изменами не купит….

Едва сии слова с презреньем Царь изрек,

Как громом поражен, лазутчик в стан потек.

Но гордый Едигер, питая мысль жестоку,

Не к храбрости прибег, прибегнул ко пороку.

505 Кто в сердце чистоты не чувствует прямой,

Тот хощет завсегда прикрыть свой умысл тмой.

Есть некая гора в трех поприщах от града,

За ней скрывалася Ордынская засада;

С вершины вдоль горы растет дремучий лес,

510 В который входа нет сиянию небес;

Непроницаемой окружностью и тмою,

Сокрыл дремучий лес засаду за спиною;

В горе кремнистая ущелина была,

Из коей выбегать Орда на брань могла.

515 Толь место сходное со мрачным духом Царским,

Сношение свое имело с градом Арским,

Который от горы лежал в недалеке,

Снаряды отправлял к засаде по реке,

Роскошной пищею толпа сия снабденна,

520 Была на быстрые набеги учрежденна.

Лишь только совершал теченье светлый день,

Луна на небо шла, сгущалась в поле тень;

Тогда, как хищные из мрачных нырищь птицы

Смущали Россиян чрез целый круг седмицы;

525 Российский седьмь нощей не знал покоя стан.

С досадой на сие взирает Iоанн;

Он силы посылал набегов сих к отпору,

Но воины его одну встречали гору,

Дремучий только лес, непроходимый путь,

530 Не люди где ходить, но ветры могут дуть.

Ордынского Царя сей вымысл утешает:

Но Iоанну быть великим не мешает.

Толь часто видимых ко отвращенью бед

Ревнительных вельмож в шатры свои зовет;

535 Открыл вину, почто осадою коснеет:

Подземный ход, вещал, успехов не имет;

Засада приступ нам мешает предприять,

Нам войск велику часть удобно потерять.

Тогда Хилков восстал, являющ ум во взорах,

540 В рассудке плодовит, но краток в разговорах;

Он рек Царю: Во век мы града не возмем,

Доколе из засад врагов не изженем;

Меж дебрей и зараз они в лесах вмещенны;

Но им дороги к нам отвсюду отворенны:

545 Вели пререзать им со всех сторон пути;

Но скромность надлежит в сих подвигах блюсти,

Засада коими привыкла к нам стремиться;

В оврагах и горах вели своим сокрыться.

Ко истреблению Ордынских наглых сил,

550 Ты в стречу им пойдешь, они ударят в тыл;

Есть Арский близко град, там скопище безбожно;

Сие гнездо врагов разрушить вскоре можно;

Отправь туда полки… Царь мужу внял сему,

И с Суздальским велел уйти во град ему.

555 Но войски разделив, как тучу на две части,

Едину поручил Тверского Князя власти;

Велел ему из гор Ордынцов ожидать,

В окопы пропустив, кроваву сечу дать;

К порядку ратному оставшихся устроил,

560 И тако воинство и дух свой успокоил.

Стрегущая Орду в то время войска часть,

Со Троекуровым терпела злу напасть;

Возлечь Россияне на их местах не смели,

На копья опершись, мгновенный сон имели;

565 Из-за лесов густых тревожит их Казань:

Им пища хлеб сухой, столы их были, длань;

Любовь к отечеству Россиян подкрепила,

Сурову пищу их, сон легкий заступила;

Велико зло сие, но меньше было тем,

570 Что витязям судьба претила четырем

Из града исходить. Как будто хищны враны,

От молний убежав, они целили раны;

В болезнях не могли Россиян возмущать:

Причину скорби их не время мне вещать.

575 Но православия и наших войск злодея,

Рок лютый в град привлек Нигрина чародея,

Рамидина отца. Он внес войну, не мир.

Уже избавился от раны Гидромир;

Восстали витязи Нигрином излеченны;

580 Но Россам грозы их судьбою пресеченны.

Уже три раза нощь сгущала мрачну тень;

Орда из засеки в четвертый вышла день,

Которые себя по дебрям тайно крыли,

Россияне врагов ко страже допустили;

585 И стража начала в окопы отступать,

Дабы скрываясь, ров злодеям ископать.

Победа верная стремящимся польстила!

Но Троекуров Князь врагам ударил с тыла;

Бесстрашно исскочив на холмы из кустов,

590 С мечами встретили Россияне врагов,

Как звезды в летню нощь в реке изображенны,

По небу движутся ни чем не возмущенны,

Но ветры прилетев на крылиях своих,

Взволнуют верьх реки и восколеблют их:

595 Так Россы с двух сторон коней своих пустили,

И варварски толпы смешали, возмутили.

Казалось, храбрый дух на крыльях Россов нес;

Затворен град врагам, отрезан сзади лес;

Блистают молнии, зияет смерть отвсюду,

600 Ни где спасенья нет, защиты ни откуду.

Начальник наших войск их бедством умилен,

Злодеям предложил неизбежимый плен.

Великодушию враги сии не внемлют,

Отчаянную смерть в свирепстве предприемлют.

605 Как будто лютая склубившися змия,

Спешит раскинуться, во чреве яд тая:

Так варвары сперва в единый круг стеснились,

И вдруг во все страны расширились, пустились;

Но будто твердою плотиной сонмам вод,

610 Пререзан воинством Российским их уход:

Блестящие мечи отвсюду засверкали;

Там Орды гроб нашли, победы где искали;

Перуны падают, летают копья в них:

Пронзен в гортань, упал Армаз, начальник их.

615 Не узрит вечно он ни дщерей, ни супруги;

Оставили его и ближние и други,

Которые пришли делить корысти с ним;

Судьба назначила подобный жребий им.

Армазов юный сын погибнул смертью злою:

620 Пронзен во грудь стрелой, песок чертит стрелою,

Его во стременах строптивый конь влечет,

И где влечется он, там кровь ручьем течет.

Казалось мечь схватив свирепый ангел брани

Как мельничны крыле вращал ужасны длани,

625 В Ордынцов бросился, поля окровавил,

Устами поглощал, стопами их давил;

Кони и всадники обратный путь теряют;

От смерти прочь текут, но смертью ускоряют.

Как сонных будто бы людей ночный пожар,

630 Ввергает грозный бой в беспамятство Татар;

Текут в Российский стан исполненны боязни;

Не род войны то был, но род жестокой казни.

Победа поднесла Россиянам венец!…

Меж тем подземный ход свершился наконец,

636 За труд благий успех Россиянам награда!

Уже приближились они под стены града;

Могила тайная, где лечь Казань должна,

Искусным Розмыслом была соружена,

И соотретствуя намерениям Царским,

640 Прорезан был подкоп в Казань к воротам Арским.

Коль жилы жизненны когда прережет мечь,

Тогда не может кровь во связи оных течь:

В утробе так земной устроенные ходы,

Совокупленные пресекли с градом воды.

645 Достиг искусный муж под градски тайники,

И в поле удержал гуляние реки,

Которая во град свободный ход имела,

Почувствуя свой ток пресечен, онемела.

Казань к струям её печальный мещет взгляд;

650 Летит на крылиях тосклива жажда в град:

Смущенных жителей приход её тревожит;

И вображение их жажду паче множит.

Но Розмысл тако рвы устроил в сердце гор,

Что слышать мог в земле Казанцов разговор:

655 Увы! что делать нам, в подземном ходе внемлет,

Москва течение реки у нас отъемлет.

По сводам раздался плачевный некий глас:

И храбрых витязей лишила ревность нас;

Погибли! вопиют, скитаясь вкруг бойницы,

660 Погибли! вопиют и жены и девицы.

Поведал Розмысл то, что в граде слышал он.

К осаде города не зрелося препон.

Познавый Iоанн Небесной помощь длани,

Селитрой воружить велел подкоп к Казани.

665 Но долго Царь познать о таинстве не мог,

Коль грозный витязей карал без брани рок.

О Муза! от твоих очей не скрыта древность:

Вещай, коль пагубна сердцам быват ревность;

Среди военных бедств и зримых стен в крови

670 Представь ужасное позорище любви;

Не бойся перервать военну повесть, Муза!

Ты к негам отлетишь сих песней для союза.

В горах, которые объемлет мрачный лес,

Струяся, где лежит, высоких тень древес,

675 Которые Гидасп водами напаяет,

Где вместе грозный Евр с Зефиром обитает;

Там лютый волхв Нигрин в вертепе древнем жил:

Россиян истребить он в мыслях положил;

Волшебной прелестью для рыцарей опасну,

680 В бою бесстрашную имел он дочь прекрасну;

Любовники от ней не отступали прочь,

Рамидою слыла пустынникова дочь.

Он ведая, что брань горит вокруг Казани,

Умыслил приобресть венец в кровавой брани,

685 Противу Християн воителей возжечь,

И храбрых витязей в Казань с лугов отвлечь.

Коль многие из них, забыв гремящу славу,

Забыв родителей, отечество, державу,

В пустыню рабствовать к пустыннику пришли!

690 Женоподобные с Рамидой дни вели,

И к нежности склонить прекрасну уповали.

Всегда пригожства лиц виною зла бывали!

Сердечной слабостью любовкиков младых,

Воспользовался волхв, и жаркой страстью их.

695 От дерзких Християн, он рек, Казань избавить,

Хощу я дщерь мою к златой Орде отправить;

Кто следуя за ней, Россиян победит,

Со мною тот союз и с нею утвердит;

Тому в приданое Казань и все народы,

700 Которых тамо есть бесчисленные роды.

Не царство, не корысть, но тленны красоты

Ввергают рыцарей в соблазны и в мечты.

Сто храбрых юношей её очам предстали,

И мужество пред ней мечами испытали;

705 Но брачный разделить с Рамидою венец,

Осталось только три героя наконец:

Свирепый Гидромир, Мирсед неустрашимый,

Бразин, во мнениях своих непобедимый;

Все трое думают Рамидой обладать;

710 Но сердце женское удобноль отгадать!

Рамида никому любови не явила,

И паче яд в сердцах прельщенных растравила;

Ласкает всех троих, и всех троих крушит,

Но случай, случай все докажет и решит!

715 Колико взор она и мысль ни притворила;

Но рана страсть её Мирседова открыла;

Едва ушам её коснулся слабый стон,

Приметил Гидромир, что ей приятен он.

Разрыв условия, с Казанских стен стремленье,

720 Догадки витязя служили в подкрепленье;

Тогда мечтал в тоске и злобе Гидромирь,

Что будто вкруг его разрушился весь мир;

Смутили ум его коварства и обманы:

Он язву позабыл, имев сердечны раны,

725 Сии телесных ран болезненней сто крат!

Пылая мщением, пришел обратно в град;

Но громом поражен отчаянной любови,

От скорби ослабел и от истекшей крови;

Рука, которая от язв его спасла,

730 Погибель вечную Казани принесла.

Отринул Гидромир, имея мысли черны,

Спокойствия цветы, собрав печалей терны;

И рыцарства устав и совесть гонит прочь:

К Рамиде он в чертог пришел в едину ночь,

735 И тако ей вещал: Рамида знает верно,

Что я люблю ее, люблю ее безмерно;

Твоею прелестью в пустыню привлечен;

Не сетовал, что я от кровных отлучен;

Пещеры предпочел долинам я цветущим:

740 И бедну хижину меня престолам ждущим;

То все ты ведаешь, и ведаешь и то,

Что храбростью со мной неравен есть никто;

Россию ли одну у стен совокупленну?

Могу к твоим ногам повергнуть всю вселенну!

745 Мне стыдно подвиги с Россией измерять

Пойдем со мной, пойдем вселенну покорять!

Пойдем отсель! мне брань бесславная скучает,

Да нашу страсть венец вселенные венчает!

Рамиде гордый дух его известен был;

750 Противен рьщарь ей, коль много ни любил.

Вещала: мне велел того избрать родитель,

Кто будет храбрых войск Московских победитель,

Я жду победы сей успехов и конца;

Незнающей любви, мне все равны сердца….

755 Тогда, как будто бы железо раскаленно,

Которо блеск дает от млатов воспаленно,

С досадой Гидромир на витязьку воззрел,

Свирепый гнева огнь в очах его горел;

Он рек: жестокая! тебе нужна победа!

760 Мы все тебе равны? а любишь ты Мирседа;

Индейца слабого сравняла ты со мной?

Забудь его теперь, простися с сей страной,

Пойдем туда, где ждут короны Гидромира;

Пусть рыцари туда всего сберутся мира,

765 Могу ответ с мечем един вселенной дать;

Умею ли тобой владеть и побеждать!

За все мои труды мне ты одна награда;

Мой конь уже готов, ступай со мной из града!

Но дочь Нигринова кинжал свой извлекла,

770 Постой, преступник клятв! постой! она рекла,

Рамида данных клятв Нигрину не забудет;

Кто Россов победит, моим супругом будет;

Ты клятву дал сию, и тако все клялись:

Иди против врагов, или со мной сразись!…

775 Питая Гидромир к Рамиде уваженье,

Сь девицей почитал презрительным сраженье;

Однако гордую её внимая речь,

Из града силою хотел ее извлечь;

Но пробужденные от крепка сна Нигрином,

780 К Рамиде во чертог вбежал Мирсед с Бразином:

Когда уже себя Срацын успехом льстил,

И весь щитом закрыт, Рамиду ухватил,

Как будто две змии, свои иссунув жалы,

Исторгли рыцари блестящие кинжалы;

785 Клятвопреступнику в хребет вонзают их.

Познавый Гидромир соперников своих,

Подобны молниям свирепы взоры мещет.

Рамиду заступив беснуется, скрежещет,

Всю трату он свою в уме вообразил:

790 Мечь поднял, наступил, соперников сразил:

Во зверской ярости отсек главу Мирседу,

Он вскрыл Бразину грудь и довершил победу!

Рамида в оный миг, к спасенью своему,

Вонзила мстительный кинжал в гортань ему.

795 Омылись рыцари дымящеюся кровью,

Пошли их души в ад с позорною любовью;

Потоки крови их бегут друг другу в след.

Рамида видяща, что мертв лежит Мирсед,

Падет, над ним падет, и тело лобызает,

800 В отчаянье она кинжалом грудь пронзает…

Нещастная любовь! прежалостный конец!

Вот жребий жаждущих плотских утех сердец!

Нигрин в смущении в чертог к Рамиде входит;

На мертвые тела туманный взор возводит,

805 Воителей в крови, Рамиду познает.

Что вижу я! увы! что вижу! вопиет:

О дочь, любезна дочь! твои затмились взоры,

Лишилась в рыцарях Казань своей подпоры.

Но не расстануся навеки с вами я;

810 Наука оживит моих друзей моя.

Наполнил страшными геенну он словами,

И превратил тела крылатыми змиями.

В сем виде, он вещал, вы должны в мире жить

И в пагубу при мне Россиянам служить.

815 Но горесть излилась как яд в сердца народу,

Что отнял рок у них и рыцарей и воду,

Уже погибели не исчисляя мер,

В отчаяние впал жестокий Едигер;

С народа для Москвы в уме сбирает дани,

820 И хощет отворить Царю врата Казани;

Но час Россиянам победы не притек.

Предстал Нигрин Царю, и тако в гневе рек:

О Царь! не унывай; я власть еще имею,

И Россов отвратить от стен твоих умею:

825 Я воду источу из воздуха для вас;

Отмщу за дщерь мою, воздвигну стужи, мраз,

Воздвигну хитрости волшебные от града,

Свирепость воружу подвластного мне ада;

Не могут мщения злодеи претерпеть:

830 Оставят град, иль им под градом умереть!

Помедли три луны; о Царь! я верно льщуся,

Что с бурями к тебе и с мразом возвращуся….

Вещая те слова, на мрачный облак сел,

И влечь себя змиям крылатым повелел.

835 Они бы в ярости друг друга истребили,

Когда бы не волхвом обузданными были.

ПЕСНЬ ВТОРАЯНАДЕСЯТЬ.

В пещерах внутренних Кавказских льдистых гор,

Куда не досягал отважный смертных взор,

Где мразы вечный свод прозрачный составляют,

И солнечных лучей паденье притупляют;

5 Где молния мертва, где цепенеет гром,

Иссечен изо льда стоит обширный дом:

Там бури, тамо хлад, там вьюги, непогоды,

Там царствует Зима, снедающая годы.

Сия жестокая других времян сестра,

10 Покрыта сединой, проворна и бодра;

Соперница весны, и осени, и лета,

Из снега сотканной порфирою одета;

Виссоном служат ей замерзлые пары;

Престол имеет вид алмазные горы;

15 Великие столпы, из льда сооруженны,

Сребристый мещут блеск лучами озаренны;

По сводам солнечно сияние скользит,

И кажется тогда, громада льдов горит;

Стихия каждая движенья не имеет:

20 Ни воздух тронуться, ни огнь пылать не смеет;

Там пестрых нет полей, сияют между льдов

Одни замерзлые испарины цветов;

Вода растопленна над сводами лучами,

Оканменев висит волнистыми слоями.

25 Там зримы в воздухе вещаемы слова,

Но все застужено, натура вся мертва;

Единый трепет, дрожь и знобы жизнь имеют;

Гуляют инии, зефиры там немеют,

Метели вьются вкруг и производят бег,

30 Морозы царствуют на место летних нег;

Развалины градов там льды изображают,

Единым видом кровь которы застужают;

Стесненны мразами, составили снега

Сребристые бугры, алмазные луга;

35 Оттоле к нам Зима державу простирает,

В полях траву, цветы в долинах пожирает,

И соки жизненны древесные сосет;

На хладных крылиях морозы к нам несет,

День гонит прочь от нас, печальные длит ночи,

40 И солнцу отвращать велит светящи очи;

Ее со трепетом леса и реки ждут,

И стужи ей ковры из белых волн прядут;

На всю натуру сон и страх она наводит.

Влеком змиями к ней, Нигрин в пещеру входит;

45 Безбожный чародей, вращая смутный взгляд,

Почувствовал в крови и в самом сердце хлад;

И превратился бы Нигрин в студеный камень,

Когдаб не согревал волхва геенский пламень;

Со страхом осмотрев ужасные места,

50 Отверз дрожащие и мерзлые уста,

И рек царице мест: О страх всея природы!

Тебя боится гром, тебя огонь и воды;

Мертвеют вкруг тебя натуры красоты,

Она животворит, но жизнь отъемлешь ты;

55 Хаос тебе отец, и дщерь твоя Ничтожность!

Поборствуй тартару, и сделай невозможность:

Хотя затворена твоих вертепов дверь,

И осень царствует в полунощи теперь;

Разрушь порядок свой, сними, сними заклепы,

60 Метели свободи, мороз, снега свирепы,

Необнаженная и твердая земля,

Теперь одры для них цветущие поля;

Теперь бесстрашные Россияне во брани,

Ругаяся тобой, стоят вокруг Казани;

65 Напомни им себя, твою напомни мочь:

Гони их в домы вспять от стен Казанских прочь;

Твои способности, твою возможность знаю,

И тартаром тебя в сем деле заклинаю,

Дай бури мне и хлад!… Согбенная Зима,

70 Российской алчуща погибелью сама,

На льдину опершись, как мрамор побелела,

Дохнула — стужа вмиг на крыльях излетела.

Родится лишь мороз, уже бывает сед,

К чему притронется, преобращает в лед,

75 Где ступит, под его земля хрустит пятою,

Стесняет, жмет, мертвит, сражаясь с теплотою;

Свои исчадия в оковы заключив,

Вещала так Зима Нигрину, поручив:

Возьми алмазну цепь влеки туда свободно,

80 Где мразов мощь тебе испытывать угодно;

Се вихри! се снега! иди… Явлюсь сама;

Явлюсь Россиянам… узнают, кто Зима!

Подобен с ветрами плывущу Одиссею,

Нигрин отправился в Казань с корыстью сею,

85 При всходе третией луны к Царю притек;

Народу с бурями отраду он привлек.

При вихрях радости повеяли во граде,

Когда готовились Россияне к осаде.

Но прежде чём Нигрин простер на Россов гнев,

90 Четырех свободил от пагубы змиев:

Рамида, любяща обильны прежде паствы,

И млечные от стад и с поля вкусны яствы,

Веселий ищуща во прахе и в пыли,

Рамида скрылася во внутренность земли.

95 Который из любви слиял себе кумира,

Ток водный поглотил на веки Гидромира,

Единым суетам идущий прежде в след,

В стихию прелетел воздушную Мирсед,

Бразин пылающий свирепостью и гневом,

100 Геенны поглощен ненасытимым зевом,

И тако перешел в печально царство тмы.

Но что при сих мечтах остановились мы!

Готовяся Казань изобразить попранну,

О Муза! обратим наш взор ко Iоанну.

105 Уже в подобие чреватых гор огнем,

Селиторою подкоп наполнен был совсем;

И смерть имеющий в своей утробе темной,

Горящей искры ждал в кромешности подземной.

Под градом ад лежит; во граде мраз и хлад!

110 Царь ждет, доколь Хилков приидет в стан назад.

И се полки его с Хилковым возвратились,

И гладны времена в роскошны претворились;

Сокровища свои хранила где Орда,

Град Арский, яко прах, развеян был тогда;

115 Исчезнул древними гордящийся годами,

Пустыни принял вид, расставшись со стадами.

Россияне его остатков не спасли;

С победой многие богатства принесли.

Терпящи нищету, и гладом утомленны,

120 Российски вдруг полки явились оживленны;

На части пригнанных делят стада волов,

Пиры составились на высоте холмов;

Ликуют воины, припасами снабженны,

И злато видно там и ризы драгоценны.

125 Но совесть воинам издалека грозит,

Которых злата блеск и роскошь заразит;

Герои таковы надежда есть Державы,

Которым льстят одни венцы бессмертной славы;

Но Царь внесенные сокровища к нему,

130 В награду воинству назначил своему.

Такою храбрость их корыстью награжденна,

Могла корыстью быть взаимно побежденна,

И вскоре то сбылось!… Отважный Iоанн

Уже повелевал подвигнуть ратный стан;

135 В долинах воинство препятства не встречало,

Осады пламенной приближилось начало.

Возволновался вдруг натуры стройный чин:

Пришедый с бурями и мразами Нигрин,

На стены с вихрями как облако восходит,

140 Оковы съемлет с них, в движение приводит;

На войски указав, лежащи за рекой,

Туда он гонит их, и машет им рукой:

Летите! вопиет, на Россов дхните прямо!

Рассыпьте там снега, развейте стужи тамо!…

145 Он бури свободив, вертится с ними вкруг ₁₄.

Как птицы хищные, спущенны с путел вдруг,

Поля воздушные крилами рассекают,

На стадо голубей паренье устремляют:

С стремленьем таковым оставив скучный град,

150 На белых крылиях летят морозы, хлад,

И воздух льдистыми наполнился иглами,

Россиян снежными покрыл Борей крилами;

Поблекла тучная зеленость на лугах;

Вода наморщилась и стынет в берегах;

155 Жестокая Зима на паствы возлегает,

И грудь прижав к земле, жизнь к сердцу притягает:

У щедрой Осени престол она берет,

И пух из облаков рукой дрожащей трет.

Мертвеют ветьвями леса кругом шумящи;

160 Главы склонили вниз цветы, поля красящи;

Увяла сочная безвременно трава,

Натура видима томна, бледна, мертва;

Стада, теснимые метелями и хладом,

В единый жмутся круг, и погибают гладом;

165 Крутится по льду вихрь, стремится воздух сжать;

Не могут ратники оружия держать.

Из облака мороз с стрелами вылетает,

Всех ранит, всех язвит, дыханье отнимает.

Российски ратники уже не ко стенам,

170 Но храбростью горя, бегут к своим огням;

И там студеный вихрь возженный пламень тушит,

Зима все вещи в лед преображает, сушит.

Не греет огнь, вода речная не течет,

Земля седеет вкруг, и воздух зрится сед.

175 Уже спасения Россияне не чают;

Смущенны, на стенах Нигрина примечают,

Который в торжестве с Казанцами ходил,

Руками действуя, морозы наводил.

Сие Казанское лукавое злодейство

180 Признали ратники за адско чародейство.

Вступивше солнце в знак Весов узрев они,

Далеко от себя считали зимни дни;

В противны времена естественному чину,

Поставили зиме волшебную причину.

185 Нигрин, который их тревожить продолжал,

Россиян вихрями и стужей поражал.

Но Царь благий совет священных старцев внемлет,

Который помощью врачебною приемлет;

И чародествие и тартар отразить,

190 Велел подняв Хоругвь священну водрузить,

На ней изображен в сиянии Спаситель,

Геенских умыслов всемощный победитель;

Святыня на челе, во взорах Божество,

Сулили над врагом России торжество.

195 Благоприятствует России мысль Царева;

Во знаме часть была животворяща древа,

На коем Божий Сын, являя к нам любовь,

К спасенью грешников бесценну пролил кровь;

И сею кровью мир от ада избавляет.

200 Се! верных Крест святый вторично искупляет.

Божественную песнь священники поют;

Возжегся фимиям, и бури престают.

Светило дневное воздушны своды грея,

Обезоружило свирепого Борея;

205 Зефирами гоним, он тяжко восстенал,

Метели пред собой, и бури вспять погнал.

Теряют силу всю Нигриновы угрозы,

Ветр крылия свернул, ушли в Кавказ морозы;

Седые у Зимы растаяли власы;

210 Приемлют жизнь в полях естественны красы.

Но риза, чём была Казань вкруг стен одета,

Та риза солнечным сиянием согрета,

Лишилась белизны и расступилась врозь,

Тончает, и хребет земный проходит сквозь.

215 Россиян строгая зима не победила,

Но снежная вода подкопы повредила;

Она в утробу их ручьями протекла,

Селитру пламенну в недейство привела.

Явлением святым животворятся войски,

220 Воскресли в их сердцах движения геройски;

И видя помощь к ним низпосланну с небес,

Ликуют посреди Божественных чудес.

К осаде их сердца, готовы к браням руки;

При пении святом внимают трубны звуки.

225 Адашев и Алей! и вашу кротость зрю:

Вы мира сладости представили Царю;

Ко ближнему любви, и кротости послушный,

Приемлет Iоанн соьет великодушный;

Он видел всех подпор лишенную Казань,

230 И руку удержал, держащу гром и брань;

Предпочитающий сражениям союзы,

С Казанца пленного снимает тяжки узы;

Велит его во град мятежный отпустить,

И тамо их Царю с народом возвестить,

235 Что рока близкого себя они избавят,

Когда Россиянам их древний Град оставят;

Или врата свои Монарху отворя,

Приимут от него законы и Царя,

И тако возвратят наследие и правы

240 Обиженной от них Российские державы.

Нечаянной своей свободой восхищен,

Казалось, пленник был крилами в град несен.

Простерла нощь тогда с звездами ризу темну,

И Розмысл паки вшел во глубину подземну.

245 Сомнение с Ордой о мире Царь имел,

Водой размытый путь исправить повелел;

Гробница мрачная была совсем отверста,

И город поглотить, ждала ко знаку перста.

В то время светлые открылись небеса,

250 Во мраке озарив различны чудеса:

Вне града слышались Казанских теней стоны,

Внимались во стенах церквей Российских звоны;

Остановилося теченье ясных звезд,

Простерлась лествица к земле от горних мест,

255 Небесны жители на землю нисходили,

И Россам верную победу подтвердили.

Над градом облако багровое лежит,

Вздыхают горы там, и здание дрожит;

Там жены горьких слез не знают утоленья:

260 Вещают близкий рок им страшные явленья;

Ожесточенная и гордая Казань

Крепится, бодрствует и движется на брань;

Так змий, копьем пронзен, болению не внемлет,

Обвившись вкруг копья, главу еще подъемлет.

265 Нигрин пророчеством Казанцов веселит,

Дает виденьям толк, победу им сулит.

Невольник присланный во граде остается;

С другими во стенах он вскоре погребется.

Едва заря луга румянить начала,

270 Упала пред Царем пернатая стрела,

Которую Казань с высоких стен пустила;

Послание к стреле с презреньем прикрепила:

Как древу сей стрелы вовек не процветать,

Так Россам царства ввек Орде не уступать…

275 Уступите его! вещает Царь с досадой,

И войска двигнулся с великою громадой.

Так басни брань богов изображают нам,

Когда Олимп отмщал их злость земным сынам;

Перунами Зевес со многозвездна трона,

280 Разил кичливого и гордого Тифона;

Весь ад вострепетал, и всей вселенной связь,

В тревоге ропотной дрожала устрашась.

Со всех сторон трубы во стане возгремели,

Казанцы робкие смутились, онемели;

285 Но видя молнии оружий под стеной,

Весь град, объемлемый как будто пеленой;

Казанцов Едигер на стены призывает.

Отчаянье плодом свирепости бывает!

Отрыгнув подлую Россиянам хулу,

290 Готовят на стенах кипящую смолу;

Гортани медные, рыгающие пламень,

Горящи углия, песок, разженный камень;

Блистают тучи стрел Россиян отражать;

Не может Россов гром ни пламень удержать;

295 Как будто посреди цветов в глухой пустыне,

Росскийские полки дерзают в стройном чине;

Подобно молниям доспехи их горят;

Казалось, то орлы противу тучь парят:

Весь воздух пение святое наполняет.

300 Сам Бог, сам Бог с небес идущих осеняет,

И лаврами побед благословляет их!

Остановился ветр, и шум речный утих;

Повсюду теплое возносится моленье;

Во граде слышан вопль, вне града умиленье;

305 В стенах гремящий звук тревогу вострубил,

Но он пронзительным подобен стонам был;

Унывны внемлются там гласы мусикийски;

Благоговение бодрит полки Российски;

За веру и народ грядут ополчены,

310 Со псалмопением священные Чины;

Святою воинство водою окропляют,

И храбрости огни во ратниках пылают.

Как солнце, видимо во славе при весне,

Так войску Царь предстал, седящий на коне;

315 Он взором нову жизнь Россиянам приносит,

Господней помощи сражающимся просит:

О Боже! вопиет, венчаемый Тобой,

Мамая сокрушил Димитрий, предок мой,

У Невских берегов Тобой попранны Шведы;

320 Там храбрый Александр пожал венец победы:

Коль благо мы Твое умели заслужить,

Дай помощь нам, Казань, о Боже! низложить,

Вели торжествовать Твоей святыни дому,

Он рек; слова его подобны были грому,

325 В пылающих сердцах Россиян раздались,

И стены гордые Казани потряслись,

Промчался в поле глас, как некий шум дубровы:

Пролить за веру кровь Россияне готовы!

И вдруг умолкнул шум, настала тишина:

330 Так вышед на брега, смиряется волна.

Тогда последуя благоволеньям Царским,

Князь Курбский исцелен, к вратам подвигся Арским;

С другой страны покрыл Нагайских часть полей,

С отборным воинством бесстрашный Царь Алей.

335 Как камни некие казалися в пучине,

Вельможи храбрые Российских войск в средине;

Различной красотой убранство их цветет,

Но разности в огне сердечном к славе нет.

Полки, как Бог миры, в порядок Царь уставил,

340 И дав движенье им, к осаде их направил.

Вдохнув советы им, склонился Iоанн

К моленью теплому в неотдаленный стан;

Но войску повелел идущему ко граду,

Услышав грома звук, начать тотчас осаду.

345 Сей знак с надежной был победой сопряжен;

Уж Розмысл вшел в подкоп, огнем вооружен,

И молния была в руках его готова;

Ужасный гром родить, он ждал Царева слова.

Тогда воздев глаза и руки к небесам,

350 Молитвы теплые излил Владетель сам,

Господь с умильностью молитвам Царским внемлет;

Любовь возносит их, щедрота их приемлет:

Надежда с горних мест, как молния из тучь,

Царю влилася в грудь и пролияла лучь.

355 Воззвал, внимающий святую литургию:

О Боже! подкрепи, спаси, прославь Россию!…

И Бог к нему простер десницу от небес.

Едва сей важный стих Пресвитер произнес:

Единый пастырь днесь едина будет стада…

360 Разрушилися вдруг под градом связи ада;

Поколебалися и горы и поля;

Ударил страшный гром, расселася земля;

Трепещет, мечется и воздух весь сгущает,

Казалось, мир в хаос Создатель превращает;

365 Разверзлась мрачна хлябь, исходит дым с огнем,

При ясном небеси не видно солнца днем.

Мы видим ветхого в преданиях закона,

Как стены гордого упали Ерихона,

Едва гремящих труб стенам коснулся звук:

370 Казански рушились твердыни тако вдруг.

Расторгнув молнии пролом в стенах возженных,

И победителей страшат и побежденных.

Осыпал темный прах и горы и луга;

Земля волнуется, вздыхают берега,

375 Изображение Казанские напасти,

Летают их тела, расторгнуты на части.

В развалинах они кончаясь вопиют,

Но громы слышать их стенанья не дают.

Нигрин, отломком в грудь от камня пораженный,

380 Валится вместе с ним в глубокий ад безденный;

Вращаяся летел три дни, три нощи он;

В геенне рвет власы, пускает тяжкий стон.

Приемлет таковый конец всегда злодейство!

Но дым густый закрыл полков Российских действо;

385 Князь Курбский с воинством кидается в пролом,

Огонь через огни, чрез громы вносит гром;

Преходит градски рвы, стеною заваленны,

Преграды разметал, огнями воспаленны.

Как бурная вода, плотину разорвав,

390 Вломился он во град, пример другим подав;

По стогнам жителей встречающихся рубит,

Разит, стесняет, жмет, победу в граде трубит,

С другой страны Алей, как будто страшный лев,

С полками на раскат и с громом возлетев,

395 По лествицам стрельниц Казанских досягает,

Кипящий вар, песок, огонь пренебрегает;

Он пламень отряхнув со шлема и власов,

Касается одной рукою стен зубцов;

Другой врагов разит, женет, на стены всходит;

400 Неустрашимостью страх, ужас производит.

Как солнечным лучем влекомая вода,

Текут ему во след его полки туда.

О диво! взносятся знамена не руками,

Возносятся они на стены облаками.

405 Как легким бурный ветр играющий пером,

Россияне врагов сеергают бросив гром.

Со трепетом места Казанцы покидают,

Кидаются со стен, иль паче упадают.

Но яко часть горы, от холма отделясь,

410 Валит дубовый лес, со стуком вниз катясь;

Или как грудью ветр корабль опровергает:

Шумящ оружием, Алей во град вбегает:

Все ломит и крушит, отмщением разжен,

Ему не внятен стон мужей, ни вопли жен.

415 Российские полки, Алеем ободренны,

Бросаются к врагам, как тигры разъяренны;

Стесняют, колят, бьют, сражаются; и вдруг

Услышали вблизи мечей и копий звук;

Россияне врагов, друзей Казанцы чают;

420 Но Курбского в дыму далеко примечают,

Который на копье противника небес,

Вонзенную главу Ордынска Князя нес;

Померклых глаз она еще не затворила,

И мнится жителям смиритесь! говорила.

425 Сей Князь с державцем их воспитан вместе был,

К России за вражду народ его любил;

Но зря его главу несому пред полками,

Смутились, дрогнули, и залились слезами.

Казалось, казнь и смерть отчаянных разит,

430 Такоеж бедство им, иль вящее грозит,

Зияют из главы, им зрится, черны жалы.

Казанцы в ужасе исторгли вдруг кинжалы;

Един из воинов в неистовстве речет:

Вы видите, друзья! что нам спасенья нет;

435 Предупредим позор и нам грозящи муки,

У нас кинжалы есть, у нас остались руки;

И вдруг кинжал вонзил внутрь чрева своего;

Дрожаща внутренна упала из него.

Жестокий сей пример других ожесточает:

440 Брат брата, сын отца в безумстве поражает;

Междоусобное сраженье началось,

И крови озеро со зверством пролилось.

Бесчеловечное такое видя дество,

Российски воины забыли их злодейство;

445 Ко избавлению враждующих текут,

Вломившись в тесноту, из рук кинжалы рвут,

Смиряют варваров, их злобу утоляют,

Хотящих смерти им, от смерти избавляют.

Но жалит иногда полмертвая змея

450 Спасителей своих, в утробе яд тая:

Един признательным Ордынцем притворился,

Весь кровью орошен, он Россам покорился.

Лишь только подступил Россиянин к кему,

Он мечь его схратив, вонзил во грудь ему,

455 К Алею бросился с поносными речами,

И тамо кончил жизнь пронзенный сквозь мечами.

Другие дней скончать спокойно не могли;

На кровы зданиев горящих потекли,

Стрелами и огнем Россиян поражали,

460 Сгарая, мщенья жар в героях умножали.

Россиян огнь губил и улиц теснота;

Но града часть сия уже была взята.

Как два источника, с вершины гор текущи,

И камни тяжкие и с корнем лес влекущи,

465 Гремящею волной разят далече слух;

Полстада потеряв на холм бежит пастух

Трепещущ и уныл на пажити взирает,

Которы с хижиной ток бурный пожирает:

Там с Курбским Царь Алей победы умножал;

470 Так робко Едигер от грома прочь бежал;

Разрушилась его надежда со стенами;

Он скрылся в истукан с прекрасными женами:

Пророчеством своих волхвов предубежден,

Еще ласкался быть на троне утвержден.

475 Уже Россияне препоны не встречали,

И вскореб лавры их во граде увенчали;

Но вдруг сквозь бурный огнь, сквозь пыль, сквозь черный дым,

Корыстолюбие как тень явилось им:

Их взоры, их сердца, их мысли обольщает,

480 Ищите в граде вы сокровищей, вещает.

Затмились разумы, прельстился златом взор,

О древних стыд времян! о воинства позор!

Кто в злато влюбится, тот славу позабудет,

И тверже сердцем он металлов твердых будет.

485 Прельщенны ратники, приняв корысти яд,

Для пользы собственной берут, казалось, град,

Как птицы хищные к добыче устремились;

По стогнам потекли, во здания вломились,

Корыстолюбие повсюду водит их,

490 Велит оставить им начальников своих.

Уже на торжищах граблением делятся;

Но хищники своей бедою веселятся.

Сребро успело их отравой заразить;

Возможно ль было ждать, возможно ль вобразить?

495 Там жребий ратники на смерть свою метали;

Единодушные противниками стали,

Раздор посеялся, из рук одежды рвут,

И реки за сребро кровавые текут,

Забыта важная отечеству услуга;

500 Лишают живота Россияне друг друга.

Коликих ты корысть бываешь зол виной!

Отломки золота за град влечет иной;

Иной на тлен и прах исполненный надежды,

Окровавленные уносит в стан одежды:

505 Но прежний друг его за ним с мечем бежит,

Сражает, и над ним пронзенный мертв лежит.

Ко славе пламенем и ревностью возженны,

Князь Курбский и Алей сим видом раздраженны,

Как вихри мчатся в след и воинам рекут,

510 Которые от них к граблению текут:

Стыдитесь! вспомните, что Россами родились,

Не славой вы теперь, но тленом ослепились;

Победа вам и честь стяжаньем быть должна.

Рекут, но речь сия бегущим не слышна!

515 К отважности Алей и власти прибегает:

Советом не успев, он мечь свой исторгает,

И потом орошен, бегущим в след течет;

Вам лучше кончить жизнь во славе, он речет,

Чем слыть грабительми!… Тогда до Iоанна

520 Достигла весть: Казань взята, попранна.

Доколь победою пророк не возгремел,

Дотоле руки вверьх простертые имел,

Молитвой теплою решилась брань велика;

И тако поразил во брани Амалика:

525 Держал в объятиях своих святый олтарь,

Доколь победы глас услышал с громом Царь.

Он пролил токи слез, какие множит радость,

Производя в душе по тяжких скорбях сладость;

И только речь сию промолвить в плаче мог:

530 Закон Российский свят! велик Российский Бог!

Над ним летающа с трубою зрелась Слава,

В очах, в лице его ликует вся держава;

Подобен небесам его казался взгляд;

С оруженосцами он шествует во град.

535 Так видится луна звездами окруженна;

Иль множеством цветов в лугах весна блаженна;

Или объемлемы волнами корабли;

Иль между сел Москва стояща на земли:

Его пришествие победа упреждает,

540 И слава подданных Монарха услаждает,

Адашева обняв вещает наконец:

Не устыдится мной ни дед мой, ни отец;

Не устыдишься ты моею дружбой ныне,

Не именем я Царь, я славлюсь в Царском чине;

545 Но славен Бог един! Сия кротчайша речь

Заставила у всех потоки слезны течь.

И Царь, достигнувый под самы градски стены,

Увидел вдруг свои поверженны знамены.

Как агнцы робкие Россияне текут,

550 Вещают с ужасом: там рубят и секут!

Как язва жителей терзающа во граде,

Или свирепый тигр ревущий в агнчем стаде:

Так сильно действует над воинами страх,

И мещет их со стен, как буря с камней прах;

555 Царя бегущих вопль и робость огорчает,

Печальный оборот победы видеть чает.

Уже исторгнув мечь, он сам во град дерзал,

Но посланный к нему Алеем муж предстал.

Явились истинны лучи во темном деле;

560 Не ужас гонит их, корысть влечет отселе,

И сребролюбие сражаться им претит.

Тот робок завсегда, кого сребро прельстит!

Алеем посланный Царю сие вещает:

Ни стыд от грабежей, ни страх не отвращает;

565 И естьли Царь сея алчбы не пресечет,

То вскоре сам Алей из града потечет,

Едва крепится он!… Смущенный Царь речами,

Велел опричникам приближиться с мечами;

И сим оплотом бег текущим преградить,

570 Велел забывших честь Россиян не щадить.

В румяном облаке Стыд хищникам явился,

Корысти блеск погас и в дым преобратился,

На крыльях мужества обратно в град летят,

За малодушие свое Казани мстят.

585 Трепещет, стонет град, реками кровь лиется,

Последний Россам шаг к победе остается;

Растерзан был дракон, осталася глава,

Зияюща еще у Тезицкого рва.

Подобны вихрям, внутрь пещеры заключенным,

590 И пленом собственным и тмой ожесточенным,

Которы силятся в движенье и борбе,

Сыскать отверстие чрез своды гор себе,

Казанцы воинством Российским окруженны,

Противоборствуют громами вкруг раженны;

595 Прорваться думают сквозь тысящи мечей,

Текут; но не они, то крови их ручей;

Волнуются, шумят, стесняются, дерзают;

Но встретив блеск мечей, как тени исчезают.

Князь Курбский и Алей полками подкреплен.

600 Ни тот сражением, ни сей не утомлен,

Подобны тучам двум казалися идущим,

Перуны пламенны в сердцах своих несущим,

Котора вдалеке блистает и гремит;

Восходят вверьх горы, где Царский Двор стоит.

605 Там робкий Едигер с женами затворился,

Сорывшись от мечей, от страха не сокрылся.

Отчаянье туда вбежало в след за ним;

Свет солнца у него сгущенный отнял дым;

Казалось, воздух там наполнился измены:

610 Земля вздыхает вкруг, трепещут горды стены;

Рыдание детей унылы вопли жен;

И многими смертьми он зрится окружен…

Еще последние его полки биются,

Последней храбрости в них искры остаются;

615 Тень мужества еще у Царских врат стоит,

Волнуется и вход Россиянам претит;

Усердие к Царю насильства не впускает,

Почти последний вздох у прагов испускает;

Но силится еще Россиян отражать.

620 Возможноль тленным чём перуны удержать?

Алей и Курбский Князь, как вихри напряженны,

Которых крылия к дубраве приложенны,

Лес ломят и ревут: Князь Курбский с копием,

Алей по трупам тел бежит во рвы с мечем;

625 Как будто Ахиллес гремящ у врат Скииских.

Там виден брани бог, и дух стрельцов Российских;

Вещает грозну смерть мечный и трубный звук,

У стражи падают оружия из рук;

Отчаянье в сердцах, на лицах томна бледность,

630 Телохранителей являют крайню бедность.

Как будто бы народ на храм с печалью зрит,

Который воспален от молнии горит,

И видя пламенем отвсюду окруженно,

Любезно божество внутрь стен изображенно,

635 Спасая свой живот, от храма прочь течет,

О! бог избавься сам! в отчаянье речет.

Так видя молнии и стены вкруг дрожащи,

Рекой кипящу кроеь, тела кругом лежащи,

Казански воины у Збойливых ворот,

640 Творящи Царскому Двору живый оплот,

Который как тростник герои врозь метали,

Телохранители сражаться перестали;

Россиян укротив на малый час, рекли:

Цареву жизнь до днесь, как нашу, мы брегли;

645 Россияне! тому свидетели вы были,

Что крови мы своей за царство не щадили;

Но днесь, коль вас венчал победою ваш Бог,

Когда падет нашь град, и Царский с ним чертог;

Когда Ордынская на веки гибнет слава,

650 Вручаем вам Царя нещастлива, но здрава,

И вам Казанскую корону отдаем;

Но смертну чашу пить теперь за град пойдем…

Спускаются с горы, текут за стены прямо;

Бегущих Палецкий с полками встретил тамо;

655 Уставил щит к щиту, противу грома гром;

Ордынцы мечутся чрез стены, чрез пролом,

Окровавляются брега рекиКазанской,

И кровь Ордынская смешалась с Християнской.

Багровые струи, Казанка где текла,

660 Несут израненны и бледные тела….

Внезапно вопль возник, умножилось стенанье:

То город, испустя последнее дыханье,

Колена преклонил!.. Но дерзкая Орда

Ласкается, что ей погинуть не чреда;

665 И гибелью своей в свирепстве ускоряют,

Болотам и рекам нещастну жизнь вверяют;

От покровительства отторглися небес;

В безумстве предпочли подданству темный лес.

С перуном Курбский Княз по их стремится следу,

670 Достиг, сразил, попрал и довершил победу.

Между прекрасных жен во истукане скрыт,

Увидев Едигер, что град кругом горит;

Что стражи обнажась, трепещут замка стены;

Наполненные рвы кровавой видя пены;

675 Что робость отгнала воителей в поля;

Нещастный Царь тоске и плачу жен внемля,

Биет стенящу грудь, венец с главы свергает;

Но в ужасе еще к лукавству прибегает.

Как будто плаватель богатством удручен,

680 На мели бурных вод стремленьем привлечен;

Спасая жизнь свою, души своей приятства,

В боязни не щадит любезного богатства;

И что чрез долгий век приобретенно им,

То мещет с корабля во снедь волнам седым:

685 Так войска окружен Российского волнами,

И вкупе сетующ с прекрасными женами,

Умыслил Едигер, еще алкая жить,

Пригожство жен против Россиян воружить,

Которы иногда героев умягчают,

690 Над победительми победы получают.

Отчаянный на все дерзает человек!

Златыми ризами наложниц он облек,

Украсил в бисеры и камни драгоценны,

Приятства оживил, печалью потушенны;

695 В убранствах повелел им шествовать к вратам,

И взорами Князей обезоружить там.

Уже прекрасный пол с высоких лествиц сходит,

Единый их Царев воспитанник предводит;

Выносят не мечи, несут они цветы,

700 Приятства, нежности, заразы, красоты;

Главы их пестрыми венками увязенны;

Власы по раменам, как волны распущенны;

Стенанья вырвались и слезы наконец;

Оружия сии опасны для сердец!

705 Выходят, ко стопам героев упадают,

Обняв колени их, болезнуют, рыдают,

И злато вольности на выкуп отдают,

Спасите нашего Монарха! вопиют;

Кровавые мечи, свирепость отложите;

710 И человечество при славе докажите;

Для нас Царя, и нас спасите для него;

Остались мы ему, и больше никого!…

Россиян трогает красавиц сих моленье,

И близко прилегло к сердцам их сожаленье.

715 Сабинки древние так нежностью речей,

Смягчили сродников, кидаясь средь мечей.

Теряют мужество, теряют крепость мочи;

В сердца желание, соблазн приходит в очи:

Младые воины не храбростью кипят,

720 Кипят любовью, и пасть к ногам хотят;

Победу прелести над разумом приемлют;

Россияне уже прекрасных жен объемлют.

Но вдруг как некий вихрь, поднявшийся с полей,

Вломились во врата Мстиславский и Алей;

725 Приметив, что любовь воителей прельщает,

Мстиславский их стыдом как громом поражает;

Где Россы? вопиет, где делися они?

Здесь храбрых нет мужей, но жены лишь одни!

При слове том Алей, Ордам злодейство мстящий,

730 Проходит сквозь толпу, как камень ключь кипящий,

Подъемлет копие, и яростью разжен,

Разит он юношу, стоящего средь жен.

Сей юноша самим воспитан Едигером,

И женской наглости соделался примером;

735 Пораненный в чело, бежит в чертоги он;

Отвсюду слышится рыданье, плачь и стон.

Как ветр, играющий в ненастный день валами,

Или как горлицы шумящие крилами,

Которых ястреба летая вкруг страшат:

740 Так жены обратясь за юношей спешат,

Теснятся, вопиют, бегут ко истукану;

Но юноша схватив своей рукою рану,

Из коей кровь текла багровою струей,

К Алею возопил: будь жалостлив Алей!

745 Не убивай меня, оставь Царю к отраде;

Я не был на войне, ни в поле ни во граде,

Не омочал моих в крови Российской рук.

Алей на то ему: Но ты Казани друг;

Довольно и сего! В нём ярость закипела,

750 Уже главу его хотел сорвать он с тела;

Но храбрый Iоанн, как вихрь туда вбежал,

И руку острый мечь взносящу удержал;

К Алею возопил: престанем быть ужасны!

Престанем гнать врагов, которы безопасны:

755 Казань уже взята! вложи обратно мечь,

Не крови, милостям теперь прилично течь.

Явились яко свет слова его пред Богом;

Бог пролил благодать к Царю щедрот залогом…

Молчит вселенная, пресекся бег планет;

760 Казалось, Iоанн в правленье мир берет.

Но только робких жен Казанский Царь увидел,

И скипетр и престол и жизнь возненавидел,

Увидел, что сердец не тронула любовь,

Багрову на челе воспитанника кровь;

765 Внимая гром мечей, внимая трубны звуки,

Отчаян рвет власы, рыдает, взносит руки.

Коль юность не мягчит сердец, ни красоты,

Чём льстишься, Едигер, смягчить героев ты?

Он тако возопил, и растерзая ризу,

770 Низвергнуться хотел со истукана низу.

Хотя во ужасе на глубину взирал,

Но руки он уже далеко простирал:

Главою ко земле и телом понижался;

Висящ на воздухе, одной ногой держался.

775 Тогда клокочущий в полях воздушных шар,

Направил пламенный во истукан удар;

Громада потраслась, глава с него свалилась,

Весь град затрепетал, когда глава катилась;

Расселся истукан… Но робкого Царя

780 Небесный Дух схватил, лучами озаря;

Он пальмы на главе венцем имел сплетенны;

Лилеи он держал в Едеме насажденны,

И ризу в небесах сотканную носил;

Взяв руку у Царя, как лира возгласил:

785 Нещастный! укрепись, отринь Махометанство,

Иди к Россиянам, наследуй Християнство!

И верой замени мирские суеты;

Не трать твоей души, утратив царство ты;

Российский кроток Царь, не недруг побежденным:

790 Живи, гряди и вновь крещеньем будь рожденным!

Во изумлении взирая на него,

Смущенный Едигер не взвидел вдруг его.

Но благовестие напомнивый небесно,

Признал Божественным явление чудесно;

795 Свой жребий Едигер судьбине покорил;

Нисходит с высоты пареньем быстрых крил;

Бежит, является Царю во Двор входящу,

Спасите Царску жизнь! воителям гласящу.

И се! его зовет военная труба,

800 Приходит Едигер во образе раба:

Глава его была на перси преклоненна,

Покрыта пепелом дрожаща, откровенна;

Омыта током слез его стеняща грудь:

Сквозь воинов сыскав лишенный царства путь,

805 Отчаян, бледен, нищ и в рубище раздранном,

Повергся, возрыдал, упал пред Iоанном;

Челом биющий пыль, стопы Монарши зря,

Вещает: Не ищи Казанского Царя!

Уж нет его! уж нет!… ты Царь сея державы,

810 С народом я хощу твои принять уставы;

Всеобщей верности я ставлю честь в залог.

Ты будь моим Царем! твой Бог, мой будет Бог!

Со умилением Герой стенанью внемлет,

И пленного Царя как друга он объемлет,

815 Вещая: верой мне и саном буди брат!…

Услыша те слова, вспрянул и ожил град.

Тогда умножились во граде звучны бои;

Приветствуют Царя Российские герои;

Князь Курбский кровью и пылью покровен,

820 Вещал: да будет ввек сей день благословен!

О Царь, великий Царь! твои победы громки

Со временем прочтут с плесканием потомки.

Мстиславский, мечь в руке как молнию носящ,

Царей Казанских скиптр в другой руке держащ,

825 Сию величества подпору и блистанье,

К Монаршеским стопам приносит на попранье.

Щенятев пленников окованных привлек;

Ордынских многих сил, се тень последня! рек;

Твоею, Царь, они рукою побежденны;

830 За подвиг наш твоей мы славой награжденны.

Романов с торжеством текущий по телам,

Приносит знамя то к Монаршеским стопам,

Которо смутных Орд символом гордым было;

Оно затрепетав, луну к земле склонило.

835 Шемякин оружен добычами предстал;

Но славой паче он, чём бисером блистал.

Микулинский, сей муж Российских сил ограда,

Орудия принес разрушенного града,

Мечи кровавые, щиты, пищали там,

840 Как горы видятся Монаршеским очам.

Адашев всзопил: О Царь и храбрый воин!

Ты славен стал, но будь сей славы в век достоин!

Спокойство возвратил ты не единым нам,

Даруешь ты его и поздным временам.

845 О! естьлиб ты смирить Казани не решился,

Каких бы ты похвал, каких побед лишился!

Явился Палецкий, парящий как орел;

По грудам он к Царю щитов и шлемов шел;

Хотя рука его корыстей не имела;

850 Но вкруг его хвала Российских войск гремела.

У Шереметева еще и в оный час

Геройский дух в очах и пламень не погас.

Плещеев пленников сбирает Християнских;

В темницах ищет их, в развалинах Казанских,

855 И вкупе возвратив свободу им и свет,

Ко Iоанну их в объятия ведет.

Сбирает в тесный круг вельможей храбрых Слава.

Вдруг новый Царь настал и новая держава!

Ликуй, Российский Царь! вещал ему Алей;

860 Казань ты покорил, и всех Ордынцов с ней,

Отныне в век Москва останется спокойна.

Но верность ежели моя наград достойна,

В корысть прошу одну Сумбеку, Государь!…

И дружбу с ней мою прими! вещает Царь.

865 В восторгах радостных Монарх приветствам внемлет;

Вельможей, воинов, с потоком слез объемлет,

И речь сию простер: Сей град, венцы сии,

Дарите Россам вы, сотрудники мои!

И естьли наших дел потомки не забудут,

870 Вам славу воспоют, и вам дивиться будут,

А мне коль славиться удобно в мире сем,

Мне славно, что я есмь толь храбрых войск Царем.

Внимая небо то, оделось новым блеском,

И речь заключена общенародным плеском.

875 Разженный к Вышнему благоговеньем Царь,

Во граде повелел сооружить Олтарь.

Влекомые к Царю небесной благодатью,

Сопровождаются чины священны ратью;

Ликуют небеса, подземный стонет ад;

880 Благоуханием наполнился весь град.

Где вопли слышались, где стон и плачь недавно,

Там ныне торжество сияет православно;

Святое пение пронзает небеса:

Животворящая простерлася роса;

885 И стены чистою водою окропленны,

Свой пепел отряхнув, явились оживленны,

Святому пению с умильностью внемля,

Возрадовались вкруг и воздух и земля.

Тогда среди кадил на гору отдаленну,

890 Олтарь возносится, являющий вселенну:

Хоругвями уже он зрится огражден,

Недвижимый стоит на камнях утвержден.

Перед лицом святой и таинственной Сени,

Первосвященник пал смиренно на колени;

895 Он руки и глаза на небо возносил,

И Бога к Олтарю нисшедша возгласил!

Народ и Царь главы со страхом преклонили,

Небесные огни сердца воспламенили.

Тогда, дабы почтить святую благодать,

900 Тела во граде Царь велел земле предать;

Он теплых слез своих Ордынцев удостоил;

По стогнам наконец священный ход устроил;

Повсюду пение, повсюду фимиям.

Где тартар ликовал, ликует Вера там;

905 Безбожие взглянув на Святость, воздохнуло.

И солнце на Казань внимательно взглянуло;

Спустились Ангелы с лазоревых небес;

Возобновленный град главу свою вознес;

От крови в берегах очистилися волны;

910 Казались радостью леса и горы полны.

Перуном поражен Раздор в сии часы,

Терзает на главе змииные власы,

Со трепетом глаза на Благодать возводит,

Скрежещет, мечется, в подземну тму уходит.

915 Чело венчанное Россия подняла,

Она с тех дней цвести во славе начала.

И естьли кто сие читающий творенье,

Не будет уважать Казани разрушенье,

Так слабо я дела Героев наших пел;

920 Иль сердце хладное читатель мой имел.

Но, Муза! общим будь вниманьем ободренна;

Двух царств судьбу воспев, не будешь ты забвенна.

КОНЕЦ.

₁ Ныне сие место большою Живоначальные Троицы церковию застроено.

₂ Избранная дума именовалась в то время вышнее правительство, что ныне Сенат.

₃ Содержание сей речи почерпнуто из подлиной, говоренной Царем Iоанном Васильевичем при тогдашнем случае.

₄ Опричниками назывались лучшие воины, составляющие гвардию Царскую.

₅ Сии вооружения во время похода обыкновенно вкруг Царя носимы были его Рындами. Рынды были придворные дворяне.

₆ Подлинное его имя Улан Кащак.

₇ Подлинное его имя Чапкун.

₈ Зд есь означается время, о котором упоминается в первой песни о Алеевой измене.

₉ Сие языческое идолослужение подробно описано в путешествиях Г. Профессора Лепехина.

₁₀ Сей Вассиян сослан был в заточение Царем Василием Iоанновичем. Многие думают, что был то Князь Голицын, но его имя мне не известно.

₁₁ Один из стрельцов прикасался копьем своим к устам юнаго Петра, и кричал: ты ли это? Государь, много лет спустя узнал сего злодея, постриженного в монахи и раскаявшегося о его варварстве.

₁₂ Сие ополчение из подлинных тогдашних записок взято.

₁₃ Кто сей Розмысл был, в Истории не означено. Некоторые думают, что имя Розмысл означало инженера; но кажется многим бы Розмыслам в том смысле быть надлежало при воинстве, а я ни прежде ни после не нашел такого названия в нашей Истории; следственно остаюсь в нерешимости.

₁₄ О сем волхвовании Летописатели тогдашних времен согласно повествуют.