Н. И. Надеждин
Род Княжевичей
править
История нашей страны хранит немало фактов искреннего служения на поприще государственного и культурного развития России выходцев из других земель, будь то близких или далёких, но славно потрудившихся во благо гостеприимного народа. Мироощущение и жизненные интересы таких иноземцев нераздельно сливались с русскими и становились общенациональными по духу. Ярчайшим примером такого содружества с полным основанием можно назвать деятельность представителей из сербского рода Княжевичей, известного честностью как у нас, так и на своей исторической отчине.
Всё началось в 1773 году, когда молодой пограничник, «граничар» из сербского села Мутилич, Максим Дмитриевич Княжевич (1758—1813) прибыл в Санкт-Петербург и был принят на службу в кавалергарды. Статный, рослый, правдивый юноша этот был рождён бесстрашным воином и заботливым хозяином. Позже, женившись на Елизавете Алексеевне Рудневой, он имел четырёх сыновей и дочь. Перейдя на гражданскую службу, М. Д. Княжевич побывал и прокурором верхнего земского суда, и прокурором в Уфе, и ведал казённой палатой в Казани. Там же, в Казанском университете стали учиться его сыновья: Александр, Дмитрий, Владислав и Николай. Все они впоследствии сделались известными людьми в России. Так, Александр Максимович (1792—1872) пошёл по финансовой части и достиг высоких должностей — в 1858 году назначен министром финансов Российской Империи; другой брат, Дмитрий Максимович (1788—1842) — попечитель Одесского учебного округа, его имя связано с преобразованием Ришельевского Лицея в Одесский Университет; третий брат, Владислав Максимович (1798—1873), тайный советник, ведал всем движением сестричества милосердия и принимал непосредственное участие в Крымской войне и обороне героического Севастополя. Потрудился во славу России и Николай Княжевич (1794—1852).
Надо сказать, что братья Княжевичи были людьми литературно одарёнными, с молодых лет остро интересовались русской словесностью и даже пробовали издавать приложение к журналу «Сын Отечества», где помещали рассказы и мелкие произведения, оригинальные и переводные. Эта их тяга к словотворчеству и определила широкий взгляд на современный процесс мужания отечественной прозы, поэзии и публицистики. Завязывались личные знакомства с издателями, переходящие в дружбу и сотрудничество. Так, Княжевичи коротко сошлись с редактором «Телескопа», профессором Николаем Ивановичем Надеждиным (1804—1856), и взаимодействию их не помешали расстояния между Петербургом и Москвой. Преследуемый личными неудачами и подыскивая себе более статусную, гражданскую должность, чем он занимал по заслугам в науке. Н. И. Надеждин получил дружескую поддержку Княжевичей, в ту пору уже значительно окрепших в обществе, а Александр Максимович после женитьбы на баронессе Вистингаузен, близкой ко двору Императрицы Александры Фёдоровны, приобрёл ещё и дополнительные возможности помогать карьерному росту. Но Н. И. Надеждину ничего из этого вскоре не потребовалось. Ураган критики, пронёсшийся над «Телескопом» после публикации «Философического письма» П. Я. Чаадаева, опрокинул все расчёты на счастливый исход — предстояли суд и ссылка на край родной земли, близ Полярного Круга. Когда же опальный учёный и литератор освободился от наказания (1838 г.), потребовалось заново устраивать свою жизнь. К этому времени старший из братьев Княжевичей, Дмитрий Максимович, уже был назначен попечителем Одесского учебного округа. Начав с улучшений всего процесса обучения в подопечных заведениях Округа и в первую очередь в Ришельевском Лицее, он задался целью постепенно преобразовать Лицей в Университет. Были учреждены новые кафедры: сельского хозяйства и лесоводства, начали преподавать геодезию, сравнительную географию, статистику и судебную медицину; особо заострялось внимание на важности изучения русских древностей. Как следствие, открылись вакантные кафедры и потребовались дополнительные научные силы — профессора соответствующих дисциплин. Инспектором Лицея был назначен М. Д. Деларю, человек образованный и склонный к изящной словесности, учёный сноровисто писал лирические стихи. Он благотворно влиял на воспитанников, прививая им изысканный вкус. Профессор Н. И. Надеждин, с его огромным запасом знаний, с его литературным талантом и тактом в обращении, весьма подходил для педагогических и учёных потребностей заведения.
И вот Николай Иванович в Одессе. Здесь помимо чтения лекций в Ришельевском Лицее Н. И. Надеждину поручили выпуски «Одесского Альманаха», в книгах которого он помещал капитальные статьи по истории и древностям Новороссии, к тому же готовил выпуски «Новороссийского Календаря», насыщенного новой, важной информацией, интересной и за пределами Края. А в апреле 1839 года в Одессе совершилось основание Императорского Общества истории и древностей, которое сразу же выдвинулось на второе место после Московского — так велик был научный потенциал объединившихся действительных членов и соревнователей учреждения, так чётко была определена программа занятий и очерчен круг исследований, что Общество смогло сразу же включиться в общие усилия познавать Отечество. Николай Иванович Надеждин — душа этого научного содружества и личный друг Дмитрия Максимовича Княжевича, президента Общества. Возможно, именно здесь и возникла у них мысль посетить Сербию, родину отца Княжевичей, почувствовать дух этой славянской православной страны.
Поездку наметили на май-июнь 1841 года. Конечно, сообща они волновались и определяли пути следования. Ехали вдвоём: Дмитрий Максимович Княжевич и его сподвижник Николай Иванович, задание — собрать сведения о предках этого рода, изучить прошлое края, прочувствовать быт и культуру сербов. Сопровождал гостей из России Вук Караджич, к тому времени уже прославленный фольклорист, знаток сербских народных песен. Незамысловатый экипаж двигался на юг Балканского полуострова, к отрогам Альпийских гор, пометивших хребтами и теснинами замкнутые долины с приютившимися там селениями. Граничные Кроаты, военная граница — заслон южных славян против османов. Сила, выдержка и храбрость от века были присущи пограничным воинам. Их оплот Крбава и Лика — родина Княжевичей, и живут они здесь и славятся вот уже пятьсот лет.
Трогательны были встречи с родственниками Дмитрия Максимовича в сёлах Удбиня и Мутиличи. Об этом хорошо рассказал Н. И. Надеждин в своём дорожном дневнике — здесь найдут его наши читатели. Пограничник, по-местному граничар — «природный воин, и вместе не только оседлый домохозяин, но и свободный землевладелец». Живут граничары семейными общинами, с подчинением старейшим, или господарям, наблюдающим за внутренним бытом и благочестием родных. Здесь добрый порядок и согласие. Сёла одной местности объединяются в полки, имеющие свои отличия в одежде: так, Личский полк носит мундир тёмного цвета. «В особенности насчёт Личан, — говорит Н. И. Надеждин, — должно прибавить, что между своими братьями граничарами других полков, они представляют как будто особое племя, особую породу, отмеченную резкими чертами, физическими и нравственными. Народ чрезвычайно рослый, статный и здоровый — созданы богатырями… Они готовы на всякий подвиг, не боятся никаких опасностей и препон. С тем вместе удивительно как просты и добродушны, когда не в поле, не перед врагом: они точно дети, у домашнего очага, среди своих семейств… Они беспредельно привязаны к своей родине, к отеческому языку и прародительской вере». Таковы односельчане отца Дмитрия Максимовича и всех братьев Княжевичей, нашедших своё место в братской России. По признанию самого Н. И. Надеждина, труд его к полной истории рода Княжевичей, составленный «со всею роскошью примечаний», доставил ему истинное удовольствие. Напечатан был в Одессе в 1842 году крохотным тиражом, в основном для семьи Княжевичей. И первый экземпляр своей книжки Николай Иванович преподнёс Елизавете Алексеевне, матери Княжевичей — этого славного обрусевшего рода. В дарственной надписи автор вывел: «Вам, праматери Княжевичей в России, посвящает описание происхождения и распространения Рода Княжевичей исполненный безпредельной преданности к Вам и ко всем Вашим, Н. Надеждин».
Поездка в Сербию была для Дмитрия Максимовича прощальным визитом. Осенью 1842 года по дороге в Санкт-Петербург, куда он повёз бумаги по преобразованию Ришельевского Лицея в Новороссийский Университет, великий труженик просвещения Д. М. Княжевич внезапно скончался в полтавском селе Великая Буромка, имении дочери графа Сперанского. С потерей задушевного друга и сподвижника окончился Одесский период жизни Н. И. Надеждина. Предстоял Петербург и новое научное поприще.
Текст подготовили М. А. Бирюкова и А. Н. Стрижев.
Н.И. НАДЕЖДИН
РОД КНЯЖЕВИЧЕЙ
править
Я дал вам слово, почтеннейший и любезнейший Владислав Максимович, собрать подробные сведения о вашей фамилии на месте, откуда она ведёт своё начало. Слово сдержано, как видите: а как сдержано — судите сами!
До отъезда за границу мне известно было только то, что ваш покойный батюшка выехал в Россию из Госпича, местечка в Военной-Кроации в полку Личском. Больше ничего не знал и Дмитрий Максимович. Итак, с Госпича мы начали свои поиски; но нашли родину вашего батюшки и корень вашей фамилии — не там! Всё это вы увидите из подробного дневника нашего путешествия, который прилагается здесь «вместо предисловия».
Но к чему предисловие? — спросите вы.
К полной истории рода Княжевичей, которую я имел терпение составить по-учёному, aus den Quellen, как говорят Немцы, со всею роскошью примечаний и цитат. Историю эту повёл я хоть и не от Адама, даже не от Столпотворения и не от Взятия Трои, но всё — надо признаться — довольно издалека. Мне хотелось прояснить, как сумелось, историю не только вашего рода, но и вашей родины, или лучше прародины. Вам это может показаться излишним и скучным, но мне труд мой доставил истинное удовольствие.
Что делать? У меня ещё остаются старые профессорские замашки. Всякое дело я люблю отделывать строго, отчётливо, систематически. Недаром же говорится в известной комедии Гоголя, что «таков уже неизъяснимый закон судеб, что учёный человек — или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси»!
Я надеюсь, однако, что вы, читая эти листки в Марьине, «ради скуки», по крайней мере, не велите выносить оттуда святых, а может быть, позовёте и нарочно какую-нибудь святую душу послушать.
Одесса.
10 февраля 1842.
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком.
Пушкин.
Рано утром поднялись мы со своего ночлега в Лешье. Для завтрака приготовили нам кофе с овечьим молоком, которого я отведал теперь в первый раз в жизни.
Дорога пошла через небольшую высоту, называемую Корена-Гора, которою запирается с юга долина речки Гацки. Здесь мы проехали через маленькую деревеньку Караулу, напоминающую именем своим владычество Турков, требовавшее неусыпной осторожности и бдительной стражи по возвышенностям.
Перед нами открылся исполинский хребет Велебича во всём своём могучем величии. Мы съезжали в долину речки Лики, которая расстилается до самого подножия колосса ровным, гладким ковром. Утро было прекрасное. Солнце, выкатившееся из-за гор, играло радужными, переливными огнями на диадеме снегов, венчавших гордое, подоблачное чело Высочицы, одной из главных вершин Велебича.
Спустившись на равнину, мы встретили довольно порядочное селение, называемое Кварт. Вправо от него, у самой дороги, блестит маленькое озерко, которое зовется Подгреда. Девойки, освежённые утреннею прохладою, с ярким румянцем здоровья и юности на щеках, весело спешили сюда за водою. Влево, на высоте, поросшей густым лесом, воздымается величественный, уже разваливающийся, но ещё не совсем развалившийся замок, которому имя Щитар: его называют также Витезова-Кула, то есть Замок Витязя.
Окрестности Кварта исполнены преданиями и легендами, ведущими начало от стародавних, незапамятных времен. Здесь видны явные следы и признаки древнего пребывания Римлян. По полю, окружающему селение, находят тёсаные четвероугольные каменья (quadra), от которых, думают, и самое имя Кварта получило своё происхождение. Из них один покрыт большою латинскою надписью, которая, к сожалению, слишком повреждена и ставит решительно в тупик здешних археологов. Сверх того попадается множество мелких камешков, как будто обломков мозаики. Монеты римские и византийские также отыскиваются в изобилии. Память народа не простирается так далеко, как проницательность учёных гробокопателей. Туземные поселяне приписывают все эти памятники какой-то «Црной-Кралице», то есть Чёрной Королеве, которая будто бы здесь имела когда-то свою резиденцию, и о которой вообще у Славян, прибрежных Адриатике, ходит множество тёмных, отрывочных сказок.
Скоро мы достигли до Перушича, большого селения при ротном дворе, также с развалинами кулы или замка. Здесь находится почтовая станция; но мы не имели нужды останавливаться на ней, потому что ехали на долгих. За Перушичем равнина становится всё шире и шире, от запада к востоку. Велебич, казалось, был от нас — рукой подать; но до него оставалось ещё далеко. Мы ехали добрых часа полтора. Наконец, открылись впереди группы домиков и шпицы церквей. Это был Госпич, главное местечко и полковой штаб полка Личского.
Мы поехали прямо к почтовому двору, в надежде, по указанию Сеньского почтмейстера, найти там удобную квартиру и иметь под рукой лошадей для продолжения путешествия. Но нас предупредил несколькими минутами Гай [1], ночевавший, как оказалось, в Перушиче. Коляска наша въехала уже на двор, как почтмейстерша, женщина с звонким и резким голосом, высунувшись из окошка ещё в утреннем дезабилье, объявила нам решительный отказ и в квартире и в лошадях. Всё досталось Гаю, который, хотя встал с ночлега и позже нас, да ночевал ближе к Госпичу. Видите ли, что не всегда верна пословица: «Кто раньше встал, тому Бог дал!» Как это было утешительно для меня, природного, заклятого врага раннего вставанья!
Но не утешительно было остаться вдруг ни при чём, без крова и пристанища, под голым, хотя и прекрасно-голубым, небом. К счастью, добрый пост-кнехт указал нам в соседстве «биртию», род постоялого дома, где мы действительно нашли особую камору, предоставленную в полное наше распоряжение, с обещанием в скорости приготовить и обед, также одну из существенных потребностей путешественников. Между тем, кучер наш никак не мог выдвинуть коляски обратно с почтового двора. Надо было руками переносить наши вещи оттуда в отысканную квартиру.
Наблюдая за этою операциею, мы стояли перед почтовым домом, на площади, главной и единственной в Госпиче, украшенной изрядною католическою церковью и зданиями, в которых помещается команда местечка и полка. Это сделало нас предметом общего внимания и любопытства. Из команды явился ветеран с требованием паспортов для визы, которые тотчас и были ему отданы. Проходящие останавливались возле нас поглазеть на незнакомые лица, вероятно, являющиеся здесь редко. Мы сказали Вуку [2], чтобы он начал теперь же розыски о Княжевичах. Тому только было и надобно, чтоб иметь повод пуститься в неиссякаемое разглагольствование. Он сам начал останавливать тех, которые, не останавливаясь, проходили мимо, с вопросами: не знают ли они — есть ли здесь, или где-нибудь в окрестностях, какие-нибудь Княжевичи? Все отвечали отрицательно. Иные припоминали, что Кнежевичи бывали здесь когда-то, но это было уже очень давно. Наконец, один старичок, добровольно подошедший к обставшему нас кружку, вслушавшись, о чём идёт дело, сказал коротко, но положительно: «Кнежевичей здесь нет, а есть две сестры покойного Майора Мата Кнежевича: одна госпожа Ляличка, другая госпожа Мануйловичка [3]». — Где ж они живут? — «Госпожа Мануйловичка здесь, недалеко», — отвечали дружным хором все предстоявшие. Некоторые из них вызвались тут же проводить нас к ней, если нам угодно.
В самом деле, по окончании переноски вещей, мы отправились немедленно, все трое, в дом госпожи Мануйловички, как ближайший к нашей квартире. Нас ввели в довольно просторную комнату вроде залы, где три девушки сидели, занимаясь рукоделием. Это были три дочери госпожи Мануйловички. На объявление, что мы пришли видеться с их матерью, одна из девушек встала и пошла в другую комнату за нею. Явилась почтенная старушка, в глубоких летах, но ещё бодрая.
Вук был у нас толмачом, так как мы, хотя и разумели, но не могли говорить по-сербски. Он повёл речь издали, и мало-помалу дошёл до Майора Мата Кнежевича. На лицах девушек изображалось возрастающее любопытство. Старушка отвечала спокойно, что это был родной её брат. Тогда Вук спросил её: не слыхивала ли она когда о своём родственнике Максиме Кнежевиче, который уехал в Россию? Старушка отвечала утвердительно. Вук помолчал, потом, возвысив голос и указывая на Дмитрия Максимовича, сказал: «Это сын Максима Кнежевича, знавший лично в Вене и вашего покойного брата!» На глазах старушки навернулись слёзы. Девицы громко зарыдали. Сцена была для всех трогательная! И у меня засвербели глаза. Вук потупил лицо в землю, крутя свои длинные усы…
Госпожа Мануйловичка, вдова лейтенанта, провела всю жизнь свою в Госпиче. Она сообщила нам только подробности о собственном своём житье-бытье и о смерти Майора Мата. Единственный сын её, также лейтенант, находится на службе в Вене [4]. Майор Мато, кажется, был главною опорою её с сиротами. Девицы не могли произносить имени его без новых слёз, и уверяли, что находят в Дмитрии Максимовиче разительное сходство с покойником. По словам госпожи Мануйловички, от рода их, по смерти брата, не осталось никого, кроме её с сестрою. Три другие бывшие у них брата ещё прежде, давно, умерли бездетные…
При прощании мать и дочери осыпали Дмитрия Максимовича горячими благословениями… Мы вышли с грустью. Итак, никого не осталось, никого нет!.. Единственные ветви корня, некогда здесь процветавшего, сохранились только на дальнем севере! Судьба!..
Возвратясь в свою квартиру, мы нашли там одного старого офицера, знакомца Вукова, который ожидал с нетерпением не только Вука, но и нас. Ему уже сказали, что мы отыскиваем Кнежевичей.
«Господа!» — сказал он, поздоровавшись с нами: «Кнежевичей надо искать не здесь, а на Удбине. Там их грунты и кучи [5]. Там их должно быть ещё очень много».
— На Удбине? Где ж эта Удбиня?
«Удбиня — рота Личского же полка, которая находится там, близ самой границы Турецкой, под Плешивицею!»
— Гм! — примолвил Вук. — Я знаю хорошо Удбиню. Я бывал там. На обратном пути из Далмации, если нам не удастся пробраться через Босну, мы можем проехать через Удбиню!
Надежда снова блеснула…
Ничего больше не оставалось делать в Госпиче. В ожидании лошадей, о которых предоставлено было хлопотать Вуку, и обеда, который ещё готовился, Дмитрий Максимович сел писать письма, я отправился бродить по местечку. Ничего не нашёл я любопытного и замечательного на узких, кривых, безлюдных улицах, обставленных большей частью бедными лачужками. Только с удовольствием остановился на несколько минут, вышедши на крутой берег речки Новчицы, протекающей внутри Госпича, среди густых, тенистых, живописно разбросанных садов. Возвращаясь назад, я услышал звонкие голоса песен, раздававшихся из дома, соседнего с почтовым. Гай и сопутник его Мажуранич попались мне навстречу. Они шли в дом слушать песни. Я присоединился к ним. Мы вошли в огромную комнату, где десятка полтора женщин и девушек занимались кройкою и шитьём платья. Это была полковая швальня. Весёлые швейки встретили нас без всякой застенчивости, продолжая дело и песни. Я жаждал послушать в первый раз народных песен Сербских, сделавшихся столь славными во всей Европе, благодаря усердию и трудам Вука. К сожалению, это были песни книжные, сочинённые нынешними городскими поэтами. Так цивилизация проникает всюду, к ущербу чистой народности! Впрочем, пение было очень стройно, живо, от души; точно как у нас на «вечерницах» или «посиделках». Славянские девушки рождаются певицами. Правду говорит венгерская пословица: «Где Мадярка, тут гнев; где Славянка, тут спев!»
Отобедали часов около двух пополудни. Вук, между тем, нанял до Задра (Zara) колесницу и коней из вольных. О конях свидетельствовал «бирташ», то есть хозяин биртии, что кони добрые. Насчёт колесницы он также не скупился на похвалы; но Вук, при этом щекотливом пункте, крутил только усы и хранил благоразумное молчание. Явились, наконец, и кони и колесница, совершенно готовые к отъезду. Что же? Это была простая русская телега, или лучше крымская маджара, без всяких суетных украшений, во всей своей первобытной простоте! Услужливый и предусмотрительный автомедон — старый сербин, впрочем «буневац», то есть католик — хозяин лошадей и экипажа, чтобы предохранить нас от солнца, утвердил над телегою несколько дуг из прутьев, на которые накинул сверху мохнатую рогожу; кроме того, не позабыл бросить и внутрь несколько охапок травы, чтобы сидеть было мягче. На такие подушки и под такой балдахин должны были взгромоздиться мы, не без затруднения. С шумом и треском покатились мы через Госпич. Дорога шла мимо дома госпожи Мануйловички. Вероятно, предупреждённые о нашем выезде, девушки стояли у окошек, и в последний раз, со слезами на глазах, с нами раскланялись…
…Около полдней, мы приехали в селение Удбиню. Надо было покормить лошадей и себя. Но где? Вук давно твердил, что у него есть здесь хороший знакомец, старик Гаио Омчикус, очень богатый, но — прибавлял он притом — ужасный скряга. Это решило нас искать лучше биртии. Нам указали на две дрянные лачужки, когда мы спросили: где здесь биртия? Но ни в той, ни в другой не оказалось ровно ничего съедобного: даже ни яиц, ни молока. Что тут делать? Вук закостылял на своей деревянной ноге к домику Омчикуса, который, весьма неказистый снаружи, стоял неподалёку, с тем, чтобы спросить у старика по нашему наказу: где бы можно было остановиться? Через несколько минут он воротился назад, в сопровождении самого Омчикуса, который — после обыкновенного сербского приветствия: «Дoбро дoшли!» — без комплиментов объявил нам, что мы должны идти к нему в дом, где уже давно про нас изготовлена квартира. Мы покорились приглашению, в котором, при отсутствии нежности, виднелось искреннее радушие.
Чудный старик этот Омчикус! Ему, верно, уже гораздо за семьдесят. По крайней мере, он очень хорошо помнит Марию-Терезию, а при Иосифе II был уже во всех кампаниях. Время сгорбило его колоссальный рост, смяло атлетические, богатырские формы; но он ещё совсем крепок на ногах, бодр и свеж как нельзя лучше. Глаза его сверкают ярким огнём, когда он говорит о своих походах, когда вспоминает, как бил и резал Турков. Назад тому лет пять, при неудовольствиях, возникших на границе между Австрийцами и Турками, Омчикус, давно уже выписанный из действительной службы, взял своё заветное ружьё и присоединился к батальону, который двинулся на границу, чтобы обуздать и отразить силу силою, в случае нужды.
— Куда ты, старый? — спросил его командир.
— Хочу в последний раз, перед смертью, сжечь ещё хоть одну турецкую кучу и застрелить хоть одного неверного! — отвечал спокойно Омчикус. Расставшись со службою, Омчикус пустился в торговлю, разумеется, мелочную; и умел себе точно нажить порядочные, по-здешнему, деньги. Но он не изменил нисколько своего прежнего сурового образа жизни, чем, естественно, нажил себе, кроме денег, славу скупца и скряги. И теперь он был перед нами, в грубом платье толстого сукна, выношенном донельзя, отягчённом разноцветными заплатами. Но он не скупился дать хорошее воспитание своим сыновьям, которые все занимают теперь почётные должности, и из которых один известен как любитель и знаток местных древностей. Устроив детей, старик теперь живёт один с женою, как ему хочется, как душе угодно, не боясь и не слушая никаких толков.
Он ввёл нас в небольшую комнатку, уставленную иконами, посудою, сундуками, точь-в-точь как горница нашего русского зажиточного крестьянина подмосковных селений, или купца дальних уездных городков. Даже, к довершению сходства, в сторонке на столике лежали четыре огромные фолианта в русском обыкновенном переплёте церковных книг, взглянув на которые, я увидел наши русские Четьи-Минеи, печатанные в Москве. Закладки, положенные в разных местах книг, показывали, что они лежали здесь не просто для одного украшения.
— Долго же вы путовали! — сказал Омчикус, усадив нас. — Мы вас ждём давно!
— Как ждёте? Откуда вы сведали, что мы сюда будем?
— Э! э! Мы всё знаем, — подхватил Омчикус, смеясь. — Мы знаем, как вы были в Госпиче, как искали там Кнежевичей, и никого не нашли. А они все здесь.
— Где же здесь?
— Потерпите немножко. Прежде надобно вам поесть. Мы с хозяйкой уж отобедали. Ну, да найдётся что-нибудь и про вас. Я, между тем, пошлю сказать Кнежевичам. А там поведём вас в тот самый дом, где родился Максим Кнежевич. Ведь я его помню. Мы были с ним, думаю, ровесники, или я, может быть, немного старше. Только мне с ранних лет довелось служить; а ему выпала другая судьба.
Явилась хозяйка, жена Омчикуса, старуха тоже лет под семьдесят, но такая же бодрая, живая и чрезвычайно суетливая. Она захлопоталась вся. Сама поднесла нам «ракии» (водки); потом приготовила «каву» (кофе). Между тем, Вук, заглянув на кухню, увидел, что обед для нас только что начал готовиться. Услышав о том, Дмитрий Максимович изъявил желание прежде обеда посетить дом своих предков. Омчикус не стал противоречить. Он взял свою «капу» (шапку) и палку, и пошёл указывать нам дорогу. Хромой Вук остался дома.
Мы пошли вниз с высоты, на которой расположено селение Удбиня, по направлению к востоку. Омчикус шагал впереди, точно богатырь в семимильных сапогах, так что мы едва поспевали за ним. На половине дороги нам встретились двое мужчин, которые не шли, а бежали: один лет уж под пятьдесят; другой — с небольшим за двадцать. Увидевши нас, они остановились. То были Кнежевичи, Дано и Паво: первый — двоюродный племянник покойного Максима Дмитриевича, второй — родной, от родного брата. Оба они, обласканные Дмитрием Максимовичем, воротились назад с нами. На лицах их изображались и радость, и изумление, и родственная горячность, и с тем вместе глубокая, благоговейная почтительность.
Наконец, мы достигли группы домиков, своевольно раскиданных в густой зелени деревьев. То было селение Мутилич. Мы вошли в один домик, не отличающийся ничем от своих соседей. Это был тот самый, в котором родился Максим Дмитриевич, который принадлежал его отцу и теперь принадлежит его родным племянникам.
Святая, патриархальная простота царствовала внутри. Никакого убранства, никаких признаков богатства и роскоши. Мебель самая смиренная, состоящая из утварей, необходимых для сельского домашнего обихода. В одном углу стояли «кросна»: так называется здесь ткацкий домашний стан. Впрочем, всё было в порядке, в опрятности, в чистоте. На одной стене висели в рамочках за стеклом две картинки. Смотрю: это силуэты Дмитрия Максимовича и Владислава Максимовича, с их собственноручными подписями. Я указал их Дмитрию Максимовичу; и он вспомнил, что эти силуэты сделаны были в Вене для покойного Мата Кнежевича. Майор имел деликатность отдать их в прародительский дом Кнежевичей, где они и сохраняются теперь, как фамильное сокровище.
— Боже, ты мой, Боже! — думал я. — Можно ль было ожидать, чтобы я здесь, за тридевять земель, в тридесятом царстве, встретился лицом к лицу с Владиславом Максимовичем? И он, в своем Марьине, верно, теперь не воображает, чтобы я наслаждался его лицезрением — где? — на берегах Адриатики!..
Пока мы осматривали вокруг дом, Дано Кнежевич собрался с духом. Он пустился в воспоминания и рассказы. Максим Дмитриевич оставил родину прежде, нежели он родился на свет. Но он застал свежую о нём память. С жаром рассказывал он, как братья Максима Дмитриевича получили письмо из России, в котором Максим Дмитриевич извещал их, что имеет непременное желание увидеть ещё раз свою родину, что скоро приедет к ним и привезёт с собой старшего сына своего Дмитрия. Смерть помешала ему сдержать обещание; но братья, не зная о том, всё ожидали его с года на год: младший из них, Илья, отец Пава Кнежевича, женившись, дал первому своему сыну также имя Дмитрия, в честь русского племянника. Кончину Максима Дмитриевича они узнали уже от майора Мата, который с тем вместе известил их, что трое сыновей его живут в Вене. Дано сказывал потом, как они неотступными просьбами вымолили у майора силуэты — по его «образы» — своих русских родичей.
— Здесь все три, — говорил он: то есть «образы» всех трёх братьев! — Но один — (Александра Максимовича) — выпросил себе ещё прежде лейтенант Симо, брат мой. Вдова его никак не хочет с ним расстаться. Да мы вытребуем, непременно вытребуем, что она ни говори, как ни отнекивайся! — примолвил он запальчиво, почти с сердцем.
Когда мы вышли из дома, на дворе стоял целый ряд мужчин и женщин. Всё это были Кнежевичи, принадлежащие или к поколению Ильи, родного брата Максима Дмитриевича, который оставил после себя четырёх сыновей, или к поколению Дана, у которого также четыре сына. Оба эти поколения соединены законом в одно нераздельное семейство, у которого всё общее: домашний быт и служебная повинность, земля и хозяйство, труды и прибытки. Есть ещё два поколения Кнежевичей, происходящие от той же самой линии, как и Максим Дмитриевич, кроме тех, которые принадлежат к другой линии, произведшей в числе прочих майора Мата. Из них, на этот раз, никого не случилось.
Дано указал невдалеке белеющийся дом, отличной от прочих архитектуры, более на городскую стать.
— Это куча покойного майора Мата, — сказал он. — Но теперь, — примолвил с печальным вздохом, — и дом и грунт уже не наши, не рода Кнежевичей.
— Отчего ж?
— А оттого, — подхватил Омчикус сурово, — что майор Мато, человек умный, под конец жизни сделал дурачество. Переселяясь отсюда в Панчову, он отдал в казну свой наследственный грунт и всю недвижимость с тем, чтобы жена, по смерти его, получала пенсию. Это не хорошо! Родовое не должно выходить вон из рода.
— И Бог сделал по-своему, — прибавил Дано. — Жена майора умерла ещё прежде него. Всё пропало даром.
— Теперь, — сказал Омчикус, обращаясь к Дмитрию Максимовичу, — вы видели дом, в котором отец ваш родился; а вон церковь, в которой он окрещён в православную веру!
Старик поднял свою толстую, натуральную, то есть взлелеянную самой природой в окружном лесу и выломленную там когда-то мимоходом, палку. По направлению её, через луг, покрытый густою зелёною травою, у подошвы толпящихся одна над другою высот, белелась скромная «церквица», окружённая домиками и садами.
— Не хотите ли побывать там? — спросил Омчикус. — Это недалеко!
Дмитрий Максимович с удовольствием согласился; и мы отправились к церкви, сопровождаемые, кроме Омчикуса, Даном, Павом и несколькими женщинами из семейства. Едва сделали мы несколько шагов, как нас догнала старушка, которая со слезами и восклицаниями бросилась к Дмитрию Максимовичу. То была вдова Ильи Кнежевича, мать Пава, родная невестка Максиму Дмитриевичу. И она, после излияний радости и умиления, пошла вместе с нами.
Омчикус сказал, что до церкви не далеко. Но у него своя мера. Впрочем, и нам с первого взгляда показалось так же. Гладкая равнина луга скрала и укоротила пространство. Ha деле оказалось, что от усадьбы Кнежевичей до церкви, по крайней мере, версты три нашею мерою, если ещё не больше. Мы шли сначала узенькой, но бойной тропинкой. Вдруг Омчикус, предводитель, скомандовал поворот, и повёл нас целиком через луг, прямо на церковь. Без сомнения, он имел благое намерение облегчить нас, сократив дорогу; но над нами сбылась пословица: «Прямо дальше, обходом короче!» Мы должны были беспрестанно путаться в густой траве, инде вязнуть в сырой почве луга, часто перепрыгивать через канавки, канавы и целые ручейки. Коротко сказать: потрудились довольно!..
Так как я уже мало-мальски мороковал по-сербски, то наши спутники, и в особенности спутницы, осыпали меня расспросами о житье-бытье фамилии Княжевичей в России, об их семействах, детях и т. п. Я охотно удовлетворял их любопытству; и, стараясь приискивать слова и выражения, признаюсь, нередко спотыкался об кочку или попадал в рытвину и в лужу, смотря по обстоятельствам.
Наконец, мы достигли цели нашего пешешествия. Церковь была заперта. Протопопа не оказалось дома. Но ключи тотчас явились. Мы вошли в дом Божий; приложились, по обычаю, к храмовой иконе, всегда стоящей посреди церкви на налое. Как наружность, так и внутренность храма, самые простые, без всякого украшения и богатства. По суще-ствующему во всех здешних сторонах обыкновению, вся церковь внутри обставлена вокруг стен местами для почётнейших лиц из прихода. На самых первых из них, то есть самых ближайших к иконостасу, были надписи. Я прочел их: справа — «место майора Матия Кнежевича»; слева — «место обер-лейтенанта Симеона Кнежевича»!
Ещё мы были в церкви, как прибежала к нам, также вся в слезах, вдова обер-лейтенанта Сима (Симеона) Кнежевича, родного брата Дану: та самая, которая владеет силуэтом Александра Максимовича. Родная сестра здешнему протопопу, отцу Спиридону Личине — духовному главе целого протопресвитерата Корбавского, который заключает в себе обширное пространство от самой Зермани до Кореницы, и соседателю (члену) консисториума православной епархии Карльштадтской — она живёт у него в доме, находящемся возле самой церкви. Неотступно просила она нас зайти к ней хоть на минутку, горько сожалея, что брата, на такой неожиданно-счастливый случай, нет дома. Мы удовлетворили её желанию. Приведя нас в чистый, красиво убранный домик, она начала хлопотать об угощении дорогого «деверя» — так называла она Дмитрия Максимовича — чем Бог послал, и, при всех отказах с нашей стороны, принудила нас, по крайней мере, отведать домашнего вина. Дано, между тем, воспользовался случаем, чтобы напомнить о силуэте, который, вероятно, надеялся похитить теперь из рук вдовы, под покровительством Дмитрия Максимовича. Добрая обер-лейтенантша смешалась, и потом объявила, что силуэт в комнате, от которой ключ увезён братом.
Кажется, это была хитрость с её стороны, чтоб отделаться от Дана.
В обратный на Удбиню путь мы пустились уже по бойной, ездовой дороге. Но всё надобно было сделать, после уже претерпенных трудов, ещё версты четыре или пять. Это уходило нас до того, что мы воротились на Удбиню, едва передвигая ноги. Омчикус, напротив, стал гораздо бодрее и свежее после сделанного моциона.
Нас ожидал уже обед, приготовленный на славу. Старик велел подать славного далматинского вина, и, подливая беспрестанно нам, не позабывал и себя. Вино размолодило его. Он сделался ещё разговорчивее, и обыкновенная его суровость очень смягчилась. Не разделяя с нами обеда, он разливался в рассказах о старине и поминутно вскакивал, чтобы показать нам разные трофеи своих прежних подвигов. Между прочим, он вытащил из одного сундука кипу турецких грамат и других бумаг, которые достались ему в добычу во время оно, при взятии одной кулы в Босне. К сожалению, для нас это были папирусы, покрытые иероглифами: ситцевая набойка, не более! Старуха, между тем, хозяйничала, постоянно на ногах, бегая поминутно то в кухню, то назад из кухни.
Чрезвычайно занимательна была эта ветхая, патриархальная чета, которой в совокупности, верно, около полутораста лет: настоящие Филемон и Бавкида в лицах! Глядя на них, я представлял себе «Старосветских Помещиков» Гоголя: особенно, когда старик, развеселясь, начал намекать на свои старинные подвиги и не по части Марса, лукаво притом посматривая на жену, а старуха в свою очередь ревниво грозила ему пальцем, приговаривая: «Смотри ты, старый!» Я смеялся истинно от души этой оригинальной сцене, которая, впрочем, разнится от картины Гоголя тем, что здесь была простота без глупости.
Между тем, всё семейство Кнежевичей собралось сюда же на прощанье. С карандашом и записною книжкою я уселся посреди них, с тем, чтоб собрать и заметить все подробности о настоящем состоянии фамилии. Дано диктовал мне более всех. Он был всех старше и знал всех больше.
Наступила пора отъезда. Дмитрий Максимович подарил Омчикусу на память нашу медаль на открытие Александровской Колонны. Омчикус был в восторге от подарка и, показывая медаль командиру Удбиньской роты, который явился засвидетельствовать своё почтение приезжим гостям, сказал: «Это серебро, которое для меня дороже горы золота!»
Дано и Паво Кнежевичи изъявили желание проводить нас до ночлега, который, по маршруту Омчикуса, назначен был в селении Коренице. Капитан, главный командир роты, не только разрешил, но и похвалил их усердие. Они тотчас оседлали себе коней.
Вот пришла и последняя минута расставанья. Она была умилительна. Посреди слёз и благословений, окружённые толпою сторонних, любопытных зрителей, мы уселись в свою коляску. Я уверен, что посещение наше останется незабвенною эпохою не только в Мутиличе и на Удбине, но и во всех окрестностях.
Из первого селения, попавшегося нам на дороге, которое называется Иошане, вышла навстречу к нам женщина, предупреждённая, должно быть, из Удбини. То была вдова Максима Кнежевича, сына Сима, также родного брата Максиму Дмитриевичу, от которого не остаётся более никакого мужского потомства.
Под сильным дождём, заставившим поднять верх коляски, переехали мы перешеек, называемый Горица-Каменита. Здесь кончился округ Личского полка и начался округ полка Оточского. Также проехали селение Бело-Поле, где находится главная команда Белопольской роты. Дано и Паво скакали возле коляски, завернувшись в плащи.
Уже в сумерки приехали мы в Кореницу, пост главной команды роты Кореничской…
Утром простились мы с Даном и Павом, которые снова напомнили нам наказ Омчикуса, чтобы в Раковице, куда должны были поспеть к полдням, мы прямо ехали в дом капитана Васа Кнежевича.
Погода очень хмурилась. И вот почему мы раздумали посетить знаменитые Плитвицкие Озёра, несмотря на вчерашние увещания протопопа, плебана и обер-лейтенанта, которые, надо прибавить, не явились, по обещанию, проводить нас; оттого что, пожелав нам доброй ночи, остались в биртии, в другой половине, и, конечно, с радостей на таких дорогих посетителях, пробеседовали там всю ночь до бела дня.
Дорога наша шла через пригорок Малую-Капеллу, селения Прибой, Петрово-Село и Ваганац. Мы лепились возле самой границы Турецкой, которая здесь проходит по средине равнины, без всякой натуральной отметы. Сторожевые австрийские будки — по-здешнему «чардаки» — мелькали мимо нас. При урочище Гавранича-Умка, мы переехали Корану, одну из наибольших рек Военной-Кроации, которая, образуясь из Плитвицких Озёр, служит здесь немножко границею между Австриею и Турциею, потом уклоняется в округ полка Слуньского и при Карльштадте впадает в реку Кульпу. Затем въехали в округ Огулинского полка и Раковичской роты.
Скоро достигли мы и самого селения Раковицы, в котором находится главная команда роты Раковичской. На вопрос: у себя ли капитан Кнежевич? — нам отвечали, что нет. Мы приказали вести себя в биртию, находившуюся почти насупротив капитанского дома.
Хотя внутренность биртии — я не говорю уже о наружности — была очень проста и смиренна, даже без пола; однако бирташ взялся изготовить нам кое-что к обеду, что и исполнил, к удивлению нашему, довольно сносно и, главное, скоро. Мы уселись чинно за трапезу, как дверь биртии отворилась, и к нам вошла дама средних лет, одетая просто, но comme il faut — для границы. Это была госпожа «капитаница», жена капитана Васа, командира роты. Наши расспросы о капитане возбудили любопытство бирташа, который, разведав от Вука, кто мы, дал знать капитанице, что приехал «Негова Ексцелленциа г. Кнежевич из Русии», родственник капитана. Госпожа обратилась к Дмитрию Максимовичу с приветными упрёками, что он не въехал прямо в их дом, и требовала непременно, чтоб мы оставили сей же час нашу квартиру и трапезу, с тем, чтоб расположиться у ней и у ней обедать. Муж её находился, по службе, у переговорной заставы (Rastell), называемой Просеченый-Камень, часах в двух расстояния от Раковицы. Ему следовало воротиться домой ещё через три дня. Но капитаница сказала, что она сейчас пошлёт к нему нарочного, и что он, узнав о прибытии такого гостя, сего же дня к вечеру будет дома. Дмитрий Максимович отказался и от переезда, и от обеда, и от посылки за капитаном, по невозможности оставаться здесь долго, по необходимости сего же дня к вечеру быть в Плашках, резиденции православного епископа Карльштадтского, где предполагали мы провести несколько дней. Спор кончился тем, что капитаница взяла с нас слово пить, по крайней мере, кофе после обеда у ней в доме и дозволить ей послать в свой погреб за вином к нашему столу. Сама осталась она с нами.
Окончив трапезование, мы все трое отправились в капитанский дом. Здесь нашли мы очень хорошенькие комнатки, убранные весьма опрятно, без особенного щёгольства, но с признаками довольства и благосостояния. Местоположение домика, расположенного на небольшой возвышенности, мне особенно приглянулось. Виды из окон чудесные. Хозяйка была к нам очень ласкова. Кофе изготовлен славный. К обществу нашему присоединился ещё обер-лейтенант, длинный, высокий старик, очень весёлый и словоохотный. Он говорил изрядно по-немецки. Капитаница знает только, кроме своего родного языка, по-итальянски: она оказалась католичкою, родом из приморского городка Карлопаго, на границе Далмации.
Капитан Васо Кнежевич, того же самого рода, как и Максим Дмитриевич: только не той линии, а другой, от которой происходил майор Мато Кнежевич. Майору Мату он доводится троюродным братом. В молодости он сражался под знамёнами Наполеона, в то время как Военная-Кроация приписана была к Итальянскому королевству, соединённому с Французской империей; и после несчастного похода в Россию, когда владычество Наполеоново стало постепенно рушиться, взят был в плен союзными войсками при взятии Магдебургской Крепости, где находился в гарнизоне. Тогда он был уже лейтенантом. С тех пор прошло двадцать лет; а Васо Кнежевич все ещё только — капитан! Теперь он старший из капитанов своего полка, и надеется, при первой вакансии, быть майором. Так туго идут производства в Австрии по военной службе!
Очень приятно провели мы здесь время. Но надобно было ехать. Капитаница снова принялась нас упрашивать остаться подолее и дождаться капитана. Мы были неумолимы.
После того мы уже не встречались более ни с кем из фамилии Кнежевичей…
Пушкин.
Седая старина!
Род «Княжевичей» есть коренной Сербский. По крайней мере, с тех пор, как имя их становится известно, «Княжевичи» являются природными старожилами тех стран Южно-Славянского Мира, где издревле обитают Сербы, где господствуют физиономия, язык и нравы Сербские [6]. Здесь они зовут и пишут себя по-сербски — «Кнежевиhи»: на наш выговор почти то же что — «Кнежевичи» [7]. Те, которые употребляют не славянскую, а латинскую азбуку по разным, впрочем, равно уродливым, системам правописания, пишутся: в Далмации и Славонии — «Knexevicsi», в Кроации — «Knesevichi»; выговаривается то и другое также — «Кнежевичи» [8]. Последняя, кроатская, форма, от которой ныне отстают уже и самые Кроаты [9], с давних времён буквально перешла в австрийские матрикулы и гербовники: вследствие чего имя Кнежевичей узаконилось писать по-немецки — «Knesevich». В Польше, по свойству языка, из «Кнежевичей» вышли — «Kniazewiczy»; у нас, по тому же самому — «Княжевичи» [10].
В настоящее время, бесчисленное множество Кнежевичей рассыпано по всему пространству, населяемому Сербами. Есть Кнежевичи в нынешнем Княжестве Сербском [11]. Есть довольно их в Босне и в Герцеговине, где недавно ещё один Кнежевич прославил себя блистательными «юнацкими» подвигами против Турков, увековеченными в народных туземных песнях [12]. На Чёрной-Горе доныне здравствует Иован Кнежевич, воевода племени Белопавличей [13]. В Далмации Кнежевичей очень много: особенно известен из них Стефан Кнежевич, администратор православного общежительного монастыря Крки, знаменитый учёностью и красноречием [14]. Но главное гнездо Кнежевичей находится в так называемой Военной-Кроации (Militair-Kroatien) или Карльштадтской Военной-Границе (Karlst;dter Militair-Grenze): Личского полка (Liccaner-Regiment), Удбиньской роты (Udbinianer-Compagnie), в селении Мутиличе (Muttilich). Здесь австрийскими законами признано им поместное право над землёю, которая потому составляет родовую неотчуждимую собственность, «отачство кучи» (отчину дома) Кнежевичей. Отсюда произошли все австрийские «Gerren von» и просто «Gerren Knesevich», которые теперь в разных службах и званиях рассеяны по всем странам Австрии, преимущественно по Военной-Границе и вообще в Венгрии.
Все ли эти Кнежевичи принадлежат к одному роду? — Весьма вероятно. По крайней мере, народная молва единогласно признаёт Кнежевичей Далмации однокровными с Кнежевичами Кроации, и как тех, так и других производит от одного общего корня, из Босны или из Герцеговины. Молва эта высказалась в народной песне, сложенной в честь далматинской «господской кучи» Крушевичей-Кнежевичей, живших во время владычества Венецианской Республики в городке Книне, на границе Далмации с Босною и Военною-Кроациею. Вот самая песня, как она издана Качичем, известным собирателем южно-славянских народных преданий [15]; подлинник, весьма понятный и для нас, Русских, здесь только, для большего облегчения, переложен с латинских букв, которыми напечатан у Качича, на сербо-славянские:
Велико je племе Крушевиhа,
Од старине jep je Кнежевиhа,
Унгарскога племиhа и кнеза,
И на гласу по избор витеза!
Од ньега се родише господа,
Владаоци славнога народа,
Бановинам' кojи управльаше,
Кад у Босни кральи пребиваше;
Од ньега се родише jyнaци,
Витезови, по избор коньици,
Капетани, и млади сердари,
Колунели, aлaj бapjaктaри,
Пред вojницим кojи воjеваше,
И градове беле узимаше:
Витежко je племе Крушевиhа,
Од старине jep je Кнежевиhа!
Да су били витезови стари,
То сведоче кральи и цесари,
И диплома кральа Унгарскога,
Maтиаша, рода jуначкога,
Kojy даде Крушевиh' Ивану,
Од старине Кнежевиhу звану:
За судца га чини великога,
И племиhа каже наjирвога;
Што одсуди, добро одсуhено,
То од кральа беше потврhено;
Jош допусти кнезу Крушевиhу ,
Да je први у ньегову веhу.
То потврди дужде Млетчанине,
Петар Гриман, витез од старине:
Тер познаде Анту Крушевиhа
За витеза, кнеза и племиhа.
И ньеговим последним у веке,
Нек се славе од Скадра до Лике
Од jyнаках, и од витезовах,
Од господе, банах и кнезовах:
Каконо jи кральи прославише,
Када они у Босни владаше,
И остале круне, и цесари,
Владаоци, света господари;
Од коjих се и сада находе
Колунели, и млади воjводе,
Витезови, на гласу jунаци:
То сведоче и Турци Бошньаци.
Jедни славе цесара Бечкога,
Иосипа, кральа Унгарскога:
Тер бoj биjy с' кральем од Прусие
Усред равне земле Германие.
Кнежевиhи иhу пред Личаним':
Тер бoj биjy с' младим' Прусианим',
Бojак биjyh' раньени су били,
Прусиане аль' су предобили.
Други славе дужда Млетачкога,
Латинина, кральа великога,
Bojyjyhи и бojaк биjyhи
И за ньега крвцу пролиjyhи.
Кнежевиhем писма на поштенье;
Миловану небесно спасенье;
Свим jyнаком здравье и веселье,
И на сабльи сречно воjeванье!
Конечно, это песня, и притом песня недавнего происхождения, сложенная, как видно, при императоре Иосифе II, во время войны Австрийцев с Прусаками. Но известно, что у Сербов до сих пор песня есть глас народа, заменяющий скрижали истории и архивы герольдии, и что в ней, как бы она ни была нова, свято сохраняются отголоски старого, необманчивого предания. «Сказка складка, а песня быль» — говорит и у нас пословица, умная речь народного разума, которая «век не сломится». Как бы то ни было, из этого живого документа, хранящегося в памяти народа, видно, что предание соотечественников относит к одному «великому и старому племени» всех Кнежевичей «от Скадра до Лики», то есть от нынешней Военной-Кроации до Албании, которой Скадар или Скутари есть главный город. Имя их славно уже было ещё при кралях Босанских; следовательно, до XV века, в котором окончательно погибло самобытное существование Босны. Качич всё это признаёт за несомненную историческую истину. Предлагая песню [16], он в кратком предисловии к ней положительно утверждает, что «куча Кнежевичей» была в старые времена «велика и могуча», от разных кралей знатно «возвеличена» и надарена многими «благодарствами». Не определяет он, от каких именно кралей, но, верно, разумеет тех самых, о которых говорит песня, то есть кралей Босанских: это тем вероятнее, что в другом месте, перечисляя «властелей и кнезей народа Словенского», то есть Сербского, он производит род Кнежевичей из Герцеговины, составлявшей часть кралевства Босанского [17]. Затем подводит он годы и числа к дипломам, о которых упоминается в песне. По его уверению, знаменитый Матфей Корвин, король Венгерский, точно дал кнезю Ивану Крушевичу-Кнежевичу, в Будиме от 2 коловоза 1460 [18], «племенитую диплому», то есть дворянскую грамату: в этой грамате кнезь Иван признан «между венгерскими господами первым племичем»; ему дозволено иметь «особитое судство», то есть предоставлено право верховного безапелляционного суда в своей кнежине, так что он мог судить «людей от всякой версты», и судить так, что обсуженное им всё равно, как было бы обсужено самим королём; наконец, и сам «реченный» кнезь Иван, и вся его куча, освобождены навсегда от всякого «потрoшка, харача и даванья», следующего в казну королевскую. Грамату Матфееву подтвердил дож Венецианский Пьетро Гримани от 25 декабря 1751: причём, прибавляет Качич, «пресветлый господин» Антун Крушевич-Кнежевич, «тенент-колонель» Республики, получил титул — «од Кнежства»; что Немцы перевели по-своему — «von Knesenreich». Он заключает, наконец, что точно того ж самого «господского племени» на многих местах находятся теперь разные отрасли, от которых произошли «гласовитые витези и славные оффициалы»: в том числе «Кнежевичи у Лици», то есть Кнежевичи-Личане в Военной-Кроации, которые «в своём краю» суть «владавцы, и колунели, и оберстары, и витези, и сильные юнаки, везде на службе цесарской». Итак, по преданию, все южно-славянские Кнежевичи составляют «одно племя», «один род», которого Кнежевичи-Крушевичи в Далмации и Кнежевичи-Личане в Военной-Кроации суть главнейшие, знаменитейшие ветви.
Впрочем, оставим в покое всех других Кнежевичей, кроме Кнежевичей-Личан, от которых — исторически известно — произошли и австрийские «Herren Knesevich», и польские «pany Knia;ewiczy» [19], и наконец — русские «господа Княжевичи». Нам до них, собственно, дело: а насчёт их можно советоваться не с одними устными преданиями, но и с документальною историею, которая, как увидим, была с ними не незнакома.
Но здесь наперёд должно, думаю, объяснить: что такое Личане, или лучше — что такое Лика, от которой, очевидно, происходит имя Личан?
Ликой (Licca) называется самый южный предел нынешней Военной-Кроации, которым она граничит с Далматинским-Приморьем Адриатики. Военная-Кроация — она же и Карльштадтская Военная-Граница — составляет западную вершину дуги, которою теперешние владения Австрийские огибаются кругом Турецких. От так называемой Провинциальной-Кроации, ограничивающей её с севера, она тянется на юг всё больше и больше суживающеюся полосою, теснимая с одной стороны морем, с другой Турецкою Босною. Вся эта полоса имеет горный, альпийский характер. Здесь оканчиваются так называемые Альпы Юлийские, последние восточные отрасли исполинских Альп Тироля и Швейцарии, и начинаются Альпы Динарские, первые с запада ступени колоссального Гемуса или Балкана. Столкновение двух могучих хребтов, на которых держится весь остав Южной Европы, обозначилось множеством горных цепей и отдельных холмов разного размера, сбегающихся и разбегающихся в различных направлениях. Таким образом, Военная-Кроация представляет лабиринт долин и гор, который постепенно возвышается к югу, или лучше к юго-востоку. На «Тройной Меже» (Triplex Соnfinium), где некогда соприкасались владения Австрии, Турции и Венеции, теперь же сходятся Военная-Кроация, Босна и Далмация, воздымаются высочайшие гиганты страны, известные под именами Велебича и Плешивицы, на вершинах которых долго держатся, иногда вовсе не тают снега. Велебич идёт громадною грядою вскрай моря, от запада к востоку, и делит Кроацию от Далмации. Плешивица, напротив, простирается преимущественно с севера на юг, параллельно реке Уне, вместе с которою составляет границу Австрии и Турции. У подножия Велебича в Кроации протекает в направлении от востока к западу небольшая речка Лика, которая, затрудняясь добраться до моря через прибрежный амфитеатр, образуемый Велебичем, «поныряет», как говорят туземцы, то есть уходит в землю, по примеру всех здешних речек и потоков. От этой-то речки и южный край Военной-Кроации прозвался издавна Ликою. Когда австрийское правительство образовало нынешнюю Карльштадтскую Военную-Границу, оно разделило её на четыре полка: Слуньский, Огулинский, Оточский и Личский. Этот последний, кроме предела Лики, от которого заимствовал своё имя, наполняет теперь всю юго-восточную оконечность Военной-Кроации, весь угол между Велебичем и Плешивицею. В простонародном употреблении занимаемое им пространство всё называется также и Ликою: тем более, что главный штаб полка, следовательно, центральное управление, так сказать столица всего наполняемого им округа, находится в Госпиче, среди предела, которому, собственно, принадлежит имя Лики, на самой речке Лике, при слиянии с нею другой меньшей речки Новчицы.
Предел Удбиньский, где находится теперь родовое гнездо фамилии Кнежевичей, по настоящему распределению принадлежит к Лике в нынешнем обширном смысле: то есть к Личскому полку, которого он составляет роту «№ 5» [20]. Но в старые времена это был предел отдельный, имевший своё самостоятельное значение под исторически славным именем Крбавы (Corbavia). Сама природа положила естественную границу между им и собственно Ликою, разделив их цепью высот, которая называется Врбачска-Стаза. Древняя Крбава составляет ныне северо-восточный край Личского полка, граничащий с Турецкою Босною через Плешивицу. Преимущественно расположена она в долине речки Крбавы, которая, начинаясь у нынешней Удбини, также как Лика, «поныряет» потом в землю. В старину предел Крбавский простирался на север за границы нынешнего Личского полка: это очевидно из сохранившегося доныне имени Крбавицы (Малой-Крбавы), селения в Кореничской роте полка Оточского.
В первый раз «Крбава» упоминается Константином Порфирогенетом, императором Византийским, жившим в начале X века. Константин, вместо правления, от которого освобождали его усердные родственники и вельможи, занимался описанием владений, которых числился повелителем; и таким образом оставил довольно подробную современную географию восточного берега Адриатики, который тогда считался ещё принадлежностью Византийской империи под именем «темы Далматинской». Западную половину этой огромной темы, простиравшейся в длину от Чёрной-Горы до Военной-Кроации включительно, населяли в то время Кроаты, которых Константин называет «Хроватами». Венчанный географ насчитывает у них одиннадцать «жупаний» или волостей, которых всех имена, в тексте, разумеется, обезображенные греческим произношением и правописанием, сохраняются целы и невредимы до сих пор частью в Далмации, частью в Боснии. Сверх того ещё, «бан» или, по Константину, «боеан» Кроатский держал под собою три особые волости, которые у учёного императора называются: Крибаса, Лица и Гуцика [21]. «Гуцика» должна быть нынешнее Гацко-Поле, на речках Гацке и Гаштице, в Оточском полку Военной-Кроации. «Лица» — что другое, как Лика, которая в старину и по-латыни писалась Licha, то есть Лича? «Крибаса» — конечно, описка вместо «Крибава» — очевидно, не иное что, как соседняя и Лике и Гацку — «Крбава»! [22]
Кроаты, или Хроваты, у Порфирогенета строго отличаются от «Сервлов», то есть Сербов, которые в то время занимали восточную половину Далматинской темы. Меж ними обоими границею была тогда река Центина, нынешняя Цетиня, впадающая в Адриатику почти на средине теперешней Австрийской-Далмации, при городке Омише (Almissa). По Константину, Кроаты и Сербы являются двумя разными славянскими племенами, которые пришли с севера на Адриатику в одно время, именно в начале VII века, но из разных стран и путями разными [23]. В настоящее время на всём пространстве, занимаемом тогдашнею Далматинскою темою Византийской империи, во всей нынешней Австрийской-Далмации и Военной-Кроации, живут одни и те же Славяне-Сербы: точно такие же Сербы, как и в Босне, как и в Герцеговине, как и на Чёрной-Горе, как и в теперешнем Княжестве-Сербском. Кроаты, как особое Славянское племя, отличное от Сербского, находятся только в так называемой Провинциальной-Кроации [24]. Эти Кроаты были также известны Константину под именем «Белых-Хроватов»; и он считал их решительно одноплеменными со своими Далматинскими Хроватами [25]. Следовательно, нет причины сомневаться, что в X веке жителями нынешней Западной Далмации и Военной-Кроации были не теперешние Сербы, но настоящие Кроаты. Имя их — по-славянски «Хрваты» и «'Рваты» — всего естественнее производится от Карпат, древней их колыбели, которые и теперь у туземцев называются «Грбами» или «Горбами». Едва ли и Крбава не отсюда же получила своё название, как предел, находящийся у подножия двух высоких «горбов»: Велебича и Плешивицы! [26]
Несмотря на совершенную осербелость нынешних жителей Военной-Кроации и Далмации, имя Кроатов сохраняется ещё у них до сих пор, но отнюдь не в смысле народного или географического различия, а в смысле чисто религиозном: католик везде у них называет себя «`Рватом», то есть «Кроатом», в противоположность православному, который исключительно зовётся «Србином», то есть «Сербом» [27]. Эта странность объясняется из истории распространения христианства между Адриатическими Славянами. По свидетельству того ж самого Константина Порфирогенета [28], когда Кроаты и Сербы в начале VII века прибыли на берега Адриатики, то царствовавший тогда в Византии император Ираклий, преемник прав древних Римлян над всеми областями Балканского Полуострова, приняв незваных гостей в свои владения, поручил обращение их в христианство папе. В то время разделения между церквами Восточною и Западною еще не существовало, и епископ Римский был покорный слуга Византийских кесарей. Вот почему Ираклий, без всякого опасения, вероятно, по уважению ближайшего соседства и удобнейшего сообщения с Италиею, предоставил папе завоевывать духовно новых пришельцев кафедре Св. Петра. Таким образом установилось, или лучше восстановилось из развалин древнего Салонского архиепископства в Римской-Далмации, разрушенного Аварами, новое архиепископство Сплетское, сделавшееся средоточием иерархической организации Адриатических Славян, под первосвященническою властью папы. Есть свидетельства, что ведению новоучреждённого архиепископства с самого начала подлежала вся Военная-Кроация, и даже отчасти Провинциальная [29]. Впрочем, несмотря на иерархическую зависимость от папы, христианство утверждалось здесь не по Западному Латинскому обряду, но по Восточному Греческому, который, как известно, в то время господствовал в большей части самой Италии [30]. Отсюда весьма естественно объясняется, почему с воспоследовавшим ослаблением могущества Византийских императоров на Западе, христианство у Адриатических Славян начало также слабеть и истребляться. Когда во второй половине IХ века мужественный император Василий Македонянин, дед Порфирогенета, снова восстановил власть свою на восточном берегу Адриатики, между жившими там Сербами и Кроатами оказалось столько язычников, что надо было посылать новых миссионеров для их крещения [31]. Разумеется, на этот раз миссионеры отправлены были из Константинополя, а не из Рима, который в то время стоял уже в открытой церковной и политической вражде с Византиею. Таким образом, новообращённые Адриатические Славяне приобретены были и иерархически патриаршеской кафедре Константинопольской. Так как в то же самое время апостольскими трудами Кирилла и Мефодия совершён был перевод Священного Писания и всех прочих богослужебных книг на язык Славянский, и этот перевод непосредственно происходил от Восточной Церкви, в Западной же, напротив, встретил ненависть и гонения; то весьма натурально было, что не только вновь обращённые, но и остававшиеся в христианстве Адриатические Славяне больше расположены были к Византии, которая, во-первых, проповедовала им «старую веру» [32] их праотцев, во-вторых, проповедовала не на чужом, но на родном их языке. Таковы были чувства народа и низшего духовенства, для которых вера была потребностью души, святынею сердца! Но не так рассуждали люди большие, увлекавшиеся мирскими расчётами. Для епископов больше было выгоды зависеть от папы, который беспрестанно распространял и возвышал власть высшего духовенства, как опору собственной власти; чему совершенно противное делалось в Византии. Народоначальникам неприятно было состоять под надзором губернаторов, насылаемых из Константинополя: они не довольствовались пустыми титулами «патрикиев, эпархов, ипатов» и т. п., которыми ласкала их Византийская Императорская Канцелярия; они жаждали полной независимости, которой всего естественнее было добиваться у папы, уже присвоившего себе право раздавать венцы и учреждать царства. Соблазн гораздо сильнее действовал на Кроатов, находившихся в ближайшем соседстве и теснейших сообщениях с Италиею и Римом, чем Сербы. Вот почему ещё при императоре Василии Македонянине, великий жупан Кроатский Бранимир около 879 года поддался формально папе Иоанну VIII [33]. Впрочем, это был тот самый Иоанн VIII, который после бесплодного негодования нашелся, наконец, принужденным разрешить Славянам употребление родного языка и кирилло-мефодиевских переводов при богослужении. С языком Славянским натурально остался и обряд Восточный [34]. Но страсти не дремали. Епископы Кроатские имели свои кафедры большей частью в приморских городах, основанных на развалинах древних колоний Римских и потому привычных к языку Латинскому: они не любили языка Славянского, которого иные, пришлецы из Италии, и вовсе не разумели. Только один из них, Григорий епископ Нинский [35], к епархии которого принадлежала Лика, сам природный и горячий славянин, основываясь на разрешении папы, принял явно под своё покровительство богослужение славянское. Это обратило к нему всех Славян и других далмато-кроатских епархий, которые его одного признали своим законным пастырем. Тут-то поднялся шум и крики со стороны прочих епископов. Обратились к папе Иоанну X, который для восстановления мира указал собраться в Сплете собору под председательством двух итальянских епископов, посланных им в качестве легатов. Это было в 925 году. Разумеется, большинство голосов оказалось против славянского богослужения, которое вследствие того и поражено было соборным проклятием. Однако народ не слушался. В 1059 году надо было созывать новый собор, который, собравшись опять в Сплете, произнёс вторично анафему на славянское богослужение и самую славянскую грамоту объявил безбожною ересью [36]. Волнение умов и тут не прекратилось, но разыгралось ещё сильнее: так что через пять лет, именно в 1064 году, третий собор в Салоне, под председательством кардинала, присланного папою Александром II, должен был ещё раз двинуть громы проклятия на ослушников и призвать в помощь духовному оружию страх мирской казни [37]. Таким образом, последний узел, связывавший Кроатов с Восточною Церковью, был расторгнут. Их великие жупаны, уже с 970 года присвоившие себе титул «кралей», охотно потворствовали определениям соборов, во вред стеснявшей их Византии. Не доставало ещё торжественного признания и освящения вожделенному титулу: и это, конечно, в вознаграждение усердия, оказанного в Салоне, учинил знаменитый Григорий VII, который в 1076 году чрез своих легатов венчал Димитрия Звонимира «кралем Кроации и Далмации». Венчанию, разумеется, предшествовало торжественное подклонение всего нового кралевства кафедре Св. Петра [38], уже враждебной православному Востоку непримиримо. Так совершилось отпадение Кроатов в католичество: отпадение, в которое вовлеклись и Сербы городов приморских, которые вследствие того стали называть себя также Кроатами «по вере». Но большинство Сербов осталось в недрах православия. И когда впоследствии возникло самобытное Царство Сербское, также под знаменем православия, мимо всякого влияния со стороны папы, то народные имена «Кроатов» и «Сербов» весьма естественно сделались символами различия двух враждебных вероисповеданий. Чтобы привязать Кроатов к «новой вере», принята была любимая система Римской политики: умножать число епископских кафедр. И вот, в 1185 году, предел Крбавский, до тех пор составлявший парохию архиепископии Силетской, возведён на степень епископства [39]. Новому епископу повелено было иметь кафедру в городе Крбаве, на месте которого находится теперь Удбиня [40]. Разумеется, этот епископ был католик, «милостью Божиею и Апостольского Престола»; его преемники также. Но так была сильна любовь Кроатов к старине, любовь Славян к родному языку, что через полстолетие, именно в 1248 году, папа Александр IV должен был разрешить Сарацену, епископу Крбавскому [41], восстановление славянского богослужения в его епархии, только по латинскому обряду, и по книгам, писанным не «кириловскими», но так называемыми «глаголитскими» буквами. Преимущество, сохраняемое до сих пор епископом Сеньским, который наследовал права, область и титул «епископа Крбавского»! [42]
Из того, что Крбава удостоилась чести быть епископской кафедрой, можно с достоверностью заключать, что в конце XII века, когда это случилось, здесь был город важный, население многолюдное. Учредительною граматою к епархии Крбавской, кроме города и предела Крбавы, были причислены ещё: часть (medietas) Лики, Нови-Град (ныне в Канижской роте Личского полка, недалеко от Госипча), Дрежник (ныне главный пост роты Дрежничской в Огулинском полку), Плиш (вероятно, Плашки в Плащанской роте Огулинского полка, нынешняя резиденция православного епископа Военной-Кроации, или может быть, Плоча в Свято-Мияйловской роте Личского полка), наконец, Модруш (главный пост Модрушской роты опять в Огулинском полку) [43]. Следовательно, епархия простиралась чрез всю почти нынешнюю Военную-Кроацию, по восточной её половине. Ещё до сих пор, близ теперешней Удбини, на небольшой возвышенности, которая называется Калаура, видны великолепные остатки кафедральной церкви епископства Крбавского. Она была построена из тёсаного камня, с щедрым изобилием архитектурных украшений в тогдашнем вкусе. Подле церкви приметны развалины другого большого здания с принадлежащим к нему двором: вероятно, монастыря, в котором находилась епископская резиденция. Сверх того, по преданию, епископ Крбавский владел ещё, близ Кореницы, в нынешней Кореничской роте Оточского полка, замком Мрзином, которого величественные руины с остатками фонтана и сада сохраняются также доныне.
В отношении к гражданскому управлению Крбавский предел, как было уже сказано, в начале X века состоял, вместе с Ликою и Гацком, под баном Кроатским. Неизвестно, что означали тогда имя и достоинство «бана». Видно, однако, что «бан» был выше, чем «жупан», означавший «старейшину всякой отдельной волости». Жупанов тогда, по свидетельству Порфирогенета, было «одиннадцать»; бан только «один» во всей Византийской Кроации, и притом он владел не одною, а тремя волостями или жупаниями. Вероятно, это был товарищ и наместник «великого жупана», верховного главы всех Кроатов: как показывает смысл, в котором имя бана сохранилось доныне в Венгрии, именно в Провинциальной-Кроации [44]. Когда великие жупаны переименовались в «кралей» и с латинскою верою приняли латинский язык в свою канцелярию, то бан начал переводить себя «герцогом» (dux), жупаны — «графами» (comites). Недолго, однако, продолжалась мнимая независимость кралей Кроатских, освящённая благословением Григория VII. Со смертью первовенчанного краля Звонимира, воспоследовавшею около 1087 года, началась ужаснейшая анархия внутри нового кралевства, усиливаемая извне, с одной стороны продолжавшимися притязаниями Византийцев, с другой — хищными замыслами быстро возраставшей Венецианской Республики. Жупаны резались между собою, тогда как Византийцы и Венециане прибирали в свои руки их приморские города и области. Вся восточная половина Далматинского Приморья, населённая Сербами, отошла к новоучреждённому Деспотству-Сербскому, образовавшемуся в пределах нынешнего Сербского-Княжества. При таком смятении отворился свободный путь к Кроатам новому опаснейшему врагу с севера, в лице королей Венгерских, которым Св. Стефан в начале XI века оставил в наследство сильную, обширную державу. И прежде, с самого прихода в Паннонию, Мадяры — домашнее имя племени, основавшего нынешнее королевство Венгерское — проникали нередко в Кроацию до самого моря, но только набегами. Теперь, в 1091 году, храбрый король Владислав I — одни говорят, приглашённый вдовой Звонимира на помощь против мятежных жупанов, другие утверждают, призванный самими жупанами — вышел с многочисленным войском в нынешнюю Военную-Кроацию, перешёл Велебич и, спустясь на берега Адриатики, занял Приморский-Белград (ныне — Zara Vecchia), столицу кралевства Кроатского. Впрочем, он удовольствовался только тем, что провозгласил племянника своего Альмуса кралем Кроации. Преемник Владислава, Коломан I, брат Альмуса, пошёл далее. В 1097 году, по соглашению с братом, он занял вторично Белград вооружённою рукою, и всю северо-западную Кроацию принял под своё непосредственное владычество. Поздно спохватились жупаны. Они противопоставили было похитителю избранного ими из среды своей краля Петра, который утвердил свою столицу в Книне. Коломан уничтожил этот последний призрак самобытности Кроатской и распространил свои завоевания на всю Далматинскую Кроацию до Сплета. Предчувствуя свою судьбу, двенадцать знатнейших фамилий Кроатских предварительно заключили договор с Коломаном, по которому признали себя подданными Венгерской короны, с тем, чтоб сохранить принадлежавшие им волости и имущества. Коломан даровал им права венгерских благородных фамилий и, по феодальному положению, введённому в Венгрию, пожаловал им старые жупании под именем «графств» [45]. В числе их находилась фамилия Гусичей, которой досталось на долю «графство Крбавское», заключавшееся почти в одних пределах с после учреждённою епархиею Крбавскою. Род «графов Гусичей», как владетельный в Крбаве, исторически известен до конца XIV века [46]. Они были сильнейшие магнаты в Военной-Кроации и играли важную роль в событиях Адриатического Приморья. Теперь имя их сохранилось только в развалинах древнего замка, в Оточском полку в Берлогской роте, который называется Гусича-Град, и в прилежащем к нему Гусича-Поле, среди которого также находятся руины, оставшиеся, как видно, от разрушенной церкви.
Так оставалась Военная-Кроация под владычеством королей Венгерских, разделённая на графства, управляемая чрез посредство бана, представлявшего лицо и власть королевскую, до половины ХV века. В продолжение этого времени проникли в Европу Турки, и губительным потоком начали разливаться по Балканскому Полуострову. Роковая Косовская Битва (1389), развеявшая, как дым, великолепный метеор Царства Сербского, созданного подвигами Неманичей [47], должна была вразумить христиан о грозящей им опасности. Но они, успокоенные временным отвращением сил Турецких на издыхающий труп Византии, беспечно продолжали заниматься сами собою, ослабляя взаимно друг друга мелкими враждами. Короли Венгерские, сильнейшие из христианских потентатов юго-восточной Европы, вместо того чтобы подкреплять и сосредоточивать разъединённые силы Балканских Славян, мутили их нарочно, чтобы потом прибрать в свои руки. Сверх того, они ссорились беспрестанно с Венецианами за Далмацию, которая переходила у них из рук в руки, словно мячик. Между тем, Константинополь испустил последний вздох; и Мухаммед II, упоенный своим торжеством, возвестил, что завоёванная им столица кесарей должна сделаться столицею всего света. Это не было одно пустое хвастовство. Вскоре после взятия Константинополя (1453), Мухаммед двинулся к Дунаю и сгладил с лица земли последние остатки Сербии (1459). Затем дошла очередь до Босны, Герцеговины, Чёрной-Горы и Албании (1463—1467). Совершая этот губительный кругооборот, туча задела и Военную-Кроацию, где Лика и Крбава в 1467 году в первый раз отведали огня и меча Турецкого. Тогда царствовал в Венгрии знаменитый Матфей Корвин, «рода юнацкого», как говорит народная сербская песня, сын храброго воеводы Янка Сибинянина, известного более под книжным именем «Иоанна-Гуниада». Матфей сам был славный юнак, отличный полководец, но дурной политик. В то время, как столь ужасная гроза свирепствовала на Юге, он устремлял свои честолюбивые замыслы на Север: дрался не на живот, на смерть с королём Богемским; подкапывался под эрц-герцога Австрийского, который был вместе императором Римским. Турки на несколько времени дали отдохнуть Западу, занявшись очищением Востока от Венециян. Но в 1469 году они снова проникли чрез Кроацию до Фриуля и Стирии; в 1471 и 1476 годах распространили опустошения свои, чрез Крайн и Каринтию, до Зальцбурга; в 1478 и 1484 повторили то же самое. Смерть Мухаммеда II произвела некоторое облегчение. С преемником его, Баязетом II, Матфей заключил формальное перемирие около 1493 года. Но в каком жалком положении находилась тогда вся Кроация, в особенности Крбава и Лика! Это были две пустыни, которые в официальных документах назывались не иначе, как «пустыня первая» и «пустыня вторая» (desertum primum et desertum secundum) [48]. Чтобы воззвать их снова к жизни, Матфей открыл здесь свободное прибежище беглецам из Босны, Герцеговины и Сербии: беглецам «сербского языка» и «сербской православной веры», которым, несмотря на ревность свою к католичеству, обеспечил торжественными декретами совершенную независимость совести и полное наслаждение всеми земскими и гражданскими правами. Число этих новых пришельцев вскоре сделалось так велико, что присоединившиеся к ним католики, частью из воротившихся старожилов, частью также из беглецов Босанских и Далматинских, должны были называться «придавцами» (adjuncti), то есть прихвостнями, допущенными из милости к участию в правах главного народонаселения, которое всё состояло из «православных Сербов» [49]. Вероятно, находя прежнее управление несовместным с обычаями новых поселенцев, король изъял их из-под власти «бана» и указал ведать прямо и непосредственно «палатину» Венгрии. Ближайшим начальником и воеводою их, на случай войны, назначен был «капитан» Сеньский. Новым пришельцам и их предводителям достались все земли разорённых монастырей и церквей, все поместья убитых или бежавших невозвратно владельцев, мирских и духовных [50]. Таким образом, Лика и Крбава вдруг из католически-кроатских «жупаний» превратились в православно-сербские «кнежины».
Вероятно, что около этого времени между прочими пришельцами явились в Крбаве и — Кнежевичи: может быть, точно из Герцеговины, как уверяет Качич. По преданию, сохранившемуся в песне, Крушевичи-Кнежевичи около того ж времени получили свою «племенитую диплому» от короля Матфея. Они явно были также пришельцы в графстве Книнском, где находились при Матфее: ибо в противном случае, происходя от «великого и древнего племени», не имели бы нужды в «племенитой дипломе». Притом, самое имя их, очевидно, происходит от слова «кнез» [51], употребительного только у Сербов, которому у Кроатов соответствует слово «жупан», в свою очередь неизвестное Сербам. Графства Книнское и Крбавское, пограничные между собою, оба тогда равно принадлежали Венгрии. Спасаясь от ига Турков, Крушевичи избрали себе убежищем Книн; другие их родичи двинулись далее, в Крбаву [52].
При обновлении населения Крбавы, рода Гусичей уже не является. Неизвестно почему, титул «графов Крбавских» наследовала после них фамилия Торквати, из патрицианских фамилий Далматинского-Приморья, кажется, итальянского происхождения. В 1493 году, при несчастной сшибке бана Деренчина с одним из пашей Босанских на реке Унне, упоминается Карл Торквати Крбавский [53], тот самый, по которому приморский городок Паго, принадлежащий и теперь Лике, прозвался Карлопаго [54]. Сын Карла, граф Иван Карлович, является наследником отца своего в Карлопаго и в Крбавe. Между тем, Турки не переставали тревожить Кроацию, в особенности Крбаву и Лику: в 1512 году они взяли укреплённый замок Благай в нынешнем Слуньском полку, принадлежавший кнезю Георгию Благаю [55], конечно, из новых сербских переселенцев, как показывает титул «кнезя»; в 1521 году разорили замок Острович, в то время принадлежавший к Лике: ныне город и крепость Островица в Турецкой Босне. Дела Beнгрии были тогда очень худы. На престоле едва держалась тень короля, в лице малолетнего и слабого Людовика II. Управлявший королевством совет, в котором находилась сильная австрийская партия, решился отступиться от всех владений, остававшихся ещё Венгрии на Адриатическом-Приморье, и передать их в покровительство императору Фердинанду I. Это случилось в 1522 году. Фердинанд принял; и в то ж время графа Ивана Карловича утвердив «обергешпаном Крбавы и Лики», возвёл с тем вместе в достоинство «бана Славонии, Кроации и Далмации». Память графа Ивана запечатлена в Крбаве следами, до сих пор неизгладимыми. Нынешней роты Удбиньской при селении Комиче находится весьма крутая и высокая скала, которая называется Саранча. На вершине этой скалы покоятся величественные руины огромного замка, именуемого «Карловича-Двори», то есть дворец или палаты Карловича. Ещё не совсем обрушились стены великолепного здания, сложенного из крупных, прекрасно вытесанных каменьев: они только поросли густым кустарником и высокими деревьями. Вокруг развалин три обвалившиеся фонтана сохраняют ещё воду. Замечаются также следы обширного фруктового сада. В соседстве видны ещё остатки церкви и руины сторожевой башни. Конечно, граф Иван жил в своё время на славу [56]. Но для нас особенно примечательно то, что в том же околотке, где находятся Карловича-Двори, указывают место, которое называется «Кнежевича-Стан». Никто не помнит, когда и откуда взялось это имя. Но, вероятно, оно указывает на первое пристанище, которое нашёл здесь глава фамилии Кнежевичей, под сенью могучих владавцев Крбавы.
Ни новые жители, ни новое правительство не отвратили жребия, который был уже написан. Страшный Мухаммед II ожил в Сулеймане II, равно предприимчивом и храбром, равно непримиримом враге христианства. На роковом поле Мохачском (1526) Сулейман одним махом сокрушил королевство Венгерское. Вслед затем, именно в 1527 году, упоенные счастьем Турки ринулись снова на Кроацию. Ничто не могло остановить их бешеного остервенения, которого первыми жертвами, разумеется, сделались опять Крбава и Лика. Граф Иван бежал ещё прежде, имев несчастие возбудить против себя ненависть народа [57]. Епископ Крбавский бросил свою резиденцию и скрылся в Модруш. Но Турки следовали за ним по пятам. Он кинулся дальше к морю, в городок Нови, лежащий между Сенем (Zeng) и Рекою (Fiume), где титул епископа Крбавского и Модрушского, продержавшись несколько лет без всякого действительного значения, передан был, наконец, епископу Сеньскому [58]. Турки овладели почти всею нынешнею Военною-Кроациею. В Лике и Крбаве они утвердились постоянными жителями, заняв и укрепив снова разрушенные замки побитых или прогнанных кнезей. Вероятно, из ненависти к христианству, или в отмщение за сопротивление, они разрушили до основания резиденцию епископа Крбавского и предали в жертву стихиям запустевший дворец графа Карловича. Но замок Удбиньский они восстановили и снабдили новыми укреплениями, которых остатки доныне резко отличаются от развалин древнего здания. Вообще долина Крбавская, или округ нынешней Удбиньской роты, как-то особенно нравился Туркам. Здесь осталось доныне множество памятников их пребывания, весьма любопытных. Возле самой Удбини, неподалёку от развалин древней церкви Св. Марка, славящейся у христиан обоих вероисповеданий особою святостью [59], находилась мусульманская мечеть, бывшая и для Турков предметом особенного благоговения. Сюда, ещё на памяти нынешнего поколения, в известный день года [60] прихаживали из окрестных владений Турецких пилигримы, чтобы совершить молитву, омыться в струях источника Крбавского и бросить несколько «пар» (монет) на святое место. Вокруг рассеяны остатки кул, или укреплённых жилищ в своё время знаменитых мусульманских витязей, как то: Османа Кралевича, Ах-меда Липовца [61], Османа аги Глумача и т. п.
Сто шестьдесят и два года Крбава и Лика находились под властью Турков. В отношении к туземцам, которые имели терпение остаться на своих пепелищах, они ввели здесь, как и везде, свою несчастную систему «спаизма» [62], по которой бедная «рая», то есть христиане, предоставлялись безусловному произволу своих мусульманских тиранов. Разумеется, немногие имели такое терпение; и у тех оно не могло продолжаться долго. Кроация, как и все земли Славянские, подвластные Туркам, закипала «ускоками», то есть беглецами, вроде «гайдуков» придунайских, вроде наших южно-русских «гайдамаков», которые бросали свои жилища с обетом смертельной, непримиримой мести утеснителям. Такие «ускоки», все из христиан православных, отличающихся всегда и везде пред католиками силою и храбростью, удалялись преимущественно к морю, под покровительство капитанеата Сеньского, и оттуда громили Турков [63]. Они нападали на них частью произвольно собиравшимися шайками, по-туземному «четами», которыми предводительствовали избранные из среды их «арам-баши»; частью под командою австрийских генералов, как например, в 1578 году, Андрея Ауэршперга, который с помощью ускоков дошёл до самой Удбини, бывшей в то время главным постом Турков, и имел с ними там жаркую схватку. В особенности гнездом ускоков было местечко Бринь, по-немецки Br;ndel [64], ныне главный пост Бриньской роты Огулинского полка, с принадлежащим к нему пределом. Здесь, в селении Прокике [65], основалась и фамилия Кнежевичей, принимавшая ревностное участие в набегах на похитителей её древнего «отачства». Неизвестно, когда именно она «ускокнула» сюда: известно только, что в XVII веке Кнежевичи были уже оседлыми поселенцами предела Бриньского [66].
Колесо счастья обернулось решительно против Турков после осады Вены (1683), бывшей апогеем их могущества. Австрийцы, спасённые Собеским, ободрились и, пользуясь стечением благоприятных обстоятельств, начали действовать наступательно на всех пунктах границы Турецкой. В 1685 году барон Фон-Герберштейн, генерал австрийских войск в Кроации, вспомоществуемый ускоками, ударил на Лику, разбил Турков и опустошил множество их замков и кул, в том числе знаменитый замок Перушич, лежавший между Оточцем и Госпичем. Корпусу Герберштейна было потом указано идти в нынешнюю Славонию, против крепостей, расположенных по Саве. В отсутствие регулярных войск, ускоки, в особенности Сеньские, Бриньские и Оточские, сами собрались в «четы» (шайки) и, под предводительством своих «арам-башей» (начальников), пустились продолжать набеги на Турков, разгромили Нови, один из укреплённейших их замков возле Госпича, очистили всю Лику и навели такой страх на неверных, что они принуждены были отсиживаться в единственно оставшихся за ними замках Крбавы: Белае, Буниче и Удбине. Барон Фон-Герберштейн возвратился, наконец, в полном торжестве, завоевав Дубицу, Брод и Градишку. Тогда он принял опять под свою команду храбрых удальцов и, после упорной защиты со стороны Турков, овладев Белаем, Буничем и, наконец, Удбиней, в 1689 году отбросил их навсегда за Плешивицу. Таким образом, Лика и Крбава, все сполна, возвратились снова под власть Австрии, под которою остаются и доныне. Для нас при этом случае важно то, что между воеводами ускоков, сражавшихся под командою Герберштейна, находился арам-баша Мариан Кнежевич, павший на поле битвы при взятии Удбини [67].
Австрийское правительство сначала хотело восстановить возвращённые области на прежней ноге. Вследствие того, декретом от 22 июня 1693, Лика и Крбава соединены были в одно «графство» или «гешпанство», которого «наследственным обергешпаном» (comes perpetuus) признан был Адольф граф фон-Цинцендорф, заплативший за то в императорскую казну большие деньги [68]. Но благородный покупщик скоро увидел, что он сделал весьма невыгодную спекуляцию, и потому поспешил возвратить оба предела назад пра-вительству, которое, между тем, возымело мысль дать им другую организацию, более сообразную с нравами жителей и с потребностями местности. Земли, оставшиеся после Турков, разумеется, достались ускокам, купившим или воротившим старые права свои на них кровью. Воеводы их сверх того получили, в награду своих подвигов, австрийское дворянство и офицерские ранги [69]. Как те, так и другие, водворяясь на утверждённых за ними землях, не переставали быть воинами: и это было необходимо, когда Турки были под боком, когда надо было держаться против них постоянно и неусыпно настороже. Так самые обстоятельства внушили идею образования «Военной-Границы»: идею, которой осуществление составляет бессмертную славу внутренней австрийской администрации. Устроение «Кроатской Военной-Границы» началось немедленно по заключении Карловачского мира с Портою в 1699 году, при императоре Леопольде I. Оно приведено в окончательное исполнение уже при Карле VI, трудами герцога Фон-Гильдбургсгаузен, который, после двухлетних работ на месте, с 1747 года пустил в ход новый порядок вещей, сохраняющийся, с некоторыми изменениями, доныне [70].
Между воеводами, облагородствованными в награду их подвигов, находился и Кнежевич, отличившийся в 1691 году при завоевании самых южных краёв Лики и Крбавы, именно нынешних округов Грачачской и Св. Мияйловской роты Личского полка [71]. Разумеется, это сделано было, по тогдашней системе нетерпимости, с условием обращения новопожалованных рыцарей и баронов в католичество. Таким образом отделилась от общего корня Кнежевичей ветвь католическая, которая с тех пор не имеет никакого общения с остальными своими родичами, пребывшими в неуклонной верности православию. Знаменитейший из этой ветви был Мартин барон фон-Кнежевич. В 1739 году он, в ранге капитана, отличился блестящими подвигами храбрости против трёх пашей, вторгшихся в самый крайний угол нынешнего Личского полка, на «тройной меже» Кроации, Босны и Далмации, где теперь округ роты Зерманьской. Впоследствии он дослужился до генеральского чина, и был кавалером австрийского военного ордена Марии Терезии. Развалины замка, ему принадлежавшего, видны до сих пор близ Грачца, главного поста роты Грачанской, часа на три ходьбы от Удбини. Здесь же, в приходской католической церкви, покоится и самый прах его, со следующею латинскою надписью:
Martino Libero Baroni de Knexevich,
Reg. Hung. Magnati, Caes. Reg. Generali Aciei Structori, Ordinis Militaris Theresiani Equiti, Moralitatem Exuto III Kal. Novemb. Anno MDCCLXXXI, Aetatis LXIX: Georgius Sub Stipendiis Magni Ducis Etruriae Legionis Pro-Tribunus; Ioannes Unius in Banatu Croatiae Pedestris Legionis Instructor; Antonius Equitum, Petrus еt Leopoldus Peditum Carolostadiensium Centuriones; Vicentius Pannoniae Equestris Militiae Pro-Centurio: Amantissimo Patri Moestissimi Filii Posuere.
Бароны Кнежевичи, сыновья Мартина, в 1802 году уступили все принадлежавшие им здесь земли и здания казне: взамен чего получили в Венгрии, в графстве Саладском, поместье Санкт-Елену, на острове Мурак;зе, возле Чакатурна [72]. Они и называются теперь поэтому — Freiherrn Knesevich von St.-Helena [73].
Прочие Кнежевичи оставались до 1716 года в Прокике около Бриня. Было сказано, что ещё в 1689 году, при взятии Удбини, лёг костями со славою храбрый воевода Мариан Кнежевич из Бриня. Предводительствуемой им дружине тогда же досталось селение Мутилич [74]. Неизвестно, был ли с ним тогда кто из родственников, ни того, оставил ли он после себя детей [75]. Известно только, что Кнежевичи, спустя двадцать семь лет поднявшиеся с Бриня, пошли искать себе новых жилищ также на Удбине, и именно в Мутилич. Что влекло их сюда? Старое ли воспоминание о пребывании здесь их предков, или свежая память недавней славной смерти их родича? Может быть, не жил ли уж тут кто-нибудь из Кнежевичей, пришедший с Марианом? Или просто им хотелось присоседиться к своим одноземцам, Бринянам? Как бы то ни было, только они поселились в Мутиличе, купив себе грунты фамилий Портнеров и Вукасовичей [76]. Новопришедших Кнежевичей было два брата, Илия и Радивой, сыновья Уроша Кнежевича, дальше которого не восходит родословное древо, сохраняемое в фамилии. Таким образом, с самого прибытия в Мутилич, фамилия Кнежевичей разделилась на две линии, которых потомство продолжается доныне. Замечательно, что в том самом году, когда Илия и Радивой Кнежевичи водворились в Мутиличе, со стороны Австрийцев были против Турков сильные наступательные вылазки, в которых преимущественно участвовали Личане и Крбавцы. Итак, кровь неверных была первый приветственный кубок, угостивший пришельцев на новоселье!
Илия Кнежевич, который был старший из братьев, имел у себя четырех сыновей: Тома, Константина, Алексу и Филипа. Из них Филип скончался бездетен. Три прочие оставили по себе детей. Сыновья Тома, Илия и Филип были капитанами. Во время последней войны Австрийцев с Турками они оба находились в славном деле 27 мая 1789 года при Добром Селе (в Добро-Сельской роте Личского полка), где 1500 Личан и Оточцев в продолжение десяти часов удерживали 10 000 Турков, предводительствуемых Мустаем пашою Скупским. Капитан Филип остался на поле битвы; капитан Илия украсился почётными ранами. Сын капитана Илии был майор Мато, умерший бюргермейстером в Панчове, в Баннатской Военной-Границе. С ним окончилось мужское поколение Тома. От Алексы, брата Томова, происходит капитан Васо, нынешний командир Раковицкой роты Огулинского полка. Капитан Васо бездетен; но у него есть братья и племянники, в которых продолжается поколение Алексы. Самое обильное потомство осталось у Константина, третьего брата Алексы и Тома. Оно, конечно, продлит надолго старшую линию Кнежевичей.
У Радивоя Кнежевича, младшего брата, было семь сыновей: Тодор, Станиша, Милисав, Лука, Мариан [77], Вид и Дмитар. Трое из них, Милисав, Лука и Мариан умерли бездетны. Остальные сделались родоначальниками четырёх доныне существующих в Мутиличе отраслей младшей линии Кнежевичей. Максим Дмитриевич, выехавший в Россию, был старший сын Дмитра, то есть Дмитрия. У него осталось на родине три брата: Симо, Никола и Илия. Bcе они уже скончались. Симо имел двух сыновей: Тодора и Максима. Тодор пропал в России, во время Наполеонова похода, в который увлечены были и Кроаты, находившиеся тогда под владычеством Франции. Максим умер дома бездетный. У Николы остался сын Иово, который живет теперь в Обровце, в Далмации, занимаясь торговлей. Представителями поколения Дмитрова в Мутиличе остаются четыре сына Илии: Дмитар, Гаио, Паво и Никола. Это самые ближайшие родственники, именно родные племянники Максиму Дмитриевичу. Рядом с их кучею, в которой родился Максим Дмитриевич, находится куча поколения Вида, другого сына Радивоя Кнежевича. У Вида был только один сын, носивший имя деда, Радивой. Он имел ранг фельдфебеля и ходил на Чёрную-Гору в отряде Вукасовича [78]. У него осталось два сына: Симо и Дано. Симо умер недавно, бездетный, в ранге обер-лейтенанта. Дано здравствует доныне простым, бравым «граничаром». Он отец четырёх сыновей, которых имена: Стево, Мияйло, Симо и Радо. От двух других сыновей Радивоя, Тодора и Станиши, существует многочисленное потомство, которого большая часть находится также в Мутиличе, на родовых грунтах, в прародительских кучах [79].
Вот всё, что можно было собрать любопытного и исторически известного о лицах фамилии Кнежевичей вообще, и Кнежевичей Мутиличских, в особенности. Для большей ясности прилагается здесь родословное древо Кнежевичей Мутиличских, начиная с Уроша Кнежевича [80]. Нельзя ручаться за полноту этого древа. Известно, что во второй половине прошлого столетия, именно с 1770 по 1784 год, в православной епархии Арадской, в Венгрии, был епископом преосвященный Пахомий Кнежевич. В родословном древе его нет; хотя он, по преданию, должен был состоять в близком родстве с православными Кнежевичами Мутиличскими [81]. Впрочем, статься может, он происходил от сына, или от брата, или от другого какого близкого родственника Урошу Кнежевичу, который по каким-либо причинам не заблагорассудил переселиться с Илиею и Радивоем в Мутилич, и которого потомство, вследствие того, потерялось из памяти и не попало в родословное древо Кнежевичей Мутиличских [82].
Здесь не неприлично, думаю, сказать что-нибудь вообще о состоянии «граничаров», или жителей Военной-Границы, к которым принадлежит до сих пор большая часть рода Кнежевичей. «Граничар», по-немецки «Grenzer» или «Grenzmann», весьма походит на нашего «казака». Он есть природный воин, и вместе не только оседлый домохозяин, но и свободный землевладелец. Грунт, который ему принадлежит, есть его поместная собственность, или — говоря языком западно-европейской юриспруденции — «лен» (feudum, beneficium). За пользование им он не обязан ничем никому, кроме одного своего государя, которому оплачивает подданническую повинность военною службою, соразмерно с количеством своего владения. Точь-в-точь положение первобытных «вассалов» или помещиков в Западной Европе! Конечно, граничар не имеет власти ни продать, ни заложить, ни даже разделить между детьми своего грунта: но он может, с разрешения начальства, променять его на другой; может, выходя из граничаров в другое звание и другую службу, уступить его правительству, с должным вознаграждением по расчёту. Так как, вследствие основных начал земского положения граничаров, грунт есть род жалованья, которое со стороны владельцев должно быть оплачиваемо определённою службою; то правительство приняло меры, чтобы это жалованье шло впрок, чтобы грунты не расстраивались от небрежения или от развлечения граничаров службою. Для этого оно чрезвычайно умно воспользовалось патриархальными нравами и обычаями, вообще так свойственными и любезными Славянам. Граничары не занимаются каждый своим хозяйством отдельно. Они соединены в общины (Communionen), составленные из нескольких семейств одного поколения, или даже и из чужих друг другу, смотря по нужде и удобству. Каждая такая община подчинена старейшему в ней по летам, который называется «господарем», даже женщины равным образом подчиняются старейшей же между ними, которая в свою очередь величается «господарицею». Господарь и господарица обязаны наблюдать не только за хозяйством, но и за всем внутренним бытом, за благочестием, нравственностью, добрым порядком и согласием своих домочадцев, которые со своей стороны должны оказывать им всякое уважение и беспрекословную покорность [83]. Всё, приобретаемое однообщинниками, употребляется первоначально на удовлетворение домашних потребностей всех членов общины, под главным надзором и распоряжением господаря и господарицы: остающееся затем обращается в личную собственность приобретателей. К службе действительной не каждый из граничаров требуется; но всякая община выставляет известное число годных людей, соразмерно с количеством составляющих её семейств и принадлежащих им грунтов. Обыкновенная, постоянная их служба состоит в охранении границы империи от чумы, в держании кордона, в дежурстве при карантинных и переговорных заставах. Но во время войны состоящие на действительной службе (Dienstm;nner) должны являться в поле и идти всюду, куда прикажется. Только в этом последнем случае получают они от правительства паёк и жалованье наравне с прочими регулярными войсками. Во всё прочее время казна им даёт лишь амуницию. На действительной службе граничар подлежит всей строгости военных законов; дома он находится под общим гражданским правом империи. Вне службы граничары даже не приневоливаются быть всегда в форме. Впрочем, и на службе форма их самая простая и скромная. Они имеют мундир тёмного цвета с синими панталонами. Личский полк отличается жёлтыми обшлагами и воротником, при жёлтых также пуговицах.
В особенности насчёт Личан должно прибавить, что между своими братьями, граничарами других полков, они представляют как будто особое племя, особую породу, отмеченную резкими чертами, физическими и нравственными. Народ чрезвычайно рослый, статный и здоровый, они созданы богатырями. В их медных жилах кипит огненная кровь. Они готовы на всякий подвиг, не боятся никаких опасностей и препон. С тем вместе они удивительно как просты и добродушны, когда не в поле, не перед врагом: они точно дети, у домашнего очага, среди своих семейств. Жизнь и нравы их самые патриархальные, напоминающие первобытное младенчество людских обществ [84]. Они беспредельно привязаны к своей родине, к отеческому языку и к прародительской вере. Нигде у Австрийских Славян не сохраняются святее и целее древние народные предания, поверья, привычки. При всей тесноте их быта, они неохотно идут на чужбину; лениво учатся по-немецки, хотя правительство всячески того домогается; и редко, очень редко отпадают от прародительского православия в католичество или в унию, несмотря на соблазн выгод. Коротко сказать: это истинные сыны природы, крепкие и неизменные, как окружающие их горы; уединённые и недоступные, как населяемые ими ущелья. Кто хочет видеть чистую славянскую кровь, как она сохранилась от насильственных приливов и азиатского варварства и европейской цивилизации: тот ступай на Лику и в Крбаву! Здесь найдёт он подлинные, неискажённые славянские типы, настоящую, неподдельную славянскую натуру! [85]
Заключим описанием Мутилича, в котором находится отчина и дедина рода Кнежевичей. Вообще предел Крбавский, занимаемый ныне преимущественно Удбиньскою и Добро-Сельскою ротами Личского полка, несмотря на то, что кругом заперт высокими горами, есть прекрасный уголок, щедро облагодетельствованный природою. Долина, по которой змеится речка Крбава, представляет довольно просторную равнину, имеющую в длину мили три, в ширину, по крайней мере, милю. Воздух здесь чистый и здоровый; почва плодородная; хлеб и домашний скот отличной доброты. Скудно только водой; и оттого в жаркие годы всё сжигается летним зноем, так что жители, обыкновенно богатейшие всех своих соседей, тогда принуждены бывают искать у них насущного продовольствия. Собственно к Удбиньской роте принадлежат десять селений: Удбиня, Висуч, Мутилич, Ондич, Комич, Курьяк, Буковац, Чайлук, Ребич и Иошане. В них считается 526 «куч» или «господарств», с 6400 жителями, из которых только 1348 католиков, остальные 5052 православные. Церквей православных 4, католическая 1 в Удбине. Земли, составляющей грунтовую собственность граничаров, считается: под пашнями 1777 иохов, под лугами 2801 иох, под садами 44 иoxa, под пастбищами 18550 иохов, наконец, под лесами, на горах, 131152 иoxa. Селение Мутилич состоит из 87 господарств, с одною православною церковью, построенною в 1745 году во имя Преображения Господня [86], и одною католическою часовнею. Здесь имеет своё пребывание лейтенант роты. Жителей считается 962, в том числе 527 православных [87]. Местоположение Мутилича весьма живописно. Усадьбы разбросаны по опушке прекрасного луга, опоясанного амфитеатром высот, передовых уступов колоссальной Плешивицы. Над самым селением господствует крутая и высокая «стена», то есть утёсистая гора, называемая Иванов-Врх. Вершина её покрыта древними развалинами, остающимися от обширного здания, которого, впрочем, позабыто даже и имя. В горе, почти отвесно обсечённой со стороны селения, на высоте около 50 клафтеров от подножия, виднеется отверствие пещеры, замурованное руками человеческими, с пролётом величиною в обыкновенное окно. Никто не проникал туда, по причине недоступности скалы: в памяти туземцев ничего также не сохранилось, кроме того, что пещера называется исстари Ивановой-Печиной. Впрочем, таких «печин» много в окрестных горах; и некоторые из них, например Мамулина-Печина в скале Падалиште, недалеко от селения Иошане, заключающая в себе целый лабиринт подземных галерей, с большим озером и неистощимым богатством сталактитов, принадлежат к любопытным чудесам природы. Амфитеатр, которым окружается Мутилич, постепенно возвышается, вырезываясь в прозрачной синеве южного неба бесчисленным множеством «главиц», или горных куполов и пирамид, из которых ближайшие называются: Кук, Велики-Яворник, Особлин, Лисац, Бруснич, Свети-Кремень. Между ними пробирается живописная горная долина, называемая Козья-Драга, перекидывающаяся через самый гребень хребта Плешивицкого, составляющая единственное сообщение между равниной Крбавской и владениями Турецкими. Высоты, опоясывающие Мутилич, большей частью покрыты роскошною горною растительностью, густыми деревьями и изобилием сочных, душистых трав, разливающих вокруг бальзамическое благовоние, отрадное, упоительное дыхание свежей, девственной, могучей природы…
Приют сокровенный, желанный предел:
Туда бы от жизни ушёл, улетел!
[1] Доктор Людевит Гай, известный славянист и патриот, живущий в Загребе, где он издаёт свою знаменитую «Илирскую Даницу» (Денницу), в самом деле «денницу» умственного и литературного возрождения для Славян-Кроатов. Мы съехались с ним случайно в Сене, откуда он, также как и мы, предпринимал путешествие вдоль Адриатического Моря до Чёрной-Горы. С ним находился сопутником Антон Мажуранич, профессор гимназии Загребской. Выехав в один день из Сеня, мы потом беспрестанно то съезжались, то разъезжались, до тех пор как, на обратном пути из Чёрной-Горы, встретясь в последний раз в Дубровнике, здесь и простились окончательно.
[2] Вук Стефанович Караджич, известный собиратель народных песен Сербских, живущий теперь постоянно в Вене, вызвался нас провожать по всем странам Южных Славян, которые мы сбирались посетить, и действительно совершил с нами всё путешествие, от Триеста обратно до Вены.
[3] «Ляличка» и «Мануйловичка» значит супруга или дочь «Лялича» и «Мануйловича». По-настоящему, женские фамильные имена по-сербски должны оканчивать на «ица»; следовательно, надобно б было говорить «Лялица» и «Мануйловица». Так действительно и говорится в простом народе. Но в образованном обществе утвердилось обыкновение оканчивать все эти имена на «чка»: обыкновение, первоначально родившееся у Венгерских Сербов. Итак, почтеннейшую Марью Ивановну, например, должно величать по-сербски: «Нена Ексцелленциа Ексцелленциа госпоjа Марица Кнежевичка»!
[4] Впоследствии мы встретили г. Мануйловича и его жену, дочь генерала Радошевича, в Загребе, куда прислан был он из Вены по поручению.
[5] «Куча» значит по-сербски «дом». Замечательно, что и у нас в России, именно в Рязанской губернии, простой народ называет свои домы также «кучами».
[6] Племя Южных Славян, говорящее языком Сербским, занимает ныне обширное пространство на Иллирийском или Балканском Полуострове, от Адриатнки до Карпат, и весьма многочисленно. К нему принадлежат: во владениях Австрии — Далматинцы, Граничные-Кроаты, отчасти Истрияне, Славонцы, Сремцы, Бачване и Баначане (жители Темешварского Банната); под игом Турецким — Бошняки, Герцеговцы и жители северо-западных санджаков Румелии и Албании; также — полу-независимые обитатели Чёрной-Горы и нынешнего Княжества Сербского (собственно Сербы).
[7] Буква h, нововведённая Сербами, означает особое мягкое произношение звука т, весьма близкое к нашему тонкому ч.
[8] У католических Сербов, употребляющих латинское письмо: в Далмации и Славонии х = ж, cs = h или ч; в Кроации ch = h или ч, а s = ж. Впрочем, та и другая орфография часто смешиваются, так что имя «Кнежевичей» пишется и «Knexevichi» и «Knexоvichi», как кому вздумается.
[9] Доктор Л. Гай, проповедуя всем Южным Славянам принятие одного общего языка Сербского, с тем вместе вводит для него новое латинское правописание по системе Чешской или Богемской, которая, в самом деле, правильнее и отчётливее всех доныне существующих славяно-латинских орфографий: по этой новой системе имя «Кнежевичей» пишется — «Knezevici».
[10] Вообще, где в старо-славянском или книжно-церковном нашем языке стоит буква ;, там мы Русские пишем и произносим — я, а Сербы — е: оттого у нас — «время», а у Сербов — «време»; у нас — «святый», у них — «свети»; у нас — «князь», у них — «кнез». Поляки в подобных случаях вставляют носовой звук и знак, или, подобно нам, удерживают — ia, то есть — я.
[11] В «Народном Сербском Огласителе», то есть «Адрес-календаре Княжества Сербского», изданном в Белграде на 1841 год, помещён в числе Столоначальников Княжеской Канцелярии и Попечительства Иностранных Дел — Тимотей Кнежевич. Сверх того, в званиях Председателей Примирительных Судов показаны: окружия Ягодинского среза Левачского в общине Горной-Сабанте — Петар Кнежевич; окружия Валевского среза Тамнавского в общине Лукавице — Иован Кнежевич; окружия Подринского среза Ядранского общине Брадичах — Тешан Кнежевич.
[12] Это известно мне от Вука Стефановича Караджича, который имеет у себя список одной из таких песен о Босанском Кнежевиче, но, к сожалению, не мог для меня отыскать в своих бумагах. Этот Кнежевич прославился в эпоху последнего восстания Сербов при Чёрном и Милоше.
[13] Помещён с титулом «Высокоблагородного господина» в списке пренумерантов на Вуковы «Народне Српске Пословице», изданные в Цетине (на Чёрной-Горе) 1836. Должно быть, это тот же самый "сенатор, сердар, капитан от гвардии и поп Белопавличский, кнез Иван Родонич, он же Кнежевич, с которым был так приятельски знаком и о подвигах которого рассказывает так много любопытного г. Ковалевский в своих «Четыре месяца в Черногории» (СПб., 1841).
[14] Православный монастырь Крка, посвященный Св. Михаилу Архангелу, находится в Далмации, в Задарском округе, на реке Крке, славной своими живописными водопадами. Он принадлежит к древнейшим и знаменитейшим святилищам христианства наВосточном берегу Адриатики. В народе сохраняется предание, что Св. Апостол Павел во время пребывания своего в Иллирике здесь имел пристанище, на месте, которое с усердием и верою посещают доныне благочестивые. Отец Стефан Кнежевич, совершив полный курс учения сначала в Карловце, потом в Песте и Вене, принял монашеский чин в Кркской обители, откуда взят в придворные иеродиаконы православного епископа Далматинского, и в 1835 году произведён в протодиакона, потом в следующем 1836 году в иеромонаха и администратора (т. е. настоятеля) того же монастыря, которого был постриженик. Здесь он находится до сих пор, и умел приобресть себе такое уважение, что при нынешней вакансии епископской кафедры в Далмации, все православные, от Котора до Задра, его одного единогласно желают иметь своим архипастырем. Отец Стефан мастерски владеет отечественным языком и говорит прекрасные проповеди; одна из них, произнесённая в Неделю Цветоносия (Вербное Воскресение), напечатана в «Любителе Просвещения», сербо-далматинском альманахе на 1837 год, издаваемом постоянно с 1836 годадоктором Теодором Петрановичем. В Кркском монастыре находился ещё иеромонах Викентий Кнежевич, проигумен обители, который скончался в 1838 году.
[15] Андрей Качич-Миошич, монах Францисканского ордена, составил чрезвычайно любопытное собрание собственно «Сербо-Далматинских Народных Преданий», которое, под затейливым заглавием «Razgovor Ugodni Naroda Slovinskoga», первоначально вышло в свет в Венеции 1759, потом вновь издано там же 1811, затем в третий раз в Tриесте 1831 и, наконец, в Вене 1836. Последнее издание, в двух книгах in 8°, сделано довольно опрятно, даже почти щёгольски. Песня в честь Крушевичей-Кнежевичей помещена этого издания в кн. II. стр. 26 — 27.
[16] Andrie Kacica. «Razgovor Ugodni Naroda Slovinskoga», kn. II. str. 25. О достоинстве труда Качичева, снабжённого множеством исторических, в особенности генеалогических, прибавлений достаточно свидетельство знаменитого Шафарика в статье, которой перевод находится в «Телескопе» 1836, ч. XXXII, с. 244.
[17] Andrie Kacica. «Razgovor Ugodni Naroda Slovinskoga», kn. II. str. 3. Замечательно, что природные Кнежевичи нынешнего Княжества Сербского (см. прим. 11) живут именно в округах, смежных с Босною и Герцеговиною.
[18] В тексте Качича напечатан здесь 1400 год, что очевидно должна быть опечатка: король Матфей Корвин царствовал в Венгрии с 1458 до 1490 года.
[19] Польская фамилия Kniazewiczow, герба Murdelio, вышла из Кроации. См. Wiadomosc о Kleynocie Szlacheckich, oraz Herbach Domow Szlacheckich w Koronie Polskiey i Wielkim Xi;stwie Litewskim etc. etc. etc, przez Ew. Andrz. Hrabi;KUROPATNICKIEGO etc., w Warszawie 1789, cz. II, k. 47. Эта фамилия прославлена особенно в новейшие времена известным Карлом Княжевичем (род. 1762 в Курляндии), отличившимся блистательными подвигами храбрости под знамёнами Французской Республики и Наполеона.
[20] Полк Личский, по последней организации 1800 года, разделяется на следующие двенадцать рот, которые обозначаются и просто нумерами, и названиями, заимствованными от местечек и урочищ: N 1 — р. Зерманская; N 2 — р. Србская; N 3 — р. Добро-Сельская; N 4 — р. С.-Петровская; N 5 — р. Удбиньская; N 6 — р. Мекинярская; N 7 — р. Грачачская; N 8 — p. C.-Мияйловская; N 9 — р. Медачская; N 10 — р. Канижская (в которой Госпич); N 11 — р. Смилянская; N 12 --р. Широко-Кульская. В округе полка Личского считается 50 2/3 кв. нем. мил.; жителей 62 995 душ (включительно с приморским городком Карлопаго): в том числе 41 259 православных и только 21 740 католиков. Franz Julius Fras, Vollflaendige Tороgraphie der Karlstaedter Militair Grenze, Agram 1835.
[21] Constantini Porphyrogennetae De administrando Imperio, с. XXX.
[22] Так объясняют географическую номенклатуру Константина все славянисты, начиная от И. Люция (De Regno Dalmalioe et Croatioe, 1. I, c. 13) до Шаффарика (Slowanske Starozitnosti, ocr. II, cl. 5, § 34). Только «Гуцику» — Люций относит внутрь Далмации, в окрестности городка Синя.
[23] Constantini Porphyrogennetae De administrando Imperio, с. XXX—XXXII. Константин говорит, что Кроаты вышли из земли, называемой «Великою или Белою Хорватиею», лежащей между владениями Франков (Немцев) и Турков (Мадяров); Сербы — из земли, хотя и смежной, но другой, которая во времена Константина называлась «Белою или Великою Сербиею». Кроаты проникли в Далмацию, не переходя Дуная; о Сербах, напротив, именно говорится, что их отчизна была по сю сторону Дуная относительно темы Фессалоникской (Солунской), где они первоначально водворились.
[24] «Провинциальною или Банскою Кроациею» называется юго-западный угол королевства Венгерского, состоящий из трёх графств: Загребского, Вараздинского и Крижевачского. Здесь, отчасти смешанно с Сербами, живёт особое племя Славян, говорящее особым наречием. Учёный Копитар считает это наречие отраслью языка Виндо-Словенского, которым говорят доныне туземцы в большей части Истрии, в Гориции, в Крайне, в Каринтии и в Стирии. См. Barth. Kopitar. Hesychii Epiglossistes Russus, Vindobonoe, 1840, p. 61. Замечательно, что наречие это более, чем все прочие, южно-- и северо-славянские, сходно с нашим языком Русским.
[25] Constantini Porphyrogennetae De administrando Imperio, с. XXX.
[26] В «Истории Славянских Народов» Архимандрита И. РАИЧА — «Крбава» везде называется «Горбава».
[27] Впрочем, «Сербами» называют только сами себя православные Славяне. Католики, напротив, именуют их «Влахами» и «Райцами» или «Рацами», придавая этим невинным этнографическим названиям презрительное значение. «Райца» или «Рац», название, употребляемое Немцами, означает собственно жителя области Рашской или Расской в нынешнем Сербском Княжестве, где положено было первое основание древнему Царству Сербскому. Венгерцы=Мадяры произносят это имя в том же презрительном смысле — «Рас»(Rasz).
[28] Constantini Porphyrogennetae De administrando Imperio, с. XXX—XXXII.
[29] Thomae Archidiaconi Spalatensis Historia Salonitanorum Pontificum atque Spalatensium, c. XV.
[30] Именно в экзархатстве Равеннском, обнимавшем северо-западный берег Италии, от Анконы до Венеции; равно как во всём нынешнем королевстве Неаполитанском, не исключая и Сицилии, где обряд Восточной Церкви истребился окончательно в весьма недавние времена. Первый архиепископ новоучреждённого Сплетского архиепископства, Иоанн, по точному свидетельству Фомы Архидиакона, пришёл туда именно из Равенны, где родился и был уже епископом. Historia Salonitanorum Pontificum atque Spalatensium, с. XI.
[31] Constantini Porphyrogennetae De administrando Imperio, с. XXIX.
[32] Православная вера до сих пор во всех южно-славянских землях называется — «старою верою», а православные — «староверцами». Даже Немцы в Австрии называют единоверных нам Славян, Греков и Валахов — как я слышал сам в Вене — «Altglae;ber».
[33] J.С. v. Eugel Geschichte. des Ungrischen Reichs und feiner Nebenlaender, Halle 1798. Th. II, S. 463. Энгель прибавляет притом, что большая часть духовенства, даже высшего, несмотря на Бранимира, осталась в недрах Восточной Церкви: самый архиепископ Сплетский Мариан находился в явном общении с известным патриархом Константинопольским Фотием, с которым Папа Иоанн VIII гремели взаимно друг на друга беспрерывными проклятиями.
[34] Что славянское богослужение, введённое в Далмацию к Сербам и Кроатам по переводам Кирилло-Мефодиевским, было чистого Восточного обряда, свидетельствует древнейший анналист Адриатических славян, известный под именем «Безымянного Пресвитера Диоклейского», сам ревностный католик. Presbyteri Diocleatis Regnum Slavorum, с. IX.
[35] «Нин» по-итальянски и по-немецки «Nona», в старину «Aenona», древняя колония Римлян, бывшая некогда резиденциею великих жупанов и кралей Кроатских, под Венециянами столица графства, ныне простой, даже не-епископский, городок Задарского округа Далмации, на берегу Адриатики, в углу полуострова, образуемого проливами Морлакским и Задарским.
[36] Мудрецы, присутствовавшие на этом соборе, были так бесстыдны, или так невежественны, что грамоту Славянскою объявили Готфскою (Litterae Gothikae) и изобретателя её Мефодия провозгласили еретиком-арианином. Thomae Archidiaconi Spalatensis Historia Salonitanorum Pontificum alque Spalatensium, с. XVI.
[37] Что здесь дело шло не просто об употреблении Славянского языка при богослужении, а о вероучении и обрядах Восточной Церкви, очевидно из весьма подробно рассказываемой Фомой (Historia Salonitanorum Pontificum alque Spalatensium, с. XVI.) истории о священнике Вуке (Ulfus), архимандрите Потепе и избранном епископе Чедеде, которых Кроаты посылали с протестом к папе Александру II, и из которых последнему папа, в надругательство, собственноручно остриг бороду, отличительный знак восточного духовенства: все они были прокляты на соборе как еретики-ариане, и Вук, сверх того, как зачинщик публично высечен, заклеймён и осуждён на всю жизнь в тюрьму по именному повелению папы.
[38] Подлинный акт обязательства, данного Звонимиром Григорию VII при венчании, помещён в C. Baronii Annales Ecclesiastici, t. XI, год 1076.
[39] Первым епископом Крбавским был Матвей Marutae (Марутичь?), из каноников Сплетских. Тномae Archidiaconi Spalatensis Historia Salonitanorum Pontificum atque Spalatensium, с. XXIII.
[40] О местоположении города Крбавы существовали различные мнения. Фарлати, автор огромного творения, известного под заглавием «Illiricum Sacrum», первый подал голос в пользу Удбини. Энгель оставался ещё в сомнении. Но после описания памятников Удбини, сделанного нынешним директором училищ Карльштадской Военной-Границы, Ф. Ю. Фрашем (в «Topographie der Karlstaedter Militair-Grenze», S. 176—184), сомнению не остаётся места.
[41] Farlati Illyricum Sacrum, t. III, p. 142.
[42] Нынешний католический «епископ Сеньский и Модрушский» или «Крбавский», Эмерик Ожегович Фон-Барлабашевец (од-Барлабашевца), усердный славянин и славянист, даже пользуется этим, давно вышедшим, или лучше вытесненным из употребления, преимуществом, и нередко поёт миссу на славянском языке по глаголитским книгам, исправленным, как известно, архиепископом Задарским Караманом, между 1741 и 1745 годами, с наших церковных книг.
[43] «Соборное Деяние», которым определены границы епархии Крбавинской при самом её учреждении, находится в J. Lucii De Regno Dalmatiae et Croatiae I. IV. p. 237—239.
44 [44] В Провинциальной-Кроации до сих пор существует титул и звание «бана Далмации, Кроации и Славонии», который есть род наместника королевского для так называемых «королевств Славонского и Кроатского», соединённых, но не слитых с королевством Венгерским. Он имеет своё обыкновенное пребывание в Загребе. Ему, однако, не подлежит Далмация.
[45] Так повествуется в старинной приписке, сделанной неизвестно кем к Архидиакону Фоме. Происшествие отнесено в ней к 1102 году.
[46] В приписке к Фоме Архидиакону поименован просто --«comes Paulus de genere Gusiсhorum (граф Павел из рода Гусичей)». Родословие графов Гусичей Крбавских помещено в J. G. Schwandtneri Scriptores Rerum Hungaricarum, Dalmaticarum, Croaticarum et Sclavonicarum t. III при MARCI MARULI Regum Dalmalioe et Croatioe Gesta. Оно начинается с Куриация (правильнее — Кириака) Гусича, который в XIV веке получил инвеституру на графство Крбавское от короля Карла Роберта; не простирается дальше внуков Куриация, Фомы и Будислава, которые оба в последний раз упоминаются в 1387 году. Однако граф Франц Гусич, умерший в 1687 году бургграфом Оточским, был, без сомнения, их потомок. «Topogr. derKarlft. Mil.-Granze», S. 226. Гусичи и теперь есть в Крайне, в Нейштадтле. Там же S. 265.
[47] «Неманичи» — потомки Степана Немани, положившего первое основание кралевству Рашскому или Рассианскому, из которого впоследствии образовалось было Царство Сербское, угрожавшее поглотить собою весь Балканский Полуостров. Самобытность этой державы, начавшейся и окончившейся с династиею Неманичей, продолжалась около двух веков (1165—1367). Блистательнейший период её составляли последние тридцать лет (1336—1367), со вступления на престол Стефана Душана Сильного, потомка Немани в шестом колене, который (1340) провозгласил себя «царём (то есть кесарем, императором) Сербов, Греков и Булгаров». Импровизированная империя уничтожилась с сыном и преемником Душана, Урошем V, погибшим (1367) от собственных своих вельмож, которые, разорвав на клочки царство, уже не смели именоваться «царями», но стали зваться: один — «кралем», другой — «кнезем», третий — «деспотом», и т. п. На Косовом-Поле погиб кнез Лазарь, который успел было воссоединить под собой большую часть царства Душанова.
[48]J.E. Engel. Geschichte des Ungrischen Reichs und seiner Nebenlaender. T. II, S. 558.
[49] Mathiae Regis, 1481. Art. 3, 4. sqq.
[50] J.E. Engel. Geschichte des Ungrischen Reichs und seiner Nebenlaender. T. II, S. 299.
[51] «Кнез» у Сербов означает доныне «старейшину», «начальника», «главу», который во время войны предводит, во время мира судит и рядит свою «кнежину». «Жупан» у древних Кроатов значит тоже. Ныне в Кроации «жупан» означает «католического священника», точно как «кнез» в Славонии и «xi;dz» в Польше. По латыни, как титул «жупана» у Кроатов, так и титул «кнеза» у Сербов, равно переводились словом «comes» — «граф». Тот же самый смысл имеет итальянское «conte» в Далмации.
[52] В Венской ИмператорскойПридворной Библиотеке есть старая глаголитская рукопись, на которой стоят две любопытные приписки: одна от 1346 года — «князя Новака, сына кнезя Петра, витезя Нинского»; другая от 1404 года — в которой говорится о «кнезе Петре, сыне кнезя Новака, в Крбавы». Barth. Copitar Glagolita Clozianus, p. XIV. Стало быть, в конце XIV и в начале XV века был на Крбаве «кнезь Новак»! «Кнезь», как уже было замечено, есть титул, принадлежащий собственно Сербам; и в последней приписке он отличается от свойственного Кроатам титула «жупанов», придаваемого другим упоминаемым в ней лицам. Следовательно, Сербы были уже в Крбаве раньше вторжения Турков и приглашения Матфеева! — Заметимтакже, что польские Княжевичи, по Куропатницкому (пр. 14), вышли из Кроации при короле Владиславе. Который это Владислав, неизвестно; вероятно однако, Владислав III Варненчик, который был вместе и королём Венгерским. Если ж так, то и прибытие Кнежевичей в Кроацию могло случиться ещё ранее. Владислав Варненчик царствовал до Матфея: в Польше с 1434, в Венгрии с 1439 — по 1444 год.
[53] Фраш уверяет, что он имеет в руках своих вернейшие списки с дипломов, данных графами Карловичами в качестве графов Лики и Крбавы от 2 ноября 1387 года в Обровце, от 20 октября 1432 года и 27 октября 1451 года в замке Почителе. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 125. Замечательно, что старейший из этих дипломов дан именно в том году, в котором имена графов Гусичей Крбавских упоминаются в последний раз (см. пр. 47). Следовательно, Карловичи — они ж и Torquati — были непосредственными преемниками Гусичей?
[54] «Carlopago», свободная военная община (freie Militair Communitaet) и порто-франко, находится на берегу Адриатики, у самой подошвы Велебича. Принадлежит к Кроатской Военной Границе, к полку Личскому, с 1776 года. Графы Торквати-Каловичи были державцами Карлопаго уже в 1387 году. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 414. Сн. J.C. v. Engel. Geschichte desUngr. Reichs und s. Nebenlaender, T. II. S. 337.
[55] F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 127.
[56] Граф Карл, отец Ивана, жил также в Кемиче, и погребён там же. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 180. Кроме Карловича-Дворских руин, в окрестностях Удбини находятся ещё развалины, которые предание считает остатками охотничьего замка графа Ивана Карловича.
[57] Иван Карлович, облечённый в высокий сан бана Славонии, Кроации и Далмации, и с тем вместе обергешпан Лики и Крбавы, имел поползновение соблазнить одну девушку из Сербянок, по имени Магдалину Богданицу (Богданичеву), и тем до того раздражил против себя народ, отличающийся доныне дикою суровостью патриархальных нравов, что должен был искать спасения в бегстве, пробираясь скрытными, непроходимыми путями. Это случилось в 1522 году. Место, где он во время побега переправлялся через речку Лику, называется до сих пор «Карловича-Брод». Он умер уже после завоевания Турками Крбавы, в замке своём Медведе, в Провинциальной-Кроации, 1531 года, без наследников. J.E. v. Engel. Geschichte desUngr. Reichs und s. Nebenlaender, T. II. S. 314.
[58] Перенесение епископской кафедры из Крбавы в Модруш утверждено ещё в 1460 году папою Пием II, при епископе Франциске. В Нови убежал епископ Христофор Дубровчанин, в 1494 году. Additamenta ad Lucium в Schwandtneri Scriptores Rerum Hung., Dalmat., Croat. et Sclav., t. III, p. 470. Последний епископ Модрушский, Стефан Дойчич, по Энгелю, умер 1694 года в Загребе. Geschichte desUngr. Reichs und s. Nebenlaender, T. II. S. 318.
[59] Предание гласит, что здесь сокрыты какие-то мощи; а католики верят, что они принадлежат мученику, который назывался Марко. Вообще место это слывёт в народе «Свети-Гроб». Православные недавно ещё, лет пятьдесят назад, сбирались сюда праздновать день Св. Павла. Но с тех пор, как католики устроили среди развалин свою часовню, они перевели отсюда свой праздник в ближайшее селение Висуч. Говорят, что в церкви, когда она существовала, погребено было много славных витезей: в том числе и граф Карл Торквати. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 182.
[60] Это приходится в 1 число августа. Праздник называется по-турецки «Шей-Баязет-Азрет-Алиа». F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S.188.
[61] В народе сохраняется предание, что у Ахмеда Липовца именно отсюда славный далматинский юнак, Илья Смилянович, похитил красавицу-жену; но был настигнут Турками и погиб на горе Вучаке. Вообще Лика и Удбиня, пока находились во власти Турков, были самою обольстительною приманкою для Далматинских Сербов-Горцев (называемых обыкновенно Морлаками): они представляли себе эти оба предела земным раем, последним пределом самых отважных надежд и желаний. Есть песня про славного витязя Стояна Янковича, в которой он, на убеждения любимой им турчанки Айкуны принять мусульманскую веру, ответствует:
«А! Не лудуй, Айкуна hевойко!
Бога ми! Се не би потурчио,
Да ми даду Лику и Удбиню!»
To есть: «Не дурачься, Айкуна девойка! Клянусь Богом! Не потурчился б я и тогда, когда б мне давали Лику и Удбиню!»
[62] «Спаи» называются помещики в странах Славянских, обладаемых Турками. Все они мусульмане, и все почти происходят от старинных туземных властелей, кнезей, жупапов и воевод, как показывают их фамильные имена, большей частью славянские; например, на Удбине — Кралевич, Липовац, Глумач и т. п. По закону, они должны бы только довольствоваться с «раи», то есть с христиан, живущих в их поместьях, оброком — «главницею» (подушным окладом) и «десетком» (десятиною). Но как произволу их нет никакого обуздания, и «рая», считаемая наравне с собаками, не может надеяться от турецкого правосудия ни защиты, ни покровительства: то бедные христиане подвергаются от своих «спаев» всякого рода притеснениям и мучительствам. В особенности свирепствуют против своих братьев ренегаты; так что у Сербов есть пословица: «Не ма турчина без потурченяка» (то есть — «Не было б турков, без потурченых ренегатов»)! См. Вука Стефановича Караджича Денница, 1827, с. 78 — 89.
[63] Имя «ускоков», страшное и зловещее для иноплеменников, д;ма у Южных Славян не имело ничего предосудительного, даже заключало смысл почётный. Ускоки, в глазах своих одноземцев, были герои, мстители и поборники своего отечества, народности, веры. В продолжение XVI и XVII столетий, самых тяжких для Адриатических Славян, все горы Далмации и Военной-Кроации были ими преисполнены. Но только в окрестностях Сеня удалось им сомкнутьсяв некоторый род общины, которая отчасти может быть сравнена с нашими козацкими Запорожскими-Сечами. Отсюда они набегали порядочными массами не только на Турков, но и на соседних Венециан, с которыми дрались и на суше и на море. Республика нередко приносила на них формальные жалобы Австрийскому Двору и даже по поводу их заключала с ним официальные договоры. Но ускоки были люди, непривычные к покорности. Они однажды (в 1601 году) истерзали императорско-австрийского комиссара графа Рабатту, который вздумал обращаться с ними слишком круто. Убийство оставлено было без всякого наказания, потому что правительство чувствовало нужду в отчаянной храбрости ускоков. Даже вскоре после того (в 1610 году) император Рудольф II многим из ускоков, в награду за подвиги против неверных, даровал права дворянства и назначил вечные пансионы. J.E. v. Engel. Geschichte desUngr. Reichs und s. Nebenlaender, T. II. S. 337. Император Фердинанд II (в 1621 г.) повторил те же самые милости. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S.134. Впрочем, число ускоков Сеньских никогда не простиралось выше шести или, по высшей мере, семи сот удальцов. Их главный приют, кроме нагорных окрестностей Сеня, был приморский городок Карлопаго.
[64] «Бринь», главное селение предела Бриньского, заключает в себе ныне 240 домов, 2 369 жителей, Сербов, но исключительно католиков. Возле него на небольшом холме находится ещё в целости замок Бринь, называемый иначе Соколац. Он принадлежал знаменитой фамилии графов Франджипани, старинных державцев далматинского острова Крка (по-итальянски — Veglia), которые в XIII веке за убежище и помощь, данные королю Венгерскому Беле IV при нашествии Монголов, получили от него большие поместья в Военной-Кроации, в том числе и предел Бриньский. Предание говорит, что с тех ещё пор Франджипани постоянно приглашали сюда, в предел, преимущественно подвергшийся опустошению Монголов, поселенцев из Далмации и других стран Сербо-Славянских. В XVI и XVII столетиях графы Франджипани имели постоянное пребывание в Сене. Вот почему ускоки, отдавшиеся под покровительство капитанеата Сеньского, жили преимущественно в их поместьях, особенно в пределе Бриньском. Хотя в самом селении Брине все жители перешли в католичество, но в округе роты Бриньской православных с католиками приходится ещё и теперь почти половина-наполовину. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 283—286.
[65] Прокике, одно из 10 селений, принадлежащих к роте Бриньской, заключает в себе 78 домов с 945 жителями, из которых только 89 католиков, все прочие православные. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 288. Как Прокике, так и Бринь, лежат на так называемой «Иозефинской-Дороге» (Jofephiner-Stra;e), проходящей из Карльштадта в Далмацию, между почтовыми станциями Езераной и Жутой-Локвой.
[66] F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S.144.
[67] F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S.144.
[68] J.E. v. Engel. Geschichte desUngr. Reichs und s. Nebenlaender, T. II. S. 316.
[69] F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S.145.
[70] Последнее учреждение Военной-Границы, составленное под заглавием «Die Grundgefe;e f;r Karlstaedter-, Warasdiner-, Banal-, Slawonisch-, und Bannatische-- Militair-Grenze», уверждено императором Францем I в 7 день августа 1807.
[71] Это должен быть тот Добровой Кнежевич, который вместе с другим воеводою, Предоем Закланом, предводительствовал ускоками при взятии замка Бунича, в нынешнем Оточском полку в Буничской роте. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 244. Фраш утверждает, что облагородствованная фамилия Кнежевичей ещё прежде принадлежала к «буневцам»: так называют православные Сербы своих католических однородцев. Там же,S. 145. Но он же говорит, что Добровой Кнежевич в то же время заселил здесь многие домы своими спутниками, от которых происходят большею частью и нынешние жители селения Бунича. Там же,S. 245. Между тем, Буничане до сих пор все почти православные. Во всей роте Буничской на 3449 православных считается только 191 католик. См. Zagrabiense Kalendarium pro anno 1841, Zagrabioe, typ. F. Suppan.
[72] Графство Саладское находится в Задунайской Венгрии, в смежности с Провинциальною-Кроациею. На острове Муракoeзе, образуемом чрез слияние рек Мура и Дравы, живёт много настоящих Кроатов, одного племени и языка с Кроатами-Провинциальными, которые называются здесь особым именем «Междумурцев».
[73] Кроме баронов Кнежевичей Фон-Санкт-Елена есть ещё католики Кнежевичи в разных местах Кроации и Славонии. В «Zagrabiense Kalendarium pro anno 1841» показаны в числе католических священннков: Gregorius Knexevich, заслуженный парох Свичский (в Оточском полку и в Оточской роте), и Adalbertus Knexevich, кооператор пароха Црнского (в Бродском полку Славонской Военной-Границы); между гражданскими чиновниками: Franciscus Knexevich, инспектор поместья Кучевского и ассессор судейской табулы графств Вараздинского и Пожешского; Casimirus Knexevich, сборщик податей и судейской табулы ассессор в графстве Веровитицком: Ladislaus Knexevich, дворянский судья в Осечском уезде Веровитицкого графства и ассессор судейской табулы графств того же Веровитицкого, Сремского и Бачского. Сверх того, в Венеции живет H. Jofeph Knesevich von Lehrsheim, имп.-кор. военно-морской секретарь, референт и директор канцелярии политического департамента в имп.-кор. военно-морском обер-коммандо.
[74] Бринь и Удбиня издавна имели между собою взаимные обязательства непримиримой вражды, кровавой мести. Тотчас после занятия Лики и Крбавы Турками, славный мусульманский витязь Осман ага Глумач, которого кула сохраняется ещё на Удбине, устремился на Бринь, вероятно, преследуя беглецов; но был ими отражён, получил тяжкие раны, обратился в бегство, настигнут в долине Дабрской (в Скарской роте Оточского полка), снова здесь разбит, и погиб, спрятавшись в дупло одного большого дерева. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 259. Привелось же, наконец, и Бринянам видеть предводителя своего падшим под сенью кулы погибшего от них юнака. Так сполна разочлись обе стороны!
[75] При первом образовании Личского полка (1746—1750), между капитанами первый упоминается Юро Кнежевич. Кто он был, какого вероисповедания и в каком родстве с прочими Кнежевичами, неизвестно. Не находился ли он в какой-нибудь близкой связи с Марианом Кнежевичем? Католик Мартин был в то время уже бароном Фон-Кнежевич и числился последним ротмистром в том же Личском полку. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 140.
[76] F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 288.
[77] Имя Мариана, носимое одним из сыновей Радивоя Кнежевича, даёт повод предполагать, что витязь Мариан Кнежевич, купивший кровью своей отчину нынешним Кнежевичам, был в близком родстве с Радивоем, может быть, родной брат, или, по крайней мере, родной дядя, сын Уроша Кнежевича. Из родословного древа видно, что в фамилии Кнежевичей господствует постоянно обыкновение давать младшим имена старших в роде, племянникам имена дядей, внукам имена дедов.
[78] Майор Вукасович был послан в Чёрную-Гору императрицею Mapиею-Tepeзиею, во время войны Турецкой, с отрядом из 400 человек, также с порохом и деньгами, чтобы возбудить Черногорцев к восстанию на Турков.
[79] В «Карльштадском Месяцеслове на лето 1840» находится Савва Кнежевич, православный парох Подлапачский (в Добросельской роте Личского полка), один из потомков Тодора Кнежевича. Он приходится двоюродный внук покойному Максиму Дмитриевичу.
[80] Со слов Мутиличан, в особенности Дана Кнежевича, я составил свою генеалогическую таблицу рода Кнежевичей. Она оказалась совершенно согласною с родословным древом, находившимся у Александра Максимовича, которое было получено им в 1817 году от майора Мата Кнежевича в Вене: только, будучи двадцатью годами позже, приумножилось натурально вновь народившимися и успевшими вырасти лицами. В прилагаемом древе все эти новые лица прибавлены.
[81] Православная епархия Арадская находится в За-Тисской Венгрии, по правую сторону реки Maроша, и простирается отчасти в Трансильванию. Епископ её, один из богатейших, носит ныне титул «Арадского, Велико-Варадинского, Енопольского и Халмачского»: кафедру имеет в городе Старом-Араде, в графстве Арадском. По сказанию старика Омчикуса, Максим Дмитриевич отправился в Россию с одним архиереем, своим родственником. Кто мог быть этот архиерей, как не преосвященный Пахомий Кнежевич?
[82] В Войничской роте Слуньского полка находится целая деревня, называемая Кнежевич, состоящая из 20 домов и 208 жителей, из которых только 3 католика, все же прочие православные. F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 349. Что значит это название? От какого Кнежевича произошло оно? В «Карльштадтском Месяцеслове на лето 1840» стоит Фома Кнежевич, православный парох Утиньский, в Вукманичской роте также Слуньского полка. Такого имени нет в родословном древе Кнежевичей Мутиличских. Значит, есть другая ветвь православных Кнежевичей в Военной-Кроации, о которой Мутиличане ничего не знают или не хотят знать!
[83] Подобный порядок наблюдается исстари и в Провинциальной-Кроации. Там о сю пору нередко случается, что в одном доме, под одним «господарем», живёт от 20 до 30 женатых пар. Оттого встречаются деревни нередко в 2 и в 3 дома, не более.
[84] Вот отзыв герцога фон-Гильдбурггаузен, который устраивал Военную-Границу, преимущественно касающийся до Личан: «Uberall sah ich ein friegerisches tapferes Volf, rohe funstlose Soehne der Natur, die bei scflechter einfacher Kost unter Arbeit und Fatiguen zur echten hohen Figur des erften Maennergeschlechts, nervigt und sest wie die Eiche des Waldes, ohne Wartung und Kultur emporgewachsen; gutherzig und mild, dabei aber aberglaeubisch, und voll enthusiastischen Gef;hls f;r militaerische Ehre, mit den Gefahren der Schlachten vertraut und l;ftern nach Raub, als dem oft erkaempften Preis der Tapferkeit und K;hnheit, nicht durch Weichlichkeit entmannt, und unaufhoerlich an ihr Baterland gekn;pft, zur Furchtlosigkeit von der Natur gebilder, der heiligsten Treue und Ergebenheit faehig».
[85] Надо было видеть известного славянина-патриота, доктора Л. Гая, с каким восторгом при встрече с Личанами восклицал он: «Эво прави Илир! Иста крвь Илирска!» На языке Гая, «Илир», то есть «Иллириец», значит то же, что «первобытный, чистый Славянин».
[86] В церковь Преображения Господня в Мутиличе, где Максим Дмитриевич крещён в православную веру, по обету Дмитрия Максимовича сделан, после возвращения, в Петербурге храмовый образ, с богатою серебряною вызолоченною ризою, который, с приличною надписью, от имени супруги покойного Максима Дмитриевича Елисаветы Алексеевны, рождённой Рудневой, всех четырёх братьев Княжевичей: Дмитрия, Александра, Николая и Владислава Максимовичей, и сестры Катерины Максимовны Перевощиковой, на вечную память их происхождения, отправлен уже в Мутилич, чрез посредство г. обер-прокурора Святейшего Синода графа Н. А. Протасова. Это лучший памятник, какой только можно было поставить в стране, где вера сохраняет ещё весь огонь девственного, первобытного энтузиазма, и где восточное православие полагает в нашем благословенном отечестве единственную свою опору или, как говорят сами туземцы, «первое по Бозе упование»!
[87] F.J.Fras. Topographie der Karlst. Mil.-Grenze. S. 127.
Оригинал здесь