Роб Рой (Скотт; 1874)/ДО

Роб Рой
авторъ Вальтер Скотт, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Rob Roy, опубл.: 1817. — Источникъ: az.lib.ru • Съ двумя картинами, гравированными на стали, и 50 политипажами въ текстѣ.
Петербургъ. 1874.

РОМАНЫ ВАЛЬТЕРА СКОТТА

РОБЪ-РОЙ

Съ двумя картинами, гравированными на стали, и 50 политипажами въ текстѣ. Петербургъ 1874 ИЛЛЮСТРАЦІИ РОМАНА РОБЪ-РОЯ.

Картины

Робъ-Рой и Эванъ

Мисъ Діана Вернонъ

Политипажи

Факсимиле Вальтера Стотта

Пещера Робъ-Роя

Гробница Робъ-Роя

Бордо

Мистеръ Овенъ

Лондонъ со стороны Гайгэта

Мабель и Франкъ Осбальдистонъ

Діана Вернонъ представляетъ Франка Торнклифу

Осбальдистонъ-Галль

Нигльвудъ-Плэсъ

Мистеръ-Джобсовъ

Библіотека Осбальдистонъ-Галля

Серъ Гильдебрандъ изучаетъ геральдику

Ссора между Франкомъ и Рашлеемъ

Діана и Франкъ въ библіотекѣ

Фэрсервисъ съ разнощикомъ

Башня въ Осбальдистонъ-Галлѣ

Сцена съ перчаткою въ библіотекѣ

Андрю читаетъ книгу

Глазго во время Робъ-Роя

Входъ въ склепъ Глазгоскаго собора

Склепъ Глазгоскаго собора

Глазгоская тюрьма

Дугаль

Мистеръ Джарви

Сцена въ Глазгоской тюрьмѣ

Робъ-Рой или Камбелъ

Островъ Инхъ-Кайлеахъ

Глазгоская коллегія

Садъ Глазгоской коллегіи

Соленой рынокъ въ Глазго

Монсъ-Мегъ

Селеніе Аберфойль

Драка въ домѣ мисисъ Макъ-Альпинъ

Конюшня у горцевъ

Дугаль, пойманный пикетомъ

Селеніе Балькидеръ въ Пертширѣ

Лохъ-Катринъ

Аберфойльская долина

Башмакъ шотландскаго горца

Фрюскій бродъ на рѣкѣ Фортѣ

Шотландскіе горцы

Сдѣлать ткачей изъ моихъ сыновей!

Дугаль съ лошадьми

Джарви и Франсиса

Перешеекъ Лохъ-Ломонда

Заливъ Лохъ-Ломонда

Графы Маръ и Дервентватеръ

Діана Вернонъ и ея отецъ

Смерть Рашлея отъ руки

Макъ-Грегора

Пещера эльфовъ

Всею природой руководитъ

Законъ древнѣйшей старины:
Бери лишь тотъ, кто можетъ взять.
Держи кто сможетъ удержать.

Могила Робъ-Роя.-- Вордсвортъ.

Предисловіе въ первому изданію.

Издатель настоящаго труда, года два назадъ выпуская въ свѣтъ «Антикварія», обѣщалъ читателямъ, что онъ въ послѣдній разъ во зло употребляетъ ихъ терпѣніе. Онъ могъ бы оправдать свое новое появленіе передъ публикой тѣмъ соображеніемъ, что анонимный авторъ подобно знаменитому Юніусу, только призракъ, и потому онъ, представляя болѣе добродушный и далеко не столь значительный призракъ, не долженъ быть непремѣнно послѣдовательнымъ. Еще лучшимъ оправданіемъ было бы повторить слова честнаго Бенедикта, который объяснялъ, что говоря: я умру холостякомъ, онъ никогда не думалъ дожить до дня своей свадьбы. Наконецъ самымъ лучшимъ оправданіемъ нарушенія авторскаго слова могло бы служить, какъ случилось съ нѣкоторыми современными писателями, достоинство его новаго произведенія въ глазахъ публики. Не простирая такъ далеко моихъ притязаній, я только скажу вмѣстѣ съ Бенедиктомъ, что моя твердая рѣшимость не безпокоить болѣе читателей пала жертвой соблазна, если не коварныхъ ковъ.

Мѣсяцевъ шесть назадъ, авторъ получилъ чрезъ своихъ почтенныхъ издателей кипу бумагъ, въ которыхъ заключался въ главныхъ чертахъ настоящій разсказъ; таинственный авторъ дозволялъ, или лучше сказать просилъ въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ напечатать его трудъ, конечно, съ необходимыми измѣненіями^[1]. Этихъ измѣненій пришлось сдѣлать столько, что романъ большею частью былъ вновь написанъ; кромѣ того необходимо было уничтожить имена и нѣкоторыя событія, слишкомъ близкія къ дѣйствительности.

По всей вѣроятности среди этихъ измѣненій вкралось не мало анахронизмовъ, а эпиграфы, выставленные передъ каждой главой, избраны безъ всякаго отношенія къ эпохѣ, когда совершались разсказываемыя событія. Конечно, во всемъ этомъ отвѣтственъ издатель, хотя нѣкоторыя неточности вкрались и въ первоначальный текстъ. Можно еще упомянуть, хотя это совершенная мелочь, что мостъ черезъ Фортъ или Авон-Дгу (Черная Рѣка), близъ селенія Аберфойль не существовалъ тридцать лѣтъ тому назадъ. Впрочемъ издателю не слѣдуетъ первому указывать на подобные промахи, и онъ пользуется настоящимъ случаемъ, чтобъ публично поблагодарить своего невѣдомаго кореспондента, которому читатели будутъ одолжены большей частью своего удовольствія, т. с. если романъ принесетъ имъ какое-нибудь удовольствіе.

1-го декабря 1817 г.

Введеніе.
(1829 г.)

Задумавъ еще разъ во зло употребить терпѣніе публики, авторъ долго колебался на счетъ названія своего новаго произведенія; въ литературѣ хорошее имя также важно, какъ и въ жизни. Заглавіе Робъ-Рой предложилъ мнѣ мистеръ Констабль, который благодаря своему опыту и дальнозоркости предвидѣлъ, что оно заключаетъ въ себѣ задатокъ популярности.

Самымъ лучшимъ введеніемъ къ настоящему роману можетъ служить очеркъ странной личности, имя которой выставлено на заглавномъ листѣ, и которая съ хорошей и дурной стороны сохранила значительное мѣсто въ народной памяти. Это удивительное явленіе нельзя приписать знатному происхожденію Робъ-Роя, который, хотя и родился джентльменомъ, но не имѣлъ никакихъ особыхъ правъ на повиновеніе своего клана. Точно также не смотря на его дѣятельную, безпокойную и полную приключеній жизнь, его подвиги уступали подвигамъ другихъ менѣе извѣстныхъ грабителей. Главнымъ образомъ онъ былъ обязанъ своей славой тому, что жилъ на самомъ рубежѣ горной Шотландіи и позволялъ себѣ въ началѣ XVIII столѣтія такія продѣлки, которыя обыкновенно приписываютъ средневѣковому герою Робину Гуду, и то въ сорока миляхъ отъ Глазго, большаго торговаго города съ университетомъ. Такимъ образомъ этотъ человѣкъ, соединявшій въ себѣ дикія добродѣтели, хитрость и распущенность американскаго индѣйца, процвѣталъ въ Шотландіи въ золотой вѣкъ королевы Анны и Георга I. По всей вѣроятности Адисонъ и Попъ чрезвычайно изумились бы узнавъ, что на одномъ съ ними островѣ жилъ такой чело: вѣкъ какъ Робъ-Рой. Этотъ странный контрастъ между образованной и утонченной жизнью съ одной стороны рубежа горной Шотландіи и дикими, противозаконными выходками обитателей другой стороны этой вымышленной границы, (только усиливаетъ интересъ, возбуждаемый именемъ Робъ-Роя, которое до сихъ поръ вселяетъ ужасъ вблизи и вдали, на горахъ и въ равнинахъ.

Робъ-Рой пользовался нѣсколькими преимуществами, дозволявшими ему съ успѣхомъ поддерживать избранную имъ роль. Самымъ важнымъ изъ этихъ преимуществъ было его происхожденіе изъ клана Макъ-Грегоръ, столь извѣстнаго ⁴ I своими несчастіями и энергичнымъ, неукротимымъ духомъ, дозволявшимъ его представителямъ сохранять всѣ узы клана, не смотря на жестокіе законы, примѣняемые съ неслыханною строгостыр въ отношеніи всѣхъ носившихъ это запрстеипое имя. (Исторія макъ-грегорцевъ походитъ на исторію нѣкоторыхъ другихъ древнихъ клановъ горной Шотландіи, которые были уничтожены болѣе могучими сосѣдями, то есть или совершенно истреблены или доведены до того, что они отказывались отъ своего родоваго имени и принимали имя своихъ побѣдителей. Главная характеристическая черта въ исторіи макъ-грегорцевъ заключается въ томъ упорствѣ, съ которымъ они удерживали единство и независимость своего клана при самыхъ трудныхъ обстоятельствахъ. Мы изложимъ вкратцѣ исторію этого племени; но мы должны замѣтить, что такъ какъ она основана на преданіяхъ, то всѣ тѣ событія, которыя не подтверждены письменными документами должны считаться сомнительными.

Макъ-грегорцы выводятъ свое происхожденіе отъ Грегора или Грегоріуса, какъ говорятъ, третьяго сына Альпина, короля шотландскаго, который жилъ около 787 года. Поэтому они первоначально назывались макъ-альпинцами, а ихъ кланъ Альпиномъ. Одно отдѣльное племя до сихъ поръ сохранило это названіе. Они считаются однимъ изъ самыхъ древнихъ клановъ горной Шотландіи, безъ всякаго сомнѣнія кельтскаго происхожденія, и владѣли нѣкогда многочисленными землями въ Пертширѣ и Аргайльширѣ, которыя они очень упорно отстаивали, считая своею собственностью по праву оружія. Ихъ сосѣди, графы Аргайль и Бридалбэнъ, между тѣмъ внесли земли, занятыя макъ-грегорцами, въ свои хартіи, которыя они легко пріобрѣтали отъ казны, и такимъ образомъ не обращая вниманія на справедливость узаконили свои нрава на чужія владѣнія. Пользуясь всѣми удобными случаями тѣснить и изгонять сосѣдей, они мало по малу распространили свои владѣнія, прикрывая грабежъ королевскими хартіями. Въ этихъ подвигахъ, жертвами которыхъ были несчастные макъ-грегорцы, особенно отличался серъ Дунканъ Камбелъ изъ Лохо, извѣстный во всей Шотландіи подъ названіемъ Чернаго Дункана въ Клобукѣ, отъ носимаго имъ головнаго убора.

Постоянно и несправедливо лишаемые своихъ владѣній, макъ-грегорцы защищали свои права силою, и по временамъ одерживали верхъ, причемъ жестоко пользовались побѣдой. Подобное поведеніе, хотя совершенно согласно времени и мѣсту, объяснялось въ столицѣ врожденной дикой жестокостью, который нельзя было уничтожить иначе какъ истребивъ съ корнемъ весь кланъ.

Актомъ Тайнаго Совѣта въ Стирлингѣ отъ 22 сентября1563 года, въ царствованіе королевы Маріи, было предписано могущественнымъ дворянамъ и вождямъ клановъ преблѣдо! вать макъ-грегорцевъ огнемъ и мечемъ. Такое же постановленіе въ 1563 году не только даетъ подобныя же права серу Джону Камбелю изъ Гленорхи, потомку Дункана въ Клобукѣ, но и воспрещаетъ васаламъ принимать или оказывать помощь какимъ бы то ни было образомъ клану Грегору, а также доставлять его представителямъ, подъ какимъ бы то ни было видомъ, пищу, питье или одежду.

Жестокое убійство макъ-грегорцами въ 1589 году Джона Друмонда, лѣсника королевскаго Гленартнейскаго лѣса, разсказано въ другомъ мѣстѣ со всѣми его страшными подробностями. Кланъ поклялся на отрубленной головѣ несчастнаго, принять на всѣхъ своихъ членовъ отвѣтственность за этотъ поступокъ. Вслѣдствіе того изданъ былъ новый актъ Тайнаго

Совѣта о крестовомъ походѣ противъ «нечестиваго клала Грегоръ, такъ долго промышляющаго кровью, убійствами и грабежемъ». Читатели найдутъ подробный разсказъ объ этомъ фактѣ въ предисловіи къ «Монтрозской Легендѣ».

Другіе многочисленные случаи ясно доказывали, что макъ-грегорцы презирали законы, которые часто ихъ карали, но никогда имъ не покровительствовали. Хотя они мало по малу были лишены своихъ владѣній и всѣхъ обычныхъ средствъ къ жизни, по конечно нельзя было ожидать, что они умрутъ съ голода, когда имъ было легко отнять у другихъ то что считали своей собственностью. Поэтому они предавались постояннымъ грабежамъ и привыкли къ пролитію крови. Ихъ пламенныя страсти было очень легко возбудить во всякое время, чѣмъ и пользовались могущественные сосѣди, которые, спуская, по шотландскому выраженію, макъ-грегорцевъ на своихъ враговъ, извлекали пользу изъ грабежей и насилій, тогда какъ на несчастныхъ макъ-грегорцевъ падала вся вина и судебная кара. Этотъ обычай нарушенія спокойствія страны набѣгами дикихъ горцевъ и порубежниковъ считается историками одной изъ самыхъ мрачныхъ чертъ той эпохи.

Не смотря на жестокія преслѣдованія, нѣкоторые члены клана сохранили свои владѣнія, и въ 1592 году его вождемъ былъ Аластеръ Макъ-Грегоръ изъ Гленстрэ. Это былъ, говорятъ, мужественный, энергичный человѣкъ, и судя по его сознанію предъ смертью, онъ принималъ участіе во многихъ кровавыхъ набѣгахъ, которые окончились роковымъ образомъ для него и многихъ изъ его сторонниковъ въ знаменитой битвѣ при Гленфруинѣ, близъ юго-западной оконечности Ломондскаго озера, въ окрестностяхъ котораго макъ-грегорцы продолжали пользоваться нѣкоторой властью, основанной на правѣ сильнаго.

Съ давнихъ поръ существовала кровавая вражда между макъ-грегорцами и лэрдомъ Луссомъ, главы рода Колькунъ, могущественнаго на южныхъ берегахъ Ломолда. По преданіямъ, эта вражда началась отъ самаго незначительнаго обстоятельства. Однажды двое макъ-грегорцевъ, застигнутые ночью на пути, попросили ночлега въ домѣ, принадлежавшемъ слугамъ Колькуна, и получили отказъ. Тогда они помѣстились на ночь въ сараѣ, взяли изъ овчарни барана и изжаривъ съѣли, а на другое утро предложили заплатить за свой ужинъ. Колэрдъ приказалъ ихъ схватить, и пользуясь своими феодальными правами, немедленно присудилъ ихъ къ смерти и казнилъ. Макъ-грегорцы въ справедливости этого преданія ссылаются на свою поговорку, которая проклинаетъ минуту, когда «черный баранъ съ бѣлымъ хвостомъ сдѣлался агнцемъ». Чтобъ отмстить за эту кровную обиду вождь макъ-грегорцевъ собралъ свой кланъ въ числѣ 300 или 400 человѣкъ и направился на Луссъ съ береговъ озера Лонга, черезъ ущелье, извѣстное подъ названіемъ «Прохода Горцевъ».

Серъ Гумфрей Колькунъ, узнавъ объ этомъ набѣгѣ, приготовился встрѣтить враговъ съ гораздо многочисленнѣйшими силами; его поддерживали Бухананы, Грэамы и другіе джентельмены Ленокса, а также отрядъ гражданъ Думбартона, подъ начальствомъ Тобіаса Смоллета, городскаго судьи и предка знаменитаго писателя.

Противники встрѣтились въ долинѣ Гленфруппъ, т. е. Грусти; это названіе по видимому предсказывало роковыя послѣдствія битвы, не только для побѣжденныхъ, но и для побѣдителей, такъ какъ нерожденному еще сыну Альпинскаго клана суждено было горько поплатиться за эту сѣчу. Макъ-грегорцы были поражены многочисленностью своихъ враговъ, но смѣло бросились въ бой, побуждаемые своимъ чудодѣемъ или предсказателемъ, который увѣрялъ что видѣлъ на предводителяхъ противной стороны бѣлые саваны. Большая часть клана атаковала фронтъ непріятеля, а Джонъ Макъ-Грегоръ сдѣлалъ неожиданное фланговое движеніе. Главная сила Колькуна состояла въ кавалеріи, которая не могла свободно дѣйствовать на болотистой почвѣ, и хотя его воины мужественно боролись, по вскорѣ были обращены въ бѣгство, причемъ пало отъ `200 до 300 несчастныхъ подъ ударами безжалостныхъ побѣдителей. Если дѣйствительно, какъ говоритъ преданіе, макъ-грегорцы лишились только двухъ человѣкъ убитыхъ въ дѣлѣ, то они не имѣли никакого основанія предаваться такой кровавой рѣзнѣ, такъ какъ увѣряютъ, что они не пожалѣли даже группы богословскихъ студентовъ, которые имѣли неосторожность явиться зритеаями на полѣ битвы. Впрочемъ этотъ фактъ подлежитъ большому сомнѣнію, потому что о немъ не упоминается ни въ обвинительномъ актѣ противъ вождя клана, ни въ исторіи Джопстопа, ни въ описаніи этой битвы професоромъ Россомъ, который напечаталъ его двадцать девять лѣтъ спустя. Не смотря на это, мѣстныя преданія подтверждаютъ это обстоятельство, также точно какъ камень, находящійся на мѣстѣ этой кровавой сѣчи и прозванный «Студентскимъ Камнемъ». Макъгрегорцы, по преданію оказавшемуся невѣрнымъ, приписывали подобный жестокій поступокъ бѣшенству одного Дугальда Кіара Мора, т. е. Великана Мышинаго Цвѣта, извѣстнаго своимъ высокимъ ростомъ и силою. Онъ былъ молочнымъ братомъ Макъ-Грегора, и вождь отдалъ юныхъ студентовъ подъ его охрану до окончанія битвы. Опасаясь чтобъ они не спаслись бѣгствомъ, разгнѣванный ихъ насмѣшками надъ его кланомъ или просто побуждаемый жаждой крови, этотъ Дикій горецъ, во время преслѣдованія враговъ его товарищами, хладнокровно умертвилъ безпомощныхъ узниковъ. Когда вождь по своемъ возвращеніи спросилъ у Дугальда гдѣ юноши, онъ отвѣчалъ указывая на окровавленный кинжалъ: «Спроси у чего, Господи помилуй меня грѣшнаго!» Послѣднія слова были повтореніемъ отчаянныхъ восклицаній его несчастныхъ жертвъ передъ ихъ преждевременной смертью. Такимъ образомъ, этотъ ужасный разсказъ по видимому основанъ на фактѣ, хотя вѣроятно число убитыхъ юношей преувеличено жителями нижней Шотландіи. Въ народѣ доселѣ говорятъ, что кровь несчастныхъ жертвъ Кіара Мора никогда не изгладится съ камня, служащаго памятникомъ этого злодѣйства. Узнавъ о ихъ судьбѣ Макъ-Грегоръ выразилъ глубокое отвращеніе, и осыпалъ упреками своего молочнаго брата за преступленіе, которое могло повести къ погибели не только его, но и весь кланъ. Этотъ предполагаемый убійца былъ предкомъ Робъ-Роя и всего рода, отъ котораго онъ произошелъ. Дугальдъ Кіаръ; Моръ похороненъ въ Фортингальской церкви, гдѣ доселѣ показываютъ его надгробную плиту, а его мужество и сила составляютъ предметъ многихъ преданій, сохранившихся до нашихъ дней^[2].

Между немногими убитыми макъ-грегорцами находился братъ вождя, похороненный на полѣ битвы, и его могилу доселѣ означаетъ большой камень, извѣстный подъ названіемъ Сѣраго Камня Макъ-Грегора^[3].

Серъ Гумфрей Колкунъ, имѣя подъ собою отличнаго коня, бѣжалъ съ поля битвы и укрылся въ замкѣ Банохаръ, гдѣ однако онъ вскорѣ былъ убитъ макъ-грегорцами, какъ увѣряютъ семейныя преданія, или макъ-фарлэнцами, судя по другимъ извѣстіямъ.

Королю Іакову VI было донесено о Гленфруинской битвѣ и жестокомъ преслѣдованіи побѣжденныхъ въ самомъ неблагопріятномъ видѣ для макъ-грегорцевъ, которые и безъ того пользовались извѣстностью разбойниковъ, хотя храбрыхъ и мужественныхъ. Чтобы яснѣе доказать Іакову всю громадность рѣзни, вдовы убитыхъ, числомъ 220, въ глубокомъ траурѣ и съ окровавленными рубашками своихъ мужей на остріяхъ пикъ явились на бѣлыхъ копяхъ въ Стирлингъ, требуя мести отъ монарха, чрезвычайно склоннаго подвергнуться впечатлѣнію подобной мрачной, грозной сцены.

Возмездіе за преступныя дѣйствія макъ-грегорцевъ было не менѣе жестоко, чѣмъ тѣ злодѣйства, которыя хотѣли покарать. По опредѣленію королевскаго совѣта отъ 3 апрѣля 1603 года было уничтожено имя Макъ-Грегоръ, и всѣмъ носившимъ его предписано избрать себѣ другое подъ опасеніемъ смертной казни. Этому наказанію подвергались не только тѣ, которые стали бы впредь называться именами своихъ отцовъ, Грегорами или Макъ-Грегорами, но и всѣ участвовавшіе въ Гленфруинской битвѣ, или въ другихъ разбойничьихъ набѣгахъ, указанныхъ въ постановленіи королевскаго совѣта, если на нихъ будетъ найдено оружіе кромѣ тупаго ножа для рѣзанія мяса. Послѣдующимъ опредѣленіемъ совѣта отъ 24 іюня 1613 года была назначена смертная казнь членамъ бывшаго Макъ-Грегорскаго клана, которые составили бы сборище болѣе четырехъ человѣкъ. Наконецъ, парламентскимъ актомъ въ 1617 году, сила этихъ постановленій была подтверждена и распространена на новое поколѣніе въ виду того, что многочисленные сыновья лицъ, противъ которыхъ приняты означенныя мѣры, приближались къ совершеннолѣтію, и если бы имъ было дозволено носить имя предковъ, то кланъ сдѣлался бы еще могущественнѣе прежняго.

Исполненіе этихъ жестокихъ постановленій было поручено на западѣ графу Аргайлю и сильному клану Камбель, а на востокѣ горной Шотландіи графу Атолю и его послѣдователямъ. Макъ-грегорцы выказали энергичное, мужественное сопротивленіе, и во многихъ долинахъ въ западныхъ и сѣверныхъ частяхъ горной Шотландіи сохраняется доселѣ память о кровавыхъ сѣчахъ, въ которыхъ преслѣдуемый кланъ одерживалъ иногда временный успѣхъ и всегда дорого продавалъ свою независимость. Наконецъ, гордость вождя Аластера Макъ-Грегора была такъ унижена страданіями его клана, что онъ рѣшился положить оружіе съ большинствомъ своихъ послѣдователей, подъ тѣмъ условіемъ, что графъ Аргайль удалитъ ихъ изъ Шотландіи. Если вѣрить словамъ этого несчастнаго вождя, онъ имѣлъ основаніе ожидать милости отъ Аргайля, который втайнѣ побуждалъ его на многіе изъ тѣхъ поступковъ, за которые онъ теперь такъ дорого платилъ. Но Аргайль, какъ выражается Впредь, далъ Макъ-Грегору слово горнаго шотландца, обязательное по буквѣ, но не по смыслу: Макъ-Грегоръ былъ отправленъ подъ многочисленнымъ эскортомъ на англійскую границу, и когда такимъ образомъ было исполнено обѣщаніе удалить его изъ страны, Аргайль приказалъ тому же эскорту отвезти его обратно въ Эдинбургъ.

Макъ-Грегоръ изъ Гленстрэ былъ отданъ подъ судъ и 20 января 1604 года признанъ виновнымъ. По видимому, тотчасъ же послѣ произнесенія приговора, его казнили, такъ какъ Бирель разсказываетъ, что въ тотъ же день онъ былъ повѣшенъ въ Кроссѣ, и для отличія висѣлица его была поднята на человѣческій ростъ выше сосѣднихъ двухъ висѣлицъ, на которыхъ были преданы смерти его родственники. 18 февраля было казнено еще нѣсколько Макъ-Грегорцевъ, а послѣдніе изъ арестованныхъ, послѣ долгаго тюремнаго заключенія, повѣшаны въ началѣ марта.

Великая услуга графа Аргайля, усмирившаго дерзкій нечестивый кланъ макъ-грегорцевъ, извѣстныхъ низкихъ преступниковъ, и взявшій въ плѣнъ Макъ-Грегора съ значительнымъ количествомъ начальствующихъ лицъ клана, достойно преданныхъ смерти за ихъ преступленія, была торжественно съ благодарностью признана парламентскимъ актомъ 1607 года, и въ награду ему пожаловано двадцать мѣръ съѣстныхъ припасовъ съ Кинтайрскихъ земель.

Не смотря на преслѣдованіе макъ-грегорцевъ огнемъ и мечемъ, на военныя экзекуціи, посылаемыя постоянно шотландскими властями, потерявшими но видимому всякое достоинство, такъ какъ они не могли безъ брани произносить ненавистнаго имъ имени — этотъ кланъ нисколько не выказалъ готовности исключить себя изъ ряда шотландскихъ племенъ. Правда, макъ-грегорцы исполняя законъ, приняли имена сосѣднихъ родовъ, среди которыхъ жили; но называясь друмондцами, камбельцами, грэамцами, бухананцами, стюартцами и т. д., они во всемъ что касалось общихъ интересовъ, оставались кланомъ Грегоръ, соединеннымъ для добрыхъ и злыхъ цѣлей, угрожавшимъ общей местью всякому, кто оскорбилъ бы отдѣльнаго члена ихъ племени.

Макъ-грегорцы продолжали защищаться и нападать на сосѣдей съ такой же энергіей, какъ до судебныхъ преслѣдованій, что доказывается парламентскимъ актомъ 1633 года, по которому въ виду новыхъ преступленій (въ графствахъ Пертъ, Стирлингъ, Клакманапъ, Монтейтъ, Леноксъ, Ангусъ и Мэрисъ) клана Грегора, который былъ усмиренъ и уничтоженъ великими заботами блаженной памяти короля Іакова, возобновлены карательные законы противъ этого нечестиваго, мятежнаго племени и приняты новыя мѣры для примѣненія означенныхъ законовъ.

Не смотря на чрезмѣрно жестокія преслѣдованія Іаковомъ I и Карломъ I несчастныхъ макъ-грегорцевъ, которые доведенные до отчаянія возставали противъ властей и потомъ подвергались карѣ за поступки, вызванные жестокостью преслѣдованій — они всѣ поголовно остались вѣрными своему монарху во время междоусобной войны. Ихъ барды объясняли это обстоятельство врожденнымъ уваженіемъ макъ-грегорцевъ къ шотландской коронѣ, которую нѣкогда носили ихъ предки, въ доказательство чего ссылались на гербъ клана, представлявшій ель, пронзенную мечемъ, поддерживающимъ на своемъ остріи корону. Не оспаривая значеніе подобныхъ побудительныхъ причинъ, мы полагаемъ, что война, открывавшая доступъ макъ-грегорцамъ въ нижнюю Шотландію, должна была имѣть для нихъ гораздо болѣе прелести, чѣмъ союзъ съ ковенанторами, который побудилъ бы ихъ вступить въ борьбу съ такими же дикими, ничего не имѣвшими горцами, какъ они сами. Вождемъ ихъ въ то время былъ Патрикъ Макъ-Грегоръ, сынъ извѣстнаго вождя Дункана Абараха, котораго Монтрозъ считалъ своимъ вѣрнымъ, близкимъ другомъ и которому обѣщалъ, что за всѣ несправедливыя преслѣдованія макъ-грегорцы будутъ вознаграждены, какъ только восторжествуетъ правое дѣло его величества.

Въ послѣдующую эпоху этого мрачнаго періода макъ-грегорцы требовали себѣ тѣхъ же правъ, какъ и другіе кланы. Когда шотландскій парламентъ взывалъ ко всѣмъ горцамъ возстать противъ республиканской арміи, вторгнувшейся въ страну въ 1651 году, 31 марта того же года Калумъ Макъ-Копдахи Нихъ-Эйнъ и Эйнъ-Макъ-Копдахи-Эйнъ отъ имени своего и всего клана подали прошеніе королю и парламенту, въ которомъ изъяснили, что они, повинуясь парламентскому акту, повелѣвавшему всѣмъ кланамъ выступить подъ начальствомъ своихъ вождей на поддержку вѣры, короля и королевствъ, стянули свои силы для защиты горныхъ проходовъ на верховьяхъ рѣки Форты, но имъ противодѣйствовали графъ Лтоль и лэрдъ Буханапъ, требовавшіе многихъ изъ членовъ клана въ ряды своихъ отрядовъ. Это вмѣшательство постороннихъ лэрдовъ вѣроятію объясняется перемѣной имени макъ-грегорцевъ, что и давало право графу Атолю и лэрду Буханапу призвать ихъ подъ знамена мурейцевъ и бухананцевъ. По видимому просьба макъ-грегорцевъ о дозволеніи имъ вести войну въ цѣломъ составѣ, какъ всѣ другіе кланы, осталась безъ отвѣта; но послѣ восшествія на престолъ Карла II, первый шотландскій парламентъ его царствованія, въ 1661 году, уничтожилъ всѣ акты противъ клана Грегоръ и возвратилъ ему родовое имя и всѣ права вѣрноподданныхъ, на основаніи того, что лица, нѣкогда называвшіяся макъ-грегорцами, вели себя впродолженіи послѣднихъ безпорядковъ съ такою преданностью и любовью къ особѣ его величества, что загладили всѣ прежніе свои про ступки и заслужили уничтоженія всѣхъ признаковъ кары за означенные проступки.

Странно сказать, что пресвитерья не были приведены въ бѣшенство отмѣною для бѣдныхъ макъ-грегорцевъ тѣхъ жестокихъ каръ, несправедливость которыхъ они столь часто испытывали сами на себѣ, и доказывали этимъ, что хорошіе люди также какъ дурные не могутъ безпристрастно судить объ однѣхъ и тѣхъ же мѣрахъ, примѣненныхъ къ нимъ и къ другимъ. Ихъ вліянію приписываютъ вскорѣ затѣмъ послѣдовавшее возобновленіе законовъ, изданныхъ противъ несчастныхъ макъ-грегорцевъ; формально же не приведено никакихъ причинъ для принятія подобныхъ карательныхъ мѣръ и не указано, чтобы кланъ въ чемъ либо провинился. Напротивъ постановленіе, лишавшее столькихъ шотландскихъ подданныхъ ихъ законныхъ правъ, написано какъ бы нарочно въ самыхъ туманныхъ выраженіяхъ, и на содержаніе этого парламентскаго акта 1693 года не указываетъ его названіе, такъ какъ онъ именуется актомъ о судебной власти въ горной Шотландіи.

Однако послѣ революціи законы противъ макъ-грегорцевъ по видимому не были строго примѣняемы, а въ послѣдней половинѣ XVIII вѣка они вовсе не исполнялись. Имя Макъ-Грегоръ встрѣчается въ парламентскихъ актахъ, въ судебныхъ рѣшеніяхъ и различныхъ правительственныхъ документахъ; по все же макъ-грегорцы, пока эти законы существовали, не могли называться своимъ родовымъ именемъ, и нѣсколько разъ было предложено всему клану именоваться Макъ-Алыіинскимъ или Макъ-Грантскимъ. Однако, они не могли придти къ соглашенію, и по необходимости подчинялись своему грустному положенію до тѣхъ поръ, пока британскій парламентъ не уничтожилъ окончательно карательныхъ законовъ, такъ долго тяготѣвшихъ надъ этимъ древнимъ родомъ. Вслѣдствіе этого акта, вполнѣ заслуженнаго услугами, которыя оказали королю и отечеству многіе изъ членовъ клана, макъ-грегорцы стали дѣйствовать прежнемъ духѣ, благодаря которому они такъ жестоко чувствовали запрещеніе называться своимъ именемъ, что было бы сочтено за неважное обстоятельство большинствомъ ихъ согражданъ.

Они заключили формальный актъ, по которому Джона Мурея изъ Лаприка эсквайра (впослѣдствіи сера Джона Макъ-Грегора, баронета) представителя рода Гленкарнокъ признали законнымъ потомкомъ лэрдовъ и лордовъ Макъ-Грегоръ, и слѣдовательно ихъ «вождемъ во всѣхъ законныхъ и прочихъ случаяхъ». Этотъ документъ подписанъ 826 лицами, носившими имя Макъ-Грегоръ и способными владѣть оружіемъ. Многочисленные члены этого клана образовали въ послѣднюю войну, въ 1799 году, особый полкъ Альпинскаго клана, подъ начальствомъ своего вождя и его брата, полковника Макъ-Грегора.

Разсказавъ вкратцѣ исторію клана Грегора, которая представляетъ рѣдкій и любопытный примѣръ долговѣчности патріархальной системы, авторъ долженъ теперь привести нѣсколько свѣденій о человѣкѣ, именемъ котораго называется настоящій романъ.

Говоря о горномъ шотландцѣ, прежде всего надо обратить вниманіе на его родословную, и мы уже сказали, что Робъ-Рой происходилъ отъ Кіара Мора, Великана Мышинаго Цвѣта, котораго мѣстныя преданія обвиняютъ въ убійствѣ молодыхъ студентовъ во время Гленфруинской битвы.

Не затрудняя себя и читателей изслѣдованіемъ всѣхъ сложныхъ подробностей генеалогическаго древа горнаго шотландца, скажемъ только, что послѣ смерти Аластера Макъ-Грегора изъ Гленстрэ, кланъ, приведенный въ отчаяніе безжалостными преслѣдованіями враговъ, по видимому не имѣлъ возможности состоять подъ властью одного общаго вождя. Каждый отдѣльный родъ, согласно своему происхожденію и мѣсту жительства, управлялся своимъ собственнымъ предводителемъ, ибо такъ назывался въ горной Шотландіи глава отдѣльной отрасли клана, а вождемъ былъ только тотъ, кто начальствовалъ надъ всѣмъ кланомъ.

Потомки Дугальда Кіара Мора жили преимущественно въ горахъ между озерами Ломондомъ и Катриномъ, владѣя довольно значительными помѣстьями, хотя трудно сказать пользовались ли они этими землями на основаніи законныхъ актовъ или по праву сильнаго. Впрочемъ изслѣдованіе этого вопроса является совершенно излишнимъ и безполезнымъ; достаточно того, что они были владѣльцами въ этой мѣстности, и ихъ дружбой чрезвычайно дорожили сосѣди, такъ какъ она одинаково была важна для поддержанія спокойствія въ странѣ во время мира и для болѣе успѣшныхъ дѣйствій во время войны.

Робъ-Рой Макъ-Грегоръ Камбель (послѣднее имя онъ носилъ на основаніи парламентскихъ актовъ, воспрещавшихъ ему называться именемъ предковъ) былъ младшій сынъ Дональда Макъ-Грегора изъ Гленгайля, подполковника (вѣроятно въ службѣ Іакова II), женатаго на дочери Камбеля изъ Гленфалоха. Самъ Робъ-Рой назывался Макъ-Грегоромъ изъ Инверснайда, и по видимому имѣлъ какое-то право на собственность или пользованіе Кратъ-Гойстономъ, помѣстіемъ находившимся на восточной сторонѣ озера Ломонда, гдѣ возвышаются лѣсистыя Гленфалохскія горы.

Время рожденія Робъ-Роя положительно неизвѣстно; но разсказываютъ, что онъ принималъ участіе въ набѣгахъ и грабежахъ, слѣдовавшихъ за революціей, а по преданіямъ, онъ былъ предводителемъ въ разбойничьемъ набѣгѣ на Кипенскій приходъ, въ графствѣ Леноксъ, въ 1091 году. Это предпріятіе не имѣло кроваваго характера, такъ какъ убитъ былъ только одинъ человѣкъ, но въ виду громаднаго грабежа, оно извѣстно подъ названіемъ Кипенскаго Разоренія^[4]. Точно также не извѣстно время его кончины, но такъ какъ онъ пережилъ 1733 годъ, и умеръ въ старости, то вѣроятно ему было около двадцати пяти лѣтъ, въ эпоху Кипенскаго Разоренія, а слѣдовательно онъ родился въ половинѣ XVII столѣтія.

Въ сравнительно спокойныя времена, наступившія послѣ революціи, Робъ-Рой или Красный Робертъ посвятилъ свои способности, далеко необыкновенныя, на скромну. дѣятельность оптоваго торговца скотомъ. Легко предположить, что въ тѣ дикія времена ни одинъ нижнешотландскій или англійскій торговецъ скотомъ не смѣлъ проникать въ горную Шотландію. Скотъ, бывшій тогда главнымъ предметомъ сбыта въ горахъ, пригонялся въ пограничную страну вооруженными горцами, которые однако честно и добросовѣстно раздѣлывались съ своими южными покупателями. Конечно, иногда происходили стычки, и жители нижней Шотландіи, преимущественно же порубежники, снабжавшіе англійскіе рынки шотландскимъ скотомъ, вступали въ бой, противопоставляя горнымъ палашамъ свои тяжелыя дубины, которыми они энергично дѣйствовали, предварительно завернувъ руку въ шапку, намоченную въ ручьѣ. Я слыхалъ отъ пожилыхъ людей, принимавшихъ участіе въ подобныхъ стычкахъ, что горцы вели себя очень честно, не только не прибѣгая къ помощи пистолетовъ и кинжаловъ, но даже по употребляя острія палаша, такъ что бой происходилъ съ шумомъ и трескомъ, но безъ большаго вреда. По временамъ лишь наносили другъ другу легкія раны, и такъ какъ торговля скотомъ приносила выгоду обѣимъ сторонамъ, то подобныя незначительныя вспышки не могли прервать дружескихъ отношеній. Дѣйствительно, эта торговля была чрезвычайно важна для горцевъ, для которыхъ она составляла главную статью дохода, извлекаемаго ими изъ своихъ помѣстій; такимъ образомъ опытный, ловкій торговецъ приносилъ пользу не только себѣ, по друзьямъ и сосѣдямъ. Торговыя предпріятія Робъ-Роя впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ были такъ успѣшны, что возбудили къ нему довѣріе и уваженіе всего околотка, въ которомъ онъ жилъ.

Его значеніе еще болѣе увеличилось по смерти отца, когда онъ вступилъ въ управленіе помѣстьями своего племянника Грегора Макъ-Грегора изъ Гленгайля, и въ качествѣ, опекуна сталъ пользоваться тѣмъ вліяніемъ на весь кланъ, которое принадлежало представителю Дугальду Кіару. Его власть была тѣмъ неограниченнѣе, что родъ Макъ-Грегоровъ отказался отъ всякаго повиновенія Макъ-Грегору изъ Гленкарнока, предку нынѣшняго ссра Эвана Макъ-Грегора, и пользовался независимостью.

Около этого времени Робъ-Рой купилъ или взялъ на аренду помѣстье Крайгъ-Ройстонъ, о которомъ мы уже упоминали. Впродолженіи этого цвѣтущаго періода его жизни,, онъ находился въ большой милости у своего ближайшаго и могущественнаго сосѣда Джэмса, перваго герцога Монтроза, который выказывалъ къ нему самое лестное расположеніе. Герцогъ согласился признать права собственности какъ Робъ-Роя, такъ и его племянника, на помѣстья Гленгайль и Инверснайдъ, которыми дотолѣ они пользовались въ качествѣ арендаторовъ. Съ цѣлью поддержать интересы страны и свои собственныя герцогъ Монтрозъ давалъ также въ займы нашему герою значительныя суммы на веденіе его торговыхъ предпріятій.

По несчастью торговля скотомъ подлежала и подлежитъ доселѣ большимъ колебаніямъ; неожиданное пониженіе цѣнъ, и какъ говоритъ сочувствующее ему преданіе, мошенничество его товарища Макъ-Дональда, которому онъ довѣрилъ значительную сумму, привели его къ банкротству. Онъ скрылся и не съ пустыми руками, если вѣрить объявленію о его поимкѣ, въ которомъ сказано, что въ сто рукахъ находилось до 1000 ф. ст., полученныхъ отъ различныхъ лэрдовъ и джентльменовъ на покупку коровъ въ горной Шотландіи. Это объявленіе появилось въ іюнѣ 1712 г., и было нѣсколько разъ повторено. Оно положительно опредѣляетъ эпоху, когда Робъ-Рой перемѣнилъ родъ своихъ занятій и вмѣсто торговыхъ спекуляцій предался совершенно инымъ предпріятіямъ^[5].

Въ этомъ году онъ по видимому впервые удалился изъ своего обычнаго мѣста жительства въ Инверснайдѣ, и поселившись въ горахъ на разстояніи 10 или 12 шотландскихъ миль (вдвое большихъ чѣмъ англійскія) началъ вести разбойничью жизнь, которую уже не покидалъ до самой своей смерти. Герцогъ Монтрозъ, считавшій себя жестоко обманутымъ, употребилъ всѣ законныя средства для взысканія съ Робъ-Роя данныхъ ему взаймы денегъ; его помѣстья были секвестрованы, а скотъ и движимое имущество проданы.

При этомъ судебныя власти дѣйствовали съ необыкновенной строгостью, и ихъ агенты, вообще не отличавшіеся мягкимъ обращеніемъ, позволили себѣ такъ жестоко оскорбить жену Макъ-Грегора, что ихъ поведеніе возбудило бы чувство мести и въ человѣкѣ не столь пылкомъ какъ Робъ-Рой. Жена его отличалась гордымъ, пламеннымъ характеромъ и по всей вѣроятности, стараясь помѣшать чиновникамъ исполнять ихъ обязанности, сама навлекла на себя ихъ гнѣвъ, хотя для чести человѣчества мы надѣемся, что народный разсказъ объ этомъ событіи преувеличенъ. Достовѣрно только одно, что изгнаніе съ береговъ озера Ломонда сильно подѣйствовало на нее, и она вылила всю свою грусть въ прекрасной музыкальной пьесѣ для волынки, извѣстной до сихъ поръ любителямъ подъ названіемъ «Плачъ Робъ-Роя».

Бѣглецъ, говорятъ, прежде всего нашелъ убѣжище въ Глепъ-Дохартѣ подъ покровительствомъ графа Бридалбэпа, такъ какъ семейство послѣдняго возвратило нѣкоторымъ изъ макъ-грегорцевъ ихъ прежнія владѣнія, хотя въ старину Бридалбэпы участвовали въ ихъ безжалостномъ преслѣдованіи. Герцогъ Аргайль былъ также однимъ изъ покровителей Робъ-Роя, т. е. по выраженію горцевъ дозволялъ ему пользоваться деревомъ и водой, или иначе свободою лѣсовъ и озеръ, доступъ къ которымъ былъ почти невозможенъ;

Знатные горцы того времени всячески старались изъ честолюбивыхъ видовъ поддерживать своихъ сторонниковъ, обязанныхъ имъ военною службою, а также любили имѣть въ своемъ распоряженіи смѣлыхъ, рѣшительныхъ людей, которые относясь недружелюбно къ свѣту и его законамъ могли по малѣйшему знаку разорять страну и убивать арендаторовъ, ихъ феодальныхъ соперниковъ, не навлекая никакой отвѣтственности на своихъ патроновъ. Борьба между Камбелами и Грэамами, во время междоусобіи XVII вѣка, отличалась кровавой враждой и громадными взаимными потерями. Смерть великаго маркиза Монтроза съ одной стороны, а съ другой пораженіе при Инверлохи и опустошеніе Лорна не могли быть скоро забыты. По этому Робъ-Рой былъ увѣренъ, что его хорошо примутъ въ странѣ Камбелей, какъ человѣка принявшаго ихъ имя, родственника Гленфалоховъ по матери, и врага ненавистнаго имъ дома Монтрозовъ. Громадный объемъ владѣній Аргайля и возможность удалиться на его землю при каждой необходимости дали Робъ-Рою поводъ создать смѣлый планъ мести.

Этотъ планъ состоялъ не болѣе не менѣе какъ въ поддержаніи постоянныхъ разбойничьихъ набѣговъ на помѣстья герцога Монтроза, котораго онъ считалъ главнымъ виновникомъ своего изгнанія изъ образованнаго общества, а также секвестра его земли и продажи движимой собственности. Онъ рѣшился всѣми зависѣвшими отъ него средствами наносить всевозможный вредъ герцогу, его родственникамъ, друзьямъ и арендаторамъ; но хотя кругъ подобной дѣятельности былъ достаточно обширенъ, Робъ-Рой этимъ не довольствовался, и считая себя іаковитомъ распространялъ свои дѣйствія на всѣхъ лицъ, по его мнѣнію сочувствовавшихъ революціонному правительству или неодобряемому имъ соединенію королевствъ. Подъ предлогомъ, что его сосѣди въ нижней Шотландіи принадлежали къ подобнымъ людямъ, онъ дѣлалъ набѣги на ихъ помѣстья, если они не соглашались платить ему ежегодную дань.

Страна, въ которой должна была производиться эта правильная система грабежа, по имѣла въ то время хорошихъ, дорогъ и была въ высшей степени удобна для подобной дѣятельности. Она дѣлилась на многочисленныя узкія долины, населенная часть которыхъ была окружена со всѣхъ, сторонъ лѣсами, горами, пропастями, непроходимыми ущельями и болотами, извѣстными только окрестнымъ жителямъ, такъ что нѣсколько отважныхъ людей, хорошо знакомыхъ съ мѣстностью, могли избѣгнуть преслѣдованій многочисленнаго непріятеля. Мнѣнія и обычаи владѣтелей ближайшихъ къ границѣ горной Шотландіи были вполнѣ благопріятны замысламъ Робъ-Роя. Большинство этихъ владѣльцевъ принадлежало къ клану Макъ-Грегора, предъявлявшему свои права на Балькидеръ и другіе округи верхней Шотландіи, которые нѣкогда принадлежали ихъ племени и только вслѣдствіе жестокихъ преслѣдованій перешли въ руки другихъ семействъ. Междоусобія XVII вѣка пріучили этихъ людей постоянно носить оружіе, и вспоминая свои горькія бѣдствія они были чрезвычайно храбры и жестокосерды. Близость сравнительно богатой нижней Шотландіи невольно возбуждала мысли о набѣгахъ. Многіе изъ членовъ другихъ клановъ, привыкшіе владѣть оружіемъ и презирать трудъ, поселялись подлѣ границы, за которой можно было легко пріобрѣтать грабежомъ средства къ жизни; а общее положеніе страны, нынѣ столь мирной и спокойной, подтверждало мнѣніе, записанное съ недовѣріемъ докторомъ Джонсономъ, что самые безпокойные и мятежные округи горной Шотландіи были пограничные съ нижней страной. Такимъ образомъ Робъ-Рою, потомку клана, распространеннаго по всей окрестной странѣ, было не трудно собрать вокругъ себя столько товарищей, сколько ему требовалось для его предпріятій.

Онъ самъ по видимому былъ рожденъ для избраннаго имъ ремесла. Не очень высокаго роста, но удивительно сильный и коренастый, онъ отличался широкими плечами и странными, непропорціонально длинными руками, такъ что не нагибаясь могъ завязывать подвязки на своихъ горпо шотландскихъ чулкахъ, которые какъ извѣстно не достигаютъ колѣнъ на два дюйма. Выраженіе его лица было открытое, мужественное, рѣшительное въ минуты опасности, и добродушное въ минуты веселья. Густые, вьющіеся темнорыжіе волосы окаймляли его чело, а одежда, конечно, оставляла обнаженными колѣни и часть бедръ, которыя своей мускулистой силой и покрывавшими ихъ рыжими волосами напоминали горношотландскаго быка. Къ этимъ физическимъ достоинствамъ Робъ-Роя надо прибавить, что онъ искусно владѣлъ палашомъ, чему много способствовали его длинныя руки, и отлично зналъ какъ всѣ уголки дикой страны, въ которой онъ дѣйствовалъ, такъ и характеры друзей и недруговъ, съ которыми имѣлъ дѣло.

Его нравственныя свойства также соотвѣтствовали обстоятельствамъ, въ которыя онъ былъ поставленъ. Хотя онъ и былъ потомкомъ кровожаднаго Кіара Мора, Робъ-Рой не наслѣдовалъ его жестокости, а напротивъ избѣгалъ всякаго ненужнаго кровопролитія, такъ что о немъ не разсказываютъ ни одного кроваваго дѣла, котораго можно было бы избѣгнуть. Всѣ его набѣги съ цѣлью грабежа были задуманы и исполнены съ замѣчательнымъ умомъ и смѣлостью, а ихъ почти постоянный успѣхъ зависѣлъ отъ искуснаго плана и быстроты, а также строгой тайны, съ которыми они приводились въ исполненіе. Подобно англійскому Робппу-Гуду, онъ былъ добрый разбойникъ, и отнимая у богатыхъ щедро надѣлялъ бѣдныхъ. Быть можетъ онъ поступалъ такъ изъ политики, по мѣстныя преданія приписываютъ подобное поведеніе болѣе возвышеннымъ побужденіямъ. Всѣ, съ которыми мнѣ случалось говорить о немъ, — а въ юности я видалъ нѣсколько человѣкъ, знавшихъ лично Робъ-Роя, — выражались о немъ какъ о человѣкѣ добромъ и человѣколюбивомъ «въ своемъ родѣ».

Его нравственныя идеи напоминали правила арабскаго шейха и были естественнымъ послѣдствіемъ его дикаго воспитанія. Если когда-нибудь Робъ-Рой разсуждалъ о своемъ образѣ жизни, то вѣроятно охарактеризовалъ себя храбрымъ человѣкомъ, который лишившись своихъ естественныхъ правъ несправедливыми законами, старался возвратить ихъ себѣ естественной силою; такимъ именно онъ представленъ въ прекрасномъ стихотвореніи моего даровитаго друга Вордсворта:

Say, then, that he was wise as brave,

As wise in thought, as bold in deed;

Far in the principles of things

He sought his moral creed.

Said generous Rob: «What need of books?

Burn all the statutes and their shelves!

They stir us up against our kind,

And worse, against ourselves.

We have а passion, make а law,

Too false to guide us or control;

And for the law itself we fight

In bitterness of soul.

And puzzled, blinded, then we lose

Distinctions that are plain and few;

These find I graven on my heart.

That tells me what to do.

The creatures see of flood and field,

And those that travel on the wind;

With them no strife can fast; they live

In peace and peace of mind.

For why? Because the good old rule

Sufficeth them; the simple plan,

That they should take who have the power,

And they should keep who can.

А lesson which is quickly learn’d,

А signal through which all can sec;

Thus, nothing here provokes the strong

To wanton cruelty.

And freakishness of mind is checke’d,

He tamed who foolishly aspires,

While to the measure of his might

Each fashions his desires.

All kinds and creatures stand and fall

By strength of prowess or of wit;

'Tis God’s appointment who must sway,

And who is to submit».

«Since then, said Robin, right is plain,

And longest life is but а day,

To have my ends, maintain my rights,

I’ll take the shortest way».

And thus among these rocks he lived,

Through summer’s heat and winter’s snow:

The eagle, he was lord above,

And Rob was lord below. ¹)

¹) И такъ онъ былъ уменъ и храбръ, мудръ въ мысляхъ, смѣлъ въ дѣлахъ и въ самой сущности вещей искалъ онъ нравственный законъ.

«Къ чему намъ книги, говорилъ благородный Робъ, сожгите леѣ законы и полки, на которыхъ онѣ стоятъ! Они лишь возбуждаютъ насъ противъ ближнихъ и часто противъ самихъ себя.

Наши страсти создали законъ, слишкомъ несправедливый, чтобъ руководить нами, и за этотъ законъ мы боремся съ горечью въ сердцѣ.

Смущенные, ослѣпленные, мы теряемъ ясное сознаніе того что запечатлѣло въ нашемъ сердцѣ и говоритъ панъ какъ вести себя.

Созданія, населяющія воду и землю, и носящіяся по воздуху на крыльяхъ вѣтра живутъ въ мирѣ и спокойствіи; для нихъ не мыслима долгая борьба.

И отъ чего? Имъ достаточно простаго, золотаго правила: бери лишь тотъ кто можетъ взять, держи кто сможетъ удержать. Этотъ законъ легко понятенъ всѣмъ, ему научиться не трудно, и ничто не побуждаетъ сильнаго къ ненужной жестокости.

Онъ сдерживаетъ глупое самолюбіе, кладетъ предѣлъ капризамъ и каждый соразмѣряетъ желанія съ своей силой.

Всѣ земныя существа живутъ и погибаютъ силою ума и храбрости; такова ужъ воля Божія, одни должны повелѣвать, другіе ихъ волю исполнять».

«И вправѣ такъ поступать, прибавилъ Робъ-Рой, и для достиженія моихъ цѣлей, для поддержанія моихъ правъ я изберу кратчайшій путь, ибо самая долгая жизнь скоротечнѣе дня».

И такъ онъ жилъ среди своихъ утесовъ въ лѣтній зной и въ холода зимы; вверху царилъ орелъ, внизу царилъ Робъ-Рой.

Однако не слѣдуетъ предполагать, чтобъ этотъ знаменитый грабитель былъ истиннымъ героемъ и постоянно, послѣдовательно дѣйствовалъ на основаніи тѣхъ нравственныхъ правилъ, которыя ему приписалъ поэтъ, вздумавшій стоя у его гробницы оправдать его жизнь. Напротивъ, какъ всегда бываетъ съ дикими вождями, Робъ-Рой примѣшивалъ къ своимъ нравственнымъ принципамъ значительную долю хитрости и скрытности, что доказывается его поведеніемъ во время междоусобной войны. Также разсказываютъ и вполнѣ справедливо, что хотя учтивость составляла его характеристическую черту, онъ иногда позволялъ. себѣ такъ надменно обращаться съ людьми, стоявшими выше его, что навлекалъ на себя ссоры, изъ которыхъ не всегда выходилъ съ честью. Поэтому многіе говорили, что Робъ-Рой былъ скорѣе забіяка, чѣмъ герой или по крайней мѣрѣ, что онъ былъ храбръ въ извѣстные дни. Пожилые люди хорошо его знавшіе увѣряли, что онъ велъ себя лучше въ домашней ссорѣ, чѣмъ въ открытомъ, смертельномъ бою. Впрочемъ это обвиненіе опровергается всей его жизнью; къ тому же надо признать, что положеніе, въ которомъ онъ находился, заставляло его изъ чувства осторожности отворачиваться отъ ссоръ, которыя могли привести только къ дракѣ и увеличенію числа его праговъ въ странѣ, гдѣ месть считалась скорѣе долгомъ чѣмъ преступленіемъ. Умѣніе побороть свои страсти въ подобныхъ случаяхъ не только не противорѣчило роли, разыгрываемой Макъ-Грегоромъ, но было необходимо для того, чтобъ его дѣятельность не пресѣклась неожиданно.

Я могу упомянуть о двухъ случаяхъ, въ которыхъ Робъ-Рой по видимому заслуживалъ приведенное выше обвиненіе. Мой почтенный другъ Джонъ Рамсэй изъ Охтертира одинаково замѣчательный, какъ классикъ и какъ живой архивъ достовѣрныхъ свѣденій о древней исторіи и обычаяхъ Шотландіи, разсказывалъ мнѣ что по случаю какого-то общественнаго праздника въ городѣ Доунѣ, Робъ-Рой нанесъ оскорбленіе Джэмсу Эдмондстону изъ Ньютона, по несчастью замѣшанному въ убійствѣ лорда Ролло^[6]. Эдмондстонъ въ отвѣтъ приказалъ ему немедленно удалиться изъ города, прибавивъ: «Я сломалъ вамъ ребро въ прошлый разъ, а если теперь, Робъ, вы будете по прежнему меня раздражать, то я сверну вамъ шею». Робъ-Рой повиновался, но не надо забывать, что Эдмондстонъ былъ значительный человѣкъ іаковитской партіи (онъ несъ королевское знамя Іакова въ битвѣ при Шерифмуирѣ) и находясь вблизи своего дома былъ окруженъ друзьями и сторонниками. Однако слава Робъ-Роя. пострадала оттого, что онъ молча удалился подъ гнетомъ подобной угрозы.

Другой вполнѣ достовѣрный случай произошелъ съ Куннигамомъ изъ Бокана.

Генри Кунингамъ изъ Бокана въ Стирлингширѣ соединялъ въ себѣ подобно многимъ франтамъ нашего времени благородство и мужество съ изысканными манерами, доходившими до жеманства {Его мужество и жеманство были соединены съ врожденной застѣнчивостью, что случается очень рѣдко. Лордъ Бинингъ въ сатирической поэмѣ Аудіенція Аргайля рисуетъ слѣдующимъ образомъ его портретъ:

Six times had Harry bowed unseen,

Before he dared advance;

The Duko then turning round well pleased,

Said, «Sure you’ve been in Fraucel

А more polite and jaunty man

I never saw before».

Then Harry bowed, and blushed, and bowed,

And strutted to the door.

Три раза поклонился Гарри прежде чѣмъ подойти, наконецъ, герцогъ его увидѣлъ и съ удовольствіемъ сказалъ: «Вы вѣрно были во Франціи, я доселѣ никогда не встрѣчалъ болѣе учтиваго и пріятнаго джентльмена». Гарри поклонился, покраснѣлъ и съ новымъ поклономъ удалился (Collect of original Poems by Scotch Gentlemen, vol. II. p. 125). Авторъ.}. Однажды онъ находился въ обществѣ Робъ-Роя, который презирая его предполагаемую изнѣженность или считая его неопаснымъ человѣкомъ (враги Робъ-Роя утверждали, что онъ всегда принималъ въ соображеніе опасность своего врага прежде чѣмъ вступалъ съ нимъ въ борьбу) оскорбилъ его такъ жестоко, что дѣло кончилось вызовомъ на поединокъ. Хозяйка дома спрятала шпагу Кунни гама, и пока онъ ее искалъ, Робъ-Рой отправился на Шилингскую гору, гдѣ соперники должны были встрѣтиться, и тамъ съ торжественнымъ величіемъ ожидалъ противника. Наконецъ, Кунингамъ отыскалъ какой-то старинный мечъ и поспѣшно явившись на мѣсто поединка, бросился такъ стремительно на Робъ-Роя, что тотъ обратился въ бѣгство и впродолженіи долгаго времени не смѣлъ показываться въ селеніи. Мистеръ Макъ-Грегоръ Стирлингъ разсказываетъ въ свелъ новомъ изданіи сочиненія Ниммо «Стирлингширъ» этотъ анекдотъ въ болѣе мягкой формѣ, но все же признаетъ постыдное пораженіе Робъ-Роя.

По временамъ знаменитый грабитель терпѣлъ большія неудачи и подвергался серьезнымъ опасностямъ. Однажды онъ былъ спасенъ хладнокровіемъ его помощника Маканалейстера или Флетчера, «Маленькаго Джона» его шайки, мужественнаго, смѣлаго разбойника и искуснаго стрѣлка. Шайка Макъ-Грегора была неожиданно настигнута правительственнымъ отрядомъ, коннымъ и пѣшимъ, который обративъ грабителей въ бѣгство преслѣдовалъ ихъ безпощадно. Каждый изъ товарищей Робъ-Роя думалъ конечно только о себѣ и не заботился о своемъ предводителѣ. Его вскорѣ настигъ одинъ изъ драгунъ и нанесъ ему страшный ударъ палашемъ по головѣ, Робъ-Роя спасла отъ смерти желѣзная пластинка, зашитая въ его шапкѣ. Однако, ударъ былъ такъ силенъ, что онъ упалъ восклицая: «О Маканалейстеръ, неужели у тебя нѣтъ ничего?» (т. е. въ ружьѣ). Въ туже минуту, солдатъ замахнулся вторично съ громкимъ крикомъ: «Чортъ возьми! Не твоя мать шила твой колпакъ»; но пуля Маканалейстера пронзила сердце драгуна, прежде чѣмъ онъ успѣлъ опустить руку.

Вотъ какъ говоритъ о Робъ-Роѣ и его дѣятельности человѣкъ умный и талантливый, жившій въ той мѣстности, гдѣ онъ дѣйствовалъ, и конечно относящійся къ нему не такъ снисходительно, какъ нынѣ къ нему относятся, благодаря романтичному характеру его подвиговъ:

«Робъ-Рой Макъ-Грегоръ былъ человѣкъ смѣтливый, не лишенный хитрости и ловкости; предавшись всякаго рода беззаконіямъ, онъ во главѣ самыхъ низкихъ бродягъ его клана производилъ постоянные набѣги на западныя части Пертскаго и Стирлингскаго графствъ, разоряя и опустошая страну. Очень немногіе изъ бывшихъ у него подъ рукою (т. е. жившихъ на разстояніи ночнаго перехода) могли считать себя безопасными, не платя ему тяжелой постыдной дани. Наконецъ, онъ дошелъ до такой смѣлости, что производилъ открытый разбой, собиралъ контрибуцію и мстилъ своимъ врагамъ во главѣ значительнаго отряда вооруженныхъ людей, среди бѣлаго дня и въ глазахъ мѣстныхъ властей»^[7].

Успѣхъ и распространеніе опустошительныхъ экспедицій Робъ-Роя не могутъ возбуждать большаго удивленія, если мы вспомнимъ что онѣ происходили въ странѣ, гдѣ повиновеніе закону не поддерживалось съ достаточной силой.

Распространеніе скотокрадства было такъ всеобще, что даже лица высшихъ класовъ смотрѣли на это преступленіе сквозь пальцы, а такъ какъ главный доходъ землевладѣльцевъ состоялъ въ скотѣ, то ихъ финансы находились въ большомъ разстройствѣ. Указавъ на эти мѣстныя условія Грэамъ прибавляетъ:

«Подобными причинами объясняется то, что здѣсь не существуетъ ни порядочной системы земледѣлія, ни улученныхъ пастбищъ, ни промышленности, ни торговли, однимъ словомъ нѣтъ никакой трудовой дѣятельности. Здѣшній народъ чрезвычайно плодовитъ и потому такъ многочислененъ, что при теперешнемъ положеніи страны не находится занятій и для половины населенія. Каждое мѣстечко кишитъ праздными людьми, привыкшими владѣть оружіемъ, и лѣнивыми на все кромѣ разбоя и грабежа. Питейные дома распространены повсюду, и въ нихъ эти люди проводятъ все время, пропивая свою незаконную наживу. Здѣсь законы никогда не исполняются, и власти не пользуются уваженіемъ; чиновники не смѣютъ и часто не могутъ исполнять своихъ обязанностей, такъ какъ нѣкоторыя селенія находятся въ тридцати миляхъ отъ ближайшаго административнаго центра. Однимъ словомъ здѣсь нѣтъ ни порядка, ни властей, ни управленія».

Возстаніе 1715 года уже застало Робъ-Роя въ полномъ разгарѣ его славы. Тогда ему пришлось выбирать между іаковитскими стремленіями и благодарностью къ герцогу Аргайлю за его покровительство хотя не открытое, но очень полезное. Однако желаніе принять участіе въ общей войнѣ побудило его присоединиться къ войскамъ графа Мара, не смотря на то, что герцогъ Аргайль предводительствовалъ арміей, посланной для усмиренія мятежа.

Макъ-грегорцы или по крайней мѣрѣ многочисленная ихъ отрасль, родъ Кіара Мора, выступили въ походъ подъ предводительствомъ не Робъ-Роя, а одного изъ его племянниковъ, Грегора Макъ-Грегора, иначе называвшагося Джэмсомъ Грэамомъ изъ Гленгайля и еще болѣе извѣстнаго подъ прозвищемъ Глюнъ-Дгу, т. е. Чернаго Колѣна, потому что на одномъ изъ его колѣнъ было большое черное пятно, которое его горношотландская одежда не покрывала. Впрочемъ по можетъ быть сомнѣнія, что такой молодой человѣкъ, какъ Гленгайль дѣйствовалъ въ большинствѣ случаевъ подъ руководствомъ своего дѣда, столь опытнаго вождя.

Макъ-грегорцы собрались въ большомъ числѣ и даже грозили нижней Шотландіи въ южной оконечности озера Ломонда. Они неожиданно захватили всѣ лодки, находившіяся на озерѣ, и вѣроятно съ какой нибудь тайной цѣлью перетащили ихъ волокомъ на Инверснайдъ. Нижнешотландскіе виги, взявшіеся за оружіе въ защиту правительства и двинувшіеся по этому направленію, должны были остановиться за неимѣніемъ переправы. Они немедленно предприняли экспедицію для отбитія лодокъ. Ихъ силы заключались въ волонтерахъ изъ Пэсли, Кильпатрика и другихъ городовъ, которые съ помощью отряда матросовъ поднялись вверхъ по рѣкѣ Левенъ, въ большихъ лодкахъ, съ военныхъ кораблей, стоявшихъ въ Клендѣ. Въ Луссѣ къ нимъ присоединились серъ Гумфрей Колькунъ и его зять Джэмсъ Грантъ съ своими сторонниками въ горношотландской одеждѣ того времени, описанной чрезвычайно живописно историкомъ мятежа^[8]. Весь отрядъ переправился въ Крайгъ-Ройстонѣ, но макъ-грегорцы не вступили въ бой. Если вѣрить описанію этой экспедиціи историка Рэ, то виги выйдя на берегъ не увидали передъ собою враговъ, ибо ихъ барабанный бой и ружейные выстрѣлы такъ перепугали макъ-грегорцевъ, что они не показываясь непріятелю бѣжали изъ своей засады въ главный лагерь горцевъ въ Стратъ-Филанъ^[9]. Виги овладѣли такимъ образомъ лодками, не подвергаясь никакой опасности и безъ кровопролитія.

Послѣ этого временнаго удаленія съ театра его обычныхъ подвиговъ, Ро.бъ-Рой былъ отправленъ графомъ Маромъ въ Абердинъ съ порученіемъ вооружить часть мана Грегоръ, обитавшую въ томъ графствѣ. Эти члены клана принадлежали къ его собственному роду Кіара Мора и были потомками трехъ сотъ макъ-грегорцевъ, которыхъ графъ Мурей въ 1624 году перевелъ изъ своего помѣстья въ Монтейтѣ, чтобъ дать отпоръ Макинтошамъ, клану столь же мужественному, какъ и безпокойному.

Находясь въ городѣ Абердинѣ, Робъ-Рой встрѣтилъ родственника совершенно инаго рода и характера, чѣмъ тѣ, которыхъ ему было поручено вооружить. Это былъ докторъ Джэмсъ Грегори (по происхожденію макъ-грегорецъ), патріархъ династіи професоровъ, извѣстныхъ своими литературными и научными талантами, дѣдъ недавно умершаго знаменитаго эдинбургскаго доктора и ученаго професора Грегори. Этотъ джентльменъ былъ въ то время професоромъ медицины королевской коллегіи въ Абердинѣ, а отецъ его докторъ Джэмсъ Грегори прославился въ наукѣ изобрѣтеніемъ телескопа съ рефлекторомъ. По видимому нашъ пріятель Робъ-Рой не могъ имѣть ничего общаго съ подобнымъ семействомъ; но междоусобная война соединяетъ людей самыхъ противоположныхъ характеровъ и положеній въ свѣтѣ. Докторъ Грегори считалъ благоразумнымъ въ эту критическую эпоху открыто заявить свое родство съ такимъ вліятельнымъ, могущественнымъ человѣкомъ; а потому онъ пригласилъ къ себѣ Робъ-Роя и принялъ его такъ любезно, что благородное сердце нашего героя преисполнилось благодарностью, но это едва не привело къ роковымъ послѣдствіямъ.

У професора былъ сынъ восьми или девяти лѣтъ, очень видный, бойкій и живой мальчикъ, который сильно понравился шотландскому Робину Гуду. Наканунѣ своего отъѣзда изъ Абердина Робъ-Рой, глубоко задумывавшійся въ послѣднее время о томъ, какъ отблагодарить своего родственника за его радушное гостепріимство, отвелъ доктора Грегори въ сторону и сказалъ ему: «Любезный родственникъ, я долго думалъ, какъ выказать вамъ мою благодарность за ваше гостепріимство. У васъ славный, умный мальчикъ, котораго вы губите безполезными книжными занятіями, и чтобъ доказать мое расположеніе къ вамъ и къ вашему семейству я рѣшился взять его съ собою и сдѣлать его человѣкомъ». Ученый професоръ былъ крайне пораженъ подобнымъ предложеніемъ своего воинственнаго родственника, который казалось не сомнѣвался, что это предложеніе будетъ принято съ глубочайшей благодарностью. Объяснить причины отказа было чрезвычайно щекотливо, ибо не безопасно было дать почувствовать Робъ-Рою, что поприще, для котораго онъ хотѣлъ подготовить мальчика, считалось отцемъ прямой дорогой на висѣлицу. Сначала онъ выставилъ предлогомъ отказа нежеланіе стѣснить своего друга такой обузой, какъ воспитаніе юноши; но подобный доводъ только усилилъ рѣшимость горца оказать благодѣяніе своему юному родственнику, такъ какъ онъ полагалъ, что отецъ отказывался отъ его предложенія лишь изъ скромности. Онъ не хотѣлъ слышать никакихъ отговорокъ и даже упомянулъ о томъ, что насильно увезетъ мальчика, если отецъ не согласится добровольно его отпустить. Наконецъ перепуганный професоръ сталъ увѣрять Робъ-Роя, что его сынъ былъ слишкомъ молодъ и болѣзненъ чтобы перенести всѣ трудности горной жизни; по черезъ годъ или два, онъ надѣялся, что его здоровье поправится, и мальчикъ будетъ въ состояніи послѣдовать за своимъ храбрымъ родственникомъ на то блестящее поприще, которое онъ ему открывалъ. Заключивъ подобную сдѣлку, родственники разстались; Робъ-Рой поклялся увезти съ собою въ горы сына професора въ слѣдующее посѣщеніе Абердина, а докторъ Грегори по всей вѣроятности молилъ Бога, чтобъ ему никогда болѣе не встрѣтиться съ Робъ-Роемъ.

Джэмсъ Грегори, избѣгнувшій такимъ образомъ карьеры грабителя, былъ впослѣдствіи професоромъ медицины въ абердинскомъ университетѣ, и подобно всему своему семейству отличался научными достоинствами; но онъ былъ очень вспыльчивъ и упрямъ, такъ что при всякомъ проявленіи этихъ недостатковъ, друзья его говорили: Ага! Вотъ что значитъ не получить воспитанія у Робъ-Роя.

Дружескія отношенія Робъ-Роя съ его ученымъ родственникомъ не окончились въ эпоху его временнаго могущества, а спустя много лѣтъ его снова видѣли на улицахъ Абердина. Онъ гулялъ подъ руку съ докторомъ Грегори, когда вдругъ раздался барабанный бой, и солдаты высыпали изъ сосѣднихъ казармъ. «Если эти молодцы выходятъ, сказалъ Робъ-Рой, хладнокровно прощаясь съ своимъ родственникомъ, то мнѣ пора подумать о своей безопасности. Съ этими словами онъ скрылся въ какомъ-то переулкѣ, и по словамъ Джона Буніана, продолжалъ путь, и его болѣе никто не видалъ»^[10].

Мы уже сказали, что поведеніе Робъ-Роя во время возстанія 1715 года было очень двусмысленное. Лично онъ находился съ своими сторонниками въ горношотландской арміи, но его сердце лежало къ герцогу Аргайлю. Не смотря на это мятежники были принуждены вполнѣ довѣриться ему, какъ единственному проводнику, когда они отправились изъ Перта въ Дунблэнъ и хотѣли перейти черезъ Фортъ.

Это движеніе мятежниковъ на западъ привело къ битвѣ при Шерифмуирѣ, нерѣшительной по своимъ непосредственнымъ результатамъ, по принесшей въ концѣ концевъ пользу одному герцогу Аргайлю. Какъ извѣстно, въ этомъ сраженіи правое крыло мятежниковъ разбило и уничтожило лѣвое крыло Аргайля, а кланы, составлявшіе лѣвое крыло арміи Мара, хотя тутъ были стюартцы, макензійцы и камеронцы были совершенно разбиты. Среди этого жаркаго боя и преслѣдованія, Робъ-Рой упорно сохранялъ свою позицію на горѣ, въ центрѣ мятежниковъ, и хотя атака его отряда могла рѣшить битву, нельзя было ничѣмъ заставить его двинуться впередъ. Это обстоятельство было тѣмъ несчастнѣе для арміи графа Мара, что предводительство надъ частью клана Макферсонъ было поручено Макъ-Грегору, такъ какъ его престарѣлый, болѣзненный вождь не могъ самъ участвовать въ битвѣ и не желалъ чтобъ его обязанность исполнилъ его наслѣдникъ Макферсонъ изъ Норда. Пока такимъ образомъ проходило удобное время для атаки, Робъ-Рой получилъ положительное приказаніе Мара двинуться впередъ, но онъ отвѣчалъ хладнокровно: «Нѣтъ, нѣтъ, если они не могутъ сдѣлать этого безъ меня, то не сдѣлаютъ и со мною». Одинъ изъ макферсонцевъ, по имени Александръ, такой же продавецъ скота, какимъ былъ прежде Робъ-Рой, человѣкъ чрезвычайно сильный и энергичный, былъ приведенъ въ бѣшенство бездѣйствіемъ своего временнаго начальника; бросивъ на землю свой плэдъ и выхвативъ мечъ, онъ воскликнулъ: «Не будемъ долѣе этого терпѣть! Если онъ не хочетъ насъ вести въ бой, то я поведу». Робъ-Рой отвѣчалъ съ прежнимъ хладнокровіемъ: «Еслибъ дѣло шло о томъ, какъ лучше гнать горный скотъ, то я преклонился бы передъ твоимъ умѣніемъ, Санди, по теперь надо вести людей, и я лучшій судья». — «Конечно, еслибъ Робъ-Рой гналъ гленъ-эйгаскій скотъ, — замѣтилъ макферсонецъ, — а не предводительствовалъ людьми, то онъ былъ бы первымъ, а не послѣднимъ». Взбѣшенный этими словами, Робъ-Рой выхватилъ на лашъ, и только друзья обоихъ противниковъ удержали ихъ отъ поединка. Между тѣмъ удобное время миновало, но

Робъ-Рой не пропустилъ случая извлечь изъ битвы личную для себя выгоду. Пользуясь общимъ смятеніемъ онъ дозволилъ своему клану грабить мертвыхъ съ обѣихъ сторонъ.

Прекрасная, старинная, сатирическая баллада о сраженіи при Шерифмуирѣ клеймитъ позоромъ поведеніе нашего героя въ этотъ достопамятный день. «Стоялъ Робъ-Рой на горѣ, говорится въ ней, стоялъ онъ долго дожидаясь минуты грабежа; пришелъ онъ на гору лишь только для добычи и двинулся съ мѣста, когда смолкла битва».

Не смотря на свою почти нейтральную роль во время возстанія, Робъ-Рой не избѣгнулъ кары, постигнувшей мятежниковъ. Его имя было внесено въ списокъ секвестровъ, и домъ въ Бридалбэнѣ, служившій ему убѣжищемъ, былъ сожженъ лордомъ Кадогапомъ, который послѣ усмиренія мятежа посланъ былъ въ горную Шотландію для обезоруженія и наказанія возставшихъ клановъ. Но отправившись въ Инверари, съ 40 или 50-тью сторонниками, Робъ-Рой добровольной отдачей оружія пріобрѣлъ милостивое расположеніе полковника Патрика Камбеля изъ Финна, который выдалъ ему и товарищамъ открытые листы для свободнаго пропуска. Находясь такимъ образомъ почти въ совершенной безопасности отъ правительственныхъ преслѣдованій, Робъ-Рой поселился въ Крайгъ-Ройстонѣ близъ Лохъ-Ломонда среди своего клана, и не теряя времени немедленно возобновилъ свою частную распрю съ герцогомъ Монтрозомъ. Для этой цѣли онъ окружилъ себя вооруженными людьми, и никогда не трогался съ мѣста безъ отряда въ десять или двѣнадцать человѣкъ, а въ случаѣ необходимости могъ довести его до пятидесяти или шестидесяти человѣкъ.

Съ своей стороны Монтрозъ старался всѣми силами уничтожить такого безпокойнаго врага; но его просьбѣ генералъ Карпентеръ, командовавшій войсками въ Шотландіи, отправилъ противъ Робъ-Роя три колонны солдатъ съ различныхъ сторонъ, изъ Глазго, Стирлинга и Финларига близъ Киллина. Мистеръ Грэамъ изъ Киллэрна, родственникъ и довѣренное лице герцога Монтроза, а также помощникъ шерифа Думбартона, сопровождалъ эти отряды для того чтобъ они могли дѣйствовать по распоряженію гражданскихъ властей и имѣли вѣрнаго проводника, хорошо знакомаго со всѣми горными проходами. Цѣль этой экспедиціи заключалась въ томъ, чтобы неожиданно окружить жилище Робъ-Роя и арестовать какъ его, такъ и его сторонниковъ, но проливные дожди, дурныя дороги и прекрасная система лазутчиковъ, которую устроилъ Робъ-Рой, помѣшали успѣху этого плана. Хотя птицы улетѣли изъ гнѣзда, по солдаты изъ мести уничтожили ихъ гнѣздо, однако не безнаказанно. При сожженіи дома Робъ-Роя макъ-грегорцы, спрятавшись за деревьями и утесами, стрѣляли въ солдатъ, такъ что былъ убита, одинъ гренадеръ.

Робъ-Рой отмстилъ за понесенныя имъ потери чрезвычайно смѣлой выходкой. Въ половинѣ ноября 1710 года, названный выше Джонъ Грэамъ изъ Киллэрна, управляющій герцога Монтроза, отправился въ мѣстечко, называемое Эрокской часовней, куда созвалъ окрестныхъ арендаторовъ. для платежа ренты. Арендаторы явились по его приглашенію, и онъ уже собралъ около 300 ф. ст., когда вдругъ въ комнату вошелъ Робъ-Рой во главѣ вооруженнаго отряда. Грэамъ думалъ спасти деньги, бросивъ ихъ также какъ и счетныя книги на чердакъ, надѣясь что въ общей суматохѣ Робъ-Рой этого не замѣтитъ; по ловкаго грабителя нельзя было провести, когда дѣло шло о такой значительной добычѣ. Онъ. отыскалъ книги и деньги, занялъ мѣсто управляющаго и сталъ преспокойно принимать арендныя суммы, провѣряя счеты и выдавая квитанціи отъ имени герцога. Подобное поведеніе онъ хладнокровно объяснилъ тѣмъ, что вычтетъ полученныя такимъ образомъ деньги изъ суммы, которую герцогъ Монтрозъ ему долженъ за убытки, понесенные имъ отъ распоряженій герцога, начиная отъ. сожженія его дома генераломъ Кадоганомъ и до послѣдней экспедиціи въ Крэайгъ-Ройстонъ. Потомъ онъ просилъ мистера Грэама послѣдовать за нимъ въ горы, но очень учтиво, и вообще не позволялъ себѣ ни малѣйшихъ грубыхъ или насильственныхъ противъ него дѣйствій, хотя объявилъ ему, что считаетъ его заложникомъ и угрожалъ жестокими истязаніями въ случаѣ если вознамѣрятся его отбить. Трудно себѣ представить что нибудь смѣлѣе этого разбойничьяго подвига. Послѣ продолжительнаго и быстраго путешествія (въ теченіе котораго Грэамъ могъ жаловаться только на усталость), Робъ-Рой привезъ своего плѣнника на небольшой островъ, среди озера Катринъ, и заставилъ его написать къ Монтрозу, чтобъ онъ прислалъ за него выкупъ въ 3400 марокъ, которыя по расчету Робъ-Роя онъ оставался ему долженъ сверхъ полученныхъ арендныхъ денегъ.

Однако, продержавъ Грэама пять или шесть дней на островѣ, который доселѣ называется Темницею Робъ-Роя и гдѣ не очень пріятно было жить въ холодныя, ноябрскія ночи. Макъ-Грегоръ отпустилъ его, вѣроятно не надѣясь извлечь дальнѣйшую пользу изъ. своего смѣлаго предпріятія; при этомъ онъ дозволилъ ему увезти расчетныя книги и всѣ арендные документы, оставивъ себѣ только деньги^[11].

Около 1717 года, нашъ герой случайно попалъ въ руки герцога Атоля, который былъ такимъ же жестокимъ его врагомъ, какъ и Монтрозъ; по благодаря своей хитрости и мужеству, онъ избѣгнулъ вѣрной смерти. Въ приложеніи № 5, стр. LXVII помѣщено современное описаніе этого любопытнаго событія.

О Робъ-Роѣ разсказываютъ еще много другихъ исторій, которыя доказываютъ такую же смѣлость и ловкость, какъ плѣпъ мистера Грэама. Герцогъ Монтрозъ, напримѣръ, выведенный изъ терпѣнья его дерзкими выходками, роздалъ оружіе своимъ арендаторамъ для защиты отъ нападеній грабителя; но это оружіе попало въ совершенно иныя руки. Макъ-грегорцы въ короткое время обезоружили всѣхъ арендаторовъ, причемъ дѣйствовали иногда съ ихъ согласія.

Большая часть ренты уплачивалась герцогу натурой, а потому были выстроены большія житницы въ Мулинѣ и въ другихъ мѣстностяхъ Бухананскихъ помѣстій. Къ этимъ житницамъ отъ времени до времени неожиданно являлся Робъ-Рой во главѣ значительнаго отряда и требовалъ извѣстнаго количества зерна для себя, а иногда и для раздачи бѣднымъ сосѣдямъ; въ этихъ случаяхъ онъ всегда выдавалъ отъ своего имени квитанціи, увѣряя что ведетъ правильные расчеты съ герцогомъ.

Между тѣмъ правительство выстроило небольшое укрѣпленіе въ бывшемъ нѣкогда помѣстьѣ Робъ-Роя, въ Инверснайдѣ, на полупути между озерами Ломондъ и Катринъ; но гарнизонъ этого укрѣпленія не могъ обуздать безпокойнаго Макъ-Грегора. Онъ неожиданно окружилъ маленькій фортъ, срылъ его и обезоружилъ солдатъ. Его затѣмъ опять возобновили, а передъ возстаніемъ 1745 года, вторично имъ овладѣли макъ-грегорцы, подъ предводительствомъ племянника Робъ-Роя, Глюна Дгу. Наконецъ, Инверснайдскій фортъ былъ выстроенъ вновь послѣ усмиренія мятежа, и начальникомъ его находился одно время знаменитый генералъ Вольфъ; теперь же онъ совершенно разрушенъ^[12].

Строго говоря, Робъ-Рой дѣйствовалъ не въ качествѣ записнаго грабителя, а скорѣе какъ охранитель спокойствія окрестныхъ жителей, или по шотландскому выраженію собиратель черной дани. Характеръ этой дани былъ описанъ въ романѣ «Вэверлей», и въ примѣчаніяхъ къ нему; но все же мы приведемъ изъ книги Грэама описаніе этого обычая" "Безпорядокъ и смятеніе въ странѣ были такъ велики, что въ виду совершеннаго равнодушія правительства, степенные, благоразумные люди были вынуждены для охраненія своей собственности вступать въ постыдные договоры о платѣ черной дани. Въ силу этихъ договоровъ, человѣкъ, находившійся въ близкихъ отношеніяхъ съ грабителями обязывался предохранять условленную землю отъ грабежей за извѣстную ежегодную плату. Изъ этихъ денегъ онъ платилъ однимъ грабителямъ за возвращеніе угнаннаго скота, и другимъ за угонъ скота, такъ какъ иначе не было бы необходимости заключать договоровъ. Помѣстья тѣхъ джентльменовъ, которые отказывались поддерживать этотъ вредный обычай, подвергались постояннымъ грабежамъ съ цѣлью принудить ихъ къ покупкѣ своей безопасности. Предводитель этихъ грабителей назывался начальникомъ дозора, а его товарищи стражами. Эти титулы давали имъ какъ бы право на безпрепятственное путешествіе по всей странѣ и представляли имъ возможность совершать всякаго рода опустошенія. Такихъ отрядовъ въ горной Шотландіи было очень много, и входившіе въ ихъ составъ люди, привыкнувъ съ дѣтства къ усталости, могли при случаѣ замѣнять солдатъ.

"Люди, отличающіеся невѣжествомъ и энтузіазмомъ, повинующіеся слѣпо своему вождю или землевладѣльцу, руководимые католическими патерами или нонконформистскими пасторами и неимѣющіе никакой собственности, легко могутъ принять какую угодно форму. Они не боятся никакихъ опасностей, такъ какъ имъ нечего терять, и охотно соглашаются на всякія предпріятія. Ничто не можетъ ухудшить ихъ положенія, а предаваясь грабежу они благодаря общимъ безпорядкамъ получаютъ значительныя выгоды^[13].

Этотъ обычай платить дань за безопасное сохраненіе своей собственности поощрялъ конечно разбой и служилъ помѣхою правосудію, а потому статутомъ 1567 года постановлено, что взиманіе и платежъ подобнаго частнаго насильственнаго налога составляетъ преступленіе, наказуемое смертною казнью. Но необходимость прибѣгать къ такимъ сдѣлкамъ препятствовала исполненію этого строгаго закона, и я полагаю, что онъ никогда не примѣнялся на практикѣ; люди по прежнему подвергались незаконнымъ поборамъ изъ опасенія рисковать своею собственностью; точно также въ наше время очень трудно, почти невозможно, помѣшать лицами, обворованнымъ на значительную сумму вступать въ сдѣлки съ ворами для возврата части кражи.

Мнѣ никогда не удавалось слышать какому размѣру равнялась дань, собираемая Робъ-Роемъ; но сохранился формальный договоръ, по которому его племянникъ въ 1741 г. обязался возвращать украденный скотъ у нѣкоторыхъ землевладѣльцевъ въ графствахъ Пертъ, Стирлингъ и Думбартонъ, или уплачивать стоимость ихъ въ теченіе полугода послѣ своевременнаго заявленія о кражѣ за плату пяти процентовъ съ ежегодной ренты, что составляло небольшую страховую премію. Мелкія кражи не входили въ условіе, а страхованіе начиналось съ одной лошади, одного быка или шести барановъ.

Подобные договоры приносили Робъ-Рою значительный доходъ деньгами и натурой, но онъ большею частью расходывалъ его на общественныя дѣла и частные благотворительные случаи, ибо онъ были, очень щедръ и благодѣтеленъ. Однажды пасторъ Балькидерскаго прихода, но имени Робертсонъ, требовалъ отъ прихожанъ прибавки содержанія; Робъ-Рой объявилъ ему, что всего лучше было отказаться отъ такого излишняго притязанія, и пасторъ повиновался, зная что можетъ дорого заплатить за отказъ. Но въ вознагражденіе Макъ-Грегоръ ежегодно присылалъ ему корову и барана, которыхъ почтенный пасторъ принималъ нисколько не заботясь о томъ, какимъ путемъ ихъ пріобрѣталъ Робъ-Рой.

Слѣдующій разсказъ о дѣйствіяхъ нашего героя, вслѣдствіе просьбы одного изъ землевладѣльцевъ, платившихъ ему дань, имѣетъ для меня особый интересъ, такъ какъ я его слышалъ отъ стараго соотечественника изъ Ленокса, принимавшаго участіе въ экспедиціи. Но не отличаясь особыми приключеніями и лишенный сопровождавшаго его полуиспуганнаго, полуспущеннаго взгляда разскащика, анекдотъ этотъ быть можетъ на бумагѣ потеряетъ большую часть своего эфекта.

Разскащикъ, по его словамъ, когда онъ пятнадцатплѣтній юноша жилъ у отца въ помѣстьѣ одного джентльмена, въ Леноксѣ, имя котораго я забылъ, исполнялъ обязанность пастуха. Въ одно прекрасное утро, въ концѣ октября, когда всего чаще случались подобныя несчастій, оказалось, что горцы ночью угнали десять или двѣнадцать головъ скота. Немедленно послали за Робъ-Роемъ, и онъ явился въ сопровожденіи семи или восьми вооруженныхъ людей. Онъ серьезно выслушалъ всѣ подробности набѣга и выразилъ увѣренность, что скотокрады или безумные пастухи, какъ ихъ иногда прозывали, не могли далеко увести добычу, и что онъ разыщетъ украденную скотину. Потомъ онъ пожелалъ, чтобы съ нимъ были посланы два жителя нижней Шотландіи для того, чтобъ привести обратно отбитый у воровъ скотъ, такъ такъ никто изъ его джентльменовъ не возьмется за такое дѣло. Разскащикъ и его отецъ были посланы съ Робъ-Роемъ; имъ не очень улыбалось это путешествіе, но все же взявъ небольшой запасъ пищи и стадную собаку они отправились въ путь. Послѣ дневнаго перехода по Бенвоирлихскимъ горамъ они остановились на ночлеги, въ полуразвалившейся хижинѣ.. На другое утро они продолжали свое странствіе по горамъ, причемъ Робъ-Рой указывалъ путь по различнымъ знакамъ въ верескѣ, которые были совершенно непонятны разскащику.

Около полудня Робъ-Рой остановилъ свой отрядъ и приказалъ ему спрятаться въ верескѣ. «А вы и вашъ сынъ, сказалъ онъ, обращаясь къ отцу разскащика, ступайте смѣло на ту сторону горы; тамъ, въ небольшой долинѣ, вы увидите скотъ нашего хозяина вмѣстѣ съ другими стадами; отберите свою скотину и приведите ее сюда не трогая тѣхъ, которыя вамъ не принадлежатъ. Если кто нибудь намъ скажетъ слово или станетъ вамъ угрожать, то отвѣтьте, что я здѣсь съ двадцатью людьми». — «Но если насъ поколотятъ или убьютъ?» замѣтилъ отецъ разскащика, очень недовольный подобнымъ порученіемъ. — «Если они нанесутъ вамъ какой либо вредъ, произнесъ Робъ-Рой, то я имъ никогда этого не прощу». Жители нижней Шотландіи не раздѣляли увѣренности вождя, но съ нимъ нельзя было спорить.

Отецъ и сынъ перебрались черезъ гору, и какъ предсказывалъ Робъ-Рой увидали многочисленное стадо. Они осторожно выбрали пропавшихъ у ихъ господина коровъ и погнали ихъ въ гору; но не успѣли они сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ услышали ужасный крикъ, и со страхомъ обернувшись увидали женщину, которая какъ бы выросла изъ земли и осыпала ихъ бранью на гаэльскомъ языкѣ. Когда же они какъ умѣли передали по гаэльски слова Робъ-Роя, то женщина немедленно умолкла и скрылась. Возвратясь къ вождю безъ дальнѣйшихъ препятствій, они разсказали о своихъ похожденіяхъ, и Робъ-Рой съ удовольствіемъ указалъ на свое умѣнье улаживать подобныя дѣла безъ всякихъ непріятностей. Послѣ этого маленькій отрядъ отправился въ обратный путь; опасности предпріятія миновали, но предстояло еще перенести много усталостей.

До сумерекъ они шли безъ отдыха, а ночь Робъ-Рой предложилъ провести на открытой полянѣ, покрытой верескомъ и за которой холодный сѣверовосточный вѣтеръ заунывно тянулъ пѣснь стратъ-дирнской волынки^[14]. Горцы преспокойно улеглись на землѣ завернувшись въ свои плэды, а бѣдными, жителямъ равнинъ нечѣмъ было защищаться отъ холода. Замѣтивъ это Робъ-Рой приказалъ одному изъ своихъ людей подѣлиться плэдомъ со старикомъ, а относительно юноши сказалъ: «молодчикъ можетъ согрѣваться ходя взадъ и впередъ всю ночь и карауля скотъ». Услыхавъ подобный приговоръ, разскащикъ грустно понурилъ голову; холодный вѣтеръ, отъ котораго земля бѣлѣла какъ отъ мороза, усиливался съ каждой минутой, и молодому человѣку казалось, что кровь въ его жилахъ леденѣетъ. По его словамъ, онъ привыкъ къ непогодамъ, но никогда не запомнитъ такого холода; доведенный до отчаянія, онъ проклиналъ ярко свѣтившую на небѣ луну за то, что она только свѣтила, а не грѣла. Наконецъ усталость и холодъ стали до того невыносимы, что онъ рѣшился бросить ввѣренное ему стадо и пріютиться хоть гдѣ нибудь на остальную часть ночи. Съ этой цѣлью онъ легъ подлѣ самаго рослаго и дороднаго изъ горцевъ, помощника Робъ-Роя; но не довольствуясь этимъ онъ мало по малу овладѣлъ частью его плода и завернувшись въ него крѣпко заснулъ, считая себя сравнительно въ раю. На разсвѣтѣ онъ проснулся, и съ ужасомъ увидалъ, что благодаря его продѣлкѣ шея и плечи горца, лишенныя защиты плэда, покрылись инеемъ. Юноша ожидалъ, что его непремѣнно подвергнутъ строгому наказанію за подобный дерзкій поступокъ въ отношеніи одного изъ главныхъ лицъ шайки; по добродушный горецъ, проснувшись и увидавъ на себѣ иней, преспокойно стеръ его плэдомъ и только проворчалъ: «какая холодная ночь». Утромъ они пустились снова въ путь и возвратили скотъ его хозяину безъ дальнѣйшихъ приключеній. Этотъ случай едва ли можно назвать анекдотомъ или разсказомъ, но все же въ немъ кроются матеріалы, могущіе вдохновить поэта и художника.

Около того времени когда случилось только что разсказанное происшествіе, герцогъ Монтрозъ быстро двинулся въ Балькидерскія горы во главѣ отряда своихъ собственныхъ фермеровъ, и напавъ въ расплохъ на Робъ-Роя взялъ его въ плѣнъ. По приказанію герцога, его посадили на лошадь къ одному изъ конныхъ слугъ по имени Джэмсу Стюарту, къ которому для большей предосторожности онъ былъ привязанъ подпругой. Этотъ Джэмсъ Стюартъ былъ дѣдъ смѣтливаго человѣка того же имени, недавно умершаго, который содержалъ гостиницу близъ озера Катрина и служилъ проводникомъ для посѣтителей этой великолѣпной мѣстности; отъ него я слышалъ эту исторію за много лѣтъ прежде, чѣмъ онъ сдѣлался трактирщикомъ и когда онъ служилъ проводникомъ только однимъ охотникамъ на тетеревей. Но возвратимся къ самому разсказу. Уже вечерѣло, и герцогъ спѣшилъ запереть въ сохранное мѣсто своего узника, котораго онъ такъ долго и тщетно преслѣдовалъ, но перебираясь въ бродъ черезъ рѣку Тейтъ или Фортъ, я хорошенько не помню, Робъ-Рой сталъ умолять Стюарта, но имя ихъ стараго знакомства и сосѣдства, дать ему случай къ бѣгству, такъ какъ иначе его ожидала вѣрная смерть. Стюартъ былъ тронутъ его мольбами, и изъ сожалѣнія, а можетъ быть и страха растегнулъ пряжку подпруги; Робъ-Рой упалъ въ воду и доплывъ до берега скрылся почти такимъ же образомъ, какъ описано въ настоящемъ романѣ. Увиданъ Джэмса Стюарта одного на лошади, герцогъ гнѣвно спросилъ: гдѣ узникъ? и не получивъ удовлетворительнаго отвѣта тотчасъ заподозрилъ Стюарта въ участіи въ бѣгствѣ Робъ-Роя; въ ту же минуту онъ выхватилъ изъ-за пояса пистолетъ и ударилъ имъ плашмя несчастнаго съ такой силой по головѣ, что онъ, по словамъ его внука, никогда не могъ оправиться отъ понесеннаго поврежденія.

Похваляясь своимъ замѣчательнымъ искуствомъ постоянно увертываться изъ рукъ могучаго врага, Робъ-Рой наконецъ сталъ нестерпимымъ фанфарономъ. Такъ онъ однажды написалъ герцогу вызовъ и распространилъ это письмо между своими друзьями, которые за бутылкой съ удовольствіемъ его перечитывали. Читатель найдетъ этотъ документъ въ приложеніяхъ къ настоящему введенію^[15]. Онъ написанъ хорошимъ почеркомъ и не отличается слишкомъ большими граматическими ошибками. Читатели должны помнить, что это въ сущности была только шутка, такъ какъ знаменитый грабитель былъ слишкомъ смѣтливъ, чтобы серьезно предложить такой поединокъ. Это письмо написано въ 1719 году.

Въ слѣдующемъ году Робъ-Рой сочинилъ другое посланіе, которое ни мало не говорить въ его пользу, такъ какъ онъ въ немъ сознается, что дѣйствовалъ двулично во время междоусобной войны 1715 года. Оно адресовано генералу Вэду, которому въ то время было поручено обезоружить кланы горной Шотландіи и провести военныя дороги по всей странѣ. Письмо это чрезвычайно страннаго характера; Робъ-Рой съ самаго начала заявляетъ, что онъ по истинѣ желалъ предложить свои услуги королю Георгу, но не могъ этого сдѣлать, потому что былъ бы непремѣнно въ такомъ случаѣ заточенъ въ тюрьму за долгъ герцогу Монтрозу. По этому не имѣя возможности сражаться за правое дѣло, онъ сталъ въ ряды мятежниковъ на основаніи принципа Фальстафа, что когда король нуждался въ людяхъ, а мятежники въ солдатахъ, то было стыднѣе оставаться празднымъ среди всеобщей свалки чѣмъ помогать мятежу. Невозможность оставаться нейтральнымъ въ такой борьбѣ казалась ему безспорнымъ фактомъ. Въ тоже время онъ утверждаетъ, что хотя былъ вынужденъ обстоятельствами принять сторону лицъ, возставшихъ противъ короля, но всегда избѣгалъ открытыхъ враждебныхъ дѣйствій противъ войска его величества и даже посылалъ англійскимъ военачальникамъ всѣ свѣденія, которыя могъ собрать, въ справедливости чего ссылался на герцога Аргайля. Какое впечатлѣніе произвела эта защита Робъ-Роя на генерала Вэда трудно сказать, потому что мы не имѣемъ никакихъ свѣденій объ этомъ предметѣ.

Робъ-Рой по видимому въ теченіе многихъ лѣтъ продолжалъ вести свою прежнюю жизнь. Между тѣмъ его слава распространилась далеко за узкими предѣлами той страны, въ которой онъ обиталъ. При его жизни въ Лондонѣ появилась его біографія подъ заглавіемъ «Горношотландскій Мошенникъ». Это грошовое изданіе было украшено картинкой, изображавшей страшнаго великана-людоѣда съ бородою въ аршинъ; а его похожденія выставлены въ такомъ же преувеличенномъ видѣ какъ и наружность. Нѣкоторые изъ болѣе извѣстныхъ подвиговъ нашего героя разсказаны довольно неточно, а большая часть памфлета представляетъ чистый вымыселъ. Очень жаль, что подобная тема для разсказа не попала въ руки Де-Фо, который въ то время сосредоточивалъ свое вниманіе на подобныхъ предметахъ, хотя гораздо менѣе интересныхъ и по столь достойныхъ изученія.

Впрочемъ съ годами Робъ-Рой сталъ гораздо спокойнѣе и миролюбивѣе, а его племянникъ Глюнъ Дгу и большинство клана перестали поддерживать постоянныя ссоры съ герцогомъ Монтрозомъ, которыми онъ самъ такъ прославился. Къ тому же въ послѣднее время этотъ знаменитый родъ сталъ обращаться совершенно иначе съ дикимъ кланомъ, стараясь привлечь его на свою сторону добротою, а не запугать жестокими карами, какъ прежде. Многимъ макъ-грегорцамъ, жившимъ въ помѣстьяхъ герцога, безъ всякихъ условіи была отдана земля въ аренду за очень низкую плату, а Гленгайль (или Черное-Колѣно), продолжавшій исполнять свою обязанность сборщика черной дави умѣлъ соединить это мѣсто съ званіемъ начальника шотландской стражи, содержимой правительствомъ. При этомъ, говорятъ, онъ строго воздерживался отъ открытыхъ и беззаконныхъ опустошеній, которымъ предавался его родственникъ.

Но всей вѣроятности въ эту эпоху временной тишины, Робъ-Рой сталъ думать о своей душѣ. Воспитанный въ протестантской вѣрѣ, онъ долго ее исповѣдывалъ, но въ послѣдніе годы своей жизни перешелъ въ католичество, быть можетъ по принципу мисисъ Коль, что эта религія самая утѣшительная для людей подобныхъ ему. Онъ самъ, говорятъ, утверждалъ что причиною перемѣны имъ религіи было только желаніе сдѣлать угодное благородному пертскому роду, члены котораго были тогда строгими католиками. Принявъ имя своего перваго покровителя, герцога Аргайля, онъ не могъ ничѣмъ лучше выразить свое уваженіе къ графу Перту, какъ послѣдовавъ его примѣру въ дѣлѣ религіи. Впрочемъ Робъ-Рой никогда не защищалъ всѣхъ католическихъ догматовъ и полагалъ что миропомазаніе было только излишнимъ расходомъ масла.

Въ послѣдніе годы жизни Робъ-Роя его кланъ былъ вовлеченъ въ распрю съ другимъ болѣе могущественнымъ кланомъ. Стюартъ изъ Апина, вождь клана того же имени, владѣлъ фермою въ Балькидерскихъ горахъ, носившей названіе Инверненти, Макъ-грегорцы изъ племени Робъ-Роя имѣли притязаніе на эту землю на основаніи того, что они жили на ней гораздо ранѣе, и торжественно объявили, что не дозволятъ поселиться на фермѣ кому бы то ни было, не носившему ихъ имени. Стюартцы явились тогда въ количествѣ 200 хорошо вооруженныхъ людей для утвержденія своихъ правъ на спорную землю. Макъ-грегорцы взялись также за оружіе, но не могли собрать равныхъ силъ, и Робъ-Рой сознавая свою слабость вступилъ въ переговоры, причемъ доказывалъ, что оба клана были друзьями короля, и соглашался возвратить Стюарту спорную землю, чтобы только не ослабить оба клана взаимной борьбой. Вслѣдствіе этого, Стюартъ поселилъ въ Инверненти, въ качествѣ арендаторовъ, Макъ-Ларсновъ, семейство зависѣвшее отъ его клана и которое, славясь своею силою и храбростью, могло отстоять свои права отъ нападенія макъ-грегорцевъ. Придя къ такому миролюбивому окончанію въ присутствіи обопхъ клановъ, выстроенныхъ передъ Валькидерской церковью, и боясь чтобы клавъ не упрекнулъ его въ слишкомъ большой уступчивости, Робъ-Рой заявилъ, что было бы недостойнымъ столькихъ вооруженныхъ людей, стоявшихъ другъ противъ друга, разойтись не помѣрившись силами. Поэтому онъ предложилъ поединокъ съ кѣмъ-либо изъ стюартцовъ во славу ихъ клановъ. Зять Стюарта изъ Апина и вторый вождь клана, Аластеръ Стюартъ изъ Инвернагиля принялъ вызовъ, и они сразились на палашахъ въ виду обѣихъ армій^[16]. Бой продолжался до тѣхъ поръ попа Робъ-Рой не былъ раненъ въ руку, что считалось сигналомъ къ окончанію поединка, такъ какъ соперники сражались изъ-за чести, а не на смерть. Робъ-Рой бросилъ на землю мечъ и поздравилъ своего противника съ побѣдою, говоря что онъ первый пролилъ его кровь. Съ своей стороны побѣдитель великодушно призналъ, что ему никогда не удалось бы побороть Робъ-Роя, еслибъ ему не помогли юность и прямое ея слѣдствіе — большее проворство.

По всей вѣроятности этотъ поединокъ былъ послѣднимъ подвигомъ въ жизни Робъ-Роя. Время его смерти положительно неизвѣстно, но обыкновенно считаютъ, что онъ былъ еще въ живыхъ въ 1738 году нумеръ старикомъ. Чувствуя приближеніе кончины, онъ выразилъ сожалѣніе о нѣкоторыхъ событіяхъ своей жизни. Жена его подняла на смѣхъ такіе поздніе укоры совѣсти и просила его умереть такимъ же человѣкомъ, какимъ онъ жилъ; но онъ энергично упрекнулъ ее за ея постоянные кровавые совѣты и прибавилъ: Ты всегда ссорила меня съ лучшими людьми въ странѣ, а теперь хочешь поссорить съ Богомъ!«

Существуетъ преданіе, нисколько не противорѣчащее истинному характеру Робъ-Роя, что на смертномъ одрѣ онъ узналъ о предполагаемомъ посѣщеніи его человѣкомъ, съ которымъ онъ находился въ враждебныхъ отношеніяхъ. Поднимите меня съ постели сказалъ онъ: накиньте на меня плэдъ и дайте въ руки палашъ, кинжалъ и пистолеты; никто не скажетъ, что врагъ видѣлъ Робъ-Роя Макъ-Грегора беззащитнымъ и невооруженнымъ». Этотъ врагъ, по видимому одинъ изъ Макъ-Лареновъ, вошелъ въ комнату, и учтиво освѣдомился о здоровьѣ своего страшнаго сосѣда. Робъ-Рой велъ себя съ посѣтителемъ прилично, но холодно, и какъ только тотъ вышелъ изъ дома, нашъ герой сказалъ: Ну, теперь все кончено, пусть волынщикъ заиграетъ: «Мы не вернемся, не вернемся болѣе». Прежде чѣмъ замерли послѣдніе звуки этой пѣсни, его уже не стало въ живыхъ.

Этотъ странный и удивительный человѣкъ умеръ мирно, въ постелѣ, въ своемъ собственномъ домѣ, въ Балькидерскомъ приходѣ и погребенъ на кладбищѣ того же прихода: плита на его могилѣ отличается отъ другихъ только тѣмъ, что ей придали нѣкоторый видъ шотландскаго палаша.

Конечно характеръ Робъ-Роя представляетъ много контрастовъ. Его смѣтливость, смѣлость и осторожность, столь необходимыя качества для успѣха въ войнѣ, становились нѣкоторымъ образомъ недостатками въ виду того, какъ онъ ихъ примѣнялъ. Впрочемъ, его воспитаніе можетъ служить въ большой мѣрѣ извиненіемъ за его обычныя нарушенія закона; что же касается до перемѣны политическихъ мнѣній, то онъ могъ сослаться на подобное поведеніе людей, гораздо могущественнѣе его и которымъ гораздо непростительнѣе быть игралищемъ обстоятельствъ. Съ другой стороны, онъ постоянно выказывалъ такія добродѣтельныя свойства, которыя какъ бы не соотвѣтствовали его общему характеру. Исполняя роль горно шотландскаго вождя, или лучше сказать предводителя грабителей. Робъ-Рой былъ очень умѣренъ въ своей мести и человѣколюбивъ послѣ побѣды. Его, не обвиняютъ ни въ одномъ жестокомъ поступкѣ или кровопролитіи внѣ поля битвы. Точно также онъ былъ другомъ бѣдныхъ и насколько возможно защитникомъ вдовъ и сиротъ; онъ всегда держалъ свое слово и умеръ оплакиваемый его дикой родиной, въ которой были сердца, чувствовавшія благодарность къ его щедрости, но не доставало умовъ довольно образованныхъ, чтобъ сознать его недостатки.

Автору быть можетъ на этомъ слѣдовало остановиться, но судьба нѣкоторыхъ родственниковъ Робъ-Роя такъ необыкновенна, что продолженіе этого и безъ того слишкомъ длиннаго введенія становится необходимымъ, тѣмъ болѣе, что слѣдующій разсказъ представляетъ интересную главу, не только о древнихъ обычаяхъ горной Шотландіи, но и о столкновеніи первобытнаго полуобразованнаго народа съ націей, дошедшей до высшей степени цивилизаціи.

У Робъ-Роя было пять сыновей: Коль, Рональдъ, Джэмсъ, Дунканъ и Робертъ. Ничего замѣчательнаго неизвѣстно о трехъ изъ нихъ, но Джэмсъ отличался красотою и отважнымъ духомъ отца, а плащь Дугальда Кіара Мора по видимому перешелъ на плечи Робина Ойга, т. е. юнаго. Вскорѣ послѣ смерти Робъ-Роя, непріязнь, существовавшая между макъ-грегорцами и макъ-ларенцами, снова возгорѣлась, по наущенію его вдовы, которая насколько извѣстно заслуживала обвиненіе мужа въ подстрекательствѣ къ кровопролитію. Робинъ Ойгъ, побуждаемый матерью, далъ клятву что какъ только получитъ ружье отца, чинившееся въ Доунѣ, то убьетъ Макъ-Ларена, дерзнувшаго поселиться на землѣ его матери^[17]. Онъ сдержалъ свое слово и смертельно ранилъ Макъ-Лареyа когда тотъ преспокойно пахалъ землю.

Семейство несчастнаго обратилось за помощью къ мѣстному лекарю, который изслѣдовалъ рану зондомъ изъ кочарыжки капусты и отказался прописать что-либо, не зная какой пулей былъ раненъ Макъ-Даренъ, но послѣдній вскорѣ умеръ, а его имущество и скотъ были истреблены самымъ варварскимъ образоагь.

Послѣ этого подвига, приписываемаго однимъ изъ біографовъ Робина Ойга случайному выстрѣлу ружья, онъ удалился въ домъ своей матери, похваляясь что пролилъ первую каплю крови въ возобновленной борьбѣ. При приближеніи отряда солдатъ и стюартцевъ, которые обязаны были заступиться за арендатора своего вождя, Робинъ Ойгъ, скрылся и всѣ поиски за нимъ остались тщетными.

Выше указанный лекарь, по имени Каллумъ Макъ-Пилейстеръ и братья убійцы, Джэмсъ и Рональдъ, были преданы суду; но они представили убійство, какъ безумное дѣйствіе «сорванца Роба», въ которомъ они не принимали никакого участія, и присяжные оправдали ихъ на томъ основаніи, что обвиненіе не было доказано. Точно также было найдено недоказаннымъ истребленіе скота Макъ-Лареновъ, но такъ какъ братья Рональдъ и Джэмсъ пользовались репутаціей воровъ, то было опредѣлено потребовать отъ нихъ двѣсти фунтовъ стерлинговъ, какъ поручительство за ихъ хорошее поведеніе впродолженіе семи лѣтъ^[18].

Духъ кланства былъ въ то время такъ силенъ, что благородная семья Пертъ согласилась явиться въ судѣ открытымъ покровителемъ макъ-грегорцевъ; причина этому вѣроятно была еще желаніе имѣть своими сторонниками мужественныхъ, воинственныхъ и по шотландскому выраженію прелестныхъ людей. Въ справедливости этого факта мнѣ ручался Робертъ Макъ-Интошъ адвокатъ, но онъ могъ случиться позднѣе 1736 года, когда происходилъ упомянутый процесъ.

Робинъ Ойгъ служилъ впродолженіи нѣкотораго времени въ 42-мъ пѣхотномъ полку и присутствовалъ при битвѣ Фонтенуа, гдѣ былъ раненъ и взятъ въ плѣнъ. Послѣ размѣна плѣнныхъ, онъ возвратился въ Шотландію и вышелъ въ отставку, а впослѣдствіи открыто поселился среди макъ-грегорцевъ, не смотря на то что былъ объявленъ внѣ закона, и женился на дочери Грэама изъ Друнки, которая однако умерла черезъ нѣсколько лѣтъ.

Возстаніе 1745 года снова призвало къ оружію макъ-грегорцевъ. Робертъ Макъ-Грегоръ изъ Гленкарноха, вообще считавшійся вождемъ всего клана, и дѣдъ сера Джона, котораго кланъ признавалъ въ этомъ званіи, сформировалъ полкъ макъ-грегорцевъ и присоединился къ Карлу Эдуарду. Племя Кіара Мора однако, поддерживая свою независимость, не присоединилось къ этому полку, а подъ предводительствомъ Глсигайля и его двоюроднаго брата, Джэмса Роя Макъ-Грегора пристало къ новобранцамъ герцога Перта, дожидаясь прибытія изъ Франціи Вильяма Макъ-Грегора Друмонда изъ Больгальди, который считался главою этой. отрасли Алышискаго клана. Въ залогъ вѣрности союза, по обычаю горной Шотландіи, Джэмсъ пересталъ называться Камбслема. и принялъ имя Друмонда изъ уваженія къ лорду Перту. Онъ также назывался въ честь отца Джэмсома. Роемъ и Джэмсомъ Моромъ, или Большимъ, но своему высокому росту. Его отрядъ, состоявшій изъ остатковъ шайки Робъ-Роя, дѣйствовала. чрезвычайно энергично, и онъ съ двѣнадцатью людьми взялъ врасплохъ и сжегъ во второй разъ Инверснайдъ, выстроенный для усмиренія макъ-грегорцевъ.

Какой чина. имѣлъ Джэмсъ Макъ-Грегора. въ арміи претендента и какое занималъ въ ней положеніе нельзя точно опредѣлить. Онъ называла. себя маіоромъ, а Джонстонъ говоритъ о немъ какъ О капитанѣ. По всей вѣроятности, онъ служила, подъ начальствомъ своего родственника Г.люпа Дгу, но благодаря энергіи и смѣлости онъ стояла, выше всѣхъ своихъ братьевъ. Многіе изъ его товарищей были невооружены, и вмѣсто ружей и саблей онъ далъ имъ косы, предварительно выпрямивъ ихъ.

Въ битвѣ при Престонпансѣ, Джэмсъ Рой покрылъ себя славою. "Его отрядъ, говоритъ Джонстонъ, произвелъ страшную сѣчу своими косами?.. Они подкашивали ноги лошадямъ и разрѣзали людей пополамъ. Макъ-Грегоръ былъ удивительно храбръ и неустрашимъ, но въ тоже время онъ отличался нѣкоторыми странностями и капризами. Находясь во главѣ своего отряда во время атаки, онъ получилъ пять ранъ, изъ которыхъ двѣ на пролетъ; упавъ на землю, онъ однако громко воскликнулъ: «Дѣти! Я не умеръ и увижу, если кто изъ васъ не исполнитъ своего долга» 1 Весь отряда, бросился на непріятеля, и побѣда была одержана.

Изъ любопытныхъ писемъ Джэмса Роя^[19] оказывается, что въ этомъ случаѣ у него была сломана берцовая кость, что однако не помѣшало ему присоединиться къ арміи съ шестью ротами и принять участіе въ Куллоденской битвѣ. Послѣ этого знаменитаго пораженія кланъ Макъ-Грегора не распадался до возвращенія на родину, куда Джэмса Роя принесли на носилкахъ. Тамъ онъ и оставался жить съ братьями не подвергаясь особымъ преслѣдованіямъ.

Джэмсъ Макъ-Грегоръ Друмондъ была. впослѣдствіи обвиненъ въ государственной измѣнѣ наравнѣ съ другими болѣе значительными людьми. Но по видимому онъ вступила, въ сношенія съ правительствомъ, такъ какъ въ названныхъ выше письмахъ онъ упоминаетъ о полученіи открытаго листа отъ лорда Верховнаго Судьи въ 1747 году, что послужило ему достаточной охраной. Это обстоятельство довольно смутно описано въ письмахъ, но вмѣстѣ съ послѣдующими событіями оно подтверждаетъ подозрѣніе, что Джэмсъ подобно отцу умѣла, служить и нашимъ и вашимъ. Когда страна успокоилась, макъ-грегорцы, какъ лисицы, перехитрившія гончихъ, удалились въ свои прежнія берлоги и продолжали жить безнаказанно. Но вскорѣ ужасное преступленіе, въ которомъ приняли участіе сыновья Робъ-Роя, навлекло на все его семейство справедливую месть правосудія.

Джэмсъ Рой былъ женатъ и имѣлъ четырнадцать дѣтей, по его братъ Робинъ Ойгь былъ вдовцомъ, и потому рѣшился для обезпеченія своей судьбы похитить въ нижней Шотландіи богатую наслѣдницу и жениться на ней хоть силою.

Полуобразованные горцы не признавали особенно преступнаго характера за подобнымъ насильственнымъ поступкомъ, хотя они въ семейномъ кругу обращались съ женщинами очень нѣжно; но всѣ ихъ взгляды были освѣщены одной идеей: что они жили въ постоянной борьбѣ съ сосѣдями, а на войнѣ со временъ осады Трои, до «той минуты, какъ Превиза пала»^[20] плѣнницы считались необразованными побѣдителями самой важной частью добычи:

Богачей убивали, красавицъ ласкали.

Намъ нечего ссылаться на похищеніе сабинянокъ, или на подобное же событіе, разсказанное въ Книгѣ Судей въ доказательство, что такіе насильственные поступки совершались на большую ногу. Дѣйствительно, этотъ обычай былъ до того общепринятымъ въ горной Шотландіи, что послужилъ источникомъ множеству пѣсней и балладъ^[21]. Лѣтописи Ирландіи, также какъ и Шотландіи, доказываютъ, что этотъ видъ преступленія часто встрѣчался въ самыхъ дикихъ, необразованныхъ частяхъ обѣихъ странъ; (женщина, понравившаяся энергичному человѣку, имѣвшему храбрыхъ друзей и убѣжище въ горахъ, не могла безопасно отказать ему въ своей рукѣ. Даже сами женщины, всего болѣе заинтересованныя въ этомъ вопросѣ, смотрѣли въ нижнихъ классахъ на подобные браки очень снисходительно, называя ихъ «свадьбой хорошенькой Фанни». Нѣсколько лѣтъ тому назадъ почтенная женщина средняго сословія очень энергично выговаривала автору за его неодобрительный отзывъ о поведеніи макъ-грегорцевъ въ этомъ случаѣ. «Нечего давать невѣстѣ большой свободы выбора, говорила она: — чѣмъ скорѣе дѣло слажено, тѣмъ счастливѣе бываетъ бракъ. Моя мать, напримѣръ, никогда не видала своего мужа прежде той ночи, когда онъ увезъ ее изъ Ленокса вмѣстѣ съ десятью головами скота, а не было счастливѣе четы во всей странѣ».

Джэмсъ Друмондъ и его братья раздѣляли мнѣніе старой знакомой автора, и разсуждая о способахъ возстановленія прежняго величія своего клана рѣшили поддержать намѣреніе своего брата Робина Ойга жениться на Джоанѣ Ки или Райтъ, молодой двадцатилѣтней женщинѣ, овдовѣвшей только два мѣсяца. Все ея состояніе заключалось въ 16.000 или 18.000 марокъ, но по видимому эта сумма была достаточна чтобъ побудить ихъ на преступленіе.

Бѣдная жертва преспокойно жила въ собственномъ домѣ съ своею матерью въ Эдинбилли, въ приходѣ Бальфронѣ, въ Стирлингскомъ графствѣ. Ночью 3-го декабри 1750 года, сыновья Робъ-Роя подъ предводительствомъ Джэмса Мора и Робина Онга ворвались въ этотъ домъ, навели страхъ на всѣхъ его обитателей своими ружьями, саблями и пистолетами и угрожали истребить всѣхъ, если не выдадутъ имъ Джеаны Ки, такъ какъ по словамъ Джэмса Рои, «его братъ былъ молодой человѣкъ, рѣшившійся во чтобы то ни стало составить себѣ счастье». Наконецъ, они нашли бѣдную Джеану, и вырвавъ ее изъ объятій матери увлекли съ собою, посадивъ на лошадь передъ однимъ изъ братьевъ; ея крики и мольбы долго еще слышались въ темнотѣ ночи послѣ того какъ вся шайка ускакала. Стараясь освободиться отъ своихъ похитителей, она бросилась съ лошади на землю и тяжело ранила себѣ бокъ. Тогда ее перекинули черезъ сѣдло, и такимъ образомъ везли черезъ болота и вересковыя поляны, пока отъ жестокихъ страданій она не согласилась сидѣть смирно верхомъ. Во время этого преступнаго похищенія они останавливались во многихъ мѣстахъ, но никто не смѣлъ помѣшать осуществленію ихъ преступнаго замысла. Между прочими очевидцами этого событія былъ извѣстный ученый Вильямъ Ричардсонъ, професоръ въ Глазго, который разсказывалъ, какъ страшный сонъ, шумное появленіе этихъ разбойниковъ въ его домѣ. Они наполнили маленькую кухню, размахивая саблями, и требовали все что имъ входило въ голову, конечно не получая ни въ чемъ отказа. По его словамъ Джэмсъ Моръ былъ высокаго роста, воинственный горецъ, а Робинъ Ойгъ красивый, смуглый дикарь съ черными волосами. Что же касается до ихъ жертвы, то она находилась въ такомъ отчаянномъ положеніи, блѣдная, съ распущенными волосами, въ разорванномъ платьѣ, что трудно было сказать живая она или мертвая.

Разбойники отвезли несчастную въ Роверденанъ, гдѣ безсовѣстный пасторъ обвѣнчалъ ее не смотря на то, что Джэмсъ Моръ держалъ ее насильно за руки во все время службы и она сама громко протестовала противъ гнуснаго поступка служителя алтаря. Какъ бы то ни было, она сдѣлалась женою Робина Ойга и была принуждена подобными же насильственными мѣрами жить съ нимъ. Онъ даже дерзнулъ отправиться съ нею въ Балькидерскую церковь, и когда пасторъ, получавшій нѣкогда пенсіонъ отъ Робъ-Роя, спросилъ ихъ женаты ли они, то Робертъ Макъ-Грегоръ отвѣчалъ утвердительно, а запуганная Джоана промолчала.

Однако въ то время страна была уже подчинена вполнѣ власти закона, и такое преступное насиліе не могло принести ожидаемой пользы. Военные отряды были посланы во всѣ стороны для захвата братьевъ Макъ-Грегоровъ, которые впродолженіе двухъ или трехъ недѣль должны были скитаться въ горахъ, волоча съ собою несчастную Джоану. Между тѣмъ верховный гражданскій судъ секвестровалъ ея имущество и тѣмъ помѣшалъ разбойникамъ воспользоваться плодами своего преступленія. Тогда они пришли къ тому убѣжденію, что бѣдная женщина была до того убита, что предпочтетъ остаться женою Робина Ойга, чѣмъ подвергнуться позору публичнаго суда. Попытка уговорить ее была очень сомнительна, по родственникъ Макъ-Грегоровъ, Гленгайль^[22], требовалъ освобожденія несчастной, и они боялись ослушаніемъ потерять его покровительство.

Поэтому братья рѣшились освободить бѣдную женщину, но предварительно приняли всѣ мѣры, чтобъ принудить е изъ страха или по какой другой причинѣ признать дѣйствительнымъ свой бракъ съ Робиномъ Ойгомъ. Старыя шотландскія знахарки заставляли ее пить снадобья, долженствовавшія имѣть силу любовнаго напитка, по вѣроятно очень вредныя для здоровья. Джэмсъ Моръ то угрожалъ въ случаѣ непризнанія ею брака убить ея дядей, начавшихъ пронесъ, то на колѣняхъ умолялъ ее пожалѣть его многочисленное ни въ чемъ не повинное семейство и ради его жены и дѣтей не предавать ихъ законной карѣ правосудія. Наконецъ братья заставили ее дать клятву, что она не будетъ преслѣдовать ихъ и взяли отъ нея свидѣтельство, что она сама добровольно согласилась на свое похищеніе.

Оградишь себя и братьевъ подобнымъ образомъ, Джэмсъ Моръ Друмондъ отвезъ свою невѣстку въ Эдинбургъ, гдѣ она впродолженіи нѣкотораго времени жила то въ одномъ, то въ другомъ домѣ подъ строгимъ присмотромъ, такъ что ей не дозволяли одной выходить на улицу и даже подходить къ окну. Судъ въ виду особенности этого случая, и считая Джоану Ки все еще подъ вліяніемъ ея похитителей, принялъ ее подъ свое непосредственное покровительство и помѣстилъ въ семью мистера Вайтмана изъ Мальдслся, почтеннаго джентльмена, женатаго на ея родственницѣ. Два часовыхъ постоянно днемъ и ночью караулили ее: предосторожность нисколько не лишняя, когда дѣло шло о Макъ-Грегорахъ. Ей дозволяли ходить куда она хотѣла и принимать кого угодно, въ томъ числѣ и адвокатовъ, которые вели дѣло съ обѣихъ сторонъ. Когда она явилась впервые въ домъ мистера Вайтмана, то была блѣдна и худа, какъ призракъ, такъ что родная мать едва ее признала, а умъ ея былъ до того омраченъ, что она долго не могла понять съ кѣмъ имѣла дѣло. Но когда она мало по малу убѣдилась, что находится въ безопасности, то дала подробное показаніе о всѣхъ претерпленныхъ ею страданіяхъ, приписала страху прежнее нежеланіе разсказать свою исторію и выразила твердую рѣшимость не преслѣдовать Макъ Грегоровъ въ виду взятой съ нея хотя и насильно клятвы. Отъ подобнаго клятвопреступленія она была однако освобождена благодаря шотландской системѣ судопроизводства, по которой всѣ дѣла по крупнымъ преступленіямъ производятся по иниціативѣ и на счетъ казны, не подвергая никакимъ расходами. лицъ потерпѣвшихъ отъ преступленія. Впрочемъ бѣдная жертва не дожила до того дня, когда она могла бы явиться въ судѣ обвинительницею или свидѣтельницею противъ столь жестоко опозорившихъ и погубившихъ ее разбойниковъ.

Джэмсъ Моръ Друмондъ немедленно уѣхалъ изъ Эдинбурга, какъ только его полумертвая жертва была освобождена изъ его когтей. Черезъ нѣсколько времени мисисъ Ки или Райтъ была отправлена въ Глазго подъ присмотромъ того же мистера Вайтмана, который при переѣздѣ черезъ Шотскую гору, замѣтилъ ей: — Это очень дикая страна, что мы сдѣлаемъ, если на насъ нападутъ Макъ-Грегоры? «Боже избави! воскликнула она: — одно ихъ появленіе меня убьетъ».

Послѣ этого она жила въ Глазго не смѣя переселиться въ свой прежній домъ въ Эдинбилли. Ея мужъ нѣсколько разъ старался свидѣться съ нею, но она всегда отказывалась отъ подобнаго свиданія. Наконецъ она умерла 4 октября 1751 года. На судебномъ слѣдствіи было между прочимъ заявлено, что ея преждевременная смерть могла приключиться отъ жестокаго обращенія съ нею Макъ-Грегоровъ, но по общему мнѣнію она умерла отъ оспы.

Между тѣмъ Джэмсъ Моръ или Друмондъ попалъ въ руки правосудія. Онъ считался главнымъ зачинщикомъ всего дѣла; даже согласно показанію покойницы, Робинъ Ойгъ въ ночь ея похищенія, тронутый ея воплями, согласился было отпустить свою жертву, но Джэмсъ подошелъ къ нему съ пистолетомъ въ рукахъ и заставилъ его продолжать смѣлое предпріятіе, говоря: «Неужели ты такой трусъ, что откажешься отъ дѣла, которое я устроилъ для твоего счастья». 13 іюля 1752 года разсматривалось въ судѣ дѣло Джэмса и оно вообще было ведено съ замѣчательнымъ безпристрастіемъ. Нѣсколько свидѣтелей, родственники Макъ-Грегора, показали подъ присягою, что мисисъ Ки по видимому была совершенно согласна на свадьбу, а трое изъ нихъ, въ томъ числѣ помощникъ шерифа, утверждали, что она могла еслибъ желала избѣгнуть вѣнчанія, потому что послѣдній предлагалъ ей свое содѣйствіе. На вопросъ же почему онъ не арестовалъ Макъ-Грегоровъ, помощникъ шерифа отвѣчалъ въ нѣкоторомъ смущеніи, что не имѣлъ для этого достаточной силы.

Съ другой стороны показаніе Джоаны Ки или Райтъ доказывало насиліе, учиненное надъ лею братьями Макъ-Грегоръ, а ея частные разговоры, переданные на судѣ родственниками, еще болѣе подтверждали обвиненіе. Несчастная женщина призналась, что она нѣсколько разъ выражала будто дала свое согласіе на совершившееся насиліе, но только потому такъ поступала, что по смѣла довѣрять лицамъ, предлагавшимъ ее спасти, даже самому помощнику шерифа. Вообще фактъ насильственнаго похищенія былъ вполнѣ доказана. безпристрастными свидѣтелями.

Присяжные въ своемъ приговорѣ признали, что Джоана Ки или Райтъ была насильственно увезена изъ ея дома, какъ говорилось въ обвинительномъ актѣ, и что обвиняемый не доказалъ добровольнаго согласія съ ея стороны на подобное похищеніе. Но они нашли недоказаннымъ фактъ насильственнаго. вѣнчанія и послѣдующаго жестокаго обращенія, а также признали, что Джоана Ки впослѣдствіи примирилась съ своимъ положеніемъ, что служило смягчающимъ обстоятельствомъ для обвиняемаго. Одинадцать присяжныхъ отъ своего имени и отъ имени четырехъ отсутствовавшихъ въ засѣданіи подписали заявленіе суду, въ которомъ выражали желаніе своимъ приговоромъ изъять дѣло подсудимаго изъ ряда уголовныхъ преступленій, наказуемыхъ смертной казнью? —

Этотъ приговоръ присяжныхъ чрезвычайно мягкій въ виду обстоятельства дѣла, подвергался долгимъ ученымъ обсужденіямъ въ верховномъ судѣ со стороны прокурора, мистера Гранта, и знаменитаго мистера Локгарта, защитника подсудимаго; но Джэмсъ Моръ не дождался окончательнаго рѣшенія суда. Онъ содержался въ Эдинбургскомъ замкѣ, такъ какъ носились слухи, что онъ старается бѣжать; но эта предосторожность не повела ни къ чему, и онъ бѣжалъ даже изъ этой крѣпости. Его дочь съ замѣчательной ловкостью проникла въ тюрьму переодѣтая простымъ сапожникомъ, подъ предлогомъ возвращенія узнику сапогъ, отданныхъ въ починку. Джэмсъ Макъ-Грегоръ быстро облекся въ одежду мнимаго сапожника и вышелъ черезъ нѣсколько минутъ изъ темницы, преслѣдуемый бранью жены и дочери, громко упрекавшихъ сапожника за его дурную работу. Такимъ образомъ онъ безпрепятственно вышелъ изъ замка и бѣжалъ во Францію. Впослѣдствіи, онъ былъ объявленъ внѣ закона, и верховный судъ 15 января 1753 года приступилъ къ разсмотрѣнію дѣла его брата Дункана Макъ-Грегора или Друмонда. Обвиняемый безспорно находился въ шайкѣ, похитившей Джеану Ки, но такъ какъ не было представлено прямыхъ доказательствъ въ совершеніи опредѣленнаго преступленія, то присяжные его оправдали, и о дальнѣйшей его судьбѣ ничего не извѣстно.

Послѣдующая жизнь Джэмса Макъ-Грегора, который по своимъ способностямъ и дѣятельности, если не по праву первородства, считался главою семейства, была впродолженіи долгаго времени объясняема превратно. Судебныя лѣтописи и нѣкоторые другіе источники утверждали, что опредѣленіе о признаніи его внѣ закона было отмѣнено, и онъ возвратился въ Шотландію, гдѣ и умеръ; по любопытныя письма, напечатанныя въ Blackwood Magazine въ 1817 году, въ декабрьской книжкѣ, вполнѣ доказываютъ всю несправедливость этихъ свѣденій. Первый изъ означенныхъ документовъ, петиція принцу Карлу Эдуарду, помѣченъ 20 сентябремъ 1753 года и переданъ чрезъ Макъ-Грегора Друмонда пзі. Бохальди, котораго, какъ мы уже сказали, Джэмсъ Моръ считалъ споимъ главою. Въ этомъ прошеніи онъ ссылался на свои услуги Стюартамъ, и приписывалъ свое изгнаніе преслѣдованіямъ гановерскаго правительства, не упоминая ни слова о дѣлѣ мисисъ Ки.

Неизвѣстно имѣло ли это прошеніе какой нибудь результатъ, во по всей вѣроятности оно только привело къ единовременному пособію. Вскорѣ послѣ этого смѣлый искатель приключеній принялъ участіе въ преступной интригѣ противъ другаго изгнанника изъ его же отечества, находившагося почти въ одинаковомъ съ нимъ положеніи. Мистеръ Камбель изъ Гленюра, назначенный управителемъ отъ правительства секвестрованныхъ помѣстій Стюарта изъ Ардшиля, былъ убитъ въ Летерморскомъ лѣсу. Джэмсъ Стюартъ, незаконный братъ Ардшиля, былъ подвергнутъ суду, признанъ виновнымъ въ убійствѣ и казненъ, хотя прямыхъ доказательствъ его виновности вовсе не было представлено, и самая тяжелая улика состояла въ томъ, что онъ помогъ деньгами бѣгству послѣ совершенія преступленія своему племяннику Алану Бреку Стюарта. Не довольствуясь этой местью, не дѣлающей большой чести правосудію того времени, родственники убитаго Гленюра желали поймать Алана Брека Стюарта, считавшагося настоящимъ убійцею, и обратились къ Джэмсу Мору Друмонду съ просьбою привести обманомъ Стюарта въ Англію, гдѣ его ожидала вѣрная смерть. Друмондъ Макъ-Грегоръ находился въ родственныхъ связяхъ съ убитымъ Гленюромъ, кромѣ того Макъ-Грегоры были въ послѣдее время друзьями Камбелей и врагами Стюартовъ, наконецъ Гобертъ Ойгъ находился тогда въ Эдинбургской темницѣ и Джэмсъ желалъ спасти брата какой либо услугой правительству. Эти три причины оправдывали въ глазахъ Джэмса предпринятое имъ коварное, низкое дѣло. Макъ-Грегоръ потребовалъ выдачи ему открытаго листа на возвращеніе въ Англію и обязался привезти съ собою Алана Брека; но послѣдній былъ предупрежденъ двумя соотечественниками, подозрѣвавшими истинное намѣреніе Джэмса, и бѣжалъ съ дороги, похитивъ по словамъ Макъ-Грегора изъ его чемодана платье и четыре табакерки. Подобное обвиненіе, замѣтимъ мимоходомъ, могло быть предъявлено только въ томъ случаѣ, если стороны находились въ очень дружескихъ отношеніяхъ, ибо иначе трудно допустить чтобъ одинъ могъ рыться въ чемоданѣ другаго.

Хотя Джэмсъ Друмондъ не успѣлъ въ своемъ предпріятіи, онъ воспользовался полученнымъ открытымъ листомъ для поѣздки въ Лондонъ и тамъ видѣлся по его собственнымъ словамъ съ лордомъ Гольдернесомъ, который разспрашивалъ его о многомъ и предложилъ ему выгодное, казенное мѣсто. Но не смотря на громадность содержанія эта служба, по мнѣнію Джэмса Друмонда, была позоромъ для его рода и источникомъ несчастій для его отечества. Если это предложеніе правительства и отказъ Макъ-Грегора историческіе факты, то вѣроятію они относятся къ системѣ шпіонства за іаковитами, которую правительство надѣялось осуществить съ помощью человѣка, выказавшаго въ дѣлѣ Алана Брека полную готовность совершить всякую низость. Друмондъ Макъ-Грегоръ однако заявилъ, что онъ съ удовольствіемъ займетъ всякое мѣсто, на которомъ можетъ служить благородный джентльменъ, по далѣе идти онъ не согласенъ, что странно противорѣчило его прежней жизни. Не согласившись на предложеніе лорда Гольдерпеса (если вѣрить его разсказу), онъ получилъ приказъ немедленно уѣхать изъ Англіи.

По возвращеніи во Францію Джэмсъ Друмондъ находился въ самомъ несчастномъ положеніи; у него открылись горячка и каменная болѣзнь, а Аланъ Брокъ грозилъ убить его за вѣроломное намѣреніе предать его врагамъ^[23]. Кланъ Стюартъ былъ въ высшей степени недоволенъ имъ; его недавнее путешествіе въ Лондонъ было чрезвычайно подозрительно, особливо его свиданіе съ лордомъ Гольдернесомъ, тѣмъ болѣе что онъ сохранилъ все это въ тайнѣ отъ своего вождя Бохальди. Іаковиты, подобно Дону Бернарду-до-Кастель-Блазо въ Жиль-Блазѣ, не сочувствовали людямъ, водившимъ дружбу съ альгвазилами, и Макъ-Доннелъ изъ Лохгари, человѣкъ чрезвычайно благородный, подалъ жалобу главному судьѣ въ Дюнкирхенѣ, обвиняя Друмонда въ шпіонствѣ, такъ что онъ былъ принужденъ покинуть этотъ городъ и отправиться въ Парижъ съ тринадцатью фунтами въ карманѣ.

Мы нисколько не желаемъ выставить Джэмса Друмонда, признаннаго вора, соучастника въ убійствѣ Макъ-Ларена и главнаго зачинщика въ похищеніи мисисъ Ки, человѣкомъ достойнымъ сожалѣнія, по грустію смотрѣть на предсмертную агонію волка или тигра, хотя они враждебныя намъ созданія; нельзя безъ сожалѣнія говорить о бѣдствіяхъ человѣка, всѣ недостатки котораго происходили быть можетъ отъ дикой системы воспитанія и врожденнаго высокомѣрія. Въ послѣднемъ своемъ письмѣ къ Бохальди отъ 25 сентября 1754 года, онъ говоритъ, что его положеніе совершенно отчаянное, и онъ согласился бы выѣзжать лошадей или служить охотникомъ, еслибъ только кто нибудь согласился дать ему подобное мѣсто. Англичанинъ конечно улыбнется прочитавъ послѣднія слова письма, въ которыхъ онъ проситъ своего покровителя прислать ему на время волынку, чтобы онъ могъ утѣшать себя заунывными пѣснями своей родины, по шотландцу это очень понятно. Вліяніе музыки зависитъ въ большой степени отъ возбуждаемыхъ въ умѣ образовъ, и тѣ самые звуки, которые непріятно подѣйствовали бы на нервы жителя Лондона или Парижа, переносятъ обитателя горной Шотландіи въ его родныя горы на берега его любимыхъ озеръ и воскрешаютъ въ его памяти подвиги отцевъ. Чтобы доказать право Макъ-Грегора на состраданіе читателей, мы приведемъ Конецъ этого письма:

«По всей вѣроятности я рожденъ, чтобы вести на себѣ крестъ, и по видимому еще не насталъ конецъ моимъ дѣйствіямъ; я теперь нахожусь въ такомъ несчастномъ положеніи, что не знаю куда броситься и чѣмъ поддержать свое бренное тѣло. Я привезъ съ собою всего тринадцать фунтовъ и нанялъ комнату въ прежнемъ отелѣ Св. Петра въ улицѣ Кордье. Я посылаю къ вамъ подателя сего, и прошу васъ увѣдомить будете ли вы скоро въ городѣ, чѣмъ доставите мнѣ удовольствіе васъ видѣть, ибо мнѣ не къ кому обращаться кромѣ васъ; а я прошу только найдти мнѣ какое нибудь занятіе, которое не допустило бы меня до нищенства. Конечно, это трудное дѣло, но еслибъ оно было легче, то не заслуживало бы вниманія могучей головы, которая привыкла справляться съ гораздо труднѣйшими и важнѣйшими дѣлами. Еслибъ вы поговорили бы обо мнѣ съ вашимъ другомъ мистеромъ Бутлеромъ, то можетъ быть онъ нашелъ бы мнѣ подходящее занятіе, такъ какъ я не уступлю никому во Франціи въ умѣніи объѣздить лошадь и могу быть хорошимъ охотникомъ, какъ верховымъ, такъ и пѣшимъ. Вы можете судить какъ и низко палъ, потому что согласенъ на подобныя занятія до лучшихъ временъ. Я сожалѣю, что вынужденъ причинять вамъ столько безпокойства, по надѣюсь, что вы увѣрены въ моей глубокой благодарности за все что вы для меня сдѣлали. Предоставляя вамъ судить о моемъ отчаянномъ положеніи, я остаюсь, любезный вождь, всегда преданный и послушный вамъ Джэмсъ Макъ-Грегоръ».

«P. S. Еслибъ вы потрудились прислать съ подателемъ сего вашу волынку со всѣми ея принадлежностями, то я привелъ бы ее въ порядокъ и имѣлъ бы возможность утѣшать себя заунывными пѣснями родины. Простите что я не являюсь къ вамъ лично, но я не желаю чтобъ меля видѣли въ этомъ несчастномъ положеніи друзья и знакомые».

Въ то самое время какъ Макъ-Грегоръ писалъ это отчаянное письмо, смерть, грустный, но вѣрный избавитель отъ всѣхъ земныхъ золъ и разрѣшитель всѣхъ сомнѣній, носилась надъ его головою. На оборотѣ письма сдѣлана помѣтка, что онъ умеръ недѣлю спустя, въ октябрѣ 1754 года.

Намъ остается только упомянуть р судьбѣ Гобина Ойга, ибо остальные сыновья Робъ-Роя, по видимому ни чѣмъ себя не прославили. Робинъ былъ схваченъ у подножья Гартморской горы военнымъ отрядомъ изъ форта Инверснайда и отправленъ въ Эдинбургъ 26 мая 1753 года. Послѣ нѣкотораго промедленія, вѣроятно по причинѣ переговоровъ съ Джэмсомъ о помилованіи брата за выдачу Алана Брека, онъ явился передъ верховнымъ судомъ 24 декабря 1753 г.

Робертъ Макъ-Грегоръ, или Камбелъ, или Друмондъ, или Гобертъ Ойгъ, обвинялся въ томъ же самомъ преступленіи, какъ и его братъ, но въ его пользу говорило то обстоятельство, что хотя и главное лице въ насильственномъ похищеніи мисисъ Ки, онъ выражалъ готовность отпустить ее, и только поддался угрозамъ Джэмса. Съ другой стороны со смерти бѣдной женщины прошло много времени, что всегда служитъ смягчающимъ обстоятельствомъ для подсудимаго, такъ какъ существуетъ нѣчто въ родѣ перспективы въ преступленіяхъ, и давно прошедшія злодѣйства кажутся не столь ужасными, какъ недавнія. Однако, не смотря на всѣ эти соображенія, присяжные не выказали въ дѣлѣ Роберта такого же снисхожденія, какъ въ дѣлѣ Джэмса, и признали его виновнымъ въ насильственномъ похищеніи мисисъ Ки^[24].

Робинъ Ойгъ былъ приговоренъ къ смерти и казненъ 14 февраля 1754 года. У висѣлицы онъ велъ себя чрезвычайно приличію, и признавъ себя католикомъ приписалъ всѣ свои несчастья тому грустному факту, что онъ за три года передъ тѣмъ перемѣнилъ вѣру. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ сознался въ насильственныхъ дѣйствіяхъ противъ мисисъ Ки и выразилъ надежду, что его смерть прекратитъ дальнѣйшее преслѣдованіе его брата Джэмса^[25].

По газетнымъ извѣстіямъ его тѣло было снято съ висѣлицы послѣ опредѣленнаго времени и отдано его родственникамъ, которые отвезли его въ горную Шотландію. Одинъ старый пріятель автора, въ то время ученикъ Линлитгоской школы, разсказывалъ, что большой отрядъ макъ-грегорцевъ вышелъ на встрѣчу бреннымъ останкамъ своего вождя и препроводилъ ихъ со всѣми эмблемами шотландскаго траура въ Балькидсръ. Такимъ образомъ мы можемъ заключать этотъ длинный разсказъ о Робъ-Роѣ и его семействѣ классической фразой:

Ite, Cunclainatum est.

Всѣ приведенныя выше подробности я заимствовалъ изъ анекдотовъ о Робъ-Роѣ, которые сохранились въ горахъ, гдѣ онъ нѣкогда царилъ, но я нисколько не ручаюсь за ихъ достовѣрность. Пристрастіе членовъ клана очевидно можетъ также руководить языкомъ и перомъ, какъ мечемъ и пистолетомъ; поэтому характеръ анекдотовъ значительно измѣняется, смотря потому разсказанъ-ли онъ макъ-грегорцемъ или камбельцемъ.

Приложенія къ введенію.

1. Объявленіе о поимкѣ Робъ-Роя.
(Изъ Эдинбургской Вечерней Газеты 18-21 іюня 1732 г. № 1058).

«Робертъ Камбель, болѣе извѣстный подъ именемъ Робъ-Роя Макъ-Грегора, получивъ въ послѣднее время значительныя суммы денегъ отъ нѣсколькихъ джентльменовъ для покупки коровъ въ горной Шотландіи, мошеннически скрылся съ этими деньгами въ количествѣ тысячи фунтовъ стерлинговъ. Всѣ гражданскія и военныя власти приглашаются къ поимкѣ вышеназваннаго Робъ-Роя и къ аресту его, а также находящихся на немъ денегъ до выслушанья показаній противъ него лицъ, до которыхъ касается это дѣло; о его поимкѣ просятъ извѣстить хозяевъ биржевой кофейной въ Эдинбургѣ и кофейной въ Глазго, гдѣ будетъ адресъ прикосновенныхъ къ дѣлу лицъ и будетъ выдано приличное вознагражденіе за трудъ при поимкѣ».

Чрезвычайно жаль, что это объявленіе о поимкѣ Робъ-Роя, впослѣдствіи повторенное въ той же газетѣ, не заключаетъ въ себѣ примѣтъ Робъ-Роя, которыя вѣроятно всѣмъ были извѣстны. Такъ какъ въ этомъ объявленіи говорится объ одномъ Робъ-Роѣ, то онъ служитъ по видимому доказательствомъ несправедливости преданія объ угонѣ скота его товарищемъ Макъ-Дональдомъ, о которомъ конечно было бы упомянуто, еслибъ кредиторы полагали, что деньги находятся у него.

2. Письма герцога Монтроза и мистера Грэама изъ Киллэрна объ арестѣ послѣдняго Робъ-Роемъ.

Письмо герцога Монтроза къ…. ¹)

¹) Не извѣстно кому было написано это письмо, но по его содержанію и тону оно очевидно послано къ знатному офиціальному лицу, быть можетъ къ королевскому адвокату того времени. Авторъ.

Глазго 21 ноября 1716 г.

"Милордъ! Я былъ очень изумленъ получивъ вчера извѣстіе о замѣчательномъ примѣрѣ дерзкаго нахальства извѣстнаго негодяя Робъ-Роя, о которомъ вы конечно часто слыхали. Честь королевскаго правительства замѣшана въ этомъ дѣлѣ, и поэтому я счелъ своимъ долгомъ сообщить вамъ съ нарочнымъ всѣ подробности этого происшествія.

Мистеръ Грэамъ изъ Киллэрна, объ услугахъ котораго во время прошлогодняго мятежа я часто упоминалъ, управляя моими помѣстьями въ горной Шотландіи отправился въ одно изъ нихъ, Монтертъ, въ прошлый понедѣльникъ для сбора рентъ; онъ обыкновенно отправляется туда на два или на три дня въ это время года, для свиданія съ арендаторами. Около 9-ти часовъ вечера, Робъ-Рой съ шайкой разбойниковъ, которыхъ онъ сохранилъ при себѣ со времени мятежа, окружилъ домъ, гдѣ мистеръ Грэамъ сводилъ счеты съ арендаторами, приказалъ своимъ людямъ прицѣлиться въ окна, а самъ съ нѣкоторыми товарищами вошелъ въ дверь съ пистолетами въ рукахъ и арестовалъ мистера Грэама. Потомъ онъ увезъ въ горы бѣднаго Грэама съ деньгами, книгами, бумагами и обязательствами арендаторовъ на сумму 1000 фунтовъ, половина которыхъ была уплачена въ прошломъ году, а остальная должна была быть внесена теперь; кромѣ того онъ имѣлъ дерзость заставить своего плѣнника написать ко мнѣ письмо (копія котораго прилагается) съ предложеніемъ заключить съ нимъ мирный трактатъ.

Чтобъ вы, милордъ, могли имѣть полное понятіе объ этомъ дѣлѣ, я считаю необходимымъ объяснить вамъ, что этотъ человѣка. сталъ уже давно во главѣ клана Макъ-Грегоръ, во всѣ времена отличавшагося болѣе всѣхъ другихъ клановъ разбоями, убійствами и укрывательствомъ всякихъ бродягъ; и преступниковъ. Со времени революціи онъ пользовался^ каждымъ случаемъ чтобъ дѣйствовать противъ правительства, хотя велъ себя болѣе какъ разбойникъ, чѣмъ какъ сторонникъ тѣхъ, кому по видимому служилъ, и дѣйствительно причинила. странѣ болѣе вреда, чѣмъ всѣ остальные горцы.

За три или за четыре года до послѣдняго возстанія, онъ былъ до того обремененъ долгами, что покинулъ свое обыкновенное мѣсто пребываніи и удалился въ горы на двѣнадцать или шестнадцать миль разстоянія, поставивъ себя подъ покровительство графа Бридалбэна. Когда лордъ Кадоганъ I находился въ горной Шотландіи, онъ приказала, сжечь дома. Робъ-Роя, что, какъ вы видите милордъ, разбойникъ ставить на мой счетъ.

Это обстоятельство принудило Роба снова возвратиться въ свою страну, чрезвычайно дикую, неприступную мѣстность, гдѣ она. по прежнему поселился среди своихъ родственниковъ. и друзей; но сознавая, что его могли когда нибудь взять въ расплохъ, онъ съ сорока пятью приверженцами отправился въ Инверари и сдалъ оружіе полковнику Камбелю изъ Финаба, начальнику одной изъ мѣстныхъ ротъ и возвратился домой, обезопасивъ себя и своихъ людей покровительствомъ полковника. Это случилось въ началѣ прошлаго лѣта, у и однако послѣ того онъ дважды выказалъ сопротивленіе вооруженной силой королевскимъ войскамъ; въ одинъ изъ этихъ случаевъ она. отбилъ плѣнника у королевскаго отряда и все время посылалъ своихъ приверженцевъ грабить страну, между прочимъ досталось и моимъ арендаторамъ.

Пріѣхавъ въ Шотландію и узнавъ объ этихъ безпорядкахъ, я обратился за помощью къ генералу Карпентеру, который направилъ на жилище Робъ-Роя три отряда съ разныхъ сторонъ: изъ Глазго, Стирлинга и Финларига, чтобъ взять его въ расплохъ; эта тройная экспедиція увѣнчалась бы успѣхомъ, еслибъ проливной дождь не помѣшалъ сойтись въ опредѣленный срока, отдѣльнымъ колоннамъ. Все кончилось тѣмъ, что домъ, занимаемый Робъ-Роемъ, былъ сожженъ, а изъ королевскихъ войскъ былъ убитъ одинъ гренадеръ.

Мистеръ Грэамъ изъ Киллэрна, какъ мой помощникъ въ качествѣ шерифа, находился въ отрядѣ, шедшимъ изъ Стирлинга, и конечно ему дикіе горцы за это теперь горько отмстятъ. Кромѣ того, она. мой родственникъ, и имъ извѣстно какія услуги онъ оказывалъ правительству, потому я очень безпокоюсь о немъ, хотя не вижу никакой возможности помочь ему.

Въ прежнее время я полагала, единственнымъ средствомъ усмиренія разбойниковъ и умиротворенія страны — устройство гарнизоновъ, и съ этой цѣлью я подалъ проектъ генералу Карпентеру; я и теперь увѣренъ, что это лучшій способъ ограничить разбойниковъ, но до тѣхъ поръ необходимо послать солдатъ въ тѣ мѣста, которыя я укажу въ письмѣ къ генералу.

Я вполнѣ сознаю, что обезпокоила, васъ, милордъ, длиннымъ письмомъ, и никогда на это по рѣшился бы, еслибъ дѣло шло только о моихъ личныхъ интересахъ, но гдѣ замѣшана честь королевскаго правительства, мнѣ кажется излишни всѣ извиненія. Прошу васъ, милордъ, вѣрить въ искреннее уваженіе вашего преданнаго и покорнаго слуги.

Монтрозъ.

Копія съ письма Грэма изъ Киллэрна.

Чаннелларохъ, 19 ноября 1716 г.

Ваша Свѣтлость! Я вынужденъ обезпокоить васъ по приказанію Роберта Роя, у котораго теперь по несчастію нахожусь въ плѣну. Податель сего объяснитъ намъ все что случилось, а я только передамъ Вашей Свѣтлости въ краткихъ слонахъ слѣдующія требованія Робъ-Роя. Онъ желаетъ чтобъ Ваша Свѣтлость поквитали нее что онъ вамъ долженъ, чтобъ вы уплатили ему 3400 марокъ за убытки, понесенные имъ въ Крайгростаупѣ и Аухипхизаленѣ, и чтобы вы поклялись впредь его не преслѣдовать; пока вы не исполните этихъ требованій, онъ будетъ держать при себѣ меня, деньги, полученныя мною сегодня, мои денежныя книги и неоплаченныя обязательства, угрожая въ случаѣ преслѣдованія его солдатами, подвергнуть меня всевозможнымъ истязаніямъ. Сегодня я въ общей суммѣ получилъ отъ различныхъ джентльменовъ 3227 фунтовъ, 2 шиллинга и 8 пенсовъ на шотландскія деньги, въ чемъ и далъ росписки. Ожидая отвѣта отъ Вашей Свѣтлости, остаюсь навѣки Вашъ преданный и покорный слуга Джонъ Грэамъ.

Sic subscribitur.

Письмо Монтроза къ….

Глазго 28 ноября 1716 г.

Серъ, познакомивъ васъ въ прошломъ моемъ письмѣ отъ 21 числа съ несчастіемъ моего друга, мистера Грэама изъ Киллэрна, я съ большимъ удовольствіемъ увѣдомляю васъ, что вчера ночью, къ моему величайшему изумленію, явился ко мнѣ мистеръ Грэамъ и разсказалъ все что случилось съ нимъ со времени его похищенія разбойниками. По видимому Робъ-Рой, обдумавъ основательно все дѣло, нашелъ что задержаніе Киллэрна не принесетъ ему никакой пользы, а только навлечетъ на него справедливую кару правосудія, а потому отпустилъ его въ воскресенье вечеромъ, продержавъ съ понедѣльника въ очень непріятномъ положеніи, такъ какъ онъ постоянно принужденъ былъ переходить съ мѣста на мѣсто. Онъ возвратилъ ему книги, бумаги и росписки, а удержалъ только деньги. Я остаюсь, серъ, вашъ покорный слуга Монтрозъ^[26].

3. Вызовъ Робъ-Роя. Робъ-Рой великому и могущественному принцу Джэмсу, герцогу Монтрозу.

Въ милостивомъ вниманіи къ храбрости и дѣятельности Вашей Свѣтлости, Робъ-Рой увѣдомляетъ васъ, что единственное средство поддержать то и другое, заключается въ обращеніи съ нимъ, какъ онъ того заслуживаетъ, и назначивъ время и выбравъ оружіе положить на мѣстѣ вашего непримиримаго врага или славно окончить свою ничтожную жизнь отъ его руки. Чтобъ злые языки или льстецы не стали мнѣ упрекать въ вызовѣ на бой человѣка, извѣстнаго своей несчастной, подлой душой, я согласенъ чтобы вы явились въ бой въ сопровожденіи двухъ, могущественнѣйшихъ опоръ вашей храбрости и начальника вашихъ тѣлохранителей. Такимъ образомъ Ваша Свѣтлость не будете болѣе имѣть причины требовать отъ двора толпы солдатъ для охоты за мною, словно за лисицей, подъ предлогомъ что меня невозможно найти на землѣ. Этимъ путемъ будетъ устранено для Вашей Свѣтлости и вашихъ солдатъ всякое безпокойство относительно розысканія Робъ-Роя, то есть если любовь къ славѣ побудитъ васъ согласиться на эту попытку, хотя и неравнымъ оружіемъ снять голову, съ плечъ Робъ-Роя. Но если набожность, осторожность и хитрость Вашей Свѣтлости не дозволятъ намъ рѣшиться на такой поступокъ, достойный джентльмена, то подчиняясь желанію сохранить мира, возвратите мнѣ все то что вы у меня отняли, благодаря вашему положенію тирана, иначе ваша погибель неминуема, и предупредите вашихъ друзей, чтобъ они болѣе не ожидали прежняго, любезнаго съ ними обращенія. Никакія мольбы не заставятъ насъ болѣе отпускать ихъ на свободу, лишивъ ихъ только оружія. Такимъ образомъ я предлагаю Вашей Свѣтлости миръ, если война пугаетъ васъ; выбирайте одно изъ двухъ: или я буду вашимъ добрымъ другомъ или останусь смертельнымъ врагомъ.

Этотъ странный вызовъ былъ вложенъ въ письмо къ одному изъ друзей Робъ-Роя, служившаго вѣроятно у герцога Аргайля въ Налѣ:

Серъ, посылаю вамъ прилагаемую бумагу, которая вѣрно доставитъ вамъ и вашимъ товарищамъ удовольствіе за веселой пирушкой. Я не имѣю никакихъ извѣстій со времени нашего свиданія; то что я вамъ говорилъ объ испанцахъ, подтверждается. Если я узнаю дальнѣйшія подробности, то увѣдомлю насъ, а до тѣхъ поръ писать не буду. Остаюсь, серъ, вашъ любящій родственникъ и покорный слуга Робъ-Рой».

16 апрѣля 1719 г.

Мистеру Патрику Андерсону въ Гэ.

На печати изображенъ олень, недурная эмблема дикаго горца.

Судя по адресу на конвертѣ Робъ-Рой продолжалъ поддерживать сношенія съ герцогомъ Аргайлемъ и его агентами. Война, на которую онъ намекаетъ, вѣроятно ничто иное, какъ высадка испанской арміи. Слухи о подобныхъ высадкахъ часто распространялись въ то время вслѣдствіе появленія испанскаго отряда въ Глевсгилѣ, гдѣ онъ и былъ взятъ въ плѣнъ въ 1718 году.

4. Письмо Роберта Камбела, или Макъ-Грегора, обыкновенно называемаго Робъ-Роемъ, въ фельдмаршалу Вэду, принимавшаго повинную возставшихъ вождей и клановъ ¹).

¹) Этотъ любопытый документъ заимствованъ изъ подлиннаго описанія дѣйствій фельдмаршала Вэда въ горной Шотландіи, которое извѣстный антикварій Джорджъ Чальмерсъ сообщилъ Роберту Джамисону, напечатавшему его въ приложеніи къ новому изданію «Писемъ Бурта изъ Сѣверной Шотландіи». Авторъ.

Серъ, рѣдкое человѣколюбіе, постоянно выказываемое вами при исполненіи возложенныхъ на васъ королевскимъ довѣріемъ обязанностей и постоянной готовности оказать добрую услугу всѣмъ, которыхъ вы находите достойными сожалѣнія, послужитъ надѣюсь извиненіемъ моей смѣлости, съ которой я рѣшаюсь доказать вамъ, что я достоинъ помилованія и покровительства его величества, оказанныхъ чрезъ ваше благодѣтельное посредничество многимъ находившимся въ столь же несчастномъ положеніи какъ я. Конечно, я вполнѣ сознаю, что нѣтъ оправданія такому страшному преступленію, какъ то, въ которомъ я повиненъ, т. е. мятежу. Но я смиренно прошу выслушать объясненіе нѣкоторыхъ обстоятельствъ, которыя служатъ облегчающимъ обстоятельствомъ моей вины. Главнымъ моимъ несчастьемъ было то, что въ моментъ возстанія я находился подъ опасностью тюремнаго заключенія за предполагаемые долги герцогу Монтрозу. Чтобъ избѣгнуть тюрьмы, которой я не миновалъ бы, еслибъ слѣдуя своимъ сердечнымъ стремленіямъ я присоединился къ королевской арміи въ Стирлингѣ, я былъ вынужденъ принять сторону претендента, ибо въ виду возстанія всей страны было невозможно и не безопасно оставаться нейтральнымъ. Однако, я не сталъ бы ссылаться на мое насильственное поступленіе въ ряды мятежниковъ, противоестественно возставшихъ противъ его величества короля Георга, еслибъ не могъ въ тоже время указать вамъ на то, что я не только не принималъ участія въ открытыхъ военныхъ дѣйствіяхъ противъ арміи его величества, но при всякой возможности посылалъ его свѣтлости герцогу Аргайлю свѣденія о силѣ и положеніи мятежниковъ, что я надѣюсь его свѣтлость вполнѣ подтвердитъ. V Что касается до долга герцогу Монтрозу, то я уплатилъ его до послѣдняго пенса. Смиренно прошу вѣрить, что еслибъ отъ меня зависѣло, то я всегда соотвѣтственно стремленіямъ моего сердца былъ бы преданнымъ слугою его величества короля Георга, и что если я теперь умоляю насъ исходатайствовать у его величества мнѣ помилованіе, то это лишь въ искреннемъ желаніи посвятить всю остальную мою жизнь на службу того, доброта, справедливость и человѣколюбіе котораго извѣстны всему свѣту. Я остаюсь, серъ, съ глубокимъ уваженіемъ и искренней преданностью вашъ и т. д.

Робертъ Камбель.

5. Бѣгство Робъ-Роя отъ герцога Атоля.

Слѣдующій отрывокъ изъ письма одного пастора шотландской церкви къ другому доставленъ автору Джономъ Грегорсономъ изъ Ардторниша:

«Ботъ какъ разсказываютъ о бѣгствѣ Робъ-Роя: Послѣ долгихъ переговоровъ между его свѣтлостью (который переписывался объ этомъ съ лицами, находившимися при дворѣ), Робъ-Рой отправился къ герцогу, получивъ отъ него обѣщаніе покровительства, но герцогъ тотчасъ его арестовалъ и послалъ сказать въ Эдинбургъ, чтобы прислали отрядъ изъ арміи генерала Карпентера для принятія Роба и слѣдованія съ нимъ въ Эдинбургъ. Дѣйствительно отрядъ былъ присланъ въ Кенросъ въ Файфѣ, гдѣ его свѣтлость долженъ былъ вручить имъ плѣнника; онъ потребовалъ для этого роту отъ губернатора Перта, но встрѣтивъ ее въ Дункелѣ, герцогъ отправилъ ее обратно, рѣшившись передать Роба лично, а до появленія отряда оставилъ его въ Лоджирэтѣ подъ усиленнымъ карауломъ. Робъ все это время очень весело пилъ съ солдатами, и выпросивъ позволеніе написать женѣ письмо, вышелъ съ нимъ на улицу, чтобъ передать словесное порученіе посланному. Тутъ подъ глазами часовыхъ, онъ подошелъ какъ бы случайно къ лошади, и вскочивъ на нее далъ тягу, что особенно огорчило герцога, такъ какъ поимкой Робъ-Роя онъ хотѣлъ досадить Джону Рою^[27]».

6. Народныя баллады.

Во многихъ балладахъ шотландскихъ поэтовъ описывается львиный обычай горныхъ шотландцевъ похищать красавица, изъ нижнихъ долипъ, когда имъ приходится по вкусу лице или приданое красавицы. Вотъ подобная баллада, приведенная Робертомъ Джонсономъ въ его «Народныхъ Шотландскихъ Пѣсняхъ»:

«Bonny Babby Livingstone

Gaed out to see the kye.

And she has met with Glenlyon,

Who has stolen her away.

He took frae her her satin coat,

But an her silken gowu

Syne roud her in his tartan plaid,

And happd her round and round ¹).

¹) Вышла прелестная Бэби Ливингстонъ посмотрѣть на коровъ и встрѣтила она Гленліона, который увезъ ее далеко.

Снялъ онъ съ нея шелковое платье и обвилъ ее своимъ тартановымъ плодомъ.

Въ другой балладѣ говорится:

Four and twenty Hieland men,

Came down by Fiddoch side,

And they have sworn а deadly aith,

Jean Muir suld be а bride.

And they have sworn а deadly aith.

like man upon his durke,

That she should wed with Duncan Ger,

Or they’d make bloody worke ²).

²) Двадцать четыре горца спустились съ Фидохской горы и дали торжественную клятву, что Джана Муиръ будетъ невѣстой.

Эта баллада сохранилась только по преданію, по много подобныхъ же поэтическихъ произведеній можно найти въ сборникахъ шотландскихъ балладъ.

Подвига. Роберта Ойга или молодаго Робъ-Роя, какъ его называли обитатели нижней Шотландіи, воспѣта, въ балладѣ, сохранявшейся въ двадцати варіантахъ. Музыка, подъ которую она поется, отличается.дикой живостью; мы приведемъ на память ея главнѣйшіе куплеты:

Roh Roy is frae the Hielands come,

Dawn to the Lowland border;

And he has stolen that lady away,

To hand his house in order.

He set her on а milk-white steed,

Of none he stood in awe;

Untill they readied the Hieland hills,

Aboon the Palmaha!

Saying, be content, be content,

Be content with me, lady;

Where will ye And in Lennox land,

Sae braw а man as me, lady?

Rob Roy, tic was my father called,

Mac Gregor was his name, lady;

А the country, far and near,

Have heard Mac Gregor’s fame, lady.

He was а hedge about his friends,

А heckle to his foes, lady;

If any man did him gainsay,

He felt his deadly blows, lady.

I am as bold, I am as bold,

I am as bold and more, lady;

Any man that doubts my word,

May try my gude claymore, lady.

Then be content, be content,

Be content with me, lady;

For now you are my wedded wife,

Untill the day ye die, lady ¹).

¹) Робъ-Рой изъ горъ явился на рубежъ долинъ и похитилъ онъ красавицу, чтобъ хозяйкой была она у него въ домѣ.

Посадилъ онъ ее на бѣлаго коня, ибо никого онъ не боялся, и поскакалъ съ пою въ горы за Вальмагаскій проходъ.

Будьте довольны, будьте счастливы, красавица, говорилъ онъ: гдѣ вамъ найти въ Леноксѣ такого молодца?

Отецъ мой былъ Робъ-Рой, красавица, звали его Макъ-Грегоръ и во всей странѣ знали его славное имя.

Они поклялись на остріяхъ своихъ кинжаловъ, что она будетъ женою Дункана Джера, или они прольютъ много крови.

7. Глинъ Дгу.

Слѣдующія свѣденія объ этомъ горномъ вождѣ собраны авторомъ, когда предыдущіе листы были уже отпечатаны. Онъ заимствовалъ ихъ изъ рукописныхъ мемуаровъ очевидца событій 1745 года.

Глюну Дгу была поручена важная защита замка Доунъ, въ которомъ Карлъ Эдуардъ оставилъ гарнизонъ для охраненія своихъ сношеній съ горной Шотландіей и отраженія вылазокъ изъ Стирлингскаго замка; этотъ вождь отличился мужественнымъ исполненіемъ возложенной на него тяжелой обязанности.

„Гленгайль, говорится въ этихъ мемуарахъ, былъ красивый человѣкъ, высокаго роста и походилъ болѣе на древнихъ героевъ, чѣмъ на нашихъ современныхъ джентльменовъ. Его честность и безкорыстіе вошли въ пословицу; онъ скроменъ, храбръ, мужественъ и одинъ изъ лучшихъ партизаномъ въ Европѣ. Однимъ словомъ всѣ окрестные жители заявляли, что никогда не было такого человѣколюбиваго правителя, какъ Гленгайль, и во время его правленія ни у кого не было похищено даже цыпленка“.

Изъ этого любопытнаго отрывка видно, что Гленгайль, а не Стюартъ изъ Баплоха, какъ сказано въ одномъ изъ примѣчаній къВэверлею, былъ начальникомъ гарнизона въ Доунѣ. По всей вѣроятности Валлохъ впослѣдствіи замѣнилъ Макъ-Грегора.

Онъ былъ опорою друзей, красавица, и грозою недруговъ; и кто смѣлъ ему перечить тотъ падалъ подъ его ударами.

Я также смѣлъ, я также храбръ, если еще не болѣе, красавица, и всякій кто усомнится въ моемъ словѣ узнаетъ мой мечъ.

Будьте же довольны, будьте счастливы со мною, красавица; вы теперь моя жена до гробовой доски.

РОБЪ-РОЙ.

ГЛАВА I.

Ужель нѣтъ легче кары мнѣ,

Хотя грѣховна жизнь моя?
Единый сынъ и тотъ втайнѣ,
Увы! отрекся отъ меня!
Злодѣя кляну я того,
Кто соблазнилъ на то его!
По свѣту странствовать?.. Коня
Отправлю я замѣстъ себя.

Monsieur Thomas.

Любезный другъ. Ты обратился ко мнѣ съ просьбой посвятить тебѣ нѣсколько досужихъ часовъ, которыми Провидѣнію угодно было благословить закатъ моей жизни, и разсказать случайности и невзгоды, бывшія со мною въ дни моей юности. Я долженъ сознаться, что эти приключенія — благо ты ихъ называешь такимъ громкимъ именемъ — не прошли для меня безслѣдно: воспоминаніе о нихъ вызываетъ во мнѣ какое-то смѣшанное чувство грусти и удовольствія; счастливая, безмятежная старость получаетъ особенную прелесть въ сравненіи съ бурными днями молодости, и мысль возносится съ глубокимъ благоговѣніемъ и благодарностью къ Тому, Кто руководитъ судьбами всего міра. Не могу сомнѣваться въ правдивости высказаннаго тобою мнѣнія, что люди, съ любовью слушающіе разсказы стариковъ про былое время, найдутъ нѣчто привлекательное въ моемъ повѣствованіи о моихъ приключеніяхъ среди народа, замѣчательно первобытнаго въ своихъ правахъ и обычаяхъ.

Не забудь однакоже, что повѣсть, разсказанная съ глазу на глазъ, между близкими друзьями, теряетъ на бумагѣ половину своей прелести. Ты съ любовью прислушивался къ голосу дорогаго тебѣ человѣка, когда онъ самъ разсказывалъ о своихъ приключеніяхъ; по быть можетъ соскучишься, читая тотъ же разсказъ въ тиши своего кабинета. Впрочемъ, дряхлая старость еще не коснулась тебя, ты пользуешься крѣпкимъ здоровьемъ, и безъ сомнѣнія переживешь пишущаго эти строки. Когда моя рукопись дойдетъ до тебя, схорони ее въ одномъ изъ потайныхъ ящиковъ твоего письменнаго стола до того времени, пока насъ не разлучитъ событіе, которому суждено скоро, и очень скоро случиться. Послѣ того какъ мы разстанемся на этомъ свѣтѣ, чтобы встрѣтиться, я надѣюсь, въ лучшемъ, ты вѣроятно почтишь память твоего умершаго друга болѣе чѣмъ онъ того заслуживаетъ, и найдешь въ его запискахъ источникъ грустныхъ и поучительныхъ размышленій. Многіе, прощаясь на смертномъ одрѣ съ своими сердечными друзьями, завѣщаютъ имъ портреты — блѣдное воспоминаніе о наружныхъ чертахъ любимаго лица; я же вручаю тебѣ разсказъ о моей жизни: изъ него ты узнаешь мои дурные и хорошіе поступки, мои чувства и мысли. Надѣюсь, что ты отнесешься къ ошибкамъ и увлеченіямъ моей молодости съ тою же доброй снисходительностью, съ какой смотрѣлъ на мои заблужденія въ болѣе зрѣломъ возрастѣ.

Посвященіе моихъ мемуаровъ (какое важное названіе для такого скромнаго труда!) дорогому и близкому другу представляетъ для меня между прочимъ то большое преимущество, что я могу выпустить нѣкоторыя мало интересныя подробности, съ которыми пришлось бы волей-неволей знакомить посторонняго читателя. Дѣйствительно, въ правѣ ли я докучать тебѣ своей болтовней, пользуясь обиліемъ чернилъ, бумаги и досужаго времени, а также твоей любезной готовностью меня слушать? Разумѣется, нѣтъ; а все же я увѣренъ, что буду норою злоупотреблять соблазнительнымъ правомъ говорить о себѣ, о своихъ приключеніяхъ, и заранѣе прошу извинить меня, если въ моемъ разсказѣ встрѣтятся подробности, которыя обоимъ намъ хорошо извѣстны. Самые лучшіе, самые мудрые люди уступали искушенію подробно говорить о событіяхъ, въ которыхъ они были героями, забывая, что время и терпѣніе слушателей имѣютъ предѣлъ. Въ видѣ примѣра мнѣ достаточно напомнить тебѣ объемъ рѣдкаго и оригинальнаго изданія мемуаровъ Сюлли; по свойственному библіофиламъ мелочному тщеславію, ты предпочитаешь это изданіе позднѣйшему, сокращенному и несравненно болѣе полезному; тогда какъ я вижу въ немъ только подтвержденіе общеизвѣстной истины, что и великіе люди бываютъ не въ мѣру себялюбивы. Насколько мнѣ помнится, этотъ знаменитый государственный человѣкъ назначилъ ни болѣе ни менѣе какъ четырехъ секретарей для составленія полнаго свода замѣчательныхъ дѣяній его жизни, подъ заглавіемъ: Economies royales ou Mémoires des royales transaci lions politiques, militaires et domestiques de Henry IV, и т. д., и т. д. Составители добросовѣстно отнеслись къ своему труду, и изложили мемуары герцога въ формѣ разсказа, обращеннаго къ нему iu propria persona. Юлій Цезарь, какъ извѣстію, писалъ о себѣ въ третьемъ лицѣ; другіе смертные останавливались на первомъ лицѣ, когда имъ приходилось, стоя на каѳедрѣ или сидя въ рабочемъ кабинетѣ, избирать самихъ себя героями своего повѣствованія. — Сюлли доставилъ себѣ утонченное, хотя и причудливое наслажденіе выслушивать отъ другихъ подробный разсказъ о своихъ собственныхъ дѣяніяхъ; благодаря такой изобрѣтательности, онъ одновременно былъ публикой, героемъ и вѣроятно также авторомъ разсказа. Если бы мы могли взглянуть на него въ подобную минуту, намъ представилось бы великолѣпное зрѣлище: великій эксъ-министръ сидитъ въ глубокихъ креслахъ; на немъ кружевной кафтанъ и пышное жабо; выраженіе лица строгое и сосредоточенное; передъ нимъ, вытянувшись въ струнку, стоятъ секретари, съ обнаженными головами, и важно докладываютъ: такъ изволилъ выразиться герцогъ — таковъ былъ взглядъ герцога — таково было мнѣніе Вашей Свѣтлости по этому важному предмету — таковы были секретныя наставленія, данныя герцогомъ королю по весьма затруднительному вопросу. Въ такихъ выраженіяхъ говорятъ подобострастные секретари, и герцогъ внимательно выслушиваетъ факты, ближе извѣстные ему чѣмъ разскащикамъ, до которыхъ они могли дойти только черезъ него одного.

Мое положеніе конечно далеко не столь смѣшное. Но еслибъ Франкъ Осбальдистонъ представилъ Биллю Трешаму формальный отчета» о своема" рожденіи, воспитаніи и родственника" связяхъ, то Билль Трошамъ могъ бы найти такой поступокъ страннымъ. Поэтому, я постараюсь избѣгнуть многословія и не повторять того что тебѣ хорошо извѣстно. Мнѣ придется однакоже воскресить въ твоей памяти нѣкоторыя обстоятельства, имѣвшія важное вліяніе на мою судьбу, и которыя ты вѣроятно уже забылъ.

Ты долженъ хорошо помнить моего отца, котораго ты часто видалъ ребенкомъ, такъ какъ твой отецъ былъ его компаньономъ въ торговомъ домѣ. Но ты едва ли знала" его въ лучшій періодъ его жизни, когда старость и болѣзни не успѣли еще охладить въ немъ горячей любви къ труду и смѣлымъ предпріятіямъ. Если бы онъ посвятилъ богатый запасъ своей энергіи и тонкой наблюдательности не торговымъ предпріятіямъ, а научной дѣятельности, то былъ бы не менѣе счастливымъ человѣкомъ, хотя конечно не обладалъ бы такими богатствами. Впрочемъ, комерческія операціи, помимо надежды на обогащеніе, представляютъ много завлекательнаго. Всякій пускающійся въ путь по бурному океану торговли долженъ обладать искуствомъ кормчаго и мужествомъ мореходца. И не смотря на все онъ можетъ потерпѣть крушеніе, если не дуетъ попутный вѣтеръ фортуны. Представляя смѣсь расчетливой предусмотрительности съ неизбѣжнымъ рискомъ, глубокихъ соображеній съ капризами слѣпаго случая, торговая дѣятельность служитъ источникомъ сильныхъ ощущеній и напряженной умственной работы; она имѣетъ всю прелесть азартной игры, оставаясь въ то же время чуждою всякаго безнравственнаго элемента.

Въ началѣ восемнадцатаго вѣка, когда мнѣ едва минуло (помилуй меня Боже!) двадцать лѣтъ, отецъ вызвалъ меня изъ Бордо по очень важному дѣлу. Никогда не забуду нашего перваго свиданія. Ты помнишь сухой, отрывистый, почти суровый топъ, которымъ онъ обыкновенно высказывалъ свое удовольствіе. И вотъ его образъ, словно живой, возстаетъ въ моемъ воображеніи: я вижу передъ собою его прямую, высокую фигуру, отличавшуюся быстрой, рѣшительной походкой; смѣлый, проницательный взглядъ; строгое лице, которое отъ многихъ заботъ подернулось преждевременными морщинами. — Невольно слышится мнѣ его рѣчь, сжатая и выразительная, въ которой часто звучала рѣзкая нота, даже помимо его воли.

Соскочивъ съ коня, я поспѣшилъ въ кабинетъ отца. Онъ ходилъ взадъ и впередъ, и казалось былъ погруженъ въ размышленія, и хотя мы не видались болѣе четырехъ лѣтъ, однакоже мое появленіе не могло расѣять его думы. Я бросился ему на шею. Онъ былъ добрымъ отцомъ, хотя и не ласковымъ, и слеза блеснула въ его темныхъ глазахъ, по тотчасъ исчезла.

— Дюбуръ говоритъ въ своемъ письмѣ, что онъ доволенъ тобою, Франкъ.

— Очень радъ, серъ.

— Но я не могу сказать того же, прибавилъ отецъ, садясь къ письменному столу.

— Очень жаль, серъ.

— Слова «очень радъ», «очень жаль», въ большинствѣ случаевъ ничего или почти ничего не выражаютъ, Франкъ. У меня подъ рукою твое послѣднее письмо.

Онъ досталъ большую пачку инеемъ, тщательно пронумерованныхъ и перевязанныхъ красной тесемкой. Между ними находилось мое несчастное посланіе, которымъ я надѣялся если не убѣдить, то по крайней мѣрѣ тронуть моего отца, такъ какъ рѣчь шла о предметѣ, наиболѣе близкомъ моему сердцу. Письмо лежало среди всевозможныхъ дѣловыхъ бумагъ, записокъ, писемъ и квитанцій самаго будничнаго, прозаическаго содержанія. Это глубоко уязвило мое самолюбіе; не могу теперь безъ смѣха вспомнить, какъ болѣзненно сжалось мое сердце при видѣ злосчастной пачки комерческой кореспонденціи, между которой безцеремонно заброшено было мое письмо — трудъ нѣсколькихъ безсонныхъ ночей. Я невольно подумалъ, что письмо съ такимъ серьезнымъ содержаніемъ (и такъ хорошо написанное, хотѣлъ я было прибавить про себя) заслуживало большаго вниманія и могло быть спрятано отдѣльно отъ безсмысленнаго конторскаго хлама.

Отецъ однако не замѣтилъ моего неудовольствія, да если бы и замѣтилъ, то едва ли обратилъ на это вниманіе. Онъ продолжалъ спокойнымъ голосомъ прерванную рѣчь:

— Ты пишешь, Франкъ, въ послѣднемъ своемъ письмѣ, что расчитывая на мою доброту, надѣешься получить хотя отрицательное право голоса въ важномъ вопросѣ о выборѣ карьеры; ты пишешь, что непреодолимыя (онъ началъ читать изъ моего письма), такъ кажется, непреодолимыя — замѣчу мимоходомъ, что твой почеркъ очень неразборчивъ: тебѣ слѣдуетъ болѣе закруглять букву и и отчетливѣе обозначать петлю въ буквѣ е — что непреодолимыя препятствія лишаютъ тебя возможности согласиться на мое предложеніе. У тебя написано объ этомъ предметѣ цѣлыя четыре страницы, хотя при большей внимательности и точности выраженій ты могъ бы легко ограничиться нѣсколькими строчками. Дѣйствительно, Франкъ, все твое письмо сводится къ одному: ты не хочешь исполнить моего желанія,

— Я не могу этого сдѣлать, серъ, въ данномъ случаѣ; я никогда не позволилъ бы себѣ употребить выраженіе «не хочу».

— Молодой человѣкъ, слова имѣютъ для меня мало значенія, отвѣчалъ отецъ, умѣвшій соединять непреклонность воли съ необыкновеннымъ спокойствіемъ и самообладаніемъ. «Не могу» быть можетъ нѣсколько вѣжливѣе чѣмъ «и е хочу», но оба выраженія однозначущи въ томъ случаѣ, когда не существуетъ нравственной невозможности. Впрочемъ, я не люблю ничего дѣлать наскоро; мы возобновимъ нашъ разговоръ послѣ обѣда. — Овенъ!

Въ дверяхъ появился Овенъ; ему было тогда пятьдесятъ лѣтъ съ небольшимъ, и длинныя пряди его волосъ не имѣли еще того серебристаго отлива, который возбуждалъ въ тебѣ такое уваженіе къ нему, но онъ былъ въ томъ же, или въ точно такомъ же свѣтлокоричневомъ костюмѣ, въ тѣхъ же. сѣрыхъ шелковыхъ чулкахъ, въ тѣхъ же башмакахъ съ серебряными пряжками, въ тѣхъ же тщательно выглаженныхъ батистовыхъ манжетахъ, которыя онъ въ гостиной выпускалъ до половины кисти, а въ конторѣ бережно пряталъ подъ рукава, чтобы ихъ не коснулась употребляемыя имъ чернила; — однимъ словомъ, передо мной явилась та же серьезная, безстрастная, но добродушная фигура, которую старшій прикащикъ большаго торговаго дома Осбальдистонъ и Трешамъ сохранилъ до самой смерти.

Овенъ, сказалъ отецъ, когда добрый старикъ крѣпко пожалъ мою руку, — вы должны сегодня обѣдать съ нами, и послушать новости, которыя Франкъ привезъ отъ нашихъ друзей въ Бордо.

Овенъ отвѣсилъ одинъ изъ тѣхъ формальныхъ поклоновъ, которыми онъ выражалъ свою почтительную благодарность. Не нужно забывать, что подобное приглашеніе считалось большою милостью въ тѣ времена, когда разстояніе, отдѣлявшее подчиненныхъ отъ ихъ начальства, было неизмѣримо велико.

Я никогда не забуду этого обѣда. Я былъ слишкомъ огорчена. и взволнованъ, чтобы принимать дѣятельное участіе въ разговорѣ, какъ этого по видимому желалъ отецъ, и часто давалъ неудовлетворительные отвѣты на его вопросы. Овенъ колебался между почтеніемъ къ своему патрону и любовью къ юношѣ, котораго онъ нѣкогда качалъ на колѣняхъ; онъ напоминалъ собою преданнаго, по боязливаго союзника, обязаннаго помогать странѣ, наводненной непріятелемъ, и съ большимъ самоотверженіемъ старался прикрывать мое отступленіе и смягчать неблагопріятное впечатлѣніе, производимое моими неумѣстными отвѣтами. Отецъ замѣчалъ эти маневры, хмурился и нѣсколько разъ обрывалъ свое неудовольствіе на моемъ добромъ защитникѣ. Въ Бордо я своимъ поведеніемъ напоминалъ немного того юношу, который сильно огорчалъ своего отца тѣмъ, что:

Торговые дѣла писать нерѣдко забывалъ,

И вирши скверные по цѣлымъ днямъ кропалъ.

Отецъ поручилъ Дюбуру, кореспонденту нашей фирмы, посвятить меня въ тайны комерческаго дѣла, а я показывался въ контору только для того, чтобъ дать французу возможность писать обо мнѣ удовлетворительные отзывы отцу. На самомъ дѣлѣ я посвящалъ большую часть своего времени литературѣ и физическимъ упражненіямъ. Отецъ мой, вообще говоря, не возставалъ противъ развитія умственныхъ и физическихъ силъ. Онъ понималъ, что такое развитіе облагораживаетъ человѣка и возвышаетъ его надъ другими. Но для него была всего дороже завѣтная мечта: онъ желалъ, чтобъ я по только наслѣдовалъ его богатства, но и продолжалъ его сложныя, искусно задуманныя предпріятія, съ помощью которыхъ онъ расчитывалъ упрочить и увеличить свое состояніе.

Вначалѣ одна любовь къ торговому дѣлу, казалось, руководила отцомъ въ его настойчивомъ желаніи сдѣлать изъ меня негоціанта. Но впослѣдствіи я убѣдился, что у него были другія побудительныя причины. Пылкій, предпріимчивый, способный, онъ не могъ довольствоваться нѣсколькими успѣшными спекуляціями; успѣхъ только побуждалъ его къ большей дѣятельности и давалъ ему средство увеличивать ставку. Подобно честолюбивому побѣдителю онъ шелъ отъ успѣха къ успѣху, отъ предпріятія къ предпріятію не давая себѣ времени не только насладиться пріобрѣтеннымъ, но даже упрочить его за собою. Онъ привыкъ бросать свое состояніе на вѣсы фортуны, и смѣлыми, искусными мѣрами нагибать коромысло въ благопріятную сторону; онъ чувствовалъ въ себѣ особенный избытокъ силъ, особенную полноту жизни, когда ставилъ на карту большую часть состоянія. Таковъ морякъ, закаленный въ бояхъ и непогодахъ: мужество и увѣренность пробуждаются въ немъ съ особенной силой передъ бурей или битвой. Но отецъ сознавалъ, что рано или поздно старость и болѣзни подкосятъ въ немъ жизненныя силы, и хотѣлъ заблаговременно заручиться во мнѣ помощникомъ, который могъ бы принять кормило изъ его утомленныхъ рукъ и направить судно по начертанному имъ пути. Въ подобныхъ соображеніяхъ онъ также руководился привязанностью ко мнѣ. Твой отецъ никогда не принималъ дѣятельнаго участія въ торговомъ дѣлѣ, хотя и положилъ въ него свое состояніе; Овенъ, честный и искусный счетчикъ, былъ незамѣнимымъ лицомъ во главѣ конторы, но ему недоставало знанія и способностей, чтобы руководить всѣмъ дѣломъ. Такимъ образомъ, если бы смерть внезапно похитила отца, весь міръ его дальновидныхъ соображеній разлетѣлся бы въ прахъ; нужно было подготовить Геркулеса въ торговомъ дѣлѣ, который могъ бы поддержать грузъ, падающій съ плечъ Атласа, и роль Геркулеса долженъ былъ исполнить я. Вотъ по какимъ явнымъ и сокровеннымъ соображеніямъ отецъ настойчиво прочилъ меня въ негоціанты; а какъ тебѣ извѣстно, онъ былъ непреклоненъ въ однажды принятомъ рѣшеніи. Но я былъ того мнѣнія, что въ подобномъ вопросѣ слѣдовало мнѣ дать право голоса, и съ неменьшимъ упрямствомъ рѣшился не соглашаться на желаніе отца.

Я долженъ замѣтить въ свое оправданіе, что въ то время я не понималъ хорошенько мотивовъ, руководившихъ отцомъ, и не могъ подозрѣвать какъ много зависѣло его счастіе и спокойствіе отъ принятаго мною рѣшенія. Я жилъ въ довольствіи, ожидалъ въ будущемъ получить большое состояніе, и не могъ себѣ представить, что мнѣ нужно будетъ работать и жертвовать своими вкусами и привычками, чтобы упрочить за собою это состояніе. Я думалъ, что отецъ смотритъ на меня какъ на человѣка, обязаннаго нажить новыя богатства, и я рѣшилъ, что новыхъ богатствъ мнѣ не нужно, что денегъ у меня будетъ всегда достаточно для удовлетворенія самыхъ утонченныхъ потребностей и что не слѣдуетъ жертвовать изъ-за нихъ своимъ счастіемъ.

Вотъ почему, еще разъ повторяю, я не такъ распоряжался въ Бордо своимъ временемъ, какъ того желалъ отецъ. Занятія, которыя онъ считалъ наиболѣе важными, я отложилъ на послѣдній планъ и (если бы могъ) охотно совсѣмъ отказался бы отъ нихъ. Дюбуръ пользовался немалыми выгодами отъ нашего торговаго дома, и былъ слишкомъ топкимъ политикомъ, чтобы писать отцу неблагопріятные отзывы обо мнѣ: въ его интересахъ было ладить съ отцомъ и со мною — единственнымъ наслѣдникомъ богатой фирмы. Къ тому же, какъ ты увидишь изъ дальнѣйшаго разсказа, для него могла быть особенная личная выгода не знакомить меня съ дѣломъ, которымъ мнѣ предстояло заниматься. Оставляя въ сторонѣ неакуратное посѣщеніе конторы, Дюбуръ могъ по совѣсти писать обо мнѣ одобрительные отзывы, такъ какъ я велъ жизнь тихую и нравственную; но не берусь утверждать, что хитрый французъ измѣнилъ бы свои отзывы, если бы онъ подмѣтилъ во мнѣ, кромѣ лѣпи и отвращенія къ комерческимъ дѣламъ, другіе болѣе предосудительные недостатки. Какъ тебѣ извѣстно, я изрѣдка занимался въ конторѣ по его указаніямъ, а потому онъ не слишкомъ нападалъ на меня за то, что я предпочиталъ Корнеля и Боало сочиненіямъ Постльтвайта (допустивъ, что его in folio существовали въ то время, и Дюбуръ могъ произнести это мудреное имя), Савари и другихъ авторовъ о торговой экономіи. Дюбуръ гдѣ-то выкопалъ стереотипную фразу, которою неизмѣнно заканчивалъ свои письма. — «Отецъ», писалъ онъ, «не можетъ желать лучшаго сына».

Отецъ мой никогда не придирался къ частому повторенію какой нибудь фразы, если онъ находилъ со ясною и выразительною. Самъ Адисонъ не могъ бы пріискать ему болѣе любезныхъ выраженій, чѣмъ слѣдующее: «Симъ удостовѣряю. что письмо ваше, съ приложенными къ нему квитанціями, получилъ и съ сдѣланными вами помѣтками сообразовался».

Частое повтореніе фразы, придуманной Дюбуромъ, убѣдило мистера Осбальдистона, что изъ меня вышелъ именно такой дѣлецъ, какимъ онъ желалъ видѣть своего сына. Я же съ своей стороны не нашелъ ничего болѣе остроумнаго какъ написать въ одинъ прекрасный день краснорѣчивое посланіе, въ которомъ объяснилъ отцу, что не желаю участвовать въ фирмѣ, и отклоняю отъ себя честь сидѣть на высокомъ табуретѣ (болѣе высокомъ, чѣмъ табуретъ Овена и остальныхъ прикащиковъ) въ мрачной конторѣ, въ Крэнской аллеѣ. Съ тѣхъ поря, все пошло дурно: отецъ сталъ смотрѣть подозрительно на отчеты Дюбура и поспѣшно вызвалъ меня въ Лондонъ, гдѣ ожидалъ меня только что разсказанный пріемъ.

ГЛАВА II.

Я начинаю подозрѣвать, что молодой человѣкъ страдаетъ ужаснымъ недугомъ — любовью къ стихотворству: изъ него не будетъ пути. Человѣкъ подбирающій риѳмы пропалъ для общества. Бенъ Джонсонъ.-- Ярмарка Св. Варѳоломея.

Отецъ мой, вообще говоря, очень искусно владѣлъ собою; онъ рѣдко высказывалъ словами свое неудовольствіе; только рѣчь его звучала рѣзче и суровѣе, когда онъ обращался къ людямъ, возбудившимъ его гнѣвъ. Онъ никогда не возвышалъ голоса, никогда не прибѣгалъ къ угрозамъ. Всѣ его дѣйствія были возведены въ систему; онъ избралъ своимъ девизомъ идти прямо къ цѣли, не тратя лишнихъ словъ. Вотъ почему отецъ выслушивалъ съ горькой улыбкой мои неудовлетворительные отвѣты о положеніи торговли во Франціи, о тарифѣ, тарѣ, лажѣ, и т. д. Лицо его только приняло выраженіе серьезнаго неудовольствія, когда я не съумѣлъ объяснить, какое вліяніе имѣлъ упадокъ цѣны луидора на вексельное обращеніе.

— Это самое замѣчательное событіе моего времени, воскликнулъ онъ (отецъ однако видѣлъ революцію), и ты не имѣешь о немъ ни малѣйшаго понятія!

— Мистеръ Франсисъ, замѣтилъ Овенъ мягкимъ, примиряющимъ тономъ, — безъ сомнѣнія припомнитъ, что по королевскому эдикту, 1-го мая 1700 года, предъявитель долженъ былъ въ теченіе десяти льготныхъ дней требовать…

— Мистеръ Франсисъ, перебилъ его отецъ, безъ сомнѣнія припомнитъ все что вы будете имѣть любезность ему подсказать. Я одного не понимаю, какъ Дюбуръ могъ поступать такъ безсовѣстно! Кстати, Овенъ, какого вы мнѣнія о его племянникѣ Клементѣ Дюбурѣ, черноволосомъ юношѣ, тотъ кто у насъ въ конторѣ?

— Одинъ изъ смышленнѣйшихъ прикащиковъ, серъ, необыкновенный молодой человѣкъ для своихъ лѣтъ, отвѣчалъ Овенъ, котораго веселый и любезный французъ успѣлъ обворожить.

— Да, да, я увѣренъ, что онъ хорошо знакомъ съ вексельнымъ курсомъ. Дюбуръ хотѣлъ, чтобы у меня въ конторѣ былъ хоть одинъ знающій молодой человѣкъ. Я понимаю его цѣль, по увидимъ чья возьметъ. Онепъ, выдайте Клементу жалованье впередъ за три мѣсяца, и скажите, что онъ можетъ вернуться въ Бордо на кораблѣ его отца, уходящемъ на дняхъ въ море.

— Вы отказываете отъ мѣста Клементу Дюбуру, серъ? спросилъ Овенъ дрожащимъ голосомъ.

— Да, серъ, я даю ему отставку. Съ меня довольно глупаго англичанина, который будетъ дѣлать промахи, и я вовсе не желаю держать хитраго француза, могущаго ими пользоваться.

Я довольно долго прожилъ во Франціи чтобъ получить глубокое отвращеніе къ произволу, еслибъ оно не было впущено мнѣ воспитаніемъ. По этому, я не могъ устоять противъ желанія заступиться за повиннаго и достойнаго молодаго человѣка, единственнымъ преступленіемъ котораго было знаніе того, чему я не на учился.

— Извините меня, серъ, сказалъ я, когда мистеръ Осбальдпетопъ умолкъ; — по всей справедливости я долженъ самъ поплатиться за мое нерадѣніе. Господинъ Дюбуръ не виноватъ въ томъ, что я такъ мало воспользовался его наставленіями, въ которыхъ онъ мнѣ никогда не отказывалъ. Что же касается Клемента Дюбура…

— Что касается до него и до тебя, перебилъ меня отецъ, я приму тѣ мѣры, которыя сочту полезными. Съ твоей стороны похвально, очень похвально принимать всю вину на себя, Франкъ. Но, продолжалъ отецъ обращаясь къ Овсну, я не могу простить старому Дюбуру его недобросовѣстность. Онъ долженъ былъ не только доставлять моему сыну нужныя свѣденія, но и смотрѣть за тѣмъ, чтобы онъ ихъ хорошо усвоилъ, и во всякомъ случаѣ Дюбуръ обязанъ былъ писать мнѣ, правдивые о немъ отзывы. Вы видите, впрочемъ, Овенъ, что Франкъ обладаетъ чувствомъ справедливости, отличающимъ англійскаго купца.

— Мистеръ Франсисъ, сказалъ старшій прикащикъ, почтительно наклоняя голову и приподнимая немного правую руку, по привычкѣ класть во время разговоровъ перо за ухо, — мистеръ Франсисъ во видимому хорошо усвоилъ себѣ основную истину, руководящую всѣми нашими нравственными поступками, — великое тройное правило этики! Пусть A дѣлаетъ для B то что онъ желаетъ чтобъ я дѣлалъ для него: въ произведеніи получается полезная и достойная жизнь.

Мой отецъ улыбнулся, когда услышалъ золотую истину, выраженную ариѳметически; по тотчасъ принялъ серьезный видъ.

— Все это ничего не значитъ, Франкъ. До сихъ поръ ты безполезно тратилъ свое время какъ ребенокъ; но теперь ты долженъ научиться жить человѣкомъ. Я отдамъ тебя на нѣсколько мѣсяцевъ въ ученіе къ Овену, и ты вернешь потерянное время.

Я хотѣлъ возражать, по Овенъ бросилъ на меня такой умоляющій взоръ, что я невольно смолчалъ.

— И такъ, продолжалъ отецъ, — мы начнемъ разговоръ съ моего послѣдняго письма, на которое ты написалъ такой неудовлетворительный, безразсудный отвѣтъ. А пока, наполни свой стаканъ и передай бутылку Овену.

Я всегда отличался смѣлостью, или, если хочешь, дерзостью. У меня былъ готовъ отвѣтъ на слова отца, и я объявилъ ему твердымъ голосомъ, что никакъ не могу признать своего отвѣта безразсуднымъ, хотя бы онъ и былъ написанъ неудовлетворительно; что я серьезно и основательно обдумалъ его предложеніе, и съ глубокимъ сожалѣніемъ поставленъ въ необходимость отказаться отъ него.

Отецъ бросилъ на меня проницательный взглядъ и тотчасъ отвернулся. Не дождавшись возраженія, я счелъ нужнымъ продолжать свою рѣчь, которую онъ перебивалъ только односложными восклицаніями.

— Независимо отъ моихъ сыновнихъ чувствъ къ вамъ, серъ, я питаю величайшее уваженіе къ личности негоціанта.

— Неужели!

— Торговля сближаетъ народы, удовлетворяетъ человѣческимъ потребностямъ, возвышаетъ государственное благосостояніе. Она имѣетъ такое же значеніе для великой общины цивилизованнаго міра, какое имѣетъ для частнаго человѣка сношеніе съ подобными ему членами общества. Скажу болѣе, она также необходима для человѣческой общины, какъ пища и воздухъ для человѣческаго тѣла.

— Дальше, серъ!

— Но не смотря на все сказанное, серъ, я не могу посвятить себя дѣятельности, къ которой чувствую себя вполнѣ неспособнымъ.

— Я позабочусь объ томъ, чтобы ты пріобрѣлъ необходимыя познанія. Къ Дюбуру ты больше не вернешься.

— Извините, серъ; я имѣлъ въ виду не только свое невѣжество, по полнѣйшую неспособность когда либо приложить къ дѣлу познанія, которыя…

— Пустяки. — Ты велъ дневникъ по моимъ указаніямъ?

— Да, серъ.

— Покажи мнѣ его, пожалуйста.

Дневникъ, о которомъ говорилъ отецъ, заключала, въ себѣ всевозможныя справки и полезныя свѣденія, пріобрѣтенныя мною въ мою бытность во Франціи и записанныя въ хронологическомъ порядкѣ. Отецъ самъ указалъ мнѣ на мысль вести такой дневникъ; я предвидѣлъ, что онъ спроситъ меня объ немъ, и потому выполнилъ свою задачу довольно акуратно, хотя нерѣдко рука моя невольно записывала ненужныя цифры, а еще чаще заносила въ книгу замѣтки, не имѣвшія ничего общаго съ торговлей. Я передалъ отцу тетрадь, и внутренно молилъ Бога, чтобъ какая нибудь предательская страничка не выдала меня. Когда отецъ спросилъ меня о дневникѣ, лице Овена омрачилось; онъ не ожидалъ моего отвѣта. Но когда я торжественно положилъ на столъ толстую конторскую книгу, въ кожаномъ переплетѣ, съ мѣдными застежками и занимавшую болѣе мѣста въ ширину чѣмъ въ длину, Овенъ совсѣмъ успокоился, убѣжденный по видимому, что содержаніе должно было соотвѣтствовать внушительной наружности. Когда же отецъ сталъ читать журналъ, сопровождая чтеніе своими замѣчаніями, старикъ совсѣмъ просіялъ.

— Водки — бочки и боченки — въ Нанси 29 — Тожь, въ бочкахъ, въ Коньякѣ и Ларошели 27. — Въ Бордо 32. — Очень хорошо, Франкъ. — О грузовыхъ и таможенныхъ пошлинахъ, смотри таблицы Саксби. — Слѣдовало сдѣлать выписку: этимъ путемъ факты лучше укладываются въ памяти. — Отпускъ внутреній и заграничный. — Вывозъ хлѣба. — Таможенная пломба. — Полотна. — Айзингамъ. — Голландія. — Штокфишъ. — Разновидности трески: титлинтъ, кроплингъ, лёбфишъ. Во сколько дюймовъ длины бываетъ титлингъ?

Овенъ понялъ, что я попался, и робко шепнулъ мнѣ цифру, которую но счастью я разслышалъ.

— Въ восемнадцать дюймовъ, серъ.

— А лёбфишь въ двадцать четыре — очень хорошо. Эти цифры весьма полезно помнить для торговли съ Португаліей. — Что же у тебя написано дальше. — Бордо основанъ въ… — Замокъ Тромпетъ. — Дворецъ Галіена. — Да, понимаю; такія справки тоже полезны. — Это нѣкоторыми, образомъ, черновая книжка, Овенъ; въ нее записываются день за днемъ всевозможныя распоряженія, комиссіи, покупки, счеты, квитанціи и справки.

— А потомъ изъ всѣхъ этихъ свѣденій дѣлается систематическая выборка въ конторскія книги, отвѣтилъ Овенъ. — Я очень радъ, что мистеръ Франсисъ такъ акуратенъ.

Казалось я входилъ въ милость, что меня очень обезпокоило, въ виду настойчиваго желанія отца сдѣлать изъ меня негоціанта, и я началъ упрекать себя за свою излишнюю акуратность. Впрочемъ, мои опасенія вскорѣ разсѣялись: изъ книги выпалъ листокъ, который отецъ поспѣшилъ развернуть, и когда Овенъ хотѣлъ что-то замѣтить о полезномъ обыкновеніи приклеивать отдѣльные документы облатками, онъ перебилъ его. — «Памяти Эдуарда, Чернаго Принца» воскликнулъ отецъ. — Это что такое? Стихи! — Клянусь Небомъ, Франкъ, я не ожидалъ отъ тебя такой-глупости!

Ты конечно помнишь, что отецъ мой, человѣкъ дѣловой, относился къ поэтамъ съ презрѣніемъ. Воспитанный въ строгой религіи дисентеровъ, онъ даже смотрѣлъ на стихотворныя попытки какъ на святотатство. Чтобы отчасти объяснить такое рѣзкое мнѣніе, нужно вспомнить, что въ концѣ семнадцатаго вѣка поэты вели далеко не безупречную жизнь, и писали довольно безнравственныя вещи. Къ тому же секта, къ которой принадлежалъ отецъ, относилась съ чрезмѣрной строгостью ко всѣмъ произведеніямъ свѣтской литературы. Отецъ имѣлъ такимъ образомъ нѣсколько причинъ быть недовольнымъ злосчастнымъ стихотвореніемъ, которое такъ не во время попалось ему въ руки. Что же касается бѣднаго Овена, то онъ былъ ошеломленъ моимъ поступкомъ, и я ожидалъ съ минуты на минуту, что тщательно завитые волосы его парика встанутъ дыбомъ на его головѣ. Врядъ ли могла сильнѣе поразить его помарка въ конторской книгѣ, ошибка въ итогѣ, или недочетъ въ кассѣ. Отецъ началъ читать мое стихотвореніе, порою умышленно доискиваясь смысла, порою торжественно возвышая голосъ, и сопровождая чтеніе насмѣшливыми замѣчаніями, которыя глубоко оскорбляли мое авторское самолюбіе.

Лишь только эхо Фонтаравіи

Звукъ рога громкій повторило,

И вѣроломную засаду Враговъ

Испаньи возвѣстило,

зналъ въ томъ звукѣ Карлъ Великій

Роланда зовъ предсмертный, дикій.

— Эхо Фонтаравіи? перебилъ самого себя отецъ. — Ты могъ также кстати упомянуть о ярмаркѣ въ Фонтаравіи.

«Роланда зовъ предсмертный, дикій»? — «Дикій» не имѣетъ здѣсь никакого смысла, да и риѳма на «великій» болѣе чѣмъ жалкая!

Но къ дальнимъ брегамъ Альбіона

Кому жъ черезъ море перенесть

Ужасную для всѣхъ насъ вѣсть,

Что побѣдитель при Креси

Надежда бриттовъ, франковъ бичъ,

Въ Бордо услышалъ смертикличъ?

Альбіона-Креси! — Даже не риѳма. Да ты даже не понимаешь нищенскаго ремесла, которое ты избралъ.

Друзья, главу мнѣ поддержите

И окна шире отворите!

Промолвилъ онъ. Хочу взглянуть

На солнца яркій, алый блескъ,

Въ послѣдній разъ послушать плескъ,

Волны прохладной…. и уснуть.

Почему же «уснуть», когда герой твой просто умираетъ? Не понимаю, Франкъ, удовольствія жертвовать смысломъ для риѳмы.

Уснуло солнце тихимъ сномъ,

И мать сыра-земля росою

Всплакнетъ вечернею по немъ

Британка жъ юная слезою

Дѣянья славныя, походъ

И битвы принца помянетъ

Моей померкло солнце слали

Но имя смерть мнѣ сохранитъ;

Героевъ образъ величавый

Оно въ Британьи возродитъ,

А тѣ во Францію опять

Огневой бурей полетятъ.

— «Огневой бурей полетятъ» — выраженіе новое и оригинальное. Здравствуйте, люди честные, съ веселымъ праздникомъ поздравляю васъ! заключилъ отецъ; — знаешь, франкъ, нашъ звонарь лучше тебя пишетъ стихи. Клянусь Небомъ, я не думалъ, что ты такой идіотъ. Съ этими словами, онъ скомкалъ листокъ со стихами и съ величайшимъ презрѣніемъ швырнулъ его на полъ.

Что мнѣ было отвѣчать, милый Трошамъ? Я стоялъ опустивъ голову, смущенный, негодующій, и чувствовалъ на себѣ спокойный, строгій и презрительный взглядъ отца. Бѣдный Овенъ, съ воздѣтыми къ нему руками и грустными глазами, олицетворялъ собою ужасъ, и казалось только что прочелъ имя своего патрона въ спискѣ несостоятельныхъ должниковъ. Наконецъ я собрался съ духомъ и прервалъ молчаніе, стараясь быть какъ можно хладнокровнѣе и не высказывать своихъ чувствъ.

— Я вполнѣ сознаю, серъ, что недостоинъ играть въ обществѣ ту видную роль, которую вы мнѣ предназначали; но къ счастью я вовсе не жажду тѣхъ богатствъ, которыя я могъ бы нажить. Въ лицѣ мистера Овена вы безъ сомнѣнія найдете гораздо лучшаго помощника. Послѣднія слова были сказаны не безъ ироніи: я былъ сердитъ на Овена за то что онъ такъ скоро отрекся отъ меня.

— Овенъ! сказалъ мой отецъ, — этотъ молодой человѣкъ спятилъ съ ума, рѣшительно спятилъ! Позвольте мнѣ предложить вамъ вопросъ, серъ, обратился онъ ко мнѣ. Вы безцеремонно сбыли меня мистеру Овену (большаго вниманія я не могъ ожидать отъ васъ) и отказали мнѣ въ вашей помощи; какіе же вы составили мудрые планы относительно вашей будущности?

— Я бы желалъ, серъ, отвѣчалъ я, призывая на помощь все свое мужество, посвятить два или три года на путешествія, съ вашего позволенія конечно. Или же провести это время въ Оксфордѣ или Кембриджѣ?..

— Ну, есть ли въ этомъ капля здраваго смысла! Слыхапое ли это дѣло! — Вмѣсто того, чтобъ вступить въ практическую жизнь, вы хотите схоронить себя въ школѣ, въ обществѣ педантовъ и іаковитовъ. Тогда ужъ лучше поступайте прямо въ Вестминстеръ или въ Итонъ, молодой человѣкъ; тамъ вы по крайней мѣрѣ начнете снова зубрить этимологію и синтаксисъ по Лилли, и отвѣдаете березовой каши!

— Если вы находите, что мнѣ поздно заниматься своимъ образованіемъ, серъ, то позвольте мнѣ вернуться на континентъ.

— Вы тамъ убили уже достаточно времени безъ всякой пользы, мистеръ Франсисъ.

— Въ такомъ случаѣ, позвольте мнѣ выбрать военную службу, если мнѣ нужно непремѣнно посвятить себя практической дѣятельности.

— Выбирай хоть самого чортаі вспылилъ мой отецъ, по тотчасъ успокоился. — Ты изъ меня сдѣлаешь совершеннаго дурака. Этотъ молодой человѣкъ сведетъ меня съ ума, Овенъ!

Бѣдный Овенъ покачалъ головой и отвернулся.

— Слушай, Франкъ, продолжалъ отецъ, — я покончу съ тобою разомъ. Когда я былъ твоихъ лѣтъ, отецъ выгналъ меня изъ дому, и лишилъ законнаго наслѣдства въ пользу младшаго моего брата. Я сѣлъ на старую клячу и покинулъ Осбальдистонъ-Галль съ десятью гинеями въ карманѣ. Съ тѣхъ поръ я никогда не возвращался подъ родной кровъ, и никогда не вернусь туда. Я не знаю, и знать не хочу, живъ ли мой братъ, или сломалъ себѣ шею на охотѣ за лисицами; но у него есть дѣти, Франкъ, и я усыновлю одного изъ нихъ, если ты будешь мнѣ противорѣчить.

— Вы вольны, серъ, распоряжаться вашимъ добромъ какъ вамъ угодно, отвѣтилъ я скорѣе равнодушно чѣмъ почтительно.

— Да, Франкъ, все что я имѣю есть мое добро, если трудъ и сбереженіе даютъ право на собственность; и я не потерплю, чтобъ трутень кормился моимъ медомъ. Подумай объ этомъ хорошенько: ты знаешь, что я своихъ рѣшеній не измѣняю!

— Почтенный серъ! Дорогой серъ! воскликнулъ Овенъ со слезами на глазахъ. Вы не имѣете обыкновенія спѣшить, когда дѣло идетъ о важномъ вопросѣ. Дайте мистеру Франсису время подумать; онъ любитъ васъ, я увѣренъ, и не захочетъ бы" непокорнымъ сыномъ.

— Неужели вы думаете, Овенъ, возразилъ отецъ сурово, — что я стану два раза просить его быть моимъ другомъ, помощникомъ и товарищемъ, — раздѣлить со мною заботы и состояніе? Плохо же вы меня знаете!

Отецъ посмотрѣлъ на меня, какъ будто хотѣлъ что-то прибавить, но тотчасъ отвернулся и поспѣшно вышелъ изъ комнаты. Послѣднія слова его, признаюсь, глубоко меня тронули; они выставили въ новомъ свѣтѣ его отношенія ко мнѣ, и я вѣроятно не сталъ бы упорствовать въ своемъ намѣреніи, если бы онъ съ самаго начала заговорилъ со мной въ такомъ топѣ.

Но благопріятная минута прошла. Я былъ очень упрямъ, и само Небо вѣроятно опредѣлило мнѣ пострадать отъ моего упрямства, хотя и не настолько, насколько я заслуживалъ. Когда мы остались вдвоемъ, Овенъ смотрѣлъ на меня нѣкоторое время молча, поспѣшно обтирая непрошенныя слезы. Онъ, казалось, хотѣлъ убѣдиться въ степени моей непреклонности, прежде чѣмъ приступить къ тяжелой обязанности посредника. Наконецъ я услышалъ отрывистыя, дрожащія слова.

— Какъ же это, мистеръ Франсисъ! — Помилуй насъ Богъ, серъ! — Кто бы могъ подумать, мистеръ Осбальдистонъ, что я доживу до такихъ тяжелыхъ временъ! — вы, такой прекрасный молодой джентльменъ, серъ! — Ради Бога, будьте разсудительны! — Подумайте что вы теряете, — какое состояніе, серъ! — Одинъ изъ первыхъ домовъ Сити, извѣстный еще до насъ, подъ фирмою Трешамъ и Трситъ, а теперь Трешамъ и Осбальдистонъ. — Вы бы могли деньги лопатой загребать, мистеръ Франсисъ! — Да, наконецъ (понижая голосъ и говоря шопотомъ), если бы вамъ, дорогой серъ, пришлись не посердцу нѣкоторыя конторскія занятія, я бы могъ взять ихъ на себя. Я бы работалъ за васъ сколько хотите. Пожалуйста, дорогой мистеръ Франсисъ, подумайте какое удовольствіе вы можете доставить вашему отцу, уступите его желанію, и Богъ васъ благословитъ.

— Я вамъ очень благодаренъ, мистеръ Овенъ, отвѣчалъ я, — очень, очень благодаренъ. Но отецъ лучше знаетъ какъ распорядиться своими деньгами. Онъ упомянулъ объ одномъ изъ моихъ двоюродныхъ братьевъ, котораго хочетъ сдѣлать своимъ наслѣдникомъ; пусть онъ дѣлаетъ что хочетъ, но я никогда не продамъ своей свободы цѣною золота.

— Золота, серъ? — Если бы вы видѣли отчетъ за послѣдніе три мѣсяца!.. На долю каждаго компаньона приходилась сумма, въ пять цифръ, серъ, въ пять цифръ. И все это богатство достанется паписту, врагу правительства, дикому обитателю какого нибудь сѣвернаго замка! — Сердце мое надрывается, мистеръ Фрапсисъ! — Для кого же я столько лѣтъ работалъ какъ собака! — Какъ хороню звучала бы новая фирма, Осбальдистонъ, Трешгамъ и Осбальдистонъ, или, быть можетъ (снова понижая голосъ), Осбальдистонъ, Осбальдистонъ и Трешамъ; — вашъ батюшка вѣдь можетъ скупить всю фирму!

— Позвольте, мистеръ Овенъ; моего двоюроднаго брата то же зовутъ Осбальдистонъ, и слѣдовательно фирма останется таже.

— Какъ вамъ не стыдно, мистеръ Франсисъ, вѣдь вы знаете какъ я васъ люблю! — Вашъ двоюродный братъ! — Нашли кого! Онъ пошелъ весь въ отца: папистъ и врагъ гановерскаго дома!

— Между католиками не мало хорошихъ людей, мистеръ Овенъ, замѣтилъ я. Овенъ хотѣлъ мнѣ что-то возразить съ несвойственнымъ ему оживленіемъ, но въ комнату вошелъ отецъ.

— Вы были нравы, Овенъ, сказалъ онъ, — а я нѣтъ. Этотъ вопросъ требуетъ продолжительнаго размышленія. Молодой человѣкъ, ровно черезъ мѣсяцъ вы сообщите мнѣ ваше окончательное рѣшеніе.

Я молча поклонился, очень довольный отсрочкою, и поспѣшилъ истолковать ее въ благопріятную для себя сторону.

Время испытанія проходило медленно, неотмѣченное никакимъ замѣчательнымъ событіемъ. Я распоряжался своимъ временемъ какъ хотѣлъ, и не отдавалъ отцу никакого отчета въ своихъ дѣйствіяхъ. Я видѣлся съ нимъ очень рѣдко, почти исключительно за обѣдомъ, когда онъ, тщательно избѣгалъ всякаго намека на вопросъ, лежавшій тяжелымъ камнемъ у меня на сердцѣ. Мы разговаривали, какъ обыкновенно разговариваютъ между собою люди мало знакомые: сообщали другъ другу новости, и довольствовались общими мѣстами. Слушая васъ, никто бы не подумалъ, что между нами оставался неразрѣшеннымъ такой серьезный вопросъ. Но послѣдній не разъ возставалъ передо мной грознымъ призракомъ. Мнѣ казалось невозможнымъ, чтобы отецъ сдержалъ слово и лишилъ наслѣдства своего единственнаго сына, въ пользу племянника, самое существованіе котораго было еще сомнительно. Если бы я взглянулъ на дѣло правильнѣе и вспомнилъ поступокъ дѣда, совершенный въ подобныхъ же обстоятельствахъ, я бы не оставался въ такомъ добродушномъ настроеніи духа. Къ несчастью, я ошибочно понималъ характеръ отца, я не могъ забыть, какъ онъ меня баловалъ до моего отъѣзда во Францію, исполняя малѣйшія мои желанія; и мнѣ въ. голову не приходило, что многіе люди забавляются капризными выходками дѣтей, пока они маленькіе, и строго наказываютъ ихъ непочтительность и непокорство въ болѣе зрѣломъ возрастѣ. Что можетъ случиться со мною самое худшее? спрашивалъ я себя. Я попаду на нѣсколько недѣль въ немилость, и можетъ быть меня подвергнутъ одиночному заключенію; а такое заключеніе будетъ для меня очень полезно, такъ какъ оно дастъ мнѣ возможность окончить переводъ Неистоваго Роланда (ты можетъ быть не знаешь, что я въ это время старался передать эту поэму англійскими стихами). Мало по малу такія утѣшительныя мечты перешли въ самое твердое убѣжденіе; подъ ихъ вліяніемъ я досталъ свои черновые листки и прилежно занялся въ своей комнатѣ передѣлкой нѣкоторыхъ отрывковъ. Новъ это время кто-то осторожно постучалъ въ дверь. Войдите! сказалъ я, и въ комнату вступилъ мистеръ Овенъ. Почтенный старикъ былъ очень методиченъ въ своихъ привычкахъ, онъ никогда не поднимался во второй этажъ нашего дома, и я терялся въ догадкахъ какъ онъ отыскалъ дорогу ко мнѣ.

— Мистеръ Франсисъ, сказалъ онъ, перебивая мое радушное привѣтствіе, — я не знаю, хорошо ли будетъ съ моей стороны сообщать вамъ то что мнѣ извѣстно: никогда не слѣдуетъ разсказывать постороннимъ что дѣлается въ конторѣ; у насъ про это и поговорка сложилась, что число строкъ въ конторской книгѣ должно быть тайною для всѣхъ. Но я не могу скрыть отъ васъ, что молодой Твайналь была, въ отлучкѣ пятнадцать дней и вчера только вернулся.

— Прекрасно, серъ. Какое же отношеніе можетъ имѣть ко мнѣ упомянутое вами событіе?

— Въ томъ-то и дѣло, мистеръ Франсисъ, что Твайналь отлучался по секретному порученію вашего батюшки. Онъ не могъ ѣздить въ Фальмутъ насчетъ рыбнаго подряда; это мнѣ достовѣрно извѣстно. Въ Эксетерѣ дѣло съ Блаквелемъ и Коми, было окончено прежде его отъѣзда. Корнваллійская компанія Треваніонъ и Трегильліямъ, добывающая металлическую руду, произвела всѣ уплаты, на которыя можно было расчитывать. Другихъ комерческихъ дѣлъ, то есть такихъ, которыя могли быть рѣшены помимо конторы, въ послѣднее время не было. Короче сказать, я твердо убѣжденъ, что Твайналь ѣздилъ на сѣверъ.

— Вы думаете? спросилъ я нѣсколько озабоченнымъ голосомъ.

— Со времени своего пріѣзда, серъ, онъ только и говоритъ что о своихъ новыхъ ботфортахъ, о блестящихъ шпорахъ и о боѣ пѣтуховъ въ Іоркѣ. Это такъ же мало подлежитъ сомнѣнію, какъ таблица умноженія. — И такъ, дитя мое рѣшайтесь скорѣе исполнить волю вашего отца и посвятить себя торговому дѣлу!

Въ эту минуту я почувствовалъ сильное желаніе отказаться отъ своего упрямства и осчастливить Овена извѣстіемъ, что я готовъ повиноваться отцу. Но гордость — гордость, которая въ нашей жизни служитъ источникомъ многаго хорошаго и многаго дурнаго, остановила меня. Признаніе замерло на моихъ губахъ, и пока я силился произнести его, за дверью послышался голосъ отца, который звалъ Овена. Старикъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, и удобный случай миновалъ.

Отецъ мой былъ пунктуаленъ во всемъ, и ровно черезъ мѣсяцъ, въ тотъ же часъ дня, въ той же комнатѣ, тѣмъ же голосомъ, въ тѣхъ же выраженіяхъ онъ повторилъ мнѣ предложеніе принять меня въ товарищи фирмы, и потребовалъ отъ меня окончательнаго отвѣта. Такое обращеніе показалось мнѣ тогда очень неласковымъ, и я до сихъ поръ увѣренъ, что отецъ поступилъ въ этомъ случаѣ неблагоразумно. Нѣсколько добрыхъ, привѣтливыхъ словъ безъ сомнѣнія побѣдили бы мое упорство; по суровая, строгая рѣчь оттолкнула меня отъ отца, и я въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ отказался отъ его предложенія. Быть можетъ, кто знаетъ тайникъ собственнаго сердца? — быть можетъ, я счелъ тогда унизительнымъ для себя уступить съ перваго слова, и въ дальнѣйшихъ увѣщаніяхъ отца нашелъ бы желанный предлогъ къ почетной сдачѣ. Какъ бы то ни было я этихъ увѣщаній не слышалъ. Отецъ холодно сказалъ Овену: «я ожидалъ такого отвѣта. — Ты въ лѣтахъ, Франкъ (обратился онъ ко мнѣ), и можешь самъ знать, гдѣ тебя ожидаетъ счастье; я болѣе настраивать не буду. Но я также мало обязанъ входить въ твои планы, какъ ты — подчиняться моимъ; я попрошу тебя объяснить мнѣ, что ты намѣренъ дѣлать въ будущемъ, и расчитываешь ли ты на мою поддержку?»

Такой вопросъ поразилъ меня, и я отвѣтилъ довольно нескладно, «что не имѣя подготовки ни къ какому спеціальному занятію, и лишенный всякихъ средствъ къ существованію, я очевидно нуждаюсь въ нѣкоторой денежной помощи со стороны отца; что мои желанія самыя умѣренныя, и я надѣюсь, что мой отказъ не лишитъ меня совершенно его отеческой поддержки и покровительства».

— Другими словами, ты желаешь опираться на меня, и все-таки идти своей дорогой? — Это врядъ ли возможно, Франкъ; впрочемъ, насколько я понимаю, ты готовъ повиноваться моимъ распоряженіямъ, пока они не пойдутъ въ разрѣзъ съ твоими собственными планами!

Я хотѣлъ отвѣтить. — Помолчи, пожалуйста, прибавилъ онъ. — Допуская такое предположеніе, вотъ что я тебѣ скажу: отправляйся немедленно въ сѣверную Англію къ твоему дядѣ, и познакомься съ его семействомъ. Я избралъ одного. изъ его сыновей (ихъ, кажется, всего шесть) — очень способнаго по отзывамъ всѣхъ — на мѣсто, которое тебѣ предназначалось въ конторѣ. Твое присутствіе въ Осбальдистонъ-Галлѣ можетъ понадобиться для нѣкоторыхъ распоряженій и объясненій. Ты получишь отъ меня подробную инструкцію по прибытіи на мѣсто временнаго твоего жительства. Завтра поутру все будетъ готово къ твоему отъѣзду.

Съ этими словами отецъ вышелъ изъ комнаты.

— Что все это значитъ, мистеръ Овенъ? спросилъ я своего новаго друга, который грустно поникъ головой.

— Вы погубили себя, мистеръ Франкъ; вотъ и все. Когда вашъ батюшка говоритъ такъ спокойно и рѣшительно, то онъ непреклоненъ!

Овенъ былъ правъ: на слѣдующій день, въ пять часовъ утра, я ѣхалъ по іоркской дорогѣ, на порядочной лошади и съ пятьюдесятью гинеями въ карманѣ; цѣль моего путешествія заключалась въ отысканіи человѣка, котораго отецъ хотѣлъ усыновить и которому суждено было не только отнять у меня достояніе отцовской любви, но и лишить меня, по всей вѣроятности, законнаго наслѣдства.

ГЛАВА III.

По теченію несется ладья.

Вѣтеръ парусъ надуваетъ,
Ей никто не управляетъ;
Даже нѣтъ на ней и руля.

Гэй.-- Басня.

Я нарочно помѣщаю передъ каждой главою моего разсказа отрывокъ изъ сочиненій хорошихъ авторовъ, въ прозѣ и въ стихахъ, чтобы подкупить твое вниманіе къ объемистому произведенію моего собственнаго пера. Въ вышеприведенномъ стихотвореніи рѣчь идетъ объ одномъ несчастномъ мореплавателѣ, который снялся съ якоря, не умѣя управлять парусами, и сильнымъ теченіемъ былъ унесенъ въ море. Если мы къ тому прибавимъ, что мореплаватель былъ школьникъ, который изъ шалости и удальства рѣшился на такую безразсудную выходку, то положеніе его представится намъ очень незавиднымъ. Я почувствовалъ себя въ такомъ же незавидномъ положеніи, когда очутился безъ компаса въ открытомъ морѣ человѣческой жизни. Отецъ мой такъ неожиданно прервалъ отношенія, которыя обыкновенно служатъ сильнѣйшимъ звеномъ, сближающимъ людей въ обществѣ; онъ такъ безжалостно выпроводилъ меня за ворота родительскаго дома, что во мнѣ значительно поколебалось довѣріе къ собственнымъ достоинствамъ, о которыхъ я былъ до того времени довольно нескромнаго мнѣнія. Самъ принцъ-красавчикъ, обращенный изъ принца въ простаго рыбака, едвали глубже чувствовалъ свое униженіе. Люди, въ безпримѣрномъ эгоизмѣ, часто приписываютъ своимъ личнымъ достоинствамъ атрибуты внѣшняго благосостоянія, и съ горькимъ разочарованіемъ убѣждаются въ ничтожности собственной личности, когда судьба отнимаетъ у нихъ всѣ эти принадлежности. По мѣрѣ того какъ я удалялся отъ Лондона, гулъ экипажей и звонъ колоколовъ все слабѣе и слабѣе доносился до моего слуха, и въ этомъ хаосѣ звуковъ распаленное воображеніе настойчиво различало роковыя слова: «вернись», которыя нѣкогда услышалъ пресловутый лордъ-мэръ; когда я съ высотъ Гайгэтъ оглянулся въ послѣдній разъ на мрачное великолѣпіе столицы, мое сердце болѣзненно дрогнуло: мнѣ показалось, что я оставляю за собою комфортъ, роскошь, свѣтское общество и всѣ удовольствія цивилизованной жизни.

Но жребій былъ брошенъ. Я не могъ ожидать, что позднее и неохотное согласіе на предложеніе отца возвратитъ мнѣ его довѣріе и расположеніе. Рѣшительный и настойчивый, онъ не любилъ людей слабохарактерныхъ, и никогда бы не простилъ мнѣ малодушную, вынужденную уступчивость. Врожденное упрямство и гордость также поддерживали меня и я не хотѣлъ никому признаться, что часовая прогулка за городомъ разсѣяла въ прахъ рѣшеніе, которое обсуждалось въ теченіе цѣлаго мѣсяца? Къ тому же надежда, этотъ неугасаемый свѣточъ отважной юности, освѣщала будущее въ розовомъ свѣтѣ. Я былъ увѣренъ, что отецъ не исполнитъ своей угрозы о лишеніи меня наслѣдства и объ усыновленіи моего двоюроднаго брата; что онъ удалитъ меня на время въ видѣ испытанія, и безъ сомнѣнія возвратитъ мнѣ свое расположеніе, когда узнаетъ, что я терпѣливо и стойко перенесъ это испытаніе. Я даже сталъ обдумывать на какія уступки мнѣ можно будетъ снизойти, если отецъ захочетъ предложитъ мнѣ соглашеніе и вернетъ мнѣ мои сыновнія права.

Всѣ эти мечты относились къ будущему: въ настоящемъ же я былъ самъ себѣ баринъ и наслаждался полною независимостью, которая сказывается въ молодомъ сердцѣ смѣшаннымъ чувствомъ удовольствія и страха. Кошелекъ мой былъ набитъ не слишкомъ туго, но я имѣлъ тѣмъ не менѣе средства удовлетворить всѣмъ желаніямъ и потребностямъ путешественника. Еще въ Бордо я привыкъ обходиться безъ прислуги, лошадь у меня была бодрая, молодая, и вскорѣ веселыя мысли разсѣяли меланхолическое настроеніе, въ которомъ я началъ свое путешествіе.

Къ сожалѣнію, мѣстность, по которой я проѣзжалъ, представляла мало интереснаго. Сѣверная дорога отличалась тогда, и вѣроятно отличается нынѣ, утомительнымъ однообразіемъ и совершеннымъ отсутствіемъ того что обыкновенно привлекаетъ любопытство путешественника; во всей Англіи едва ли нашлась бы вторая подобная дорога. Мои мысли снова обратились къ невеселымъ предметамъ, не смотря на всѣ мои старанія поддержать въ себѣ бодрость духа. Даже капризная муза, завлекшая меня въ эту дикую мѣстность, измѣнчивая какъ всѣ красавицы, и та покинула меня, и скука несомнѣнно задушила бы меня въ своихъ отвратительныхъ объятіяхъ, если бы я лишился послѣдняго развлеченія — случайныхъ разговоровъ съ путешественниками, ѣхавшими по той же дорогѣ. Впрочемъ, это были по большей части люди безцвѣтные, неинтересные: мѣстные пасторы, возвращавшіеся отъ какого нибудь благочестиваго прихожанина; фермеры, или гуртовщики, спѣшившіе на отдаленный рынокъ; прикащики и сыновья купцовъ, ѣхавшіе собирать платежи въ провинціальные города; офицеры, командированные для набора, — вотъ съ кѣмъ въ это время имѣли дѣло заставные сторожа и служители гостиницъ. Я разговаривалъ съ ними о религіи и налогахъ, о скотѣ и цѣнахъ на хлѣбъ, о предметахъ мѣстнаго сбыта и о несостоятельности мелочныхъ торговцевъ; къ этому примѣшивались изрѣдка описанія какой нибудь битвы, или осады во Фландріи, причемъ разскащикъ-очевидецъ немилосердно злоупотреблялъ моимъ довѣріемъ. Но самымъ любимымъ и неисчерпаемымъ источникомъ разговоровъ были разбойничьи владенія. Имена Золотаго фермера, Вора-Скорохода, Джака Нидгама и другихъ героевъ вертѣлись у всѣхъ на языкѣ. При подобныхъ разсказахъ, путешественники, какъ дѣти, тѣснящіеся къ камину при разсказѣ страшной исторіи о таинственныхъ привидѣніяхъ, собирались въ одно мѣсто, озирались во всѣ стороны, осматривали курки пистолетовъ и торжественно клялись помогать другъ другу въ минуту опасности, — клятва, которая, подобно всѣмъ оборонительнымъ и наступательнымъ союзамъ, мгновенно забывалась при первомъ появленіи дѣйствительной опасности.

Я видѣлъ много жертвъ такихъ разбойничьихъ разсказовъ, которыя путешествовали въ постоянномъ, паническомъ страхѣ; но никто меня такъ не забавлялъ, какъ одинъ несчастный человѣчекъ, бывшій моимъ спутникомъ въ теченіе полутора дня. Онъ везъ на своемъ сѣдлѣ небольшую, но по видимому очень тяжелую сумку, о сохранности которой особенно заботился. Онъ не сводилъ съ нея глазъ, и собственноручно вносилъ ее въ гостиницы, въ которыхъ мы по дорогѣ останавливались, грубо отталкивая прислугу, желавшую помочь ему. Съ такою же предосторожностью онъ старался утаить не только цѣль путешествія и куда онъ ѣдетъ, но даже дорогу, которую онъ намѣревался избрать послѣ ночлега. Его ничѣмъ нельзя было сильнѣе смутить какъ вопросомъ, долго ли онъ будетъ держаться сѣверной дороги, и въ какой гостиницѣ намѣренъ покормить лошадь? Онъ выбиралъ съ особенной заботливостью мѣсто для ночлега, тщательно избѣгая уединенія и подозрительнаго сосѣдства:. Такъ въ Грантгамѣ, кажется, онъ всю ночь не ложился спать, потому что въ сосѣдней комнатѣ помѣстился толстый, косоглазый господинъ, въ черномъ парикѣ и жилетѣ, шитомъ золотомъ. Не смотря на безпримѣрную трусливость, мой спутникъ, судя по его наружности, могъ защитить себя отъ любой опасности: онъ былъ большаго роста и прекрасно сложенъ, а судя по фуражкѣ съ галуномъ и кокардой служилъ нѣкогда въ арміи или по крайней мѣрѣ въ военномъ вѣдомствѣ. Рѣчь его, хотя грубая и неизысканная, обнаруживала въ немъ человѣка смышленаго, пока грозные призраки не тревожили его воображенія. Но самое ничтожное обстоятельство смущало его. Открытая поляна и тѣнистая роща представлялись ему одинаково опасными, а свистокъ пастуха онъ принималъ всегда за сигналъ къ нападенію. Даже висѣлица, свидѣтельствовавшая о бдительности правосудія, мало утѣшала его: онъ съ ужасомъ помышлялъ о томъ, сколько остается еще разбойниковъ неповѣшенныхъ.

Общество такого человѣка не могло меня развеселить, но оно по крайней мѣрѣ развлекало меня отъ грустныхъ мыслей. Мой спутникъ сообщилъ мнѣ нѣсколько страшныхъ исторій, пелишенныхъ интереса, и меня очень потѣшала безграничная довѣрчивость, съ которой онъ относился къ самымъ нелѣпымъ подробностямъ о разбойничьихъ нравахъ. Въ его разсказахъ, несчастные путешественники нерѣдко подвергались нападенію только потому, что довѣрялись хорошо одѣтымъ и занимательнымъ спутникамъ, въ обществѣ которыхъ расчитывали провести время весело и безопасно. Эти спутники разнообразили путешествіе пѣснями и сказками, любезно указывали на ошибки въ трактирномъ счетѣ, тщательно выбирали безопасный ночлегъ, затѣмъ предлагали своимъ довѣрчивымъ жертвамъ какой нибудь кратчайшій путь, и завлекали ихъ съ большой дороги въ лѣсъ или уединенную лощину. Тамъ они сбрасывали съ себя маску, являлись грозными атаманами, по одному свистку которыхъ выскакивала изъ~засады цѣлая толпа разбойниковъ, и путешественникамъ приходилось разставаться съ своимъ кошелькомъ, а нерѣдко и съ жизнью. Подъ конецъ разсказа, мой спутникъ до того поддавался вліянію ужасовъ, которые самъ же описывалъ, что начиналъ косо и подозрительно смотрѣть на меня, какъ будто я былъ однимъ изъ тѣхъ вѣроломныхъ, прилично одѣтыхъ, разбойниковъ, о которыхъ онъ говорилъ. Ä какъ только малѣйшее подозрѣніе западало въ голову добровольнаго мученика, онъ отъѣзжалъ отъ меня на противоположную сторону дороги, озирался во всѣ стороны, осматривалъ свое оружіе, и по видимому приготовлялся къ защитѣ или бѣгству, смотря по обстоятельству.

Конечно, такія смѣшныя выходки не могли имѣть для меня ничего оскорбительнаго, тѣмъ болѣе, что были лишены всякаго основанія. Въ тѣ времена человѣкъ могъ быть изящнымъ джентльменомъ по наружности и заниматься разбоями. Великій принципъ раздѣленія труда былъ тогда еще мало извѣстенъ, и ловкій, щеголеватый шулеръ, который вѣжливо обыгрывалъ васъ въ карты у Вайта, или въ кегли въ Марибонѣ, не брезгалъ иногда ремесломъ закоснѣлаго разбойника и спокойно душилъ своего беззащитнаго спутника на опушкѣ Багшотскаго лѣса или Финчлейской просѣкѣ, повторяя роковыя слова: «кошелекъ или жизнь»! Въ тѣ времена много было суроваго и грубаго въ правахъ, которые съ тѣхъ поръ значительно измѣнились къ лучшему. Когда я начинаю углубляться въ своихъ воспоминаніяхъ, мнѣ невольно приходитъ на мысль, что тогда отчаянныя головы хватались за самыя отчаянныя средства для поправленія разстроеннаго состоянія съ гораздо большимъ цинизмомъ чѣмъ теперь. Правда, и тогда уже казались анахронизмомъ слова Антони-Вуда, оплакивавшаго смерть двухъ благородныхъ, мужественныхъ молодыхъ людей, которыхъ пужда заставила грабить путешественниковъ на большой дорогѣ, и которыхъ за это безжалостно повѣсили въ Оксфордѣ. Еще большимъ анахронизмомъ казались намъ похожденія «Пойнса и безумнаго принца». Однакоже, въ окрестностяхъ столицы было еще столько пустырей, заросшихъ верескомъ, а отдаленныя графства были еще такъ мало заселены, что разбойники, у которыхъ утонченно вѣжливое обращеніе съ несчастными жертвами служило общимъ правиломъ, безпрепятственно разъѣзжали по странѣ и спокойно занимались своимъ ремесломъ. Подобно Тибету въ «Хитрости Щеголя», они гордились тѣмъ, что на большой дорогѣ были самыми блестящими путешественниками и сохраняли самыя изящныя манеры «при исполненіи своихъ обязанностей». Поэтому, молодому человѣку въ моемъ положеніи не слѣдовало слишкомъ обижаться, если по ошибкѣ его причисляли къ этому почтенному классу англійскихъ грабителей.

Я и не обижался. Напротивъ, я для шутки то запугивалъ, то успокоивалъ моего трусливаго спутника, и смущалъ его такими выходками, которыя могли поразить его болѣзненное воображеніе. Усыпивъ его подозрительность откровеннымъ разговоромъ, я вдругъ спрашивалъ его куда онъ ѣдетъ и зачѣмъ; такого вопроса было достаточно, чтобъ испугать его, и онъ стремительно отъѣзжалъ отъ меня. Вотъ напримѣръ разговоръ, который завязался между нами по поводу сравнительной силы нашихъ лошадей.

— Да, серъ, сказалъ мой спутникъ, на скаку ваша лошадь конечно превзойдетъ мою, — и красива она, спорить не буду; но вотъ что я вамъ замѣчу, серъ: она не походная, кости въ ней мало. Настоящая почтовая лошадь, серъ (тутъ онъ пришпоривалъ своего Буцефала), должна ходить рысью, — да, рысью. Будь мы на гладкомъ мѣстѣ, да не въ далекѣ отъ города, я бы вамъ прозакладывалъ бутылочку, что обгоню васъ.

— По рукамъ, серъ, отвѣчалъ я; — чѣмъ же эта равнина неудобное мѣсто для состязанія?

— Да… ты, нерѣшительно заговорилъ мой пріятель. — У меня правило не утомлять напрасно лошади; кто знаетъ, когда можетъ пригодиться ея скорая рысь. Къ тому же, серъ, я предлагалъ закладъ подъ условіемъ, что наши лошади будутъ одинаково нагружены, а вашъ багажъ гораздо легче моего.

— Что же, я и на это согласенъ, серъ. А скажите пожалуйста, что можетъ вѣсить ваша сумка?

— Моя с… с… сум… сумка? произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ. — Сущіе пустяки — она легка какъ перышко — въ ней только носки, да рубашки.

— Странно, а по виду она гораздо тяжелѣе. Знаете что, я готовъ съ вами биться объ закладъ, что именно эта сумка дѣлаетъ различіе въ вѣсѣ нашего багажа.

— Вы ошибаетесь, серъ, увѣряю васъ, вы совершенно ошибаетесь, отвѣчалъ мой спутникъ, и по обыкновенію отъѣхалъ на противоположную сторону дороги.

— А я все же буду держать съ вами пари, сказалъ я слѣдуя за нимъ; да еще въ придачу къ вашей бутылкѣ заплачу вамъ десять шиллинговъ, если не обгоню васъ, положивъ къ себѣ на сѣдло вашу сумку.

Эти слова привели моего спутника въ совершенный ужасъ. Его сизобагровый носъ, предательскій свидѣтель частыхъ попоекъ, покрылся псестественпой желтизной, а зубы судорожно застучали; неслыханная смѣлость моего предложенія не оставляла въ немъ ни малѣйшаго сомнѣнія на счетъ моихъ предательскихъ намѣреніи.

Когда я увидѣлъ, что онъ едва держался на сѣдлѣ отъ страха и не могъ выговорить отвѣта, я поспѣшилъ перемѣнить разговоръ, указавъ на колокольню, виднѣвшуюся въ отдаленіи, причемъ замѣтилъ, что теперь намъ болѣе не приходится бояться нападенія. Эти слова нѣсколько успокоили его, но онъ еще долго подозрительно на меня посматривалъ, и по видимому не могъ забыть моего злосчастнаго предложенія.

Я разсказалъ тебѣ эти обстоятельства, сами по себѣ мало интересныя, только потому, что они имѣли большое вліяніе на дальнѣйшія мои приключенія. Потѣшаясь надъ моимъ спутникомъ, я не подозрѣвалъ что подготовляю себѣ непріятности въ будущемъ, и только думалъ, что для человѣка нѣтъ болѣе мучительнаго презрѣннаго недостатка, какъ трусость.

ГЛАВА IV.

"Голъ шотландецъ, гроша нѣтъ!"

Гордо скажетъ англичанинъ.
И такой же дастъ отвѣтъ
Самъ шотландецъ пуританинъ.
Но нажиться онъ не прочь.
Согласитесь лишь помочь!

Чёрчиль.

Въ то время существовалъ на англійскихъ почтовыхъ дорогахъ" старинный обычай, который теперь, я полагаю, или совсѣмъ забытъ, или соблюдается только въ простомъ народѣ. Дальнія поѣздки совершались верхомъ, а слѣдовательно съ привалами; если путешественника заставало въ дорогѣ воскресенье, то онъ обыкновенно останавливался въ какомъ нибудь городкѣ, чтобы пойдти въ церковь и дать отдохнуть лошади; — обыкновеніе вдвойнѣ похвальное: оно свидѣтельствовало о благочестіи всадника и о его гуманномъ обращеніи съ своимъ четвероногимъ товарищемъ. Другой обычай, напоминавшій старинное англійское гостепріимство, состоялъ въ томъ, что хозяинъ лучшей городской гостиницы забывалъ на воскресенье свои будничныя обязанности, и приглашалъ остановившихся у него путешественниковъ къ обѣду съ неизмѣннымъ пудингомъ. Самыя важныя, высокопоставленныя лица не считали унизительнымъ принять подобное приглашеніе; бутылка вина, распитая за здоровье хозяина, была единственнымъ предметомъ, за который гостю дозволялось заплатить.

Я считалъ себя всегда гражданиномъ всего міра, и съ любовью пользовался всякимъ случаемъ, чтобы въ сценахъ обыденной жизни лучше изучать моихъ ближнихъ; къ тому же у меня не было ни малѣйшаго притязанія на знатность или сановитость, а потому я рѣдко отказывался отъ воскреснаго гостепріимства, предложеннаго мнѣ хозяиномъ Льва, Медвѣдя, Подвязки или иной гостиницы съ не менѣе краснорѣчивымъ названіемъ. Почтенный хозяинъ, разыгрывавшій роль важнаго барина и угощавшій за своимъ столомъ людей, которымъ въ другіе дни прислуживалъ, былъ самъ по себѣ занимательнымъ лицомъ; а вокругъ него, подобно свѣтиламъ, обращающимся около одного центральнаго солнца, располагались представители мѣстной интеллигенціи, остряки, и почетныя лица городка или селенія; не только аптекарь и стряпчій, но и самъ пасторъ снисходилъ на воскресное приглашеніе хозяина; къ этому же обществу присоединялись путешественники изъ различныхъ провинцій, и такимъ образомъ составлялся пестрый кружокъ гостей, отличавшихся другъ отъ друга званіемъ, языкомъ, обращеніемъ и убѣжденіями, — кружокъ, въ которомъ посторонній наблюдатель, изучающій человѣческій родъ по всѣхъ видахъ, могъ найдти много любопытнаго.

Я очутился съ моимъ трусливымъ спутникомъ въ городкѣ Дарлингтонѣ, дургамской епархіи, какъ разъ въ воскресный день, и хозяинъ мѣстной гостиницы «Черный Медвѣдь» любезно пригласилъ насъ раздѣлить съ нимъ трапезу; мы согласились на предложеніе съ тѣмъ большимъ удовольствіемъ, что красное и жирное лице нашего амфитріона обличало въ немъ человѣка, любившаго поѣсть и выпить. Передъ обѣдомъ хозяинъ вѣжливо извинился, что кромѣ насъ пригласилъ еще одного шотландскаго джентльмена.

— Джентльмена! Какого джентльмена? поспѣшно воскликнулъ мой спутникъ.

Ему по видимому начали опять мерещиться джентльмены, вѣжливо обирающіе путешественниковъ на большой дорогѣ.

— Джентльменъ изъ Шотландіи, какъ я вамъ уже сказалъ, отвѣчалъ хозяинъ. — У нихъ вѣдь тамъ все джентльмены, даромъ что въ однѣхъ рубашкахъ ходятъ. Впрочемъ этотъ почище, — кровный шотландецъ, какого рѣдко встрѣтишь по сю сторону Бервикскаго моста, — я полагаю, онъ гуртовщикъ.

— Очень рады его видѣть, сказалъ мой спутникъ, и обращаясь ко мнѣ, продолжалъ:

— Я уважаю шотландцевъ, серъ; я люблю и почитаю эту націю за ея нравственныя достоинства. Намъ повторяютъ, что они бѣдны и неопрятны; а я вамъ скажу съ поэтомъ, что испытанная честность и въ рубищѣ прекрасна. Я слыхалъ отъ людей, заслуживающихъ полнаго довѣрія, серъ, что въ Шотландіи совсѣмъ неизвѣстны разбои на большихъ дорогахъ.

— Понятное дѣло: тамъ некого грабить, замѣтилъ хозяинъ, при всеобщемъ одобреніи слушателей.

— Нѣтъ, нѣтъ, хозяинъ! раздался громкій голосъ за его спиной; не грабятъ больше въ Шотландіи потому, что ваши мѣрщики и ревизоры^[28] забрали это ремесло въ свои руки.

— Складно сказано, мистеръ Камбель! воскликнулъ хозяинъ, я и не подозрѣвалъ, что ты тутъ стоишь; но вѣдь ты знаешь, я съ плеча рублю правду. А какъ идетъ торговля на югѣ?

— Какъ всегда, отвѣтилъ мистеръ Камбель; умные люди продаютъ и покупаютъ, а дураки продаются и покупаются.

— Но умные люди и дураки привыкли обѣдать, радушно перебилъ его хозяинъ; — а потому, милости прошу за столъ. Вотъ кусокъ мяса, отъ котораго и голодный будетъ сытъ.

Съ этими словами онъ вооружился большимъ ножомъ, занялъ почетное мѣсто на верхнемъ концѣ стола, и началъ подчивать своихъ гостей.

Я въ первый разъ видѣлъ передъ собою шотландца и слышалъ характерное шотландское нарѣчіе: эта нація возбуждала мое любопытство съ самаго дѣтства. Нашъ родъ, какъ тебѣ вѣроятно извѣстно, происходилъ изъ Нортумберланда, до котораго было такъ близко отъ гостиницы Чернаго Медвѣдя. Отецъ мой былъ въ ссорѣ съ своими родственниками изъ-за дѣдовскаго наслѣдства, а потому никогда не упоминалъ о своемъ происхожденіи и считалъ родовую гордость величайшею глупостью, отъ которой страдало человѣчество. Онъ довольствовался скромнымъ именемъ Вилльяма Осбальдистона, лишь бы это имя означало перваго, или по крайней мѣрѣ одного изъ первыхъ негоціантовъ Лондона. Еслибъ было доказано, что онъ потомокъ Вильгельма Завоевателя, то подобное открытіе менѣе щекотало бы его самолюбіе чѣмъ шумный говоръ, которымъ толпа биржевыхъ дѣльцевъ и маклеровъ встрѣчала его появленіе въ Стокской Аллеѣ. Онъ хотѣлъ утаить отъ меня наше знатное происхожденіе, чтобы я усвоилъ себѣ его образъ мыслей. Но, какъ часто случается съ самыми умными людьми, онъ проглядѣлъ опасность, не подозрѣвая, по своей гордости, что у насъ въ домѣ была личность, имѣвшая на меня вліяніе и внушавшая мнѣ совсѣмъ противоположныя убѣжденія. Отецъ сохранилъ привязанность къ одной представительницѣ нашего роднаго края, къ своей старой кормилицѣ, уроженкѣ Нортумберланда; когда счастіе улыбнулось ему, онъ взялъ Мабель Рикетсъ къ себѣ въ ключницы. По смерти матери я остался на рукахъ у этой старухи въ тотъ нѣжный возрастъ, когда ребенокъ нуждается въ заботливыхъ материнскихъ попеченіяхъ. При отцѣ она не смѣла упоминать о холмахъ и долинахъ, о верескѣ и просѣкахъ своего возлюбленнаго Нортумберланда; но за то съ какимъ восторгомъ она наединѣ разсказывала мнѣ приключенія своей молодости и преданія роднаго края; а я прислушивался къ нимъ болѣе чѣмъ къ серьезнымъ, по скучнымъ бесѣдамъ моихъ наставниковъ. Какъ теперь вижу я старую Мабель: голова ея въ бѣломъ какъ снѣгъ чепцѣ слегка трясется подъ бременемъ лѣтъ, лице покрытое морщинами все еще дышетъ здоровьемъ, пріобрѣтеннымъ на свѣжемъ деревенскомъ воздухѣ; она смотритъ въ окно на узкія улицы и каменныя стѣны сосѣднихъ домовъ, а сама вздыхаетъ, напѣвая любимую пѣсню, которую я тогда предпочиталъ — и признаюсь откровенно, предпочитаю и теперь напыщеннымъ опернымъ аріямъ итальянскихъ композиторовъ:

Дубъ, и вязъ, и плющъ любезный,

Гдѣ жъ краше вамъ и зеленѣть,

Какъ на сѣверѣ родимомъ!

Въ своихъ легендахъ Мабель часто упоминала о шотландцахъ, къ которымъ питала непримиримую ненависть; они занимали въ ея разсказахъ такое же мѣсто, какое въ дѣтскихъ сказкахъ занимаютъ людоѣды и великаны въ сапогахъ-скороходахъ. Иначе и быть не могло. Развѣ Черный Дугласъ не убилъ собственноручно одного изъ представителей нашего рода, въ то время какъ послѣдній весело пировалъ съ своими васаллами въ Осбальдистонъ-Галлѣ? Развѣ Ватъ, по прозванію Дьяволъ, не угналъ всѣхъ одногодокъ изъ ланторнскихъ овчарень, еще недавно при жизни отца моего покойнаго дѣда? Мы же, съ своей стороны, судя по разсказамъ Мабель, обладали множествомъ почетныхъ трофеевъ, свидѣтельствовавшихъ о томъ, какъ жестоко мы мстили нашимъ врагамъ за ихъ коварство. Серъ Генри Осбальдистонъ, пятый баронъ этого имени, похитилъ прекрасную дѣвицу изъ Фэрнингтона, и подобно Ахиллесу, защищавшему нѣкогда Хризею и Бризсю, успѣшно отражалъ въ своемъ замкѣ нападенія многочисленныхъ приверженцевъ молодой плѣнницы, которымъ помогали самые могущественные вожди Шотландіи; другіе представители нашего рода покрыли себя славою въ битвахъ съ безпокойными сосѣдями. Однимъ словомъ, сѣверныя войны были источникомъ всѣхъ нашихъ бѣдствій и всей нашей славы!

Подъ впечатлѣніемъ этихъ разсказовъ, я съ дѣтства привыкъ смотрѣть въ шотландцевъ, какъ на естественныхъ враговъ южныхъ обитателей Соединеннаго королевства; мнѣнія отца могли только глубже вкоренить во мнѣ такое пристрастное убѣжденіе. Онъ вошелъ въ большія сдѣлки съ шотландскими землевладѣльцами для пріобрѣтенія дубоваго лѣса на корню, и часто повторялъ, что они болѣе заботились о заключеніи контрактовъ и полученіи задатковъ, чѣмъ о добросовѣстномъ исполненіи взятыхъ на себя обязательствъ. Онъ также говорилъ, что шотландскіе купцы, къ посредничеству которыхъ онъ нерѣдко долженъ былъ обращаться, брали чудовищные, проценты куртажа. Короче сказать, Мабель нападала на шотландскихъ воиновъ стараго времени, а Мистеръ Осбальдистонъ осуждалъ алчность своихъ современниковъ; безъ всякаго предвзятаго намѣренія, оба они вселили во мнѣ искреннюю ненависть къ сѣвернымъ окраинамъ Британіи; я полагалъ, что шотландцы кровожадны въ войнѣ и коварны въ мирное время; что они корыстолюбивы, скупы и безчестны во вседневной жизни. Лучшими ихъ качествами были, по моему мнѣнію, храбрость въ борьбѣ съ непріятелемъ, доходившая до жестокости, и хитрость, замѣнявшая смышленность въ житейскихъ дѣлахъ. Я долженъ, замѣтить въ оправданіе, или по крайней мѣрѣ въ защиту такого пристрастнаго мнѣнія, что шотландцы относились съ неменьшимъ озлобленіемъ къ англичанамъ, которыхъ называли самодовольными эпикурейцами, кичившимися своимъ богатствомъ. Эта взаимная національная ненависть объясняется продолжительной автономіей двухъ смежныхъ государствъ, которыя постоянно соперничали другъ съ другомъ. Въ недавнее время безразсудный демагогъ едва не раздулъ тлѣющій огонекъ въ ужасное пламя, которое теперь, будемъ надѣяться, навсегда подернулось пепломъ^[29].

Итакъ, я смотрѣлъ очень недружелюбно на перваго шотландца, съ которымъ случайно встрѣтился въ обществѣ. Многое въ его наружности поддерживало мое предубѣжденіе. Атлетическое сложеніе, рѣзкія черты лица и особенное произношеніе характеризовали въ немъ кровнаго шотландца; онъ говорилъ медленно, съ разстановками, старательно избѣгая несвойственные англійскому языку обороты рѣчи. Въ его отвѣтахъ и замѣчаніяхъ проглядывали осторожность и лукавство, привычныя шотландскому народу. Но я былъ пораженъ его самообладаніемъ и спокойнымъ сознаніемъ своего превосходства надъ всѣмъ обществомъ, въ которое онъ случайно попалъ. Онъ былъ одѣтъ прилично, до очень просто, что указывало на бѣдность или, по крайней мѣрѣ, на стѣсненныя обстоятельства, такъ какъ въ тѣ времена даже самые незначительные джентльмены считали своей обязанностью тратитъ много денегъ на одежду. Судя по его разговору, онъ торговалъ скотомъ, — занятіе, считавшееся унизительнымѣдля джентльмена. Не смотря на это онъ относился къ остальнымъ собесѣдникамъ съ холодной снисходительной вѣжливостью, какъ будто сознавая свое дѣйствительное, или воображаемое превосходство. Онъ высказывалъ свои мнѣнія спокойно, самоувѣренно, не допуская ни опроверженія, ни сомнѣнія со стороны слушателей. Въ началѣ, хозяинъ Чернаго Медвѣдя и его воскресные гости старались поддержать свое достоинство громкими, рѣзкими возраженіями; по мало но малу они стушевались, и мистеръ Камбель вполнѣ овладѣлъ разговоромъ. Изъ любопытства я самъ захотѣлъ потягаться съ нимъ, расчитывая на свое образованіе и знаніе свѣта, пріобрѣтенное продолжительнымъ пребываніемъ во Франціи. Я вскорѣ убѣдился, что его природныя способности не прошли черезъ горнило образованія, и что я превосходилъ его научными познаніями. Но онъ былъ гораздо лучше знакомъ съ современнымъ положеніемъ Франціи, съ характеромъ герцога Орлеанскаго, который былъ только что назначенъ регентомъ королевства, и съ главными его министрами. Его мѣткія, остроумныя, сатирическія замѣчанія обличали въ немъ человѣка, близко и старательно изучившаго политическое положеніе французской націи.

Когда разговоръ касался англійской политики, Камбель становился молчаливымъ, и очень осторожно высказывалъ самые умѣренные взгляды. Въ то время виги и торіи вели въ Англіи ожесточенную борьбу, а могущественная партія іаковитовъ тайно поддерживала претендента и угрожала серьезной опасностью гановерскому дому, только что взошедшему на престолъ. Въ каждой тавернѣ раздавались крики враждебныхъ партій; хозяинъ дарлингтонской гостиницы былъ космополитомъ въ политикѣ, и угощалъ у себя людей всевозможныхъ политическихъ оттѣнковъ, лишь бы они были хорошими плательщиками; но этому, за воскреснымъ обѣдомъ въ Черномъ Медвѣдѣ происходили иногда чрезвычайно бурныя пренія, напоминавшія собою засѣданія городской думы. Пасторъ, аптекарь и маленькій человѣчекъ, не упоминавшій о своемъ общественномъ положеніи, но принятый мною, по нѣкоторымъ характернымъ движеніямъ рукъ, за цирюльника, съ жаромъ отстаивали Стюартовъ и епископальную церковь. Сборщикъ податей, по обязанности службы, стряпчій, мѣтившіе вѣроятно на какое нибудь теплое, казенное мѣстечко, и мой спутникъ, принимавшій дѣятельное участіе въ спорѣ, усердно стояли за короля Георга и протестантовъ. Мирная бесѣда вскорѣ перешла въ грубую брань, и наконецъ, враждебныя партіи обратились къ мистеру Камбелю, прося его быть посредникомъ.

— Вы шотландецъ, серъ! кричали одни, — вашъ народъ всегда стоялъ за законныхъ государей!

— Вы пресвитаріанецъ, кричали другіе, — вы не можете признавать произвола!

— Господа, началъ шотландскій оракулъ, когда вокругъ него съ трудомъ водворилась тишина, — я не сомнѣваюсь, что король Георгъ оправдаетъ довѣріе своихъ друзей; если онъ усидитъ на престолѣ, то конечно сдѣлаетъ нашего любезнаго сборщика податей окружнымъ смотрителемъ, а нашего друга, мистера Квитама — прокуроромъ; онъ также наградитъ по заслугамъ почтеннаго джентльмена, который такъ упорно сидитъ на своей сумкѣ; съ другой стороны не можетъ быть спора въ томъ, что чувство благодарности не чуждо королю Іакову, несли судьба когда нибудь улыбнется ему, онъ безъ сомнѣнія назначитъ нашего дорогаго пастора архіепископомъ Кантербурійскимъ, сдѣлаетъ доктора Миксита своимъ лейбмедикомъ, и поручитъ свою царственную бороду попеченіямъ нашего пріятеля Латерума. Но я увѣренъ, что ни одинъ изъ этихъ монарховъ не поднесетъ Роберту Камбелю чарки водки, а потому я подаю свой голосъ за Джонатана Враупа, нашего хозяина; пусть будетъ онъ царемъ всѣхъ виночерпіевъ, и выставитъ намъ за это еще бутылочку, такую же добрую, какъ была первая.

Эта остроумная выходка была встрѣчена дружными рукоплесканіями, къ которымъ отъ души присоединился самъ хозяинъ; распорядившись на счетъ бутылки, потребованной Камбелемъ, онъ затѣмъ сообщилъ своимъ гостямъ, что почтенный мистеръ Камбель былъ не только веселымъ собесѣдникомъ у мирнаго семейнаго очага, но обладалъ еще львиной храбростью, однажды обративъ въ бѣгство семь разбойниковъ, напавшихъ на него близъ Витсопъ-Триста.

— Вы ошибаетесь, любезный Джонатанъ, перебилъ его Камбель: — ихъ было всего двое, и оба оказались гнусными трусами.

— Неужели, серъ, сказалъ мой спутникъ, пододвигая свой стулъ (или лучше сказать сумку) къ мистеру Камбелю, — неужели вы дѣйствительно справились съ двумя разбойниками?

— Дѣйствительно справился, серъ, отвѣтилъ Камбель. — Я думаю, тутъ нѣтъ ничего удивительнаго.

— Клянусь честно, серъ, продолжалъ мой пріятель, я былъ бы очень счастливъ путешествовать вмѣстѣ съ вами. Я ѣду на сѣверъ, серъ. Это добровольное признаніе очень меня удивило; мой спутникъ ни разу еще не рѣшался на такую откровенность. Шотландецъ однакожъ не оправдалъ его довѣрія, и сухо отвѣтилъ:

— Мы не можемъ путешествовать вмѣстѣ, серъ; у васъ безъ сомнѣнія хорошая лошадь, а я по большей части хожу пѣшкомъ или ѣзжу на горной клячѣ, которая подвигается не многимъ скорѣе меня самого.

Сказавъ это онъ всталъ, потребовалъ счетъ за вино, бросилъ на столъ деньги за добавочную бутылку, и хотѣла, уйдти, по мой спутникъ подошелъ къ нему, взялъ его за пуговку кафтана и отвелъ къ окну. Я только могъ разслышать, что онъ о чемъ-то просилъ мистера Камбеля — вѣроятно о совмѣстномъ путешествіи, на что тотъ отвѣчалъ рѣшительнымъ отказомъ.

— Я заплачу за всѣ ваши путевыя издержки, серъ, сказалъ путешественникъ, считая по видимому этотъ доводъ самымъ убѣдительнымъ.

— Невозможно, отвѣтилъ Камбель презрительно: — у меня есть дѣло въ Ротбюри.

— Да я не очень тороплюсь, замѣтилъ его собесѣдникъ, и охотно останусь лишній день въ дорогѣ, чтобы имѣть такого пріятнаго спутника.

— Клянусь вамъ честью, серъ, сказалъ Камбель, — я не могу вамъ оказать просимой вами услуги. Я путешествую по своимъ частнымъ дѣламъ, продолжалъ онъ высокомѣрнымъ тономъ, и совѣтую вамъ, серъ, не присоединяться къ незнакомымъ путешественникамъ и не объяснять куда вы ѣдете людямъ, по спрашивающимъ васъ объ этомъ.

Шотландецъ безцеремонно высвободилъ пуговку, за которую мой путникъ продолжалъ держать его, и подойдя ко мнѣ, когда гости стали расходиться, замѣтилъ: «вашъ другъ, серъ, черезъ-чуръ откровененъ, особливо въ виду его сумки».

— Джентльменъ, о которомъ вы говорите, серъ, отвѣтилъ я, взглянувъ на своего спутника, — вовсе мнѣ не другъ. Мы встрѣтились на дорогѣ и вмѣстѣ доѣхали сюда. Я не знаю ни его званія, ни имени, и вы кажется пользуетесь большимъ его довѣріемъ чѣмъ я.

— Я хотѣлъ только возразить, перебилъ онъ меня, что этотъ джентльменъ слишкомъ поспѣшно и неосторожно навязывается людямъ, не желающимъ пользоваться его обществомъ.

— Я полагаю, серъ, замѣтилъ я, что мой спутникъ можетъ самъ за себя отвѣчать, и вовсе не желаю обсуждать его поступковъ.

Мистеръ Камбель ничего не отвѣтилъ, и пожелавъ мнѣ счастливаго пути вышелъ изъ комнаты.

На другой день я простился съ своимъ трусливымъ пріятелемъ, и свернулъ съ большой дороги на западъ, къ Осбальдистонскому замку, резиденціи моего дяди. Не знаю, пожалѣлъ ли мой спутникъ о нашей разлукѣ, или обрадовался ей, по своей обычной подозрительности. Я же, съ своей стороны, былъ очень радъ отъ него отдѣлаться, такъ какъ его трусость мнѣ очень надоѣла.

ГЛАВА V.

Какъ сильно забилось мое сердце, когда я увидѣлъ передъ собою молодую нимфу, красу и гордость нашего острова. Она мчалась на великолѣпномъ конѣ; легкій какъ лань, онъ перескакивалъ черезъ овраги и смѣло взбирался на крутыя горы. Охота.

Въ сѣверной странѣ, которую давно привыкъ считать своей родиной, я приближался съ неподдѣльнымъ восторгомъ, пробуждаемымъ во мнѣ дикой романтической природой. Трусливая болтовня моего спутника болѣе не докучала мнѣ, и я могъ спокойно изучать мѣстность, теперь совершенно измѣнившую свой характеръ. Вмѣсто сонныхъ ручьевъ, надъ которыми лѣниво склонялся ивнякъ и камышъ, я увидѣлъ широкія рѣки, окаймленныя густымъ лѣсомъ; порою онѣ съ дикимъ грохотомъ бросались въ пропасть, исчезая въ брызгахъ и пѣнѣ; порою тихо катили свои зеркальныя воды въ глубинѣ уединенныхъ долинъ, которыя открывались по сторонамъ дорога и какъ бы манили путешественника въ свою таинственную даль. Прямо передо мною мрачно и величественно возвышались Чевіотскія горы; но какъ мало онѣ напоминали ослѣпительное. великолѣпіе швейцарскихъ альпъ, полныхъ свѣта и жизни! Однообразныя скалы съ закругленными вершинами, закутанныя въ темную пелену, лежали на горизонтѣ, и необъятной громадой, какъ и своимъ дикимъ, безотраднымъ величіемъ производили сильное впечатлѣніе.

Замокъ моихъ предковъ, къ которому я теперь приближался, стоялъ въ узкой долипѣ, замкнутой двойнымъ рядомъ горъ. Осбальдіістопы когда-то владѣли весьма обширными помѣстьями; и хотя много земли отошло по безпечности и расточительности моихъ предковъ, по дядя все же могъ считаться крупнымъ землевладѣльцемъ. Изъ распросовъ по дорогѣ я узналъ, что дядя жилъ широко и гостепріимно, такъ какъ по его мнѣнію необходимо было поддерживать честь богатаго сѣвернаго сквайра.

Съ одной горной вершины я увидѣлъ наконецъ передъ собою Осбальдистонъ-Галль, большое старинное зданіе, окруженное дубовой рощей, въ которой вѣроятно въ былыя времена друиды совершали свои таинственныя священнодѣйствія. Я сталъ спускаться по крутой и довольно неровной дорогѣ, ободряя шпорами своего усталаго коня, какъ вдругъ онъ навострилъ уши и рванулся впередъ: невдалекѣ послышался громкій, пронзительный лай нѣсколькихъ собакъ и звукъ французскаго рожка, — обычный сигналъ охотниковъ того времени; это были вѣроятно своры моего дяди. Я не захотѣлъ заявить своего родства въ открытомъ полѣ, во время травли звѣря, и отъѣхалъ на край дороги, чтобъ пропустить охотниковъ, а затѣмъ уже одному проѣхать въ замокъ. Составивъ такой планъ дѣйствія, я остановилъ коня на маленькомъ холмѣ, и съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ сталъ ожидать, появленія охотниковъ; меня невольно заинтересовала эта деревенская забава, въ которой люди находятъ столько привлекательнаго (хотя мысли мои не были расположены въ эту минуту къ подобнымъ впечатлѣніямъ).

Вскорѣ изъ кустарника, окаймлявшаго правую сторону долины, выскочила замученная, загнанная лисица. Съ поджатымъ хвостомъ, съ изодранной шкурой, она черезъ силу передвигала ноги, и по видимому наступали ея послѣднія минуты; мрачный воронъ смотрѣлъ на нее уже какъ на свою добычу, и описывалъ надъ ней зловѣщіе круги. Несчастная лиса переправилась черезъ рѣчку, пересѣкавшую долину, и потащилась по берегу, въ глубинѣ оврага, когда изъ кустовъ рванулась передовая свора, а за нею показались доѣзжачій и нѣсколько охотниковъ. Собаки бросились по слѣдамъ звѣря; за ними смѣло поскакали охотники, не обращая вниманія на крутую, обрывистую дорогу. Я успѣлъ разглядѣть ихъ: высокіе, полные молодые люди, одѣтые въ зеленыя куртки, съ красными отворотами, молодцовато сидѣли на красивыхъ копяхъ.

— Такъ вотъ они, мои двоюродные братья! подумалъ я про себя; затѣмъ я задалъ себѣ вопросъ, какъ меня примутъ эти достойные преемники Немврода, и могу ли я надѣяться весело и пріятно провести время въ семействѣ дяди, гдѣ по видимому придавали такое большое значеніе чуждымъ мнѣ удовольствіямъ. Но неожиданное видѣніе прервало мои размышленія.

Передо мной пронеслась молодая дѣвица на великолѣпномъ ворономъ конѣ, который былъ весь въ мылѣ; лице ея, красивое и выразительное, было покрыто яркимъ румянцемъ отъ удовольствія и скорой ѣзды. На ней былъ костюмъ, который впослѣдствіи прозванъ амазонкой: — мужская курточка я высокая шляпа. Для меня такая одезеда была новинкой, такъ какъ его стали употреблять въ Англіи во время моей поѣздки на континентъ. Длинные черные волосы дѣвицы развѣвались по вѣтру, выбившись изъ подъ сдерживавшей ихъ ленты. Неровная, крутая дорога, по которой она пробиралась съ необыкновеннымъ искуствомъ, замедлила ходъ лошади; обломокъ скалы, загородившій путь, заставилъ ее свернуть въ сторону, и она проѣхала очень близко отъ меня. Я имѣлъ такимъ образомъ возможность хорошо разглядѣть ея необыкновенно красивое лице и стройную, прелестную фигуру, въ оригинальномъ изящномъ костюмѣ, рельефно, выдѣлявшуюся на дикомъ фонѣ пейзажа. Выѣхавъ на болѣе ровную дорогу, она хотѣла ускорить бѣгъ лошади, но та по видимому заупрямилась и сильно рванулась въ сторону. Я воспользовался этимъ случаемъ и подъѣхалъ къ очаровательной амазонкѣ, какъ бы желая помочь ей. Однако мои опасенія оказались напрасными: она съ необыкновеннымъ присутствіемъ духа осадила горячаго коня, и заставила его идти рысью, а меня поблагодарила улыбкой за мою услужливость; ободренный такой наградой, я пустилъ свою лошадь то же рысью и поѣхалъ возлѣ моей незнакомки. Вскорѣ звуки рожка и побѣдные крики охотниковъ возвѣстили намъ, что охота кончена и что спѣшить некуда. Одинъ изъ молодыхъ всадниковъ, которыхъ я встрѣтилъ ранѣе, направился къ намъ, махая лисьимъ хвостомъ и какъ бы поддразнивая мою прекрасную спутницу.

— Я вижу, закричала она, — вижу, и вамъ нечего хвастаться. Если бы Фебъ, продолжала она, трепля по шеѣ свою лошадь, — не попалъ на скалистую тропинку, я бы отбила у васъ трофей.

При этихъ словахъ они подъѣхали другъ къ другу, посмотрѣли оба на меня и стали шептаться; молодая дѣвица но видимому просила о чемъ-то охотника, который застѣнчиво и угрюмо отнѣкивался. Тогда она стремительно повернула лошадь въ мою сторону, и сказала:

— Хорошо, хорошо, Торни; если вы не хотите, то я сама сдѣлаю, вотъ и все.

— Серъ, продолжала она, обращаясь ко мнѣ, — я убѣждала этого благовоспитаннаго молодаго джентльмена обратиться къ вамъ съ вопросомъ: путешествуя по здѣшнимъ окрестностямъ, не слыхали ли вы чего нибудь объ одномъ нашемъ хорошемъ пріятелѣ, мистерѣ Франсисѣ Осбальдистонѣ, котораго уже нѣсколько дней ожидаютъ въ Осбальдистонъ-Галлѣ?

Я очень обрадовался случаю представиться въ качествѣ хорошаго пріятеля, и поблагодарилъ молодую дѣвицу за любезное вниманіе къ моей личности.

— Въ такомъ случаѣ, серъ, продолжала она, — въ виду нелюбезности моего родственника, позвольте мнѣ (я вполнѣ сознаю неприличіе такого поступка) взять на себя роль церемонінмейетера, и представить вамъ молодаго сквайра Торнклифа Осбальдистова, вашего двоюроднаго брата, а также мисъ Діану Вернонъ, которая имѣетъ честь быть родственницею вашему любезному двоюродному брату.

Мисъ Вернонъ произнесла эту маленькую рѣчь бойко, насмѣшливо и въ то же время просто. Я былъ не совсѣмъ дикарь, а потому отвѣтилъ ей въ томъ же топѣ, поблагодаривъ ее за любезность и выразивъ удовольствіе познакомиться съ ними. Комплиментъ предназначался мною главнымъ образомъ мисъ Вернонъ; Торнклифъ произвелъ на меня впечатлѣніе застѣнчиваго, неуклюжаго, необразованнаго человѣка, прожившаго весь свой вѣкъ въ деревнѣ. Онъ однакоже пожалъ мнѣ руку, но тотчасъ покинулъ насъ, чтобы помочь братьямъ собрать собакъ, о чемъ и сообщилъ мисъ Вернонъ, не подумавъ извиниться передо мной.

— Ушелъ, сказала молодая дѣвушка, презрительно провожая его глазами, — ушелъ этотъ любимецъ конюховъ и лошадиныхъ барышниковъ! Впрочемъ, они всѣ другъ друга стоютъ. Читали вы Маркгама? спросила она меня вдругъ.

— Маркгама? Я въ первый разъ слышу имя этого автора.

— Не читали Маркгама! На какомъ же необитаемомъ островѣ вы взросли? воскликнула мисъ Вернонъ. — Несчастный вы человѣкъ! Эта книга считается алкораномъ у дикаго племени, въ которомъ вамъ придется жить. Такъ вы никогда не слышали имени Маркгама, знаменитаго автора книги о коновальствѣ? Въ такомъ случаѣ вы вѣроятно не знакомы и съ новѣйшими писателями, Джибсономъ и Бартлетомъ?

— Совершенно незнакомъ, мисъ Вернонъ.

— И вы не краснѣя въ этомъ признаетесь? воскликнула мисъ Вернонъ. — Мы откажемся отъ такого родственника. Умѣете ли вы по крайней мѣрѣ подковать и вычистить лошадь?

— Я предоставляю это занятіе конюху и кузнецу.

— Непростительное легкомысліе! Такъ вы не умѣете также обрѣзать ушей и когтей собаки, вабить сокола?

— Ради Бога, мисъ Вернонъ, не добивайте меня! Да, я невѣжда во всѣхъ этихъ деревенскихъ занятіяхъ.

— Такъ что же вы наконецъ умѣете дѣлать, мистеръ Франсисъ Осбальдистонъ?

— Почти ничего, мисъ Вернонъ; впрочемъ, кое-что я могу дѣлать. Когда мой конюхъ вычиститъ и осѣдлаетъ мнѣ лошадь, я могу ѣздить верхомъ; когда мнѣ на охотѣ дадутъ выдресированнаго сокола, я могу его во время спустить.

— Будто вы можете это сдѣлать? воскликнула молодая дѣвушка, и подняла свою лошадь въ галопъ.

Передъ нами тянулась живая изгородь съ низенькими воротами, грубо сколоченными изъ бревенъ, я хотѣлъ отворить ихъ, но мисъ Вернонъ улыбнулась и однимъ прыжкомъ очутилась на другой сторонѣ. Мнѣ ничего другого не оставалось, какъ послѣдовать ея примѣру, что я къ счастію исполнилъ довольно удачно.

— Изъ васъ еще можетъ выдти прокъ, замѣтила она; — я думала, что вы совершенный выродокъ Осбальдистоновъ. Но скажите, ради Бога, зачѣмъ вы вздумали забраться въ этотъ медвѣжій замокъ? — такъ прозвали его ваши сосѣди. Я полагаю, что никто не заставлялъ васъ ѣхать изъ Лондона въ такую глушь?

Дружественный тонъ моей прелестной спутницы такъ сблизилъ меня съ ней въ эти нѣсколько минутъ, что я рѣшился отвѣтить ей полушутя.

— Я дѣйствительно счелъ бы тяжелымъ наказаніемъ временное пребываніе въ Осбальдистонъ-Галлѣ, если бы всѣ обитатели его подходили подѣ ваше описаніе, мисъ Вернонъ. Но я убѣжденъ, что въ замкѣ есть одно исключеніе, которое можетъ заставить забыть весьма многое.

— Да; вы это объ Рашлеѣ говорите? сказала мисъ Вернонъ.

— Совсѣмъ нѣтъ; я говорю — извините меня — о лицѣ, которое гораздо ближе ко мнѣ.

— Я знаю, что было бы приличнѣе не понимать вашихъ любезныхъ намековъ. Но это не въ моемъ вкусѣ, и если бы я не сидѣла верхомъ, я присѣла бы передъ вами изъ благодарности. Впрочемъ, серьезно говоря, я представляю исключеніе; въ замкѣ можно только разговаривать со мной, съ старикомъ патеромъ и Рашлеемъ.

— Кто такой этотъ Рашлей, скажите ради Бога?

— Рашлей — молодой джентльменъ, искренно желающій чтобы всѣ походили на него. Онъ младшій сынъ сера Гильдебранда, приблизительно вашихъ лѣтъ, но только не такой… онъ не хорошъ собою. Природа надѣлила его малой-толикой здраваго смысла, а воспитаніе прибавило къ этому кое-какія познанія. Для насъ онъ очень умный человѣкъ, такъ какъ умные люди рѣдки въ нашемъ околоткѣ. Онъ готовился въ духовное званіе, но не торопится принять духовный санъ.

— Онъ католикъ?

— Разумѣется, католикъ; чѣмъ же ему быть? отвѣчала молодая дѣвушка. — Мнѣ впрочемъ говорили, что вы еретикъ. Правда это, мистеръ Осбальдистонъ?

— Я не могу этого опровергнуть.

— Однако вы жили заграницей, въ католическихъ государствахъ?

— Жилъ въ продолженіи четырехъ лѣтъ.

— Вы бывали въ монастыряхъ?

— Довольно часто; но въ нихъ почти ничто не говоритъ въ пользу католической религіи,

— Развѣ монахи не могутъ быть названы счастливыми?

— Нѣкоторые, безъ сомнѣнія, счастливы; я говорю про тѣхъ, которыхъ привела въ монастырь природная апатичность характера или глубокая набожность. Счастливы также тѣ, которые претерпѣли въ дѣйствительной жизни много горя и непріятностей. Но люди, отрѣшившіеся отъ міра подъ вліяніемъ минутнаго разочарованія или внезапной вспышки религіознаго энтузіазма, — очень несчастны. Въ нихъ быстро просыпаются прежнія чувства, безумное желаніе жить, и они чахнутъ, подобно дикимъ звѣрямъ въ клѣткахъ, чахнутъ въ тѣхъ самыхъ кельяхъ, гдѣ другіе мечтаютъ и жирѣютъ.

— А что дѣлается, продолжала мисъ Вернонъ? съ несчастными жертвами, попадающими въ монастырь не по своей волѣ. На что онѣ похожи? На что, въ особенности, похожи тѣ изъ нихъ, которыя родились чтобы жить и наслаждаться жизнью.

— Онѣ похожи на пѣвчихъ птицъ, заключенныхъ въ клѣтку, отвѣтилъ я, — и тщетно стараются разнообразить тоскливую жизнь своими дарованіями, развитіемъ которыхъ онѣ могли бы, при другихъ обстоятельствахъ, принести пользу обществу.

— Я буду, начала мисъ Вернонъ, по тотчасъ понравилась: — я была бы скорѣе похожа на дикаго сокола, который разбиваетъ себя о желѣзныя перекладины клѣтки, когда ему не даютъ свободно парить подъ небесами. Но возвратимся къ Рашлею, продолжала она болѣе веселымъ тономъ, — въ первыя двѣ недѣли онъ вамъ покажется самымъ любезнымъ, самымъ милымъ человѣкомъ, мистеръ Осбальдистонъ. Если бы ему пришлось ухаживать за женщиной, потерявшей зрѣніе, онъ навѣрное обворожилъ бы ее; по зрѣніе разрушаетъ очарованіе, подъ которымъ находится слухъ. Однако, вотъ и дворъ нашего стараго замка; онъ по наружности такой же дикій, старомодный, какъ и его обитатели. Предупреждаю васъ, что въ Осбальдистонъ-Галлѣ не много занимаются туалетомъ; но мнѣ нужно сбросить съ себя эти теплыя, тяжелыя вещи, и снять шляпу, отъ которой болитъ лобъ.

Сказавъ это, молодая дѣвушка тотчасъ исполнила свое намѣреніе; ея черные кудри разсыпались по плечамъ и лицу; а она, смѣясь и краснѣя, стала разбирать ихъ своими гибкими, бѣлыми пальцами; я не могъ оторваться отъ этой очаровательной молодой красавицы и ея чудныхъ карихъ глазъ, сверкавшихъ подъ длинными рѣсницами. Если мисъ Діана кокетничала въ эту минуту, то она очень ловко маскировала свое кокетство подъ оболочкой непринужденнаго обращенія. Я не могъ не замѣтить ей, что нахожу другой туалетъ совершенно излишнимъ въ Осбальдистонъ-Галлѣ, судя по тому что мнѣ удалось видѣть.

— Очень любезно сказано, хотя я можетъ быть ошибочно понимаю смыслъ вашихъ словъ, отвѣтила мисъ Вернонъ. — Впрочемъ, когда вы увидите медвѣжатъ, въ обществѣ которыхъ вамъ придется жить, вы поймете, что въ Осбальдистонъ-Галлѣ простительно и позволительно одѣваться нѣсколько небрежно. Но я опять заболталась, а черезъ нѣсколько минутъ раздастся хриплый звукъ стариннаго обѣденнаго колокола. Обратите вниманіе на этотъ колоколъ. Въ тотъ день, когда король Вилли высадился на берегъ, онъ самъ собою треснулъ, и съ тѣхъ поръ дядя никогда не хотѣлъ его замѣнить другимъ. А теперь, благородный рыцарь, я попрошу васъ подержать моего коня, пока я не вышлю вамъ на смѣну скромнаго конюха.

Она бросила мнѣ поводья, какъ старому знакомому, соскочила съ лошади, быстро прошла черезъ дворъ и скрылась въ боковую дверь. Я былъ пораженъ ея красотой и бойкимъ откровеннымъ обращеніемъ; мисъ Вернонъ была положительно необыкновеннымъ явленіемъ въ то время, когда дворъ Великаго Монарха Людовика XIV давалъ тонъ всему европейскому обществу, и дамы щеголяли строгой чопорностью. Когда моя очаровательная родственница исчезла, я остался среди двора въ довольно смѣшномъ положеніи, сидя на одной лошади и держа другую за поводъ. Замокъ представлялъ мало любопытнаго для пріѣзжаго, который пожелалъ бы внимательно его разглядѣть; каждый изъ четырехъ фасадовъ имѣлъ свою архитектуру; высокія, рѣшетчатыя окна, выдающіяся башенки и масивные архитравы напоминали мнѣ внутренность монастыря или одну изъ старинныхъ, готическихъ коллегій въ Оксфордѣ. Я попробовалъ позвать слугу, по мои попытки долгое время оставались тщетными. Всего обиднѣе для меня было то, что изъ различныхъ окопъ замка безпрестанно высовывались мужскія и женскія лица и съ любопытствомъ осматривали меня; когда же я хотѣлъ остановить на комъ нибудь изъ нихъ свой взглядъ, они поспѣшно скрывались, какъ кролики за рѣшеткой. Возвращеніе охотниковъ вывело, меня изъ затрудненія, хотя я не безъ труда добился конюха, который принялъ отъ меня лошадей; другому олуху я безъ малаго полчаса объяснялъ, что желаю видѣть сера Гильдебранда. Онъ наконецъ снизошелъ на мою просьбу и повелъ меня въ замокъ, но съ такой неохотой, какъ будто сопровождалъ патруль непріятеля. Въ лабиринтѣ низкихъ коридоровъ, подъ сводами, онъ хотѣлъ меня покинуть, и я съ трудомъ уговорилъ его довести меня до «Шумной залы» — такъ онъ назвалъ комнату, въ которой я долженъ былъ предстать передъ лицомъ моего любезнаго дяди. — Шумная зала оказалась длинной комнатой со сводами и съ каменнымъ поломъ. Масивные, дубовые столы, которые едва ли когда нибудь передвигались, были накрыты къ обѣду. Эта почтенная зала, гдѣ пировали многія поколѣнія Осбальдистоновъі была украшена охотничьими трофеями. По стѣнамъ были расположены огромные, вѣтвистые рога оленей, въ промежуткахъ между рогами были развѣшаны шкуры барсуковъ, выдръ, куницъ и другихъ пушныхъ звѣрей. На ряду съ остатками стариннаго оружія, съ которыми Осбальдистоны боролись нѣкогда противъ шотландцевъ, висѣли менѣе опасныя и болѣе драгоцѣнныя орудія охоты и рыбной ловли: самострѣлы, ружья различной конструкціи, сѣти, удочки, гарпуны, рогатины и проч. Нѣсколько старыхъ картинъ, закопченіяхъ и залитыхъ мартовскимъ пивомъ, также было развѣшано по стѣнамъ; онѣ изображали рыцарей и дамъ, въ свое время вѣроятно очень важныхъ и знаменитыхъ: рыцари въ длинныхъ бородахъ и огромныхъ парикахъ смотрѣли сердито; дамы, напротивъ, бросали очаровательные взоры на розаны, которые держали въ рукахъ.

Я едва успѣлъ взглянуть на всѣ эти любопытные предметы, какъ въ залу съ шумомъ и крикомъ вбѣжали двѣнадцать служителей въ голубыхъ ливреяхъ. Каждый изъ нихъ болѣе попукалъ своихъ товарищей, чѣмъ дѣлалъ свое дѣло. Одни стали подбавлять дровъ, въ каминъ, гдѣ пылалъ огромный костеръ. Надъ каминомъ спускался масивный колпакъ, на которомъ мѣстный скульпторъ изобразилъ геральдическихъ чудовищъ Осбальдистонскаго дома. Для большей рельефности, эти чудовища были нѣкогда выкрашены въ яркій, красный цвѣтъ, но вѣковая копоть покрыла ихъ бурой пеленой. Другіе служители разставляли всевозможные напитки въ бутылкахъ, кувшинахъ и боченкахъ, или вносили огромныя блюда, на которыхъ дымились чудовищныя груды различнаго мяса; — весь этотъ народъ суетился, бранился, толкалъ другъ друга, и старался дѣлать какъ можно больше шуму и какъ можно менѣе дѣла. Наконецъ, когда весь обѣдъ былъ уже поданъ, въ коридорахъ раздались крики человѣческихъ голосовъ, лай собакъ, щелканіе бичей и тяжелые шаги большихъ охотничьихъ сапоговъ, напоминавшіе походку Каменнаго Гостя. Тогда прислуга еще болѣе засуетилась: одни заторопились, другіе напротивъ требовали подождать; одни хотѣли разступиться, желая дать дорогу серу Гильдебранду; другіе тѣснились около стола, чтобы быть на глазахъ у господъ; одни хотѣли закрыть какую-то дверь, которая вела изъ залы на галлерею; другіе кричали, что нужно ее затворить. Наконецъ, входныя двери распахнулись и въ залу ворвалась пестрая толпа людей и животныхъ, — восемь собакъ, домашній капелланъ, сельскій докторъ, мой дядя и его шесть сыновей.

ГЛАВА VI.

Своды зада оживились,

Гости въ залѣ появились.
Гордо гости выступаютъ,
Головой едва киваютъ,
И садятся по мѣстамъ;
Разговоры начинаютъ,
Но другъ другу не внимаютъ.
Давъ работу языкамъ.

Пенрозъ.

Серъ Гильдебрандъ Осбальдистонъ конечно не выказалъ особенной поспѣшности привѣтствовать своего племянника, о пріѣздѣ котораго вѣроятно былъ уже нѣсколько времени увѣдомленъ; но онъ имѣлъ неопровержимые доводы въ свое оправданіе.

— Я бы ранѣе вышелъ къ тебѣ, юноша, сказалъ онъ, крѣпко пожимая мнѣ руку и привѣтствуя мое прибытіе въ Осбальдистонъ-Галль, — да надо было собакъ загнать на псарню. Добро пожаловать, добро пожаловать, вотъ всѣ твои двоюродные братья: Перси, Торни, Джонъ, Дикъ, Вильфредъ, постой, гдѣ же Рашлей — да, вотъ и Рашлей. Посторонись, длиннопятый Торни, и дай намъ посмотрѣть на Рашлея. Твой отецъ вспомнилъ наконецъ старый замокъ и стараго сера Гильдебранда! Лучше поздно чѣмъ никогда. Еще разъ, добро пожаловать, — и баста. А гдѣ же моя маленькая Для?.. а, вотъ она… Это моя племянница, дочь брата моей жены, первая красавица нашей долины, другихъ мы не знаемъ, да и знать не хотимъ… А теперь, займемся обѣдомъ.

Чтобъ имѣть понятіе о моемъ дядѣ, любезный Трешамъ, представь себѣ человѣка лѣтъ шестидесяти въ охотничьей одеждѣ, нѣкогда очень роскошной, по значительно поблекшей отъ осеннихъ дождей. Не смотря на свои грубыя, угловатыя манеры, серъ Гильдебрандъ былъ въ молодости при дворѣ и служилъ въ арміи, которая до революціи стояла лагеремъ въ Гунсло-Гнтѣ. Благодаря своимъ религіознымъ убѣжденіямъ, онъ былъ возведенъ несчастнымъ Іаковомъ II въ рыцарское достоинство; но на этомъ отличіи должны были остановиться его честолюбивыя мечты, если онъ когда нибудь лелѣялъ ихъ; — страшный политическій переворотъ свергнулъ съ престола его царственнаго покровителя, и серъ Гильдебрандъ, отказавшись отъ общественной дѣятельности, поселился въ своемъ родовомъ помѣстій. Не смотря на свою грубую обстановку, онъ сохранилъ внѣшній видъ джентльмена, и посреди своихъ сыновей напоминалъ изящную, но обвалившуюся коринѳійскую колонну, поросшую мхомъ и окруженную безобразными массами камней, — остатками храмовъ друидовъ. Сыновья были дѣйствительно похожи на тяжелыя необтесанныя глыбы камня. Пять старшихъ сыновей сера Гильдебранда, высокіе, полные, довольно красивые юноши, казалось, были совершенно лишены священнаго огня Прометея и того внѣшняго лоска, который въ свѣтѣ часто замѣняетъ недостатокъ умственныхъ способностей. Добродушіе и безпредѣльное самодовольство, выражавшееся въ ихъ масивныхъ фигурахъ, были по видимому главными ихъ нравственными достоинствами, а слава искусныхъ охотниковъ единственнымъ ихъ правомъ на общественное уваженіе. Прибавь къ этому, что Перси, Торнклифъ, Джонъ, Дикъ и Вильфредъ Осбальдистоны были также похожи другъ на друга, какъ Гіасъ и Клоантъ, мускулистые герои Виргинія.

Создавая Рашлея, природа какъ бы желала вознаградить себя за такое невѣроятное однообразіе. Младшій сынъ сера Гильдебранда представлялъ и по наружности, и по характеру (я это узналъ впослѣдствіи) рѣзкую противуположность не только съ братьями, но и со всѣми людьми, которыхъ мнѣ до тѣхъ поръ приходилось встрѣчать. По мѣрѣ того какъ дядя называлъ мнѣ своихъ сыновей, Пёрси, Торнклифъ и Комп. отвѣшивали неуклюжіе поклоны, странно кривляли ртомъ и подавали мнѣ скорѣе свои плечи, чѣмъ руки. По окончаніи этой церемоніи Рашлей привѣтствовалъ меня любезно и непринужденно, какъ подобало благовоспитанному, свѣтскому человѣку. Наружность его не представляла много привлекательнаго; онъ былъ малъ ростомъ, тогда какъ братья его, казалось, происходили отъ знаменитаго великана Анака, и поражалъ своимъ уродствомъ, — горбатой спиной и короткой шеей; кромѣ того онъ въ дѣтствѣ ушибъ ногу, и съ тѣхъ поръ очень замѣтно прихрамывалъ; злые языки увѣряли, что именно этотъ недостатокъ препятствовалъ ему поступить въ духовное званіе; римско-католическая церковь, какъ извѣстно, не допускаетъ въ духовенствѣ физическихъ недостатковъ. Другіе впрочемъ увѣряли, что онъ прихрамывалъ по дурной привычкѣ и могъ безпрепятственно сдѣлаться патеромъ.

У Рашлея были странныя черты лица, которыя съ перваго взгляда врѣзываются въ память навсегда. Наше воображеніе постоянно возвращается къ такимъ чертамъ съ невольнымъ, болѣзненнымъ любопытствомъ, хотя онѣ производятъ непріятное, отталкивающее впечатлѣніе. Его лице, само по себѣ, было довольно обыкновенное. И хотя черты его были неправильны, но не носили на себѣ отпечатокъ пошлости, а черные глаза и густыя брони сглаживали отсутствіе красоты. Но въ этихъ глазахъ было много лукавства и скрытности, а порою они горѣли дикой злобой, что не могло ускользнуть отъ самого поверхностнаго наблюдателя. Эти глаза выдавали характеръ Рашлея, подобно тому какъ зловѣщій звукъ колецъ выдаетъ приближеніе гремучей змѣи; какъ бы въ вознагражденіе за всѣ физическіе недостатки, Рашлей обладалъ необыкновенно мягкимъ, мелодичнымъ голосомъ, который придавалъ особенную прелесть его изящной рѣчи. Съ первыхъ его словъ я согласился съ мисъ Вернонъ, что онъ могъ обворожить всякую женщину, которая будетъ судить только по его словамъ. Онъ хотѣлъ сѣсть подлѣ меня за обѣдомъ, но мисъ Вернонъ, распоряжавшаяся подобными мелочами, какъ единственная въ домѣ представительница женскаго пола, помѣстила меня между собою и Торнклифомъ. Нечего и говорить, что я былъ очень радъ такому размѣщенію.

— Я хочу съ вами говорить, сказала она, и нарочно посадила Торнклифа между вами и Рашлеемъ; онъ будетъ служить

Блиндажомъ противъ ядеръ

Съ непріятельскихъ бастіоновъ.

Не забудьте, что я самая первая ваша знакомая въ этомъ мудромъ семействѣ, и позвольте васъ спросить, какъ мы всѣ вамъ поправились?

— Отвѣтъ затруднителенъ, мисъ Вернонъ, принимая во вниманіе мое недавнее прибытіе въ Осбальдистонъ-Галлъ.

— Но вѣдь въ нашемъ семействѣ все на ладони! Въ отдѣльныхъ личностяхъ существуютъ, правда, нѣкоторые топкіе оттѣнки, требующіе внимательнаго наблюденія, но вида, или species — такъ кажется выражаются натуралисты — видъ можно отличить съ перваго взгляда.

— Я полагаю, что старшіе пять братьевъ почти одинаковаго характера.

— Дѣйствительно, въ каждомъ изъ нихъ мы встрѣчаемъ счастливое сочетаніе питуха, собачника, конюха, буяна и дурака. Но подобно тому какъ нельзя найдти на одномъ деревѣ двухъ, совершенно сходныхъ листьевъ, такъ и эти почтенныя качества присущи каждому изъ братьевъ не на, одинаковой пропорціи, и образуютъ разновидности, достойныя внимательнаго изученія.

— Набросайте мнѣ, пожалуйста, портреты этихъ интересныхъ субъектовъ, мисъ Вернонъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ; я вамъ представлю ихъ всѣхъ въ одномъ семейномъ портретѣ. Перси, старшій сына, и наслѣдникъ, болѣе питухъ, чѣмъ собачникъ, конюхъ, буянъ и дуракъ; мой милый Торнклифъ болѣе буянъ, чѣмъ собачникъ, конюхъ и дуракъ. Джонъ, который живетъ по цѣлымъ недѣлямъ въ лѣсахъ, главнымъ образомъ собачникъ. Дикъ, по слѣзающій по цѣлымъ суткамъ съ коня и готовый проѣхать двѣсти миль, лишь бы посмотрѣть на скачку, настоящій конюхъ. Что же касается Вильфреда, то въ немъ глупость составляетъ такую выдающуюся черту, что его можно назвать истымъ дуракомъ.

— Драгоцѣнная колекція, мисъ Вернонъ, и всѣ эти индивидуумы принадлежатъ къ чрезвычайно любопытному роду. Но вы пропустили въ вашей картинѣ сера Гильдебранда?

— Я люблю дядю, отвѣтила она; — и обязана ему многимъ, по крайней мѣрѣ онъ всегда желалъ мнѣ добра. Предоставляю вамъ самому начертить его портретъ, когда вы ближе его узнаете.

— Наконецъ-то, подумалъ я, хоть одного пощадила! Я никогда бы не повѣрилъ, что столь нѣжное, прелестное созданіе способно на такую злую сатиру!

— Вы вѣрно думаете обо мнѣ? спросила мисъ Вернонъ, устремляя на меня свои темные проницательные глаза, которыми хотѣла, казалось, заглянуть мнѣ въ самую душу.

— Признаюсь, да, отвѣтилъ я, нѣсколько смущенный неожиданнымъ вопросомъ, и желая придать любезный смыслъ своимъ словамъ я прибавилъ: развѣ можно думать о чемъ либо другомъ, когда имѣешь счастіе сидѣть возлѣ васъ?

Она улыбнулась гордо и презрительно, какъ она одна умѣла улыбаться.

— Я должна васъ предупредить однажды навсегда, мистеръ Осбальдистонъ, сказала она, — что не придаю никакой цѣны комплиментамъ; не тратьте но пустому любезностей — онѣ полезны щегольскимъ джентльменамъ, путешествующимъ въ провинціи, какъ бусы и браслеты мореплавателямъ, укрощающимъ дикарей на новооткрытыхъ островахъ. Не бросайте даромъ товара, который привлечетъ вамъ, безъ сомнѣнія, сердца нортумберландскихъ туземокъ, но меня онъ не можетъ соблазнить, — я знаю ему настоящую цѣну.

Я смутился и умолкъ.

— Смотря на васъ, продолжала мисъ Вернонъ, прежнимъ веселымъ, безпечнымъ голосомъ, — я невольно припоминаю волшебную сказку, въ которой поселянинъ привозитъ съ рынка туго набитый кошелекъ и находитъ въ немъ вмѣсто денегъ куски камня. Одно несчастное замѣчаніе убило все ваше краснорѣчіе. Но довольно объ этомъ. Я увѣрена, мистеръ Осбальдистонъ, что вы можете вести интересный разговоръ, не повторяя приторно сладкихъ комплиментовъ, которыми всякій благовоспитанный джентльменъ въ парикѣ считаетъ своей обязанностью потѣшать молодую дѣвушку только потому, что на ней не шитый кафтанъ, а шелковое или газовое платье. Я предпочитаю простую походку гарцованію, какъ выразились бы мои любезные братцы. Постарайтесь забыть, что я принадлежу къ неопасному женскому полу; называйте меня, пожалуй, хоть Томомъ Вернономъ, но только говорите со мною какъ съ другомъ и товарищемъ; вы не можете себѣ представить, какъ я васъ тогда полюблю.

— Это завидная приманка замѣтилъ я.

— Опять! перебила меня мисъ Вернонъ, грозя пальцемъ; — я вамъ уже сказала, что не потерплю и тѣни комплимента. Осушите кубокъ, который вамъ предлагаетъ дядя, и тогда я вамъ скажу что вы обо мнѣ думаете.

Я отвѣтилъ на предложенный за мое здоровье тостъ, какъ слѣдовало почтительному племяннику; потомъ завязался было общій разговоръ, по его скоро заглушилъ стукъ ножей и вилокъ, и мы могли снова возобновить нашъ tête-à-tête, благодаря чудовищнымъ апетитамъ Торнклифа, сидѣвшаго на право отъ меня, и Дика, помѣщавшагося на лѣво отъ мисъ Вернонъ; эти достойные молодые люди старательно наклонялись надъ тарелками, заваленными мясомъ, и заслоняли насъ отъ остальнаго общества.

— И такъ, мисъ Вернонъ, началъ я, — вы хотите объяснить мнѣ что я долженъ о васъ думать? — Я могъ бы вамъ сказать что я на самомъ дѣлѣ думаю, но вы мнѣ запретили говорить любезности.

— Я не нуждаюсь въ вашей помощи, и настолько чародѣйка, что сама читаю ваши мысли. Повѣрьте мнѣ, мистеръ Франкъ, я вижу васъ насквозь. Вы находите меня странной, бойкой дѣвушкой, въ которой дѣтская рѣзвость соединяется съ женскимъ кокетствомъ; вы думаете, что я хочу обратить на себя вниманіе громкимъ разговоромъ и вольными манерами, не обладая граціозной нѣжностью, свойственной женщинѣ, по выраженію «Spectator»; вы можетъ быть предполагаете, что я поставила себѣ особенной цѣлью завлечь васъ. Хоть мнѣ и грустно васъ разочаровывать, но вы находитесь въ глубокомъ заблужденіи. Я точно также откровенно говорила бы съ вашимъ отцемъ, какъ говорю съ вами, если бы онъ могъ понять меня. Я чувствую себя въ этомъ счастливомъ семействѣ такою же одинокою, какъ Санхо въ Сіеррѣ-Мореyѣ; мнѣ не съ кѣмъ говорить по душѣ, а когда представляется случай, то я готова говорить до смерти. Увѣряю васъ, я только потому описала вамъ любопытные портреты вашихъ родственниковъ, что мнѣ все равно будете ли вы знать мое мнѣніе о нихъ или нѣтъ.

— Вы очень жестоки, мисъ Вернонъ, отнимая отъ вашего сообщенія всякій признакъ особаго вниманія ко мнѣ, но дѣлать нечего, — я долженъ понимать ваши слова такъ, какъ вамъ угодно ихъ объяснить. — Возвращаюсь къ семейнымъ портретамъ; отчего вы въ вашей галлереѣ пропустили листера Рашлея Осбальдистона?

Мнѣ показалось, что мисъ Вернопъ вздрогнула при этомъ вопросѣ.

— Не говорите ни слова о Рашлеѣ! поспѣшно отвѣчала она, понижая голосъ, — онъ необыкновенно чутко слышитъ когда задѣто его самолюбіе, и ваши замѣчанія могутъ дойдти до него даже сквозь тучную фигуру Торнклифа, начиненную мясомъ и пудингомъ.

— Хорошо, мисъ Вернонъ, возразилъ я; но прежде чѣмъ заговорить о мистерѣ Рашлеѣ я заглянулъ черезъ живую изгородь, отдѣляющую его отъ меня, и увидѣлъ, что стулъ его пустъ: Рашлей вышелъ изъ-за стола.

— Я вамъ не совѣтую слишкомъ довѣряться этому, возразила мисъ Вернопъ. — Запомните мои слова: если вы захотите говорить, о Рашлеѣ, то взберитесь на вершину Отерсконской горы, съ которой видно на двадцать миль во всѣ стороны; скажите тамъ ваше мнѣніе шопотомъ, и все-таки ожидайте, что какая нибудь птица-чародѣйка передастъ ему ваши слова. Рашлей былъ моимъ наставникомъ въ продолженіи четырехъ лѣтъ, но мы надоѣли другъ другу, и отъ души радуемся наступающей разлукѣ.

— Развѣ мистеръ Рашлей покидаетъ Осбальдистонъ-Галль?

— Да, черезъ нѣсколько дней; — неужели вы этого не знали? Вашъ батюшка видно лучше хранитъ тайну, чѣмъ серъ Гильдебрандъ. Когда вашъ дядя узналъ, что вы ѣдете сюда и что вашъ батюшка желаетъ отдать одному изъ своихъ племянниковъ выгодное мѣсто въ конторѣ, оставшееся вакантнымъ, благодаря вашему упрямству, онъ созвалъ большой семейный совѣтъ, въ которомъ приняли участіе всѣ ключники, дворецкіе и егеря. Не думайте, что это почтенное собраніе придворныхъ чиновъ Осбальдистонъ-Галля было созвано для избранія вашего преемника; всѣмъ было и безъ того извѣстно, что одинъ Рашлей знакомъ съ ариѳметикой и счетоводствомъ, и что никто изъ остальныхъ братьевъ не можетъ быть кандидатомъ на вакантную должность. Торжественное собраніе чадъ и домочадцевъ должно было только дать свое согласіе на будущее превращеніе Рашлея изъ скромнаго духовнаго лица въ богатаго банкира, и серъ Гильдебрандъ съ трудомъ ихъ уломалъ.

— Я понимаю что могло ихъ удерживать; но какъ же они наконецъ согласились, спросилъ я?

— Я полагаю, что всѣ были рады отдѣлаться отъ Рашлея, отвѣтила мисъ Вернонъ. — Онъ всѣхъ забралъ въ руки, не смотря на то что младшій въ семействѣ, и всѣ тяготятся своимъ подчиненіемъ, хотя и не могутъ освободиться отъ него. Посмѣйте ему воспротивиться, и онъ заставитъ васъ горько раскаяться въ этой жаждѣ самобытности; точно также окажите ему услугу, и вы вскорѣ пожалѣете о своей глупости.

— Въ такомъ случаѣ, замѣтилъ я смѣясь, — мнѣ нужно быть на сторожѣ, потому что я невольно произвелъ переворотъ въ его судьбѣ.

— Разумѣется, и какой бы переворотъ ни былъ, къ лучшему или къ худшему, а онъ все же будетъ точить противъ васъ зубы. Но я слышу тостъ за церковь и короля, и вижу на столѣ сыръ и редиски, — условный знакъ для удаленія дамъ и капеляновъ. Итакъ какъ я единственная представительница женскаго пола въ Осбальдистонъ-Галлѣ, то и должна уйдти изъ залы.

Съ этими словами Діана удалилась, оставивъ меня въ какомъ-то столбнякѣ, до того я былъ пораженъ ея бойкимъ, остроумнымъ, откровеннымъ разговоромъ. Я добросовѣстно передалъ тебѣ ея слова, насколько мнѣ позволила память, но рѣшительно отказываюсь дать хотя приблизительное понятіе о ея обращеніи, въ которомъ сказывалась странная смѣсь непринужденной простоты, врожденнаго ума и гордой увѣренности, причемъ все это умѣрялось и рельефно обрисовывалось живой игрой великолѣпныхъ чертъ ея лица. Хотя отсутствіе сдержанности и излишняя ея сообщительность казались мнѣ очень странными, но конечно двадцатидвухѣтній юноша не станетъ относиться черезъ-чуръ строго къ молоденькой красавицѣ за ея фамильярное обращеніе. Напротивъ, меня лестно щекотала довѣрчивая откровенность мисъ Вернонъ, хотя она и объявила, что обратилась ко мнѣ какъ къ первому попавшемуся разумному собесѣднику, способному со понять. По свойственной моимъ лѣтамъ самоувѣренности, которую усилило пребываніе во Франціи, я подумалъ про себя, что красивое лице и привлекательная наружность (я не сомнѣвался въ томъ, что обладалъ ими) были не лишними качествами въ наперсникѣ молодой красавицы. Какъ только заговорило во мнѣ тщеславіе, я пересталъ осуждать мисъ Вернонъ за ея довѣрчивую сообщительность, вполнѣ по моему мнѣнію оправдывавшуюся моими личными достоинствами. Красота молодой дѣвушки и ея исключительное положеніе въ Осбальдистонъ-Галлѣ давали мнѣ поводъ отнестись къ ней пристрастно, тѣмъ болѣе что я отдавалъ полную справедливость проницательности, руководившей ею при выборѣ друга.

По уходѣ мисъ Вернонъ, бутылка стала обращаться вокругъ стола съ необыкновенной быстротой. Заграничное воспитаніе внушило мнѣ отвращеніе къ невоздержности, которая составляла и составляетъ доселѣ отличительный порокъ моихъ соотечественниковъ. Циничный разговоръ — обыкновенная приправа всякой оргіи, — былъ также мнѣ не по сердцу, тѣмъ болѣе что всѣ присутствовавшіе находились между собою въ такихъ близкихъ родственныхъ связяхъ. Поэтому я поспѣшилъ воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ, и скрылся въ боковую дверь, хотя хорошенько не зналъ куда она ведетъ; я не могъ болѣе переносить зрѣлище опьянѣвшей компаніи, въ которой отецъ и сыновья хвастались другъ передъ другомъ невоздержностью и вели грубый, непріятный разговоръ. Какъ и слѣдовало ожидать, меня провозгласили измѣнникомъ Бахуса, и отправили за мной погоню. Когда услышалъ за собою дикіе крики и тяжелые шаги на витой лѣстницѣ, по которой я спускался, то понялъ, что непремѣнно попаду въ руки своихъ преслѣдователей, если не выберусь на открытый воздухъ. По счастію, окно на лѣстницѣ выходило въ заброшенный садъ; я быстро растворилъ раму, и замѣтивъ, что разстояніе до земли не было очень значительно, спрыгнулъ внизъ и пустился бѣжать безъ оглядки, слыша за собою крики: «ату его, эту его! скрылся, скрылся!» Пробѣжавъ одну аллею, и быстро пройдя другую, я рѣшилъ, что опасность миновала, и пошелъ обыкновеннымъ шагомъ, съ наслажденіемъ вдыхая прохладный воздухъ послѣ нѣсколькихъ кубковъ вина и быстраго движенія.

На одной изъ дорожекъ я увидалъ садовника за работою, и остановившись посмотрѣть что онъ дѣлаетъ, пожелалъ ему добраго вечера.

— Вамъ также добраго вечера, отвѣтилъ онъ съ шотландскимъ выговоромъ, не глядя на меня.

— Славная погода для вашей работы! продолжалъ я.

— Нельзя жаловаться, отвѣтилъ онъ, выражая обычную требовательность, съ которой садовники и фермеры относятся къ самой лучшей погодѣ. Потомъ онъ поднялъ голову, чтобы посмотрѣть кто съ нимъ разговариваетъ, и почтительно снявъ шотландскую шапочку, замѣтилъ: — Господи помилуй! Въ этомъ саду мнѣ рѣдко случается видѣть такъ поздно вечеромъ шитый золотомъ джестикоръ.

— Какъ вы сказали, любезный другъ?

— Джестикоръ^[30], я такъ зову куртки, которыя вы носите. У васъ вотъ она застегнута, а вонъ тамъ на верху ихъ всегда разстегиваютъ, чтобы больше мѣста было для мяса, жирныхъ пудинговъ и пива. Вѣдь здѣсь, по эту сторону границы, другаго занятія по вечерамъ не знаютъ.

— Да въ вашей странѣ, въ Шотландіи, любезный другъ, нѣтъ въ такомъ изобиліи и и звѣрей, ни птицъ, возразилъ я. — Оттого тамъ никому нѣтъ охоты засиживаться за столомъ.

— Эхъ, серъ, вы значитъ плохо знаете Шотландію. У насъ въ Шотландіи вдоволь хорошихъ припасовъ, — прекрасной! рыбы, отмѣннаго мяса, великолѣпной дичи, всякихъ овощей и плодовъ. Но мы шотландцы любимъ умѣренность и воздержность, а здѣсь въ англійскомъ замкѣ всѣ — отъ господина до послѣдняго лакея — день-деньской ѣдятъ и пьютъ. Возьмемъ хоть напримѣръ ихъ постный день. Вѣдь это только по словамъ постъ, а по нашему одно обжорство. Правда, мяса они не ѣдятъ; за то рыбу везутъ имъ прямо съ моря, изъ Гартльнуля и Сундерланда, — все форелей, да лососокъ. Опять ихъ церковныя службы: вѣдь это одинъ соблазнъ для чистой христіанской души. Да что я впрочемъ говорю, вѣдь ваша милость вѣроятно также принадлежите къ римской церкви?

Нѣтъ, любезный другъ; я англійскій пресвитеріанецъ, или дисептеръ.

— Вотъ по истинѣ утѣшили меня! воскликнулъ садовникъ, съ выраженіемъ неподдѣльной радости въ лицѣ, и съ самой дружеской улыбкой подалъ мнѣ огромный рожокъ съ табакомъ, желая вѣроятно доказать мнѣ свое расположеніе не на однихъ словахъ.

Я воспользовался его любезностью, и спросилъ давно ли онъ живетъ въ Осбальдистонъ-Галлѣ.

— Вотъ уже скоро двадцать четыре года что я борюсь съ дикими звѣрями, какъ мученики въ Эфесѣ, сказалъ онъ, посматривая на старое зданіе, — это также вѣрно какъ то что меня зовутъ Андрю Фэрсервисъ.

— Я полагаю однакожъ, любезнѣйшій Андрю Фэрсервисъ, что если обряды католической церкви и широкое англійское гостепріимство оскорбляютъ вашу религію и ваше воздержаніе, то вы напрасно подвергаете себя такимъ истязаніямъ. Я увѣренъ, что ваше искуство можетъ всегда доставить вамъ мѣсто въ семействѣ болѣе религіозномъ я менѣе прожорливомъ.

— Мнѣ не приходится говорить о своихъ достоинствахъ, произнесъ Андрю, самодовольно оглядывая куртины, — но я кое-что понимаю въ садовомъ дѣлѣ, потому что взросъ въ Дриндэльскомъ приходѣ, гдѣ — шутка сказать — умѣютъ выгонять ранней весной капусту въ парникахъ. По правдѣ говоря, я вотъ уже двадцать четыре года собираюсь отойдти; но когда приходитъ срокъ, оказывается что на одномъ растеніи нельзя не дождаться плодовъ, на другомъ долженъ скоро появиться цвѣтъ, для третьяго подготовленъ грунтъ; вотъ и начинаешь ждать, а время все уходитъ; такъ-то я и живу въ этомъ семействѣ съ году на годъ. Возьмемъ для примѣра настоящую пору. Я бы могъ вамъ навѣрное сказать, что къ будущему Срѣтенію меня здѣсь не будетъ; но я уже болѣе двадцати лѣтъ повторяю себѣ то же самое, а съ весны опять принимаюсь за граблю и заступъ. Опять же, говоря вашей милости но правдѣ, старый Андрю не можетъ найти себѣ лучшаго мѣста. Но если бы вы, серъ, могли мнѣ пріискать мѣстечко, гдѣ у меня былъ бы свой лужокъ, свой домикъ и свой дворикъ, гдѣ бы я могъ слышать истинное христіанское ученіе и получать десять фунтовъ жалованія въ годъ, и гдѣ бы не было бабъ, которыя ведутъ счетъ яблокамъ, я былъ бы очень благодаренъ вашей милости.

— Браво, Андрю! Я вижу, что вы знаете себѣ цѣпу.

— Почему же бы мнѣ и не заявить своихъ требованій? возразилъ Андрю. — Плохое дѣло ждать, пока другіе люди оцѣпятъ васъ по достоинству.

— Вы кажется не совсѣмъ дружелюбно относитесь къ женщинамъ?

— Оно такъ, ваша милость; да гдѣ же тотъ садовникъ, который съ ними не бранился? Такія надоѣдливыя, — подавай имъ груши, яблоки, абрикосы, круглый годъ зимой и лѣтомъ безъ разбора. Ну, да слава Богу, у насъ его не много, этого исчадія! Одна Марта, старая ключница, съ ней еще можно ладить; отберешь ей иной разъ хорошенькихъ яблоковъ, да угостишь ягодами ребятишекъ ея сестры, она и довольна.

— Вы забываете вашу молодую госпожу?

— Какую молодую госпожу? — Что вы говорите?

— Вашу молоденькую госпожу, мисъ Вернонъ.

— Какъ! Мисъ Вернонъ? — Она мнѣ совсѣмъ не госпожа. Я бы желалъ, чтобы она была сама себѣ госпожа; бѣдная, она сорви-голова!

— Будто бы! воскликнулъ я, стараясь скрыть свое любопытство. — Вы кажется знакомы со всѣми семейными тайнами, Андрю?

— Знать-знаю, и про себя держать умѣю, сказалъ Андрю. — Это не то, что дрожжи въ боченкѣ; будьте увѣрены, мисъ Діа… да что тутъ говорить, она мнѣ ни сватъ, ни братъ!

И Андрю сталъ усердно копать землю.

— Что вы хотѣли сказать про мисъ Вернонъ, Андрю? Я другъ дома, и желалъ бы это знать.

— Непутная она, ваша милость, вотъ чего я боюсь! сказалъ Андрю, прищуривая одинъ глазъ и таинственно покачивая головою. — Что-то такъ неладно! сами изволите понимать, ваша милость!

— Ничего не понимаю, Андрю; пожалуйста говорите яснѣе.

Сказавъ это я сунулъ ему въ руки серебряную монету. Ощутивъ прикосновеніе благороднаго металла, Андрю хитро улыбнулся, медленно кивнулъ головой, и опустилъ деньги въ свой карманъ; потомъ, какъ бы сознавая что ему не слѣдуетъ оставаться въ долгу, онъ выпрямился, оперся обѣими руками на заступъ, принялъ серьезный, озабоченный видъ, и началъ тихимъ голосомъ:

— Если вамъ необходимо это знать, молодой серъ, то я считаю своею обязанностью сообщить вамъ, что мисъ Вернонъ…

Онъ остановился, глубоко втянулъ въ себя щеки, такъ что его длинное лице приняло видъ орѣшныхъ щипчиковъ; затѣмъ опять прищурилъ одинъ глазъ, покачалъ головой и успокоился, вполнѣ убѣжденный, что окончилъ мимикой объясненіе, котораго не рѣшался выговорить языкомъ.

— Боже мой! воскликнулъ я, — такая молодая, такая прелестная, и уже погибла!

— Именно такъ; вы можете сказать, что она погибли душою и тѣломъ; она, вопервыхъ, католичка, а вовторыхъ, что того хуже…

Шотландская осторожность снова заговорила въ немъ, и онъ замолчалъ.

— Что — вовторыхъ? спросилъ я рѣзко; вы должны мнѣ все сказать, понимаете!

— Она, серъ, самая… самая заклятая іаковитка во всемъ графствѣ.

— Тьфу ты пропасть! — только то?

Андрю посмотрѣлъ на меня съ удивленіемъ, и видя, что я такъ легко отнесся къ его сообщенію, пробормоталъ:

— Чего же вамъ еще! Я худшаго о молодой красавицѣ ничего не знаю. Съ этими словами Андрю снова взялъ заступъ, подобно королю вандаловъ въ послѣднемъ романѣ Мармонтеля.

ГЛАВА VII.

Бардольфъ: У дверей стоитъ шерифъ съ чудовищною командою.
Шэкспиръ.-- Генрихъ IV. Часть I.

Я съ трудомъ отыскалъ отведенную мнѣ комнату, и пріобрѣлъ расположеніе слугъ дяди самымъ понятнымъ для нихъ образомъ вознамѣрился провести тамъ весь остальный вечеръ, такъ какъ мои родственники едва ли могли составить подходящее общество для трезваго человѣка, въ виду того положенія, въ которомъ я ихъ покинулъ, и тѣхъ дикихъ криковъ, все еще доносившихся до меня изъ «каменной залы» (какъ называлась столовая).

— Для чего отецъ послалъ меня въ это странное семейство? спрашивалъ я себя прежде всего. Дядя принялъ меня, судя по всему, какъ родственника, пріѣхавшаго къ нему на продолжительное время; по своему первобытному гостепріимству, онъ, подобно королю Галу, не считалъ гостей за своимъ столомъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ ему очевидно было все равно, тутъ ли я или нѣтъ. Мои двоюродные братья были очень похожи на медвѣжатъ; въ ихъ обществѣ я могъ легко разучиться хорошимъ манерамъ и приличному" разговору, и взамѣнъ того научиться дресировать собакъ, чистить лошадей и травить лисицъ. Послѣ долгихъ размышленій я остановился на одной причинѣ, которая могла руководить отцомъ. Онъ безъ сомнѣнія смотрѣлъ на грубую, разгульную жизнь въ Осбальдистонъ-Галлѣ какъ на естественное и неизбѣжное существованіе провинціальныхъ джентльменовъ, онъ зналъ, что такіе нравы возбудятъ во мнѣ отвращеніе, и желалъ наглядно ознакомить меня съ ними, чтобы мнѣ тѣмъ привлекательнѣе показалась дѣловая жизнь негоціанта. Рашлей Осбальдистонъ долженъ былъ занять мѣсто въ конторѣ только на время моего испытанія, отецъ могъ всегда отдѣлаться отъ него, доставивъ ему другое выгодное мѣсто. Послѣ неблагопріятнаго отзыва мисъ Вернонъ о младшемъ сынѣ сера Гильдебранда, я сталъ было упрекать себя въ томъ, что онъ черезъ меня попадетъ въ домъ отца и пожалуй пріобрѣтетъ его расположеніе; по съ другой стороны меня успокоивала мысль, что отецъ не допуститъ посторонняго вмѣшательства въ свои дѣла, и не позволитъ никому имѣть, надъ собою вліянія; къ тому же я составилъ себѣ нелестное мнѣніе о Рашлеѣ единственно со словъ вѣтреной и причудливой молодой дѣвушки, которая по видимому не слишкомъ задумывалась надъ тѣмъ что говорила, и могла быть пристрастна въ своихъ сужденіяхъ. Здѣсь пить моихъ размышленій порвалась, и я сталъ думать о мисъ Вернонъ: она невольно привлекала мое любопытство необыкновенной красотой, страннымъ, загадочнымъ характеромъ, и совершенно исключительнымъ положеніемъ въ семействѣ Осбальдистоновъ, гдѣ ей приходилось жить своимъ умомъ и руководиться только тѣмъ что ей могъ подсказать собственный разсудокъ. Общество оригинальной молодой дѣвушки обѣщало мнѣ большое развлеченіе въ скучномъ замкѣ моихъ предковъ, хотя близкія отношенія и частыя свиданія съ ней могли сдѣлаться для меня опасными. Я былъ достаточно благоразуменъ, чтобы подумать объ этомъ послѣднемъ обстоятельствѣ, но не былъ въ силахъ пожалѣть о немъ: новое искушеніе, съ которымъ мнѣ предстояло бороться, было слишкомъ привлекательно. Я рѣшилъ, что буду очень остороженъ, и стану смотрѣть на мисъ Вернонъ скорѣе какъ на товарища, чѣмъ какъ на прелестную молодую дѣвушку; тогда конечно не случится ничего дурнаго. Успокоивъ себя такими размышленіями я уснулъ, но послѣдняя моя мысль была все же о мисъ Вернонъ.

Не могу тебѣ сказать видѣлъ ли я ее во снѣ, потому что легъ усталый, и спалъ очень крѣпко. Но когда меня поутру разбудили веселые звуки охотничьяго рога, я прежде всего подумалъ о мисъ Вернонъ. Вскочивъ съ постели и поспѣшно одѣвшись, я велѣлъ осѣдлать коня и сошелъ во внутренній дворъ замка, гдѣ люди, собаки и лошади собрались уже на охоту. Дядя по видимому не ожидалъ такой прыти отъ своего племянника, воспитаннаго заграницей; мое раннее появленіе удивило его, и мнѣ показалось, что онъ поздоровался со мною не такъ искренно и дружественно какъ наканунѣ.

— И ты съ нами, юноша? Молодежь отважна, берегись — вспомни старинную пѣсню: «Берегись, юноша, овраговъ, вереска и кустовъ».

Большинство молодыхъ людей (я не говорю о суровыхъ моралистахъ) согласится скорѣе обвинить себя въ какомъ нибудь нравственномъ проступкѣ, чѣмъ сознаться въ неумѣніи ѣздить верхомъ. Такъ какъ я всегда отличался храбростью и ловкостью, то меня оскорбилъ намекъ сера Гильдебранда, и я отвѣтилъ ему, что поскачу впереди всѣхъ съ собаками.

— Не сомнѣваюсь, другъ, въ томъ, что ты хорошій ѣздокъ; только предупреждаю тебя — берегись. Твой отецъ поручилъ мнѣ погонять тебя на кордѣ, и я хочу поскорѣе тебя замундштучить, чтобы кто другой не надѣлъ на тебя недоуздка.

Рѣчь эта была для меня совершенно непонятна. Она по видимому и не предназначалась мнѣ, потому что мой почтенный дядюшка проговорилъ ее себѣ подъ носъ, ни къ кому не обращаясь, и какъ бы разсуждая съ самимъ собою: онъ намекалъ вѣроятно на мое вѣроломное бѣгство изъ залы, а можетъ быть находился еще подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, отуманившихъ съ вечера его голову, и хотѣлъ сорвать на комъ нибудь свое дурное расположеніе духа. Я тутъ же рѣшилъ, что не останусь долго его гостемъ, если онъ будетъ разыгрывать роль нелюбезнаго хозяина, и поспѣшилъ раскланяться съ мисъ Вернонъ, которая встрѣтила меня очень радушно. Я тоже обмѣнялся чѣмъ-то въ родѣ поклона съ моими двоюродными братьями, и больше уже не обращалъ на нихъ вниманія; они нахально и насмѣшливо оглядѣли мой костюмъ, отъ шляпы на головѣ до шпоръ на сапогахъ, и стали что-то говорить другъ другу въ полголоса; я отвѣтилъ равнодушнымъ взглядомъ на ихъ шушуканье и присосѣдился къ мисъ Вернонъ, единственной интересной личности изъ всего общества. Мы выѣхали изъ замка рядомъ и направились къ равнинѣ, заросшей мелкимъ кустарникомъ, въ которой должна была происходить охота. Дорогой я сказалъ Діанѣ, что съ удивленіемъ замѣчаю отсутствіе Рашлея.

— Онъ искусный охотникъ, отвѣтила она, но, какъ Немвродъ, охотится на людей; служитъ ему добычей человѣкъ.

Собаки, поощряемыя охотниками, бросились въ кусты; все общество пришло въ движеніе, засуетилось; мои двоюродные братья увлеклись своимъ любимымъ занятіемъ и оставили меня въ покоѣ. Я слышалъ только, какъ Дикъ, конюхъ, шепнулъ Вильфреду дураку: "посмотримъ, какъ свалится нашъ французикъ.

— Онъ непремѣнно свалится, отвѣчалъ Вильфредъ, — не даромъ у него шляпа обшита какимъ-то страннымъ заморскимъ шнуркомъ.

Торнклифъ, не смотря на свои грубыя манеры, былъ по видимому не совсѣмъ равнодушенъ къ красотѣ своей молоденькой родственницы; онъ отсталъ отъ братьевъ и ѣхалъ около насъ — быть можетъ для того, чтобы подслушать мой разговоръ съ мисъ Вернонъ, или чтобы лучше видѣть мои неудачи на охотѣ. Въ послѣднемъ онъ сильно ошибся.

Большая часть утра прошла въ тщетныхъ поискахъ за звѣремъ. Наконецъ, доѣзжачіе подняли лисицу, которую намъ пришлось травить часа два, причемъ я имѣлъ случай доказать свое искуство въ верховой ѣздѣ, не смотря на злосчастный французскій галунъ на шляпѣ. Мисъ Вернонъ и серъ Гильдебрандъ привѣтствовали меня съ восторгомъ, а братья напрасно старались скрыть свою досаду. Однакожъ, звѣрь не былъ пойманъ: собаки потеряли его слѣдъ, а охотники выбились изъ силъ. Мисъ Вернонъ была по видимому не совсѣмъ довольна близкимъ сосѣдствомъ Торнклифа Осбальдистона; и привыкнувъ удовлетворять какими бы то ни было средствами всѣ свои желанія, она наконецъ обратилась къ нему съ тономъ упрека: — Я удивляюсь, Торни, зачѣмъ вы считаете своею обязанностью торчать все утро около меня, когда вы знаете, что въ рощѣ, за Вульвертонской мельницей, норы еще не завалены.

— Я ничего не знаю объ этомъ, мисъ Діа; мельникъ клялся и божился, что онъ еще въ двѣнадцать часовъ ночи завалилъ ихъ.

— Какъ вамъ не стыдно, Торни, полагаться на слова мельника! Вѣдь въ этой рощѣ лисица уже три раза уходила отъ насъ! А вамъ, на вашемъ конѣ, десять минутъ ѣзды туда и обратно.

— Ладно, мисъ Діа, я поѣду въ Вульвертонъ, и если норы не завалены, я мельнику всѣ ребра пересчитаю.

— Сдѣлайте это, любезный Торни; проучите хорошенько негодяя — живо, впередъ, потъ такъ! закричала она вслѣдъ Торнклифу, который понесся въ галопъ, затѣмъ она прибавила: побей хоть самого себя, лишь бы тебя здѣсь не было. — Вы не можете себѣ представить, мистеръ Франсисъ, какъ мнѣ трудно держать ихъ въ повиновеніи и дисциплинѣ. Надо вамъ сказать, что я формирую полкъ. Торни будетъ моимъ сержантомъ, Дикъ — берейторомъ, а Вильфрсдъ, который всегда что-то бормочетъ своимъ густымъ и хриплымъ басомъ, можетъ съ успѣхомъ занять должность литаврщика.

— А Рашлей? спросилъ я.

— Рашлей будетъ моимъ главнымъ лазутчикомъ.

— А мнѣ, прелестный полковникъ, найдется какое нибудь занятіе?

— Вы можете быть казначеемъ, или фуражиромъ; выборъ предоставляется вамъ самому. Однако, я вижу, собаки запутались въ кустахъ. Нашимъ охотникамъ не удастся сегодня напасть на лисьи норы. Поѣдемте, мистеръ Франкъ, я вамъ покажу красивый видъ.

Мисъ Вернонъ поднялась на отлогую гору, съ которой вся окрестность была видна какъ на ладони. Она оглянулась, какъ бы желая удостовѣриться, что возлѣ насъ никого нѣтъ, и придвинулась къ высокимъ березамъ, чтобы не быть на виду у охотниковъ.

— Можете вы разглядѣть бѣлое пятно; вонъ на той мрачной горѣ, покрытой верескомъ?

— Въ концѣ болотистаго нагорія? Вижу очень ясно.

— Это бѣлое пятно зовется Гаксморскимъ утесомъ, а Гаксморскій утесъ — въ Шотландіи.

— Неужели? Я не предполагалъ, что мы такъ близко, отъ Шотландіи.

— Да, очень близко; вы можете доѣхать туда въ два часа.

— Зачѣмъ я буду мучить своего коня? — До утеса по крайней мѣрѣ восемнадцать миль птичьимъ полетомъ.

— Пересядьте на мою лошадь, если вы думаете, что она не такъ устала. — Повторяю вамъ, черезъ два часа вы будете въ Шотландіи.

— Повторяю вамъ, мисъ Вернонъ, что я не имѣю ни малѣйшаго жсланія ѣхать туда. Если бы моя лошадь стояла уже передними ногами по ту сторону границы, то я и тогда не далъ бы себѣ труда подвинуть ее впередъ. Зачѣмъ мнѣ ѣхать въ Шотландію?

— Чтобъ скрыться отъ опасности, если вы непремѣнно хотите знать. Понимаете вы меня теперь, мистеръ Франкъ?

— Нисколько; вы выражаетесь очень загадочно.

— Клянусь честью! воскликнула съ нетерпѣніемъ мисъ Вернонъ, или вы ничего не знаете объ обвиненіи, которое взвели на васъ, или вы притворяетесь искуснѣе самого Рашлея Осбальдистона, и платите мнѣ обидной недовѣрчивостью за мою откровенность. — Впрочемъ, нѣтъ, вы вѣрно ничего не знаете; я не могу безъ смѣха смотрѣть на ваше удивленное лице.

— Клянусь честью, мисъ Вернонъ, я совсѣмъ не понимаю на что вы намекаете! отвѣчалъ я, выведенный изъ терпѣнія ея неумѣстной шутливостью. — Я очень радъ, что доставилъ вамъ случай посмѣяться, хотя не знаю что именно вы нашли во мнѣ смѣшнаго.

— Смѣшнаго въ этой исторіи мало, продолжала молодая дѣвушка болѣе спокойнымъ тономъ, — но иногда бываетъ очень смѣшно смотрѣть на удивленное лице, вотъ и все. А теперь давайте говорить серьезно. Знаете ли вы нѣкоего Морея, или Мориса, что-то въ этомъ родѣ?

— Не могу припомнить.

— Подумайте хорошенько. Вы можетъ быть въ недавнее время путешествовали съ этимъ господиномъ?

— Единственнымъ моимъ спутникомъ былъ загадочный человѣкъ, который по видимому весь отдался заботѣ о своей дорожной сумкѣ.

— Онъ, вѣрно запряталъ въ нее свою душу, какъ Педро Гарсіа, носившій свою въ кошелькѣ съ золотомъ, замѣтила мисъ Вернонъ. — Вашего спутника ограбили, мистеръ Франкъ, и онъ обвиняетъ васъ въ сообщничествѣ съ разбойниками.

— Вы шутите, мисъ Вернонъ?

— Нисколько; увѣряю васъ — это фактъ!

— И вы предполагаете, воскликнулъ я, не скрывая сильнаго негодованія, — что я заслуживаю такое обвиненіе?

— Вы меня вызнали бы на дуэль за такое предположеніе, если бы я не была женщиной? Не такъ ли? — Впрочемъ, вы можете это сдѣлать, если хотите; я такъ же хорошо умѣю стрѣлять изъ пистолета, какъ перескакивать черезъ высокія барьеры.

— Что и слѣдовало ожидать отъ командира кавалерійскаго полка, прибавилъ я, убѣдившись что сердиться на мисъ Діану нѣтъ возможности. — Объясните мнѣ пожалуйста эту шутку.

— Увѣряю васъ, что это совсѣмъ не шутка, сказала Діана; — вы обвиняетесь въ грабежѣ, и мы съ вашимъ дядей повѣрили обвиненію.

— Я очень благодаренъ моимъ друзьямъ за такое лестное мнѣніе обо мнѣ.

— Пожалуйста не горячитесь и не фыркайте, какъ бѣшеная лошадь. — Мои слова совсѣмъ не такъ оскорбительны какъ вы думаете: васъ не обвиняютъ въ грабежѣ съ корыстной цѣлью; совсѣмъ нѣтъ. Вашъ спутникъ везъ съ собою казенныя деньги, — кредитные билеты и золото, для уплаты жалованія войскамъ; говорятъ, что у него также похитили весьма важные документы.

— Въ такомъ случаѣ, мисъ Вернонъ, меня обвиняютъ не только въ грабежѣ, но и въ государственномъ преступленіи.

— Разумѣется; впрочемъ, вы можете себя утѣшить тѣмъ, что политическое преступленіе считалось во всѣ времена преступленіемъ достойнымъ джентльмена. Въ нашихъ мѣстахъ вы встрѣтите очень многихъ джентльменовъ, которые считаютъ похвальнымъ дѣломъ строить козни гановерскому дому и причинять правительству какъ можно болѣе зла.

— Очень можетъ быть, мисъ Верпонъ; по мои нравственныя и политическія убѣжденія не допускаютъ такихъ правилъ.

— Я начинаю подозрѣвать, мистеръ Франкъ, что вы не въ шутку называете себя пресвитеріанцемъ и гановерцемъ. Что же вы намѣрены дѣлать?

— Немедленно опровергнуть гнусную клевету. Вы вѣроятно знаете кому подана на меня жалоба.

— Старому сквайру Ригльвуду, который принялъ ее очень неохотно. Онъ тотчасъ далъ знать о случившемся вашему дядѣ, вѣроятно съ намѣреніемъ, — желая вамъ доставить случай пробраться въ Шотландію, гдѣ законъ не можетъ васъ преслѣдовать. Но серъ Гильдебрандъ знаетъ, что правительство и безъ того косо смотритъ на него за религіозныя убѣжденія и старинныя симпатіи, и вѣроятно не рѣшится взять лишній грѣхъ на душу, такъ какъ у него могутъ отнять и оружіе и лошадей (послѣднее будетъ для него горше перваго) за приверженность къ королю Іакову и къ папѣ^[31].

— Я это допускаю; онъ скорѣе откажется отъ племянника, чѣмъ отъ охотничьихъ лошадей.

— И отъ племянника, и отъ племянницъ, и отъ сыновей — и отъ дочерей (если бы у него таковыя были), и отъ всего своего рода, сказала Діана; — поэтому вы не довѣряйтесь ему ни на одну минуту, а уѣзжайте по добру но здорову пока насъ не арестовали.

— Хорошо, я поѣду, но не въ Шотландію, какъ вы совѣтуете, а къ сквайру Ингльвуду. Далеко онъ живетъ?

— Въ пяти миляхъ; надо спуститься въ равнину. Вотъ за тѣми плантаціями виднѣется башня его дома.

— Я доѣду туда въ нѣсколько минутъ, отвѣчала, я, пришпоривая свою лошадь.

— Я поѣду съ вами и покажу вамъ дорогу, сказала Діана, слѣдуя за мною.

— Не дѣлайте этого, мисъ Вернонъ, возразилъ я. — Съ вашей стороны будетъ неприлично и — простите мнѣ дружескую откровенность — не совсѣмъ деликатно сопровождать меня въ подобныхъ обстоятельствахъ.

— Я понимаю что вы хотите сказать, отвѣтила мисъ Вернонъ, и легкій румянецъ покрылъ ея гордое лице; — намекъ довольно ясенъ, и вѣроятно сдѣланъ съ добрымъ намѣреніемъ.

— Не сомнѣвайтесь въ этомъ, мисъ Вернонъ. Неужели вы думаете, что я способенъ отплатить неблагодарностью за наше участье ко мнѣ? сказала, я очень серьезно, болѣе серьезно, чѣмъ мнѣ хотѣлось. — Вы предложили мнѣ свои услуги отъ чистаго сердца, видя меня въ затруднительномъ, положеніи; но я не имѣю права воспользоваться вашимъ, великодушіемъ, чтобы не подать повода къ оскорбительнымъ для васъ толкамъ; вѣдь это все равно что идти на публичный судъ.

— А вы думаете, я бы не пошла въ судъ, если бы считала это нужнымъ и могла помочь пріятелю? — Непремѣнно бы пошла. Здѣсь за васъ некому заступиться: вы въ нашей сторонѣ чужой; а на окраинахъ королевства мѣстные судьи творятъ чудныя дѣла. Серъ Гильдебрандъ не желаетъ вмѣшивать въ эту исторію своего имени; Рашлей куда-то уѣхалъ, и кромѣ того одному Богу извѣстно на чью бы сторону онъ сталъ; другіе представители Осбальдистонъ-Галля одинъ другаго глупѣе. Я поѣду съ вами, и увѣрена что могу вамъ помочь. Я не изнѣженная барышня, и меня не могутъ испугать ни толстые фоліанты законовъ, ни мудреные юридическіе термины, ни напудренные парики.

— Но, милая мисъ Вернонъ…

— Но, милый мистеръ Франсисъ, не волнуйтесь и не мѣшайте мнѣ дѣлать то что я хочу; когда я закусила удила, меня никто не остановитъ.

Мнѣ было лестно видѣть такое участіе со стороны прелестной молодой дѣвушки; но я былъ недоволенъ смѣшнымъ положеніемъ, въ которое она меня ставила; дѣйствительно, любезный Трошамъ, мое появленіе у мистера Ингльвуда, въ сопровожденіи восемнадцати лѣтняго адвоката въ юпкѣ, могло разсмѣшить самого серьезнаго человѣка; но болѣе всего меня безпокоили двусмысленные толки, которыми поспѣшили бы объяснить поступокъ мисъ Вернонъ; поэтому я старался всевозможными доводами заставить ее отказаться отъ своего намѣренія. Но упрямая дѣвушка объявила мнѣ рѣшительно, что я напрасно трачу свое краснорѣчіе; что она ни даромъ носитъ имя Верпомъ, и не откажетъ нуждающемуся другу въ своей помощи, какъ бы эта помощь ни была незначительна; что никакія соображенія не могутъ остановить ее, такъ какъ она не имѣетъ обыкновенія заботиться о томъ что скажутъ другіе, а дѣйствуетъ всегда какъ ей подсказываетъ собственный разсудокъ; поэтому къ ней никакъ не могутъ относиться всѣ тѣ умныя рѣчи, которыя я конечно съумѣю сказать по поводу настоящаго вопроса и которыя могутъ быть съ пользою выслушаны изящными чопорными и благовоспитанными барышнями, только что выпущенными изъ столичнаго пансіона.

Мы быстро приближались къ Ингльвудъ-Плэсу, и мисъ Вернонъ стала мнѣ описывать въ карикатурномъ видѣ судью и его секретаря, вѣроятно съ намѣреніемъ «заговорить» меня и не слышать дальнѣйшихъ увѣщеваній. Ингльвудъ — какъ она выражалась — принадлежалъ къ числу «обращенныхъ» іаковитовъ; то есть, онъ долгое время отказывался отъ присяги, какъ большая часть мѣстнаго дворянства, но наконецъ согласился признать существующее правительство, чтобы занять должность судьи.

— Онъ сдѣлалъ это, продолжала мисъ Вернонъ, — по неотступной просьбѣ сосѣднихъ сквайровъ, которые съ ужасомъ видѣли, что законы объ охотѣ — драгоцѣнный паладіумъ ихъ любимаго времяпрепровожденія — соблюдаются очень небрежно, за отсутствіемъ надлежащаго надзора со стороны судебной власти; мэръ города Ньюкастля, ближайшій представитель этой власти, могъ безъ сомнѣнія заступиться за бѣдныхъ сквайровъ, но его гораздо болѣе интересовала жареная дичь, чѣмъ живая, а потому онъ чаще всего подавалъ свой пристрастный голосъ въ пользу незаконныхъ охотниковъ, дешево продававшихъ свою добычу. Тогда мѣстные сквайры рѣшили, что кто нибудь изъ ихъ среды долженъ пожертвовать своими политическими убѣжденіями для общаго блага, и возложили судейскую обязанность на Ингльвуда, такъ какъ по ихъ мнѣнію его апатичный, невозмутимый характеръ могъ безъ особеннаго отвращенія ужиться со всякимъ правительствомъ. Такимъ образомъ былъ созданъ новый жрецъ правосудія, оставалось вдохнуть въ него душу; другими словами, приставить къ Ингльвуду живаго, дѣятельнаго секретаря. Нортумберландскіе сквайры обратились съ этой цѣлью къ нѣкоему Джобсону, искусному стряпчему въ Ньюкастлѣ; Джобсонъ — продолжаю выражаться метафорами — нашелъ очень выгоднымъ обратить правосудіе въ мелочную торговлю: такъ какъ получаемое имъ вознагражденіе находится въ зависимости отъ количества рѣшенныхъ дѣлъ, то онъ пользуется самыми ничтожными предлогами, чтобы притягивать несчастныхъ нортумберландцевъ къ суду, и доставляетъ этимъ немало хлопотъ почтенному Ингльвуду; въ нашемъ околоткѣ продажа или покупка нѣсколькихъ яблоковъ непремѣнно приводитъ продавца и покупателя въ судебную камеру, къ вящшему удовольствію мистера Джозефа Джобсона. Но самыя смѣшныя сцены происходятъ въ Ингльвудъ-Плэсѣ, когда, какъ напримѣръ сегодня, должно разбираться дѣло съ политическимъ характеромъ. Мистеръ Джозефъ Джобсонъ (вѣроятно по причинамъ, ему хорошо извѣстнымъ) — горячій послѣдователь протестантской вѣры и большой другъ существующаго правительства. Сквайръ Ингльвудъ, напротивъ, сохраняетъ тайную привязанность къ тѣмъ убѣжденіямъ, которыя онъ нѣкогда самъ громко высказывалъ, и отъ которыхъ отказался ради высокой цѣли — отстаивать законныя права тетеревовъ, куропатокъ и зайцевъ противъ несправедливыхъ притязаній незаконныхъ охотниковъ. Въ этихъ щекотливыхъ случаяхъ ревность секретаря ставитъ судью въ чрезвычайно непріятное положеніе, заставляя его карать людей, которымъ онъ сочувствуетъ. По этому хитрый сквайръ нарочно прибѣгаетъ къ своей обычной апатіи и съ удовольствіемъ противополагаетъ полнѣйшее бездѣйствіе усиленной энергіи Джобсона. Не думайте, что это бездѣйствіе происходитъ отъ природной глупости. Напротивъ, старый Ингльвудъ обладаетъ бойкимъ, острымъ умомъ, и за хорошимъ обѣдомъ развеселитъ хоть кого. Итакъ, когда въ камеру попадетъ дѣло съ политическимъ характеромъ, Джобсонъ добровольно уподобляетъ себя разбитой на ноги клячѣ, которой приходится тащить тяжело нагруженную повозку; онъ пыхтитъ, спотыкается, мечется изъ стороны въ сторону, и тщетно старается тронуть съ мѣста повозку: она трещитъ, колеса скрипятъ и медленно оборачиваются, но тяжелый грузъ противится настойчивымъ усиліямъ несчастнаго животнаго и мѣшаетъ ему идти впередъ. Впрочемъ, я слышала, что тотъ же мистеръ Джобсонъ, двигающій иногда съ такимъ трудомъ колесницу правосудія, въ другихъ случаяхъ жалуется на то, что не можетъ никакими силами удержать ея стремительнаго движенія подъ гору, и что это случается именно когда сквайръ Ингльвудъ желаетъ оказать услугу своимъ бывшимъ друзьямъ. При томъ, мистеръ Джобсонъ неизмѣнно прибавляетъ, что онъ непремѣнно донесъ бы въ Лондонъ министру внутреннихъ дѣлъ о поведеніи своего патрона, если бы не питалъ глубокаго уваженія и дружбы къ мистеру Ингльвуду и его семейству.

Когда мисъ Вернонъ окончила свою шуточную рѣчь, мы подъѣхали къ Ингльвудъ-Плэсу, прекрасному, старинному зданію.

ГЛАВА VIII.

Серъ, сказалъ мнѣ адвокатъ, я не хочу вамъ льстить, но вашъ защитникъ уменъ и красивъ; онъ можетъ выиграть какой угодно процесъ. Бутлеръ.

На дворѣ Ингльвудъ-Плэса насъ встрѣтилъ лакей въ ливреѣ сера Гильдебранда; онъ взялъ отъ васъ лошадей, и мы вошли въ домъ. Но каково было наше удивленіе, когда въ пріемной мы увидѣли Рашлея Осбальдистона; онъ по видимому не ожидалъ нашего появленія, и на лицѣ его выразилось недоумѣніе.

— Рашлей, начала мисъ Вернонъ, не давая ему выговорить слова, — вы конечно слышали объ исторіи съ мистеромъ Франсисомъ Осбальдистономъ, и вѣроятно говорили объ этомъ съ судьею?

— Разумѣется, отвѣтилъ Рашлей спокойно, — я собственно но этому дѣлу и пріѣхалъ сюда; я старался оказать услугу своему двоюродному брату, продолжалъ онъ кланяясь мнѣ. — Но я очень сожалѣю, что встрѣчаю его здѣсь.

— Какъ другъ и родственникъ, мистеръ Осбальдистонъ, возразилъ я, — вы скорѣе должны были бы пожалѣть, что меня ранѣе не увидали въ Ингльвудъ-Плэсѣ, гдѣ мое присутствіе необходимо, чтобы смыть пятно съ моего честнаго имени.

— Совершенно справедливо; но судя по нѣкоторымъ замѣчаніямъ отца, я имѣла право предполагать, что вы удалитесь на короткое прими въ Шотландію, пока здѣсь уладится дѣло.

— Я нимало не желаю скрываться, отвѣчалъ я съ негодоваінемъ, — и не хочу чтобы мое дѣло старались уладить или замять; я пріѣхала. сюда съ желаніемъ опровергнутъ гнусную клевету, взведенную на меня.

— Мистеръ Франсисъ Осбальдистонъ ни въ чемъ не повиненъ, Рашлей, вмѣшалась мисъ Вернонъ, онъ проситъ безпристрастнаго разсмотрѣнія жалобы, поданной на него, и и поддержу его просьбу.

— Вы, мои прелестная кузина? Я полагаю, что мое вмѣшательство принесетъ мистеру Франсису Осбальдистону столько же пользы, и будетъ гораздо умѣстнѣе.

— Разумѣется. Но днѣ головы лучше одной.

— Особенно, когда одна изъ нихъ такая умная какъ ваша, моя милая Діа, сказалъ Рашлей, подойди къ ней и нѣжнофамиліарно взявъ ее за руку.

Въ эту минуту Рашлей мнѣ показался сто разъ уродливѣе, чѣмъ онъ былъ въ самомъ дѣлѣ. Мисъ Вернонъ отвела, его въ сторону и заговорила съ нимъ шопотомъ; она по видимому просила его о чемъ-то, на что онъ не могъ или не хотѣлъ согласиться. Никогда мнѣ не случилось видѣть такой рѣзкой противоположности въ выраженіи двухъ лицъ. Лице миссъ Вернонъ приняло серьезное и сердитое выраженіе; глаза разгорѣлись, щеки покрылись румянцемъ; она судорожно сжимала свою нѣжную ручку, нетерпѣливо топала ногой и слушала Рашлея съ презрѣніемъ; и судя по его мягкой, почтительной улыбкѣ, по скромной позѣ и заискивающему голосу, онъ очевидно старался оправдывать себя передъ нею. Наконецъ, она отскочила отъ него со словами: «я такъ хочу!»

— Но я не могу, это невозможно. Представьте себѣ, мистеръ Осбальдистонъ… началъ онъ, обращаясь ко мнѣ.

— Вы съ ума сошли? перебила его мисъ Вернонъ.

— Представьте себѣ! продолжалъ Рашлей, не обращая вниманія на ея слова. — Мисъ Вернонъ утверждаетъ, что не только мнѣ хорошо извѣстна ваша невинность, въ которой и ни мало конечно не сомнѣваюсь, но что я знаю тѣхъ лицъ, которыя ограбили вашего спутника, если только его дѣйствительно ограбили. Развѣ это благоразумно, мистеръ Осбальдистонъ?

— Мистеръ Франсисъ Осбальдистонъ не судья въ этомъ дѣлѣ, Рашлей, сказала молодая дѣвица: — онъ не знаетъ какія вы имѣете точныя и подробныя свѣденія обо всемъ что дѣлается вокругъ насъ.

— Клянусь предками, я не заслуживаю такого лестнаго отзыва.

— Я говорю правду, Рашлей, — одну правду, и отъ васъ прошу только правды.

— Вы маленькій тиранъ, Для, отвѣтили. Рашлей со вздохомъ, — капризный тиранъ, и держите нашихъ друзей въ желѣзныхъ рукахъ. Я согласенъ: быть по вашему; но вы не должны оставаться здѣсь; вы знаете, что не должны: поѣдемте со мной.

Они. отошелъ отъ Діаны, которая стояла въ нерѣшительности, и самыми, дружественнымъ тономъ обратился ко мнѣ.

— Не сомнѣвайтесь въ моемъ участіи къ вамъ, мистеръ Осбальдистонъ. Я долженъ покинуть васъ теперь, чтобы оказать вамъ болѣе дѣйствительную помощь. Но я васъ прошу, съ своей стороны, уговорите кузину вернуться домой; ея присутствіе здѣсь не можетъ принести вамъ пользы, а ей повредитъ.

— Повѣрьте, серъ, поспѣшилъ я отвѣтить, — я вполнѣ раздѣляю ваше мнѣніе, и съ своей стороны настойчиво убѣждалъ мисъ Вернонъ не ѣхать въ Ингльвудъ-Плэсъ.

— Я подумала обо всемъ, сказала мисъ Вернонъ послѣ минутнаго молчаніи, — и не уѣду отсюда пока вы не освободитесь отъ этихъ новыхъ филистимлянъ. Конечно, Рашлей изъ добраго сердца настаиваетъ на моемъ отъѣздѣ; но мы хорошо знаемъ другъ друга. Я не поѣду, Рашлей. Я увѣрена, прибавила она болѣе мягкимъ голосомъ, — что мое пребываніе въ Ингльвудъ-Плэсѣ заставитъ васъ дѣйствовать настойчивѣе и поспѣшнѣе.

— Оставайтесь же, упрямая, безразсудная дѣвочка, сказалъ Рашлей, — вы хорошо знаете вашу власть надо мной!

Съ этими словами онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, и вскорѣ мы услышали на дворѣ топотъ коня.

— Слава Богу, уѣхалъ! воскликнула Діана. — Теперь идемте искать судью!

— Не лучше ли обратиться къ слугѣ?

— Нѣтъ, нѣтъ; я знаю какъ попасть въ его берлогу, — намъ нужно застать его въ расплохъ. Идите за мной.

Діана поднялась по грязной лѣстницѣ, и черезъ темный коридоръ привела меня въ какую-то комнату, похожую на переднюю, по стѣнамъ которой были развѣшаны старыя карты, архитектурные чертежи и генеалогическія таблицы. Большая створчатая дверь вела изъ этой комнаты въ столовую мистера Ингльвуда, гдѣ какой-то голосъ, вѣроятно въ свое время прекрасно распѣвавшій застольныя пѣсни, оканчивалъ застольный романсъ:

На Скинтонскомъ на гуляньи

Отъ дожди нельзя укрыться;

Кто жъ съ красоткою боится

Тамъ измокнуть подъ дождемъ,

Мы связавъ того, сведемъ!

— Плохо! сказала мисъ Вернонъ; почтенный жрецъ правосудія успѣлъ уже пообѣдать; я не думала, что такъ поздно.

Мистеръ Ингльвудъ дѣйствительно уже пообѣдалъ. Онъ вѣроятно проголодался за своими многотрудными занятіями и сѣлъ за столъ ранѣе обыкновеннаго, то есть въ двѣнадцать часовъ, вмѣсто часа, который тогда признавался во всей Англіи обѣденнымъ временемъ. Извѣстныя читателямъ обстоятельства задержали насъ, и мы явились къ мистеру Ингльвуду уже послѣ того, какъ онъ успѣлъ добросовѣстно окончить важнѣйшее по его мнѣнію занятіе дня.

— Подождите здѣсь, сказала Діана, — я знаю расположеніе комнатъ и отыщу лакея; если вы неожиданно появитесь передъ старымъ джентльменомъ, то съ нимъ можетъ случиться ударъ.

Съ этими словами она скрылась, и я остался въ нерѣшительности, идти ли мнѣ за ней или терпѣливо ожидать ея возвращенія. Между тѣмъ я невольно слушалъ что говорилось въ сосѣдней комнатѣ; какой-то крикливый дрожащій голосъ, показавшійся мнѣ почему-то знакомымъ, отказывался пѣть.

— Какъ, вы не хотите пѣть, серъ? говорилъ другой голосъ. — Да вы должны! Каково! Осушилъ мой кокосовый орѣхъ въ серебряной оправѣ, и не хочетъ пѣть! Да знаете ли вы, серъ, что вино заставитъ и кошку пѣть! Ну, затяните веселую пѣсню, или убирайтесь вонъ отсюда! Неужели вы думаете, серъ, что это такъ пройдетъ; надоѣли мнѣ своими дурацкими жалобами, а теперь не хотите пѣть?

— Вы справедливо разсудили, замѣтилъ кто-то рѣзкимъ, самоувѣреннымъ голосомъ, который я приписалъ секретарю судьи, мистеру Джобсону; — тяжущаяся сторона должна подчиниться рѣшенію судьи.

— Пускай же онъ исполнитъ немедленно мое законное требованіе, сказалъ судья; — иначе, клянусь Св. Христофоромъ, я заставлю его выпить полную кокосовую скорлупу соленой воды, какъ предусмотрѣно въ моемъ статутѣ о наказаніяхъ.

Такая угроза подѣйствовала на тяжущагося, въ которомъ я теперь узналъ своего бывшаго спутника, и онъ затянулъ грустную пѣснь такимъ голосомъ, какимъ только осужденные могли бы нѣтъ на эшафотѣ:

Послушайте добрые люди

Печальную повѣсть мою,

О лютомъ разбойникѣ пѣсню

Теперь я вамъ грустно спою.

Фудль ду фа луддь лу!

*  *  *

Дорогою съ пистолетомъ въ рукѣ

На путниковъ онъ нападалъ,

И разомъ подъ самымъ Брентфордомъ

Вчера шестерыхъ обобралъ.

Фудль ду фа лудль лу!

* * *

Онъ съ ними въ Брентфордѣ кутилъ,

Онъ сказки имъ днемъ говорилъ,

А встрѣтивъ вечеромъ дорогой

Друзей ограбить поспѣшилъ.

Фудль ду фа лудль лу!

Шесть молодцевъ, о которыхъ говорилось въ пѣснѣ, едва ли такъ изумились нападенію дерзкаго разбойника, какъ удивился моему появленію несчастный пѣвецъ. Дѣло въ томъ, что найдя неудобнымъ дожидаться долѣе въ передней и подслушивать чужія рѣчи, я вошелъ въ столовую мистера Ингльвуда въ ту самую минуту когда мой пріятель Морисъ, — такъ по видимому звали его, — оканчивалъ третій куплетъ своей печальной баллады. Высокая нота судорожно замерла у него въ горлѣ при видѣ человѣка, котораго онъ считалъ такимъ же лютымъ разбойникомъ какъ героя пѣсни, и онъ умолкъ, широко раскрывъ ротъ отъ изумленія; словомъ, и держалъ въ рукахъ голову Горгоны.

Мистеръ Ингльвудъ, задремавшій подъ снотворные звуки пѣсни, припрыгнулъ въ своемъ креслѣ, когда въ комнатѣ воцарилось внезапное молчаніе, и съ удивленіемъ устремилъ на меня сонные глаза, недоумѣвая, откуда появился новый гость. Секретарь также былъ взволнованъ; онъ сидѣлъ противъ мистера Мориса, и глядя на его испуганную фигуру, самъ началъ дрожать, не вполнѣ сознавая почему.

Я поспѣшилъ нарушить молчаніе, водворившееся послѣ моего внезапнаго появленія.

— Меня зовутъ Франсисъ Осбальдистонъ, мистеръ Ингльвудъ, началъ я; — мнѣ сообщили, что какой-то негодяй обвиняетъ меня въ соучастіи съ разбойниками, которые будто бы ограбили его.

— Серъ, отвѣтилъ угрюмо судья, — я никогда не разбираю дѣлъ послѣ обѣда; на все есть свое время, и я полагаю, что мировому судьѣ такъ же необходимо обѣдать какъ всякому человѣку.

Я взглянулъ на дородную фигуру мистера Ингльвуда, и невольно подумалъ, что врядъ ли когда служебныя обязанности или религія заставляли его поститься.

— Я прошу извинить меня, серъ, за несвоевременное посѣщеніе. Но такъ какъ дѣло касается моего добраго имени, и вы по видимому окончили вашъ обѣдъ…

— Я его не окончилъ, серъ, перебилъ меня судья. — Человѣку необходимо переварить пищу, и обѣдъ только тогда приноситъ мнѣ пользу, когда я могу часа два отдохнуть послѣ него, попивая вино и слушая веселую бесѣду.

— Простите мое вмѣшательство, серъ, сказалъ мистеръ Джобсонъ, успѣвшій уже приготовить всѣ письменныя принадлежности, — по такъ какъ джентльменъ по видимому торопится, и въ обвинительномъ актѣ стоитъ contra pacem dоminі regis…

— Къ чорту domini regis! воскликнулъ судья, надѣюсь что меня не обвинятъ за эти слова въ оскорбленіи величества; но эти проклятыя дѣла доведутъ меня до сумасшествія. Вы мнѣ не даете минуты покоя съ вашими исполнительными листами, протоколами, приговорами и т. п. Объявляю вамъ, мистеръ Джобсонъ, что въ одинъ прекрасный день я отправлю къ чорту и васъ и свое судейство.

— Нѣтъ, ваша милость вспомнитъ всю важность своего званія, одно изъ quorum и custos rotulorum; — званіе, о которомъ серъ Эдвардъ Кокъ глубокомысленно сказалъ: ему нѣтъ подобнаго во всемъ мірѣ, если оно достойно поддерживается.

— Оно такъ, сказалъ судья, польщенный диѳирамбомъ въ честь его знанія, и выпивая большой стаканъ бордоскаго вппа. Приступимъ же немедленно къ дѣлу, чтобы скорѣе свалить его съ плечъ. — Слушайте вы, рыцарь печальнаго образа, обратился онъ къ Морису: — вы обвиняете этого джентльмена, мистера Франсиса Осбальдистона въ грабежѣ?

— Я, серъ? отвѣтилъ Морисъ, совершенно растерявшись. Я… — я не обвиняю; я… ничего не… не имѣю сказать противъ… противъ этого джентльмена.

— Въ такомъ случаѣ, серъ, мы оставимъ вашу жалобу безъ послѣдствій, вотъ я все. Очень радъ, что дѣло кончилось ничѣмъ. Подвиньте-ка бутылочку. Мистеръ Осбальдистонъ, позвольте вамъ предложить стаканчикъ.

Ло Джобсонъ не желалъ такъ легко отказаться отъ своей добычи.

— Что вы говорите, мистеръ Морисъ? произнесъ секретарь. — У насъ вѣдь записано ваше показаніе, чернила еще не высохли; а теперь вы постыднымъ образомъ отказываетесь отъ своихъ словъ!

— Почемъ я знаю, пробормоталъ почтенный мистеръ Морисъ дрожащимъ голосомъ, — сколько негодяевъ привелъ онъ теперь съ собой. Я читалъ о подобныхъ случаяхъ въ сочиненіи Джонсона о шотландскихъ разбойникахъ. Дверь можетъ вдругъ отвориться…

Дверь въ самомъ дѣлѣ отворилась, и въ комнату вошла Діана Вернонъ.

— Хорошіе порядки у васъ, судья, весело сказала она, — о прислугѣ нѣтъ и помина.

— А-а! воскликнулъ судья, радостно поднимаясь съ мѣста и доказывая, что преклоняется не только передъ Ѳемидой или Конусомъ, но и передъ красотой. А-а! Мисъ Вернонъ, красавица Нортумберланда, жемчужина Чевіота! Вы пришли посмотрѣть на хозяйство стараго холостяка! Спасибо вамъ, моя голубушка; привѣтствую васъ какъ майскій цвѣтокъ!

— Хорошо ваше хозяйство, судья! Вы живете ужъ черезъ чуръ открыто; некому доложить о приходѣ посѣтителя.

— Ахъ бестіи, они пользуются тѣмъ, что я въ это время никогда ихъ не тревожу. Но отчего вы не пріѣхали раньше? Вашъ двоюродный братъ Рашлей обѣдалъ у меня, хотя послѣ первой бутылки далъ тягу. Однако, вы вѣроятно проголодались. Я сейчасъ велю подать что нибудь хорошее, деликатное, какъ ваша собственная фигурка; у меня это живо сдѣлаютъ.

— Я попрошу у васъ горбушку хлѣба, когда поѣду назадъ, сказала мисъ Вернонъ. — Я все утро не сходила съ коня, но не могу здѣсь долго остаться, мистеръ Ингльвудъ. Я пріѣхала къ вамъ съ моимъ двоюроднымъ братомъ, Франсисомъ Осбальдистономъ, который здѣсь на лицо, и мнѣ надо его проводить обратно въ замокъ, чтобы онъ не заблудился въ нашихъ лѣсахъ.

— Да! Такъ вотъ откуда вѣтеръ дуетъ, воскликнулъ судья. — Сама дорогу указала, значитъ намъ старикамъ нѣтъ и надежды, прелестное чадо дикихъ степей?

— Никакой, сквайръ Ингльвудъ, никакой; но если вы будете милымъ, добрымъ судьей, скоро кончите наше дѣло, и отпустите меня съ Франкомъ домой, то я привезу къ вамъ на будущей недѣлѣ дядю, и вы намъ зададите веселый пиръ,

— Разумѣется, задамъ, моя красавица. Я только тогда и завидую молодымъ франтикамъ въ ихъ успѣхахъ, когда они лишаютъ меня вашего общества. — Но теперь васъ задерживать нельзя, не такъ ли? Что же, вы можете ѣхать оба: я совершенно удовлетворенъ объясненіями мистера Франсиса Осбальдистона. Это просто недоразумѣніе, которое мы разберемъ въ другой разъ, на досугѣ.

— Извините меня, серъ, сказалъ я; — по я не знаю еще въ чемъ меня обвиняютъ.

— Дѣйствительно, серъ, вмѣшался секретарь, который съ появленіемъ мисъ Вернонъ счелъ свое дѣло проиграннымъ, по теперь радостно воспользовался неожиданной поддержкой со стороны обвиняемаго; — дѣйствительно, серъ, мистеръ Осбальдистонъ правъ, и Дальтонъ говоритъ, что обвиняемаго въ уголовномъ преступленіи нельзя освободить во время предварительнаго слѣдствія безъ отдачи на поруки и не уплативъ вознагражденія секретарю мѣстнаго мироваго судьи.

Мистеръ Ингльвудъ долженъ былъ волей-неволею объяснить мнѣ сущность взведеннаго на меня обвиненія.

Оказалось, что невинныя шутки, которыя я позволялъ себѣ съ мистеромъ Морисомъ во время нашего путешествія, произвели на него очень сильное впечатлѣніе, и онъ привелъ ихъ въ своемъ показаніи въ значительно преувеличенномъ видѣ, какъ и слѣдовало ожидать отъ его распаленнаго трусостью воображенія. При этомъ я узналъ также, что въ тотъ самый день, когда мы съ нимъ разстались, на него въ уединенной лощинѣ напали два вооруженные разбойника въ маскахъ, и отняли драгоцѣнную сумку, съ которой онъ такъ заботливо носился.

Одинъ изъ разбойниковъ, насколько могъ замѣтить мистеръ Морисъ, былъ похожъ на меня ростомъ и фигурой; онъ долго шептался съ своимъ товарищемъ, который разъ назвалъ его довольно громко Осбальдистономъ. Далѣе, въ показаніи говорилось, что Морисъ наводилъ справки о семействѣ, носящемъ это имя, и узналъ о немъ много предосудительнаго. Пресвитеріанскій пасторъ, въ домѣ котораго онъ укрылся послѣ нападенія разбойниковъ, сообщилъ ему, что всѣ Осбальдистоны фанатическіе паписты и іаковиты.

Основываясь на этихъ данныхъ, обвинитель приходилъ къ тому заключенію, что я былъ соучастникомъ въ грабежѣ и насиліи надъ его особой, когда онъ ѣхалъ по спеціальному порученію отъ правительства, и имѣлъ при себѣ весьма важные документы и большую сумму денегъ, что все предназначалось къ раздачѣ нѣкоторымъ вліятельнымъ и преданнымъ правительству лицамъ въ Шотландіи.

Выслушавъ это необыкновенное обвиненіе, я отвѣчалъ, что доводы, на которыхъ оно основывается, не имѣютъ никакого юридическаго значенія, и что ни одинъ представитель судебной власти не можетъ на основаніи ихъ подвергнуть меня задержанію.

— Я не намѣренъ отрицать того факта, продолжалъ я, — что во время путешествія забавлялся надъ трусливостью мистера Мориса, но ни одинъ благоразумный человѣкъ не сталъ бы истолковывать моихъ шутокъ въ серьезную сторону. Послѣ того, какъ мы разстались въ Дарлингтонѣ, я не видѣлъ болѣе моего спутника, и не принималъ никакого участія въ гнусномъ преступленіи, отъ котораго, какъ узнаю съ прискорбіемъ, онъ не уберегся, не.смотря на всевозможныя предосторожности; участіе въ такомъ преступленіи было бы недостойно моего происхожденія и положенія въ обществѣ; имя Осбальдистонъ, упомянутое однимъ изъ разбойниковъ, и относившееся по видимому къ другому, я считаю случайнымъ совпаденіемъ, изъ чего нельзя дѣлать серьезнаго заключенія. Что же касается вопроса о моихъ религіозныхъ и политическихъ убѣжденіяхъ, то я могу во всякое время доказать сквайру Ингльвуду, его секретарю и самому мистеру Морису, что принадлежу къ одной религіи съ его другомъ, пресвитеріанскимъ пасторомъ, воспитанъ въ принципахъ революціи, и считая себя вѣрноподданнымъ короля Георга требую защиты закона.

Судья безпокойно сидѣлъ на своемъ креслѣ, нюхалъ табакъ, сморкался, и былъ по видимому очень смущенъ; стряпчій Джобсонъ началъ хладнокровно читать 34 статутъ Эдуарда III, въ силу котораго мировымъ судьямъ предоставлено право арестовывать людей по подозрѣнію и заключать ихъ въ тюрьму. Негодяй обратилъ даже противъ меня мои же собственныя слова.

— Такъ какъ мистеръ Осбальдистонъ, сказалъ онъ, — самъ признается, что принималъ на себя во время путешествія видъ разбойника или злоумышленника, то слѣдуетъ допустить, что онъ добровольно подалъ поводъ къ подозрѣнію, противъ котораго теперь возстаетъ, и что къ нему можетъ быть примѣненъ вышеприведенный параграфъ статута, такъ какъ его поведеніе по его же словамъ подтверждаетъ справедливость обвиненія.

Я съ большимъ негодованіемъ возсталъ противъ такой системы доводовъ, и замѣтилъ, что готовъ представить поручительство родственниковъ, въ чемъ едва ли судья можетъ мнѣ отказать, не взявъ на себя весьма тяжелой отвѣтственности.

— Извините, серъ, извините, продолжалъ секретарь: — въ данномъ случаѣ не допускаются ни поручительства, ни денежные залоги. По точному смыслу указанныхъ мною параграфовъ статута Эдуарда III, лица, обвиняемыя въ подобномъ преступленіи, лишаются права быть отпущенными на поруки.

Въ это время вошелъ въ комнату лакей и подалъ письмо мистеру Джобсону; почтенный секретарь поспѣшно пробѣжалъ его, принялъ видъ человѣка, заваленнаго работой и съ притворнымъ неудовольствіемъ вскликнулъ: "Боже мой! Мнѣ скоро не останется времени ни на служебныя занятія, ни на свои частныя дѣла: не могу же я всюду поспѣвать! Нѣтъ никогда отдыха. Скоро ли какой нибудь порядочный джентльменъ поселится въ нашемъ околоткѣ, чтобъ раздѣлить со мною мои многотрудныя занятія!

— Боже избави! пробормоталъ судья; — и одного довольно.

— Дѣло, о которомъ говорится въ письмѣ, не терпитъ отлагательства, серъ!

— Надѣюсь, не судебное дѣло? спросилъ съ безпокойствомъ мистеръ Ингльвудъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣтилъ секретарь очень серьезно. — Старый Гаферъ Рутледжъ изъ Граймзъ-Гилля умираетъ; онъ послалъ нарочнаго за докторомъ Кильдауномъ и за мной, желая устроить свои послѣднія мірскія дѣла.

— Отправляйтесь же скорѣе, торопливо замѣтилъ мистеръ Ингльвудъ; — смерть едва ли отдастъ своего кліента на поруки доктору.

Джобсонъ пошелъ къ дверямъ, по вдругъ остановился и сказалъ:

— Если мое присутствіе здѣсь необходимо, то я могу немедленно написать приказъ о личномъ задержаніи обвиняемаго. Констэбль дожидается внизу, и мы живо можемъ кончить дѣло. Къ тому же, прибавилъ онъ, понижая голосъ, — вы не должны забывать, что мистеръ Рашлей полагаетъ…

Остальное было сказано шопотомъ.

Судья отвѣтилъ вслухъ на таинственныя слова мистера Джобсона:

— Повторяю вамъ, нѣтъ, серъ; я несогласенъ; до вашего возвращенія мы ничего не сдѣлаемъ. Вамъ только четыре мили ѣзды. — Подвиньте-ка бутылочку, мистеръ Морисъ. Не унывайте, мистеръ Осбальдистонъ. И вы, мой прелестный цвѣтокъ, выпейте стаканчикъ вина: оно оживитъ краску на вашемъ лицѣ.

Діана вздрогнула при этихъ словахъ, которыя вывели ее изъ глубокихъ размышленій.

— Благодарю васъ, сквайръ; но я не стану пить, чтобъ не покраснѣла часть лица, на которой румянецъ считается предосудительнымъ; съ вашего позволенія я выпью болѣе прохладительнаго напитка.

Она налила стаканъ воды и порывисто выпила его. Притворная веселость не могла скрыть ея внутренняго волненія.

Но мнѣ въ эту минуту было мало дѣла до расположенія духа мисъ Діаны; я былъ очень недоволенъ внезапнымъ препятствіемъ, которое помѣшало немедленному разсмотрѣнію дѣла, такъ близко касавшагося моего добраго имени. Судья и слышать не хотѣлъ о разбирательствѣ до возвращенія секретаря, отсутствіе котораго доставляло ему такое же удовольствіе, какъ школьнику праздничный день. Онъ старался развеселить общество, хотя никто изъ присутствовавшихъ не имѣлъ причины смѣяться.

— Полноте, мистеръ Морисъ, говорилъ онъ: — вѣдь вы, я полагаю, не первый человѣкъ, котораго ограбили; къ чему же горевать? горемъ дѣлу не поможешь. А вы, мистеръ Осбальдистонъ, не первый молодецъ, остановившій путешественниковъ. Вотъ въ мои молодые годы Джанъ Винтерфильдъ — онъ принадлежалъ къ лучшему обществу въ околоткѣ — получалъ первые призы на скачкахъ и на боѣ пѣтуховъ — я готовъ былъ головою за него поручиться… Подвиньте-ка бутылочку, мистеръ Морисъ, что-то въ горлѣ пересохло… Да, много мы такихъ бутылочекъ осушили съ бѣднымъ Джакомъ… хорошій былъ человѣкъ… изъ хорошаго семейства… остроумный… красивый… и честный; да вдругъ сбился съ толку… и попалъ на висѣлицу… мы выпьемъ въ его память, господа… Разъ что мы объ этомъ заговорили, мистеръ Осбальдистонъ, и мой проклятый секретарь не можетъ насъ подслушать, я вамъ дамъ совѣтъ: Вспомните, законъ вѣдь неумолимъ, онъ безжалостно повѣсилъ въ Іоркѣ милаго Джака Винтерфильда за то, что онъ облегчилъ какого-то гуртовщика, отбирая у него вырученныя имъ деньги отъ продажи нѣсколькихъ коровъ; даже родственныя связи не помогли бѣдному Джаку! Такъ знаете ли что я вамъ предложу. Мистеръ Морисъ хорошій малый: возвратите ему сумку, мистеръ Осбальдистонъ, и мы покончимъ это дѣло.

Глаза Мориса разгорѣлись при этихъ словахъ, и онъ началъ увѣрять дрожащимъ отъ страха и волненія голосомъ, что не желаетъ дѣлать мнѣ ни малѣйшаго зла; но я положилъ конецъ его слезливой рѣчи, объявивъ, что считаю предложеніе Ингльвуда личнымъ для себя оскорбленіемъ, такъ какъ явился къ нему для того, чтобъ опровергнуть гнусную клевету, а согласившись на мировую подтвердилъ бы только свою виновность. Во время этихъ непріятныхъ объясненій, въ комнату вошелъ слуга и объявилъ, «что какой-то незнакомый джентльменъ желаетъ видѣть сера Ингльвуда». Слуга не успѣлъ докончить этихъ словъ, какъ неожиданный посѣтитель вошелъ въ столовую.

ГЛАВА IX.

Хотя разбойникъ воротился,

Я нападенья не боюсь;
Теперь жилище не далеко,

И отъ него я отобьюсь.

Вдова.

— Незнакомый джентльменъ! воскликнулъ судья; — надѣюсь, онъ пришелъ не по дѣлу, потому что…

Его перебилъ самъ незнакомецъ, въ которомъ я узналъ мистера Камбеля, шотландца, встрѣченнаго мною въ Норталертонѣ.

— Я пришелъ по весьма важному дѣлу, сказалъ онъ, — и покорнѣйше прошу васъ, господинъ судья, немедленно выслушать меня со вниманіемъ. Я полагаю, продолжалъ онъ, бросая строгій, почти свирѣпый взглядъ на бывшаго моего спутника, — я полагаю, мистеръ Морисъ, что вы меня хорошо знаете, и увѣренъ, что вы не забыли нашей послѣдней встрѣчи на дорогѣ?

Лице Мориса покрылось смертной блѣдностью, зубы его судорожно застучали, и вся фигура его выражала величайшій испугъ.

— Перестаньте трусить, сказалъ мистеръ Камбель, и не подражайте вашими челюстями звуку кастаньетъ. Вы не затруднитесь, я надѣюсь, объяснить господину судьѣ, что знаете меня за человѣка честнаго и достаточнаго. Вамъ придется провести нѣсколько времени въ нашей сторонѣ, по сосѣдству со мною, и я вѣроятно буду имѣть случай и возможность въ свою очередь оказать вамъ услугу.

— Серъ… серъ… я… у… увѣренъ, что вы… честный и до… достаточный человѣкъ. Да, мистеръ Ингльвудъ, прибавилъ онъ, нѣсколько бодрѣе, я въ этомъ дѣйствительно увѣренъ.

— Что же ему нужно отъ меня? угрюмо спросилъ судья. — Вы здѣсь являетесь одинъ за другимъ, какъ риѳмы въ стихотвореніи «Джакъ свой домъ отстроилъ», и лишаете меня удовольствія отдохнуть и пріятно побесѣдовать.

— Мы сейчасъ предоставимъ вамъ наслаждаться тѣмъ и другимъ, серъ, сказалъ мистеръ Камбель; — л вовсе не намѣренъ утруждать васъ новымъ дѣломъ, а напротивъ хочу вамъ помочь разобрать старое.

— Такъ добро пожаловать, хотя шотландецъ, говоря между нами, не часто слышитъ такой привѣтъ на англійской землѣ. Но не будемъ тратить словъ по пусту: говорите скорѣе, что вы желаете сообщить?

— Мистеръ Моррсъ безъ сомнѣнія разсказывалъ вамъ, произнесъ шотландецъ, — что когда у него похитили сумку съ нимъ ѣхалъ путешественникъ по имени Камбель?

— Онъ ни разу не упомянулъ такого имени, отвѣчалъ судья.

— Нѣтъ?.. А, понимаю… понимаю! возразилъ Камбель. Мистеръ Морисъ не захотѣлъ, изъ деликатности, вмѣшивать въ исторію посторонняго человѣка и привлекать его въ судъ свидѣтелемъ. Но тѣмъ не менѣе я счелъ своей обязанностью явиться къ вамъ, чтобы опровергнуть несправедливое обвиненіе, взведенное на присутствующаго здѣсь почтеннаго джентльмена, мистера Франсиса Осбальдистона. Поэтому, мистеръ Морисъ, вы будете такъ любезны (онъ продолжалъ смотрѣть на него строго и повелительно) и подтвердите господину судьѣ, что мы встрѣтились съ вами въ Норталертонѣ, гдѣ вы настойчиво просили меня отправиться вмѣстѣ въ дальнѣйшій путь, что я отказалъ въ вашей просьбѣ, имѣя спѣшное дѣло въ Ротбюри, что потомъ мы снова встрѣтились по дорогѣ въ Клобери-Аллбрсѣ, и я тогда, согласясь отложить поѣздку въ Ротбюри, на свою бѣду рѣшился ѣхать съ вами.

— Это печальная истина, сказалъ Морисъ, отвѣчая наклоненіемъ головы на всѣ вопросы Камбеля, который какъ бы подсказывалъ ему факты, требуя ихъ подтвержденія.

— Вы, я надѣюсь, не откажетесь также подтвердить господину мировому судьѣ, продолжалъ Камбель, — что я могу быть лучшимъ свидѣтелемъ въ настоящемъ дѣлѣ, такъ какъ я не покидалъ васъ въ продолженіи всего происшествія.

— Конечно, вы… можете быть… лучшимъ свидѣтелемъ, сказалъ Морисъ нерѣшительно, и глубоко вздохнулъ.

— Отчего же вы, чортъ побери, не помогли мистеру Морису? спросилъ судья; вѣдь разбойниковъ, по его показанію, было только двое; а вы, слава Богу, ребята здоровыя, могли бы помѣриться силами.

— Я попрошу васъ, господинъ судья, возразилъ Камбель, — обратить вниманіе на то, что я всегда былъ человѣкомъ мирнымъ, спокойнымъ, и не долюбливаю запахъ пороха. Мистеръ Морисъ, который по видимому служитъ или служилъ въ арміи его величества, и имѣлъ у себя весьма значительную сумму денегъ, не хотѣлъ конечно сдаться разбойникамъ безъ боя; по я, какъ человѣкъ не привыкшій къ оружію и не особенно дорожившій своимъ скромнымъ багажемъ, не рѣшился стать лицомъ къ лицу съ опасностью.

Я взглянулъ на Камбеля, и меня поразила невѣроятная противоположность между его спокойной и застѣнчивой рѣчью и смѣлыми, суровыми, закалеными чертами его выразительнаго лица; мнѣ показалось, что онъ намѣренно придавалъ своему голосу мягкое, робкое выраженіе; что у него змѣилась по угламъ рта едва замѣтная улыбка, въ которой какъ бы сказывалось его собственное презрѣніе къ тихому, мирному характеру, принятому имъ на себя временно съ плохо скрываемымъ притворствомъ. Мнѣ невольно пришла въ голову мысль, что онъ не только не былъ страдательнымъ лицомъ, или того менѣе постороннимъ зрителемъ въ грабежѣ, а напротивъ принималъ въ немъ дѣятельное участіе.

Быть можетъ въ головѣ судьи также промелькнуло нѣчто въ родѣ сомнѣнія, такъ какъ онъ воскликнулъ:

— Чортъ возьми! Однакожъ это престранная исторія!

Шотландецъ по видимому угадалъ впечатлѣніе, произведенное на насъ его словами. Онъ оставилъ тонъ притворной скромности, который такъ плохо шелъ къ его мощной фигурѣ, и продолжалъ болѣе откровеннымъ и беззаботнымъ голосомъ:

— Сказать вамъ по правдѣ, я принадлежу къ тѣмъ хорошимъ людямъ, только тогда рѣшающимся драться, когда есть за что. А я уже имѣлъ честь доложить вашей милости, что со мной было очень немного багажа, когда я попалъ въ руки разбойниковъ. Позвольте мнѣ кромѣ того представить вамъ бумагу, изъ которой вы убѣдитесь, что я человѣкъ доброй нравственности и заслуживаю довѣрія.

Мистеръ Ингльвудъ взялъ изъ его рукъ бумагу и прочелъ въ полголоса: — «Я, нижеподписавшійся, свидѣтельствую, что предъявитель сего, Робертъ Камбель… изъ какого-то мѣста, которое я не могу выговорить, замѣтилъ судья, — принадлежитъ къ хорошему семейству, пользуется безупречной репутаціей, и ѣдетъ въ Англію по своимъ частнымъ дѣламъ, и т. д., и т. д., и т. д. Дано сіе свидѣтельство, за собственноручной нашей подписью, въ замкѣ Инвер… Инвера… Инверара… Аргайль».

— Я счелъ нужнымъ, серъ, попросить это свидѣтельство у нашего почтеннаго (говоря это онъ поднесъ руку къ головѣ, какъ бы желая снять шляпу), у нашего почтеннаго Макъ-Каллумъ-Мора.

— Макъ-Каллумъ… Какъ вы сказали, серъ? спросилъ мистеръ Ингльвудъ.

— Макъ-Каллумъ-Моръ, котораго англичане зовутъ герцогомъ Аргайлемъ.

— Я знаю, сказалъ судья, — что герцогъ Аргайль доблестный и знаменитый мужъ, горячо любящій свое отечество. Я былъ въ числѣ немногихъ, стоявшихъ на его сторонѣ въ 1714 году, когда онъ отнялъ предводительство арміей у герцога Мальборо. Хорошо было бы еслибъ мы имѣли побольше такихъ аристократовъ. Онъ былъ честнымъ торіемъ въ тѣ времена, и дѣйствовалъ за одно съ Ормондомъ. Онъ присягнулъ нынѣшнему правительству для пользы и спокойствія страны, такъ же какъ сдѣлалъ я въ нашемъ графствѣ; и я никогда не соглашусь съ мнѣніемъ крайней партіи, которая увѣряла и увѣряетъ, что имъ руководилъ расчетъ и нежеланіе потерять видное мѣсто. Я считаю его свидѣтельство, мистеръ Камбель, вполнѣ достаточнымъ; а теперь потрудитесь разсказать что вамъ извѣстно о нападеніи, сдѣланномъ на мистера Мориса.

— Я буду очень кратокъ въ своемъ показаніи, господинъ судья; — я желаю только сообщить вамъ, что мистеръ Морисъ могъ бы также справедливо обвинить въ грабежѣ новорожденнаго младенца, или даже меня самого, какъ и мистера Франсиса Осбальдистона. Я торжественно свидѣтельствую, что разбойникъ, о которомъ идетъ рѣчь, былъ гораздо плотнѣе и ниже ростомъ мистера Осбальдистона; кромѣ того, во время схватки у него упала маска, и я могъ хорошо разглядѣть его черты, которыя не имѣли ничего общаго съ чертами этого молодаго джентльмена. Къ тому же мистеръ Морисъ согласится (онъ бросилъ на моего бывшаго спутника очень знаменательный взглядъ), мистеръ Морисъ согласится, я полагаю, съ тѣмъ, что изъ насъ двухъ я былъ болѣе способенъ отдать себѣ ясный отчетъ въ подробностяхъ роковаго событія, такъ какъ я менѣе его поддался чувству страха.

— Я съ этимъ согласенъ, серъ… совершенно согласенъ, сказалъ Морисъ, отодвигаясь отъ Камбеля, который напротивъ подвигался къ нему, какъ бы желая нагляднѣе объяснить свои слова. — Я намѣренъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ мистеру Ингльвуду, — я намѣренъ взять назадъ свое обвиненіе противъ мистера Осбальдистона; и я прошу васъ, серъ, то есть, если вы на это согласны, серъ, отпустить этого джентльмена и меня также. Я очень тороплюсь, а вы, господинъ судья, вѣроятно пожелаете побесѣдовать еще съ мистеромъ Камбеломъ.

— Къ чорту, значитъ, всѣ ваши показанія, сказалъ судья, бросая протоколы въ огонь. — Вы совершенно свободны, мистеръ Осбальдистонъ. А вы, мистеръ Морисъ, успокоились теперь, я полагаю.

— Хе, хе, замѣтилъ Камбель, взглянувъ на Мориса, который подтвердилъ слова судьи самой плачевной улыбкой, — хе, хе, онъ по видимому также спокоенъ, какъ жаба подъ бороной.

— Впрочемъ, теперь вамъ нечего бояться, мистеръ Морисъ, обратился онъ къ нему, — мы выѣдемъ отсюда вмѣстѣ, и я васъ провожу до ближайшей почтовой дороги; надѣюсь что вы будете мнѣ благодарны за такую услугу, и навѣстите меня какъ хорошаго своего пріятеля, когда вамъ случится быть въ Шотландіи.

Морисъ поднялся съ кресла; на лицѣ его выражались такой ужасъ и смятеніе, какъ будто онъ выслушалъ смертный приговоръ и шелъ на плаху. Ноги его дрожали, и онъ едва былъ въ состояніи двигаться.

— Я вамъ говорю, не трусьте, нетерпѣливо сказалъ Камбель; я сдержу свое слово. — Почемъ знать, несчастный вы человѣкъ, чѣмъ все дѣло кончится; намъ можетъ быть удастся узнать кое-что о вашей сумкѣ, если вы будете слушаться добрыхъ совѣтовъ. — Наши лошади готовы; проститесь съ господиномъ судьею, и докажите Діашу англійскую любезность.

Ободренный этими словами, Морисъ распростился съ пріятелями и вышелъ изъ комнаты, въ сопровожденіи мистера Камбеля; но въ передней имъ по видимому снова овладѣли страхъ и сомнѣніе, такъ какъ громкій голосъ шотландца снова началъ убѣждать своего трусливаго спутника въ отсутствіи всякой опасности.

— Чортъ побери, несчастный вы человѣкъ! Говорятъ же вамъ, что со мной вы можете быть также спокойны, какъ ребенокъ въ люлькѣ. Клянусь Небомъ! Никогда бы я не повѣрилъ, что рослый дѣтина съ такой длинной черной бородой можетъ быть трусливъ какъ заяцъ. Ну, ѣдемте; покажите себя хоть разъ человѣкомъ!

Голоса удалились, и вскорѣ топотъ лошадей извѣстилъ насъ, что Морисъ и Камбель уѣхали изъ Ингльвудъ-Плэса.

Судья чрезвычайно обрадовался такому скорому окончанію дѣла, которое, судя по началу, обѣщало ему немало хлопотъ; но лице его вдругъ омрачилось, когда онъ вспомнилъ о своемъ секретарѣ и о томъ что онъ скажетъ о его поступкѣ.

— Мнѣ придется имѣть объясненія съ Джобсономъ изъ-за этихъ проклятыхъ бумагъ, сказалъ онъ. — Пожалуй, что благоразумнѣе было не жечь ихъ! — Ну, да Богъ съ ними! Заплачу ему тѣ деньги, которыя онъ расчитывалъ получить за этотъ процесъ, и дѣло съ концемъ! А теперь, мисъ Діана Вернонъ, хоть я и отпустилъ всѣхъ обвиняемыхъ, но мнѣ очень хочется васъ подвергнуть личному задержанію, и отдать на нынѣшній вечеръ подъ надзоръ старой Блэксъ, моей экономки; мы пошлемъ за мисисъ Мусгрэвъ, мисъ Дакинсъ, вашими двоюродными братьями и старичкомъ Кобсомъ, скрипачомъ, и зададимъ веселый пиръ. А пока мы осушимъ съ мистеромъ Франкомъ Осбальдистономъ бутылочку, чтобы съумѣть плѣнить дамъ своей любезностью.

— Я намъ очень, очень благодарна, отвѣчала мисъ Вернонъ, но при настоящихъ обстоятельствахъ мы должны тотчасъ же вернуться въ Осбальдистонъ-Галль; тамъ никто не знаетъ куда я поѣхала, а дядя очень безпокоится объ участи своего племянника, котораго любитъ какъ роднаго сына.

— Охотно вѣрю, сказалъ судья: — Когда его старшій сынъ, Арчи, попался въ несчастной исторіи съ серомъ Джономъ Фенвикомъ — помните, старый мистеръ Гильдебрандъ постоянно смѣшивалъ его съ остальными шестью сыновьями, и никакъ не могъ отдать себѣ яснаго отчета кого изъ нихъ повѣсили. Поэтому вамъ необходимо торопиться въ замокъ и успокоить его взволнованное родительское чувство. Но послушайтесь моего совѣта, прелестный весенній цвѣтокъ, прибавилъ онъ тономъ добродушнаго наставленія, и взявъ ее нѣжно за руку, — въ другой разъ, не мѣшайте правосудію идти своимъ обычнымъ ходомъ; не касайтесь вашими хорошенькими пальчиками до пыльнаго, заплеснѣвшаго юридическаго хлама, переполненнаго кухонной и всякой другой латынью. — Указывая дорогу молодчикамъ черезъ наши болота, вы можете сами сбиться съ пути, Діана, мой дорогой блуждающій огонекъ; пусть они лучше сами находятъ себѣ дорогу.

Простившись такимъ образомъ съ мисъ Вернонъ, судья дружески обратился ко мнѣ.

— Вы, кажется, добрый малый, мистеръ Франкъ; я очень хорошо зналъ вашего отца: мы были товарищами въ школѣ. Послушайтесь и вы моего совѣта. Не разъѣзжайте поздно ночью по большимъ дорогамъ и не шутите съ каждымъ, кого на пути. Вѣдь не всѣ королевскіе подданные обязаны понимать шутки, да кромѣ того и глупить не слѣдуетъ, когда дѣло пахнетъ уголовщиной. Подумайте также о бѣдной Діанѣ Вернонъ, которая брошена одна, безъ присмотра, безъ помощи, на нашей грѣшной землѣ, и которая привыкла дѣлать все что ни вздумается ея взбалмошной головкѣ. Вы обязаны позаботиться о Діанѣ, мистеръ Франкъ. Берегите ее, бѣдную, а не то я вспомню свою молодость и вызову васъ на дуэль, хоть это будетъ очень хлопотно для меня. А теперь, прощайте; дайте мнѣ выкурить трубку и помечтать; вы знаете что говорится въ пѣснѣ:

Какъ въ Индіи далекой

Цвѣтокъ роскошный увядаетъ.

Такъ насъ въ старости глубокой

Ужъ бодрость духа покидаетъ.

И пылкой юности мечты

Съ годами скоро мы бросаемъ,

За трубкой же табака

О нихъ охотно вспоминаемъ!

Проблески честной мысли и глубокаго чувства, выражавшіеся въ рѣчи мистера Ингльвуда, не смотря на его грубыя манеры и небрежное отношеніе къ дѣлу, меня очень тронули; я почтительно выслушалъ его наставленіе, поблагодарилъ за совѣтъ и дружески простился съ почтеннымъ судьею и его гостепріимнымъ замкомъ.

Въ пріемной намъ приготовили закуску; но мы едва къ ней прикоснулись и поспѣшили сѣсть на копей, которыхъ намъ подвелъ слуга сера Гильдебранда; онъ сообщилъ мисъ Вернонъ, что мистеръ Рашлей приказалъ ему остаться и проводить насъ въ замокъ. Мы ѣхали нѣсколько времени молча; я былъ ошеломленъ всѣмъ видѣннымъ и слышаннымъ, и не былъ расположенъ къ разговору. Наконецъ, мисъ Вернонъ воскликнула, какъ бы продолжая вслухъ свои размышленія:

— Да, Рашлей можетъ возбуждать страхъ и удивленіе, по его нельзя любить! Онъ всегда умѣетъ сдѣлать то что захочетъ, и обращается съ другими людьми какъ съ куклами. Онъ заставляетъ ихъ играть роли, имъ самимъ придуманныя, и всегда найдется, хоть бы и попался въ самое затруднительное положеніе.

— Вы думаете, сказалъ я, отвѣчая не столько на ея слона, сколько на ихъ внутренній смыслъ, — вы думаете, что мистеръ Камбель, который появился такъ кстати и увелъ моего обвинителя, какъ волкъ уводитъ беззащитную овцу, былъ присланъ мистеромъ Рашлеемъ Осбальдистонъ-Гомъ.

— Конечно, замѣтила мисъ Діана, — и я сомнѣваюсь кромѣ того, чтобы мистеръ Камбель явился во время, если бы я не встрѣтила передъ тѣмъ Рашлея въ пріемной мистера Ингльвуда.

— Въ такомъ случаѣ я всѣмъ обязанъ вамъ, моя прелестная покровительница.

— Разумѣется, отвѣчала Діана, — только пропустите, пожалуйста, сцену благодарности; я увѣрена, что вы съумѣете сказать по этому поводу длинную, трогательную рѣчь, а я съумѣю отвѣтить на нее милостивой улыбкой; по лучше не начинайте этой рѣчи, и не наводите на меня напрасную скуку, тѣмъ болѣе что въ моемъ поступкѣ нѣтъ ничего необыкновеннаго; я просто хотѣла намъ помочь, мистеръ Франкъ, и очень рада, что мнѣ это удалось, а теперь одна къ вамъ просьба: пожалуйста, бросимте этотъ разговоръ. Посмотрите лучше кто это летитъ къ намъ на встрѣчу, свирѣпо пришпоривая старую клячу? Ба, да это младшій представитель закона въ нашемъ околоткѣ, — самъ мистеръ Джозефъ Джобсонъ,

Это былъ дѣйствительно мистеръ Джозефъ Джобсонъ. Лице его было искажено отъ злости, и онъ неистово стегалъ лошадь. Подъѣхавъ къ намъ, онъ остановился въ то самое время, какъ мы собирались проѣхать мимо, удостоивъ его легкаго поклона.

— Прекрасно, серъ, прекрасно мисъ Вернонъ, я понимаю, я очень хорошо понимаю: вы конечно внесли залогъ въ моемъ отсутствіи; прекрасно, но мнѣ бы желательно знать кто составлялъ протоколъ. Если господинъ судья будетъ часто придерживаться такихъ порядковъ во время судебныхъ разбирательствъ, то ему придется искать себѣ другаго секретаря. Я не останусь, я подамъ въ отставку.

— Можно иначе помочь дѣлу, мистеръ Джобсонъ, отвѣчала мисъ Вернонъ. — Вамъ нужно только никогда не оставлять судью одного. Не такъ ли? Кстати, какъ здоровье фермера Рутледжа, мистеръ Джобсонъ? Я надѣюсь, что онъ былъ еще въ состояніи подписать составленное вами духовное завѣщаніе?

Этотъ вопросъ по видимому сильно взбѣсилъ почтеннаго служителя закона. Онъ взглянулъ на мисъ Вернонъ съ такою ненавистью, что я почувствовалъ сильное желаніе согнать его съ лошади ударами хлыста. Но мнѣ стало жаль его ничтожной фигуры.

— Какъ здоровье фермера Рутледжа? повторилъ онъ оправившись отъ первой вспышки гнѣва: фермеръ Рутледжъ также здоровъ какъ и вы, милостивая государыня, — все это оказалось выдумкой, милостивая государыня, — гнусной, подлой ложью; фермеръ никогда не думалъ умирать, и если вы этого раньше не знали, можете узнать это теперь.

— Будто бы! воскликнула мисъ Вернонъ съ притворнымъ удивленіемъ. — Вы не обманываете меня, мистеръ Джобсонъ?

— Я вамъ говорю, что все это оказалось гнусной ложью, милостивая государыня, вскричалъ несчастный Джобсонъ; — и въ добавокъ этотъ старый, жалкій уродъ назвалъ меня ябедникомъ — да, ябедникомъ, милостивая государыня — и сказалъ мнѣ, что я только хлопочу изъ-за наживы; онъ не имѣлъ никакого права говорить такія вещи мнѣ въ лице, мнѣ, облеченному такимъ званіемъ; да, милостивая государыня, вы не должны забывать, что я состою секретаремъ мироваго судьи въ силу 37-го статута, статута Генриха VIII и Вильгельма I, Trigesimo Septimo Henrici Octavi et Primo Gulielmi, слышите, милостивая государыня, Вильгельма, который заслужилъ себѣ безсмертную славу тѣмъ, что освободилъ насъ отъ папистовъ и претендентовъ, отъ шотландскихъ башмаковъ и грѣлокъ; да, мисъ Вернонъ.

— Вы правы; деревянные башмаки и грѣлки были постыднымъ явленіемъ, возразила молодая дѣвушка, потѣшаясь надъ яростью секретаря. — Мнѣ особенно пріятно видѣть, что вы въ настоящую минуту не нуждаетесь въ грѣлкѣ, мистеръ Джобсонъ. Я боюсь, не побилъ ли васъ Гаферъ Рутледжъ.

— Билъ меня, милостивая государыня! Нѣтъ, произнесъ рѣзко Джобсонъ, — нѣтъ, ни одинъ человѣкъ въ мірѣ не посмѣетъ меня побить!

— Это зависитъ оттого, заслужите ли вы такое наказаніе, серъ, сказалъ я; — вы позволите себѣ такъ грубо отвѣчать молодой лэди, что я охотно задамъ вамъ встрепку, если вы не будете держать себя приличнѣе.

— Вы мнѣ зададите встрепку, серъ? Мнѣ, серъ? Да вы знаете ли съ кѣмъ вы разговариваете, серъ?

— Да, серъ, спокойно отвѣтилъ я, — вы сами назвали себя секретаремъ мироваго судьи, а Гаферъ Рутледжъ назвалъ васъ ябедникомъ; но ни то, ни другое званіе не даетъ вамъ права говорить дерзости порядочной женщинѣ.

Мисъ Вернонъ положила мнѣ руку на плечо и воскликнула: Поѣдемте, мистеръ Осбальдистонъ, и не трогайте почтеннаго Джобсона. Съ вашей стороны было бы слишкомъ щедро ударить мистера Джобсона хлыстомъ, такъ какъ онъ потребовалъ бы съ васъ денежное удовлетвореніе, и цѣлый мѣсяцъ кормился бы на вашъ счетъ. Къ тому же вы и безъ того не на шутку оскорбили мистера Джобсона, назвавъ его дерзкимъ.

— Мнѣ нѣтъ дѣла до его словъ, мисъ Вернонъ, произнесъ секретарь болѣе смиреннымъ тономъ; — и слово дерзкій я не считаю особенно оскорбительнымъ. Но для человѣка въ моемъ званіи въ высшей степени позорно, если его назовутъ ябедникомъ; Гаферъ Рутледжъ дорого поплатится за это ругательство, также какъ и всѣ, которые будутъ умышленно повторять тоже самое, съ цѣлью очернить мое доброе имя и нарушить общественное спокойствіе.

— Какіе пустяки вы говорите, мистеръ Джобсонъ, возразила мисъ Діана: — на нѣтъ и суда нѣтъ, вѣдь это и въ вашихъ законахъ написано! Я вамъ отъ души желаю потерять ваше доброе имя, если это возможно, и пожалѣю о несчастномъ, который его найдетъ.

— Прекрасно, милостивая государыня, — добраго вечера милостивая государыня, — я вамъ только скажу на прощаніе, что въ нашемъ государствѣ существуютъ законы противъ папистовъ, которые не дурно было бы построже соблюдать. Въ четвертомъ и пятомъ статутѣ Эдуарда VI перечислены наказанія, которымъ подвергаются лица, имѣющія у себя осьмогласники, требники, служебники, и другія запрещенныя книги; перечислены также наказанія, которымъ подвергаются паписты, отказывающіеся принести присягу, и паппёты, посѣщающіе католическія службы. Объ этомъ смотри тридцать третій статутъ королевы Елизаветы и третій статутъ короля Іакова I главу XXV. Напомню вамъ также, что закономъ предусмотрѣны случаи, когда католики, за внесеніемъ двойнаго налога, обязаны….

— Смотри новое изданіе статутовъ, in folio, тщательно пересмотрѣнное и дополненное Джозефомъ Джобсономъ, джентльменомъ, секретаремъ при камерѣ мироваго судьи, сказала мисъ Вернонъ.

— Переходя въ частности къ вамъ, продолжалъ невозмутимый Джобсонъ, — къ вамъ, мисъ Діана Вернонъ — такъ какъ я въ настоящую минуту предостерегаю собственно васъ — переходя слѣдовательно къ вамъ лично, я считаю долгомъ предупредить васъ, что вы, какъ незамужняя женщина и явная папистка, обязаны немедленно возвратиться домой ближайшей дорогой, подъ опасеніемъ подвергнуться, въ случаѣ неповиновенія, уголовному преслѣдованію. Вы должны постараться переѣхать на общественномъ паромѣ, а если вы таковаго не найдете, то должны искать броду по колѣни въ водѣ, пока не достигнете противоположнаго берега.

— Это наказаніе протестанты придумали намъ за наши католическія заблужденія? спросила мисъ Вернонъ, со смѣхомъ. — Спасибо вамъ, въ такомъ случаѣ, за предостереженіе; я поспѣшу возвратиться домой, и не скоро рѣшусь выйдти оттуда. — Покойной ночи, мой добрый мистеръ Джобсонъ, зерцало судейской любезности!

— Покойной ночи, милостивая государыя; не забывайте, что съ закономъ не шутятъ.

Мы поѣхали каждый своей дорогой.

— Онъ созданъ для козней и темныхъ, грязныхъ дѣлъ! воскликнула мисъ Вернонъ, бросивъ презрительный взглядъ вслѣдъ удалявшемуся Джобсону. — Грустно подумать, что порядочные, образованные люди должны сносить офиціальныя дерзости подобныхъ жалкихъ наушниковъ, только потому что исповѣдуютъ религію, которую исповѣдывалъ весь міръ какихъ нибудь сто лѣтъ тому назадъ — вѣдь наша католическая религія имѣетъ безспорно преимущество давности.

— Мнѣ очень хотѣлось свернуть шею негодяю, сказалъ я.

— Вы поступили бы какъ безразсудный юноша, отвѣтила мисъ Вернонъ. — Впрочемъ, если бы у меня былъ кулакъ потяжелѣе, я и сама врядъ ли устояла бы противъ соблазна дать мистеру Джобсону почувствовать его силу. Я нисколько не жалуюсь, но существуютъ три обстоятельства, по поводу которыхъ меня можно искренно пожалѣть, если кто нибудь считаетъ меня достойной сожалѣнія.

— Могу я узнать эти три обстоятельства, мисъ Вернонъ? спросилъ я.

— Да, если вы мнѣ обѣщаете взамѣнъ самое глубокое сочувствіе.

— Развѣ вы можете въ этомъ сомнѣваться! воскликнулъ я съ жаромъ.

— Я вамъ вѣрю; такъ сладко сознавать, что васъ кто нибудь сожалѣетъ! Есть три обстоятельства, благодаря которымъ я имѣю причину быть недовольной своимъ положеніемъ: во первыхъ, я дѣвушка, а не мальчикъ, и если бы я рѣшилась сдѣлать половину того что мнѣ иногда приходитъ въ голову, то меня навѣрное посадили бы въ сумасшедшій домъ; тогда какъ, пользуясь вашимъ счастливымъ правомъ дѣлать что вздумается, я бы свела съ ума весь міръ и заставила бы всѣхъ восторгаться мною и подражать мнѣ.

— Я не могу васъ очень жалѣть въ этомъ отношеніи, мисъ Вернонъ, отвѣчалъ я; — вспомните, что половина всего человѣчества обречена на ту же участь, на которую вы жалуетесь; а другая половина…

— Пользуется вслѣдствіе этого такимъ значеніемъ, что вовсе не желаетъ подѣлиться своими правами, перебила меня мисъ Вернонъ. — Я и забыла, что вы сами заинтересованное лице въ этомъ дѣлѣ. Постойте, продолжала она, когда я хотѣлъ возражать, — постойте; я угадываю по вашей сладенькой улыбкѣ, что вы собираетесь сказать мнѣ громкій комплиментъ, въ родѣ того, что родственники и друзья мисъ Діаны Вернонъ должны радоваться ея рожденію на свѣтъ плотной; мы лучше объ этомъ не будемъ говорить, милѣйшій мистеръ Франкъ, а прямо перейдемъ ко второму пункту обвинительнаго акта, составленнаго мною противъ неумолимаго рока (какъ выразился бы гнусный мистеръ Джобсонъ). Я принадлежу къ угнетенной сектѣ, и исповѣдую запрещенную религію. Въ то время какъ другихъ молодыхъ дѣвушекъ хвалятъ за ихъ набожность, мой пріятель, судья Ингльвудъ, можетъ отправить меня въ исправительный домъ за то что я поклоняюсь Богу во примѣру моихъ предковъ, и повторить мнѣ слова, которыя нѣкогда старый Пемброкъ сказалъ настоятельницѣ Вильтонскаго монастыря, овладѣвъ богатой обителью: «Ступай за прялку, негодная вѣдьма, ступай за прялку!»^[32]

— Это зло поправимо, сказалъ я очень серьезно: прочтите нашихъ знаменитыхъ богослововъ, мисъ Вернонъ, подумайте сами основательно, и вы убѣдитесь, что тѣ пункты, въ которыхъ ваши религіи наиболѣе разнятся между собою…

— Перестаньте! воскликнула Діана, прикладывая палецъ къ своимъ губамъ, — перестаньте! ни слова болѣе! — Отречься отъ вѣры моихъ отцовъ? ни за что! — Еслибы я была мужчина, развѣ я согласилась бы покинуть свое знамя въ пылу опасной битвы и позорно перейдти на сторону торжествующаго врага?

— Я съ уваженіемъ преклоняюсь передъ вашими твердыми убѣжденіями, мисъ Вернонъ; что же касается до опасности открыто защищать ихъ, то я могу лишь замѣтить, что страданія за правое дѣло приносятъ человѣку высшее утѣшеніе.

— Конечно; однако же страданія, отчего бы они ни происходили, раздражаютъ и мучатъ. Но я вижу, что у васъ черствое сердце, мистеръ Франкъ; вы не чувствуете сожалѣнія ко мнѣ, хотя въ одинъ прекрасный день меня могутъ заставить прясть грубыя льняныя нитки, также какъ за двѣ минуты вередъ этимъ не хотѣли пожалѣть о томъ, что судьба обрекла меня носить кружева и шелкъ вмѣсто забрала и кокарды. Поэтому, я избавлю себя отъ безполезнаго труда разсказывать вамъ свое третье горе.

— Не лишайте меня вашего довѣрія, любезная мисъ Вернонъ, и я обѣщаю вамъ втройнѣ пожалѣть о вашемъ послѣднемъ горѣ, если оно только не составляетъ удѣла всѣхъ женщинъ на землѣ, или всѣхъ католиковъ въ Англіи, гдѣ еще ихъ слишкомъ много.

— Это горе дѣйствительно заслуживаетъ глубокаго сожалѣнія, отвѣчала Діана, совершенно измѣнивъ свой тонъ; — вы вѣроятно замѣтили, что у меня откровенный, сообщительный характеръ, мистеръ Франкъ. Я простая, добродушная дѣвушка; ненавижу лукавство и притворство, и готова со всякимъ подѣлиться своими мыслями и чувствами, и однако же злой рокъ запуталъ меня въ такую сѣть интригъ и тайнъ, что я едва осмѣливаюсь выговорить слово, изъ боязни навлечь — не на себя, конечно, но на другихъ — самыхъ ужасныхъ послѣдствій.

— Это дѣйствительно большое несчастіе, мисъ Вернонъ, и я сожалѣю васъ отъ всей души, хотя признаюсь, не подозрѣвалъ ничего подобнаго.

— Ахъ, мистеръ Осбальдистонъ, если бы вы только знали какъ трудно бываетъ иногда скрывать подъ веселой улыбкой нестерпимыя страданія, вы бы искренно пожалѣли меня. Я можетъ быть поступаю не хорошо, объясняя вамъ тяжесть моего положенія; но вы умный и проницательный молодой человѣкъ, вы навѣрное закидаете меня вопросами, желая узнать загадочныя событія, случившіяся сегодня: васъ безъ сомнѣнія заинтересовало участіе Рашлея въ появленіи Камбеля, освободившаго васъ отъ назойливаго обвинителя; многія другія обстоятельства должны были васъ тоже поразить, какъ не совсѣмъ обыкновенныя; и я не могу заставить себя отвѣчать на ваши вопросы неправдою или хитрыми увертками. Да мнѣ и не удалось бы этого сдѣлать, а между тѣмъ я потеряла бы ваше доброе мнѣніе, если вы имѣли такое обо мнѣ, и унизила бы себя въ собственныхъ глазахъ. Поэтому я вамъ говорю прямо и откровенно: не спрашивайте меня ни о чемъ; я не имѣю нрава, и не могу вамъ отвѣтить.

Мисъ Вернонъ произнесла эти слова съ большимъ чувствомъ, что меня глубоко тронуло. Я поспѣшилъ успокоить ее увѣреніемъ, что не позволю себѣ надоѣдать ей нескромными и неумѣстными вопросами, и никогда не стану истолковывать въ дурную сторону ея молчанія, даже въ тѣхъ случаяхъ когда мнѣ покажется благоразумнымъ, или по крайней мѣрѣ естественнымъ предложить ей вопросъ.

— Я вамъ глубоко благодаренъ, прибавилъ я, — за участіе, которое вы приняли въ моемъ затруднительномъ положеніи, но не хочу злоупотреблять вашей добротой и вмѣшиваться въ ваши дѣла; только умоляю васъ, если когда нибудь моя помощь можетъ вамъ пригодиться, то располагайте мною.

— Благодарю васъ, благодарю васъ, отвѣтила она; — я увѣрена, что вы на этотъ разъ не говорите любезностей, и сознаете всю силу принятаго на себя обязательства. Если же настанетъ минута, хотя это почти невозможно, когда я напомню вамъ объ этомъ обѣщаніи, увѣряю васъ, я не разсержусь, если вы откровенно скажете что позабыли его. Съ меня довольно и того, что вы теперь вполнѣ искренно высказали свое намѣреніе; многое можетъ измѣниться до того времени, если этому времени суждено когда либо придти, когда Діана Вернонъ обратится къ вамъ за помощью какъ къ родному брату.

— Если бы я былъ вашимъ братомъ, мисъ Діана, то мое желаніе оказать вамъ помощь не могло быть пламеннѣе, сказалъ я. — Но возвращаюсь къ сегодняшнимъ событіямъ: я вѣроятно не долженъ спрашивать у васъ, добровольно ли содѣйствовалъ моему освобожденію Рашлей Осбальдистонъ?

— Да, не спрашивайте меня. Но вы можете спросить его самого, и онъ вамъ безъ сомнѣнія отвѣтитъ. Когда по свѣту бродитъ молва о какомъ нибудь добромъ дѣлѣ, а имя добраго человѣка — Мнѣ также не слѣдуетъ вѣроятно спрашивать васъ, былъ ли самъ Камбель тѣмъ таинственнымъ разбойникомъ, который освободилъ мистера Мориса отъ труда везти тяжелую сумку; — не приходится также спрашивать, получилъ ли нашъ пріятель Джобсонъ письмо случайно, и не была ли это скорѣе хитрая уловка, чтобы удалить его изъ камеры мистера Ингльвуда; не приходится также спросить…

— Вамъ ничего не приходится спрашивать у меня, сказала мисъ Вернонъ, — а поэтому вы можете освободить себя отъ труда перечислять вопросы. Предположите, что я отвѣтила вамъ на нихъ, и на многіе другіе также гладко и проворно, какъ умѣетъ отвѣчать Рашлей. Замѣтьте еще одно: когда мнѣ нельзя будетъ говорить о предметѣ, который случайно заинтересуетъ васъ, я буду прикладывать руку къ подбородку. Мнѣ необходимо условиться съ вами о секретныхъ знакахъ, такъ какъ вы будете моимъ другомъ и совѣтникомъ; хотя, помните, вы не должны ничего знать о моихъ дѣлахъ.

— Нечего сказать, вы дѣйствуете чрезвычайно осмотрительно, замѣтилъ я со смѣхомъ: — разумность моихъ совѣтовъ будетъ соотвѣтствовать степени вашего довѣрія.

Разговаривая такимъ образомъ, мы пріѣхали въ Осбальдистонъ-Галль въ отличномъ расположеніи духа и очень довольные другъ другомъ; въ замкѣ обычный пиръ былъ уже въ полномъ разгарѣ.

— Принесите намъ что нибудь пообѣдать въ библіотеку, приказала мисъ Вернонъ лакею, когда мы вошли въ перед пюю. — Мнѣ нужно позаботиться, прибавила она, обращаясь ко мнѣ, чтобы вы не умерли съ голоду въ этомъ домѣ обжоръ и пьяницъ; иначе я ни за что не пустила бы васъ въ свое логовище. Библіотека, въ которую я васъ поведу, моя любимая комната; это единственное мѣсто, гдѣ я могу укрыться отъ орангутанговъ, то есть отъ моихъ двоюродныхъ братцевъ. Они никогда не приходятъ туда, вѣроятно изъ опасенія, чтобы какой нибудь тяжелый фоліантъ не свалился съ полки и не пробилъ имъ черепа, такъ какъ книги никогда не приведутъ другаго впечатлѣнія на ихъ головы. — Идите за мной.

Я послѣдовалъ за ней по длинному ряду коридоровъ, пустыхъ покоевъ и лѣстницъ,. — наконецъ мы пришли въ комнату, куда мисъ Діана приказала подать намъ обѣдъ.

ГЛАВА X.

Я видѣлъ въ дальнемъ замкѣ

Уединенный залъ,
Гдѣ безпокойный умъ
О пищѣ жалобно взывалъ;
Фоліанты же на полкахъ
Угрюмо хоть чернѣли,
Но человѣка умъ
Утѣшить всѣ умѣли.

Анонимный авторъ.

Библіотека Осбальдистонскаго замка занимала огромную, мрачную комнату. Старинныя дубовыя полки по стѣнамъ были заставлены тяжеловѣсными фоліантами, до которыхъ наши дѣды въ семнадцатомъ столѣтіи были большіе охотники; мы переработали въ нашей умственной лабораторіи эти многотомныя сочиненія въ болѣе скромныя изданія in quarto и in octavo, а наши дѣти безъ сомнѣнія поступятъ съ этими сокровищами еще легкомысленнѣе и обратятъ ихъ въ тощія брошюры, Первое мѣсто въ библіотекѣ занимали класики, историческія книги, и въ особенности богословскія сочиненія. Вся коллекція находилась въ ужаснѣйшемъ безпорядкѣ. Капеланы Осбальдистонскаго замка были въ теченіе многихъ лѣтъ единственными лицами, входившими въ библіотеку, пока Рашлей, увлеченный любовью къ чтенію не рѣшился потревожить почтенныхъ пауковъ, покрывшихъ нѣжною тканью корешки толстыхъ волюмовъ. Такъ какъ Рашлей готовился къ духовному званію, то серъ Гильдебрандъ отнесся довольно снисходительно къ его жаждѣ чтенія (въ другихъ сыновьяхъ онъ счелъ бы такое желаніе безумнымъ), и согласился даже на нѣкоторыя передѣлки въ библіотекѣ, чтобъ сдѣлать изъ вся рабочую комнату. Не смотря однакоже на эти передѣлки, въ громадной залѣ остались весьма замѣтные слѣды запустѣнія, свидѣтельствовавшіе о слабой привязанности хозяевъ къ сокровищамъ, разставленнымъ вдоль стѣнъ. Обои висѣли лохмотьями, полки были источены червями; неуклюжія кресла были придвинуты къ хромоногимъ столамъ и грязнымъ конторкамъ; большой, глубокій каминъ былъ покрытъ толстымъ слоемъ сажи, и въ немъ рѣдко можно было увидать раскаленную глыбу каменнаго угля или трескучее пламя хвойнаго лѣса.

— Вы вѣроятно находите это помѣщеніе не совсѣмъ уютнымъ? спросила Діана, пока я оглядывалъ заброшенную залу; но я считаю библіотеку маленькимъ раемъ, потому что я могу оставаться здѣсь наединѣ, не опасаясь нескромныхъ посѣщеній. Рашлей владѣлъ этой комнатой совмѣстно со мною, пока мы были друзьями.

— А теперь вы больше не друзья? спросилъ я.

Діана тотчасъ приложила указательный палецъ къ ямочкѣ въ своемъ подбородкѣ, и выразительно посмотрѣла на меня.

— Мы остаемся союзниками, продолжала она, — и какъ всѣ союзныя державы охраняемъ наши взаимные интересы. Но я боюсь, что дружескія отношенія, которыя были положены въ основаніи нашего союза, уже перестали существовать, какъ часто бываетъ и въ политическомъ мірѣ. Такъ или иначе, но мы теперь рѣдко бываемъ вмѣстѣ, и когда онъ входитъ сюда въ одну дверь, я ухожу въ другую. Замѣтивъ, что эта комната, не смотря на свои размѣры, оказалась мала для насъ обоихъ, онъ великодушно отказался отъ своихъ правъ на нее въ мою пользу, тѣмъ болѣе что дѣла стали отвлекать его изъ дома. Такимъ образомъ я стараюсь теперь продолжать одна тѣ занятія, въ которыхъ онъ меня нѣкогда руководилъ.

— Могу ли спросить какого рода эти занятія?

— Можете, безъ малѣйшаго опасенія увидѣть палецъ на моемъ подбородкѣ. Я особенно люблю исторію и философію, но также читаю поэтовъ и классиковъ.

— Классиковъ? Вы ихъ изучаете въ подлинникѣ?

— Безъ сомнѣнія. Рашлей выучилъ меня по гречески и по латынѣ, а также многимъ языкамъ современной Европы. Я могу сказать безъ хвастовства, что мое воспитаніе было не совсѣмъ заброшено, хотя я не умѣю ни кроить, ни строчить, ни сварить пудингъ; не умѣю, однимъ словомъ, дѣлать ничего полезнаго, какъ изволила деликатно выразиться обо мнѣ толстая жена викарія.

— А кѣмъ былъ сдѣланъ выборъ вашихъ научныхъ занятій, — мистеромъ Рашлеемъ или вами самою? спросилъ я.

— Гм! отвѣчала Діана, какъ бы не рѣшаясь отвѣчать. — Впрочемъ, не стоятъ для этого поднимать пальца. Выборъ былъ сдѣланъ частью мною, частью имъ. На чистомъ воздухѣ я училась ѣздить верхомъ, сѣдлать коня въ случаѣ надобности, перескакивать черезъ высокіе барьеры, стрѣлять изъ ружья, не моргая; однимъ словомъ, упражнялась въ талантахъ, но которымъ съ ума сходили мои старшіе двоюродные братья; поэтому внутри замка я хотѣла учиться латыни и греческому, по примѣру благоразумнаго Рашлея, и приблизиться къ древу знанія, которое вы, мужчины, присвоили себѣ въ исключительное пользованіе, какъ бы желая отплатить намъ за участіе нашей прародительницы въ великомъ грѣхопаденіи человѣка.

— И Рашлей поощрялъ вашу любовь къ наукѣ?

— Разумѣется; онъ взялъ меня въ свои ученицы, и научилъ меня тому что самъ зналъ. Ботъ почему я не умѣю мыть кружева и подрубать батистовые платки.

— Я увѣренъ, что желаніе имѣть такую ученицу было главнымъ соображеніемъ вашего учителя.

— Если вы намѣрены затрогивать побудительныя причины, заставлявшія Рашлея заниматься со мною, то я должна буду приложить палецъ къ подбородку. Я сообщаю вамъ откровенно только свои собственныя мысли и намѣренія. Вамъ достаточно знать, что теперь Рашлей отказался отъ библіотеки въ мою пользу, и никогда не входитъ въ нее безъ моего разрѣшенія. Вотъ почему я позволила себѣ перенести сюда кое-какія бездѣлушки изъ своего собственнаго имущества, которыя какъ видите разбросаны въ довольно живописномъ безпорядкѣ.

— Извините меня, мисъ Вернонъ, но я рѣшительно ничего не вижу — ни на стѣнахъ, ни на столахъ, пи на полу — что имѣло бы право назваться вашей собственностью.

— Вы такъ думаете? воскликнула Діана. — Дѣйствительно, въ этой комнатѣ нѣтъ портретовъ пастуховъ и пастушекъ въ золотыхъ рамкахъ, нѣтъ попугайныхъ чучелъ, нѣтъ клѣтокъ съ канарейками, нѣтъ червленыхъ рабочихъ шкатулокъ, нѣтъ туалетнаго столика, покрытаго угловатыми японскими ящичками, нѣтъ прихотливо-изогнутыхъ клавикордъ, нѣтъ трехструнной лютни, нѣтъ издѣлій изъ раковинъ, нѣтъ дамскаго рукодѣлія, нѣтъ капризной болонки съ толпой слѣпыхъ щенятъ. Я не обладаю ни однимъ изъ этихъ сокровищъ, продолжала она, переводя духъ послѣ длиннаго перечня, — по я намъ могу показать мечъ моего предка, сера Ричарда Вернона, убитаго при Шрюсбюри и позорно оклеветаннаго нѣкіимъ Виллемъ Шэкспиромъ, изъ Ланкастера, который былъ пристрастенъ къ своимъ землякамъ и любилъ толковать исторію въ ихъ пользу. Рядомъ съ этимъ грознымъ мечомъ виситъ кольчуга другаго Вернона, сподвижника Чернаго Принца, участь котораго была совершенно противоположна участи сера Ричарда, такъ какъ нѣкій словоохотливый, по безталанный бардъ поспѣлъ его не по заслугамъ въ слѣдующихъ стихахъ:

Герой Вернонъ несется по равнинѣ,

И потрясая щитъ, разитъ враговъ;

Тогда какъ остальные воины

Безстыдно грабятъ мертвыхъ и живыхъ.

Здѣсь вы видите образецъ новой подпруги, придуманной мною самою и далеко превосходящаго изобрѣтеніе герцога Ньюкастльскаго; я позволяю вамъ также взглянуть на каблучекъ и бубенчики моего возлюбленнаго сокола Чевіота, который бросился на клювъ цапли близъ Горсли-Мосса и преждевременно погибъ. Бѣдный Чевіотъ! Всѣ здѣшніе соколы не стоютъ одной склянки! — А тамъ мое охотничье ружье, съ усовершенствованной собачкой, и много другихъ драгоцѣнностей. — А вотъ эта вещь говоритъ сама за себя.

Съ этими словами мисъ Вернонъ указала на великолѣпный портретъ во весь ростъ, работы Ванъ-Дика, въ рѣзной дубовой рамѣ, съ надписью готическими буквами; Vernon sеmper vіret. Я взглянулъ вопросительно на мисъ Діану.

— Развѣ вы не знаете нашего девиза? спросила она съ удивленіемъ, — вернонскаго девиза, который заключаетъ въ себѣ двоякій смыслъ, какъ предательская рѣчь лицемѣра? Развѣ вы не узнаете также трубъ въ гербѣ? продолжала она, указывая на эмблемы въ щитѣ, вокругъ котораго былъ вырѣзанъ девизъ.

— Трубы [повторилъ я, — онѣ болѣе похожи на грошевыя свистульки. — Пожалуйста, не сердитесь на мое невѣжество, продолжалъ я, замѣтивъ что мисъ Вернонъ покраснѣла отъ досады: — я не имѣлъ намѣренія оскорбить вашего герба, тѣмъ болѣе что не знаю даже своего.

— Какъ вамъ не стыдно признаваться въ этомъ, когда вы носите имя Осбальдистона! воскликнула она. — Знаете ли вы, что Перси, Торни, Джонъ, Дикъ, — и даже самъ Вильфредъ, могли бы васъ научить этому. Вы олицетворяете собою невѣжество!

— Къ стыду моему я долженъ вамъ признаться, милая мисъ Вернонъ, что для меня геральдическіе символы такъ же мало понятны, какъ гіероглифы, покрывающіе египетскія пирамиды.

— Неужели это правда! Мой дядя, и тотъ читаетъ иногда по зимнимъ вечерамъ Гвиллима. — Не знать геральдическимъ эмблемъ! — О чемъ же думалъ вашъ отецъ?

— Онъ думалъ объ ариѳметическихъ выкладкахъ, мисъ Діана, отвѣтилъ я, — и готовъ былъ отдать нею рыцарскую геральдику за одинъ искусно подведенный итогъ. Не смотря однакоже на свое невѣроятное невѣжество, я обладаю достаточно развитымъ вкусомъ, чтобы восхищаться этимъ великолѣпнымъ портретомъ, въ которомъ я вижу семейное сходство съ вами. Какая непринужденная, благородная поза! — Какой богатый колоритъ! — Какая глубина свѣта и тѣни.

— Вы находите, что картина дѣйствительно хороша? спросила мисъ Вернонъ.

— Я имѣлъ случай видѣть много произведеній знаменитаго художника, отвѣтилъ я, — по ни одно изъ нихъ не производило на меня такого сильнаго впечатлѣнія.

— Я такъ же мало знаю толкъ въ картинахъ, мистеръ Франкъ, какъ вы въ геральдикѣ, замѣтила мисъ Вернонъ, — но я имѣю то преимущество надъ вами, что способна восхищаться живописью, хотя и не понимаю ея.

— Я могу вамъ отвѣтить почти то же самое. Трубы, барабаны и другія эмблемы геральдики, дѣйствительно мнѣ неизвѣстны, но я знаю, что нѣкогда гербы знатныхъ англійскихъ семействъ развѣвались на ихъ знаменахъ и были свидѣтелями славныхъ подвиговъ. Согласитесь также, мисъ Вернонъ, что внѣшняя сторона геральдики гораздо менѣе привлекательна для непосвященнаго человѣка, чѣмъ внѣшняя сторона живописи, то есть картины знаменитыхъ мастеровъ. — Скажите пожалуйста, кого изображаетъ этотъ портретъ?

— Моего дѣда. Онъ раздѣлилъ печальную участь Карла I, и — стыдно признаться — распущенную жизнь его сына. Безумная роскошь дѣда поглотила значительную часть нашихъ родовыхъ помѣстій; остальное потеряно моимъ несчастнымъ отцомъ, благодаря его вѣрноподданнической преданности къ низвергнутой династіи.

— Вашъ отецъ сдѣлался вѣроятно жертвой политическихъ смутъ того времени?

— Да, онъ лишился всего своего состоянія! Оттого его дочь живетъ несчастной сиротой, ѣстъ чужой хлѣбъ, зависитъ отъ капризовъ чужихъ людей, и должна имъ подчиняться. Но я горжусь своимъ отцомъ; моя нищета для меня дороже всѣхъ богатствъ, которыя отецъ могъ оставить мнѣ, если бы захотѣлъ играть менѣе честную и болѣе благоразумную роль.

Въ эту минуту въ комнату вошли слуги съ обѣдомъ; Діана прервала свою пламенную рѣчь, и мы стали разговаривать о постороннихъ предметахъ.

Когда мы кончили обѣдъ, и на столѣ осталось только вино, слуга передалъ намъ, что мистеръ Рашлей просилъ извѣстить его, когда обѣдъ нашъ будетъ оконченъ.

— Скажите мистеру Рашлею, отвѣтила мисъ Вернонъ, что мы будемъ очень рады его видѣть, если онъ потрудится придти сюда. Дайте еще стаканъ, подвиньте кресло, и оставьте насъ.

Когда слуга вышелъ изъ комнаты она обратилась ко мнѣ: — Вы уйдете изъ библіотеки вмѣстѣ съ Рашлеемъ. Даже при моей щедрости я не могу удѣлять молодому джентльмену болѣе восьми часовъ изъ двадцатичетырехъ. — А мы сегодня кажется болѣе восьми часовъ не разставались съ вами.

— Увы! воскликнулъ я. — Старикъ съ косой такъ скоро прошелъ мимо насъ, что я не успѣлъ сосчитать его шаговъ.

— Тише! Рашлей идетъ, сказала мисъ Вернонъ; и она отодвинула свое кресло, къ которому я приблизился болѣе чѣмъ считалось позволительнымъ по правиламъ свѣтскаго приличія.

Рашлей скромно постучалъ въ дверь, тихо отворилъ ее, когда ему сказали войдти, и подошелъ къ намъ мягкой, нерѣшительной поступью. Я невольно подумалъ, что Рашлей! Осбальдистонъ достойно воспользовался пребываніемъ въ школѣ Сентъ-Омера, и представляетъ совершеннѣйшій типъ вышколеннаго іезуита. Такая мысль произвела неблагопріятное впечатлѣніе на меня, тѣмъ болѣе что я былъ горячимъ послѣдователемъ протестантизма.

— Зачѣмъ вы церемонно стучите въ дверь, спросила мисъ Вернонъ, когда вы знаете что я здѣсь не одна?

Въ ея голосѣ звучало сильное раздраженіе, ибо неумѣстная скромность Рашлея показалась ей яснымъ и оскорбительнымъ намекомъ.

— Вы научили меня стучать въ эту дверь, прелестная кузина, отвѣтилъ Рашлей, не измѣняя питонаціи голоса и вкрадчиваго тона, — такъ что привычка сдѣлалась для меня второй натурой.

— Я цѣню искренность выше любезности, серъ, и вы это очень хорошо знаете, отвѣтила мисъ Вернонъ.

— Вѣжливость олицетворяема блестящимъ, любезнымъ придворнымъ кавалеромъ, замѣтилъ Рашлей, — а потому ей принадлежитъ по праву мѣсто въ дамскомъ будуарѣ.

— Но искренность всегда останется доблестнымъ, желаннымъ рыцаремъ, возразила мисъ Вернонъ. — Однако, прекратимъ этотъ разговоръ, Рашлей: такой споръ едва ли можетъ интересовать нашего родственника, мистера Франсиса Осбальдистона. Садитесь къ столу, и поподчуйте вашего двоюроднаго брата виномъ. Я съ своей стороны угостила его обѣдомъ, и поддержала славу Осбальдистонскаго замка.

Рашлей сѣлъ въ кресла, палилъ себѣ стаканъ вина, и перевелъ пытливый взглядъ съ Діаны на меня, едва скрывая свое замѣшательство. Онъ по видимому затруднялся разрѣшеніемъ вопроса, насколько мисъ Вернонъ была со мною откровенна, и поспѣшилъ дать разговору такое направленіе, которое могло бы убѣдить его, выдала ли она мнѣ какія нибудь тайны, извѣстныя только имъ однимъ въ замкѣ.

— Мисъ Вернонъ, началъ я, — объяснила мнѣ, что я вамъ обязанъ, мистеръ Рашлей, за скорое освобожденіе изъ рукъ судебной власти по нелѣпому обвиненію Мориса. Но опасаясь вѣрно, что я забуду поблагодарить васъ за ваше участье, она подстрекнула мое любопытство, отказавшись объяснить нѣкоторыя событія сегодняшняго дня; обращаюсь къ вамъ за этимъ объясненіемъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ Рашлей. — Я полагалъ (при этомъ онъ пристально смотрѣлъ на мисъ Вернонъ), что моя кузина сама сообщила вамъ всѣ подробности.

Сказавъ это Рашлей отвернулся отъ Діаны и взглянулъ на меня, какъ бы желая прочесть въ моихъ чертахъ, насколько мои слова согласовались съ разговоромъ, который по его мнѣнію долженъ былъ происходить между мною и мисъ Вернонъ. Глаза Діаны метнули молнію, въ отвѣтъ на его пытливый, назойливый взглядъ; я же съ своей стороны не зналъ, обижаться ли мнѣ, или опровергать его подозрѣнія.

— Если вы, мистеръ Рашлей, сказалъ я, — пожелаете послѣдовать примѣру мисъ Вернонъ, и оставите меня въ совершенномъ невѣденіи, то я долженъ буду подчиниться; но пожалуйста не дѣлайте этого подъ предлогомъ, что я уже знакомъ съ обстоятельствами дѣла. Даю вамъ честное слово, что мнѣ ничего неизвѣстно о тайныхъ пружинахъ, руководившихъ событіями нынѣшняго дня. Я только узналъ отъ мисъ Вернонъ, что вы очень любезно помогли мнѣ выпутаться изъ опаснаго положенія.

— Мисъ Вернонъ преувеличила мои скромныя заслуги, отвѣчалъ Рашлей; хотя я дѣйствительно взялся за дѣло съ самымъ искреннимъ желаніемъ помочь вамъ. Я уѣхалъ изъ Ингльвудъ-Плэса домой, чтобы взять кого нибудь изъ братьевъ вторымъ поручителемъ за васъ, такъ какъ мнѣ не приходило въ голову никакое другое средство спасти васъ. Дорогой, мнѣ повстрѣчался Комиль… Кольвиль… Камбель, какъ они его тамъ называютъ. Я узналъ отъ Мориса, что этотъ самый Камбель былъ очевидцемъ грабежа, и мнѣ удалось (признаюсь, не безъ труда) уговорить его поѣхать въ Ингльвудъ-Плэсъ и дать въ камерѣ мироваго судьи показаніе въ вашу пользу. Такъ какъ вы освободились отъ судебнаго преслѣдованія, то значитъ мой планъ удался.

— Въ самомъ дѣлѣ? Я вамъ очень обязанъ за то, что вы доставили мнѣ такого полезнаго свидѣтеля. Но одно обстоятельство остается для меня непонятнымъ, серъ. Изъ словъ Мориса оказывается, что Камбели пострадалъ вмѣстѣ съ нимъ отъ нападенія разбойниковъ; почему же вамъ было такъ трудно уговорить его пойдти свидѣтелемъ въ судъ? Вѣдь Камбель долженъ былъ понять, что можетъ оправдать своимъ показаніемъ невиннаго и помочь напасть на слѣды виновнаго.

— Вы не знаете характера шотландца, мистеръ Франкъ, отвѣчалъ Рашлей: — молчаливость, осторожность и предусмотрительность составляютъ главныя его достоинства; къ этому присоединяется горячій, но чрезвычайно узко понимаемый патріотизмъ. Эти выдающіяся черты характера окружаютъ шотландца крѣпкимъ панциремъ, за который онъ прячется отъ великаго принципа филантропіи. Пробейте этотъ внѣшній панцырь, и вы найдете подъ нимъ другой, еще болѣе непроницаемый, — я говорю о привязанности шотландца къ своей провинціи, къ своей деревнѣ, а всего чаще, къ своему клану. Если вы преодолѣете эту преграду, вы встрѣтитесь съ третьей, еще болѣе твердой, — съ привязанностью шотландца къ своему собственному семейству, къ отцу, въ матери, къ сыновьямъ, къ дочерямъ, къ дядямъ, къ теткамъ, къ двоюроднымъ братьямъ, къ двоюроднымъ сестрамъ, и такъ далѣе, до девятаго поколѣнія включительно. Всѣ привязанности шотландца сосредоточиваются такимъ образомъ, въ указанной мною тройной оградѣ, и онъ рѣдко выходитъ за послѣднюю изъ нихъ, за исключеніемъ тѣхъ особенныхъ случаевъ, когда внутри заколдованнаго круга нѣтъ мѣста никакому чувству. Только внутри этого круга вы можете услышать біеніе его сердца, постепенно замирающее по направленію отъ центра къ окружности, и совсѣмъ прекращающееся на внѣшнихъ границахъ дорогаго для него міра. Хуже всего то, что за тройной оградой всевозможныхъ привязанностей вы находите внутреннюю цитадель, самую неприступную, самую могучую, — я разумѣю любовь шотландца къ самому себѣ.

— Ваше сужденіе очень метафорично и краснорѣчиво, Рашлей, сказала мисъ Вернонъ, слушавшая его съ явнымъ нетерпѣніемъ; — но противъ него можно сдѣлать два возраженія: во первыхъ, это и е справедливо; во вторыхъ, если бы оно и было справедливо, оно совсѣмъ не относится къ дѣлу.

— Нѣтъ, оно справедливо, прекрасная Діана, и кромѣ того приведено мною какъ нельзя болѣе кстати. Оно должно быть справедливо, потому что я, какъ вамъ извѣстно, близко знаю Шотландію и шотландцевъ, а характеръ народа познается изъ близкаго и всесторонняго знакомства съ его правами и обычаями; это сужденіе приведено мною какъ нельзя болѣе кстати, такъ какъ оно прямо отвѣчаетъ на вопросъ мистера Франсиса Осбальдистона: благоразумный шотландецъ сообразилъ, что молодой джентльменъ, которому онъ долженъ былъ помочь, не состоитъ ни въ какой: степени родства съ Камбелями, и что не извлечетъ изъ дѣла никакой выгоды для себя, а напротивъ можетъ потерять время, пропустить случай торговыхъ сдѣлокъ.

— И чего добраго, подвергнуться гораздо болѣе опаснымъ непріятностямъ, перебила его мисъ Вернонъ.

— Которыхъ, безъ сомнѣнія, могло найтись не мало, продолжалъ Рашлей спокойнымъ и убѣдительнымъ тономъ. — Короче сказать, моя теорія объясняетъ вамъ наглядно, почему Камбель, предвидя для себя большія неудобства отъ роля свидѣтеля и не расчитывая ни на какія выгоды, долго не хотѣлъ слушать моихъ убѣжденій, и съ трудомъ согласился быть свидѣтелемъ въ пользу мистера Осбальдистона.

— Я просматривалъ показаніе Мориса, замѣтилъ я, — и меня очень удивило то обстоятельство, что онъ нигдѣ не упоминаетъ имени Камбеля, и не говоритъ, чтобы Камбель вмѣстѣ съ нимъ подвергся нападенію разбойниковъ.

— Камбель, судя по его собственнымъ словамъ, взялъ съ Мориса торжественное обѣщаніе не упоминать объ этомъ обстоятельствѣ, сказалъ Рашлей. — Послѣ моего объясненія, вамъ будутъ понятны побудительныя причины, заставившія его поступить такимъ образомъ. Онъ спѣшилъ возвратиться въ Шотландію и опасался, чтобы его не призвали свидѣтелемъ въ судъ; а это непремѣнно бы случилось, если бы судебная власть узнала о его близкомъ знакомствѣ съ дѣломъ, прежде чѣмъ онъ успѣлъ переѣхать границу, но какъ только Камбель доберется до береговъ Форта, Морисъ, повѣрьте, разскажетъ все что ему извѣстно объ немъ, и даже, пожалуй, многое прибавитъ. Кромѣ того мистеръ Камбель ведетъ обширную торговлю скотомъ, и пригоняетъ большія стада въ Нортумберландъ. Поэтому у него свой особенный расчетъ ладить по возможности съ нашими портумберландскими разбойниками, которые вообще народъ до крайности мстительный.

— Я готова въ этомъ присягнуть, замѣтила мисъ Вернонъ такимъ тономъ, который по видимому выражалъ гораздо болѣе чѣмъ одно согласіе съ мнѣніемъ Рашлея.

— Прекрасно, сказалъ я, — допустимъ, что Камбель имѣла, очень основательныя причины сохранять тайну относительно своего личнаго участія въ происшествіи; но я все же не понимаю какъ онъ могъ пріобрѣсти такое огромное вліяніе на Мориса, чтобы заставить его хранить молчаніе и скрыть такое важное обстоятельство. Если бы до судебной власти дошло какъ нибудь стороной извѣстіе о томъ, что Камбалъ былъ очевидцемъ грабежа, то показаніе Мориса потеряло бы всякую силу.

Рашлей согласился со мною, что это дѣйствительно необыкновенный случай, и выразилъ притворное, а можетъ быть и искреннее сожалѣніе, что не допросилъ болѣе подробно Камбеля и не выяснилъ тайны.

— Вы увѣрены въ томъ, спросилъ онъ меня совершенно неожиданно, что въ протоколѣ ничего не говорилось о Камбелѣ, какъ объ очевидцѣ нападенія, сдѣланнаго на Мориса?

— Я пробѣжалъ его торопливо, отвѣчалъ я, — по помню очень хорошо, что объ этомъ важномъ для меня обстоятельствѣ ничего не было сказано; и во всякомъ случаѣ оно могло быть упомянуто только вскользь, такъ какъ я не обратилъ на него вниманія.

— Да, да, такъ, замѣтилъ Рашлей, пользуясь открытой для него лазейкой; — я увѣренъ, что ваше послѣднее предположеніе справедливо. Имя Камбеля было упомянуто въ протоколѣ, по вскользь, и вы не обратили вниманія на эту подробность. Что же касается до невѣроятнаго будто бы вліянія, которое Камбель имѣлъ на Мориса, оно покажется намъ менѣе удивительнымъ, если мы вспомнимъ трусливый характеръ этого джентльмена. Насколько я могъ понять изъ обстоятельствъ дѣла, Морисъ ѣдетъ въ Шотландію съ какимъ-то порученіемъ отъ правительства. Обладая храбростью горлицы или незлобивой мыши, онъ вѣрно сообразилъ, что для него будетъ очень выгодно расположить въ свою пользу Камбеля, одинъ наружный видъ котораго способенъ внушать страхъ. Вы вѣроятно сами замѣтили смѣлый, дерзкій взглядъ мистера Камбеля и его воинственную осанку.

— Я замѣтилъ грозное, зловѣщее выраженіе его лица, которое мало подходило къ его мирнымъ занятіямъ. Онъ вѣроятно служилъ въ арміи?

— Да — нѣтъ — то есть, собственно говоря, онъ не служилъ. но какъ большинство шотландцевъ онъ былъ вѣроятно подготовленъ къ военной службѣ. Они съ дѣтства привыкаютъ къ опасностямъ въ горахъ родной страны. Возвращаюсь къ нашему разговору, мистеръ Франсисъ. Если вы не забыли смѣшной трусливости вашего бывшаго спутника, вы должны будете согласиться со мной, что онъ могъ рѣшиться на многое, чтобы обезопасить свое путешествіе въ Шотландіи и избѣжать столкновенія съ ея воинственными обитателями. Но я вижу, вы не желаете болѣе пить, а я совершенный выродокъ въ семействѣ Осбальдистоновъ, когда дѣло идетъ о бутылкѣ. Не хотите ли лучше пройти ко мнѣ въ комнату и сыграть партію въ пикетъ?

Мы встали чтобы проститься съ мисъ Вернонъ, которая нетерпѣливо ходила по комнатѣ, и едва скрывала сильное желаніе вмѣшаться въ нашъ разговоръ. Тлѣвшее пламя вспыхнуло, когда мы собрались уходить.

— Мистеръ Осбальдистонъ, сказала Діана, — вы будете въ состояніи провѣрить собственнымъ опытомъ, справедливо ли очертилъ Рашлей личности Камбеля и Мориса. По своимъ оскорбительнымъ отзывомъ о шотландцахъ онъ оклеветалъ цѣлую страну, я надѣюсь, что вы не придадите значенія его словамъ.

— Едва ли я буду въ состояніи послѣдовать вашему наставленію, мисъ Вернонъ, отвѣтилъ я. — Мнѣ съ дѣтства внушали самое неблагопріятное мнѣніе о нашихъ сѣверныхъ сосѣдяхъ.

— Вамъ внушали ложное, ошибочное мнѣніе, серъ, возразила мисъ Вернонъ. — Я дочь Шотландіи, и прошу васъ пощадить родину моей матери, пока вы не убѣдитесь собственнымъ опытомъ что эта страна не заслуживаетъ хорошаго мнѣнія. Вы ненавидите обманъ, притворство, низость, мистеръ Франсисъ;, сохраните эту благородную ненависть: вы найдете случай обнаружить ее и въ предѣлахъ самой Англіи. Прощайте, господа, желаю вамъ добраго вечера.

И Діана указала намъ дверь, какъ королева, отпускающая свою свиту.

Мы удалились въ комнату Рашлея, куда слуга принесъ кофе и карты. Я счелъ благоразумнѣе не разспрашивать болѣе Рашлея о событіяхъ того дня. Въ его поведеніи было по видимому много таинственнаго, и я готовъ былъ истолковать эту таинственность въ неблагопріятную для него сторону; по чтобы убѣдиться въ справедливости моихъ подозрѣній, мнѣ необходимо было снискать его довѣріе. Мы сѣли за карты, и вскорѣ серьезно занялись игрой. Ставка была очень незначительная; однакоже Рашлей не могъ скрыть своего гордаго, самолюбиваго характера даже въ такой пустой забавѣ. Онъ прекрасно зналъ эту игру, но умышленно пренебрегалъ обыкновенными правилами, предпочитая смѣлые, рискованные ходы. Онъ по видимому ненавидѣлъ расчетливую, осторожную игру, и готовъ былъ пожертвовать всѣмъ, чтобы сдѣлать шестьдесятъ, девяносто или открытый капотъ. Когда мы сыграли двѣ партіи, которыя разсѣяли наши мысли, какъ музыка въ антрактахъ драмы, Рашлей бросилъ карты, и мы стали разговаривать съ нимъ о различныхъ предметахъ.

Начитанность брала въ немъ верхъ надъ глубиною мысли; онъ обращалъ болѣе вниманія на умъ человѣка, чѣмъ на нравственныя начала, руководящія этимъ умомъ; но не смотря на такую односторонность, онъ былъ рѣдкій, искусный собесѣдникъ. Онъ очевидно сознавалъ могущественное вліяніе своей рѣчи; во всякомъ случаѣ чрезвычайно искусно пользовался природными качествами своего музыкальнаго голоса, къ которымъ присоединялось пламенное воображеніе и художественное краснорѣчіе. Онъ никогда не горячился, не возвышала. голоса, не увлекался своею мыслью настолько, чтобы наскучить слушателямъ, или сдѣлать свою рѣчь непонятной. Его мысль текла спокойной, прозрачной, обильной струей, не прерываясь и не нагромождаясь въ умѣ слушателей, тогда какъ многіе блестящіе ораторы считаютъ достоинствомъ говорить шумно и порывисто, напоминая своею рѣчью бурный потокъ, прорвавшій мельничную плотину, и дико несущій свои клокотавшія воды, пока не изсякнетъ его источникъ.

Поздно вечеромъ я простился съ своимъ обворожительнымъ собесѣдникомъ; возвратясь къ себѣ въ комнату, я долго не могъ заставить себя взглянуть на Рашлея съ прежнимъ несочувствіемъ. Когда намъ весело, милый Трешамъ, когда мы чѣмъ нибудь наслаждаемся, мы утрачиваемъ способность отдавать себѣ ясный, безпристрастный отчетъ въ людяхъ. Удовольствіе дѣйствуетъ на нашъ умъ, какъ нѣкоторые плоды, пріятный, крѣпкій вкусъ которыхъ притупляетъ впечатлительность нашего неба и дѣлаетъ его неспособнымъ распознавать послѣдующія яства.

ГЛАВА XI.

Скажите мнѣ, веселые товарищи, отчего вы такъ печальны. Зачѣмъ вы всѣ грустно поникли головой въ Бальвирійскомъ замкѣ? Старинная Шотландская баллада.

Слѣдующій день былъ воскресенье, которымъ особенно тяготились обитатели Осбальдистонъ-Галля. По утру все семейство неизмѣнно присутствовало на обычной церковной службѣ, послѣ чего духъ скуки одинаково безжалостно овладѣвалъ всѣми членами дома, за исключеніемъ Рашлея и мисъ Вернонъ. Сера Гильдебранда позабавилъ разсказъ о моихъ похожденіяхъ наканунѣ, и онъ поздравилъ меня съ избавленіемъ отъ Морпетской или Гексгамской тюрьмы такъ же равнодушно, какъ будто дѣло шло о счастливомъ паденіи съ лошади.

— Ты ловко отдѣлался, юноша, смотри, не повторяй такой шутки. Самъ знаешь! Почтовыя дороги его величества короля сдѣланы для всѣхъ, и для виговъ, и для торіевъ.

— Клянусь вамъ честью, серъ, я вы на кого не нападалъ; меня глубоко оскорбляетъ даже подозрѣніе въ соучастіи съ гнусными разбойниками, такъ какъ я презираю и ненавижу ихъ низкое ремесло, и вовсе не желаю навлекать на себя справедливой кары закона,

— Ладно, ладно, пусть будетъ по твоему; я тебя не допрашиваю — никто не обязанъ на себя наговаривать, чортъ возьми!

Рашлей заступился за меня; по мнѣ невольно показалось, что онъ по столько заботился о возстановленіи моего добраго имени, сколько старался убѣдить отца въ необходимости, хотя бы для виду, повѣрить искренности моихъ оправданій.

— Вѣдь вы у себя дома, почтенный серъ — и мистеръ Франкъ вашъ родной племянникъ — вы, -безъ сомнѣнія, не захотите оскорблять его, сомнѣваясь въ правдивости того что онъ такъ настойчиво утверждаетъ. Вы разумѣется заслуживаете полной откровенности съ его стороны, и я увѣренъ, что онъ обратился бы къ вамъ за добрымъ совѣтомъ, если бы вы могли помочь ему въ этой странной исторіи. Судъ оправдалъ моего двоюроднаго брата, и никто не имѣетъ права считать его виновнымъ. Съ своей стороны я всегда считалъ его непричастнымъ къ гнусному преступленію, и полагаю что семейная честь обязываетъ насъ защищать его невинность словомъ и оружіемъ, если бы кто нибудь въ нашемъ околоткѣ позволилъ себѣ усомниться въ этомъ.

— Рашлей, сказалъ серъ Гильдебрандъ, пристально взглянувъ на него, ты хитрый мальчикъ, слишкомъ хитрый для меня и для многихъ другихъ, но берегись, не пересоли. Геральдика не признаетъ двухъ лицъ подъ одной шапкой. — Кстати о геральдикѣ, я пойду почитаю Гвилима.

При этомъ серъ Гильдебрандъ такъ сильно зѣвнулъ, что сама богиня въ Дунціадѣ позавидовала бы ему; послушные гиганты-сыновья отвѣтили отцу такимъ же искреннимъ зѣваніемъ, и разбрелись по разнымъ комнатамъ, отыскивая себѣ наиболѣе подходящее занятіе для препровожденія времени. Перси отправился въ буфетную выпить кружку мартовскаго пива съ дворецкимъ, Торнклифъ принялся строгать длинныя палки, Джонъ занялся насаживаніемъ мухъ на рыболовные крючки, Дикъ сталъ играть одинъ въ орлянку, правой рукой противъ лѣвой; Вильфредъ началъ грызть ногти, и погрузился въ дремоту, мурлыкая себѣ что-то подъ носъ. Мисъ Вернонъ удалилась въ библіотеку.

Мы остались вдвоемъ съ Рашлеемъ въ старинной залѣ, изъ которой прислуга съ обычной суетой успѣла вынести остатки весьма существеннаго завтрака. Я воспользовался удобнымъ случаемъ, и упрекнулъ Рашлея за оскорбительный тонъ, которымъ онъ вздумалъ защищать меня передъ серомъ Гильдебрандомъ. Я откровенно сказалъ ему, что онъ долженъ былъ объяснить отцу всю неосновательность его подозрѣній, а не только совѣтовать ему держать ихъ про себя.

— Я ничего не могъ сдѣлать, дорогой Франкъ! возразилъ Рашлей. — Если отецъ заберетъ себѣ въ голову какое нибудь подозрѣніе, онъ ни за что отъ него не отступится (справедливость требуетъ замѣтить, что это случается очень рѣдко). Я знаю по опыту, что оспаривать его мнѣнія нѣтъ никакой возможности; лучше всего стараться въ этомъ случаѣ направить его мысли на другіе предметы. Я такъ и дѣлаю; то есть, другими словами, я не вырываю плевелы съ корнемъ, но подрѣзаю ихъ какъ можно чаще, пока они не заглохнутъ сами собою. Было бы неблагоразумно и безполезно спорить съ серомъ Гильдебрандомъ, который изъ упрямства способенъ отрицать самые очевидные доводы и также твердо вѣритъ въ непогрѣшимость своихъ мнѣній, какъ мы, католики, вѣруемъ въ непогрѣшимость святѣйшаго папы.

— Мнѣ однакожъ очень непріятно жить въ домѣ, и считаться близкимъ родственникомъ того человѣка, который увѣренъ въ томъ что я граблю путешественниковъ на большой дорогѣ.

— Безразсудное мнѣніе сера Гильдебранда — если сыну позволено такъ отзываться о мнѣніяхъ отца — не можетъ поколебать вашей невинности. Не думайте также, что серъ Гильдебрандъ считаетъ приписанный вамъ поступокъ унизительнымъ; напротивъ, онъ смотритъ на него, и съ политической, и съ нравственной стороны, какъ на подвигъ, какъ на ослабленіе нашихъ враговъ, какъ на истребленіе амалековой силы. Ваше предполагаемое участіе въ похищеніи сумки можетъ только возвысить васъ во мнѣніи отца.

— Я вовсе не желаю, мистеръ Рашлей, возвышать себя во мнѣніи другихъ людей поступками, унижающими меня въ моихъ собственныхъ глазахъ. Оскорбительныя подозрѣнія, которыми меня осыпаютъ здѣсь, послужатъ мнѣ хорошимъ поводомъ уѣхать изъ Осбальдистонъ-Галля, какъ только я спишусь объ этомъ съ отцемъ.

Едва замѣтная улыбка показалась на серьезномъ лицѣ Рашлея, которое рѣдко выдавало его сокровенныя чувства. Но онъ подавилъ ее глубокимъ вздохомъ и сказалъ:

— Вы счастливый человѣкъ, Франкъ; вы гуляете на свободѣ, какъ вѣтеръ въ степи. Съ вашими талантами, съ нашимъ изящнымъ вкусомъ и свѣтскимъ лоскомъ вы всегда можете найдти себѣ кругъ общества, который съумѣетъ достойнѣе оцѣнить васъ, чѣмъ скучные обитатели этого замка. Тогда какъ я…

Онъ замолчалъ.

— Неужели ваша судьба такая печальная, что вы можете завидовать мнѣ, несчастному изгнаннику, удаленному отъ отца и лишенному его расположенія?

— Вы не забывайте, Франкъ, отвѣчалъ Рашлей, что цѣною кратковременной жертвы вы купили самую широкую независимость; я увѣренъ, что отецъ по потребуетъ отъ васъ продолжительной жертвы; подумайте, что въ ближайшемъ будущемъ вы сдѣлаетесь самъ себѣ господиномъ, и будете имѣть возможность выказать свои таланты на поприщѣ, къ которому чувствуете особенное призваніе. Я нахожу, что вы купите свободу и славу дешевой цѣной, если проведете для этого нѣсколько недѣль въ сѣверной Англіи, хотя бы въ такомъ скучномъ мѣстѣ какъ Осбальдистонъ-Галль. Вы можете сравнить себя съ Овидіемъ, изгнаннымъ во Ѳракію, но не имѣете основанія писать Tristia.

— Откуда вы узнали о моихъ праздныхъ занятіяхъ? спросилъ я краснѣя, какъ подобало молодому писателю..

— Къ намъ пріѣзжалъ недавно молодой прикащикъ вашего отца, по имени Твайналь. Онъ мнѣ разсказывалъ, что вы втайнѣ удѣляете свой досугъ музамъ, и что нѣкоторыя ваши стихотворенія заслужили восторженныя похвалы самыхъ строгихъ судей.

На сколько мнѣ извѣстно, Третямъ, ты никогда не покушался писать высокопарныхъ риѳмъ, но тебѣ вѣроятно случалось встрѣчать на своемъ вѣку многихъ поэтовъ, юныхъ и старыхъ, опытныхъ и неопытныхъ, которые толпились у храма Аполлона; главный ихъ недостатокъ — тщеславіе: всѣ поэты были заражены имъ, начиная отъ знаменитаго пѣвца Твикенгамскихъ садовъ до жалкаго кропателя виршей, осмѣяннаго имъ въ Дунціядѣ. Я не избѣгъ общаго недуга, и потому легко поддался на удочку, не подумавъ о совершенной невѣроятности факта, сообщеннаго мнѣ Рашлеемъ. Дѣйствительно, молодой Твайналь не могъ имѣть, по своимъ вкусамъ и привычкамъ, ни малѣйшаго понятія о двухъ-трехъ стихотвореніяхъ, которыя я иногда рѣшался прочесть въ Бутопской кофейнѣ, а тѣмъ болѣе не могъ онъ знать мнѣнія критиковъ, заходившихъ въ это скромное убѣжище непризнанныхъ писателей. Когда Рашлей замѣтилъ впечатлѣніе, произведенное на меня его словами, онъ попросилъ меня въ очень любезныхъ, но далеко не искреннихъ выраженіяхъ, позволить ему ознакомиться съ нѣкоторыми рукописными моими произведеніями.

— Устроимте литературный вечеръ въ моей комнатѣ, продолжалъ онъ. — Я скоро долженъ буду промѣнять всѣ духовныя наслажденія на чернорабочій трудъ въ торговой конторѣ и на скучныя, вседневныя сношенія съ необразованными людьми. Соглашаясь на желаніе отца, я приношу большую жертву для выгоды всего семейства; мое сердце всегда лежало къ тихимъ и мирнымъ занятіямъ, къ которымъ я былъ подготовленъ воспитаніемъ.

Я не былъ на столько ослѣпленъ тщеславіемъ, чтобы не понять такого явнаго лицемѣрія.

— Вы никогда не увѣрите меня, возразилъ я на притворно-смиренную рѣчь Рашлея, что охотно промѣняли бы богатства и мірскія удовольствія на скромныя обязанности католическаго патера, съ которымъ соединено столько лишеній.

Рашлей увидѣлъ, что зашелъ слишкомъ далеко въ своей притворной любви къ воздержанію: онъ на минуту задумался, соображая вѣроятно на сколько онъ могъ быть откровененъ со мною (онъ не любилъ быть откровеннымъ безъ пользы и надобности), и потомъ отвѣтилъ мнѣ съ улыбкой:

— Въ мои годы дѣйствительно не можетъ быть непріятно стать лицомъ къ лицу съ богатствами и свѣтскими удовольствіями; но вы не совсѣмъ вѣрно очертили положеніе, къ которому я питаю особенное сочувствіе. Я искренно хочу быть католическимъ патеромъ, но не для того чтобъ остаться забытымъ или малоизвѣстнымъ; нѣтъ, серъ. Повѣрьте мнѣ, что хотя бы Рашлей Осбальдистонъ сдѣлался первымъ богачомъ цѣлаго Сити, онъ никогда не пріобрѣтетъ въ торговой дѣятельности такой славы, какую онъ могъ бы составить себѣ въ духовномъ званіи. Вспомните, что служители церкви видятъ у своихъ ногъ князей міра. — Мои родные пользуются большимъ расположеніемъ изгнанной династіи, которая въ свою очередь имѣетъ сильный и заслуженный вѣсъ въ Римѣ; къ тому же ученіе прошло для меня не безполезно, и я успѣлъ развить свои природныя способности. При скромныхъ желаніяхъ я могу получить значительное духовное званіе, а честолюбивыя мечты должны манить меня къ самому высокому сану. Почемъ знать, продолжалъ онъ смѣясь (онъ обыкновенно говорилъ полушутя, полусерьезно), почемъ знать, можетъ быть кардиналу Осбальдистону, знатному родомъ и сильному связями, предстоитъ управлять судьбами царствъ, также какъ Мазарину или Альберони, сыну италіянскаго садовника!

— Разумѣется, это очень возможно, возразилъ я; — но я бы на вашемъ мѣстѣ отказался безъ особеннаго сожалѣнія отъ такой ненадежной и незавидной будущности.

— Я самъ охотно сдѣлалъ бы это, отвѣчалъ онъ, — если бы мое теперешнее положеніе представляло что нибудь вѣрное, но оно зависитъ отъ обстоятельствъ, которыя отъ меня нисколько не зависятъ; — возьмемъ для примѣра расположеніе вашего отца ко мнѣ.

— Перестаньте хитрить, Рашлей, и признайтесь откровенно, что вы желали бы услышать мое мнѣніе объ отцѣ?

— Будь по вашему, такъ какъ вы, подобно Діанѣ Вернонъ, становитесь подъ знамя искренности. Да, я бы желалъ знать ваше мнѣніе.

— Отецъ мой избралъ путь торговли не ради золота, которымъ онъ усыпанъ; по потому что имѣлъ въ виду всестороннее приложеніе своихъ способностей. Онъ полюбилъ бы одинаково всякое другое занятіе, надъ которымъ надо было бы много и сильно работать, хотя бы эта работа не приносила большой матеріальной выгоды. Крайне. умѣренный въ жизни онъ нажилъ большое состояніе, потому что не противополагалъ возрастающему доходу новыхъ источниковъ расхода. Откровенный въ словахъ и поступкахъ онъ ненавидитъ притворство въ другихъ, и быстро отгадываетъ внутреннія побужденія человѣка, какъ бы онъ ни старался ихъ замаскировать цвѣтистыми фразами. Онъ очень молчаливъ и не любитъ разговорчивыхъ людей; это легко объясняется тѣмъ, что предметы особенно близкіе его сердцу представляютъ мало пищи для разговора. Онъ строго относится къ религіознымъ обязанностямъ, но не навязываетъ никому своихъ убѣжденій, считая вѣротерпимость священнѣйшимъ принципомъ политической экономіи. Но если вы имѣете нѣкоторое пристрастіе къ іаковитизму — что можно весьма естественно предположить — то лучше не высказывайтесь передъ моимъ отцомъ; воздержитесь также отъ всякой попытки отстаивать торіевъ; онъ искренно ненавидитъ ихъ. Вообще говоря, онъ требуетъ, чтобы его слово было закономъ для всѣхъ подчиненныхъ ему лицъ, и самъ никогда не отрекается отъ него. Онъ самъ не забываетъ своихъ обязанностей относительно другихъ людей, и никогда не позволяетъ другимъ забывать обязанности относительно его. Чтобы заслужить его расположеніе вы не должны даже одобрять его приказанія, по безпрекословно исполнять ихъ. Главные его недостатки происходятъ отъ излишняго пристрастія къ торговлѣ;, всякую дѣятельность, не имѣющую прямаго или косвеннаго отношенія къ торговлѣ, онъ готовъ считать предосудительною и во всякомъ случаѣ не заслуживающею вниманія.

— Какой мастерской портретъ! воскликнулъ Рашлей, когда я умолкъ. — Вапъ-Дикъ былъ маляромъ въ сравненіи съ вами, Франкъ. Я отсюда вижу вашего отца со всѣми его достоинствами и недостатками; онъ любитъ и уважаетъ своего короля, потому что смотритъ на него какъ на лордъ-мэра государства и директора департамента торговли; — онъ преклоняется передъ палатой общинъ, потому что она издастъ тарифы и накладываетъ пошлины; — оцъ почитаетъ пэровъ, потому что лордъ-канцлеръ сидятъ на мѣшкѣ съ шерстью.

— Я вамъ представилъ портретъ, Рашлей, а вы сдѣлали изъ него карикатуру. Но взамѣнъ развернутой передъ вами carte du pays, вы должны сообщить мнѣ нѣсколько географическихъ свѣденій о неизвѣстной землѣ.

— На которую васъ выбросила буря? сказалъ Рашлей. — Не стоитъ труда; мы не находимся на тѣнистомъ островѣ Калипсо съ его прихотливыми рощами и живописными тропинками; насъ окружаютъ пустынныя нортумберландскія болота, представляющія мало интереснаго для взора; вы можете въ полчаса также хорошо изучить нашу обнаженную мѣстность, какъ если бы я нанесъ ея вамъ на планъ съ помощью циркуля и компаса.

— Да, но у васъ есть кое-что заслуживающее вниманіе. Что вы скажете о мисъ Вернонъ? Она во всякомъ случаѣ составляетъ интересный предметъ въ пейзажѣ, хотя бы онъ представлялъ пустынный берегъ Исландіи.

Я замѣтилъ, что Рашлей былъ очень недоволенъ направленіемъ, который принялъ разговоръ; но моя откровенная сообщительность давала мнѣ право сдѣлать нѣкоторые вопросы. Рашлей понялъ это и не уклонился отъ начатаго мною разговора, хотя по видимому затруднялся вести игру съ прежнею ловкостью.

— Въ послѣднее время я немного удалился отъ мисъ Вернонъ, сказалъ онъ. Въ прежніе годы я былъ ея наставникомъ, но съ тѣхъ поръ многое перемѣнилось; она сдѣлалась старше, и намъ было неловко и опасно оставаться въ прежнихъ близкихъ отношеніяхъ; наше взаимное положеніе въ Осбальдистонъ-Галлѣ съ годами измѣнилось: я сталъ готовиться къ духовному званію и былъ постоянно заваленъ дѣлами; а ея судьба получила строго опредѣленное направленіе. Можетъ быть мисъ Вернонъ недовольна моимъ удаленіемъ отъ нея и находитъ мое поведеніе нелюбезнымъ, но я считаю своею обязанностью поступать такъ. Намъ было одинаково тяжело подчиниться требованіямъ благоразумія. Но вы должны согласиться, что я поступилъ бы въ высшей степени неосторожно, поддерживая тѣсную дружбу съ прелестной, впечатлительной дѣвушкой, которой суждено, какъ вамъ извѣстно, или поступить въ монастырь, или выдти замужъ за человѣка, съ которымъ она обручена.

— Пойти въ монастырь или выдти за обрученнаго съ ней человѣка? повторилъ я. — Развѣ для мисъ Вернонъ не можетъ найтись другая будущность?

— Къ сожалѣнію не можетъ, отвѣтилъ Рашлей вздыхая. — Я полагаю, что мнѣ не нужно предупреждать васъ объ опасности слишкомъ тѣснаго сближенія съ мисъ Вернонъ; — вы свѣтскій человѣкъ, и съумѣете наслаждаться ея обществомъ, не нарушая спокойствія другихъ. Но у Діаны пылкій характеръ, и ваше благоразуміе должно охранять и ее и самого васъ; вы видѣли вчера образецъ ея легкомысленности и презрѣнія къ свѣтскимъ приличіямъ.

Въ словахъ Рашлея было много правды и здраваго смысла; я этого не могъ отрицать, онъ обратился ко мнѣ съ тономъ дружескаго участія, которое было бы нелюбезно истолковывать въ худую сторону; а все же я чувствовалъ сильное желаніе убить Рашлея Осбальдистона, пока онъ говорилъ со мною.

— Чорта, бы побралъ его нахальство! подумалъ я, — неужели онъ хочетъ увѣрить меня, что мисъ Вернонъ влюбилась въ его скверную рожу, и упала такъ, низко, что нуждалась въ его холодности, чтобы устоять противъ безразсудной страсти? — Я добьюсь отъ него всей правды хоть бы палкой.

Я однакоже сдержалъ свой гнѣвъ, и съ притворнымъ равнодушіемъ замѣтилъ, что дѣйствительно жалко видѣть рѣзкія и грубыя манеры въ такой умной, прекрасно образованной молодой дѣвушкѣ.

— Да, она совсѣмъ не умѣетъ вести себя, сказалъ Рашлей; — но повѣрьте мнѣ, у нея предоброе сердце. Если она будетъ настойчиво высказывать свое крайне, отвращеніе къ монастырской жизни и къ своему суженому, и если мое пребываніе въ царствѣ Плутона обезпечитъ мнѣ скромный достатокъ, то, между нами будь сказано, подумаю можетъ быть о возобновленіи нашихъ прежнихъ отношеній съ мисъ Вернонъ, и предложу ей раздѣлить со мною радости и печали жизни.

— Мой двоюродный братецъ Рашлей Осбальдистонъ, подумалъ я, — самый уродливый и самодовольный фатъ, не смотря на его очаровательный голосъ и цвѣтистую рѣчь!

— Но, продолжалъ Рашлей, какъ бы отвѣчая на свои мысли, мнѣ бы не хотѣлось подвести Торнклифа.

— Подвести Торнклифа! воскликнулъ я съ удивленіемъ, — развѣ Діанѣ Вернонъ суждено выдти за вашего брата Торнклифа?

— Ну, да; въ силу семейнаго договора и согласію желанію ея отца, она должна непремѣнно выдти замужъ за одного изъ сыновей сера Гильдебранда. Діанѣ Вернонъ прислали изъ Рима разрѣшеніе выдти замужъ за своего двоюроднаго брата… Осбальдистона, эсквайра, сына сера Гильдебранда Осбальдистона, изъ Осбальдистонъ-Галля, баронета. Для имени будущаго мужа оставленъ бланкъ. Послѣ этого требовалось только сдѣлать выборъ счастливца между нами шестью. Такъ какъ Перси рѣдко бываетъ въ трезвомъ видѣ, то отецъ остановилъ свое вниманіе на Торнклифѣ, какъ на второмъ по старшинству, и рѣшилъ что онъ наиболѣе достоинъ продолжать родъ Осбальдистоновъ.

— Молодая дѣвушка, сказалъ я, стараясь придать своимъ словамъ шутливый тонъ, который плохо шелъ къ нимъ, — молодая дѣвушка пожелала бы можетъ быть сдѣлать выборъ между нижними вѣтвями вашего генеалогическаго дерева.

— Не думаю, отвѣчалъ онъ; — въ нашемъ семействѣ выборъ не богатый; Дикъ — записной игрокъ, Джонъ — дубина, а Вильфредъ — оселъ. Мнѣ кажется, что отецъ не могъ сдѣлать лучшаго выбора для бѣдной Діаны.

— Присутствующіе по обыкновенію исключаются, сказалъ я.

— Обо мнѣ не могло быть рѣчи, потому что я готовился къ духовному званію. Не будь этого обстоятельства, я разумѣется могъ бы расчитывать на предпочтительный выборъ отца, особенно въ качествѣ присяжнаго наставника мисъ Вернонъ.

— Мисъ Вернонъ была бы вѣроятно того же мнѣнія?

— Пожалуйста, не дѣлайте никакихъ предположеній, возразилъ Рашлей съ притворной скромностью, которая на самомъ дѣлѣ должна была вполнѣ подтвердить мое предположеніе. — Въ основѣ нашихъ отношеній лежала дружба — одна дружба, если не считать нѣжной привязанности, которую молодой умъ естественно чувствуетъ къ единственному своему наставнику. Любви между нами не било; я вамъ уже сказалъ, что съумѣлъ быть во время благоразумнымъ.

Я не чувствовалъ ни малѣйшаго расположенія продолжать такой разговоръ, и воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы уйти въ свою комнату. Тамъ я сталъ ходить взадъ и впередъ въ большомъ волненіи, громко повторяя выраженія, которыя меня особенно оскорбили.

— Впечатлительный, пылкій умъ, нѣжная привязанность, любовь! Діана Вернонъ красавица изъ красавицъ, самая восхитительная дѣвушка, которую я когда либо зналъ, влюбится въ этого кривоногаго, горбатаго урода! А впрочемъ онъ имѣлъ столько случаевъ развлечь ее во время этихъ проклятыхъ уроковъ. У него такая плавная, увлекательная рѣчь, такой ловкій умъ, такое богатое воображеніе! Кромѣ того, она не видала въ замкѣ ни одного разумнаго, живаго человѣка…. частыя ссоры съ нимъ, въ которыхъ все же сказывалось ея глубокое уваженіе къ его способностямъ, могли быть слѣдствіемъ оскорбленнаго самолюбія, въ виду его оче. виднаго невниманія къ ней…. Хорошо, пусть будетъ такъ!

Мнѣ какое дѣло? Зачѣмъ я бѣшусь и волнуюсь? Развѣ Діана Вернонъ первая хорошенькая дѣвушка, влюбившаяся въ урода и вышедшая за него замужъ? Что мнѣ до нея, хотя бы ея судьба не была связана ни съ однимъ изъ этихъ противныхъ Осбальдистоновъ?

Католичка, іаковитка, амазонка…. увлечься такой дѣвушкой было бы съ моей стороны безуміемъ.

Эти размышленія не затушили во мнѣ внутренняго пламени; они обратили его въ тлѣющій огонекъ; глухая сердечная боль послѣдовала за шумной вспышкой гнѣва. Я сошелъ къ обѣду угрюмый и мрачный, какъ осенняя ночь.

ГЛАВА XII.

Залить горе виномъ! — Божиться! Проклинать людей! — Тщетно бороться съ своей собственной тѣнью! Отелло.

Я уже говорилъ тебѣ, милый Трешамъ — и мои слова едва ли были новостью для тебя — что чудовищная гордость была главнымъ моимъ недостаткомъ; она часто дѣлала меня жертвою горькихъ разочарованій. Я ни разу не сказалъ себѣ даже шопотомъ, что полюбилъ Діану Вернонъ; но Рашлей отозвался о ней какъ о лакомомъ кусочкѣ, который онъ собирался, смотря по обстоятельствамъ, или равнодушно оттолкнуть отъ себя, или удостоить своимъ вниманіемъ, — и его словъ было достаточно чтобы задѣть мое самолюбіе, я началъ смотрѣть на поведеніе молодой дѣвушки, которая въ простотѣ душевной искренно желала подружиться со мною, какъ на самое оскорбительное для меня кокетство.

— Вотъ какъ! думалъ я, — она вѣроятно бережетъ меня какъ pis aller на тотъ случай, если мистеръ Рашлей Осбальдистонъ не снизойдетъ до нея! Но я докажу ей, что меня не такъ легко провести; я ей дамъ почувствовать, что вижу насквозь всѣ ея хитрости, и презираю ихъ.

Я тогда не хотѣлъ понять одной простой истины, что внезапная вспышка негодованія — хотя я не имѣлъ никакого права негодовать — доказывала мое неравнодушіе къ очаровательной мисъ Вернонъ. Вотъ почему я къ обѣду сѣлъ за столъ въ самомъ дурномъ расположеніи духа, негодуя на Діану и всѣхъ дочерей Евы.

Мисъ Вернонъ выслушала съ удивленіемъ мои нелюбезные отвѣты на двѣ-три бойкія, мелкія выходки, которыми она по обыкновенію начала свой разговоръ; но она не подозрѣвала, что я имѣлъ въ виду оскорбить ее, и поспѣшила отвѣчать на мои дерзкія возраженія шуточными замѣчаніями въ томъ же топѣ, хотя я долженъ сознаться, что ея дерзости выходили остроумнѣе и деликатнѣе моихъ. Наконецъ она замѣтила, что я въ самомъ дѣлѣ не въ духѣ, и перебила мою грубую рѣчь слѣдующими словами:

— Говорятъ, мистеръ Франкъ, что у дураковъ можно также научиться здравому смыслу. На дняхъ, мой двоюродный братъ Вильфредъ отказался продолжать игру въ палки съ моимъ двоюроднымъ братомъ Торни, потому что Торни разсердился и ударилъ своего брата по видимому сильнѣе, чѣмъ того требовали правила игры. Если бы я долженъ былъ; на самомъ дѣлѣ прошибить тебѣ голову, сказалъ Вильфредъ, я бы это сдѣлалъ безъ особеннаго затрудненія, и не побоялся бы твоего гнѣва. Но я нахожу несправедливымъ получать отъ тебя серьезную потасовку, а отплачивать тебѣ только шуточными ударами. — Понимаете ли вы смыслъ этихъ словъ, Франкъ?

— Я никогда не считалъ для себя обязательнымъ, милостивая государыня, отыскивать ничтожную долю здраваго смысла, которымъ члены этого семейства приправляютъ свой разговоръ.

— Обязательнымъ! Милостивая государыня! — Вы удивляете меня, мистеръ Осбальдистонъ.

— Очень сожалѣю.

— Вы серьезно капризничаете, или напустили на себя этотъ тонъ, чтобъ я могла лучше оцѣнить ваше хорошее расположеніе духа?

— Вы имѣете право на уваженіе столькихъ молодыхъ людей въ этомъ семействѣ, мисъ Вернонъ, что вамъ, право, не стоитъ обращать вниманія на мою глупость и дурное расположеніе духа.

— Что вы хотите этимъ сказать? спросила Діана. — Должна ли я понимать ваши слова въ томъ смыслѣ, что вы покидаете меня и переходите на сторону враговъ?

Сказавъ это она подняла глаза, взглянула на Рашлея, который сидѣлъ напротивъ, наблюдая за вами съ какимъ-то страннымъ любопытствомъ, я продолжала:

Ужасна эта мысль! — Я все ужъ попила.

Недоброю улыбкою взглянулъ на насъ Рашлей!

Онъ васъ добычею нарекъ своею!…

….Ну, слава Богу, я не избалована; судьба научила меня сносить многое терпѣливо, и я не легко обижаюсь; чтобы избѣгнуть однако невольнаго искушенія поссориться съ вами, я буду имѣть честь покинуть васъ раньше обыкновеннаго, пожелавъ вамъ счастливо переварить обѣдъ и дурное расположеніе духа.

Затѣмъ она встала изъ-за стола и ушла.

Послѣ ухода мисъ Вернонъ я почувствовалъ, что вслъ себя нехорошо. Я грубо оттолкнулъ ея ласковое ко мнѣ участіе, въ искренности котораго но имѣлъ пи малѣйшаго права сомнѣваться послѣ недавнихъ событій; я готовъ былъ дерзко оскорбить очаровательное и (какъ она сама выразилась) беззащитное существо, ожидавшее отъ меня ласковаго слова. Мнѣ стало стыдно самого себя, и чтобы забыться и разсѣять тяжелыя мысли, я сталъ болѣе обыкновеннаго обращаться къ бутылкамъ, ходившимъ вокругъ стола.

Вино произвело на меня быстрое дѣйствіе, такъ какъ я находился въ возбужденномъ состояніи духа и не привыкъ пить. Завзятые пьяницы способны поглощать огромное количество крѣпкихъ напитковъ безъ особеннаго вреда; вино только затемняетъ ихъ разсудокъ, который и въ трезвомъ состояніи не отличается особенной ясностью. Гораздо сильнѣе дѣйствуютъ крѣпкіе напитки на людей, у которыхъ пьянство не вошло въ привычку. Отъ состоянія раздраженія я перешелъ къ сумасбродству и неистовству; я болталъ безъ умолка, разсуждалъ о предметахъ совершенно мнѣ незнакомыхъ; начиналъ разсказывать какую нибудь исторію, забывалъ ея содержаніе и неумѣрено смѣялся надъ своей забывчивостью; я бился объ закладъ, не зная зачѣмъ, и захотѣлъ во что бы то ни стало помѣриться силами съ Джономъ-гигантомъ, хотя онъ считался лучшимъ борцомъ въ околоткѣ, а я никогда ни съ кѣмъ не боролся.

По счастью дядя счелъ долгомъ воспротивиться моей пьяной затѣѣ; иначе я вѣроятно не досчитался бы нѣсколькихъ реберъ.

Злые языки увѣряютъ, что подъ вліяніемъ винныхъ паровъ я даже спѣлъ пѣсню; но я полагаю, что это гнусная клевета, такъ какъ я самъ ничего подобнаго не помню, и никогда не могъ спѣть двухъ потъ вѣрно, ни до этого злосчастнаго происшествія, ни послѣ того. Мое поведеніе было достаточно безобразно само по себѣ, и не нуждалось въ преувеличеніи. Я сохранилъ слабые остатки сознанія, по потерялъ всякую власть надъ собою, и отдался на произволъ кипучимъ, волновавшимъ меня страстямъ. Я сѣлъ за столъ мрачный, недовольный, расположенный къ молчанію, а вино сдѣлало меня болтливымъ, сварливымъ. Я противорѣчилъ всему что высказывали другіе, и забывъ всякое приличіе, напалъ на политическія и религіозныя убѣжденія сера Гильдебранда. Притворная сдержанность Рашлея, которою онъ безъ сомнѣнія хотѣлъ кольнуть меня, раздражала меня гораздо сильнѣе, чѣмъ шумная брань его безпокойныхъ братьевъ. Дядя — надо ему отдать справедливость — попробовалъ призвать насъ къ порядку; но винные пары и разнузданныя страсти не признали его авторитета. Наконецъ, доведенный до неистовства какимъ-то оскорбительнымъ намекомъ — можетъ быть только показавшимся мнѣ оскорбительнымъ — я вскочилъ съ своего мѣста и ударилъ Рашлея кулакомъ. Ни одинъ философъ-стоикъ, смотрящій свысока на мірскія страсти, не могъ бы перенести съ большимъ презрѣніемъ такое оскорбленіе. Хотя самъ Рашлей не обратилъ особеннаго вниманія на мою безразсудную выходку, но Торнклифъ счелъ долгомъ заступиться за него. Мы обнажили мечи и бросились другъ на друга, по остальные братья поспѣшили разнять насъ. Я никогда не забуду сатанинской улыбки, исказившей злое лице Рашлея, когда двое молодыхъ титановъ повлекли меня изъ залы. Они потащили меня въ мою комнату, заперли дверь на ключъ и удалились съ громкимъ хохотомъ, Я старался вырваться изъ своей тюрьмы, во рѣшетки на окнахъ и желѣзные засовы въ дверяхъ сопротивлялись моимъ усиліямъ. Наконецъ я бросился на постель и заснулъ, мечтая о кровавой мести противъ моихъ оскорбителей.

Но утромъ наступило раскаяніе! Я понялъ всю нелѣпость и низость своего поступка, и долженъ былъ сознаться, что вино и безразсудный гнѣвъ поставили меня ниже Вильфреда Осбальдистона, котораго я такъ презиралъ за его глупость. Мое непріятное настроеніе усилилось, когда я подумалъ, что мнѣ предстоитъ извиняться въ своемъ неприличномъ поведеніи, и что мисъ Вернонъ будетъ свидѣтельницей моего униженія. Ко всѣмъ этимъ грустнымъ мыслямъ присоединилось сознаніе непростительной вины въ отношеніи къ Діанѣ Вернонъ; я вспомнилъ, что наканунѣ обидѣлъ ее рѣзкимъ, грубымъ обращеніемъ, въ оправданіе котораго не могъ даже привести опьяненіе.

Униженный, пристыженный я сошелъ къ завтраку какъ преступникъ, ожидающій смертнаго приговора. Къ довершенію моего замѣшателства, сильный морозъ разстроилъ охоту, и все семейство, за исключеніемъ Рашлея и мисъ Вернонъ, собралось за столъ, на которомъ возвышались груды мяса и печенья. Когда я вошелъ все общество громко смѣялось, и мнѣ не трудно было догадаться, что оно смѣялось надо мною. Дѣйствительно, обстоятельство, серьезно огорчавшее меня самого, должно было казаться потѣшнымъ въ глазахъ моего дяди и большинства двоюродныхъ братьевъ. Серъ Гильдебрандъ подтрунивалъ надъ моими недавними подвигами, и объявилъ мнѣ, что по его мнѣнію молодому человѣку приличнѣе напиваться до пьяна три раза въ день, чѣмъ отказываться отъ хорошей бутылочки и веселой компаніи, и ложиться въ постель трезвымъ, какъ дѣлаютъ неразумные пресвитеріанцы. Чтобы придать болѣе вѣса такимъ утѣшительнымъ словамъ, онъ налилъ огромный стаканъ водки и предложилъ мнѣ «проглотить клочекъ шерсти отъ того звѣря, который укусилъ меня».

— Пускай ихъ зубы скалятъ, племянничекъ, продолжалъ дядя; — они бы вышли такими же красными дѣвицами, какъ и ты, если бы я ихъ не воспиталъ, такъ сказать, на винѣ и водкѣ.

Мои двоюродные братья были въ сущности добрыми малыми. Когда они увидѣли, что я серьезно огорченъ воспоминаніемъ о вчерашнемъ вечерѣ, они постарались загладить непріятное впечатлѣніе, произведенное на меня попойкой, и окружили меня своими медвѣжьими ласками. Одинъ Торнклифъ оставался мрачнымъ и недовольнымъ. Этотъ молодой человѣкъ возымѣлъ ко мнѣ непріязнь съ самаго моего пріѣзда, и никогда не присоединялся къ братьямъ, когда они но своему начинали любезничать со мною. Если то что мнѣ сообщалъ Рашлей было справедливо (я начиналъ въ этомъ сомнѣваться), если Торнклифъ дѣйствительно считался въ семействѣ нареченнымъ женихомъ мисъ Вернонъ, тогда его непріязнь ко мнѣ могла быть объяснена ревностью, такъ какъ Діана относилась ко мнѣ съ весьма замѣтнымъ вниманіемъ и могла подать ему поводъ опасаться моего соперничества.

Рашлей вошелъ наконецъ въ залу, задумчивый, мрачный. Онъ по видимому находился подъ впечатлѣніемъ грубаго оскорбленія, которое я ему нанесъ.

Въ моей головѣ давно уже были обдуманы всѣ подробности этого свиданія; я не могъ ни въ какомъ случаѣ сослаться на то что Рашлей вызвалъ меня на роковой поступокъ, и потому рѣшилъ, что всего благоразумнѣе извиниться, а не оправдываться.

Я поспѣшилъ на встрѣчу Рашлея, и выразилъ ему глубочайшее сожалѣніе о происшедшемъ наканунѣ.

— Никакія обстоятельства, сказалъ я, — не могли бы меня заставить извиниться, если бы мое собственное сознаніе не говорило мнѣ, что я виновенъ. Надѣюсь, что вы удовольствуетесь моимъ чистосердечнымъ сожалѣніемъ о случившемся, и согласитесь съ тѣмъ, что излишнее гостепріимство Осбальдистонскаго замка должно отчасти отвѣчать за мое предосудительное поведеніе.

— Онъ помирится съ тобою, юноша, воскликнулъ почтенный серъ Гильдебрандъ, тронутый моимъ раскаяніемъ: онъ помирится съ тобой, или, чортъ побери, я перестану считать его сыномъ! Чтоже, Раши, ты стоишь такимъ чурбаномъ! Когда джентльменъ сдѣлаетъ что нибудь предосудительное, особенно подъ впечатлѣніемъ лишней бутылочки, ему только и остается сказать: сожалѣю, другаго онъ ничего сдѣлать не можетъ. Я вѣдь служилъ въ Гонсло, и понимаю кое-что въ этихъ дѣлахъ. И такъ, по рукамъ, любезный мой племянникъ Ни слова болѣе объ этой глупой исторіи, ѣдемъ всѣ вмѣстѣ на Биркенвудскій берегъ травить барсука!

Я кажется говорилъ тебѣ, что никогда не видалъ такого лица, какъ у Рашлея. Особенность его заключалась не столько въ чертахъ, сколько въ измѣнчивости выраженія, или, лучше сказать, въ способѣ, которымъ одно выраженіе смѣнялось другимъ. На обыкновенныхъ лицахъ переходъ отъ радости къ горю, или отъ гнѣва къ удовольствію никогда не бываетъ внезапенъ; между двумя противоположными выраженіями проходитъ нѣкоторый промежутокъ времени. Подобно тому какъ заря предшествуетъ восходу солнца и подготовляетъ постепенный переходъ отъ мрака къ свѣту, такъ взволнованное, огорченное лице не вдругъ принимаетъ тихое, спокойное выраженіе: сперва приподнимаются насупившіяся брови, потомъ раздвигаются складки на лбу, въ уголкахъ рта исчезаетъ угрюмая тѣнь, и наконецъ омраченные взоры начинаютъ свѣтиться яснымъ блескомъ. Въ лицѣ Рашлея нельзя было подмѣтить такой послѣдовательности: выраженіе той или другой страсти появлялось на немъ внезапно. Я могу сравнить такую подвижность лица съ быстрой смѣной декорацій на театральной сценѣ, когда но сигналу декоратора исчезаетъ мрачная пещера и появляется веселая роща.

Въ настоящемъ случаѣ я обратилъ особенное вниманіе на эту странную особенность Рашлея. Войдя въ столовую онъ былъ мраченъ какъ ночь, и выслушалъ мои извиненія и увѣщанія сера Гильдебранда съ тѣмъ же выраженіемъ лица; но когда мой дядя договорилъ послѣднее слово своей безхитростной рѣчи, облако неудовольствія внезапно исчезло съ лица Рашлея, и онъ въ самыхъ вѣжливыхъ и ласковыхъ выраженіяхъ объявилъ мнѣ, что считаетъ себя вполнѣ удовлетвореннымъ моими деликатными извиненіями.

— У меня самого очень слабая голова, сказалъ онъ: — мнѣ достаточно выпить лишнюю рюмку вина сверхъ моихъ положенныхъ трехъ стакановъ, чтобы почувствовать себя больнымъ. Подобно честному Кассіо, я сохранилъ лишь смутное воспоминаніе о вчерашнемъ вечерѣ, помню что было много шума, что была какая-то ссора, но не могу себѣ отдать ни въ чемъ яснаго отчета. Если бы вы знали, милый Франкъ, продолжалъ онъ, крѣпко пожимая мнѣ руку, какъ я пріятно удивленъ неожиданнымъ открытіемъ, что мнѣ не надо ни передъ кѣмъ извиняться, а напротивъ приходится выслушивать извиненія. Пожалуйста, не говорите больше объ этомъ предметѣ. Съ моей стороны было бы безразсудно провѣрять итогъ, который совершенно неожиданно оказался въ мою пользу. Вы видите, мистеръ Осбальдистонъ, я готовлюсь къ своей покой должности, и выражаюсь языкомъ Ломбардъ-Стрита!

Я хотѣлъ отвѣчать ему, но мои глаза остановились на мисъ Діанѣ Вернонъ, незамѣтно вошедшей въ комнату во время нашего разговора, и внимательно къ нему прислушивавшейся. Смущенный и растерянный я опустилъ голову, отошелъ къ столу, и присоединился къ своимъ двоюроднымъ братьямъ, усердно занятымъ ѣдой.

Серъ Гильдебрандъ не хотѣлъ, чтобы событія предшествовавшаго дня прошли для васъ безслѣдно, и воспользовался ими для краткаго практическаго наставленія. Онъ сталъ серьезно уговаривать насъ, то есть меня и Рашлея, заняться своимъ воспитаніемъ и выучиться пить по джентльменски, безъ драки и брани. Онъ посовѣтовалъ намъ для начала ежедневно выпивать кружку вина, съ соотвѣтствующимъ количествомъ водки и мартовскаго пива, что будетъ уже очень недурно для начинающихъ, замѣтилъ онъ. Чтобы утѣшить и ободрить насъ, онъ намъ разсказалъ трогательную исторію объ одномъ молодомъ человѣкѣ, который въ нашемъ возрастѣ совсѣмъ не умѣлъ пить, и не былъ въ состояніи разомъ осушить стакана вина; но впослѣдствіи этотъ почтенный джентльменъ попалъ въ хорошее общество, воспользовался хорошими примѣрами, и пріобрѣлъ славу одного изъ лучшихъ собутыльниковъ, такъ какъ выпивалъ огромное количество вина, былъ веселъ въ мѣру, никогда не буйствовалъ во время выпивки и не грустилъ на слѣдующее утро.

Наставленіе сера Гильдебранда было очень благоразумно, и обѣщало мнѣ большое утѣшеніе въ будущемъ; но я имъ не воспользовался, частью можетъ быть потому, что увидѣлъ взглядъ мисъ Вернонъ, устремленный на меня, и прочелъ въ немъ глубокое сожалѣніе и неудовольствіе. Я началъ размышлять о томъ, какъ бы мнѣ лучше съ нею объясниться, но она предупредила мое желаніе и вывела меня изъ затрудненія.

— Братецъ Франкъ! сказала она, въ первый разъ называя меня братомъ, какъ и другихъ Осбальдистоновъ, хотя я вовсе не приходился ей родственникомъ, — сегодня по утру я встрѣтила очень трудное мѣсто въ Божественной Комедіи Данта; пройдемте, пожалуйста, въ библіотеку, и помогите мнѣ перевести его. Когда же мы доберемся до смысла въ произведенія загадочнаго флорентинца, мы сядемъ на коней и догонимъ наше общество на Биркенвудскомъ берегу, гдѣ найдемъ также и барсука.

Я конечно изъявилъ готовность помочь ей, но Рашлей предложилъ намъ свои услуги.

— Я искуснѣе разбираю метафоры, чѣмъ лѣсныя тропинки, сказалъ онъ, — л скорѣе доберусь до смысла въ дикой и мрачной поэмѣ Данта, чѣмъ до барсучьихъ норъ.

— Нѣтъ, Рашлей, спасибо вамъ, возразила мисъ Вернонъ; — вы заступаете мѣсто Франсиса Осбальдистона въ лондонской конторѣ, и должны предоставить ему въ замкѣ званіе моего наставника. Мы впрочемъ позовемъ васъ когда понадобится ваша помощь, и поэтому не смотрите на насъ такъ угрюмо. Къ тому же, вамъ стыдно не имѣть никакого понятія объ охотѣ. Что вы отвѣтите вашему дядѣ, если онъ спроситъ васъ какъ надо травить барсуковъ?

— Правда, Діана, совершенная правда, сказалъ серъ Гильдебрапдъ, вздыхая. — Я увѣренъ, что Рашлей не съумѣетъ отвѣтить на такой вопросъ; что съ нимъ будешь дѣлать! Онъ имѣлъ случай научиться многимъ полезнымъ вещамъ, да не захотѣлъ; книжная премудрость, французскіе комедіанты, гаповерцы, и многое другое, сильно измѣнили мою добрую старую Англію. Пойдемъ, Рашлей; твоя двоюродная сестра не нуждается теперь въ твоемъ обществѣ, и я не хочу чтобы кто-нибудь перечилъ желаніямъ Діи. А то пожалуй скажутъ, что одна женщина только и была въ Осбальдистонъ-Галлѣ, да и та зачахла въ неволѣ.

Рашлей послѣдовалъ за отцомъ, но проходя мимо Діаны шепнулъ ей:

— Я полагаю, что мнѣ не мѣшаетъ быть сегодня церемоннымъ, и постучать прежде чѣмъ войдти въ библіотеку?

— Нѣтъ, нѣтъ, Рашлей, отвѣчала мисъ Вернонъ; — не приводите съ собою вашего друга и пріятеля притворство, и я охотно допущу васъ къ нашимъ классическимъ занятіями.

Сказавъ это она пошла въ библіотеку, и я послѣдовалъ за пою — какъ преступникъ, идущій на казнь, хотѣлъ я было сказать, по вспомнилъ, что раза два употреблялъ уже такое сравненіе. И такъ, я послѣдовалъ за ней въ большомъ смущеніи, отъ котораго я очень желалъ отдѣлаться, ибо находилъ унизительнымъ для себя такое настроеніе духа; опытность, пріобрѣтенная мною во время долговременнаго пребыванія во Франціи, нашептывала мнѣ, что молодой человѣкъ, остающійся tête-à-tête съ красивой молодой дѣвушкой, долженъ быть прежде всего любезенъ, веселъ и прилично-самоувѣренъ.

Но мои взволнованныя чувства не хотѣли подчиниться французской системѣ воспитанія, и моя наружность представляла вѣроятно довольно жалкій видъ, когда мисъ Вернонъ, опустившись въ громадныя старинныя кресла, указала мнѣ рукой на стулъ, и начала бесѣду тономъ горькой ироніи.

ГЛАВА XIII.

Мы считаемъ извергомъ человѣка, который покрываетъ страшнымъ ядомъ кинжалъ, направленный противъ ближняго; какъ же назвать человѣка, который вливаетъ смертный ядъ въ человѣческія отношенія и убиваетъ всякую прелесть въ жизни? Анонимный авторъ.

— Поздравляю васъ, мистеръ Франсисъ Осбальдпетопъ, начала мисъ Вернонъ, желая по видимому доказать мнѣ интонаціей своего голоса, что считаетъ себя въ полномъ правѣ относиться ко мнѣ иронически. — Вашъ характеръ много выигралъ въ послѣднее время, серъ; я никогда не подозрѣвала въ немъ такихъ прекрасныхъ сторонъ. Вчера вы защищали свои права на званіе дѣйствительнаго члена Осбальдистонской корпораціи, и защитили ихъ блистательно!

— Я искренно сознаю свою вину, мисъ Вернонъ, и могу привести только одно оправданіе: мнѣ сообщили вчера нѣсколько фактовъ, которые въ высшей степени раздражили и взволновали меня. Я глубоко раскаиваюсь въ своемъ поведеніи, — оно было дерзко и нелѣпо.

— Вы очень несправедливы въ отношеніи къ себѣ, продолжала безжалостная Діана: — насколько я сама видѣла и слышала отъ другихъ, вы успѣли въ теченіе одного вечера блистательно выказать разнообразныя достоинства, которыя отличаютъ всѣхъ вашихъ двоюродныхъ братьевъ: вы безспорно доказали, что обладаете тихимъ, кроткимъ правомъ великодушнаго Рашлея, — умѣренностью Перси, — стойкой храбростью Торнклифа, — мускульной силой Джона, — азартными вкусами Дика; все это выказалъ одинъ мистеръ Франсисъ, который выбралъ мѣсто, время и обстоятельства состязанія съ умомъ и тактомъ, достойными мудраго Вильфреда.

— Будьте милостивѣе, мисъ Вернонъ, отвѣчалъ я; — мнѣ кажется, что строгость выговора соотвѣтствуетъ размѣрамъ проступка, принимая во вниманіе лице, которое меня распекало; но позвольте мнѣ замѣтить, продолжалъ я, что похвальные обычаи Осбальдистонъ-Галля должны немного оправдывать мою вчерашнюю неумѣренность, тѣмъ болѣе что я рѣдко бываю въ ней повиненъ. Не думайте, чтобы я хотѣлъ одобрить пьянство; я желаю только напомнить вамъ слова Шэкспира, сказавшаго, что вино — доброе, ласковое существо, и что всякій человѣкъ можетъ рано или поздно соблазниться имъ.

— Я вамъ въ свою очередь напомню, мистеръ Франсисъ, что Шэкспиръ влагаетъ эти слова въ уста величайшаго изъ негодяевъ. Я бы могла воспользоваться вашей цитатой, и привести вамъ слова, которыми несчастный Кассіо отвѣчаетъ на предательскую рѣчь Яго; но я этого не сдѣлаю. Я желаю только предупредить васъ, что въ Осбальдистонскомъ замкѣ найдется личность, которая будетъ сожалѣть о томъ, что даровитый молодой человѣкъ погрузился въ трясину, гдѣ прозябаютъ его родственники.

— Я только ушелъ по пятку въ этой трясинѣ, мисъ Вернонъ; увѣряю васъ, что больше не пойду въ нее.

— Вы поступите очень благоразумно, сказала она. — Я была сильно огорчена всѣмъ что слышала о вашемъ поведеніи, мистеръ Франкъ, и отодвинула на второй планъ вопросъ, касающійся меня лично. Вчера за обѣдомъ ваше поведеніе въ отношеніи меня было болѣе чѣмъ странно; я увѣрена, что вамъ сообщили какія нибудь свѣденія обо мнѣ, которыя уронили меня въ вашихъ глазахъ. — Я позволяю себѣ предложить вамъ вопросъ, какого рода эти свѣденія?

Я былъ пораженъ ея вопросомъ. Онъ былъ поставленъ прямо, категорически, и сказанъ рѣшительнымъ, добродушнымъ тономъ, какимъ мужчины требуютъ обыкновенно другъ отъ друга какія нибудь необходимыя объясненія. Мисъ Вернонъ не хотѣла пріискивать словъ; она не воспользовалась ни намеками, ни околичностями, ни перифразами, ни другими вспомогательными средствами, къ которымъ прибѣгаютъ въ высшемъ обществѣ, когда хотятъ смягчить рѣзкое объясненіе между двумя особами различнаго пола.

Я былъ поставленъ въ очень затруднительное положеніе, тѣмъ болѣе что свѣденія, сообщенныя мнѣ Рашлеемъ, не только не могли унизить мисъ Вернонъ въ моихъ глазахъ, по должны были напротивъ привлечь къ ней мое сочувствіе. Но допустивъ даже, что въ моихъ глазахъ разговоръ съ Рашлеемъ могъ служить вполнѣ достаточнымъ оправданіемъ моего рѣзкаго поведенія въ отношеніи къ мисъ Вернонъ, мнѣ было крайне затруднительно и щекотливо объяснить ей, или хотя бы намекнуть, на тѣ причины, которыя возбудили во мнѣ обидную для нея вспышку. Діана вѣроятно замѣтила мою нерѣшительность, и съ вѣжливой настойчивостью продолжала прерванную рѣчь:

— Я надѣюсь, что мистеръ Осбальдистонъ не будетъ оспаривать у меня права требовать отъ него объясненія. — У меня нѣтъ родственниковъ, которые могли бы заступиться за меня, и я по неволѣ должна сама себя защищать.

Я сдѣлалъ очень нерѣшительную попытку объяснить свое нелюбезное поведеніе болѣзненнымъ настроеніемъ, непріятными извѣстіями, полученными изъ Лондона. Мисъ Вернонъ слушала меня съ недовѣрчивой улыбкой, и безжалостно позволила мнѣ запутаться въ невѣроятныхъ оправданіяхъ.

— Вы очень неискусно прочли прологъ, мистеръ Франсисъ, сказала она; — это впрочемъ обыкновенная участь всѣхъ прологовъ; теперь вамъ остается поднять занавѣсъ, и показать мнѣ то что я желаю видѣть; — другими словами, разсказать мнѣ что вы узнали отъ Рашлея; не даромъ же онъ считается главнымъ и единственнымъ руководителемъ всего что совершается въ Осбальдистонскомъ замкѣ.

— Допустимъ, что это справедливо, мисъ Вернонъ; по какого наказанія заслуживаетъ человѣкъ, который узнавъ тайну одной державы сообщаетъ ее другой, союзной? — Вы мнѣ сказали сами, что Рашлей пересталъ быть вашимъ другомъ, но остался союзникомъ.

— Я не расположена въ настоящую минуту къ шуткамъ, мистеръ Франкъ, и не желаю уклоняться отъ главнаго предмета нашего разговора. Рашлей не можетъ… не долженъ… не смѣетъ говорить обо мнѣ, Діанѣ Вернонъ, пи одного слова, котораго бы онъ не могъ повторить въ моемъ присутствіи. У насъ есть общія тайны, я этого не отрицаю; но онъ не могъ вамъ говорить объ нихъ, да онѣ, къ тому же, не имѣютъ никакого отношенія къ моей личности.

Я успѣлъ въ это время оправиться отъ смущенія, и рѣшилъ ничего не говорить мисъ Вернонъ о свѣденіяхъ, сообщенныхъ мнѣ Рашлеемъ. Я считалъ неблаговиднымъ пересказывать частный разговоръ, тѣмъ болѣе что онъ не только не могъ принести никакой пользы Діанѣ, но долженъ былъ непремѣнно огорчить ее. Поэтому я отвѣтилъ очень серьезно, что мой разговоръ съ Рашлеемъ касался незначительныхъ подробностей о семейномъ бытѣ Осбальдистоновъ, что онъ нисколько не поколебалъ моего глубокаго уваженія къ мисъ Вернонъ, и что я, какъ джентльменъ, не считаю позволительнымъ для себя передавать совершенно частную бесѣду.

Она вскочила съ кресла подобно Камиллѣ, готовой броситься въ битву.

— Вы такъ легко не отдѣлаетесь, серъ, и я добьюсь отъ васъ другаго отвѣта! — Ея лице оживилось и покрылось яркимъ румянцемъ, а глаза засверкали дикимъ огнемъ. — Моя честь затронута, продолжала она, и я требую отъ васъ объясненія, котораго всякая женщина въ моемъ положеніи имѣетъ право ожидать отъ порядочнаго человѣка; я не имѣю ни родителей, ни друзей; я брошена одна на произволъ судьбы, и должна искать поддержки въ самой себѣ. Вотъ почему я заклинаю васъ именемъ Бога, опредѣлившаго мужчинамъ наслаждаться, а женщинамъ страдать, помочь мнѣ въ моемъ безвыходномъ положеніи. Вы не захотите, вы не способны отвернуться отъ меня, прибавила она, торжественно поднимая глаза къ небу; — божественное правосудіе покараетъ васъ, если вы не протянете мнѣ руки помощи!

Я былъ въ высшей степени пораженъ такой пламенной вспышкой, и понялъ что мнѣ слѣдуетъ отказаться отъ своей излишней деликатности. Я повторилъ Діанѣ кратко но опредѣленію все что Рашлей сообщилъ мнѣ наканунѣ.

Она усѣлась въ кресло, и очень спокойно вслушивалась въ мои разсказъ; когда я случайно останавливался, пріискивая болѣе мягкое или деликатное выраженіе, она нетерпѣливо перебивала меня словами: продолжайте — пожалуйста продолжайте. Не затрудняйтесь формой выраженія; чѣмъ проще скажете правду тѣмъ лучше. Не бойтесь оскорбить меня; говорите со мной какъ бы выговорили съ третьимъ, непричастнымъ къ дѣлу лицомъ.

Ободренный такими просьбами, я передалъ мисъ Вернонъ ту часть нашего разговора съ Рашлеемъ, гдѣ упоминалось о ея брачномъ договорѣ и о ея отвращеніи къ монастырской жизни. На этомъ мѣстѣ я хотѣлъ остановиться, по Діана замѣтила мое желаніе скрыть отъ нея кое-что и даже отгадала что именно.

— Не хорошо было со стороны Рашлея разсказывать вамъ это, сказала Діана. — Я похожа на бѣдную дѣвушку въ волшебной сказкѣ, которая въ колыбели была обручена съ Чернымъ Норвежскимъ медвѣдемъ, и очень обижалась когда ея школьныя пріятельницы называли ее «Мишенькиной нѣвѣстой». Рашлей вѣроятію говорилъ вамъ также о своихъ отношеніяхъ ко мнѣ? — Не правда ли?

— Онъ намекнулъ въ то, что если бы не мысль обидѣть брата, то онъ охотно согласился бы поставить свое имя вмѣсто имени Торнклифа въ вашемъ брачномъ договорѣ.

— Да? Вотъ какъ! замѣтила она. — Онъ готовъ былъ снизойдти до этого; какая честь для его покорной слуги, Діаны Вернонъ. Она, разумѣется, могла бы отвѣтить только радостнымъ согласіемъ на такое милостивое желаніе.

— Онъ дѣйствительно выразился въ этомъ смыслѣ, мисъ Вернонъ; онъ даже намекнулъ на…

— На что? Пожалуйста, договаривайте; я хочу все знать! воскликнула она раздражительно.

— Онъ намекнулъ на то, что умышленно порвалъ свои прежнія дружескія отношенія къ вамъ, опасаясь раздуть въ васъ чувство, на которое онъ не могъ бы отвѣтить, еслибы сдѣлался служителемъ церкви.

— Я очень ему благодарна за такое вниманіе, возразила мисъ Вернонъ, лице которой дышало теперь ненавистью и презрѣніемъ. Но помолчавъ немного она продолжала съ обычнымъ спокойствіемъ: — Почти все что вы мнѣ сообщили, не новость для меня; я ожидала это услышать, потому что все это на самомъ дѣлѣ правда, за исключеніемъ одной подробности. Нѣсколько капель сильнаго яда нерѣдко отравляютъ цѣлый источникъ воды; Рашлей вставилъ въ свой разсказъ только одну ложь, но ея достаточно, чтобы осквернить всю правду. Эта гнусная ложь касается моего мнимаго желанія сдѣлаться со временемъ его женой; я слишкомъ хорошо знаю Рашлея Осбальдистона, и ничто въ мірѣ не могло бы меня заставить связать свою участь съ его жалкимъ существованіемъ. Нѣтъ! воскликнула она, вздрагивая всѣмъ тѣломъ отъ сильнаго отвращенія. Я на все соглашусь, только не на это! — По моему мнѣнію въ тысячу разъ лучше выдти замужъ за идіота, за пьяницу, за игрока, чѣмъ за Рашлея! Но лучше ихъ всѣхъ шестерыхъ — монастырь… тюрьма… могила!

Печально, тоскливо звучалъ голосъ несчастной молодой дѣвушки, горькая участь и безвыходное положеніе которой придавали ей трогательный, романтичный интересъ. Пусть мои слова не покажутся тебѣ метафорой, любезный Трошамъ; по сердце мое обливалось кровью, когда я смотрѣла, на бѣдную Діану, — на прелестную неопытную дѣвушку, знавшую надъ собою только одну свою волю, никогда не имѣвшую на своемъ вѣку подругъ и лишенную даже той ничтожной защиты, которую всякое цивилизованное общество удѣляетъ слабому полу въ формѣ почтительнаго вниманія и предупредительности. Діана Вернонъ возбуждала во мнѣ не одно чувство сожалѣнія; я восхищался ея простыми манерами, въ которыхъ достоинство было соединено съ пренебреженіемъ къ условнымъ свѣтскимъ приличіямъ; я восхищался ея благородной откровенностью, ея глубокой ненавистью къ неправдѣ, ея непоколебимой твердостью въ борьбѣ съ окружавшими ее опасностями. Она являлась въ моемъ воображеніи царицей, лишенной власти и покинутой подданными, но все еще гордой, взирающей съ презрѣніемъ на мелкіе будничные интересы, созданные для дюжинныхъ людей; не смотря на тяжелую участь, Діана твердо вѣровала въ свои собственныя силы и въ неисповѣдимую благость Творца.

Я хотѣлъ высказать ей волновавшія меня чувства симпатіи и восторга, но она приказала мнѣ замолчать.

— Я когда-то говорила вамъ въ шутку, замѣтила она, — что не люблю комплиментовъ. Теперь я объявляю вамъ серьезно, что не требую ни отъ кого сочувствія, и презираю слова утѣшенія. То что я перенесла уже прошло, и я съумѣю терпѣливо перенести испытанія, которыя мнѣ предстоятъ въ будущемъ. Слова состраданія не могутъ облегчить тяжелой ноши, которую рабъ долженъ нести на своихъ плечахъ: одно только лице могло помочь мнѣ, но оно усугубило мои страданія, — я говорю о Рашлеѣ Осбальдистонѣ. Да! было время, когда я могла полюбить этого человѣка. Но, Боже мой, какъ я должна была разочароваться въ немъ! Онъ воспользовался моимъ довѣріемъ для самыхъ гнусныхъ цѣлей; онъ изъ году въ годъ неуклонно и настойчиво преслѣдовалъ эти цѣли, безъ малѣйшаго раскаянія и сожалѣнія; для успѣха своихъ темныхъ дѣлъ онъ былъ готовъ обратить въ смертельный ядъ духовную пищу, которую доставлялъ мнѣ. — Боже! Что бы сталось со мною на этомъ свѣтѣ и въ будущемъ, если бы я попала въ руки этого гнуснаго злодѣя.

Слова Діаны открыли мнѣ глаза на вѣроломное поведеніе моего двоюроднаго брата: я вскочилъ съ своего мѣста, и не отдавая себѣ отчета въ своихъ поступкахъ взялся за мечь, чтобъ съ оружіемъ въ рукахъ отомстить несчастному, который сдѣлалъ столько зла мисъ Вернонъ. Но Діана задыхаясь отъ волненія загородила мнѣ дорогу, выраженіе негодованія и презрѣнія исчезло съ ея лица, и вся фигура ея изображала безпокойство.

— Остановитесь! воскликнула она, остановитесь! Какъ бы ни былъ справедливъ вашъ гнѣвъ, вы не знаете и половины всѣхъ тайнъ нашего страшнаго замка. Діана испуганно посмотрѣла во всѣ стороны, и продолжала почти шопотомъ: его жизнь заколдована: вы не можете убить его, не подвергнувъ гибели многихъ несчастныхъ жертвъ и не накликавъ большихъ бѣдствій. Иначе моя слабая рука давно бы нашла случай поразить его. Я уже сказала вамъ, прибавила она, толкая меня къ моему креслу, что не нуждаюсь въ утѣшеніи, знайте также, что я не нуждаюсь и въ мстителѣ.

Я машинально опустился на свое прежнее мѣсто, размышляя о ея словахъ и о томъ, что въ сущности я не имѣлъ ни малѣйшаго права быть защитникомъ мисъ Вернонъ. Когда мы оба нѣсколько успокоились, Діана прервала молчаніе:

— Я вамъ говорила уже, что съ именемъ Рашлея соединена страшная, роковая тайна. Хотя онъ большой негодяй, и я говорю ему это почти въ глаза, однакоже я не могу, не смѣю начать съ нимъ открытой борьбы. Вы, мистеръ Осбальдистонъ, должны съ своей стороны терпѣливо смотрѣть на его интриги, и противополагать имъ не насиліе, но осторожность; старайтесь въ особенности избѣгать повторенія вчерашней сцены, чтобы не давать Рашлею опаснаго превосходства надъ собою. Приглашая васъ въ библіотеку я имѣла главнѣйшимъ образомъ въ виду предупредить васъ объ этомъ, но я простерла свою откровенность гораздо далѣе.

Я поспѣшилъ ее увѣрить, что я окажусь достойнымъ этой откровенности.

— Я вамъ вѣрю, замѣтила она, — въ вашемъ лицѣ и манерахъ есть что-то внушающее довѣріе. Итакъ, мы остаемся по прежнему друзьями. Не бойтесь, продолжала она ровнымъ, спокойнымъ голосомъ, улыбаясь и краснѣя немного, — не бойтесь этого слова; ему не придется маскировать иного, болѣе глубокаго чувства. По своимъ привычкамъ и образу мыслей, я болѣе похожа на мужчину, и сохранила въ себѣ очень мало женственности. Къ тому же, меня еще въ колыбели покрыли роковымъ монашескимъ покрываломъ; я вѣдь никогда не соглашусь на условія, цѣною которыхъ могу освободиться отъ монастыря. Но срокъ окончательнаго рѣшенія моей участи еще не наступилъ, и пока я наслаждаюсь, насколько могу, чистымъ воздухомъ и дикой свободой нашихъ лѣсовъ. А теперь, Франкъ, вы можете уйти изъ библіотеки; мы доискались смысла въ непонятномъ отрывкѣ изъ Данте, и вамъ пора собираться на барсучью охоту; у меня болитъ голова, и я останусь дома.

Я вышелъ изъ комнаты, но не поѣхалъ въ догоню за своими двоюродными братьями. Мнѣ нужно было освѣжить мысли уединенной прогулкой, чтобы подготовить себя къ встрѣчѣ съ Рашелемъ, о которомъ я узналъ такія невѣроятныя вещи. Въ семействѣ Дюбура (принадлежавшемъ къ реформатской церкви) я слышалъ много разсказовъ про католическихъ патеровъ, пользовавшихся дружбой, гостепріимствомъ и самыми священными узами общественной жизни, чтобы безнаказанно предаваться страстямъ, которыя ихъ религія такъ строго осуждала. Но хитрый планъ Рашлея, разоблаченный негодующими устами оскорбленной жертвы, превосходилъ своимъ цинизмомъ самые возмутительные разсказы, слышанные мною въ Бордо: онъ вкрался въ довѣренность молодой дѣвушки знатнаго рода, воспользовался ея безпомощнымъ положеніемъ круглой сироты, и съ притворнымъ участіемъ занялся ея воспитаніемъ, имѣя одну только цѣль, одно желаніе — увлечь и соблазнить ее. Я со страхомъ ожидалъ появленія Рашлея, не зная, съумѣю ли я достаточно искусно скрыть свою ненависть къ нему. А это было безусловно необходимо: я долженъ былъ помнить таинственный совѣтъ, данный мнѣ Діаной, да и кромѣ того не имѣлъ ни малѣйшаго повода ссориться съ моимъ двоюроднымъ братомъ.

Я рѣшился поэтому слѣдовать примѣру Рашлея, и отвѣчать на его притворство притворствомъ, пока мы будемъ жить вмѣстѣ въ Осбальдистонъ-Галлѣ. Кромѣ того я рѣшился передъ отъѣздомъ Рашлея въ Лондонъ написать письмо къ Овену, съ краткой характеристикой моего будущаго преемника, чтобъ онъ могъ вовремя принять необходимыя мѣры предосторожности и предупредить отца. Я былъ увѣренъ, что скупость и честолюбіе въ такой же мѣрѣ доступны Рашлею Осбальдистону, какъ и грубая чувственность. Его энергичный характеръ и необыкновенное искуство притворяться могли снискать ему довѣріе другихъ людей, а онъ разумѣется по поцеремонился бы злоупотребить имъ. Задача моя была однакожъ очень нелегка, такъ какъ мой неблагопріятный отзывъ о Рашлеѣ могли приписать зависти, съ которой я смотрѣлъ на водвореніе на моемъ мѣстѣ посторонняго лица. Но я все-таки считалъ своей обязанностью предостеречь благоразумнаго Овена, съ тѣмъ чтобы онъ могъ воспользоваться по собственному усмотрѣнію составленною много характеристикою, а потому я привелъ въ исполненіе свой планъ, и при первомъ случаѣ отправилъ къ Овену длинное письмо.

Встрѣтившись съ Рашлеемъ, я тотчасъ замѣтилъ что онъ держитъ себя очень осторожно въ отношеніи меня, и по видимому старается избѣгать всякаго повода къ столкновенію. Онъ догадался вѣроятно, что мисъ Вернонъ сдѣлала мнѣ неблагопріятный отзывъ о немъ, хотя не могъ предположить, что она открыла мнѣ его преступные замыслы. При нашихъ дальнѣйшихъ встрѣчахъ мы ограничивались краткими разговорами о мало интересныхъ предметахъ. Послѣ описанныхъ мною событій, Рашлей не долго оставался въ Осбальдистонъ-Галлѣ, и въ этотъ промежутокъ я обратилъ вниманіе только на два обстоятельства. Вопервыхъ, его дѣятельный, проницательный умъ усвоивалъ съ удивительной быстротой разнообразныя свѣденія, необходимыя для будущаго негоціанта. Онъ усиленно работалъ, подготовляясь къ новому поприщу, и нѣсколько разъ хвасталъ пріобрѣтенными познаніями, желая вѣроятно показать мнѣ, какъ онъ легко подниметъ ношу, отъ которой я отказался по неспособности. Второе замѣчательное обстоятельство заключалось въ томъ, что Рашлей имѣлъ нѣсколько таинственныхъ свиданій съ мисъ Вернонъ, не смотря на то, что она при всѣхъ относилась къ нему чрезвычайно неблагосклонно.

Когда наступилъ день отъѣзда, серъ Гильдебрандъ простился съ сыномъ довольно равнодушно; братья проводили Рашлея какъ школьники, радующіеся отъѣзду учителя, по которые вмѣстѣ съ тѣмъ боятся громко выразить свое веселье; я пожалъ ему руку съ холодной вѣжливостью. Когда Рашлей подошелъ проститься съ мисъ Діаною Вернонъ, она презрительно откинулась назадъ, но потомъ протянула ему руку и сказала:

— Прощайте, Рашлей; да наградитъ васъ Богъ за добро, которое вы мнѣ сдѣлали, и да проститъ вамъ зло, замышлявшееся вами.

— Аминь, прелестная Для, отвѣтилъ онъ мягкимъ, вкрадчивымъ голосомъ, какимъ вѣроятно говорили всѣ воспитанники Сантъ-Омерской семинаріи. — Счастливъ тотъ, чьи добрыя намѣренія принесли добрые плоды, а худые помыслы безслѣдно погибли въ ихъ зародышѣ.

Таковы были его послѣднія слова.

— Ловкій лицемѣръ! сказала мнѣ мисъ Вернонъ, когда за Рашлеемъ захлопнулись двери. — Какъ иногда бываетъ сходно по внѣшности то что мы всего болѣе почитаемъ, съ тѣмъ что мы всего сильнѣе презираемъ!

Я отправилъ съ Рашлеемъ письмо къ отцу и записку къ Овену, кромѣ того конфиденціальнаго посланія, о которомъ я уже говорилъ, и которое я не рѣшился отправить съ самимъ обвиняемымъ. Въ письмѣ къ отцу и въ запискѣ къ другу я могъ очень естественно коснуться своего настоящаго положенія и указать на невозможность научиться чему бы то ни было въ Осбальдистонъ-Галлѣ, кромѣ охоты и дресировки соколовъ; я могъ съ другой стороны указать на возможность отвыкнуть отъ порядочныхъ манеръ въ обществѣ конюховъ и собачниковъ и пожаловаться на скучную, тяжелую жизнь въ семействѣ, гдѣ всѣ находили удовольствіе только въ охотѣ и въ пьяныхъ пирушкахъ, и гдѣ трезвымъ людямъ приходилось выносить разныя оскорбленія; я могъ привести въ примѣръ сера Гильдебранда, который серьезно злился на меня, когда я отказывался отъ попоекъ. Мнѣ лично было бы даже очень выгодно затронуть тему о пьянствѣ въ письмѣ къ отцу, человѣку въ высшей степени воздержному, такъ какъ онъ вѣроятно пожалѣлъ бы о томъ, что помѣстилъ меня въ такое безпутное семейство, и поспѣшилъ бы выписать меня обратно изъ Осбальдистонъ-Галля, или по крайней мѣрѣ назначилъ бы мнѣ другое мѣсто ссылки.

Въ мои соды и съ моими привычками мнѣ было очень невесело оставаться въ Осбальдистонъ-Галлѣ, и я долженъ былъ весьма естественно ухватиться за первый удобный случай, чтобы ознакомить отца съ невыгодными сторонами моей теперешней жизни и получить отъ него позволеніе выѣхать изъ замка. Однакоже, любезный Грешамъ, я не упомянулъ ни одного слова объ этомъ въ своихъ письмахъ къ отцу и къ Овену. Если бы Осбальдистонъ-Галль превосходилъ блескомъ древніе Аѳины, если бы въ немъ жили исключительно герои, мудрецы и поэты, я и тогда не могъ бы имѣть болѣе сильнаго желанія остаться у сера Гильдебранда.

Если въ тебѣ осталась еще искорка молодости, Трешамъ, ты поймешь мое молчаніе, по видимому ни на чемъ не основанное. Я былъ увлеченъ необыкновенной красотой мисъ Вернонъ, которую она сама такъ мало сознавала; ея поэтическое и загадочное положеніе въ замкѣ и опасности, окружавшія ее, раздражали мое любопытство и возбуждали воображеніе. Наконецъ, ея откровенное, безцеремонное обращеніе, оправдываемое высокой нравственной чистотой, и очевидное предпочтеніе, оказываемое мнѣ передъ другими обитателями замка, дѣйствовали на мое самолюбіе и затрогивали лучшія мои чувства. Я не смѣлъ признаться самому себѣ, какъ сильно я интересовался мисъ Діаной и какое почетное мѣсто отводилъ ей въ своихъ мысляхъ. Мы читали вмѣстѣ, вмѣстѣ гуляли, сидѣли вмѣстѣ, вмѣстѣ, ѣздили верхомъ. Мисъ Вернонъ возобновила научныя занятія, которыя прекратила было послѣ размолвки съ Рашлеемъ, и нашла во мнѣ наставника, хотя и менѣе даровитаго, по болѣе искренняго и преданнаго ей.

Я не могъ, правда, помочь ей въ нѣкоторыхъ начатыхъ ею съ Рашлеемъ спеціальныхъ научныхъ изслѣдованіяхъ, болѣе полезныхъ по моему мнѣнію для богослова чѣмъ для молодой дѣвушки. Для меня такъ и осталось загадкой, зачѣмъ онъ вздумалъ посвящать Діану въ хаосъ казуистики, называвшейся философіей, и въ отвлеченныя истины математики и астрономіи; я допускалъ только одно предположеніе: онъ хотѣлъ окончательно убить въ ней всякую женственность, усыпить сознаніе о естественномъ различіи половъ, пріучить ея умъ къ тонкой діалектикѣ, и съ ея помощью научить ее придавать злу видъ добра.

Мнѣ было понятно желаніе Рашлея вселить въ мисъ Вернонъ ненависть къ той сдержанности обращенія, которая отличаетъ женщину въ цивилизованномъ обществѣ. Его гнусная цѣль прямо высказывалась въ этомъ случаѣ. Правда, Діанѣ не откуда было научиться порядочнымъ манерамъ, у нея не было ни одной знакомой молодой дѣвушки, и она съ малолѣтства жила въ кругу грубыхъ и необразованныхъ мужчинъ; но я увѣренъ, что врожденная скромность и сознаніе различія добра отъ зла непремѣнно удержали бы ее отъ слишкомъ бойкаго и непринужданнаго обращенія, если бы Рашлей не постарался убѣдить ее, что такое обращеніе служитъ признакомъ умственнаго превосходства и нравственной чистоты. Онъ конечно хорошо понималъ что дѣлалъ, и съ расчетомъ удалилъ всѣ внѣшнія преграды, защищающія женскую добродѣтель. Но оставимъ его! Онъ давно отвѣтилъ передъ Высшимъ Судіею за всѣ свои преступленія.

Пытливый, разносторонній умъ Діаны не ограничивался отвлеченной областью знаній; я убѣдился, что она прекрасно знакома съ литературой и языками. Большіе таланты развиваются тѣмъ быстрѣе, чѣмъ меньше имъ помогаютъ; это всѣмъ извѣстная истина. Ею можно было объяснить невѣроятные успѣхи мисъ Вернонъ, казавшіеся еще поразительнѣе въ сравненіи съ ея полнѣйшимъ незнаніемъ дѣйствительной жизни. Она не обращала никакого вниманія на то что происходило вокругъ нея, и относилась съ наивнымъ равнодушіемъ къ будничнымъ интересамъ. Такое оригинальное направленіе ея тонкаго, проницательнаго ума придавало особенную прелесть ея разговору, и приковывало вниманіе слушателя къ каждому ея слову; — я никогда не зналъ впередъ, будетъ ли отличаться глубиной мысли или наивной простотой ея будущая фраза, или ея будущій поступокъ. Всѣ, которымъ памятны еще дни молодости, легко поймутъ опасное положеніе впечатлительнаго молодаго человѣка, котораго судьба поставила въ постоянныя, близкія отношенія съ такой милой, очаровательной молодой дѣвушкой, какъ Діана Вернонъ.

ГЛАВА XIV.

Въ глубокій полуночи часъ

Когда все спитъ кругомъ,
Зачѣмъ пріютъ красавицы,
Такъ ярко освѣщенъ?

Старинная баллада.

Жизнь въ замкѣ текла такъ однообразно, что о ней почти нечего сказать. Я проводилъ большую часть времени въ занятіяхъ съ мисъ Вернонъ; другіе представители семейства убивали свой досугъ въ окрестныхъ лѣсахъ и болотахъ, охотясь на разныхъ звѣрей, смотря по времени года; въ этихъ забавахъ иногда принимали участье и мы съ Діаною. Дядя мой былъ рабъ привычки; вскорѣ привыкнувъ къ моему присутствію въ замкѣ и къ моему образу жизни, онъ сталъ выказывать явное расположеніе ко мнѣ. Я могъ бы еще возвыситься въ его мнѣніи, если бы послѣдовалъ примѣру Рашлея, который, замѣтивъ нелюбовь отца къ серьезному дѣлу, взялъ на себя всѣ хлопоты по управленію помѣстьемъ. Я былъ всегда готовъ оказать услугу серу Гильдебранду, написать письма къ сосѣдямъ или провѣрить счеты фермеровъ, и въ этомъ отношеніи приносилъ ему болѣе пользы чѣмъ всѣ его сыновья; но я не рѣшался формально взять на себя управленіе его дѣлами. Вотъ почему почтенный сквайръ хвалилъ своего племянника Франка, какъ ловкаго, расторопнаго малаго, но объяснялъ при этомъ, что отсутствіе Рашлея было для него болѣе ощутительно чѣмъ онъ предполагалъ.

Такъ какъ очень непріятно жить въ семействѣ, находясь съ кѣмъ нибудь не въ ладахъ, то я постарался преодолѣть нерасположеніе ко мнѣ моихъ двоюродныхъ братьевъ. Я надѣлъ джокейскую фуражку вмѣсто шляпы съ галуномъ, что доставило имъ большое удовольствіе; потомъ я искусно выѣздилъ горячаго жеребца, и этимъ значительно возвысился въ ихъ мнѣніи; наконецъ, я кстати проигралъ два-три пари Дику, и выпилъ лишнюю бутылку вина за здоровье Перси. Все это окончательно примирило меня съ молодыми сквайрами, исключая Торнклифа, превосходившаго своихъ братьевъ умомъ, но отличавшагося очень дурнымъ характеромъ.

Я уже упоминалъ, что Торнклифъ относился ко мнѣ недружелюбію съ первыхъ дней моего пріѣзда. Угрюмый, скучный, неуживчивый, онъ былъ недоволенъ моимъ по его мнѣнію навязчивымъ пребываніемъ въ Осбальдистонскомъ замкѣ, и смотрѣлъ съ завистливой ревностью на мои дружескія отношенія къ Діанѣ Вернонъ, въ силу семейнаго договора считавшейся его невѣстой. Едва ли можно было сказать, что онъ любилъ ее въ истинномъ смыслѣ этого слова; но онъ считалъ ее своею, и возмущался моимъ посягательствомъ на чужую собственность. Я нѣсколько разъ пытался сойтись съ Торнклифомъ, но онъ отвѣчалъ на всѣ мои любезности злымъ ворчаніемъ бульдога, котораго вздумалъ бы погладить незнакомый человѣкъ. Поэтому я рѣшилъ оставить его въ покоѣ, и не обращать вниманія на его дурное расположеніе духа.

Вотъ въ какихъ отношеніяхъ я находился съ семействомъ Осбальдистоновъ; мнѣ остается упомянуть еще объ одномъ обитателѣ замка, Андрю Фэрсервисѣ, съ которымъ я иногда разговаривалъ. Съ тѣхъ поръ какъ этотъ садовникъ открылъ во мнѣ протестанта, онъ, встрѣчаясь со мною, всегда протягивалъ мнѣ свой шотландскій рожокъ съ табакомъ. Такая любезность имѣла для него нѣсколько выгодныхъ сторонъ. Вопервыхъ, она ему ничего не стоила, такъ какъ я не нюхалъ табаку; вовторыхъ, она служила ему отличнымъ предлогомъ (Андрю не особенно жаловалъ тяжелую работу) отложить на нѣсколько минутъ лопату. Но всего болѣе Андрю любилъ наши случайныя встрѣчи потому, что онѣ давали ему возможность сообщать собранныя имъ свѣденія, пересыпая ихъ въ тоже время юмористическими замѣчаніями.

— Я говорю, серъ, началъ онъ однажды вечеромъ, съ озабоченнымъ лицомъ человѣка, имѣющаго сообщить важную новость, — я ходилъ сегодня въ Тринлэй-Но.

— Ну что же, Андрю! Слышали что нибудь новенькое въ кабачкѣ?

— Нѣтъ, серъ; я никогда не захожу въ кабачокъ, развѣ только сосѣдъ предложитъ чарочку, или тамъ что другое, а на свои деньги я ни за что не пойду; не стоитъ, да и времени жалко. — Такъ я, изволите видѣть, ходилъ въ Тринлэй-Но но дѣлу, торговаться съ знакомой старушкой, Маги Симпсонъ, которая хотѣла купить мѣрки двѣ грушъ (у насъ всегда довольно останется). И торговались это мы очень усердно, какъ вдругъ входитъ кто же? — Самъ Пэтъ Макриди, странствующій купецъ.

— Вы вѣроятно хотите сказать — разнощикъ?

— Какъ вашей милости будетъ угодно назвать его; но я замѣчу кстати, что это ремесло древнее, выгодное и почтенное. Пэтъ мнѣ приходится сродни, серъ, и мы очень обрадовались другъ другу.

— И вы пошли выпить кружку пива вмѣстѣ, не такъ ли, Андрю? Пожалуйста, разсказывайте покороче.

— Подождите минутку — подождите; вы, южане, всегда торопитесь; а дѣло-то касается васъ, серъ, такъ вамъ и не мѣшаетъ его выслушать. — Кружку пива, вы говорите? Какъ бы не такъ; я отъ Пэта и капли не видалъ. — Мати поставила намъ крынку снятаго молока, и подала намъ сырыхъ, скверныхъ лепешекъ. По неволѣ вспомнишь какія лепешки пекутъ у насъ на сѣверѣ! Вотъ мы сѣли съ Пэтомъ и начали разводить разговоры.

— Вы бы ихъ теперь не разводили, Андрю. Пожалуйста, передайте мнѣ поскорѣе новости, если ихъ стоитъ слышать; вѣдь я не могу оставаться здѣсь цѣлую ночь.

— Такъ вотъ что я вамъ скажу: лондонцы-то подняли страшный шумъ изъ за здѣшней продѣлки, знаете?

— Какой продѣлки? Какой шумъ?

— Да такъ съ ума они всѣ спятили, — чортъ ихъ разберетъ отчего.

— Ничего не понимаю? Что вы хотите этимъ сказать?

— Гм! произнесъ Андрю таинственнымъ голосомъ. — Дѣло въ томъ, что тутъ рѣчь идетъ о его сумкѣ.

— Кого — его? О какой сумкѣ вы говорите?

— Ну, да о сумкѣ Мориса, знаете, которую у него похитили. Впрочемъ, если это до вашей милости не относится, то до меня еще менѣе, и я не стану терять хорошаго вечера.

И садовникъ принялся съ неожиданнымъ рвеніемъ за работу.

Мое любопытство, какъ ожидалъ хитрый Андрю, было задѣто; но я не хотѣлъ признаться, что особенно заинтересованъ этимъ дѣломъ, и рѣшилъ подождать пока обычная словоохотливость не заставитъ его продолжать разсказъ. Андрю продолжалъ рыть землю, дѣлая по временамъ отрывочныя замѣчанія, но не упоминалъ о мистерѣ Макриди; я терпѣливо слушалъ, проклиная въ душѣ его упрямство, и убѣжденный, что рано или поздно онъ наведетъ опять разговоръ на предметъ, по видимому исключительно занимавшій его мысли.

— Надо вотъ посадить спаржу, а потомъ бобы посѣять, говорилъ онъ; — вѣдь въ замкѣ ѣдятъ ихъ со свининой — прости Господи!.. Ну, посмотрите, какой навозъ мнѣ отпустилъ управляющій! Не только пшеничной, но и овсяной соломы нѣтъ; одна шелуха гороховая! Да и то сказать, егеря распоряжаются какъ хотятъ, и продаютъ лучшую подстилку на сторону. Однако нужно пользоваться суботнимъ вечеромъ; хорошая погодка рѣдко выпадаетъ иначе какъ въ воскресеніе. Впрочемъ она можетъ съ Божіей помощью простоять и до понедѣльника утромъ, и я напрасно сгибаю сегодня спину. Лучше пойдти домой отдохнуть; вонъ и колоколъ въ замкѣ звонитъ къ шабашу.

Садовникъ воткнулъ заступъ въ землю, посмотрѣлъ на меня съ видомъ человѣка, который можетъ, если захочетъ, сообщить важное извѣстіе, спустилъ рукава своей рубашки, и направился тихими шагами къ садовой скамейкѣ, на которой лежала его куртка.

— Нечего дѣлать, придется мнѣ поплатиться за то что я перебилъ этого несноснаго человѣка, подумалъ я про себя, и выслушать безконечно длинный разсказъ мистера Фэрсервиса. Поэтому я громко спросилъ его, — какія же новости изъ Лондона сообщилъ вамъ вашъ родственникъ, странствующій купецъ?

— Ваша милость желаетъ вѣроятно сказать: разнощикъ! возразилъ Андрю. — Вы можете называть это ремесло какъ хотите, а оно все же очень полезное въ нашей сторонѣ, гдѣ города составляютъ диковинку. Другое дѣло въ Шотландіи: — возьмемъ напримѣръ, королевство Файфъ; вѣдь оно изъ конца въ конецъ, отъ Кульроса до Истъ-Нупка, растянулось непрерывнымъ городомъ; скажите лучше, — рядомъ богатѣйшихъ городовъ, которые тѣснятся одинъ къ другому, какъ луковицы въ грядахъ, щеголяя широкими улицами, огромными лавками, высокими каменными домами. — Киркальди, напримѣръ, больше всѣхъ городовъ въ Англіи!

— Да, я увѣренъ, что у васъ великолѣпные города, Андрю. Но вы кажется хотѣли что-то сказать о лондонскихъ новостяхъ?

— Да, да, возразилъ Андрю; — но мнѣ показалось, что ваша милость не желаетъ ничего знать объ этомъ. А впрочемъ мнѣ все равно (продолжалъ онъ, хитро улыбаясь). Пэтъ Макриди говоритъ, что въ парламентѣ подозрительно смотрятъ на происшествіе съ мистеромъ Морисомъ, или какъ его тамъ зовутъ?

— Въ парламентѣ, Андрю? Съ какой стати говорили объ этомъ въ парламентѣ?

— Я то же самое замѣтилъ Пэту; если ваша милость желаетъ, то я повторю свои слова; мнѣ ихъ нечего утаивать. Пэтъ, сказалъ я ему, какое дѣло лордамъ, лэрдамъ и джентльменамъ въ Лондонѣ до молодца съ сумкой? Когда у насъ былъ парламентъ въ Шотландіи, Пэтъ, говорю я ему (чортъ побери тѣхъ, кто его уничтожилъ!) члены его садились чинно за столъ, и писали законы на благо королевства и короля, и никогда не вмѣшивались въ мелкія дѣла, которыя подлежали обыкновеннымъ судамъ. А въ Англіи, говорю я, стоитъ двумъ сосѣдямъ поссориться изъ-за опрокинутаго котелка, и парламентъ сейчасъ же начнетъ разбирать дѣло. Тамъ поступаютъ такъ же глупо, говорю я, какъ нашъ сумасбродный лэрдъ и его дураки-сыновья, которые держатъ собакъ, лошадей, егерей и рыскаютъ цѣлые дни по полямъ и лѣсамъ только для того, чтобы затравить какого нибудь крошечнаго звѣря, не имѣющаго и шести фунтовъ вѣса.

— Вы это прекрасно сказали Андрю, замѣтилъ я, чтобы поощрить его разсказъ, — а что же вамъ отвѣтилъ Пэтъ?

— Другаго нечего ожидать, сказалъ онъ, — отъ этого толстобрюхаго англійскаго народа. — Такъ вотъ какъ было дѣло: Въ то время какъ виги и торіи бранились между собою какъ послѣдніе фабричные, какой-то болтунъ всталъ и началъ разсказывать, что въ сѣверной Англіи живутъ почти одни іаковиты (это вѣдь правда, если хотите), что они ведутъ чуть ли не открытую борьбу съ правительствомъ, что недавно тамъ напали на королевскаго гонца и ограбили его на большой дорогѣ, что въ этомъ дѣлѣ замѣшаны самые знатные люди Нортумберланда, что въ сумкѣ у молодца было много важныхъ бумагъ. Несчастный гонецъ, сказалъ онъ далѣе, не могъ добиться правосудія, и когда явился съ жалобой къ мѣстному мировому судьѣ, то онъ засталъ у него обоихъ преступниковъ, дружески распивавшихъ съ нимъ вино; судья заступился за разбойниковъ, и угрозами заставилъ отказаться отъ обвиненія несчастнаго гонца, который поспѣшилъ перебраться въ Шотландію, опасаясь, чтобы съ нимъ не приключилось что нибудь худое.

— Неужели это правда? сказалъ я.

— Пэтъ клянется и божится, что это также вѣрно, какъ аршинъ, которымъ онъ отмѣриваетъ свои товары: — больше чѣмъ на вершокъ въ его аршинѣ нѣтъ обмана, да и то сдѣлано, чтобъ сравнить свою мѣрку съ англійскою. Такъ вотъ, когда долговязый болтунъ кончилъ, поднялся страшный крикъ, всѣ хотѣли узнать имена; тогда онъ опять всталъ и назвалъ Мориса, вашего дядю, сквайра Ингльвуда и еще кое кого (при этомъ онъ посмотрѣлъ на меня лукаво). Но въ это время съ противоположной скамьи поднялся какой-то джентльменъ, и объявилъ что нельзя обвинять порядочныхъ людей со словъ извѣстнаго труса и негодяя. Этотъ Морисъ по видимому былъ исключенъ изъ полка за то, что дезертировалъ во Фландрію. Джентльменъ сказалъ далѣе, что все это дѣло было вѣроятно устроено между министромъ и Морисономъ, прежде чѣмъ послѣдній выѣхалъ изъ Лондона, и что если поискать хорошенько, то украденныя деньги можно будетъ найти по близости Ст. Джэмскаго двора. Тогда они вызвали Мориса къ допросу; по противники его такъ напугали этого труса, припомнивъ ему бѣгство во Фландрію и другіе его прежніе проступки, что онъ (такъ по крайней мѣрѣ разсказываетъ Пэтъ) стоялъ ни живъ, ни мертвъ, и отъ него нельзя было добиться ни одного путнаго слова. Впрочемъ башка-то у него вѣрно не лучше мерзлой рѣпы. Хотѣлъ бы я посмотрѣть, какъ нѣсколько дураковъ сбили бы съ толку Андрю Фэрсервиса, и заглушили бы его своими криками!

— Чѣмъ же дѣло кончилось, Андрю? Вашъ пріятель узналъ объ этомъ?

— Разумѣется узналъ. Онъ нарочно отложилъ на недѣлю свое путешествіе въ наши края, чтобы привезти своимъ покупателямъ свѣжія новости. Джентльменъ, заварившій кашу, пошелъ на попятный и заявилъ, что хотя ему доподлинно извѣстно о совершеніи грабежа, однакоже подробности этого случая могли дойти до него въ превратномъ видѣ. Тогда всталъ опять джентльменъ съ противоположной скамьи и объявилъ, что ему рѣшительно все равно, былъ ли ограбленъ Морисъ или нѣтъ, но онъ только желаетъ заступиться за доброе имя сѣверныхъ джентльменовъ, такъ какъ онъ самъ родомъ съ сѣвера. — Они называютъ это спорами — одинъ уступитъ немного, другой уступитъ немного, и, смотришь, оба стали опять друзьями! Такъ вотъ, когда парламентъ общинъ нашумѣлъ и накричался вдоволь, и по косточкамъ разобралъ несчастнаго Мориса, въ дѣло вмѣшался парламентъ лордовъ: имъ, видите ли, захотѣлось тоже вставить свое словцо. Въ старомъ шотландскомъ парламентѣ они сидѣли, насколько я разумѣю, всѣ вмѣстѣ, а потому имъ не приходилось повторять два раза одинъ и тотъ же вздоръ. Такъ ли, иначе ли, только достопочтенные лорды принялись заново разбирать дѣло, какъ будто о немъ ранѣе ничего не было сказано. Кто то назвалъ Камбеля, который будто бы принималъ болѣе или менѣе близкое участіе въ грабежѣ, и былъ снабженъ отъ герцога Аргайля бумагой, свидѣтельствовавшей о его доброй нравственности. Макъ-Каллумъ-Моръ сидѣлъ тутъ же, и конечно не пропустилъ такихъ словъ мимо ушей; онъ всталъ съ своего мѣста, злобно посмотрѣлъ на всѣхъ, и объявилъ, что Камбели не уступаютъ старому серу Джону Грэму въ мудрости, честности, мужествѣ и благородствѣ… А теперь, ваша милость, я съ вашего позволенія скажу свое личное мнѣніе о Камбсляхъ, если они вамъ не приходятся какъ нибудь сродни.

— Я могу васъ успокоить, Андрю, у меня нѣтъ ни одного родственника, котораго бы звали этимъ именемъ.

— Ну и прекрасно, значитъ мы можемъ разговаривать безъ обиняковъ. Про Камбелей, какъ и про всѣхъ другихъ, можно сказать и хорошее и дурное. Но этотъ Макъ-КаллумъМоръ человѣкъ очень важный въ Лондонѣ; онъ, насколько мнѣ извѣстно, не принадлежитъ ни одной изъ партій, а потому съ нимъ никто не желаетъ ссориться. Однимъ словомъ, кончилось дѣло тѣмъ, что они обвинили Мориса въ клеветѣ, и ему пришлось бы непремѣнно выстоять у позорнаго столба за ложное показаніе, если бы онъ не успѣлъ во время удрать.

Съ этими словами почтенный Андрю собралъ въ тачку грабли, заступы и другіе садовые инструменты, и покатилъ ее не спѣша по направленію къ оранжереѣ, желая по видимому дать мнѣ время разспросить его еще кое о чемъ. Я рѣшился высказаться прямо, чтобы мой лукавый пріятель не приписалъ моего молчанія какимъ нибудь особеннымъ причинамъ.

— Мнѣ бы очень хотѣлось повидаться съ вашимъ родственникомъ, Андрю, и услышать отъ него самого привезенныя имъ новости. Вы вѣроятно знаете, что дерзкая клевета Мориса отозвалась довольно непріятно на мнѣ (Андрю многозначительно улыбнулся), а потому я бы хотѣлъ повидаться съ вашимъ родственникомъ и разспросить его въ подробности обо всемъ случившемся въ Лондонѣ, разумѣется, если это не будетъ сопряжено съ особыми хлопотами.

— Нѣтъ ничего легче, замѣтилъ Андрю: — я объясню Пэту Макриди, что вамъ нужно пары двѣ носковъ, и онъ тотчасъ явится къ вамъ.

— Да, пожалуйста пришлите его; объясните, что я хорошій покупщикъ. Ночь прекрасная, тихая, скоро взойдетъ лупа, и я погуляю въ саду до прихода вашего друга. Вы его приведите къ задней калиткѣ, а я пока полюбуюсь деревьями и кустами при лунномъ свѣтѣ.

— Правда ваша, правда ваша, я самъ не разъ говорила, это. Кочанъ капусты, освѣщенный луной, блеститъ не хуже молоденькой лэди, осыпанной бриліантами.

Сказавъ это, Андрю Фэрсервисъ поспѣшно удалился. Она. съ величайшимъ удовольствіемъ готовъ былъ пройти двѣ мили, чтобы доставить своему родственнику случай выгодно продать товаръ, хотя вѣроятно не пожертвовалъ бы и шести пенсовъ, чтобы угостить его пивомъ. Сочувствіе англичанина выразилось бы совсѣмъ иначе, подумалъ я про себя, гуляя по заглохшимъ дорожкамъ осбальдистонскаго сада, окаймленнымъ высокой изгородью изъ тиса и остролистника.

Когда я повернулъ въ аллею, которая вела къ замку, я очень естественно взглянулъ на высокія, узкія окна библіотеки, выходившія въ садъ. Въ нихъ видѣнъ былъ свѣтъ. Это обстоятельство меня не удивило, такъ какъ мисъ Вернонъ часто проводила вечера въ библіотекѣ, хотя я изъ деликатности не позволяла, себѣ тревожить ее, когда остальные члены семейства были заняты, и слѣдовательно наши свиданія должны бы были необходимо происходить tête-à-tête. По утрамъ мы обыкновенно занимались въ библіотекѣ, такъ какъ въ эти часы она посѣщалась иногда моими двоюродными братьями, которые заходили туда взять какой нибудь толстый переплетъ, годный для прикрѣпленія рыболовныхъ снастей, или разсказать о необыкновенномъ случаѣ на охотѣ, или, просто, чтобы убить время, такъ, отъ нечего дѣлать. Однимъ словомъ, но утрамъ библіотека била сборнымъ мѣстомъ для всего семейства, гдѣ мужчины и женщины могли сходиться какъ на нейтральной почвѣ. Совсѣмъ не то было по вечерамъ: воспитанный въ странѣ, гдѣ обращаютъ, или по крайней мѣрѣ обращали большое вниманіе на приличное поведеніе, я въ отношеніи мисъ Вернонъ избѣгалъ съ особенной тщательностью всего что могло казаться нарушеніемъ обыкновенныхъ свѣтскихъ приличій, тѣмъ болѣе что она сама не обращала на это ни малѣйшаго вниманія. Поэтому, я объяснилъ Діанѣ, что во время нашихъ вечернихъ занятій необходимо присутствіе третьяго лица.

Мисъ Вернонъ разсмѣялась, потомъ покраснѣла и готова была вспылить. Но подумавъ немного, успокоилась и сказала:

— Я полагаю, вы правы; теперь когда я вздумаю заниматься по вечерамъ, то приглашу старую Марту на чашку чая.

Марта, старуха ключница, раздѣляла вкусы Осбальдистоновъ и предпочитала стаканъ вина и кусокъ жаренаго мяса лучшему китайскому чаю. Но такъ-какъ этотъ напитокъ былъ въ модѣ у привилегированныхъ классовъ, то она изъ тщеславія не отказывалась отъ приглашенія мисъ Вернонъ, однакожъ съ условіемъ, что ей положатъ въ чашку какъ можно болѣе сахара и угостятъ ее жаренымъ хлѣбомъ съ масломъ. Вообще говоря, прислуга замка не любила заходить по вечерамъ въ библіотеку, убѣжденная что тамъ поселилась нечистая сила. Наиболѣе трусливые увѣряли, что они слышали дикіе, необыкновенные звуки въ этой части зданія, когда всѣ спали глубокимъ сномъ въ Осбальдистонъ-Галлѣ; даже молодые сквайры не были чужды этого суевѣрнаго страха, и не любили входить безъ особенной надобности въ библіотеку по вечерамъ.

Я уже говорилъ, что Рашлей избралъ ее своимъ рабочимъ кабинетомъ; изъ отдаленной комнаты, въ которой онъ жилъ, можно было проникнуть особымъ ходомъ въ библіотеку, и онъ часто посѣщалъ ее поздно ночью. Но это обстоятельство не только не успокоивало, по напротивъ устрашало еще болѣе обитателей замка. Рашлей такъ хорошо зналъ все что дѣлается въ свѣтѣ, обладалъ такими обширными научными познаніями, умѣлъ производить такіе удивительные физическіе опыты, что въ замкѣ на него смотрѣли какъ на человѣка, имѣющаго власть надъ духами. Онъ владѣлъ греческимъ, латинскимъ и еврейскимъ языками, а потому, по выраженію Вильфрсда, не имѣлъ никакого основанія бояться чертей и привидѣній. Слуги увѣряли, что они не разъ слышали, какъ Рашлей разговаривалъ съ кѣмъ-то въ библіотекѣ, когда всѣ обитатели замка уходили спать; этими ночными бесѣдами съ нечистой силой они объясняли то обстоятельство, что Рашлей вставалъ поздно и никогда не принималъ участья въ утренней охотѣ.

Всѣ эти безсмысленные толки доходили до меня въ видѣ отрывочныхъ таинственныхъ намековъ. Я разумѣется смѣялся надъ такими небылицами, по крайнее уединеніе, въ которомъ библіотека, благодаря своей дурной славѣ, оставалась послѣ девяти часовъ вечера, служило мнѣ новымъ предлогомъ не навязывать своего общества мисъ Вернонъ, когда ей случалось засиживаться тамъ по вечерамъ.

Короче сказать, я не былъ удивленъ, увидѣвъ свѣтъ въ библіотекѣ. Но меня поразило то обстоятельство, что въ одномъ изъ оконъ ясно обрисовались двѣ тѣни. Діана вѣроятно привела съ собой старую Марту, подумалъ я; а можетъ быть я ошибся, и принялъ одну фигуру за двѣ. — Нѣтъ! Не можетъ быть сомнѣнія! Тѣни появились у слѣдующаго окна, потомъ исчезли, промелькнули поочередно во всѣхъ окнахъ, и стали двигаться обратно. Мисъ Діана очевидно расхаживала съ кѣмъ-то по библіотекѣ; но кто бы это могъ быть? Тѣни прошлись два раза взадъ и впередъ, какъ будто желая подстрекнуть мое любопытство; потомъ свѣтъ исчезъ, а съ нимъ разумѣется исчезли и тѣни.

Такое обстоятельство не представляло ничего особеннаго, но оно меня сильно заинтересовало. Я не хотѣлъ допустить мысли, что въ моей дружбѣ къ мисъ Вернонъ была доля эгоизма. Но мнѣ было въ высшей степени непріятно предположить, что она назначала кому нибудь свиданіе въ такомъ мѣстѣ и въ такое время, когда я самъ не считалъ позволительнымъ оставаться съ нею наединѣ.

— Глупая, безразсудная, неисправимая дѣвчонка! сказалъ я самъ себѣ, — ей никогда не втолкуешь требованій деликатности и благоразумія! Я какъ дуракъ повѣрилъ простотѣ ея обращенія, тогда какъ она съ расчетомъ прикидывалась наивной дѣвушкой, и безсовѣстно бросала мнѣ пыль въ глаза! При всемъ своемъ умѣ, она вѣроятно предпочла бы пошлое общество полдюжины грубыхъ дураковъ, чѣмъ бесѣду самого великаго Аріосто, если бы онъ могъ явиться къ ней изъ гроба!

Такая мысль пришла мнѣ въ голову потому, что я утромъ призвалъ на помощь все свое мужество и попросилъ у мисъ Діаны позволеніе прочесть ей вечеромъ переводъ первой книги Аріосто, разумѣется въ присутствіи Марты. Но мисъ Вернонъ отвѣтила, что она несвободна, и сослалась на какой-то предлогъ, который показался мнѣ довольно пустымъ. Я однако не долго предавался этимъ непріятнымъ размышленіямъ; въ глубинѣ сада отворилась калитка, и въ аллеѣ, освѣщенной луною, показались двѣ фигуры, которыя на время отвлекли мое вниманіе: Андрю Фэрсервисъ привелъ ко мнѣ своего родственника.

Мистеръ Макриди оказался хитрымъ, умнымъ шотландцемъ, который обладалъ громаднымъ запасомъ новостей, собранныхъ отчасти по ремеслу, отчасти изъ любви къ искуству. Онъ мнѣ разсказалъ весьма обстоятельно все что случилось въ палатѣ общинъ и въ палатѣ лордовъ по поводу исторіи съ Морисомъ; обѣ партіи по видимому избрали это незначительное происшествіе пробнымъ камнемъ, чтобы узнать дѣйствительное настроеніе парламента. Макриди подтвердилъ мнѣ слова Андрю, что министерство оказалось не въ силахъ поддержать обвиненіе противъ знатныхъ и вліятельныхъ людей, опираясь только на свидѣтельствѣ Мориса, — человѣка, пользовавшагося самой дурной репутаціей и сбивавшагося въ своихъ показаніяхъ. Макриди доставилъ мнѣ даже экземпляръ лондонской газеты «Письма о Новостяхъ», которая рѣдко попадалась въ провинціи, и въ которой я нашелъ отчетъ о преніяхъ въ парламентѣ; рѣчь герцога Аргайля была напечатана отдѣльно на большихъ листахъ, и разнощикъ привезъ ее съ собою въ нѣсколькихъ экземплярахъ, расчитывая на хорошій сбытъ въ сѣверной сторонѣ Твида. Отчетъ въ газетѣ былъ составленъ очень неполно, со многими пропусками и недомолвками, и я не узналъ изъ него почти ничего новаго. Рѣчь герцога, остроумная и краснорѣчивая, заключала въ себѣ преимущественно панегирикъ шотландскому народу вообще и клану, къ которому принадлежалъ герцогъ, въ особенности; Макъ-Каллумъ-Моръ не упускалъ также случая похвалить самого себя, хотя и въ скромныхъ выраженіяхъ. Я не могъ узнать изъ газеты и изъ рѣчи, было ли упомянуто въ парламентѣ обо мнѣ лично; но доброе имя сера Гильдебранда было публично заподозрѣно, и изъ хода преній оказывалось, что Морисъ не только обвинялъ Камбеля въ грабежѣ, по уличалъ, его еще въ нагломъ лжесвидѣтельствѣ, такъ какъ онъ, Камбель, не постыдился явиться въ судъ, чтобы оправдать нѣкоего мистера Осбальдистона, который очевидно былъ его сообщникомъ. Относительно появленія Камбеля въ камерѣ сквайра Ингльвуда, предположенія Мориса совпадало съ моими собственными подозрѣніями. Все это дѣло произвело на меня очень непріятное впечатлѣніе; я купилъ кое-какія вещи у Макриди, поблагодарилъ обоихъ шотландцевъ за ихъ услужливость, и поспѣшилъ возвратиться въ свою комнату, желая наединѣ поразмыслить о средствахъ защитить свое доброе имя отъ такого публичнаго обвиненія.

ГЛАВА XV.

Откуда ты, и кто?
Мильтонъ.

Я провелъ безсонную ночь, обдумывая полученныя мною извѣстія; мнѣ пришла сперва въ голову мысль отправиться немедленно въ Лондонъ, и лично защитить себя противъ несправедливаго обвиненія. Но я не рѣшился привести эту мысль въ исполненіе, зная характеръ отца, который не допускалъ ни малѣйшаго противодѣйствія своимъ распоряженіямъ, особенно когда они касались кого нибудь изъ членовъ его семейства. Кромѣ того онъ могъ рѣшить лучше всякаго другаго, какъ мнѣ слѣдовало поступить въ данномъ случаѣ, и имѣя обширное знакомство въ кругу самыхъ знатныхъ виговъ могъ добиться отъ нихъ, чтобы меня выслушали въ парламентѣ съ возможнымъ вниманіемъ. Принявъ все это въ соображеніе, я рѣшилъ, что всего благоразумнѣе будетъ написать прежде отцу, разсказать ему все что мнѣ было извѣстно, и попросить его совѣта. Такъ какъ изъ замка рѣдко посылали въ ближайшее почтовое отдѣленіе, то я рѣшилъ самъ отвести письмо въ городъ, отстоявшій въ десяти миляхъ.

Меня безпокоило еще одно обстоятельство. Прошло уже нѣсколько недѣль со времени моего отъѣзда изъ Лондона, а я не получалъ ни одного письма ни отъ отца, ни отъ Овена, хотя Рашлей успѣлъ уже написать серу Гильдебранду о своемъ благополучномъ прибытіи въ столицу и о ласковомъ пріемѣ, оказанномъ ему моимъ отцомъ. Мое поведеніе дѣйствительно заслуживало порицанія, но отецъ не могъ совсѣмъ забыть о моемъ существованіи; вотъ почему я возлагалъ большія надежды на свое письмо, и рѣшился самъ отвезти его на почту, чтобы оно скорѣе дошло по назначенію. Разсказавъ подробно объ исторіи съ Морисомъ, я въ заключеніи письма убѣдительно просилъ отца почтить меня хотя бы самымъ короткимъ отвѣтомъ и доставить мнѣ возможность сообразоваться въ дальнѣйшихъ своихъ поступкахъ съ его желаніемъ, такъ какъ совершенное незнаніе жизни можетъ вовлечь меня въ ошибки, если я стану дѣйствовать по собственному усмотрѣнію. Я съ притворной покорностью предоставлялъ все на волю отца, не выражая ни малѣйшаго желанія покинуть Осбальдистонъ-Галль навсегда; я былъ увѣренъ, что отецъ продолжитъ мое пребываніе у сера Гильдебранда. Я просилъ только позволенія пріѣхать въ Лондонъ на короткое время, чтобы опровергнуть гнусную клевету, которую разгласили обо мнѣ. Я не безъ сожалѣнія высказалъ даже эту огромную просьбу, такъ мнѣ не хотѣлось уѣзжать изъ Осбальдистонъ-Галля. Окончивъ письмо, я поѣхалъ въ городъ и собственноручно отдалъ его на почту. Трудъ мой не пропалъ даромъ: взамѣнъ своего письма я получилъ слѣдующую записку отъ моего друга мистера Овена: «Дорогой мистеръ Франсисъ!

„Письмо ваше получилъ черезъ мистера Г. Осбальдистона, о чемъ считаю долгомъ васъ увѣдомить. Мистеру Р. Осбальдистону постараюсь быть полезнымъ всѣмъ чѣмъ могу; успѣлъ показать ему Банкъ и Биржу. По видимому онъ серьезный, степенный молодой человѣкъ, и понимаетъ толкъ въ дѣлахъ; будетъ слѣдовательно полезенъ нашей фирмѣ. Конечно, было бы желательно, чтобы кое кто другой избралъ ту же дорогу, но да будетъ воля Божія! Вамъ могутъ понадобиться деньги; надѣюсь поэтому, что вы не взыщете съ меня за то, что я прилагаю вексель въ сто фунтовъ на имя Гувера и Гирдера въ Нью-Кастлѣ, подлежащій уплатѣ въ шестидневный срокъ по предъявленіи. Примите увѣреніе въ совершенномъ почтеніи, дорогой мистеръ Франкъ, и честь имѣю быть вашимъ покорнѣйшимъ слугою“.

Джозефъ Овенъ.

P. S. „Надѣюсь, что вы извѣстите меня о полученія настоящаго письма; очень жаль, что пишете такъ рѣдко. Батюшка вашъ ни на что не жалуется, но на видъ онъ очень опустился.“

Въ письмѣ Овена, написанномъ его обычнымъ дѣловымъ слогомъ, меня поразило, что почтенный старикъ не упоминалъ о полученіи моего перваго письма, въ которомъ я описывалъ характеръ Рашлея, хотя, судя по числамъ, оно должно было давно уже придти въ Лондонъ. Я отправилъ его изъ замка съ обыкновеннымъ посланнымъ и не имѣлъ никакого основанія предположить, чтобъ оно затерялось. Такъ какъ содержаніе перваго моего письма было очень важно для отца и для меня самого, то я поспѣшилъ, не выходя изъ почтоваго отдѣленія, написать Овену вторично о томъ же предметѣ, прося его сообщить мнѣ по почтѣ о полученіи письма. Я поблагодарилъ его при этомъ за вексель, которымъ обѣщалъ воспользоваться при первой надобности. Мнѣ казалось страннымъ, что отецъ предоставлялъ главному своему прикащику заботиться о нуждахъ своего роднаго сына, по во всякомъ случаѣ они вѣрно такъ условились между собою. Впрочемъ Овенъ былъ холостой, богатый человѣкъ, и страстно привязанъ ко мнѣ, поэтому я не посовѣстился бы взять отъ него въ займы такую небольшую сумму, тѣмъ болѣе что намѣревался возвратить ему деньги при первой возможности, если бы отецъ не заплатилъ ихъ самъ; — я отвѣтилъ мистеру Овену приблизительно въ этомъ смыслѣ. Одинъ лавочникъ, котораго мнѣ указалъ почтмейстеръ, учелъ мнѣ немедленно вексель на гг. Гупера и Гирдера, такъ что я возвратился въ замокъ богаче, чѣмъ выѣхалъ изъ него. Денежная помощь пришла очень кстати, потому что въ Осбальдистовъ-Галлѣ приходилось волей-неволею дѣлать кое-какія затраты, и я давно уже съ безпокойствомъ посматривалъ на уменьшеніе своего первоначальнаго капитала. По возвращеніи въ замокъ я узналъ, что серъ Гильдебрандъ отправился съ своими сыновьями въ маленькую деревеньку Принлэй-Но, смотрѣть, по выраженію Андрю Фэрсервиса, какъ пѣтухи будутъ щипать другъ друга.

— Дѣйствительно, это жестокая потѣха, Андрю, замѣтилъ я. — У васъ въ Шотландіи вѣроятно такъ не забавляются.

— Разумѣется нѣтъ, сказалъ Андрю очень рѣшительно, и прибавилъ болѣе мягкимъ голосомъ: — развѣ только наканунѣ большихъ праздниковъ или въ другихъ особенныхъ случаяхъ. А впрочемъ, не бѣда и пощипать эту птицу; вѣдь отъ нея ни одной гряды, ни одной клумбы не убережешь; только и знаетъ что кричитъ, да скребетъ цѣлый день. Не понимаю однако, кто отворяетъ дверь въ башнѣ; — мистеръ Рашлей уѣхалъ, и кажется некому туда ходить.

Дверь башни, о которой говорилъ Андрю, выходила въ садъ; черезъ нее можно было подняться по витой лѣстницѣ въ комнату Рашлея, которая находилась, какъ я уже говорилъ, въ отдаленной части зданія, и примыкала съ одной стороны къ библіотекѣ, а съ другой — соединялась низкимъ, темнымъ коридоромъ съ остальными помѣщеніями въ замкѣ. Длинная, узкая тропинка, обложенная дерномъ и окаймленная высокою живою изгородью, вела отъ башенной двери къ небольшой калиткѣ въ садовой стѣнѣ. Такимъ образомъ, Рашлей, жившій всегда независимо отъ другихъ членовъ семейства, могъ во всякое время незамѣтно уходить и возвращаться въ замокъ. Но со времени его отъѣзда, витая лѣстница и потаенная дверь въ башнѣ оставались безъ всякаго употребленія, и это обстоятельство придавало особенное значеніе замѣчанію, сдѣланному Фэрсервисомъ.

— Эта дверь часто остается отворенной? спросилъ я.

— Нѣтъ, я раза два видѣлъ ее незапертою. Здѣсь вѣроятно проходитъ патеръ, отецъ Воганъ, какъ они его называютъ. Изъ прислуги никто не рѣшится пройти по витой лѣстницѣ; они вѣдь всѣ жалкіе трусы, нехристи, и боятся домовыхъ, привидѣній и другихъ пришельцевъ съ того свѣта. Отецъ Воганъ думаетъ, что онъ привилегированное существо — по чѣмъ выше человѣкъ поднимается, тѣмъ ему больнѣе падать. Я увѣренъ, что самый жалкій проповѣдникъ по ту сторону Твида можетъ скорѣе одолѣть злыхъ духовъ, чѣмъ Воганъ со святой водой. Онъ кажется и по латынѣ плохо разумѣетъ; по крайней мѣрѣ никогда не можетъ понять меня, когда я начинаю перечислять ученыя названія растеній.

Я еще ничего не сказалъ объ отцѣ Воганѣ, который былъ духовникомъ обитателей Осбальдистонъ-Галля и нѣсколькихъ другихъ католическихъ замковъ; впрочемъ, я рѣдко его видѣлъ. Это былъ человѣкъ лѣтъ шестидесяти, — хорошаго сѣвернаго семейства; — наружность его, серьезная и сосредоточенная, только внушала уваженіе, а честный, благородный характеръ снискалъ ему любовь всѣхъ нортумберландскихъ католиковъ. Но Воганъ не былъ чуждъ нѣкоторыхъ особенностей, свойственныхъ членамъ ордена, къ которому онъ принадлежалъ. Онъ любилъ окружать себя таинственностью, которую протестанты называли „папистской маской“. Туземцы Осбальдистонъ-Галля (такъ можно по справедливости назвать обитателей замка) скорѣе уважали его чѣмъ были къ нему привязаны. Воганъ безъ сомнѣнія порицалъ ихъ оргіи, потому что когда онъ находился въ замкѣ образъ жизни становился болѣе умѣреннымъ. Даже серъ Гильдебрандъ въ такихъ случаяхъ ограничивалъ себя, такъ что присутствіе достойнаго служителя церкви стѣсняло все общество. Отецъ Воганъ отличался изящными манерами и вкрадчивымъ, любезнымъ до лести обращеніемъ католическаго духовенства; вообще въ Англіи, гдѣ католики-міряне, сдерживаемые уголовными законами, ограниченіями своей религіи и совѣтами патеровъ, часто являются забитыми, покорными: въ обществѣ же протестантовъ, патеры, имѣющіе право вступать въ сношенія съ представителями всѣхъ вѣроисповѣданій, отличаются свободнымъ, открытымъ обращеніемъ, и ловко достигаютъ популярности.

Отецъ Воганъ былъ очень друженъ съ Рашлеемъ; иначе его не стали бы такъ любезно принимать въ замкѣ. Я находилъ это достаточнымъ предлогомъ сторониться отъ него, а онъ съ своей стороны не дѣлалъ никакой попытки къ сближенію; такимъ образомъ, паши свиданія ограничивались обмѣномъ любезностей. Я подумалъ, что во время своего пребыванія въ замкѣ отецъ Воганъ занималъ комнату Рашлея, такъ какъ для него было очень удобно имѣть подъ рукою библіотеку, богатую богословскими сочиненіями, и этимъ можно было объяснить отворенную дверь въ башнѣ. При этомъ я невольно вспомнилъ, что отношенія мисъ Вернонъ къ патеру были окружены такою же таинственностью какъ и ея отношенія къ Рашлею. Она ни разу не упомянула при мнѣ имени отца Вогана, ни разу не намекнула даже о его существованіи; и только объяснила при первомъ пашемъ знакомствѣ, что Рашлей и старый натеръ единственныя лица въ замкѣ, съ которыми можно разговаривать. Однако же пріѣздъ отца Вогана въ замокъ всегда приводилъ мисъ Вернонъ въ смущеніе, и она успокоивалась не прежде, какъ обмѣнявшись съ нимъ двумя-тремя многозначительными взглядами.

Я не зналъ какого рода тайна была связана съ судьбою прелестной молодой дѣвушки, по ясно видѣлъ, что отецъ Воганъ былъ замѣшанъ въ эту тайну. Существовало еще одно возможное предположеніе, которое удовлетворительно объясняло смущеніе мисъ Вернонъ при появленіи патера: на него быть можетъ была возложена обязанность помѣстить ее въ какой нибудь монастырь въ томъ случаѣ, если свадьба ея съ однимъ изъ моихъ двоюродныхъ братьевъ разстроится. Внѣшнія отношенія между патеромъ и Діаной не могли ничего объяснить; они очень рѣдко разговаривали между собою, и но видимому не искали случая оставаться наединѣ. Если между ними существовалъ тайный союзъ, то онъ былъ очень искусно замаскированъ, такъ какъ въ ихъ поступкахъ нельзя было открыть никакого предвзятаго плана. Вдумываясь однако въ занимавшій меня вопросъ, я вспомнилъ, что они обмѣнивались нѣсколько разъ какими-то непонятными для меня знаками, которые я отнесъ въ то время къ религіознымъ обрядамъ, зная какъ ловко пользуется католическое духовенство всякимъ случаемъ, чтобы пріобрѣсти вліяніе на свою паству. Но теперь я готовъ былъ придать этимъ знакамъ болѣе глубокій и таинственный смыслъ. Я задавалъ себѣ нѣсколько вопросовъ, на которые не былъ въ состояніи удовлетворительно отвѣтить. Видалась ли мисъ Вернонъ съ отцомъ Воганомъ въ библіотекѣ? Если видалась, то съ какой цѣлью? И что могло побудить ее довѣриться человѣку, столь дружному съ Рашлеемъ?

Всѣ эти вопросы въ высшей степени волновали и безпокоили меня; и я началъ серьезно думать о томъ, что моя дружба къ мисъ Вернонъ далеко не такъ безкорыстна, какъ я воображалъ. Я уже ранѣе приревновалъ къ Діанѣ неуклюжаго Торнклифа, и принялъ его грубые намеки гораздо ближе къ сердцу, чѣмъ сколько позволяли мнѣ благоразуміе и чувство собственнаго достоинства. Теперь я слѣдилъ съ напряженнымъ вниманіемъ за каждымъ поступкомъ мисъ Вернонъ, подсматривалъ и подслушивалъ, и напрасно старался объяснить свое поведеніе празднымъ любопытствомъ. Для меня стало ясно, что я влюбленъ, влюбленъ въ Діану Вернонъ. Мой умъ, правда, не хотѣлъ признать существованія такой безразсудной страсти, но онъ въ этомъ случаѣ напоминалъ мнѣ тѣхъ неопытныхъ проводниковъ, которые по цѣлымъ часамъ блуждаютъ съ несчастными путешественниками, настойчиво увѣряя, что они не могли сбиться съ дороги.

ГЛАВА XVI.

Однажды, около полудня, я отправился къ моей лодкѣ, и былъ чрезвычайно удивленъ, замѣтивъ на сыромъ пескѣ очень ясный отпечатокъ человѣческой ступни. Робинсонъ Крузе.

Странное поведеніе мисъ Вернонъ возбуждало во мнѣ любопытство и ревность; я сталъ такъ внимательно наблюдать за нею, взвѣшивая каждое ея слово и каждый поступокъ, что она вскорѣ догадалась объ этомъ съ свойственною ей проницательностью. Ее по видимому смущала и огорчала мысль, что за ней наблюдаютъ, или, говоря точнѣе, что я не спускаю съ вся глазъ. Иногда мнѣ казалось, что она ищетъ случая упрекнуть оскорбительный образъ дѣйствій, особливо въ меня за такой виду ея откровеннаго признанія объ окружавшихъ ее опасностяхъ. Въ другіе дни она какъ будто собиралась сбросить передо мною маску таинственности. Но недостатокъ смѣлости, а можетъ быть иное чувство, останавливало ее въ критическую минуту. Объясненіе замирало у насъ на губахъ, а неудовольствіе высказывалось въ какой нибудь колкой шуткѣ. Мы находились въ это время въ странныхъ отношеніяхъ: проводя большую часть времени вмѣстѣ, мы въ то же время скрывали свои мысли и чувства, обижаясь другъ на друга за недостатокъ откровенности. Между нами существовала внѣшняя дружба, но не было довѣрія; меня волновало чувство безнадежной любви и безразсуднаго любопытства; Діана находилась въ постоянномъ смущеніи и сомнѣнія, и порою не могла скрыть своего неудовольствія. Подобное неловкое положеніе заставляло насъ постоянно думать другъ о другѣ, и въ концѣ концовъ (таковы странности человѣческой природы) усиливало нашу взаимную привязанность, не смотря на то, что мы часто становились во враждебныя отношенія другъ къ другу. Отъ моего самолюбія не укрылось то обстоятельство, что со времени моего пребыванія въ Осбальдистонъ-Галлѣ, отвращеніе мисъ Діаны къ монастырской жизни значительно усилилось, по съ другой стороны я долженъ былъ сознаться, что чувство, которое она по видимому питала ко мнѣ, было вполнѣ подчинено таинственнымъ обстоятельствамъ ея судьбы. У мисъ Вернонъ былъ серьезный, рѣшительный характеръ, и она никогда не пожертвовала бы чувствомъ долга и благоразумія любви ко мнѣ. И убѣдился въ этомъ изъ одного разговора, который я имѣлъ съ Діаной около этого времени.

Мы сидѣли вдвоемъ въ библіотекѣ. Мисъ Вернонъ перелистывала мой экземпляръ „Orlando Furioso“, и выронила листокъ бумаги, который былъ заложенъ въ книгу. Я хотѣлъ поднять его, но она предупредила меня.

— Это стихи, сказала она, взглянувъ на листокъ, и развернула его, ожидая по видимому отвѣта. — Вы позволите прочесть? Постойте, постойте, вы краснѣете, слѣдовательно мнѣ придется силой побороть вашу скромность.

— Стихи не заслуживаютъ вашего вниманія, милая мисъ Вернонъ, отвѣчалъ я. — Это слабый опытъ, неоконченный переводъ! Вы такъ хорошо знакомы съ оригиналомъ, что слишкомъ строго отнесетесь къ блѣдной копіи.

— Любезный другъ, начала мисъ Вернонъ, — послушайтесь добраго совѣта, и не прибѣгайте къ излишней скромности, чтобы вызвать меня на любезности; вы знаете, я люблю правду, — одну правду, и не сказала бы слово лести самому Аполлону, не смотря на его звонкую лиру.

Она начала читать первыя стансы:

Про подвиги рыцарей храбрыхъ пою,

Про гордыхъ красавицъ, про страсти кипучія;

Про мавровъ, пришедшихъ изъ знойной земли.

И про ихъ младаго вождя Аграманта,

Во Францію внесшаго страхъ и войну,

Отмщая за гибель достойнаго мужа,

Столь всѣми любимаго старца Трояна.

И струны мои будутъ громко звучать

Про подвиги храбраго Роланда,

Который для Карла престолъ охраняя,

Въ безуміе впалъ отъ несчастной любви.

— У васъ тутъ много написано, сказала она, пробѣгая глазами листокъ, и прерывая звуки, наиболѣе сладкіе для человѣческаго слуха, — звуки любимаго голоса, читающаго передъ молодымъ поэтомъ его собственное произведеніе.

— Слишкомъ много, чтобы злоупотреблять вашимъ вниманіемъ, мисъ Вернонъ, возразилъ я нѣсколько разочарованнымъ тономъ, и взялъ изъ ея рукъ листокъ, который она не стала удерживать. Однакожъ, мисъ Діана, продолжалъ я, помолчавъ немного, — при моей уединенной, однообразной жизни, я находилъ большое удовольствіе — замѣтьте, не болѣе какъ удовольствіе — переводить любимаго моего автора, которымъ я зачитывался еще на берегахъ Гаронны.

— Но, замѣтила Діана очень серьезно, — развѣ вы не могли найти себѣ лучшаго занятія?

— Вы думаете, мнѣ слѣдовало написать что нибудь оригинальное? сказалъ я, очень польщенный ея замѣчаніемъ. — По правдѣ сказать, я искуснѣе подбираю слова и рифмы, чѣмъ мысли, а потому охотно пользуюсь чужими. Впрочемъ, мисъ Вернонъ, ваше поощреніе….

— Извините меня, Франкъ; я васъ совсѣмъ не поощряю, и не желаю поощрять. Я не думала пи о переводахъ, ни объ оригинальныхъ произведеніяхъ, такъ какъ вполнѣ убѣждена, что вы болѣе способны на другія дѣла. Мои слова огорчаютъ васъ, прибавила она, — мнѣ это очень жаль.

— Я не огорченъ, я совсѣмъ не огорченъ, возразилъ я, скрывая свое неудовольствіе, и стараясь быть какъ можно любезнѣе, — я вамъ очень благодаренъ за участіе, которое вы принимаете во мнѣ.

— Какъ хотите, продолжала неумолимая Діана, — а, въ вашемъ притворно-равнодушномъ голосѣ слышатся огорченіе и неудовольствіе. Пожалуйста не сердитесь на меня за это маленькое испытаніе. То что мнѣ нужно сказать вамъ сегодня огорчитъ васъ, быть можетъ, еще сильнѣе.

Я понялъ ребячество своего поведенія и нравственное превосходство мисъ Вернонъ; мнѣ стало совѣстно самого себя, и я поспѣшилъ увѣрить Діану, что не могу сердиться на строгій приговоръ, сдѣланный съ добрымъ намѣреніемъ.

— Это честію сказано, возразила мисъ Вернонъ; — я была увѣрена, что ваша авторская раздражительность не долговѣчна. А теперь будемте говорить серьезно. Имѣли вы въ послѣднее время извѣстія отъ вашего отца?

— Нѣтъ, не имѣлъ, отвѣтилъ я; онъ не удостоилъ меня ни однимъ письмомъ со времени моего прибытія въ Осбальдистонъ-Галль.

— Странно! Впрочемъ, васъ, Осбальдистоновъ, трудно понять. Вамъ слѣдовательно ничего не извѣстно о поѣздкѣ вашего отца въ Голландію, куда его потребовало какое-то спѣшное дѣло?

— Я не слыхалъ объ этомъ пи одного слова.

— Для васъ стало быть будетъ такъ же новостью, и неутѣшительною, что вашъ отецъ, уѣзжая, предоставилъ безконтрольный надзоръ за всѣми дѣлами мистеру Рашлею Осбальдистону?

Я вскочилъ съ своего мѣста въ сильномъ волненіи.

— Это очень тревожное извѣстіе, продолжала мисъ Вернонъ задумчиво. На вашемъ мѣстѣ, Франкъ, я постаралась бы предупредить опасности, которыя угрожаютъ вамъ.

— Какъ же я могу это сдѣлать?

— Все возможно для человѣка мужественнаго и дѣятельнаго, сказала она, бросая на меня взглядъ, который напомнилъ мнѣ средневѣковыхъ героинь, воодушевлявшихъ рыцарей въ минуту опасности; — но трусливый и нерѣшительный человѣкъ никогда ничего не сдѣлаетъ, потому что ему все будетъ казаться невозможнымъ.

— Что вы мнѣ посовѣтуете, мисъ Вернонъ? спросилъ я, съ трепетомъ ожидая отвѣта.

Она помолчала немного, а потомъ сказала очень рѣшительно:

— Вы должны немедленно уѣхать изъ Осбальдистонъ-Галля и возвратиться въ Лондонъ. Вы можетъ быть, продолжала она болѣе мягкимъ голосомъ, — оставались съ нами долѣе чѣмъ позволяло благоразуміе; но это была не ваша вина. Теперь съ вашей стороны будетъ преступленіемъ потерять минуту, — да, преступленіемъ. Я вамъ говорю безъ преувеличенія; если Рашлей будетъ управлять дѣлами вашего отца, онъ непремѣнно разоритъ его.

— Какъ же это можетъ случиться?

— Не предлагайте мнѣ вопросовъ, отвѣчала она, — и вѣрьте мнѣ на слово. Рашлей не думаетъ о распространеніи торговыхъ дѣлъ; его планы простираются шире и дальше; и онъ незадумавшись воспользуется состояніемъ мистера Осбальдистона для достиженія своихъ честолюбивыхъ цѣлей. Пока вашъ отецъ находился въ Англіи, ему невозможно было это сдѣлать; но во время его отсутствія могутъ представиться благопріятные случаи, и Рашлей съумѣстъ ими воспользоваться.

— Но я въ немилости у отца, мисъ Вернонъ, — и совершенно отстраненъ отъ дѣла; мое присутствіе въ Лондонѣ едва ли въ состояніи предупредить опасность.

— Вы ошибаетесь; одно ваше присутствіе можетъ многое измѣнить. Вы вмѣсто неотъемлемое, врожденное право вмѣшаться въ дѣла. Безъ сомнѣнія васъ поддержатъ друзья и товарищи вашего отца, а также главный прикащикъ, мистеръ Овенъ. Дѣло въ томъ, что планы Рашлея — она вдругъ остановилась, какъ бы опасаясь сказать что нибудь лишнее — планы Рашлея… эгоистичные и безчестные… могутъ быть легко разоблачены, а тогда онъ первый отъ нихъ откажется. Поэтому, повторяю вамъ слова вашего любимаго поэта —

„Скорѣй коня! скорѣй коня!

Лишь трусы сомнѣваютсяI“

— Діана! воскликнулъ я подъ вліяніемъ сильнаго порыва чувства, — неужели вы можете совѣтовать мнѣ уѣхать изъ Осбальдистонъ-Галля? — Въ такомъ случаѣ я дѣйствительно оставался здѣсь долѣе чѣмъ слѣдовало.

Мисъ Вернонъ покраснѣла, но отвѣтила мнѣ твердымъ голосомъ:

— Да, я вамъ совѣтую уѣхать изъ Осбальдистонскаго замка, и никогда ne возвращаться въ него. Здѣсь о васъ пожалѣетъ только одинъ другъ, продолжала она, стараясь улыбнуться, — но я привыкла жертвовать другимъ своей дружбой и счастіемъ. Вы найдете въ свѣтѣ много такихъ же безкорыстныхъ друзей какъ я, но они будутъ въ состояніи оказать вамъ болѣе пользы, и можетъ быть не будутъ находиться въ такой зависимости отъ обстоятельствъ и козней злыхъ людей.

— Никогда! воскликнулъ я, никогда! — Я не буду въ состояніи ничѣмъ вознаградить себя за подобную потерю. Сказавъ это, я взялъ ея руку и прильнулъ къ ней губами.

— Это сумасшествіе! Это безуміе! воскликнула она, вырывая свою руку, которую однако я не сразу выпустилъ. Послушайте, серъ, вы должны стыдиться такого недостойнаго порыва страсти. Я торжественно обречена на служеніе Богу, такъ какъ не желаю быть женой негодяя — Рашлея Осбальдистона или грубаго дикаря, его брата. Я съ колыбели обречена на монастырскую жизнь, вы это сами знаете. Ваше необузданное поведеніе не можетъ имѣть на меня вліянія; оно только подтверждаетъ необходимость вашего немедленнаго отъѣзда. Тутъ она вдругъ понизила голосъ и прибавила тихо:

— Ступайте, ступайте, мы еще разъ увидимся съ вами здѣсь, но это будетъ въ послѣдній разъ.

Я пристально слѣдилъ за направленіемъ ея глазъ, и мнѣ показалось, что портьера, закрывавшая дверь, черезъ которую обыкновенно входилъ Рашлей, колыхалась. Я подумалъ что насъ подслушиваютъ, и вопросительно взглянулъ на мисъ Вернонъ.

— Ничего, сказала она слабымъ голосомъ, — это мышь шумитъ за занавѣской.

Мое негодованіе при мысли, что посторонній человѣкъ подслушивалъ нашъ разговоръ, было безгранично, по меня остановило отъ глупой вспышки благоразуміе и настойчивое требованіе Діаны, повторившей слова „Ступайте, ступайте!“ Я вышелъ изъ комнаты въ сильнѣйшемъ волненіи, и долго не могъ успокоиться.

Самыя разнородныя мысли тѣснились и путались въ моей головѣ; онѣ то быстро летѣли одна за другой, то нагромождались другъ на друга, едва не лишая меня сознанія; такъ стелется туманъ въ горныхъ долинахъ, окружая путешественника мрачными клубами и скрывая отъ него всѣ предметы, по которымъ онъ могъ бы найти дорогу въ дикой мѣстности. — Въ моемъ воображеніи возставала неясная идея объ опасности, грозившей отцу — козни Рашлея Осбальдистона: потомъ я вспоминалъ полупризнаніе, которое я сдѣлалъ Діанѣ Вернонъ, вспоминалъ о ея тяжеломъ положеніи въ борьбѣ съ нежеланіемъ идти въ монастырь и съ отвращеніемъ къ нареченному жениху; но среди всѣхъ этихъ обрывковъ мыслей и впечатлѣній, я не былъ въ состояніи разсуждать трезво, и взглянуть на тотъ или другой вопросъ въ надлежащемъ свѣтѣ. Меня всего болѣе поразилъ полумягкій и полурѣшительный топъ, которымъ мисъ Вернонъ отвѣтила на мое робкое признаніе. Въ ея голосѣ слышалось и сочувствіе ко мнѣ, и полная готовность подчиниться препятствіямъ, которыя дѣлали невозможнымъ открытое признаніе нашей взаимной привязанности. Она замѣтила движеніе таинственной занавѣски безъ особеннаго удивленія, но съ испугомъ, и это подтвердило мои предположенія о существованіи опасности. Дѣйствительно, Діана не страдала нервной впечатлительностью, по примѣру другихъ женщинъ, и не знала безпричиннаго страха. Я не могъ отдать себѣ яснаго отчета въ таинственной обстановкѣ, окружавшей мисъ Діану, какъ волшебницу въ заколдованной пещерѣ, и очень желалъ разоблачить тѣ сокровенныя пружины» которыя по видимому управляли всѣми ея поступками. Я такъ увлекся этимъ желаніемъ, что позабылъ на время о Рашлеѣ, объ отцѣ, объ опасности, которая намъ угрожала, и сталъ думать только о мисъ Вернонъ. Я рѣшилъ, что не уѣду изъ Осбальдистонъ-Галля прежде чѣмъ не узнаю чего нибудь опредѣленнаго объ этой странной молодой дѣвушкѣ, въ которой меня такъ поражала смѣсь откровенности и таинственности, такъ какъ она высказывалась довѣрчивой искренностью свои мысли и чувства, и облекала непонятной таинственностью всѣ свои поступки.

Я долженъ сознаться, милый Третямъ, что мною руководило не только чувство любви къ Діанѣ, но также неудовлетворенное любопытство и ревность, хотя я не смѣлъ даже самому себѣ признаваться въ этомъ. Ревность, сопровождающая почти всегда любовь, какъ плевелы сопровождаютъ доброе сѣмя, — ревность овладѣла мною съ той минуты какъ я замѣтилъ вліяніе, которое Діана испытывала со стороны невидимыхъ существъ, руководившихъ ея поступками. Чѣмъ болѣе я вдумывался въ ея характеръ, тѣмъ болѣе убѣждался, что на нее можно имѣть вліяніе только путемъ сильной привязанности, и тѣмъ подозрительнѣе относился къ таинственнымъ силамъ, державшимъ ее въ своей власти.

Мучительное сомнѣніе, овладѣвшее мною, усилило во мнѣ желаніе узнать тайну мисъ Вернонъ; для этой цѣли я составилъ особый планъ дѣйствія, подробности котораго объяснятся въ слѣдующей главѣ.

ГЛАВА XVII.

Мнѣ голосъ говоритъ:-- уйди,

Но ты его не можешь слышать;
Меня рука шлетъ въ дальній путь,
Но ты ее не можешь видѣть.

Тиколь.

Я уже говорилъ, милый Трошамъ, что по вечерамъ я никогда не заходилъ въ библіотеку иначе, какъ предварительно сговорившись съ мисъ Вернонъ и заручившись обществомъ почтенной Марты. Впрочемъ, я совершенно добровольно подчинилъ себя такимъ условіямъ, и никогда не упоминалъ объ нихъ формально. Въ послѣднее время, когда наши взаимныя отношенія сдѣлались довольно натянутыми, мы съ Діаной никогда не сходились по вечерамъ. Поэтому она не имѣла никакого основанія предполагать, что я захочу возобновить эти свиданія, и во всякомъ случаѣ могла ожидать, что я предупрежу ее о моемъ приходѣ въ библіотеку, чтобы дать ей время пригласить, какъ бывало прежде, старую Марту. Но съ другой стороны я никогда не обязывался передъ Діаной прибѣгать къ такой деликатной предупредительности; другими словами, нашъ безмолвный договоръ, освященный обычаемъ, не былъ освященъ закономъ. Я имѣлъ право, наравнѣ съ другими членами семейства, входить въ библіотеку во всякое время дня и ночи, и никто не могъ обвинить меня въ нескромности, хотя бы я появился въ ней совершенно неожиданно. Я былъ убѣжденъ, что мисъ Вернонъ видѣлась въ библіотекѣ съ Воганомъ, или съ кѣмъ нибудь другимъ кто руководилъ ея поступками, и что эти свиданія происходили въ такое время когда можно было всего болѣе расчитывать на уединеніе. Я имѣлъ также основаніе предполагать, -что таинственный посѣтитель не принадлежалъ къ обитателямъ замка; многія обстоятельства подтверждали это предположеніе: — въ библіотекѣ видѣнъ былъ свѣтъ въ такіе часы, когда всѣ спали глубокимъ сномъ; въ окнахъ мелькали незнакомыя мнѣ тѣни; на травѣ, покрытой утренней росой, можно было прослѣдить человѣческіе шаги отъ двери въ башнѣ до калитки въ садовой стѣнѣ; таинственные голоса и привидѣнія, про которыя разсказывали слуги и Андрю Фэрсервисъ, также возбуждали мое подозрѣніе. Такъ какъ неизвѣстный посѣтитель мисъ Вернонъ имѣлъ по видимому большое вліяніе на ея судьбу, то я твердо рѣшился узнать какого рода могло быть это вліяніе, дурное или хорошее, кто былъ таинственный незнакомецъ, и главное, какимъ образомъ онъ пріобрѣлъ надъ Діаной такое могущество; — подчинялась ли она ему изъ страха, или изъ чувства привязанности. Послѣдній вопросъ интересовалъ меня всего болѣе, хотя я не хотѣлъ въ этомъ сознаться. Но моя ревность ясно высказывалась въ томъ, что я никакъ не хотѣлъ допустить, что многія лица замѣшаны въ интригу, опутавшую Діану своими сѣтями, а въ моемъ воображеніи настойчиво возставалъ образъ одного человѣка, который долженъ былъ имѣть надъ ней неограниченное вліяніе. Я сто разъ убѣждалъ себя въ совершенной безосновательности такого подозрѣнія, во никакъ не могъ отдѣлаться отъ предвзятаго мнѣнія, что я имѣю дѣло съ молодымъ, красивымъ, ловкимъ соперникомъ, который овладѣлъ сердцемъ очаровательной Діаны, и руководитъ ея поступками. Я помѣстился въ саду съ твердымъ намѣреніемъ накрыть негодяя, и сталъ ожидать. появленія свѣта въ библіотекѣ.

Мое нетерпѣніе было такъ велико, что я пришелъ на мѣсто наблюденія за цѣлый часъ до заката солнца, хотя не могъ ничего увидѣть ранѣе наступленія сумерекъ. Былъ теплый іюльскій вечеръ; аллеи сада были совершенно пусты, по случаю кануна праздника. Я сталъ ходить взадъ и впередъ, вдыхая въ себя воздухъ, напитанный благоуханіями, и раздумывая о возможныхъ послѣдствіяхъ моего предпріятія. Прохладный вѣтерокъ, едва колыхавшій деревья, освѣжалъ мою взволнованную кровь; мысли, безпорядочно тѣснившіяся въ моей головѣ, улеглись; я спокойно взглянулъ на свое положеніе, и невольно задалъ себѣ вопросъ, имѣю ли я право вмѣшиваться въ тайны мисъ Вернонъ, или кого нибудь изъ другихъ членовъ семейства Осбальдистоновъ. Какое мнѣ было дѣло до тѣхъ лицъ, которыхъ дядя желалъ скрывать въ своемъ домѣ, гдѣ я самъ былъ принятъ гостемъ? Могъ ли я чѣмъ нибудь оправдать свое желаніе — проникнуть въ тайну, окружавшую поступки мисъ Вернонъ, когда она сама не желала мнѣ открыть ее?

Но ослѣпленная страсть и упрямая настойчивость подсказали мнѣ отвѣтъ на эти вопросы: Я могъ оказать услугу серу Гильдебранду, вѣроятно ничего не знавшему объ интригѣ, затѣянной въ его же замкѣ; я надѣялся также оказать еще большую услугу мисъ Вернонъ, которая, по всей природной довѣрчивости и простотѣ, вошла въ странныя, таинственныя отношенія съ личностью, по видимому подозрительной и опасной. Рѣшаясь насильно завладѣть ея довѣріемъ, я руководился благороднымъ и безкорыстнымъ (да, я позволяю себѣ употребить слово безкорыстнымъ) намѣреніемъ помочь ей, защитить ее противъ тайныхъ козней, и въ особенности предостеречь ее противъ неизвѣстнаго совѣтника, которому она такъ безразсудно довѣрялась. Такими доводами я старался подкупить свою совѣсть, и совѣсть, подобно расчетливому торговцу, рѣшилась принять фальшивую монету за настоящую, чтобы не утратить хорошаго покупателя. _#

Въ то время какъ я гулялъ по тѣнистымъ аллеямъ и обдумывалъ въ своей головѣ все что можно было сказать pro и contra моего намѣренія, я наткнулся на Андрю Фэрсервиса стоявшаго, наподобіе статуи передъ рядомъ ульевъ, и находившагося по видимому въ благоговѣйномъ созерцаніи; — однимъ глазомъ онъ слѣдилъ за движеніями маленькихъ безпокойныхъ гражданъ, возвращавшихся на ночь въ свои соломенные замки, а другимъ смотрѣлъ въ книгу духовнаго содержанія, которая отъ ветхости и частаго употребленія истерлась по угламъ и приняла почти овальную форму; это обстоятельство, въ связи съ мелкой печатью и сѣрымъ цвѣтомъ бумаги, придавало книгѣ чрезвычайно почтенный видъ древности.

— Я читалъ сочиненіе достойнаго богослова, Джона Кваклебена, «Душистый и нѣжный цвѣтокъ, посаженный въ долинѣ нашего міра», сказалъ Андрю, закрывая книгу при моемъ появленіи, и закладывая свои очки, вмѣсто замѣтки на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ остановился.

— А пчелы раздѣляли по видимому съ вами внимательное изученіе знаменитаго автора?

— Безбожное племя, возразилъ садовникъ; кажется довольно у нихъ времени на недѣлѣ чтобы роиться; — цѣлыхъ шесть дней подъ рядъ; такъ нѣтъ же! выберутъ непремѣнно суботу, и мѣшаютъ добрымъ людямъ пойти въ храмъ Божій. Впрочемъ, сегодня бѣда еще не такъ велика; въ Грэнигенской часовнѣ нѣтъ вечерней проповѣди.

— Вы бы могли послѣдовать моему примѣру, Андрю, и сходить въ приходскую церковь; пасторъ прекрасно говорилъ сегодня.

— Обглоданныя кости холоднаго тетерева — обглоданныя кости холоднаго тетерева, воскликнулъ Андрю, улыбаясь въ высшей степени презрительно; — онѣ только годятся собакамъ, не въ обиду будь сказано вашей милости. Да, разумѣется, я могъ бы послушать какъ пасторъ разглагольствуетъ въ своемъ бѣломъ балахонѣ, какъ музыканты играютъ на дудочкахъ, но пользы отъ этого было бы мало, все равно было бы пойдти на службу патера Дохарти.

— Дохарти! повторилъ я (такъ звали стараго патера, ирландца, который служилъ иногда въ Осбальдистонъ-Галлѣ). — Я думалъ что отецъ Воганъ гоститъ въ замкѣ; — по крайней мѣрѣ онъ былъ здѣсь вчера.

— Да, былъ вчера, возразилъ Андрю — но онъ уѣхалъ вечеромъ въ Грейстокъ и еще куда-то на западъ. Тамъ что-то неспокойно; люди суетятся не хуже моихъ пчелъ; хотя, замѣтьте, я вовсе не хочу сравнивать чистыхъ божьихъ созданій съ отверженными папистами. Вѣдь у меня сегодня уже второй разъ пчелы роятся; первый рой улетѣлъ еще рано поутру. Впрочемъ, онѣ угомонились кажется на ночь; поэтому мнѣ остается распроститься съ вашей милостью, желая вамъ всего хорошаго.

Съ этими словами Андрю вошелъ домой; но онъ еще нѣсколько разъ съ любовью оглядывался на улья.

Однако я узналъ отъ него весьма важную новость: — именно, что Воганъ не могъ быть въ замкѣ. Слѣдовательно, если бы съ наступленіемъ сумерекъ я замѣтилъ свѣтъ въ окнахъ библіотеки, я могъ бы безошибочно предположить одно изъ двухъ: или свѣтъ былъ зажженъ не для Вогана, или хитрый патеръ соблюдалъ большую таинственность въ своихъ посѣщеніяхъ; поэтому я съ нетерпѣніемъ ожидалъ заката солнца. Не успѣлъ еще угаснуть послѣдній отблеска" вечерней зари, какъ въ окнахъ библіотеки показался слабый свѣтъ. Я слѣдила" за этимъ свѣтомъ съ такимъ же напряженнымъ вниманіемъ, съ какимъ мореплаватель смотритъ на огонь отдаленнаго маяка, указывающій ему путь. Послѣдніе доводы, которыми совѣсть старалась побѣдить во мнѣ чувство любопытства и ревности, исчезли въ эту торжественную минуту, приближавшую меня къ желанной цѣли. — Я возвратился въ замокъ, робко миновалъ комнаты, въ которыхъ можно было встрѣтить кого-нибудь, и темными извилистыми коридорами добрался до библіотеки; у дверей мною овладѣла прежняя нерѣшительность; я взялся за ручку и пріостановился; за дверью послышались торопливые, осторожные шаги; я быстро вошелъ, — и засталъ мисъ Вернонъ одну.

Діана по видимому смутилась; не знаю, отъ моего ли неожиданнаго появленія, или отъ другой какой либо причины; я замѣтилъ въ ней какое-то лихорадочное волненіе, происходившее очевидно отъ сильнаго безпокойства. Но она мгновенно оправилась; и — совѣстно признаться — я, пришедшій уличить ее, совершенно растерялся подъ ея пристальнымъ взглядомъ.

— Что случилось? спросила мисъ Вернонъ. — Пріѣхалъ кто нибудь въ замокъ?

— Никто не пріѣзжалъ, насколько мнѣ извѣстно, отвѣтилъ я въ нѣкоторомъ смущеніи; — я пришелъ за моимъ «И енотовымъ Роландомъ».

— Ваша книга лежитъ вотъ тамъ, сказала мисъ Вернонъ, указывая на столъ.

Я сдѣлалъ видъ, какъ будто не нахожу книги, и въ то же время обдумывалъ какъ бы мнѣ ловчѣе совершить отступленіе. Перебирая книги, лежавшія на столѣ, я случайно замѣтилъ мужскую перчатку и невольно взглянулъ на мисъ Вернонъ; наши взоры встрѣтились, и лице Діаны вспыхнуло яркимъ румянцемъ.

— Это одинъ изъ святыхъ для меня памятниковъ, сказала она, запинаясь и предупреждая мой вопросъ; — это одна изъ нары перчатокъ, принадлежавшихъ нѣкогда моему дѣду, которымъ вы такъ любовались въ прекрасной картинѣ Ванъ-Дика.

Полагая вѣроятно, что я не удовлетворюсь бездоказательными словами, она отворила ящикъ огромнаго дубоваго стола, и вынувъ оттуда перчатку бросила ее мнѣ. Когда человѣкъ откровенный и прямодушный начинаетъ хитрить и лукавить, онъ обыкновенно бываетъ неловокъ, и почти всегда возбуждаетъ подозрительность собесѣдника, недовѣрчиво слушающаго его разсказъ, сшитый бѣлыми нитками. Я взглянулъ на лежавшія передо мною перчатки, и замѣтилъ очень серьезнымъ голосомъ:

— Перчатки безъ сомнѣнія очень похожи одна на другую по формѣ и шитью; но онѣ не могутъ составлять пары, потому что приходятся обѣ. на правую руку.

Діана закусила губы отъ злости, и покраснѣла еще сильнѣе.

— Вы въ правѣ обличать меня, сказала она съ горечью; — всякій другой понялъ бы мои слова въ томъ смыслѣ, что я не хочу разоблачать обстоятельствъ, до которыхъ чужому человѣку нѣтъ никакого дѣла. Но вы сочли за лучшее поступить иначе и доказать мнѣ, что лицемѣріе низкій порокъ, и что я неискусно притворяюсь. Теперь я вамъ скажу откровенно, что вы не ошиблись, и что лежащія передъ вами перчатки по парныя. Одна изъ нихъ принадлежитъ другу, который для меня дороже оригинала картины Ванъ-Дика — другу, который былъ и всегда останется моимъ совѣтникомъ и руководителемъ, котораго я уважаю… котораго я…

Она остановилась.

Меня взорвалъ ея тонъ, и я поспѣшилъ докончить ея слова.

— Котораго вы любите, мисъ Вернонъ? — вы это вѣроятно хотѣли сказать?

— Хотя бы и такъ, гордо возразила Діана; — развѣ я обязана давать кому-нибудь отчетъ въ своихъ привязанностяхъ?

— Во всякомъ случаѣ не мнѣ, мисъ Вернонъ. Пожалуйста не подозрѣвайте меня въ такой самоувѣренности. Но, продолжалъ я торжественнымъ голосомъ, — л льщу себя надеждой, что мисъ Вернонъ захочетъ извинить друга, лишившагося ея довѣрія, если онъ позволитъ себѣ замѣтить…

— Пожалуйста воздержитесь отъ всякихъ замѣчаній, серъ, сердито перебила меня мисъ Вернонъ. — Я не желаю чтобы меня подозрѣвали или допрашивали. Я никому не позволю обсуждать мои поступки, и если вы явились сюда въ необычное время чтобы подсматривать за мною, то ваше расположеніе ко мнѣ, о которомъ вы такъ много говорите, не можетъ служить оправданіемъ вашего неблаговиднаго поступка.

— Я васъ сейчасъ освобожу отъ своего присутствія, отвѣтилъ я очень гордо, не желая признавать себя виноватымъ; — я васъ сейчасъ освобожу отъ своего присутствія, мисъ Вернонъ. Я пробудился отъ сладкаго и, увы, очень обманчиваго сна; я… но мы хорошо понимаемъ другъ друга.

Я подошелъ уже къ двери, по Діана мгновенно очутилась подлѣ меня, схватила меня за руку, и почти насильно толкнула на середину комнаты; въ этомъ искреннемъ движеніи было много наивной простоты, и оно меня глубоко тронуло.

— Постойте, мистеръ Франкъ, сказала она, — вы не можете такъ разстаться со мной; у меня слишкомъ мало преданныхъ людей, чтобы я могла отказаться даже отъ такого себялюбиваго, неблагодарнаго друга, какъ вы. Выслушайте внимательно мои слова, мистеръ Франсисъ Осбальдистонъ. Вы ничего не узнаете о таинственной перчаткѣ (при этомъ она подняла ее со стола) — ничего; вы не узнаете ни одной іоты болѣе того что вы уже знаете. Тѣмъ не менѣе я не желаю чтобы перчатка была причиною ссоры между нами. Мнѣ придется недолгое время оставаться здѣсь, продолжала она болѣе нѣжнымъ голосомъ, — а вы уѣдете еще раньше меня. Мы разстанемся, и больше никогда не встрѣтимся; зачѣмъ же намъ отравлять ненужной подозрительностью и жалкими препирательствами послѣдніе часы, которые намъ суждено провести вмѣстѣ на этомъ свѣтѣ?

Для меня самого непонятно, милый Трошамъ, какъ эта странная, обворожительная дѣвушка могла имѣть такую громадную власть надъ моимъ характеромъ, съ которымъ я самъ не всегда справлялся. Входя въ библіотеку я имѣлъ твердое намѣреніе потребовать отъ мисъ Вернонъ объясненія. Она съ гордымъ негодованіемъ отказала мнѣ въ моемъ требованіи и призналась, что предпочитаетъ мнѣ другого; — я не могъ смотрѣть на ея таинственнаго руководителя иначе какъ на счастливаго соперника. — И не смотря на все это, когда я собрался уйдти изъ библіотеки и навсегда разорвать мои отношенія къ Діанѣ, ей достаточно было перейдти отъ высокомѣрнаго неудовольствія къ ласковому, грустному топу, чтобы сдѣлать изъ меня покорнаго своего раба и снова усадить меня на обычное мое кресло.

— Зачѣмъ вы это дѣлаете, мисъ Вернонъ? сказалъ я когда мы сѣли; — зачѣмъ вы это дѣлаете? Зачѣмъ вы хотите заставить меня смотрѣть на ваше безпокойство, которому я не могу помочь, и на таинственные поступки, значеніе которыхъ мнѣ не позволено узнать? Хотя вы очень неопытны, но вы должны понимать, что такая красивая молодая дѣвушка, какъ вы, можетъ имѣть только одного друга. Если бы близкій мой товарищъ избралъ незнакомое мнѣ третье лице повѣреннымъ своихъ тайнъ, я непремѣнно приревновалъ бы его; но когда вы, мисъ Вернонъ…

— Да, я понимаю, вы чувствуете ко мнѣ ревность со всей силой и необузданностью этой нѣжной страсти. Но, любезный другъ, вы говорили до сихъ поръ наивныя истины и красивыя фразы, которыя простячки заучиваютъ изъ романовъ и комедій, и въ которыя они потомъ начинаютъ серьезно вѣрить. Дѣвочки и юноши болтаютъ про любовь; а когда любовь засыпаетъ, они начинаютъ болтать о ревности. Но мы съ вами, Франкъ, взрослые люди, непривыкшіе къ празднымъ мечтамъ; съ нашей стороны было бы непростительнымъ безразсудствомъ искать въ нашихъ отношеніяхъ что нибудь кромѣ чистой безкорыстной дружбы. Всякія другія отношенія такъ же мало возможны между нами, какъ если бы вы были женатымъ человѣкомъ, а я — замужней женщиной. Говоря откровенно, продолжала она послѣ минутнаго колебанія, — хотя я дѣлаю уступку прекрасному полу и краснѣю при этихъ словахъ, — говоря откровенно, мы не можемъ жениться, если бы хотѣли, и не должны, еслибъ могли.

При этихъ жестокихъ словахъ, Трешамъ, щеки ея покрылись самымъ очаровательнымъ румянцемъ. Я хотѣлъ возражать, совсѣмъ позабывъ о подозрѣніяхъ, которыя привели меня въ этотъ вечеръ въ библіотеку, но она остановила меня холоднымъ, почти строгимъ голосомъ.

— Я сказала вамъ одну правду, непреувеличенную, неопровержимую правду, и я не желаю слышать никакихъ допросовъ и объясненій. — Слѣдовательно, мы остаемся друзьями, мистеръ Осбальдистонъ, не правда ли?

— При этомъ она взяла мою руку, и продолжала: «мы остаемся навсегда друзьями, и только друзьями».

Я поникъ головой, ошеломленный, какъ выразился бы Спенсеръ, той смѣсью нѣжности и твердости, которыя слышались въ ея голосѣ. Она поспѣшила перемѣнить разговоръ.

— Вотъ письмо, сказала она, — которое очень ясно адресовано вамъ, мистеръ Осбальдистонъ, но которое едва ли дошло бы до васъ, не смотря на всѣ старанія лица, писавшаго его, если бы въ дѣло не вмѣшался нѣкій Паколе, мой карликъ — волшебникъ, которымъ я обзавелась, какъ всѣ несчастныя сказочныя красавицы.

Я открылъ письмо и пробѣжалъ его; развернутый листъ бумаги выпалъ изъ моихъ рукъ, и я невольно воскликнулъ:

— Господи! Мое безразсудство и непослушаніе погубили отца!

— Вы поблѣднѣли, мистеръ Осбальдистонъ, воскликнула Діана съ дружескимъ участіемъ. Вамъ дурно?… Не принести ли вамъ стаканъ воды?… Будьте человѣкомъ, Франкъ, и не падайте духомъ. Что случилось съ вашимъ отцомъ… онъ умеръ?

— Нѣтъ, онъ живъ, слава Богу, отвѣтилъ я. — по въ какомъ бѣдственномъ положеніи!..

— Не отчаивайтесь; можно мнѣ прочесть письмо? спросила она, поднимая его съ пола.

Я отвѣчалъ утвердительно, не отдавая себя хорошенько отчета въ своихъ словахъ. Она прочла письмо съ величайшимъ вниманіемъ.

— Кто это мистеръ Трешамъ, подписавшій это письмо?

— Это компаніонъ моего отца, мисъ Вернонъ (твой достойный батюшка, Вилъ); — во онъ не принимаетъ непосредственнаго участія въ дѣлахъ торговаго дома.

— Онъ упоминаетъ о нѣсколькихъ письмахъ, отправленныхъ къ вамъ, сказала мисъ Вернонъ.

— Я не получалъ ни одного, отвѣтилъ я.

— Если я хорошо понимаю содержаніе письма, продолжала она, — то Рашлей, управлявшій всѣми дѣлами послѣ отъѣзда вашего отца въ Голландію, отправился изъ Лондона въ Шотландію для уплаты очень значительныхъ суммъ по векселямъ, и съ тѣхъ поръ объ немъ нѣтъ никакихъ извѣстій.

— Да, къ сожалѣнію это такъ.

— Въ письмѣ говорится еще, продолжала она, — что главный прикащикъ, или кто-то другой… Овсисопъ… Овенъ — не могу хорошенько разобрать — отправился въ Глазго отыскивать Рашлея, и васъ просятъ пріѣхать туда же, чтобы ему помочь.

— Да, я долженъ немедленно уѣхать изъ Осбальдистонъ-Галля.

— Позвольте, сказала мысъ Вернонъ. — На сколько я понимаю дѣло, вы можете, въ худшемъ случаѣ, потерять только извѣстную сумму. — Неужели такое ничтожное обстоятельство оправдываетъ ваши слезы? Стыдитесь, мистеръ Осбальдистонъ!

— Вы судите меня несправедливо, мисъ Вернонъ, отвѣтилъ я, — я горюю не объ утратѣ состоянія, а о томъ впечатлѣніи, которое она произведетъ на отца, полагающаго свою честь въ торговомъ кредитѣ. Если его объявятъ несостоятельнымъ должникомъ, онъ не перенесетъ этого удара, какъ не переноситъ храбрый солдатъ бѣгства передъ непріятелемъ, или честный человѣкъ потери своего честнаго имени. Мнѣ страшно подумать, что я могъ бы спасти отца, пожертвовавъ своимъ ребяческимъ самолюбіемъ и безпричиннымъ отвращеніемъ къ почтенной и полезной дѣятельности! — А теперь… чѣмъ я могу загладить свою ошибку?

— Вы должны немедленно ѣхать въ Глазго, какъ вамъ совѣтуютъ въ этомъ письмѣ, замѣтила мисъ Вернонъ.

— Но если Рашлей дѣйствительно задумала, гнусный планъ ограбить своего благодѣтеля, то я не буду въ состояніи помѣшать ему, возразилъ я.

— Надежда на успѣхъ конечно сомнительна, мистеръ Франкъ; но оставаясь здѣсь вы не будете имѣть никакой возможности помочь вашему отцу. Не забывайте, что если бы вы заняли мѣсто, которое вамъ назначали, ничего бы дурнаго не случилось. Отправляйтесь же теперь, не теряя ни минуты, туда гдѣ ваше присутствіе по видимому необходимо. Впрочемъ, подождите минутку, я сейчасъ вернусь.

Она оставила меня въ сильномъ волненіи; но я сохранилъ настолько ясность сознанія, что могъ съ восторгомъ оцѣнить присутствіе духа и силу воли, которыя не покидали мисъ Вернонъ въ самую критическую минуту.

Черезъ нѣсколько минутъ Діана возвратилась съ пакетомъ, запечатаннымъ какъ письмо, но безъ адреса.

— Я даю вамъ эту бумагу, сказала она, — въ знакъ дружбы, вполнѣ довѣряясь вашему благородству. Если я не ошибаюсь, то срокъ уплаты но векселямъ, которую долженъ сдѣлать Рашлей, наступитъ 12-го сентября; если вы достанете деньги къ этому времени, то кредитъ вашего отца будетъ поддержанъ.

Я взялъ письмо и внимательно перечелъ его.

— Да, сказалъ я, мнѣ кажется, что иначе нельзя понимать словъ мистера Трешама; вы правы, мисъ Діана.

— Въ такомъ случаѣ, мой маленькій Паколе можетъ быть вамъ полезенъ. Вы вѣроятно слышали о волшебной силѣ, заключающейся въ письмѣ. Возьмите этотъ пакетъ и не открывайте его пока будетъ хоть какая нибудь возможность помочь дѣлу обыкновенными средствами. Если это вамъ удастся, то я надѣюсь, вы будете настолько благородны, что солжете этотъ пакетъ не заглядывая въ содержаніе; если же вы не будете въ состояніи выдти изъ опаснаго положенія, то распечатайте пакетъ за десять дней до наступленія роковаго срока. Вы найдете въ немъ указанія, которыя вѣроятію будутъ вамъ полезны. Прощайте, Франкъ; мы никогда болѣе не увидимся, по вспоминайте иногда о вашемъ другѣ, Діанѣ Вернонъ.

Она протянула мнѣ руку, но я прижалъ ее къ своей груди. Діана вздохнула, тихонько высвободилась изъ моихъ объятій, и вышла изъ комнаты. Я остался одинъ.

ГЛАВА XVIII.

И поскакали они бистро, какъ быстрѣе нельзя. Ура! ура! Вѣдь скачутъ мертвецы, почему же тебѣ не послѣдовать за мною? Бюргеръ.

Когда на человѣка обрушивается вдругъ много бѣдствій, онъ находитъ утѣшеніе въ разнообразіи тяжелыхъ впечатлѣній; одно мучительное чувство смѣняется другимъ, и несчастный не погибаетъ подъ гнетомъ одного изъ нихъ. Мнѣ было очень грустно разстаться съ мисъ Вернонъ, но я почувствовалъ бы гораздо сильнѣе это горе, если бы не былъ занятъ мыслью о бѣдственномъ положеніи отца; съ другой стороны, письмо Мистера

Трсшама встревожило бы меня гораздо больше, если бы я не находился уже подъ другимъ болѣзненнымъ впечатлѣніемъ. Я этимъ не хочу сказать, что я съ недостаточнымъ участіемъ относился къ положенію мисъ Вернонъ и моего отца. Но человѣческому горю есть предѣлъ: если насъ одновременно постигаютъ два бѣдствія, мы раздѣляемъ между ними наше отчаяніе, подобію тому какъ обанкротившійся негоціантъ раздѣляетъ свое имущество между всѣми своими кредиторами. Такъ думалъ я, возвращаясь въ свою комнату; читатель замѣтитъ, что мои мысли начинали принимать комерческій оттѣнокъ.

Оставшись наединѣ, я сталъ серьезно обдумывать письмо твоего отца, дорогой Виль. Оно было написано не совсѣмъ ясно; мистеръ Трешамъ совѣтовалъ мнѣ ѣхать какъ можно скорѣе въ шотландскій городъ Глазго, гдѣ я долженъ былъ встрѣтить Овена и узнать отъ него нѣкоторыя подробности. Основываясь на указаніяхъ въ письмѣ, Овена можно было найти у гг. Макъ-Вити, Макъ-Финъ и Комп., торговый домъ которыхъ помѣщался въ Галогэтскомъ кварталѣ. Твой отецъ намекалъ на нѣсколько писемъ, отправленныхъ ко мнѣ въ разное время, которыя по видимому были перехвачены, и упрекалъ меня довольно рѣзко за мое продолжительное молчаніе, хотя упрекъ этотъ самъ по себѣ былъ совершенно не заслуженъ, такъ какъ я постоянно писалъ, но мои письма, какъ теперь оказывалось, ни разу не дошли по назначенію. Я былъ изумленъ, читая всѣ эти водробности, и не усомнился ни на минуту, что Рашлей былъ истиннымъ виновникомъ всѣхъ бѣдствій и затрудненій, которыя такъ неожиданно разразились надъ моей головой. Но страшно было подумать, какой невѣроятной силой обладалъ этотъ человѣкъ, преслѣдуя свои преступныя цѣли. Впрочемъ, я долженъ отдать себѣ справедливость въ одномъ отношеніи. Горестная разлука съ мисъ Вернонъ, которая во всякое другое время всецѣло наполнила бы отчаяніемъ мое сердце, въ настоящую минуту отодвинулась на второй планъ, въ виду опасностей, угрожавшихъ моему отцу. Самъ лично я не придавалъ никакой цѣны богатству, и какъ всѣ молодые люди съ пылкимъ воображеніемъ, былъ убѣжденъ, что легче обойтись безъ денегъ, чѣмъ жертвовать свое время и свои дарованія на пріобрѣтеніе ихъ. Но я зналъ, что отецъ смотритъ на банкротство какъ на самое постыдное униженіе для негоціанта, увѣряя что оно дѣлаетъ жизнь въ тягость, и заставляетъ искать смерти какъ желаннаго утѣшенія.

Поэтому я сталъ придумывать средства къ предотвращенію катастрофы, не останавливаясь долѣе на своей собственной несчастной судьбѣ. Послѣ продолжительнаго размышленія, я твердо рѣшился уѣхать на слѣдующее же утро изъ Осбальдистонъ-Галля, и встрѣтить Овена въ Глазго. Я не хотѣлъ извѣщать сера Гильдебранда о своемъ отъѣздѣ, и счелъ благоразумнѣе оставить ему письмо, въ которомъ поблагодаривъ его за гостепріимство сообщилъ, что внезапное и весьма важное дѣло не позволило мнѣ проститься съ нимъ лично. Я былъ увѣренъ, что старикъ не взыщетъ за это безцеремонное обращеніе, а съ другой стороны находилъ опаснымъ извѣщать всѣхъ обитателей замка о моемъ отъѣздѣ: Рашлей такъ искусно раскинулъ свои сѣти, что легко могъ помѣшать осуществленію моихъ плановъ.

Итакъ, я рѣшился выѣхать на слѣдующее утро съ разсвѣтомъ, и добраться до шотландской границы прежде чѣмъ кто нибудь въ замкѣ заподозритъ мой отъѣздъ. Впрочемъ, меня затрудняло одно обстоятельство, которое могло послужить важной помѣхой. Я не только не зналъ кратчайшей дороги въ Глазго, но даже не вѣдалъ какъ туда попасть. А такъ какъ въ данномъ случаѣ сбереженіе времени было главнымъ условіемъ успѣха, я рѣшился посовѣтоваться объ этомъ дѣлѣ съ Андрю Фэрсервисомъ, какъ съ ближайшимъ и самымъ положительнымъ авторитетомъ. Не смотря на поздній часъ, я захотѣлъ немедленно привести свое намѣреніе въ исполненіе, и вышелъ изъ замка, чтобы повидаться съ садовникомъ.

Андрю жилъ не вдалекѣ отъ наружной ограды сада, въ хорошенькой нортумберландской хижинѣ, сложенной изъ камней; двери и окна зданія были украшены большими тяжелыми архитравами или притолками, высѣченными изъ камня. Крыша была покрыта широкими сѣрыми плитами, замѣнявшими черепицу, солому или аспидъ. Небольшой ручеекъ передъ домомъ, обширный цвѣтникъ, маститое грушевое дерево, огородъ, лужокъ, на которомъ можно было прокормить одну корову, и миніатюрное поле, засѣянное хлѣбомъ, скорѣе для домашняго употребленія чѣмъ для продажи, свидѣтельствовали о зажиточности и довольствѣ англичанина, живущаго даже на отдаленныхъ сѣверныхъ окраинахъ.

Приближаясь къ жилищу мудраго Андрю, я услышалъ торжественные, протяжные, носовые звуки, и предположилъ, что Андрю, слѣдуя похвальному обычаю своихъ соотечественниковъ, собралъ сосѣдей на вечернюю молитву, такъ какъ У него въ домѣ не было ни жены, ни дѣтей, ни родственницъ (Андрю часто говаривалъ мнѣ, что у его отца было довольно этого добра). Но тѣмъ не менѣе ему удавалось иногда собрать вокругъ себя нѣсколькихъ сосѣднихъ папистовъ и протестантовъ. Андрю называлъ своихъ слушателей головнями, которыя онъ вытаскивалъ изъ пламени и просвѣщалъ духовно, наперекоръ отцу Вогану, отцу Дохарти, Рашлею и всему міру ослѣпленныхъ католиковъ, смотрѣвшихъ на его религіозныя бесѣды какъ на контрабандную ересь. Подходя къ хижинѣ Андрю въ описываемый мною вечеръ, я былъ увѣренъ что застану у него добродушныхъ сосѣдей въ полномъ сборѣ. Но вслушиваясь въ поразившіе меня звуки, я убѣдился что они выходили изъ одной.гортани. Дѣйствительно, войдя въ домикъ, я засталъ Андрю одного за книгой духовнаго содержанія, которую онъ читалъ вслухъ по складамъ, видимо затрудняясь мудрыми словами и хитрыми именами.

— Я вотъ почитывалъ сочиненія достойнаго доктора Лайтфута, сказалъ онъ, привѣтствуя меня и откладывая въ сторону тяжелый томъ.

— Лайтфута! воскликнулъ я, смотря съ удивленіемъ на объемистую книгу, автора которой, какъ видно, Андрю назвалъ не совсѣмъ вѣрно.

— Его звали Лайтфутомъ, серъ, и другого имени ему нѣтъ; онъ былъ богословомъ, но только не изъ тѣхъ, которыхъ теперь называютъ этимъ именемъ. Прошу прощенія у вашей милости, что держу васъ у дверей, но я не хотѣлъ отворять ихъ прежде чѣмъ окончу вечернюю молитву, а то меня въ прошлую ночь (Господи помилуй насъ!) одолѣвала нечистая сила. Впрочемъ, я прочелъ уже пятую книгу Нееміи, и думаю, что это убережетъ меня; а не убережетъ, такъ не знаю что и дѣлать.

— Васъ одолѣвала нечистая сила, Андрю? спросилъ я; — что вы хотите этимъ сказать?

— Да вотъ, одолѣвала, возразилъ Андрю; — меня уходилъ злой духъ. Съ нами сила крестная!

— Васъ уходилъ злой духъ, Андрю? спросилъ я, — какъ мнѣ понимать ваши слова?

— Вы не думайте, что онъ съ меня живаго кожу содралъ, нѣтъ, отвѣчалъ Андрю; — а только, что онъ уходилъ меня до того, что я и самъ бы радъ былъ изъ своей кожи вылѣзть.

— Оставимте на время въ сторонѣ вашъ испугъ, Андрю, перебилъ я его. — Можете вы мнѣ указать ближайшій путь въ Глазго, одинъ изъ вашихъ шотландскихъ городовъ?

— Вы называете Глазго городомъ, серъ? воскликнулъ Андрю Фэрсервисъ; — Глазго — столица, серъ. — Такъ вы спрашиваете у меня, знаю ли я дорогу въ Глазго? Отчего же бы мнѣ не знать дороги въ Глазго? — Вѣдь тамъ же, неподалеку, Дрипдэльскій приходъ, моя родина; надо только взять немного на западъ. — А для чего ваша милость хочетъ ѣхать въ Глазго?

— По дѣлу, отвѣтилъ я.

— Другими словами: не спрашивай, и я не буду врать. — Хорошо! Такъ вы собираетесь въ Глазго? — Вамъ, я думаю, лучше провожатаго взять.

— Разумѣется, если бы я могъ найти человѣка, который ѣхалъ бы въ ту сторону.

— А ваша милость, безъ сомнѣнія, вознаградитъ проводника за время и хлопоты?

— Конечно, вознагражу. — Если бы я могъ найдти подходящаго человѣка, то заплатилъ бы ему хорошія деньги.

— Сегодня не приходится говорить о суетныхъ мірскихъ предметахъ, отвѣчалъ Андрю, поднимая глаза къ небу; — но еслибы не былъ воскресный вечеръ, я бы спросилъ у вашей милости, какое вы намѣрены дать вознагражденіе человѣку, который согласится ѣхать съ вами и разсказать вамъ исторію всѣхъ замковъ на пути.

— Я вамъ сказалъ уже, Андрю, что мнѣ нужно только знать дорогу; я заплачу провожатому цѣпу, которую онъ запроситъ, — разумѣется, если она будетъ благоразумная.

— Благоразумная цѣна, возразилъ Андрю, — ничего не объясняетъ; проводникъ, о которомъ я говорю, знаетъ всѣ кратчайшіе пути, всѣ проходы черезъ горы, всѣ…

— Мнѣ некогда толковать съ вами, Андрю; довѣряю вамъ сговариваться за меня съ кѣмъ хотите и какъ хотите.

— Ага! Вотъ это разумно сказано, отвѣтилъ Андрю. — Я такъ думаю, что самъ буду вашимъ проводникомъ; чему быть, тому не миновать!

— Вы, Андрю? — А какъ же вы бросите вашу службу въ замкѣ?

— Я какъ-то говорилъ вашей милости, что уже давно собираюсь уйти отсюда, — съ того самого времени, какъ я поселился въ Осбальдистонъ-Галлѣ; но теперь я твердо рѣшился на это; лучше поздно чѣмъ никогда; лучше лишиться пальца чѣмъ руки.

— Итакъ, вы бросаете службу? — А жалованіе — вѣдь вы его потеряете?

— Да, убытки будутъ; впрочемъ у меня остались деньги отъ продажи яблоковъ изъ стараго сада — по правдѣ сказать, покупщики врядъ ли останутся въ барышахъ — яблоки были дрянныя, зеленыя… да, такъ объ чемъ, бишь, я говорилъ… Серъ Гильдебрандъ требуетъ съ меня, правда, эти деньги (то есть собственно не онъ, а дворецкій), какъ будто у меня ихъ безъ счета; ну, да онъ ихъ подождетъ; есть у меня еще деньги отъ продажи сѣмянъ; я думаю, что все вмѣстѣ вознаградитъ меня за потерю жалованья. — Ну, да и ваша милость вѣроятно не забудетъ меня, когда мы пріѣдемъ въ Глазго. — А когда вы собираетесь выѣхать?

— Завтра утромъ, съ разсвѣтомъ, отвѣтилъ я.

— Раненько. Откуда же я достану лошадь? — А впрочемъ, постоите; я знаю коня, который какъ разъ мнѣ пригодится.

— Прекрасно, Андрю; значитъ завтра, въ пять часовъ утра, вы меня будете ждать въ концѣ дубовой аллеи.

— Не бойтесь, серъ; чортъ меня возьми, если я васъ надую, воскликнулъ Андрю, по послушайтесь меня и выѣдемте двумя часами раньше. Я и въ потьмахъ найду дорогу такъ же хорошо какъ слѣпой Ральфъ Рональдсонъ, пробиравшійся безъ вреда черезъ всѣ наши болота, хотя ничего не видѣлъ.

Я очень обрадовался поправкѣ, которую Андрю сдѣлалъ въ моемъ первоначальномъ планѣ, и мы условились сойтись въ назначенномъ мѣстѣ въ три часа утра. Вдругъ, какая-то мысль блеснула въ умѣ моего будущаго спутника.

— А нечистая-то сила! нечистая-то сила! Что если она опять вздумаетъ одолѣвать меня? воскликнулъ онъ; — я вѣдь не знаю, можетъ ли это случиться два раза въ теченіе двадцати четырехъ часовъ.

— Полноте, сказалъ я, прощаясь съ нимъ, — зачѣмъ вамъ бояться пришельцевъ съ другаго свѣта — на землѣ живутъ свои злые духи, которые безъ всякой посторонней помощи умѣютъ такъ хорошо обдѣлывать свои дѣлишки, какъ будто въ ихъ распоряженіи находятся всѣ силы ада.

Съ этими словами, въ которыхъ я намекнулъ на свое собственное положеніе, я вышелъ изъ хижины и возвратился въ замокъ.

Окончивъ необходимыя приготовленія въ дорогу и зарядивъ пистолеты, я бросился на постель, чтобы немного отдохнуть передъ длиннымъ, безпокойнымъ путешествіемъ. Послѣ всѣхъ перенесенныхъ мною волненій, природа отнеслась ко мнѣ любезнѣе, чѣмъ я ожидалъ, и послала мнѣ глубокій сонъ, отъ котораго я очнулся, когда старинные башенные часы пробили два. Я вскочилъ съ постели, зажегъ свѣчу, написалъ письмо, въ которомъ извѣщалъ сера Гильдебранда о своемъ отъѣздѣ, уложилъ въ чемоданъ необходимыя вещи, и когда всѣ сборы были окончены, спустился по лѣстницѣ въ конюшню никѣмъ не замѣченный. — Хотя я не былъ такимъ искуснымъ конюхомъ, какъ мои двоюродные братья, ноя все же выучился въ Осбальдистонъ-Галлѣ сѣдлать коня, и въ нѣсколько минутъ я уже былъ готовъ къ отъѣзду.

Углубившись въ старую аллею, освѣщенную блѣднымъ свѣтомъ заходящей лупы, я невольно оглянулся на стѣны, въ которыхъ оставлялъ Діану Вернонъ, и глубоко вздохнулъ при мысли, что мы можетъ быть разстались навсегда. Въ длинномъ, неправильномъ ряду готическихъ оконъ, освѣщенныхъ лупой, трудно было отыскать окно ея комнаты. Она уже теперь потеряна для меня, подумалъ я, блуждая взоромъ по дикой архитектурной массѣ Осбальдистонъ-Галля. Она уже теперь потеряна для меня, хотя я еще не удалился отъ ея жилища! Какая же у меня была надежда имѣть отъ нея извѣстія, когда насъ будутъ раздѣлять десятки миль! Я былъ погруженъ въ эти грустныя думы, когда звучный голосъ времени три раза раздался въ ночной тишинѣ, и напомнилъ мнѣ объ условленномъ свиданіи съ гораздо менѣе интересною личностью, — съ Андрю Фэрсервисомъ. Подъѣхавъ къ рѣшеткѣ парка, я разглядѣлъ человѣческую фигуру верхомъ, пріютившуюся въ тѣни высокихъ деревьевъ; я кашлянулъ два раза и позвалъ: «Андрю!», я только тогда осторожный садовникъ отвѣтилъ: «онъ самый, къ вашимъ услугамъ».

— Показывайте дорогу, сказалъ я, — и помолчите, если можете, пока мы не минуемъ деревеньки въ долинѣ.

Андрю поѣхалъ гораздо скорѣе чѣмъ я желалъ, и такъ послушно соблюдалъ мое наставленіе о молчаливости, что не хотѣлъ даже отвѣчать на мои разспросы о причинѣ такой ненужной поспѣшности. Вокругъ замка, дороги и тропинки пересѣкались по всевозможнымъ направленіямъ; Андрю пробирался между ними съ большимъ искуствомъ и выѣхалъ на равнину, покрытую верескомъ, оставивъ за собою каменистыя возвышенности. По другую сторону равнины поднимались обнаженныя горы, отдѣлявшія Англію отъ Шотландіи, и носившія названіе Серединной Границы. Дорога, или лучше сказать извилистая тропинка, но которой мы ѣхали, пролегала черезъ болота и маленькій кустарникъ; не смотря на такое удачное сочетаніе препятствій, Андрю продолжалъ ѣхать со скоростью восьми или десяти миль въ часъ. Упрямая настойчивость моего спутника начинала меня сердить и безпокоить, потому что мы спускались сломя голову подъ гору и безпечно скакали на краю пропасти, гдѣ всякій невѣрный шагъ лошади могъ причинить смерть всаднику. Луна освѣщала насъ порою своимъ слабымъ блескомъ; но мѣстами горы нагромождались надъ нашими головами и погружали насъ въ совершенную темноту; тогда я слѣдовалъ за Андрю но топоту лошади и по искрамъ, вылетѣвшимъ изъ подъ копытъ. Быстрое движеніе и напряженное вниманіе, съ которымъ я изъ личной безопасности управлялъ лошадью, развлекали меня въ началѣ; я не имѣлъ времени предаваться тяжелымъ размышленіямъ. Но когда самыя настойчивыя просьбы не могли остановить Андрю, я началъ не на шутку сердиться на наглое упрямство, съ которымъ онъ сохранялъ молчаніе. Однако я не могъ помочь дѣлу своимъ гнѣвомъ. Два или три раза я старался поровняться съ моимъ спутникомъ, чтобы сбросить его съ сѣдла ударомъ толстаго конца хлыста; по лошадь Андрю была лучше моей, и каждый разъ, какъ я хотѣлъ нагнать его, онъ скакалъ еще шибче, какъ будто предугадывая мои злыя намѣренія. Съ другой стороны я долженъ былъ не отставать отъ него и не потерять его изъ виду, такъ какъ я не былъ бы въ состояніи выбраться безъ проводника изъ окружавшихъ насъ дикихъ ущелій. Наконецъ, я потерялъ терпѣніе, взвелъ курокъ своего пистолета и закричалъ Андрю, что пущу пулю ему въ затылокъ, если онъ не согласится ѣхать тише. По видимому такая угроза достигла его уха, которое оставалось глухимъ ко всѣмъ моимъ увѣщаніямъ; онъ пріостановилъ свою лошадь, далъ моей поравняться съ нимъ, и сказалъ очень хладнокровно:

— По моему мнѣнію было довольно безсмысленно ѣхать такъ скоро.

— Зачѣмъ же вы это дѣлаете, упрямый негодяй? воскликнулъ я, не помня себя отъ бѣшенства, которое усиливалось еще отъ сознанія опасности моего положенія, подобно тому какъ нѣсколько капель воды, подлитой къ горящему маслу, сильнѣе раздуваетъ пламя.

— Что угодно вашей милости? спросилъ Андрю очень серьезно.

— Что мнѣ угодно, скотина? Я вамъ кричу болѣе часа ѣхать тише, а вы даже не потрудились отвѣчать мнѣ. Что вы пьяны или съума сошли?

— По правдѣ сказать вашей милости, я немного тугъ на ухо, опять же я не могъ не выпить чарочки, разставаясь съ замкомъ, въ которомъ я такъ долго прожилъ. И пришлось мнѣ выпить всю порцію одному, потому что товарищей не нашлось, а папистамъ я не хотѣлъ оставить ни одной капли, вѣдь это было бы грѣхъ, ваша милость сами знаете.

Въ словахъ Андрю могла быть доля истины; къ тому же мнѣ необходимо было въ моемъ положеніи ладить съ проводникомъ, поэтому я удовлетворился его объясненіемъ, и попросилъ его впредь сообразоваться въ отношеніи ѣзды съ моими указаніями.

Андрю ободрился моимъ мягкимъ тономъ, и заговорилъ съ своей обычной педантичной самоувѣренностью:

— Никто меня не увѣритъ, прошу извиненія у вашей милости, — что для здоровья полезно путешествовать ночью по нашимъ болотамъ, не согрѣвъ предварительно желудка стаканчикомъ можжевеловой водки, или вина или другаго подкрѣпительнаго состава. Я много разъ перебирался черезъ Отерекрэпскія горы, днемъ и ночью, и не сбивался съ пути только когда выпивалъ передъ отѣздомъ чарочку другую. Это было особенно кстати, когда у меня по обѣимъ сторонамъ сѣдла болтались боченки съ водкой.

— Другими словами, Андрю, сказалъ я, вы занимались контрабандой; — какъ же вы примиряли это ремесло съ вашими строгими правилами?

— Да это все равно что грабить египтянъ, возразилъ Андрю. Бѣдная старая Шотландія довольно страдаетъ отъ этихъ несносныхъ акцизныхъ и таможенныхъ, которые какъ саранча набросились на нашъ народъ, со времени злосчастнаго соединенія королевствъ; съ моей стороны было бы безсовѣстно не перевести иногда на родину нѣсколько капель водки, утѣшающей наше горе, и замѣтьте, что эти разбойники чиновники никогда не могли поймать меня.

Я началъ подробнѣе разспрашивать Андрю, и узналъ что онъ часто путешествовалъ черезъ горы съ контрабандой и до и послѣ поступленія своего на службу въ Осбальдистонъ Галль; — это обстоятельство обрадовало меня въ одномъ отношеніи: оно свидѣтельствовало о томъ, что мой проводникъ отлично знакомъ съ мѣстностью, и не собьется съ дороги, не смотря на свое нетрезвое состояніе. Хотя мы ѣхали теперь гораздо тише, по вліяніе прощальнаго стаканчика сказывалось еще порою на "Андрю, въ формѣ неудержимаго желанія скакать сломя шею. Онъ начиналъ безъ всякой видимой причины озираться назадъ, выказывалъ сильное безпокойство, и порывался пустить лошадь въ карьеръ, какъ будто слышалъ за собою погоню. Когда мы поднялись на высокую крутую гору, съ которой открывался обширный видъ во всѣ стороны, у моего спутника какъ будто отлегло отъ сердца. Онъ оглянулся назадъ, пристально посмотрѣлъ на болота у нашихъ ногъ, за которыми сверкали первые лучи восходящаго солнца, и окончательно успокоился, когда замѣтилъ, что на всемъ далекомъ пространствѣ не было видно ни одного живаго существа. Андрю сталъ насвистывать и напѣвать очень веселый припѣвъ какой-то старинной народной пѣсни:

Увезъ я голубушку Джени,

Увезъ чрезъ болота и верескъ;

Уже никогда милая Джени

Вернется обратно въ свой кланъ.

И въ тоже время трепалъ по шеѣ благородное животное, сослужившее ему полезную службу. Я тутъ только узналъ любимаго коня Торнклифа Осбальдистона.

— Потрудитесь объяснить мнѣ, серъ, сказалъ я очень строго, какимъ образомъ вы сидите на лошади мистера Торнклифа?

— Я не стану съ вами спорить, мистеръ Франсисъ, что лошадь принадлежала прежде сквайру Торнклифу, — по теперь она принадлежитъ мнѣ.

— Вы ее украли изъ конюшни, негодяй?

— Совсѣмъ нѣтъ; меня ни одинъ человѣкъ не можетъ назвать воромъ. — Дѣло было вотъ какъ: Сквайръ Торнклифъ занялъ у меня десять фунтовъ, чтобы ѣхать на скачки въ Іоркъ, и никогда не хотѣлъ вспомнить о своемъ долгѣ; когда же я самъ рѣшился напомнить ему объ этомъ, онъ сказалъ что переломаетъ мнѣ ребра, если я когда нибудь заикнусь о деньгахъ. — Вотъ я его и проучу теперь: если онъ не заплатитъ мнѣ денегъ сполна и съ процентами, онъ никогда не увидитъ болѣе своего коня. Я знаю одного проходимца адвоката въ Лугмабенѣ, къ которому зайду мимоходомъ и попрошу обдѣлать это дѣльце. — Гм!.. Укралъ лошадь! Андрю Фэрсервисъ никогда не былъ и не будетъ воромъ; — я только задержалъ ее въ видѣ залога, juri’dictioiics fandandy causey. Хорошія слова есть у этихъ законниковъ, только дорого они берутъ за нихъ. — Вотъ хотя бы эти три слова; я ихъ вычиталъ въ одномъ прошеніи, за которое заплатилъ четыре боченочка водки. — Да, серъ, законъ обходится дорого, а все же я дѣйствую но закону.

— Смотрите, чтобъ вамъ законъ не обошелся дороже, чѣмъ вы думаете, Андрю; это можетъ легко случиться, если вы будете насильственно тянуть уплату съ должниковъ, помимо законной власти.

— Какъ бы не такъ; мы теперь, слава Богу, въ Шотландіи, гдѣ у меня найдется довольно и друзей и судей противъ всѣхъ обитателей Осбальдистонъ-Галля вмѣстѣ взятыхъ. Троюродный братъ моей бабушки приходится двоюроднымъ братомъ думфрискому мэру, такъ онъ своихъ родственниковъ въ обиду не дастъ. Та, та, та! У насъ законы одни и тѣже для всѣхъ людей, это не такъ какъ у васъ, гдѣ какой-нибудь писаришка Джобсонъ можетъ васъ арестовать прежде чѣмъ вы узнаете свою вину. — Вы посмотрите, то ли еще будетъ у нихъ въ Нортумберландѣ; они совсѣмъ законы позабудутъ, оттого я и простился съ ними.

Меня очень возмущала логика Андрю, и я проклиналъ жестокую судьбу, которая вторично столкнула меня съ человѣкомъ такихъ шаткихъ нравственныхъ правилъ. Я рѣшился купить у Андрю лошадь по пріѣздѣ въ Глазго, и отправить ее обратно въ Осбальдистонъ-Гал.ть; кромѣ того я намѣревался написать серу Гильдебранду изъ ближайшаго почтоваго города о неблаговидномъ поступкѣ моего спутника. Но я считалъ безполезнымъ усовѣщевать Андрю, который былъ совершенно правъ съ своей точки зрѣнія. Поэтому я заглушилъ въ себѣ чувство неудовольствія, и спросилъ его что онъ хотѣлъ сказать своимъ послѣднимъ замѣчаніемъ о безсиліи закона въ Нортумберландѣ.

— Законъ! воскликнулъ Андрю; — тамъ скоро водворится законъ силы, — Развѣ въ Нортумберландѣ мало патеровъ да ирландскихъ офицеровъ, да всякой католической сволочи, которую вывезли изъ-за границы, такъ какъ на родинѣ ее неоткуда было взять? А зачѣмъ эти коршуны летятъ туда, спрашиваю васъ? — Потому что падаль чуютъ. — Вы думаете что серъ Гильдебрандъ только знаетъ охотиться, и ни во что не вмѣшивается. — Какъ бы не такъ! — У нихъ въ замкѣ и ружья, и порохъ, и мечи, и всякая штука припасена. Вѣдь эти молодые Осбальдистонскіе сквайры — съ позволенія вашей милости — смѣлые дураки, очень смѣлые!

Эти слова напомнили мнѣ подозрѣнія, которыя я самъ нѣкогда имѣлъ о поведеніи сера Гильдебранда, и о томъ, что іаковиты подготовляютъ въ близкомъ будущемъ отчаянное возстаніе. Но мнѣ казалось тогда неблаговиднымъ подсматривать поступки моего дяди, и я не позаботился отдать себѣ ясный отчетъ о томъ что происходило въ замкѣ. Но Андрю Фэрсервисъ не стѣснялся деликатными соображеніями, и вѣроятно былъ правъ, намекая на существованіе заговора въ Осбальдистонъ-Галлѣ.

— Сквайры набирали всѣхъ слугъ и фермеровъ изъ преданныхъ людей, продолжалъ Андрю, — и обучали ихъ военному искуству. — Они хотѣли и мнѣ дать оружіе въ руки, не зная, видно, съ кѣмъ имѣютъ дѣло и что за человѣкъ Андрю Фэрсервисъ. Я готовъ драться какъ и всякій другой, но разумѣется не за нечестивыхъ папистовъ.

ГЛАВА XIX.

Гдѣ высятся къ небу соборовъ шпили,

Тамъ мысли поэта, и вздохи любви,
И подвиги воиновъ покой обрѣли.

Ланггорнъ.

Едва только мы пріѣхали въ первый шотландскій городъ, какъ мой спутникъ отправился отыскивать своего пріятеля «законника», чтобы придумать съ нимъ какую нибудь законную уловку для пріобрѣтенія въ полную собственность лошади, самовольно имъ захваченной, что впрочемъ было довольно обыкновеннымъ явленіемъ въ ту эпоху. Но онъ вскорѣ вернулся назадъ, и я не могъ безъ смѣха смотрѣть на его грустную физіономію. Оказалось, что Андрю черезъ-чуръ былъ откровененъ со своимъ пріятелемъ, и въ отвѣтъ на его чистосердечную исповѣдь, мистеръ Тоутонъ — такъ звали юриста — объяснилъ ему, что онъ въ послѣднее время поступилъ секретаремъ у мироваго судьи, и потому обязанъ донести судебной власти о подвигѣ его друга, мистера Андрю Фэрсервиса. Ревностный служитель правосудія объяснилъ далѣе моему спутнику, что украденная лошадь должна быть временно поставлена въ конюшню судьи Трумбуля, съ платою ежедневно двѣнадцати шотландскихъ шиллинговъ за простой, пока не будетъ рѣшено кому она принадлежитъ. Онъ даже замѣтилъ несчастному Андрю, что долженъ былъ бы арестовать его самого; но мой проводникъ такъ разжалобилъ мистера Тоутона, что онъ отказался отъ своего суроваго намѣренія, и даже подарилъ Фэрсервису старую, разбитую на ноги клячу, чтобы дать ему возможность продолжать путешествіе. Въ вознагражденіе за такой великодушный поступокъ, мистеръ Тоутонъ потребовалъ, чтобы Андрю отказался отъ всѣхъ своихъ правъ на великолѣпнаго коня Торнклифа Осбальдистона, объясняя ему, что такое требованіе представляетъ одну формальность, такъ какъ, собственно говоря, почтенный мистеръ Фэрсервисъ могъ надѣяться въ самомъ благопріятномъ случаѣ получить только одинъ недоуздокъ.

Андрю разсказалъ мнѣ эти подробности съ печальнымъ, растеряннымъ видомъ; его шотландская гордость была глубоко оскорблена горестнымъ сознаніемъ, что стряпчіе остаются стряпчими по обѣ стороны Твида, и что секретарь Тоутонъ не былъ ни на грошъ лучше секретаря Джобсона.

— Если бы у меня въ Англіи стянули то что я присвоилъ себѣ, рискуя головой, сказалъ Андрю, — то я не разсердился бы. Но виданое ли это дѣло, чтобы соколъ бросался на сокола, чтобъ шотландецъ грабилъ шотландца, который приходится ему еще родственникомъ? Да и то сказать, у насъ все не къ добру перемѣнилось со времени несчастнаго соединенія. Андрю сваливалъ на соединеніе королевствъ всѣ недостатки своихъ соотечественниковъ; онъ въ особенности возмущался уменьшеніемъ продажной мѣры вина, дороговизной съѣстныхъ припасовъ, длинными трактирными счетами и другими печальными явленіями, на которыя онъ жаловался дорогой, считая ихъ признаками вырожденія націи,

Я съ своей стороны не счелъ нужнымъ заботиться, послѣ всего случившагося, объ участи лошади, а только написалъ дядѣ, что Андрю увелъ лошадь Торни въ Шотландію, гдѣ она находится въ рукахъ правосудія; въ концѣ письма я совѣтовалъ серу Гильдебранду обратиться за разъясненіями къ мистеру Трумбулю, мировому судьѣ, и къ его секретарю мистеру Тоутону. Возвратилась ли лошадь въ Осбальдистонъ-Галль, или осталась въ распоряженіи шотландца-секретаря, я не считаю необходимымъ разсказывать теперь.

Мы продолжали нашъ путь на сѣверо-западъ, по гораздо медлсппѣе, чѣмъ во время ночнаго бѣгства изъ Англіи. Обнаженныя однообразныя скалы громоздились въ нѣсколько рядовъ и пересѣкали намъ дорогу; перебравшись черезъ нихъ, мы спустились въ плодопоспую долину Клайды и понеслись по направленію къ городу Глазго, который мой спутникъ такъ торжественно называлъ столицей. Въ позднѣйшее время городъ этотъ, по справедливости, заслужилъ названіе, пророчески данное ему почтеннымъ Фэрсервисомъ. Судя по собраннымъ иною свѣденіямъ, обширныя торговыя сношенія съ Вестъ-Индіей и американскими колоніями положили основаніе богатству и благоденствію Глазго, и обѣщаютъ громадное развитіе фабричной промышленности въ будущемъ, но въ описываемое мною время, не замѣтно было даже начальныхъ признаковъ позднѣйшаго процвѣтанія. Соединеніе съ Англіей, конечно, расширило торговлю Шотландіи, открывъ ей доступъ въ англійскія колоніи, по недостатокъ капиталовъ и соперничество англичанъ, въ большинствѣ случаевъ, лишали шотландскихъ купцовъ возможности пользоваться привилегіями, дарованными имъ знаменитымъ актомъ о соединеніи королевствъ. Глазго былъ расположенъ на невыгодной сторонѣ острова и не могъ принимать участія въ континентальной торговлѣ, на счетъ которой Шотландія почти исключительно существовала. Хотя городъ не имѣлъ въ то время того торговаго значенія, котораго онъ достигъ впослѣдствіи и которое съ каждымъ годомъ возростаетъ, однакожъ и тогда онъ уже былъ важнѣйшимъ центромъ западныхъ округовъ Шотландіи. Широкая, полноводная Клайда омывала его стѣны и служила прекраснымъ путемъ сообщенія съ внутренностью страны. Не только сосѣднія плодоносныя равнины, но и отдаленныя графства Айръ и Думфрисъ считали Глазго своей столицей, куда они сбывали свои мѣстныя произведенія, обмѣнивая ихъ на предметы необходимости и роскоши.

Дикіе обитатели мрачныхъ горъ западной Шотландіи нерѣдко появлялись на рынкѣ въ любимомъ городѣ Св. Мунго. На улицахъ Глазго можно было часто встрѣтить стада рогатаго скота и мелкихъ взъерошенныхъ іюни, которыхъ гнали дикіе, оборванные горцы, порою такіе же взъерошенные какъ клячи, приведенныя ими на продажу. Путешественники глазѣли съ удивленіемъ на старинные, фантастическіе костюмы и прислушивались къ странному, незнакомому нарѣчію; а горцы, не смотря на мирный характеръ своихъ занятій, вооруженные ружьями, пистолетами, мечами, ножами и щитами, впивались алчными взорами въ незнакомые имъ предметы роскоши, заставляя невольно содрогнуться обладателей драгоцѣнныхъ вещей, Горцы очень неохотно покидаютъ свои берлоги, и въ описываемое мною время ихъ такъ же трудно было оторвать отъ родной земли, какъ бываетъ трудно отдѣлить сосну отъ скалы, которую она обвила своими корнями. Но ихъ горныя долины были переполнены населеніемъ, не смотря на то что голодъ и мечъ уносили ежегодно большое число жертвъ, и многіе горцы поневолѣ спускались въ Глазго; тамъ они основали колоніи и пріискали себѣ средства пропитанія, хотя и не столь имъ сродныя, какъ въ горахъ. Такое увеличеніе рабочихъ рукъ было очень выгодно для города; горцы занялись тѣми немногими отраслями мануфактурной промышленности, которыя тогда существовали въ Глазго, и положили начало будущему его благоденствію.

Внѣшность города намекала на это грядущее процвѣтаніе. Главная улица была широка и украшена общественными зданіями, поражавшими не столько изяществомъ архитектуры, сколько общимъ эфектомъ; фасады высокихъ каменныхъ домовъ придавали улицѣ строгій, благородный характеръ, котораго недостаетъ большинству англійскихъ городовъ, гдѣ постройки дѣлаются по большей части изъ плохаго кирпича, очень непрочнаго и некрасиваго на видъ.

Мы пріѣхали въ западную столицу Шотландіи въ суботу вечеромъ, когда уже всѣ лавки были закрыты, и насъ любезно встрѣтила хорошенькая хозяйка у дверей гостиницы старика Чосера, которую мнѣ рекомендовалъ Андрю Ферсервисъ.

На слѣдующее утро громкій звонъ колоколовъ возвѣстилъ о наступленіи воскреснаго дня. Хотя мнѣ говорили, что шотландцы очень строго соблюдаютъ воскресенье, я рѣшился отправиться въ тотъ же день на поиски за Овеномъ. Но мнѣ объяснили, что я ничего не добьюсь, пока не окончится церковная служба. Андрю и хозяйка въ два голоса убѣждали меня, что я не найду ни одной живой души ни въ конторѣ, ни на дому у гг. Макъ-Вити, Макъ-Финъ и Комп., къ которымъ меня адресовалъ мистеръ Трешамъ, а тѣмъ паче не найду самихъ хозяевъ, которые какъ люди степенные конечно проводятъ утро въ единственномъ мѣстѣ, гдѣ его слѣдуетъ проводить, то есть въ Баронской приходской церкви^[33].

Хотя Андрю Фэрсервисъ возымѣлъ непріязнь къ представителямъ правосудія въ Шотландіи, онъ сохранилъ безпредѣльное уваженіе къ другимъ ученымъ сословіямъ своей родной земли, и сталъ выхвалять необыкновенныя достоинства проповѣдника, который долженъ былъ говорить проповѣдь въ этотъ день, на что хозяйка громко отвѣчала аминь. Поэтому я рѣшился пойдти въ людную церковь не столько съ цѣлью назиданія, сколько въ надеждѣ узнать пріѣхалъ ли Овенъ въ Глазго. Меня особенно обнадеживало увѣреніе хозяйки, что если мистеръ Эфраимъ Макъ-Вити (достойнѣйшій человѣкъ) находится въ живыхъ, то онъ непремѣнно почтитъ въ этотъ день своимъ присутствіемъ Баронскую церковь, и если у него гоститъ какой нибудь пріѣзжій, то непремѣнно приведетъ его съ собою. Всѣ эти толки убѣдили меня отправиться въ церковь, и я попросилъ своего преданнаго спутника проводить меня.

Впрочемъ, въ данномъ случаѣ помощь Андрю Фэрсервиса оказалась совершенно излишнею; меня увлекла за собою толпа, которая стремилась по крутымъ и скверно мощенымъ переулкамъ къ церкви, гдѣ служилъ самый популярный проповѣдникъ западной Шотландіи. Поднявшись на гору, мы повернули на лѣво и вошли черезъ высокія ворота на просторное кладбище, окружавшее Глазгоскій соборъ. Мрачное, масивное зданіе въ готическомъ стилѣ производило величественное, торжественное впечатлѣніе. Я былъ такъ пораженъ наружнымъ видомъ собора, такъ глубоко погрузился въ благоговѣйное созерцаніе, что Андрю почти насильно увлекъ меня внутрь храма.

Это громадное, старинное зданіе стоитъ въ совершенномъ уединеніи, не смотря на то что воздвигнуто въ обширномъ, многолюдномъ городѣ. Высокія стѣны отдѣляютъ его отъ городскихъ построекъ, а съ другой стороны его окаймляетъ оврагъ, въ глубинѣ котораго тихо журчитъ невидимый ручей, что усиливаетъ впечатлѣніе, производимое величественной картиной. Противоположный берегъ оврага круто поднимается, тѣсно усаженный пихтами, мрачная зелень которыхъ прекрасно гармонируетъ съ пустыннымъ одиночествомъ кладбища. Самое кладбище отличается особымъ характеромъ; не смотря на его обширность, оно кажется небольшимъ, въ виду громаднаго количества могилъ, съ прихотливыми памятниками, и не много мѣста остается высокой зеленой травѣ, обыкновенно покрывающей большую часть послѣднихъ земныхъ убѣжищъ гдѣ страдальцы находятъ покой, а злодѣи — предѣлъ своимъ преступнымъ дѣламъ. Плиты лежатъ такъ близко одна отъ другой, что составляютъ какъ бы одну мощеную площадь, и хотя находится подъ открытымъ небомъ, напоминаютъ каменные; полы старинныхъ англійскихъ церквей, испещренные надгробными надписями. Эти печальныя надписи произвели на меня глубокое впечатлѣніе; однообразный, грустный слогъ, мрачное напоминаніе о скоротечности всего земнаго, мелочная скорбь о временныхъ утратахъ, — всѣ эти постоянныя черты надгробныхъ надписей напомнили мнѣ «свитокъ пророка, исписанный словесами печали, скорби и отчаянія».

Самый соборъ вполнѣ соотвѣтствуетъ мрачному величію его обстановки. Съ перваго взгляда онъ кажется нѣсколько тяжелымъ, но зритель тотчасъ сознаетъ, что болѣе легкая и прихотливая архитектура испортила бы весь эфектъ. Это единственный соборъ во всей Шотландіи, за исключеніемъ Кирквальскаго собора на Оркнейскихъ островахъ, который уцѣлѣлъ послѣ реформаціи. Андрю Фэрсервисъ наблюдалъ съ большой гордостью впечатлѣніе, произведенное на меня стариннымъ зданіемъ, и поспѣшилъ сообщить мнѣ о немъ нѣкоторыя подробности.

— Да, хорошая церковь, сказалъ онъ, — нѣтъ вашихъ узоровъ и завитушекъ, а прочная, хорошо пригнанная постройка, которая цѣлые вѣка простоитъ, и не побоится ни рукъ человѣческихъ, ни пороха. А едва ей не пришелъ конецъ во времена реформаціи, когда разрушили церкви Св. Андрея и другія, чтобы очистить страну отъ папизма и всѣхъ нечестивыхъ лохмотій, которыми прикрывается великая блудница, возсѣдающая на семи холмахъ, словно и одного не довольно для ея стараго сѣдалища. Жители Ренфрю, Бароніи, Горбаля и другихъ пригородныхъ приходовъ собрались въ одно прекрасное утро и пошли на Глазго, съ цѣлью очистить соборъ отъ католическихъ побрякушекъ. Но городскіе обыватели боясь, чтобы ихъ завѣтное зданіе не пострадало отъ слишкомъ короткой расправы, зазвонили въ колокола, забили въ барабаны и подняли тревогу. Къ счастью, почтенный Джэмсъ Рабатъ былъ въ тотъ годъ старшиною цеховъ (онъ былъ отличный каменьщикъ, и потому съ особенной ревностью защищалъ цѣлость собора); — такъ вотъ, собрались цехи и объявили пригородамъ, что они не позволятъ тронуть свое зданіе, и готовы за него постоять животомъ. Они разумѣется сказали это не изъ любви къ папизму — отнюдь нѣтъ, — никто не смѣетъ обвинить цехи города Глазго въ такой гнусности. Пригороды пошли на соглашеніе: рѣшили спять статуи святыхъ изъ нишей, и разбили ихъ въ дребезги, согласно священному писанію, и осколки бросили въ сосѣдній ручей Молендипаръ; старинная церковь осталась цѣла и невредима, какъ кошка, которую очистили отъ блохъ, и всеобщая радость была велика. Я слышалъ отъ умныхъ людей, что если бы такъ было поступлено со всѣми церквами въ Шотландіи, то у насъ и реформація осуществилась бы во всей чистотѣ, и христіанскихъ храмовъ осталось бы больше. Я довольно пожилъ въ Англіи, и никто меня не разувѣритъ въ томъ, что собачья конура въ Осбальдистонъ-Галлѣ лучше многихъ Божьихъ храмовъ у насъ въ Шотландіи.

Сказавъ это Андрю довелъ меня во внутренность собора.

ГЛАВА XX.

… Мнѣ страшно и больно смотрѣть вокругъ; отъ гробницъ и могильныхъ склеповъ вѣетъ холодомъ; мое сердце судорожно сжимается! Неутѣшная вдова.

Не смотря на видимое нетерпѣніе моего проводники, я не могъ устоять противъ желанія остановиться и посмотрѣть еще разъ на наружный видъ зданія, которое казалось еще величественнѣе когда ворота затворились, кладбище опустѣло, и толпа наполнявшая его скрылась подъ сводами храма, откуда доносилось стройное пѣніе, возвѣщавшее о началѣ службы. Разстояніе скрадывало обычные дисонансы, и голоса доносились до меня въ безмятежной гармоніи, которая сливалась съ тихимъ журчаніемъ ручья и шелестомъ листьевъ старинныхъ пихтъ; много овладѣло чувство благоговѣйнаго восторга. Казалось, вся природа внимала словамъ псалмопѣвца, вдохновенныя строфы котораго раздавались въ соборѣ и съ радостнымъ трепетомъ возносили хвалебную пѣснь Небесному Творцу.. Я нѣсколько разъ посѣщалъ церкви во Франціи, гдѣ великолѣпная музыка, богатѣйшія ризы и торжественныя церемоніи производятъ впечатлѣнія на наши внѣшнія чувства; но простая пресвитеріанская служба дѣйствовала на меня гораздо сильнѣе. Шотландское богослуженіе, въ которомъ всѣ молящіеся принимаютъ участіе, и въ которомъ не допускаются исполнители, безсознательно повторяющіе вытверженный урокъ, казалось мнѣ на столько же выше католической службы, на сколько дѣйствительная жизнь выше театральнаго представленія.

Въ то время какъ я вслушивался въ торжественные звуки церковнаго пѣнія, Андрю, потерявъ по видимому терпѣніе, дернулъ меня за рукавъ.

— Пойдемте, серъ, пойдемте, сказалъ онъ, мы и то опоздали и помѣшаемъ молящимся; если мы останемся здѣсь, насъ сторожа задержатъ какъ праздно-шатающихся во время церковной службы.

Я послушался мудраго совѣта и послѣдовалъ за Андрю, который повелъ меня въ церковь, но не черезъ главный входъ.

— Въ эту дверь! воскликнулъ онъ, толкая меня въ сторону; — тамъ вы услышите одни холодныя разглагольствованія, обыденную мораль, такую же сухую и непривлекательную какъ листья, опавшіе съ деревьевъ позднею осенью. Здѣсь же вы вкусите сладкую истину слова Божія.

Мы вошли въ узенькую дверь съ рѣшеткой, которую какая-то серьезная, сосредоточенная личность только-что собиралась запереть, и стали спускаться въ склепъ, устроенный подъ церковью. Помѣщеніе было довольно оригинальное, и служба, на которой мнѣ пришлось присутствовать, поражала еще большей оригинальностью, хотя я никакъ не могъ понять, почему она совершалась въ такомъ странномъ мѣстѣ.

Представь себѣ, милый Трешимъ, рядъ низкихъ, мрачныхъ сводовъ, куда едва пробивается дневный свѣтъ; такіе своды обыкновенно устраиваются въ склепахъ, — въ Шотландіи также какъ и въ другихъ странахъ. Часть этого подземелья была обращена въ церковь и уставлена скамейками; во это была только незначительная часть всего склепа, хотя въ ней могло помѣщаться нѣсколько сотенъ человѣкъ. Въ примыкавшихъ къ ней болѣе обширныхъ мрачныхъ пещерахъ, случайный лучъ свѣта освѣщалъ пыльныя знамена и разбитые гербы, указывавшіе на могилы, въ которыхъ нашли себѣ вѣчный покой многіе, бывшіе въ свое время «князьями во Израилѣ». Надписи на плитахъ, понятныя только ревностнымъ антикваріямъ и сдѣланныя на языкѣ, давно позабытомъ, приглашали прохожихъ помолиться задушу усопшихъ, покоящихся подъ этими плитами. Среди такой мрачной обстановки, напоминавшей о близкомъ часѣ смерти, я увидалъ многочисленную толпу, погруженную въ молитву. Въ Шотландіи молятся стоя и не опускаются на колѣни, вѣроятно потому, чтобы какъ можно болѣе удалиться отъ обрядности католической церкви; по крайней мѣрѣ я замѣтилъ, что когда шотландцы молятся дома, они обращаются къ Божественному Творцу именно въ томъ положеніи, которое христіане во всѣ времена считали самымъ благоговѣйнымъ и самымъ смиреннымъ. И такъ, въ подземельи стояло нѣсколько сотъ человѣкъ обоего пола и всѣхъ возрастовъ (мужчины были безъ шляпъ) и слушали съ величайшимъ вниманіемъ импровизированную, во всякомъ случаѣ изустную молитву пожилаго пастора, который пользовался большой извѣстностью въ городѣ^[34]. Я исповѣдывалъ одну религію съ окружавшими меня шотландцами, поэтому отъ души присоединился къ молитвѣ благочестивыхъ жителей Глазго, и только тогда когда все общество опустилось на скамьи, я началъ осматривать внутренность храма.

По окончаніи молитвы мужчины надѣли шапки и шляпы, и всѣ размѣстились по мѣстамъ, которыя были заняты заранѣе. Мы съ Андрю пришли въ церковь слишкомъ поздно, и не нашли свободныхъ скамеекъ, поэтому намъ пришлось стоять вмѣстѣ со многими другими прихожанами, оставшимися безъ мѣста, и окружавшими скамейки, гдѣ сидѣли счастливцы, заранѣе пришедшіе въ храмъ. За нами подымались своды, которые я уже описалъ; лица молящихся слабо освѣщались двумя низенькими готическими окнами, какія обыкновенно устраиваются въ склепахъ. Эти лица, съ напряженнымъ вниманіемъ обращенныя къ пастору, дышали невозмутимымъ благоговѣніемъ; только порою, въ одномъ изъ темныхъ угловъ мать останавливала расшалившагося ребенка или старалась расшевелить соннаго. Чтобы получить настоящее понятіе о наружности шотландцевъ, ихъ надо видѣть не за веселой пирушкой, а въ церкви или на войнѣ, когда ихъ выразительныя лица свѣтятся умомъ и глубокимъ чувствомъ, смягчающимъ природную рѣзкость и лукавство ихъ чертъ. Проповѣдь пастора была очень искусно составлена и должна была произвести сильное впечатлѣніе на слушателей.

Но годы и болѣзни ослабили нѣкогда сильный и звучный голосъ проповѣдника. Онъ произносилъ не довольно ясно и раздѣльно слова текста; но когда онъ закрылъ библію, и началъ бесѣдовать со своей паствой, доводы и убѣжденія полились изъ устъ его краснорѣчивымъ потокомъ, голосъ пастора окрѣпъ и вся наружность его прониклась вдохновеніемъ. Онъ говорилъ преимущественно объ отвлеченныхъ истинахъ христіанской вѣры, о глубокихъ серьезныхъ вопросахъ, которые человѣческій разумъ не былъ въ состояніи разрѣшить, но на которые онъ искусно находилъ отвѣты въ словахъ священнаго писанія, правильно истолкованныхъ. Мой умъ не былъ подготовленъ къ внимательному воспринятію доводовъ проповѣдника, и нѣкоторые изъ нихъ остались для меня не совсѣмъ попятными. Но восторженное увлеченіе почтеннаго старца и его строго логичныя умозаключенія произвели на меня сильнѣйшее впечатлѣніе. Шотландцы, какъ извѣстно, живутъ болѣе умомъ чѣмъ чувствомъ; поэтому ихъ можно скорѣе увлечь логической послѣдовательностью рѣчи, чѣмъ риторическими прикрасами; они восхищаются остроумной аргументаціей въ изложеніи богословскихъ догматовъ, но остаются холодны и безучастны къ красивымъ фразамъ проповѣдника, старающагося дѣйствовать на человѣческія страсти, хотя въ другихъ странахъ такія проповѣди обыкновенно пользуются особенной любовью слушателей.

На лицахъ людей, стоявшихъ вокругъ меня, виднѣлись самыя разнообразныя выраженія, и вся сцена напоминала знаменитый картонъ Рафаеля, изображающій Павла, проповѣдующаго въ Аѳинахъ. На одной скамьѣ сидѣлъ ревностный кальвинистъ; сдвинутыя его брови свидѣтельствовали о напряженной работѣ мысли; губы были нѣсколько сжаты, глаза, устремленные на проповѣдника, выражали гордое сознаніе силы, заключающейся во вдохновенномъ словѣ; большой палецъ правой руки мѣрно ударялъ по лѣвой, но мѣрѣ того какъ пасторъ переходилъ отъ одного довода къ другому и возвышался до какого нибудь поразительнаго умозаключенія. Другой шотландецъ озиралъ молящихся строгимъ, вызывающимъ взглядомъ, какъ бы высказывая презрѣніе ко всѣмъ, недовѣрчиво слушавшимъ слова проповѣдника, и радостно привѣтствуя страшныя наказанія, которыя церковь пророчила отступникамъ. Подъ однимъ изъ сводовъ стоялъ одинъ шотландецъ, принадлежавшій по видимому къ другой конгрегаціи и пришедшій въ церковь изъ любопытства; на лицѣ его ясно сказывалось сомнѣніе: онъ качалъ толовой, и не только не проникался доводами пастора, но казалось находилъ въ нихъ слабыя стороны. Многіе изъ присутствовавшихъ слушали проповѣдь съ спокойнымъ самодовольствіемъ, какъ бы сознавая въ этомъ поступкѣ нравственную заслугу, по смотря на то что многія мѣста остроумной рѣчи были имъ совершенно непонятны. Въ такомъ настроеніи находились преимущественно женщины; впрочемъ старухи внимали болѣе сосредоточенно отвлеченнымъ, истинамъ, которыя развивалъ проповѣдникъ; молоденькія позволяли себѣ бросать украдкою взоры на молящихся, и нѣкоторые изъ нихъ, милый Трешамъ, успѣли отыскать глазами (если только меня не ослѣпляло тщеславіе) твоего преданнаго друга и замѣтить въ немъ хорошенькаго молодаго англичанина. Остальные прихожане вздыхали, зѣвали, и даже засыпали, пока ревностные сосѣди не призывали ихъ къ порядку, наступая имъ на ноги; нѣкоторые, позабывъ о молитвѣ, лѣниво глазѣли по сторонамъ, не смѣя впрочемъ болѣе рѣшительно высказывать свою скуку. Мѣстами я въ толпѣ различалъ горцевъ, съ ихъ неизмѣнными плодами; опираясь на рукоятки мечей, они смотрѣли на присутствовавшихъ съ дикимъ, необузданнымъ любопытствомъ, и по видимому совсѣмъ не слушали проповѣдника, что впрочемъ было вполнѣ извинительно, такъ какъ пасторъ говорилъ на непонятномъ для нихъ языкѣ. Однако суровый, воинственный видъ этихъ пришельцевъ придавалъ всему собранію очень типичный колоритъ, производившій большое впечатлѣніе на посторонняго наблюдателя. Андрю объяснилъ мнѣ потомъ, что горцы собрались въ Глазго по случаю ярмарки скота, имѣющей быть въ одномъ изъ пригородныхъ селеній.

Таковы были группы молившихся въ соборной церкви города, которыхъ я внимательно разсматривалъ при слабомъ свѣтѣ, проникавшемъ, въ подземелье черезъ узкія готическія окна; только изрѣдка лучъ солнца падалъ на центральную часть церкви, гдѣ стояли скамьи, и терялся въ лабиринтѣ сводовъ, остававшихся въ совершенномъ мракѣ и казавшихся безконечными.

Я уже сказалъ, что мнѣ пришлось стоять за скамейками лицомъ къ проповѣднику и спиной къ сводамъ, о которыхъ я такъ часто упоминаю. Мое положеніе было тѣмъ неудобно, что я слышалъ малѣйшій звукъ, раздававшійся подъ сводами и повторявшійся его тысячнымъ эхо; я нѣсколько разъ оборачивался при звукѣ дождевой капли, проникавшей черезъ щель въ потолкѣ и ударявшейся о каменый полъ, и я съ трудомъ могъ оторваться отъ мрачнаго угла, куда устремлялись мои взоры. Воображеніе человѣка находитъ особенную прелесть любоваться мрачнымъ лабиринтомъ, гдѣ очертанія предметовъ становятся неуловимы и привлекаютъ наше любопытство именно своей таинственной неопредѣленностью. Мой глазъ привыкъ мало по малу къ темнотѣ, въ которую онъ такъ настойчиво устремлялся, и сталъ даже различать въ ней нѣкоторые предметы; признаюсь откровенно, что это занятіе заинтересовало меня болѣе чѣмъ метафизическія топкости почтеннаго проповѣдника.

Отецъ мой часто упрекалъ меня въ мечтательности, происходившей можетъ быть отъ слишкомъ пламеннаго воображенія, чуждаго моему родителю. Мое теперешнее положеніе напомнило мнѣ время моей юности, когда я ходилъ съ отцомъ къ пастору Шоэру, и выслушивалъ отъ него наставленія жить богоспасаемой жизнью и бороться съ соблазнами міра. Но эти воспоминанія не возвратили мнѣ набожнаго настроенія; напротивъ, они навели мои мысли на опасности, грозившія моему отцу. Я шопотомъ попросилъ Андрю освѣдомиться у сосѣдей, находятся ли въ церкви представители фирмы Макъ-Вити, Макъ-Финъ и Комп. Но Андрю, слушавшій съ глубокимъ вниманіемъ слова пастора, толкнулъ меня вмѣсто отвѣта локтемъ, вѣроятно желая призвать меня къ порядку. Тогда я сталъ внимательно оглядывать присутствовавшихъ и тщетно старался отыскать, между молившимися, моего друга Овена, надѣясь узнать съ перваго взгляда его строгое дѣловое лице. Но между широкими шляпами горожанъ и еще болѣе широкими шапками ланаркширскихъ поселянъ, я при всемъ своемъ стараніи не могъ отыскать ничего похожаго на напудренный парикъ, туго накрахмаленныя маншеты и свѣтлокоричневый фракъ, составлявшіе неотъемлемые наружные атрибуты главнаго прикащика торговаго дома Осбальдистонъ и Трешамъ. Безпокойство овладѣло мною съ такой непреодолимой силой, что я забылъ мрачную прелесть окружавшей меня сцены и даже требованія обыкновеннаго приличія. Я сильно дернулъ Андрю за рукавъ, и сообщилъ ему мое желаніе тотчасъ уйдти изъ церкви, чтобы продолжать розыски. Андрю оказался такимъ же упрямымъ въ Глазгоскомъ соборѣ, какъ наканунѣ въ Чсвіотскихъ горахъ, и нѣсколько времени не соглашался удостоить меня отвѣтомъ. Но когда онъ убѣдился, что я не отстану отъ него, онъ объяснилъ мнѣ, что находясь въ церкви, мы должны остаться въ ней до конца службы, такъ какъ двери запираются на замокъ тотчасъ послѣ начала молитвъ. Андрю произнесъ эти слова лаконическимъ, недовольнымъ шопотомъ, и сталъ опять съ достоинствомъ и гордостью слушать проповѣдника.

Въ то время какъ я старался возвести необходимость въ добродѣтель и вникнуть въ проповѣдь, неожиданное обстоятельство отвлекло мое вниманіе: Голосъ позади меня явственно шепнулъ мнѣ на ухо: «Вамъ въ этомъ городѣ угрожаетъ опасность». Я невольно обернулся.

Позади меня стояло нѣсколько рабочихъ съ очень обыкновенными физіономіями, выражавшими притворную сосредоточенность; эти люди вѣроятно опоздали такъ же какъ и я. Не знаю почему, но я съ перваго взгляда рѣшилъ, что никто изъ нихъ не могъ шепнуть мнѣ этихъ роковыхъ словъ. Всѣ они внимательно слушали проповѣдника и не обратили никакого вниманія на удивленный, испытующій взоръ, который я бросилъ, на нихъ. Масивный столбъ, возвышавшійся тотчасъ позади меня и поддерживавшій своды, могъ скрывать таинственнаго человѣка, сдѣлавшаго мнѣ такое неожиданное предостереженіе, и я сталъ теряться въ догадкахъ о личности незнакомца, тщетно задавая себя вопросы, зачѣмъ онъ сдѣлалъ такой странный выборъ мѣста для разговора со мною, и какая опасность могла угрожать мнѣ. Я не безъ основанія подумалъ, что предостереженіе можетъ повториться, и потому поспѣшилъ обернуться лицомъ къ проповѣднику, надѣясь что таинственный человѣкъ подумаетъ, что я не разслышалъ его словъ, и шепнетъ мнѣ ихъ еще разъ.

Моя хитрость удалась какъ нельзя лучше. Едва я принялъ набожную позу и началъ слушать съ притворнымъ вниманіемъ проповѣдь, какъ тотъ же голосъ снова произнесъ шопотомъ за моей спиной: «слушайте, и не оборачивайтесь».

Я остался неподвиженъ.

— Вы здѣсь находитесь въ опасности, продолжалъ таинственный голосъ, и я также. Приходите сегодня къ мосту ровно въ полночь; оставайтесь дома до сумерекъ, и не попадайтесь никому на глаза.

Голосъ умолкъ, и я тотчасъ обернулся. Но говорившій отступилъ еще съ большей поспѣшностью за колонну, и скрылся отъ моихъ взоровъ. Я хотѣлъ во что бы то ни стало увидѣть незнакомца, и отдѣлившись отъ молившихся углубился въ темный лабиринтъ. Тамъ не было никого, и я только замѣтилъ на значительномъ разстояніи отъ себя человѣческую фигуру, завернутую по видимому въ плащъ или плэдъ, и осторожно пробиравшуюся вдоль сводовъ, стараясь оставаться въ тѣни.

Я рѣшился догнать таинственную личность, подобно привидѣнію ускользавшую отъ меня въ глубинѣ мрачнаго склепа; хотя я имѣлъ только слабую надежду остановить человѣка, выказывавшую такое очевидное желаніе уклониться отъ всякихъ допросовъ, но эта попытка не удалась; я не успѣлъ отойти на три шага отъ столба, какъ споткнулся о что-то и упалъ. Къ счастью, темнота, бывшая причиной моего паденія, скрыла меня отъ любопытныхъ взоровъ и избавила отъ большой непріятности: въ Шотландіи пасторы очень строги, потому меня не удивило, что проповѣдникъ, услыша стукъ отъ моего паденія, прервалъ свою рѣчь и приказалъ блюстителю порядка вывести изъ церкви дерзкаго нарушителя тишины. Но такъ какъ шумъ не повторился, то сторожъ не счелъ нужнымъ произвести тщательнаго обыска, и я могъ возвратиться никѣмъ не замѣченный на прежнее мѣсто возлѣ Андрю Фэрсервиса. Служба продолжалась безъ дальнѣйшихъ препятствій и мирно окончилась среди самой благоговѣйной тишины.

Когда народъ сталъ расходиться изъ церкви, мой пріятель Андрю воскликнулъ:

— Взгляните, тамъ въ углу вы можете увидѣть почтеннаго мистера Макъ-Вити съ мисисъ Макъ-Вити, и мистера Томаса Макъ-Фина, который, говорятъ, долженъ жениться на мисъ Алисѣ, если ничего не помѣшаетъ. Чтоже? — Свадьба будетъ хорошая! Невѣста, конечно не красива, но за то очень богата.

Я взглянулъ въ ту сторону, куда указывалъ Андрю. Мистеръ Макъ-Вити былъ на видъ пожилой человѣкъ; высокій, худощавый, съ рѣзкими чертами лица, съ густыми сѣдыми бровями и голубыми глазами; онъ держалъ себя съ какой-то зловѣщей сосредоточенностью, которая заставила меня невольно вздрогнуть. Я вспомнилъ только что слышанное предостереженіе, и не рѣшился подойти къ этому человѣку, хотя моя недовѣрчивость и подозрительность не имѣли въ сущности никакого разумнаго основанія.

Андрю подумалъ, что я нерѣшителенъ по застѣнчивости, и сталъ уговаривать меня подойдти къ мистеру Макъ-Вити.

— Вы съ нимъ поговорите, мистеръ Франсисѣ, вы съ нимъ поговорите, — его еще не выбрали въ судьи, хотя навѣрное выберутъ въ будущемъ году. Вы съ нимъ поговорите, и онъ вамъ вѣжливо отвѣтитъ, тѣмъ болѣе что вѣдь вамъ у него не денегъ просить; на деньги-то онъ говорятъ очень скупъ.

Мнѣ тотчасъ пришло въ голову, что если этотъ почтенный негоціантъ дѣйствительно такъ скупъ, какъ увѣрялъ Андрю, то съ моей стороны будетъ неосторожно знакомиться съ нимъ, не узнавъ предварительно состоянія его комерческихъ счетовъ съ отцомъ. Это соображеніе пришлось очень кстати, послѣ таинственнаго предостереженія, полученнаго мною, и инстинктивнаго отвращенія, которое я возымѣлъ къ личности мистера Макъ-Вити. Поэтому я не подошелъ къ нему въ церкви, какъ намѣренъ былъ сдѣлать, а попросилъ Андрю сходить къ нему на домъ и спросить адресъ мистера Овена, пріѣзжаго англійскаго джентльмена.

Я предупредилъ Андрю, чтобъ онъ не упоминалъ обо мнѣ, а сдѣлалъ бы справку отъ своего имени и принесъ бы ее мнѣ въ гостиницу; Андрю обѣщалъ исполнить мое желаніе. Онъ что-то упомянулъ о моей обязанности пойти на вечернюю службу, но тутъ же замѣтилъ съ своей природной колкостью, что нельзя принудить къ этому людей, которые не не могутъ стоять спокойно и считаютъ своей обязанностью спотыкаться о могильные камни, вѣроятно съ похвальною цѣлью пробудить мертвыхъ отъ вѣчнаго сна.

ГЛАВА XXI.

Я гуляю каждый день въ полночь на Ріальто; тамъ мы встрѣтимся съ тобою. Спасенная Венеція.

Мрачныя предчувствія всецѣло овладѣли мною, хотя я не имѣлъ никакого основанія опасаться чего нибудь особеннаго. Я заперся въ своей комнатѣ, отпустилъ Андрю, настойчиво уговаривавшаго меня пойти въ церковь Св. Эноха^[35] послушать «пастора сердцевѣдца», и сталъ серьезно обдумывать мѣры, которыя мнѣ необходимо было принять. Я никогда не могъ упрекнуть себя въ суевѣріи, но полагаю что всякій человѣкъ, поставленный въ крайнее затрудненіе и не находящій поддержки въ голосѣ разсудка, способенъ въ порывѣ отчаянія дать волю своему воображенію, и руководиться или слѣпымъ случаемъ, или причудливыми впечатлѣніями, которыя иногда невольно овладѣваютъ его умомъ. Въ рѣзкихъ, суровыхъ чертахъ шотландскаго негоціанта было что-то особенно отталкивающее, и я не рѣшался отдаться въ его руки на перекоръ всѣмъ правиламъ физіономики. Въ то же время, таинственный голосъ, предостерегавшій меня объ опасности, и человѣческій образъ, исчезнувшій подъ мрачными сводами, какъ въ «долинѣ мертвецовъ», возбуждали воображеніе молодаго человѣка, который — прошу не забывать — считалъ себя поэтомъ.

Если таинственное предостереженіе было сдѣлано не безъ основанія, если мнѣ дѣйствительно угрожала опасность, то я помогъ предупредить ея, не узнавъ прежде въ чемъ она заключается, а узнать это я могъ только отъ моего незнакомаго покровителя, котораго я не имѣлъ никакой причины подозрѣвать въ зломъ умыслѣ. Мнѣ не разъ приходилъ на умъ Рашлей съ своими гнусными кознями; — по я такъ быстро доѣхалъ до Глазго, что онъ очевидно не могъ узнать о моемъ прибытіи въ этотъ городъ, а тѣмъ болѣе не имѣлъ времени устроить мнѣ засаду. Въ моемъ характерѣ было много увѣренности и смѣлости, я любилъ бороться съ опасностью и научился во Франціи хорошо владѣть оружіемъ. Мнѣ слѣдовательно не приходилось бояться борьбы одинъ противъ одного; убійства случались въ эти времена очень рѣдко въ Шотландіи, и къ тому же мѣсто свиданія было слишкомъ людное, чтобы можно было ожидать открытаго нападенія. Однимъ словомъ, я рѣшился пойти ночью на свиданіе съ моимъ таинственнымъ покровителемъ и предоставить дальнѣйшую свою участь судьбѣ. Я не могу скрыть отъ тебя, милый Трешамъ, сдѣланное мною въ то время предположеніе, въ которомъ я тщетно старался самъ себя разувѣрить. Меня настойчиво преслѣдовала ни съ чѣмъ не сообразная надежда, что имя Діаны Вернонъ должно быть связано со страннымъ, таинственнымъ свиданіемъ, назначеннымъ мнѣ въ такомъ необыкновенномъ мѣстѣ, въ такое необыкновенное время и при такихъ необыкновенныхъ обстоятельствахъ; хотя я не умѣлъ даже предположить какое участіе могла принимать моя очаровательная родственница во всемъ этомъ дѣлѣ. Она одна — назойливо шепталъ мнѣ внутренній голосъ — она одна знаетъ о моей поѣздкѣ въ Глазго; у нея, но ея собственнымъ словамъ, много вліятельныхъ друзей въ Шотландіи; она вручила мнѣ талисманъ, къ которому я долженъ прибѣгнуть, когда всѣ другія средства къ спасенію окажутся недѣйствительными; кто же, какъ не Діана Вернонъ, имѣетъ средства, возможность, желаніе и умѣніе защитить меня отъ окружающихъ со всѣхъ сторонъ опасностей? Такой лестный взглядъ на мое неутѣшительное положеніе нѣсколько разъ приходилъ мнѣ на умъ. Передъ обѣдомъ я повторялъ его себѣ очень нерѣшительно; во время же ѣды придуманное мною толкованіе показалось мнѣ гораздо правдоподобнѣе, а послѣ десерта оно перешло въ такое твердое убѣжденіе (быть можетъ подъ вліяніемъ бутылки отличнаго бордоскаго вина), что я оттолкнулъ отъ себя недопитый стаканъ, не рѣшаясь окончательно поддаться опасному обольщенію, схватилъ шляпу и стремительно вышелъ на чистый воздухъ, какъ бы желая уйти отъ собственныхъ мыслей. Но я вѣроятно поддался тому настроенію, котораго всего больше страшился, такъ какъ шаги мои безсознательно направились къ мосту на Клейдѣ, гдѣ незнакомецъ назначилъ мнѣ свиданіе.

Хотя я сѣлъ обѣдать послѣ окончанія вечерней службы — уступивъ въ этомъ случаѣ религіозной щепетильности моей хозяйки, не желавшей подавать горячія блюда между двумя проповѣдями — и хотя я не забылъ словъ моего таинственнаго покровителя, посовѣтовавшаго мнѣ не выходить изъ дому ранѣе сумерекъ, однакоже когда я пришелъ къ мосту, мнѣ оставалось еще нѣсколько часовъ ожиданія. Ты легко поймешь, до какой степени это время показалось мнѣ скучнымъ, и я едва ли съумѣю разсказать тебѣ какъ я его провелъ. Группы прохожихъ, старыхъ и молодыхъ, двигались по обширному лугу, растилавшемуся по сѣверному берегу Клейды, и служившему въ одно и тоже время мѣстомъ для бѣлѣнія на солнцѣ тканей и гульбищемъ для горожанъ; на лицахъ гулявшихъ выражалось благоговѣйное сознаніе святости воскреснаго дня. На длинномъ мосту, соединявшемъ городъ съ южными округами графства, мелькали также человѣческія тѣни. Въ каждой группѣ, въ каждомъ отдѣльномъ человѣкѣ, поражало прежде всего выраженіе искренней набожности, которая удерживала молодыхъ отъ слишкомъ неумѣреннаго проявленія веселости, а стариковъ отъ ссоръ и крупной брани; на меня произвелъ очень пріятное впечатлѣніе мирный, дружескій, ласковый тонъ, господствовавшій между гулявшими. Нигдѣ не было слышно громкаго, рѣзкаго голоса; нѣкоторые горожане останавливались на берегу, чтобы насладиться свободнымъ вечеромъ и великолѣпной картиной; большинство же спѣшило по домамъ. Человѣку, привыкшему къ тому какъ проводятъ воскресный день на континентѣ, даже среди французскихъ кальвинистовъ, казалось страннымъ, іудейскимъ, но въ тоже время поразительнымъ и трогательнымъ такое соблюденіе строгости въ день, посвященный Богу. Когда я прошелся нѣсколько разъ взадъ и впередъ по берегу рѣки, мимо запоздавшихъ группъ горожанъ, я сообразилъ, что могу навлечь на себя съ ихъ стороны подозрѣніе, и потому своротилъ съ дороги. Для того чтобы отвлечь отъ себя вниманіе я сталъ нарочно запутывать свою прогулку, что мнѣ доставляло нѣкоторое развлеченіе. Многочисленныя аллеи, усаженныя деревьями, по примѣру Ст. Джэмскаго парка въ Лондонѣ, пересѣкались между собою и облегчали мою дѣтскую уловку.

Проходя по одной изъ дорожекъ, я съ удивленіемъ услышалъ рѣзкій, самодовольный голосъ Андрю Фэрсервиса, высокій діапазонъ котораго мало гармонировалъ съ благоговѣйной святостью воскреснаго дня. Я поспѣшно спрятался за высокія деревья; такой поступокъ не могъ конечно считаться очень похвальнымъ, но я не зналъ другаго средства избѣгнуть дерзкой назойливости и несноснаго любопытства моего почтеннаго спутника. Онъ прошелъ мимо меня въ сопровожденіи какой-то важной, надутой личности, на которой я разглядѣлъ черную куртку, шляпу съ широкими полями и женевскій плащъ; Андрю разсказывалъ своему собесѣднику про третье лице, въ карикатурномъ портретѣ котораго я, не смотря на оскорбленное самолюбіе, долженъ былъ узнать самого себя.

— Повѣрьте мнѣ, мистеръ Гаморга, оно такъ и есть. Онъ не совсѣмъ лишенъ здраваго смысла; иногда отъ него услышишь и разумное слово, то есть тутъ да индѣ промелькнетъ дѣльное словечко. Но на чемъ онъ совсѣмъ помѣшанъ, такъ это на стихотворной чепухѣ. Онъ готовъ предпочесть старый заброшенный паркъ великолѣпному цвѣтнику, и будетъ глазѣть часами на какую нибудь обнаженную скалу, торчащую надъ ручьемъ, оставляя безъ всякаго вниманія прекрасно воздѣланный огородъ со всевозможными овощами. Онъ будетъ цѣлыми днями болтать съ глупой дѣвчонкой, Діаной Вернонъ (ее можно бы скорѣе назвать Діаной Эфесской, потому что она немногимъ лучше язычницы — да какое лучше, во сто разъ хуже! — она папистка, отчаянная папистка!) — такъ вотъ нашъ соколикъ готовъ скорѣе болтать съ нею, или съ подобною ей дрянью, чѣмъ слушать отъ васъ, или отъ меня, мистеръ Гаморга, или отъ какого либо другаго разумнаго человѣка, наставленія, которыя могутъ пригодиться ему на всю жизнь. Да онъ не цѣнитъ разумнаго слова, а слушаетъ пустую болтовню. Знаете ли что онъ мнѣ разъ сказалъ (несчастное ослѣпленное созданіе!)? — что псалмы Давида очень поэтическое произведеніе! — Какъ будто великій псалмопѣвецъ занимался риѳмоплетствомъ и писалъ такія же безсмысленныя вирши, какія онъ самъ излагаетъ на бумагѣ подъ громкимъ названіемъ стиховъ! — Гм, вѣдь это и выговорить то грѣшно! — Конечно двѣ строчки Давида Линдсея стоютъ болѣе чѣмъ всѣ его произведенія вмѣстѣ взятыя.

Слушая такой отзывъ о моемъ характерѣ и о моихъ занятіяхъ, я очень естественно возымѣлъ желаніе пересчитать негодяю ребра при первомъ удобномъ случаѣ. Мистеръ Гаморга прерывалъ рѣчь Фэрсервиса обычными восклицаніями: да, да! будто бы? возможно ли? и т. п. Только разъ онъ сдѣлалъ какое-то длинное замѣчаніе, которое я не разслышалъ, но смыслъ его я узналъ изъ отвѣта моего пріятеля.

— Вы думаете, ему можно сказать откровенное мнѣніе? Вотъ нашли! Да послѣ этого кто же остался бы въ дуракахъ, какъ не Андрю Фэрсервисъ? — Вѣдь въ немъ бѣсъ сидитъ, въ этомъ молодомъ человѣкѣ! — Онъ точь въ точь какъ старый быкъ Джайльса Гетертапа: стоитъ махнуть передъ нимъ красной тряпочкой, онъ и подниметъ васъ на рога! — Вы говорите, урезонить его? — Чорта съ два, сунусь я его урезонивать! — А вмѣстѣ съ тѣмъ, мальчикъ самъ по себѣ не дурной; нужно только внимательно ухаживать за нимъ. — Расчетливости въ немъ нѣтъ никакой; — золото льется изъ его рукъ какъ вода, мистеръ Гаморга; а впрочемъ, выгодно быть по близости пока онъ держитъ кошелекъ въ рукахъ, а держитъ онъ его нерѣдко. И жаль мнѣ этой вѣтряной головы, право жаль; я очень привязанъ къ молодому человѣку, но все же…

На этихъ словахъ своего поучительнаго разсужденія мистеръ Фэрсервисъ понизилъ голосъ, насколько того требовала торжественность воскреснаго дня, и вскорѣ оба собесѣдника скрылись въ отдаленіи. Я въ первую минуту былъ глубоко возмущенъ нахальствомъ моего спутника, но потомъ вспомнилъ утѣшительную поговорку, что первый кнутъ шпіону, и подумалъ, что нѣтъ того господина, котораго слуги не рвали бы на клочья въ лакейской, и не судили такъ же пристрастно, какъ судилъ меня Андрю Фэрсервисъ. Незначительное обстоятельство, которое навело меня на такія размышленія, не прошло для меня безъ пользы: оно помогло мнѣ убить часть времени, остававшагося до полуночи, и которымъ я такъ тяготился въ своемъ бездѣйствіи.

Все затихло вокругъ меня. Наступившая ночь окутала мракомъ берегъ и рѣку; блѣдный свѣтъ луны, робко выглядывавшей изъ-за деревьевъ, придавалъ широкому и глубокому, зеркальному потоку какой-то унылый, скорбный видъ. Я едва могъ разглядѣть старинный масивный мостъ, переброшенный черезъ Клейду, своими неуловимыми очертаніями напоминавшій мостъ въ Багдадской долинѣ, воспѣтой Мирзою въ его неподражаемомъ видѣніи. Низкія, широкія арки казались темными пещерами, которыя поглощали воды рѣки, вмѣсто того чтобы пропускать ихъ подъ своими сводами. Послѣдніе звуки дневной суеты медленно замирали; порою, вдоль берега мелькали фонари, освѣщавшіе путь запоздалымъ горожанамъ, возвращавшимся, послѣ долгаго дня Воздержанія, съ какого нибудь ужина, — такъ какъ суровые пресвитеріанцы допускали въ воскресный день единственную уступку требованіямъ общежитія въ формѣ вечерней трапезы. Порою слышался въ отдаленіи конскій топотъ; то былъ какой нибудь сельскій житель, пріѣзжавшій провести праздникъ въ Глазго и теперь спѣшившій домой. Наконецъ, и эти случайные звуки замерли, и я могъ наслаждаться одинокой прогулкой по берегу Клейды среди торжественнаго безмолвія, нарушавшагося только боемъ часовъ на городскихъ башняхъ.

Съ наступленіемъ ночи все сильнѣе и сильнѣе стало мною овладѣвать нетерпѣніе и раздражительное чувство неизвѣстности. Я спрашивалъ себя, слѣдуетъ ли смотрѣть на это свиданіе какъ на шутку глупца, какъ на дикую выходку сумасшедшаго, или какъ на хитрую ловушку злодѣевъ, и ходилъ въ сильномъ волненіи по каменной набережной, по близости у моста. Наконецъ, часы пробили двѣнадцать на высокой колокольцѣ соборнаго храма Св. Мунго, и имъ хоромъ отвѣтили колокола приходскихъ церквей. Едва послѣдній ударъ замеръ въ ночной тишинѣ, какъ на концѣ моста, примыкавшемъ къ южному берегу рѣки, показалась человѣческая фигура, — первая которую я увидѣлъ за послѣдніе два часа. Я пошелъ на встрѣчу незнакомца, смутно сознавая, что моя судьба зависитъ отъ исхода свиданія, до такой степени мое воображеніе было возбуждено продолжительнымъ ожиданіемъ. Насколько я могъ разглядѣть незнакомца въ то короткое время какъ я подходилъ къ нему, онъ былъ немного ниже средняго роста, но сильнаго, мускулистаго тѣлосложенія; его покрывалъ широкій плащъ, какой обыкновенно надѣваютъ всадники. Я замедлилъ свои шаги, и почти остановился поровнявшись съ нимъ, въ надеждѣ что онъ заговоритъ со мною. Но къ моему величайшему разочарованію, незнакомецъ молча прошелъ мимо, а я не хотѣлъ первый обратиться къ нему, такъ какъ не смотря на условленный часъ онъ могъ быть постороннимъ прохожимъ. Когда онъ отошелъ отъ меня на нѣсколько шаговъ, я остановился и посмотрѣлъ ему въ слѣдъ, не зная идти ли за нимъ или нѣтъ. Незнакомецъ дошелъ до сѣвернаго конца моста, посмотрѣлъ во всѣ стороны, и повернулъ обратно но направленію ко мнѣ. Я рѣшилъ, что не дамъ ему на этотъ разъ случая молчать какъ привидѣнію, которое по разсказамъ простодушныхъ людей никогда не заговариваетъ первое, а только отвѣчаетъ на вопросы.

— Вы поздненько гуляете, серъ, сказалъ я, когда мы поровнялись.

— Пришелъ на свиданіе, отвѣтилъ онъ, — и вы также, я полагаю, мистеръ Осбальдистонъ.

— Такъ вы то лице, которое назначило мнѣ придти сюда въ такое необыкновенное время?

— Да, отвѣтилъ незнакомецъ, идите за мною, и вы узнаете зачѣмъ я васъ звалъ.

— Прежде чѣмъ слѣдовать за вами, я желаю узнать ваше имя и ваши намѣренія, возразилъ я.

— Я человѣкъ, отвѣтилъ онъ, а мои намѣренія относительно васъ самыя дружественныя.

— Человѣкъ! повторилъ я его слова, — это очень краткая характеристика.

--. Кто не можетъ сдѣлать другой, долженъ довольствоваться этой, замѣтилъ незнакомецъ. — У кого нѣтъ ни имени, ни друзей, ни денегъ, ни родины, тотъ только и можетъ сказать про себя, что онъ человѣкъ; а большаго не можетъ сказать про себя и тотъ кто обладаетъ всѣми благами міра.

— Я все же замѣчу вамъ, что вы говорите о себѣ въ слишкомъ неопредѣленныхъ выраженіяхъ, чтобъ заслужить довѣріе незнающаго васъ лица.

— Вы болѣе про меня ничего не узнаете, повѣрьте мнѣ, мистеръ Осбальдистонъ; поэтому вы можете выбирать: или послѣдовать за мной, или остаться въ невѣденіи относительно того что я желалъ вамъ сообщить.

— Развѣ вы не можете мнѣ сообщить этого здѣсь? спросилъ я.

— Вамъ нужно видѣть глазами, а не слушать ушами; поэтому идите за много, или вы не узнаете того обстоятельства, которое я имѣлъ намѣреніе открыть вамъ.

Незнакомецъ выражался коротко, рѣшительно, почти сурово, и топъ его голоса не возбуждалъ во мнѣ довѣрія.

— Чего вы боитесь! произнесъ онъ нетерпѣливо. — Или вы думаете, что есть люди, которымъ можетъ быть необходимо лишить васъ жизни? Вѣдь это значитъ придавать себѣ очень большое значеніе.

— Я ничего не боюсь, возразилъ я поспѣшно и рѣшительно, — идите, я готовъ слѣдовать за вами.

Къ моему величайшему удовольствію мы повернули обратно въ городъ, и подобно привидѣніямъ стали пробираться по стѣнамъ, вдоль пустынныхъ улицъ. Высокіе фасады каменныхъ домовъ, съ масивными выступами и карнизами, казались еще величественнѣе и угрюмѣе при тускломъ свѣтѣ лупы. Мы нѣсколько времени шли молча; мой спутникъ первый заговорилъ:

— Что же, вы боитесь?

— Я отвѣчу вамъ вашими же словами, возразилъ я: — чего мнѣ бояться?

— Вы идете рядомъ съ незнакомымъ вамъ человѣкомъ, — быть можетъ съ врагомъ; и вы находитесь въ городѣ, гдѣ у васъ нѣтъ друзей, но много враговъ.

— Я не боюсь ни васъ, ни ихъ; я молодъ, смѣлъ и хорошо вооруженъ!

— Я не вооруженъ, отвѣчалъ мой спутникъ, — по мужественная рука не нуждается въ оружіи. Вы говорите, что не боитесь ничего; но вы вѣроятно содрогнулись бы, узнавъ съ кѣмъ вы идете.

— Зачѣмъ же мнѣ содрогнуться? возразилъ я. — Повторяю, я васъ нисколько не боюсь.

— Нисколько не боитесь меня? Будь по вашему. Но развѣ вы не боитесь послѣдствій, которыя могутъ пасть на васъ, если вы будете задержаны въ обществѣ человѣка, при одномъ имени котораго даже плиты мостовой должны бы сдвинуться съ мѣста и закричать «хватайте его!» --въ обществѣ человѣка, за голову котораго правительство выдало бы столько денегъ, что половина жителей Глазго могла бы обогатиться на нихъ, — въ обществѣ человѣка, поимка котораго вызвала бы въ Эдинбургѣ такое же ликованіе, какъ любая побѣда, одержанная во Фландріи?

— Кто же вы, чье имя способно наводить такой ужасъ? спросилъ я.

— Я не врагъ вамъ, потому что веду васъ въ такое мѣсто, гдѣ меня заковали бы въ тяжелыя цѣпи, еслибъ узнали кто я.

Я остановился на тротуарѣ, чтобъ лучше разглядѣть своего спутника, и имѣть возможность защититься отъ неожиданнаго нападенія.

— Вы мнѣ сказали слишкомъ много и слишкомъ мало, промолвилъ я. — Слишкомъ много, чтобы я могъ довѣриться незнакомому лицу, которое само сознается, что оно подлежитъ карѣ правосудія, — и слишкомъ мало, чтобъ я могъ предположить, что васъ несправедливо преслѣдуютъ.

Онъ сдѣлалъ шагъ ко мнѣ, и я невольно отступилъ назадъ, схватившись за рукоятку меча.

— Какъ! воскликнулъ онъ, — неужели вы поднимете оружіе на беззащитнаго, преданнаго вамъ человѣка?

— Я еще не увѣренъ ни въ томъ, ни въ другомъ, отвѣтилъ я; — признаюсь вамъ откровенно, ваша рѣчь и ваше, обращеніе оправдываютъ мою подозрительность.

— Хорошо сказано, воскликнулъ мой спутникъ, — я уважаю людей, которые умѣютъ защитить себя не только рукою, но и головой: откровенность за откровенность: — я васъ веду въ тюрьму.

— Въ тюрьму! По какому праву и за какое преступленіе? Вы можете скорѣе отнять у меня жизнь, чѣмъ свободу, слышите ли? Я не сдѣлаю болѣе ни одного шагу!

— Я не веду васъ въ тюрьму узникомъ, и не имѣю ни малѣйшаго желанія исполнять должность полицейскаго чиновника, возразилъ онъ очень гордо. Я веду васъ на свиданіе съ человѣкомъ, изъ устъ котораго вы узнаете объ угрожающей вамъ опасности. Вы ничѣмъ не рискуете, я одинъ рискую своей свободой, и готовъ рискнуть ею за васъ, потому что люблю пылкую независимую молодость, не знающую другаго защитника какъ лезвее своего меча.

Разговаривая такимъ образомъ мы вышли на главную улицу города и остановились передъ масивнымъ каменнымъ зданіемъ съ рѣшетчатыми окнами.

— Да, сказалъ незнакомецъ, становясь все болѣе и болѣе сообщительнымъ и говоря рѣзкимъ шотландскимъ выговоромъ; — да, городское начальство и судебная власть дорого бы дали, чтобъ увидать меня за этими желѣзными рѣшетками въ кандалахъ и наручникахъ, тогда какъ я разгуливаю на свободѣ какъ дикій олень. А какъ подумаешь, какой бы имъ былъ изъ этого прокъ? Вѣдь засади они меня сегодня вечеромъ съ пудовыми цѣпями на ногахъ, завтра утромъ они нашли бы опустѣлую темницу и оковы безъ узника. Однако, пойдемте; зачѣмъ вы остановились?

Сказавъ это онъ постучалъ въ калитку, и насъ тотчасъ окликнулъ рѣзкій голосъ сторожа, по видимому пробужденнаго отъ сна: Кто тамъ? Кто тамъ, крикнулъ онъ? Какого чорта принесло въ такое время? Отворять не позволено, незаконный часъ!

Послѣднія слова были сказаны протяжнымъ, соннымъ голосомъ, доказывавшимъ, что говорившій снова погружался въ объятія Морфея. Но мой спутникъ опять обратился къ сторожу и произнесъ рѣзкимъ тономъ:

— Дугаль! Развѣ вы позабыли Макъ-Грегора?

— Нѣтъ, чортъ меня побери, совсѣмъ нѣтъ! отвѣтилъ голосъ съ большимъ оживленіемъ. затѣмъ сторожъ прибливился къ калиткѣ, и незнакомецъ обмѣнялся съ нимъ нѣсколькими словами на непонятномъ мнѣ языкѣ. Послѣ этого тяжелые засовы заскрипѣли, калитка осторожно отворилась, и мы вошли въ караульню глазгоской тюрьмы, — небольшую комнату съ толстыми стѣнами и съ узкой лѣстницей, которая вела въ верхніе этажи; всѣ двери и окна были защищены желѣзными рѣшетками и засовами. На обнаженныхъ стѣнахъ были развѣшаны въ симетричномъ порядкѣ кандалы, наручники и цѣпи, въ перемежку съ пистолетами, ружьями и мечами.

Очутившись такъ неожиданно и почти насильственно въ одной изъ шотландскихъ тюрьмъ, я невольно вспомнилъ происшествіе, заставившее меня посѣтить камеру мироваго судьи въ Нортумберландѣ, и началъ снова страшиться опаснаго столкновенія съ законами страны, въ которую я пріѣхалъ скромнымъ путешественникомъ.

ГЛАВА XXII.

Оглянись, Астольфъ: здѣсь мрутъ съ голода бѣдняки, виновные лишь въ томъ что они бѣдны; здѣсь свѣтлый лучъ надежды меркнетъ отъ мрачныхъ, сырыхъ стѣнъ, и возстаютъ передъ несчастными роковые образы дикаго отчаянія. Темница -- Дѣйствіе I, сцена III.

Войдя въ дверь я бросилъ безпокойный взглядъ на моего проводника, во фонарь, освѣщавшій сѣни, мерцалъ слишкомъ тускло, чтобы я могъ вполнѣ удовлетворить своему любопытству. Однако, хотя черты лица незнакомца скрывались въ темнотѣ, свѣтъ падалъ прямо на не менѣе интересное лице тюремщика, державшаго въ рукахъ фонарь. Онъ очень походилъ на сердитаго пуделя, и его длинные, рыжіе волосы спускаясь на лобъ полускрывали черты, выражавшія въ эту минуту дикую радость при видѣ моего проводника. Я никогда не встрѣчалъ болѣе вѣрнаго изображенія невѣжественнаго, уродливаго дикаря, поклоняющагося своему идолу. Онъ улыбался, дрожалъ всѣмъ тѣломъ, смѣялся и почти что плакалъ. Всѣ черты его лица казалось говорили: «Куда идти? Что дѣлать?» Однимъ словомъ его безпокойное, преданное, смиренное, подчиненное выраженіе трудно описать иначе, какъ прибѣгнувъ къ моему быть можетъ неловкому сравненію. Голосъ его дрожалъ и чрезмѣрная радость не давала ему возможности произнести ничего кромѣ отрывочныхъ восклицаній, на томъ невѣдомомъ языкѣ, на которомъ онъ уже объяснялся въ дверяхъ съ моимъ проводникомъ: «А! а! о! о! Давно уже васъ не видать!» Незнакомецъ принималъ всѣ эти выраженія преданнаго восторга съ небрежной благосклонностью, подобно государю, слишкомъ рано привыкшему къ всеобщему поклоненію, чтобъ обращать на него особое вниманіе.

— Какъ вы живете, Дугаль? спросилъ незнакомецъ, милостиво протягивая руку тюремщику.

— О! о! воскликнулъ Дугаль, стараясь умѣрить свой восторгъ и со страхомъ озираясь по сторонамъ. — Вы здѣсь, вы здѣсь! О! о! Что станетъ съ вами, если вдругъ эти грязные мерзавцы вздумаютъ сдѣлать обходъ.

— Не боитесь, Дугаль, ваша рука никогда не запретъ меня, отвѣчалъ мой проводникъ, прикладывая палецъ къ губамъ.

— Еще бы! отвѣчалъ Дугаль. — Моя рука отсохнетъ прежде чѣмъ поднимется на васъ… во когда же вы отправитесь туда? Дайте знать, вѣдь я вамъ родственникъ, хотя и дальній.

— Я васъ извѣщу, какъ только все будетъ рѣшено, Дугаль.

— Клянусь тогда, будь это хоть воскресенье, я брошу ключи въ лице мэру; только меня и видѣли!

Таинственный незнакомецъ перебилъ восторженныя восклицанія тюремщика и на ирландскомъ или гаэльскомъ нарѣчіи объяснилъ ему причину своего прихода.

— Отъ всей души, отъ всего сердца, отвѣчалъ тюремщикъ, очевидно соглашаясь на всѣ его требованія, и затѣмъ поправивъ фонарь указалъ мнѣ рукою, чтобъ я слѣдовалъ за нимъ.,

— А вы не пойдете съ нами? спросилъ я незнакомца.

— Мое присутствіе излишне, и только стѣснитъ васъ. Я лучше озабочусь о безопасности нашего выхода.

— Я надѣюсь, что вы не предатель и не уклоняетесь отъ опасности, замѣтилъ я.

— Нѣтъ, если вамъ грозитъ опасность, то мнѣ вдвое большая, отвѣчалъ незнакомецъ такъ искренно и увѣренно, что невозможно было сомнѣваться въ немъ.

Я послѣдовалъ за тюремщикомъ, который оставивъ за собою внутреннюю дверь незапертой, повелъ меня ко витой лѣстницѣ въ узкій коридоръ, гдѣ отперѣвъ нѣсколько дверей, онъ наконецъ вошелъ въ маленькую каморку, поставилъ на столъ фонарь, и взглянувъ на соломенную постель въ углу, сказалъ вполголоса: «Спитъ».

«Кто спитъ?» подумалъ я, и такъ какъ въ моей головѣ вѣчно виталъ образъ Діаны Вернонъ, то я съ ужасомъ спросилъ себя: неужели она находится въ этой ужасной трущобѣ? Но бросивъ поспѣшный взглядъ на постель, я съ какой-то странной смѣсью разочарованія и радости убѣдился въ неосновательности моего предположенія. На этомъ жалкомъ ложѣ покоилась голова, не молодая и не красивая, а сѣдая съ небритымъ подбородкомъ и въ красномъ колпакѣ. Съ перваго взгляда я успокоился на счетъ Діаны Вернонъ, но черезъ минуту съ ужасомъ узналъ въ этомъ узникѣ моего бѣднаго друга Овена. Разбуженный нашимъ приходомъ, онъ съ испугомъ сталъ озираться по сторонамъ и протирать глаза. Я тихонько отошелъ, желая дать ему время придти въ себя, къ тому же я по счастью былъ пришлецемъ въ темницѣ и всякій шумъ могъ повести къ самымъ печальнымъ послѣдствіямъ.

— Я вамъ скажу, мистеръ Дугвель, или какъ васъ тамъ зовутъ, произнесъ наконецъ Овенъ, поднимаясь на одной рукѣ и придавая своему сонному голосу на столько горечи, на сколько онъ былъ способенъ, — что если вы будете такимъ образомъ прорывать мой сонъ, то я пожалуюсь лорду-мэру.

— Джентльменъ желаетъ съ, вами говорить, отвѣчалъ Дугаль, мѣняя свой радостный, восторженный голосъ на обычный, сердитый тонъ тюремщика и выходя изъ комнаты.

Не мало труда мнѣ стоило убѣдить Овена, что я сынъ его патрона, и когда онъ дѣйствительно призналъ меня, то пришелъ въ невыразимый ужасъ, предполагая конечно, что я раздѣлялъ его заключеніе.

— О! мистеръ Франкъ, произнесъ онъ, — до чего вы довели себя и пашу фирму. Я уже не говорю о себѣ, я нуль, по вы, конечная цифра, итогъ вашего отца, вы, который могли быть первымъ человѣкомъ перваго торговаго дома, въ первомъ городѣ — быть узникомъ въ гадкой шотландской тюрьмѣ, гдѣ нельзя достать щетки, чтобы вычистить платья.

Онъ съ неудовольствіемъ потеръ рукою нѣкогда блестящій, непорочный коричневый фракъ, теперь покрытый пятнами отъ прикосновенія къ грязному полу темницы, и продолжалъ:

— Боже милостивый! Вотъ была бы новость для биржи. Ничего подобнаго не слыхивали тамъ со времени сраженія при Альманзѣ, гдѣ было убито и ранено 5000 англичанъ. Но что это все въ сравненіи съ извѣстіемъ о банкротствѣ торговаго дома Осбальдистонъ и Трешамъ!

Я прервалъ его горькія сѣтованія и объявилъ что я не узникъ, хотя едва могу объяснить какимъ образомъ попалъ въ тюрьму въ такое позднее время. Когда же онъ сталъ разспрашивать меня, то я самъ закидалъ его вопросами и мало по малу добился отъ него подробнаго разсказа обо всемъ случившемся. Конечно эти свѣденія не были очень опредѣленные, потому что, не смотря на всю ясность его головы для бухгалтерскихъ расчетовъ, Овенъ, какъ тебѣ извѣстно, не отличался большой понятливостью относительно всего что не касалось его комерческихъ книгъ.

Изъ его объясненій оказалось, что мой отецъ имѣлъ двухъ кореспондентовъ въ Глазго для своихъ торговыхъ дѣлъ съ Шотландіей; одинъ изъ нихъ торговый домъ Макъ-Вити, Макъ-Финъ и К^о всегда отличался особенной предупредительностью и любезностью. Эти джентльмены почтительно относились къ англійской фирмѣ, обращались къ ней всегда за совѣтомъ, и во всѣхъ торговыхъ сдѣлкахъ безпрекословно довольствовались ролью шакала, который всегда беретъ то что левъ соблаговолитъ ему оставить. Какъ ни мала была предоставленная имъ доля барыша, они всегда считали ее достаточной для такихъ людей какъ они, и увѣряли что никогда не въ состояніи своими услугами воздать лондонской фирмѣ за ея постоянное покровительство и доброе мнѣніе.

Распоряженія моего отца были для Макъ-Вити и Макъ-Фила непреложными законами, которые не только не подлежали измѣненію, но и не допускали никакихъ разсужденій; столь же священными казались имъ и требованія Овена, великаго формалиста относительно торговой рутины. Этотъ тонъ глубокой, почтительной преданности чрезвычайно правился Овену, но мой отецъ отличался болѣе проницательнымъ взглядомъ, и подозрѣвая искренность ихъ излишней предупредительности или не долюбливая ихъ безконечныя льстивыя увѣренія въ преданности, онъ упорно отказывалъ въ ихъ просьбѣ сдѣлать ихъ фирму своимъ единственнымъ кореснопдеитомъ въ Шотландіи. Напротивъ того, онъ поддерживалъ постоянныя торговыя сношенія съ другимъ кореспондентомъ, совершенно инаго характера. Мистеръ Николь Джарви былъ чрезвычайно гордый, самонадѣянный человѣкъ, и ненавидя англичанъ на столько же, на сколько отецъ ненавидѣлъ шотландцевъ, онъ соглашался имѣть какія бы то ни было сношенія съ англійскими торговыми домами только на совершенно равной ногѣ; ревниво поддерживая свое достоинство и чрезвычайно щекотливый, онъ выказывалъ такое же упорство какъ Овенъ въ техническихъ вопросахъ комерческой рутины, и вообще не обращалъ никакого вниманія на авторитетъ, хотя бы всего Ломбардъ-Стрита. Эти характеристическія особенности мистера Джарви затрудняли торговыя съ нимъ сношенія, и часто приводили къ непріятнымъ столкновеніямъ, которыя оканчивались мирно только въ виду общихъ интересовъ англійской фирмы и ея шотландскаго кореснондента. Поэтому очень понятію, что Овенъ, котораго личная гордость часто страдала отъ подобныхъ споровъ, всегда держалъ сторону любезныхъ, учтивыхъ, на все согласныхъ Макъ-Вити и Макъ-Фина, а о Джарви отзывался, какъ о шотландскомъ лавочникѣ, съ которымъ невозможно было имѣть дѣла.

Не удивительно, что въ трудныхъ обстоятельствахъ, въ которыя поставлена была фирма отсутствіемъ моего отца и исчезновеніемъ Рашлея, Овенъ, какъ я узналъ впослѣдствіи, прибывъ въ Глазго за два дня до меня, обратился къ дружескому содѣйствію кореспондентовъ, всегда распространявшихся о своей преданности его патрону и постоянной готовности служить ему. Онъ былъ принятъ торговымъ домомъ Макъ-Вити и Макъ-Финъ въ Галогэтской улицѣ съ такимъ подобострастіемъ, какое только могъ выказать католикъ при чудесномъ явленіи его ангела-хранителя. Но, увы! Небосклонъ покрылся черными тучами, какъ только Овенъ, поощряемый любезнымъ пріемомъ, объяснилъ этимъ преданнымъ друзьямъ затруднительное положеніе фирмы, прося ихъ совѣта и содѣйствія.. Макъ-Вити былъ почти ошеломленъ этимъ извѣстіемъ, а Макъ-Финъ, не дожидаясь окончанія его рѣчи, бросился къ главной конторской книгѣ и углубился въ подсчитываніе итоговъ, желая скорѣе убѣдиться на чьей сторонѣ былъ балансъ. Къ несчастью, балансъ оказался въ пользу шотландскихъ кореспондентовъ, и лица Макъ-Вити и Макъ-Фина, выражавшія дотолѣ лишь сомнѣніе, теперь приняли мрачный, презрительный видъ. Они отвѣчали на просьбу Овена о помощи требованіемъ немедленнаго обезпеченія слѣдовавшихъ имъ суммъ на случай неожиданнаго несчастія, и наконецъ стали грозно настаивать, чтобъ онъ немедленно представилъ подобное обезпеченіе. Овенъ съ презрѣніемъ отвергнулъ это притязаніе, какъ позорное для фирмы Осбальдистонъ и Треніамъ, несправедливое въ отношеніи остальныхъ кредиторовъ и неблагодарное со стороны кореспондентовъ, всегда распространявшихся о своей признательности къ лондонскимъ друзьямъ.

Впродолженіи этого разговора шотландцы нашли предлогъ выйдти изъ себя и принять мѣры, отъ которыхъ иначе ихъ удержало бы чувство приличія, если не совѣсть. Овенъ имѣлъ небольшую долю въ доходахъ торговаго дома, въ которомъ онъ былъ главнымъ прикащикомъ, и потому лично отвѣчалъ за всѣ долги фирмы. Это было извѣстно Макъ-Вити и Макъ-Инну, и они съ цѣлью дать ему почувствовать свою силу или скорѣе побудить его къ исполненію ихъ требованій прибѣгли къ помощи шотландскаго закона (очень часто злоупотребляемаго), который дозволяетъ кредитору, удостовѣряющему подъ присягою, что его должникъ собирается уѣхать изъ страны, немедленно подвергнуть послѣдняго аресту. Вслѣдствіе полученія ими отъ судебной власти подобнаго исполнительнаго листа, бѣдный Овенъ былъ посаженъ въ тюрьму наканунѣ того дня, когда я неожиданно его разбудилъ.

Узнавъ такимъ образомъ въ какомъ грустномъ положеніи находились дѣла, я долженъ былъ разрѣшить чрезвычайно трудный вопросъ — что дѣлать? Окружавшія насъ опасности были очевидны, но какъ выдти изъ бѣды? Таинственное предупрежденіе, что я нахожусь въ опасности, несомнѣнно намекало на рискъ, которому я подвергся бы открыто явившись на помощь Овену. Онъ самъ раздѣлялъ это предположеніе, и совершенно поддавшись чувству страха сталъ увѣрять меня, что шотландецъ скорѣе чѣмъ потерять на англичанинѣ пенсъ арестуетъ его жену, дѣтей, слугъ и всѣхъ живущихъ въ его домѣ. Законы о должникахъ во всѣхъ странахъ такъ безжалостно жестоки, что я не могъ положительно опровергнуть его словъ, а при настоящихъ обстоятельствахъ мой арестъ былъ бы послѣднимъ ударомъ, который окончательно погубилъ бы отца. Поставленный въ подобную роковую дилемму, я спросилъ Овена, обращался ли онъ къ другому кореспопдепту отца въ Глазго, къ мистеру Николю Джарви.

— Я написалъ ему письмо сегодня утромъ, отвѣчалъ Овенъ. — Но если учтивые, любезные обитатели Галогэтской улицы такъ поступили со мною, то чего же можно ожидать отъ грубаго, дерзкаго торгаша Соленаго Рынка? Онъ также вѣроятно окажетъ намъ сочувствіе, какъ маклеръ откажется отъ слѣдуемаго ему куртажа. Онъ даже не отвѣчалъ мнѣ, хотя письмо было вручено ему сегодня утромъ, когда онъ шелъ въ церковь. О! бѣдный, бѣдный хозяинъ! продолжалъ Овенъ, съ отчаяніемъ бросаясь на свое жесткое ложе. — О! мистеръ Франкъ, мистеръ Франкъ! Всему виною ваше упорство! Да проститъ мнѣ Господь, что я говорю вамъ это въ такую грустную для васъ минуту. Да будетъ воля Божія.

Не смотря на мой обычный философскій взглядъ на жизнь, я не могъ не раздѣлять отчаянія честнаго Овена, и мы смѣшали свои слезы, которыя были тѣмъ болѣе горьки съ моей стороны, что мое упрямое сопротивленіе волѣ отца было главною причиною всѣхъ несчастій; я это вполнѣ сознавалъ, хотя добрый прикащикъ удерживался отъ дальнѣйшихъ упрековъ.

Предаваясь нашему общему горю, мы вдругъ съ изумленіемъ услыхали громкій стукъ въ наружную дверь тюрьмы. Я выбѣжалъ на лѣстницу, по слышалъ только голосъ тюремщика, громко говорившаго съ кѣмъ-то стоявшимъ за дверью и шопотомъ съ моимъ проводникомъ.

— Иду, иду, замокъ испорченъ, кричалъ Дугаль изо всей силы, а вполголоса прибавилъ обращаясь къ моему проводнику: что вы теперь сдѣлаете? Бѣгите на верхъ и спрячьтесь за постелью англійскаго джентльмена. Это лордъ-мэръ и судьи; тотчасъ явится и смотритель тюрьмы. Спрячьтесь, спрячьтесь, Христосъ съ вами.

Пока Дугаль неохотно и со всевозможными проволочками отворялъ дверь неожиданнымъ посѣтителямъ, которые все съ большимъ и большимъ шумомъ требовали впуска, мой проводникъ вбѣжалъ вмѣстѣ со мною въ каморку Овена, быстро оглядѣлъ ее, словно отыскивая удобное для себя убѣжище, и затѣмъ сказалъ, обращаясь ко мнѣ:

— Одолжите мнѣ ваши пистолеты… впрочемъ, нѣтъ, не надо… я могу обойдтись и безъ нихъ. Что бы вы ни увидали, не бойтесь, и не вступайтесь въ чужую ссору. Это дѣло мое, и я выйду сухъ изъ воды. Я бывалъ и въ худшихъ передрягахъ.

Съ этими словами незнакомецъ снялъ съ себя толстый широкій плащъ, въ которомъ онъ былъ завернутъ, и устремила на дверь рѣшительный, энергичный взглядъ, немного откинувъ голову назадъ подобно кровной лошади, собирающейся съ силами, чтобъ перепрыгнуть черезъ препятствіе. Я былъ убѣжденъ, что какова бы ни была причина его затруднительнаго положенія, онъ намѣревался выйдти изъ него прямымъ нападеніемъ на неожиданныхъ посѣтителей, и такимъ образомъ проложить себѣ дорогу на улицу, не смотря на всѣ препятствія. Его физическая сила, ловкость и рѣшительность были такъ велики, что я не сомнѣвался ни на минуту въ его торжествѣ надъ противниками, если они только не прибѣгнутъ къ роковыми. смертоноснымъ орудіямъ.

Прошло нѣсколько минутъ мучительнаго ожиданія между открытіемъ наружныхъ воротъ и маленькой двери въ каморку Овена; наконецъ на порогѣ показалась хорошенькая молодая дѣвушка, которая одной рукой приподымала юбку, чтобы не загрязниться, а другой держала фонарь. Ея появленіе, вмѣсто ожиданныхъ солдатъ съ ружьями, или ночныхъ стражей съ алебардами, поразило всѣхъ присутствовавшихъ; но вслѣдъ за нею вошелъ въ комнату человѣкъ небольшого роста, толстый, съ важной осанкой, по видимому (какъ впослѣдствіи оказалось) важный городской сановникъ; на головѣ его красовался громадный парикъ, и онъ тяжело переводилъ духъ отъ нетерпѣнія и оскорбленнаго достоинства. Мой проводникъ увидавъ его отскочилъ къ стѣнѣ, словно желая скрыться отъ него, по эта попытка была совершенно напрасна, такъ какъ вошедшій окинулъ однимъ взглядомъ всю комнату.

— Прекрасно, нечего сказать, прилично, капитанъ Стапхельсъ, сказалъ онъ обращаясь къ смотрителю тюрьмы, который появился въ дверяхъ какъ бы готовый сопровождать по тюрьмѣ эту значительную особу: — меня заставили прождать полчаса у дверей, и я долженъ былъ стучать изо всей силы, какъ только согласились бы стучать бѣдные узники, еслибы они надѣялись, что ихъ выпустятъ… А это что?.. Это что?.. Посторонніе люди въ тюрьмѣ ночью и въ воскресенье? Будьте увѣрены, Станхельсъ, я это дѣло такъ не оставлю. Заприте дверь на ключъ, и я переговорю съ этими господами. Но прежде всего мнѣ надо поздороваться съ старымъ пріятелемъ. Ну, какъ вы живете, мистеръ Овенъ?

— Благодарю васъ, мистеръ Джарви, отвѣчалъ бѣдный прикащикъ, — физически хорошо, по нравственно плохо.

— Конечно, конечно, это непріятная исторія, особливо для человѣка, который такъ высоко держалъ голову. Что же дѣлать? Всѣ мы подвержены непріятнымъ случайностямъ, таковъ ужъ законъ природы. Мистеръ Осбальдистонъ хорошій, честный джентльменъ, но я всегда говорилъ, что онъ принадлежитъ къ тѣмъ людямъ, которые или пріобрѣтутъ серебряную ложку, или потеряютъ и роговую, какъ говорилъ мой отецъ, почтенный альдерманъ. Онъ говорилъ мнѣ всегда: «Пикъ, молодой Никъ (отца также называли Николь, и люди дали ему прозвище старый Никъ, а мнѣ молодой Никъ), протягивай ножки по одежкѣ. Я тоже всегда это говорилъ мистеру Осбальдистону, но онъ принималъ въ дурную сторону мое доброе намѣреніе.

Эта рѣчь, сказанная чрезвычайно быстро и съ большой самонадѣянностью, мало обѣщала помощи со стороны мистера Джарви. Однако, вскорѣ оказалось, что онъ такъ говорилъ отъ недостатка деликатности въ обращеніи, а не отъ злаго сердца, потому что когда Овенъ выразилъ какъ горько ему слушать подобныя замѣчанія въ его теперешнемъ положеніи, то мистеръ Джарви взявъ его за руку добродушно сказалъ:

— Не отчаявайтесь, мистеръ Овенъ! Неужели вы думаете, что я вышелъ бы изъ дома въ два часа ночи и нарушилъ бы день Господень для того только, чтобъ напомнить упавшему человѣку, какъ онъ спотыкался. Нѣтъ, нѣтъ, такъ никогда не поступалъ судья Джарви, ни его отецъ почтенный альдерманъ. Вотъ видите: мое правило никогда не думать о свѣтскихъ дѣлахъ по воскресеньямъ, и хотя я всячески старался выбить изъ головы полученное отъ васъ утромъ письмо, но цѣлый день я думалъ о немъ болѣе чѣмъ о пасторской проповѣди. Я также всегда ложусь въ постель съ желтыми занавѣсками ровно въ десять часовъ, исключая тѣ случаи, когда я ужинаю у сосѣда или сосѣдъ у меня; спросите дѣвушку, и она вамъ подтвердитъ, что это основный законъ моего дома; сегодня же я просидѣлъ весь вечеръ, читая хорошія книги и зѣвая во всю глотку, словно хотѣлъ проглотить церковь Св. Эпоха. Когда же пробило двѣнадцать часовъ и воскресенье кончилось, я взялся за торговыя книги, желая убѣдиться въ какомъ положеніи наши дѣла; потомъ, такъ какъ время и приливъ никого не ждутъ, я приказалъ дѣвушкѣ взять фонарь и пришелъ сюда, чтобъ переговорить съ вами какъ помочь горю. Судья Джарви имѣетъ доступъ въ тюрьму во всякое время дня и ночи, подобно его отцу, почтенному альдерману, царство ему небесное.

При послѣднихъ словахъ мистера Джарви Овенъ тяжело вздохнулъ, и я невольно подумалъ, что вѣроятно и въ счетахъ съ нимъ балансъ въ его пользу, но не смотря на самонадѣянный топъ почтеннаго судьи и на его хвастовство своей проницательностью, въ немъ проглядывало столько простодушнаго чистосердечія, что я снова возымѣлъ надежду на счастливое окончаніе нашихъ затрудненій. Онъ потребовалъ отъ Овена какія-то бумаги, быстро выхватилъ ихъ изъ рукъ старика, и усѣвшись на постель принялся за чтеніе при мерцающемъ свѣтѣ фонаря.

Видя что судья былъ занятъ, мой проводникъ вздумалъ воспользоваться этимъ счастливымъ случаемъ и уйдти не прощаясь. Онъ знакомъ предупредилъ меня, чтобъ я молчалъ, и незамѣтно перемѣнилъ свою позу, намѣреваясь тихонько пробраться къ двери. Но зоркій судья (представлявшій совершенный контрастъ съ моимъ старымъ знакомымъ, мировымъ судьею Ингльвудомъ) тотчасъ замѣтилъ его движеніе и поспѣшно произнесъ:

— Эй, Станхельсъ! Смотрите въ оба. А лучше всего заприте дверь на ключъ и встаньте по ту сторону.

Чело незнакомца отуманилось, и онъ казалось снова задумывалъ силою проложить себѣ дорогу на улицу, но прежде чѣмъ онъ рѣшился на это дверь уже затворилась и стукнулъ тяжелый засовъ. Онъ промычалъ что-то по гаэльски, и пройдя черезъ комнату, съ твердой рѣшимостью сѣлъ на дубовый столъ и началъ насвистывать народную шотландскую пѣсню.

Мистеръ Джарви, по видимому чрезвычайно опытный и искусный въ торговыхъ дѣлахъ, въ нѣсколько минутъ свёлъ всѣ счеты и сказалъ, обращаясь къ Овену:

— Ну, мистеръ Овенъ, ваша фирма должна нѣкоторую сумму торговому дому Макъ-Вити и Макъ-Финъ (подлецы, они больше денегъ выручили изъ дѣла о Гленъ-Кельзихатскомъ лѣсѣ, которое они вырвали изъ моихъ рукъ, благодаря отчасти вашему содѣйствію, мистеръ Овенъ, но теперь нечего старое поминать), и они за этотъ долгъ посадили васъ въ тюрьму! Ну, серъ, вы должны имъ и можетъ быть еще другимъ, въ томъ числѣ и мнѣ, судьѣ Джарви.

— Я не могу отрицать, серъ, что въ настоящую минуту балансъ противъ насъ, отвѣчалъ Овенъ, — но сдѣлайте одолженіе, разсудите…

— Нѣтъ, мистеръ Овенъ, теперь не время разсуждать; только что окончилось воскресенье, и давно пора лежать въ теплой постелѣ, а не дышать сырымъ воздухомъ. Я сказалъ, серъ, и повторяю, что вы мнѣ должны болѣе или менѣе, но все же должны; вы этого не будете отрицать. Но именно по этой причинѣ я не понимаю, какъ вы, мистеръ Овенъ, человѣкъ дѣятельный, и знающій, — какъ вы приведете въ порядокъ дѣла, для чего вы сюда пріѣхали и въ чемъ я увѣренъ вы успѣете, если васъ оставятъ здѣсь, въ тюрьмѣ. Вотъ видите, серъ, если вы можете представить поручителя въ томъ, что не уѣдете изъ этой страны и явитесь въ судъ по первому требованію, то васъ освободятъ сегодня же утромъ.

— Мистеръ Джарви, произнесъ Овенъ; — еслибъ нашелся другъ, который принялъ бы на себя подобное поручительство, то я употребилъ бы свою свободу съ пользою какъ для нашей фирмы, такъ и для всѣхъ лицъ, имѣющихъ съ нею сношенія.

— Хорошо, серъ, отвѣчалъ Джарви, — и вы конечно не обманете подобнаго друга, а явитесь въ судъ по востребованію?

— Такъ же вѣрно, какъ дважды два четыре, если только буду въ живыхъ.

— Хорошо, мистеръ Овенъ, продолжалъ гражданинъ города Глазго, — я вамъ вѣрю и докажу это на дѣлѣ. Я человѣкъ акуратный и работящій, что можетъ засвидѣтельствовать весь городъ; я умѣю наживать, сохранять и считать деньги не хуже любаго торговца Соленаго Рывка, или даже Галогэтской улицы. Я остороженъ въ дѣлахъ подобно моему отцу, почтенному альдерману, но готовъ рискнуть своими деньгами скорѣе чѣмъ оставить въ тюрьмѣ честнаго, приличнаго джентльмена, понимающаго дѣла и желающаго расплатиться со всѣми. У меня вѣдь есть совѣсть, мистеръ Овенъ. Я самъ поручусь за васъ, но помните, я поручитель judicio sisti, а не judicatum solvi, то есть я ручаюсь за вашу явку, а не за платежъ; это громадная разница.

Овенъ отвѣчалъ, что при настоящемъ положеніи дѣлъ фирмы, онъ не могъ ожидать, чтобъ кто нибудь поручился за уплату ея долга, и не было никакого основанія сомнѣваться въ его явкѣ на судъ при первомъ требованіи.

— Я вамъ вѣрю, я вамъ вѣрю, произнесъ судья, — по довольно объ этомъ, вы завтра утромъ будете свободны, а теперь послушаемъ что скажутъ ваши товарищи по заключенію, какъ попали они сюда въ ночное время?

ГЛАВА XXIII.

Пришелъ онъ домой и видитъ кого-то, кому быть тамъ не подобало, испросилъ онъ: кто ты? откуда? и какъ попалъ безъ моего дозволенія? Старинная сказка.

Судья взялъ изъ рукъ молодой дѣвушки фонарь, и подобно Діогену на улицахъ Аоннъ приступилъ къ подробному осмотру неизвѣстныхъ ему лицъ, такъ же мало ожидая, какъ знаменитый философъ, найти что либо замѣчательное. Прежде всего онъ подошелъ къ моему таинственному проводнику, который попрежнему сидѣлъ на столѣ, устремивъ глаза въ пространство, и сложивъ руки на груди полу-небрежно, полу-вызывательно, болталъ ногами подъ тактъ насвистываемой имъ пѣсни; онъ съ такимъ самоувѣреннымъ, спокойнымъ выраженіемъ лица смотрѣлъ на мистера Джарви, что тотъ впродолженіи нѣсколькихъ минутъ не могъ дать себѣ отчета, вѣрно ли видятъ его глаза и точно ли подсказываетъ ему память.

— О! а! э! воскликнулъ судья. — Это невозможно… но нѣтъ, я не ошибаюсь… чортъ меня возьми, это разбойникъ, воръ, грабитель, чортъ во плоти! Неужели это вы?

— Я, какъ видите, судья, отвѣчалъ лаконически незнакомецъ.

— Нѣтъ, это сонъ! Какъ, такой разбойникъ какъ вы въ глазгоской тюрьмѣ! Да знаете ли вы что стоитъ ваша голова?

— Гм! Правильно свѣшанная на голландскихъ вѣсахъ, она перевѣситъ головы мэра, четырехъ судей, городскаго клерка, шести альдермановъ, ужъ не говоря о головахъ сборщиковъ…

— Чего болтать, разбойникъ, перебилъ его мистеръ Джарви, — лучше покайтесь въ своихъ грѣхахъ и приготовьтесь къ своей судьбѣ. Вѣдь достаточно одного моего слова…

— Правда, судья, сказалъ незнакомецъ, небрежно сложивъ руки на спинѣ, — но вы не скажете этого слова.

— А отчего я не скажу его, серъ! воскликнулъ судья, — отчего? Отвѣчайте мнѣ, отчего?

— По тремъ причинамъ, судья Джарви: во первыхъ по старой дружбѣ; во вторыхъ ради старухи въ Стукавралаханѣ, хотя мнѣ стыдно имѣть родственникомъ человѣка, который пишетъ счеты и возится съ пряжей какъ простой работникъ, а въ третьихъ, судья, потому, что если я замѣчу по вашимъ главамъ, что вы хотите меня предать, я окрашу эту стѣну вашими мозгами, прежде чѣмъ кто нибудь явится къ вамъ на помощь,

— Вы смѣлый, отчаянный разбойникъ, серъ, отвѣчалъ спокойно судья. — Я васъ хорошо знаю, и конечно, еслибъ дѣло шло лично обо мнѣ, то не сталъ бы съ вами связываться; вамъ это извѣстно.

— Я знаю, возразилъ незнакомецъ, — что въ вашихъ жилахъ течетъ хорошая кровь, и не желалъ бы нанести вреда моему родственнику. Но все же я выйду отсюда такъ же свободно какъ и вошелъ, или стѣны глазгоской тюрьмы сохранятъ на десятки лѣта, слѣды вашихъ мозговъ.

— Ну, ну! произнесъ мистера, Джарви. — Кровь гуще воды, и родственникамъ не годится истреблять другъ друга. Дѣйствительно, грустная вѣсть будетъ для старухи въ Стукавралаханѣ. что вы размозжили мнѣ голову или что я васъ повѣсилъ. Но признайтесь, старый чортъ, что еслибъ дѣло шло не о васъ, то я справился бы съ самымъ страшнымъ человѣкомъ всей Шотландіи.

— Вы конечно постарались бы, дорогой родственникъ, отвѣчалъ мой проводникъ; — но сомнѣваюсь успѣли ли бы вы: для насъ, горцевъ, нѣтъ подходящихъ оковъ.

— Не безпокойтесь, сосѣдъ, для васъ найдутся и колодки и галстуха, по мѣркѣ. Никто въ образованной странѣ такъ не поступалъ, какъ вы; вы скорѣе станете воровать у себя въ карманѣ, чѣмъ отказаться отъ грабежа. Я не раза, уже васъ предупреждалъ, что вы кончите дурно.

— Такъ чтожъ, вы надѣнете по мнѣ трауръ.?

— Будьте спокойны, Робинъ, и безъ меня будутъ въ траурѣ вокругъ вашей висѣлицы: самъ чортъ и вороны. Но скажите лучше куда вы дѣли тысячу фунтовъ, которые я вамъ далъ, и когда я ихъ получу?

— Гдѣ эти деньги? отвѣчалъ незнакомецъ, какъ будто стараясь припомнить. — Вѣрно сказать не могу, а предполагаю, что тамъ гдѣ лежитъ прошлогодній снѣгъ.

— Онъ лежитъ на Шигальонской вершинѣ, горная собака, произнесъ мистеръ Джарви. — Но я требую платежа тамъ гдѣ васъ изловилъ.

— Я не ношу ни денегъ, ни снѣга въ моихъ карманахъ, отвѣчалъ шотландецъ; — а что касается до вопроса, когда вы ихъ получите, то, какъ говорится въ пѣснѣ: Когда король возьметъ свое^[36].

— Это хуже всего, Робинъ, отвѣчалъ обитатель Глазго. — Это хуже всего, измѣнникъ! Чтожъ, вы хотите возстановить папизмъ и тиранію? Нѣтъ, уже лучше держитесь своего стараго ремесла: уводите скотъ, собирайте дань и грабьте въ волю мирныхъ жителей, только не губите страны.

— Ну, полно врать, возразилъ кельтъ, — мы другъ друга давно знаемъ. Я постараюсь охранить вашу контору, когда горцы явятся въ Глазго и очистятъ всѣ лавки и магазины. А до тѣхъ поръ, Николь, не пытайтесь встрѣчаться со мной чаще, чѣмъ я самъ пожелаю, за исключеніемъ конечно такихъ случаевъ, когда вы будете вынуждены къ тому вашей обязанностью.

— Вы дерзкій разбойникъ, Робъ, отвѣчалъ судья, — и вамъ не миновать висѣлицы, но я не хочу быть злой птицей. которая разоряетъ свое гнѣздо, развѣ меня принудитъ къ тому долгъ, голоса котораго никто не долженъ ослушаться. А это что за чортъ? прибавилъ онъ, -обращаясь ко мнѣ, — какой нибудь разбойникъ изъ вашей шайки? У него, кажется, храброе сердце, судя по лицу, и длинная шея, какъ бы нарочно сдѣланная для висѣлицы.

— Это, добрый мистеръ Джарви, вмѣшался Овенъ, котораго также какъ и меня поразилъ странный разговоръ между неожиданно встрѣтившимися родственниками, — это, добрый мистеръ Джарви, мистеръ Франкъ Осбальдистонъ, единственный сынъ главы нашей фирмы; онъ долженъ былъ поступить въ нее компаньономъ, но это мѣсто занялъ его двоюродный братъ, мистеръ Рашлей Осбальдистонъ (тутъ Овенъ тяжело вздохнулъ), однако…

— О! Я слыхалъ объ этомъ молодцѣ, перебилъ его шотландскій купецъ: — вашъ патронъ какъ упрямый дуракъ хотѣлъ силою сдѣлать изъ него негоціанта, а юноша предпочелъ честному труду поприще странствующаго актера. Ну, серъ, что вы скажете теперь о твореніи вашихъ рукъ? Кто явится поручителемъ за мистера Овена, Гамлетъ, принцъ датскій, или его тѣнь?

— Я не заслуживаю вашего упрека, отвѣчалъ я, — хотя я вполнѣ уважаю ваши добрыя намѣренія и слишкомъ благодаренъ за помощь, предлагаемую вами мистеру Овену, чтобъ выказать хоть малѣйшее неудовольствіе. Я явился сюда въ желаніемъ помочь, насколько я въ состояніи, мистеру Овену устроить дѣла моего отца. Что же касается до моего отвращенія къ торговлѣ, то я одинъ судья въ этомъ дѣлѣ.

— Я заявляю, произнесъ мой проводникъ, — что питалъ нѣкоторое сочувствіе къ этому молодому человѣку, не зная даже его достоинствъ, а теперь я уважаю его за то, что онъ презираетъ ткачей, прядильщиковъ и тому подобныхъ рабочихъ.

— Вы съ ума сошли, Робъ, отвѣчалъ судья: — спятили, какъ мартовскій заяцъ, хотя, по правдѣ сказать, я не понимаю почему заяцъ долженъ бѣситься въ мартѣ, а не въ ноябрѣ. Ткачи и прядильщики! Вы имъ будете обязаны вашимъ послѣднимъ галстухомъ. Что же касается до этого молодца, котораго вы такъ безумно толкаете но пути къ висѣлицѣ, то неужели вы думаете, что его комедіи и стихи помогутъ ему выпутаться изъ этихъ затруднительныхъ обстоятельствъ? Или вы надѣетесь на свою божбу и кинжалъ, негодяй? Tityre tu patulae, какъ говорится, скажутъ ли ему, гдѣ теперь Рашлей Осбальдистонъ? Макбетъ принесетъ ли ему 5000 фунтовъ, которые надо заплатить черезъ десять дней по векселямъ его отца? Могутъ ли представить такую сумму всѣ воины Макбета и ваши буйные товарищи, съ ихъ мечами, кинжалами, щитами и горной обувью?

— Черезъ десять дней! воскликнулъ я, инстинктивно вынимая пакетъ, данный мнѣ Діаной, и поспѣшно распечатывая его, такъ какъ уже миновалъ срокъ, въ продолженіи котораго я обязался не открывать его.

Но руки у меня дрожали отъ волненія, и находившееся въ пакетѣ другое запечатанное письмо упало на полъ. Мистеръ Джарви поднялъ его, взглянулъ на адресъ, и къ величайшему моему удивленію подалъ его своему родственнику, говоря:

— Счастливо попало это письмо кому слѣдуетъ, хотя можно было держать пари, что этого никогда не случится.

Мой проводникъ взялъ письмо и распечаталъ его безъ всякихъ церемоній, но я его тотчасъ остановилъ.

— Вы должны доказать, серъ, сказалъ я, — что это письмо адресовано къ вамъ, прежде чѣмъ я вамъ позволю прочитать его.

— Не безпокойтесь, мистеръ Осбальдистонъ, отвѣчалъ Робъ хладнокровно. — Вспомните судью Ингльвуда, секретаря Джобсона, мистера Мориса и особливо вашего покорнаго слугу, Роберта Камбеля, и прекрасную Діану Вернонъ, вспомните все это, и вы не будете сомнѣваться въ томъ, что письмо писано ко мнѣ.

Я не могъ придти въ себя отъ изумленія. Впродолженіи всей этой памятной ночи голосъ и даже черты лица моего проводника, хотя и не ясно видныя въ темнотѣ, казались мнѣ знакомыми, но я никакъ не могъ припомнить гдѣ и когда я его видѣлъ. Теперь же вдругъ глаза мои прозрѣли — это былъ самъ Камбель. Всѣ его характеристическія черты ясно представлялись предо мной — его сильный, густой голосъ, строгія, непреклонныя, по умныя черты, шотландскій выговоръ и строй рѣчи, которые, хотя иногда онъ ихъ умѣлъ скрыть, при малѣйшемъ волненіи ясно высказывались, придавая особую силу его выраженіямъ. Онъ былъ скорѣе ниже чѣмъ выше средняго роста, но вся его фигура представляла образцовую смѣсь силы съ ловкостью, такъ что по легкости всѣхъ его движеній трудно было угадать его неимовѣрную мощь. Только двѣ особенности по всей его фигурѣ нарушали правильную симетрію: его плечи были слишкомъ широки въ сравненіи съ его ростомъ, и не смотря на его общій худощавый видъ онъ казался почти четыреугольнымъ, а его сильныя, круглыя, мускулистыя руки были уродливо длинны. Я впослѣдствіи слышалъ, что онъ гордился длиной своихъ рукъ, такъ какъ онъ могъ не наклоняясь завязывать подвязки своихъ шотландскихъ чулокъ, и кромѣ того эта особенность дозволяла ему съ рѣдкимъ искуствомъ владѣть палашемъ. Какъ бы то ни было этотъ недостатокъ симетріи не дозволялъ ему называться красивымъ мущиной, на что онъ иначе имѣлъ бы полное право, и придавалъ его фигурѣ какой-то дикій, неправильный, нечеловѣческій видъ, невольно напоминавшій мнѣ разсказы старой Мабель о пиктахъ, опустошавшихъ въ древности Нортумберландъ и которые по ея словамъ были получеловѣческія, полупризрачныя существа, отличавшіяся подобно этому человѣку мужествомъ, хитростью, жестокостью, длинными руками и четыреугольными плечами.

Вспомнивъ обстоятельства, при которыхъ мы съ нимъ впервые встрѣтились, я пришелъ къ тому убѣжденію, что по всей вѣроятности письмо, данное мнѣ Діаной, дѣйствительно предназначалось ему. Онъ былъ замѣчательной личностью въ числѣ тѣхъ таинственныхъ людей, на которыхъ Діана по видимому имѣла вліяніе и которые въ свою очередь вліяли на нее. Грустно было думать, что судьба такого прелестнаго существа имѣла нѣчто общее съ подвигами этого разбойника. Но какую пользу могъ онъ принести для устройства дѣлъ моего отца? Я могъ только придумать одинъ отвѣтъ на этотъ вопросъ: Рашлей Осбальдистонъ по просьбѣ Діаны Вернонъ нашелъ средство представить мистера Камбеля, когда его присутствіе было необходимо для освобожденія коня отъ обвиненія, предъявленнаго Морисомъ, а теперь можетъ быть, въ силу ея же вліянія, Камбель могъ бы представить Раіилея. На этомъ основаніи я спросилъ гдѣ находился этотъ опасный для насъ человѣкъ и когда его видѣлъ мистеръ Камбель. Онъ не далъ прямаго отвѣта.

— Нелегкое дѣло она мнѣ задала; ну, да ужъ какъ нибудь уладимъ; вѣдь это честное дѣло. Я живу недалеко отсюда, мистеръ Осбальдистонъ, мой родственникъ судья вамъ укажетъ дорогу. Оставьте мистера Овена улаживать дѣла въ Глазго какъ онъ знаетъ, а вы пріѣзжайте ко мнѣ, я можетъ быть и помогу вамъ вывести вашего отца изъ затрудненій. Я бѣдный человѣкъ, но умъ лучше богатства, а вы, дорогой родственникъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ мистеру Джарви, — если вздумаете поѣсть горной баранины, или оленины, то пріѣзжайте съ англійскимъ джентльменомъ въ Драйменъ, Букливи, или лучше всего въ деревню Аберфойль, куда я вышлю человѣка, который укажетъ вамъ дорогу къ тому мѣсту, гдѣ я буду тогда находиться. Что вы скажете на это предложеніе, вотъ вамъ рука, что вы будете вполнѣ безопасны.

— Нѣтъ, нѣтъ, Робинъ, отвѣчалъ осторожный судья; — я не удаляюсь такъ далеко изъ города, и притомъ занимая такое мѣсто мнѣ не подобаетъ, шляться по вашимъ горамъ и водить дружбу съ вашими голоножниками.

— Чортъ бы побралъ ваше мѣсто и званіе, произнесъ Камбель. — Единственной каплей благородной крови, текущей въ вашихъ жилахъ, вы одолжены нашему дядѣ, который повѣшенъ въ Думбартонѣ, а вы увѣряете, что опозорите свое званіе, если посѣтите меня. Послушайте, будьте честнымъ человѣкомъ хоть разъ въ жизни и пріѣзжайте ко мнѣ съ этимъ англичаниномъ; я вамъ заплачу ваши тысячу фунтовъ до послѣдняго пенса.

— Полно кичиться вашей благородной кровью, отвѣчалъ судья: — попробуйте продавать ее на рынкѣ, и вы увидите какую дадутъ за нее цѣну. А еслибъ я пріѣхали, къ вамъ, то вы честно уплатили бы всѣ деньги?

— Клянусь, отвѣчалъ горецъ, — клянусь тѣмъ кто покоится подъ сѣрымъ камнемъ въ Инхъ-Кайлеахѣ^[37].

— Довольно, Робинъ, довольно. Я подумаю, возразилъ судья. — Только помните я ни въ какомъ случаѣ не переступлю черезъ границу; вы можете встрѣтить меня въ Букливи или въ Аберфойлѣ, — и смотрите не забудьте деньги.

— Не бойтесь, не бойтесь, произнесъ Камбель: — л буду также вѣренъ своему слову, какъ мнѣ вѣренъ мой мечъ… Но нора идти, дорогой родственникъ; воздухъ глазгоской тюрьмы вреденъ для горца.

— Правда, отвѣчалъ судья, — и еслибъ я исполнилъ свой долгъ, вы не скоро разстались бы съ этимъ вреднымъ для васъ воздухомъ. Какой стыдъ и позоръ для меня, для всего моего семейства и для памяти отца, что я принужденъ содѣйствовать бѣгству преступника.

— Шт! Шт! замѣтилъ родственникъ судьи. — Не тревожьтесь изъ пустяковъ. Вашъ отецъ былъ честный человѣкъ, и умѣлъ смотрѣть сквозь пальцы на недостатки друзей.

— Можетъ быть вы правы, Робинъ, сказалъ судья послѣ минутнаго размышленія: — отецъ мой былъ человѣкъ разсудительный, благоразумный. Онъ зналъ, что у всякаго человѣка есть свои слабости, и онъ любилъ друзей. Вы помните его, Робинъ? прибавилъ онъ смягчая голосъ.

— Помню ли я его? отвѣчалъ горецъ: — да какъ же мнѣ его забыть? Онъ былъ славный ткачъ и первые мои чулки были его работы. Но пойдемте дорогой родственникъ:

Дайте мнѣ свободу,

Дайте мнѣ коня.

— Тише, тише! серъ, произнесъ судья повелительнымъ тономъ. — Давно ли прошло воскресенье, а вы ужъ и запѣли. Смотрите, чтобъ не затянуть вамъ другой пѣсни. Эй! Станхельсъ, отворите дверь.

Смотритель тюрьмы отворилъ дверь, и мы вышли въ коридоръ къ немалому его изумленію, ибо онъ не могъ понять какимъ образомъ попали въ тюрьму безъ его вѣдома два незнакомые человѣка; по мистеръ Джарви предупредилъ всѣ его разспросы словами: это мои друзья, Станхельсъ, мои друзья». Дойдя до сѣней, судья нѣсколько разъ крикнулъ Дугаля, по тюремщикъ не явился.

— Если Дугаль такой же молодецъ, какимъ я его всегда зналъ, съ саркастической улыбкой сказалъ Камбель, — то онъ ускакалъ въ горы, не дожидаясь вашей благодарности за его сегодняшній поступокъ.

— И оставилъ насъ, то есть меня въ тюрьмѣ на всю ночь! воскликнулъ судья внѣ себя отъ гнѣва. — Позовите слесаря съ отмычкой, пошлите за Тетлиномъ, и скажите ему, что судья Джарви запертъ въ тюрьмѣ шотландскимъ негодяемъ, котораго онъ повѣситъ также высоко, какъ висѣлъ Аманъ.

— Да, если вы его поймаете, замѣтилъ серьезно Камбель. — Однако не тревожьтесь… Дверь отперта.

Дѣйствительно, дверь оказалась незапертой, и Дугаль даже унесъ съ собою ключи, чтобы отнять возможность у тюремныхъ властей немедленно назначить ему преемника и запороть дверь.

— Дугаль, не дуракъ, замѣтилъ Камбель: — онъ зналъ, что отпертая дверь можетъ мнѣ пригодиться.

— Я полагаю, Робинъ, сказалъ судья, когда мы вышли на улицу, — что если вы проживете долго, то у васъ будетъ свой тюремщикъ въ каждой шотландской тюрьмѣ.

— Мнѣ достаточно имѣть и родственника судью въ каждомъ городѣ, отвѣчалъ Камбель. — Ну, дорогой родственникъ, доброй ночи, или лучше сказать добраго утра. Не забывайте Аберфойля.

Съ этими словами Камбель перебѣжалъ на другую сторону улицы и исчезъ во мракѣ. Черезъ секунду мы услышали его свистъ, на который тотчасъ же кто-то отвѣчалъ такимъ же свистомъ.

— Слышите, проклятые горцы свистятъ себѣ въ волю, не думая о воскресеньи, словно они въ своихъ ущельяхъ! произнесъ мистеръ Джарви.

Въ эту минуту раздался странный шумъ, и что-то тяжелое упало на землю передъ нами.

— Это что? произнесъ судья. — Мати! Посвѣти сюда. Батюшки, это тюремные ключи! Хорошо, они все же стоютъ чего нибудь городу, и притомъ могла выйдти исторія изъ-за ихъ пропажи. Задалъ бы мнѣ судья Грэамъ, еслибъ онъ узналъ о сегодняшнемъ происшествіи.

Мы еще отошли отъ тюрьмы только нѣсколько шаговъ, а потому возвратились назадъ, и судья отдалъ ключи смотрителю, остававшемуся караульнымъ при дверяхъ, пока явится новый сторожъ, за которымъ онъ послалъ вслѣдствіе исчезновенія Дугаля. Послѣ этого мы продолжали свой путь, я пользуясь фонаремъ судьи, а онъ опираясь на мою руку, такъ какъ улицы Глазго были дурно вымощены и не освѣщены. Вниманіе молодаго человѣка всегда трогаетъ старика, и потому судья вскорѣ сталъ выражать ко мнѣ сочувствіе.

— Такъ какъ вы, сказалъ онъ, — не изъ числа актеровъ, которыхъ я ненавижу, то я былъ бы очень радъ видѣть васъ у себя. Неугодно ли вамъ пожаловать ко мнѣ завтракать; вы увидите своего друга, мистера Овена, который къ этому времени уже будетъ на свободѣ.

— Скажите пожалуйста, почтенный серъ, спросилъ я, принявъ съ. благодарностью его приглашеніе: — съ чего вы взяли, что я актеръ?

— Это не я выдумалъ, произнесъ судья, — а болтливая собака по имени Фэрсервисъ, который сегодня вечеромъ явился ко мнѣ и просилъ розыскать васъ въ городѣ, Онъ мнѣ разсказалъ кто вы, что отецъ прогналъ васъ изъ дома, потому что вы не хотѣли сдѣлаться купцомъ, и что вы опозорите всю семью, поступивъ на сцену. Его привелъ нашъ клеркъ Гаморга, говоря что онъ его старый знакомый, но я ихъ обоихъ прогналъ, такъ какъ по воскресеньямъ я такими дѣлами не занимаюсь. Теперь я вижу, что онъ дуракъ и солгалъ мнѣ на счетъ васъ. Вы мнѣ очень нравитесь. Я люблю молодыхъ людей, которые являются на помощь друзьямъ въ минуту опасности. Я самъ такъ всегда поступалъ, и также мой отецъ альдерманъ, царство ему небесное. Но вотъ не слѣдуетъ водить дружбы съ негодяями горцами. До дегтя нельзя дотронуться, не замаравшись, помните это. Конечно, самые лучшіе и благоразумные люди могутъ ошибаться;.вотъ я въ эту ночь три раза согрѣшилъ; мой отецъ альдерманъ не повѣрилъ бы, что его сынъ когда нибудь дойдетъ до этого: вопервыхъ я думалъ въ воскресенье о мірскихъ дѣлахъ, во вторыхъ я взялъ на поруки англичанина, а въ третьихъ, что всего хуже, выпустилъ изъ тюрьмы преступника. Ну, Мати, продолжалъ онъ, останавливаясь передъ дверью своего дома, — я войду одинъ, а вы проводите мистера Осбальдистона къ теткѣ Флитеръ, въ сосѣднюю улицу. Мистеръ Осбальдистонъ, прибавилъ онъ въ полголоса, — вы будете вести себя прилично съ Мати, она дочь честнаго человѣка и близкая родственница лэрда Лимерфильда.

ГЛАВА XXIV.

Я прошу вашу милость принять меня! — Позвольте мнѣ ѣсть вашъ хлѣбъ; какъ бы черенъ онъ ни былъ, и пить ваше вино, какое бы слабое оно ни было. Я буду служить вашей милости такъ же хорошо за сорокъ шиллинговъ, какъ другой за три фунта. Гранъ: Tu Quoque.

Не смотря на предостереженіе почтеннаго судьи, я не счелъ предосудительнымъ прибавить поцѣлуй къ полкронѣ, которую я далъ Мати въ вознагражденіе за ея услугу, а въ ея словахъ «какъ вамъ не стыдно, серъ!» вовсе не звучало неудовольствіе, или гнѣвъ. Послѣ этого я принялся такъ сильно стучать въ калитку мисисъ Флитеръ, что разбудилъ прежде всего собакъ, которыя подняли бѣшеный лай, а потомъ и людей; изъ сосѣднихъ оконъ высунулись головы въ ночныхъ колпакахъ, желавшія вѣроятно узнать кто осмѣливался нарушать благоговѣйную тишину воскресной ночи. Я опасался, что возмущенные обыватели захотятъ излить на меня свою злобу въ буквальномъ смыслѣ этого слова, какъ нѣкогда поступила Ксантиппа, но въ это время проснулась сама мисисъ Флитеръ, и начала осыпать бранью, достойною мудрой супруги Сократа, какихъ-то невидимыхъ личностей, спавшихъ вѣроятно въ кухнѣ, за то что они не поспѣшили отворить мнѣ калитку и не предупредили повторенія оглушительнаго стука.

Оказалось, что эти таинственныя личности находились въ близкомъ отношеніи къ виновнику всей суматохи. Войдя въ кухню, я увидѣлъ почтеннаго мистера Фэрсервиса, его друга мистера Гаморга, и третье, незнакомое мнѣ лице, которое занимало, какъ я узналъ впослѣдствіи, должность городскаго глашатая. Они сидѣли вокругъ большаго кувшина съ пивомъ (изъ представленнаго мнѣ счета я узналъ, что они пили на мои деньги), и обсуждали выраженія, въ которыхъ собирались на слѣдующее утро возвѣстить мирнымъ жителямъ Глазго объ исчезновеніи «несчастнаго молодаго человѣка», какъ они дерзко меня называли, и о покорнѣйшей просьбѣ возвратить его родственникамъ. Я былъ взбѣшенъ этимъ нахальнымъ вмѣшательствомъ въ мои дѣла: но Андрю выразилъ такую шумную радость при моемъ появленіи, что у меня не хватило духу бранить его. Въ его восторгѣ могла быть разумная, значительная доля притворства, а обильныя слезы были вѣроятію почерпнуты въ пивѣ — благородномъ источникѣ плаксивыхъ и жалостныхъ настроеній человѣка; но тѣмъ не менѣе, шумная радость, по видимому овладѣвшая Андрю, когда я вошелъ въ комнату, спасла его отъ двойной встрепки, которую я намѣривался дать ему во первыхъ за разговоръ обо мнѣ съ городскимъ клеркомъ, а во вторыхъ за дерзкую исторію, разсказанную имъ мистеру Джарви. Я удовольствовался однакоже тѣмъ, что заперъ двери своей спальной на носъ почтенному Андрю Фэрсервису, въ то время какъ онъ собирался пойдти въ нее, громко благодаря провидѣніе за мое благополучное возвращеніе и пересыпая свою рѣчь мудрыми размышленіями объ опасности ходить по улицамъ безъ провожатаго. Я раздѣлся и легъ въ постель, съ твердымъ намѣреніемъ прогнать на слѣдующее утро этого непріятнаго, самодовольнаго педанта, желавшаго по видимому быть моимъ наставникомъ, а не слугой.

На слѣдующее утро я прежде всего призвалъ Андрю къ себѣ въ комнату и спросилъ, сколько я ему долженъ за путешествіе до Глазго. Мистеръ Фэрсервисъ очень смутился при этомъ вопросѣ, догадываясь не безъ основанія, что за этимъ послѣдуетъ отказъ отъ мѣста.

— Ваша милость, началъ онъ нерѣшительно, — ваша милость не имѣетъ намѣренія… не имѣетъ въ виду…

— Отвѣчайте, негодяй, или я вамъ голову разможжу, воскликнулъ я, видя что Андрю остановился въ тревожномъ сомнѣніи, боясь съ одной стороны запросить слишкомъ мало и продешевиться, а съ другой, — запросить слишкомъ много и ничего по получить.

Но моя угроза развязала ему языкъ, подобно тому какъ иногда мѣткій ударъ по спинѣ освобождаетъ дыхательное горло отъ попавшаго въ него куска пищи.

— Я считаю восемьпадцать пенсовъ per diem, другими словами, въ день; ваша милость не сочтетъ, надѣюсь, эту плату чрезмѣрной.

— Вы запросили вдвое противъ обыкновенной цѣны, хотя не заслуживаете и трети, но вотъ вамъ гинею и ступайте на всѣ четыре стороны.

— Помилуй насъ Богъ! Ваша милость съ ума сошли? воскликнулъ Андрю.

— Нѣтъ еще; по полагаю, что вы меня въ концѣ концовъ сведете съума; я намъ заплатилъ гораздо болѣе, чѣмъ вы просили, а вы стоите выпуча глаза и хнычете, какъ будто я васъ надулъ. Берите деньги, и убирайтесь.

— Боже мой! продолжалъ Андрю, чѣмъ же я могъ оскорбить вашу милость? Разумѣется, человѣкъ «какъ цвѣтъ сельный» многаго не стоитъ; но если ничтожное растеніе ромашка имѣетъ цѣнность въ медицинѣ, то тѣмъ болѣе Андрю Фэрсервисъ можетъ быть полезенъ вашей милости. Вы ни за что на свѣтѣ не должны разставаться со мною.

— Клянусь честью, возразилъ я, — не знаю считать ли васъ мошенникомъ или дуракомъ. Итакъ, вы намѣрены оставаться у меня въ услуженіи даже противъ моего желанія?

— Я полагаю что такъ, возразилъ Андрю догматическимъ тономъ; — если ваша милость не умѣетъ цѣнить хорошаго слуги, то я умѣю цѣнить хорошаго господина, и не покину васъ, чортъ возьми — вотъ и все; къ тому же вы не предупредили меня объ отказѣ отъ мѣста.

— Отказать вамъ отъ мѣста, серъ! воскликнулъ я, — съ чего вы это взяли; я никогда не нанималъ васъ слугой; я взялъ васъ какъ проводника, хорошо знакомымъ съ мѣстностью.

— Да, серъ, я съ ваяй согласенъ, возразилъ мистеръ Фэрсервисъ; — я дѣйствительно не могу назваться обыкновеннымъ слугою; по ваша милость не позабыла вѣроятно, что я не призадумался отойдти отъ хорошаго мѣста, чтобы исполнить желаніе вашей милости. Садовникъ Осбальдистонскаго замка можетъ съ чистой совѣстью заработать двадцать фунтовъ ст. per annum, новенькими, серебряными деньгами, и я не сталъ бы отказываться отъ такого дохода изъ-за нѣсколькихъ гиней. Откровенно говоря, я расчитывалъ остаться у васъ въ услуженіи и получать по крайней мѣрѣ то же жалованіе, сто.тѣ и награды.

— Ладно, ладно, серъ! отвѣтилъ я. — Ваши дерзости ни къ чему не поведутъ; если вы тотчасъ не замолчите, то я вамъ докажу, что не одинъ сквайръ Торнклифъ умѣетъ прибѣгать въ нашемъ семействѣ къ кулачной расправѣ.

Но въ эту минуту Андрю Фэрсервисъ, поддерживавшій свое безразсудное требованіе съ невозможной серьезностью, показался мнѣ до того смѣшнымъ, что я не могъ удержаться отъ улыбки, не смотря на сильное неудовольствіе. Старый плутъ вѣроятно подмѣтилъ выраженіе моего лица и ободрился. Онъ счелъ однако же благоразумнымъ понизить тонъ своихъ требованій, чтобы не переполнить чашу моего терпѣнія.

— Допустимъ, продолжалъ онъ, — что ваша милость желаетъ отдѣлаться отъ преданнаго человѣка, служившаго вашимъ родственникамъ вѣрою и правдою въ теченіе двадцати лѣтъ; но я увѣренъ, что ни у васъ, ни у какого другаго порядочнаго человѣка не хватитъ жестокосердія пустить вдругъ на всѣ четыре стороны, въ чужой землѣ, несчастнаго бѣдняка, который свернулъ на сорокъ, или на пятьдесятъ, или, скажемъ, на сто миль съ своей дороги, чтобы проводить вашу милость, и у котораго всего за душою одна гинея, полученная отъ васъ.

Если не ошибаюсь, Трошамъ, ты какъ-то однажды сказалъ мнѣ, что я, при всемъ своемъ упрямствѣ, бываю въ нѣкоторыхъ случаяхъ самымъ безхарактернымъ изъ смертныхъ. Дѣло въ томъ, что я упрямъ только когда мнѣ противорѣчатъ. И если я не считаю себя обязаннымъ отвергнуть какое-нибудь предложеніе, то всегда готовъ принять его, хотя бы для того только, чтобы избѣгнуть лишнихъ хлопотъ. Я зналъ, что Андрю несносный, алчный человѣкъ, имѣвшій страсть во все вмѣшиваться и считать себя умнѣе всѣхъ, по съ другой стороны мнѣ нужно было имѣть кого-нибудь, кто бы могъ исполнять должность слуги и проводника; къ тому же я привыкъ къ мистеру Фэрсервису и подъ часъ забавлялся его выходками. Поэтому я спросилъ Андрю, хорошо ли онъ знаетъ дороги, селенія, города, и пр. и пр. въ сѣверной Шотландіи, куда мнѣ по видимому предстояло отправиться, такъ какъ отецъ имѣлъ большія комерческія сдѣлки съ тамошними лѣсовладѣльцами. Я полагаю, что въ данную минуту почтенный Андрю согласился бы быть моимъ проводникомъ, если бы я даже попросилъ его указать мнѣ дорогу въ земной рай; и я впослѣдствіи не безъ содроганія вспоминалъ объ опасномъ, положеніи, въ которое онъ могъ меня поставить, если бы его топографическія познанія оказались въ дѣйствительности ниже его хвастливой самоувѣренности. Я назначилъ Андрю опредѣленное жалованіе, и выговорилъ себѣ право во всякое время отказать ему отъ мѣста, подъ условіемъ заплатить ему жалованіе за недѣлю впередъ; въ заключеніе я сдѣлалъ Андрю строгій выговоръ за предосудительное поведеніе наканунѣ. Онъ вышелъ отъ меня внутренно довольный, но нѣсколько сконфуженный, и вѣроятно счелъ необходимымъ разсказать своему пріятелю, попивавшему пиво въ кухнѣ, о томъ какъ онъ «обошелъ сумасброднаго молодаго англійскаго сквайра».

Послѣ объясненія съ Фэрсервисомъ, я отправился по уговору къ судьѣ Николю Джарви, гдѣ меня ждалъ обильный завтракъ въ столовой, которая служила почтенному джентльмену и пріемной, и рабочимъ кабинетомъ. Добрый, живой старичекъ сдержалъ свое слово. Я засталъ у него моего друга Овена на свободѣ, вымытаго, вычищеннаго, приглаженнаго, и совсѣмъ не похожаго на грязнаго, печальнаго узника, котораго я видѣлъ наканунѣ въ тюрьмѣ. Но онъ видимо упалъ духомъ отъ разстройства финансовыхъ дѣлъ фирмы, и прижимая меня къ груди глубоко и тревожно вздохнулъ. Прежняя спокойная, самодовольная улыбка исчезла съ его лица, а сосредоточенный задумчивый взглядъ ясно доказывалъ, что онъ мысленно высчитывалъ дни, часы и минуты, остававшіяся до роковаго срока, когда знаменитый торговый домъ Осбальдистонъ и Третямъ долженъ былъ объявить себя банкротомъ. Мнѣ пришлось одному воспользоваться радушнымъ гостепріимствомъ хозяина и отвѣдать всѣхъ хорошихъ вещей, которыми онъ угощалъ насъ; я пилъ чай, полученный прямо изъ Китая черезъ какого-то богатаго судовладѣльца въ Вайнингѣ, — кофей, собранный на собственныхъ плантанціяхъ мистера Джарви, въ Сальтъ-Гровѣ на островѣ Ямайкѣ, — и эль, спеціально приготовляемый на какой-то англійской пивоварнѣ; я ѣлъ гигантскій ростбифъ, шотландскую вяленую семгу, лохфинскія селедки; и не преминулъ даже полюбоваться великолѣпной камчатной скатертью, которая, по словамъ хозяина, была собственноручно выткана его покойнымъ отцомъ, почетнымъ альдерманомъ Джарви.

Похваливъ все что заслуживало похвалы, къ вящшему удовольствію радушнаго судьи, я рѣшился задать ему нѣсколько вопросовъ для удовлетворенія моего любопытства и разъясненія положенія дѣлъ. Мы еще ни разу не намекнули въ разговорѣ о событіяхъ предшествовавшей ночи; вотъ почему мои слова прозвучали какъ-то странно и рѣзко въ моихъ собственныхъ ушахъ, когда пользуясь короткимъ промежуткомъ времени, пока мистеръ Джарви отдыхалъ послѣ разсказа о скатерти и собирался перейдти къ біографическимъ подробностямъ о салфеткахъ, я обратился къ нему съ неожиданнымъ вопросомъ:

— Скажите, пожалуйста, мистеръ Джарви, кто такой мистеръ Робертъ Камбель, котораго мы встрѣтили вчера ночью?

Мой вопросъ по видимому сильно поразилъ достойнаго судью, и онъ, вмѣсто отвѣта, воскликнулъ:

— Мистеръ Робертъ Камбель?.. Гм! Да!.. Вы желаете знать что за личность мистеръ Робертъ Камбель?

— Да, отвѣтилъ я; мнѣ бы хотѣлось узнать кто онъ и что, онъ такое?

— Такъ-съ!.. Онъ, видите-ли… да!.. онъ… гм… Гдѣ же вы познакомились съ мистеромъ Робертомъ Камбеломъ, какъ вы изволите называть его?

— Я случайно встрѣтился съ нимъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ въ сѣверной Англіи.

— Въ такомъ случаѣ, мистеръ Осбальдистонъ, отвѣтилъ судья довольно угрюмо, — вы должны знать его такъ же хорошо какъ я.

— Я полагаю, что не совсѣмъ такъ, мистеръ Джарви, возразилъ я: — вы съ нимъ по видимому не только близко знакомы, но даже родственники.

— Мы съ нимъ, видители, находимся въ какомъ-то очень отдаленномъ родствѣ, произнесъ судья очень неохотно; — но съ тѣхъ поръ какъ бѣдный Робъ бросилъ торговлю рогатымъ скотомъ, мы съ нимъ рѣдко видаемся. Съ нимъ дурно обошлись люди, которые могли поступить гораздо благоразумнѣе, и теперь вѣроятно раскаиваются въ своей оплошности. Я знаю многихъ, горько сожалѣющихъ о томъ, что бѣднаго Робина выгнали изъ Глазго; они теперь предпочли бы увидѣть его во главѣ трехсотъ быковъ, чѣмъ во главѣ тридцати оборванцевъ.

— Ваши слова, мистеръ Джарви, не объясняютъ мнѣ положенія мистера Камбеля въ обществѣ, его образа жизни и средствъ къ существованію.

— Положеніе въ обществѣ? повторилъ мистеръ Джарви; — онъ шотландскій джентльменъ, вотъ и все; какое же у него можетъ быть другое положеніе въ обществѣ? Что касается до его образа жизни, то я полагаю, онъ соблюдаетъ привычки своихъ земляковъ — горцевъ, хотя и надѣваетъ штаны, когда появляется въ Глазго. Остается вопросъ о средствахъ къ существованію, по какое намъ дѣло до его средствъ, пока онъ ничего не проситъ отъ насъ. Намъ вообще не приходится болтать о мистерѣ Камбелѣ, потому чТо время идетъ, а мы еще ничего не поговорили о дѣлахъ вашего отца.

Онъ надѣлъ очки и принялся разсматривать бумаги и документы, которые Овенъ довѣрчиво разложилъ на конторкѣ. Я настолько понималъ толкъ въ дѣлахъ, чтобъ оцѣнить остроумныя, проницательныя сужденія мистера Джарви о вопросахъ, подлежавшихъ его разрѣшенію; меня особенно поразили прекрасныя, благородныя мысли, порою высказанныя имъ въ разговорѣ съ Овеномъ. Мистеръ Джарви усиленно почесалъ у себя за ухомъ, когда взглянулъ на балансъ счетовъ между торговыми домами Осбальдистонъ-Трешамъ и Джарви.

— Да, потеря можетъ быть порядочная, замѣтилъ онъ; — потеря очень чувствительная для глазгоскаго негоціанта, что бы тамъ ни говорили ваши мѣнялы въ Ломбардъ-Стритѣ. Дефицитъ будетъ значительный; я по видимому потеряю не мало. Да впрочемъ о чемъ тутъ говорить? Я вѣдь не потяну васъ въ судъ, какъ гнусные вороны Галогэтскаго квартала. Хотя я теперь и потеряю кое-что по вашей милости, но всегда скажу, что нажилъ не одинъ фунтъ стерлинга на ваши денежно. Что бы пи случилось, я не стану приставлять свиную голову къ поросячьему хвостику.

Я не совсѣмъ понялъ смысла пословицы, которою мистеръ Джарви утѣшалъ себя, но убѣдился что онъ принимаетъ дружеское участіе въ разстроенныхъ дѣлахъ отца. Почтенный судья далъ нѣсколько полезныхъ совѣтовъ, одобрилъ нѣкоторыя мѣры, предложенныя Овеномъ, и въ значительной степени разсѣялъ печальное облако, осѣнявшее чело несчастнаго представителя нашей конторы.

Я оставался празднымъ зрителемъ, и только два раза пытался навести снова разговоръ на мистера Камбеля, что по видимому непріятно повліяло на почтеннаго мистера Джарви, который наконецъ безцеремонно выпроводилъ меня изъ комнаты.

— Пройдите въ нашу колегію, сказалъ онъ мнѣ; — тамъ вы встрѣтите молодыхъ людей, умѣющихъ говорить по гречески и по латыни, если только деньги на ихъ обученіе не тратились даромъ; тамъ же вы можете прочесть переводъ Священнаго Писанія въ стихахъ, сдѣланный достойнымъ мистеромъ Захаріей Бойдомъ; лучшаго произведенія и желать не приходится; — такъ мнѣ говорили люди, понимающіе или обязанные по крайней мѣрѣ понимать толкъ въ этихъ предметахъ. А потомъ, милости просимъ ко мнѣ обѣдать, ровно въ часъ; смотрите, не опаздывайте; будетъ бараній бокъ и можетъ быть телячья голова. Но главное, не опаздывайте; мы обѣдаемъ изъ поколѣнія въ поколѣніе въ одинъ и тотъ же часъ, и ни для кого не измѣняемъ его.

ГЛАВА XXV.

Охотникъ по лѣсу идетъ

Медвѣдя лютаго онъ ждетъ.
Трава зашелестила
Шаги медвѣдя возвѣстила.
"Ему иль мнѣ не сдобровать"
Успѣлъ охотникъ лишь сказать.

Драйденъ.

Я отправился, по совѣту мистера Джарви, въ колегію, но не потому что ожидалъ найдти тамъ нѣчто интересное, а чтобъ имѣть время привести въ порядокъ мои мысли и обдумать свои будущія дѣйствія. Я долго ходилъ вдоль наружнаго фасада старинныхъ зданій колегіи, а потомъ сталъ гулять по обширному двору или саду, который особенно мнѣ поправился своимъ уединеніемъ, такъ какъ студенты въ то время были всѣ на лекціяхъ.

Обдумывая странныя происшествія послѣдняго времени, я главнымъ образомъ останавливался на таинственной фигурѣ Камбеля. Судя по обстоятельствамъ, сопровождавшимъ мое первое свиданіе съ нимъ, онъ по всей вѣроятности принималъ участіе въ какихъ-нибудь отчаянно-смѣлыхъ предпріятіяхъ; это предположеніе подтверждалось сценою въ тюрьмѣ, поразившей меня наканунѣ, и нежеланіемъ мистера Джарви говорить о немъ или о его образѣ жизни. Однакоже, Діана Вернонъ обратилась къ этому человѣку съ просьбою оказать мнѣ помощь, а судья Джарви обращался съ нимъ дружески, даже съ почтеніемъ, хотя не лишеннымъ сожалѣнія и нѣкотораго неодобренія. По всему было видно, что въ положеніи и характерѣ Камбеля заключалось нѣчто особенное, но мнѣ казалось всего удивительнѣе то, что онъ имѣлъ какое-то таинственное вліяніе на мою судьбу. Я рѣшился при первомъ удобномъ случаѣ выпытать во чтобы то ни стало отъ мистера Джарви наивозможно большія подробности объ этомъ странномъ человѣкѣ, ибо иначе я не могъ основательно рѣшить вопроса, слѣдовало ли мнѣ въ виду поддержанія моей репутаціи вступать съ нимъ въ близкія отношенія.

Погруженный въ эти размышленія, я вдругъ увидалъ въ концѣ аллеи, но которой я шелъ, трехъ человѣкъ, по видимому запятыхъ серьезнымъ разговоромъ. По врожденному намъ инстинкту чувствовать приближеніе того кого мы любимъ или ненавидимъ, прежде чѣмъ онъ становится видимымъ для глаза, я вдругъ сказалъ самъ себѣ, что средній изъ этихъ людей долженъ быть Рашлей Осбальдистонъ. Первая моя мысль была прямо подойдти къ нему, но потомъ я рѣшился подождать пока онъ останется одинъ, или по крайней мѣрѣ узнать съ кѣмъ онъ шелъ, прежде чѣмъ вступать съ нимъ въ объясненіе. Шедшіе по аллеѣ были еще далеко и такъ углублены въ свой разговоръ, что я успѣлъ совершенно незамѣтно перейдти на другую сосѣднюю аллею, которая отдѣлясь небольшою изгородью.

Въ то время молодые франты сверхъ другой одежды носили во время прогулокъ красные плащи, часто украшенные шитьемъ, и столь широкіе, что можно было прикрыть ими часть лица, какъ обыкновенно и дѣлалось. Слѣдуя этой модѣ и благодаря изгороди, я прошелъ мимо моего двоюроднаго брата и его собесѣдниковъ, не обративъ на себя никакого вниманія; но я съ изумленіемъ узналъ въ сопровождавшихъ его людяхъ того самого Мориса, по обвиненію котораго я являлся къ судьѣ Ингльвуду, и мистера Макъ-Вити, строгая, педантичная фигура котораго произвела на меня отталкивающее впечатлѣніе еще наканунѣ.

Болѣе опаснаго союза для меня лично и для дѣлъ моего отца нельзя было придумать. Морись могъ во всякое время возобновить свое ложное обвиненіе противъ меня, а неблагопріятное вліяніе Макъ-Вити на дѣла отца уже выразилось заключеніемъ въ тюрьму Овена; теперь же я видѣлъ этихъ обоихъ людей въ обществѣ человѣка, котораго я считалъ способнымъ на всякое зло, какое только могъ измыслить врагъ рода человѣческаго.

Когда они прошли мимо меня я остановился, и повернувъ послѣдовалъ за ними въ нѣкоторомъ разстояніи. Въ концѣ аллеи они разстались: Морисъ и Макъ-Вити вышли изъ сада, а Рашлей пошелъ назадъ по той же аллеѣ. Я теперь рѣшился подойдти. къ нему и потребовать удовлетворенія за весь вредъ, причиненный моему отцу, хотя я самъ еще не зналъ какую форму приметъ это удовлетвореніе. Предоставивъ все судьбѣ, я откинулъ свой плащъ и пройдя черезъ отверстіе въ изгороди неожиданно предсталъ передъ Рашлеемъ.

Ничто не могло привести его въ тупикъ или поймать врасплохъ; но все же, увидавъ меня вдругъ передъ собою съ взволнованнымъ отъ негодованія лицемъ, онъ не могъ скрыть своего изумленія.

— Хорошо, что я васъ встрѣтилъ, серъ, сказалъ я, — потому что я собирался предпринять длинное путешествіе, желая отыскать васъ.

— Вы мало знаете того кого искали, отвѣчалъ Рашлей съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ: — меня всегда легко найти друзьямъ, а еще легче врагамъ. Судя по вашему обращенію я затрудняюсь къ которому изъ двухъ разрядовъ васъ причислить, мистеръ Франкъ Осбальдистонъ?

— Къ числу вашихъ враговъ, серъ, отвѣчалъ я, — вашихъ смертельныхъ враговъ, если вы тотчасъ не возвратите своему благодѣтелю, моему отцу, то что вы у него отняли, и не дадите отчета во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ.

— А кому, мистеръ Осбальдистонъ, отвѣчалъ Рашлей, — я, членъ торговой фирмы вашего отца, обязанъ отдать отчетъ въ моихъ дѣйствіяхъ, касающихся интересовъ, тождественныхъ съ моими? Конечно не молодому джентльмену, которому благодаря его литературнымъ наклонностямъ подобный разговоръ былъ бы непонятенъ и скученъ.

— Сарказмъ не отвѣтъ, серъ. Я не разстанусь съ вами прежде чѣмъ получу удовлетворительное объясненіе замышляемаго вами преступленія. Я поведу васъ къ судьѣ.

— Пожалуй, сказалъ Рашлей, дѣлая нѣсколько шаговъ, какъ бы исполняя мое желаніе, но потомъ остановился, и послѣ минутнаго молчанія продолжалъ: — Еслибъ я сдѣлалъ по вашему, то вы скоро убѣдились бы кому изъ насъ страшнѣе камера судьи. Но я нисколько не желаю предупредить то что должно рано или поздно случиться. Идите, молодой человѣкъ, своей дорогой, забавляйтесь поэтическими грезами и предоставьте дѣла тѣмъ, кто ихъ понимаетъ.

Я полагаю, что онъ желалъ вывести меня изъ терпѣнья, и онъ добился своей цѣли.

— Мистеръ Осбальдистонъ, сказалъ я, — вамъ не поможетъ этотъ дерзкій топъ. Вамъ должно быть извѣстно, что имя, которое мы оба носимъ, никогда не подвергалось безчестію, и я не дозволю, чтобъ его безнаказанно оскорбляли въ моемъ лицѣ.

— Вы напоминаете мнѣ, отвѣчалъ Рашлей, бросая на меня мрачный взглядъ, — что оно было опозорено въ моемъ лицѣ, и еще кѣмъ! Неужели вы думаете что я забылъ тотъ вечеръ въ Осбальдистонскомъ замкѣ, когда вы безнаказанно подвергли меня злѣйшему оскорбленію? За это безчестіе, которое смыть можетъ только одна кровь, за противодѣйствіе, постоянно мнѣ оказываемое вами, за безумное упорство, съ которымъ вы стараетесь помѣшать исполненію моихъ плановъ, важность которыхъ вы не постигаете и постигнуть не можете — за все это вы дорого заплатите, серъ; часъ уплаты не далекъ.

— Пусть онъ настанетъ, чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше, произнесъ я; — по вы забыли мою самую тяжелую вину въ вашихъ глазахъ, вы забыли, что я имѣлъ удовольствіе помочь мисъ Вернонъ выпутаться изъ вашихъ коварныхъ сѣтей.

Глаза Рашлея сверкнули убійственнымъ огнемъ, но голось звучалъ все тѣмъ же хладнокровнымъ спокойствіемъ.

— Я намѣревался совершенно иначе поступить съ вами, молодой человѣкъ, произнесъ онъ: — мой планъ былъ менѣе рискованный для васъ и болѣе подходящій къ моему теперешнему положенію и полученному мною воспитанію. Но я вижу вы непремѣнно хотите навлечь на себя то наказаніе, которое вы вполнѣ заслужили своимъ дерзкимъ поведеніемъ. Слѣдуйте за мною въ болѣе уединенное мѣсто, гдѣ никто намъ не помѣшаетъ.

Я пошелъ за нимъ, слѣдя за малѣйшимъ его движеніемъ, такъ какъ я зналъ что онъ способенъ на всякую низость. Наконецъ мы достигли открытой, пустынной поляны, украшенной по голландской модѣ подстриженными изгородями и двумя или тремя статуями. Я тотчасъ сталъ въ оборонительную позицію, и едва успѣлъ скинуть плащъ и обнажить шпагу, какъ почувствовалъ остріе шпаги Рашлея на своей груди, такъ что я спасъ свою жизнь только отскочивъ шага на два. Онъ имѣлъ нѣкоторое преимущество надо мною относительно оружія: его шпага была длиннѣе моей и представляла трехгранный клинокъ, какъ обыкновенно употребляютъ теперь, а моя была узкая, тонкая двухгранная, далеко не столь удобная въ дѣлѣ. Въ другихъ отношеніяхъ мы были почти равными соперниками, и если на моей сторонѣ было преимущество въ ловкости, то онъ превосходилъ меня силою и хладнокровіемъ. Дѣйствительно, онъ дрался скорѣе какъ дьяволъ, чѣмъ какъ человѣкъ, съ неутолимой жаждой мести и крови, умѣряемой только холоднымъ расчетомъ, благодаря которому всѣ его худшія дѣйствія казались еще хуже, такъ какъ они носили характеръ преднамѣреннаго преступленія. Однако, злонамѣренная цѣль не заставляла его увлекаться, и онъ съ рѣдкимъ присутствіемъ духа прибѣгалъ ко всѣмъ уловкамъ защиты и въ тоже время придумывалъ смѣлыя атаки.

Сначала я сражался безъ особаго ожесточенія. Я былъ горячъ, но не мстителенъ, и черезъ нѣсколько минутъ послѣ первой вспышки я уже. говорилъ себѣ, что Рашлей былъ племянникъ моего отца, сынъ моего дяди, бывшаго очень добрымъ ко мнѣ, хотя по своему, и что его смерть отъ моей руки должна повергнуть въ горе все семейство. Поэтому я рѣшился обезоружить моего противника, что считалъ не труднымъ въ виду моего искуства владѣть мечемъ. Однако я вскорѣ убѣдился, что имѣю достойнаго соперника, и съ трудомъ отпарировавъ два или три очень слабые удара, я сталъ гораздо осмотрительнѣе. Потомъ жестокое упорство, съ которымъ Рашлей старался лишить меня жизни, мало по малу вывели меня изъ терпѣнья, и леталъ отвѣчать на его удары почти съ такой же злобой, какъ онъ, такъ что по видимому нашъ поединокъ долженъ былъ кончиться трагически. Дѣйствительно, я едва не сдѣлался жертвою ненависти Рашлея.

Нападая на моего противника, я неожиданно спотыкнулся, и не успѣлъ совершенно отпарировать предназначенный мнѣ ударъ; остріе шпаги Рашлея проникнувъ чрезъ мой сюртукъ, слегка задѣло за мои ребра, по ударъ этотъ былъ нанесенъ съ большою силою, и я почувствовалъ такую боль въ груди, что на одно мгновеніе счелъ себя смертельно раненымъ. Жажда мести проснулась въ моемъ сердцѣ, я кинулся съ остервененіемъ на Рашлея, лѣвой рукой схватился за рукоятку его шпаги и правой хотѣлъ пронзить его мечемъ на сквозь, какъ вдругъ кто-то бросился между нами, восклицая повелительнымъ голосомъ:

— Сыновья родныхъ братьевъ проливаютъ кровь другъ друга какъ чужіе! Клянусь рукой моего отца, что я снесу голову первому, кто дерзнетъ продолжать этотъ нечестный бой.

Я съ изумленіемъ взглянулъ на говорившаго. — Это былъ Камбель. Въ рукахъ онъ держалъ палашъ, которымъ махалъ по воздуху, какъ бы грозя силою поддержать свое вмѣшательство. Рашлей и я молча смотрѣли на человѣка такъ неожиданно явившагося между нами, и продолжавшаго насъ увѣщевать покончить поединокъ мирнымъ путемъ.

— Неужели вы думаете, мистеръ Франсисъ, что вы возстановите кредитъ отца, снеся голову вашему двоюродному брату, или сами поплатившись жизнью за свое безуміе? А вы, мистеръ Рашлей, неужели вы полагаете, что благоразумные люди довѣрятъ свою жизнь и состояніе человѣку, который взявъ на себя великое политическое дѣло затѣваетъ на улицѣ драку, какъ пьяный работникъ? Не смотрите на меня косо, вы знаете, меня вамъ не запугать, и вы можете уйти отсюда.

— Вы злоупотребляете моимъ теперешнимъ положеніемъ, воскликнулъ Рашлей, — ни въ какомъ другомъ случаѣ вы не посмѣли бы вмѣшаться въ дѣло, касающееся моей чести.

— Тише, тише! Я злоупотребляю вашимъ положеніемъ! воскликнулъ Камбель. — Вы можетъ быть богачей ученѣе меня, я объ этомъ не спорю, но я не считаю васъ болѣе красивымъ или болѣе благороднымъ джентльменомъ, чѣмъ я, и даже для меня будетъ новостью, если вы докажете, что равняетесь мнѣ. Я не посмѣлъ бы? Многое кое что я посмѣлъ въ своей жизни, и болѣе насъ обоихъ поработалъ своимъ мечемъ, но что было вечеромъ, того я не помню утромъ. Еслибъ подъ моими ногами была степь, а не мостовая или песокъ, что одно и тоже, я бы васъ проучилъ.

— Мой родственникъ, сказалъ Рашлей, быстро оправившись и принимая свой обычный, хладнокровный тонъ, — долженъ признаться, что онъ вынудилъ меня на этотъ поединокъ. Я его не искалъ, и очень радъ, что вы помѣшали мнѣ болѣе строго наказать его.

— Вы ранены, молодецъ? спросилъ у меня Камбель съ видимымъ сочувствіемъ.

— Незначительная царапина, отвѣчалъ я, — и моему доброму братцу не пришлось бы хвастать этимъ успѣхомъ, еслибъ вы не явились по время.

— Правда, это правда, мистеръ Рашлей, сказалъ Камбель: — еслибъ я не схватилъ мистера Франка за правую руку, то его мечъ обагрился бы вашей лучшей кровью. Поэтому не торжествуйте и не подражайте свиньѣ, играющей на трубѣ; пойдемте лучше со мною, я имѣю вамъ сообщить кое-какія новости, и вашъ пылъ мало но малу охладится, какъ супа. Макъ-Гибона, когда онъ выставляетъ его на окно.

— Извините, серъ, отвѣчалъ я, — вы не разъ оказывали мнѣ дружескія одолженія, но я не могу и не хочу выпустить этого человѣка изъ моихъ рукъ, пока онъ не доставитъ мнѣ средства къ предотвращенію банкротства отца, чѣмъ онъ обязанъ вѣроломству моего племянника.

— Вы съ ума сошли, юноша, произнесъ Камбель: — слѣдуя за вами вы ничего не добьетесь; неужели только что окончивъ борьбу съ однимъ человѣкомъ, вы захотите начать ее съ двумя?

— Съ двадцатью, если нужно, отвѣчалъ я, схвативъ за воротъ Рашлея, который нисколько не сопротивлялся.

— Вы видите, Макъ-Грегоръ, произнесъ онъ, съ презрительной улыбкой, — мой родственникъ упрямо идетъ навстрѣчу своей злой судьбѣ. Развѣ я буду виноватъ, если онъ погибнетъ. Исполнительный листъ судьи уже давно выданъ и все готово.

Горецъ съ безпокойствомъ осмотрѣлся по сторонамъ и произнесъ рѣшительно:

— Я никогда не позволю, чтобъ онъ попалъ въ бѣду за желаніе помочь отцу, и не только самъ проклинаю, но призываю Божье проклятіе на всѣхъ судей, мировыхъ, мэровъ, шерифовъ, констаблей, полисменовъ и все черное стадо, которое «продолженіи послѣднихъ ста лѣтъ губило какъ саранча несчастную старую Шотландію. Весело было жить на свѣтѣ, когда всякій человѣкъ самъ защищалъ свои права, и страна не знала ядовитыхъ исполнительныхъ листовъ, приговоровъ, арестовъ и т. д. Но повторяю еще разъ, что по совѣсти я не могу дозволить вамъ, мистеръ Рашлей, вовлечь въ непріятности этого благороднаго, легкомысленнаго юношу; ужъ коли пошло на то, лучше продолжайте открытый, честный бой.

— По вашей совѣсти, Мак-Грегоръі произнесъ Рашлей, — вы забываете, какъ давно мы знаемъ другъ друга.

— Да, у меня есть совѣсть, мистеръ Осбальдистонъ, отвѣчалъ Камбель или Макъ-Грегоръ, или какъ бы его ни звали, — и въ этомъ-то мое преимущество надъ вами. Что же касается до нашего давнишняго знакомства, то если вы знаете кто я, такъ вамъ извѣстно и почему я сдѣлался подобнымъ человѣкомъ; но что бы вы ни думали обо мнѣ, я не перемѣнюсь ролью съ самымъ могущественнымъ изъ тирановъ, которые принудили меня удалиться въ горы. А что вы такое, мистеръ Рашлей, и чѣмъ вы извиняете вашу роль, это всегда останется тайной между вашей совѣстью и висѣлицей. Ну, мистеръ Франсисъ, пустите его; онъ говоритъ правду: судья для васъ гораздо страшнѣе чѣмъ для него, и какъ бы ваше дѣло ни было чисто, онъ всегда съумѣетъ васъ очернить. Повторяю, пустите его.

Съ этими словами онъ неожиданно оторвала, мою руку отъ горла Рашлея, освободилъ его, а меня схватилъ въ свои мощныя объятія, не смотря на все мое сопротивленіе.

— Пользуйтесь минутой, мистеръ Рашлей! воскликнулъ онъ: — ноги часто служатъ лучше рукъ; вы не разъ это испытывали.

— Поблагодарите, братецъ, этого джентльмена, сказала. Рашлей: — только по его милости я не расквитался съ вами, но если я ухожу теперь, то лишь потому, что надѣюсь въ другой разъ встрѣтиться съ вами и покончить наши счеты безъ посторонняго вмѣшательства.

Сказавъ это онъ отеръ лезвіе своей шпаги, вложилъ ее въ ножны и исчезъ въ кустахъ. Горецъ удержалъ меня частью силой, частью словами отъ преслѣдованія Рашлея, что, какъ я самъ понималъ, было бы совершенно безполезно.

— Клянусь насущнымъ хлѣбомъ, сказалъ Камбель, когда я успокоился и пересталъ вырываться у него изъ рукъ, — я никогда не видалъ такого безумнаго юноши. Я показала, бы всякому другому что значитъ сопротивляться мнѣ, но вы мнѣ нравитесь, молодой человѣкъ. Скажите теперь чего же вы хотѣли? Послѣдовать за волкомъ въ его берлогу? Вы не. знаете, а я вамъ скажу, что онъ разставила, вамъ старую сѣть: сборщикъ Морисъ снова возобновилъ свое обвиненіе противъ васъ, а я не могу оказать вамъ здѣсь той же помощи, какъ у судьи Ингльвуда. Мнѣ не здорово встрѣчаться съ глазгоскими судьями. Убирайтесь отсюда, какъ благовоспитанный юноша, и пользуйтесь обстоятельствами. Избѣгайте всякой встрѣчи съ Рашлеемъ, Морисомъ и животнымъ Макъ-Вити, а главное помните Аберфойль, и клянусь честью джентльмена, что я не допущу васъ до конечной гибели. Будьте спокойны и не тревожьтесь до слѣдующаго нашего свиданія; теперь же мнѣ надо пойдти и вытащить Рашлея изъ города, пока онъ не успѣлъ испортить совершенно дѣло. Помните Аберфойль!

Послѣ этого онъ быстро удалился; оставшись одинъ, я прежде всего поправилъ свою одежду и надѣлъ плащъ, чтобъ скрыть кровь, струившуюся изъ праваго бока. Не успѣлъ я этого сдѣлать, какъ садъ наполнился студентами, и я поспѣшилъ его оставить. По дорогѣ къ мистеру Джарви, обѣденный часъ котораго бистро приближался, я зашелъ въ скромную лавочку подъ вывѣской „Христофоръ Нельсонъ, аптекарь и фельдшеръ“. Какой-то мальчикъ толокъ что-то въ ступкѣ, и я просилъ его доставить мнѣ аудіенцію у его ученаго хозяина; мальчикъ молча отворилъ дверь во внутренній покой, гдѣ пожилой человѣкъ сидѣлъ въ креслахъ. Я разсказалъ ему, что случайно былъ раненъ, фехтуя съ противникомъ, у котораго на рапирѣ неожиданно отскочила пуговка. Онъ сомнительно покачалъ головою и перевязавъ мою незначительную рапу, сказалъ:

— Никогда пуговка рапиры не могла произвести такой раны. О! молодая кровь! молодая кровь! Что стали бы мы дѣлать, еслибъ не было на свѣтѣ молодой крови и дурной крови!

Съ этимъ глубокомысленнымъ замѣчаніемъ аптекарь отпустилъ меня, и я послѣ того уже не чувствовалъ никакой боли отъ полученной царапины.

ГЛАВА XXVI.

За грозными скалами, въ дикихъ лощинахъ

Издавна могучее племя живетъ;
Богатыя села сосѣдей равнины
Оно безнаказанно грабитъ и жжетъ.

Грэй.

— Отчего вы такъ опоздали? спросилъ мистеръ Джарви, когда я вошелъ въ столовую этого почтеннаго джентльмена. — Знаете ли вы, что пять лишнихъ минутъ могутъ испортить самое лучшее кушанье? Мати уже два раза появлялась въ дверяхъ съ обѣдомъ; хорошо что у насъ сегодня баранья голова, которая не можетъ перестоять; но вотъ телячья голова, та становится чистой отравой, когда ее переварятъ. Такъ по крайней мѣрѣ говаривалъ мнѣ покойный отецъ; онъ, царство ему небесное, считалъ ухо особенно вкусной частью.

Я постарался какъ можно любезнѣе извиниться въ своей неакуратности, и мы сѣли за столъ; мистеръ Джарви началъ угощать насъ съ самымъ радушнымъ гостепріимствомъ, обращая преимущественно наше вниманіе на шотландскія блюда, которыя впрочемъ показались намъ не особенно вкусными. Благодаря привычкѣ бывать въ обществѣ, я довольно искусно уклонялся отъ любезнаго истязанія, которому насъ подвергалъ хозяинъ. Но нельзя было смотрѣть безъ смѣха на Овена, соблюдавшаго во всей строгости правила общежитія и не желавшаго оскорбить ни малѣйшимъ отказомъ гостепріимнаго хозяина: онъ съ мужествомъ глоталъ куски бараньей шкуры, вѣжливо прихваливая и съ трудомъ скрывая свое отвращеніе.

Послѣ обѣда, мистеръ Джарви собственноручно приготовилъ небольшую стоику пунша, какого я еще никогда не отвѣдывалъ.

— Лимоны, увѣрялъ онъ насъ, — я получилъ прямо съ моей маленькой фермы, знаете, тамъ за моремъ (онъ убѣдительно повелъ плечомъ, вѣроятно указывая на Вестъ-Индію), а приготовлять хитрый составъ я научился у капитана Кофникея, который, какъ мнѣ говорили вѣрные люди, прибавилъ мистеръ Джарви шопотомъ, — самъ перенялъ это искуство отъ морскихъ разбойниковъ. Но это прекрасный напитокъ, продолжалъ онъ разливая пуншъ, — доказывающій, что и на дурномъ рынкѣ можно достать хорошій товаръ. Что же касается капитана Кофникея, онъ былъ добрымъ малымъ, когда я его знавалъ, только любилъ божиться и закинуть подъ часъ крѣпкое словцо. Впрочемъ, теперь онъ умеръ и свелъ свои земные счеты; надѣюсь что они были у него въ порядкѣ.

Мы нашли напитокъ чрезвычайно вкуснымъ, и мой другъ Овенъ воспользовался удобнымъ случаемъ, чтобы завести съ хозяиномъ длинный разговоръ о благотворномъ вліяніи акта о соединеніи на торговлю Глазго съ британскими колоніями въ Америкѣ и въ Вестъ-Индіи и на увеличеніе предметовъ вывоза. Мистеръ Джарви горячо и краснорѣчиво возсталъ противъ мнѣнія Овена, будто Глазго не въ состояніи удовлетворять всѣмъ требованіямъ отпуска, не закупая товаровъ въ Англіи.

— Нѣтъ, нѣтъ, серъ, мы сами себѣ господа, мы изъ своего кармана достанемъ все что нужно. У насъ есть стирлингскія саржи, мусельбургскіе миткали, абердинскіе чулки, эдинбургскія шерстяныя матеріи, и разныя другія ткани; нашъ холстъ и полотна изготовляются лучше и продаются дешевле, чѣмъ у васъ въ Лондонѣ. Товаръ, который мы можемъ покупать въ сѣверной Англіи, какъ манчестерскія, шефильдскія и ньюкастльскія произведенія, продаются у насъ за такую же дешевую цѣну какъ въ Ливерпулѣ. Нѣтъ, нѣтъ, серъ, пусть всякая селедка остается при своей головѣ, и всякая овца при своемъ хвостѣ. Повѣрьте мнѣ, что Глазго совсѣмъ не такъ отсталъ, и берегитесь, чтобы вамъ не пришлось догонять его. Вамъ не очень весело насъ слушать, мистеръ Осбальдистонъ (онъ замѣтилъ, что я сидѣлъ нѣсколько времени въ молчаливомъ раздумыі), но вѣдь вы знаете пословицу: „что у кого болитъ, тотъ о томъ и говоритъ“.

Я извинился передъ мистеромъ Джарви, и сослался на грустное положеніе дѣлъ и на странное происшествіе сегодняшняго утра, какъ на причины моей разсѣянности и невнимательности. Такое замѣчаніе доставило мнѣ желанный случай разсказать подробно и безъ перерыва о томъ что со мною случилось въ саду колегіи. Я только умолчалъ о полученной мною ранѣ, какъ о незначительной подробности. Мистеръ Джарви слушалъ мой разсказъ съ большимъ любопытствомъ и вниманіемъ, нюхая табакъ, прищуривая свои маленькіе сѣрые глаза и перебивая меня изрѣдка отрывочными восклицаніями. Когда я дошелъ до дуэли, Овенъ скрестилъ руки и поднялъ глаза къ небу, изображая статую нѣмаго удивленія, а мистеръ Джарви воскликнулъ скороговоркой:

— Не хорошо, очень не хорошо! Грѣшно обнажать мечъ противъ родственника, это воспрещено и божескими, и человѣческими законами; всякій, обнажающій свой мечъ на улицахъ королевскаго города, подвергается пени и тюремному заключенію, а садъ и дворъ колегіи не подлежатъ исключенію; напротивъ, они должны быть мѣстомъ тишины и спокойствія по преимуществу. Вы не думаете, что колегія получаетъ ренту въ 600 фунт. стерл. и пользуется субсидіей отъ глазгоскаго архіепископства только для того чтобы, сумасбродные люди могли рѣзаться на его дворахъ, а дерзкіе мальчишки — кидать въ прохожихъ снѣжками. Вѣдь когда мы съ Мати идемъ вдоль рѣшетки колегіи, намъ приходится нагибаться чуть не до земли, чтобы не вернуться домой съ проломленными черепами^[38]. Пора бы за этимъ присмотрѣть! Но продолжайте, пожалуйста, вашъ разсказъ; что случилось потомъ?

Когда я упомянулъ о появленіи мистера Камбеля, Джарви вскочилъ въ большомъ волненіи и зашагалъ по комнатѣ.

— Опять Робъ! воскликнулъ онъ. — О чемъ онъ думаетъ, или онъ совсѣмъ съ ума спятилъ? Его повѣсятъ, это вѣрно, повѣсятъ на позоръ всей родни и на удовольствіе городскихъ обывателей. Мой отецъ продалъ ему первую пару чулокъ, а Трипли, канатчикъ, совьетъ ему послѣдній галстухъ. Да, да, жалко! — Бѣдный Робинъ прямо идетъ по дорогѣ къ висѣлицѣ. Но продолжайте, пожалуйста, продолжайте; послушаемъ конецъ!

Я какъ можно яснѣе и толковѣе разсказалъ всѣ подробности, но мистеръ Джарви все чего-то доискивался и заставилъ меня вернуться за нѣсколько мѣсяцевъ назадъ и сообщить, къ вящшему моему неудовольствію, исторію съ Морисомъ и встрѣчу съ Камбеломъ въ камерѣ сквайра Ингльвуда. Мистеръ Джарви слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ самыя незначительныя подробности, и нѣсколько времени молчалъ послѣ того какъ я кончилъ свой разсказъ.

— Обо всемъ этомъ я желаю въ настоящую минуту посовѣтоваться съ вами, мистеръ Джарви, заключилъ я свои слова, — и не сомнѣваюсь въ томъ, что вы мнѣ укажете планъ дѣйствій, совмѣстимый съ моей честью и съ интересами отца.

— Вы правы, молодой человѣкъ, вы правы, отвѣчалъ судья; — прибѣгайте всегда къ совѣту людей, которые старше и опытнѣе васъ, и не слѣдуйте примѣру безбожнаго Іеровоама; онъ слушался вѣтряныхъ, безбородыхъ мальчишекъ, и пренебрегалъ наставленіями старыхъ совѣтниковъ, возсѣдавшихъ у ногъ его отца Соломона и вѣроятно проникнутыхъ мудростью великаго царя, какъ прекрасно замѣтилъ мистеръ Микльджонъ въ своей проповѣди. Но пожалуйста, не вмѣшивайте чести въ наши дѣла; мы говоримъ не о чести, а о кредитѣ. Честь — это убійца, вампиръ, буянъ, который бѣгаетъ по улицамъ и задираетъ прохожихъ; а кредитъ — это тихій, приличный, честный джентльменъ, сидящій дома и поддерживающій огонь подъ очагомъ.

— Справедливо, мистеръ Джарви, сказалъ мой пріятель Овенъ: — кредитъ это драгоцѣнный капиталъ, который мы должны спасти цѣною какого бы то ни было дисконта…

— Да, да, мистеръ Овенъ, вы правы; вы умно и прекрасно разсуждаете; я увѣренъ, что шаръ попадетъ въ кегли, хотя его нужно катить издалека. Но возвращаясь къ Робину, я того мнѣнія, что онъ поможетъ нашему молодому человѣку, если только будетъ въ состояніи; у бѣднаго Робина доброе сердце. Хотя я и потерялъ когда-то двѣсти фунтовъ по его милости, и мало надѣюсь получить обратно тысячу шотландскихъ фунтовъ, которые я ему далъ въ займы, однакожъ я всегда скажу, что Робинъ хорошій, добрый малый.

— Итакъ, я могу считать его честнымъ человѣкомъ? спросилъ я.

— Гм! возразила. Джарви, откашливаясь, — видите ли, онъ честенъ какъ всѣ горцы, — онъ честенъ на свой ладъ, какъ они выражаются. Отецт. мой, бывало, не могъ безъ смѣха разсказывать о происхожденіи этой поговорки. Нѣкій капитанъ Костлетъ хвалился своей преданностью королю Карлу, и клеркъ Пстигрю (вы вѣроятно слышали много разсказовъ о немъ) спросилъ его, какъ онъ можетъ служить королю, когда она. дрался противъ него въ рядахъ арміи Кромвеля, въ битвѣ при Ворчестерѣ. Но капитанъ Костлетъ была, находчивъ на отвѣты, и замѣтилъ мистеру Пешигрю, что онъ служитъ королю на свой ладъ. Съ тѣхъ поръ и пошла поговорка. Отецъ мой много смѣялся, разсказывая этотъ анекдотъ.

— Но какъ вы думаете, возразилъ я, — можетъ ли мистеръ Камбель оказать мнѣ услугу на свой ладъ, и долженъ ли я отправиться на свиданіе, которое онъ мнѣ назначилъ?

— Говоря откровенно и по совѣсти, я полагаю, что вамъ не мѣшаетъ поѣхать къ нему. Вы сами видите, что для васъ не совсѣмъ безопасно оставаться здѣсь. Мошенникъ Морисъ служитъ таможеннымъ чиновникомъ въ Гринокѣ, — это портъ при устьѣ Клейды недалеко оттуда. Всѣ считаютъ его двуногимъ животнымъ, съ гусиной головой II съ куринымъ сердцемъ, которое бѣгаетъ каждый день по набережной и не даетъ покоя добрымъ людямъ съ своими билетами, пломбами, печатями и тому подобными дрязгами, — но если мистеръ Морисъ подастъ на васъ жалобу, правосудіе должно будетъ исполнить свой долгъ, и васъ, пожалуй, запрутъ въ четырехъ стѣнахъ, что отзовется очень непріятно на дѣлахъ вашего отца.

— Это правда, замѣтилъ я, — но какую пользу я могу принести ему, уѣхавъ изъ Глазго, гдѣ Рашлей по видимому расположилъ свою главную квартиру? Благоразумно ли будетъ довѣриться честности человѣка, про котораго я знаю только одно, что онъ боится, и имѣетъ основаніе бояться кары правосудія, и находится, изъ-за какихъ-то таинственныхъ, и вѣроятно преступныхъ цѣлей, въ тѣсномъ союзѣ съ тѣмъ самымъ лицомъ, которое мы считаемъ виновникомъ нашего разоренія?

— Вы строго судите Роба, сказалъ судья, — вы его, бѣднаго, слишкомъ строго судите; вы, какъ я вижу, плохо знаете нравы и обычаи нашихъ горцевъ. Тамъ вѣдь живетъ особенный народъ, совсѣмъ на насъ не похожій; у нихъ нѣтъ мировыхъ судей, и нѣтъ должностныхъ лицъ, обязанныхъ держать въ своихъ рукахъ мечъ правосудія, какъ держали и держутъ его почтенные граждане нашего города. Они знаютъ только слово лэрда, и это слово для нихъ законъ. А правосудіе они творятъ остріемъ кинжала. Мечъ служитъ истцомъ, какъ у васъ говорятъ въ Англіи, а щитъ — отвѣтчикомъ. Кто сильнѣе, тотъ и правъ. Вотъ какъ ведутся процесы въ горахъ.

Овенъ глубоко вздохнулъ; слова мистера Джарви произвели на меня неутѣшительное впечатлѣніе, и я сталъ серьезно сомнѣваться въ безопасности путешествія по такой беззаконной странѣ, какъ шотландскія горы.

— Мы рѣдко говоримъ объ этомъ, сказалъ Джарви, потому что свыклись; да къ тому же, зачѣмъ унижать свою родную землю передъ иностранцами и англичанами? Птица, и та привязала къ своему гнѣзду.

— Вы вѣроятно замѣтили, серъ, сказалъ я, — что я вамъ предлагаю вопросъ не изъ празднаго любпытства, а по дѣйствительной необходимости, поэтому, надѣюсь что вы извините мою докучливость и не откажетесь дать мнѣ еще нѣсколько свѣденій. Мнѣ придется войти въ сношенія по отцовскимъ дѣламъ съ нѣкоторыми джентльменами этой дикой страны, и я прошу васъ предварительно подѣлиться со мною вашей опытностью и здравымъ смысломъ.

Мой комплиментъ подѣйствовалъ на мистера Джарви.

— Опытностью! воскликнулъ судья, польщенный моими словами. — Да, у меня разумѣется есть кое-какая опытность; у меня было много дѣлъ на своемъ вѣку. Между нами будь сказано, я навелъ нѣкоторыя справки черезъ Андрю Вайли, моего бывшаго прикащика, онъ теперь служитъ у Макъ-Вити и комп., по приходитъ иногда по суботамъ вечеромъ выпить стаканчикъ вина съ своимъ прежнимъ патрономъ. Такъ какъ вы придаете значеніе совѣту глазгоскаго фабриканта, я съ радостью готовъ помочь сыну моего стариннаго кореспондента, и будь на моемъ мѣстѣ покойный отецъ, онъ тоже не отвѣтилъ бы вамъ отказомъ. Я иногда собирался довести кое-что до свѣденія герцога Аргайля и его брата, лорда Илей (ибо зажженную свѣчу не ставятъ подъ сосудомъ!). Но меня каждый разъ останавливала мысль, что такіе знатные люди не обратятъ вниманія на меня, мелкаго человѣка. Они вѣдь прежде всего думаютъ о томъ, кто имъ говоритъ. А жаль, очень жаль. Я впрочемъ не желаю ничего дурнаго Макъ-Каллумъ-Мору. „Не брани богача даже въ глубинѣ своей спальной“, говоритъ сынъ Сираха, потому что птица можетъ перенести къ нему твои слова; къ тому же человѣкъ бываетъ очень разговорчивъ за стаканомъ вина.

Я прервалъ длинное введеніе, къ которому мистеръ Джарви по видимому имѣлъ слабость, и поспѣшилъ увѣрить его отъ своего имени и отъ имени Овена, что мы умѣемъ хранить ввѣренную намъ тайну.

— Я не къ тому говорилъ, возразилъ судья; — я вѣдь никого не боюсь, зачѣмъ мнѣ бояться? я никого не подозрѣваю въ измѣнѣ; пожалуйста, не думайте этого. Я знаю только, что у горцевъ длинныя руки, а такъ какъ мнѣ приходится бывать иногда въ горахъ у родственниковъ, то не хотѣлъ бы стать въ дурныя отношенія ни къ одному изъ кляповъ. Какъ бы то ни было, давайте продолжать разговоръ… Да, надо вамъ сказать, что я основываю всѣ свои соображенія на цифрахъ и на вычисленіяхъ; мистеръ Овенъ долженъ согласиться со мною, что однѣ только цифры служатъ вѣрнымъ, нагляднымъ мѣриломъ человѣческихъ знаній.

Овенъ охотно подтвердилъ мнѣніе, столь близкое его сердцу, и мистеръ Джарви продолжалъ:

— Шотландскіе горцы, какъ мы ихъ называемъ, живутъ въ совершенно отдѣльномъ, дикомъ мірѣ, наполненномъ скалами, лѣсами, пещерами, озерами, рѣками и горами въ такомъ изобиліи, что самъ чортъ утомился бы взбираясь на всѣ ихъ вершины. Въ этой странѣ и на островахъ, которые не только не лучше, но по правдѣ сказать даже хуже твердой земли, разбросало двѣсти тридцать приходовъ, включая Оркнейскій, жители которыхъ говорятъ на какомъ-то ломанномъ гаэльскомъ нарѣчіи и отличаются своимъ невѣжествомъ. Теперь, господа, я предположу, что въ каждомъ приходѣ живетъ, среднимъ числомъ, восемьсотъ человѣкъ, за вычетомъ дѣтей моложе девяти лѣтъ; я выбираю самыя умѣренныя цифры, замѣтьте; — прикинувъ одну четверть на дѣтей, мы получимъ… общую сумму… получимъ… позвольте! Надо 800, увеличенное одной четвертью, взять множимымъ, а 230 множителемъ…

— Произведеніе дастъ 230,000, сказалъ мистеръ Овенъ, съ восторгомъ слѣдившій за статистическими выкладками почтеннаго мистера Джарви.

— Вѣрно, серъ, совершенно вѣрно. Я продолжаю. Предположивъ, что къ исполненію воинской повинности будутъ призываемы всѣ лица мужескаго пола, отъ восемнадцати до пятидесяти-шести лѣтъ, способные носить оружіе, мы получимъ для горной Шотландіи пятьдесятъ семь тысячъ пятьсотъ человѣкъ. Я теперь, я вамъ долженъ сказать невеселую истину, что половина, этихъ бѣдныхъ людей не имѣетъ никакихъ средствъ къ существованію, за недостаткомъ работы. Земледѣліе, рыболовство и другіе честные промыслы занимаютъ не болѣе половины всего населенія, и то еще посмотрите какъ эта половина лѣниво работаетъ; можно подумать, что плугъ и заступъ жгутъ руки. Такъ вотъ вы и расчитайте, серъ, что незанятая половина населенія, доходящая… до…

— До ста пятнадцати тысячъ душъ, сказалъ Овенъ; — мы получимъ ровно это число, если раздѣлимъ вышеполученное произведеніе на два.

— Вѣрно, мистеръ Овенъ, совершенно вѣрно. Вычитая изъ этого числа двадцать восемь тысятъ семь сотъ человѣкъ, способныхъ носить оружіе и призванныхъ къ военной службѣ, мы получимъ въ разности многочисленное населеніе, лишенное всякой возможности честно заработывать себѣ средства къ существованію, и настолько отвыкшее отъ честнаго труда, что оно даже не ощущаетъ въ немъ потребности. Вотъ до чего дошло!

— Неужели, мистеръ Джарви, вы не преувеличиваете грустнаго положенія, въ которомъ находится такая значительная часть Великобританіи? спросилъ я.

— Позвольте, серъ. Я доскажу свою мысль, и она будетъ такъ же ясна для васъ какъ копье Питера Пазлея. Я предполагаю, что въ каждомъ приходѣ, среднимъ числомъ, имѣется пятьдесятъ плуговъ, что уже очень много для такой бѣдой почвы, которую приходится обработывать; я предполагаю также, что въ каждомъ приходѣ хватаетъ луговой земли для прокормленія рабочихъ лошадей, быковъ и коровъ. Для ухода за скотомъ и для управленія плугами, мы отсчитаемъ семьдесятъ пять семействъ, полагая по шести душъ въ семействѣ, и папиномъ для круглаго счета еще пятьдесятъ человѣкъ. Такимъ образомъ получится всего пятьсотъ душъ на каждый приходъ, запятыхъ какой либо работой и могущихъ расчитывать на какія нибудь средства къ существованію. Спрашивается, что же остается дѣлать остальнымъ пятистамъ?

— Вотъ это-то вы мнѣ объясните, мистеръ Джарви. Что же они дѣлаютъ эти пятьсотъ человѣкъ, лишенные работы. Мнѣ страшно подумать о ихъ положеніи!

— Серъ, продолжалъ судья, — вы можетъ быть еще болѣе ужаснулись бы если бы пожили въ ихъ близкомъ сосѣдствѣ. Я еще допускаю, что половина этихъ праздношатающихся можетъ найти себѣ занятіе въ равнинѣ, въ качествѣ жнецовъ, косарей, извозчиковъ и пр. Но затѣмъ остаются сотни и тысячи длинноногихъ шотландцевъ, которые не хотятъ ни работать, ни умирать съ голода, и ходятъ къ сосѣдямъ „по кусочки“^[39] или живутъ на счетъ вождей, исполняя всѣ ихъ приказанія, правыя и неправыя. Многіе изъ нихъ доходятъ до границъ равнины и начинаютъ воровать, грабить, уводить коровъ, — вѣдь это позоръ для христіанскаго государства! Но главное горе въ томъ, что они гордятся своимъ образомъ жизни, считаютъ едва ли не рыцарскимъ поступкомъ угнать цѣлое стадо коровъ и говорятъ, что хорошему молодчику^[40] (такъ горцы называютъ себя) болѣе пристало заниматься такими дѣлами, чѣмъ наниматься на поденную работу. Сами лэрды не многимъ лучше; они конечно не говорятъ горцамъ: идите грабить, но и не запрещаютъ грабежа; они даже укрываютъ ихъ, или позволяютъ укрываться въ своихъ лѣсахъ, горахъ и крѣпостяхъ, когда дѣло уже сдѣлано. Каждый лэрдъ держитъ около себя столько праздношатающихся изъ своего клана, сколько онъ въ состояніи оплачивать; или, лучше сказать, окружаетъ себя народомъ, который можетъ самъ себя прокормить, дурными или хорошими средствами — это все равно. Молодцы вооружаются ружьями, пистолетами, кинжалами, дубинами и готовы по первому слову лэрда нарушить тишину и спокойствіе въ странѣ. Вотъ какъ уже много столѣтій живутъ наши горцы, несчастные нехристи-бродяги, которые держатъ въ постоянномъ страхѣ насъ, мирныхъ сосѣдей ихъ.

— Вашъ родственникъ, и мой пріятель, принадлежитъ вѣроятно къ такимъ крупнымъ землевладѣльцамъ, содержащимъ бездомныя шайки, о которыхъ вы только что говорили? спросилъ я.

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣтилъ мистеръ Джарви, — онъ совсѣмъ не изъ числа важныхъ людей или вождей, какъ ихъ тамъ называютъ. Впрочемъ, онъ хорошаго происхожденія, и ведетъ свой родъ отъ стараго Гленстри — я знаю его родословную, вѣдь мы родственники; да, какъ я вамъ говорю, онъ хорошей шотландской крови; разумѣется, я не обращаю никакаго вниманія на эти пустяки. Знатное происхожденіе это мѣсяцъ, отраженный въ водѣ. Впрочемъ, я могу вамъ показать письма его отца, который былъ третьимъ въ родѣ Гленстри, къ моему отцу, альдерману Джарви (упокой Господи душу его!), начинающіяся словами: милый Джарви, и оканчивающіяся подписью: твой преданный и любящій тебя родственникъ такой-то. Въ нихъ Гленстри по большей части просилъ денегъ въ займы, и мой покойный отецъ, царство ему небесное, сохранялъ ихъ какъ документы. Онъ былъ благоразумный человѣкъ.

— Если вашъ родственникъ, сказалъ я, — не принадлежитъ къ числу патріархальныхъ вождей, о которыхъ мнѣ иногда разсказывалъ мой отецъ, то онъ во всякомъ случаѣ долженъ пользоваться большимъ значеніемъ въ горахъ.

— Вы въ правѣ это сказать: ни одинъ горецъ не пользуется такой громкой извѣстностью между Леноксомъ и Бридальбэномъ. Робинъ былъ нѣкогда очень работящимъ человѣкомъ. На него можно было заглядѣться, когда онъ шелъ въ плэдѣ и башмакахъ, со щитомъ за спиной, съ мечемъ и кинжаломъ за поясомъ, во главѣ нѣсколькихъ сотенъ шотландскихъ быковъ, предшествуемый нѣсколькими горцами, такими же дикими какъ скотъ, который они гнали. Робъ былъ всегда вѣжливъ и добросовѣстенъ; а когда онъ узнавалъ, что одинъ изъ его покупщиковъ заключалъ убыточную сдѣлку, то давалъ ему вознагражденіе. Вывали случаи, когда онъ дѣлалъ пять шилинговъ уступки на каждомъ фунтѣ.

— Двадцать-пять процентовъ, вставилъ свое слово Овенъ, тяжелый дисконтъ!

— Однакожъ, онъ дѣлалъ это, серъ, смѣю васъ увѣрить, особенно въ тѣхъ случаяхъ, когда узнавалъ, что покупщикъ бѣдный человѣкъ, для котораго всякая потеря чувствительна. Но пришли тяжелыя времена, а Робъ любилъ рисковать. Я тутъ не былъ ни въ чемъ виноватъ… ни въ чемъ. Онъ не можетъ упрекать меня, я его двадцать разъ предупреждалъ. Робъ понесъ большіе убытки; явились алчные кредиторы, по большей части его сосѣди, которые захватили все его имущество; говорятъ, что они даже выгнали изъ дому его жену, пока онъ былъ въ разъѣздахъ, и нанесли ей грубое оскорбленіе. Это позоръ, открытый позоръ! Я мирный человѣкъ и представитель правосудія, но если бы кто нибудь обошелся съ моей служанкой Мати, какъ они, говорятъ, обошлись съ женою Роба, я полагаю, что я опять взялся бы за кинжалъ, которымъ мои отецъ дрался въ битвѣ при Ботвелѣ. Когда Робъ вернулся домой онъ нашелъ нищету на мѣстѣ довольства; Господи, помилуй насъ! — Онъ посмотрѣлъ на западъ и на востокъ, на сѣверъ и на югъ, и увидѣлъ, что нѣтъ ему нигдѣ ни куска хлѣба, ни пристанища, — и не на что ему надѣяться. Онъ надвинулъ себѣ шапку на глаза, опоясался мечемъ, ушелъ въ горы и сдѣлался… бродягой.

Голосъ добраго мистера Джарви оборвался подъ наплывомъ сильнаго чувства. Хоть онъ и высказывалъ презрѣніе къ родословной своего родственника — горца, однако же онъ видимо любилъ Роба; иначе, онъ не сталъ бы говорить съ такимъ увлеченіемъ о его счастливыхъ дняхъ, и не горевалъ бы такъ о его несчастій.

— И такъ, сказалъ я, видя что мистеръ Джарви кончилъ свой разсказъ, — нищета и отчаяніе заставили вашего родственника присоединиться къ шайкамъ грабителей, о которыхъ вы мнѣ говорили?

— Нѣтъ, оно не совсѣмъ такъ, возразилъ почтенный судья, — онъ не совсѣмъ дошелъ до этого; — онъ сталъ сбирать черную дань, какъ они говорятъ, въ такихъ размѣрахъ, въ какихъ до него никакой еще не рѣшался брать его; онъ обложилъ имъ всѣ земли въ Леноксѣ и Ментейтѣ, вплоть до воротъ Стирлингскаго замка.

— Черную дань? Я не понимаю значенія этого слова, замѣтилъ я.

— Вотъ, видите, Робъ вскорѣ собралъ вокругъ себя большую шайку голубыхъ шапокъ, потому что его настоящее имя было всѣмъ хорошо извѣстно, — имя, которое въ теченіе многихъ лѣтъ было страшилищемъ короля, парламента и церкви, хорошее, почтенное имя, не смотря на то что въ послѣднее время его сильно преслѣдовали и хотѣли стереть съ лица земли. Вѣдь моя мать была изъ рода Макъ-Грегора; впрочемъ, я не для хвастовства говорю это. Такъ вотъ, Робъ собралъ вокругъ себя шайку отчаянныхъ смѣльчаковъ. Затѣмъ, онъ объявилъ собственникамъ и фермерамъ, занимавшимъ южную окраину горъ, что съ сожалѣніемъ видитъ грабежи, которымъ они подвергаются, и предложилъ за извѣстное вознагражденіе избавить ихъ отъ непріятныхъ набѣговъ; именно, каждый изъ нихъ долженъ былъ удѣлять въ его пользу со всей ренты по 4 %. Если бы послѣ заключенія такого договора у кого нибудь изъ собственниковъ или фермеровъ случилась самая незначительная покража, Робъ обязывался или вернуть украденное или заплатить его стоимость; и онъ никогда не нарушалъ своего слова, не могу отрицать этого; и никто не можетъ упрекнуть Роба въ томъ, что онъ не сдержалъ своего слова.

— Это очень странная форма страхованія, замѣтилъ мистеръ Овенъ.

— Она конечно противорѣчитъ статьямъ нашего статута, сказалъ Джарви; — она очевидно противорѣчииъ закону; сборщикъ и плательщикъ черной дани одинаково подлежатъ взысканію; по опять же, если законъ не въ состояніи уберечь мое добро, отчего же мнѣ не войдти въ соглашеніе съ шотландскимъ джентльменомъ, который берется это сдѣлать? Отвѣтьте мнѣ на этотъ вопросъ, мистеръ Осбальдистонъ.

— Позвольте однакоже, мистеръ Джарви, сказалъ я — развѣ собственники и фермеры заключаютъ этотъ договоръ или, другими словами, страхуютъ свое имущество вполнѣ добровольно? Что ихъ ожидаетъ, если они откажутся платить дань?

— Ха, ха, ха, молодой человѣкъ! воскликнулъ судья, смѣясь и прикладывая палецъ къ носу. — Вы думаете, что поймали меня на этомъ. Я, по правдѣ сказать, посовѣтую всѣмъ своимъ хорошимъ друзьямъ вступить въ сдѣлку съ Робомъ; иначе, ихъ безпремѣнно ограбятъ когда пасту пятъ длинныя ночи, какъ бы зорко они не сторожили свое добро. Нѣкоторые землевладѣльцы клановъ Грэама и Когупа не захотѣли подчиниться требованіямъ Роба. Что же вышло? Они въ первую же зиму потеряли все свое имущество, такъ что теперь почти всѣ считаютъ наиболѣе благоразумнымъ платить Робу откупъ. Робъ драгоцѣнный человѣкъ для тѣхъ кто ладитъ съ нимъ; но если вы захотите ссориться съ нимъ, то лучше вамъ тягаться съ чортомъ.

— Вѣроятно эти подвиги сдѣлали мистера Камбеля отвѣтственнымъ передъ закономъ? продолжалъ я.

— Отвѣтственнымъ передъ закономъ? повторилъ мои слова мистеръ Джарви; — да, вы можете такъ выражаться. Если бы власти поймали бѣднаго Роба, ему пришлось бы вынести на шеѣ тяжесть всего своего тѣла. Но у него есть, по счастью, друзья между знатными лицами. Я бы могъ назвать вамъ одно очень знатное семейство, которое всѣми силами покровительствуетъ ему, только чтобы подставить ножку другому знатному роду. Къ тому же онъ ловкій, опытный малый, какого уже давно не бывало между горными грабителями. Какихъ онъ штукъ не продѣлалъ на своемъ вѣку? О его похожденіяхъ можно бы цѣлую книгу написать, да еще вдобавокъ объемистую; такую же, какъ о Робинѣ Гудѣ или Виліамѣ Валласѣ; не говоря о томъ, сколько разсказовъ можно бы сложить о немъ въ длинные зимніе вечера, сидя у камина. Странное дѣло, господа, го во мнѣ, въ человѣкѣ мирномъ и въ сынѣ мирнаго отца — отецъ мой никогда ни съ кѣмъ не ссорился, только съ совѣтомъ городской думы бывали у него перебранки — такъ вотъ я говорю, странное, дѣло, господа, что во мнѣ кровь кипитъ при разсказахъ о смѣлыхъ выходкахъ горцевъ, и что я гораздо болѣе люблю слушать эти разсказы, чѣмъ душеспасительныя проповѣди, — Господи, прости мнѣ мои прегрѣшенія! Но я сознаюсь, что все это суета-суетъ — преступная суета, противная божескимъ и человѣческимъ законамъ.

Я продолжалъ свой допросъ и пожелалъ узнать отъ мистера Джарви, какое вліяніе можетъ имѣть мистеръ Робертъ Камбель на ходъ нашего дѣла или, лучше сказать, на дѣла отца.

— Я вамъ долженъ объяснить, сказалъ мистеръ Джарви, сильно понижая голосъ, — разумѣется это говорится между нами и по секрету — такъ вотъ я вамъ долженъ объяснить, что горцы держали себя смирно съ восемьдесятъ девятаго года, — съ такъ называемаго Киликрагкійскаго года. А отчего они себя держали смирно, какъ вы думаете? Оттого, что имъ платили деньги, мистеръ Овенъ; оттого, что имъ платили деньги, мистеръ Осбальдистонъ. Король Вильямъ велѣлъ Бридальбэну раздать имъ двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, и говорятъ, что старый шотландскій графъ положилъ значительную часть этихъ денегъ себѣ въ кошелекъ. Потомъ, королева Анна назначила вождямъ пенсіи, такъ что они получили возможность содержать приверженцевъ, которые, какъ я вамъ уже сказалъ, занимались одинаковымъ съ ними ремесломъ. Такимъ образомъ, горцы жили смирно, если не считать нѣсколькихъ набѣговъ на равнину, безъ которыхъ они не могутъ обойтись, и нѣсколькихъ столкновеній между собою, до которыхъ впрочемъ образованному міру мало дѣла. Но съ воцареніемъ короля Георга. (Господь да помилуетъ его) начались другіе порядки: прекратились пенсіи, прекратились субсидіи. Вожди оказались въ полной невозможности содержать кланы, которые объѣдали ихъ, какъ я уже вамъ сказалъ. Кредитъ горцевъ въ равнинѣ упалъ; вождь, который въ прежнія времена могъ по одному свистку созвать десять или пятнадцать сотенъ удалыхъ молодцевъ, теперь съ трудомъ набираетъ въ Глазго пятьдесятъ фунтовъ для уплаты своей шайки. Но такой порядокъ вещей не можетъ долго продлиться: они сдѣлаютъ возстаніе въ пользу Стюартовъ, непремѣнно сдѣлаютъ, и направятъ на нашу равнину бурный горный нотокъ, какъ было во времена Монроза. Не долго намъ придется ждать этого. Помяните мое слово, года не пройдетъ какъ это случится.

— Однакоже, я не понимаю мистеръ Джарви, какое отношеніе можетъ имѣть ваше пророчество къ Роберту Камбелю и къ дѣламъ моего отца?

— Робъ можетъ поднять пятьсотъ человѣкъ, серъ, и война должна имѣть для него значеніе, возразилъ судья; — потому что военное время выгоднѣе для него чѣмъ мирное. Говоря между нами, я подозрѣваю, что Робъ служитъ главнымъ посредникомъ между горными вождями и нѣкоторыми знатными лицами въ сѣверной Англіи. Мы слышали, что гдѣ-то около Чевіота была сдѣлана кража казенныхъ денегъ, которыя везъ на себѣ извѣстный вамъ Морисъ; участниками въ грабежѣ называли Роба и кого-то изъ Осбальдистоновъ. Чтобы ничего отъ васъ не утаивать, я вамъ скажу, что мнѣ именно указывали на васъ, и я тогда пожалѣлъ о томъ, что сына, моего уважаемаго кореспондента занимается такими дѣлами. Пожалуйста, ни слова объ этомъ; я очень хорошо знаю, что я ошибался. Но я готовъ былъ всего ожидать отъ молодаго человѣка, сдѣлаавшагося комедіантомъ; а. до меня дошли слухи, что вы пошли въ комедіанты. Но теперь, я увѣренъ, что или Рашлей, или кто другой изъ вашихъ двоюродныхъ братьевъ приложилъ ручку къ сумкѣ Мориса. Вѣдь они всѣ одного поля ягода, — католики и ярые приверженцы короля Іакова; въ ихъ глазахъ правительственныя деньги и документы составляютъ очень цѣнную добычу. А Морисъ такой жалкій трусъ, что ни разу не посмѣлъ выдать Роба, хотя отлично зналъ, что онъ именно похитилъ у него сумку. Морисъ, въ сущности, поступилъ благоразумно: ваши таможенные вѣдь не искусный народъ, и Робъ ловко бы расправился съ нимъ, прежде чѣмъ кто нибудь догадался бы помочь ему.

— Я давно это подозрѣвалъ, мистеръ Джарви, сказалъ я, — и вполнѣ съ вами согласенъ. Но возвращаясь къ дѣламъ отца…

— Вы это подозрѣвали? Да это вѣрно, вѣрно. Я слышалъ, что кое-кто видѣлъ нѣкоторые изъ документовъ, похищенныхъ у Мориса, — не считаю нужнымъ входить въ подробности. Перейдемте же къ дѣламъ вашего отца. Надо вамъ сказать, что въ послѣднія двадцать лѣтъ шотландскіе вожди не мало заботились о своихъ денежныхъ интересахъ. Вашъ отецъ и нѣкоторые другіе англійскіе джентльмены скупили лѣса въ Гленъ-Дисерисѣ, Гленъ-Кисохѣ, Тоберъ-Киннохѣ и въ другихъ мѣстахъ; торговый домъ Осбальдистонъ и Трешамъ выдалъ векселя на очень значительныя суммы, и такъ какъ кредитъ его стоялъ очень высоко, я всегда скажу, мистеръ Овенъ, въ глаза и за глаза, что до послѣднихъ ударовъ, посланныхъ неисповѣдимымъ промысломъ Божіимъ, вашъ торговый домъ былъ самый вѣрный и самый почтенный — такъ какъ, повторяю, кредитъ дома Осбальдистонъ и Трешамъ стоялъ очень высоко, то шотландскіе лѣсовладѣльцы, заручившись его векселями, безъ труда дисконтировали ихъ въ Глазго и въ Эдинбургѣ (я бы долженъ былъ сказать, въ-одномъ Глазго, потому что чванные эдинбургцы не смыслятъ ничего въ серьезныхъ дѣлахъ), — то есть дисконтировали большую часть векселей. Такъ что — ну да вы теперь соображаете въ чемъ дѣло?

Я признался, что не совсѣмъ могъ уловить нить его разсказа.

— Какъ же, продолжалъ мистеръ Джарви, — если векселя не будутъ уплочены, глазгоскіе купцы станутъ требовать деньги отъ шотландскихъ лэрдовъ, а у лэрдовъ и самъ чортъ не отыщетъ ни одного пенса. Преслѣдованіе доведетъ ихъ до отчаянія, и пятьсотъ человѣкъ, которые могли бы спокойно сидѣть дома, возьмутся за оружіе и пойдутъ куролесить, какъ будто въ нихъ сидитъ бѣсъ. Однимъ словомъ, банкротство торговаго дома вашего отца будетъ сигналомъ къ возстанію, которое давно уже подготовляется въ нашей сторонѣ.

— Неужели вы думаете, воскликнулъ я, удивленный такимъ оригинальнымъ взглядомъ на положеніе дѣлъ, — неужели вы думаете, что Рашлей Осбальдистонъ хочетъ разорить моего отца только для того, чтобы ускорить возстаніе горцевъ, доведя до отчаянія многихъ изъ ихъ вождей, на имя которыхъ были первоначально выданы векселя?

— Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія, это единственная цѣль, руководящая поступками Рашлея, мистеръ Осбальдистонъ. Поэтому-то онъ увезъ наличныя деньги изъ кассы. Но замѣтьте, что эти деньги составляютъ очень незначительную часть потери вашаго отца, хотя быть можетъ они принесутъ существенный выигрышъ мистеру Рашлею. Что же касается до билетовъ, то они пригодятся ему развѣ только для закуриванія трубки. Я узналъ черезъ Андрю Вили, что онъ хотѣлъ ихъ размѣнять въ конторѣ Макъ-Вити, Макъ-Финъ и Комп., но тамъ засѣдаютъ старыя кошки, которыхъ не легко поймать въ ловушку. Они ему наговорили много любезностей, но въ размѣнѣ билетовъ отказали. Рашлея Осбальдистона хорошо знаютъ въ Глазго и мало ему довѣряютъ. Онъ пріѣзжалъ сюда въ семьдесятъ седьмомъ году, орудовать какую-то католико-іаковитскую подпольную интригу, и надѣлалъ долги, которыхъ не заплатилъ. Нѣтъ, нѣтъ; ужъ за это я намъ ручаюсь, что онъ здѣсь не размѣняетъ своихъ бумагъ; его сейчасъ заподозрятъ въ томъ, что онъ пріобрѣлъ ихъ не правымъ путемъ. Нѣтъ, нѣтъ, я увѣренъ, что пакетъ съ бумагами лежитъ сохранно въ какомъ нибудь горномъ убѣжищѣ, и что Робъ можетъ отыскать его, если захочетъ.

— Въ томъ-то и дѣло, мистеръ Джарви, захочетъ ли онъ намъ помочь? спросилъ я; — вы мнѣ описали его какъ приверженца іаковитской партіи, глубоко замѣшаннаго во всѣ ея интриги; захочетъ ли онъ, изъ любви ко мнѣ, или, скажемъ лучше, изъ любви къ справедливости, возвратить по принадлежности пакетъ, который, находясь въ его власти, можетъ оказать, судя по вашимъ словамъ, значительную матеріальную поддержку іаковитамъ?

— Не могу отвѣтить положительно на вашъ вопросъ; знаю только, что знатные люди не совсѣмъ довѣряютъ ему, и онъ не совсѣмъ имъ довѣряетъ; къ тому же онъ очень друженъ съ Аргайллми, которые стоятъ за теперешнюю династію. Если бы онъ былъ совсѣмъ воленъ въ своихъ дѣйствіяхъ, онъ охотнѣе примкнулъ бы къ партіи Аргайля, потому что между Бридальбэнами и Макъ-Грегорами существуетъ старинная вражда. Дѣло въ томъ, что у Роба своя особенная партія какъ у Генри Винда^[41], который говаривалъ, что онъ дерется за самого себя. Робъ примкнетъ къ той партіи, на чьей сторонѣ предвидится больше выгодъ. Если бы чортъ сдѣлался сегодня лэрдомъ, Робъ пошелъ бы къ нему завтра въ фермеры; впрочемъ, его, бѣднаго, за это нельзя слишкомъ строго винить, принимая во вниманіе его тяжелое положеніе. Во всемъ дѣлѣ есть только одно обстоятельство, говорящее противъ васъ: У Роба въ конюшнѣ стоитъ сѣрая кобыла.

— Сѣрая кобыла? переспросилъ я; какое мнѣ дѣло до сѣрой кобылы?

— Я говорю про жену его, молодой человѣкъ, про жену Роба. Она, ужасная женщина! Она любитъ однихъ горцевъ и ненавидитъ не только англичанъ, но и шотландцевъ, живущихъ въ равнинѣ. Пріютомъ, она фанатичная поклонница короля Іакова, и не можетъ говорить безъ пѣны у рта о королѣ Георгѣ.

— Однако же очень странно, замѣтилъ я, — что торговыя дѣла лондонскихъ гражданъ имѣютъ что либо общее съ революціями и мятежами.

— Совсѣмъ нѣтъ, молодой человѣкъ, совсѣмъ нѣтъ, возразилъ мистеръ Джарви. — Это съ вашей стороны несообразный предразсудокъ. Въ длинные зимніе вечера я часто читаю Хронику Бэкера, и узналъ, что нѣкогда купцы города Лондона не позволили генуэзскому банку выдать значительную денежную субсидію королю испанскому, вслѣдствіе чего отплытіе Великой Армады запоздало на цѣлый годъ. Что вы скажете на это, серъ?

— Что купцы оказали своему отечеству огромную услугу, достойную благодарнаго воспоминанія потомства.

— Я раздѣляю ваше мнѣніе; если бы кто нибудь могъ помѣшать въ настоящее время безумному предпріятію нѣсколькихъ шотландскихъ вождей, которые хотятъ броситься съ своими храбрыми, ни въ чемъ неповинными приверженцами въ опасное возстаніе (какъ мошки бросаются на свѣчу) только потому, что они не получаютъ денегъ, которыя привыкли считать своими; если бы кто нибудь могъ сверхъ того спасти кредитъ вашего отца и вмѣстѣ съ тѣмъ денежки, которыя мнѣ долженъ торговый домъ Осбальдистонъ и Трещалъ, — то этотъ кто нибудь оказалъ бы неоцѣненную услугу государству и отечеству; и онъ, я полагаю, заслужилъ бы величайшія награды и отличія отъ короля; не такъ ли?

— Я не берусь судить о томъ, въ какой степени онъ заслужилъ бы благодарность общества, мистеръ Джарви, отвѣтилъ л, — но наша личная благодарность вполнѣ бы соотвѣтствовала оказанной намъ услугѣ.

— И мы не замедлили бы подвести къ ней балансъ per contra, прибавилъ мистеръ Овенъ, какъ только нашъ патронъ, мистеръ Осбальдистонъ, вернется изъ Голландіи.

— О, я въ этомъ не сомнѣваюсь, я въ этомъ не сомнѣваюсь: онъ достойнѣйшій, деликатнѣйшій джентльменъ, и могъ бы дѣлать золотыя дѣла въ Шотландіи, если бы слушался моихъ совѣтовъ. — Такъ вотъ, господа, если бы мы могли добыть документы изъ рукъ филистимлянъ, то дѣло уладилось бы, — бумажки-то вѣдь не дурненькія, и стоютъ хорошихъ денегъ въ хорошихъ рукахъ; я говорю про ваши, мистеръ Овенъ. Я могу указать вамъ въ Глазго на трехъ лицъ (что бы вы тамъ о насъ ни говорили, мистеръ Овенъ) — Санди-Стинсона въ Трэдсъ-Ландѣ, Джона Пири въ Капдльригсѣ, и еще одного, котораго не считаю нужнымъ называть теперь, которые выдадутъ вамъ подъ эти документы суммы, необходимыя для поддержанія кредита вашего торговаго дома, и не потребуютъ отъ васъ никакихъ другихъ залоговъ.

Глаза Овена засверкали, когда представилась надежда спасти патрона отъ банкротства. Но онъ тотчасъ упалъ духомъ, вспомнивъ до какой степени невѣроятно было предположеніе о возможности овладѣть пакетомъ съ документами.

— Не отчаивайтесь, серъ, не отчаивайтесь, сказалъ мистеръ Джарви; — я столько занимался вашими дѣлами, что не призадумаюсь, въ случаѣ надобности, уйдти по колѣни въ болото, гдѣ я завязъ уже по щиколки. Я весь пошелъ въ отца (царство ему небесное!), и всегда смотрю на дѣло близкаго мнѣ лица, какъ на свое собственное. Такъ вотъ что я придумалъ: завтра по утру я надѣну ботфорты, и поѣду съ мистеромъ Франкомъ блуждать по Драйменскимъ болотамъ. И я буду не я, если не урезоню Роба и его упрямую жену; я всегда былъ съ ними въ дружескихъ, родственныхъ отношеніяхъ, а прошедшую ночь оказалъ Робу немалую услугу, такъ какъ я однимъ словомъ могъ послать его на висѣлицу. Я увѣренъ, что про эту исторію станутъ болтать у судьи Грэама, у Макъ-Вити, и еще у кое-кого. Они и то огрызались на меня нѣсколько разъ, попрекая меня въ родствѣ съ Робомъ! Я имъ сказалъ, что не желаю оправдывать виновныхъ, но полагаю, что Робъ честнѣе многихъ изъ нихъ, если не считать его противозаконныхъ поступковъ при сборѣ дани въ Леноксѣ и убійства двухъ-трехъ человѣкъ. Да и притомъ, какое мнѣ дѣло до ихъ болтовни! Если они считаютъ Роба бродягой, разбойникомъ, пускай сами скажутъ ему это. Къ тому же въ настоящее время отмѣненъ злосчастный законъ, существовавшій при послѣднихъ Стюартахъ, и не дозволявшій никому видѣться съ бѣглыми. Мнѣ порою кажется, что у меня во рту языкъ шотландца: Если они мнѣ скажутъ слово, я имъ отвѣчу два.

Я съ удовольствіемъ видѣлъ, какъ мистеръ Джарви постепенно забывалъ сдержанность и осторожность, которыя привыкъ соблюдать при исполненіи своихъ обязанностей; я приписывалъ такую счастливую перемѣну въ его настроеніи тройному вліянію: самолюбію, задѣтому за живое, доброму сочувствію къ моему отцу и желанію пополнить свою собственную потерю. Подъ совокупнымъ вліяніемъ этихъ трехъ причинъ онъ мужественно рѣшился ѣхать лично отвоевывать богатства моего отца. Изъ разсказа мистера Джарви я сообразилъ, что если бумаги дѣйствительно находятся у шотландскаго авантюриста, то можно расчитывать на полученіе ихъ обратно, такъ какъ лично Робу онѣ не могли принести никакой матеріальной выгоды; къ тому же я надѣялся, что присутствіе родственника при переговорахъ наклонитъ вѣсы въ нашу сторону. Поэтому я съ радостью согласился на предположеніе мистера Джарви выѣхать на слѣдующій день рано утромъ.

Насколько почтенный джентльменъ былъ нерѣшителенъ и остороженъ въ составленіи плана, на столько онъ выказалъ энергіи при его исполненіи. Онъ торопилъ бѣдную Мати, приказывая ей выколотить его дорожную куртку, смазать саломъ его большіе охотничьи сапоги и поставить ихъ на всю ночь передъ плитой, затѣмъ присмотрѣть чтобы его лошадь накормили и осѣдлали къ пяти часамъ утра. Условясь о времени отъѣзда и рѣшивъ сообща, что Овену лучше всего дожидаться въ Глазго нашего возвращенія, мы любезно распростились съ нашимъ новымъ другомъ. Я помѣстилъ Овена въ сосѣдней комнатѣ, смежной съ моей спальной, приказалъ Андрю Фэрсервису разбудить меня въ назначенный часъ, и заснулъ со сладкой надеждою, что дѣла отца еще поправятся.

ГЛАВА XXVII.

Обнаженная пустыня простиралась передо мною: не видно было ни деревьевъ, ни травы, не слышалось ни журчанія ручья, ни чириканья птицы, ни жужжанія пчелы, ни воркованія голубки. Кольриджъ.

Въ прохладное, осеннее утро, какъ было рѣшено, я встрѣтился съ Фэрсервисомъ у дома мистера Джарви, который находился не въ дальнемъ разстояніи отъ гостиницы мисисъ Флитеръ. Прежде всего мое вниманіе остановилось на лошади Андрю; какъ ни былъ дуренъ пони, милостиво данный ему секретаремъ Тутономъ взамѣнъ великолѣпнаго коня Торнклифа, Фэрсервисъ съумѣлъ промѣнять его на еще худшую клячу, которая такъ замѣчательно хромала, что казалось ходила на трехъ ногахъ, а четвертая лишь болталась въ воздухѣ для украшенія.

— Къ чему вы привели такую клячу, серъ? сказалъ я съ понятнымъ неудовольствіемъ. — Куда вы дѣли лошадь, на которой пріѣхали въ Глазго?

— Я продалъ ее, серъ. Она была такая жадная, что стоя на конюшнѣ у вдовы Флитеръ, съѣла бы сѣна болѣе, чѣмъ сама стоила. Эту лошадь я купилъ на вашъ счетъ чрезвычайно дешево: по фунту съ ноги, то есть всего за четыре фунта. Она кажется хромаетъ, но это пройдетъ послѣ первой мили; всѣмъ извѣстенъ Быстрый Тамъ; такъ ее прозвали за славную рысь.

— Лопни мои глаза, серъ, если моя палка не познакомится съ вашей спиной. Ступайте тотчасъ и возьмите назадъ вашу старую лошадь, или вы дорого поплатитесь за вашу дерзость.

Не смотря на мои угрозы, Андрю выказалъ упорное сопротивленіе, говоря что онъ не получитъ обратно своей лошади безъ прибавки гинеи. Я, какъ истый англичанинъ, готовъ уже былъ заплатить лишнія деньги, хотя ясно видѣлъ, что меня безсовѣстно обманывали, когда изъ дверей вышелъ мистеръ Джарви въ дорожномъ плащѣ съ капишономъ и въ ботфортахъ, словно онъ собирался ѣхать въ холодную Сибирь. Два прикащика подъ высшимъ руководствомъ Мати подвели красиваго, спокойнаго коня, имѣвшаго счастье въ важныхъ случаяхъ носить на своей спинѣ глазгоскаго судью; но прежде чѣмъ онъ взобрался на сѣдло, мистеръ Джарви спросилъ о чемъ я спорилъ съ моимъ слугою. Услыхавъ о хитрой продѣлкѣ честнаго Андрю, онъ немедленно прекратилъ всякія разсужденія, объявивъ, что если Фэрсервисъ не представитъ черезъ нѣсколько минутъ скрытой имъ лошади, то онъ посадитъ его въ тюрьму и взыщетъ штрафъ половиннаго жалованья.

— Мистеръ Осбальдистонъ нанялъ васъ обоихъ, прибавилъ онъ: — двухъ животныхъ за разъ, мошенникъ! Я не спущу съ васъ глазъ во время путешествія.

— Безполезно подвергать меня штрафу, произнесъ Андрю съ неудовольствіемъ: — у меня нѣтъ ни гроша; трудно съ горца снять штаны..

— Вы отвѣтите шкурой, если не карманомъ, отвѣчалъ судья; — такъ или иначе, а это вамъ даромъ не пройдетъ.

Дѣлать было нечего, и Андрю долженъ былъ повиноваться приказанію судьи, хотя и бормоталъ себѣ подъ носъ:

— Слишкомъ много господъ, слишкомъ много господъ, какъ лягушка сказала боронѣ, отъ зубцевъ которой она не могла ускользнуть.

По видимому не представилось никакихъ затрудненій къ перемѣнѣ Быстраго Тама на прежняго Буцефала, такъ какъ черезъ нѣсколько минутъ Андрю явился верхомъ на послѣднемъ и никогда, даже впослѣдствіи, не упоминалъ, что приплатилъ денегъ за эту мѣну.

Мы отправились въ путь; но не успѣли достигнуть угла улицы, на которой жилъ мистеръ Джарви, какъ за нами послышались крики: Стой! Стой! Мы остановились, и черезъ минуту насъ догнали прикащики мистера Джарви, посланные его экономкой Мати, въ знакъ того, что она и издали заботилась о его благосостояніи. Одинъ изъ нихъ подалъ судьѣ громадный шелковый платокъ, походившій на парусъ большаго корабля, чтобъ защищать имъ горло; другой передалъ словесное порученіе (причемъ онъ едва удерживался отъ смѣха) отъ Мати, которая просила мистера Джарви остерегаться воды.

— Хорошо, хорошо! Глупая женщина, произнесъ мистеръ Джарви окутывая шею принесеннымъ платкомъ, но потомъ прибавилъ, обращаясь ко мнѣ: — это доказываетъ, что у нея доброе сердце и что она заботливая, акуратная женщина, не смотря на свою молодость.

Говоря это онъ пришпорилъ своего коня, и мы выѣхали изъ города безъ дальнѣйшихъ препятствій. Выбравшись такимъ образомъ на большую дорогу, мы направили путь на сѣверо-востокъ и я вскорѣ открылъ въ своемъ новомъ другѣ много хорошихъ, почтенныхъ качествъ. Хотя подобно моему отцу, онъ считалъ торговлю самымъ важнымъ дѣломъ на землѣ, но сознавалъ въ тоже время пользу образованія. Его разговоръ, нѣсколько странный и грубый по формѣ, выражалъ не только самодовольство, иногда прикрываемое смѣшнымъ смиреніемъ, но и наблюдательный, либеральный и сравнительно развитый умъ. Онъ былъ знающій, мѣстный антикварій и разсказывалъ мнѣ интересныя подробности о замѣчательныхъ событіяхъ, происшедшихъ въ тѣхъ мѣстностяхъ, черезъ которыя мы проѣзжали. Основательно зная исторію своей страны, онъ прозорливымъ окомъ просвѣщеннаго патріота видѣлъ въ будущемъ то блестящее процвѣтаніе, котораго она достигла только въ послѣдніе годы. Я также замѣтилъ съ большимъ удовольствіемъ, что этотъ пламенный шотландецъ, ставившій выше всего честь своей родины, справедливо и сочувственно относился къ Англіи. Такъ, когда Андрю Фэрсервисъ (котораго судья никакъ не могъ терпѣть) вздумалъ объяснить потерю подковы одной изъ нашихъ лошадей соединеніемъ королевствъ, мистеръ Фэрсеринсъ сдѣлалъ ему строгій выговоръ.

— Молчать, серъ, сказалъ онъ, — молчать! Злые языки, подобные вамъ, только сѣютъ сѣмена раздора между сосѣдями и націями. Нѣтъ ничего совершеннаго на свѣтѣ, и это же можно сказать объ актѣ соединенія обоихъ королевствъ. Нигдѣ народъ не былъ такъ озлобленъ противъ этого событія, какъ въ Глазго; у насъ были и сборища, и безпорядки и мятежи; по дуренъ тотъ вѣтеръ, который не приноситъ никакой пользы. Пусть лучше всякій довольствуется тѣмъ что имѣетъ. Да процвѣтаетъ Глазго! краснорѣчиво и благоразумно гласитъ девизъ нашего города. А что съ тѣхъ поръ какъ Св. Мунго ловилъ сельди въ Клейдѣ можетъ развить наше благосостояніе болѣе сахарной и табачной торговли? Кто же послѣ этого станетъ сѣтовать на трактатъ, открывшій намъ дорогу въ Америку?

Андрю Фэрсервисъ однако не соглашался съ этими доводами и заявилъ прямый протестъ.

— Грустная перемѣна, сказалъ онъ, — благодаря которой шотландскіе законы пишутся въ Англіи. Что касается до меня, то я за всѣ на свѣтѣ боченки съ сельдями и ящики съ табакомъ не закрылъ бы шотландскаго парламента и не отдалъ бы нашей короны, скипетра, меча и Монсъ-Мега^[42], которые хранятся теперь въ Лондонской Башнѣ. Что бы сказалъ серъ Вильямъ Валласъ или старый Дэви Линдсей объ актѣ соединенія или о людяхъ, согласившихся на него?

Дорога, но которой мы ѣхали во время этихъ разговоровъ, становилась все пустыннѣе; не успѣли мы сдѣлать и двухъ милей отъ Глазго, какъ очутились на безконечной, простиравшейся во всѣ стороны вересковой степи, только мѣстами пересѣкаемой болотами, покрытыми предательской травой или чернымъ торфомъ. Отъ времени до времени почва возвышалась, но не достигая вышины достойной названія горы, снова тянулась гладкой равниной. Нигдѣ не было видно ни деревьевъ, ни кустовъ и даже самый верескъ былъ худосочный, безъ цвѣтовъ, такъ что я никогда не видалъ нашу общую мать землю въ такомъ плохомъ, грубомъ покровѣ. Нашъ глазъ нигдѣ не отдыхалъ на живомъ существѣ, только кое-гдѣ попадались овцы страннаго цвѣта, смѣси чернаго, голубаго и оранжеваго, хотя головы и ноги были исключительно черны. Даже птицы, казалось, избѣгали этой пустыни, что было очень понятно, такъ какъ онѣ легко могли перенестись въ другую, болѣе веселую мѣстность; по крайней мѣрѣ я слышалъ только однообразный, жалобный крикъ пигалицы.

Остановившись около полудня въ жалкомъ кабачкѣ, мы къ счастью нашли что пустыня, но которой мы ѣхали, была обитаема не одними этими скучными, болотными крикунами. Хозяйка разсказала намъ, что ея мужъ только что возвратился съ охоты съ дичью, которую она и изжарила на вертелѣ. Кромѣ этого главнаго кушанья обѣдъ нашъ состоялъ изъ сушеной лососины, овсянаго хлѣба, сыра изъ овечьяго молока, дурнаго пива и стакана очень хорошей водки. Между тѣмъ наши лошади также получили свою порцію, и мы всѣ продолжали путь съ новыми силами.

Но не такой обѣдъ былъ необходимъ, чтобъ поддержать во мнѣ веселое расположеніе, такъ какъ я поневолѣ упалъ духомъ, сопоставляя странную, неопредѣленную цѣль моего путешествія съ грустной, мрачной страной, гдѣ мы въ это время находились. Дорога стала теперь еще пустыннѣе, чѣмъ прежде; жилища попадались еще рѣже, а когда мы начали подниматься по откосу плоской, вересковой возвышенности, то исчезъ всякій слѣдъ человѣка. Мое воображеніе находило себѣ пищу только въ отдаленныхъ темносинихъ горахъ, показавшихся наконецъ на горизонтѣ къ сѣверу и сѣверозападу; страна, лежавшая за ними, хотя по всей вѣроятности дикая, обѣщала представить во всякомъ случаѣ болѣе любопытное зрѣлище, чѣмъ унылая пустыня, по которой мы пробирались. Остроконечныя вершины этихъ горъ были также разнообразны, какъ монотонны были горы, видѣнныя нами на право отъ дороги, и смотря на эту альпійскую страну, я жаждалъ посѣтить ея дикія ущелья, хотя бы путешествіе по нимъ было сопряжено съ опасностями, подобно тому какъ морякъ, выведенный изъ терпѣнья скучнымъ штилемъ, желаетъ бури для развлеченья. Я разспрашивалъ моего друга, мистера Джарви, о названіи и положеніи этихъ замѣчательныхъ горъ, но онъ или по незнанію или по нежеланію отвѣчалъ очень неудовлетворительно.

— Это шотландскія горы… горы верхней Шотландіи. Вы достаточно насмотритесь на нихъ и наслышитесь о нихъ, прежде чѣмъ возвратитесь въ Глазго. Я не люблю смотрѣть на нихъ, онѣ производятъ на меня грустное впечатлѣніе. Я не боюсь ихъ, нѣтъ, но сожалѣю ихъ бѣдныхъ ослѣпленныхъ, полуголодныхъ жителей. Но довольно; не слѣдуетъ говорить о горцахъ близъ ихъ границы. Я знаю многихъ честныхъ людей, которые не рѣшились бы ѣхать туда иначе, какъ написавъ свою духовную. Мати съ неохотой отпускала меня въ это путешествіе; она дура даже плакала. Впрочемъ, женщинѣ плакать такъ же естественно, какъ гусю ходить босикомъ.

Потомъ я старался навести разговоръ на характеръ и прошедшую жизнь человѣка, къ которому мы ѣхали, но мистеръ Джарви упорно хранилъ молчаніе, вѣроятно остерегаясь Андрю Фэрсервиса, ѣхавшаго за нами такъ близко, что слышалъ каждое наше слово и вмѣшивался въ нашъ разговоръ съ своей обычной смѣлостью, какъ только находилъ это нужнымъ. Мистеръ Джарви отъ времени до времени строго выговаривалъ ему за подобное, неприличное поведеніе, по ничто не помогало.

— Держитесь дальше, сказалъ онъ, когда Андрю поѣхалъ почти рядомъ съ нами, желая разслышать отвѣтъ судьи на мой вопросъ относительно Камбеля! — Ваше мѣсто назади, не суйтесь гдѣ васъ не спрашиваютъ. Что же касается вашихъ разспросовъ, мистеръ Осбальдистонъ, продолжалъ онъ, когда Андрю осадилъ лошадь, — то я вамъ скажу, что вы вольны спрашивать, а я воленъ не отвѣчать. Хорошаго про бѣднаго Роба я не могу сказать вамъ много, а дурнаго не хочу: потому что во первыхъ онн» мнѣ родственникъ, а во вторыхъ мы на его землѣ и за каждымъ кустомъ можетъ быть спряталъ одинъ изъ его молодцовъ. Повѣрьте мнѣ, что чѣмъ менѣе вы будете говорить о немъ и о цѣли нашего путешествія, тѣмъ лучше. Мы можемъ также встрѣтить сто враговъ, здѣсь ихъ много: его голова еще крѣпко держится на плечахъ, по долго ли это продлится?.. Рано или поздно охотничій ножъ добирается до шкуры самой хитрой лисицы.

— Я во всемъ буду слѣдовать вашему совѣту, отвѣчалъ я.

— И хорошо сдѣлаете, мистеръ Осбальдистонъ, продолжалъ судья. — Но мнѣ надо поговорить съ этимъ болтливымъ животнымъ; дѣти и дураки болтаютъ на улицѣ то что слышатъ въ четырехъ стѣнахъ. Эй, Андрю! Какъ васъ тамъ зовутъ, Фэрсервисъ!

Андрю, отставшій отъ насъ на значительное разстояніе послѣ выговора судьи, притворялся будто не слышитъ что его зовутъ.

— Андрю, мошенникъ! воскликнулъ мистеръ Джарви, --сюда, сюда!

— Такъ зовутъ собакъ, произнесъ Андрю медленно подъѣзжая съ надутымъ лицемъ.

— Я вамъ покажу какъ обходиться съ собаками, если вы не обратите вниманія на мои слова. Мы ѣдемъ въ горы…

— Я такъ и полагалъ, перебилъ его Андрю.

— Молчите, мошенникъ и слушайте меня. Мы ѣдемъ въ горы…

— Вы ужъ это сказали, замѣтилъ неисправимый Андрю.

— Я вамъ сверну шею, если вы не замолчите! воскликнулъ судья внѣ. себя отъ гнѣва.

— Для того и языкъ данъ, чтобъ говорить, отвѣчала. Андрю.

Тутъ я долженъ была, самъ вступиться и повелительнымъ тономъ приказала. Андрю замолчать.

— Я молчу, сказалъ Андрю, — слушаюсь своего господина. Моя бѣдная мать мнѣ всегда говорила «исполняй приказанія хорошія и дурныя того кто тебѣ платитъ». Говорите оба сколько хотите, Андрю не откроетъ рта.

Воспользовавшись молчаніемъ болтуна, мистеръ Джарви далъ ему подробную инструкцію:

— Выслушайте со вниманіемъ мой слова, серъ, если вамъ дорога ваша голова, хотя конечно она многаго не стоитъ. Тамъ куда мы ѣдемъ и гдѣ по всей вѣроятности проведемъ ночь, мы встрѣтимъ людей разныхъ клановъ, горцевъ и жителей ппипей Шотландіи. Всѣ они народа, буйный, и въ ихъ рукахъ скорѣе можно увидать обнаженный мечъ, чѣмъ Библію, особливо послѣ чарки водки. Смотрите, не вмѣшивайтесь въ ихъ дѣла, не болтайте своимъ пустымъ языкомъ, не слушайте другихъ и молча смотрите какъ чужіе пѣтухи дерутся.

— Очень нужно мнѣ это говорить, отвѣчалъ Андрю, — точно я никогда не видалъ горцевъ и не знаю какъ съ ними обращаться. Никто лучше меня ихъ не знаетъ. Я у нихъ покупалъ, и имъ продавалъ, съ ними ѣлъ и пилъ…

— А дрались вы съ ними?

— Нѣтъ, я не такъ глупъ, отвѣчалъ Андрю, — не подобаетъ мнѣ артисту и полуученому по ремеслу драться съ голоножниками, которые не знаютъ названія ни одного растенія, нетолько по латыни, но и по шотландски.

— Хорошо, произнесъ мистеръ Джарви. — Предупреждаю васъ, что если вы хотите сохранить свой языкъ и уши, которыми вы кажется очень дорожите, то не говорите пи слова, ни добраго, ни злаго, жителямъ селенія, въ которое мы ѣдемъ. А главное, вы не должны называть насъ по именамъ и кричать всѣмъ и каждому: вотъ на конѣ судья Джарви изъ Глазго, сынъ почтеннаго альдермана Николя Джарви, а это мистеръ Франкъ Осбальдистонъ, сынъ главы знаменитаго торговаго дома Осбальдистонъ и Трешамъ въ Лондонѣ.

— Довольно, довольно! отвѣчалъ Андрю. — Къ чему мнѣ говорить о вашихъ именахъ; найдется о чемъ говорить и поважнѣе.

— Дуракъ, о важныхъ-то вещахъ вы и не должны говорить. Вообще держите языкъ за зубами.

— Если вы полагаете, что я не знаю о чемъ можно говорить и о чемъ нельзя, то расчитайте меня и отпустите назадъ въ Глазго. Не будетъ слезъ при пашемъ прощаньи, какъ сказала старая кляча сломаной телѣгѣ.

Находя, что упрямство Андрю снова грозитъ мнѣ непріятностью, я объявилъ ему что онъ можетъ уѣзжать, но въ такомъ случаѣ я ему не заплачу ни пенса. Аргументъ ad crumеnаm, какъ говорятъ въ шутку логики, дѣйствуетъ на большинство людей, и Андрю въ этомъ случаѣ не былъ въ меньшинствѣ. Улитка спряталась въ свою раковину, по выраженію судьи, и Андрю объявилъ, что онъ всегда готовъ исполнять мои приказанія, каковы бы они ни были.

Водворивъ такимъ образомъ порядокъ, я продолжалъ ѣхать рядомъ съ судьей, а Фэрсервисъ слѣдовалъ за нами на почтительномъ разстояніи. Дорога, въ послѣднее время шедшая все въ горы на протяженіи шести или семи англійскихъ миль, стала теперь спускаться на столько же внизъ, и окрестная страна по плодородію и живописности нисколько не превосходила мѣстность, которую мы миновали. Только по временамъ монотонное однообразіе пейзажа разнообразилось возвышенными пиками шотландскихъ горъ. Мы продолжали нашъ путь не останавливаясь, и когда уже стемнѣло, все еще оставалось, по словамъ мистера Джарви, три мили до того селенія, гдѣ мы должны были ночевать.

ГЛАВА XXVIII.
Баронъ Букливи.

Побралъ бы чортъ тебя

За то, что выстроилъ
Ты городъ странный,
Гдѣ нѣтъ куска, ни мяса,
Ни даже корки хлѣба,
Гдѣ бѣднымъ путникамъ
Нѣтъ мѣста гдѣ присѣсть!
Шотландская народная пѣсня

о скверномъ трактирѣ.

Ночь была великолѣпная, и луна освѣщала намъ путь. Мягкіе, серебристые лучи ея падали на дикую пустыню, но которой мы ѣхали, и скрадывали мрачныя подробности пейзажа, такъ непріятно поражавшія глазъ при яркомъ солнечномъ сіяніи. Фантастическая игра свѣтотѣни придавала таинственную прелесть картинѣ, на самомъ дѣлѣ очень мало интересной; такъ раздражаетъ наше любопытство вуаль, покрывающій женское лице, само по себѣ далеко не привлекательное.

Мы продолжали спускаться по извилистой тропинкѣ, оставляя въ сторонѣ открытыя пространства, заросшія верескомъ, и углубляясь въ крутые овраги, которые по видимому должны были привести насъ къ берегу ручья или рѣки. Наши ожиданія оправдались: мы достигли наконецъ горнаго потока, который напомнилъ мнѣ скорѣе мои родныя англійскія рѣки, чѣмъ видѣнныя мною до тѣхъ поръ шотландскія. Воды его. текли покойно и лѣниво въ узкомъ, глубокомъ руслѣ, а матовый блескъ луны отражался въ зеркальной поверхности рѣки, и слабо освѣщалъ высокія гори, громоздившіяся вокругъ ея.

— Мы стоимъ на берегу Форты, сказалъ судья тѣмъ почтительнымъ тономъ, которымъ шотландцы обыкновенно говорятъ о своихъ замѣчательныхъ рѣкахъ. — Туземцы, живущіе но берегамъ Клейды, Твида, Форты и Свои, всегда произносятъ ихъ имена съ уваженіемъ и гордостью, и я знаю случаи кровавыхъ поединковъ изъ-за непочтительнаго слова, сказаннаго объ этихъ рѣкахъ. Я никогда не позволялъ себѣ смѣяться надъ такимъ безвреднымъ энтузіазмомъ. Въ настоящемъ случаѣ, я выслушалъ съ подобающей серьезностью заявленіе моего друга. Къ тому же я былъ очень радъ послѣ долгаго и однообразнаго путешествія отдохнуть взорами на мѣстности, обѣщавшей пищу воображенію. Но почтенный мой тѣлохранитель Андрю по видимому не раздѣлялъ моего мнѣнія; по крайней мѣрѣ онъ отвѣтилъ на торжественное сообщеніе: «мы стоимъ на берегахъ Форты» непочтительнымъ ворчаніемъ, въ которомъ я разслышалъ слова: «нашелъ чѣмъ хвастать; лучше было бы пріѣхать къ воротамъ гостиницы».

Тѣмъ не менѣе, Форта — насколько я могъ судить о ней при слабомъ лунномъ освѣщеніи — по видимому заслуживала восторженныя похвалы своихъ поклонниковъ. Вокругъ ея истоковъ расположились правильно очерченной подковой холмы, поросшіе молодымъ орѣшникомъ, ясенями и корявыми дубками, надъ которыми старыя, маститыя деревья мѣстами высоко простирали свои гигантскія лапы, освѣщенныя серебристымъ блескомъ луны. Мой спутникъ разсказалъ мнѣ съ замираніемъ сердца — не смотря на притворную иронію въ голосѣ — какую-то страшную легенду объ этой великолѣпной возвышенности, поразившей меня совершенствомъ очертаній и роскошной, причудливой гирляндой самой разнообразной растительности, начиная отъ развѣсистаго вѣковаго дуба и кончая приземистыми кустарниками. По слонамъ легенды, гдѣ-то въ глубинѣ зеленѣющихъ холмовъ, въ пещерахъ, схороненныхъ отъ нескромныхъ человѣческихъ взоровъ, возвышаются волшебные дворцы, населенные крылатыми существами, составляющими переходную ступень отъ людей къ чертямъ. Эти существа не олицетворяютъ собою исключительно злаго начала, но человѣкъ все же долженъ бояться ихъ, потому что они капризны, мстительны и раздражительны^[43].

— Шотландцы называютъ ихъ Даоинъ Cки, сказалъ мистеръ Джарви шопотомъ, — что собственно означаетъ, насколько мнѣ извѣстно, мирныхъ людей; вѣроятно это названіе было выбрано, чтобы задобрить ихъ, и я не знаю къ чему намъ называть ихъ иначе, мистеръ Осбальдистонъ. Неблагоразумію бранить лэрда, когда стоишь на его землѣ. Впрочемъ, прибавилъ смѣлѣе Джарви, когда вдали мелькнули огоньки, — впрочемъ, все это одно дьявольское навожденіе; я не боюсь теперь признаться въ этомъ, потому что жилье близко; передъ нами виднѣются огни деревни Аберфойля.

Я очень обрадовался этому извѣстію не столько потому, что оно развязало языкъ мистеру Джарви и позволило ему высказать откровенное мнѣніе о духахъ, сколько потому, что оно обѣщало скорый отдыхъ намъ и нашимъ лошадямъ, а послѣ пятидесяти миль отвратительной дороги было очень пріятно отдохнуть.

Мы перебрались черезъ Форту у ея источниковъ, но старинному каменному мосту, очень высокому и узкому. Мои спутникъ сообщилъ мнѣ, что горцы, отправляясь на югъ, переправляются черезъ эту важную рѣку у Фрюскаго брода, гдѣ такъ глубоко и дно такъ неровно, что переправа не только затруднительна, но даже опасна. Ниже Фрюскаго брода нѣтъ сообщенія между берегами до самаго Стирлингскаго моста, такъ что Форта составляетъ естественную оборонительную линію между горной и низменной Шотландіей, начиная отъ ея истоковъ и кончая заливомъ, въ который она впадаетъ. Послѣдующія событія нашего путешествія невольно напомнили мнѣ мѣткое выраженіе мистера Джарви, что Форта обуздываетъ дикихъ горцевъ.

Отъѣхавъ на полъ-мили отъ моста, мы остановились у дверей гостиницы, гдѣ должны были провести ночь. Это было полуразвалившаяся хижина, имѣвшая еще болѣе жалкій видъ чѣмъ та, въ которой мы обѣдали; но въ маленькихъ окнахъ видѣнъ былъ свѣтъ, внутри раздавались громкіе голоса, и судя по всему мы могли расчитывать на желанный ужинъ и ночлегъ./Андрю первый замѣтилъ, что на порогѣ полуотворенной двери лежала ивовая вѣтка съ ободранной корой. Онъ сдѣлалъ шагъ назадъ, и посовѣтовалъ намъ не входить.

— Вѣроятно, сказалъ Андрю, — одинъ изъ ихъ знатныхъ вождей пьетъ въ трактирѣ водку, и ему мѣшать не слѣдуетъ. Если мы сунемся туда, намъ по меньшей мѣрѣ голову расшибутъ, а то, пожалуй, животъ распорятъ кинжаломъ.

Я посмотрѣлъ вопросительно на судью, который шепнулъ мнѣ въ видѣ поясненія, что «кукушка можетъ съ толкомъ куковать разъ въ годъ».

При звукахъ конскаго топота, у гостиницы и сосѣднихъ хижинъ показались двѣ или три полуобнаженныя дѣвчонки и вытаращили на насъ глаза. Но ни одна изъ нихъ не подошла къ намъ и не взяла лошадей, съ которыхъ мы успѣли соскочить; на всѣ наши вопросы мы слышали одинъ и тотъ же безнадежный отвѣтъ: «Мы не понимаемъ по англійски». Но почтенный мистеръ Джарви, превосходя насъ опытностью, нашелъ-таки средство заставить дикарокъ заговорить по англійски: Онъ вынулъ изъ кармана монету, которую шотландцы называютъ бауби, и показывая ее десятилѣтней дѣвчонкѣ, завернутой въ дырявый плэдъ, сказалъ:

— А ты поймешь по англійски, если я тебѣ подарю вотъ это?

— Да, да, пойму, отвѣтилъ ребенокъ на чисто англійскомъ языкѣ.

— Такъ вотъ что, моя милая: поди и скажи своей мамѣ, что два англійскіе джентльмена желаютъ непремѣнно поговорить съ нею.

Хозяйка тотчасъ вышла къ намъ, съ горящею сосновою лучиною въ рукахъ. Горцы достаютъ эти натуральные факелы въ своихъ торфяныхъ болотахъ и употребляютъ ихъ вмѣсто свѣчей, такъ какъ содержащееся вы нихъ смолистое вещество даетъ очень яркое пламя. Мы увидѣли передъ собою высокую, худую, блѣдную женщину, съ дикимъ и испуганнымъ выраженіемъ лица; ея фигура рѣзко выдѣлялась на темпомъ фонѣ раскрытой двери, освѣщенная багровымъ блескомъ горящей лучины, а грязная, дырявая одежда, съ неизмѣннымъ плэдомъ и тартановой юпочкой, служила болѣе для прикрытія наготы чѣмъ для согрѣванія тѣла. Ея черные волосы, выбивавшіеся нерасчесаными прядями изъ подъ головной повязки, и устремленный на насъ дикій, блуждающій взоръ меня невольно заставилъ подумать о вѣдьмѣ, пойманной во время шабаша.

Хозяйка рѣшительно отказалась впустить насъ въ домъ. Мы стали настаивать, ссылаясь на далекій путь, который мы уже сдѣлали, на усталость нашихъ лошадей и на полнѣйшую невозможность отыскать другое пристанище, такъ какъ до ближайшаго селенія Калапдеръ считалось, по словамъ судьи, семь шотландскихъ миль (Я никогда не могъ добиться, чему равняется въ точности шотландская миля, выраженная въ англійскихъ мѣрахъ, по полагаю, что можно безъ большой погрѣшности помножать въ этомъ случаѣ числа, опредѣляющія разстоянія въ Шотландіи, на два). Но упрямая хозяйка отвѣтила очень презрительно на всѣ наши просьбы и увѣщанія.

— Лучше вамъ ѣхать дальше, чѣмъ накликать на себя бѣду, сказала она на южно-шотландскомъ нарѣчіи (мы узнали потомъ, что она родомъ изъ Ленокса). — Нашъ домъ занятъ людьми, которые не любятъ докучливыхъ иностранцевъ. Они ожидаютъ кого-то, можетъ быть красныхъ куртокъ изъ гарнизона, — послѣднія слова она произнесла почти шопотомъ, но очень выразительно. Ночь прекрасная, продолжала хозяйка, и прохладный лѣсной воздухъ освѣжитъ вашу кровь. Вы можете выспаться, завернувшись въ плащи, въ которыхъ вамъ будетъ такъ же тепло, какъ клинкамъ въ ножнахъ. Если вы съумѣете хорошо выбрать мѣсто ночлега, то не попадете въ болота; а лошадей привяжите къ деревьямъ, за что съ васъ никто не взыщетъ.

— Но, моя милая, сказалъ я, видя что мистеръ Джарви вздыхаетъ и не знаетъ на что рѣшиться; — вотъ уже болѣе шести часовъ какъ мы отобѣдали, и съ тѣхъ поръ у насъ во рту маковой росники не было. Я положительно умираю съ голода, и вовсе не желаю ложиться спать на чистомъ воздухѣ и на тощій желудокъ. А поэтому я твердо намѣренъ войдти къ вамъ въ домъ. Вы извинитесь за насъ, какъ умѣете, передъ вашими гостями. Андрю, присмотрите за лошадьми.

Старуха посмотрѣла на меня съ удивленіемъ и воскликнула:

— Упрямый человѣкъ хочетъ всегда на своемъ поставить; пускай же онъ идетъ въ Купаръ, если ему пришла охота идти въ Купаръ! Ужъ эти мнѣ англичане только и умѣютъ поклоняться мамону! Вѣдь вотъ человѣкъ, ѣлъ уже разъ сегодня, а готовъ пожертвовать жизнью и свободой, чтобы поужинать! Поставьте кусокъ ростбифа и пудинга на одномъ краю Тофетской пропасти, а англичанина на другомъ, и онъ непремѣнно рѣшится перепрыгнуть. Впрочемъ я умыпаю руки. Извольте идти за много, серъ (обращаясь къ Андрю), я вамъ покажу куда поставить лошадей.

Признаюсь откровенно, меня нѣсколько смутили слова хозяйки, которыя по видимому предвѣщали опасность. Но я не хотѣлъ отступать отъ своего рѣшенія, и смѣло вошелъ въ домъ. Въ узкихъ сѣняхъ я едва не сломалъ себѣ шею, наткнувшись на корыто и груду торфа; осторожно миновавъ препятствія я толкнулъ ногой покосившуюся дверь, сколоченную не изъ досокъ, а изъ камышей, и очутился на порогѣ столовой жалкаго шотландскаго караванъ-сарая.

Внутренность дома странно поражала непривычный глазъ англичанина. Посреди комнаты весело пылалъ костеръ изъ торфа и сухихъ вѣтвей, но дымъ, не успѣвавшій выходить черезъ узкое отверстіе въ крышѣ, стлался по бревенчатымъ стѣнамъ и висѣлъ густымъ облакомъ на высотѣ какихъ-нибудь пяти футовъ отъ полу. Подъ нимъ поддерживался слой чистаго воздуха, благодаря сильнѣйшему сквозному вѣтру, который свободно достигалъ огня черезъ щели въ камышевыхъ дверяхъ, черезъ два четыреугольныя отверстія, замѣнявшія по видимому окна (одно изъ нихъ было заложено плодомъ, а другое кое-какъ заткнуто старыми лохмотьями), а главное, черезъ многочисленныя скважины въ стѣнахъ, небрежно сложенныхъ изъ камней и торфа и замазанныхъ грязью, которая трескалась и размягчалась при всякой перемѣнѣ погоды.

За старымъ дубовымъ столомъ, придвинутымъ къ огню, сидѣло трое человѣкъ, по видимому, гостей, которые невольно обращали на себя вниманіе. Двое изъ нихъ были въ костюмахъ шотландскихъ горцевъ; на одномъ я замѣтилъ узкіе штаны изъ какой-то пестрой клѣтчатой матеріи; это былъ маленькій, смуглый человѣкъ, съ проворными глазками и подвижными чертами лица. Мистеръ Джарви шепнулъ мнѣ, что это вѣроятно какое нибудь знатное лице, такъ такъ одни джентльмены имѣютъ право носить штаны, для которыхъ изготовляется съ большою тщательностью особенная матерія.

Другой горецъ былъ высокаго роста, крѣпкаго сложенія, съ густыми, рыжими волосами, угреватымъ лицемъ, выдающимися скулами и острымъ подбородкомъ; словомъ сказать, онъ обладалъ въ карикатурномъ видѣ всѣми особенностями шотландскаго типа. Костюмъ его былъ сшитъ изъ тартана, въ которомъ болѣе всего выдѣлялся красный цвѣтъ, тогда какъ у его товарища преобладали черныя и темнозеленыя клѣтки.

Третій собесѣдникъ, сидѣвшій за тѣмъ же столомъ, былъ въ нижнешотландекомъ костюмѣ; коренастый, смѣлый, рѣшительный, онъ по своей наружности походилъ на военнаго; на немъ была охотничья куртка съ богатымъ шитьемъ и огромная треугольная шляпа. На столѣ возлѣ него лежала пара пистолетовъ и мечъ. Передъ каждымъ изъ горцевъ былъ воткнутъ въ столъ обнаженный кинжалъ, служившій, какъ я узналъ впослѣдствіи, символомъ мира во время ѣды. Передъ этими тремя странными личностями стояла огромная кружка (приблизительно въ англійскую кварту) ускисбога, крѣпкаго напитка въ родѣ водки, который горцы гонятъ изъ солода и пьютъ неразбавленнымъ, въ огромномъ количествѣ. Разбитый стаканъ, на деревянной ножкѣ, служилъ имъ кубкомъ, который обращался съ изумительной быстротой, принимая во вниманіе охмѣляющее дѣйствіе напитка. Эти гости громко и весело разговаривали между собою, частью на гаэльскомъ, частью на англійскомъ языкѣ. Я замѣтилъ также, что на полу лежалъ еще одинъ горецъ, завернувшись въ плэдъ и положивъ голову на камень, прикрытый соломой. Овъпо видимому спалъ или притворялся спящимъ, не обращая никакого вниманія на то что происходило вокругъ него. Онъ вѣроятію отдыхалъ съ дороги, такъ какъ лежалъ совсѣмъ одѣтый, съ мечемъ и щитомъ, какъ обыкновенно путешествуютъ горцы. Вдоль стѣнъ были размѣщены койки различныхъ размѣровъ, частью сколоченныя изъ старыхъ досокъ, частью сплетенныя изъ ивовыхъ прутьевъ и камышей; въ нихъ спали хозяева хижины, мужчины, женщины и дѣти, скрытые отъ нескромныхъ взоровъ одними только густыми клубами дыма.

Мы вошли въ комнату такъ тихо, и гости, которыхъ я только что описалъ, были такъ заняты бесѣдой, что мы. путы двѣ не замѣчали нашего присутствія. Но я замѣтилъ, что горецъ, лежавшій у костра, приподнялся на локоть когда мы вошли, и закрывъ плэдомъ нижнюю часть лица, пристально посмотрѣлъ на насъ; потомъ онъ опять улегся и по видимому хотѣлъ вернуться къ прерванному нами сну.

Мы подошли къ огню, у котораго было очень пріятно погрѣться послѣ длиннаго путешествія въ холодную осеннюю ночь, особенно чувствительную въ горахъ, и наконецъ обратили на себя вниманіе присутствовавшихъ, громко позвавъ хозяйку. Она подошла, смущенная и растерянная, посматривая то на насъ, то на другихъ гостей, и нерѣшительнымъ, дрожащимъ голосомъ отвѣтила на нашу просьбу дать чего нибудь поѣсть:

— Я не могу… я не… не знаю, есть ли что нибудь въ домѣ, — и потомъ, желая смягчить отказъ, прибавила: что бы можно было подать такимъ господамъ какъ вы?

Я поспѣшилъ увѣрить ее, что мы будемъ очень невзыскательны къ ужину, и потомъ оглянулся, чтобы пріискать какое нибудь сидѣніе. Мистеру Джарви я предложилъ воспользоваться старымъ курятникомъ, а самъ сѣлъ на опрокинутую кадушку. Въ эту минуту Андрю Фэрсервисъ вошелъ въ комнату и молча помѣстился за нами. Туземцы (если можно ихъ такъ назвать) смотрѣли на насъ, вытараща глаза, очевидно пораженные нашей самоувѣренностью, а мы съ своей стороны старались скрыть нашъ страхъ подъ личиной совершеннаго равнодушія и спокойствія, такъ какъ мы были въ полной неизвѣстности относительно карательныхъ мѣръ, которыя горцы предпримутъ противъ дерзкихъ нарушителей ихъ попойки.

Наконецъ, одинъ изъ горцевъ, бывшій пониже ростомъ, обратился ко мнѣ на чистомъ англійскомъ языкѣ и очень высокомѣрно сказалъ:

— Вы по видимому располагаетесь какъ у себя дома, серъ.

— Я имѣю обыкновеніе поступать такъ во всѣхъ трактирахъ, въ которые мнѣ случается заходить, отвѣтилъ я.

— Вы развѣ не видали ивовой вѣтки на порогѣ, вмѣшался высокій горецъ, — означающей, что комната занята проѣзжими джентльменами?

— Я не знакомъ съ обычаями вашей страны, возразилъ я, — и слышу въ первый разъ, что три джентльмена имѣютъ право лишить пиши и ночлега всѣхъ другихъ путешественниковъ, особенно когда въ этой мѣстности нѣтъ второй гостиницы на цѣлыя мили въ окружности.

— Да и нѣтъ никакого основанія поступать такъ, господа, сказалъ мистеръ Джарви; — мы не желаемъ васъ оскорблять, но ваше требованіе не имѣетъ ни законнаго основанія, ни здраваго смысла; впрочемъ, если вы думаете, что кварта хорошей водки разрѣшитъ наше маленькое недоразумѣніе, мы на это согласны, мы народъ миролюбивый.

— Къ чорту вашу водку, серъ! воскликнулъ горецъ, запальчиво надвигая шапку на бекрень. — Мы не нуждаемся ни въ вашей водкѣ, ни въ вашемъ обществѣ. Съ этими словами онъ вскочилъ съ своего мѣста, и его товарищи послѣдовали его примѣру, шушукаясь, свертывая свои плэды, и жадно втягивая въ себя воздухъ носомъ, какъ дѣлаютъ всѣ горцы, когда находятся въ сильномъ раздраженіи.

— Я вамъ говорила, господа, что изъ этого выйдетъ, сказала хозяйка, — я васъ предупреждала. Извольте сейчасъ оставить мой домъ, и не поднимайте скандала. Джени Макъ-Альпинъ не желаетъ, чтобы безпокоили ея хорошихъ гостей. Какъ вамъ не совѣстно, господа англичане, шляться по ночамъ и задирать честныхъ, мирныхъ джентльменовъ, собравшихся выпить стаканъ водки и погрѣться у огня!

Во всякое другое время я непремѣнно вспомнилъ бы старинную латинскую поговорку:

«Dat veniain corvis, vexât censura columbas». Но въ эту минуту мнѣ было не до класическихъ цитатъ; сильно взбѣшенный нахальной дерзостью хозяйки и горцевъ, я съ удовольствіемъ ожидалъ вооруженнаго столкновенія, и только побаивался за мистера Джарви, который по своей дородности и но своимъ мирнымъ привычкамъ не годился для драки. Видя что наши противники встали, я оттолкнулъ отъ себя кадушку и сбросилъ съ себя плащъ, чтобъ удобнѣе стать въ оборонительное положеніе.

— Насъ трое противъ троихъ, воскликнулъ горецъ, который былъ пониже ростомъ, оглядывая насъ пристальнымъ взоромъ; — если вы храбрые люди, выходите драться. И обнаживъ свой мечъ онъ подошелъ ко мнѣ. Я спокойно принялъ его вызовъ, увѣренный въ превосходствѣ моей шпаги. Судья послѣдовалъ моему примѣру съ жаромъ, котораго я отъ него не ожидалъ. Когда горецъ гигантскаго роста подступилъ къ нему съ обнаженнымъ оружіемъ, мистера. Джарви раза два схватился за рукоятку своей сабли, какъ онъ выражался, по оказалось, что клинокъ, отъ долгаго неупотребленія и ржавчины, такъ плотно засѣлъ въ ножнахъ, что его нельзя было вытащить никакими силами. Но онъ, не долго думая, схватилъ раскаленный до красна сошникъ, которымъ вмѣсто лома разбивали уголья, и сталъ такъ энергично вертѣть имъ по воздуху, что сразу поджогъ горцу плэдъ и заставилъ сію отступить. Андрю Фэрсервисъ долженъ былъ драться съ представителемъ нижней Шотландіи; но я съ прискорбіемъ сознаюсь, мой милый Трошамъ, что мой почтенный служитель исчезъ изъ комнаты въ самомъ началѣ перебранки. Его противникъ закричалъ ему въ слѣдъ: «мы деремся честно! мы деремся честно!» и рѣшился по видимому остаться безучастнымъ зрителемъ. Итакъ, мы начали бой съ равными силами по числу. Я старался главнѣйшимъ образомъ обезоружить своего противника, по мнѣ нельзя было близко подойти къ нему, потому что онъ держалъ въ лѣвой рукѣ кинжалъ, которымъ парировалъ мои удары. Между тѣмъ, мистеръ Джарви, несмотря на первоначальную удачу, начиналъ по видимому ослабѣвать. Тучность, тяжесть сошника, и чрезмѣрная горячность судьи быстро утомили его, и онъ готовъ былъ пасть подъ ударами своего противника, когда съ пола вскочилъ дремавшій горецъ и бросился со щитомъ и обнаженнымъ мечомъ разнимать своего земляка и побѣжденнаго представителя правосудія. Я ѣлъ городской хлѣбъ, въ Глазго, и не позволю драться съ судьею Джарви въ Аберфойльской гостиницѣ! воскликнулъ вставшій горецъ, размахивая мечомъ надъ головой своего соотечественника, а тотъ, нисколько не смущаясь, сталъ и ему наносить удары. Деревянные щиты, обшитые снизу мѣдью и покрытые кожей, которыми горцы парировали наносимые другъ другу удары, дѣлали поединокъ чрезвычайно шумнымъ, но въ сущности мало опаснымъ. Вообще, паши противники напали на насъ, казалось, болѣе изъ хвастовства, чѣмъ съ серьезнымъ желаніемъ нанести намъ вредъ. Я это заключилъ изъ того, что джентльменъ, не принимавшій участья въ поединкѣ по случаю бѣгства Андрю Фэрсервиса, предложилъ теперь свои услуги въ качествѣ посредника и примирителя.

— Долой руки! Долой руки! воскликнулъ онъ, — будетъ вамъ, будетъ вамъ! Вѣдь вы не на смерть деретесь. Иностранные джентльмены показали себя благородными людьми и дали намъ полное удовлетвореніе. Я очень щепетиленъ къ чести своего имени, но ненавижу безполезное кровопролитіе.

Я разумѣется не имѣлъ желанія продолжать поединка, и мой противникъ какъ казалось тоже былъ расположенъ вложить лечь въ ложны; судья тяжело дышалъ и могъ считаться hors de combat; что же касается до горцевъ, вооруженныхъ щитами, то они такъ же равнодушно разошлись, какъ сцѣпились.

— А теперь, продолжалъ нашъ почтенный примиритель, давайте пить дружно всѣ вмѣстѣ, какъ подобаетъ порядочнымъ джентльменамъ. Въ домѣ хватитъ мѣста на всѣхъ. Я предлагаю толстенькому джентльмену, который кажется сильно запыхался, выставить намъ ковшикъ водки, я выставлю отвѣтный, а что мы выпьемъ лишку, за то сообща заплатимъ.

— А кто меня вознаградитъ за новый плодъ? спросилъ высокій горецъ, — въ немъ прожжена такая дыра, что хоть пивной котелъ пролѣзетъ. Виданное ли это дѣло, чтобъ порядочный джентльменъ дрался раскаленной кочергой!

— Объ этомъ вы не безпокойтесь, сказалъ мистеръ Джарви, начиная дышать свободнѣе, по видимому очень довольный, что не ударилъ лицомъ въ грязь и освободился отъ продолженія поединка. — Если я нанесъ кому рану, я самъ долженъ перевязать ее; у васъ будетъ новый плэдъ, серъ, отличный плэдъ, съ цвѣта вашего собственнаго клана; вы только потрудитесь мнѣ сказать, куда его выслать вамъ изъ Глазго.

— Мнѣ не приходится называть своего клана. Я принадлежу къ королевскому клану, который всѣ знаютъ, отвѣчалъ горецъ. — Вы можете взять для образчика кусочекъ этого плода… Фуи, какъ онъ воняетъ! точно конченая баранья голова…. вы по нему и купите новый. Одинъ горецъ, мой двоюродный братъ, зайдетъ къ вамъ, онъ носитъ изъ Глсикро яйца продавать въ Глазго, вы ему отдайте плэдъ. Но послушайтесь моего совѣта, серъ, если вамъ когда нибудь придется опять драться, и вы захотите отнестись къ вашему противнику съ уваженіемъ, деритесь мечомъ, такъ какъ вы носите мечъ, а не раскаленнымъ ломомъ, какъ дикій индѣецъ.

— По правдѣ сказать, замѣтилъ судья, — всякій дѣлаетъ что можетъ. Мой мечъ оставался въ ножнахъ со времени битвы на Вотвельскомъ мосту, когда мой покойный отецъ, царство ему небесное, былъ опоясанъ имъ. Но я хорошенько не знаю былъ ли онъ и тогда обнаженъ, потому что битва продолжалась не долго, Во всякомъ случаѣ, теперь онъ такъ крѣпко засѣлъ въ ножнахъ, что я не могъ вытащить его никакими силами; а оттого я схватилъ первое орудіе что мнѣ попало подъ руку. Признаюсь откровенно, для меня прошло время драться, хоть я и не дамъ себя никому въ обиду. Но гдѣ же тотъ почтенный джентльменъ, который такъ великодушно заступился за меня. Я непремѣнно хочу выпить съ нимъ стаканчикъ водки, хотя бы это былъ послѣдній разъ въ моей жизни.

По горецъ, о которомъ спрашивали, мистеръ Джарви, исчезъ. Какъ только поединокъ кончился, онъ незамѣтно ускользнулъ изъ комнаты. Однако, по косматымъ рыжимъ волосамъ и по рѣзкимъ чертамъ лица, я успѣлъ узнать въ немъ нашего пріятеля Дугаля, бѣглаго привратника глазгоской тюрьмы. Я поспѣшилъ сообщить объ этомъ мистеру Джарви шопотомъ, и онъ отвѣтилъ мнѣ тѣмъ же голосомъ:

— Ладно, ладно, я вижу, что знакомая вамъ личность не ошиблась; помните, о нъ увѣрялъ, что въ Дугалѣ есть проблески здраваго смысла; мнѣ нужно будетъ отыскать его и что нибудь для него сдѣлать.

Сказавъ это мистеръ Джарви сѣлъ, вздохнулъ раза два, и позвалъ хозяйку:

— Такъ какъ мой животъ остался цѣлъ, тетка, на что я, признаться сказать, судя по началу, не расчитывалъ, то я полагаю не худо было бы его чѣмъ нибудь набить.

Когда гроза миновала, хозяйка, сдѣлавшись въ высшей степени любезной и предупредительной, взялась приготовить намъ сытный ужинъ. Во все время нашей схватки съ горцами, меня всего болѣе удивляло невозмутимое спокойствіе, съ которымъ хозяйка и все ея семейство смотрѣли на сцену, происходившую у нихъ на глазахъ. Я слышалъ только, какъ эта почтенная женщина крикнула кому-то изъ прислуги:

— Запри дверь! Запри дверь! Будутъ ли убитые, нѣтъ ли, я никого не выпущу, пока мнѣ не заплатятъ за водку и ѣду. Что же касается до другихъ представителей семейства, спавшихъ въ койкахъ по стѣнамъ, то они приподняли свои обнаженныя тѣла, чтобъ лучше видѣть драку, и на разные лады, смотря по возрасту и полу, приговаривали: Ого! Ага! Впрочемъ, они кажется снова погрузились въ сонъ прежде чѣмъ мы успѣли вложить мечи въ ножны.

Между тѣмъ хозяйка дѣятельно занялась стряпней; она нарѣзала ломтями оленину, приправила ее чѣмъ то, положила на сковороду и начала жарить; судя по запаху, блюдо это должно было вполнѣ удовлетворить неприхотливому вкусу голодныхъ людей. На столѣ появилась англійская водка, къ которой горцы отнеслись очень сочувственно, не смотря на свое пристрастіе къ родному ускисбогу. Когда первая чарка обошла все общество, нііжпешотландскій джентльменъ пожелалъ узнать, чѣмъ мы занимаемся и куда ѣдемъ.

— Мы глазгоскіе граждане, сказалъ мистеръ Джарви очень смиренно, и направляемся въ Стирлингъ за полученіемъ кое какихъ долговъ.

Я былъ настолько легкомысленъ, что въ первую минуту оскорбился скромнымъ отзывомъ судьи о насъ И о цѣли нашей поѣздки, но тотчасъ вспомнилъ данное мною слово хранить молчаніе, и потому предоставилъ мистеру Джарви поступать какъ онъ знаетъ. Дѣйствительно, милый Трешамъ, я считалъ своею обязанностью окружать его всевозможнымъ вниманіемъ, принимая въ соображеніе, что онъ для меня пустился въ дальный путь (а ему это было не легко, судя потому, съ какимъ трудомъ онъ вставалъ и садился), и едва не лишился жизни. Джентльменъ, допрашивавшій судью, потянулъ въ себя воздухъ и сказалъ насмѣшливо:

— Вамъ глазгоскимъ купцамъ, нѣтъ другаго дѣла, какъ ходить изъ конца въ конецъ Шотландіи и мучить честныхъ людей, запоздавшихъ съ платежами, какъ вотъ я напримѣръ.

— Еслибъ всѣ должники были такіе порядочные джентльмены какъ вы, Гарсхатахппъ, возразилъ судья, — тогда, разумѣется, намъ было бы мало хлопотъ; мы бы знали навѣрное, что они сами принесутъ свой долгъ.

— Какъ, какъ вы сказали! воскликнулъ горецъ съ удивленіемъ. — Э! Да если я не ошибаюсь…. Чтобъ мнѣ никогда не видать мяса и водки, если это не мой старинный пріятель, Николь Джарви, лучшій джентльменъ, который когда либо умѣлъ считать деньги и помогать ими бѣдняку! Вы это ко мнѣ направлялись, не правда ли? Вы собирались подняться на Эндрикъ, чтобы побывать въ Гарсхатахинѣ?

— Нѣтъ, мистеръ Гальбрайтъ, говоря откровенно нѣтъ; возразилъ судья, — мнѣ надо другое желѣзо ковать, а вы, я думаю, говорите о ежегодной рентѣ, которую вы должны мнѣ платить за землю?

— Къ чорту всѣ ренты! воскликнулъ лэрдъ самымъ сердечнымъ тономъ. — Къ чему намъ теперь говоритъ о дѣлахъ, когда до дому недалеко. Однакоже, какъ одежда мѣняетъ человѣка! Сказать смѣшно, что я не узналъ своего друга альдермана!….

— Не альдермана, а судью, если позволите васъ поправить, возразилъ мистеръ Джарви. — Впрочемъ я догадываюсь почему вы ошибаетесь. Вѣдь аренда была сдана вамъ моимъ покойнымъ отцомъ, который былъ альдерманомъ и котораго звали Николемъ, такъ же какъ и меня; а такъ какъ со времени его смерти вы еще не разу не уплачивали мнѣ денегъ, то отсюда вѣроятію и вышло недоразумѣніе.

— Къ чорту недоразумѣніе и всѣ его причины! воскликнулъ мистеръ Гальбрайтъ. — Я очень радъ, впрочемъ, что вы занимаете должность судьи. Господа, наполняйте ваши стаканы, я пью за здоровье моего дорогаго друга, за судью Николя Джарви! Я зналъ отца его болѣе двадцати лѣтъ! Что, выпили? Наливайте опять. Пью еще за здоровье Николя Джарви, чтобъ ему бытъ не пыльче завтра мэромъ города Глазго! Лордомъ мэромъ Николемъ Джарви! Если кому нибудь придетъ охота говорить, что на Гайстритѣ можно найти человѣка болѣе способнаго быть мэромъ, я не совѣтую ему попадаться подъ руку Дункана Гальбрайта изъ Гарсхатахина, вотъ все что я знаю.

Сказавъ это, Дунканъ Гальбрайтъ воинственно надвинулъ себѣ шапку на бекрень и гордо посмотрѣлъ на всѣхъ.

Водка подѣйствовала вѣроятно гораздо сильнѣе на героевъ, чѣмъ любезные тосты, предложенные Дунканомъ, на которые они отвѣтили по видимому довольно безсознательно. Выпивъ за здоровье мистера Джарви, они заговорили съ Гальбрайтомъ на гаэльскомъ нарѣчіи, на которомъ онъ изъяснялся очень бѣгло, будучи близкимъ сосѣдомъ горной Шотландіи.

— Я узналъ молодца какъ только вошелъ въ комнату, шепнулъ мнѣ судья. — Но я побоялся затрогивать вопросъ о деньгахъ, пока у насъ было оружіе въ рукахъ; съ горяча да съ похмѣлья человѣкъ мало ли на что способенъ! Я думаю, мнѣ долго еще придется ждать, пока онъ добровольно отдастъ спой долгъ. Впрочемъ, онъ честный малый и душа человѣкъ; онъ самъ рѣдко является въ Глазго, по присылаетъ изъ горъ много ланей и глухарей; а деньги я могу и подождать. Мой покойный отецъ очень уважалъ все семейство Гарсхатахиновъ.

Когда ужинъ былъ готовъ, я вспомнилъ объ Андрю Фэрсервисѣ; по его никто не видалъ съ самаго начала поединка. Хозяйка предположила, что онъ ушелъ въ конюшню, и предложила посвѣтить мнѣ туда, объясняя, "что ея ребятишки немогли дозваться его, и что она боится идти одна въ конюшню въ такой поздній часъ. «Я беззащитная женщина», продолжала она, «и хорошо помню, какъ домовой въ Беньегаскѣ обошелъ хозяйку Арднагованскаго трактира. А въ нашей конюшнѣ навѣрное живетъ домовой; ни одинъ сторожъ не оставался у насъ болѣе недѣли».

Но когда хозяйка подвела меня къ полуразвалившемуся сараю, гдѣ заперли нашихъ несчастныхъ лошадей, угостивъ ихъ кормомъ, въ которомъ каждая соломинка была толщиною съ гусиное перо, я убѣдился, что она имѣла особенную причину уйти отъ горцевъ и остаться наединѣ со мною. «Прочтите вотъ это», сказала она, сунувъ мнѣ въ руки свернутую бумажку, когда мы подошли къ конюшнѣ. — «Слава Богу, что я отдѣлалась отъ этой записки. Я увѣрена, что честной женщинѣ было бы легче жить въ аду, чѣмъ на этой проклятой границѣ, гдѣ только и видишь что солдатъ, саксонцевъ, катерановъ, конокрадовъ, убійцъ и разбойниковъ!»

Сказавъ это она передала мнѣ сосновую лучину и вернулась въ домъ.

ГЛАВА XXIX.

Не лира горцевъ вдохновляетъ,

Для нихъ любезнѣе волынка,
Звукъ Макъ-Грегорова рога
И Макъ-Лина призывный кличъ!

Отвѣтъ Джона Купера Аллану Рамзаю.

Я остановился у входа въ конюшню, если можно было назвать этимъ именемъ пристройку, въ которой лошади, козы, коровы, куры и свиньи были собраны вмѣстѣ подъ однимъ кровомъ съ людьми, хотя въ жилище четвероногихъ былъ сдѣланъ особый входъ, чѣмъ, какъ я узналъ впослѣдствіи, сосѣди попрекали Джеки Макъ-Альи имъ, говоря что она изъ чванства не желая жить такъ, какъ живетъ вся деревня, отдѣлила животныхъ отъ людей.

При свѣтѣ факела я разобралъ слѣдующую записку, написанную на мокромъ, грязномъ клочкѣ бумаги, и адресованную въ собственныя руки почтеннаго мистера Ф. О., молодаго англійскаго джентльмена:

— Серъ, въ воздухѣ носятся хищные коршуны, поэтому я не могу видѣться съ вами и съ моимъ уважаемымъ родственникомъ, Н. Д. въ селеніи Аберфойлѣ, какъ я первоначально намѣревался. Пожалуйста, будьте осторожны и не говорите откровенно съ людьми, которыхъ вы можете тамъ встрѣтить; а то намъ много будетъ безпокойства. Лице, которое передастъ вамъ эту записку, предано мнѣ и заслуживаетъ довѣрія. Оно проведетъ васъ въ такое мѣсто, гдѣ мы, съ Божьей помощью, можемъ безопасно увидѣться. Надѣюсь, что вы и мой уважаемый родственникъ не откажетесь посѣтить мое скромное жилище, въ которомъ я, не смотря на козни враговъ, могу угостить васъ не хуже всякаго другаго горца, принимающаго у себя друзей. Мы торжественно выпьемъ за здоровье дѣвицы Д. В. и поговоримъ о дѣлахъ, въ которыхъ мнѣ можетъ быть удастся помочь вамъ; остаюсь, какъ принято выражаться между джентльменами, готовый къ услугамъ вашимъ.

Содержаніе записки очень меня разочаровало, такъ какъ она по видимому отлагала на неопредѣленное время услугу, которую долженъ былъ оказать мнѣ Робертъ Камбель и на которую я такъ нетерпѣливо расчитывалъ. Но съ другой стороны, я обрадовался утѣшительному извѣстію, что онъ продолжаетъ заботиться о близкомъ мнѣ дѣлѣ, такъ какъ безъ него я не могъ надѣяться отыскать бумаги отца. Поэтому я рѣшился въ точности подчиниться его указаніямъ, и сохраняя величайшую осторожность въ отношеніи подгулявшихъ горцевъ воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ, чтобъ допросить хозяйку о таинственной личности, которую мнѣ рекомендовалъ Камбель въ своей запискѣ.

Но прежде всего мнѣ нужно было отыскать Андрю Фэрсервиса; я нѣсколько разъ назвалъ его по имени, но не получилъ отвѣта; тогда я рѣшился тщательно обшарить конюшню, и вѣроятно поджогъ бы ее горящей лучиной, бывшею у меня въ рукахъ, если бы кучи сѣна и соломы не были покрыты обильнымъ слоемъ жидкой грязи, Наконецъ, въ отвѣтъ на мои усиленные крики: «Андрю Фэрсервисъ! Андрю! Болванъ! Оселъ! Куда васъ чортъ занесъ!» Въ отвѣтъ послышалось печальное «здѣсь!», которое невидимый голосъ произнесъ такимъ могильнымъ тономъ, что я невольно подумалъ о домовомъ. Я направился къ углу, изъ котораго раздался голосъ, и отыскалъ моего вѣрнаго, храбраго Андрю за огромной кадкой, въ которую, складывались пухъ и перья отъ живности, уничтоженной жадными путешественниками. Я заставилъ его выбраться на свѣжій воздухъ частью силою, частью убѣжденіемъ.

— Я честный человѣкъ, серъ, были его первыя слова.

— На какого бѣса вы приплели вашу честность? воскликнулъ я; — какое намъ теперь дѣло до вашей честности? Ступайте служить намъ за ужиномъ.

— Да, продолжалъ Андрю, по видимому не понимая даннаго ему приказанія. — Да, я честный человѣкъ, что бы тамъ ни говорилъ вашъ судья. Признаюсь откровенно, я очень привязанъ къ жизни и къ благамъ мірскимъ, по кто же не привязанъ къ нимъ? Но я честный малый; хоть я дорогой и собирался отойдти отъ васъ, но вѣдь я тогда, видитъ Богъ, говорилъ пустое, я ни одной минуты не вѣрилъ тому что говорилъ; а разводилъ, какъ всѣ люди, турусы на колесахъ, для собственной выгоды. Но я люблю вашу милость, вы прекрасный молодой человѣкъ, и я нелегко разстанусь съ вами!

— Чортъ васъ знаетъ, о чемъ вы теперь говорите! возразилъ я. — Развѣ мы не договорились обо всемъ къ полному вашему удовольствію? Неужели вы намѣрены каждый часъ отходить отъ меня и надоѣдать мнѣ безтолковыми разговорами?

— Позвольте, серъ, прежде я дѣйствительно только ломался, отвѣтилъ Андрю; — но теперь я говорю какъ нельзя болѣе серьезно. Буду ли я въ выигрышѣ, буду ли я въ проигрышѣ, все равно, а только я дальше съ вашей милостью не поѣду, и если вы захотите послушаться моего глупаго совѣта, будьте довольны неудавшимся свиданіемъ, и поверните назадъ. Я отъ души привязанъ къ вамъ., и увѣренъ, что ваши друзья очень обрадуются, когда увидятъ, что взбалмошная закваска перебродила въ васъ, и что вы рѣшились быть основательнымъ человѣкомъ. Но я во всякомъ случаѣ не могу ѣхать съ вами дальше, хотя бы вамъ пришлось погибнуть дорогой за неимѣніемъ. опытнаго совѣтника и проводника, ѣхать въ страну Робъ-Роя значитъ искушать Провидѣніе!

— Робъ-Роя? воскликнулъ я съ удивленіемъ, — Я не знаю такого человѣка, Андрю. Что это еще за новая выдумка?

— Тяжело, сказалъ Андрю, очень тяжело, когда не хотятъ вѣрить человѣку, говорящему сущую правду только потому, что онъ иногда позволяетъ себѣ согрѣшить и сказать ложь по необходимости! Вамъ, нечего спрашивать о Робъ-Роѣ, онъ извѣстный воръ и грабитель. Господи, отпусти мнѣ прегрѣшенія мои! Надѣюсь, что насъ, никто не подслушиваетъ…. а вѣдь у васъ въ карманѣ, письмо отъ. него, я это знаю. Я слышалъ, какъ одинъ, изъ его молодцевъ, приказывалъ, этой старой уродливой вѣдьмѣ — я про хозяйку говорю — отдать вамъ записку. Они думали, что я не понимаю ихъ, но хоть я болтать на ихъ дурацкомъ языкѣ, не умѣю, а понимать отлично понимаю. Я бы вамъ объ. этомъ, никогда не вздумалъ разсказывать, да со страха-то съ. языка многое сорвется, о чемъ не грѣхъ было бы умолчать. Ахъ, мистеръ Франкъ! Всѣ сумасбродства вашего дяди, всѣ дурачества вашихъ, двоюродныхъ братьевъ, ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что здѣсь творится! Пейте горькую какъ серъ Гильдебрандъ; начинайте воскресное утро съ чарки водки, какъ сквайръ Перси; божитесь какъ сквайръ Торнклифъ; волочитесь за дѣвушками какъ сквайръ. Джонъ; играйте въ азартныя игры какъ Ричардъ; вербуйте христіанскія души папѣ и чорту какъ Рашлей; ругайтесь, мошенничайте, плюйте на воскресные дни, служите папѣ, какъ они всѣ, по ради самого Бога, поберегите вашу молодую жизнь, и не идите къ Робъ-Рою!

Голосъ Андрю звучалъ слишкомъ искренно, чтобы я могъ предположить въ немъ притворное безпокойство. Я воздержался впрочемъ отъ. возраженія на его слова и поручилъ ему только хорошенько присмотрѣть за лошадьми, такъ какъ, я намѣренъ провести ночь въ трактирѣ. Я попросилъ его также сохранить самое строгое молчаніе обо всемъ что его такъ волновало, и не слишкомъ безпокоиться о моей участи, такъ, какъ я никогда не пойду на очевидную опасность. Андрю грустію поплелся за мною въ домъ, бормоча сквозь зубы, что не худо бы подумать прежде о людяхъ, а потомъ о животныхъ, что онъ цѣлый день маковой росинки во рту не имѣлъ, и только обглодалъ лапку стараго глухари.

Во время моего отсутствія, въ обществѣ гостей произошло несогласіе; по крайней мѣрѣ мистеръ Гальбрайтъ и мой пріятель судья горячо о чемъ-то спорили.

— Я не хочу слышать такихъ рѣчей, кричалъ мистеръ Джарви, когда я вошелъ въ комнату, — я не хочу слышать такихъ рѣчей о Камбелахъ и герцогѣ Аргайлѣ. Онъ почтенный, благонамѣренный вельможа, покровитель и благодѣтель глазгоской торговли, честь и гордость всей страны.

— Я ничего не могу сказать противъ Макъ-Каллумъ-Мора и Сліохъ-нанъ-Діармида, сказалъ смѣясь горецъ, бывшій пониже ростомъ, — я живу на той сторонѣ Гленкро, и мнѣ не приходится ссориться съ Инверара.

— Наше озеро никогда не видало лимфады^[44] Камилей, сказалъ горецъ повыше ростомъ. — По этому я могу говорить откровенно, не боясь никого. Мнѣ такъ же мало дѣла до Камилей какъ до Коановъ; такъ вы и скажите Макъ-Каллумъ-Мору, вотъ что про васъ говоритъ Алланъ Иверахъ. Отсюда до Лохо^[45] не скоро докричишь.

Мистеръ Гальбрайтъ, находившійся очевидно подъ вліяніемъ многихъ тостовъ, ударилъ изо всей силы кулакомъ по столу, и сказалъ суровымъ голосомъ: — На этомъ семействѣ лежитъ кровавый долгъ, и придетъ время, когда оно его заплатитъ. Кости благороднаго, храбраго Грэама давно взываютъ изъ могилы о мести противъ герцога Гайль и лордовъ Лорнъ. Нѣтъ той измѣны въ Шотландіи, въ которой не было бы замѣшано имя Камилей; теперь одолѣла неправая сторона, а кто тѣснитъ правую? — тѣ же Камили. Но этотъ порядокъ не долго продолжится, и скоро можетъ быть придется оттачивать стальную дѣву^[46] чтобы подрѣзать имъ головы. Я надѣюсь, что старушка еще на моихъ глазахъ смоетъ съ себя ржавчину въ кровавомъ покосѣ.

— Какъ вамъ не стыдно, Гарсхатахинъ! воскликнулъ судья; — какъ вамъ не стыдно, серъ! Зачѣмъ вы говорите такія вещи передъ лицомъ правосудія? Вѣдь вы можете навлечь на себя непріятную исторію! Какія же вы найдете средства поддерживать семейство и платить кредиторамъ (мнѣ и другимъ), если вы будете такъ неосторожно болтать и навлекать на себя кару закона, въ ущербъ всѣмъ лицамъ, находящимся въ сношеніяхъ съ вами?

— Къ чорту всѣхъ кредиторовъ! воскликнулъ почтенный Гальбрайтъ, — и васъ перваго, если вы принадлежите къ ихъ числу! Я вамъ говорю, что будутъ скоро новые порядки. Тогда Камилямъ не придется задирать носъ, посылать своихъ собакъ туда, гдѣ имъ и самимъ показаться не слѣдуетъ, ни укрывать воровъ, разбойниковъ, убійцъ, и не подстрекать негодяевъ противъ порядочныхъ людей.

Мистеръ Джарви по видимому не былъ расположенъ прекращать спора, по вкусный запахъ жареной оленины, которую хозяйка поставила передъ нами на столъ, мгновенно смирилъ его; онъ поспѣшно взялся за ножъ, предоставляя горцамъ браниться между собою.

— Ваша правда, сказалъ горецъ повыше ростомъ, котораго звали Стюартомъ, какъ я узналъ впослѣдствіи. — Намъ не пришлось бы изъ кожи лѣзть, чтобы поймать Робъ-Роя, если бы Камили не укрывали его. Однажды я съ тридцатью человѣками моего клана, пришедшими частью изъ Гленфниласа, частью изъ Апина, охотились на макъ-грегорцевъ, какъ охотятся на ланей, и дошли до Гленфаллохскаго округа. Но Камили возстали, не пустили насъ дальше, и мы вернулись ни съ чѣмъ. Я бы дорого заплатилъ, чтобы еще разъ быть такъ близко отъ Робъ-Роя, какъ я былъ отъ него въ тотъ день.

Но какому-то несчастному стеченію обстоятельствъ, о чемъ были заговорили воинственные горцы, мистеръ Джарви непремѣнно находилъ случай обидѣться.

— Извините меня пожалуйста, серъ, началъ онъ, — если я вамъ откровенно выскажу свое мнѣніе; но вы можетъ быть еще дороже дали бы, чтобы быть такъ же далеко отъ Робъ-Роя, какъ вы находитесь отъ него теперь. О! мой раскаленный до красна сошникъ ничего въ сравненіи съ его мечемъ!

— Вы лучше не говорите о вашемъ сошникѣ, серъ, а то я васъ заставлю взять назадъ свои слова, да еще мечемъ помогу вамъ всунуть ихъ обратно въ вашу гортань! И съ этими словами горецъ схватился за рукоятку меча съ недобрымъ, грознымъ видомъ.

— Мы не будемъ затѣвать ссоры, Алланъ, сказалъ горецъ пониже ростомъ; — а если глазгоскій джентльменъ интересуется Робъ-Роемъ, мы ему, Богъ дастъ, покажемъ его сегодня ночью закованнымъ въ желѣзныя цѣни, а завтра болтающимъ ногами на висѣлицѣ. Страна довольно мучилась изъ за него, и его пѣсенка уже спѣта! А теперь, Алланъ, я полагаю пора присоединиться къ нашимъ.

— Подождите минутку, Инверасхаллохъ, сказалъ Гальбрайтъ. — Вспомните старую поговорку: «Славно мѣсяцъ свѣтитъ, говоритъ Беннигаскъ, — другую разопьемъ бутылочку, отвѣчаетъ Лесли». Мы должны выпить еще одну кружку на прощаніе.

— Съ меня довольно, возразилъ Инверасхаллохъ; — я всегда готовъ роспить съ хорошимъ пріятелемъ кварту водки или усквебога, но для самаго чорта не выпью лишней капли, когда меня на утро ждетъ важное дѣло. По моему мнѣнію и вамъ, Гарсхатахинъ, слѣдуетъ-подумать о томъ, чтобы собрать своихъ всадниковъ въ селеніи до разсвѣта. Тогда утромъ все было бы готово къ выступленію.

— На какого бѣса вы такъ торопитесь? спросилъ Гарсхатахинъ; — хорошее пиво и хорошее мясо никогда не мѣшали работѣ. Если бы я всѣмъ распоряжался, то ни за что не позвалъ бы васъ съ горъ помогать намъ. Гарнизонъ и паши всадники съумѣли бы поймать Робъ-Роя. Вотъ рука, которая поразитъ его, продолжалъ онъ, поднимая свою руку, и для этого она не нуждается въ помощи горца!

— Тогда слѣдовало бы насъ спокойно оставить на мѣстѣ, возразилъ Инверасхаллохъ. — Я не пришелъ бы за шестьдесятъ миль, если бы меня не вытребовали. Но вотъ что я вамъ скажу: если хочешь удачи, держи языкъ за зубами. Скрытные люди долго живутъ; вспомните, о комъ мы говоримъ съ вами. Если хочешь поймать птицу, не махай передъ нею шапкой, это старая поговорка! Вотъ и эти англійскіе джентльмены узнали больше чѣмъ слѣдуетъ, потому что у васъ хмѣль гуляетъ въ головѣ, маіоръ Гальбрайтъ. Да вы не надвигайте шляпы на бекрень и не смотрите такъ неистово на меня. Я вѣдь этого, милый человѣкъ, не люблю.

— Я уже сказалъ, произнесъ Гальбрайтъ, торжественно и серьезно, какъ обыкновенно говорятъ пьяные, — я уже сказалъ, что не буду больше ссориться ни съ кѣмъ нынѣшнею ночью, ни съ плащами, ни съ тартанами. Когда я не на службѣ, я готовъ драться съ вами и со всякимъ другимъ джентльменомъ; но сегодня я на службѣ, понимаете ли, на службѣ! Краснымъ курткамъ пора бы однакоже явиться сюда. Я увѣренъ, что если бы въ дѣла былъ замѣшанъ король Іаковъ, они не заставили бы себя ждать; а когда нужно защитить страну, они и носу не кажутъ.

Едва Гальбрайтъ кончилъ свою рѣчь, какъ мы услышали на дворѣ мѣрные шаги солдатъ, и въ комнату вошелъ офицеръ, въ сопровожденіи взвода. Я съ удовольствіемъ услышалъ чистый англійскій выговоръ, который такъ безпощадно коверкали въ верхней и нижней Шотландіи.

— Я вѣроятно имѣю честь, началъ офицеръ, — говорить съ маіоромъ Гальбрайтомъ, изъ эскадрона Ленокской милиціи, и вижу передъ собою двухъ горцевъ-джентльменовъ, съ которыми долженъ былъ здѣсь встрѣтиться?

Присутствовавшіе отвѣтили утвердительно, и предложили офицеру выпить стаканчикъ усквебога; но онъ отказался. — Я и то опоздалъ, господа, и желаю нагнать потерянное время, сказалъ онъ. — Мнѣ приказано отыскать и представить двухъ лицъ, обвиняемыхъ въ государственной измѣнѣ.

— Мы отъ этого умываемъ руки, сказалъ Инверасхаллохъ. — Я пришелъ съ своими людьми, чтобы драться противъ Макъ-Грегора, который убить моего родственника, Дункана Макъ-Ларена изъ Инвернента^[47]. Но я вовсе «не желаю принимать участія въ поимкѣ честныхъ джентльменовъ, которые можетъ быть путешествуютъ въ нашей странѣ по своимъ дѣламъ.

— И я также, подтвердилъ Иверахъ.

Маіоръ Гальбрайтъ взглянулъ на дѣло съ высшей точки зрѣнія, и громко икнувъ началъ слѣдующую рѣчь:

— Я ничего не долженъ говорить противъ короля Георга, капитанъ, такъ какъ нахожусь у него на службѣ; но изъ того что одна служба хороша не слѣдуетъ что другая дурна; и многіе находятъ имя Іакова такимъ же хорошимъ какъ имя Георга. У насъ есть король дѣйствительно существующій, и другой, имѣющій право дѣйствительно существовать. Честный человѣкъ долженъ быть преданъ имъ обоимъ, капитанъ. Впрочемъ, въ настоящее время я раздѣляю мнѣніе лорда-памѣстника, какъ подобаетъ маіору милиціи. Что же касается измѣны и всего прочаго, то по моему говорить объ этомъ только потеря времени; меньше сказано, больше сдѣлано.

— Я съ прискорбіемъ вижу, серъ, возразилъ англійскій офицеръ, — что вы недостойнымъ образомъ воспользовались вашимъ досугомъ (злоупотребленіе спиртными напитками дѣйствительно повліяло на мыслительныя способности почтеннаго мистера Гальбрайта), хотя въ данномъ случаѣ я могъ ожидать отъ васъ большей добросовѣстности, серъ. Могу вамъ только посовѣтовать выспаться часокъ. Эти господа пріѣхали съ вами? спросилъ онъ неожиданно взглянувъ на меня я на мистера Джарви.

Мы до этого времени были прилежно заняты ѣдою и не обратили особеннаго вниманія на офицера.

— Это путешественники, серъ, сказалъ Гальбрайтъ, за: конные путешественники по морю и по сушѣ, какъ сказано въ молитвеникѣ.

— Согласно предписанію, возразилъ капитанъ, подходя къ намъ со свѣчей, — л долженъ арестовать одного пожилаго и одного молодаго джентльмена, я полагаю, что эти господа подойдутъ подъ примѣты.

— Будьте осторожнѣе, серъ, сказалъ мистеръ Джарви. — Если вы оскорбите меня, васъ не защититъ ни красная куртка, ни шляпа съ галуномъ. Я призову васъ къ суду за клевету и превышеніе власти. Я свободный гражданинъ и должностное лице города Глазго. Меня зовутъ Николемъ Джарви, какъ звали покойнаго моего отца. Я ношу почетное званіе судьи, а отецъ мой былъ альдерманомъ.

— Онъ былъ изъ круглоголовыхъ, вмѣшался маіоръ Гальбрайтъ, и дрался противъ короля на Ботвельскомъ мосту.

— Что онъ покупалъ, за то онъ и платилъ, мистеръ Гальбрайтъ, возразилъ судья; — долговъ своихъ онъ тоже не забывалъ, а слѣдовательно былъ честнѣе вашей милости.

— Мнѣ некогда выслушивать всѣ эти объясненія, сказалъ офицеръ; — я необходимо долженъ васъ арестовать, господа, если вы не представите вѣрныхъ поручителей.

— Я требую чтобы меня подвергли допросу въ камерѣ, мѣстнаго судьи, возразилъ мистеръ Джарви; — я не обязанъ отвѣчать всякой красной курткѣ, которой придетъ охота допрашивать меня.

— Прекрасно, серъ; я знаю какъ нужно поступать съ людьми, которые не хотятъ отвѣчать.

Затѣмъ обращаясь ко мнѣ онъ спросилъ:

— Позвольте узнать ваше имя.

— Франсисъ Осбальдистонъ, серъ.

— Какъ, вы сынъ сера Гильдебранда Осбальдистона изъ Нортумберланда?

— Нѣтъ, серъ, перебилъ его мистеръ Джарви; — онъ сынъ великаго Вильяма Осбальдистона, одного изъ представителей фирмы Осбальдистонъ и Трешамъ, Крэнъ-Аллей, Лондонъ.

— Очень жаль, серъ, продолжалъ офицеръ, — что ваше имя только увеличиваетъ падающія на васъ подозрѣнія. Я поставленъ въ необходимость потребовать находящіяся при васъ бумаги.

— У меня нѣтъ никакихъ бумагъ, отвѣтилъ я.

Офицеръ приказалъ обезоружить и обыскать меня. Сопротивляться было бы съ моей стороны безразсудствомъ; я отдалъ свое оружіе и позволилъ обыскать себя, что было исполнено съ возможной вѣжливостью. На мнѣ разумѣется ничего не нашли, кромѣ записки, полученной мною черезъ хозяйку.

— Мы собственно не этой записки искали, сказалъ офицеръ, — по и она даетъ намъ полное право арестовать васъ. Я нахожу въ ней доказательство, что вы находитесь въ письменныхъ сношеніяхъ съ извѣстнымъ разбойникомъ, Робертомъ Макъ-Грегоромъ Камбелемъ, который столько времени служитъ бичемъ всей здѣшней мѣстности. Какъ вы объясните эту переписку?

— Лазутчики Роба! воскликнулъ Инверасхаллохъ; — жаль что мы ихъ не повѣсили на ближайшихъ деревьяхъ!

— Мы ѣхали получать отъ Робъ-Роя деньги, которыя случайно попали къ нему, а приходились собственно намъ, сказалъ мистеръ Джарви; — я полагаю, что нѣтъ закона, воспрещающаго требовать обратно свою собственность!

— Какъ эта записка попала къ вамъ? спросилъ офицеръ, обращаясь ко мнѣ.

Я не хотѣлъ выдавать бѣдной женщины, передавшей мнѣ письмо, и молчалъ.

— Не знаешь ли ты чего нибудь объ этомъ, любезный? обратился офицеръ къ Андрю, который трясся какъ осиновый листъ, съ тѣхъ поръ какъ услышалъ угрозу Ниверасхаплоха.

— Да… да, я знаю… кое… кое что объ этомъ… Какой то горецъ передалъ записку вотъ той старой вѣдьмѣ, хозяйкѣ; я готовъ побожиться, что… что мой господинъ ничего не зналъ объ этомъ. Онъ только настойчиво хотѣлъ идти въ горы и поговорить съ Робомъ. Если бы вы только могли, господинъ офицеръ, отправить его въ сопровожденіи одной изъ красныхъ куртокъ обратно въ Глазго! Вы оказали бы ему, господинъ офицеръ, сущее благодѣяніе! А мистера Джарви вы можете держать какъ долго хотите. Онъ богатый человѣкъ, и можетъ заплатить любую пеню, которую вы на него наложите; мой господинъ, впрочемъ, также въ состояніи это сдѣлать. Но я самъ бѣдный садовникъ, и вамъ съ меня нечего взять.

— Я полагаю, сказалъ офицеръ, что всего благоразумнѣе отправить эти лица подъ стражею въ гарнизонъ. Они находятся въ открытой перепискѣ съ врагомъ, и съ моей стороны было бы слишкомъ большою отвѣтственностью оставить ихъ на свободѣ. Господа, я васъ объявляю своими плѣнниками. Завтра, на разсвѣтѣ, вы будете отправлены на мѣсто назначенія. Если вы дѣйствительно окажетесь тѣми лицами, за которыхъ вы себя выдаете, васъ отпустятъ на свободу, и дня два ареста не составятъ для васъ особеннаго несчастій. Я не желаю слышать никакихъ возраженій, обратился онъ къ мистеру Джарви, который открылъ ротъ, чтобъ сказать что то, — мои служебныя обязанности не позволяютъ мнѣ тратить время на пустые, разговоры.

— Ладно, ладно, серъ, сказалъ мистеръ Джарви; — вы вольны играть на своей дудкѣ какъ хотите; но смотрите, чтобы вамъ не пришлось скоро заплясать подъ мою музыку.

Офицеръ начала, о чемъ-то совѣщаться съ горцами; но я не могъ разобрать ихъ шопота. Когда совѣщаніе было окончено, они всѣ вышли изъ дому.

— Эти горцы, сказалъ мистеръ Джарви послѣ ихъ уходи, — принадлежатъ къ западнымъ кланамъ. Судя по разсказамъ, они не лучше своихъ сосѣдей; однакоже, они привели своихъ людей изъ далекаго Аргайльшира, чтобъ воевать съ бѣднымъ Робомъ; это вѣдь старинная вражда между ними; Грэамы, Бухананы и графство Леноксъ также поднялись противъ Роба. Впрочемъ, я не особенно ихъ виню; кому же охота терять свои стада! Вдобавокъ, солдатъ вывели изъ гарнизона, не объяснивъ имъ даже противъ кого ихъ посылаютъ. Прежде чѣмъ солнце позолотитъ вершины горъ, Робу придется плохо. А знаете что я вамъ скажу: я хоть и представитель правосудія, а все-таки, чортъ побери, я бы сердечно порадовался, если бы Робъ ихъ перехитрилъ.

ГЛАВА XXX.

Послушайте, генералъ, обратите вниманіе на мои слова: взгляните мнѣ прямо въ лице, — въ лице слабой женщины, и скажите, видна ли на немъ хоть тѣнь боязни; оно поблѣднѣло, но не отъ страха, а отъ гнѣва; я не нуждаюсь въ вашемъ состраданіи. Бондука.

Намъ позволили выспаться до разсвѣта, и мы постарались размѣститься поудобнѣе, насколько позволяло жалкое убранство комнаты. Мистеръ Джарви, утомленный ѣздою я послѣдующими происшествіями, не слишкомъ безпокоился о своемъ арестѣ, который во всякомъ случаѣ представлялъ для него только временную непріятность, притомъ онъ былъ гораздо менѣе взыскателенъ чѣмъ я къ чистотѣ и удобству постели; поэтому, не долго думая, онъ забрался въ одну изъ описанныхъ мною коекъ, расположенныхъ вдоль стѣнъ, откуда вскорѣ послышалось его громкое храпѣніе. Я опустилъ голову на столъ и заснулъ безпокойнымъ, прерывистымъ сномъ. Въ теченіе ночи замѣтно было, что въ отрядѣ, задержавшемъ насъ, господствуютъ нерѣшительность и сомнѣніе. Солдаты входили и выходили, отправлялись на рекогносцировку и возвращались къ начальнику съ неудовлетворительными по видимому извѣстіями. Капитанъ очень безпокоился и посылалъ куда-то новые пикеты изъ двухъ-трехъ человѣкъ, изъ которыхъ не всѣ, возвращались обратно въ селеніе, какъ я могъ узнать по недовольному шопоту окружавшихъ меня лицъ.

На разсвѣтѣ, капралъ и двое солдатъ торжественно притащили въ комнату горца, въ которомъ я узналъ своего стараго знакомаго, бывшаго привратника глазгоской тюрьмы. Шумное появленіе новыхъ лицъ разбудило мистера Джарви; онъ открылъ глаза и сдѣлалъ то же открытіе что я.

— Господи помилуй насъ!воскликнулъ судья, — они поймали несчастнаго Дугаля. Капитанъ, я вамъ предлагаю поручительство, совершенно достаточное поручительство за Дугаля.

Мистеръ Джарви предложилъ свои услуги отъ добраго сердца, въ благодарное воспоминаніе о недавней помощи, оказанной ему горцемъ. Но капитанъ вѣжливо попросилъ его не вмѣшиваться въ чужія дѣла и не забывать, что онъ самъ состоитъ въ настоящую минуту плѣнникомъ.

— Будьте свидѣтелемъ, мистеръ Осбальдистонъ, воскликнулъ судья, по видимому ближе знакомый съ гражданскимъ судопроизводствомъ, чѣмъ съ военнымъ; — будьте свидѣтелемъ, что онъ отказался принять поручительство. По моему мнѣнію Дугаль будетъ имѣть полное право, въ силу тысяча семьсотъ первой статьи, искать съ него убытки за неправильное задержаніе, и я увѣренъ, что правосудіе окажется на его сторонѣ.

Капитанъ Торнтонъ (такъ звали начальника отряда) не обратилъ никакого вниманія на доводы и угрозы мистера Джарви; онъ подвергъ Дугаля строгому допросу и заставилъ его послѣдовательно признаться въ томъ, что онъ-зналъ Робъ-Роя Макъ-Грегора, и видѣлъ его годъ тому назадъ, полгода назадъ, недѣлю, назадъ что онъ разстался съ нимъ въ концѣ концовъ часъ тому назадъ. Дугаль признавался въ этихъ подробностяхъ съ большимъ отвращеніемъ, какъ бы выжимая свою кровь по каплямъ, и очевидно находился подъ вліяніемъ страшной угрозы, такъ какъ Торнтонъ обѣщался повѣсить его на ближайшемъ деревѣ, если онъ не дастъ точныхъ и подробныхъ свѣденій о Робъ-Роѣ.

— А теперь, любезный другъ, сказалъ капитанъ, — ты намъ сообщи, сколько людей находится въ настоящую минуту въ шайкѣ твоего господина.

Дугаль уклончиво посмотрѣлъ по сторонамъ и началъ увѣрять, что не можетъ съ точностью отвѣтить на этотъ вопросъ.

— Смотри мнѣ прямо въ глаза, горная собака, воскликнулъ капитанъ, — и помни, что твоя жизнь зависитъ отъ твоего отвѣта. Сколько негодяевъ было у твоего господина когда ты ушелъ отъ него?

— Я думаю, что послѣ меня осталось около шести негодяевъ.

— Я куда дѣвались остальные?

— Они отправились съ лейтенантомъ противъ западныхъ клановъ.

— Противъ западныхъ клановъ! повторилъ капитанъ. — Гм, это довольно вѣроятно; а тебя зачѣмъ послали въ эту сторону?

— Посмотрѣть что дѣлаетъ ваша милость съ джентльменами въ красныхъ курткахъ въ этомъ селеніи.

— Молодецъ-то, кажется, обманулъ меня, сказалъ мистера. Джарви, подойдя ко мнѣ сзади; — хорошо, что я за него не поручился деньгами.

— Любезный другъ, продолжалъ капитанъ, — выслушай меня со вниманіемъ; намъ нужно хорошенько понять другъ друга. Ты признался, что пришелъ сюда лазутчикомъ, а слѣдовательно можешь быть немедленно повѣшенъ. Но если ты мнѣ окажешь услугу, я тебѣ отплачу тѣмъ же. Мнѣ нужно поговорить съ твоимъ господиномъ о серьезномъ дѣлѣ, и надѣюсь, что ты не откажешь мнѣ въ любезности проводить меня къ нему съ небольшимъ отрядомъ. За такую услугу я отпущу тебя на свободу, и дамъ тебѣ въ придачу пятый ней.

— Охъ! охъ! воскликнулъ Дугаль въ крайнемъ смущеніи; — охъ, я не могу этого сдѣлать я не могу этого сдѣлать: лучше повѣсьте меня!

— Разумѣется, мы тебя повѣсимъ, любезный другъ, сказала. капитанъ, — и ты пеняй самъ на себя за преждевременную смерть. Капралъ Крампъ, приведите въ исполненіе приговоръ!

Капрала, остановился передъ несчастнымъ Дугалемъ, закручивая веревку, которую онъ нашелъ гдѣ-то въ углу. Когда петля была готова, Крампа, набросилъ ее на шею осужденнаго, и съ помощію двухъ солдатъ потащилъ его къ дверямъ. Дугаль, не помня себя отъ страха, воскликнулъ:

— Джентльмены, подождите, подождите! Я исполню желаніе господина капитана, подождите!

— Уведите этого негодяя! сказалъ мистеръ Джарви, — онъ болѣе чѣмъ когда либо заслуживаетъ висѣлицы; уведите его, капралъ! Зачѣмъ вы не уводите его?

— Я твердо убѣжденъ почтенный джентльменъ, возразилъ капралъ, — что вы не торопили бы, если бы васъ самихъ тащили на висѣлицу.

Я не разслышалъ за этимъ разговоромъ что произошло между плѣннымъ горцемъ и капитаномъ Торнтономъ; до меня только дошли послѣднія слона Дугаля, произнесенныя плаксивымъ, смиреннымъ голосомъ:

— Такъ вы меня отпустите какъ только я васъ приведу ки Макіі-Грегору? Охъ, горе мое! Охъ!

— Перестань хныкать, негодяй! Дню тебѣ слово, что ничего больше не потребую отъ тебя. Капралъ, соберите команду переді. домомъ, и велите подать этимъ джентльменамъ лошадей; мы должны ихъ взять съ собою, потому что намъ нечего оставить при нихъ. Съ Богомъ, господа, въ путь!

Солдаты засуетились и приготовились къ выступленію. Насъ вывели изъ дому, вмѣстѣ съ Дугалемъ, какъ плѣнныхъ. Когда, мы остановились въ сѣняхъ, горецъ напомнилъ капитану объ обѣщанныхъ пяти гинеяхъ.

— Можешь ихъ сейчасъ получить, сказалъ Торнтонъ, кладя ему въ руку нѣсколько золотыхъ; — но помни, что если ты попробуешь обмануть насъ, я собственноручно разможжу тебѣ черепъ.,

— Я ошибся въ негодяѣ, замѣтила, мистеръ Джарви: онъ гнусный измѣнникъ! Злосчастная страсть къ деньгамъ, сколько людей ты губишь! Мечъ умерщвляетъ тѣло, говорилъ мой отецъ, альдерманъ Джарви, а золото умерщвляетъ душу.

Въ эту минуту подошла хозяйка и потребовала уплаты за все выпитое и съѣденное, включая угощеніе маіора Гальбрайта и его горныхъ друзей. Англійскій офицеръ хотѣлъ что-то возразить, но мисисъ Макъ-Альпинъ объявила, что она никогда не повѣрила бы рюмки вина въ долга, кутившей у нея компаніи, если бы не разслышала въ разговорѣ имени господина капитана; что если мистеръ Гальбрайтъ и вернется когда-нибудь, то врядъ ли съ него можно будетъ получить что-либо; а она бѣдная вдова и живетъ однимъ доходомъ съ заведенія.

Капитанъ Торнтонъ положилъ конецъ ея сѣтованіямъ, заплативъ по счету, который простирался всего до нѣсколькихъ англійскихъ шиллинговъ, что однако составляло громадную сумму на шотландскія деньги. Благородный капитанъ хотѣлъ также заплатить за меня и за мистера Джарви; но судья рѣшительно отказался отъ такой щедрости и отдѣльно расчихался за насъ обоихъ съ хозяйкой, хотя она совѣтовала ему жалѣть какъ можно меньше англичанъ, которые еще порядкомъ насъ помучаютъ. Капитанъ воспользовался случаемъ, чтобы слегка извиниться передъ нами за безцеремонный арестъ.

— Если вы честные и мирные граждане, сказалъ онъ, — вы не пожалѣете лишняго дня, пожертвованнаго для блага королевства; если же слѣдствіе покажетъ противное, мнѣ по крайней мѣрѣ не придется упрекать себя въ упущеніи своихъ обязанностей.

Намъ пришлось удовольствоваться такимъ объясненіемъ, противъ котораго не, стоило ничего возражать, и весь отрядъ двинулся въ путь.

Я никогда не забуду радостнаго чувства, которое овладѣло мною, когда я вырвался на свѣжій утренній воздухъ изъ темной, дымной хижины, такъ негостепріимно пріютившей меня на ночь, и когда я увидѣлъ на горизонтѣ солнце, выплывавшее на причудливомъ облачномъ тронѣ, затканномъ золотомъ и пурпуромъ. Яркіе лучи его весело освѣщали картину дивной красоты, какою рѣдко приходится любоваться. На лѣво за куталась въ утреннюю дымку глубокая долина, на днѣ которой Форта прокладывала себѣ путь на востокъ, прихотливо изгибаясь у подножія горъ, покрытыхъ роскошными лѣсами; направо между скалами уходилъ въ зеленую чащу бассейнъ, въ которомъ покоилось прозрачное озеро, и утренній вѣтерокъ гулялъ по немъ мелкой рябью, сверкавшей подъ солнечными лучами. Вдоль берега тянулись отмели и громоздились горы, съ которыхъ глядѣли въ воду высокіе дубы и березы. Шелестъ листьевъ, колеблемыхъ вѣтромъ, и алмазныя капли росы, переливавшія всѣми цвѣтами радуги, придавали жизнь торжественному уединенію. Человѣкъ какъ будто съеживался, чувствуя свое ничтожество среди природы, возвышавшейся до такой дивной красоты. Селеніе Аберфойль, по которому мы проѣзжали, состояло изъ десяти или двѣнадцати жалкихъ хижинъ, сложенныхъ изъ необтесаннаго камня, замазаннаго не цементомъ, а глиной, и покрытыхъ дерномъ, набросаннымъ на березовые и дубовые сучья, набранные въ сосѣднихъ лѣсахъ. Крыши спускались такъ низко къ землѣ, что по мѣткому замѣчанію Андрю Фэрсервиса путешественникъ темною ночью тогда только узнавалъ что ѣдетъ по деревнѣ, когда лошадь проваливалась всѣми четырьмя ногами во внутренность хижины.

Судя по всему, жилище мисисъ Макъ-Алыіннъ, не смотра на свой жалкій видъ, было самой роскошной постройкой въ селеніе, которое вѣроятно и по нынѣ остается въ прежнемъ положеніи (ты можешь въ этомъ убѣдиться Трешамъ, если полюбопытствуешь провѣрить мое описаніе); не даромъ шотландцы простираютъ такъ далеко свою ненависть къ нововведеніямъ, не соглашаясь даже сдѣлать исключенія въ пользу необходимыхъ улучшеній^[48].

Наше шумное выступленіе подняло на ноги обитателей жалкихъ хижинъ. Когда нашъ отрядъ выстроился въ походную колонну, чтобы двинуться въ путь, старыя женщины первыя вышли посмотрѣть на насъ и остановились въ полуотворенныхъ дверяхъ. Сѣдыя, растрепанныя головы, небрежно повязанныя шерстяными косынками, морщинистыя лица, длинныя костлявыя руки, выдѣлывавшія странные жесты; дикая, непонятная гаэльская рѣчь, — все это невольно напомнило мнѣ вѣдьмъ въ Макбетѣ, и я живо представилъ, себѣ роковыхъ сестеръ въ образѣ аберфойльскихъ старухъ. На улицу выбѣжали ребятишки, — одни совсѣмъ голые, другіе едва прикрытые грязными лохмотьями, — и хлопая маленькими ручонками принялись кривляться передъ англійскими офицерами, огрызаясь на нихъ съ такой сосредоточенной ненавистью, съ такимъ озлобленіемъ, что заставляли забывать свой нѣжный возрастъ. Меня поразило то обстоятельство, что на всемъ протяженіи селенія, по видимому довольно густо населеннаго, не было видно никакихъ мужчинъ, ни даже мальчиковъ старше десяти и двѣнадцати лѣтъ. Я невольно подумалъ, что аберфойльскіе обитатели подготовляютъ намъ въ теченіе дня болѣе серьезныя непріятности, чѣмъ недовольное ворчаніе женщинъ и дѣтей.

Но старшіе представители мѣстнаго населенія дали полную волю своей непріязни только тогда, когда мы двинулись въ путь. Какъ только послѣдніе солдаты вышли изъ деревни и потянулись вдоль озера по узкой тропинкѣ, по которой туземцы возили дрова и дернъ изъ сосѣдняго лѣса, за нами раздались пронзительные женскіе крики, вмѣстѣ съ визгомъ дѣтей и хлопаніемъ въ ладоши, которымъ горныя женщины выражаютъ и гнѣвъ и печаль. Я повернулся къ Андрю, блѣдному какъ смерть, и спросилъ его о причинѣ такого необычайнаго шума.

— Мы скоро узнаемъ въ чемъ дѣло, сказалъ онъ. — Причину? Вы желаете знать причину? Жены горцевъ проклинаютъ красныхъ куртокъ, такъ же какъ и всѣхъ, говорящихъ по англійски, и посылаютъ намъ въ слѣдъ самыя ужасныя пожеланія. Я довольно слышалъ слава Богу, какъ женщины ругаются въ Шотландіи и Англіи; по такую брань, какую подымаетъ здѣшняя сволочь, рѣдко услышишь: и чего-то не пожелаютъ ихъ проклятые языки? — чтобъ человѣку околѣть какъ собакѣ, чтобъ ему захлебнуться въ собственной крови, чтобъ ему умереть смертью Вальтера Куминга изъ Габона^[49] отъ котораго осталась только кровавая кашица. Я думаю, самъ чортъ, и тотъ не могъ бы научить ихъ худшимъ проклятіямъ. А главная бѣда въ томъ, что онѣ совѣтуютъ вамъ идти вдоль озера и посмотрѣть на него ущелія.

Андрю Фэрсервисъ подтвердилъ мое предположеніе о засадѣ, которую намъ по видимому подготовляли горцы. Дорога способствовала какъ нельзя болѣе неожиданному нападенію: оставивъ берегъ озера, она тянулась по трясинѣ, поросшей мелкимъ кустарникомъ, и углубляясь въ дремучіе лѣса, гдѣ непріятель могъ подкараулить насъ въ нѣсколькихъ шагахъ, пересѣкала горные потоки, въ которыхъ вода доходила до колѣнъ и быстрое теченіе заставляло солдатъ держаться за руки, чтобы устоять на ногахъ.

Я плохо понималъ военное искуство, по мнѣ казалось, что въ такой мѣстности дикіе, отважные горцы могли съ успѣхомъ сдѣлать нападеніе на отрядъ регулярнаго войска. Мистеръ Джарви, съ свойственной ему наблюдательностью и здравымъ смысломъ, пришелъ по видимому къ тому же заключенію и настойчиво требовалъ объясненія съ капитаномъ. Когда ему удалось наконецъ добиться вниманія, онъ сказалъ приблизительно слѣдующее:

— Капитанъ, я не съ просьбой обращаюсь къ вамъ; мнѣ вашихъ милостей не нужно, и я своевременно воспользуюсь законнымъ правомъ взыскать съ васъ за неправильное задержаніе. Въ настоящую минуту я позволяю себѣ обратиться къ вамъ какъ другъ короля Георга и его храбраго войска. Не лучше ли будетъ выбрать другое время для похода въ горы? Робъ-Рой никогда не имѣетъ при себѣ менѣе пятидесяти человѣкъ, если же онъ приведетъ съ собою еще гленгайльскихъ, гленфиласскихъ и балькидерекихъ молодцовъ, тогда вамъ придется очень плохо. Какъ другъ короля, я вамъ искренно совѣтую вернуться обратно въ селеніе; аберфойльскія бабы какъ чайки морскія: когда каркаютъ, ждите бури.

— Не безпокойтесь, серъ, возразилъ капитанъ Торнтонъ; — я исполняю приказаніе своего начальства. Ручаюсь вамъ, что шайка негодяевъ, не дающихъ покоя окрестнымъ жителямъ, не уйдетъ отъ насъ, и вы, какъ другъ короля Георга, должны радоваться моимъ словамъ. Конный эскадронъ маіора Гальбрайта, дѣйствуя въ связи съ двумя другими кавалерійскими отрядами, займетъ нижнюю часть этой дикой страны. Триста горцевъ, подъ начальствомъ двухъ джентльменовъ, которыхъ вы видѣли въ трактирѣ, оцѣпятъ верхніе проходы. Кромѣ того, значительная часть гарнизона разставлена на бивуакахъ въ горахъ и лощинахъ. Судя по послѣднимъ извѣстіямъ, Робъ-Рой, видя себя окруженнымъ со всѣхъ сторонъ, рѣшился или укрыться въ какомъ нибудь ущеліи или улизнуть отъ облавы, пользуясь своимъ отличнымъ знаніемъ горныхъ проходовъ.

— Я вамъ скажу въ отвѣтъ, возразилъ мистеръ Джарви, — что нынче поутру въ головѣ у Гарсхатахина было больше хмели чѣмъ мозговъ. Будь я на вашемъ мѣстѣ, капитанъ, я бы не положился вполнѣ на горцевъ; соколъ сокола не охотно клюетъ. Положимъ, что у нихъ подъ часъ бываютъ ссоры, причемъ они способны и выругать другъ друга и даже хватить мечемъ. Но въ концѣ концевъ они всегда соединятся, когда рѣчь зайдетъ о нападеніи на образованныхъ людей, носящихъ штаны и обладающихъ туго набитымъ кошелькомъ.

Эти слова по видимому произвели нѣкоторое впечатлѣніе на капитана Торнтона. Онъ стянулъ свой отрядъ, приказалъ солдатамъ взвести курки, и сформировалъ авангардъ и арьергардъ, которымъ поручилъ внимательно осматривать окрестность. Дугаль подвергся новому, строжайшему допросу, и дословно повторилъ свои прежнія показанія. Когда его спросили, зачѣмъ онъ повелъ отрядъ по такой опасной и подозрительной дорогѣ, онъ притворился обиженнымъ и сказалъ:

— Не я же дѣлалъ дорогу; если джентльмены желали путешествовать по большимъ дорогамъ, надо было предупредить меня. Я проводилъ бы ихъ въ Глазго.

Такимъ образомъ дѣло обошлось, и мы продолжали путь.

Дорога снова повернула къ озеру, которое сверкало передъ нами сквозь густую зелень. Но вотъ лѣсъ кончился, и мы очутились на самомъ краю берега; вѣтеръ стихъ и озеро лежало у нашихъ ногъ громаднымъ зеркаломъ, гдѣ отражались мрачныя горы, высокія скалы и песчаныя отмели. Тропинка, но которой мы подвигались, шла вдоль крутаго обрыва надъ самой водой; съ другой стороны, гигантскіе утесы громоздились отвѣсной стѣной, такъ что оттуда непріятель могъ уничтожить весь нашъ отрядъ однимъ скатываніемъ каменей. Къ довершенію всего, дорога постоянно сворачивала въ сторону, слѣдуя по извилистому берегу, такъ что мы могли видѣть передъ собою не дальше какъ на сто шаговъ. Капитанъ Торнтонъ по видимому струхнулъ не на шутку, увидѣвъ себя окруженнымъ такими опасными препятствіями. Онъ нѣсколько разъ повторилъ солдатамъ приказанія быть на сторожѣ, а Дугаля снова пристращалъ немедленной смертью, какъ только откроется засада. Дугаль выслушалъ угрозу съ наивнымъ простодушіемъ, доказывавшимъ или глубокое сознаніе невинности, или упорную рѣшимость.

— Джентльменамъ вѣроятію извѣстно, сказалъ онъ, — что рыжаго Грегараха нельзя поймать не подвергаясь нѣкоторой опасности.

Едва Дугаль успѣлъ договорить эти слова, какъ въ авангардѣ произошло замѣшательство, и капралъ, командовавшій имъ, прислалъ къ Торнтону солдата съ извѣстіемъ, что впереди показались горцы, занимающіе выгодную позицію на неприступной возвышенности. Въ тоже время солдатъ изъ арьергарда извѣстилъ, что въ окружавшемъ насъ лѣсу раздались звуки волынки. Капитанъ опытный и храбрый офицеръ, тотчасъ сообразилъ, что надо стараться какъ можно скорѣе пробиться впередъ, но избѣжаніе нападенія съ тыла. Онъ объяснилъ солдатамъ, что звуки волынокъ возвѣщаютъ приближеніе союзныхъ клановъ, и что надо торопиться къ логовищу Робъ-Роя, чтобы удержать за собою исключительную честь побѣды и все денежное вознагражденіе, назначенное за голову знаменитаго разбойника. Поэтому капитанъ приказалъ передовому отряду и арьергаду соединиться съ центромъ въ одну колонну, которая должна была занять всю ширину дороги. „Если ты насъ обманулъ, ты помрешь какъ собака!“ шепнулъ онъ Дугалю, и помѣстилъ его въ самомъ центрѣ между двумя гренадерами, которымъ приказалъ застрѣлить его при первой попыткѣ къ бѣгству. Намъ, для большей безопасности отвели мѣсто возлѣ Дугаля, а самъ Торнтонъ выхватилъ копье изъ рукъ стоявшаго подлѣ него солдата, сталъ во главѣ отряда и скомандовалъ: „впередъ“!

Англійскіе солдаты мужественно пошли на встрѣчу опасности. Нельзя было сказать того же про Андрю Фэрсерипеа, который положительно обезумѣлъ отъ страха. Справедливость требуетъ прибавить, что хотя мы съ мистеромъ Джарви не трусили, однако же намъ было не совсѣмъ пріятно рисковать жизнью въ совершенно постороннемъ намъ дѣлѣ. Впрочемъ, помочь этому не было ни времени ни возможности.

Мы приблизились шаговъ на сорокъ къ тому мѣсту, гдѣ авангардъ увидѣлъ непріятеля. Берегъ вдавался обрывистымъ мысомъ въ озеро; дорога, которая до этого времени огибала попадавшіяся ей препятствія, поднималась въ этомъ мѣстѣ зигзагами на крутую скалу, пользуясь широкими трещинами въ гладкихъ, какъ бы полированныхъ валунахъ. Капралъ объявилъ намъ, что именно на вершинѣ этого утеса, на который было такъ трудно и опасно взбираться, показались незадолго передъ тѣмъ шапки и длинноствольныя ружья горцевъ, укрывшихся вѣроятно въ густомъ верескѣ. Капитанъ приказалъ капралу двинуться впередъ и напасть на непріятеля, а самъ съ остальными солдатами пошелъ вслѣдъ для подкрѣпленія.

Но нападеніе было предупреждено появленіемъ на вершинѣ женской фигуры, закричавшей повелительнымъ голосомъ: „Остановитесь! и отвѣчайте, зачѣмъ вы пришли въ страну Макъ-Грегора?“

Я рѣдко видалъ такую внушительную, величественную женщину. На взглядъ ей можно было дать отъ сорока до пятидесяти лѣтъ, и типъ ея красоты былъ совершенно мужской. На ея рѣзкихъ, выразительныхъ чертахъ лежалъ отпечатокъ суровой жизни, сильныхъ страстей и глубокой печали. Плэдъ не покрывалъ ея головы и плечъ, но обычаю шотландскихъ женщинъ, а охватывалъ ея станъ какъ у мужчинъ. На головѣ у пся была надѣта мужская шляпа съ перомъ, а два пистолета за поясомъ и мечъ въ рукѣ составляли ея вооруженіе.

— Это Эленъ Камбель, жена Роба, сказалъ мистеръ Джарви испуганнымъ шопотомъ; намъ не долго ждать бѣды!

— Зачѣмъ вы пришли сюда? спросила Эленъ еще разъ капитана Торнтона, который двинулся впередъ.

— Мы ищемъ разбойника, Робъ-Роя Макъ-Грегора Камбеля, отвѣтилъ офицеръ, — и не воюемъ съ женщинами; поэтому прошу васъ мирно удалиться и не оказывать намъ напраснаго сопротивленія.

— Да, да, возразила амазонка; — мнѣ не въ первый разъ приходится испытывать ваше великодушіе. Вы опозорили мое доброе имя, такъ что кости моей матери содрогнутся въ могилѣ, когда меня положатъ подлѣ нея. Вы оставили меня безъ крова, безъ пищи, безъ одежды. Вы отняли у насъ все, все что могли отнять! Вы лишили насъ права носить имя нашихъ предковъ, а теперь хотите отнять у насъ жизнь.

— Я не пришелъ отнимать ни чьей жизни, возразилъ капитанъ; — я только обязанъ исполнить свой долгъ относительно государства. Если вы однѣ, вамъ нечего бояться, но если вашимъ безумнымъ товаркамъ придетъ охота сопротивляться намъ, пусть онѣ не пеняютъ на насъ за напрасное кровопролитіе. Господа, впередъ!

— Впередъ! воскликнулъ сержантъ, впередъ ребята! Кошелокъ золота за голову Робъ-Роя!

Авангардъ, въ числѣ шести человѣкъ, двинулся впередъ скорымъ маршемъ; но они едва успѣли дойти до поворота дороги, какъ ихъ встрѣтилъ перекрестный огонь нѣсколькихъ ружей. Выстрѣлы были мѣтко направлены, сержантъ упалъ, раненый пулей на вылетъ; онъ хотѣлъ ползкомъ взобраться на утесъ, и судорожно схватился руками за обломокъ скалы, но силы покинули его и онъ покатился въ озеро, подпрыгивая на острыхъ выступахъ обрывистой скалы; раздался плескъ воды и обезображенный трупъ тяжело пошелъ ко дну. Изъ солдатъ, трое осталось на мѣстѣ, остальные отступили съ болѣе или менѣе тяжелыми ранами.

— Гренадеры, равняйтесь! воскликнулъ капитанъ Торнтонъ.

Въ тѣ времена, милый Трешамъ, этотъ полкъ былъ вооруженъ тѣми разрушительными снарядами, отъ которыхъ онъ получилъ свое имя. Четыре гренадера выступили впередъ, повинуясь приказанію начальника. Остальнымъ было приказано держать оружіе на готовѣ, чтобы въ случаѣ надобности помочь передовому отряду.

Капитанъ Торнтонъ въ торопяхъ сказалъ намъ: Господа, позаботьтесь о своей безопасности, и потомъ закричалъ, обращаясь къ гренадерамъ: „Снаряды въ руки, зажечь фитили, впередъ!“

Весь отрядъ бросился впередъ, съ капитаномъ Торнтономъ во главѣ, гренадеры приготовились кинуть въ кусты, гдѣ предполагалась засада, свои ручныя гранаты, а стрѣлки взвели курки, чтобы поддержать атаку ружейнымъ огнемъ. Дугаль, забытый въ суматохѣ, воспользовался благопріятной минутой, юркнулъ въ лѣсную чащу налѣво отъ дороги, и съ ловкостью дикой кошки сталъ взбираться на утесъ. Я послѣдовалъ его примѣру, инстинктивно вспомнивъ, что открытая дорога ничѣмъ не защищена отъ непріятельскаго огня. Я лѣзъ, пока у меня не захватило дыханія, и не считаю постыднымъ сознаться, что сильные ружейные залпы, повторяемые тысячнымъ эхо, трескъ разрывающихся гранатъ, громкое ура солдатъ и дикіе крики горцевъ значительно усиливали во мнѣ желаніе поскорѣе добраться до безопаснаго убѣжища. Но восхожденіе было такъ затруднительно, что я отказался отъ надежды догнать Дугаля, который перепрыгивалъ какъ бѣлка съ одного выступа на другой; поэтому я обернулся назадъ, желая узнать что сдѣлалось съ другими моими товарищами. Оба къ несчастью находились въ самомъ затруднительномъ положеніи.

Мистеръ Джарви, которому страхъ придавалъ необыкновенное проворство, поднялся футовъ на двадцать отъ дороги, и собирался перешагнуть съ одного утеса на другой, но онъ оступился, и ему вѣроятно пришлось бы отправиться на тотъ свѣтъ къ отцу своему, альдерману, слова и дѣянія котораго онъ вспоминалъ съ такою любовью, если бы фалды его сюртука не зацѣпились за толстый сукъ; благодаря этому обстоятельству онъ повисъ на воздухѣ, напоминая своей фигурой вывѣску Золотаго Рука у одного изъ мелочныхъ торговцевъ Тронгэта.

Андрю Фэрсервисъ началъ отступленіе довольно удачно; но злая судьба привела его на открытую площадку, надъ которой отвѣсно поднимался совершенно неприступный утесъ. Такимъ образомъ онъ попалъ подъ непріятельскій огонь (по крайней мѣрѣ онъ думалъ что попалъ) и въ то же время не рѣшался ни спуститься, ни подняться. Онъ бѣгалъ какъ безумный но узкой площадкѣ и громко молилъ о пощадѣ на гаэльскомъ и англійскомъ языкѣ въ перемежку, смотря потому, на которую сторону, но его мнѣнію, склонялась побѣда. Но въ отвѣтъ на крики несчастнаго слышался только стонъ мистера Джарви, который одинаково мучился отъ тревожныхъ ожиданій и отъ крайне неловкаго, висячаго положенія.

Я хотѣлъ было помочь бѣдному служителю правосудія; но не могъ ничего сдѣлать безъ содѣйствія Фэрсервиса, а его нельзя было заставить ни жестами, ни просьбами, ни угрозами, ни приказаніями, спуститься со скалы внизъ; такъ бездарный министръ упорно сидитъ на незаслуженномъ мѣстѣ, не рѣшаясь или не умѣя сложить съ себя должности, къ которой онъ неспособенъ. Андрю продолжалъ хныкать и молить о пощадѣ, хотя его никто не слушалъ, и бѣгалъ взадъ и впередъ съ самыми потѣшными ужимками, уклоняясь отъ воображаемыхъ пуль, свистъ которыхъ ему чудился надъ головою.

Но черезъ нѣсколько минутъ исчезла причина его безумнаго страха. Перестрѣлка вдругъ прекратилась, свидѣтельствуя объ окончаніи битвы. Моей первой заботой было отыскать побѣдителей (все равно, кто они были) и заявить имъ о безпомощномъ положеніи мистера Джарви, продолжавшаго висѣть между небомъ и землею, какъ гробъ Магомета. Послѣ долгихъ, тщетныхъ стараній, я нашелъ мѣсто, съ котораго могъ обозрѣть поле битвы. Схватка кончилась, и какъ слѣдовало ожидать судя по мѣсту и обстоятельствамъ, повлекла за собою пораженіе капитана Торнтона. Я увидѣлъ какъ шайка горцевъ обезоруживала капитана и остатки его отряда. Эти остатки состояли всего изъ двѣнадцати человѣкъ, которымъ пришлось бороться съ непріятелемъ, втрое болѣе многочисленнымъ, и выдерживать убійственный ружейный огонь, не имѣя возможности отвѣчать на него. Горцы купили побѣду дешевой цѣной; гранаты ранили у нихъ двухъ человѣкъ и убили одного. Всѣ эти подробности я узналъ конечно впослѣдствіи. Въ настоящую минуты, пораженіе капитана Торнтона было для меня несомнѣнно потому, что онъ стоялъ среди горцевъ, облитый кровью, безъ шляпы, безъ меча, и печально смотрѣлъ какъ его солдаты подвергались обезоруженію, строгой военной мѣрѣ, которая имѣетъ цѣлью защитить побѣдителей отъ возможной мести побѣжденныхъ.

ГЛАВА XXXI.

„Горе побѣжденнымъ!“ сурово воскликнулъ Бреннъ, когда гордый Римъ палъ къ ногамъ галловъ; „горе побѣжденнымъ!“ и его тяжелый мечъ опустился на вѣсы, на которыхъ лежалъ откупъ. Такъ всегда на полѣ битвы участь побѣжденныхъ зависитъ всецѣло отъ воли побѣдителей! Галліада.

Я старался отыскать Дугаля между побѣдителями, не сомнѣваясь въ томъ, что онъ дѣйствовалъ по заранѣе обдуманному плану и нарочно завелъ англійскій отрядъ въ ущеліе; невѣжественный, полудикій горецъ невольно возбуждалъ во мнѣ удивленіе искуствомъ, съ которымъ онъ замаскировалъ свои намѣреніи, разыгравъ съ самаго начала притворную роль перебѣжчика, съ отвращеніемъ измѣняющаго своимъ товарищамъ, чтобы спасти свою жизнь. Я счелъ небезопаснымъ тотчасъ явиться къ побѣдителямъ, опьяненнымъ побѣдой и способнымъ на всякія жестокости; на моихъ глазахъ нѣсколько раненыхъ солдатъ, не имѣвшихъ силъ подняться съ мѣста, были безжалостно умерщвлены горцами или, лучше сказать, толпою оборванныхъ мальчишекъ, принимавшихъ участіе въ схваткѣ. Итакъ, я счелъ небезопаснымъ явиться къ горцамъ безъ ходатая; а такъ какъ Камбеля, другими словами, знаменитаго разбойника Робъ-Роя не видно было на полѣ битвы, то я рѣшился прибѣгнуть къ защитѣ и покровительству его соглядатая, Дугаля.

Однако поиски мои за горцемъ оказались безуспѣшными, и я возвратился назадъ, чтобы какъ нибудь помочь несчастному мистеру Джарви; но къ величайшему моему удовольствію онъ успѣлъ уже выбраться изъ своего опаснаго положенія между небомъ и, землею. Съ темнобагровымъ лицомъ, съ разорваннымъ платьемъ, онъ сидѣлъ у подножія скалы, надъ которой висѣлъ незадолго передъ тѣмъ. Я подошелъ къ нему и поздравилъ его съ благополучнымъ спасеніемъ; но онъ въ первую минуту довольно холодно отвѣтилъ на мое искреннее привѣтствіе. Сильный припадокъ кашля и одышки не позволялъ ему выражаться связно и послѣдовательно.

— Мъ! Мъ! Уфъ! Уфъ!… говорятъ, что… уфъ! уфъ!… что хорошій другъ пре… преданнѣе брата… уфъ! уфъ! охъ! Такъ какъ я собрался въ эту дикую страну, мистеръ Осбальдистонъ… уфъ!…уфъ!… дикую страну, проклятую Богомъ и людьми… уфъ!… охъ! охъ!… Господи прости мнѣ грѣшныя слова!… такъ какъ я собрался сюда… единственно для васъ, мистеръ Осбальдистонъ, хорошо ли было съ вашей стороны… уфъ!… уфъ! уфъ!… съ вашей стороны, бросить меня на произволъ дикихъ горцевъ и красныхъ куртокъ; а потомъ… потомъ… уфъ! уфъ!.., оставить меня между небомъ и землею… какъ будто я… уфъ! уфъ!… нечистый духъ какой, и не постараться даже… уфъ! уфъ!… не постараться даже помочь мнѣ?

Я разсыпался въ извиненіяхъ, и успѣлъ доказать мистеру Джарви, послѣ многихъ тщетныхъ попытокъ, что я одинъ, безъ помощи третьяго лица, не имѣлъ никакой возможности помочь ему, и почтенный жрецъ правосудія, который былъ въ сущности добрѣйшимъ существомъ, не смотря на минутныя вспышки гнѣва, возвратилъ мнѣ свое расположеніе. Тогда я позволилъ себѣ спросить его, какъ онъ успѣлъ освободиться отъ такой опасности»

— Успѣлъ освободиться! Я бы могъ остаться на скалѣ до втораго пришествія, такъ какъ мои руки и ноги безпомощно болтались на воздухѣ, напоминая наши старинные городскіе вѣсы. Но спасибо молодцу Дугалю, опять выручилъ! Онъ кинжаломъ отрѣзалъ фалды моего сюртука, и вмѣстѣ съ другимъ горцемъ поставилъ меня на ноги такъ ловко, какъ будто я цѣлую вѣчность стоялъ на нихъ. Что значитъ носить хорошее, прочное сукно! Если бы мой сюртукъ былъ сдѣланъ изъ какой-нибудь гнилой французской матеріи, онъ бы не выдержалъ моего грузнаго, тѣла; честь и слава ткачу, изготовившему такое сукно! Я такъ же спокойно плавалъ въ воздухѣ, какъ плашкотъ въ Брумила, прикрѣпленный къ берегу тройнымъ канатомъ.

Я спросилъ мистера Джарви, куда исчезъ его спаситель.

— Онъ мнѣ сказалъ остаться здѣсь, отвѣтилъ судья, — полагая что съ моей стороны будетъ небезопасно показаться безъ него на глаза лэди. Я думаю, что онъ пошелъ васъ искать; онъ разумный человѣкъ, и врядъ ли совралъ насчетъ лэди, какъ онъ ее называетъ. Эленъ Камбель никогда не отличалась тихимъ, смирнымъ нравомъ, у нея рѣшительный, желѣзный характеръ, и Робъ самъ побаивается ея. Я увѣренъ, что она меня не узнаетъ, такъ какъ мы уже много лѣтъ не видались; поэтому я думаю, что благоразумнѣе дождаться возвращенія Дугаля.

Я согласился съ мнѣніемъ мистера Джарви; но судьба бываетъ капризна, и никому изъ насъ не суждено было воспользоваться въ этотъ день мудрой осторожностью судьи.

Когда ружейный огонь прекратился, Андрю Фэрсервисъ пересталъ прыгать и кривляться на узкой площадкѣ, куда онъ залѣзъ отъ страха. Но находясь на вершинѣ открытой скалы онъ не могъ укрыться отъ проницательныхъ взоровъ горцевъ, которые теперь занялись рекогносцировкой мѣстности. Мы узнали по громкому, дикому крику побѣдителей, что они отыскали Андрю; трое или четверо горцевъ бросились тотчасъ въ кусты и стали взбираться по крутому склону горы, направляясь съ разныхъ сторонъ къ тому мѣсту, гдѣ ихъ взорамъ предстала смѣшная фигура моего слуги.

Приблизившись къ нему на ружейный выстрѣлъ и нисколько не заботясь о его безвыходномъ положеніи, они прицѣлились въ него изъ своихъ длинныхъ испанскихъ ружей и дали ему понять очень выразительными жестами, что ему непремѣнно надо сойти внизъ и сдаться безъ сопротивленія, такъ какъ въ противномъ случаѣ съ нимъ будетъ поступлено какъ съ мишенью, выставляемою на ружейныхъ ученьяхъ. Такіе, убѣдительные доводы заставили Андрю рѣшиться на обратное путешествіе; сознаніе болѣе очевидной и неминуемой опасности взяло верхъ надъ его боязнію расшибиться, и онъ сталъ спускаться съ горы, цѣпляясь за каждый кустъ, за каждый выступъ скалы, и пользуясь рѣдкой минутой, когда одна изъ его рукъ оставалась свободною, чтобы дѣлать умоляющіе жесты горцамъ, стоявшимъ внизу и продолжавшимъ цѣлиться въ него. Въ концѣ концовъ Андрю благополучно спустился съ своего опаснаго убѣжища, что ему вѣроятно не удалось бы сдѣлать, если бы на него не дѣйствовалъ страхъ мгновенной смерти. Горцы очень потѣшались надъ его неловкостью, и время отъ времени стрѣляли на воздухъ, чтобы еще больше напугать несчастнаго Фэрсервиса и заставить его поспѣшнѣе слѣзать.

Когда онъ достигъ подошвы скалы, нога у него повернулась, и онъ растянулся во весь ростъ на травѣ. Прежде чѣмъ онъ успѣлъ подняться, горцы стремительно бросились къ нему и съ невѣроятной быстротой сорвали съ него парикъ, шляпу, куртку, плащъ, чулки и башмаки, и выворотили всѣ карманы, такъ что мистеръ Фэрсервисъ упалъ на землю приличнымъ, хорошо одѣтымъ городскимъ обывателемъ, а всталъ на ноги оборваннымъ, растерзаннымъ, плѣшивымъ пугаломъ, сильно напоминая общипанную воропу. Не смотря на то, что острые каменья и колючій вереска, безжалостно раздирали его голыя ноги, горцы, поймавшіе Андрю, потащили его по направленію къ дорогѣ, гдѣ ихъ ожидали товарищи.

Намъ съ мистеромъ Джарви не было никакой возможности укрыться; мы находились на пути, по которому горцы тащили Фэрсервиса, и они тотчасъ окружили насъ, угрожая намъ кинжалами, мечами и пистолетами. Съ нашей стороны было бы безумно сопротивляться, тѣмъ болѣе что мы не имѣли при себѣ оружія. Поэтому мы подчинились нашей участи и приготовились явиться въ томъ дѣвственно чистомъ костюмѣ (пользуясь выраженіемъ. короля Лира), въ которомъ, благодаря безцеремонной предупредительности горцевъ, пять пріятель Андрю дрожалъ, отъ. холода и отъ страха въ нѣсколькихъ шагахъ отъ васъ. Но судьба сжалилась надъ нами и не переполнила чаши нашихъ бѣдствій; въ. то самое время какъ я разставался съ своимъ галстухомъ, (изъ тончайшаго батиста, замѣчу мимоходомъ, обшитымъ, дорогими кружевами), а съ мистера Джарви снимали охотничью куртку, намъ. на помощь явился Дугаль, и сцена перемѣнилась. Онъ остановилъ горцевъ криками и угрозами, насколько я могъ судить по его громкому голосу и неистовымъ жестамъ., и заставилъ ихъ не. только прекратить дальнѣйшій грабежъ, но даже возвратить намъ, отнятыя вещи. Онъ вырвалъ, мой галстухъ изъ рукъ горца, овладѣвшаго имъ, и съ такой ревностью повязалъ мнѣ имъ шею, что я едва не задохся, и не безъ основанія предположилъ, что онъ въ глазгоской тюрьмѣ не только исполнялъ, должность привратника, по также помогалъ иногда палачу вѣшать преступниковъ. Онъ съ такою же заботливостью набросилъ на плечи мистеру Джарви его охотничью куртку; потомъ собралъ, вокругъ себя горцевъ, къ которымъ, между тѣмъ присоединились новые товарищи, и повелъ ихъ подъ гору; къ мистеру Джарви и ко мнѣ онъ приставилъ нѣсколько человѣкъ, строго приказавъ имъ не отходить отъ насъ ни на шагъ, и помогать намъ спускаться по обрывистому ущелью. Но Андрю Фэрсервисъ напрасно надрывалъ легкія, стараясь обратить на себя вниманіе Дугаля; ему такъ и не вернули отобранныхъ, вещей.

— Нѣтъ, нѣтъ, твердилъ Дугаль въ отвѣтъ на его жалобные крики, — вы вѣдь не джентльменъ, я полагаю; есть между нами люди почище васъ., которые ходятъ босые, такъ вамъ, значитъ, не трудно будетъ прогуляться въ такомъ видѣ, — Предоставивъ Фэрсервису отбиваться какъ умѣлъ отъ оскорбленій и насмѣшекъ окружавшей его толпы горцевъ, Дугаль повелъ насъ по узкой тропинкѣ къ площадкѣ, на которой происходила схватка, чтобы представить новыхъ плѣнныхъ амазонкѣ, стоявшей во главѣ отряда.

Насъ дѣйствительно привели къ ней послѣ долгихъ стараній Дугаля, который кричалъ, бранился и лѣзъ въ драку съ товарищами, отбивая отъ нихъ своихъ плѣнниковъ. Это была женщина съ суровой, дикой, воинственной наружностью, которая вселяла мало довѣрія и внушила мнѣ невольныя опасенія. Я не знаю, принимала ли Эленъ Макъ-Грегоръ личное участіе въ схваткѣ (меня впослѣдствіи старались увѣрить въ противномъ), по взглянувъ на нее, я невольно подумалъ, что она возвратилась съ кровавой бойни; ея лице и руки были забрызганы кровью, кровь струилась съ меча, который она держала въ рукѣ, и падала крупными каплями на платье; щеки горѣли зловѣщимъ румянцемъ, а черные волосы выбивались безпорядочными прядями изъ подъ красной шапочки съ перомъ, составлявшей ея головной уборъ. Въ ея смѣлыхъ черныхъ глазахъ свѣтилось гордое сознаніе торжества и удовлетворенной мести. Нельзя было впрочемъ сказать, что ея наружность отличалась особенной жестокостью и кровожадностью. Когда первыя мучительныя минуты свиданія прошли, Эленъ напоминала вдохновенныхъ героинь, которыми я любовался на картинахъ въ католическихъ церквахъ. Ей недоставало, правда, красоты Юдпои и мужественной выразительности въ чертахъ, которую художники обыкновенно придаютъ Деворѣ, или женѣ Эвора Кенитскаго, изображенной въ ту минуту, когда къ ея ногамъ падаетъ тиранъ Израиля, жившій въ языческомъ Гаросетѣ. Но тѣмъ не менѣе дикій восторгъ, оживлявшій каждый мускулъ ея энергичнаго лица, приближала. ее къ безсмертнымъ образцамъ, въ которыхъ великіе художники увѣковѣчили героинь священной исторіи.

Я рѣшительно не зналъ, въ какихъ выраженіяхъ обратиться къ такой необыкновенной женщинѣ, но мистеръ Джарви вывелъ меня изъ затрудненія; онъ положилъ конецъ неловкому молчанію сильнымъ припадкомъ кашля (быстрая ходьба опять нагнала на него одышку), и потомъ началъ слѣдующую рѣчь:

— Я очень радъ счастливому случаю (предательское дрожаніе голоса судьи заставило бы всякаго усомниться въ искренности этого любезнаго предисловія), я очень радъ счастливому случаю, повторилъ мистеръ Джарви, стараясь придать надлежащую интонацію послѣднимъ словамъ, доставляющему мнѣ возможность поздравить съ добрымъ утромъ жену моего родственника Робина… Уфъ! Уфъ! Уфъ! — Ну что вы подѣлывали (онъ перешелъ къ своей обычной фамиліарной самоувѣренной манерѣ говорить), что вы подѣлывали все это долгое время? Вы вѣроятно забыли меня, мисисъ Макъ-Грегоръ Камбель…. Уфъ! Уфъ!… Но вы конечно помните моего отца, альдермана Николя Джарви, жившаго на Соленомъ-Рынкѣ, въ Глазго?… онъ былъ честный человѣкъ… основательный человѣкъ… и очень уважалъ все ваше семейство. И такъ, какъ я уже имѣлъ честь выразиться, я очень, очень радъ васъ видѣть, мисисъ Макъ-Грегоръ Камбель, очень радъ видѣть супругу моего родственника. Я бы очень желалъ поклониться вамъ, но ваши слуги держатъ мои руки въ желѣзныхъ тискахъ. Къ тому же, вамъ не мѣшало бы умыться — говорю вамъ совершенно откровенно, какъ жрецъ правосудія — вамъ не мѣшало бы умыться, прежде чѣмъ принимать вашихъ друзей.

Мистеръ Джарви очень некстати обратился съ такой фамиліарной, шутливой рѣчью къ женщинѣ, собиравшейся произнести приговоръ надъ жизнью нѣсколькихъ людей и находившейся еще подъ опьяняющимъ впечатлѣніемъ побѣды, достигнутой кровопролитною битвою.

— Кто вы такой, воскликнула она, — и какъ вы смѣете называть себя родственникомъ Макъ-Грегора, когда вы не носите его костюма и не говорите его языкомъ? Кто вы такой, говорите; у васъ ухватки гончей собаки, а вы хотите брататься съ оленемъ!

— Я не зналъ, продолжалъ не смущаясь мистеръ Джарви, — что вамъ ничего не извѣстно о моихъ родственныхъ отношеніяхъ къ вашему мужу; они тѣмъ не менѣе существуютъ и могутъ быть доказаны. Моя мать, Эльспетъ Макъ-Фарлэнъ, жена моего отца, альдермана Николя Джарви, царство ему небесное! а Эльспетъ была дочерью Парлэна Макъ-Фарлэна, съ береговъ озера Слоя. Оставшаяся послѣ смерти Парлэна Макъ-Фарлэна дочь его Магги Макъ-Фарлэнъ, иначе Макъ-Набъ, вышедшая замужъ за Дункана Макъ-Наба изъ Стукавралахана, можетъ подтвердить вамъ мои слова, что вышеназванный Парлэнъ Макъ-Фарлэнъ находился въ четвертой степени родства съ вашимъ мужемъ, Робиномъ Макъ-Грегоромъ, такъ какъ…

Эленъ высокомѣрно перебила родословную:

— Неужели привольный, кипучій потокъ будетъ признавать свое родство съ нѣсколькими ведерками воды, почерпнутой въ немъ прибрежными жителями для домашняго употребленія?

— Совершенно справедливо, любезная родственница, возразилъ судья, — но я полагаю, что потокъ согласился бы съ радостью взять обратно эти ведерки воды въ лѣтній зной, когда горячіе лучи солнца раскаляютъ сухіе каменья на днѣ его. Я знаю, что ваши горцы смотрятъ на насъ, глазгоскихъ обывателей, нѣсколько свысока за нашъ языкъ и нашъ костюмъ; но вѣдь всякій говоритъ на томъ языкѣ, на которомъ его учили въ дѣтствѣ; къ тому же я думаю, что нарядъ вашихъ длинноногихъ слугъ не очень-то подошелъ бы къ моему толстому брюху и низкому росту. Замѣчу вамъ еще, любезная родственница, продолжалъ мистеръ Джарви, не обращая вниманія на нетерпѣливыя движенія Эленъ и на знаки Дугаля, по видимому упрашивавшаго его замолчать; замѣчу вамъ еще, что вы конечно очень высоко ставите своего мужа, и прекрасно дѣлаете: жена да чтитъ своего мужа, такъ и въ священномъ писаніи сказано, но какъ бы вы не ставили его высоко, вы не можете отрицать того, что доказалъ Робу кое-какую услугу, — я не говорю о жемчужномъ ожерелыі, которое я вамъ прислалъ въ день вашей свадьбы; конечно, это было въ тѣ времена, когда Робъ велъ честную торговлю рогатымъ скотомъ, не занимался разбоями и грабежами и другими беззаконными дѣлами какъ онъ дѣлаетъ теперь, нарушая миръ въ королевствѣ и обезоруживая храбрыхъ солдатъ.

Мистеръ Джарви по видимому затронулъ струну, непріятно звучавшую для слуха Эленъ Макъ-Грегоръ. Она выпрямилась во весь ростъ, и засмѣялась горькимъ, презрительнымъ смѣхомъ, въ которомъ сказалось наболѣвшее чувство.

— Да, конечно, сказала она, — вы и подобныя вамъ личности, не забывали родства съ нами, когда мы были вашими жалкими рабами; когда мы служили вамъ дровосѣками, водовозами и гуртовщиками, доставлявшими мясо для вашихъ пировъ; когда вы безнаказанно тѣснили и угнетали насъ своими законами. Но теперь мы свободны! Насъ освободилъ тотъ самый актъ, который оставилъ насъ безъ пищи и крова, уничтожилъ у насъ семейную жизнь, лишилъ насъ всего… всего, и завѣщалъ намъ одну месть, — кровавую месть. Сердце надрывается у меня при мысли, что мы не можемъ всецѣло отдаться этому дивному чувству мести, а должны еще заботиться о средствахъ къ существованію. Я завершу нынѣшній день распоряженіемъ, достойнымъ его начала; я порву всѣ связи между Макъ-Грегоромъ и сволочью, живущей въ равнинѣ. Эй! Атланъ, Дугаль, свяжите этихъ англичанъ по рукамъ и ногамъ, и бросьте ихъ въ наше озеро! Пускай они ищутъ на его днѣ своихъ родственниковъ-горцевъ!

Мистеръ Джарви, испуганный такимъ неожиданнымъ приказаніемъ, началъ какое-то длинное оправданіе, которое вѣроятно еще болѣе разсердило бы Эленъ Макъ-Грегоръ, но Дугаль бросился между ними и заговорилъ что-то на своемъ родномъ языкѣ; его быстрая, плавная рѣчь поразила меня послѣ тихаго, вялаго, безсвязнаго разговора, который я привыкъ слышать отъ него на англійскомъ языкѣ. Смыслъ его словъ былъ непонятенъ для меня, но не трудно было догадаться, что онъ горячо заступается за насъ.

Эленъ рѣзко перебила его, и воскликнула по англійски (вѣроятно, желая продолжить пашу предсмертную агонію). — Подлая собака, собачій сынъ! Какъ смѣешь ты ослушиваться моихъ приказаній? Если бы я тебѣ сказала вырвать у нихъ языки или вырѣзать имъ сердца, чтобы убѣдиться, которое изъ нихъ замышляло болѣе худое противъ Макъ-Грегора, если бы я тебѣ, однимъ словомъ, сказала отомстить имъ такъ, какъ въ старину мстили паши дѣды, и тогда ты не посмѣлъ бы перечить моимъ словамъ!

— Разумѣется, разумѣется, заговорилъ Дугаль подобострастнымъ голосомъ; — ваша воля священна для насъ; это несомнѣнная истина; но я только думалъ… то-есть… я осмѣлился предположить, что… можетъ быть… вамъ будетъ все равно, если мы окунемъ въ озеро капитана красныхъ куртокъ, да еще капрала Крампа и двухъ-трехъ солдатиковъ, а не будемъ трогать честныхъ, порядочныхъ джентльменовъ, друзей Грегораха, которые явились сюда не для измѣны, а по приглашенію самого вождя; я могу засвидѣтельствовать передъ Богомъ справедливость моихъ словъ!

Эленъ хотѣла возразить что-то, когда на аберфойльской дорогѣ послышались дикіе звуки приближавшихся волынокъ, — тѣхъ самыхъ вѣроятно, которыя сбили съ толку арьергардъ капитана Торнтона и заставили его идти впередъ, чтобы не подвергнуться нападенію съ тылу. Такъ какъ схватка продолжалась очень недолго, то горцы, шедшіе водъ воинственные звуки волынокъ, не успѣли во время прибыть на поле битвы, не смотря на то, что двинулись впередъ ускореннымъ маршемъ, какъ только услышали ружейные выстрѣлы. Побѣда была одержана безъ нихъ, и имъ оставалось только поздравить своихъ счастливыхъ товарищей съ блестящимъ успѣхомъ.

Вновь прибывшіе воины рѣзко отличались по наружности отъ тѣхъ горцевъ, которые разбили сопровождавшій насъ отрядъ; и это различіе не говорило въ пользу послѣднихъ. Въ числѣ горцевъ, окружавшихъ Эленъ Макъ-Грегоръ, находились дряхлые старики, дѣти, черезъ силу поднимавшіе мечъ, и даже женщины, однимъ словомъ, многіе, которыхъ только крайняя необходимость могла заставить взяться за оружіе; жалкій видъ этой грязной, сборной шайки, воспользовавшейся выгодной позиціей, чтобъ одолѣть храбрыхъ, стойкихъ ветерановъ, дѣлалъ еще болѣе обиднымъ пораженіе, нанесенное капитану Торнтону. Но вновь пришедшій отрядъ состоялъ изъ тридцати или сорока здоровыхъ, молодцеватыхъ горцевъ; короткіе штаны и плэды, плотно охватывавшіе станъ, выставляли красивое, мускулистое сложеніе. Оружіе соотвѣтствовало наружности и костюму. Отрядъ Эленъ Макъ-Грегоръ былъ по большей части вооруженъ, кромѣ ружей, сѣкирами, топориками и другими старинными видами холоднаго оружія; а нѣкоторые имѣли при себѣ только дубины, кинжалы и длинные ножи. У вновь прибывшихъ, напротивъ, за поясомъ были заткнуты пистолеты, а въ особыхъ сумкахъ спереди висѣли кинжалы. Каждый горецъ несъ въ рукѣ хорошее ружье, и былъ опоясанъ мечемъ; толстый круглый щитъ, сдѣланный изъ легкаго дерева, обтянутаго кожей и хитро изукрашенный мѣдными пластинками, дополнялъ вооруженіе. Щиты были надѣты на стальные шесты или ники; шотландцы носили ихъ за лѣвымъ плечомъ во время похода или ружейной перестрѣлки, и брали ихъ въ лѣвую руку, когда дрались холоднымъ оружіемъ.

Видно было, что вновь прибывшій отрядъ не могъ похвастаться побѣдой, не смотря на то, что онъ былъ сильнѣе шайки Эленъ Макъ-Грегоръ. Волынка издавала рѣдкіе, жалкіе звуки, не имѣвшіе ничего общаго съ побѣдной пѣсней; воины молча подошли къ женѣ вождя, съ грустнымъ видомъ и съ опущенными взорами. Когда они выстроились въ рядъ, волынка снова повторила дикіе, печальные звуки.

Эленъ бросилась къ нимъ, испуганная, раздраженная.

— Что это значитъ, Аластеръ? воскликнула она, обращаясь къ музыканту; зачѣмъ вы играете скорбную пѣснь въ минуту торжества? Робертъ, Гамишь — гдѣ Макъ-Грегоръ? Гдѣ вашъ отецъ?

Сыновья ея, начальствовавшіе отрядомъ, выступили впередъ медленными, нерѣшительными шагами, и произнесли нѣсколько словъ на гаэльскомъ нарѣчіи. Эленъ громко, неистово вскрикнула; горы повторили этотъ страшный крикъ, въ отвѣтъ на который стоявшія вблизи женщины и дѣти заревѣли, какъ будто ихъ рѣзали на смерть, и дико замахали руками. Природа, заснувшая послѣ воинственныхъ звуковъ недавней схватки, застонала отъ раздирающихъ душу воплей, а ночныя птицы вылетѣли изъ своихъ гнѣздъ и стали парить въ воздухѣ, пораженныя дикой, зловѣщей оргіей, совершавшеюся среди бѣлаго дня.

— Схватили! воскликнула Эленъ, когда крики утихли, — схватили! Быть можетъ заковали уже въ цѣпи! И вы остались въ живыхъ, чтобы сообщить мнѣ эту вѣсть? Подлыя собаки! Развѣ я васъ для того вскормила, чтобъ вы струсили передъ врагами вашего отца? Чтобъ вы были свидѣтелями его погибели, и пришли мнѣ разсказывать объ этомъ?

Сыновья Макъ-Грегора, къ которымъ относились эти грубые упреки, были еще юношами, старшему можно было дать лѣтъ двадцать, не больше. Гамишь, или Джэмсъ — такъ звали его — былъ головой выше и гораздо красивѣе брата. Свѣтлоголубые глаза и мягкіе густые кудри, разсыпавшіеся по плечамъ, изъ подъ изящной голубой шляпы, дѣлали его въ высшей степени привлекательнымъ. Младшаго звали Робертомъ, и горцы отличали его отъ отца, прибавляя къ его имени эпитетъ Ойгъ, что значитъ молодой. Темные волосы, выразительныя черты лица, яркій румянецъ здоровья и молодости, и сильное, не по лѣтамъ развитое тѣлосложеніе характеризовали младшаго Макъ-Грегора.

Убитые горемъ и страхомъ, братья стояли передъ матерью и выслушивали съ самой почтительной покорностью упреки, которыми она ихъ осыпала. Наконецъ, когда Эленъ по видимому немного успокоилась, старшій заговорилъ по англійски, не желая вѣроятно чтобы товарищи поняли его, и началъ робко оправдывать себя и брата. Я стоялъ довольно близко отъ него, и разслышалъ почти каждое слово; свѣденія, которыя онъ могъ сообщить, были въ высшей степени важны для меня, поэтому я прислушивался къ его рѣчи съ величайшимъ вниманіемъ.

— Макъ-Грегоръ, сказалъ онъ, — былъ приглашенъ на свиданіе съ однимъ жителемъ равнины, имѣвшимъ при себѣ письмо отъ… онъ произнесъ имя такъ тихо, что я его не разслышалъ, по мнѣ показалось, что оно прозвучало въ родѣ моего. Макъ-Грегоръ согласился идти на свиданіе, по приказалъ задержать англичанина, привезшаго письмо, въ видѣ заложника, чтобъ обезопасить себя отъ ловушки. Въ назначенный часъ онъ дѣйствительно отправился на мѣсто, избранное для свиданія (я не могу припомнить дикое шотландское имя), въ сопровожденіи Ангуса Брека и маленькаго Рори, больше онъ никому не позволилъ сопровождать себя. Черезъ полчаса Ангусъ Бренъ возвратился съ печальнымъ извѣстіемъ, что Макъ-Грегоръ былъ взятъ въ плѣнъ отрядомъ ленокской милиціи, подъ начальствомъ Гальбрайта изъ Гарсхатахина. Когда Макъ-Грегоръ, продолжалъ юноша, объяснилъ, что его арестъ повлечетъ за собою смерть заложника, Гальбрайтъ отвѣтилъ на угрозу очень презрительно: Пусть каждая сторона вѣшаетъ своихъ молодчиковъ, сказалъ онъ; мы повѣсимъ вора, а ваши товарищи могутъ вѣшать таможеннаго чиновника. Такимъ образомъ, Робъ, страна освободится разомъ отъ двухъ бѣдствій: отъ дикаго горца и отъ проклятой таможенной крысы. За Ангусомъ Брекомъ не такъ строго присматривали, и ему удалось бѣжать изъ рукъ солдатъ, пробывъ въ заключеніи достаточно долго, чтобы собрать необходимыя свѣденія.

— Ты узналъ объ этомъ, гнусный измѣнникъ? воскликнула Эленъ Макъ-Грегоръ, и не бросился въ погоню за негодяями, чтобъ или отбить отца или умереть за него?

Молодой Макъ-Грегоръ скромно возразилъ, что силы непріятеля были слишкомъ значительны, и что онъ, сынъ Макъ-Грегора, нарочно возвратился въ долину, чтобы собрать большой отрядъ и попытаться освободить отца съ нѣкоторой надеждой на успѣхъ, тѣмъ болѣе, что враги намѣревались по видимому остаться нѣкоторое время въ горахъ. Я зналъ почти достовѣрно, заключилъ онъ, что солдаты остановятся для ночлега въ Гартартанѣ, или въ старомъ замкѣ Ментейтѣ, или въ другой какой либо прибрежной крѣпости, которою можно будетъ овладѣть безъ особеннаго труда, если взять съ собою достаточное число людей.

Я узналъ впослѣдствіи, что сторонники горнаго вождя, Робъ-Роя, раздѣлились на два сильные отряда, одинъ долженъ былъ слѣдить за движеніемъ Инверснайдскаго гарнизона, часть котораго, подъ начальствомъ капитана Торнтона, была, какъ извѣстно, разбита; другой отрядъ долженъ былъ выступить противъ горныхъ клановъ, присоединившихся къ регулярнымъ войскамъ для нападенія на пустынную гористую мѣстность, лежащую между озерами Ломондъ, Катринъ и Ардъ, и извѣстную въ тѣ времена подъ названіемъ страны Макъ-Грегора или Робъ-Роя. Гонцы были поспѣшно разосланы вѣроятно для того, чтобъ стянуть въ одинъ центръ силы, съ которыми предполагалось напасть на нижнешотландскій отрядъ, и я замѣтилъ, что лица окружавшихъ меня горцевъ просвѣтлѣли, и что выраженіе стыда и отчаянія смѣнилось радостной улыбкой надежды, при мысли о вѣроятномъ освобожденіи любимаго вождя. Эленъ Макъ-Грегоръ, въ каждой чертѣ которой можно было прочесть дикую, неудержимую жажду мести, приказала теперь привести заложника, отвѣчавшаго за безопасность Роба. Я имѣю основаніе предположить, что сыновья ея нарочно скрывали этого несчастнаго, опасаясь послѣдствій; но въ такомъ случаѣ, ихъ благородное великодушіе не привело ни къ чему, и только отсрочило на нѣкоторое время печальную участь заложника. Горцы притащили человѣка, полумертваго отъ страха, и я съ удивленіемъ узналъ въ обезображенныхъ чертахъ его лица моего стараго знакомаго Мориса.

Онъ упалъ къ ногамъ Эленъ Макъ-Грегоръ, стараясь обнять его колѣни, но она оттолкнула его съ отвращеніемъ, какъ гадину, и онъ успѣлъ только поцѣловать конецъ ея плода, въ знакъ подобострастнаго униженія. И никогда не слышалъ, ни прежде ни послѣ этого времени, чтобъ человѣкъ съ такимъ отчаяніемъ просилъ о помилованіи Мориса, положительно обезумѣлъ отъ страха; онъ пересталъ бормотать и заикаться, а говорилъ съ горячечнымъ оживленіемъ. Блѣдный какъ смерть, съ судорожно сжатыми руками, съ дикимъ, блуждающимъ взоромъ, онъ убѣждала. Эленъ Макъ-Грегоръ сжалиться надъ нимъ, такъ какъ не имѣла, ни малѣйшаго понятія о существованіи заговора противъ Робъ-Роя, котораго онъ любила, и уважала, отъ глубины души. Потомъ онъ признался, съ непослѣдовательностью, свойственною разсудку отуманенному страхомъ, что дѣйствовала. по наущенію другихъ, и назвалъ имя Рашлея. Онъ молилъ объ одномъ — о помилованіи; за жизнь онъ готовъ былъ пожертвовать всѣмъ, хотя бы ему пришлось доживать дни въ страшнѣйшихъ мукахъ и лишеніяхъ; онъ просилъ не отнимать у него дыханія, хотя бы ему пришлось весь вѣкъ дышать сырымъ и затхлымъ воздухомъ мрачной горной пещеры.

Эленъ Макъ-Грегоръ съ невыразимымъ презрѣніемъ и негодованіемъ слушала несчастнаго Мориса, отчаянно защищавшаго свое жалкое существованіе.

— Я сохранила бы вамъ жизнь, сказала она, если бы жизнь была для васъ такимъ же тяжелымъ, мучительнымъ бременемъ, какимъ она для меня, и для всѣхъ благородныхъ, великодушныхъ людей. Но вы жалкое существо! Вы способны пресмыкаться въ мірѣ, равнодушно взирая на людскія печали, на страшное накопленіе разврата, позора и преступленій; вы способны наслаждаться жизнью, когда измѣна предаетъ благородныхъ людей, когда жалкіе, безродные трусы попираютъ ногами знатныхъ, мужественныхъ воиновъ; вы способны наслаждаться жизнью подобно собакѣ на бойнѣ, упивающейся кровью зарѣзанныхъ животныхъ, тогда какъ вокругъ васъ гибнутъ лучшіе люди! Нѣтъ, я не дамъ вамъ наслаждаться такой жизнью! Вы умрете, подлая собака! Вы умрете прежде, чѣмъ облако скроетъ отъ насъ солнце!

Сказать это Элевъ обратилась къ стоявшимъ вокругъ нея горцамъ съ какимъ-то приказаніемъ на гаэльскомъ нарѣчіи; двое изъ нихъ выступили впередъ, схватили несчастнаго, валявшагося въ погахъ у Элевъ, и потащили его къ краю скалы, повисшей надъ водою. Морисъ сталъ кричать дикимъ, пронзительнымъ, нечеловѣческимъ голосомъ, и его страшные крики не разъ вспоминались мнѣ впослѣдствіи, нарушая мой безмятежный сонъ. Когда убійцы или палачи (назови ихъ какъ хочешь, милый Трешамъ) протащили осужденнаго мимо меня, онъ узналъ меня, не смотря на предсмертную агонію, и закричалъ: «Мистеръ Осбальдистонъ, спасите меня! Спасите меня!» Это были послѣднія слова, которыя ему было суждено произнести.

Я былъ до того пораженъ страшнымъ зрѣлищемъ, что началъ заступиться за несчастнаго Мориса, забывая что самъ вѣроятно буду осужденъ на ту же участь. Какъ и слѣдовало ожидать, Эленъ сурово отвертула мое заступничество. Двое горцевъ держали жертву; одинъ навязывалъ Морису на шею тяжелый камень, завернутый въ плэдъ; другой снималъ съ него лишнюю одежду. Когда всѣ приготовленія были окончены и Морисъ былъ связана, по рукамъ и ногамъ, его столкнули въ озеро, имѣвшее въ этомъ мѣстѣ двадцать футовъ глубины, съ громкими криками торжества и удовлетворенной мести; но эти крики не заглушили предсмертнаго стона несчастной жертвы: онъ явственно донесся до меня, острымъ ножемъ пронзивъ мое сердце. Тяжелая масса ударилась о темноголубую поверхность водъ; горцы стояли нѣсколько времени на сторожѣ, съ оружіемъ въ рукахъ, опасаясь, чтобы Морисъ отчаяннымъ усиліемъ не сбросилъ съ себя груза и не выплылъ на берегъ. Но узлы были крѣпко затянуты, осужденный пошелъ ко дну и волны скоро улеглись на томъ мѣстѣ, гдѣ утонулъ человѣкъ, такъ дорожившій своей жизнью.

ГЛАВА XXXII.

Мы спасемъ его, прежде чѣмъ солнце успѣетъ закатиться; иначе, вся страна поплатится за его погибель; мечъ не дрогнетъ въ нашей рукѣ и сердце не откажется отъ мести!

Старинная комедія.

Я не знаю почему отдѣльное насиліе гораздо глубже потрясаетъ наши нервы, чѣмъ цѣлый рядъ кровавыхъ дѣйствій. Нѣсколько храбрыхъ соотечественниковъ пало въ этотъ день на моихъ глазахъ во время схватки съ горцами; я пожалѣлъ убитыхъ, но невольно подумалъ, что они испытали участь, ожидающую все человѣчество, и мое сердце осталось чуждо того возмутительнаго чувства ужаса и отвращеніи, которое пробудила во мнѣ судьба безпомощнаго Мориса, умершаго отъ рукъ хладнокровныхъ разбойниковъ, безъ всякой возможности сопротивляться. Я взглянулъ на мистера Джарви и прочелъ на его лицѣ волновавшія меня чувства. Онъ не могъ преодолѣть ужаса, и заговорилъ тихимъ, отрывистымъ шопотомъ:

— Я торжественно возстаю противъ этого поступка, противъ хладнокровнаго, жестокаго убійства. Это проклятое дѣло, и Небо пошлетъ когда-нибудь заслуженную кару виновнымъ.

— Вы не боитесь, слѣдовательно, раздѣлить участь негодяя? спросила Эленъ Макъ-Грегоръ, взглянувъ на мистера Джарви, какъ коршунъ смотритъ на свою добычу прежде чѣмъ бросается на нее.

— Родственница, сказалъ судья, — ни одинъ человѣкъ не согласится добровольно прервать пить своей жизни прежде чѣмъ онъ размоталъ ее до конца. Мнѣ остается еще многое сдѣлать на семъ свѣтѣ прежде чѣмъ спокойно лечь въ могилу; у меня много частныхъ и общественныхъ обязанностей; къ тому же нужно кое о комъ позаботиться, напримѣръ, о Мати, бѣдной сироткѣ. Она вѣдь приходится дальной родственницей лэрду Лимерфильду. Вотъ такимъ-то образомъ и выходитъ, что когда человѣку нужно разставаться съ жизнью, онъ соглашается многимъ пожертвовать, чтобы сохранить ее.

— А если я васъ выпущу на свободу, нетерпѣливо воскликнула Эленъ, — какъ вы назовете мой поступокъ съ саксонской собакой, которую я велѣла потопить?

— Гмъ!…. Гмъ!…. Гмъ! Гмъ! произнесъ мистеръ Джарви, тщетно стараясь прочистить свой голосъ, — я постарался бы какъ можно меньше говорить объ этомъ…. вы знаете поговорку: объ чемъ не болтаешь, то легче поправить.

— Хороню, но если бы васъ потребовали въ судъ по этому дѣлу, продолжала Эленъ, — что вы отвѣтили бы тогда?

Мистеръ Джарви посмотрѣлъ вокругъ себя съ видомъ человѣка, желающаго улизнуть, но убѣдившись, что не было никакихъ средствъ къ отступленію, онъ рѣшился мужественно выдержать нападеніе:

— Я вижу, родственница, началъ мистеръ Джарви, — что вы хотите припереть меня къ стѣнѣ. Но я буду объясняться съ вами на чистоту. Мои слова, замѣтьте, всегда согласуются съ моей совѣстью. Вашъ мужъ (для меня и для него было бы очень выгодно, еслибъ онъ находился теперь съ нами!), вашъ мужъ, говорю я, и несчастный Дугаль могутъ засвидѣтельствовать вамъ, что я, болѣе всякаго другаго, способенъ смотрѣть сквозь пальцы на проступки друга; но вотъ что я вамъ скажу, родственница: мой языкъ не способенъ измѣнять моей мысли, и я никогда не скажу того, чего не думаю. Я скорѣе соглашусь раздѣлить участь несчастнаго утопленника, чѣмъ признать въ его смерти законную кару. Впрочемъ, если вы поступите со мною такимъ же образомъ, то вѣроятно вы будете единственной горною женщиною, посягнувшей на жизнь близкаго родственника своего мужа.

Хладнокровный, рѣшительный тонъ, которымъ мистеръ Джарви произнесъ послѣднія слова, вѣроятно произвелъ большее впечатлѣніе на желѣзное сердце Эленъ Макъ-Грегоръ, чѣмъ прежнія его вкрадчивыя прибаутки; такъ драгоцѣнные каменья могутъ быть разрѣзаны сталью, по сопротивляются болѣе мягкимъ металламъ. Она приказала намъ обоимъ стать передъ нею.

— Ваше имя Осбальдистонъ? обратилась она ко мнѣ. — Такъ кажется васъ назвала собака, при смерти которой вы присутствовали?

— Моя фамилія Осбальдистонъ, отвѣтилъ я.

— А при крещеніи вамъ дали имя Рашлей, если я не ошибаюсь? продолжала она.

— Нѣтъ; меня зовутъ Франсисомъ.

— Но вы знаете Рашлея Осбальдистона? снова спросила она. — Онъ кажется приходится вамъ братомъ, или во вся, комъ случаѣ близкимъ родственникомъ и другомъ?

— Онъ приходится мнѣ родственникомъ, отвѣтилъ я, — но никогда не былъ моимъ другомъ. Недавно мы дрались съ нимъ на поединкѣ, и насъ рознялъ вашъ супругъ. У меня еще не зажила рапа на груди, и не высохла кровь на мечѣ. Какъ видите, я не имѣю никакого основанія считать его своимъ другомъ.

— Если вы не замѣшаны въ интриги Рашлея Осбальдистона, возразила она, — то вы можете отправиться къ Гарсхатахину, не опасаясь ареста, и передать ему нѣсколько словъ отъ жены Макъ-Грегора?

— Я не имѣю никакого разумнаго основанія, отвѣтилъ л, — бояться, что меня Гарсхатахинъ задержитъ; я не знаю за собою никакого проступка, подвергающаго меня отвѣтственности, и готовъ немедленно отправиться въ путь, если могу этимъ спасти жизнь своему другу, мистеру Джарви, и своему слугѣ Андрю Фэрсервису.

Я воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ объяснить Эленъ Макъ Грегоръ, что я пришелъ въ горы но приглашенію ея мужа, желавшаго помочь мнѣ въ очень важномъ для меня дѣлѣ, и что мой товарищъ, мистеръ Джарви, сопровождалъ меня съ тою же цѣлью.

— Я очень сожалѣю, что сапоги мистера Джарви не были наполнены кипяткомъ, когда онъ сталъ надѣвать ихъ въ дорогу, перебилъ меня судья.

— То что расказываетъ молодой англичанинъ, сказала Эленъ Макъ-Грегоръ, обращаясь къ сыновьямъ, — какъ нельзя болѣе походитъ на вашего отца. Онъ только тогда бываетъ благоразуменъ, когда у него шапка на головѣ и мечъ въ рукахъ; но какъ только онъ обмѣняетъ тартанъ на плащъ, жители равнины непремѣнно впутаютъ его въ свои проклятыя интриги; онъ становится ихъ агентомъ, ихъ орудіемъ, ихъ рабомъ….

— Прибавьте, сударыня, и ихъ благодѣтелемъ, сказалъ я.

— Хотя бы и такъ, возразила она; — для него мало пользы отъ такого титула, когда онъ сѣетъ благодѣянія, а собираетъ самую гнусную неблагодарность. Но довольно объ этомъ. Я велю васъ проводить къ аванпостамъ непріятеля. Вы отыщете тамъ начальника отряда и скажете ему отъ имени Элевъ Макъ-Грегоръ слѣдующее: Если они посмѣютъ тронуть хотя одинъ волосокъ на головѣ Макъ-Грегора, и не отпустятъ его на свободу въ теченіе двѣнадцати часовъ, то во всемъ Леноксѣ не останется къ Святой ни одной лэди, которой не пришлось бы оплакивать смерти любимаго человѣка; ни одного фермера, у котораго не сгорѣло бы до тла все его имущество; ни одного лэрда, который могъ бы вечеромъ лечь спать съ увѣренностью, что утро застанетъ его въ живыхъ. Скажите ему, что какъ только минетъ назначенный мною срокъ, я пришлю къ нимъ вотъ этого глазгоскаго судью, этого саксонскаго капитана, и всѣхъ моихъ плѣнниковъ, завернутыми въ плэды и изрубленными на столько кусковъ, сколько клѣтокъ въ нашемъ тартанѣ.

Когда она остановилась, капитанъ Торнтонъ, слышавшій послѣднія ея слова, сказалъ очень хладнокровно:

— Будьте такъ добры, мистеръ Осбальдистонъ, засвидѣтельствуйте почтеніе начальнику отряда отъ моего имени, отъ имени капитана Торнтона, служащаго въ королевской гвардіи; скажите ему, чтобы онъ тщательно охранялъ плѣнника и не заботился обо мнѣ. Если я былъ настолько глупъ, что позволилъ этимъ дикимъ горцамъ поймать меня въ засаду, то съумѣю, во всякомъ случаѣ, умереть честнымъ офицеромъ, не замаравъ мундира. Я сожалѣю только о своихъ бѣдныхъ товарищахъ, которые попали въ руки палачей.

— Довольно! Довольно, воскликнулъ судья; — неужели вамъ жизнь постыла? Послушайте, мистеръ Осбальдистонъ, вы передадите отъ моего имени поклонъ начальнику — поклонъ отъ Николя Джарви, должностнаго лица въ городѣ Глазго, гдѣ жилъ также покойный отецъ его, Николь Джарви — вы передадите отъ моего имени поклонъ начальнику, и скажете ему, что оставили насъ въ очень непріятномъ положеніи, которое скоро можетъ сдѣлаться еще болѣе непріятнымъ; и что съ его стороны будетъ очень благоразумно прислать сюда Роба; больше мы ничего не просимъ. Здѣсь уже произошли кое-какія несчастія; но такъ какъ пострадалъ преимущественно таможенный чиновникъ, то объ немъ я полагаю и упоминать не стоитъ.

Когда я выслушалъ эти противорѣчивыя наставленій со стороны лицъ, заинтересованныхъ въ исходѣ моего посольства, и когда Эленъ Макъ-Грегоръ еще разъ дословно повторила свой грозный ультиматумъ, меня наконецъ отпустили и даже позволили взять съ собою Андрю Фэрсервиса, вѣроятно чтобы отдѣлаться отъ его жалобныхъ криковъ. Но лошади мнѣ не дали, опасаясь кажется, что я попытаюсь бѣжать, или горцы польстились ея цѣнностью. Мнѣ пришлось такимъ образомъ отправиться въ путь пѣшкомъ, въ сопровожденіи Гамиша Макъ-Грегора (старшаго сына Робъ-Роя), и двухъ горцевъ, которые должны были указать мнѣ путь, и по прибытіи на мѣсто назначенія изучить позицію и силы непріятельскаго отряда. Сначала намъ назначили въ проводники Дугаля, но онъ упорно уклонился отъ возложенной на него обязанности; впослѣдствіи я узналъ, что онъ сдѣлалъ это нарочно, чтобы остаться подлѣ мистера Джарви и защитить его. Дугаль имѣлъ совершенію первобытныя понятія о вѣрности и преданности, и считалъ своей обязанностью беречь судью какъ зеницу ока, съ тѣхъ поръ какъ случай поставилъ его въ васальныя отношенія къ нему.

Послѣ быстрой ходьбы, занявшей у насъ около часу, мы достигли возвышенности, покрытой мелкимъ кустарникомъ, съ которой открывался пространный видъ на долину и на позиціи, занимаемыя войскомъ. Такъ какъ отрядъ состоялъ преимущественно изъ кавалеріи, то начальникъ поступилъ чрезвычайно благоразумно, не рискнувъ арьергарднаго движенія въ узкое ущелье, въ которомъ капитанъ Торнтонъ попалъ въ засаду. Войска были расположены очень искусно на отлогомъ склонѣ, въ центрѣ небольшой Аберфойльской долины, по которой Форта извивалась узкой лептой; долина была окаймлена двойной цѣпью холмовъ, въ которыхъ известняки были перемѣшаны съ громадными массами бресчіи, окруженными болѣе мягкою породою, которая отвердѣла вокругъ нихъ какъ цементъ; надъ холмами въ туманной дали возвышались вершины горъ. Долина была настолько широка, что не могла стѣснить движенія кавалеріи въ случаѣ неожиданнаго нападенія горцевъ; по разнымъ направленіямъ въ надлежащихъ разстояніяхъ были разставлены часовые и форпосты, чтобы войска при малѣйшей опасности имѣли времени вскочить на копей и расположиться въ боевой порядокъ. Въ тѣ времена не допускали впрочемъ возможности, чтобы горцы напали на кавалерійскій отрядъ въ открытой равнинѣ, хотя позднѣйшія событія очень убѣдительно доказали ошибочность такого мнѣнія^[50]. Когда я впервые познакомился съ горцами, они смотрѣли почти съ суевѣрнымъ ужасомъ на полныхъ воиновъ, и были даже убѣждены, что лошадей нарочно пріучаютъ топтать непріятеля копытами и кусать его зубами; не говоря о томъ, что видные, красивые кони регулярныхъ войскъ имѣли несравненно болѣе воинственный и грозный видъ, чѣмъ маленькія горныя клячи.

Я невольно залюбовался развернувшейся передо мною картиной — конными пикетами, расположенными въ разныхъ мѣстахъ долины, солдатами, стоявшими и сидѣвшими на берегу рѣки въ живописныхъ группахъ, и дикой прелестью обнаженныхъ скалъ. Вдали, на восточной сторонѣ, сверкало на солнцѣ Ментейтское озеро; а на заднемъ планѣ, подернутыя голубой дымкой, поднимались въ неясныхъ очертаніяхъ Охильскія горы и башни Стирлингскаго замка.

Внимательно осмотрѣвъ мѣстность молодой Макъ-Грегоръ посовѣтовалъ мнѣ немедленно спуститься въ долину и исполнить возложенное на меня порученіе; на прощаніе онъ грозно потребовалъ отъ меня, чтобы я не выдавалъ врагамъ именъ моихъ проводниковъ, и не разсказывалъ въ какомъ мѣстѣ я съ ними разстался. Выслушавъ эти наставленія, я отправился въ путь въ сопровожденіи Андрю Фэрсервиса, который сохранилъ отъ своего англійскаго костюма только штаны и рубашку; онъ шелъ за мною безъ шляпы, въ горношотландскихъ башмакахъ, изъ состраданія подаренныхъ ему Дугалсмъ, въ оборванномъ плэдѣ, едва замѣнившемъ недостатки туалета, и очень походилъ на сумашедшаго, вырвавшагося изъ Бедлама. Когда мы показались въ виду ближайшаго коннаго пикета, одинъ изъ солдатъ прицѣлился въ насъ ружьемъ и приказалъ остановиться. Я повиновался, и когда онъ подъѣхалъ ближе попросилъ его проводить меня къ командиру. Часовой тотчасъ подвелъ меня къ кружку офицеровъ, сидѣвшихъ не вдалекѣ на травѣ, изъ которыхъ одинъ по видимому была, начальникомъ. На немъ были латы изъ полированной стали, съ вырѣзанными на нихъ знаками стариннаго шотландскаго ордена Св. Андрея. Мой пріятель Гарсхатахипъ и другіе джентльмены, частью въ мундирахъ, частью въ партикулярной одеждѣ, но всѣ прекрасно вооруженные, почтительно выслушивали приказанія знатнаго воина, за которымъ стояла толпа слугъ въ богатыхъ ливреяхъ.

Я привѣтствовалъ начальника, какъ того требовало его высокое по видимому званіе, и сообщилъ ему, что былъ невольнымъ свидѣтелемъ пораженія, нанесеннаго горцами королевскому отряду въ Лохъ-Ардскомъ горномъ проходѣ (такъ звали ущелье, въ которомъ капитанъ Торнтонъ былъ пойманъ въ засаду); я разсказалъ далѣе, что побѣдители угрожали всяческими истязаніями оставшимся въ ихъ рукахъ плѣннымъ, а также разореніемъ всей нижнешотландской равнинѣ, если имъ немедленно не возвратятъ вождя, захваченнаго утромъ того же дня правительственными войсками. Герцогъ (такъ величали начальника, съ которымъ я говорилъ) выслушалъ меня очень спокойно, и отвѣтилъ хладнокровно слѣдующее:

— Мнѣ очень жаль подвергать несчастныхъ джентльменовъ варварскимъ истязаніямъ, которыя могутъ придумать дикіе горцы, по со стороны послѣднихъ безумно предполагать, что я отпущу на свободу виновника безпорядковъ и злодѣяній; такая уступка съ моей стороны поощрила бы его приверженцевъ къ еще большимъ беззаконіямъ. Вы можете вернуться къ горцамъ, пославшимъ васъ ко мнѣ съ порученіемъ, и сообщить имъ, что завтра на разсвѣтѣ я непремѣнно велю казнить Робъ-Роя Камбеля, именующаго себя Макъ-Грегоромъ; я велю казнить его какъ разбойника, пойманнаго съ оружіемъ въ рукахъ и давно заслужившаго смертный приговоръ за всевозможныя преступленія; скажите имъ, что я сочту себя недостойнымъ возложеннаго на меня порученія, если я поступлю иначе, что я съумѣю защитить страну отъ ихъ дерзкихъ, безумныхъ угрозъ, и что если они тронутъ волосокъ на головѣ одного изъ несчастныхъ джентльменовъ, захваченныхъ ими въ плѣнъ, то я придумаю имъ такую страшную месть, отъ которой будутъ вѣками содрогаться скалы въ ихъ горныхъ ущельяхъ!

Я позволилъ себѣ смиренно отклонить такое почетное порученіе, указавъ между прочимъ на его очевидную опасность.

— Въ такомъ случаѣ отправьте вашего слугу, замѣтилъ герцогъ.

— Пусть изсохнутъ мои ноги, сказалъ Андрю, безъ всякаго уваженія къ лицу, передъ которымъ стоялъ, и не дожидаясь моего отвѣта; — пусть изсохнуть мои ноги, если я возвращусь туда! Развѣ вы. господа, полагаете, что у меня въ карманѣ найдется другая голова, когда негодяи горцы отрубятъ ту, которая у меня на плечахъ? Или, можетъ быть, почтенные господа полагаютъ, что я могу пырнуть на одномъ концѣ озера, и вынырнуть на другомъ, какъ ящерица. Нѣтъ, нѣтъ, всякъ за себя, а Богъ за всѣхъ. Если здѣшніе господа желаютъ передать что нибудь мисисъ Эленъ Макъ-Грегоръ, они могутъ или сами отправиться къ ней или послать дѣтей своихъ, и оставить Андрю Фэрсервиса въ сторонѣ. Робъ-Рой никогда не нападалъ на Дрипдэльскій приходъ и не укралъ ни одного яблока изъ моего сада.

Я не безъ труда уговорилъ Андрю помолчать, и еще разъ указалъ герцогу на крайне опасное положеніе капитана Торнтона и мистера Джарви; я спросилъ его, не найдетъ ли онъ возможнымъ передать черезъ меня горцамъ такія условія, которыя могли бы спасти жизнь плѣннымъ. Я увѣрилъ его въ своей готовности подвергнуться всевозможнымъ опасностямъ для общаго блага, по замѣтилъ, что судя по всему видѣнному и слышанному мною, не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что горцы тотчасъ же умертвятъ всѣхъ плѣнныхъ, какъ только узнаютъ о казни ихъ любимаго вождя.

Герцогъ очевидно былъ очень смущенъ.

— Я сознаюсь, что положеніе въ высшей степени затруднительное и печальное, сказалъ онъ; — по я прежде всего обязанъ исполнить свой долгъ передъ страной: Робъ-Рой долженъ умереть!

Съ замираніемъ сердца я услышалъ такой суровый приговоръ, произнесенный надъ моимъ пріятелемъ Камбеломъ, который столько разъ выказывалъ мнѣ свое расположеніе и готовность услужить мнѣ. Я не одинъ поддался чувству сожалѣнія: многіе изъ лицъ окружавшихъ герцога рѣшились заступиться за осужденнаго. По ихъ словамъ было бы благоразумнѣе отправить Робъ-Роя въ Стирлингскій замокъ, подвергнуть его тамъ строгому заточенію, и удержать заложникомъ до усмиренія его приверженцевъ. Въ теперешнее время года очень опасно подвергать страну грабежамъ и опустошеніямъ, такъ какъ длинныя темныя ночи будутъ затруднять движеніе войскъ, благопріятствуя въ тоже время набѣгамъ горцевъ, хорошо знакомыхъ съ мѣстностью. Защитники Робъ-Роя прибавили еще, что будетъ въ высшей степени жестоко оставить несчастныхъ плѣнныхъ въ рукахъ враговъ, которые угрожаютъ имъ страшною казнью, и конечно приведутъ свои угрозы въ исполненіе, какъ только узнаютъ, что предложенныя ими условія мира отвергнуты.

Гарсхатахинъ пошелъ еще дальше, полагаясь, какъ онъ выразился, на высокое благородство герцога, хотя зналъ, что онъ имѣлъ особенныя причины относиться къ плѣннику недоброжелательно.

— Робъ-Рой, сказалъ Гарсхатахинъ, — дѣйствительно опасный сосѣдъ для жителей равнины; онъ много виноватъ передъ вашей свѣтлостью, и довелъ ремесло катерановъ до такихъ размѣровъ, какіе не были извѣстны до него; но съ другой стороны, онъ былъ нѣкогда честнымъ, основательнымъ, работящимъ человѣкомъ, и быть можетъ остался еще доступенъ голосу разсудка, такъ что есть надежда обратить его на путь истинный; но его жена и сыновья — гнусные, отпѣтые злодѣи, не имѣющіе ни стыда, ни совѣсти, и подъ ихъ предводительствомъ отчаянныя шайки бездомныхъ разбойниковъ могутъ причинить странѣ такія бѣдствія, отъ которыхъ самъ Робъ отвернулся бы съ ужасомъ.

— Умъ и хитрость этого молодца воскликнулъ герцогъ — именно и поддерживали такъ долго господство его въ горахъ. Обыкновеннаго горнаго разбойника можно доканать въ нѣсколько недѣль, а Робъ-Роя не одолѣли въ нѣсколько лѣтъ. По вамъ нечего опасаться продолжительныхъ нападеній со стороны его шайки, когда вздернутъ Роба на висѣлицу. Она погибнетъ какъ туловище безъ головы, которое способно судорожно двигаться еще нѣсколько мгновеній, но потомъ обращается въ прахъ.

Гарсхатахинъ не замолчалъ и снова произнесъ:

— Ваша Свѣтлость, меня нельзя упрекнуть въ пристрастіи къ Робъ-Рою; мы никогда не были друзьями, тѣмъ болѣе, что онъ два раза нападалъ на мои конюшни, не говоря объ имуществѣ моихъ фермеровъ, но…

— Но тѣмъ не менѣе, Гарсхатахинъ, возразилъ герцогъ, какъ-то особенно улыбаясь, вы полагаете, что можно простить такія вольности другу вашихъ друзей. Насколько мнѣ извѣстно, Робъ не считается врагомъ друзей маіора Гальбрайта, живущихъ за моремъ.

— Хотя бы оно и было такъ, сказалъ Гарсхатахинъ тѣмъ же шутливымъ тономъ; послѣдняго обстоятельства никакъ нельзя поставить въ вину Робу. Однако пріятно было бы получить какія нибудь извѣстія о кланахъ, которыхъ мы такъ долго ожидаемъ. Клянусь Небомъ, они не сдержутъ даннаго намъ слова; да и то сказать, не легко идти противъ своихъ!

— Я полагаю, что вы ошибаетесь, сказалъ герцогъ. — Джентльмены, съ которыми мы договорились, благородные люди и не нарушатъ взятыхъ на себя обязательствъ. Вышлите еще двухъ всадниковъ на встрѣчу нашимъ друзьямъ. Безъ нихъ мы не можемъ атаковать горнаго прохода, въ которомъ капитанъ Торнтонъ попалъ въ засаду; мнѣ говорили, что въ этихъ проклятыхъ ущеліяхъ десять пѣшихъ воиновъ могутъ успѣшно бороться съ лучшимъ кавалерійскимъ полкомъ въ Европѣ. А пока велите раздать людямъ пищу.

Я былъ очень радъ воспользоваться солдатскимъ обѣдомъ, такъ какъ ничего не ѣлъ съ вечера наканунѣ, когда мы поужинали вмѣстѣ съ Джарви въ Аберфойльскомъ трактирѣ. Всадники, разосланные по разнымъ направленіямъ на встрѣчу нетерпѣливо ожидаемымъ союзникамъ, возвратились безъ всякихъ извѣстій, и солнце уже начинало садиться, когда въ лагерѣ появился горецъ, принадлежавшій къ одному изъ клановъ, на содѣйствіе которыхъ возлагали столько надеждъ. Онъ отвѣсилъ низкій поклонъ герцогу, и подалъ ему письмо.

— Бьюсь объ закладъ на бутылку вина, воскликнулъ Гарсхатахинъ, что проклятые горцы, которыхъ мы навербовали съ такимъ трудомъ и непріятностями, прислали намъ сказать, что отказываются отъ союза съ нами, и предоставляютъ намъ выпутаться изъ бѣды какъ знаемъ.

— Вы правы, Гарсхатахинъ, отвѣчалъ герцогъ, съ негодованіемъ комкая письмо, написанное на грязномъ лоскуткѣ бумаги и адресованное въ собственныя, много почитаемыя руки высоко поставленнаго и могущественнаго герцога, и т. д. — Господа, наши союзники измѣнили намъ, и заключили отдѣльный миръ съ непріятелемъ.

— Такова судьба всѣхъ союзовъ, замѣтилъ Гарсхатахинъ; — голландцы сыграли бы съ нами такую же шутку, если бы мы не забѣжали впередъ въ Утрехтъ.

— Ваши шутки не совсѣмъ умѣстны, серъ, сказалъ герцогъ, насупивъ брови; — намъ теперь совсѣмъ не до шутокъ. Я полагаю, господа, что намъ нельзя углубляться въ страну, не имѣя на своей сторонѣ нѣсколькихъ горныхъ клановъ и не дождавшись поддержки со стороны Инверснайдскаго отряда пѣхотинцевъ?

Всѣ согласились съ мнѣніемъ герцога.

— Съ нашей стороны будетъ также неблагоразумно, продолжалъ герцогъ, — остаться здѣсь, рискуя подвергнуться ночному нападенію. Поэтому, намъ слѣдуетъ, я полагаю, отступить къ Духрэй и Гартартану, чтобъ тамъ безопасно провести ночь. Но прежде чѣмъ мы разойдемся, я подвергну Робъ-Роя допросу при васъ всѣхъ, чтобъ нагляднѣе убѣдить васъ, какъ безразсудно выпустить его на свободу и дать ему возможность продолжать разбои.

Сказавъ это герцогъ приказалъ привести плѣнника. Робъ-Рой появился со связанными за спину руками, плотно перетянутыми подпругой. Онъ шелъ въ сопровожденіи двухъ сержантовъ, между двойнымъ рядомъ солдатъ, со штыками на ружьяхъ.

Я никогда до этого не видалъ Робъ-Роя въ національномъ костюмѣ, который очень шелъ къ его красивому тѣлосложенію. Изъ подъ маленькой шотландской шапочки выбивался цѣлый лѣсъ рыжихъ волосъ (спускаясь въ равнину, онъ ихъ прикрывалъ парикомъ и широкой шляпой), которые заслужили ему прозваніе Рой, что значитъ красный. Подъ этимъ прозваніемъ онъ и до сихъ поръ хорошо извѣстенъ въ равнинѣ. Ноги его, обнаженныя, согласно обычаямъ страны, отъ нижняго края юпки до обуви на ступняхъ, были также покрыты короткими, густыми, рыжими волосами, и при необыкновенномъ развитіи мускуловъ напоминали ноги рыжихъ горношотландскихъ быковъ. Вообще говоря, Робертъ Камбель до того поразилъ меня своимъ оригинальнымъ костюмомъ и дикой, воинственной наружностью, и умъ мой былъ до того занятъ страшными разсказами объ этомъ необыкновенномъ человѣкѣ, что я едва призналъ въ немъ знакомое лице.

Въ его манерахъ сказывалась странная смѣсь высокомѣрія, смѣлости, оскорбленнаго достоинства и беззастѣнчивости. Онъ поклонился герцогу, кивнулъ Гарсхатахину и другимъ, и но видимому очень удивился, увидѣвъ меня.

— Мы давно не встрѣчались съ вами, мистеръ Камбель, сказалъ герцогъ.

— Дѣйствительно, милордъ; я бы желалъ (поглядывая на свои связанныя руки), я бы желалъ встрѣтиться съ вами въ такое время, когда могъ бы почтительнѣе отвѣтить на ваше привѣтствіе; по что же дѣлать? Будемъ надѣяться на будущее.

— Подумайте лучше о настоящемъ, мистеръ Камбель, возразилъ герцогъ; — вамъ осталось немного времени для подведенія послѣднихъ итоговъ вашей жизни. Я не желаю оскорблять васъ въ несчастіи; но только предупреждаю васъ, что вамъ осталось жить немного часовъ. Я не отрицаю того, что вы порою причиняли ближнимъ меньше зла чѣмъ ваши товарищи по ремеслу, и что вы иногда выказывали блестящіе проблески дарованія и благородные порывы, достойные лучшей участи. Но вы долгое время были грознымъ бичемъ мирныхъ сосѣдей и поддерживали беззаконно захваченную власть страшными насиліями и злодѣяніями. Вы заслужили, однимъ словомъ, смертную казнь, и должны приготовиться къ ней.

— Милордъ, отвѣтилъ Робъ-Рой, — я могъ бы свалить на вашу Свѣтлость всѣ тѣ преступленія, въ которыхъ вы меня теперь упрекаете; но я никогда не скажу, что вы были единственнымъ, добровольнымъ виновникомъ всѣхъ моихъ бѣдствій. Если бы я былъ увѣренъ въ вашей виновности, милордъ, вы не были бы теперь судьею надо мной; вы три раза находились отъ меня на ружейный выстрѣлъ во время охоты на оленей, а я еще никогда не давалъ промаха. Что же касается до тѣхъ людей, которые злоупотребили довѣріемъ вашей свѣтлости, возставили васъ противъ человѣка, жившаго нѣкогда мирнымъ, честнымъ трудомъ, и сдѣлали ваше имя пугаломъ, которое довело меня до самыхъ ужасающихъ крайностей, — что касается до этихъ людей, то я съ ними отчасти расчитался, и надѣюсь въ будущемъ расчитаться и съ вами за все что мнѣ пришлось выслушать теперь отъ вашей милости.

— Я знаю, воскликнулъ герцогъ съ возрастающимъ гнѣвомъ, что вы наглый, отчаянный негодяй, который умѣетъ сдержать свое слово, когда дѣло идетъ о какомъ нибудь злодѣяніи. Но я позабочусь о томъ, чтобы подрѣзать вамъ крылья. У васъ нѣтъ другихъ враговъ, кромѣ вашихъ гнусныхъ поступковъ.

— Вы бы не стали такъ много говорить о нихъ, дерзко возразилъ Робъ-Рой, — если бы меня звали не Камбелемъ, а Грэамомъ.

— Я вамъ совѣтую предупредить вашу жену, вашихъ сыновей и приверженцевъ, чтобы они почтительно обходились съ плѣнными джентльменами, находящимися теперь въ ихъ рукахъ, потому что я взыщу съ нихъ десятирицею за малѣйшее оскорбленіе, нанесенное вѣрноподданнымъ его величества короля.

— Милордъ, отвѣтилъ Робъ-Рой, — никто изъ моихъ враговъ не можетъ упрекнуть меня въ кровожадности, и если бы я былъ теперь въ родныхъ горахъ, сотни горцевъ подчинились бы мнѣ такъ же безпрекословно, какъ подчиняются вамъ ваши слуги. Но если ваша Свѣтлость намѣрены уничтожить главу семейства, то между членами произойдетъ непремѣнно разладъ и начнутся самоуправства. Тѣмъ не менѣе, у меня тамъ остается родственникъ, честный, хорошій человѣкъ, котораго мнѣ хотѣлось бы спасти. Не найдется ли здѣсь кого нибудь, кто пожелаетъ услужить Макъ-Грегору? Я заплачу за услугу, хотя у меня связаны руки.

Горецъ, принесшій письмо герцогу, отозвался на слова Робъ-Роя.

— Я исполню ваше желаніе, Макъ-Грегоръ, сказалъ онъ, — я готовъ, если нужно, пойдти въ вашу долину.

Горецъ выступилъ впередъ и выслушалъ отъ Макъ-Грегора нѣсколько гаэльскихъ фразъ, которыя послѣдній просилъ передать женѣ. Я не понялъ ихъ, но догадался, что дѣло шло о мистерѣ Джарви.

— Каково нахальство этого негодяя-горца? воскликнулъ герцогъ, — онъ разыгрываетъ роль посла! Впрочемъ, его поведеніе вполнѣ достойно гнусныхъ людей, приславшихъ его сюда. Эти люди согласились дѣйствовать совмѣстно съ нами противъ горныхъ разбойниковъ, а теперь измѣнили намъ, потому что макъ-грегорцы уступили имъ Балькидерскія земли изъ-за которыхъ они долго враждовали.

Не довѣряй ты плэдамъ и тартанамъ;

Они измѣнчивы, какъ цвѣтъ хамелеона.

— Вашъ великій предокъ никогда не сказалъ бы этого, милордъ, воскликнулъ маіоръ Гальбрайтъ; и вы сами не сдѣлали бы такого замѣчанія, если бы вы захотѣли справедливо отнестись къ человѣку, заслуживающему справедливости. Воздадимъ должное честному человѣку! Пусть всякій носитъ ту шляпу, которую онъ привыкъ носить, и тогда въ Леноксѣ сами собою возстановятся тишина и спокойствіе.

— Тише, тише, Гарсхатахинъ! воскликнулъ герцогъ. — Такъ разговаривать опасно со всякимъ, тѣмъ болѣе со мною; впрочемъ, вы но видимому считаете себя привилегированнымъ существомъ. Пожалуйста, отведите отрядъ въ Гартартанъ, а я провожу плѣнника въ Духрэй, и завтра поутру пришлю вамъ дальнѣйшія приказанія. Позаботьтесь о томъ, чтобъ никто изъ солдатъ не отлучился изъ отряда.

— Вѣчныя приказанія и переприказанія! пробормоталъ Гальбрайтъ сквозь зубы. — Впрочемъ, потерпимъ! Потерпимъ! Скоро можетъ быть намъ придется воскликнуть, какъ въ извѣстной игрѣ: «господа, мѣняйтесь мѣстами, король идетъ!»

Кавалерія раздѣлилась на два отряда и приготовилась къ выступленію, чтобы засвѣтло добраться до почныхъ квартиръ. Меня пригласили, или лучше сказать, мнѣ приказали ѣхать въ свитѣ герцога; я замѣтилъ, что на меня все еще продолжали смотрѣть подозрительно, хотя и не считали плѣннымъ. Впрочемъ, одинокій, беззащитный путешественникъ долженъ былъ непремѣнно расчитывать на какія нибудь непріятныя столкновенія въ тѣ смутныя времена, когда вражда между іаковитами и гаповерцами раздирала страму, когда не только горцы воевали съ жителями равнины, но и отдѣльныя шотландскія семейства вели между собою безконечныя распри, которыя раздражали умы, вселяли въ людей подозрительность, и нерѣдко доводили до кровопролитія.

Я безропотно подчинился своей участи, и утѣшалъ себя надеждою выпытать какъ нибудь отъ Роберта Камбеля свѣденія о Рашлеѣ и о его гнусныхъ интригахъ. Справедливость требуетъ замѣтить, что я не руководился въ этомъ случаѣ однѣми себялюбивыми цѣлями. Я былъ настолько заинтересованъ необыкновенной личностью Робъ-Роя, и чувствовалъ такую симпатію къ нему, что готовъ былъ на многое рѣшиться, лишь бы только помочь ему.

ГЛАВА XXXIII.

Дойдя до разрушеннаго моста, онъ бросился въ воду и переплылъ рѣку, потомъ выскочилъ на зеленый лугъ и пустился бѣжать. Джилъ Морисъ.

Кавалерія раздѣлилась на два отряда, которые двинулись тихой рысью внизъ по долинѣ при громкихъ звукахъ трубъ, повторяемыхъ тысячнымъ эхо окрестныхъ горъ. Одинъ изъ нихъ подъ начальствомъ маіора Гальбрайта взялъ направо и переправясь черезъ Форту, направился къ старинному замку, гдѣ была назначена ночевка. Въ продолженіе нѣкотораго времени я могъ слѣдить за движеніемъ отряда вдоль противоположнаго берега, пока дубовый лѣсокъ не скрылъ его отъ меня.

Мы продолжали нашъ путь въ порядкѣ. Для большей безопасности герцогъ помѣстилъ Робъ-Роя на одной лошади съ однимъ изъ его тѣлохранителей, Эваномъ изъ Бриглапда, который отличался необыкновенной силой и высокимъ ростомъ. Оба всадника были связаны лошадиной подпругой; подтянутой на груди солдата, такъ что плѣнникъ не имѣлъ никакой возможности вырваться на свободу. Мнѣ дали верховую лошадь и велѣли ѣхать подлѣ него; многочисленный конвой окружалъ насъ со всѣхъ сторонъ, причемъ ближайшіе къ намъ солдаты получили приказаніе держать пистолеты въ рукахъ. Андрю Фэрсервиса посадили на горношотландскаго пони, по всей вѣроятности гдѣ нибудь украденнаго, и позволили ѣхать съ прочили слугами, которые сопровождали отрядъ въ большомъ числѣ.

Мы добрались безъ особенныхъ приключеній до того мѣста, гдѣ намъ нужно было переправиться черезъ рѣку. Форта, какъ всѣ озерныя рѣки, отличается большой глубиной даже при незначительной ширинѣ русла. Намъ пришлось спускаться къ берегу по крутой, обрывистой тропинкѣ, гдѣ всадникамъ можно было проѣхать только гуськомъ. Арьергардъ и центръ нашего маленькаго отряда пріостановились, пока передніе ряды совершали переправу съ нѣкоторымъ затрудненіемъ и замѣшательствомъ. Прислуга герцога тѣснилась къ рѣкѣ безпорядочной толпой и мѣшала движенію кавалеріи, которая вообще была пріучена къ дисциплинѣ.

Въ то время, какъ мы были такимъ образомъ скучены на берегу, я услышалъ какъ Робъ-Ройговорилъ шопотомъ ѣхавшему съ нимъ всаднику:

— Твой отецъ, Эванъ, не повезъ бы стараго товарища на убой какъ теленка, даже изъ угожденія всѣмъ герцогамъ сего міра.

Эванъ ничего не отвѣчалъ, и только пожалъ плечами, желая по видимому объяснить этимъ жестомъ, что онъ не воленъ въ своихъ дѣйствіяхъ.

— Когда макъ-грегорцы спустятся въ равнину, продолжалъ Робъ-Рой, — когда они угонятъ твой скотъ, сожгутъ твое жилище, и обрызгаютъ тебя кровью близкихъ тебѣ лицъ, тогда ты пожалѣешь, Эванъ, о томъ, что нѣтъ въ живыхъ твоего пріятеля Роба, который могъ бы защитить тебя отъ столькихъ несчастій.

Эванъ снова пожалъ плечами, вздохнулъ, но не сказалъ и и слова.

— Мнѣ грустно видѣть, продолжалъ Робъ, такимъ тихимъ, ласкающимъ голосомъ, что только я могъ разслышать его, а на меня онъ имѣлъ полное основаніе полагаться. — Мнѣ грустно видѣть, что Эванъ изъ Бригланда, которому Рой Макъ-Грегоръ такъ часто помогалъ мечемъ и деньгами, готовъ пожертвовать жизнью друга, чтобы купить себѣ расположеніе вельможи.

Эванъ по видимому пылъ сильно взволнованъ, но продолжалъ молчать. Въ эту минуту съ противоположнаго берега послышался голосъ герцога:

— Переправляйте плѣнника.

Эванъ ударилъ лошадь, и они быстро проѣхавъ мимо меня спустились въ рѣку въ то самое время, какъ Рои говорилъ шопотомъ:

— Но проливай крови Макъ-Грегора изъ за денегъ; вспомни, что тебѣ придется отвѣчать за это на семъ свѣтѣ и въ будущемъ.

— Погодите, серъ, погодите, сказали мнѣ солдаты, когда я хотѣлъ послѣдовать за ними.

На противоположномъ берегу я при слабомъ мерцаніи сумерекъ увидѣлъ герцога, который старался привести въ порядокъ свой отрядъ, но мѣрѣ того, какъ онъ переправлялся черезъ рѣку. Многіе всадники стояли уже на твердой землѣ, другіе боролись съ быстрымъ теченіемъ или приготовлялись къ переправѣ, когда внезапный плескъ воды возвѣстилъ мнѣ, что краснорѣчіе Макъ-Грегора склонило Эвана къ освобожденію плѣнника. Герцогъ тоже услышалъ шумъ и тотчасъ попилъ въ чемъ дѣло.

— Собака! Гдѣ плѣнникъ? воскликнулъ онъ, когда Эванъ взобрался на берегъ, и не дожидаясь его оправданія прицѣлился ему прямо въ голову и выстрѣлилъ изъ пистолета, хотя я не могъ разглядѣть попала ли пуля въ несчастнаго.

— Господа, обратился герцогъ къ окружавшимъ его воинамъ, — скорѣй, въ погоню за негодяемъ. Сто гиней тому, кто задержитъ Робъ-Роя.

Все пришло въ движеніе. Робъ-Рой, освобожденный безъ сомнѣнія Эваномъ, развязавшимъ подпругу, бросился съ лошади въ воду. Но когда онъ вынырнулъ, чтобъ перевести дыханіе, то солдаты замѣтили его цвѣтной тартанъ; нѣкоторые, пренебрегая опасностью, бросились за нимъ вплавь, причемъ нѣсколько" лошадей утонуло въ быстромъ теченіи, а люди едва не раздѣлили ихъ участи. Другіе, болѣе осторожные и менѣе ревностные, поскакали вдоль берега, чтобы подкараулить бѣглеца, когда онъ захочетъ выдти изъ воды. Я былъ свидѣтелемъ этого въ высшей степени интереснаго и оригинальнаго зрѣлища, которое казалось совершенно фантастичнымъ при мерцающихъ сумеркахъ осенняго вечера; всадники сновали взадъ и впередъ по берегу и въ самой рѣкѣ, ломая сучья и пѣня воду; они бросались съ дикими криками на всякій предметъ, возбуждавшій ихъ подозрѣніе; стрѣляли куда ни попало изъ ружей и пистолетовъ, замахивались широкими мечами на воображаемыя человѣческія фигуры, которыя при ближайшемъ разсмотрѣніи оказывались кустами и обрубленными пнями, и никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на приказанія офицеровъ, старавшихся возстановить порядокъ и дисциплину. Я остался одинъ и могъ свободно наблюдать за всѣмъ, что происходило вокругъ меня, такъ какъ нашъ отрядъ разсыпался во всѣ стороны, чтобы принять участіе въ погонѣ за Робъ-Роемъ. Мнѣ показалось, что многіе солдаты только для виду ревностно преслѣдовали бѣглеца, и впослѣдствіи я узналъ достовѣрно, что они суетились только съ цѣлью увеличить всеобщее замѣшательство и помочь Робъ-Рою уйти отъ преслѣдованій.

Впрочемъ, такому искусному пловцу не трудно было спастись отъ враговъ, которые съ самаго начала потеряли его слѣдъ. Въ первыя минуты, они, правда, гнались за нимъ по пятамъ, и пули бороздили вокругъ него поверхность воды; я невольно вспомнилъ охоту на выдръ въ Осбальдистонъ-Галлѣ, когда собаки яростно бросались на звѣря, высовывавшаго свою морду изъ воды, чтобы подышать воздухомъ. Но Макъ-Грегоръ былъ остроумнѣе выдры; онъ успѣлъ незамѣтно сбросить съ себя подъ водою плэдъ, который всплылъ на поверхность, и тотчасъ обратилъ на себя всеобщее вниманіе. Такимъ образомъ, многіе солдаты бросились по ложному слѣду и пронизали нулями ни въ чемъ неповинный кусокъ матеріи.

Когда бѣглецъ скрылся изъ виду, поимка его сдѣлалась почти невозможною, такъ какъ берега рѣки были на значительномъ протяженіи совершенно неприступны, вслѣдствіе высокихъ, обрывистыхъ скалъ и густаго лѣса ольхи, березы и осокори, переплетенныхъ въ гигантскую живую изгородь, за которую всадники не имѣли никакой возможности проникнуть. Быстрое наступленіе ночи также значительно затрудняло преслѣдованіе и оставляло слабую надежду на успѣхъ. Многіе солдаты едва не утонули въ омутахъ, которыми изобилуетъ Форта, и могли выбраться изъ нихъ только съ помощью своихъ товарищей. Другіе получили раны и ушибы среди общей сумятицы, и едва не затѣяли ожесточенной схватки между собою. Поэтому музыканты протрубили отбой, герцогъ объявилъ офицерамъ, что онъ въ настоящее время поставленъ въ печальную необходимость пріостановить преслѣдованіе важнаго преступника, такъ нагло бѣжавшаго изъ рукъ правосудія, и солдаты начали медленно, неохотно строиться въ ряды, перекидываясь между собою довольно крупною бранью. Затѣмъ они двинулись темной, неясной массой по берегу рѣки, и журчаніе воды, долго заглушенное дикими криками, сливалось теперь съ разочарованнымъ, сердитымъ ворчаніемъ солдатъ, отъ которыхъ ускользнула такая цѣнная добыча.

До этого времени я оставался простымъ зрителемъ удивительной сцены, происходившей на живописныхъ берегахъ Форты. Вдругъ я услышалъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня незнакомые голоса:

— А гдѣ же молодой англичанинъ? Вѣдь это онъ передалъ Робъ-Рою ножъ чтобы перерѣзать подпругу.

— Ему надо голову раскроить до самыхъ челюстей! крикнулъ кто-то суровымъ голосомъ.

— Ему надо всадить пару пуль въ черепъ! отозвался Другой.

— Или длинный ножъ въ сердце! подхватилъ третій.

Затѣмъ я услышалъ конскій топотъ по разнымъ направленіямъ; вѣроятно солдаты отыскивали меня съ похвальной цѣлью привести свои угрозы въ исполненіе. Я тотчасъ сообразилъ опасность своего положенія: если бы солдаты отыскали меня, они прежде всего послушались бы голоса ослѣпленной страсти и покончили бы со мною, а потомъ стали бы, пожалуй, раскаиваться въ поспѣшномъ и несправедливомъ поступкѣ. Подъ вліяніемъ этой мысли, я соскочилъ съ лошади, и пустивъ ее на свободу бросился въ кусты, надѣясь что темная ночь спасетъ меня отъ преслѣдованія. Если бы я находился возлѣ герцога, то прибѣгнулъ бы къ его защитѣ, и не сталъ бы искать спасенія въ бѣгствѣ; по отрядъ былъ уже далеко, и я не видѣлъ на лѣвомъ берегу ни одного офицера, который могъ бы оказать мнѣ покровительство въ случаѣ насилія. Поэтому я рѣшилъ, что никакое нравственное обязательство не заставляетъ меня безполезно рисковать своей жизнью. Когда шумъ вокругъ меня затихъ, и конскій топотѣ началъ замирать въ отдаленіи, мнѣ пришла въ голову мысль, что съ моей стороны будетъ всего благоразумнѣе добраться до того мѣста, гдѣ герцогъ намѣревался расположить свой отрядъ на ночлегъ, и явиться къ нему на правахъ королевскаго подданнаго, которому нечего бояться правосудія, и который можетъ расчитывать на его покровительство. Съ этою цѣлью, я вышелъ изъ своего убѣжища.

Послѣдніе лучи дня потухали на горизонтѣ; на той сторонѣ Форты, на которой я укрывался въ лѣсной чащѣ, почти не было видно солдатъ; большая часть отряда скрылась на противоположномъ берегу, и я могъ судить объ избранномъ ими направленіи только но отдаленному конскому топоту и по звукамъ трубъ, которыми созывали отставшихъ солдатъ. Мое положеніе оказывалось такимъ образомъ въ высшей степени затруднительнымъ. Я остался безъ лошади, а пѣшая переправа черезъ Форту представляла очень мало привлекательнаго для человѣка, непривыкшаго ходить бродомъ, и видѣвшаго какъ незадолго передъ тѣмъ лошади погружались въ рѣку по самое сѣдло, а люди едва могли стоять на ногахъ отъ быстраго теченія; я посматривалъ очень недружелюбно на мутную, пѣнистую поверхность воды, на которую мѣстами ложился слабый, желтоватый отблескъ восходящей луны. Но съ другой стороны, оставаясь на томъ берегу Форты, гдѣ я находился, я долженъ былъ обречь себя на еще болѣе жалкую участь; именно, мнѣ предстояло, послѣ тяжелаго, утомительнаго дня, провести ночь въ очень неудобномъ положеніи al fresco на крутомъ склонѣ какой нибудь мрачной горношотландской скалы.

Подумавъ немного, я сообразилъ, что Фэрсервисъ вѣроятно переправился черезъ рѣку съ прочими слугами по своему нахальному обыкновенію соваться впередъ всегда и вездѣ; а въ такомъ случаѣ, продолжалъ я разсуждать самъ съ собою, онъ не преминетъ объяснить герцогу какъ можно подробнѣе мое званіе и положеніе въ обществѣ; слѣдовательно, мнѣ нѣтъ никакой необходимости самому торопиться засвидѣтельствовать свою личность, рискуя жизнью. Дѣйствительно мнѣ предстояло много опасностей: но первыхъ я могъ потонуть, переправляясь черезъ рѣку, во вторыхъ могъ потерять слѣдъ отряда на противоположномъ берегу, и въ третьихъ могъ попасть въ руки отставшихъ солдатъ, которые разумѣется не церемонясь убили бы меня, въ надеждѣ выслужиться передъ начальствомъ. Принимая все это въ соображеніе, я рѣшилъ вернуться въ маленькую гостиницу, гдѣ провелъ предыдущую ночь. Я не боялся встрѣчи съ Робъ-Роемъ, и былъ увѣренъ, что заслужу расположеніе его приверженцевъ извѣстіемъ о его счастливомъ бѣгствѣ, въ случаѣ если судьба снова столкнетъ меня съ дикими горцами. Къ тому же я могъ доказать своимъ поступкомъ почтенному мистеру Джарви, что не хотѣлъ отплатить ему неблагодарностью, и покинуть его въ томъ щекотливомъ положеніи, въ которое онъ поставилъ себя, желая мнѣ оказать услугу. Наконецъ, только въ этой мѣстности я могъ собрать какія нибудь свѣденія о Рашлеѣ и о бумагахъ моего отца, для отысканія которыхъ я собственно и предпринялъ такое опасное, затруднительное путешествіе. Поэтому я рѣшительно отказался отъ намѣренія перебраться черезъ Форту, и оставивъ за собою Фрюскій бродъ, направился обратно въ Аберфойль.

Между тѣмъ рѣзкій, холодный вѣтеръ разогналъ туманъ, повисшій густымъ слоемъ надъ землею. Серебристыя облака его начали клубиться, принимая самыя причудливыя формы; они то громоздились на макушкахъ скалъ, окутывая ихъ полупрозрачной пеленой, то ложились бѣлой волной въ глубокихъ рытвинахъ на склонахъ горъ, но которымъ скатывались въ долину обломки скалъ. Луна поднялась высоко на небѣ и ярко свѣтила въ прозрачномъ, холодномъ воздухѣ; ея лучи сверкали въ водѣ, и на обнаженныхъ верхушкахъ скалъ безслѣдно терялись въ молочнобѣлыхъ клубахъ тумана, сгущеннаго въ разсѣлинахъ горъ, и переливались серебристымъ блескомъ въ его полупрозрачныхъ массахъ, колеблемыхъ вѣтромъ и какъ бы сотканныхъ изъ тончайшаго газа. Подъ вліяніемъ такой романтической картины и холоднаго, здороваго воздуха, я ободрился духомъ и готовъ былъ забыть дѣйствительную опасность своего положенія. Кровь сильнѣе забилась въ моихъ жилахъ, по мѣрѣ того какъ во мнѣ возрастала храбрость и увѣренность въ собственныхъ силахъ; я отбросилъ всякую предосторожность и началъ довольно громко насвистывать какую-то пѣсню. Я былъ такъ глубоко погруженъ въ свои мечты, что не замѣтилъ, какъ меня догнали двое всадниковъ, и опомнился только когда одинъ изъ нихъ подъѣхалъ очень близко и сказалъ мнѣ на англійскомъ языкѣ:

— Здорово, пріятель! куда такъ поздно путь держите?

— Я иду въ Аберфойль на ночлегъ, отвѣтилъ я.

— Развѣ проходъ въ горахъ свободенъ? спросилъ меня незнакомецъ повелительнымъ тономъ.

— Не знаю; когда доберусь до горъ, то узнаю, отвѣтилъ я. — Но вспомнивъ участь несчастнаго Мориса, прибавилъ: если вы англичанинъ, то я вамъ совѣтую вернуться назадъ до разсвѣта. По сосѣдству съ Аберфойлемъ произошли безпорядки, и я полагаю, что иностранцу не совсѣмъ безопасно въ этомъ околоткѣ.

— Солдатъ побили? не такъ ли? спросилъ незнакомецъ.

— Да, цѣлый отрядъ попался въ засаду, и часть его уничтожена, часть взята въ плѣнъ.

— Вамъ это достовѣрно извѣстно? спросилъ всадникъ.

— Такъ же достовѣрно, какъ то, что я съ вами теперь разговариваю, возразилъ я. — Мнѣ пришлось быть невольнымъ зрителемъ схватки.

— Невольнымъ? продолжалъ незнакомецъ, — развѣ вы сами не принимали въ ней участія?

— Разумѣется нѣтъ, отвѣтилъ я: — меня задержалъ офицеръ королевскаго отряда.

— По какому подозрѣнію? Кто вы такой, какъ васъ зовутъ?

— Я не знаю, серъ, возразилъ я, зачѣмъ я буду отвѣчать на столько вопросовъ незнакомому мнѣ джентльмену. Я вамъ достаточно объяснилъ, на сколько опасно путешествовать теперь въ этой дикой странѣ, занятой горцами; если вы всеже желаете продолжать путь, то это ваше дѣло; но я вамъ не предлагалъ никакихъ вопросовъ относительно вашей личности, и надѣюсь что вы также любезно прекратите вашъ допросъ.

— Если мистеръ Франсисъ Осбальдистонъ, произнесъ другой всадникъ, голосъ котораго потрясъ меня до глубины души, — желаетъ сохранить инкогнито, то онъ не долженъ насвистывать своихъ любимыхъ пѣсней.

И Діана Вернонъ — я мгновенно узналъ ее подъ широкимъ мужскимъ плащемъ — окончила мотивъ, который я насвистывалъ при ея появленіи, передразнивая меня съ комическими жестами.

— Боже милостивый! воскликнулъ я, какъ бы пораженный громомъ, — неужели я вижу васъ, мисъ Вернонъ, въ такомъ мѣстѣ, въ такое время, въ такомъ…

— Въ такомъ костюмѣ, хотите вы сказать. Что же прикажете дѣлать? Въ концѣ концовъ, почтенный капралъ Нимъ^[51] оказывается самымъ великимъ мудрецомъ: что можно, то и должно — рапса verba.

Пока она говорила, я воспользовался яркимъ блескомъ лупы, выплывшей изъ за тучи, чтобы внимательно разсмотрѣть спутника Діаны. Ревность снова заговорила во мнѣ, когда я встрѣтилъ мисъ Вернонъ въ такомъ уединенномъ, опасномъ мѣстѣ подъ защитою одного только джентльмена. Всадникъ не обладалъ груднымъ, музыкальнымъ голосомъ Рашлея; онъ выражался рѣзкимъ, повелительнымъ тономъ, и сидя на лошади казался значительно выше ростомъ, чѣмъ мой ненавистный двоюродный братецъ; вообще, онъ не напоминалъ, по своей наружности и манерамъ, ни одного изъ сыновей сера Гильдебранда, и въ его обращеніи сказывалась та неуловимая черта, по которой мы легко узнаемъ человѣка умнаго и хорошо воспитаннаго.

Незнакомецъ по видимому желалъ отдѣлаться отъ моихъ нескромныхъ взоровъ, и сказалъ ласковымъ, но рѣшительнымъ голосомъ:

— Діана, передай двоюродному брату его собственность, и поѣдемъ дальше; намъ нельзя терять времени.

Мисъ Вернонъ вынула изъ своего дорожнаго мѣшка небольшой ящикъ, и перегнувшись черезъ сѣдло обратилась ко мнѣ съ слѣдующею рѣчью, въ которой природная бойкость и веселость напрасно боролись съ болѣе глубокимъ чувствомъ:

— Какъ видите, любезный Франкъ, я родилась вашимъ ангеломъ хранителемъ. Рашлей долженъ былъ выпуститъ изъ рукъ свою добычу, и если бы намъ удалось добраться до Аберфойля прошедшей ночью, какъ мы предполагали, то я непремѣнно отыскала бы какую нибудь горную сильфиду и поручила бы ей передать вамъ всѣ эти эмблемы торговаго благосостоянія. Но гиганты и драконы преграждали намъ путь, и мы разсудили, что хотя странствующіе рыцари и дамы такъ же мужественны теперь какъ и прежде, однако же они не должны безполезно рисковать своей жизнью. Я полагаю, что вы раздѣляете наше мнѣніе, любезный Франкъ.

— Діана, произнесъ снова ея таинственный спутникъ, напоминаю еще разъ, что уже поздно, а намъ до дому далеко.

— Я сейчасъ буду къ вашимъ услугамъ, серъ, сейчасъ. Подумайте, продолжала она вздыхая, какъ недавно ограничили мою свободу. Къ тому же, я еще не отдала Франку бумагъ, и не простилась съ нимъ, — а проститься нужно навсегда. Да, Франкъ, обратилась она ко мнѣ, на всегда! Между нами зіяетъ глубокая, страшная пропасть; вы не должны ѣхать туда, куда мы ѣдемъ; вы не должны дѣлать того что мы дѣлаемъ. Прощайте! Будьте счастливы!

Она еще больше перегнулась на своемъ сѣдлѣ, и лице ея, быть можетъ не совсѣмъ случайно, коснулось моего лица. Она пожала мнѣ руку, и слеза, которая дрожала на ея рѣсницахъ, скатилась мнѣ на щеку. Это было одно изъ тѣхъ мгновеній, которое навсегда останется въ памяти, — мгновеніе, полное невыразимой боли и сладости, когда сердце человѣка предается безумному увлеченію. Но Діана забылась только на мгновеніе; она тотчасъ опомнилась и хладнокровно объявила своему спутнику, что готова ѣхать дальше; они пустили лошадей крупной рысью, и вскорѣ исчезли въ ночной темнотѣ.

Я былъ до того ошеломленъ, что не отвѣтилъ ни на прощальныя слова, ни на прощальный полу поцѣлуй Діаны. Языкъ отказался высказать все то что накипѣло у меня на сердцѣ, и прощальное привѣтствіе замерло у меня на губахъ, какъ роковое слово виновенъ, которое обрекаетъ преступника на смертную казнь. Я стоялъ неподвижно съ ящикомъ въ рукахъ, и безсмысленно глядѣлъ вслѣдъ уѣзжавшимъ, какъ будто хотѣлъ сосчитать искры, вылетавшія изъ подъ копытъ ихъ коней. Я продолжалъ смотрѣть въ темную даль, даже когда мисъ Вернонъ давно уже скрылась съ своимъ спутникомъ, и прислушивался къ лошадиному топоту, хотя онъ уже давно замеръ въ отдаленіи. Наконецъ, слезы навернулись на моихъ глазахъ, утомленныхъ отъ сильнаго напряженія. Я сталъ машинально отирать ихъ, не отдавая себѣ еще отчета въ томъ, что я плакалъ; но слезы текли все обильнѣе и обильнѣе, и судорожныя рыданія стали душить меня, — hysterica passio несчастнаго Лира. Тогда я сѣлъ на траву у дороги и горько плакалъ, какъ никогда еще не плакалъ съ самаго дѣтства.

ГЛАВА XXXIV.

Дангль.-- Я полагаю, что труднѣе

понять коментатора чѣмъ автора.

Шериданъ.-- Критикъ.

Едва прошелъ первый порывъ отчаянія, какъ мнѣ стало стыдно собственной слабости. Я вспомнилъ, что уже давно старался смотрѣть на Діану Вернонъ какъ на друга, счастье котораго мнѣ было очень дорого, по съ которымъ мнѣ никогда не было суждено соединиться болѣе близкими узами. Тѣмъ не менѣе, всѣ мои благоразумныя намѣренія разлетѣлись въ прахъ послѣ неожиданной встрѣчи и вспышки увлеченія со стороны

Діаны Вернонъ. Мало но малу я пришелъ въ себя отъ оцѣпенѣнія, и не отдавая себѣ вполнѣ отчета въ своихъ поступкахъ, пошелъ впередъ по прежнему направленію.

— Я не нарушаю торжественнаго предостереженія Діаны, разсуждалъ я самъ съ собою, — потому что я уже шелъ по этой дорогѣ и нѣтъ другой въ настоящую минуту. Хотя я добылъ бумаги моего отца, но я обязанъ освободить мистера Джарви изъ опаснаго положенія, въ которое онъ повалъ ради меня. Къ тому же, Аберфойльская гостиница единственное мѣсто, гдѣ можно отдохнуть. Они вѣроятно остановятся тамъ же, потому что верхомъ нѣтъ никакой возможности проѣхать далѣе… Ну, что же? Мы опять встрѣтимся, встрѣтимся быть можетъ въ послѣдній разъ… Но зато я увижу ее, я услышу ея голосъ; я узнаю отъ нея имя того счастливца, который обращается съ ней какъ съ женой; я узнаю отъ нея, не нуждается ли она въ моей помощи среди окружающихъ ее опасностей; я постараюсь хоть чѣмъ нибудь отплатить ей за ея великодушіе, за ея безкорыстную дружбу.

Въ то время какъ я разсуждалъ такимъ образомъ, подбирая всевозможныя оправданія моему безумному желанію увидать еще разъ Діану, чья то рука опустилась мнѣ на плечо, и чей то голосъ произнесъ:

— Славная ночь, мистеръ Осбальдистонъ. Когда мы съ вами разстались было гораздо темнѣе.

Я тотчасъ узналъ Макъ-Грегора по голосу: онъ успѣлъ спастись отъ преслѣдованія, и теперь возвращался въ горы къ своимъ приверженцамъ. Онъ вѣроятно побывалъ уже у какого нибудь тайнаго доброжелателя, потому что запасся винтовкой и всѣмъ обычнымъ вооруженіемъ горцевъ. Въ другое время и въ другомъ расположеніи духа, я можетъ быть не особенно охотно встрѣтился бы съ Робъ-Роемъ въ такой поздній часъ и въ такомъ глухомъ мѣстѣ; потому что, говоря откровенно, я не могъ безъ содроганія слышать звуки его голоса, хотя и находился съ нимъ до нѣкоторой степени въ дружескихъ отношеніяхъ. Горцы имѣютъ обыкновеніе произносить слова какъ-то рѣзко и глухо, вѣроятно вслѣдствіе особенности ихъ нарѣчія, и всегда выражаются съ большою напыщенностью. Кромѣ того, Робъ-Рой отличался страннымъ, суровымъ равнодушіемъ; онъ принадлежалъ къ тѣмъ сильнымъ характерамъ, которые никогда не падаютъ духомъ и ничему не удивляются, хотя бы надъ ними разразились самыя тяжелыя несчастія. Онъ привыкъ полагаться всегда и во всемъ на свою собственную находчивость и присутствіе духа, а потому не зналъ чувства страха; бурная опасная жизнь закалила его нервы и пріучила его смотрѣть хладнокровно не только на свои собственныя страданія, но и на бѣдствія другихъ. Къ этому надо прибавить, что я только что былъ свидѣтелемъ жестокости его приверженцевъ, которые звѣрски умертвили беззащитнаго человѣка.

Но я находился въ такомъ раздраженномъ настроеніи духа, что обрадовался даже обществу разбойника, такъ какъ глубоко пораженъ. Когда Макъ-Грегоръ попросилъ меня продолжать разсказъ, слова его прозвучали безсмысленно въ моихъ ушахъ, и я не могъ отвѣтить ни слова.

— Вы больны, сказалъ онъ, въ третій разъ повторяя вопросъ, — васъ совсѣмъ уходили происшествія нынѣшняго дня.

Робъ произнесъ эти слова съ такимъ ласковымъ вниманіемъ, что я тотчасъ пришелъ въ себя и сталъ продолжать начатый разсказъ, тѣмъ болѣе, что въ моемъ положеніи мнѣ было необходимо ознакомить Макъ-Грегора со всѣми подробностями нашего путешествія. Онъ выслушалъ съ восторгомъ извѣстіе объ удачной схваткѣ горцевъ съ правительственнымъ отрядомъ.

— Говорятъ, замѣтилъ Робъ, что королевская мякина стоитъ дороже хлѣба обыкновенныхъ смертныхъ; но я полагаю, что про солдатъ его величества этого сказать нельзя, такъ какъ ихъ могли побить старики, отвыкшіе владѣть оружіемъ, дѣти, не привыкшіе еще къ нему, и женщины, вооруженныя дубинами, однимъ словомъ, самая ничтожная, безпомощная часть нашего горнаго населенія. А каковъ Дугаль Грегоръ! Кто бы могъ предположить, что онъ способенъ придумать такую хитрую штуку въ своей косматой головѣ. Но продолжайте, продолжайте, хотя я съ ужасомъ ожидаю продолженія. Эленъ хуже самого чорта, когда въ ней закипитъ кровь. Бѣдняжка, есть за что ей и кипятиться!

Я какъ можно деликатнѣе разсказалъ пріемъ, оказанный намъ его женою, по тѣмъ не менѣе слова мои замѣтно огорчили Робъ-Роя.

— Чортъ побери! воскликнулъ онъ, — я дорого бы далъ, чтобы быть въ это время дома! Какъ? Грубо обойтись съ гостями, съ моимъ родственникомъ, который былъ всегда такъ добръ ко мнѣ! Они скорѣе могли выжечь половину Ленокса въ минуту безумной вспышки мщенія! Вотъ что значитъ дать волю женщинамъ и дѣтямъ, не знающимъ ни въ чемъ мѣры! Впрочемъ, виноватъ всего больше собака таможенный, который принесъ мнѣ подложное письмо отъ вашего двоюроднаго брата, Рашлея, назначавшаго мнѣ свиданіе по королевскимъ дѣламъ; мнѣ показалось весьма правдоподобнымъ, что Рашлей Осбальдистонъ находится въ графствѣ Леноксъ, гдѣ мѣстное дворянство и Гарсхатахинъ склонялись на сторону короля Іакова. Но когда меня привели къ герцогу, то я увидѣлъ, что попался въ ловушку; а когда меня связали подпругой, я понялъ что меня ожидаетъ, потому что вашъ родственникъ, съ позволенія сказать, ловкій мошенникъ и на все способенъ. Впрочемъ надѣюсь, что онъ не участвовалъ въ заговорѣ противъ меня! Вы не можете себѣ представить какую грустную, глупую рожу состроилъ Морисъ, когда я приказалъ задержать его заложникомъ до моего возвращенія. Но теперь возвратился — конечно не по милости моихъ враговъ, — и негодяй дешево отъ меня не отдѣлается; я его заставлю заплатить хорошій откупъ.

— Морисъ, сказалъ я, — заплатилъ уже свой послѣдній откупъ.

— Какъ? Что? поспѣшно воскликнулъ мой спутникъ; что вы хотите сказать? Его убили въ схваткѣ?

— Его хладнокровно умертвили, мистеръ Камбель, послѣ окончанія схватки.

— Хладнокровно?…. Проклятіе! пробормоталъ онъ сквозь зубы. — Какъ же это случилось? Говорите, серъ, и не называйте меня ни мистеромъ, ни Камбелемъ. Я стою на родномъ верескѣ, и меня зовутъ Макъ-Грегоромъ!

Робъ по видимому былъ въ сильномъ раздраженіи, и голосъ его звучалъ чрезвычайно рѣзко. Я тѣмъ не менѣе сообщилъ ему обстоятельно всѣ подробности умерщвленія Мориса.

Выслушавъ меня Робъ сильно ударилъ прикладомъ ружья о землю, и далъ полную волю своему раздраженному чувству:

— Клянусь Небомъ, за такое дѣло можно возненавидѣть родину, кланъ, жену и дѣтей! А впрочемъ, несчастный давно заслуживалъ кары. И потомъ, не все ли равно барахтаться въ водѣ съ камнемъ на шеѣ, или болтаться на воздухѣ съ веревкой на ней? За чѣмъ пойдешь, то и найдешь! Разумѣется, лучше было бы всадить ему пулю въ лобъ или заколоть мѣткимъ ударомъ кинжала! Теперъ по поводу его смерти пойдутъ всякіе ненужные, праздные толки. Но дни каждаго человѣка сочтены, и для насъ съ вами придетъ когда нибудь время умереть. Никто не можетъ по крайней мѣрѣ сказать, что Эленъ Макъ-Грегоръ не за что было мстить!

Послѣ этой взволнованной рѣчи Робъ-Рой успокоился и начала, снова распрашивать меня, какъ я ушелъ изъ отряда, которымъ командовала, герцогъ.

Я поспѣшила, расказать все что случилось ее мною, и упомянулъ о неожиданномъ полученіи отцовскихъ бумагъ, хотя и не назвалъ имени Діаны Вернонъ, опасаясь предательскаго дрожанія въ голосѣ.

— Я былъ увѣренъ, что вы получите бумаги обратно, сказалъ Макъ-Грегоръ: — въ письмѣ, полученномъ мною черезъ васъ, заключалось желаніе графа по этому предмету; я съ своей стороны готовъ былъ всячески помочь вамъ, и для того назначилъ свиданіе въ долинѣ. но какъ видно, графа, покончила, дѣло съ Рашлеемъ скорѣе чѣмъ я ожидалъ.

Первая часть его отвѣта поразила меня.

— Развѣ доставленное мною вамъ письмо было написано лицемъ, которое вы называете графомъ? Кто же это? Какъ его зовутъ?

— Я полагаю, что такъ какъ вы доселѣ не знали его имени, то безполезно вамъ его назвать, а потому я вамъ его не скажу. Одно вѣрно: письмо было собственноручно написано графомъ, иначе я не сталъ бы хлопотать о чужихъ дѣлахъ, когда и своихъ, какъ видите, не оберешься.

Я теперь вспомнилъ таинственный свѣтъ въ Осбальдистонской библіотекѣ, различныя обстоятельства, возбуждавшія мою ревность: перчатку, колебаніе портьеры, которая скрывала потаенный ходъ въ комнаты Рашлея; я вспомнилъ въ особенности послѣднія минуты моего свиданія съ Діаной, когда она удалилась изъ комнаты, чтобы написать, будто бы, письмо, которымъ я долженъ былъ воспользоваться въ случаѣ крайней необходимости. Итакъ, подумалъ я, Діана не проводила свободнаго времени въ уединеніи: она слушала наущенія какого-нибудь отчаяннаго агента іаковитовъ, укрывавшагося въ замкѣ моего дяди. Были примѣры, что молодыя дѣвушки продавали себя за золото, и жертвовали первою своею любовью изъ-за честолюбія; а Діана порвала нашу взаимную привязанность, чтобы раздѣлить участь какого-нибудь жалкаго искателя приключенія, чтобы посѣщать въ глубокую полночь притоны разбойниковъ, ради призрачныхъ богатствъ и почестей, которыя щедро сулилъ не менѣе призрачный дворъ Стюартовъ въ Сенъ-Жермэнѣ.

— Я увижу ее, сказалъ я самъ себѣ, — я постараюсь увидѣть ее еще разъ. Я поговорю съ ней какъ другъ, какъ родственникъ; я укажу ей на опасности, которымъ она подвергается, и помогу ей удалиться во Францію, гдѣ она можетъ спокойно выждать окончанія смутъ, посѣянныхъ политическимъ авантюристомъ, пріобрѣтшимъ надъ нею такое вліяніе.

— Я заключаю изъ вашихъ словъ, обратился я къ Макъ-Грегору послѣ продолжительнаго молчанія, — что графъ какъ вы величаете неизвѣстное мнѣ лице, жилъ въ Осбальдистонскомъ замкѣ одновременно со мною.

— Совершенно вѣрно, совершенію вѣрно; и разумѣется въ комнатахъ молодой лэди (Это непрошенное сообщеніе сильно меня покоробило). Впрочемъ, продолжала. Макъ-Грегоръ, — немногіе знали о его пребываніи въ замкѣ, за исключеніемъ Рашлея и сера Гильдебранда; о васъ конечно и рѣчи не могло быть; а у братьевъ сквайра Рашлея не хватало смекалки, чтобы видѣть далѣе своего носа. Да и то сказать, замокъ прекрасное, старинное зданіе; меня особенно восхищаетъ въ немъ обиліе тайныхъ ходовъ и закоулковъ; вы можете размѣстить по разнымъ угламъ хоть тридцать человѣкъ, и хозяева цѣлый мѣсяцъ не догадаются объ этомъ. А такое устройство во многихъ случаяхъ чрезвычайно удобно.

Я былъ бы не прочь владѣть подобнымъ замкомъ въ Крайгъ-Ройстонѣ. Но пока намъ приходится укрывать свои грѣшныя тѣла въ лѣсахъ и пещерахъ.

— Я полагаю, замѣтилъ я, — что графъ принималъ нѣкоторое участіе въ первомъ приключеніи съ…

При этихъ словахъ я невольно запнулся.

— Съ Морисомъ, хотите вы сказать, возразилъ Робъ-Рой чрезвычайно хладнокровно (онъ такъ привыкъ видѣть вокругъ себя насилія и жестокости, что не могъ долго сокрушаться извѣстіемъ о смерти Мориса). — Бывало, я отъ души смѣялся надъ этимъ приключеніемъ, но теперь едва ли на это способовъ. Нѣтъ, нѣтъ; графъ ничего не зналъ объ этой исторіи, все было сдѣлано Рашлеемъ и мною. Весело вспомнить эту исторію: Рашлей съумѣлъ свалить подозрѣніе на васъ, такъ какъ онъ съ самаго начала возымѣлъ къ вамъ ненависть; но мисъ Діана разорвала сплетенную нами паутину, и спасла васъ изъ когтей правосудія; трусишка Морисъ едва не померъ отъ страха, увидѣвъ передъ собою дѣйствительнаго похитителя въ то самое время, когда онъ обвинялъ совершенно неповиннаго человѣка. А воронье пугало секретарь, а пьянчужка судья! Ха, ха! Вотъ смѣху то было! А все же надо будетъ помолиться за душу несчастнаго Мориса; большаго теперь я ничего не могу для него сдѣлать!

— Позвольте мнѣ спросить васъ, сказалъ я, — какимъ образомъ мисъ Вернонъ пріобрѣла такое вліяніе надъ Рашлеемъ и его сообщниками, и какимъ образомъ она разстроила вашъ планъ?

— Мой планъ? Нѣтъ. Я никогда не сваливалъ своей обузы на чужія плечи; все это устроилъ Рашлей. Разумѣется, мисъ Діана имѣла большое вліяніе на насъ обоихъ, во первыхъ потому, что пользовалась расположеніемъ графа, во вторыхъ потому, что слишкомъ хорошо знала всѣ паши тайны. Чортъ побери всякаго, воскликнулъ Робъ въ заключеніе, — кто повѣритъ женщинѣ тайну или позволитъ ей злоупотреблять своимъ вліяніемъ. Не слѣдуетъ давать дубины дураку.

Намъ оставалось около четверти мили до селенія, когда трое горцевъ загородили намъ дорогу съ оружіемъ въ рукахъ, и спросили куда и зачѣмъ мы идемъ. По мой спутникъ произнесъ громкимъ, повелительнымъ голосомъ одно только слово «Макъ-Грегоръ», и горцы отвѣтили дикимъ, радостнымъ крикомъ привѣтствія. Одинъ изъ нихъ бросилъ свое ружье на траву и мгновенно обнялъ колѣни вождя, осыпая его цѣлымъ потокомъ поздравленій на гаэльскомъ нарѣчіи. Другіе два, послѣ нѣсколькихъ минутъ бурной радости, устремились впередъ съ быстротою лани, оспаривая другъ у друга честь явиться первымъ въ селеніе, занятое уже сильнымъ отрядомъ макъ-грегорцевъ, и сообщить о счастливомъ спасеніи и возвращеніи Робъ-Роя. Это извѣстіе вызвало такіе громкіе крики радости, что даже окрестныя горы откликнулись на нихъ многократнымъ эхо: старъ и младъ, женщины и дѣти, безъ различія пола и возраста, высыпали въ долину къ ламъ на встрѣчу. Когда я услышалъ шумное, стремительное приближеніе толпы, я напомнилъ Робъ-Рою, что я чужестранецъ и нуждаюсь въ его покровительствѣ. Поэтому онъ крѣпко схватилъ меня за руку, въ то время какъ горцы окружили его съ выраженіями самой трогательной привязанности, и отвѣтилъ на рукопожатія не прежде, какъ объяснивъ всѣмъ присутствовавшимъ, что со мной надо обращаться любезно и почтительно.

Я полагаю, что приказанія делійскаго султана никогда не исполнялись съ такимъ благоговѣйнымъ послушаніемъ. Мнѣ пришлось испытать на себѣ всю непріятность чрезмѣрной предупредительности, какъ прежде пришлось пострадать отъ чрезмѣрной суровости туземцевъ. Они такъ заботливо принялись поддерживать меня, что я едва касался земли ногами. Когда же я имѣлъ несчастіе споткнуться, они объявили, что друга ихъ вождя нельзя подвергать такой опасности, и торжественно понесли меня на рукахъ къ мисисъ Макъ-Альпинъ.

Когда мы прибыли къ ея гостепріимному жилищу, я убѣдился, что популярность и могущество имѣютъ свои неудобства въ горахъ, какъ и во всякомъ другомъ мѣстѣ. Макъ-Грегоръ долженъ былъ повторить разъ двѣнадцать разсказъ о своемъ бѣгствѣ, прежде чѣмъ ему позволили войдти въ гостиницу и подкрѣпить себя пищей и сномъ; а одинъ изъ услужливыхъ горцевъ столько же разъ повторилъ мнѣ ту же исторію на ломаномъ англійскомъ языкѣ, и мнѣ волей-певолей пришлось выслушать его съ притворнымъ вниманіемъ. Когда наконецъ всѣ присутствовавшіе удовлетворили своему любопытству, они стали расходиться по домамъ, проклиная герцога и Гарсхатахппа, оплакивая смерть Эвана изъ Бригланда, пострадавшаго за свою преданность къ Макъ-Грегору, и повторяя въ одинъ голосъ, что со времени Дугаля Кіара, родоначальника Макъ-Грегора, не было подобнаго геройскаго подвига, какъ бѣгство Робъ-Роя.

Когда толпа разошлась, Робъ-Рой взялъ меня дружески подъ руку, и повелъ въ гостиницу. Я сталъ съ жадностью осматривать дымную комнату, надѣясь увидѣть Діану и ея спутника; по поиски мои оказались тщетными, а распрашивать моего друга я не хотѣлъ, чтобы не выдать какъ нибудь завѣтной тайны. Мистеръ Джарви оказался единственнымъ знакомымъ лицемъ въ комнатѣ; онъ сидѣлъ у огня и отвѣчалъ съ сдержаннымъ достоинствомъ на привѣтствія Робъ-Роя и на его искреннія извиненія за негостепріимный пріемъ, оказанный почтенному судьѣ.

— Ничего, поживаемъ по маленьку, сказалъ мистеръ Джарви, — не худо и не хорошо, а все же благодарю за вниманіе. Что же касается до пріема, то я конечно предпочелъ бы свой домъ на Соленомъ Рынкѣ; но что дѣлать, его не перетащишь на спинѣ, какъ слизнякъ свою ракушку. Я очень, очень радъ, что вы освободились изъ рукъ враговъ.

— Ладно, ладно; о чемъ же вы безпокоитесь, любезный дружище? Конецъ всему дѣлу вѣнецъ! Свѣтъ переживетъ насъ, повѣрьте. Выпьемъ-те лучше стаканчикъ водки; вашъ покойный отецъ альдерманъ говаривалъ, что водочку можно пропускать во всякое время.

— Вы правы, Робинъ, онъ умѣлъ выпить, особенно съ дороги и послѣ усталости; а видитъ Богъ, я давно такъ не уставалъ какъ сегодня. Но, прибавилъ онъ, медленно наполняя небольшую деревянную стопку, въ которую могло помѣститься около трехъ стакановъ, — по мой отецъ, альдерманъ Николь Джарви, былъ очень умѣренный человѣкъ, и я весь въ него. Пью за ваше здоровье, Робинъ (отпивая глотокъ), за ваше настоящее и будущее благоденствіе (отпивая еще глотокъ), за вашу жену и мою родственницу Эленъ и за вашихъ двухъ сыновей, о которыхъ мы еще поговоримъ съ вами.

Съ этими словами судья серьезно и торжественно осушилъ кубокъ, а Макъ-Грегоръ лукаво подмигнулъ мнѣ, намекая на самоувѣренный покровительственный тонъ судьи, который какъ-то смѣшно хорохорился передъ Робъ-Роемъ, стоявшимъ по главѣ могущественнаго клана, забывая что со времени встрѣчи въ Глазго они помѣнялись ролями. Мнѣ показалось, что Макъ-Грегоръ хотѣлъ дать мнѣ понять, что онъ терпитъ высокомѣрный тонъ своего родственника только шутки ради и изъ-за гостепріимства.

Когда мистеръ Джарви поставилъ кубокъ на столъ, его глаза встрѣтились съ моими, и онъ очень радушно поздоровался со мною, но не предложилъ мнѣ никакихъ вопросовъ.

— Съ вами я поговорю потомъ, сказалъ онъ, — сперва я долженъ заняться дѣлами моего родственника. Надѣюсь, Робинъ, что никто здѣсь не вздумаетъ передавать паши слова, а то намъ придется за нихъ отвѣчать.

— Вы можете быть спокойны на этотъ счетъ, любезный Джарви, отвѣтилъ Макъ-Грегоръ; — добрая половина моихъ людей не пойметъ вашихъ рѣчей, а остальныя не обратятъ на нихъ вниманія; кромѣ того, я головою ручаюсь, что никто изъ горцевъ не пойдетъ пересказывать нашего разговора.

— Ладно, дорогой родственникъ, быть по вашему; мистера Осбальдистона бояться нечего: онъ осторожный молодой человѣкъ и вѣрный товарищъ. Итакъ, я вамъ скажу откровенно, что вы ведете ваше семейство по скверной дорогѣ.

Потомъ судья многозначительно кашлянулъ, смѣнилъ фамиліарную улыбку строгимъ, серьезнымъ взглядомъ и продолжалъ прерванную рѣчь:

— Вы должны знать, что на васъ лежитъ не малая отвѣтственность передъ закономъ; что же касается вашей жены и моей родственницы Эленъ, то помимо пріема оказаннаго ею мнѣ сегодня (я оправдываю ея поведеніе крайне возбужденнымъ настроеніемъ, и поэтому не могу быть на. нее въ претензіи), помимо этого неласковаго пріема, говорю я, въ ней…

— Пожалуйста, любезный родственникъ, перебилъ его Робъ строгимъ, суровымъ голосомъ, — говорите объ Эленъ только то что другу позволительно говорить, а мужу слушать. Обо мнѣ вы можете высказывать какія угодно мнѣнія.

— Хорошо, хорошо, замѣтилъ судья, — мы оставимъ этотъ вопросъ въ сторонѣ; я не люблю сѣять раздора въ семействѣ. Перейдемъ къ вашимъ двумъ сыновьямъ, Гамппіу и Робину, хотя эти имена, на сколько мнѣ извѣстно, перековерканы изъ Джэмса и Роберта. Я надѣюсь, что вы впредь такъ не будете ихъ звать; изъ Гамишей, Эахиновъ, Ангусовъ и т. п. выходить мало толку; эти имена слышишь всего чаще въ шотландскихъ судахъ по обвиненію въ кражѣ скота и въ другихъ преступленіяхъ. Да, такъ я вотъ о чемъ говорилъ; ваши сыновья, почтенный Робъ, не получили никакого образованія, они даже не знаютъ таблицы умноженія, составляющей краеугольный камень всѣхъ полезныхъ знаній, а когда я имъ что-то замѣтилъ о ихъ невѣжествѣ, они меня же подняли на смѣхъ. Я твердо увѣренъ, что они не знаютъ ни читать, ни писать, ни считать, и съ грустью вижу, что у меня такіе родственнички, да еще въ христіанской странѣ.

— Если бы они имѣли кое-какія познанія, сказалъ Макъ-Грегоръ очень равнодушно, — я подумалъ бы, что они пріобрѣли ихъ чудомъ, потому что мнѣ не откуда было достать имъ учителя. Не могъ же я налѣпить на дверяхъ вашей Глазгоской колегіи такое объявленіе: Требуется учитель для дѣтей Робъ-Роя!

— Разумѣется нѣтъ, возразилъ мистеръ Джарви, но вы могли отправить вашихъ сыновей въ такое мѣсто, гдѣ ихъ научили бы закону Божьему и сдѣлали бы изъ нихъ образованныхъ людей. А теперь они такіе же невѣжды, какъ тѣ быки, которыхъ вы нѣкогда пригоняли на рынокъ въ Глазго, или тѣ олухи англичане, которые покупали ихъ у васъ, — и никогда они не будутъ годны ни къ чему порядочному.

— Ха, ха, ха, никъ чему не годны! воскликнулъ Робъ. — Гамишь можетъ одной пулей убить глухаря на лету; а Робинъ съумѣетъ пробить ударомъ кинжала двухдюймовую доску.

— Тѣмъ хуже для нихъ, почтенный родственникъ! Тѣмъ хуже для нихъ обоихъ, замѣтилъ мистеръ Джарви очень рѣшительно. — Если они не знаютъ ничего другаго, то лучше пусть и этого не знаютъ. Скажите мнѣ по совѣсти, Робъ, какую вы пользу сами извлекли изъ того, что такъ много рѣзали, стрѣляли, убивали и потрошили человѣческаго и всякаго другаго мяса. Неужели вы не были во сто разъ болѣе счастливы, когда честно торговали скотомъ, чѣмъ теперь, когда вы стоите во главѣ вашихъ горцевъ?

Пока мистеръ Джарви говорилъ, я замѣтилъ, что Макъ-Грегоръ безпокойно сидѣлъ на мѣстѣ, какъ человѣкъ, которому очень тяжело на сердцѣ, по который не хочетъ выдать себя. Поэтому я сталъ придумывать средство дать другое направленіе разговору, по видимому столь непріятному для Робъ-Роя. Мистеръ Джарви долго не замѣчалъ неблагопріятнаго впечалѣнія, которое онъ производилъ своими словами, по разговоръ все же прекратился безъ моего вмѣшательства.

— Я, видите ли, вотъ о чемъ думалъ, продолжалъ судья, — вы стоите на слишкомъ дурномъ счету у правосудія; это во-первыхъ; вамъ поздно мѣнять образъ жизни, это во-вторыхъ; горбатаго лишь могила исправитъ! Но жалко видѣть, что вы готовите вашихъ сыновей къ тому же безбожному ремеслу. Я охотно взялъ бы ихъ въ Глазго, гдѣ они могли бы обучиться ткацкому дѣлу; съ этого началъ мой покойный отецъ, альдерманъ Николь Джарви, съ этого началъ я самъ, хотя теперь, слава Богу, торгую на собственный капиталъ… и……. и…….

Онъ замѣтилъ мрачное, злобное лице Робъ-Роя, и поспѣшилъ смягчить неблагопріятное впечатлѣніе своихъ словъ предложеніемъ, которымъ онъ расчитывалъ произвести сильнѣйшій эфектъ:

— И… Робинъ, дружище! Вы не смотрите на меня такъ угрюмо… я согласился бы самъ платить за ихъ ученіе, и сверхъ того никогда не напоминать вамъ о деньгахъ, которые вы мнѣ должны.

— Сто тысячъ чертей! воскликнулъ Макъ-Грегоръ, вскочивъ съ своего мѣста и шагая въ сильномъ волненіи но комнатѣ. — Сдѣлать ткачей изъ моихъ сыновей! Миліонъ проклятій! Да я лучше обращу въ пепелъ всѣ ткацкія и прядильныя фабрики въ Глазго!

Мистеръ Джарви хотѣлъ возражать, и я съ трудомъ объяснилъ ему, что въ настоящую минуту настаивать на этомъ предметѣ совершенно безполезно. Однако Макъ-Грегоръ скоро успокоился и продолжалъ очень ласково.

— Вы отъ души предложили мнѣ свои услуги, вы желали сдѣлать мнѣ добро, и я вамъ крѣпко жму за это руку, Николь; если мнѣ когда нибудь придетъ охота отдать своихъ сыновей въ ученіе, я непремѣнно обращусь къ вамъ. А теперь, какъ вы совершенно вѣрно замѣтили, намъ нужно сосчитаться. Эахинъ Макъ-Аналейстеръ, принесите мнѣ мой кошелекъ.

Высокій, широкоплечій горецъ, къ которому относилось это приказаніе и который но видимому занималъ должность адъютанта при Робъ-Роѣ, принесъ большой мѣшокъ изъ кожи морской выдры съ богатыми серебряными украшеніями; такіе мѣшки составляли необходимую принадлежность полнаго костюма знатнаго горца.

— Никто не откроетъ этого мѣшка, не зная секрета, сказалъ Робъ-Рой, нажимая пуговку, и отвертывая одну пластинку кверху, а другую книзу. Послѣ этого кошелекъ открылся самъ собою, такъ что рука могла свободно пройти въ отверстіе. Желая вѣроятно замять разговоръ, начатый мистеромъ Джарви, Робъ обратилъ мое вниманіе на маленькій стальный пистолетъ, скрытый внутри мѣшка; собачка пистолета была искусно соединена съ задвижками, такъ что познавшій секрета долженъ былъ неминуемо спустить курокъ и всадить себѣ зарядъ въ лице, еслибы онъ сталъ пробовать открыть замокъ обыкновеннымъ порядкомъ. пистолетъ", прибавилъ, онъ, «исполняетъ у меня должность казначея».

Такое наивное приспособленіе хитраго секрета къ кожаному мѣшку, который можно было распороть, не трогая замка, напомнило мнѣ отрывокъ изъ Одисеи, гдѣ описывается какъ Улисъ, въ еще болѣе первобытное время, охранялъ свои сокровища, спрятанныя въ морскую раковину, окружая ее хитросплетенной веревочной сѣткой.

Мистеръ Джарви надѣлъ очки, чтобы внимательнѣе разсмотрѣть механизмъ, и возвращая мѣшокъ съ улыбкою замѣтилъ:

— Робъ! Робъ! Если бы другія такъ же бережно охраняли свои деньги, вашъ кошелекъ вѣроятно не былъ бы такъ туго набитъ.

— Нечего толковать, любезный другъ, сказалъ Макъ-Грегоръ смѣясь, — тотъ кошелекъ дорогъ, который храпитъ деньги, чтобы помочь пріятелю, или заплатить долгъ. Вотъ вамъ, продолжалъ онъ, вынимая свертокъ золота, — здѣсь ровно столько, сколько я вамъ долженъ. Впрочемъ, для большей вѣрности пересчитайте.

Мистеръ Джарви взялъ деньги молча, прикинулъ ихъ вѣсъ на рукѣ, положилъ на столъ и сказалъ:

— Робъ, я не могу взять этихъ денегъ, я не долженъ ихъ взять. Я на своемъ вѣку довольно насмотрѣлся, откуда идетъ къ вамъ золото. Что нажито темнымъ путемъ, то въ прокъ не пойдетъ. Признаться вамъ откровенно, я не трону этого золота, — на немъ слѣды крови.

— Вздоръ! воскликнулъ разбойникъ съ притворнымъ равнодушіемъ, которое онъ едва-ли могъ чувствовать въ эту минуту. — Это настоящее французское золото, и въ первый разъ попало въ кошелекъ шотландца. Взгляните на него хорошенько, дружище; здѣсь все луидоры, которые блестятъ такъ же ярко, какъ въ тотъ день, когда ихъ чеканили.

— Тѣмъ хуже, тѣмъ хуже, во сто разъ хуже, Робинъ! возразилъ мистеръ Джарви, отворачивая отъ золота свои глаза, хотя его пальцы по видимому такъ и дрожали отъ желанія схватить его. — Мятежъ, Робинъ, гораздо хуже разбоя и колдовства; такъ сказано въ священномъ писаніи.

— Оставимъ священное писаніе, дружище, сказалъ Макъ-Грегоръ; — вы вѣдь получите это золото честнымъ способомъ въ уплату справедливаго долга; мы его получили отъ одного короля; вы можете отдать его другому, если пожелаете. Вы этимъ ослабите его враговъ, а бѣдный король Іаковъ имѣетъ довольно преданныхъ лицъ, довольно храбрыхъ рукъ, но денегъ у него немного.

— Тогда и горцевъ на его сторонѣ будетъ немного, замѣтилъ мистеръ Джарви, снова падѣвая на носъ очки и принимаясь считать золото.

— Не меньше чѣмъ жителей равнины, я полагаю, сказалъ Макъ-Грегоръ, поводя бровями и указывая мнѣ въ сторону на мистера Джарви, который тщательно пересчитывалъ деньги, не заботясь по видимому о смѣшной сторонѣ такого поступка. Провѣривъ два раза сумму, съ причитавшимися къ ней процентами, онъ возвратилъ Макъ-Грегору пять золотыхъ, изъ которыхъ три назначилъ на платья Эленъ, и два — дѣтямъ, какъ онъ выражался, для покупки всего что они пожелаютъ, кромѣ пороха. Горецъ удивился неожиданной щедрости своего родственника, по тѣмъ не менѣе любезно поблагодарилъ его и положилъ подаренныя деньги обратно въ свой огромный мѣшокъ.

Мистеръ Джарви досталъ между тѣмъ вексель, въ которомъ значился долгъ, расписался наоборотѣ въ полученіи денегъ сполна, и попросилъ меня приложить руку въ качествѣ свидѣтеля. Я охотно согласился, а почтенный судья принялся отыскивать глазами другого свидѣтеля, такъ какъ по шотландскимъ законамъ всякій вексель и росписка въ полученіи по немъ денегъ, не скрѣпленные подписью двухъ свидѣтелей, признавались недѣйствительными.

— Кромѣ насъ вы едва ли найдете кого нибудь грамотнаго на три мили въ окружности, замѣтилъ Робъ, — по я вамъ сейчасъ устрою дѣло. И взявъ бумагу изъ рукъ мистера Джарви, онъ бросилъ ее въ огонь. Судья въ свою очередь вытаращилъ глаза отъ удивленія, но Макъ-Грегоръ продолжалъ:

— Мы, горцы, всегда такъ подводимъ счеты. Если бы я сталъ хранить подобныя росписки, то пожалуй могло бы наступить время, когда моимъ друзьямъ пришлось бы горько раскаиваться, что они находились въ дѣловыхъ сношеніяхъ со мною.

Мистеръ Джарви ничего не отвѣтилъ, и мы сѣли за столъ; намъ подали изысканный, обильный ужинъ, какого я никакъ не ожидалъ найти въ такой жалкой гостиницѣ. Кушанья были большею частью холодныя, такъ какъ ихъ приготовляли довольно далеко отъ дому, но за то мы могли запить ихъ отличнѣйшимъ французскимъ виномъ. Макъ-Грегоръ угощалъ насъ чрезвычайно заботливо и гостепріимно, извиняясь передъ нами за то, что нѣкоторыя блюда были уже початы до нашего ужина.

— Надо вамъ сказать, прибавилъ онъ, обращаясь къ мистеру Джарви и не смотря на меня, — надо вамъ сказать, что въ эту ночь не мы одни остановились въ гостиницѣ Макъ-Альпинъ. Поэтому вы уже не взыщите. Тяжелыя времена наступили! Иначе моя жена и сыновья оказали бы вамъ пріемъ достойный васъ.

Мистеръ Джарви бросилъ на меня взглядъ, ясно говорившій, что ему было очень пріятно отсутствіе семейства Макъ-Грегора; я можетъ быть раздѣлилъ бы мнѣніе почтеннаго судьи, по меня преслѣдовала мысль, что въ это самое время Элевъ, Гамишъ и Робинъ вѣроятно прислуживаютъ Діанѣ и ея спутнику.

Такое предположеніе мучительно отозвалось въ моемъ сердцѣ, и отбило у меня охоту продолжать веселую пирушку. Я сталъ оглядываться по сторонамъ и замѣтилъ, что Робъ-Рой позаботился даже о нашихъ постеляхъ. На двухъ койкахъ были настланы мягкіе душистые тюфяки изъ вереска, который былъ въ это время въ полномъ цвѣту, а положенные сверху плащи и плэды должны были предохранить насъ отъ холода. Мистеръ Джарви изнемогалъ по видимому отъ усталости, поэтому я рѣшился отложить до слѣдующаго утра дѣловой разговоръ съ нимъ, и онъ завалился спать тотчасъ по окончаніи ужина. Не смотря на утомленіе, я чувствовалъ совершенную невозможность уснуть; напротивъ, я находился въ какомъ-то лихорадочномъ, возбужденномъ состояніи и былъ очень радъ продолжать бесѣду съ Макъ-Грегоромъ.

ГЛАВА XXXV.

Угасъ послѣдній лучъ надежды!

Свершился рокъ! Она ушла,
И больше мнѣ ужъ никогда,
Ея красой не любоваться!

Графъ Базиль.

— Не знаю какъ мнѣ быть съ вами, мистеръ Осбальдистонъ, сказалъ Макъ-Грегоръ, подвигая ко мнѣ бутылку. — Вы не хотите ѣсть, не хотите кажется спать, и въ добавокъ ничего не пьете, хотя это вино могло бы сдѣлать честь погребу сера Гильдебранда. Если бы вы были всегда такъ воздержны, то не навлекли бы на себя смертельной ненависти двоюроднаго брата, Рашлея.

— Если бы я былъ всегда благоразуменъ, сказалъ я, краснѣя при воспоминаніи сцены, на которую намекалъ мой собесѣдникъ, — то могъ бы избѣжать гораздо худшаго зла, упрековъ моей совѣсти.

Макъ-Грегоръ бросилъ на меня проницательный, вызывающій взглядъ, какъ бы желая угадать, въ какомъ смыслѣ были сказаны мои слова. Но онъ вѣроятно по выраженію моего лица убѣдился, что я дѣйствительно говорилъ о самомъ себѣ, и глубоко вздохнувъ придвинулся къ огню. Я послѣдовалъ его примѣру, и мы нѣсколько времени сидѣли молча, оба погруженные въ невсселыя думы. Вокругъ насъ все было тихо; всѣ но видимому спали.

— Макъ-Грегоръ первый прервалъ молчаніе лихорадочнымъ голосомъ, какъ будто желая скорѣе отдѣлаться отъ непріятнаго объясненія.

— Мой родственникъ Николь Джарви, началъ онъ, — желаетъ мнѣ добра, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, но на его предложеніе тяжело согласиться человѣку въ моемъ положеніи и съ моимъ характеромъ, принимая во вниманіе чѣмъ я былъ, чѣмъ я сталъ и что меня натолкнуло на такую дорогу.

Робъ замолчалъ; я понималъ щекотливое положеніе, въ которомъ такой разговора, долженъ была, поставить меня, но тѣмъ не менѣе поспѣшилъ отвѣтить Макъ-Грегору, что вполнѣ сочувствую ему въ тяжелыхъ обстоятельствахъ, окружающихъ его.

— Я очень желалъ бы узнать, прибавила, я, какъ вы надѣетесь выдти изъ нихъ.

— Вы разсуждаете какъ ребенокъ, отвѣтила. Макъ-Грегоръ глухимъ голосомъ, подобнымъ отдаленному раскату грома, — вы разсуждаете какъ ребенокъ, который думаетъ, что старый дубъ можно также легко согнуть какъ молодую березку. Развѣ я способенъ забыть, что я объявленъ внѣ закона, что меня проклинаютъ какъ измѣнника, что за мою голову, какъ за волчью шкуру, назначена награда, что съ моимъ семействомъ обращаются какъ съ самкою и дѣтенышами горной лисицы, которыхъ всѣ могутъ безнаказанно травить и мучить; развѣ я способенъ забыть, что въ настоящее время чуждаются славнаго имени, завѣщаннаго мнѣ длиннымъ рядомъ предковъ?

Робъ продолжалъ говорить въ томъ же духѣ, и я замѣтилъ, что онъ все болѣе и болѣе горячился, перечисляя нанесенныя ему обиды; не трудно было понять, что онъ нарочно старался раздражать себя, чтобы оправдать въ собственныхъ глазахъ свои дурные поступки. И это ему вполнѣ удалось: его ясные, сѣрые глаза засвѣтились недобрымъ огнемъ, зрачки сильно расширились; онъ судорожно задвигалъ ногами, схватился за рукоятку меча, сжалъ кулакъ, и наконецъ вскочилъ съ своего мѣста.

— Пускай же они узнаютъ, воскликнулъ онъ, задыхаясь отъ бѣшенства, — пускай же они узнаютъ, что есть! заколдованная сила въ опозоренномъ ими имени Макъ-Грегора! Всѣ тѣ, которые глумятся теперь надъ моими терзаніями, узнаютъ когда нибудь что значитъ месть Робъ-Роя. Несчастный шотландскій гуртовщикъ, разоренный, голодный, лишенный всего что ему было дорого, обезчещенный, затравленный какъ собака, потребуетъ такой расплаты, отъ которой волосы встанутъ дыбомъ на головѣ у негодяевъ, погубившихъ его своею алчностью. Они топтали ногами жалкаго черня, ползающаго по землѣ, по содрогнутся, когда увидятъ этого червя обращеннымъ въ крылатаго дракона, изрыгающаго пламя. Но зачѣмъ я говорю объ этомъ? сказалъ онъ, садясь на мѣсто и успокоиваясь; вы впрочемъ поймете, мистеръ Осбальдистонъ, что у всякаго терпѣніе лопнетъ, когда на него поднимутся даже друзья и сосѣди, и будутъ травить его какъ кабана или выдру. Вы видѣли какимъ градомъ пуль меня осыпали сегодня у Авондоскаго брода; такого свирѣпаго ожесточенія не вынесъ бы и святой человѣкъ, не только горецъ, который, какъ вамъ вѣроятно извѣстію, мистеръ Осбальдистонъ, не отличается особеннымъ терпѣніемъ. А все же надо подумать о томъ что говорилъ Николь Джарви: мнѣ жаль дѣтей, мнѣ больно подумать, что Гамишъ и Робертъ будутъ жить какъ ихъ отецъ.

Мысль о сыновьяхъ тронула желѣзное сердце Робъ-Роя, и онъ уныло попикъ головою.

Я былъ глубоко тронутъ этой сценой. Меня всегда гораздо болѣе поражали страданія сильныхъ, гордыхъ, мужественныхъ характеровъ, чѣмъ невзгоды и непріятности плаксивыхъ, малодушныхъ людей. Во мнѣ пробудилось непреодолимое желаніе помочь Макъ-Грегору, не смотря на очевидную трудность, и даже невозможность подобной помощи.

— У насъ за границей большія связи, началъ я: — нельзя ли будетъ вашимъ, сыновьямъ пріискать себѣ достойное занятіе на материкѣ? Они имѣютъ полное право на матеріальную и нравственную поддержку со стороны фирмы моего отца.

Я увѣренъ, что мои слова звучали глубокимъ, искреннимъ чувствомъ; но мой собесѣдникъ прервалъ меня и взявъ за руку сказалъ:

— Благодарю, благодарю васъ, но не будемъ больше говорить объ этомъ. Я не думалъ, что кому нибудь придется опять увидѣть слезу на рѣсницѣ Макъ-Грегора.

Онъ обтеръ рукавомъ заплаканные глаза, и продолжалъ:

— Завтра поутру мы потолкуемъ объ этомъ, потолкуемъ также о вашихъ дѣлахъ. Вѣдь мы встаемъ съ зарей даже когда намъ, противъ обыкновенія, приходится спать на удобныхъ постеляхъ. Не выпьемъ ли мы съ вами прощальной чарки?

Я отказался.

— Въ такомъ случаѣ, клянусь Св. Маронохонъ! я выпью за васъ и за себя.

Робъ налилъ себѣ почти полкварты вина, и выпилъ залпомъ.

Я легъ спать, отложивъ разговоръ съ Макъ-Грегоромъ! до болѣе благопріятнаго случая, когда онъ не будетъ въ такомъ возбужденномъ настроеніи духа. Этотъ необыкновенный человѣкъ до того овладѣлъ моимъ воображеніемъ, что я даже лежа на постели не могъ оторвать отъ него глазъ, и долго слѣдилъ за его малѣйшими движеніями. Онъ нѣсколько времени ходилъ по комнатѣ, осѣняя себя по временамъ крестнымъ знаменіемъ и бормоча латинскія молитвы; потомъ завернулся въ плэдъ, положилъ по одну сторону отъ себя обнаженный мечъ, по другую — два пистолета, и улегся такъ, чтобы въ случаѣ опасности имѣть возможность безпрепятственно вскочить на ноги съ оружіемъ въ рукахъ; черезъ нѣсколько минутъ онъ громко захрапѣлъ. Утомленный продолжительной ходьбой и тревожно проведеннымъ днемъ, я въ свою очередь заснулъ глубокимъ, тяжелымъ сномъ, отъ котораго пробудился только на другое утро довольно поздно.

Когда я проснулся и сообразилъ гдѣ я и что со мною, я прежде всего вспомнилъ о Робъ-Роѣ; по его уже не было въ комнатѣ. Я разбудилъ мистера Джарви, который долго вздыхалъ, кряхтѣлъ и жаловался на боль въ костяхъ, послѣ чрезмѣрной усталости прошедшаго дня; наконецъ онъ пришелъ въ себя, и съ восторгомъ выслушалъ радостное извѣстіе объ обратномъ полученіи документовъ, похищенныхъ Рашлеемъ Осбальдистономъ. Онъ забылъ всѣ свои непріятности, вскочилъ съ постели и началъ провѣрять бумаги, полученныя мною отъ Діаны Вернонъ, съ памятнымъ листкомъ мистера Овена.

— Такъ, такъ, бормоталъ онъ; совершенно вѣрно. Бэли и Витингтонъ! — гдѣ же Бэли и Витингтонъ? — семь сотъ, шесть, и восемь, — вѣрно, до малѣйшей дроби вѣрно. Поллокъ и Бильманъ, — двадцать восемь, семь — вѣрно. Слава Богу! Грубъ и Гриндеръ — отличные люди для комерческихъ сношеніи! — триста и семдесятъ, Глибладъ двадцать. Глибладу не особенно довѣряю! Слипритонгъ; Слипритонгъ обанкрутился; впрочемъ, на немъ небольшая сумма, очень небольшая; остальное все въ порядкѣ. Слава Богу! Мы свое дѣло сдѣлали, и можемъ оставить эту печальную страну. Призываю Небо въ свидѣтели, что мнѣ не скоро придетъ охота вернуться въ Лохъ-Ардъ.

— Очень жаль, любезный Николь, сказалъ Макъ-Грегоръ, войдя въ комнату и слыша послѣднее замѣчаніе мистера Джарви. — Конечно, обстоятельства не позволили мнѣ принять васъ такъ какъ я желалъ бы; но все же если бы вы согласились почтить своимъ посѣщеніемъ мое скромное жилище..

— Очень вамъ благодаренъ, очень вамъ благодаренъ, заговорилъ поспѣшно мистеръ Джарви, — но мы не можемъ терять времени, мы должны вернуться поскорѣе въ Глазго, у насъ тамъ съ мистеромъ Осбальдистономъ спѣшныя дѣла.

— Какъ угодно, любезный Николь, возразилъ горецъ; — вы знаете пашу поговорку: пріюти гостя, идущаго къ тебѣ, и не задерживай гостя, спѣшащаго уйдти. Но вы не можете ѣхать на Драйменъ. Я долженъ проводить васъ до Лохъ-Ломонда, и переправить въ лодкѣ къ Баллохскому парому, куда пошлю также вашихъ лошадей въ объѣздъ. Правило мудраго человѣка никогда не возвращаться прежнею дорогою. если можно выбрать другую.

— Ха, ха, ха! Робъ! засмѣялся мистеръ Джарви, это одно изъ тѣхъ правилъ, которымъ вы научились, когда были гуртовщикомъ; я думаю вамъ не особенно было пріятно встрѣчаться съ фермерами, у которыхъ ваши стада дорогой щипали луга. А теперь вѣроятно вы еще заботливѣе заметаете свои слѣды!

— Разумѣется, мнѣ тѣмъ нужнѣе чаще мѣнять дорогу, возразилъ Робъ. — Но лошадей вашихъ я пошлю берегомъ съ Дугалемъ Грегоромъ, который для этого случая перестаетъ быть горцемъ изъ клана Макъ-Грегора, а преобразуется въ мирнаго слугу почтеннаго судьи Николя Джарви, и вы ѣдете, разумѣется, не изъ Аберфойля, а изъ Стирлинга; понимаете? Да вотъ онъ и самъ на лице.

— Я ни за что не узналъ бы молодца, сказалъ мистеръ Джарви. И дѣйствительно, трудно было узнать дикаго горца, когда онъ появился передъ дверьми гостиницы въ шляпѣ, парикѣ и охотничьей курткѣ, принадлежавшими Андрю Фэрсервису; онъ сидѣлъ верхомъ на лошади судьи, а мою держалъ въ поводу. Макъ-Грегоръ повторилъ ему приказаніе избѣгать дорогою всѣхъ мало мальски подозрительныхъ мѣстъ, внимательно прислушиваться къ толкамъ, и дожидаться нашего прибытія въ назначенномъ мѣстѣ, близъ Баллохской переправы.

Въ тоже время Робъ-Рой предложилъ намъ отправиться вмѣстѣ съ нимъ, увѣряя что чрезвычайно здорово пройти передъ завтракомъ нѣсколько миль, выпивъ предварительно стаканчикъ водки. Мистеръ Джарви охотно согласился.

— Вообще говоря, замѣтилъ онъ, — не слѣдуетъ начинать дня съ крѣпкихъ напитковъ; это предосудительная и пагубная привычка, по съ другой стороны необходимо предохранять желудокъ (который составляетъ очень нѣжную часть тѣла) отъ вреднаго вліянія утренняго тумана. Въ подобныхъ случаяхъ мои отецъ, альдерманъ города Глазго, предписывалъ въ видѣ исключенія стаканчикъ хмѣльнаго напитка.

— Совершенно вѣрно, любезный Николь; вотъ почему мы, какъ сыны тумана, можемъ пить водку съ утра до вечера.

Подкрѣпившись надлежащимъ образомъ, мистеръ Джарви взобрался на маленькаго горношотладскаго пони; мнѣ предложили послѣдовать его примѣру, но я предпочелъ идти пѣшкомъ; и такъ мы снова отправились въ путь, по совсѣмъ въ другомъ настроеніи духа чѣмъ наканунѣ.

Насъ сопровождалъ отборный отрядъ горцевъ, состоявшій изъ шести человѣкъ, молодцоватыхъ по наружности и прекрасно вооруженныхъ; это была обычная свита Макъ-Грегора.

Когда мы приблизились къ ущелью, въ которомъ наканунѣ происходила схватка и близъ котораго Морисъ погибъ такой ужасной смертью, Макъ-Грегоръ торопливо заговорилъ, отвѣчая не столько на мои слова, сколько на мысли, невольно тѣснившіяся въ моей головѣ.

— Вы вѣроятно строго судите насъ, мистеръ Осбальдистонъ, и это очень естественно. Но не забудьте по крайней мѣрѣ, что насъ вызвали на крайнія мѣры. Мы грубый, невѣжественный, бѣшеный народъ, по жестокосердіе не въ нашемъ характерѣ. Мы не стали бы нарушать мира и спокойствія въ странѣ, еслибы намъ позволили мирно пользоваться покровительствомъ закона. Но насъ издавна преслѣдовали…

— А гоненіе, замѣтилъ мистеръ Джарви, — доводитъ и мудрыхъ людей до безумія.

— Каково же оно должно было отозваться на насъ, продолжалъ Макъ-Грегоръ, — которые живемъ теперь, какъ жили наши предки тысяча лѣтъ тому назадъ, и едва ли можемъ назваться просвѣщеннѣе ихъ? Развѣ мы можемъ спокойно смотрѣть, какъ издаютъ противъ насъ кровавые законы, какъ вѣшаютъ, убиваютъ, преслѣдуютъ древніе, почтенные роды? Развѣ мы можемъ относиться къ нашимъ гонителямъ великодушно? Возьмите меня, для примѣра, какимъ вы меня видите, я участвовалъ во многихъ схваткахъ, но никогда не убивалъ людей хладнокровно, съ заранѣе обдуманнымъ намѣреніемъ, а они готовы предать меня и повѣсить, какъ бродячую собаку, передъ домомъ любаго вельможи, который по чему либо ко мнѣ нерасположенъ.

Я замѣтилъ ему, что сами англичане считаютъ весьма жестокой и произвольной мѣрой лишеніе его и семейства правъ гражданства; успокоивъ его немного, я предложилъ ему похлопотать о зачисленіи его, вмѣстѣ съ сыновьями, на службу въ какой нибудь полкъ заграницей. Макъ-Грегоръ крѣпко пожалъ мнѣ руку, и пропустивъ мистера Джарви нѣсколько впередъ (что, по причинѣ узкой дороги, онъ могъ сдѣлать совершенно незамѣтно и безобидно для судьи), сказалъ:

— Вы добрый, благородный юноша, и безъ сомнѣнія понимаете, что къ чувствамъ благороднаго человѣка надо относиться съ почтеніемъ. Но верескъ, который я такъ долго топталъ при жизни, долженъ покрыть мою могилу. Кровь перестанетъ течь въ моихъ жилахъ и рука безжизненно опустится, когда я разстанусь съ моими родными горами. Никакія красоты въ мірѣ не способны утѣшить меня за утрату скалъ и озеръ, окружающихъ меня своей дикой прелестью. А Эленъ, что станется съ нею, если я покину ее беззащитной жертвой новыхъ оскорбленій, новыхъ жестокостей? Развѣ она согласится оставить эту страну, не имѣя возможности присоединить къ воспоминанію о тяжелыхъ страданіяхъ сладкое сознаніе удовлетворенной мести? Когда мой великій врагъ, какъ я по справедливости могу назвать герцога, принудилъ меня покинуть родную страну съ женою, дѣтьми и всѣми приверженцами, и переселиться на время въ землю Макъ-Каллумъ-Мора, Эленъ сочинила прощальную пѣснь, которой могъ бы гордиться самъ Макъ-Римонъ^[52]. Она звучала такъ грустно, такъ уныло, что у насъ сердце надрывалось слушая ее. Такъ могъ только сынъ оплакивать смерть любимой матери; слезы катились по суровымъ лицамъ моихъ людей, и я никогда не соглашусь перечувствовать второй разъ то что я тогда чувствовалъ.

— Но ваши сыновья, сказалъ я; — мнѣ кажется они въ томъ возрастѣ, когда ваши соотечественники охотно пускаются въ странствованія, чтобы посмотрѣть на свѣтъ и людей?

— Я былъ бы очень радъ, возразилъ Макъ-Грегоръ, если бы они могли поступить на военную службу во Франціи или въ Испаніи, какъ обыкновенно дѣлаютъ благородные шотландскіе джентльмены; въ прошедшую ночь вашъ планъ казался мнѣ вполнѣ удобоисполнимымъ, но я видѣлъ сегодня утромъ графа, прежде чѣмъ вы встали.

— Развѣ онъ останавливался такъ близко отъ насъ? спросилъ я съ замираніемъ сердца.

— Ближе чѣмъ вы думали, отвѣтилъ Макъ-Грегоръ; — по онъ по видимому не желалъ, чтобъ вы разговаривали съ молодой лэди; и такъ, вы видите…

— Почему же онъ не желалъ? перебилъ я Робъ-Роя высокомѣрнымъ голосомъ; — не могъ же онъ предполагать, что я стану насильно втираться въ ихъ общество!

— Вамъ не изъ чего обижаться, мистеръ Осбальдистонъ, и смотрѣть на меня изъ подлобья, какъ дикая кошка, выглядывающая изъ стараго дупла; графъ искренно желаетъ вамъ добра, и успѣлъ доказать это; вотъ почему, собственно говоря, и верескъ загорѣлся.

— Какъ верескъ загорѣлся? спросилъ я; — я васъ не понимаю.

— Да такъ, продолжалъ Макъ-Грегоръ; — вамъ вѣроятно извѣстно, что все зло на свѣтѣ идетъ отъ женщины и денегъ. Я пересталъ довѣрять Рашлею Осбальдистону съ той самой мийуты, какъ онъ убѣдился, что Діана Вернонъ никогда не будетъ его женою; онъ только изъ-за этого и съ графомъ поссорился. Потомъ подоспѣла исторія съ вашими бумагами; мнѣ достовѣрно извѣстно, что какъ только Рашлей былъ вынужденъ возвратить ихъ, онъ поѣхалъ въ Стирлингъ, и донесъ правительству обо всемъ (а можетъ быть и болѣе того) что втихомолку творилось у насъ въ горахъ; вотъ почему вѣроятно сдѣлали такую неожиданную облаву на меня, и подняли на ноги цѣлое графство, чтобы задержать графа и мисъ Діану. Я увѣренъ также, что негодяй Рашлей и его сообщники подбили несчастнаго Мориса заманить меня обманомъ въ ловушку. Но будь Рашлей Осбальдистонъ послѣднимъ и благороднѣйшимъ представителемъ своего рода, и сведи насъ судьба когда нибудь вмѣстѣ, я позволю назвать себя жалкимъ трусомъ, если я не омою свой кинжалъ въ его крови!

При этихъ словахъ онъ грозно нахмурилъ брови и схватился за рукоятку меча.

— Я готовъ радоваться всему что случилось, сказалъ я, — если измѣна Рашлея можетъ положить конецъ безумному, отчаянному политическому заговору, главнымъ агентомъ котораго я долго его считалъ.

— Не полагайтесь на это, возразилъ Робъ-Рой: — слово измѣнника не можетъ помѣшать честному дѣлу. Ему, правда, были хорошо извѣстны всѣ наши тайны; иначе стирлингская и эдинбургская крѣпости давно перешли бы въ наши руки, что при настоящихъ обстоятельствахъ случится вѣроятно нескоро. Но мы стоимъ за такое правое дѣло, наши приверженцы такъ многочисленны, что измѣна одного человѣка не можетъ разстроить нашихъ плановъ; мы еще заставимъ говорить о себѣ. И такъ, возвращаясь къ нашему прежнему разговору, позвольте поблагодарить васъ отъ души за предложеніе позаботиться о моихъ сыновьяхъ; я готовъ былъ согласиться на него въ прошедшую ночь. Но теперь обстоятельства перемѣнились; вы увидите, что измѣна негодяя побудитъ мѣстныхъ джентльменовъ немедленно поднять знамя возстанія; иначе ихъ переловятъ по одиночкѣ и отправятъ въ Лондонъ сворами, какъ собакъ, чему мы видѣли примѣръ въ тысяча семьсотъ седьмомъ году. Междоусобную войну можно уподобить василиску: мы десять лѣтъ высиживаемъ яйцо возстанія и готовы бы высиживать его еще столько же времени; но вотъ является Рашлей, разбиваетъ скорлупу и освобождаетъ чудовище, которое начинаетъ съ огнемъ и мечемъ носиться по странѣ. А въ такое время намъ нужны руки. Я нисколько не умаляю достоинства королей Франціи и Испаніи, которымъ желаю всего хорошаго, но король Іаковъ не хуже ихъ, и имѣетъ преимущественное право на услуги Гамиша и Роберта, рожденныхъ его подданными.

Не трудно было понять, что въ словахъ Макъ-Грегора выражалось настроеніе цѣлаго народа; я считалъ опаснымъ и безполезнымъ оспаривать политическія убѣжденія моего спутника, принимая во вниманіе время и мѣсто, въ которомъ мы находились; поэтому я пожалѣла. только о неизбѣжныхъ бѣдствіяхъ и неурядицѣ, которыми должна была ознаменоваться всякая попытка возстановить изгнанную королевскую династію.

— Не бѣда, мистеръ Осбальдистонъ, не бѣда! возразилъ Макъ-Грегоръ. — Чтобы небо прояснилось, туча должна разразиться дождемъ. Если свѣтъ перевернется вверхъ дномъ, честнымъ людямъ перепадетъ по крайней мѣрѣ кусокъ хлѣба.

Я попытался снова навести разговоръ на Діану; но хотя Макъ-Грегоръ въ большинствѣ случаевъ не имѣлъ обыкновенія сдерживать языкъ, онъ становился чрезвычайно несообщительнымъ, когда рѣчь заходила о мисъ Вернонъ. Такъ и теперь онъ очень неопредѣленно отвѣтилъ на мои вопросы.

— Я надѣюсь, сказала, онъ, — что молодая лэди скоро переберется въ болѣе спокойную и безопасную страну.

Мнѣ пришлось удовольствоваться такимъ объясненіемъ, и я возложила, всю надежду на случай, не разъ уже сослужившій мнѣ добрую службу. Мнѣ хотѣлось еще разъ испытать мучительную сладость послѣдняго свиданія съ дѣвушкой, которой я посвятилъ всю свою любовь.

Пройдя около шести англійскихъ миль вдоль озера по красивой, извилистой тропинкѣ, мы достигли какой-то деревушки, въ которой хижины были скучены на берегу великолѣпной заводи, носившей, если не ошибаюсь, названіе Ледіарта. Здѣсь былъ выстроенъ многочисленный отрядъ горцевъ въ ожиданіи нашего прибытія.

У дикихъ или точнѣе сказать у необразованныхъ народовъ. проявленіе краснорѣчія и изящнаго вкуса производитъ всегда, отрадное впечатлѣніе, потому что оно свободно отъ рутины и принужденности; справедливость такого мнѣнія подтверждалась выборомъ мѣста, въ которомъ горцы собра: лисі. встрѣтить своего вождя. Кто-то сказала., что англійскому монарху подобаетъ принимать посла враждебнаго государства на палубѣ военнаго корабля; горецъ Макъ-Грегоръ вѣроятно не безъ намѣренія выбралъ такую мѣстность, которая должна была произвести на насъ сильное впечатлѣніе своей величественной красотой.

Мы свернули въ сторону отъ. озера и пошли по берегу ручья, оставляя вправо пять или шесть убогихъ хижинъ, окруженныхъ миніатюрными полями ячменя и овса, вспаханными вѣроятно не плугомъ, а заступомъ. Надъ деревушкой гора поднималась очень круто; на ея вершинѣ развѣвались знамена и сверкали оружія нѣсколькихъ десятковъ горцевъ. Я до сихъ поръ не могу безъ восторга вспомнить окружавшую насъ мѣстность. Горный потокъ бурно катилъ свои воды по крутому склону, и встрѣчая на пути скалистую преграду падалъ двойнымъ каскадомъ. Надъ первымъ водопадомъ около двѣнадцати футовъ вышины, простирала, свои могучія вѣтви старинный дубъ, наклонившійся съ берега и защищавшій отъ нескромныхъ взоровъ сѣдые брызги потока; вода собиралась въ великолѣпномъ каменномъ басейнѣ, правильная форма котораго невольно заставляла подумать о рѣзцѣ скульптора. Здѣсь она неистово крутилась, бросалась внизъ съ высоты пятидесяти футовъ въ узкую, мрачную разсѣлину между скалами, и преодолѣвъ послѣднее препятствіе, спокойно текла къ озеру въ глубокомъ руслѣ.

Эленъ Макъ-Грегоръ выказала много природнаго вкуса, приготовивъ намъ завтракъ въ этой очаровательной мѣстности, которая должна была необходимо произвести потрясающее впечатлѣніе на насъ, мало знакомыхъ съ красотами шотландской природы. Впрочемъ, горцамъ, какъ я уже замѣтилъ, въ значительной мѣрѣ доступно чувство изящнаго и поэтичнаго. Они обыкновенно держатъ себя очень важно и гордо, но за то доводятъ до крайности формальную вѣжливость и почтительность. Строгое соблюденіе этикета показалось бы смѣшнымъ во всякомъ другомъ поселянинѣ, но оно является неотъемлемою принадлежностью чинныхъ, прекрасно вооруженныхъ горцевъ. Вотъ почему, оказанный намъ пріемъ отличался формальнымъ характеромъ.

Горцы, стоявшіе разбросанными группами, выстроились при нашемъ появленіи въ плотную, неподвижную колонну, передъ которой показались знакомыя мнѣ фигуры Эленъ Макъ-Грегоръ и ея двухъ сыновей. Робъ-Рой съ своей стороны сталъ во главѣ сопровождавшаго насъ отряда; онъ помогъ мистеру Джарви слѣзть съ коня, такъ какъ подъема, становился чрезвычайно крутъ, и мы продолжали шествіе медленнымъ, торжественнымъ шагомъ. Раздались дикіе звуки волынки, смягченные мѣрнымъ плескомъ падающей воды, и когда мы подошли ближе, жена Макъ-Грегора сдѣлала нѣсколько шаговъ къ намъ на встрѣчу. Костюмъ ея отличался большею изысканностью и женственностью, чѣмъ наканунѣ, но черты лица сохраняли то же горделивое, непреклонное выраженіе. Она обняла моего друга Джарви, но ему во видимому жутко пришлось отъ этого объятія; по крайней мѣрѣ, судорожное дрожаніе въ ногахъ и въ головѣ невольно напомнило мнѣ человѣка, попавшаго въ лапы медвѣдицы и не знающаго, ласкаетъ ли она его или ломаетъ.

— Привѣтъ вамъ, любезный родственникъ, сказала Эленъ, — ивамъ также сердечный привѣтъ, обратилась она ко мнѣ, выпуская изъ своихъ объятій мистера Джарви, который инстинктивно отскочила, назадъ и сталъ поправлять свой парикъ. — Вы явились въ нашу несчастную страну, когда кровь кипѣла въ насъ и обагряла наши руки. Простите намъ суровый пріемъ, оказанный вамъ вчера; насъ къ тому вынудили тяжелыя времена.

Слова эти были произнесены тономъ царицы, привѣтствующей своихъ придворныхъ. Въ ея обращеніи не было ни малѣйшаго слѣда грубости, отличающей южныхъ шотландцевъ. Она выражалась съ сильнымъ мѣстнымъ акцентомъ, но тѣмъ не менѣе переводила національныя, поэтическія выраженія гаэльскаго языка на англійскій очень плавно, изящно и краснорѣчиво. Самъ Макъ-Грегоръ, имѣвшій гораздо болѣе жизненной опытности, выражался напыщеннѣе и менѣе красиво; по его рѣчь возвышалась до замѣчательной чистоты и выразительности, когда онъ касался серьезныхъ предметовъ, близкихъ его сердцу. Основываясь на сдѣланныхъ мною наблюденіяхъ, я могу вывести заключеніе, что горцы употребляютъ въ обыкновенномъ разговорѣ нижнешотландское нарѣчіе; но когда они находятся въ возбужденномъ настроеніи духа, они высказываютъ свои мысли въ энергичныхъ выраженіяхъ роднаго, гаэльскаго нарѣчія, почему ихъ рѣчь отличается возвышенной поэзіей и дикой прелестью. Дѣло въ томъ, что отъ души сказанное слово всегда звучитъ убѣдительно и энергично; нерѣдко случается, что шотландецъ, не зная какъ отвѣчать на рѣзкіе, мѣткіе упреки англичанина, перебиваетъ его словами: Еще бы! вы говорите по англійски!

— Какъ бы то ни было, Эленъ Макъ-Грегоръ пригласила насъ позавтракать тутъ же на травѣ; завтракъ состоялъ изъ самыхъ лучшихъ мѣстныхъ блюдъ, по прошелъ довольно уныло, такъ какъ мы находились подъ впечатлѣніемъ невеселыхъ воспоминаніи о событіяхъ минувшаго дня, а хозяйка продолжала смотрѣть угрюмо и сосредоточенно. Робъ-Рои тщетно старался насъ развеселить, — мы всѣ сидѣли мрачны, точно справляли тризну, и очень обрадовались, когда угощеніе кончилось.

— Прощайте, любезный родственникъ, сказала Элена, мистеру Джарви, когда мы поднялись съ мѣстъ. — Надѣюсь, что мы никогда болѣе не увидимся; это лучшее пожеланіе, которое Эленъ Макъ-Грегоръ можетъ сдѣлать другу.

Мистеръ Джарви хотѣла, что-то сказать, вѣроятно какую нибудь избитую общую фразу, по вся фигура Элена, дышала такой грустной, спокойной рѣшимостью, что почтенный судья устыдился своей педантичной самонадѣянности. Онъ замялся, закашлялъ, поклонился, — и ничего не сказала..

— Вамъ, молодой человѣкъ, обратилась она ко мнѣ, — я имѣю передать нѣчто на память отъ особы, которую вы никогда не…

— Эленъ! перебилъ ее Макъ-Грегоръ громкимъ, строгимъ голосомъ, — что это значитъ? Развѣ вы забыли данное вамъ приказаніе?

— Макъ-Грегоръ, возразила она, — я не забыла того что обязана помнить. Эти руки, продолжала она, протягивая ихъ, не способны передавать залога любви, даже когда онъ знаменуетъ только слезы и печаль. Молодой человѣкъ, сказала она, подавая мнѣ кольцо (я узналъ въ немъ одно изъ немногихъ украшеній, которыя носила Діана Вернонъ), — меня просила передать вамъ это кольцо одна особа, которую вы никогда болѣе не увидите. Въ этомъ залогѣ мало радости для васъ, и оно очень кстати достается вамъ черезъ меня, которая никогда не знала радости на своемъ вѣку. «Пусть она. забудетъ меня навсегда», таковы были послѣднія слова этой особы.

— Неужели она предполагаетъ, воскликнулъ я почти безсознательно, — что я могу ее забыть?

— Все можно забыть, отвѣтила эта необыкновенная женщина: все кромѣ сознанія своего безчестія и жажды мщенія надъ своими врагами.

— Пусть играютъ волынки! крикнулъ Макъ-Грегоръ, нетерпѣливо топнувъ ногою.

Рѣзкіе пронзительные звуки волынокъ положили конецъ нашему разговору. Мы молча простились съ хозяйкой, и я отправился въ путь, унося съ собой новое доказательство, что Діана любила меня и что мы разстались съ нею навсегда.

ГЛАВА XXXVI.

Прощай страна тумановъ, окутывающихъ холоднымъ саваномъ вершины горъ; я не услышу болѣе грохота твоихъ водопадовъ и не увижу никогда твоихъ свѣтлыхъ озеръ, отражающихъ небесную лазурь!

Мы ѣхали по дикой, живописной мѣстности, которую я не берусь описывать, такъ какъ печальное настроеніе духа дѣлало меня очень невнимательнымъ ко всему окружающему. Высокая вершина Венъ-Ломонда, царившая надъ окрестными горами, оставалась вправо отъ насъ и служила намъ маякомъ. Я только очнулся отъ своего оцѣпенѣнія, когда, послѣ долгой, утомительной ходьбы, мы выбрались изъ тѣснаго горнаго ущелья, и очутились на берегу Ломондскаго озера. Я не стану описывать картину, которую нужно видѣть самому, чтобы оцѣнить ея великолѣпіе. Достаточно замѣтить, что природа едва ли можетъ представить зрѣлище столь высокой, благородной красоты, какъ эта громадная площадь воды, усѣянная безчисленными островами самыхъ дивныхъ, причудливыхъ очертаній; къ сѣверу озеро съуживается и уходитъ въ мрачныя горныя тѣснины; къ югу оно постепенно расширяется и катитъ свои свѣтлыя волны къ извилистымъ берегамъ роскошной, плодоносной страны. Восточное прибрежіе озера, чрезвычайно крутое и обрывистое, служило въ то время главнымъ мѣстопребываніемъ Макъ-Грегора и его клана; вотъ почему на узкомъ перешейкѣ, отдѣлявшимъ Лохъ-Ломондъ отъ сосѣдняго озера, былъ помѣщенъ небольшой отрядъ войска. Но вслѣдствіе крайней неприступности страны, изобиловавшей ущеліями, болотами, пещерами и другими препятствіями, затруднявшими движеніе регулярнаго войска, маленькій гарнизонъ долженъ былъ ограничиваться только рекогносцировкой непріятельскихъ притоновъ, не имѣя возможности открыть наступательныя дѣйствія.

Предпріимчивые, смѣлые горцы нерѣдко пользовались своимъ выгоднымъ положеніемъ относительно правительственнаго войска; примѣръ тому мы видѣли въ засадѣ, устроенной капитану Торнтону. Но когда Робъ-Рой лично командовалъ своимъ отрядомъ, онъ не допускалъ насилія и жестокостей, хорошо понимая, какъ безполезно и опасно озлоблять непріятеля. Я съ удовольствіемъ узналъ, что онъ освободили. плѣнныхъ, захваченныхъ въ Стычкѣ близъ Аберфойля; мнѣ разсказывали вообще много примѣровъ замѣчательнаго великодушія, выказаннаго въ подобныхъ же случаяхъ этимъ необыкновеннымъ человѣкомъ. Въ небольшой бухтѣ, заслоненной отъ озера крутымъ скалистымъ выступомъ, насъ ожидала лодка съ четырьмя дюжими гребцами; Робъ-Рой простился съ вами дружески. Между нимъ и мистеромъ Джарви по видимому существовала большая привязанность, основанная на взаимномъ уваженіи, и составлявшая странный контрастъ съ ихъ противоположнымъ образомъ жизни и несходными характерами. Мистеръ Джарви нѣжно обнялъ своего родственника и собирался уже спуститься въ лодку, какъ вдругъ неожиданная мысль остановила его. Онъ обернулся къ Макъ-Грегору и сказалъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ:

— Если вамъ когда нибудь понадобятся — вамъ или вашему семейству — сто или даже двѣсти фунтовъ, напишите только словечко въ Соленый Рынокъ.

Робъ оперся одной рукой на рукоятку меча, другую протянулъ мистеру Джарви и сказалъ съ жаромъ, что если кто нибудь посмѣетъ оскорбить его родственника, то нахалу не сдобровать, хотя бы онъ былъ самымъ знатнымъ обитателемъ города Глазго.

Обмѣнявшись завѣреніями взаимнаго расположенія и сочувствія, мы отчалили отъ берега и направились къ юго-западному углу озера, гдѣ изъ него вытекаетъ рѣка Левенъ. Робъ-Рой стоялъ нѣкоторое время на прибрежной скалѣ, отъ которой мы отплыли, а его длинное ружье и перо на шляпкѣ — отличительный признакъ гордаго джентльмена и воина — долго виднѣлись еще издали.

Когда мы отъѣхали далеко отъ берега, Макъ-Грегоръ сталъ медленно спускаться съ горы, въ сопровожденіи своихъ спутниковъ. Мы долгое время хранили глубокое молчаніе, прерываемое только тихой, монотонной гаэльской пѣснью, которую затянулъ одинъ изъ гребцовъ и которую его товарищи подхватывали каждый разъ, когда она переходила въ дикій, оживленный риѳмъ.

Меня осаждали невеселыя мысли; по дивная красота окружавшей мѣстности смягчала нѣсколько мои раздраженныя, взволнованныя чувства. Я невольно подумалъ, что будь я католикомъ, я пожалуй, при моемъ восторженномъ настроеніи духа, согласился бы поселиться уединеннымъ отшельникомъ на одномъ изъ прелестныхъ острововъ, мимо которыхъ скользила наша лодка.

Мистеръ Джарви былъ также погруженъ въ размышленія, хотя они были нѣсколько инаго характера, и когда часъ спустя мы начали разговаривать, онъ принялся очень убѣдительно доказывать мнѣ возможность осушить все озеро и обратить такимъ образомъ громадное пространство, пропадающее безъ всякой пользы (если не считать ловли окуней и щукъ), въ пахатную и луговую землю.

Хотя мой умъ отказывался слѣдить за его длиннымъ разсужденіемъ, я запомнилъ одну подробность: мистеръ Джарви предполагалъ сохранить часть озера какъ удобный водяной путь, по которому, при достаточной его глубинѣ и ширинѣ, баржи съ углемъ должны были совершать рейсы между Думбартономъ и Гленфаллохомъ также легко какъ между Глазго и Гринокомъ.

Наконецъ мы причалили къ берегу у развалинъ стариннаго замка, гдѣ озеро вливаетъ свои лишнія воды въ глубокое русло Левена. Здѣсь мы нашли Дугаля съ лошадьми. Мистеръ Джарви успѣлъ подумать о немъ одновременно съ разработкой гигантскаго проекта, осушки Лохъ-Ломонда; въ обоихъ случаяхъ онъ по видимому руководился въ своихъ соображеніяхъ не столько практическою удобоисполнимостью сколько отвлеченнымъ понятіемъ о пользѣ.

— Дугаль, сказалъ онъ, — ты хорошій, добрый малый, и умѣешь служить людямъ, которые стоятъ выше тебя; по мнѣ жаль тебя, Дугаль, потому что тебя ожидаетъ рано или поздно плохой конецъ. Благодаря моимъ личнымъ заслугамъ на судейскомъ поприщѣ и примѣрной службѣ моего покойнаго отца, альдермана Николя Джарви, я имѣю нѣкоторый вѣсъ въ свѣтѣ и заставлю моихъ товарищей снисходительно отнестись къ твоему прошедшему. Такъ вотъ я думалъ, что если ты согласенъ вернуться съ нами въ Глазго, я могъ бы дать тебѣ мѣсто сторожа при моихъ складахъ, пока не подвернется чего нибудь получше.

— Я очень благодаренъ вашей милости, возразилъ Дугаль; — по чортъ побери! Я ни за что не соглашусь ступить на мощенную улицу, развѣ меня снова потащутъ по Галлогэту въ кандалахъ и съ наручниками.

Я узналъ впослѣдствіи, что Дугаль былъ дѣйствительно приведенъ въ Глазго какъ плѣнный горецъ, пойманный въ грабежѣ; смотритель тюрьмы такъ полюбилъ его, что сдѣлалъ Дугаля однимъ изъ привратниковъ, и онъ добросовѣстно исполнялъ возложенную на него должность, пока не явился его бывшій вождь, Макъ-Грегоръ, и не пробудилъ въ немъ прежней привязанности къ клану.

Мистеръ Джарви крайне удивился рѣшительному отказу Дугаля, и обернувшись ко мнѣ замѣтилъ, что никогда не видалъ такого идіота. Я поблагодарилъ Дугаля за его услуги самымъ осязательнымъ и пріятнымъ для него образомъ, сунувъ ему въ руку двѣ гинеи. Почувствовавъ прикосновеніе драгоцѣннаго металла, горецъ подпрыгнулъ какъ дикій козелъ, и такъ странно выкинулъ ноги, что восхитилъ бы любаго француза-танцмейстера. Потомъ онъ побѣжалъ къ лодочникамъ похвастать своей наградой, и удѣливъ имъ небольшую часть денегъ, заставилъ ихъ принять шумное участіе въ своемъ восторгѣ. Наконецъ (пользуясь любимымъ выраженіемъ Джона, Буніапа), онъ пошелъ своей дорогой, и я больше его не видалъ.

Мы съ мистеромъ Джарви сѣли на коней, и поѣхали въ Глазго. Вскорѣ исчезла зеркальная поверхность озера, окаймленная величественнымъ амфитеатромъ горъ; я невольно высказалъ вслухъ свой восторгъ передъ дивными красотами шотландской природы, хотя очень хорошо зналъ, что не могъ расчитывать на сочувствіе мистера Джарви.

— Вы еще очень юный джентльменъ, возразилъ онъ, — а въ добавокъ англичанинъ, слѣдовательно вамъ все это можетъ казаться очень прекраснымъ; но я — человѣкъ опытный, практичный, я знаю толкъ въ цѣнности земли, и не промѣняю одного обработаннаго поля близъ Глазго на всѣ красоты шотландскихъ горъ. Я вамъ замѣчу еще, мистеръ Осбальдистонъ (при всѣмъ моемъ уваженіи къ вамъ), что когда я возвращусь въ свой родной городъ, взбалмошнымъ людямъ трудно будетъ завлечь меня вторично въ такую глушь.

Желаніе почтеннаго джентльмена исполнилось; послѣ продолжительнаго путешествія мы подъѣхали наконецъ къ дверямъ его дома поздно ночью, или, лучше сказать, рано поутру на слѣдующій день. Я поспѣшилъ передать своего спутника на руки преданной, услужливой Мати, а самъ отправился къ мисисъ Флитеръ, у которой былъ видѣнъ еще свѣтъ въ окнахъ, не смотря на очень поздній часъ. Мнѣ отворилъ двери самъ Андрю Фэрсервисъ; онъ вскрикнулъ отъ радости, когда услышалъ мой голосъ, и не говоря ни слова бросился во второй этажъ, гдѣ виднѣлся свѣтъ. Полагая, что онъ вѣроятно поспѣшилъ сообщить о моемъ пріѣздѣ мистеру Овену, я поднялся за нимъ по лѣстницѣ. По Овенъ былъ не одинъ въ комнатѣ: съ нимъ кто-то сидѣлъ, — это былъ мой отецъ.

— Я очень радъ тебя видѣть, Франсисъ, сказалъ онъ, сначала стараясь поддержать свое обычное достоинство и хладнокровіе. Но черезъ мгновеніе онъ нѣжно обнялъ меня и прибавилъ: дорогой, милый сынъ!

Овенъ схватилъ мою руку и оросилъ ее слезами, привѣтствуя меня съ счастливымъ возвращеніемъ. Такія сцены говорятъ сердцу и глазамъ болѣе чѣмъ уху; и теперь еще слезы катятся по моимъ щекамъ, когда я вспоминаю наше свиданіе; но тебѣ понятно сильное, глубокое чувство, милый Третямъ, и ты не станешь требовать отъ меня описанія того что невозможно описать.

Когда прошли первыя минуты шумной радости, я узналъ что отецъ возвратился изъ Голландіи вскорѣ послѣ отъѣзда мистера Овена въ Шотландію. Рѣшительный и предпріимчивый во всѣхъ случайностяхъ жизни, онъ остановился въ Лондонѣ только для того, чтобъ отыскать средства къ уплатѣ торговыхъ обязательствъ. Успѣшныя спекуляціи на континентѣ увеличили его кредитъ и подняли его фонды, такъ что онъ Безъ труда привелъ въ порядокъ дѣла, которыя разстроились только вслѣдствіе его продолжительнаго отсутствія; потомъ онъ отправился въ Шотландію, чтобы начать судебное преслѣдованіе противъ Рашлея Осбальдистона и повидаться съ своими кореспондентами. Прибытіе его въ Глазго, съ возстановленнымъ кредитомъ и большими суммами денегъ для уплаты но обязательствамъ, какъ громомъ поразило Макъ-Фина, Макъ-Вити и Комп., полагавшихъ что его звѣзда закатилась навѣки. Оскорбленный пріемомъ, оказаннымъ его старшему прикащику и довѣренному лицу, мистеръ Осбальдистонъ не хотѣлъ слышать ни объ извиненіяхъ, ни о примиреніи, онъ немедленно подвелъ счеты съ ненавистнымъ торговымъ домомъ, и объявилъ господамъ Макъ-Вити и Макъ-Фину, что впредь не будетъ имѣть съ ними никакихъ комерческихъ сношеній.

Восторжествовавъ надъ своими вѣроломными друзьями, онъ сталъ очень безпокоиться обо мнѣ. Овенъ (наивный человѣкъ!) былъ сначала того мнѣнія, что путешествіе въ пятьдесятъ — шестдесятъ миль, которое можно было такъ удобно предпринять изъ Лондона въ любую сторону, не должно представлять ничего особенно опаснаго. Но вскорѣ онъ также началъ безпокоиться, видя опасеніе отца, хороню знакомаго съ дикой необузданностью горцевъ.

Ихъ волненіе достигло крайнихъ предѣловъ, когда за нѣсколько часовъ до моего возвращенія, явился Андрю Фэрсервисъ и сообщилъ самое безнадежное, преувеличенное свѣденіе объ опасномъ положеніи, въ которомъ онъ меня оставилъ. Оказалось, что начальникъ отряда, которымъ онъ былъ задержанъ въ качествѣ плѣнника, не только отпустила, его на свободу, послѣ краткаго допроса, но еще снабдилъ деньгами на путешествіе въ Глазго, чтобы онъ могъ скорѣе сообщить моимъ друзьямъ о непріятномъ положеніи, въ которомъ я находился.

Андрю принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, которые любятъ сообщать печальныя новости, такъ какъ въ этомъ случаѣ разсказчикъ невольно становится на время значительнымъ лицемъ, обращающимъ на себя всеобщее вниманіе; поэтому онъ не счелъ нужнымъ смягчить свое донесеніе, тѣмъ болѣе что въ числѣ слушателей находился богатый лондонскій негоціантъ. Онъ чрезвычайно подробно распространился объ опасностяхъ, которымъ я подвергался и отъ которыхъ спасся только благодаря его опытности, находчивости и предпріимчивости.

— Страшно и жалко подумать, сказалъ онъ, — что будетъ съ нимъ теперь, когда отъ него улетѣлъ его ангелъ хранитель (ангелъ хранитель былъ никто иной какъ самъ Андрю Фэрсервисъ!); про судью я не говорю; онъ въ моихъ глазахъ ничего не значитъ, и даже хуже того, потому что онъ самонадѣянный человѣкъ, а я ненавижу самонадѣянныхъ людей; по молодому джентльмену плохо придется въ холодной водѣ Авондоскаго потока, гдѣ надъ головою свищутъ пули солдатъ и сверкаютъ кинжалы горцевъ.

Если бъ Овенъ былъ одинъ, то разсказъ почтеннаго Фэрсервиса довелъ бы его до отчаянія; но отецъ мой такъ хорошо зналъ людей, что сразу понялъ характеръ Андрю и оцѣнилъ пристрастность его словъ. Тѣмъ не менѣе, этотъ разсказъ пробудилъ въ немъ сильнѣйшее безпокойство. Онъ немедленно рѣшился ѣхать лично въ горную Шотландію, чтобъ деньгами добиться моего освобожденія, и занялся съ Овеномъ пересмотромъ дѣловыхъ бумагъ, которыми послѣдній долженъ былъ распорядиться въ его отсутствіи; вотъ почему они не ложились еще спать, когда я возвратился въ полночь.

Мы разошлись очень поздно, но я находился въ такомъ возбужденномъ состояніи, что не могъ долго заснуть, и на другой день, рано но утру, былъ уже на ногахъ. Андрю Фэрсервисъ явился по обыкновенію одѣвать меня, но не въ такомъ оборванномъ видѣ, въ какомъ я его покинулъ близъ Аберфойля; на немъ былъ новый, очень приличный костюмъ чернаго цвѣта, какъ будто онъ собрался на похороны. Мошенникъ долго не хотѣлъ отвѣчать на мои вопросы; но наконецъ признался, что купилъ это платье, желая почтить трауромъ мою вѣроятную смерть. Я позволилъ себѣ купить его на вашъ счетъ, продолжалъ онъ, потому что потерялъ изъ за васъ свои хорошія вещи. Я надѣюсь, что ни вы, ни вашъ батюшка, котораго Провидѣніе благословило своими щедротами, не захотите обижать бѣднаго человѣка, такъ пострадавшаго изъ преданности къ вамъ. Къ тому же, пара платья не можетъ составить ощутительнаго расхода для Осбальдистоновъ, благодареніе Богу! особенно, когда дѣло идетъ о вознагражденіи стараго, вѣрнаго слуги.

Хитрость Андрю удалась ему, потому что я не могъ оспаривать его правъ на вознагражденіе за потерю, понесенную изъ за меня; такимъ образомъ онъ остался владѣльцемъ полнаго траурнаго костюма, оплакивая внѣшнимъ образомъ потерю своего господина, который преспокойно здравствовалъ.

Мой отецъ отправился поутру прежде всего къ мистеру Джарви и поблагодарилъ его за попеченіе обо мнѣ въ немногихъ, но искреннихъ словахъ. Онъ объяснилъ почтенному судьѣ счастливый переворотъ въ дѣлахъ, и предложилъ ему, на обоюдно выгодныхъ условіяхъ, принять на себя агентство, которое до того времени находилось въ рукахъ Мак-Фина, Макъ-Вити и о комп. Мистеръ Джарви отъ души поздравилъ отца и Овена, и не отрицая оказанныхъ имъ услугъ, прибавилъ:

— Я поступилъ такъ, какъ желалъ бы чтобы поступили со мною; что же касается до вашего предложенія, то я принимаю его съ благодарностью. Если бы Макъ-Финъ, МакъВити и Коми, выказали себя честными, благородными людьми, я не согласился бы стать имъ поперегъ дороги. Но въ настоящемъ случаѣ они вполнѣ заслуживаютъ наказанія.

Потомъ мистеръ Джарви отвелъ меня въ уголъ комнаты, и поздравивъ еще разъ съ счастливымъ окончаніемъ дѣла, продолжалъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ:

— Я бы очень желалъ, мистеръ Франсисъ, чтобъ… чтобы не было много… толку обо всемъ что мы съ вами тамъ видѣли. Пользы мало разсказывать про несчастную исторію съ Морисомъ, развѣ насъ съ вами потребуютъ свидѣтелями въ судъ; я не думаю, что члены совѣта одобрятъ поведеніе ихъ собрата, который дрался съ горцами и сжегъ имъ плэдъ. А главное, я знаю, что у меня довольно благообразная наружность, когда я стою на ногахъ; но я конечно представлялъ очень жалую фигуру, когда у меня слетѣла шайка и парикъ, и я висѣлъ между небомъ и землею, безпомощно болтая ногами. Я увѣренъ, что судья Грэамъ дорого бы далъ, чтобы узнать эту исторію.

Я невольно улыбнулся, вспомнивъ смѣшное положеніе, въ которомъ мистеръ Джарви новисъ на скалѣ, хотя въ то время мнѣ было далеко не до смѣха. Добрый судья немного сконфузился, но улыбнулся и покачалъ головою.

— Знаю, знаю на что я былъ похожъ, сказалъ онъ, — по пожалуйста не разсказывайте никому объ этомъ, если хотите оказать мнѣ большую любезность. Прикажите также вашему несносному, болтливому, самонадѣянному слугѣ держать языкъ за зубами. Я не хотѣлъ бы даже, чтобы плутовка Мати знала объ этомъ непріятномъ происшествіи, иначе не было бы конца насмѣшкамъ.

Я успокоилъ мистера Джарви, объяснивъ ему, что мы съ отцемъ собираемся немедленно выѣхать изъ Глазго. Дѣйствительно, намъ теперь не было ни малѣйшей надобности оставаться, такъ какъ документы, похищенныя Рашлеемъ, были возвращены по принадлежности. Конечно, онъ успѣлъ получить деньги по нѣкоторымъ векселямъ и израсходовать ихъ на себя и на политическія интриги, но эту сумму можно было вытребовать съ него только судебнымъ порядкомъ. Нашъ ходатай объяснилъ намъ, что преслѣдованіе уже начато, и что оно идетъ успѣшно.

Мы провели очень пріятный день у мистера Джарви, ничего не пожалѣвшаго, чтобы доказать намъ свое гостепріимство, и потомъ простились съ нимъ, какъ я также намѣренъ поступить въ настоящемъ разсказѣ, такъ какъ болѣе не буду говорить о немъ. Онъ продолжалъ собирать богатства и почести, и достигъ до высшаго положенія въ своемъ родномъ городѣ. Два года спустя послѣ описываемыхъ мною событій, онъ бросилъ холостую жизнь, и возвелъ Мати изъ должности хозяйки на кухнѣ въ достоинство хозяйки дома съ именемъ мисисъ Джарви. Судья Грэамъ, Макъ-Вити и нѣкоторые другіе (у кого нѣтъ враговъ на свѣтѣ?) много трунили надъ этой свадьбой; по мистеръ Джарви спокойно выслушивалъ насмѣшки.

— Пускай ихъ болтаютъ, говаривалъ онъ, — мнѣ ихъ болтовня какъ съ гуся вода, я не стану жертвовать изъ-за нея своимъ счастіемъ. У моего покойнаго отца, альдермана города Глазго, была любимая поговорка:

Бровь соболиная, шея лебядиная

Нѣжная ласка, и доброе сердце,

Для меня дороже знатности и богатства!

— Къ тому же, прибавлялъ онъ въ заключеніе, — Мати никогда не была обыкновенной служанкой; она вѣдь приходилась родственницей лэрду Лимерфильду.

Мати оказалась вполнѣ достойной своего новаго, почетнаго положенія, хотя неизвѣстно, слѣдовало ли приписать это хорошимъ качествамъ ея характера или ея благородному происхожденію. Одно достовѣрно, что друзья мистера Джарви, считавшіе его женитьбу рискованнымъ дѣломъ, напрасно безпокоились. Въ дальнѣйшей тихой, полезной жизни достойнаго судьи не произошло никакихъ событій, о которыхъ стоило бы упомянуть.

ГЛАВА XXXVII.

У меня шесть сыновей добрыхъ молодцевъ. Кто изъ васъ готовъ грудью постоять за графа и за меня? Пятеро отозвались: Ахъ, отецъ! мы всѣ готовы жизнь свою отдать чтобъ спасти тебя и графа! Возстаніе на сѣверѣ.

Въ день нашего отъѣзда изъ Глазго, Андрю Фэрсервисъ ворвался по утру какъ съумасшедшій въ мою комнату, выдѣлывая самые удивительные прыжки и напѣвая, или лучше сказать выкрикивая безсмысленныя слова:

Костеръ горитъ — костеръ горитъ,

Костеръ горитъ — берегитесь всѣ!

Я съ трудомъ уговорилъ его не кричать такъ громко и объяснить мнѣ въ чемъ дѣло. Тогда онъ очень любезно сообщилъ, какъ самую пріятную новость, что горцы поднялись соединенными силами, и что Робъ-Рой двинулся, во главѣ своего страшнаго отряда, противъ Глазго, куда безъ сомнѣнія прибудетъ въ теченіе дня.

— Замолчи, скотина! воскликнулъ я; — ты вѣрно или пьянъ или съума сошелъ; развѣ время пѣсни распѣвать, негодяй, если ты сказалъ правду!

— Или пьянъ или съума сошелъ? возразилъ Андрю съ невозмутимымъ нахальствомъ. — Конечно мы всегда бываемъ пьяными и съумасшедшими когда говоримъ непріятныя вещи. Пѣть? Не такъ мы запоемъ подъ звуки горныхъ волынокъ, если пьяные или съумасшедшіе люди станутъ ожидать прихода горцевъ.

Я вскочилъ съ своего мѣста и отправился къ отцу, котораго засталъ въ сильномъ безпокойствѣ, также какъ и мистера Овена.

Оказалось, что Андрю не совралъ. Великое возстаніе, которое такъ сильно потрясло Великобританію въ 1715 году, вспыхнуло неудержимымъ пламенемъ; графъ Маръ поднялъ знамя Стюартовъ въ роковой часъ, на пагубу многимъ знатнымъ семействамъ какъ въ Англіи такъ и въ Шотландіи. Благодаря измѣнѣ нѣкоторыхъ агентовъ іаковитскаго движенія (въ томъ числѣ Рашлея) и поимкѣ остальныхъ, правительство Георга открыло обширныя развѣтвленія давно задуманнаго заговора, который вспыхнулъ преждевременно и въ слишкомъ отдаленной части королевства, чтобы увлечь за собою большія массы народонаселенія.

Это великое событіе подтвердило и выяснило мнѣ темные намеки, сдѣланные нѣкогда Макъ-Грегоромъ; не трудно было также понять, почему враждебные ему западные кланы перешли на его сторону: они безъ сомнѣнія предвидѣли, что въ ближайшемъ будущемъ должны будутъ принять участіе въ общемъ дѣлѣ. Мнѣ было особенно грустно подумать, что Діана Вернонъ была женою одного изъ самыхъ дѣятельныхъ зачинщиковъ возстанія, которое должно было перевернуть вверхъ дномъ цѣлую страну, и что она подвергалась опасностямъ и лишеніямъ, неразлучно связаннымъ съ ненадежнымъ существованіемъ ея мужа.

Послѣ продолжительнаго совѣщанія о необходимыхъ мѣрахъ предосторожности, мы согласились съ мнѣніемъ отца, совѣтовавшаго немедленно выправить паспортъ и ѣхать въ Лондонъ. При этомъ я сообщилъ отцу мое желаніе поступить въ одинъ изъ отрядовъ волонтеровъ, которые правительство, какъ я слышалъ, формировало въ это время. Онъ охотно согласился, потому что признавалъ въ принципѣ за каждымъ человѣкомъ обязанность защищать религіозную и гражданскую свободу, хотя съ другой стороны очень недолюбливалъ военную службу.

Мы совершили поспѣшное и опасное путешествіе по Думфризширу и по сосѣднимъ графствамъ Англіи. Въ этихъ мѣстахъ господствовало уже сильное волненіе; торіи вооружали своихъ васаловъ по деревнямъ, а виги подготовляли къ междоусобной войнѣ горожанъ. Насъ хотѣли нѣсколько разъ задержать, и намъ неоднократно приходилось дѣлать далекіе объѣзды, тщательно избѣгая пункты, въ которыхъ была стянута вооруженная сила.

По прибытіи въ Лондонъ, мы немедленно присоединились къ банкирамъ и крупнымъ негоціантамъ, рѣшившимся поддержать кредитъ правительства удовлетвореніемъ ожидаемаго значительнаго спроса на возвращеніе фондовъ, положенныхъ въ государственный банкъ, такъ какъ заговорщики имѣли главнѣйшимъ образомъ въ виду довести государство до банкротства. Мой отецъ былъ выбранъ членомъ этой могучей асоціацій капиталистовъ, такъ какъ его ревностная, искусная комерческая дѣятельность была всѣмъ хорошо извѣстна. Онъ былъ также посредникомъ между капиталистами и правительствомъ, и успѣлъ удачнымъ размѣщеніемъ фондовъ подготовить покупателей на государственныя бумаги, которыя страшно упали въ цѣнѣ при первомъ извѣстіи о возстаніи и наводнили собою денежные рынки. Я также не остался въ бездѣйствіи; меня приняли волонтеромъ, и я въ короткое время сформировалъ отрядъ въ двѣсти человѣкъ, съ которымъ присоединился къ арміи генерала Карпентера.

Возстаніе между тѣмъ распространилось и въ Англіи. Несчастный графъ Дервентватеръ перешелъ вмѣстѣ съ генераломъ Фостеромъ на сторону мятежниковъ. Моего бѣднаго дядю, сера Гильдебранда, безпечнаго и прокутившаго съ своими сыновьями большую часть родовыхъ помѣстій, также легко убѣдили поднять знамя Стюартовъ. Впрочемъ, прежде чѣмъ посвятить себя отчаянному предпріятію, онъ выказалъ предосторожность, которую трудно было ожидать отъ него; т. е. написалъ духовное завѣщаніе.

Въ силу этого документа, помѣстье Осбальдистонъ-Галль должно было переходить послѣдовательно къ его сыновьямъ, какъ прямымъ наслѣдникамъ мужскаго пола; Рашлей, какъ младшій, приходился послѣднимъ въ этомъ спискѣ, но отецъ лишилъ его наслѣдства по глубокой ненависти къ его политическимъ интригамъ, и назначилъ меня ближайшимъ наслѣдникомъ послѣ пяти сыновей. Я былъ всегда любимцемъ стараго джентльмена; по составляя духовное завѣщаніе онъ вѣроятно надѣялся, что распоряженіе относительно меня останется мертвой буквой, предназначенной только показать въ глазахъ семьи и общества гнусное, предательское поведеніе Рашлея; во всякомъ случаѣ я увѣренъ, что сору Гильдебранду никогда не приходила въ голову мысль о возможной смерти пяти здоровыхъ гигантскихъ молодыхъ людей, проявлявшихъ свои права на существованіе. Особая статья завѣщала племянницѣ его покойной жены, Діанѣ Вернонъ, нынѣ лэди Діанѣ Вернонъ Бошампъ, старинные брилліанты ея покойной тетки, и большой серебряный кубокъ, на которомъ были изображены переплетенные вензеля Осбальдистонъ и Вернонъ.

Но судьба какъ видно предопредѣлила, что его многочисленный, могучій родъ долженъ преждевременно пресѣчься. На одномъ изъ первыхъ смотровъ мятежнаго войска, близъ Грипъ-Ригга, Торнклифъ Осбальдистонъ поссорился съ однимъ нортумберландскимъ джентльменомъ, оказавшимся задорнѣе и несговорчивѣе его самого. Не смотря на всевозможныя увѣщанія, они поспѣшили доказать своему начальнику, что онъ не долженъ расчитывать на дисциплину между своими подчиненными: противники дрались на рапирахъ, и мой родственникъ былъ убить на мѣстѣ. Смерть его сильно огорчила сора Гильдебранда, такъ какъ Торнклифъ, не смотря на свой адскій характеръ, былъ все же нѣсколько умнѣе остальныхъ братьевъ, за исключеніемъ Рашлея.

Пьянчужка Перси также умеръ смертью, достойной его имени. Онъ побился объ закладъ съ однимъ джентльменомъ (котораго за неумѣренное, пьянство прозвали бичомъ водки), что перепьетъ его въ радостный день, когда мятежники въ Морпетѣ провозгласятъ короля Іакова. Условія поединка были невѣроятны. Я не помню въ точности, какое количество водки Перси принялъ въ себя, но знаю, что послѣ выпивки его схватила горячка, и онъ черезъ три дня умеръ, не переставая кричать: воды! воды!

Дикъ сломалъ себѣ шею близъ Варнигтонскаго моста, желая похвастать галопомъ старой, надорванной кобылы, которую онъ намѣревался спустить за дорогую цѣну одному манчестерскому негоціанту, присоединившемуся къ мятежникамъ. Лошадь опрокинулась въ то время какъ онъ хотѣлъ заставить ее перепрыгнуть черезъ высокій барьеръ, и своею тяжестью задавила несчастнаго всадника.

На долю Вильфреда дурачка, какъ часто бываетъ, выпала наиболѣе счастливая участь. Онъ былъ убитъ въ Ланкаширѣ, во время нападенія генерала Карпентера на Проудъ-Престонскія барикады. Очевидцы разсказывали, что онъ дрался очень храбро, хотя и не отдавалъ себѣ яснаго отчета, какого короля онъ защищаетъ, и что собственно было причиной междоусобной войны. Джонъ также выказалъ много мужества въ этой битвѣ и получилъ нѣсколько ранъ, отъ которыхъ онъ впрочемъ не имѣлъ счастія умереть на мѣстѣ.

Старый сквайръ Гильдебрандъ, глубоко огорченный этими послѣдовательными утратами, былъ взятъ въ плѣнъ во время сдачи, послѣдовавшей за Престонской битвой, и отправленъ въ Ньюгэтъ вмѣстѣ съ своимъ раненымъ сыномъ Джономъ.

Какъ только меня освободили отъ военной службы, я немедленно позаботился объ облегченіи участи моихъ близкихъ родственниковъ. Заслуги моего отца передъ правительствомъ и вообще сочувствіе къ человѣку, понесшему въ самое короткое время столько горестныхъ утратъ, безъ сомнѣнія спасли бы моего дядю и двоюроднаго брата отъ суда по обвиненію въ государственной измѣнѣ. Но надъ ними свершился ранѣе того приговоръ Высшаго Судьи. Джонъ умеръ отъ ранъ въ Ньюгэтской тюрьмѣ, и завѣщалъ мнѣ на смертномъ одрѣ своихъ любимыхъ соколовъ и черную болонку, именовавшуюся Люси.

Мой бѣдный дядя былъ совершенно убитъ семейнымъ горемъ и тяжелыми обстоятельствами, въ которыя онъ былъ такъ неожиданно поставленъ. Онъ почти не жаловался, и съ благодарностью принималъ отъ меня самые незначительные знаки вниманія. Мнѣ не удалось быть свидѣтелемъ встрѣчи сера Гильдебранда съ моимъ отцомъ, не видавшаго его много лѣтъ. Но судя по разстроенному виду отца, свиданіе было очень печальное. Дядя высказался съ горькимъ озлобленіемъ противъ Рашлея, теперь его единственнаго сына; онъ обвинилъ его въ разореніи семейства, въ смерти всѣхъ братьевъ, и объявилъ, что онъ одинъ вовлекъ ихъ въ политическія интриги, отъ которыхъ первый же измѣнически отрекся, и что не будь его, никто въ Осбальдистонъ-Галлѣ не подумалъ бы присоединиться къ какой нибудь политической партіи. Онъ раза два упомянулъ съ большой любовью о Діанѣ Вернонъ, и однажды, говоря со мною, замѣтилъ:

— Жаль, что ты, племянничекъ, не можешь жениться на мой теперь, когда Торнклифъ и всѣ остальные умерли.

Слова его глубоко тронули меня; я вспомнилъ счастливое былое время, когда бѣдный баронстъ, отправляясь поутру на охоту, отличалъ своего любимца Торнклифа передъ всѣми другими сыновьями, и кричалъ громкимъ, веселымъ голосомъ: «Эй, Торни — и вся остальная братья!» Поэтому его слова грустно прозвучали теперь въ моихъ ушахъ. Онъ сообщилъ мнѣ содержаніе духовнаго завѣщанія и вручилъ копію съ него; подлинный документъ онъ передалъ моему старому знакомому, мистеру Ингльвуду, котораго, насколько мнѣ было извѣстно, обѣ враждующія партіи въ нортумберландскихъ графствахъ избрали хранителемъ громаднаго количества духовныхъ завѣщаній, такъ какъ онъ былъ извѣстенъ своей неподкупностью и безпристрастіемъ.

Серъ Гильдебрандъ посвятилъ послѣдніе часы своей жизни религіознымъ обязанностямъ; его напутствовалъ капелланъ сардинскаго посланника, для котораго мы выхлопотали пропускъ. Судя по моимъ собственнымъ наблюденіямъ и по отзывамъ врачей, дядя умеръ не отъ какой либо опредѣленной болѣзни, имѣющей свое названіе въ медицинѣ. Онъ была, просто изнуренъ душевно и тѣлесно, и тихо угасъ, безъ всякой борьбы съ жизнью, какъ судно, расшатанное многими бурями, часто идетъ ко дну безъ всякой видимой причины.

Когда отецъ отдалъ послѣдній долгъ серу Гильдебранду, онъ неожиданно высказалъ желаніе, чтобы я въ точности сообразовался съ волей покойнаго и достойно поддержалъ честь рода, о которомъ онъ до этого времени отзывался всегда съ крайнимъ презрѣніемъ. Эта внезапная перемѣна въ образѣ мыслей могла бы показаться очень удивительною. Но дѣло было въ томъ, что отецъ, нападая въ былыя времена на знатность, повторялъ отчасти слова лисицы въ баснѣ, которая презирала все что ей было недоступно. Съ другой стороны, онъ хотѣлъ, скорѣйшимъ исполненіемъ духовнаго завѣщанія сдѣлать непріятность Рашлею (теперь серу Рашлею), котораго ненавидѣлъ отъ души, и который собирался оспаривать правильность послѣдней воли сера Гильдебранда.

— Меня самого не справедливо лишили наслѣдства, повторялъ отецъ, и серъ Гильдебрандъ загладилъ этотъ несправедливый поступокъ нашего отца, завѣщавъ остатки своего состоянія Франку, естественному своему наслѣднику; поэтому я никогда не откажусь отъ нашихъ справедливыхъ правъ.

Рашлей между тѣмъ былъ далеко не безопаснымъ соперникомъ. Онъ какъ нельзя болѣе во время донесъ правительству о существованіи заговора, и пріобрѣлъ значительное вліяніе въ министерствѣ своимъ обстоятельнымъ, точнымъ знакомствомъ со всѣми интригами заговорщиковъ и необыкновеннымъ искуствомъ выставлять въ выгодномъ свѣтѣ самыя ничтожныя свои услуги. Какъ я уже говорилъ, мы начали противъ него процесъ объ ограбленіи торговаго дома Осбальдистонъ и Третямъ; этотъ процесъ разросся, благодаря его стараніямъ, въ такіе размѣры, что намъ предстояло отказаться отъ всякой надежды дожить до окончанія втораго процеса о духовномъ завѣщаніи сера Гильдебранда.

Чтобы по возможности избѣгнуть продолжительныхъ отсрочекъ, отецъ мой, но совѣту опытнаго юриста, скупилъ и перевелъ на мое имя всѣ залоговыя обязательства, лежавшія на Осбальдистонъ-Галлѣ. Можетъ быть онъ захотѣлъ также воспользоваться удобнымъ случаемъ, чтобы выгодно реализировать значительныя суммы, которыя онъ выигралъ при внезапномъ повышеніи всѣхъ цѣпныхъ бумагъ послѣ удачнаго подавленія возстанія. Такъ или иначе, по меня не посадили за конторку, хотя я изъявилъ готовность подчиниться желанію отца; онъ посовѣтовалъ мнѣ ѣхать въ Осбальдистонъ-Галль, и вступить во владѣніе замкомъ въ качествѣ наслѣдники. Я долженъ былъ предварительно заѣхать къ сквайру Ингльвуду, взять у него подлинное завѣщаніе и посовѣтоваться съ нимъ о необходимыхъ мѣрахъ для обезпеченія за собою наслѣдства.

Во всякое другое время я былъ бы очень радъ такой перемѣнѣ въ моей судьбѣ. Но теперь Осбальдистонъ-Галль былъ связанъ съ весьма грустными для меня воспоминаніями. Тѣмъ не менѣе я только въ окрестностяхъ замка могъ собрать какія нибудь свѣденія о дальнѣйшей судьбѣ Діаны Вернонъ, хотя я имѣлъ полное основаніе предполагать, что эти свѣденія будутъ очень неутѣшительны для меня.

Я напрасно старался снискать себѣ расположеніе нѣкоторыхъ дальнихъ родственниковъ, заключенныхъ въ Ньюгэтской тюрьмѣ вмѣстѣ съ моимъ дядей. Всѣ смотрѣли подозрительно и свысока на вига Франка Осбальдистона, двоюроднаго брата гнуснаго измѣнника Рашлея, и мнѣ отвѣчали вѣжливымъ, по холоднымъ отказомъ на мое предложеніе похлопотать объ участи заключенныхъ. Неумолимая рука правосудія похищала каждый день новыя жертвы изъ ихъ числа, а остальные все болѣе и болѣе озлоблялись противъ друзей существующаго правительства. По мѣрѣ того какъ заговорщиковъ отправляли изъ Ньюгэта на казнь, товарищи ихъ по заключенію, ожидавшіе приговора надъ собою, теряли всякую привязанность къ жизни, всякую потребность видѣться съ людьми. Я никогда не забуду, какъ одинъ изъ нихъ, Надъ Шафтопъ, отвѣтилъ на мой вопросъ, не могу ли я чѣмъ нибудь облегчить его участь:

— Мистеръ Франкъ Осбальдистонъ, сказалъ онъ, — я вамъ очень благодаренъ, потому что увѣренъ, что вы желаете отъ добраго сердца помочь мнѣ. Но, чортъ побери! Насъ трудно откормить какъ индѣекъ, когда нашихъ товарищей ежедневно отправляютъ на казнъ и намъ самимъ готовятъ висѣлицу!

Поэтому я былъ очень радъ вырваться изъ Лондона, подальше отъ Ньюгэта и раздирающихъ сценъ, происходившихъ въ его стѣнахъ, и подышать свободнымъ воздухомъ Нортумберланда. Андрю Фэрсервисъ остался при мнѣ не столько по моему желанію, какъ по волѣ отца. Такъ какъ въ настоящемъ случаѣ его близкое знакомство съ Осбальдистонскимъ замкомъ и окрестностями могло быть мнѣ полезно, я рѣшилъ взять его съ собою, надѣясь въ то же время отдѣлаться отъ него, назначивъ его снова главнымъ садовникомъ замка. Я до сихъ поръ не понимаю, какъ онъ съумѣлъ такъ расположить къ себѣ моего отца; хотя надо отдать ему справедливость въ необыкновенномъ искуствѣ выставлять на видъ безконечную привязанность къ своимъ господамъ. Эта пресловутая привязанность проявлялась на практикѣ въ томъ, что онъ старался обмануть насъ, гдѣ только могъ, но въ тоже время охранялъ наши интересы отъ подобныхъ поползновеній другихъ людей.

Мы совершили наше путешествіе на сѣверъ безъ всякихъ особенныхъ приключеній, и нашли страну, недавно потрясенную возстаніемъ, въ мирномъ настроеніи и въ хорошемъ порядкѣ. Чѣмъ ближе мы подъѣзжали къ Осбальдистонъ-Галлю, тѣмъ болѣзненнѣе сжималось мое сердце при мысли о необходимости войдти въ опустѣлый замокъ; чтобы какъ нибудь отдалить эту тяжелую минуту, я рѣшился заѣхать прежде къ мистеру Ингльвуду.

Во время послѣднихъ безпорядковъ почтенный судья особенно сильно ощущалъ въ себѣ борьбу старинныхъ привязанностей съ долгомъ службы, что вѣроятно не осталось безъ вліянія на его практическую дѣятельность, которой онъ никогда не занимался съ особенной ревностью. Впрочемъ, счастье улыбнулось ему въ одномъ отношеніи: онъ отдѣлался отъ секретаря Джобсона, такъ яростно воевавшаго съ безпечнымъ нерадѣніемъ своего господина; мистеръ Джобсонъ перешелъ къ нѣкоему сквайру Стапдишу, недавно назначенному мировымъ судьей и такъ ревностно отстаивавшему интересы короля Георга и протестантовъ, что почтенному секретарю приходилось не подстрекать, а удержать его, чтобы не выдти изъ предѣловъ законности.

Старый сквайръ Ингльвудъ принялъ меня очень любезно, и тотчасъ показалъ мнѣ завѣщаніе сера Гильдебранда, въ которомъ по видимому соблюдены были всѣ формальности. Судья затруднялся въ первую минуту какъ вести себя въ отношеніи ко мнѣ, во когда онъ убѣдился, что я, не смотря на преданность существующему правительству, сочувствую несчастнымъ жертвамъ ложно понятой преданности прежней династіи, онъ разговорился и разсказалъ мнѣ какія мѣры онъ принималъ во время возстанія и какими умышленно пренебрегалъ; какъ онъ отговаривалъ нѣкоторыхъ мѣстныхъ сквайровъ отъ участія въ мятежномъ движеніи, и какъ помогалъ бѣжать другимъ, имена которыхъ были дѣйствительно замѣшаны въ дѣлѣ.

Мы обѣдали и осушили уже нѣсколько кубковъ вина, по спеціальному желанію почтеннаго судьи, когда онъ вдругъ предложилъ мнѣ выпить bona fide sa здоровіе бѣдной, милой Діаны Вернонъ, дивной розы пустынь и лучшей красы Чевіота, которую злая судьба заключила въ монастырскія стѣны.

— Развѣ мисъ Вернонъ не замужемъ? спросилъ я въ величайшемъ изумленіи; я полагалъ, что графъ…

— Ха, ха, ха! графъ! вѣдь это, пустая кличка, придуманная въ Сант-Жерменѣ — ха, ха, ха, графъ Бошампъ, былъ чрезвычайнымъ посланникомъ и полномоченнымъ министромъ французскаго двора, хотя регентъ герцогъ Орлеанскій едвали зналъ о его существованіи! Вы вѣроятно видѣли стараго сора Фредерика Вернона въ замкѣ, подъ личиной отца Вогана?

— Боже милостивый! Воганъ отецъ мисъ Вернонъ?

— Безъ сомнѣнія, отвѣтилъ мистеръ Ингльвудъ очень хладнокровію, теперь нѣтъ надобности скрывать отъ васъ этого обстоятельства, потому что онъ вѣроятно уѣхалъ уже изъ нашихъ странъ, такъ какъ въ противномъ случаѣ я долженъ былъ бы арестовать его. Итакъ, выпьемъ за здоровіе бѣдной Діаны.

За ея здоровье выпьемъ круговую,

Чтобъ ей много лѣтъ въ добромъ быть здоровьи!

Хоть у васъ чулки и новые, шелковые,

Пейте на колѣняхъ за ея здоровье! *)

• ) Этотъ выразительный припѣвъ встрѣчается, если не ошибаюсь, въ комедіи Шадвелля The Bury Fair. Авторъ.

Но я не былъ въ состояніи, какъ читатель легко пойметъ, раздѣлить игриваго настроенія мистера Ингльвуда. Я былъ пораженъ неожиданнымъ извѣстіемъ, и замѣтилъ судьѣ, что предполагалъ отца мисъ Вернонъ давно умершимъ.

— Правительство неповинно въ томъ, что онъ живъ, возразилъ Ингльвудъ, потому что оно оцѣнило его голову на вѣсъ золота. Онъ былъ приговоренъ къ смерти за Фенвикскій заговоръ, и считался однимъ изъ зачинщиковъ Найтсъ-Бриджскаго возстанія, во времена короля Вильгельма; онъ имѣлъ большое вліяніе на вождей шотландскихъ клиповъ, потому что женился на родственницѣ Бридальбэна. Во время Рисвикскаго мира поговаривали о его выдачѣ правительству, но онъ притворился опасно больнымъ, и французскія газеты напечатали извѣстіе о его смерти. Когда онъ потомъ вернулся въ Нортумберландъ, мы старые роялисты тотчасъ узнали его; то есть я узналъ его, не будучи самъ роялистомъ; но такъ какъ мнѣ не было сдѣлано прямаго донесенія на него, и такъ какъ припадки подагры сильно ослабили мою память, я не счелъ нужнымъ начать преслѣдованіе противъ бѣднаго джентльмена.

— Развѣ въ замкѣ не знали его настоящаго имени? спросилъ я.

— Знали только объ этомъ мисъ Діана, серъ Гильдебрандъ и Рашлей, который съ обычнымъ искуствомъ проникъ тайну, и воспользовался сю, чтобы держать въ рукахъ бѣдную Діану. Сколько разъ она готова была наплевать ему въ лице, и сдерживала себя только изъ любви къ отцу, котораго ожидала неминуемая смерть, если бы онъ попалъ въ руки правительства. Однако не придавайте, пожалуйста, превратнаго смысла моимъ словамъ, мистеръ Осбальдистонъ; я ничего не говорю противъ правительства, которое соединяетъ правосудіе съ милосердіемъ; хотя оно и повѣсило добрую половину мятежниковъ, вы все же согласитесь, что если бы они сидѣли мирно по домамъ, то ихъ не вздернули бы на висѣлицу.

Отклонивъ всякій политическій элементъ въ разговорѣ, я свелъ его снова на мисъ Діану, и узналъ отъ Ингльвуда, что съ тѣхъ поръ какъ мисъ Вернонъ рѣшительно отказалась выдти замужъ за кого нибудь изъ сыновей сера Гильдебранда и выказала особенное отвращеніе къ Рашлею, послѣдній значительно охладѣлъ къ интересамъ претендента, за котораго онъ стоялъ больше изъ личныхъ, корыстолюбивыхъ цѣлей. Когда соединенныя усилія сера Фредерика Вернона и шотландскихъ вождей заставили его возвратить бумаги, похищенныя въ конторѣ моего отца, онъ сообразилъ вѣроятію, что въ противномъ лагерѣ больше шансовъ на наживу и измѣнилъ своему долгу. Быть можетъ онъ убѣдился также (вѣдь чужая душа потемки!), что мятежникамъ не по силамъ свергнуть прочно установленное правительство. Серъ Фредерикъ Вернонъ — виконтъ Бошампъ, какъ его звали іаковиты — едва спасся съ Діаной отъ преслѣдованія правительственныхъ войскъ, когда измѣна Рашлея погубила возстаніе. На этомъ окончивались свѣденія, которыя мистеръ Ингльвудъ могъ сообщить мнѣ; онъ имѣлъ только основаніе предполагать, что серъ Фредерикъ благополучно добрался съ дочерью до континента, гдѣ мисъ Вернонъ, въ силу безчеловѣчнаго соглашенія между нимъ-и соромъ Гильдебрандомъ, должна была поступить въ монастырь. Мистеръ Ингльвудъ не могъ мнѣ хорошенько объяснить причины, заставившей сера Фредерика Вернона заключить такой невѣроятный договоръ объ участи своей дочери; по по видимому сюда примѣшались какіе-то расчеты объ удержаніи родовыхъ помѣстій, перешедшихъ послѣ изгнанія сера Фредерика къ старшей вѣтви Осбальдистоновъ; какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, родители не призадумались пожертвовать свободой своихъ дѣтей, чтобы доставить имъ матеріальныя богатства.

Сердечныя настроенія человѣка такъ неуловивимы, что я не зналъ горевать или радоваться мнѣ по поводу извѣстій, сообщенныхъ мнѣ мистеромъ Ингльвудомъ. Мнѣ казалось, что утрата мисъ Діаны стала для меня гораздо тягостнѣе съ той минуты когда я узналъ, что насъ разлучилъ не счастливый соперникъ, а безумная воля родителей. Я упалъ духомъ, и не былъ въ состояніи продолжать разговора съ мистеромъ Ингльвудомъ, который въ свою очередь началъ зѣвать и предложилъ лечь спать, хотя было еще очень рано. Я простился съ нимъ съ вечера, такъ какъ собирался выѣхать въ Осбальдистонъ-Галль на разсвѣтѣ.

Почтенный судья одобрилъ мой планъ.

— Вамъ лучше забраться въ замокъ пораньше, пока никто въ околоткѣ не узналъ еще о вашемъ пріѣздѣ. Серъ Рашлей Осбальдистонъ находится, насколько мнѣ извѣстно, у мистера Джобсона, и вѣроятію придумываетъ какую нибудь гадость. Они какъ будто созданы другъ для друга, такъ какъ серу Рашлею не подобаетъ находиться въ обществѣ порядочныхъ людей. Но ужъ если они дѣйствуютъ за одно, то честнымъ джентльменамъ слѣдуетъ держать ухо востро.

Въ заключеніе онъ посовѣтовалъ мнѣ основательно закусить передъ отъѣздомъ пирогомъ съ дичью, тщательно заливъ его виномъ, чтобы предохранить себя отъ вреднаго вліянія холоднаго утренняго воздуха.

ГЛАВА XXXVIII.

Угрюмъ и пустыненъ замокъ Айвора,

Исчезли и люди, и кони и свора.

Вордсвортъ.

Нѣтъ болѣе грустнаго чувства какъ смотрѣть на уединенный мрачный домъ, нѣкогда служившій нашимъ веселымъ жилищемъ, на заброшенныя, измѣнившіяся мѣстности, соединенныя въ нашей памяти съ счастливыми воспоминаніями. На пути въ Осбальдистонъ-Галль, я проѣзжалъ тѣ самыя мѣста, которыя я видѣлъ впервые въ обществѣ мисъ Вернонъ, въ памятный день нашей поѣздки къ судьѣ Ингльвуду.

Ея образъ казалось сопровождалъ меня и теперь, и приблизившись къ той горѣ, на которой я увидалъ ее въ первый разъ въ жизни, я инстинктивно прислушивался къ звуку роговъ и напрягалъ зрѣніе, какъ бы ожидая, что снова явится прелестная амазонка. Но все было безмолвно, пустынно. Наконецъ, я достигнулъ замка; закрытыя двери и окна, заросшій травою дворъ и мертвая тишина, царившая повсюду, представляла поразительный контрастъ съ веселыми, шумными сценами, которыхъ я такъ часто былъ свидѣтелемъ при отъѣздѣ и возвращеніи веселыхъ охотниковъ. Громкій лай собакъ, крики егерей, шумъ лошадиныхъ копытъ, смѣхъ и говоръ стараго сора Гильдебранда, и его многочисленныхъ сыновей, все это теперь замолкло на вѣки.

Смотря на мрачный, пустынный замокъ, я съ грустью вспоминалъ даже тѣхъ, къ которымъ при ихъ жизни я не питалъ никакого сочувствія; мысль что столько молодыхъ людей, полныхъ силъ и надеждъ, въ столь краткое время сошли въ могилу, сраженные насильственной, неожиданной смертью, поражала умъ невольнымъ ужасомъ. Малымъ утѣшеніемъ могло служить мнѣ то обстоятельство, что я возвращался въ Осбальдистонъ-Галль хозяиномъ, тогда какъ я покинулъ его почти бѣглецомъ. Я не привыкъ еще считать моей собственностью окружавшіе меня предметы, и чувствовалъ себя, если не узурпаторомъ, то по крайней мѣрѣ чужимъ человѣкомъ и незваннымъ гостемъ; мнѣ казалось, что непремѣнно явится въ воротахъ замка чудовищный призракъ одного изъ моихъ несчастныхъ родственниковъ и помѣшаетъ мнѣ вступить во владѣніе ихъ родовымъ жилищемъ.

Пока я былъ погруженъ въ эти грустныя мысли, Андрю Фэрсервисъ, находившійся въ совершенно другомъ настроеніи духа, постепенно стучалъ во всѣ двери замка, оглашая воздухъ громкими, повелительными криками, которые ясно доказывали, что онъ по крайней мѣрѣ вполнѣ сознавалъ всю важность своего положенія какъ тѣлохранителя новаго владѣтеля замка. Наконецъ Антони Сидаль, старый дворецкій дяди, медленно и неохотно высунулъ свою голову въ окно нижняго этажа, защищенное желѣзной рѣшеткой, и спросилъ что намъ нужно.

— Мы пришли, старый пріятель, освободить васъ отъ вашихъ обязанностей, сказалъ Андрю Фэрсервисъ: — Вы можете сдать мнѣ ваши ключи; всякому свое время. Я приму отъ васъ серебро и бѣлье. Ваше время, мистеръ Сидаль, прошло; на каждомъ бобѣ есть черное пятно и на каждой тропинкѣ попадается крапива; вы можете теперь занять за столомъ въ людской послѣднее мѣсто, которое нѣкогда занималъ Андрю.

Съ трудомъ остановивъ болтливаго Фэрсеринса, я объяснилъ Сидалю свои права на Осбальдинстонскій замокъ и потребовалъ, чтобъ онъ впустилъ меня въ домъ, какъ его собственника; старикъ былъ чрезвычайно взволнованъ и выразилъ рѣшительное нежеланіе отворить мнѣ дверь, хотя въ почтительной смиренной формѣ. Я вполнѣ понималъ его чувства, которыя дѣлали ему большую честь, по упорно настаивалъ на своемъ требованіи, объясняя, что если онъ окончательно откажется меня впустить, то я прибѣгну къ помощи судьи Ингльвуда и констабля.

— Мы сегодня утромъ были у судьи Ингльвуда, прибавилъ Андрю, подтверждая мою угрозу, — а по дорогѣ встрѣтили Арчи Рутледжа, констабля. Теперь въ странѣ установленъ законный порядокъ; измѣнники перестали царить.

Эти слова очень подѣйствовали на старика, который хорошо зналъ, что находится подъ подозрѣніемъ, благодаря его религіи и преданности серу Гильдебранду и его сыновьямъ. Дрожащими руками онъ отворилъ одну изъ боковыхъ дверей, запертую тяжелымъ засовомъ и выразилъ смиренную надежду, что я прощу ему слишкомъ добросовѣстное исполненіе его обязанностей. Я увѣрилъ его, что нисколько на него не сердился и напротивъ одобрялъ его осторожность.

— Я не раздѣляю этого мнѣнія, замѣтилъ Андрю: — Сиддаль старая лиса; онъ не поблѣднѣлъ бы какъ полотно и его колѣни не дрожали бы, еслибъ онъ чего нибудь отъ насъ не скрывалъ. — Да проститъ вамъ Господь, мистеръ Фэрсервисъ, отвѣчалъ дворецкій. — Какъ вамъ не стыдно такъ говорить о старомъ пріятелѣ и товарищѣ. Гдѣ прикажете, прибавилъ онъ, почтительно провожая меня по коридору, — затопить каминъ? Я боюсь, что вы найдете замокъ очень скучнымъ и пустыннымъ. Впрочемъ можетъ быть вы возвратитесь въ Ингльвудъ-Плэсъ къ обѣду?

— Затопите каминъ въ библіотекѣ, отвѣчалъ я.

— Въ библіотекѣ? повторилъ старикъ, — давно уже тамъ никто не сиживалъ, и труба дымится… Голуби свили въ трубѣ гнѣзда прошлой весной, и никого не было чтобъ вычистить ее.

— Свой дымъ лучше чужаго огня, произнесъ Андрю; — его милость любитъ библіотеку; онъ не походитъ на вашихъ папистовъ, которые поощряютъ невѣжество, мистеръ Сидаль.

Дворецкій повелъ насъ въ библіотеку очень неохотно, и не смотря на его предостереженіе, эта комната оказалась убранной и приведенной въ большій порядокъ, чѣмъ прежде. Въ каминѣ пылалъ огонь, и сконфуженный дворецкій пробормоталъ:

— Теперь хорошо горитъ, а утромъ ужасно дымило.

Желая остаться одинъ и нѣсколько придти въ себя отъ грустныхъ впечатлѣній, производимыхъ на меня всѣмъ окружавшимъ, я попросилъ старика Сидаля сходить за управляющимъ, жившимъ въ четверти мили отъ замка. Онъ отправился исполнить мое приказаніе съ видимой неохотой. Потомъ, я приказалъ Андрю отыскать въ сосѣдствѣ нѣсколько здоровенныхъ молодцовъ, на которыхъ онъ могъ бы надѣяться, такъ какъ все окрестное населеніе состояло изъ папистовъ, и серъ Рашлей, способный на всякое отчаянное предпріятіе, находился вблизи. Андрю Фэрсервисъ взялся за это дѣло съ большимъ удовольствіемъ и обѣщалъ привести изъ Триплэ-Но двухъ подобныхъ ему пресвитеріанъ, которые могли постоять противъ папы, чорта и претендента.

— Я буду очень радъ, прибавилъ онъ, — ихъ обществу, потому что въ послѣднюю ночь, которую я провелъ въ Осбальдистонѣ-Галлѣ я видѣлъ какъ эта самая картина (при этомъ онъ указалъ на портретъ во весь ростъ дѣда мисъ Вернонъ) гулялъ при лунномъ свѣтѣ въ саду. Я говорилъ вашей милости объ этомъ призракѣ, но вы не хотѣли меня выслушать. Я всегда полагалъ, что паписты занимаются колдовствомъ и всякой чертовщиной, по до той ночи никогда не видалъ призрака.

— Ступайте, серъ, отвѣчалъ я, и приведите молодцовъ, о которыхъ вы говорите, но постарайтесь чтобъ они были благоразумнѣе васъ и не боялись бы своей собственной тѣни.

— Всѣмъ извѣстно, произнесъ самонадѣянно Андрю, — что я человѣкъ храбрый, не хуже другихъ, но я не намѣренъ драться съ призраками.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты въ ту самую минуту, какъ въ дверь входилъ управляющій, мистеръ Вардла.

Это былъ честный, благоразумный человѣкъ, благодаря управленію котораго мой дядя могъ такъ долго удержать за собой Осбальдистонъ-Галль. Я показалъ ему духовное завѣщаніе сора Гильдебранда, и онъ призналъ что этотъ документъ имѣетъ полную силу. Для всякаго другаго подобное наслѣдство было бы только затрудненіемъ, такъ велики были лежавшіе на этомъ ломѣстыі долги, но я былъ въ совершенно особенномъ положеніи, потому что многіе изъ этихъ долговъ перешли на имя отца, и онъ намѣревался скупить и остальныя обязательства; увеличеніе его кредита въ послѣднее время давало ему возможность совершенно легко освободить родовое помѣстье отъ всѣхъ долговъ.

Я занялся дѣлами съ мистеромъ Вардла и оставилъ его обѣдать. Мы оба предпочли не выходить изъ библіотеки, хотя Сидаль очень совѣтовалъ перейдти къ обѣду въ каменную залу, которую онъ приготовилъ для этого. Между тѣмъ Андрю привелъ своихъ двухъ пріятелей и рекомендовалъ. ихъ, какъ людей приличныхъ, трезвыхъ, строгихъ, религіозныхъ правилъ, а главное храбрыхъ, какъ львы. Я велѣлъ имъ дать вина, и они отправились въ людскую. При видѣ ихъ, старикъ Сидаль покачалъ головою, и на мой вопросъ о причинѣ его неудовольствія отвѣчалъ:

— Ваша милость можетъ мнѣ не повѣрить, но клянусь Небомъ что я говорю правду. Амброзъ Вингфильдъ человѣка. чрезвычайно честный, по нѣтъ во всей странѣ мошенника хуже его брата Ланей. Всѣ знаютъ, что онъ шпіонъ клерка Джобсона, и предалъ бѣдныхъ джентльменовъ… но онъ дисситеръ, и этого въ настоящее время кажется довольно.

Высказавъ такимъ образомъ свое мнѣніе, на которое я не обратилъ большаго вниманія, старый дворецкій поставилъ на столъ вино и вышелъ изъ комнаты.

Мистеръ Вардла оставался у меня до вечера, во когда началось смеркаться, то онъ собрала, свои бумаги и отправился домой, оставивъ меня въ томъ странномъ настроеніи, когда не знаешь чего хочешь — уединенія или общества. Впрочемъ у меня не было выбора: я была, одинъ въ комнатѣ, наводившей меня на самыя грустныя размышленія.

Когда стемнѣло, Андрю пріотворилъ дверь и вмѣсто того чтобъ спросить не желаю ли я огня, посовѣтовалъ мнѣ освѣтить комнату въ видѣ предостереженія отъ призраковъ. Я съ нетерпѣніемъ прогналъ его и поправивъ огонь въ старинномъ готическомъ каминѣ, придвинула, къ нему большое сафьянное кресло, въ которомъ я сидѣлъ.

— Вотъ вѣрное изображеніе человѣческихъ желаній, думалъ я, устремляя свои взоры на пламя, — они воспламеняются воображеніемъ отъ всякой бездѣлицы, разгораются дуновеніемъ надежды и пожираютъ наконецъ человѣка, превращая его въ груду пепла.

Среди этихъ мечтаній я вдругъ услышала, глубокій вздохъ. Я вскочила, въ изумленіи — передо мною стояла Діана Вернонъ, опираясь на руку человѣка такъ удивительно походившаго на портретъ, о которомъ я такъ часто говорилъ, что я инстинктивно взглянулъ на раму, ожидая найдти ее пустой. Въ первую минуту я подумалъ не сошелъ ли я съума или не возстали ли дѣйствительно изъ гробовъ мертвецы. Но черезъ мгновеніе я убѣдился, что я былъ въ полномъ разсудкѣ я что передо мною стояли живыя существа. Это была сама Діана, хотя она казалась блѣднѣе и изнуреннѣе обыкновеннаго; а подлѣ нея стоялъ не призракъ, а Воганъ или лучше сказать серъ Фредерикъ Вернонъ, въ древней одеждѣ своего дѣда, на котораго онъ чрезвычайно походилъ. Онъ первый заговорилъ, потому что Діана не поднимала глазъ съ пола, а языкъ мой прильнулъ къ гортани отъ изумленія.

— Мы явились къ вамъ просителями, мистеръ Осбальдистонъ, сказалъ онъ, — и просимъ убѣжища и покровительства въ вашемъ домѣ до той минуты, когда мы будемъ; въ состояніи продолжать путешествіе, которое на каждомъ шагу грозитъ мнѣ тюрьмою и смертью.

— Конечно, произнесъ я, съ трудомъ выговаривая каждое слово, — мисъ Вернонъ… и вы, серъ, не можете предположить… чтобъ я забылъ оказанную вами помощь, когда я находился въ затрудненіи, или чтобъ я былъ способенъ предать кого нибудь, тѣмъ болѣе васъ.

— Я въ этомъ увѣренъ, сказалъ серъ Фредерикъ, — по все же я очень не охотно довѣряю вамъ свою непріятную и опасную тайну; признаюсь, я охотнѣе открылъ бы ее всякому другому, чѣмъ вамъ. Но судьба, преслѣдовавшая меня всю жизнь, теперь такъ тяжело гнететъ меня, что не оставила мнѣ выбора.

Въ эту минуту отворилась дверь и послышался голосъ Андрю:

— Я несу свѣчи. Вы можете ихъ зажечь, когда хотите.

Я бросился къ двери, надѣясь что успѣю остановить его во время, прежде чѣмъ онъ увидитъ лицъ находившихся въ комнатѣ. Я насильно вытолкалъ его на лѣстницу и заперъ дверь; потомъ вспомнивъ, что въ людской находились его товарищи, изъ которыхъ одинъ былъ по словамъ Сидаля шпіонъ, и зная болтливость Андрю, я послѣдовалъ за нимъ. Отворивъ дверь въ людскую, я услыхалъ громкій голосъ Андрю, но онъ немедленно замолкъ при моемъ неожиданномъ появленіи.

— Что съ вами, дуракъ? воскликнулъ я: — вы вылупили глаза, словно увидѣли призракъ.

— И… и… ничего, отвѣчалъ Андрю, — ваша милость немного погорячились.

— Потому что вы, болванъ, разбудили меня. Сидаль говоритъ, что нѣтъ постелей для этихъ молодцевъ, а потому они могутъ идти. Мистеръ Вардла полагаетъ, что ихъ присутствіе совершенно излишне. Вотъ по золотому каждому изъ васъ, выпейте за мое здоровье, благодарю за вашу готовность служить мнѣ. Молодцы, уходите немедленно.

Они поблагодарили меня, взяли деньги и удалились по видимому очень довольные и не имѣя никакого подозрѣнія. Я остался въ людской, пока ихъ слѣда, простылъ и ушелъ только убѣдись вполнѣ, что они не могли видѣться болѣе въ эту ночь съ Андрю. Я такъ быстро послѣдовалъ за нимъ изъ библіотеки, что по моему мнѣнію онъ не могъ успѣть сказать своимъ товарищамъ и двухъ словъ до моего Появленія. Но удивительно, какъ скоро можно сказать два слова, которыя влекутъ за собою роковыя послѣдствія. Два слова сказанныя въ этомъ случаѣ, стоили жизни двумъ человѣкамъ.

Принявъ эти мѣры для обезпеченія безопасности моихъ гостей, я возвратился къ нимъ, разсказалъ что я сдѣлалъ и прибавилъ что по моему распоряженію одинъ Сидаль долженъ являться на мой звонокъ, такъ какъ я подозрѣвалъ, что онъ укрылъ ихъ въ замкѣ. Діана безмолвнымъ взглядомъ поблагодарила меня.

— Вы теперь знаете мою тайну, сказала она послѣ непродолжительнаго молчанія, вамъ конечно извѣстно, какой близкій и дорогой моему сердцу родственникъ находилъ такъ часто убѣжище въ Осбальдистонъ Галлѣ, и вы не будете болѣе удивляться, что Рашлей держалъ меня въ ежевыхъ рукавицахъ, пользуясь этой тайной.

— Мы не будемъ долго васъ безпокоить, перебилъ ее отецъ, — и при первой возможности пустимся въ путь.

Я просилъ изгнанниковъ думать только о своей безопасности и вполнѣ расчитывать на мое пламенное содѣйствіе. Эти слона побудило сера Фредерика объяснить мнѣ свое положеніе.

— Я всегда подозрѣвалъ Рашлея Осбальдистона, сказалъ онъ; — по его поведеніе относительно моей беззащитной дочери, отъ которой я съ трудомъ добился всѣхъ подробностей, и его низкій поступокъ съ вашимъ отцемъ побудили меня презирать и ненавидѣть его. Въ моемъ послѣднемъ свиданіи съ нимъ я не могъ скрыть этихъ чувствъ, хотя изъ осторожности это было бы необходимо; желая отомстить мнѣ за мое презрительное съ нимъ обхожденіе, онъ прибавилъ ко всѣмъ своимъ преступленіямъ отступничество и предательство. Я сначала надѣялся, что его измѣна не будетъ имѣть послѣдствій; графъ Маръ имѣлъ прекрасную армію въ Шотландіи, а лордъ Дервентватеръ, Форстеръ, Кенмюръ, Винтертонъ и другіе сосредоточивали свои силы на границѣ. Я имѣлъ постоянныя сношенія съ этими англійскими вельможами и джентльменами, и меня послали съ отрядомъ горцевъ, который подъ начальствомъ бригадира Макинтоша изъ Борлума перешелъ Фортскій заливъ, и миновавъ нижнюю Шотландію соединился съ англійскими инсургентами на границѣ. Моя дочь сопровождала меня въ этомъ трудномъ, длинномъ походѣ и раздѣляла со мною всѣ опасности и усталость.

— И она никогда не оставитъ своего дорогаго отца! воскликнула мисъ Вернонъ съ любовью прижимаясь къ нему.

— Едва я присоединился къ моимъ англійскимъ друзьямъ, продолжала, серъ Фредерикъ — какъ увидалъ, что name дѣло проиграно. Число нашихъ сторонниковъ ежедневно убавлялось, и къ намъ примкнули только старые приверженцы. Торіи Высокой Церкви оставались въ выжидательномъ положеніи, и наконецъ насъ окружилъ многочисленный непріятель въ маленькомъ городкѣ Престонѣ. Мы упорно защищались впродолженіе цѣлаго дня; по наслѣдующій день мужество нашихъ предводителей поколебалось, и они рѣшились сдаться. Подобная сдача безъ условій значила въ отношеніи меня положить голову на плаху. Двадцать или тридцать джентльменовъ были одинакого со мною мнѣнія; мы сѣли на копей и поставили въ центра, нашего маленькаго отряда мою дочь, желавшую непремѣнно раздѣлить мою судьбу. Пораженные ея мужествомъ и любовью къ отцу мои товарищи поклялись, что умрутъ, а не оставятъ ее въ рукахъ непріятеля. Такимъ образомъ, мы выѣхали изъ города по Фишергэтской улицѣ и направились къ болоту, простиравшемуся до рѣки Рибль, чрезъ которую одинъ изъ насъ знала, безопасный бродъ. Ст. этой стороны городъ не была, обложенъ непріятелемъ, и мы встрѣтили только драгунскій патруль, который обратили въ бѣгство. Перебравшись черезъ рѣку, мы легко достигли ливерпульской дороги, и разбрелись во всѣ стороны отыскивая убѣжища. Я очутился въ Валлисѣ, гдѣ находится много джентльменовъ, раздѣляющихъ мои религіозныя и политическія мнѣнія. Однако, я не могъ найдти безопаснаго случая достигнуть морскаго берега и сѣсть на корабль; по этому снова отправился на сѣверъ. Одинъ изъ моихъ лучшихъ друзей обѣщалъ меня встрѣтить въ этомъ околоткѣ и проводить въ гавань на Сольвеѣ, гдѣ ждетъ корабль, который унесетъ меня на всегда изъ дорогой родины. Зная что въ Осбальдистонъ-Галлѣ теперь никто не живетъ кромѣ старика Сидаля, посвященнаго и въ прежнее время въ нашу тайну, мы рѣшились укрыться въ этомъ давно извѣданномъ и вѣрномъ убѣжищѣ. Я снова облекся въ одежду, которая въ случаѣ неожиданной встрѣчи съ поселянами могла возбудить въ лихъ суевѣрный страхъ, и мы ждали извѣстія отъ нашего проводника, когда вдругъ вы явились въ замокъ и занявъ эту комнату принудили насъ просить вашего покровительства.

Я слушалъ разсказъ сера Фредерика, какъ будто во снѣ; мнѣ не вѣрилось, что я вижу снова передъ собою его дочь, здравую и невредимую, хотя нѣсколько поблекшую. Пламенная энергія, которой не могли уничтожить никакія испытанія, теперь видоизмѣнилась въ твердую, мужественную покорность судьбѣ, хотя по видимому она сильно упала духомъ. Не смотря на то, что серу Фредерику было извѣстно какое вліяніе могъ произвести на меня разсказъ о подвигахъ его дочери, онъ все же не удержался отъ похвалъ и лестныхъ отзывовъ.

— Она перенесла такія испытанія, сказалъ онъ, — которыя были бы достойны занять мѣсто въ исторіи любаго мученика; она встрѣчала лицемъ къ лицу смерть во всевозможныхъ ея видахъ; она вынесла такія трудности и лишенія, которыя привели бы въ ужасъ самыхъ мужественныхъ людей; она проводила цѣлые дни въ мрачныхъ трущобахъ, а ночи на конѣ, и никогда я не слыхалъ отъ нея ни жалобы, ни ропота. Однимъ, словомъ, мистеръ Осбальдистонъ, она достойное приношеніе Богу, которому (при этомъ онъ осѣнила" себя крестнымъ знаменіемъ) я посвящу ее, какъ все что осталось дорогаго на землѣ у Фредерика Вернона.

Послѣ этихъ словъ наступило продолжительное молчаніе. Ясно было, что отецъ Діаны желалъ точно также какъ во время нашей первой встрѣчи въ Шотландіи уничтожить во мнѣ всякую надежду на бракъ съ его дочерью.

— Теперь, сказалъ серъ Фредерикъ, обращаясь къ Діанѣ, — намъ нечего болѣе безпокоить мистера Осбальдистона: мы исполнили свой долгъ и открыли ему тайну несчастныхъ гостей его замка, судьба которыхъ зависитъ отъ его великодушія.

Я предложилъ удалиться и уступить имъ библіотеку, но серъ Фредерикъ замѣтилъ, что это могло бы возбудить подозрѣніе Андрю Фэрсервиса, и что къ тому же ихъ убѣжище было довольно удобное и снабжено всѣмъ необходимымъ, благодаря стараніямъ Сидаля.

— Мы могли остаться тамъ совершенно безопасно, не возбуждая вашего подозрѣнія, но было бы несправедливо такъ поступить въ отношеніи васъ, и я предпочелъ выказать вамъ полнѣйшее довѣріе.

— И вы въ этомъ не раскаетесь, отвѣчалъ я, — вы, серъ Фредерикъ, меня мало знаете, но мисъ Вернонъ конечно засвидѣтельствуетъ….

— Я не нуждаюсь въ свидѣтельствѣ моей дочери, отвѣчалъ онъ учтиво, по съ твердымъ намѣреніемъ помѣшать мнѣ заговорить съ Діаной. — Я готовъ вѣрить всему хорошему о мистерѣ Франсисѣ Осбальдистонѣ. Позвольте намъ теперь удалиться; намъ надо отдохнуть, потому что мы не знаемъ когда придется возобновить наше опасное путешествіе.

Онъ взялъ за руку дочь, поклонился и скрылся съ нею за драпировкой.

ГЛАВА XXXIX.

Судьба поднимаетъ завѣсу.
Драйденъ.

Внезапное появленіе Діаны до того меня поразило, что я долго не могъ придти въ себя. Воображеніе останавливаясь на предметѣ, дорогомъ сердцу, не только представляетъ его себѣ въ самомъ выгодномъ свѣтѣ, но именно въ томъ, въ которомъ онъ намъ всего милѣе. Въ моихъ глазахъ остался на вѣки запечатлѣннымъ образъ Діаны въ ту минуту, когда она прощаясь со мною уронила слезу, оросившую мою щеку; а кольцо, посланное ею черезъ жену Макъ-Грегора, доказывало что она уносила съ собою въ монастырь теплое воспоминаніе обо мнѣ. Теперь же увидавъ ее, я разочаровался и пришелъ въ отчаяніе; ея холодный, меланхолическій видъ почти оскорбилъ меня. Поддаваясь эгоистичному чувству, я обвинялъ ее въ равнодушіи, въ безсердечіи, а ея отца — въ гордости, жестокости и фанатизмѣ, забывая, что они оба жертвовали своими интересами, а Діана — своею любовью тому, что они считали долгомъ.

Серъ Фредерикъ Вернонъ былъ ревностный католикъ и полагалъ, что путь къ спасенію былъ недоступенъ еретику, а Діана, привыкшая впродолженіе многихъ лѣтъ считать безопасность отца главною цѣлью всѣхъ своихъ мыслей, надеждъ и поступковъ, видѣла исполненіе своего долга въ пожертвованіи ему не только личныхъ интересовъ, но и пламенныхъ стремленій сердца. Впрочемъ, нѣтъ ничего удивительнаго, что я въ то время не могъ вполнѣ оцѣпить ея благородныхъ побужденій, но все же я не думалъ о мести, или о какомъ либо низкомъ удовлетвореніи моей страсти.

— И такъ меня презираютъ, думалъ я послѣ удаленія сера Фредерика и Діаны, — меня презираютъ и не считаютъ достойнымъ разговаривать съ нею. Пусть будетъ такъ, но они не могутъ помѣшать мнѣ заботиться о ея безопасности. Я останусь здѣсь, какъ вѣрный стражъ, и по крайней мѣрѣ подъ моимъ кровомъ ее не поразитъ никакое несчастье, которое можетъ отразить мужественный, преданный человѣкъ.

Я позвалъ Сидаля въ библіотеку, но онъ явился не одинъ, а въ сопровожденіи вѣчнаго Андрю, который ожидая для себя неисчерпаемыхъ благъ отъ перехода въ мои руки Осбальдистонскаго замка рѣшился постоянно быть на виду, и какъ часто случается съ людьми преслѣдующими эгоистичныя цѣли, зашелъ слишкомъ далеко и только возбудилъ во мнѣ неудовольствіе своей скучной неотвязчивостью.

Его присутствіе помѣшало мнѣ поговорить откровенно съ Сидалемъ, а прогнать Андрю изъ комнаты я боялся, такъ какъ онъ могъ подозрѣвать что либо недоброе въ этомъ вторичномъ удаленіи въ такое короткое время. Я буду спать здѣсь, сказалъ я, приказавъ подвинуть къ камину кушетку: у меня много дѣла и я лягу очень поздно.

Сидаль, по видимому понявшій мой взглядъ, предложилъ принести мнѣ матрасъ и бѣлье; я согласился, зажегъ свѣчи, и когда постель была готова, отпустилъ слугъ, приказавъ не безпокоить меня ранѣе семи часовъ.

Оставшись одинъ, я старался всѣми силами отвлечь свои мысли отъ странныхъ обстоятельствъ, въ которыхъ находился; по чувства, съ успѣхомъ сдерживаемыя мною пока предметъ всѣхъ моихъ мечтаній былъ далеко, теперь были возбуждены въ высшей степени близкимъ сосѣдствомъ съ той, съ которой мнѣ приходилось разстаться на вѣки. Я видѣлъ ея имя въ каждой строчкѣ любой книги, взятой изъ шкафа, и ея образъ возставалъ передо мною на чемъ бы я не сосредоточивалъ свои мысли. Она походила на ревностную невольницу Соломона въ поэмѣ Пріора, являвшуюся по первому зову и даже когда звали не ее, а другую. Я то поддавался этимъ мыслямъ, то боролся съ ними, то думалъ о ней съ нѣжной грустью, то сердился на нее, признавая себя оскорбленнымъ незаслуженнымъ отказомъ. Долго ходилъ я взадъ и впередъ по библіотекѣ въ лихорадочномъ раздраженіи; наконецъ, я бросился на приготовленную мнѣ постель; по тщетны были всѣ мои усилія успокоить разгулявшіеся нервы, лежа неподвижно к умственно разрѣшая ариѳметическія задачи. Кровь клокотала въ моихъ жилахъ, словно огненный потокъ, а въ ушахъ раздавался точно шумъ мельницы. Вскорѣ я вскочилъ, подошелъ къ окну и виродо.тисніе нѣсколькихъ минутъ вдыхалъ въ себя живительную прохладу ночнаго воздуха. Успокоившись немного, я вернулся къ своему ложу, если не примиренный съ своей судьбой, то по крайней мѣрѣ рѣшившись твердо перенести ея удары. Черезъ нѣсколько минутъ я заснулъ, но не смотря на безчувственный покой тѣла, умъ все еще тревожно работалъ, и меня преслѣдовали безпокойные, ужасные сны.

Я видѣлъ также ясно, какъ бы на яву, что находился съ Діаною во власти жены Макъ-Грегора, приказавшей сбросить насъ въ озеро съ крутаго утеса; сигналомъ къ этой казни долженъ былъ подать пушечнымъ выстрѣломъ серъ Фредерикъ Вернонъ, бывшій въ одеждѣ кардинала. Вся эта сцена мнѣ представлялась такъ живо, что я теперь могу нарисовать мужественное, покорное лице Діаны и дикія, грубыя улыбки палачей, уродливо скалившихъ на насъ зубы. Я видѣлъ, какъ серъ Фредерикъ, вся фигура котораго дышала фанатизмомъ, подалъ сигналъ; я слышалъ, какъ раздался роковой пушечный выстрѣлъ, повторенный тысячнымъ эхо въ окрестныхъ горахъ, и проснулся дрожа всѣмъ тѣломъ.

Звуки, слышанные мною во снѣ, не были только плодомъ разстроеннаго воображенія. Они продолжали раздаваться въ моихъ ушахъ, но прошло нѣсколько времени пока я понялъ, что громко стучали въ наружную дверь. Я со страхомъ соскочилъ съ постели, схватилъ мечъ и побѣжалъ запретить слугамъ впускать кого бы то ни было. Библіотека, выходившая въ садъ, находилась довольно далеко отъ парадной двери, и мнѣ пришлось сдѣлать довольно большой крюкъ. Выбѣжавъ на лѣстницу, я наконецъ услыхалъ слабый и нерѣшительный голосъ Сидаля, препиравшагося съ какими-то неизвѣстными людьми, которые требовали немедленнаго впуска именемъ короля и согласію исполнительному листу судьи Стаидиша, причемъ они угрожали старому дворецкому карою закона въ случаѣ неоткрытія дверей. Вдругъ я услыхалъ къ величайшему моему неудовольствію голосъ Андрю, который просилъ Сидаля посторониться и позволить ему отворить дверь.

— Если они пришли именемъ короля Георга, говорилъ Андрю, — то намъ нечего бояться; мы ради его жертвовали своею кровью и достояніемъ. Намъ нечего прятаться какъ другимъ, мистеръ Сидаль; мы не паписты и не іаковиты, слава Богу.

Тщетно ускорялъ я шаги, чтобъ попасть во время въ сѣни; услужливый дуракъ отодвигалъ уже одинъ засовъ за другимъ, распространяясь о преданности его и мистера Осбальдистона королю Георгу; очевидно было, что прежде чѣмъ я достигну двери стучащіеся люди войдутъ въ сѣни. Поэтому внутренно поклявшись сломать палку при первой возможности на спинѣ Андрю, я бросился назадъ въ библіотеку, заставилъ дверь различными тяжелыми предметами, и подойдя къ драпировкѣ, за которой наканунѣ скрылись Діана и ея отецъ, громко просилъ немедленно меня впустить. Діана сама отворила мнѣ дверь; она была въ дорожномъ платьѣ и не выказала ни тревоги, ни страха.

— Опасности намъ такъ близко знакомы, сказала она, — что мы всегда готовы ихъ встрѣтить. Мой отецъ уже давно всталъ; онъ въ комнатѣ Рашлея. Мы удалимся въ садъ, а оттуда чрезъ потаенный ходъ (ключъ отъ котораго я взяла на всякій случай у Сидаля) въ чащу, гдѣ всѣ тропинки мнѣ коротко извѣстны. Удержите ихъ пять минутъ передъ дверью, и все будетъ ладно. Прощайте, дорогой, милый Франкъ, еще разъ прощайте!

Съ этими словами она исчезла, какъ метеоръ, а невѣдомые нарушители спокойствія уже стучали изо всей силы въ дверь библіотеки.

— Разбойники! воскликнулъ я, какъ бы принимая ихъ за грабителей. — Если вы тотчасъ не удалитесь изъ моего дома, то я выстрѣлю въ васъ изъ ружья.

— Не дѣлайте глупостей, отвѣчалъ Андрю Фэрсервисъ, — это секретарь судьи Джобсонъ съ исполнительнымъ листомъ.

— Я явился, прибавилъ голосъ, въ которомъ я узналъ хитраго законника, — чтобъ схватить и арестовать лицъ, поименованныхъ въ исполнительномъ листѣ, но обвиненію ихъ въ государственной измѣнѣ, согласно 13-му акту короля Вильгельма, гл. 3.

Стукъ все усиливался.

— Я одѣваюсь, господа, сказалъ я, желая выиграть какъ можно болѣе времени, — не дѣлайте никакихъ насилій; я сейчасъ взгляну на вашъ исполнительный листъ, и если онъ вполнѣ законный, то не выкажу ни малѣйшаго сопротивленія.

— Да здравствуетъ великій король Георгъ! воскликнулъ Андрю. — Я вамъ говорилъ, что здѣсь не найдете іаковитовъ.

Промешкавъ на сколько было возможно, я наконецъ отворилъ дверь, которую уже собирались выломать. Мистеръ Джобсонъ вошелъ въ комнату въ сопровожденіи нѣсколькихъ людей, въ числѣ которыхъ я узналъ младшаго Випгфильда, который по всей вѣроятности предалъ насъ. Исполнительный листъ оказался вполнѣ правильнымъ, и въ немъ говорилось объ арестѣ по только Фредерика Вернона, государственнаго преступника, но и его сообщниковъ Діаны Вернонъ и Франсиса Осбальдистона. Было бы безумно не подчиниться постановленію законной власти, а потому выговоривъ пять минутъ на необходимыя приготовленія я сдался арестантомъ.

Послѣ этого, я съ ужасомъ увидалъ, что Джобсонъ прямо пошелъ въ комнату мисъ Вернонъ, а оттуда въ сосѣдній покой, гдѣ ночевалъ серъ Фредерикъ.

— Заяцъ скрылся, сказалъ онъ, — но его пора еще тепла, и собаки его отыщутъ.

Въ эту минуту въ саду раздался крикъ, подтвердившій его слова, и черезъ нѣсколько мгновеній въ библіотеку вошелъ Рашлей, ведя плѣнными сора Фредерика Вернона и Діану.

— Лиса помнила свои старыя поры, сказалъ Рашлей, — по забыла, что онѣ не безизвѣстны и охотнику. Я помню потаенный ходъ въ садъ, серъ Фредерикъ, или, если желаете, благородный лордъ Бопіампъ.

— Рашлей, отвѣчалъ серъ Фредерикъ, — ты низкій подлецъ!

— Я болѣе заслуживалъ этой брани серъ, или милордъ, произнесъ Рашлей, — когда подъ руководствомъ искуснаго наставника старался разжечь пламя междоусобной войны въ мирной странѣ. Но теперь, прибавилъ онъ, поднимая глаза къ небу, — я на сколько могъ загладилъ свою вину.

Я не могъ болѣе удержать своего гнѣва, не смотря на рѣшимость оставаться безмолвнымъ зрителемъ; я чувствовалъ необходимость излить свое негодованіе.

— Если всѣ обитатели ада не одинаково чудовищны, то всего отвратительнѣе подлецъ, прикрывающійся маской лицемѣрія, произнесъ я.

— А! Это вы, мой любезный родственникъ, произнесъ Рашлей поднося ко мнѣ свѣчу и осматривая меня съ го, ловы до ногъ. — Добро пожаловать въ Осбальдистонскомъ замкѣ. Я вполнѣ прощаю ваше раздраженіе. Тяжело лишиться въ одну ночь своихъ владѣній и любовницы; я законный наслѣдникъ владѣльца этого замка, серъ Рашлей Осбальдистонъ, и тотчасъ вступлю во владѣніе моими помѣстьями.

Хотя Рашлей старался принять на себя веселый, дерзкій видъ, но его лице было обезображено выраженіемъ злобы и стыда, что особенно ясно обнаружилось, когда Діана обратилась къ нему со слѣдующими словами:

— Рашлей, мнѣ васъ жаль; не смотря на все зло, которое вы мнѣ старались сдѣлать и дѣйствительно сдѣлали, я не могу васъ ненавидѣть, а только презираю и сожалѣю. Вашъ сегодняшній поступокъ, задуманный и исполненный вами въ нѣсколько часовъ, будетъ служить вамъ укоромъ впродолженіе всей вашей жизни; вѣдь когда нибудь да проснется же ваша совѣсть.

Рашлей молча прошелся раза два но комнатѣ и наконецъ подойдя къ столу, на которомъ стояло вино, онъ налилъ дрожащей рукой большой стаканъ; видя что мы всѣ замѣтили его волненіе, онъ сдѣлалъ надъ собою сверхъестественное усиліе, и дерзко взглянувъ на насъ поднесъ къ губамъ стаканъ, не проливъ ни капли вина.

— Это старое бургундское вино отца, сказалъ онъ обращаясь къ Джобсону; — я радъ что оно еще сохранилось. Сдѣлайте одолженіе распорядитесь здѣсь моимъ именемъ, прогоните дурака дворецкаго и мошенника шотландца, а мы пока отвеземъ арестованныхъ лицъ въ болѣе безопасное мѣсто. Я приказалъ заложить пашу старинную карету, хотя знаю, что даже мисъ Діана рѣшилась бы предпринять ночью прогулку верхомъ или пѣшкомъ, еслибъ цѣль ея была ей пріятна.

— Я только сказалъ, что мой господинъ вѣроятно говоритъ съ призракомъ въ библіотекѣ, произнесъ Андрю, съ отчаяніемъ ломая руки, — а подлецъ Ланей предалъ стараго друга, который впродолженіе двадцати лѣтъ ходилъ съ нимъ въ одну церковь и пѣлъ псалмы по одной книжкѣ.

Но ему не дали окончить своихъ сѣтованій и прогнали изъ дома вмѣстѣ съ старикомъ Сидалемъ. Это изгнаніе привело однако къ очень важнымъ послѣдствіямъ. Рѣшившись, какъ онъ послѣ разсказывалъ, провести ночь у тетки Симсонъ, Андрю пошелъ черезъ паркъ, въ старый лѣсъ, теперь служившій пастбищемъ, гдѣ неожиданно наткнулся на стадо шотландскихъ коровъ. Это зрѣлище ни сколько не удивило Андрю, такъ какъ его соотечественники, перегоняя стада съ мѣста на мѣсто, обыкновенно останавливались на ночь на какомъ нибудь лугу и съ разсвѣтомъ отправлялись въ дальнѣйшій путь, чтобы не платить за потраву. Но онъ очень испугался, когда одинъ изъ гуртовщиковъ, лежавшихъ на землѣ, вскочилъ, спросилъ зачѣмъ онъ безпокоитъ стадо и объявилъ, что но пропуститъ его безъ разрѣшенія своего господина. Потомъ горецъ повелъ его въ тащу, гдѣ они нашли еще трехъ или четырехъ его соотечественниковъ. Они стали разспрашивать Андрю обо всемъ что случилось въ Осбальдистонскомъ замкѣ и выразили удивленіе услыхавъ его разсказъ.

— Я сразу понялъ, говаривалъ послѣ Андрю, — что ихъ было слишкомъ много для исполненія обязанности гуртовщиковъ, а изъ вопросовъ, предложенныхъ мнѣ, я могъ заключить, что у нихъ была совершенно иная цѣль. Я же имъ разсказалъ все что зналъ, такъ какъ никогда въ жизни не оказывалъ сопротивленія кинжалу или пистолету.

Впродолженіе нѣсколькихъ минутъ гуртовщики говорили между собою въ полголоса, и наконецъ поднявъ отдыхавшій скотъ погнали его ко входу въ просѣку, отстоявшую на полнили отъ замка. Прибывъ туда, они собрали по близости валежникъ и небольшія срубленныя деревья, устроили изъ нихъ временную барикаду и стали ожидать прибытія экипажа. Уже начинало свѣтать и предметы ясно виднѣлись, когда показалась вдали карета четверкой съ шестью провожатыми. Горцы наострили уши. Въ каретѣ сидѣлъ мистеръ Джобсонъ и его несчастные плѣнники, а эскортъ состояла, изъ Рашлея и нѣсколькихъ полицейскихъ. Не успѣли мы проѣхать ворота въ началѣ просѣки, какъ одинъ изъ горцевъ быстро ихъ заперъ, а дальнѣйшее движеніе экипажа было задержано стадомъ и барикадою. Двое изъ эскорта соскочили съ лошадей и стали оттаскивать съ дороги деревья, полагая что ихъ забыли дровосѣки, а другіе начали разгонять хлыстами скотъ.

— Кто смѣетъ трогать нашъ скотъ? воскликнулъ грубый голосъ. — Стрѣляй Ангусъ!

— Ко мнѣ, ко мнѣ! воскликнулъ Рашлей. и выстрѣливъ изъ пистолета ранилъ говорившаго горца.

— Въ мечи! воскликнулъ предводитель ложныхъ гуртовщиковъ, и затѣмъ произошла смертельная схватка.

Полицейскіе, испуганные такимъ неожиданнымъ нападеніемъ и обыкновенно не отличавшіеся особымъ мужествомъ, не оказали большаго сопротивленія, особливо въ виду численнаго превосходства. Нѣкоторые изъ нихъ хотѣли было возвратиться въ замокъ, но услыхавъ пистолетный выстрѣлъ изъ за воротъ они подумали, что окружены со всѣхъ сторонъ и разсѣялись по одиночкѣ. Между тѣмъ Рашлей соскочилъ съ коня и вступилъ въ отчаянный бой съ предводителемъ горцевъ. Я видѣлъ изъ окна кареты всю эту сцену. Наконецъ Рашлей упалъ на землю.

— Просите прощенья во имя Бога, короля Іакова и старой дружбы! произнесъ голосъ, который я тотчасъ узналъ.

— Никогда, отвѣчалъ твердо Рашлей.

— Такъ умри измѣнникъ! воскликнулъ Макъ-Грегоръ и пронзилъ мечемъ своего распростертаго врага.

Черезъ минуту, онъ подбѣжалъ къ каретѣ, помогъ выдти мисъ Вернонъ, ея отцу и мнѣ, и вытащивъ за шиворотъ стряпчаго, бросилъ его головой впередъ подъ колеса.

— Мистеръ Осбальдистонъ, сказалъ Робъ шопотомъ, — вамъ бояться нечего; мнѣ надо позаботиться о тѣхъ, кому грозитъ опасность. Прощайте, не забудьте Макъ-Грегора.

Онъ свистнулъ; вся шайка горцевъ окружила его, и онъ быстро исчезъ съ ними, увлекая Діану и ея отца. Кучеръ и слуга бѣжали при первомъ выстрѣлѣ, что было большимъ счастьемъ для Джобсона, такъ какъ малѣйшее движеніе экипажа раздавило бы его. Первымъ моимъ дѣломъ было освободить его изъ подъ колесъ, такъ какъ онъ былъ до того перепуганъ, что не могъ двинуть ни рукой, ни ногой. Потомъ я просилъ его замѣтить, что я не принималъ участія въ освобожденіи арестованныхъ имъ лицъ, и даже не воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ спастись самому. Наконецъ, я совѣтовалъ ему возвратиться въ замокъ, за оставшимися тамъ людьми и оказать помощь раненному. Но Джобсонъ былъ до того перепуганъ, что потерялъ всякую умственную и физическую способность. Я тогда рѣшился самъ пойдти въ замокъ, но черезъ нѣсколько шаговъ споткнулся о тѣло человѣка, какъ я полагалъ умершаго или умирающаго. Однако, это оказался Андрю Фэрсервисъ здравый и невредимый. Онъ распростерся на землѣ только для избѣжанія ударовъ мечей и свиставшихъ вокругъ пуль. Я такъ обрадовался ему, что не спросилъ какъ онъ тутъ очутился, а приказалъ слѣдовать за мною.

Подойдя къ Рашлею, мы подняли его и отнесли въ экипажъ; глаза его были полуоткрыты, но увидавъ меня онъ застоналъ столько же отъ злобы сколько отъ боли, и закрылъ глаза, рѣшившись, какъ Яго, не промолвить болѣе ни одного слова. Рядомъ съ нимъ мы положили другаго раненаго изъ числа полицейскихъ, и я объяснилъ Джобсону, что онъ долженъ сѣсть въ карету и поддерживать больныхъ. Онъ повиновался, но почти безсознательно. Я съ Фэрсервисомъ взяли за уздцы лошадей, повернули ихъ и повели въ замокъ.

Нѣкоторые изъ бѣглецовъ уже достигли замка и испугали оставленный тамъ гарнизонъ извѣстіемъ, что серъ Рашлей, секретарь Джобсонъ и весь ихъ эскортъ, кромѣ, принесшихъ эту вѣсть, изрублены въ куски многочисленнымъ отрядомъ горцевъ въ лѣсной просѣкѣ. Когда мы подъѣхали къ замку, то въ немъ раздавался шумъ, похожій на жужжаніе испуганныхъ пчелъ въ ульѣ. Мистеръ Джобсовъ однако немного оправился и былъ въ состояніи усмирить волненіе; онъ тѣмъ болѣе желалъ поскорѣе выйдти изъ экипажа, что раненый полицейскій умеръ на его рукахъ въ страшной агоніи.

Серъ Рашлей Осбальдистонъ былъ еще живъ, но такъ опасно раненъ, что весь полъ въ каретѣ былъ залитъ его кровью; его осторожно перенесли въ сѣни, гдѣ посадили въ кресло; одни старались унять кровь тряпками, а другіе кричали, что нужно звать на помощь доктора, хотя никто не рѣшался отправиться за нимъ въ городъ.

— Не мучьте меня, промолвили" умирающій, — мнѣ ничто не поможетъ, я погибшій человѣкъ.

Онъ приподнялся въ креслѣ, и хотя холодный, предсмертный потъ выступалъ у него на лбу, онъ съ изумительной твердостью произнесъ:

— Двоюродный братъ Франсисъ, подойдите ко мнѣ.

Я исполнилъ его желаніе.

— Знайте, что въ предсмертной агоніи я не перемѣнилъ своихъ чувствъ; я васъ ненавижу, продолжалъ умирающій, и въ глазахъ его блеснула дикая злоба, — я васъ ненавижу также пламенно теперь, умирая передъ вами побѣжденнымъ, какъ еслибъ я съ торжествомъ попирали" васъ ногами.

— Я не далъ никакого повода къ подобному чувству, серъ, отвѣчалъ я, — и ради васъ желалъ бы, чтобы вы находились въ болѣе христіанскомъ настроеніи.

— Вы не дали мнѣ повода? возразилъ Рашлей, — на пути любви, честолюбія, матеріальныхъ интересовъ вы всегда были для меня помѣхой. Я былъ рожденъ, чтобъ прославить свой родъ, а обезчестилъ его по вашей милости. Даже наслѣдіе моего отца перешло къ вамъ… Хорошо, возьмите его, по вмѣстѣ съ проклятіемъ умирающаго.

Съ этими словами онъ откинулся на спинку кресла, глаза его потускнѣли, тѣло судорожно вытянулось, и выраженіе дикой ненависти на вѣки замерло на его безжизненномъ лицѣ. Я не буду болѣе распространяться о грустной кончинѣ Рашлея, и скажу только, что это событіе очистило мнѣ путь къ окончательному утвержденію моихъ правъ на наслѣдство послѣ дяди. Джобсонъ былъ принужденъ сознаться, что обвиненіе меня въ сообщничествѣ въ государственной измѣнѣ было основано только на его присяжномъ показаніи, которое онъ сдѣлалъ съ цѣлью угодить Рашлею и удалить меня изъ Осбальдистонскаго замка. Имя этого негодяя было вычеркнуто изъ списка стряпчихъ; онъ впалъ въ нищету и заслужилъ всеобщее презрѣніе.

Приведя въ порядокъ дѣла въ Осбальдистонъ-Галлѣ, я возвратился въ Лондонъ, съ удовольствіемъ разставшись съ мѣстомъ, столь грустнымъ для меня по тяжелымъ воспоминаніямъ. Я очень безпокоился о судьбѣ Діаны и ея отца, но вскорѣ получилъ отъ нея письмо черезъ одного француза, пріѣхавшаго въ Лондонъ, по комерчсскимъ дѣламъ. Я узналъ изъ этого письма, что появленіе Макъ-Грегора близъ Осбальдистонскаго замка было не случайностью. Шотландскіе и англійскіе джентльмены, принимавшіе участіе въ мятежѣ, пламенно желали, чтобъ серъ Фредерикъ Вернонъ спасся бѣгствомъ, такъ какъ этотъ старинный и вѣрный агентъ Стюартовъ имѣлъ въ своихъ рукахъ документы, которые могли погубить половину Шотландіи. Они выбрали Робъ-Роя, извѣстнаго своимъ мужествомъ и ловкостью для приведенія въ исполненіе его бѣгства, и мѣстомъ сбора былъ назначенъ Осбальдистонскій замокъ. Я уже разсказалъ, какъ этотъ планъ едва не рушился благодаря кознямъ Рашлея, но все же въ концѣ концевъ онъ вполнѣ удался; серъ Фредерикъ и его дочь, освобожденные Макъ-Грегоромъ, сѣли на приготовленныхъ имъ лошадей, и подъ прикрытіемъ отряда этого вождя горцевъ, которому были извѣстны всѣ тропинки южной Шотландіи и сѣверной Англіи, они достигли западнаго, морскаго берега, откуда благополучно переправились во Францію. Джентльменъ, привезшій письмо, разсказалъ мнѣ, что серъ Фредерикъ наврядъ ли проживетъ нѣсколько мѣсяцевъ, такъ какъ у него открылся тяжелый недугъ, естественное слѣдствіе всѣхъ перенесенныхъ имъ лишеній и усталостей. Его дочь находилась въ монастырѣ, по ея отецъ, хотя и желалъ, чтобы она постриглась, предоставилъ ей поступить въ этомъ случаѣ совершенно по ея волѣ.

Получивъ это извѣстіе, я открылъ отцу свою любовь къ Діанѣ; его нѣсколько поразила мысль, что я женюсь на католичкѣ, но онъ очень желалъ, чтобъ я «пристроился» и вполнѣ сознавалъ, что занявшись комерческими дѣлами, я принесъ ему большую жертву. Поэтому послѣ непродолжительнаго колебанія и нѣсколькихъ вопросовъ, на которые я отвѣчалъ удовлетворительно, онъ произнесъ:

— Не думалъ я, чтобъ мой сынъ сдѣлался владѣтелемъ Осбальдистонскаго замка, а тѣмъ болѣе, чтобъ онъ взялъ жену изъ французскаго монастыря. Но такая преданная дочь не можетъ быть дурной женой. Ты работаешь на конторѣ Франкъ по моему желанію, и вполнѣ заслужилъ право жениться по твоему собственному желанію.

Мнѣ нечего тебѣ разсказывать, любезный Трошамъ, о моей свадьбѣ; ты знаешь какъ долго и счастливо я жилъ съ Діаною, какъ горько оплакивалъ ея смерть, по ты не знаешь и не можешь знать, какъ вполнѣ она заслуживала слезъ своего мужа.

Болѣе мнѣ нечего разсказывать, такъ какъ послѣдующія событія моей жизни хорошо извѣстны тебѣ, дѣлившему со мною и радость и горе. Я часто ѣздилъ въ Шотландію, но никогда болѣе не встрѣчался съ мужественнымъ горцемъ, который имѣлъ такое большое вліяніе на первую половину моей жизни. Однако, я отъ времени до времени имѣлъ извѣстія, что онъ по прежнему сохраняетъ свое могущество въ горахъ Лохъ-Ломонда, не смотря на его сильныхъ враговъ, и даже въ нѣкоторой степени добился покровительства властей, которыя дозволяли ему правильно собирать черную дань, словно обыкновенную ренту. По видимому невозможно было, чтобъ онъ окончилъ жизнь естественной смертью, и однако онъ преспокойно умеръ въ глубокой старости въ 1733 году. Его память доселѣ живетъ въ горной Шотландіи, гдѣ его считаютъ шотландскимъ Робиномъ Гудомъ, грозою богатыхъ и другомъ бѣдныхъ, человѣкомъ одареннымъ многими качествами ума и сердца, которыя сдѣлали бы честь каждому джентльмену.

Старикъ Андрю Фэрсервисъ часто говаривалъ:

— Бываютъ па свѣтѣ явленія, которыя слишкомъ дурны. чтобъ ихъ благословлять, и слишкомъ хороши чтобы ихъ проклинать: таковъ былъ и Робъ-Рой.

(Тутъ оканчивается рукопись Франка Осбальдистона, и я полагаю, что дальнѣйшія ея страницы касались частныхъ интересовъ)

Послѣсловіе.

Во второмъ приложеніи къ введенію помѣщены два любопытныя письма объ арестѣ мистера Грэама изъ Киллэрна смѣлымъ грабителемъ Робъ-Роемъ, въ то время когда повѣренный герцога Монтроза собиралъ деньги съ его арендаторовъ. Эти документы напечатаны съ разрѣшенія его свѣтлости теперешняго герцога Монтроза, у котораго они хранились въ копіяхъ. Романъ уже былъ напечатанъ, когда мистеръ Пиль, не смотря на своц важныя государственныя занятія внимательно слѣдящій за литературой, прислалъ автору копіи съ подлинныхъ инеемъ и конверта, съ которыхъ онъ имѣлъ прежде только черновой списокъ. Эти подлинные документы найдены въ государственномъ архивѣ неусыпными заботами мистера Лемона, съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе проливающаго свѣтъ на драгоцѣнное хранилище документовъ и лѣтописей. Такимъ образомъ авторъ теперь въ состояніи возстановить адресы, не достававшіе въ его копіи. Письмо герцога Монтроза 21 ноября 1716 г. было писано къ виконту Таунсэнду и сопровождалось другимъ письмомъ отъ того же числа къ Роберту Принглю, эсквайеру, помощнику государственнаго секретаря. Приводимъ это письмо, относящееся до столь любопытнаго событія:

Письмо герцога Монтроза къ Роберту Принглю.

Глазго, 21 ноября 1716 года.

Серъ! Имѣя необходимость написать много депешъ сегодня ночью, я надѣюсь что вы меня извините, если я пишу къ вамъ не самъ, а прибѣгнулъ къ помощи чужаго пера для сообщенія вамъ краткаго описанія событія, о которомъ я написалъ уже герцогу Роксбургу и лорду Таунсэнду.

Мистеръ Грэамъ, младшій изъ Киллэрна, собиралъ мои ренты въ Моптейтѣ, когда вдругъ въ понедѣльникъ въ 7 часовъ вечера явился Робъ-Рой съ вооруженными людьми, окружилъ домъ, въ которомъ находился Грэамъ, и пока его товарищи цѣлили изъ ружей въ окна, онъ вошелъ въ комнату съ нѣсколькими приближенными и взялъ Киллэрна со всѣми деньгами, книгами, бумагами и росписками. Увезя его въ горы, онъ приказалъ Киллэрну написать ко мнѣ письмо (копія котораго прилагается) съ предложеніемъ мира. Я долженъ признаться, что эта исторія меня очень удивила и оскорбила своею дерзостью; мнѣ чрезвычайно непріятно, что мой близкій родственникъ можетъ подвергнуться всяческимъ насиліямъ и варварствамъ отъ этихъ разбойниковъ, которые вѣроятно захотятъ отомстить ему за вѣрную службу правительству и привязанность ко мнѣ.

Мнѣ нечего болѣе распространяться объ этомъ событіи, такъ какъ мое письмо къ лорду Таупсгсиду попадетъ въ ваши руки; поэтому мнѣ остается только увѣрить васъ въ моей искренней преданности. Вашъ покорный слуга

(подписано) Монтрозъ.

Я ожидаю съ большимъ нетерпѣніемъ возврата моихъ депешъ о Метвенѣ, полковникѣ Уркгартѣ и двоюродныхъ братьяхъ моей жены Бальнамунѣ и Пинавенѣ. Прошу васъ также передайте мой низкій поклонъ государственому секретарю Метвену и скажите ему, что я прошу его прочитать мое письмо къ милорду Таунсгенду о Робъ-Роѣ, такъ какъ я считалъ излишнимъ безпокоить ихъ обоихъ письмами объ одномъ и томъ же предметѣ.

Съ подлиннымъ вѣрно: Робертъ Лемонъ,
Хранитель государственнаго архива.

4 ноября 1829 года.

Второе письмо герцога Монтроза 28 ноября объ освобожденіи Грэама также писано къ помощнику государственнаго секретаря, мистеру Принглю.

Здѣсь кстати замѣтить, что Робъ-Рою, какъ видно изъ офиціальныхъ документовъ, передъ самымъ возстаніемъ 1715 года давались важныя порученія іаковитской партіей: такъ напримѣръ ему было повѣрено отвезти значительную сумму денегъ къ графу Бридалбэну, хотя довѣрить Робъ-Рою деньги было все равно что довѣрить церковное имущество Дону Рафаэлю и Амброзію Ламелѣ.

ПРИЛОЖЕНІЕ.

I. Монсъ-Мегъ.

Монсъ-Мегъ была большая старинная пушка, любимица простаго народа въ Шотландіи; она была сдѣлана въ Монсѣ во Фландріи въ царствованіе шотландскаго короля Іакова IV или V. Объ этой пушкѣ постоянно упоминается въ отчетахъ королевской казны, гдѣ выставлены расходы на смазку дулъ саломъ для увеличенія (какъ извѣстно каждому школьнику) шума ея выстрѣла, на ленты, украшавшія ея лафетъ, на волынщиковъ, которые сопровождали ее каждый разъ когда она отправлялась въ походъ изъ Эдинбургскаго замка. Послѣ соединенія Шотландіи и Англіи народъ боялся, что шотландскія регаліи и Монсъ-Мегъ будутъ отправлены въ Англію, какъ необходимое слѣдствіе отказа отъ національной независимости. Регаліи, скрытыя отъ взоровъ публики, считались дѣйствительно присвоенными англійскимъ правительствомъ, а Монсъ-Мегъ оставалось въ Эдинбургскомъ замкѣ до 1157 года, когда она по приказанію артилерійскаго вѣдомства была перевезена въ Вуличь. Регаліи, по особому королевскому приказанію въ 1818 году, были выставлены на показъ, такъ что весь народъ могъ видѣть ихъ и вспоминать о прежнемъ ихъ значеніи; въ настоящую зиму 1828—9 г. Монсъ-Мегъ снова возвращена Шотландіи, гдѣ эта масса заржавленнаго желѣза становится любопытнымъ памятникомъ прошедшаго.

II. Народныя повѣрья.

Озера и ущелья, среди которыхъ беретъ свое начало Авонъ-Дгу или рѣка Фортъ, доселѣ по мѣстнымъ преданіямъ служатъ жилищемъ эльфовъ, — одно изъ самыхъ странныхъ и любопытныхъ созданій суевѣрія древнихъ кельтовъ. Эти воздушныя существа совершенно подходятъ къ не менѣе интереснымъ созданіямъ фантазіи ирландскаго народа, такъ мастерски описаннымъ мистеромъ Крофтономъ Крокеромъ. Живописная коническая гора въ восточномъ углу Аберфойльской долины считается однимъ изъ любимыхъ мѣстопребываній этихъ духовъ; именно эта мѣстность и возбуждала страхъ Андрю-Фэрсервиса. Любопытно что два пастора, смѣнившіе одинъ другаго въ Аберфольйскомъ приходѣ, написали сочиненія объ этомъ народномъ суевѣріи. Старшій изъ нихъ, Робертъ Киркъ, отличался нѣкоторыми талантами, перевелъ псалмы стихами на гаэльскій языкъ, былъ сначала пасторомъ въ Балькидерѣ и умеръ въ Аберфойлѣ въ 1688 году, сорока двухъ лѣтъ.

Послѣ его смерти въ 1691 году вышло его сочиненіе «Тайная Республика», и вторично было отпечатано новымъ изданіемъ въ Эдинбургѣ въ 1815 году (перваго изданія я никогда не видалъ). Эта книга посвящена описанію эльфовъ, въ существованіе которыхъ мистеръ Киркъ по видимому вполнѣ вѣрилъ и которымъ онъ приписывалъ обыкновенныя свойства и способности подобныхъ существъ, согласно горно шотландскимъ преданіямъ. Но страннѣе всего, что достопочтенный Робертъ Киркъ, авторъ выше названной книги, разсказывалъ, что былъ похищенъ эльфами, вѣроятно въ отмщеніе за раскрытіе тайнъ ихъ республики. Мы узнаемъ объ этой катастрофѣ отъ его преемника, ученаго доктора Патрика Грэама, также пастора въ Аберфойлѣ, который въ своихъ «Очеркахъ Пертшира» не забылъ коснуться и до Даоина-Ши или людей мира.

По видимому достопочтенный Робертъ Киркъ, однажды гуляя на небольшой возвышенности къ западу отъ теперешняго дома, которая доселѣ считается заколдованнымъ мѣстомъ, неожиданно упалъ въ обморокъ и казалось умеръ отъ удара, но судьба Кирка была совершенно иная.

"Мистеръ Киркъ былъ близкій родственникъ Грэама изъ Духрэя, предка теперешняго генерала Грэама Стирлинга. Вскорѣ послѣ похоронъ Кирка онъ явился къ одному своему родственнику доктору въ той самой одеждѣ, въ которой съ нимъ случился ударъ. «Подите, произнесъ онъ, — и скажите моему двоюродному, брату Духрэю, что я не умеръ. Я лишился чувствъ и былъ перенесенъ въ миръ эльфовъ, гдѣ теперь и нахожусь. Скажите еще ему, что когда онъ и мои друзья соберутся на крестины моего ребенка (послѣ него жена осталась беременной) я явлюсь въ комнату, и если онъ броситъ черезъ мою голову ножъ, который будетъ въ его рукахъ, то я буду освобожденъ и возвращусь въ общество людей». Докторъ впродолженіи нѣкотораго времени не передалъ этого порученія, и мистеръ Киркъ снова явился и грозилъ преслѣдовать его днемъ и ночью, пока онъ не исполнитъ его просьбы. Тогда докторъ увѣдомилъ о случившемся лэрда Духрэя. Наконецъ насталъ день крестинъ, и когда всѣ сидѣли за столомъ въ дверь вошелъ мистеръ Киркъ, но лэрдь по какому-то непонятному, роковому случаю забылъ исполнить предписанную ему церемонію. Мистеръ Киркъ удалился въ другую дверь, и его никогда болѣе не видали. Многіе твердо вѣрятъ, что онъ доселѣ находится въ странѣ эльфовъ (Sketches of Pertshire, р. 264).

III. Селеніе Аберфойль.

Я не знаю что было во времена мистера Осбальдистона, но я могу завѣрить читателя, который вздумалъ бы посѣтить театръ дѣйствія этихъ романтическихъ приключеній, что въ селеніи Аберфойль находится очень порядочная небольшая гостиница. Если читатель будетъ случайно шотландскимъ антикваріемъ, то онъ найдетъ большое удовольствіе въ обществѣ достопочтеннаго аберфойльскаго пастора, доктора Патрика Грэама, который отличается любезной предупредительностью и удивительнымъ знаніемъ мѣстныхъ преданій^[53].

IV. Дугальдъ Кіаръ Моръ.

Приведенный мной разсказъ заимствованъ изъ рукописной исторіи клана Макъ-Грегоръ, которую мнѣ одолжилъ Дональдъ Макъ-Грегоръ, служившій маіоромъ въ 33-мъ пѣхотномъ полку и цѣною большихъ трудовъ собравшій любопытную колекцію преданій и документовъ о своемъ семействѣ. Но по древнему преданію, сохранявшемуся между жителями страны и особливо въ кланѣ Макъ-Фарлэнъ, обвиняется въ убійствѣ юношей не Дугальдъ Кіаръ Моръ, а Дональдъ или Дунканъ-Линъ, совершившій это преступленіе съ помощью своего слуги Чарліоха или Чарли. Далѣе разсказываютъ, что убійцы не смѣли возвратиться въ свой кланъ, а жили изгнанниками въ необитаемой части Макъ-Фарлэнской територіи. Впрочемъ ихъ никто не безпокоилъ до совершенія ими гнуснаго насилія надъ двумя женщинами, матерью и дочерью, изъ клана Макъ-Фарлэнъ; въ отомщеніе за это новое преступленіе, Макъ-Фирлэнцы стали ихъ преслѣдовать и настигнувъ убили. При этомъ, говорятъ, Чарли могъ бы спастись, потому что онъ бѣгалъ съ удивительной скоростью, но его злодѣйство послужило ему и карой. Женщина, которую онъ обезчестилъ, ранила его кинжаломъ въ ногу, и онъ потому хромалъ, такъ что его легко догнали.

Я всегда полагалъ, что этотъ послѣдній варіантъ исторіи справедливъ, и что на Дугальда Кіара Мора сваливали преступленіе только потому, что онъ пользовался большей извѣстностью, и наконецъ я узналъ, что Дугальдъ умеръ нѣсколько лѣтъ до означенной битвы, что подтверждаетъ представитель его рода мистеръ Грегорсонъ изъ Ардторниша (См. пр., къ предисловію «Легенда о Монтрозѣ»).

V. Сѣрый Камень Макъъ-Грегора.

Мнѣ разсказывали, что въ недавнее время было предположено употребить большой камень, лежащій на могилѣ Дугальда Кіара Мора, на подоконникъ или порогъ. Одинъ изъ представителей клана Макъ-Грегоръ, страдавшій душевной болѣзнью, оскорбляясь подобнымъ святотатствомъ, и взявъ топоръ, сталъ караулить древній памятникъ, грозя убить на мѣстѣ каждаго кто дотронулся бы до него. Лишенный разсудка и обладая громадной силой онъ могъ привести въ исполненіе свою угрозу, и потому рѣшено было уважить его капризъ; бѣдный сумасшедшій караулилъ камень день и ночь, пока совершенно отказались отъ намѣренья употребить въ дѣло сѣрый камень Макъ-Грегора.

VI. Лохъ-Ломондская Экспедиція.

Лохъ-Ломондскую экспедицію сочли достойнымъ предметомъ для особой книги или брошюры; я этого сочиненія не видалъ, но судя по отрывкамъ, приведеннымъ историкомъ Рэ, оно должно быть очень интересно:

«На другой день, во вторникъ 13-го, они выступили въ походъ и около полудни достигли Инвесрнайда, гдѣ люди Пезлейскаго, Думбартонскаго и другихъ отрядовъ въ числѣ ста человѣкъ быстро выскочили на берегъ, взобрались на вершину горы и стояли тамъ довольно долго, оглашая воздухъ барабаннымъ боемъ; но враги не являлись, и они отправились отыскивать свои лодки, уведенныя мятежниками; они случайно наткнулись на обрывки веревокъ и весла спрятанныя въ кустарникахъ, нашли наконецъ довольно далеко отъ берега и самыя лодки, которыя немедленно стащили въ воду. Годившіяся для употребленія они взяли съ собою, а остальныя изрубивъ въ мелкіе куски потопили. Въ ту же ночь они возвратились въ Луссъ, а на другой день въ Думбартонъ со всѣми годными лодками, найденными на обѣихъ сторонахъ озера, и привязали ихъ къ берегу подъ самыми пушками замка. Во время этой экспедиціи пушки и ружья поддерживали такой страшный грохотъ, повторяемый тысячныхъ эхо ни обѣихъ сторонахъ озера, что пораженные ужасомъ макъ-грегорцы искали спасенія въ Стратъ-Филланѣ, гдѣ стояли лагеремъ остальные мятежники». — Rae’а History of the Rebellion, p. 287.

VII. Экспедиція къ Макъ-Ларенамъ.

Даже въ настоящее время исполнительный листъ отъ имени короля не пользуется безспорнымъ уваженіемъ въ Балькидерѣ, какъ убѣдился самъ Авторъ личнымъ опытомъ, хотя быть можетъ этотъ случай и не заслуживаетъ большаго вниманія. Стюартъ изъ Апина былъ многимъ долженъ большія суммы (главнымъ образомъ семейству автора), которыя могли быть уплачены только изъ доходовъ фермы Инверненти, гдѣ былъ убитъ Макъ-Ларенъ. Его семейство, состоявшее изъ нѣсколькихъ статныхъ представителей древняго имени, все еще владѣло фермой въ силу долгосрочной аренды за незначительную ренту. Никто не рѣшился бы купить земли при такомъ положеніи дѣлъ, и кредиторы вошли въ сдѣлку съ Макъ-Ларенами, которые желая переселиться въ Америку, согласились продать свою аренду за пять сотъ фунтовъ стерлинговъ и очистить ферму къ Троицыну дню. Но впослѣдствіи, раскаялись ли они въ своей продажѣ, надѣялись ли заключить болѣе выгодныя условія, или только изъ самолюбія, Макъ-Ларены объявили, что они не дозволятъ выселить себя судебнымъ порядкомъ, что было необходимо для формальнаго утвержденія сдѣлки. Всѣ окрестные жители были вполнѣ убѣждены, что они въ состояніи воспротивиться судебной власти, а потому никто изъ приставовъ не хотѣлъ взять на себя объявленіе Макъ-Ларенамъ объ очищеніи фермы безъ военнаго эскорта. Поэтому былъ потребованъ изъ Стирлинга сержантъ съ шестью солдатами, и авторъ бывшій въ то время писцемъ стряпчаго, получилъ приказаніе отправиться съ этой экспедиціей, и наблюсти чтобъ судебный приставъ точно исполнилъ свои обязанности, а сержантъ не учинилъ насилій или грабежа. Такимъ образомъ, по странной прихоти судьбы, авторъ впервые посѣтилъ романтичныя окрестности Лохъ-Катрина, славѣ которыхъ онъ впослѣдствіи быть можетъ не мало содѣйствовалъ, въ обществѣ солдатъ съ заряженными ружьями. Сержантъ былъ истый шотландецъ и веселый собесѣдникъ, никогда не устававшій разсказывать любопытныя исторіи о Робъ-Роѣ и о своихъ собственныхъ приключеніяхъ. Мы не встрѣтили никакого сопротивленія и нашли домъ въ Инвернентѣ пустымъ. Мы провели въ немъ ночь, поужинавъ тѣмъ что оставили удалившіеся его обитатели. На другой день мы возвратились вполнѣ благополучно.

Макъ-Ларены, вѣроятно никогда серьезно не думавшіе о сопротивленіи, получили свои деньги и отправились въ Америку, гдѣ я надѣюсь они нашли счастье и благоденствіе. Рента съ Инверненти немедленно возрасла отъ десяти фунтовъ до семидесяти и восьмидесяти, а когда она впослѣдствіи была продана, кажется лэрду Макъ-Набу, то вырученная за нее цѣна была выше той, которую могли надѣяться получить даже при покой рентѣ.

VIII. Алланъ Еренъ Стюартъ.

Алланъ Брекъ Стюартъ былъ именно такой человѣкъ, который въ подобномъ дѣлѣ сдержалъ бы свое слово. Джэмсъ Друмондъ Макъ-Грегоръ и онъ, подобно Катеринѣ и Петручіо, были вполнѣ достойны другъ друга. Алланъ Брокъ жилъ до начала Французской революціи. Въ 1789 году одинъ мой пріятель, проживавшій въ Парижѣ, былъ приглашенъ посмотрѣть на интересную процесію изъ оконъ квартиры, занимаемой шотландскимъ патеромъ Бенедиктинскаго ордена. Войдя въ комнату онъ увидалъ у намина старика высокаго роста, худаго, угрюмаго съ сѣрыми глазами, очень выдающимися скулами, сѣдыми волосами, по видимому нѣкогда рыжими, и загорѣлымъ лицемъ. Въ петлицѣ у него красовался орденъ Св. Людовика. Мой пріятель, помѣнявшись съ старикомъ обыкновенными привѣтствіями на Французскомъ языкѣ, вступилъ съ нимъ въ разговоръ преимущественно объ улицахъ и скверахъ Парижа; наконецъ старый воинъ, ибо такимъ онъ казался и таковъ былъ на самомъ дѣлѣ, воскликнулъ тяжело вздыхая и съ рѣзкимъ шотландскимъ акцентомъ: «Чортъ возьми: нѣтъ ни одной улицы на свѣтѣ лучше Большой улицы въ Эдинбургѣ». По наведеннымъ справкамъ этотъ пламенный обожатель Эдинбурга, котораго ему не суждено было никогда болѣе увидѣть, былъ Алланъ Брекъ Стюартъ. Онъ прилично жилъ своимъ маленькимъ пенсіономъ, и никогда въ послѣднемъ періодѣ своей жизни не выказывалъ той дикой жестокости, которую обыкновенно приписываютъ убійству человѣка, котораго онъ считалъ врагомъ и притѣснителемъ своего семейства и клана.

КОНЕЦЪ.

---

1. Такъ какъ въ настоящемъ изданіи (1829 г.) авторъ говоритъ все на чистоту и ничего не скрываетъ отъ читателя, то онъ считаетъ необходимымъ сознаться, что разсказъ о присылкѣ ему рукописи былъ вымысломъ. Авторъ.
2. См. Прил. IV, Дугальдъ Кіаръ Моръ.
3. См. Прил. V, Сѣрый камень Макъ-Грегора.
4. См. Statistical Account of Scotland, vol. XVIII, p. 332. — Parish of Kippen.
5. См. Приложеніе къ введенію № 1, стр. LXIX.
6. См. Maclaurin’s Criminal Trials, № IX. Авторъ.
7. Mr. Grahame of Gartmore’s Causes of the Disturbances in the Highlands; Jamieson’s edition of Burt’s Letters from the North of Scotland, Apendix. Vol. IT, p. 348. Авторъ.
8. Ночью они достигли Лусса, гдѣ къ нимъ присоединились серъ Гумфрей Колькунъ изъ Дусса и его зять Джэмсъ Грантъ изъ Пласкандера, съ сорока или пятидесятью красивыми сторонниками въ короткихъ панталонахъ и клѣтчатыхъ плэдахъ. Каждый изъ нихъ былъ вооруженъ, ружьемъ, небольшимъ щитомъ съ стальнымъ остроконечіемъ въ срединѣ, 1 палашомъ, длиннымъ кинжаломъ, однимъ или двумя пистолетами, и ножемъ за поясомъ. — Rae’s History of the Rebellion, p. 287. Авторъ.
9. См. Прил. VI. Лохъ-Ломондская экспедиція.
10. Первый изъ этихъ анекдотовъ о любопытномъ столкновеніи высшей ступени цивилизаціи съ полудикимъ состояніемъ общества, я слышалъ отъ покойнаго доктора Грегори, а члены его семейства любезно свѣрили этотъ разсказъ съ своими собственными воспоминаніями и семейными бумагами. Второй анекдотъ основанъ на воспоминаніи одного старика, который самъ видѣлъ, какъ Робъ-Рой, услыхавъ барабанный бой, простился съ своимъ родственникомъ; это обстоятельство онъ впослѣдствіи разсказывалъ Александру Форбесу, родственнику доктора Грегори, который еще доселѣ живъ. Авторъ.
11. Читатель найдетъ два подлинныя письма герцога Монтроза и одно письмо мистера Грэама, отправленное по приказанію Робъ-Роя во время нахожденія въ плѣну, въ введеніи къ предисловію, № 2-й, стр. LXX. Авторъ.
12. Проѣзжая около 1792 года чрезъ Инверснайдъ, авторъ видѣлъ тамъ гарнизонъ, состоявшій изъ одного инвалида, который мирно косилъ ячмень и на просьбу не отказать въ пріютѣ отвѣчалъ: что ключъ форта находится подъ дверью. Авторъ.
13. Letters from the North of Scotland, vole II, p. 341—345.
14. Такъ называютъ вѣтеръ, дующій въ пустынныхъ долинахъ Баденоха. Авторъ.
15. Приложеніе № 3. стр. LXXIV.
16. По нѣкоторымъ свѣденіямъ самъ Стюартъ изъ Апина сразился съ Робъ-Роемъ, но на сколько я помню разсказы самого Инвернагиля, это событіе произошло такъ, какъ я разсказалъ его въ текстѣ. Впрочемъ, прошло столько лѣтъ со времени моихъ бесѣдъ съ Инвернагилемъ, что я могъ и ошибиться. Инвернагиль былъ не высокаго роста, но очень хорошо сложенъ, пользовался извѣстностью атлета и прекрасно владѣлъ мечемъ. Авторъ.
17. Это ружье было отобрано у Робина Ойга, когда онъ былъ схваченъ много лѣтъ спустя, и потомъ осталось во владѣніи судей, разсматривавшихъ его дѣло. Теперь же оно находится въ небольшой коллекціи древняго оружія, принадлежащей автору; это испанское ружье съ буквами Р. М. К., то есть Робертъ Макъ-Грегоръ Камбель. Авторъ.
18. См. Прил. VII, Экспедиція къ Макъ-Ларенамъ.
19. Blackwood Magazine, Vol. II, p. 228.
20. Child Harold’s Pilgrimage, Canto II.
21. См. Прил. № 6-й, стр. LXXVII.
22. Гленгайль вообще считался враждебнымъ всякимъ беззаконіямъ, и когда похищая Джоану, Джэмсъ Моръ объявилъ, что Гленгайль покровительствуетъ этому предпріятію и ждетъ ихъ съ сотнею приверженцевъ въ сосѣднемъ лѣсу, то она прямо сказала что онъ лжетъ, такъ какъ Гленгайль никогда не одобритъ подобнаго низкаго поступка. Авторъ.
23. См. Прил. VIII, Аланъ Брекъ Стюартъ.
24. Отчетъ о судебномъ разбирательствѣ по обвиненію сыновей Робъ-Роя напечатанъ въ Эдинбургѣ въ 1818 г. вмѣстѣ съ собраніемъ анекдотовъ о немъ и его семействѣ. Авторъ.
25. Джэмсъ умеръ три мѣсяца передъ тѣмъ, но его семейство долго этого не вняло. Авторъ.
26. Въ недавнее время общество антикваріевъ напечатало нѣсколько документовъ, относящихся до Робъ-Роя Макъ-Грегора и подписанныхъ: «Ро Камбель 1711 г… Одинъ изъ нихъ представляетъ нѣчто въ родѣ контракта, заключеннаго въ декабрѣ 1711 г. между герцогомъ Монтрозомъ и Робъ-Роемъ, въ силу котораго послѣдній обязался представить къ 28 маю слѣдующаго года къ Буханаііской плотинѣ 60 добрыхъ, горныхъ коровъ пяти или девяти лѣтокъ по 14 шотландскихъ фунтовъ съ головы и одного быка на придачу. — Proceedіngs, vol. 7 р. 253.
27. Джонъ Рой или Красный была кличка Джона герцога Аргайля въ виду его краснаго цвѣта лица. Распря между герцогомъ Атолемъ и Аргайлемъ была причиною преслѣдованій первымъ Робъ-Роя, какъ сторонника послѣдняго. Авторъ.
28. Введеніе мѣрщиковъ и ревизоровъ было естественнымъ послѣдствіемъ присоединенія Шотландіи къ Англіи, но шотландцы громко жаловались на ихъ злоупотребленія. Авторъ.
29. Эти строчки написаны по видимому во времена Вилькса и Свободы. Авторъ.
30. Можетъ быть отъ французскаго justaucorps. Авторъ.
31. Въ началѣ восемнадцатаго столѣтія, у католиковъ часто отбирали лошадей при первомъ извѣстіи о какомъ нибудь возмущеніи, чтобы они не могли выставить конныхъ полковъ противъ правительства. Авторъ.
32. Вильтонскій монастырь, послѣ упраздненія его во время Генриха VIII или его сипа Эдуарда VI, билъ пожалованъ графу Пемброку. По возшествіи на престолъ королевы Маріи католички, графъ счелъ нужнымъ воротить настоятельницу и ея красивыхъ затворницъ, что онъ и исполнилъ при изъявленіи сильнаго раскаянія, смиренно преклонивъ колѣни передъ весталками и возвративъ имъ монастырь со всѣми его владѣніями, изъ которыхъ онъ ихъ изгналъ. Когда же на престолъ возсѣла Елизавета, сговорчивый графъ опять принялъ протестантскую вѣру, и во второй разъ изгналъ монахинь изъ ихъ святилища. Упреки настоятельницы, напомнившей ему о его выраженіяхъ раскаянія, вынудили у него только слѣдующій отвѣтъ: «Ступай за прялку, негодная вѣдьма, ступай за прялку!» Авторъ.
33. Церковь Баронскаго прихода долго помѣщалась въ склепѣ Гласгоскаго собора, и въ продолженіи нѣкотораго времени въ ней хоронили мертвыхъ; послѣ реставраціи этого великолѣпнаго зданія склепъ былъ очищенъ и нынѣ считается однимъ изъ лучшихъ памятниковъ древней англійской архитектуры въ Шотландіи.
34. Я тщетно старался узнать имя этого пастора и время когда онъ проповѣдовалъ въ Глазго, но я надѣюсь, что этотъ вопросъ, наравнѣ съ другими, оставшимися для меня темными, будутъ объяснены журналами, которые посвятили свои столбцы коментарілмъ моихъ предыдущихъ произведеній; искуству и знанію этихъ критиковъ я обязанъ многими открытіями относительно лицъ и событій, упоминаемыхъ въ моихъ разсказахъ, которыхъ я и во снѣ не видалъ. Авторъ.
35. Я полагаю, что это анахронизмъ, такъ какъ церковь Св. Эноха была построена позднѣе. Авторъ,
36. Этими словами начинается одна іаковитская пѣснь.
37. Такъ называется островъ ни Лохъ-Ломондѣ, гдѣ хоронили Макъ-Грегоровъ, могилы которыхъ существуютъ доселѣ. Прежде тамъ находился монастырь, отчего и самый островъ получилъ названіе Инхъ-Кайлеахъ, т. е. островъ старухъ. Авторъ.
38. Мальчишки въ Шотландіи въ прежнее время предавались сатурналіи во время мятелей, забрасывая прохожихъ снѣжками; впрочемъ чтобъ избавиться отъ подобной непріятности стоило только поклониться мальчишкамъ, которые преслѣдовали лишь упорныхъ надменныхъ людей. Авторъ.
39. Ходитъ „по кусочки“ утонченная форма нищенства, или лучше сказать нѣчто среднее между нищенствомъ и грабежомъ; бѣдные шотландцы ходили къ богатымъ сосѣдямъ и выманивали отъ нихъ скотъ, а также выпрашивали другія средства къ пропитанію. Авторъ.
40. По англійски prettyinan. Pretty употреблялось и употребляется у шотландцевъ почти въ томъ же смыслѣ что prächtig у нѣмцевъ, и означаетъ ловкаго, храбраго молодца, умѣющаго искусно владѣть оружіемъ Авторъ.
41. Два большіе клана имѣли между собой поединокъ въ присутствіи короля въ 1392 г., въ сѣверной части Перта, и съ каждой стороны было по 30 воиновъ. Вдругъ съ одной стороны не оказалось одного воина и его мѣсто занялъ какой-то пертскій горожанинъ, по имени Генри Виндъ, или какъ его горцы называли Го-Хромъ, т. е. хромоногій кузнецъ. Онъ сражался очень храбро и содѣйствовалъ много исходу поединка, не сознавая на чьей сторонѣ онъ дерется. Съ тѣхъ поръ сложилась поговорка: „Драться за самого себя какъ Генри Виндъ“. Этотъ эпизодъ занимаетъ видное мѣсто въ романѣ „Пертская Красавица“. Авторъ.
42. См. Прилож. I, Монсъ-Мегъ.
43. См. Прил. II, Народныя повѣрья.
44. Такъ называлась галера, изображенная въ гербѣ. Аргайлей и другихъ родовъ изъ клана Камбеля. Авторъ.
45. Лохо и сосѣдніе округи били первоначальнымъ мѣстопребываніемъ Камбелей. Выраженіе «до Лохо не скоро докричишь» вошло въ поговорку. Авторъ.
46. Такъ звали нѣчто въ родѣ гильотины довольно грубой формы, бывшей въ употребленіи въ Шотландіи. Авторъ.
47. Это анахронизмъ: судя по введенію къ этой повѣсти, Макъ-Грегоры убили Макъ-Ларена, приверженца вождя Апина, уже послѣ смерти Робъ-Роя, послѣдовавшей въ 1736. Авторъ.
48. См. Прил. II, Селеніе Аберфойль.
49. Вальтеръ Кумингъ былъ феодальный тиранъ, который, проѣзжая черезъ Гайокскій лѣсъ для какого-то жестокаго дѣла, упалъ съ лошади; а такъ какъ нога его зацѣпилась въ стремена, то испуганная лошадь тащила его до тѣхъ поръ пока тѣло его не было разорвано на куски. Выраженіе „Смерть Вальтера Куминга“ сдѣлалось поговоркою. Авторъ.
50. Вѣроятно, это намекъ на битвы при Престоннансѣ и Фалькиркѣ; это доказываетъ, что мемуары были написаны послѣ 1745 г. Авторъ.
51. См. Генри V, Шэкспира.
52. Макъ-Римоны или Макъ-Кримонды были наслѣдственными пѣвцами у вождей клана Макъ-Леода, и прославились своими поэтическими дарованіями. Пѣснь, сочиненная Эленъ Макъ-Грегоръ, сохранилась до сихъ поръ. Авторъ.
53. Достопочтенный пасторъ, о которомъ здѣсь говорится, умеръ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Авторъ.