Ржавчина
правитьИсточник текста: Ги де Мопассан — Полное собрание сочинений и письма в 15т., т. 3
Книгоиздательское товарищество «Просвещение», С.-Петербург, 1908 г.
Во всю жизнь у него была только одна неукротимая страсть: охота. Он охотился целыми днями с утра до вечера с безумным увлечением. Он охотился зимою и летом, весною и осенью на болотах, когда в полях и в лесах охота была воспрещена. Он охотился с ружьем, с борзыми, с легавыми, с гончими, на токовищах, с чучелом и с капканами. Он говорил только об охоте, видел ее во сне и постоянно повторял:
— Вот уж несчастный тот, кто не любит охоты!
Теперь ему уже стукнуло пятьдесят лет, но он был здоров, бодр, хотя лыс, несколько тучен, но крепок; нижняя часть усов была выбрита, чтобы губы и рот были совершенно открыты и он мог бы легче трубить в рог.
В его городе его звали просто по имени: господин Гектор. Имя его было: барон Гектор Гонтран де-Кутелье.
Он жил в лесу, в небольшом доме, полученном в наследство, и хотя знаком был со всем местным дворянством и встречал всех его представителей мужского пола на общих охотах, но часто бывал только в семье Курвилей, очень любезных соседей, связанных с его семьей уже целые века.
В этом доме его нежили, любили, баловали, и он говаривал:
— Если бы я не был охотником, то никогда не ушел бы от вас.
Г. де-Курвиль был его другом и товарищем с детства. Дворянин-земледелец, Курвиль мирно жил со своей женой, дочерью и зятем Дарнето, якобы занимаясь историческими исследованиями и в сущности ничего не делая.
Барон Кутелье часто обедал у своих друзей, главным образом ради удовольствия рассказывать там о своих охотничьих похождениях. У него был неистощимый запас историй о собаках и хорьках, причем он говорил о лих, как о выдающихся, хорошо известных ему людях. Он угадывал их мысли, желания, разбирал их, разъяснял.
— Когда Медор увидел, что коростель заставляет его без толку бежать, он сказал, себе: «Погоди, голубчик, мы сейчас посмеемся!» И, сделав мне головою знак, чтоб я встал в углу клеверного поля, он стал наискось и начал шуметь травой, чтобы загнать дичь в угол, откуда ей не было выхода. Всё вышло так, как он рассчитывал: коростель очутился вдруг на грани. Дальше скрываться ему было невозможно. «Пойман, чёрт возьми!» сказал он себе и притаился. Медор тогда делает стойку и смотрит на меня. Я даю ему знак. Он кидается. Бррр… коростель взлетает. Я прицеливаюсь… паф… и он падает. Медор приносит мне добычу, виляя хвостом, чтобы сказать мне: «Каково всё проведено, г. Гектор?»
Курвиль, Дарнето и обе женщины хохотали, как сумасшедшие при этих живописных рассказах, в которые барон вкладывал всю свою душу. Он воодушевлялся, жестикулировал, двигался всем телом, и когда доходил до конца, то начинал громко хохотать и в заключение всегда спрашивал:
— Недурно, неправда ли?
Как только заговаривали о другом, он переставал слушать, уединялся и начинал вполголоса воспроизводить трубные охотничьи звуки. И когда в разговоре наступал перерыв, внезапная тишина, обычная после шумной беседы, в комнате вдруг раздавался звук охотничьего призыва.
— Тон, тон, тон-тэн, тон, тон.
Это барон, надув щеки, точно дул в трубу, выводил свои рулады.
Он всю жизнь свою посвятил охоте и состарился, сам того не подозревая и не замечая. Но неожиданный приступ ревматизма уложил его в постель на два месяца. Он чуть не умер от горя и скуки. Так как кушанье готовил ему старик слуга и женской прислуги у него не было, то он не мог добиться ни теплых припарок, ни мелких удобств и, вообще, забот, необходимых для больных. Его псарь был его сиделкой и, скучая по меньшей мере так же, как и господин, день и ночь спал, сидя в кресле у постели; а барон, лежа под одеялом, ругался и выходил из себя от нетерпения.
Дамы де-Курвиль приходили иногда навестить его. И эти часы были для него часами спокойствия и благополучия. Они приготовляли ему питье, поправляли огонь в камине и грациозно подавали завтрак, присаживаясь на край постели, И когда они собирались уходить, он восклицал:
— Чёрт возьми! Вы должны были бы поселиться здесь.
Они смеялись от всей души.
Оправившись, он опять принялся бегать по болотам и однажды пришел обедать к своим друзьям. Но в нем не было больше прежней живости и веселья. Его неотступно мучила мысль о возможности возвращения болезни перед открытием сезона охоты. Когда он прощался, и женщины закутывали его в шаль и повязывали на шею фуляр, что он позволил себе в первый раз в жизни, он всё ворчал тоном отчаяния:
— Если это возобновится, я — пропащий человек.
Когда он ушел, г-жа де-Дарнето сказала матери:
— Надо было бы женить барона.
Все всплеснули руками. Как это до сих пор не подумали об этом? Все вечера стали посвящать на отыскивание невесты среди знакомых вдов, и выбор остановился, наконец, на одной женщине, лет сорока, еще красивой, довольно состоятельной, веселой и здоровой, по имени Берта Вилер.
Ее пригласили погостить с месяц в замке. Ей было скучно, и она согласилась. Она была очень подвижная и веселая, и Кутелье ей тотчас же понравился. Она играла им, как живой куклой, и целые часы проводила с ним в разговорах, лукаво расспрашивая об ощущениях кроликов и хитростях лисиц. Он очень точно рассказывал о взглядах разных животных, приписывая им планы и рассуждения, как людям, хорошо ему знакомым.
Внимание, каким она его дарила, приводило его в восторг, и однажды вечером, чтобы высказать ей свое уважение, он пригласил ее принять участие в охоте, чего никогда не удостаивалась еще ни одна женщина.
Приглашение показалось таким забавным, что она приняла его. Сборы её на охоту были праздником для всей семьи. Каждый предлагал ей свои услуги, и она вышла, одетая, как амазонка, в сапогах, в мужских штанах и короткой юбке, в бархатной, туго затянутой куртке и шапочке доезжачего.
Барон казался взволнованным, точно собирался сделать первый выстрел. Он подробно объяснил ей направление ветра, различные стойки собак, как стрелять дичь. В поле он следовал за ней по пятам, с заботливостью няньки, ограждающей первые шаги своего питомца.
Медор почуял след, пополз, остановился и поднял лапу. Барон, позади своей ученицы, дрожал как лист.
— Осторожно, осторожно! — бормотал он, — кур… кур… куропатки.
Он не успел еще кончить, как с земли поднялся сильный шум: — Брр… брр… брр… — и целое стадо упитанных птиц, хлопая крыльями, взлетело на воздух.
Г-жа Вилер, растерявшись, закрыла глаза и выпустила два заряда. Ружье отдало и она подалась на шаг назад. Но овладев собой, она взглянула на барона; он прыгал, как сумасшедший, а Медор, с двумя куропатками в зубах, бежал к нему навстречу.
С того дня барон Кутелье влюбился в нее.
— Какая женщина! — говорил он, закатывая глаза, и приходил каждый вечер разговаривать об охоте.
Однажды г. де-Курвиль, провожая его и выслушивая восторженные речи о новом друге, неожиданно спросил его:
— Почему вы не женитесь на ней?
Барон опешил:
— Мне, мне… на ней жениться!.. в самом деле…
И замолчал. Затем, быстро пожав руку своему собеседнику, сказал:
— До свидания, мой друг, — и большими шагами исчез в ночной темноте.
Три дня он не показывался. Когда он снова появился, он был бледен и серьезнее обыкновенного.
— У вас явилась замечательная мысль, — сказал он де-Курвилю, отведя его в сторону. — Постарайтесь подготовить ее к согласию на мое предложение. Чёрт возьми! Такая женщина точно нарочно создана для меня. Мы круглый год будем охотиться вместе.
— Сделайте предложение сейчас же, мой друг — отвечал де-Курвиль, уверенный, что отказа не будет. — Хотите, я возьму это на себя?
Барон вдруг смутился и пробормотал:
— Нет, нет… Сначала я сделаю маленькое путешествие… проедусь… в Париж. Как только вернусь, я дам вам окончательный ответ.
Других разъяснений от него добиться было нельзя, и он уехал на следующий день.
Путешествие длилось долго. Прошла неделя, другая и третья, а Кутелье не возвращался. Курвили, удивленные и обеспокоенные, не знали, что сказать своей приятельнице, предупрежденной о намерениях барона. Каждые два дня посылали к барону узнать, нет ли известий. Но никто из прислуги ничего на знал о нем.
Наконец, в один вечор, когда г-жа Вилер пела, аккомпанируя себе на рояли, вошла горничная и таинственно и потихоньку сообщила де-Курвилю, что его спрашивает какой-то господин. То был барон. Он сильно изменился, постарел и одет был в дорожное платье. Как только он увидел своего старого друга, он схватил его за руки и сказал усталым голосом:
— Я только что вернулся, мой дорогой, и прибежал к вам, я не мог выдержать.
И после некоторого колебания, видимо смущенный, прибавил:
— Я хотел вам сказать… тотчас же,.. что это… это дело… вы знаете, какое… не состоится.
Де-Курвиль смотрел на него в полном изумлении.
— Как не состоится? Почему же?
— О, не спрашивайте меня, прошу вас: это было бы очень трудно объяснить, но будьте уверены, что я поступаю как… честный человек. Я не могу… Я не имею права, слышите? — не имею права жениться на этой даме. Я подожду, когда она уедет, и тогда приду к вам: мне было бы слишком тяжело ее видеть. Прощайте.
И он убежал.
Вся семья обсуждала, спорила и делала тысячу предположений. Решили, что в жизни барона имелась какая-нибудь большая тайна, может быть, у него были незаконные дети, какая-нибудь старая связь. Дело, наконец, представлялось очень серьезным; и, чтоб еще больше но осложнять происшедшего, с г-жей Вилер осторожно объяснились, и она вернулась к себе вдовой, как и приехала.
Прошло еще три месяца. Раз вечером, после плотного обеда и выпивки, Кутелье, покуривая трубку, сказал де-Курвилю:
— Если бы вы знали, как часто я думаю о вашей приятельнице, вы пожалели бы меня.
Курвиль, оскорбленный отчасти поведением барона в этой истории, горячо ответил ему;
— Чёрт возьми, мой милейший, когда хранишь в себе какие-нибудь тайны, то не надо затевать дел заранее. Могли же вы, думаю, предвидеть причины вашего отступления.
Барон, в смущении, перестал курить.
— И да, и нет. Я не подозревал того, что случилось.
— Надо всё предвидеть, — возразил нетерпеливо Курвиль.
Но Кутелье, внимательно всмотревшись в темноту комнаты, чтобы увериться, что никто не подслушивает их, начал, понизив голос:
— Вижу отлично, что я оскорбил вас, и я сейчас расскажу вам всё в свое извинение. Уже двадцать лет, мой друг, я живу только для охоты. Только ее я люблю, вы это знаете, только она меня и занимает. В ту минуту, когда я вздумал принять на себя обязательства по отношению к этой даме, во мне поднялись упреки совести. С тех пор, как я потерял привычку к… к… к любви, я в сущности не знал, способен ли я еще на… на… вы понимаете, конечно… Подумайте сами. Вот уже шестнадцать лет теперь, как… как… в последний раз… вы понимаете? В наших местах не легко… ну, да вы знаете. К тому же у меня были другие дела. Я люблю лучше стрелять. Словом, в ту минуту, как я готовился предстать перед мэром и священником для… для… того, что вам известно, я испугался. Я сказал себе: чёрт возьми! если… если… я дам осечку.
Честный человек должен выполнять свои обязательства, а я принимаю на себя священные обязанности но отношению к этой особе.
В конце концов, чтобы быть спокойным, я решил провести неделю в Париже.
Неделя прошла и ничего, ну, понимаете ли, решительно ничего. И это не потому, чтобы я не пробовал. Я взял всё, что есть лучшего в этом роде. Уверяю вас, что и они делали всё, что от них зависело… Ну, да, конечно, они употребляли все усилия… Но, что поделаешь? Они уходили ни с чем, ни с чем… ни с чем.
Я ждал две, три недели, всё еще надеясь. В ресторанах я поедал острые кушанья, испортил себе желудок и… и… ничего, всё ничего.
В понимаете, что при таких условиях, при такой очевидности, я мог только… только… только отказаться, что я и сделал.
Де-Курвиль почти задыхался от сдерживаемого смеха. Он серьезно дожал руку барона и сказал:
— Мне жаль вас, — и проводил его до половины дороги домой. Оставшись наедине с женой, он с хохотом рассказал ей всё. Но г-жа де-Курвиль не смеялась. Она выслушала очень внимательно и, когда муж кончил, сказала очень серьезно:
— Барон просто глуп, мой милый, он боится — вот и всё. Я сейчас напишу Берте, чтоб она приехала и поскорей.
И когда де-Курвиль указал на продолжительные и бесполезные попытки их друга, она возразила:
— Ну, вот еще! Когда любят жену, понимаете, это… всегда является.
Де-Курвиль, несколько смущенный, ничего не ответил.