Речь, говоренная Наполеону Бонапарте президентом сената, г-м Нёвшато
правитьСенат, во исполнение предварительного своего определения, в полном собрании членов 1-го числа декабря (накануне коронации) в 11 часов поутру, отправился во дворец Тюльерийский и был представлен Иосифом Бонапарте Наполеону. Президент Франсуа Нёвшато произнес длинную речь, которой начало здесь помещаем:
Sire! Первая принадлежность власти народной есть право подавания голосов, основанное на коренных законах государства; им отличаются истинные граждане. Ни один народ не пользовался сим правом с такою свободою, с такою независимостью, с такою справедливостью, какие нам предоставлены с благополучной эпохи 18-го брюмера. Первым определением народным постановлено вверить вам брозды правления на десять лет; вторым положено оставить оные в ваших руках на всю жизнь; наконец в третий раз народ французский объявил свою волю. Три миллиона пятьсот тысяч человек, рассыпанных по неизмеримому пространству Франции, единодушно объявили желание свое о поднесении вам наследственного императорского достоинства. Шестьдесят тысяч списков, содержащих в себе голоса, сочтены и поверены с строжайшей точностью. Нет никакого сомнения ни в состоянии и количестве людей, подавших голоса свои, ни в праве, принадлежащем каждому гражданину, праве объявлять свое мнение. И так сенат и народ французский единодушно определяют, чтобы кровь фамилии Бонапарте была кровью царскою во Франции, и чтобы трон, воздвигнутый и прославленный Наполеоном, впредь занимаем был вашими, или ваших братьев потомками.
Сие последнее доказательство справедливой благодарности и доверенности народа должно быть приятно вашему сердцу; приятно сердцу такого человека, который всего себя посвятил благу себе подобных, узнать, что одного имени его довольно для соглашения умов многочисленного народа. В сем случае можно сказать, что глас народа есть глас Божий. Никакое правление не может быть основано на столь законном праве присвоения верховной власти. Сенат, хранитель сего права, определил предстать пред лицо ваше в полном собрании членов. Он предстал — и в радостном исступлении подносит вам нелицемерную дань своих поздравлений, своего почтения, своей любви; предстал — и восхищается побудительною причиною сего поступка; ибо сия причина совершила то, чего сенат ожидал от вашей предусмотрительности для истребления страха всех добрых французов и для введения корабля республики в спокойную гавань.
Так! Республики! Сие слово оскорбляет слух обыкновенных государей; но здесь прилично употребить его. Я говорю перед мужем, который дал нам способы пользоваться прямым значением слова сего, по мере того, сколько великий народ способен пользоваться его выгодами. Расширить пределы республики есть дело великой важности: но вы утвердили ее на прочном основании — что несравненно важнее, достохвальнее. Попечением Наполеона, Франция получила образ правления самодержавного, неразлучно сопряженного с выгодами всех и каждого; Монархия соединилась с республикою. Уже четыре тысячи лет занимаются решением вопроса: какое правление полезнее для человеческого рода? Уже четыре тысячи лет монархическое правление почитается образцовым произведением ума и политики. Оставалось только сделать, чтобы власти самодержавные не подавили семян свободы — Наполеон совершил великое дело сие и обогатил науку государственного управления важным открытием.
Из числа всех людей великих, уважаемых вселенной, первое место занимают основатели монархий. Кто разорял государства, тот приобрел славу пагубную; кто испровергал их, тот заслужил вечное поношение. Честь и хвала восстановителям! Они не только соделались творцами народов, но утвердили бытие их на прочном основании спасительных законов. Блюстительный сенат от лица всей Франции торжественно приносит вам благодарность за сие благодеяние.
Если бы правление республиканское полезнее было для Франции, мы не сомневаемся, что вы взяли бы на себя труд дать нам оное; тогда мы предложили бы вам совершить сие великое дело, будучи уверены в том, что вы собственными выгодами пожертвовали бы пользе общественной. Мы знаем, что вы, подобно Ликургу, охотно согласились бы на добровольное изгнание себя из отечества, которое получило от вас мудрые законы. Не один раз вы предпринимали решить сию трудную задачу; но она осталась нерешимою для самого вашего гения.
Прошедшее должно быть уроком для будущего. Все республики, славные в истории, были ограничены малым пространством, существовали на горах бесплодных, или в одном только городе; подвластные им провинции изнемогали под бременем угнетения. Свобода одних была утверждена на рабстве других. Народ царствовал в Риме и не заботился о благе прочих частей света. Париж не составляет целой Франции. Дерзновенный город хотел присвоить себе право всего народа и доказал сим поступком справедливость известной истины, что тирания несноснее всех других есть та, которая свирепствует под именем свободы.
Когда народные депутаты, собравшиеся на развалинах престола, помышляли об учреждении республики, в то время намерения их были непорочны; еще горестные опыты не сняли с очей их очаровательной завесы; они благоговели пред обманчивым призраком — мнимым равенством. Теперь можно говорить о таком заблуждении, которым не долго мы ослеплены были. И кто мог защититься от сей заразы, когда и самые беспристрастные были увлечены насильственным стремлением! Те, которые с безрассудною доверенностью полагались на прочность Платоновой республики, думая, что народ великий может переменить нравы свои с такою же удобностью, с какой принимает новые законы, не видели, что подпоры сего умственного здания держатся на основании мечтательном. Добродушные граждане восклицали вместе с Цицероном: «о вольность! любезное название!» но они забывали, что Цицерон жаловался на обстоятельства своего времени; жаловался на то, что слово сие не имело уже никакого значения, что дух республиканский был чуждым Ромуловой черни. И как могли мы надеяться учредить демократию, когда известно, что для достижения сей цели надлежало собрать людей беспристрастных, не управляемых своекорыстием, людей одаренных способностями, превышающими человеческую натуру? А без того демократия непременно разрушится и превратится в безначалие! Опыты научили нас, что значат партии и безначалие! Франция при одном напоминании о них трепещет от ужаса.
Сказывают, что древние персы, желая уверить народ, сколь пагубна может быть свобода, во зло употребляемая, делали странные опыты; они на короткое время заражали политическое тело пагубною болезнью. По смерти каждого из царей их, пять дней провождаемы были в неповиновении законам и совершенном безначалии. Необузданность сия свирепствовала, не боясь наказания: в продолжение пяти дней позволяемы были мщение, грабеж, насилие, одним словом, время сие было временем революции. После такого опыта народ с радостью входил в границы повиновения новому государю. Чего стоили нашей нации внутренние раздоры и несогласие, которые терпела Франция не пять дней, но многие годы! Какие горькие плоды возрасли для тех, кои в исступлении своем мечтали о прочности республиканского правления! В какой горестной нерешительности находились те, которые, удостоверяясь в заблуждении народа, но уважая приговор большинства голосов, не знали, что избрать должно, когда с одной стороны опасались пострадать от ярости народной, с другой предвидели восстановление общественного порядка, сего чудесного события, совершившегося в нынешнюю эпоху, но которого тогда оставалось только желать, не надеяться. Правосудие и истина суть чада времени. Революция долженствовала иметь конец свой; но какими кровавыми путями надлежало достигать к нему! Кто мог предвидеть, что ужасная трагедия окончится в наше время такою славною развязкою!
После бурных волнений анархии настала эпоха полигархии; многие почитали ее верным средством излечить умы народа от неистового исступления. Конечно, лучше быть под управлением многих, нежели не иметь над собой никакой власти; но одно тело не может вмещать в себе различные души, противоположные воли, подобно двум противным началам, по мнению манихеев, управляющих вселенной. Борение сих двух начал угрожало Франции конечным разрушением, которое последовало бы неминуемо, если б не взяты были благоразумные меры соединить верховную власть в теснейшем пространстве. 18-й день брюмера ознаменован сим великим делом.
Теперь самые жаркие, самые беспокойные республиканцы вам душевно преданы. Они упорно стояли в ненависти своей к трону, потому что желали добра народу, желали общественного благоденствия. Вы совершили их желание и их надежды; вы заставили их выйти из заблуждения и увериться в неоспоримой истине, что республика — в собственном, теснейшем знаменовании — не может существовать в таком государстве, где народ привержен к монархическому правлению и по нужде, и по естественному побуждению, и по навыку, которого никакая сила преодолеть не может. Все единодушно в том согласны. Так! единодержавие для государства обширного есть точно то же, что статуя Паллады для древней Трои. Лишить ее сего сокровища, или погубить — нет никакой разницы, и проч. и проч.