Речи бунтовщика (Кропоткин)/Глава 3. Необходимость Революции

Речи бунтовщика — Глава 3. Необходимость Революции
автор Пётр Алексеевич Кропоткин, переводчик неизвестен

Оригинал: французский. — Перевод созд.: 1883, опубл: франц. издание 1885, русское 1906.

Необходимость революции

Есть времена в жизни человечества, когда глубокое потрясение, громаднейший переворот, способный расшевелить общество до самой глубины его основ, становится неизбежно-необходимым, во всех отношениях. В такие времена, каждый честный человек начинает сознавать, что долее тянуть ту же жизнь невозможно. Нужно, чтобы какие нибудь величественные события внезапно прервали нить истории, выбросили человечество из колеи, в которой оно завязло, и толкнули его на новые пути, – в область неизвестного, в поиски за новыми идеалами. Нужна революция – глубокая, беспощадная, – которая не только переделала бы хозяйственный строй, основанный на хищничестве и обмане, не только разрушила бы политические учреждения, построенные на владычестве тех немногих, кто успеет захватить власть путем лжи, хитрости и насилия, – но также расшевелила бы всю умственную и нравственную жизнь общества, вселила бы, в среду мелких и жалких страстей, животворное дуновение высоких идеалов, честных порывов и великих самопожертвований. В такие времена, когда чванная посредственность заглушает всякий голос, не преклоняющийся перед ее жрецами, когда пошлая нравственность «блаженной середины» становится законом, и низость торжествует повсеместно, революция становится просто необходимостью. Честные люди всех сословий начинают сами желать бури, чтобы она, своим раскаленным дуновением выжгла язвы, раз'едающие общество, смела накопившуюся плесень и гнилость, унесла в своем страстном порыве все эти обломки прошлого, давящие общество, лишающие его света и воздуха. Они желают бури, чтобы дать наконец одряхлевшему миру новое дуновение жизни, молодости и честного искания истины.

В такие времена, пред обществом возникает не один вопрос о насущном хлебе, а вопрос обо всем дальнейшем развитии, вопрос о средствах выйти из застоя и гнилого болота, – вопрос жизни и смерти.

История сохранила нам память о подобных временах, накануне распадения Римской Империи. Такие же времена переживаем и мы в настоящую минуту.

*  *  *

Подобно Римлянам первых веков нашей эры, мы видим, как в умах назревает глубокое изменение всех основных воззрений, и как оно ждет лишь благоприятных условий, чтобы осуществить нарождающиеся мысли в действительности. Мы чувствуем, как тогда чувствовали Римляне, что если переворот стал необходимостью, в хозяйственных отношениях между людьми в их политическом строе, то он еще более того необходим ради перестройки наших нравственных понятий.

Без известной нравственной связи между людьми, без некоторых нравственных обязательств, добровольно на себя принятых и мало-по-малу перешедших в привычку, никакое общество не возможно. Такая нравственная связь и такие общественные привычки действительно и существуют между людьми, даже на самых низших ступенях их развития. Мы находим их у самых первобытных дикарей.

Но в теперешнем обществе, неравенство состояний, неравенство сословий, порабощение и угнетение человека человеком, составляющие самую сущность жизни образованных народов, разорвали ту нравственную связь, которою держались общества дикарей. Нравственные понятия, присущие первобытным народам, не могут удержаться на ряду с современною промышленностью, возводящею в закон порабощение крестьян и рабочих, хищничество и борьбу за наживу; они не могут ужиться с торговлею, основанною на обмане, или на пользовании чужою неумелостью, и с политическими учреждениями, имеющими в виду утвердить власть немногих людей над всеми остальными. Нравственность, вытекающая из сознания единства между всеми людьми одного племени и из потребности взаимной поддержки, не может удержаться в таких условиях. В самом деле, какой взаимной поддержки, какой круговой поруки искать между хозяином и его рабочим? между помещиком и крестьянином? между начальником войск и солдатами, которых он шлёт на смерть? между правящими сословиями и их подчиненными? – Ее нет, и быть не может.

Поэтому, первобытная нравственность, основанная на отождествлении каждого человека со всеми людьми его племени, исчезла. Вместо нее нарождается фарисейская нравственность религий, которые, большею частью, стремятся, помощью обманных рассуждений (софизмов), оправдать существующее порабощение человека человеком, и довольствуются порицанием одних грубейших проявлений насилия. Они снимают с человека его обязательства по отношению ко всем людям, и налагают на него обязанности лишь по отношению к верховному существу, – т. е., к невидимой отвлеченности, которой гнев можно укротить повиновением, или щедрою подачкою тем, кто выдает себя за ее служителей.

Но сношения, все более и более тесные, между отдельными людьми, странами, обществами, народами и отдаленными материками, начинают налагать на человечество новые нравственные обязательства. Человеческие права приходится признать за всеми людьми, без всякого исключения, и в каждом человеке, какого бы он ни был рода и племени, приходится видеть своего брата; страдания этого брата, кем бы они ни были вызваны, отзываются на всех людях без различия. Религии раз'единяли людей: тесные взаимные сношения неизбежно соединяют их в одно целое – человеческий род. И по мере того, как религиозные верования исчезают, человек замечает, что для того, чтобы быть счастливым, ему следует нести обязанности, не по отношению к неизвестному верховному существу, но по отношению ко всем людям, с которыми сталкивается его жизнь.

Человек начинает понимать, что счастье невозможно в одиночку: что личного счастья надо искать в счастии всех – в счастии всего человечества. Вместо отрицательных велений христианской нравственности: «не убей, не укради» и т. д., появляются положительные требования обще-человеческой нравственности, несравненно более широкие и беспрестанно расширяющиеся. Вместо велений бога, которые всегда позволялось нарушать, лишь бы потом искупить грех покаянием, является простое, но несравненно более животворное чувство единства, общения, солидарности со всеми и каждым. И это чувство подсказывает человеку: «Если ты хочешь счастья, то поступай с каждым человеком так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобою. И если ты чувствуешь в себе избыток сил, любви, разума и энергии, то давай их всюду, не жалея, на счастье других: в этом ты найдешь высшее личное счастье.» И эти простые слова, – плод научного понимания человеческой жизни и не имеющие ничего общего с велениями религий – сразу открывают самое широкое поле для совершенствования и развития человечества.

И вот необходимость перестройки человеческих отношений, в согласии с этими простыми и великими началами, даёт себя чувствовать все более и более. Но перестройка не может совершиться, и не совершится, покуда ив основе наших обществ будет лежать порабощение человека человеком и владычество одних над другими.

*  *  *

Тысячи примеров можно было бы привести в подтверждение сказанного. Достаточно одного – самого ужасного, так как дело идет о наших детях. – Что делаем мы в современном обществе из наших детей?

Уважение к детскому возрасту есть одно из лучших качеств человечества. А между тем даже это уважение исчезает: в современном обществе ребенок беспрестанно становится, либо простым средством для наживы, либо средством удовлетворения самых худших страстей.

Нигде, даже среди самых диких племен Африки, ребенка не изнуряют непосильною работою. Везде он свободен, и нагуливает себе силы, как бы трудно ни было его отцу и матери добывать пропитание. Но в образованных обществах, мы

сумели извратить даже это отношение к детям. Их запирают в фабрику, или в мастерскую, и заставляют работать до изнурения, из-за корки хлеба, – не смотря на всякие покровительственные законы, время от времени издаваемые нашими законодателями. Обозревая фабрики Американского Штата Массачусета, Эмма Броун нашла в каждой фабрике целые кучи детей, и самый вид каждого из этих маленьких существ говорил, что в его худеньком теле уже имеются зачатки всяких болезней: малокровия, уродливостей костяка, чахотки. Сорок четыре процента, т. е. почти половина всех рабочих на фабриках этого набожного Американского Штата, оказываются дети, моложе пятнадцати лет. И платят им только четверть того, что платят взрослому рабочему.

И тоже самое – везде! При каждом взрыве в угольных копях Англии, в числе убитых насчитывают мальчиков моложе 12-ти лет. Набережные людных купальных городов, роскошные улицы столиц переполнены, ночью, детьми, дрожащими от холода на ветру, чтобы заработать две-три копейки на продаже газет. На ткацких заводах Англии, 45,560 девочек моложе 13-ти лет и 40,560 мальчиков. С тринадцати лет, девочки уже работают целый день, наравне с большими, т. е. по десяти и одинадцати часов в сутки, и им даже не ведется отдельного счета: их считают в числе 610,600 «женщин». Не мудрено, что на всех ткацких заводах Англии оказывается всего 327,000 мущин. Остальное – «женщины», т. е. большею частью девочки и девушки, начиная с 13-ти лет, или даже моложе, так как хозяева очень охотно ставят за станок и одиннадцатилетнего ребенка. Зато-же и надо видеть этих девочек: большинство из них по росту и силам – совершенные дети, даже и тогда когда они узнали, что значит быть матерью.

Вот что делает образованное человечество со своими детьми. Самое ужасное избиение младенцев совершается в государствах, имеющих самые свободные политические учреждения и предостаточно законов, написанных будто бы для защиты рабочих. Об России-же и говорить нечего.

*  *  *

Сведя школьное образование на самое рутинное обучение, не дающее никакого приложения молодым и хорошим порывам, появляющимся у большинства детей в известном возрасте, наши правители сделали то, что всякий юноша, маломальски независимый, поэтичный и гордый, начинает ненавидеть школу, и либо замыкается в самого себя, либо находит какой нибудь жалкий исход своим молодым порывам. Одни ищут в чтении романов ту поэзию, которой не дает им жизнь; они набивают себе голову тою грязною литературою, которою переполнены газеты, издаваемые буржуазиею и кончают, как Лемэтр, перерезавший горло другому ребенку и распоровший ему живот, чтобы стать «известным убийцею». Другие впадают во всевозможные пороки. И одни только дети «блаженной середины», т. е. такие, которые не знают ни порывов, ни страстей, доходят в школе, без приключений, до благополучного конца. Эти «умеренные и аккуратные» станут в свое время добродетельными буржуа. Они не будут прожигать жизнь, не будут таскать платков из кармана у прохожих, но станут «честно» обворовывать своих клиентов; страстей у них не окажется, но ими будет поддерживаться уличный торг; они будут сидеть в своем болоте и злобно кричать: «казни его» на каждого, кто вздумает замутить их трясину. Так воспитывают мальчиков. Девочку-же буржуазия, особенно французская, развращает с самых ранних лет. Глупейшие книжки, куклы одетые как камелии, и поучительные примеры матери – все, вместе взятое, приготовит из девочки женщину, готовую продаться тому, кто больше за нее заплатит. И этот ребенок уже сеет разврат вокруг себя: рабочие дети с завистью заглядываются на эту богато-одетую, развязную куколку. Но если мать ее – добросовестная буржуазка, то дела будет еще хуже. Если девочка не глупа, она скоро оценит по достоинству двуличную нравственность своей матери, состоящую из таких советов: «Люби ближнего и грабь его, когда можешь. Будь добродетельна, но лишь до известной степени», и т. д., и – задыхаясь в этой обстановке, не находя в жизни ничего прекрасного, высокого, увлекательного, она отдается первому попавшемуся, лишь бы он удовлетворил ее жажду роскоши.

*  *  *

Переберите подобные факты, обдумайте их причины, и скажите сами: – Не правы ли мы, когда утверждаем, что необходима глубокая революция, чтобы унести всю эту мразь, накопившуюся в современных обществах, и потрясти самые их основы?

Покуда у нас будет оставаться каста людей, живущих в праздности, под тем предлогом, что они нужны для управления нами – эти праздные люди всегда будут источником нравственной заразы в обществе. Человек праздный, вечно ищущий новых наслаждений, и у которого чувство солидарности с, другими людьми убито самыми условиями его жизни – такой человек всегда будет склонен к самой грубой чувственности: он неизбежно будет опошливать всё, до чего прикоснется. Со своим туго-набитым кошелем и своими грубыми инстинктами, он будет развращать женщину и ребенка: он развратит искусство, театр, печать – он уже это сделал; он продаст свою родину врагу, продаст ее защитников; и так как он слишком трусоват чтобы избивать кого-либо, то в тот день когда бунтующийся народ заставит его дрожать за кошель, – единственный источник его наслаждений, – он пошлет наёмщиков избивать лучших людей своей родины.

Иначе оно быть не может: и никакие писания, никакие нравственные проповеди ни в чем не помогут. Горе не в табаке и не в безверии, как думает Толстой, а в самых условиях, во всем складе общественной жизни. Зараза сидит в самой глубине семейного очага, поддерживаемого угнетением других людей, и эту заразу надо истребить, хотя бы для того и пришлось прибегнуть к огню и мечу. Колебания в выборе быть не может. Дело идет о спасении того, что человечеству всего дороже: его нравственной общественной жизни.