Рецензия на книгу Мальтуса «Опыт о законе народонаселения» (Ткачев)

Рецензия на книгу Мальтуса "Опыт о законе народонаселения"
автор Петр Никитич Ткачев

Опубл.: 1869. Источник: az.lib.ru

Ткачев П. H. Избранное

М., Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — (Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века).

РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ МАЛЬТУСА¹⁰⁵ «ОПЫТ О ЗАКОНЕ НАРОДОНАСЕЛЕНИЯ»
Два тома с примечаниями и статьей переводчика «Жизнь и труды Мальтуса»
Пер. П. А. Бибикова С.-Петербург, 1868 г.

Среди огромной массы людей, с утра до ночи занятой механической работой, с утра до ночи только и думающей что о куске насущного хлеба, о «накоплении и сбережении», с утра до ночи снующей по лавкам, конторам и фабрикам, среди этой трудовой, работающей массы есть маленькая кучка людей, не посещающая в качестве работников ни фабрик, ни лавок, не сеющая, не жнущая, не вертящая колес, не способная выделать ни одного вершка материи для одежды, не способная приготовить ни одного фунта хлеба, занятая с утра до ночи исписыванием бесчисленного множества стоп бумаги и прочитыванием бесчисленного множества книг. Эта маленькая кучка не имеет, по-видимому, ничего общего с трудящейся и работающей массой. У них, по-видимому, совершенно различные интересы, различные цели, различные желания, различные деятельности. Их взаимные отношения не отличаются особой искренностью, и их нельзя назвать добрыми, хорошими отношениями. Работающая и вечно хлопочущая масса глядит на маленькую кучку пишущих и читающих людей как на каких-то дармоедов, почти бесполезных и во всяком случае совсем не необходимых; она относится к ним или совершенно равнодушно, или крайне недоброжелательно, или со снисходительным презрением. Маленькая кучка пишущих и читающих людей в свою очередь тоже не остается в долгу: для нее эта масса, погруженная в мелочные расчеты и соображения, чуждая высших идей и стремлений, представляется такой жалкой, слепой, бессознательной толпой, которая без них, образованных людей, была бы не способна идти вперед, не способна сдвинуться с места, которую они, образованные люди, руководят и просвещают и тихо, незаметно, постепенно ведут к счастью и благополучию. Правда, грубейшая и наименее образованная часть массы плохо верит в это постоянное и неуклонное движение вперед по пути прогресса и в своем невежестве возражает, будто никакого такого движения нет и будто все те книжки, которые читают и пишут умные люди, не имеют ничего общего с ее счастьем и благополучием; она в своем невежестве упорно верит, что без нее умные люди и дня одного не могли бы прожить, а она без них может столетия обходиться, не ощущая ни малейших неудобств. Более цивилизованная часть этой работающей массы, та часть, которая посвящает себя занятиям в более высших и, как говорят, более благородных отраслях механического труда, не разделяет или, лучше, не вполне разделяет этот взгляд невежественной толпы на мыслящую интеллигенцию. Она не считает ее безусловно бесполезной, она даже говорит ей в глаза очень лестные комплименты, но в глубине души своей она все-таки полагает, что только она одна и делает настоящее дело, что только в ней одной и сила, а все прочее — пустая идеология, годная разве только для послеобеденного развлечения или для получения известных мест в административной иерархии. Интеллигенция, однако, нимало не смущается такими отношениями к ней неинтеллигентного меньшинства; она благосклонно извиняет ему их ради его невежества и гордо смотрит на себя как на «соль земли». Не будь нас, умных людей, рассуждает она, не было бы тех великих идей, тех плодотворных теорий, которые подрывают предрассудки, делавшие прежде людей несчастными, указывают им на истинные источники счастья и благополучия; не было бы даже тех великих открытий в области механики, которые двинули вперед промышленность и в значительной степени облегчили физический труд человека, и т. п. А если бы не было всех этих идей, теорий и открытий, то не было бы и прогресса; следовательно, мы «делаем прогресс», мы «создаем историю». «Из всех факторов исторического развития умственный элемент, бесспорно, есть самый главный» — этими словами формулировал притязания интеллигенции один из величайших мыслителей нашего века¹⁰⁶. И эта мысль сделалась в последнее время господствующей мыслью, преобладающим взглядом, против которого считается неприличным даже спорить, с которым все соглашаются без малейших колебаний. Однако никто еще не попытался проследить во всей подробности генезис тех идей, теорий и приобретений, которыми так самоуслаждается интеллигенция. Их выводят обыкновенно непосредственно из рано развивающегося интеллекта, их приписывают исключительно одному только умственному развитию человечества. Но насколько это развитие было самостоятельно, насколько ум человеческий действовал по законам своей собственной логики и насколько он подчинялся совершенно посторонним влияниям, не имеющим ничего общего с логикой, — эти вопросы почти не обращали на себя внимания историков и философов, а между тем без их основательного, но категорического решения невозможна и самая история философии. Много, даже очень много исписывалось бумаги для доказательства всемогущества человеческого ума и вырабатываемых им идей; но мало, очень даже мало занимались исследованием степени зависимости этого ума и этих идей от влияния той совсем невежественной массы, на которую с гордым высокомерием глядит интеллигенция. Нет сомнения, что ум человеческий, получив известное возбуждение, развивается быстро и безостановочно, но от чего зависит направление его развития? Всегда ли его выводы логически вытекают из данных научных посылок, если его логика более или менее подчиняется давлению чуждых ей элементов? Не подсказывает ли ему его теорий и идей та самая масса, которая, по-видимому, не имеет ничего общего с этими теориями и идеями? У этой массы есть свои интересы, созданные и обусловливаемые известным строем ее хозяйственных отношений; интересы же порождают в ней известные желания, известные стремления; не отражаются ли эти желания и стремления, эти чисто практические расчеты и соображения на тех самых идеях и теориях, которые интеллигенция приписывает исключительно только своей изобретательности, исключительно одной только силе умственного прогресса?

Анализ этих идей и теорий может до некоторой степени служить ответом на этот вопрос. И, разумеется, если мы согласимся допустить возможность такой зависимости, то прежде всего мы должны искать ее в той области человеческих знаний, которая ближе всего соприкасается с практической деятельностью трудящейся массы, в тех идеях и теориях, которые имеют притязание влиять на эту деятельность, направлять ее и руководить ею в интересах будто бы человеческого счастья и благополучия. Действительно, мы уже много раз имели случай убедиться при разборе той или другой книги, трактующей о предметах, входящих в область так называемых общественных наук, что в этой области существует весьма резкая, весьма ощутительная зависимость данных теорий от данных хозяйственных отношений, от данных интересов и стремлений практической и бессознательно живущей массы. Теперь перед нами лежит сочинение, которое может служить новым, и притом весьма красноречивым, доказательством того, что такая зависимость существует на самом деле и что она существует, быть может, в гораздо большей степени, чем это думают обыкновенно. Читая Мальтуса, невольно думаешь, что это был человек очень сильного ума, человек, привыкший мыслить самостоятельно и логично. Редко кто из экономистов обладал таким искусством, как он, группировать факты и делать из них широкие обобщения. А между тем, несмотря на эту силу мыслей и на это искусство распоряжаться своими материалами, едва ли когда-нибудь человек мыслящий делал такие промахи и доходил до таких абсурдных выводов, какие Мальтус делал и до которых он додумался. Мы уже не говорим здесь о его фантастической теории двух прогрессий, которой почему-то очень много занимались экономисты, но о которой им и не следовало бы упоминать, чтобы не компрометировать своего учителя и не выставлять в крайне невыгодном свете свою собственную сообразительность. Трудно даже поверить, чтобы гипотеза, до того ненаучная, до того произвольная, до того противоречащая данным статистики, могла быть выдаваема за великую аксиому и так долго возбуждать серьезные споры и рассуждения. Свои знаменитые прогрессии Мальтус, — несмотря на то, что он придает им огромную важность, — почти совсем не доказывает; он высказывает их в виде какого-то откровения на первых шести страницах своего исследования и потом, приняв это откровение за несомненную истину и вообразив, что эта истина уже вполне доказана, он строит на ней свою теорию и побивает ею своих антагонистов. Для читателей, которые мало знакомы с этими предметами и которые знают только понаслышке, что Мальтус открыл какой-то непреложный закон размножения населения и возрастания средств к существованию, мы укажем в общих чертах эти основания, на которых он построил свой закон, и тогда они сами увидят, что основания эти так шатки, что их нельзя даже назвать песчаным фундаментом. Первое основание состоит в том, что в Америке население некоторое время удваивалось в 25-летние сроки; но при этом он упустил из виду влияние эмиграции, тогда как именно одному только этому влиянию и можно было приписать такое быстрое приращение, совершенно противоречащее всему, что нам достоверно известно о проценте приращения в странах с естественным (немиграционным) размножением населения. В настоящее время ни один самый невежественный статистик не решится допустить даже самой возможности такого неправдоподобного срока удвоения. Мальтус же не только принял его за нечто возможное, но даже в своей непонятной наивности вообразил, что он делает некоторую уступку своим противникам и что на самом деле срок удвоения гораздо короче. Вообразил же это он, видите ли, потому, что Франклин¹⁰⁷ в одном месте своих Miscellanéa ¹⁰⁸ заметил, что воспроизводительная сила растений и животных не имеет границ, что сэр Петти¹⁰⁹ полагает, будто «при содействии особенных, благоприятных условий население может удвоиться каждые десять лет», и что, наконец, Эйлер¹¹⁰ вычислил, что при некоторых отношениях рождений к смертностям население может удваиваться в 12⅕ Г. Эйлер, нужно при этом заметить, вычисляя сроки удвоения населения, не обращал внимания на то, что существует в действительности; он просто, говоря словами русского переводчика Милля¹¹¹, решал одну из задач, какие часто встречаются в математике, как, например: во сколько времени достигнет до солнца ядро, летящее с быстротой первой секунды полета? Ответ на подобные задачи весьма правилен и точен; но этим вовсе еще не доказывается возможность существования пушки, из которой может быть пущено ядро до настоящего солнца. Точно так же из того, что при известном отношении рождений и смертностей население может удвоиться в 7 лет, а при другом — в 600 (как доказывают таблицы того же Эйлера), вовсе еще не следует, будто в действительности население одной страны может удвоиться в 7 лет, а другой в 600. Но Мальтус не понял этого отвлеченного, гипотетического характера Эйлеровых вычислений и на этой чисто школьнической ошибке основал свои удивительные законы.

Что же касается до другой его прогрессии, относительно возрастания средств к существованию, то она не обставлена даже и теми мнимыми доказательствами, которыми обставлена первая прогрессия. Тут уже Мальтус просто говорит: «вообразим», что в каждый Двадцатипятилетний период к годовому производству Великобритании присоединяется количество произведений, равное такому же годовому доходу, и «предположим», что эта созданная нашим воображением формула размножения произведений земли применяйся по всему земному шару, тогда, победоносно заключает Мальтус, приняв свои «вообразим» и «предположим» за несомненные и бесспорные факты, «тогда мы можем сказать, что средства к существованию при самых благоприятных условиях для труда ни в коем случае не могут возрастать быстрее, чем в арифметической прогрессии» (т. I, стр. 102).

Но если так безосновательны и бездоказательны Мальтусовы прогрессии, если они так явно и несомненно противоречат всем данным статистики, то, спрашивается, как могло учение Мальтуса приобрести себе такую всеобщую известность, как может оно даже в наше время, когда фальшивость прогрессии разоблачена с самой беспощадной ясностью, упорно держаться в науке и открыто и торжественно провозглашаться с ученых кафедр? Единственным возможным объяснением этого факта может служить только то обстоятельство, что основные положения Мальтуса, несмотря на ложность выведенных им прогрессий, совершенно верны и не могут быть оспариваемы даже и при современном уровне наших знаний. Напротив, чем обширнее становятся наши сведения по части общественных наук, чем глубже вникают статистики в законы движения народонаселения, тем положения эти становятся все очевиднее и бесспорнее. Сущность этих положений формулируется таким образом. Население данной страны при размножении своем неизбежно ограничивается средствами существования, находящимися в его распоряжении. Если же средства недостаточны, то естественная производительность браков парализуется противоестественной смертностью. Поколение, не обеспеченное достаточным количеством пищи, хиреет, быстро истощается и вымирает, не достигнув среднего предела человеческой жизни. Являются болезни, голод, люди начинают воздерживаться от вступления в брачные узы, вследствие этого является разврат, противоестественное искажение нормальных потребностей человеческого организма; рядом с голодом, болезнями и развратом идут преступления и вечная, нескончаемая борьба человека с человеком. Правда, еще и до Мальтуса многие (Монтескье¹¹², Франклин, Паллас¹¹³ и в особенности Тоунзенд¹¹⁴) указывали на зависимость размножения населения от средств к существованию, но никто до него не выставил этой зависимости с такой ясной определенностью и не вывел из нее всех вытекающих из нее последствий, как это сделал Мальтус. Во втором томе своих исследований, возражая против теории равенства, Мальтус весь строй современного общества, его гражданские, политические и даже религиозно-нравственные учреждения объясняет отсутствием соответствия между числом населения и находящимися в его распоряжении средствами к существованию. Он полагает, правда, что это несоответствие установилось естественным путем и, так сказать, само собой, но, в сущности говоря, тут важен самый факт, а совсем не то объяснение, которое он ему дает. Его анализ приводит к такому выводу, что законы собственности, брак, что все государство, со всеми его полицейскими, судебными и административными учреждениями, есть не более как продукт голода, результат бедности и нищеты. Далее, разврат, преступления и болезни сводятся, с его точки зрения, к тому же общему источнику, к той же общей причине — голоду, нищете и бедности. Правда, он не выставляет этих выводов с той рельефной определенностью, с которой мы их здесь представили; правда, он везде делает оговорки и ограничения, но по прочтении его исследования в уме каждого внимательного читателя они явятся сами собой в такой именно форме, в какой мы их представили. Рассматривая быт дикарей Америки, Африки и островов Южного моря (главы IV и V 6-го тома), он объясняет их постоянные войны, господствующие среди них болезни и заразы, наконец, их дикие обычаи относительно убийства детей и жен, — все это объясняется им недостаточностью у них средств к существованию, т. е. их бедностью. Точно так же, рассматривая население Китая, Тибета, Сибири, древней Греции и древнего Рима, население средней Европы, Франции, Англии и Шотландии, Мальтус везде проводит ту же мысль, что порок, разврат и болезни являются как неизбежные следствия несоответствия средств к существованию с населением. Эти ужасные бедствия, эти язвы человечества не присущи общественной организации, но необходимы; они существуют только до тех пор, покуда существует указанное несоответствие, но чуть только это несоответствие будет устранено, чуть только нормальные потребности человека будут приведены в гармонию с его средствами, порок, разврат, войны, болезни, преступления устранятся сами собой. Какой же вывод можно сделать отсюда? Какое умозаключение логически вытекает из этих посылок? Один вывод, одно умозаключение: нужно строго регулировать потребности человека, нужно свести эти потребности к уровню средств и поставить каждого члена общества в такие хозяйственные условия, при которых общая гармония средств с потребностями не нарушалась бы ни в одном частном случае. Но такой вывод хотя и был бы строго ловчей, но зато он заставил бы Мальтуса совершенно переменить свои отношения к господствующим интересам будничной, практической жизни, к которым, по-видимому так свысока относится интеллигенция и перед которыми она в то же время так низко изгибается, которым так искренно льстит и так подобострастно воскуряет фимиам. Вместо того чтобы оправдывать эксплуатацию сильнейшего, вместо того чтобы поощрять и возводить в теорию эгоистические инстинкты меньшинства работающей массы, ему пришлось бы карать эту эксплуатацию, обличать всю грубую жестокость эгоизма; ему пришлось бы, одним словом, говорить не за, а против интересов этого меньшинства. И вот, чтобы не пойти вразрез с его интересами, чтобы не прекословить его корыстным целям и эгоистическим желаниям, логика прячется в карман и к совершенно верной посылке приделывается вывод, не имеющий с ней ничего общего. Величину всех человеческих бедствий и несчастий, причину всех дурных законов и постановлений, говорит Мальтус, следует искать в несоответствии нормальных потребностей человека (или, что все равно, в несоответствии населения) со средствами к их удовлетворению; следовательно, заключает он, «бедные, по самой сущности вещей, не имеют права требовать от богатых работы и пропитания» (т. II, стр. 341); бедный, не имеющий достаточно средств для удовлетворения своих потребностей, — лишний на земле, на великом жизненном пиру нет для него места; он должен погибнуть, он не имеет права ни на чью помощь, чем скорее оставит он этот свет, тем для него и для других лучше; мечты о всеобщем счастье — нелепая фантазия; то, что есть, то и должно было быть, существующее не может быть изменено в существенных чертах; не может, — потому какой бы удивительный, какой бы утопический порядок вещей вы ни выдумывали, в конце концов он все-таки выразится в тех формах, которые имеет и теперь.

«Общество, — говорит Мальтус, полемизируя с Годвином¹¹⁵, — устроенное по самому лучшему образцу, какой только может быть создан воображением, одушевленное началом взаимной любви, а не любовью к самому себе или личными интересами, в котором все порочные стремления сдерживаются разумом, а не насильственными мерами, весьма скоро склонится к упадку вследствие неизбежных законов природы, но нисколько не вследствие прирожденной человеку склонности ко злу или вследствие влияния человеческих учреждений. Общество это примет вид, мало чем отличный от общества, находящегося в настоящую минуту перед нашими глазами; оно представит подобно последнему класс работников и класс собственников: то и другое будут управляться любовью к самому себе или личными интересами» (т. II, стр. 33).

Следовательно, формы «общества, в настоящую минуту находящегося перед нашими глазами», — это формы непреложные, неизменные, вечные; но с какой бы точки зрения мы ни отправлялись, мы все-таки рано или поздно, а должны к ним прийти; они обусловливаются не испорченностью человека и не влиянием «человеческих учреждений», — они вызываются «неизбежными законами природы». Поэтому ни изменение «человеческих учреждений», ни перевоспитание самого человека против них совершенно бессильны и недействительны. Вот те выводы, которые Мальтус приделал к своей посылке о зависимости размножения населения от средств к существованию, — выводы, могущие повергнуть в безотрадное отчаяние всякого не только мыслящего, но и просто чувствующего человека, если бы только они могли иметь хотя тень правдоподобия. Но каким же образом мог дойти Мальтус до этих мертвящих выводов? Из его посылки следовало только, что при всех существовавших и существующих формах общественного быта средства к существованию не находятся в соответствии с потребностями населения и что потому это население совершает преступления, предается разврату и порокам, что среди него господствуют всевозможные пороки и оно вымирает, не успевая достигнуть даже среднего предела человеческой жизни. Посылка эта, естественно, вела к признанию неудовлетворительными, требующими изменений и улучшений рассмотренные Мальтусом формы общежития, а отнюдь не к возведению их в нечто неизменное, непреложное, долженствующее существовать отныне и до века.

Очевидно, для того, чтобы привести в надлежащее логическое соответствие неверный вывод с верной посылкой, нужно было вставить еще одно положение, именно: что бедность и нищета, вызывающие все несчастья, болезни и преступления, что эта бедность и нищета присущи человеческому общежитию, что несоразмерность средств существования с потребностями населения установлена раз навсегда самой природой. Интересы известной части трудящейся массы, той части, которая оказывает наибольшее влияние на идеалы и теории интеллигенции, требовали, чтобы положение это было принято для благовидности и мнимой логичности вывода. И Мальтус принял его. Он признал роковую неизбежную необходимость бедности и провозгласил, что «она мало или вовсе не зависит от образа правления или от неравномерного распределения имуществ; богатые не в силах доставить бедным работу и пропитание, поэтому бедные, по самой сущности вещей, не имеют права требовать от них работы и пропитания» (т. II, стр. 341).

Никто еще до Мальтуса не воплощал эгоистического интереса торжествующего меньшинства с таким грубым цинизмом и с таким мнимо ученым видом. Казалось, он считал свои мысли за какие-то неоспоримые истины, за какие-то математические аксиомы. А между тем эти «неоспоримые истины», эти «математические аксиомы» были не более как самые грубейшие промахи, на какие только способен ум человеческий, — промахи, сделанные под давящим влиянием эгоистического интереса господствующего класса. Наши слова не нужно понимать таким образом, будто мы хотим взвести на Мальтуса обвинение в сознательной подлости, в умышленном искажении фактов, в умышленном извращении понятий, в злонамеренном и лицемерном отступлении от законов человеческой логики. Нет, мы не имеем ни повода, ни надобности подозревать его в таком гнусном лицемерии. Люди интеллигентного меньшинства, извращающие в угоду господствующему экономическому интересу человеческую логику и проповедующие нелепые и абсурдные выводы, искренни; да, совершенно искренни и, если хотите, честны, потому что они (есть, конечно, исключения, и их немало) не делают сознательной, злоумышленной подлости; их ошибки непроизвольны, они будут повторяться постоянно до тех пор, покуда не утратит своего господства тот экономический интерес, который заставляет их заблуждаться.

Ум человеческий черпает материал для своих выводов и настроений из фактов окружающей его действительности. Характер его выводов и настроений зависит от двух главных причин: от свойства самых фактов и от личного интереса. Влияние личного интереса на настроение человеческого ума еще далеко не исследовано с достаточной ясностью и подробностью, так что для доказательства действительности его мы должны ограничиться только самыми общими историческими примерами и самыми поверхностными психологическими соображениями. Исторические примеры показывают, что теории и принципы, господствующие в науке и нравственности, всегда совпадают с личными эгоистическими интересами тех классов, среди которых по преимуществу вращается и из среды которых по преимуществу выходит интеллигенция, создающая эти теории и принципы. Психологические соображения заставляют нас признать, что эгоистические стремления, руководя человеком и направляя его во всех сферах его деятельности, должны класть свой отпечаток и на его умственную деятельность. При производстве умственных продуктов, как и при производстве вещественных ценностей, человек, сознательно или бессознательно, но всегда старается приспособиться к рыночному спросу. При господствующей системе обмена иначе и быть не может. Работник не может, не вступая в разлад с естественными побуждениями своей природы, производить продукты, не имеющие на рынке меновой ценности. Меновая же ценность определяется спросом. На рынке же умственного труда спрос по преимуществу предъявляется теми классами общества, которые господствуют в экономической жизни. Одно это уже достаточно определяет, какими свойствами должны отличаться умственные продукты, особенно любимые и особенно спрашиваемые на этом рынке. Отсюда само собой понятно, что умственные работники, по естественному побуждению каждого работника вообще, стараются сообразовать свои продукты со вкусом рыночной публики. Законы логики в этом случае так же мало их стесняют, как мало стесняют законы эстетики художника, пишущего картины на заказ и обязанного иметь постоянно в виду курс и желание заказчика.

Все эти соображения, говорим мы, заставляют допустить некоторую долю участия личного интереса, корыстного, эгоистического чувства в настроениях умственных деятелей. Влияние этого личного интереса определяет в известной степени отношение человека к исследуемым фактам. Личный интерес подкупает ум или pro, или contra¹¹⁶ них. Свойство самых фактов может или благоприятствовать, или не благоприятствовать этой не всегда честной сделке человеческого ума с человеческим своекорыстием. Если факты отличаются характером устойчивости, всеобщности, если они слишком обыденны и имеют слишком большое влияние на человеческие отношения вообще, на весь строй организации общества, тогда они будут благоприятствовать сделать pro; если же они отличаются, напротив, свойствами противоположными, тогда им легче склонить ум на сделку contra. После этих объяснений нетрудно объяснить с психологической точки зрения ошибку Мальтуса и его последователей.

С одной стороны, личный интерес требовал, чтобы он признал бедность за явление роковое и неизбежное, с другой — всеобщность бедности делала такое признание весьма легким и правдоподобным. Против этого двойного искушения весьма трудно устоять человеческому уму, и ум Мальтуса не устоял. Начиная свои исследования, он прямо говорит:

«Чтобы убедиться в постоянном стремлении населения к размножению, превышающему средства существования (т. е. чтобы убедиться, что бедность неизбежна и постоянна), достаточно проследить различные периоды общественного существования» (т. I, стр. 97), т. е. для того, чтобы убедиться в неизбежности бедности, достаточно убедиться, что она всегда существовала. Таким образом, Мальтус сам разоблачил перед нами свою ошибку. Но этой одной ошибки было еще слишком мало для того, чтобы заставить ум прийти к тому выводу, к которому пришел Мальтус. Если бы даже и действительно умозаключение Мальтуса относительно неизбежности бедности, относительно неизбежности дисгармонии между средствами к существованию и потребностями населения было совершенно и безусловно верно, то из него никак еще не следовало оправдание «неравномерности распределения средств к существованию между различными классами общества». Напротив, это умозаключение должно было привести, как мы уже говорили, к другому выводу. Если средств к существованию производится недостаточно для прокормления населения, то нужно, разумеется, постараться, во-первых, чтобы все оно, без всяких изъятий и ограничений, было привлечено к производительному труду во-вторых, чтобы скудные средства существования были распределены как можно правильнее; в противном случае каждая неправильность будет иметь самые гибельные последствия. При общем достатке, при изобилии средств к существованию неравномерность в распределении не так чувствительна; давая одному много, другому мало, она все-таки не лишает этого другого всего, она все-таки дает ему возможность существовать. При той же скудости средств к существованию, при той роковой и неизбежной бедности, которую предполагает Мальтус, дать одному много — значит отнять от другого все, т. е. обречь его заранее на гибель. Таким образом, логическая ошибка Мальтуса вместо того, чтобы упростить и облегчить корыстную сделку его ума с его личным частным интересом, только еще более усложнила ее и поставила английского экономиста, по-видимому, в почти безвыходное положение. Чтобы выйти из него, нужно было к одной гипотезе (о неизбежности бедности) присоединить другую, нужно было допустить, что при несоответствии средств к существованию с потребностями населения скудные средства не могут быть равномерно распределены, что непременно одни должны иметь очень мало для того, чтобы другие имели очень много. Эта гипотеза опять-таки вытекает из коренной ошибки Мальтусовых умозаключений, из его произвольного воззрения на существующее и существовавшее как нечто вечное и непреложное. Всегда было, что одни имели мало, другие много; значит, так всегда и должно быть. Вот единственный аргумент, на котором построена вся Мальтусова система; вот посредством каких произвольных гипотез дошел он до своего безотрадного вывода, что все должно оставаться по-прежнему и что тот, кто при рождении не получает наследства, тот и не имеет права жить.

«Человек, — говорит он, — пришедший в занятый уже мир, если родители не в состоянии прокормить его или если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле».

Если бы Мальтус был последователен в своих нелепостях, он должен был бы рекомендовать низшим классам учреждение в их среде чего-нибудь вроде общества Эареи на островах Таити, о котором рассказывал спутник Кука¹¹⁷ доктор Андерсон. Общество это предписывает своим членам вести самую развратную жизнь, какую только можно себе вообразить; а в случае если, паче чаяния, какая-нибудь женщина, принадлежащая к этому обществу, родит, то ко рту и носу новорожденного прикладывают кусок смоченной материи, который тотчас же и задушает его. Такой совет был бы несколько откровенен, но по крайней мере это было бы последовательно. И действительно, то, что побоялся или не догадался сделать Мальтус, то не преминули сделать его наиболее понимающие дело последователи. Мальтус полагал, что человек, лишенный вообще почти всех радостей и наслаждений жизни, человек, который ничего не имеет и которому нечего ни терять, ни сберегать, что такой человек в состоянии отказать себе от того единственного дарового наслаждения, которое доступно ему, — от наслаждения любить. Он полагал, что страх за будущность семьи и детей может заставить человека, знакомого только с одной нищетой, видящего в этой нищете роковой закон для себя и для всего своего потомства, что этот страх может заставить его искажать и произвольно подавлять и забивать естественные потребности своего организма. Исходя из этого психологически неверного предположения, Мальтус утверждал, что для уравновешения средств к существованию с потребностями рабочих кроме голода, болезней и преждевременной смерти достаточно одного «нравственного обуздания». Нечего и говорить, что подобное средство не могло иметь никакого действительного значения и на веки вечные должно было остаться пустым, невыполнимым средством. Наиболее последовательные ученики Мальтуса поняли это и постарались заменить это фантастическое «самообуздание» мерами более реальными и действительными. Так, один из них, немец Вейнгольд¹¹⁸, предложил рабочим оскопляться; другой писатель, англичанин, издавший об этом предмете брошюру под псевдонимом Маркуса¹¹⁹, рекомендовал подвергать детей рабочих безболезненному удушению углекислым газом. Наконец, нашелся один доктор, который предложил «извлечение и искоренение зародышей», если бы, паче чаяния, они зарождались против воли родителей (см. т. I, стр. 74). С точки зрения Мальтусовых гипотез о неизбежности бедности и о вечности, непреложности существующей экономической системы эти меры не только вполне целесообразны, но и единственно возможны. Это так же очевидно, как дважды два четыре; и экономисты, признающие Мальтусовы гипотезы, вместе с ним утверждающие, что господствующая промышленная система есть воплощение законов природы и разума, и в то же время с негодованием отвращающиеся от этих мер, показывают только этим свою крайнюю несообразительность и тупоумие. Хотя вывод Мальтуса о вечности бедности и о необходимости безотлагательного принятия мер к обузданию размножения человечества основан на грубой ошибке и произвольной, не заслуживающей ни малейшего даже внимания гипотезе, однако этот вывод как нельзя более справедлив и как нельзя более применим к одной небольшой части человечества: к современному пролетариату. Пролетариат именно находится в тех условиях, в которых, по ошибочному мнению Мальтуса, находится и до конца веков будет находиться все человечество вообще. Частный факт, единичный случай Мальтус возвел в вечный закон, в общее правило. Разумеется, умозаключение, основанное на таком нелепом обобщении, неверно и никаким законом логики не может быть оправдано. Но частный факт, подавший к нему повод, все-таки остается фактом, фактом непреложным, несомненным, и к нему это умозаключение вполне применимо. У пролетариев современного западноевропейского общества действительно существует полная дисгармония между средствами к существованию и потребностями; экономический прогресс не ослабляет эту дисгармонию, а, напротив, все более и более ее увеличивает, потому что с расширением фабричной промышленности, с увеличением конкуренции капиталов, с развитием технических усовершенствований сумма продуктов должна быстро увеличиваться, а вместе с тем и цена на них должна падать ниже и ниже, т. е. издержки производства, иными словами, заработная плата должна все более и более понижаться. Таким образом, в то время как масса пролетариев увеличивается вследствие естественного размножения и вследствие постоянного наплыва в ее ряды вынужденной эмиграции из других сословий, в это же время средства к ее существованию не только не увеличиваются, но даже уменьшаются. Несоответствие населения со средствами к пропитанию возрастает. Но это возрастание является действительно с точки зрения господствующей системы неизбежным и безусловно необходимым; оно обратно пропорционально высоте заработной платы, т. е. чем больше первое, тем ниже вторая. Высота же заработной платы, как известно, обратно пропорциональна доходности капиталов, затрачиваемых на производительные предприятия; доходность же этих капиталов или этих предприятий прямо пропорциональна увеличению, умножению производительных капиталов, т. е. чем более прибыли приносят производительные предприятия, тем большее количество капиталов обращается к ним, тем, следовательно, более расширяется производство, тем быстрее возрастают и накопляются богатства. В накоплении же богатств с точки зрения той же господствующей системы и заключается промышленный прогресс. Поэтому промышленный прогресс прямо обусловливается постоянно возрастающим несоответствием между средствами к существованию и численностью рабочего населения. Без него он невозможен, так как устранение этого несоответствия при сохранении существующей системы возможно только при одном условии: при прогрессивно возрастающей заработной плате, а прогрессивно возрастающая заработная плата может иметь место при прогрессивно уменьшающемся числе рабочих сил, при прогрессивно уменьшающейся прибыли капиталиста (потому что, как известно, величина заработной платы обратно пропорциональна величине прибыли); следовательно, при уменьшении капиталов, обращенных на производительные предприятия, т. е. при сокращении производства, при промышленном регрессе. Таким образом, с точки зрения неприкосновенности современного промышленного порядка Мальтус и его последователи имели полное право настаивать на необходимости и неизбежности бедности; только эта бедность, только постоянное несоответствие средств к существованию с потребностями рабочего населения могут обеспечить при господстве буржуазии экономический прогресс. Теория Мальтуса, следовательно, была самым полным и последовательным выражением истинных интересов, потребностей и желаний всех сторонников буржуазного эгоизма. Мальтус хорошо понял эти интересы, потребности и желания, он хорошо также понял, что для придания им необходимого веса и значения их нужно так изложить и формулировать, чтобы они казались не эгоистическими, своекорыстными интересами и требованиями одной партии, одного класса, а вечными, непреложными законами самой природы. Что бы достигнуть этой цели, он должен был, как мы видели, сделать грубую логическую ошибку и допустить несколько произвольных и ни на чем не основанных гипотез. И он это сделал — такова сила [воздействия] личного интереса на человеческое мышление. Неужели же и тысячи подобных примеров недостаточно ясно доказывают, что общественные и нравственные идеи, теории, идеальные законы являются не столько продуктом самостоятельного, логического развития человеческого ума, продуктом умственного прогресса, сколько продуктом известных общественных отношений, известных экономических интересов, которые порабощают ум, которые заставляют его работать не по его, а по своей логике, которые подсказывают ему то, что нужно говорить и доказывать, которые делают из него своего прислужника. Справедливость этой мысли с особенной рельефностью подтверждается историей экономических и общественных теорий. Сопоставляя общественные и экономические доктрины с теми формами экономического быта, среди которых они возникали, невольно поражаешься полным гармоническим соответствием между теми и другими. Самые противоречивые теории доказываются, по-видимому, с одинаковой логичностью и предъявляют одинаковые претензии на несомненную достоверность. Теория, раз отвергнутая как совершенно несостоятельная, снова всплывает наверх, снова возводится на пьедестал и порабощает себе мысль, как только прежний экономический интерес временно восторжествует в практической жизни или явится новый интерес с солидарными с первым требованиями. К несчастью, на это соотношение редко обращается должное внимание, а если и обращается, то практика с теорией соединяется по большей части чисто механическим образом, так как авторы не выяснили себе хорошенько тех отношений, в которых находятся между собой та и другая.

КОММЕНТАРИИ

Впервые опубликована в 1869 г. в журнале «Дело», № 2. В настоящем издании публикуется по: Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1975. С. 270—286. Рецензия содержит резкую критику Ткачевым позиции Мальтуса.

¹⁰⁵ Мальтус (Malthus) Томас Роберт (1766—1834) — английский священник, экономист.

¹⁰⁶ Ткачев приводит цитату из книги «История цивилизации в Англии» Г. Т. Бокля.

¹⁰⁷ Франклин (Franklin) Бенджамин (1706—1790) — один из «отцов-основателей» США, публицист, экономист.

¹⁰⁸ Полное название работы В. Франклина «Заметки по некоторым из предшествующих наблюдений, подробно показывающие влияние нравов на население. В письме автору от Ричарда Джексона из Лондона». См.: Вениамин Франклин. Избранные произведения. М., 1956.

¹⁰⁹ Петти Уильям (1623—1687) — английский экономист, один из основоположников классической политэкономии.

¹¹⁰ Эйлер (Euler) Леонард (1707—1783) — швейцарский математик, механик, физик, философ. Долгое время жил и работал в России.

¹¹¹ «Основания политической экономии» Д. С. Милля перевел Н. Г. Чернышевский, снабдив перевод своими комментариями.

¹¹² Монтескье (Montesquieu) Шарль Луи де Секонда, барон де ла Бред и де М. (1689—1755) — французский просветитель, философ, писатель.

¹¹³ Паллас Петр Симон (1741—1811) — русский естествоиспытатель и путешественник, член Петербургской академии наук.

¹¹⁴ Тоунзенд (Таунсенд) Джозеф (1739—1816) — английский экономист, священник.

¹¹⁵ Годвин (Годуин) Уильям (1756—1836) — английский писатель, историк, утопист.

¹¹⁶ За и против (лат.).

¹¹⁷ Кук (Cook) Джеймс (1728—1779) — английский мореплаватель.

¹¹⁸ Вейнгольд — немецкий последователь Мальтуса.

¹¹⁹ Маркус (псевдоним) — английский писатель, последователь Мальтуса.