Репетиция
правитьГ-н Детурнель — 55 лет.
Г-жа Детурнель — 25 лет.
Г-н Рене Лапьер — 25 лет.
Гостиная. Двери в глубине и направо. Г-жа Детурнель, одетая пастушкой Ватто, поправляет прическу перед зеркалом.
Г-н Детурнель, в сюртуке, готовый к прогулке, входит из правых дверей и, увидев жену, останавливается в изумлении.
О!.. Я не ожидал такого маскарада.
А, понимаю я: готовится шарада?
Вы правы.
Ваш костюм вам удался вполне,
И вы прелестны в нем.
Фи!.. Комплимент жене?..
К чему?
Ответ жесток, но, право, без причины:
Моя обязанность — как мужа и мужчины —
Вам правду говорить.
Благодарю, мой друг.
Позволено ль спросить, как сделались вы вдруг
Актрисой? Может быть, соавтором поэта?..
Простите! Я не знал, что увлечет вас это.
Не знал, что будит в вас искусство интерес.
Что ж вы играете?
Одну из легких пьес…
Комедию.
Вот как? Чтоб свой талант проверить,
Котурны Талии хотите вы примерить?
Могу ль узнать сюжет?
Эклога.
Пастораль?
Прелестно. С музыкой?
Без музыки.
Как жаль!
Вот как! Но почему?
По-моему, приличен
Эклоге флейты звук (я крайне буколичен):
Когда в тени ветвей поет любовь пастух,
Свирель нужна ему, чтоб мог он грезить вслух;
Свирель — любимейший пособник всех идиллий,
Как то незыблемо установил Вергилий.
О, сколько юмора вы высказали вдруг!
Я не ценила вас, любезный мой супруг.
Что ж, выступить и вам на сцену не пора ли?
Маркиза Помпадур вы… пресмешно б сыграли!
Да, очень может быть, что вышло б «пресмешно»:
Играть комедию не всякому дано.
Мне что-то кажется… вам этот вид забавы
Не очень нравится?
Да, сознаюсь — вы правы!
Я вовсе не люблю аркадских пастушков.
К тому же — всякому свое; мой взгляд таков…
Да, каждый может быть — ну, скажем, хоть швейцаром;
Но должен обладать актер особым даром.
Ведь не умеете по сцене вы ходить,
И ваша простота вам может лишь вредить.
Ну, эта песенка мне уж давно известна!
Что в жизни хорошо — на сцене неуместно.
Напротив… в обществе — актриса, например,
Полна погрешностей и тона, и манер;
Согласен. Но зато попробуйте вы сами
И обменяйтесь с ней хотя бы раз местами, —
Так вместо ангельской улыбки мы у вас
Со сцены, может быть, увидим ряд гримас.
Однако… ваш совет, и милый и полезный,
Характер принял уж немного нелюбезный.
Вы кончили?
Я? Нет. А ваш репертуар!
От пошлости его меня бросает в жар.
На нервы действует мне ваш театр салонный.
А эти господа! Чурбан самовлюбленный,
Барашком завитой, чей тон для сладких слов
Подходит, как к стихам любви — ослиный рев,
Нескладной пошлости образчик самый верный;
Он ночью — трубадур, днем коммерсант примерный —
Торгует сукнами, подводит деньгам счет,
И про себя меж тем «песнь звездам» он поет,
И резво вечером стремится из конторы,
Чтоб в виде пастушка пленять сердца и взоры
И с посохом в руках выказывать свой дар.
Смешно! Он днем дурак, а вечером — фигляр,
Чей смех со сцены глуп, ужимки все зловещи!..
Хоть выбирали б вы хорошенькие вещи,
Чтобы простой сюжет нас позабавить мог!
Но нет, помилуйте, нельзя вам без эклог!..
А до чего смешна обычно мизансцена!
Салон — «цветущий луг, где протекает Сена»;
Одета дамочка пастушкою, в руке
Цветок… Ну, а маркиз — маркиз невдалеке:
В костюме розовом (из шелка, лент и кружев),
Свою блестящую неловкость обнаружив,
Он к ней склоняется, несчастный идиот,
И с глупой миною ей посох подает.
Играют роль овец — три мягких табурета.
И декорации, и люди — ложь все это!
Ну, разве я не прав, скажите?.. Наконец
Ничтожный этот фат, напыщенный юнец
Целует ручки вам — а может быть, и щечки, —
А там легко решит без дальней проволочки
Любезный ваш партнер, что в праве он своем
Вести себя смелей… А вечера вдвоем?
Для честной женщины ужель необходимы
Изображения любовной пантомимы?
Играть любовницу…
(Не знает, что сказать, и наконец находит.)
Какой пример для слуг!
Вот как? Об этом я не думала, мой друг.
Но так как я хочу примерной быть женою
И даже мыслью уж напугана одною,
Чтоб упрекнуть меня хоть в чем-нибудь могли
Почтенный кучер наш иль наша Розали, —
Играть не буду я!
К чему же вам сердиться?
Теперь всего боюсь! Как? Я могла гордиться,
Что сплетням не дала я пищу до сих пор,
И вот — подумать лишь — какой нас ждет позор!
Представьте: наш лакей поделится с швейцаром,
Что кто-то здесь в любви мне объяснялся с жаром,
Что был на нем камзол и пудреный парик!..
О, да все в городе поднимут страшный крик,
И сплетня полетит, покатится с разгона,
На волю вырвется из сумки почтальона;
Все — от привратницкой и вплоть до чердака, —
Все будут на меня кивать исподтишка.
Об этом ужасе узнают и соседи:
На рынке кумушки в приятельской беседе,
Метельщик уличный, торговец мелочной —
Смеяться будут все с презреньем надо мной!
Послушай… если я вспылил, быть может, слишком, —
Будь снисходительней к моим невольным вспышкам…
Я знаю! Мы должны сносить без слез всю боль,
Все оскорбления, — и в этом наша роль.
Должны молчать, терпеть, должны глотать обиду
И, если тяжко нам, не подавать и виду,
Что мы в отчаянье. Я знаю, это так!
Но, право, мой запас терпения иссяк,
Вы позволяете себе все… развлеченья, —
Но каждый, как жандарм, выслеживает нас;
Шпионить, проверять готовы каждый час!
Ну, ну, не надо слез! К чему? Прошу прощенья,
Я был и груб, и глуп. Да, глуп до отвращенья!
Вот видишь, признаюсь тебе в своей вине —
И искуплю ее. Ну, дай же ручки мне!
О ручки милые! Сегодня же надену
Браслеты новые на них — твоим в замену.
Но ты меня простишь… и будешь ты играть.
Прощен я?
Нет еще.
Но ты простишь?
Как знать!
К вам господин Лапьер.
Маркизом из Версаля.
Так до свидания.
Мы только вас и ждали.
Прекрасный мой маркиз, — привет!
Имею честь!
Как к вам идет костюм! В нем стиль эпохи есть.
Вы выучили роль?
От слова и до слова.
Тогда пора начать. Давайте… Я готова.
Сначала я одна. Потом уже маркиз.
Сперва он медленно идет из-за кулис,
Не видит никого, в раздумье погруженный;
Остановился вдруг — и замер, пораженный:
Увидел он меня. Ну, что ж? Начнем?
Начнем.
Нельзя ль свободнее?..
Костюм… мне трудно в нем.
Мешает страшно он.
Смотрите, ваша шпага!
Что с вами? Сделать вы не можете ни шага.
Как неуклюжи вы! Ну что ж, начнем опять.
Ах, вы совсем не так должны себя держать!
Да… если на мое могли бы стать вы место!..
Ну что же нужно вам?
Нужна свобода жеста,
Как будто вы — маркиз реальный и живой,
Действительно маркиз. Оставьте этот свой
Надуто-чванный вид, торжественный и чинный,
Свободней будьте вы, как держитесь в гостиной;
Немного шпагу вверх извольте приподнять,
Возьмите руку в бок… вот так — на рукоять.
Что с вами сделалось? Какая перемена!
Вы накрахмалены, вы хуже манекена.
До невозможности костюмом я стеснен.
Какой-то факельщик унылый с похорон,
А вовсе не маркиз! Начнемте же сначала.
Побольше грации!
Так лучше?
О, нимало!
Совсем нет у мужчин актерского чутья!
У дам из общества иное вижу я:
На сцене мы живем! Не то професьоналки:
Рисовкою своей они в гостиных жалки,
Их жесты, позы их трагедией полны.
Но мы актрисами как будто рождены.
Изящной простоты живое обхожденье —
Ему не учатся; его дает рожденье, —
Учиться этому была б напрасна цель.
Искусство может дать то, чем была Рашель.
Она всегда была строга, претенциозна,
Трагична иногда, но… но не грациозна.
Когда играла я — сошел с ума весь зал!
Ну да, мой туалет был выше всех похвал.
Какие вызовы! Какие восхищенья!
Я даже думала — умрет от огорченья
Мадам Ланси, тогда игравшая со мной.
Читала я стихи; сюжет был пресмешной, —
Не помню уж какой, но очень, очень мило!
А раз еще — без слов поднос я выносила:
Там должен был стоять стакан воды. Ну вот,
Я выношу поднос. Актер чего-то ждет;
Стоит и хмурится. Чего ж еще он хочет?
Смотрю я на него… а публика хохочет:
Поднос-то я взяла — да принесла пустой!
Тут на меня напал безумный смех такой,
Что бедный мой актер не мог промолвить фразы…
А смех, вы знаете, — ведь хуже нет заразы!
И хохотала я, и хохотал весь зал,
А он, он все-таки ни слова не сказал.
Однако что же вы?..
Я слушаю.
Прелестно!
Я, я вас слушаю — да будет вам известно!
Часы спешат, летят — у нас ведь мало их.
Ну, что же?
Я забыл… не помню первый стих.
Вы начинаете мне действовать на нервы!
Стихи придут ко мне; вот только вспомнить первый.
Надеюсь, что придут. А если вдруг сбегут?
Как позабыть легко все в несколько минут!
Ну, подскажите мне немножко, ради бога.
Что ж, если это вам придаст огня немного…
"Я встретил у лесной опушки… "
«Я встретил у лесной опушки
Тебя, красавица моя.
С тех пор к ногам моей пастушки
Несу любовный пламень я.
Не жалкий огонек болотный,
Мерцанье страсти мимолетной,
Но пламя чистое любви
Зажег Амур в моей крови,
С тех пор как нежный взор пастушки
Блеснул мне у лесной опушки».
Так лучше?
Это уж не из стихов, наверно?..
«Так лучше» было бы — не будь… не будь так скверно.
Чем недовольны вы — я, право, не пойму.
«Так скверно»… Почему?
Ах, только потому,
Что, уверяю вас, нельзя играть ужасней!
Вы точно мальчуган с затверженною басней.
Манеры, голос, жест — все деревянно в вас.
Случалось вам любить?
Мне?
Вам!
О да… не раз!
Как это было?
Что?
Да ваши… увлеченья?
Не представляю вас героем приключенья!
Не стану говорить, что я…
Имел успех?
Нет, заподозрить вас, пожалуй, в этом — грех.
Посмотрим же, на что рассчитывать мы можем.
Ну вот, вы с женщиной — прелестной, предположим,
Искусство нравиться постигнувшей вполне.
Положим, что ее изящный… ум… вас манит,
Что уж давно она влечет вас и дурманит.
Положим — это я. И вот — вы, как в чаду,
Хотите все сказать: а мы одни. Я жду.
Ну, начинайте же.
И это все? Прекрасно.
О, можно до конца вас слушать безопасно.
Не лучше ль роли нам переменить тогда?
Импровизировать могу я без труда.
Пастушкой будьте вы; я ж, сердце предлагая,
Вам объяснюсь в любви. — Садитесь, «дорогая»!..
(Берет шляпу маркиза, надевает ее на себя, становится перед Рене на одно колено и с насмешкой в голосе говорит.)
«Я бегу за счастьем напрасно, —
А оно от меня бежит.
Не в твоем ли сердечке сокрыт
Его свет, манящий так властно?..
Я любовной ищу лихорадки, —
А она бежит от меня;
Но, полны и любви и огня,
Не твои ли уста ею сладки?..
Недотрога моя, погоди!
Все найду я, когда расцелую
На устах твоих душу живую,
Твое нежное сердце в груди!»
Тут — поцелуй. Иль вы — пастушка из фарфора?
Мой друг! Хоть что-нибудь! Вам не до разговора?
Ну — взгляд… волнение… один хотя бы вздох!..
Нет — безнадежны вы! Довольно!
Да, я плох.
И в этом виноват костюм мой необычный.
О, будь во фраке я, — поверьте, что отлично
Сумел бы о любви я говорить тогда.
Но в те далекие, красивые года,
В эпоху Помпадур, век пышный и цветущий,
Привычно было всем припудривать погуще
Не только волосы, но мысли и умы.
Теперь так говорить уж не умеем мы.
В то время нежных фраз чеканные детали
В устах любовников как песенки звучали,
И утонченность слов им украшала ум,
Как банты легкие — их шелковый костюм.
Он — легкомыслен был, она — была задорна;
Они наряд измять боялись непритворно,
А чтоб не портилась прически красота —
Им легкий поцелуй едва сближал уста.
И столько грации и хрупкости в них было,
Что слово грубое их нежность бы разбило.
Те времена прошли, теперь уже не то, —
Исчезла пышность фраз с костюмами Ватто.
Нам больше не к лицу придворные манеры;
И чтобы наша страсть была достойна веры —
Нам нужен для нее теперь язык иной:
И с большей пылкостью и с большей простотой.
Нам, сударь, надобно — когда взялись за дело, —
Чтоб роль свою сыграть, войти в нее всецело;
Надеть с костюмами и душу на себя,
Жить так, как наш герой, — смеясь или любя;
Любить любовью той, что вспыхнула в герое!
Но если я люблю?
Вы любите? Пустое!
Простите, я люблю.
Да нет!
Поверьте, да!
Так и признайтесь же в своей любви тогда!
Припомните ваш тон — и выйдет натурально.
Я о любви не смел ей говорить.
Похвально!
Так значит — ждали вы в смирении своем,
Что догадается сама она о том?
Нет.
Как же вы могли договориться с нею?..
На что надеялись?..
Надеяться?.. Не смею.
Неправда! Человек всегда надежде рад.
Мне от нее нужна улыбка, добрый взгляд…
Как мало!
Большего не смею ждать… Быть может,
Счастливый случай мне когда-нибудь поможет.
О, случай лишь за тех, кто не плошает сам!
Я мучусь, не найду исхода я словам,
Но взгляд ее один — мою смущает душу.
Когда я вместе с ней, я… я постыдно трушу.
Младенец!.. О, как все мужчины неумны!
Коль искренни слова — мы не оскорблены.
О, будь мужчиной я, сумела б я…
Что с вами?..
Здесь жесты не нужны; довольствуйтесь словами.
Да, да! Я был смешон и робок. Почему?
Боялся волю дать я сердцу моему
И вместо пошлости всех этих фраз фривольных
Открыть поток любви, волненье чувств невольных.
Нет! Поздно! Страстных слов я больше не таю:
Вы мне позволили открыть любовь мою!
Гак вы не видели в моих глазах влюбленных
Огня безумия, следов ночей бессонных?
Так вы не поняли, зачем от вас бегу?
Вы не заметили, что часто не могу,
Не в силах трепета невольного одержать я
От вашей близости иль от рукопожатья?
Что только потому сейчас я весь в огне,
Что мне почудилось — вы улыбнулись мне?
Ваш взгляд! Он жжет меня, терзает, мучит, ранит!
Как, голову кружа, невольно бездна тянет
И манит путника несчастного в горах,
И он бросается, чтобы разбиться в ирах, —
Так, в синие глаза смотря с тоской влюбленной,
Я гибну в пропасти любви моей бездонной.
Послушайте… пусть вам расскажет сердца стук,
Как задыхается оно от этих мук!
Нет, слишком много тут безумного порыва!
И ваша дикция уж слишком тороплива.
Дверь в глубине бесшумно открывается, и входит г-н Детурнель, держа в каждой руке по футляру с браслетом. Он останавливается и слушает. Его не замечают.
Да, да! Безумие окутало меня.
Я мысль свою пустил, как дикого коня,
Когда несется он безудержу по степи.
О, до сих пор она свои влачила цепи…
Но вот, освободясь, она бросает их.
Нет слов, чтоб высказать всю силу чувств моих!..
Да, да! Я вас люблю! В бреду любви сгораю.
Я жажду ваших уст, от страсти умираю!
Довольно вам шутить, я слушать не хочу.
Я вас люблю, люблю!..
Довольно, — закричу!..
Простите…
Встаньте же! Я позвоню лакею.
Я о прощении вас и молить не смею.
Браво! Брависсимо! Какой чудесный тон!
Какая искренность! Я прямо восхищен!
Такой игры от вас не ожидал я, право…
Вы истинный талант, природный! Браво, браво!
Я поздравляю вас. Да что уж тут скрывать:
Я шел с намереньем игру критиковать.
Прошу прощения — я встретил здесь искусство!
Какое пылкое и искреннее чувство!
Как вы естественны! Да, всякого бы мог
Растрогать, взволновать ваш страстный монолог.
Все — выше похвалы; жест, голос, выраженье!..
В вас чувство высшего достигло напряженья.
Вы с главным справились, артист любезный мой,
А остальное все придет само собой.
Хотя — как предсказать, что будет на спектакле.
Ведь репетировать всегда легко, — не так ли?
Но перед публикой… смотрите оба вы
Не потеряйте вдруг от страха головы.
О нет, не думайте! В одном вас уверяю:
Не знаю, как маркиз, но я — не потеряю!
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьСтр. 112. Эклога — стихотворение на мотивы пастушеской жизни, приближающееся к элегии и к пасторали.
Стр. 118. Рашель (1821—1858) — знаменитая французская трагическая актриса. атегория:Переводы, выполненные Татьяной Щепкиной-Куперник