Рейнская легенда (Теккерей)/ОЗ 1852 (ДО)

Рейнская легенда
авторъ Уильям Теккерей, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. A Legend of the Rhine, опубл.: 1845. — Перевод опубл.: 1852. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Отечественныя записки», 1852, томъ LXXXIII, № 8, отд. VIII, с. 99—138

РЕЙНСКАЯ ЛЕГЕНДА.

(Разсказъ Теккерея.)

ГЛАВА I.

Въ рыцарскія времена на всякой горѣ, бросающей тѣнь свою на свѣтлыя воды Рейна, стоялъ могучій замокъ

Въ наше время, замки эти обратились въ жилище крысъ и ящерицъ, а хищныя птицы вьютъ въ нихъ гнѣзда: мохъ, трава, грибы и плющъ растутъ по стѣнамъ; встарину было такъ тамъ, гдѣ теперь вьется плющъ, поднимались желѣзныя рѣшетки; гдѣ надъ гранитными зубцами качается полевой цвѣтокъ, тамъ развѣвались шелковые флаги съ гербами, вышитыми золотомъ, вооруженные латники толпились тамъ, гдѣ теперь стелется мохъ, изъ-подъ котораго черный грибъ блеститъ на солнцѣ лоснящейся шапкой.

По обширнымъ заламъ замка, вмѣсто крысъ и птицъ расхаживали рыцари и красавицы; на праздникахъ и пиршествахъ носились они въ танцахъ, и тутъ, какъ вездѣ, веселье и молодость звали любовь на радостный пиръ.

Красавицы и рыцари — васъ нѣтъ давно! золотыя кудри ваши сперва обратились въ серебреныя, за серебромъ пришло разрушеніе; быстрыя, легкія и граціозныя ножки устали, ослабли или отяжелѣли, неподвижныя въ подагрѣ, наконецъ обратились въ голыя кости. Розы на щекахъ блѣднѣли, отцвѣтали, увядали и совсѣмъ исчезли; потомъ и щеки отпали, обнаживъ челюсти, и самый черепъ обратился въ прахъ, и о васъ нѣтъ ни помину, отъ васъ не осталось слѣда. Такъ было съ вами, такъ будетъ съ нами.

— Налей вина, добрый товарищъ! мнѣ становится грустно, когда я вздумаю о прошломъ времени и прошломъ поколѣніи. Они жили и наслаждались, какъ и мы, и что же они теперь? Но нѣтъ, они все еще живутъ. Мы видимъ, какъ они мелькаютъ въ туманномъ отдаленіи въ блестящихъ латахъ; гордыя жены ихъ проходятъ предъ нами мѣрною поступью; рѣзвые пажи ловятъ за ними шлейфъ, вьющійся на мраморномъ полу. Поэтъ видитъ ихъ сквозь радужную призму мечты, слышитъ звукъ роговъ, сзывающихъ ихъ на бой или на турниръ, а замирающіе вдали аккорды лютни поютъ о ихъ любви и красотѣ.

Драгоцѣнный даръ поэзіи! Какъ волшебная вода дервиша, приложенная къ очамъ, ты открываешь сокровища, которыхъ не видать никогда другимъ. Благословенные дары воображенія! я не промѣняю васъ на груды золота…

— Налей мнѣ опять кубокъ, веселый другъ. Должно-быть, духи прошлаго плаваютъ въ чарующемъ напиткѣ и призраки красавицъ и рыцарей временъ минувшихъ съ ласковой улыбкой смотрятъ на насъ сквозь благоуханное облако табачнаго дыма.

— Много, много лѣтъ назадъ, когда рыцарство было въ полномъ разгарѣ! На берегахъ Рейна случилось происшествіе, которое ужь было описано въ какой-то книгѣ и, слѣдственно, истина этого случая не подлежитъ никакому сомнѣнію. Это ничто иное, какъ разсказъ о рыцаряхъ, ихъ дамахъ, о любви, ревности, битвахъ, награжденной добродѣтели и о прочемъ.

Джентльмены должны меня выслушать — и выслушаютъ. Дѣвицамъ и женщинамъ я желаю, чтобъ любовь каждой изъ нихъ была также счастлива и успѣшна, какъ любовь героини этого разсказа.

Въ среду 26 октября, того года, который я назвалъ выше такъ опредѣлительно, въ холодный и дождливый вечеръ, путешественникъ, которому судьба предназначила быть въ дорогѣ въ эту ужасную ночь, могъ замѣтить другаго путешественника на пути отъ Обервинтера въ Годесбергъ. Этотъ второй путешественникъ былъ хотя и атлетическаго сложенія, однакожъ, невысокаго роста; время оставило на его лицѣ признаки своего могущества, выраженнаго морщинами, и въ кудри его вплело нѣсколько сѣдыхъ волосъ, впрочемъ, безъ его согласія. Одѣтый въ кольчугу, онъ сидѣлъ на борзомъ конѣ, который, несмотря на пройденный имъ длинный и тяжелый путь, повидимому несъ сѣдока вмѣстѣ съ его вооруженіемъ и вьюкомъ съ особенною легкостью. Путешествуя по мирной странѣ, рыцарь счелъ лишнимъ надѣть шлемъ, висѣвшій у сѣдла на походномъ чемоданѣ. На томъ и другомъ былъ видѣнъ графскій гербъ; на шлемѣ корона, а въ срединѣ ея, какъ знакъ рыцарскаго происхожденія, была изображена рука, держащая обнаженную шпагу. Въ правой рукѣ всадникъ держалъ огромный мечъ, который снесъ не мало чалмоносныхъ головъ; широкую грудь рыцаря покрывалъ треугольный щитъ, на которомъ блестѣлъ серебряный гербъ; по этому гербу нетрудно было опредѣлить, что всадникъ принадлежалъ къ благородному гамбургскому дому.

И точно, этотъ отважный наѣздникъ былъ рыцарь Лудвигъ Гомбургскій. Шляпа его съ павлиньими перьями, которую онъ носилъ, когда не быль въ боевомъ вооруженіи, ясно показывала, что онъ былъ изъ числа вельможъ австрійскаго двора, а шелковый, непромокаемый зонтикъ — это незатѣйливое убѣжище отъ непогоды — обнаруживалъ, что онъ принадлежалъ къ аристократіи, потому-что, какъ извѣстно, въ средніе вѣка право носить зонтикъ предоставлено было только исключительно вельможамъ. Походная сумка его, изъ дорогой персидской матеріи, въ то время весьма-рѣдкой въ Европѣ, давала поводъ думать, что благородный рыцарь бывалъ на Востокѣ; обстоятельство эта подтверждалось также надписью на пергаментѣ, нашитомъ на сумкѣ: «Графъ Лудвигъ Гамбургскій, Іерусалимъ.» Имя Святаго Города было зачеркнуто, а вмѣсто его стояло: «Годесбергъ.»

— Увы! сказалъ рыцарь, дрожа отъ холода: — здѣсь не такъ тепло, какъ на Востокѣ! Я такъ голоденъ, что въ-состояніи проглотить цѣликомъ самаго крупнаго верблюда Саладдина. Поспѣю ли я въ Годесбергъ къ обѣду?

И съ этимъ словомъ, вынувъ часы изъ кармана, рыцарь повидимому успокоился потому, что было еще только семь часовъ вечера, и по его разсчету онъ могъ пріѣхать въ Годесбергъ прежде втораго звонка.

Благодаря быстротѣ коня, ожиданіе всадника исполнилось на-самомъ-дѣлѣ: онъ примчался къ замку въ ту минуту, какъ разлился первый, обычный звонокъ въ знакъ того, что графъ Карлъ маркграфъ годесбергскій приготовлялся къ обѣду въ 8 часовъ.

Мостъ тотчасъ же былъ опущенъ, часовые отдали честь, благородный всадникъ въѣхалъ во дворъ замка; множество пажей и служителей встрѣтило его съ почтеніемъ, должнымъ старинному другу дома Годесберговъ.

— Добро пожаловать, графъ и воитель Святой Земли! воскликнулъ старый слуга, взявъ коня подъ уздцы. — Добро пожаловать! вскричали прочіе слуги въ одинъ голосъ и удалой всадникъ, удостовѣрять прежде, что конь его нашелъ удобный пріютъ, пошелъ въ замокъ, въ приготовленную для него комнату. Она была великолѣпно освѣщена множествомъ восковыхъ свѣчей; въ каминѣ трещалъ огонь и бросалъ искры во всѣ стороны; на окнахъ стояли цвѣты въ китайскихъ вазахъ; всевозможныя мѣстныя косметическія произведенія сосѣдняго города Кёльна покрывали туалетный столъ. Все это доказывало, что пріѣздъ графа гамбургскаго не былъ неожидамъ.

Скоро вошелъ домашній парикмахеръ брадобрѣй и предложилъ графу услуги своего искусства. Вмѣсто отвѣта, рыцарь бросился въ мягкое кресло передъ каминомъ, предоставя свою бороду и голову на произволъ артиста.

— Клянусь Саладдиномъ, здѣсь гораздо-лучше, чѣмъ въ моемъ кіоскѣ, въ Каирѣ! Ну, господинъ брадобрѣй, каково поживаетъ мой крестникъ Отто, прелестная графиня, мать его и благородный графъ Карлъ, собратъ мой по оружію?

— Слава Богу, хорошо, отвѣчалъ со вздохомъ парикмахеръ.

— Очень-радъ; но что значитъ этотъ вздохъ?

— То, что со дня пріѣзда въ нашъ замокъ графа Готфрида, все пошло не такъ хорошо, какъ прежде.

— Онъ здѣсь! вскричалъ Лудвигъ. — О! гдѣ онъ, тамъ не бывать добру.

И впродолженіе всего времени, пока графъ переодѣвался изъ дорожнаго костюма въ свѣжій бархатный нарядъ, который, по приличіямъ того времени, мужчины должны были носить въ присутствіи дамъ, рыцарь продолжалъ бесѣдовать съ бородобрѣемъ, который, съ свойственною парикмахерамъ болтливостью, разсказалъ о настоящемъ положеніи благороднаго дома Годесберговъ, о чемъ будетъ сказано въ слѣдующей главѣ.

ГЛАВА II.

Само собою разумѣется, что храбрый воинъ Лудвигъ Гомбургскій встрѣтилъ въ семьѣ своего друга самый радушный пріемъ. Ратный товарищъ маркграфа Карла, онъ также былъ и другомъ маркграфини, прекрасной, восторженной Теодоры; поэтому выборъ крестнаго отца для ихъ сына палъ на него, несмотря на то, что извѣстнѣйшіе принцы и рыцари того времени домогались той же чести.

Прошло ровно семнадцать лѣтъ съ-тѣхъ-поръ, какъ графъ былъ женатъ на графинѣ; и хотя небо подарило имъ только одного сына, зато о немъ можно было сказать, что никогда болѣе совершенное созданіе не являлось на землѣ.

Графъ Гомбургскій, отъѣзжая въ крестовый походъ, оставилъ своего крестника ребенкомъ, и по истеченіи 17 лѣтъ нашелъ его красивѣйшимъ юношею во всей Германіи.

Молодой Отто былъ стройнаго и высокаго роста; молодость и здоровье цвѣли на его щекахъ, на которыхъ первые признаки мужества бросали тѣнь свою; вьющіяся золотыя кудри разбѣгались по плечамъ; взглядъ его, то полный выраженія удальства и смѣлости, то ласковый и нѣжный, придавалъ лицу его неизъяснимую прелесть. Какая мать не гордилась бы такимъ сыномъ? Зато и храбрый Лудовикъ, прижимая юношу къ груди своей, вскричалъ: Во имя святаго моего патрона, ты, Отто, созданъ быть рыцаремъ Львинаго Сердца!"

Отто былъ одѣтъ къ вечернему пиру въ дорогое, хотя простое платье дворянина того времени, и нарядъ его, кромѣ цвѣта, очень-походилъ на нарядъ стараго рыцаря. На немъ былъ синій камзолъ, изящно-украшенный выпуклыми съ рѣзьбой золотыми пуговицами: рейтузы изъ нанковой матеріи, привозимой въ то время за весьма-дорогую цѣну ломбардскими кораблями изъ Китая, а дорогія нашивки и снурки, произведеніе Голландіи, украшали его грудь и рукава; небольшая шляпа, подобная тѣмъ, какія мы видимъ на оперныхъ пѣвцахъ, нѣсколько-наклоненная на одну сторону и на ней яркій тюльпанъ довершали костюмъ юноши, въ которомъ онъ вбѣжалъ въ кабинетъ къ крестному отцу доложить, что обѣдъ готовъ и что только его ждутъ къ столу.

И точно была пора на озабоченномъ лицѣ графини Теодоры можно было прочесть внутреннее волненіе, близкое къ негодованію, изъ опасенія, что супъ или цѣнная рыба могли простыть. «Въ этомъ случаѣ я боюсь не за себя, а за мужа», шепнула она графу Лудвигу и, въ безпокойствѣ, опираясь на его руку, она сошла въ гостиную.

— Годесбергъ очень измѣнился въ послѣднее время, сказала она.

— Не-уже-ли! вскричалъ графъ съ замѣтнымъ удивленіемъ. «Это же мнѣ сказалъ парикмахеръ» подумалъ онъ.

Графиня молча вздохнула и стала разливать супъ. Въ первыя минуты Лудвигъ Гомбургскій былъ слишкомъ занятъ эгоистическими обязанностями человѣка, обѣдающаго за прихотливымъ столомъ, чтобъ подумать о своемъ сподвижникѣ по оружію, который сидѣлъ на противоположной сторонѣ стола, между сыномъ и барономъ Готфридомъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ маркграфъ очень измѣнился, шепнулъ Лудвигъ на ухо графинѣ: — вашъ мужъ такъ же любезенъ, какъ любой медвѣдь.

Вмѣсто отвѣта у графини полились градомъ слёзы въ тарелку. Гомбургъ замѣчалъ, между-тѣмъ, что маркграфъ ничего не ѣлъ и даже не дотрогивался ни до одного блюда.

— Вамъ подадутъ вина, Гомбургъ, сказалъ мрачнымъ голосомъ маркграфъ. Но за этими словами не послѣдовало приглашенія пить. «Какая разница съ прошлымъ временемъ!» подумалъ Гомбургъ.

Вслѣдъ за приказаніемъ маркграфа, слуга, на которомъ лежала обязанность разливать вино, обошелъ вокругъ стола и остановился передъ Отто; молодой человѣкъ съ юношескимъ восторгомъ протянулъ къ нему свой кубокъ. При видѣ этого, изступленіе маркграфа разлилось во всей силѣ; онъ бросился на сына и пролилъ на него кубокъ съ виномъ. Отто только покраснѣлъ отъ стыда.

— Вы пьете вино! вскричалъ макграфъ, вы осмѣливаетесь сами себя подчивать! Кто далъ вамъ на это право?

— Лудвигъ, Лудвигъ! произнесла маркграфиня.

— Замолчите, сударыня! вскричалъ графъ: — развѣ отецъ не имѣетъ права бранить свое собственное дитя?

— Свое собственное дитя? повторилъ маркграфъ съ глухимъ воплемъ…

Графъ Лудвигъ, пораженный удивленіемъ, глядѣлъ во всѣ стороны; баронъ Готфридъ, сидѣвшій на правой сторонѣ маркграфа, блѣдный какъ привидѣніе, демонски улыбался; Отто, пораженный, стоялъ безмолвно; бѣдная маркграфиня отвернулась въ сторону и отирала слёзы

И въ тѣ грубыя времена подобныя ссоры за столомъ считались неприличными въ хорошемъ обществѣ; но Лудвигъ, видѣвшій не разъ, какъ летало жаркое изъ рукъ маркграфа въ лицо провинившагося слуги, полагалъ, что это было ничто иное какъ обычная выходка его достойнаго, но немножко вспыльчиваго друга, и потому призналъ за лучшее перемѣнить предметъ разговора.

— Каково поживаетъ мой пріятель Гильдебрандтъ? спросилъ онъ.

— Это ужь слишкомъ! вскричалъ маркграфъ и съ этимъ словомъ выбѣжалъ изъ комнаты.

— Чортъ возьми! рыцари и господа! чѣмъ, однакожъ, боленъ мой благородный Годесбергъ?

— Вѣроятно, у него пошла кровь изъ носу, отвѣчалъ Готфридъ насмѣшливо.

— Ахъ, мой добрый другъ! вы попали, какъ говорится, не въ бровь, а прямо въ глазъ, сказала маркграфиня.

По движенію ея, дамы встали изъ-за стола и удалились въ гостинную въ ожиданіи кофе. Маркграфъ, нѣсколько успокоившись, не замедлилъ возвратиться.

— Отто, сурово сказалъ онъ: — ступай къ дамамъ; въ твои лѣта еще не приходится оставаться въ обществѣ рыцарей послѣ обѣда.

Благородный юноша вышелъ изъ комнаты съ видимымъ неудовольствіемъ; маркграфъ занялъ въ концѣ стола мѣсто, только-что оставленное маркграфиней, и шепнулъ Людвигу

— Гильдебрандтъ будетъ здѣсь вечеромъ на праздникѣ, который я даю сегодня въ честь твоего возвращенія изъ Палестины. Готфридъ, другъ мой, позаботьтесь, чтобъ музыканты не напились пьяны и чтобъ все было въ порядкѣ.

Готфридъ низко поклонился маркграфу и вышелъ изъ комнаты.

— Ты скоро все узнаешь, любезный Лудвигъ, сказалъ маркграфъ съ видомъ глубокой скорби. — Ты замѣтилъ Готфрида, который только-что вышелъ?

— Да.

— Ты смотришь на него что-то недовѣрчиво и, вѣроятно, не подозрѣваешь его значенія; но я увѣряю тебя, что Готфридъ добрый малый, мой искренній другъ, близкій родственникъ и наслѣдникъ, если я лишусь моего сына.

— Но, замѣтилъ Лудвигъ: — мнѣ кажется сынъ твой никогда не наслаждался лучшимъ здоровьемъ?

— Мало ли что можетъ случиться.

Лудвигъ, непонимая маркграфа, относилъ слова его къ дѣйствію нѣсколькихъ стакановъ вина, которые тотъ выпилъ за обѣдомъ, и находилъ весьма-естественнымъ подражать ему въ этомъ, тѣмъ болѣе, что воинъ тѣхъ временъ не отступалъ передъ стаканомъ пунша и на Востокѣ рыцарь проводилъ въ чарующихъ парахъ напитковъ немало безсонныхъ ночей съ Ричардомъ Львнное-Сердце, Готфридомъ Бульйонскимъ и даже съ непобѣдимымъ Саладдиномъ.

— Ты зналъ моего друга Готфрила въ Палестинѣ? спросилъ маркграфъ.

— Да, я зналъ его, холодно отвѣчалъ Лудвигъ,

— Почему же ты не встрѣтилъ его, какъ стараго товарища, теплыми объятіями дружбы? Не оттого ли, что онъ бѣденъ? Но ты очень-хорошо знаешь, что онъ такого же благороднаго происхожденія, какъ и ты, любезный графъ

— Мнѣ мало нужды до его рода и состоянія, сухо возразилъ Лудвигъ: — званіе человѣка не что иное, какъ гербъ на монетѣ, а человѣкъ — металлъ, изъ котораго она сдѣлана. Я говорю тебѣ, любезный Карлъ Годесбергъ, что твой Готфридъ — металлъ неблагородный.

— Ты клевещешь, Лудвигъ!

— Я говорю правду. Въ арміи крестоносцевъ его знали — по дурной репутаціи. До прибытія его въ Палестину, онъ долго проживалъ въ Константинополѣ, гдѣ и изучилъ у Грековъ игру въ кости. Наканунѣ штурма Аскалона онъ выигралъ однимъ ударомъ пять тысячъ марокъ у Ричарда. Я поймалъ его на-дѣлѣ; у него были фальшивыя кости.

— Не хочешь ли ты сказать, что Готфридъ воръ? вскричалъ Карлъ, нахмуря брови. — Во имя святаго моего патрона, еслибъ мнѣ сказалъ это кто-нибудь другой, я разрубилъ бы ему голову.

— Истину моихъ словъ я докажу на самомъ Готфридѣ, живомъ или мертвомъ, а не на тебѣ, мои старый товарищъ! Впрочемъ, надо отдать ему справедливость, онъ храбръ, хорошо дерется и оказалъ немаловажныя заслуги при взятіи Акры; но нравъ его былъ такъ низокъ, что, несмотря на личную храбрость, онъ былъ высланъ изъ арміи.

— Да, я слышалъ объ этомъ; Готфридъ самъ мнѣ говорилъ, какъ это случилось: пустая ссора за стаканомъ вина съ Гуго де-Броденель — изъ-за бутылки, которую Броденель не хотѣлъ видѣть на столѣ. Готфридъ былъ нѣсколько нетрезвъ и швырнулъ ему бутылкой въ лобъ. Вотъ причина его увольненія изъ арміи и внезапнаго возвращенія сюда. Но ты не знаешь, продолжалъ маркграфъ, тяжело вздохнувъ, — какую важную услугу оказалъ мнѣ достойный Готфридъ: онъ открылъ враговъ моихъ — измѣнниковъ.

— Вотъ какъ!.. иронически замѣтилъ Гомбургъ

— Да, опаснаго, ужаснаго врага, цѣлое гнѣздо враговъ: Гильдебрандтъ измѣнникъ, Отто измѣнникъ, Теодора — о Небо! Теодора тоже измѣнница!

И при этихъ словахъ графъ горько заплакалъ. Онъ такъ страдалъ въ эту минуту, что казалось задохнется отъ рыданія.

— Что значитъ это отчаяніе, другъ мой? вскричалъ Гомбургъ, испугавшись не на шутку.

— Смотри, Лудвигъ, смотри: видишь: Гильдебрандтъ съ Теодорой вмѣстѣ: Гильдебрандтъ и Отто вмѣстѣ, всегда вмѣстѣ, неразлучны, какъ человѣкъ съ своею тѣнью. О! зачѣмъ я осужденъ видѣть, какъ разбиваютъ въ глазахъ моихъ всѣ привязанности моего сердца; всѣми оставленный, я осужденъ влачить въ безотрадномъ одиночествѣ остальные дни моей жизни. Но тише… гости идутъ; и если ты не расположенъ осушить еще бутылку, то войдемъ въ гостиную къ дамамъ и тамъ наблюдай за Гильдебрандтомъ и Отто.

ГЛАВА III.

Праздникъ начался. Знатные дамы и рыцари, пріѣхавшіе въ каретахъ и верхомъ, толпились въ большой пріемной залѣ замка, великолѣпно-иллюминованной.

Слуги, въ богатыхъ ливреяхъ голубаго цвѣта, разносили различные прохладительные напитки и угощенія на серебряныхъ подносахъ. Кофе, недавно введенный въ употребленіе въ Европѣ Петромъ-Пустынникомъ, по возвращеніи его изъ Аравіи, подавали въ дорогихъ китайскихъ фарфоровыхъ кувшинахъ.

Печальное расположеніе духа маркграфа не было никѣмъ замѣчено — такъ мало веселая толпа обращаетъ вниманія на скорбь, терзающую душу тѣхъ, которые даютъ праздники.

Маркграфиня была очень-блѣдна; но женщины умѣютъ скрыть свои страданія; она казалась веселою, была любезнѣе обыкновеннаго съ гостями, хотя рѣчь ея была принужденная, а смѣхъ насильственный.

— Они снова вмѣстѣ, шепнулъ маркграфъ, ударивъ по плечу Лудвига: — смотри же теперь!

Лудвигъ повернулся къ кадрили, въ которой Гильдебрандтъ и Отто стояли рядомъ. Дружба ихъ поразила его. Подозрѣніе маркграфа невольно мелькнуло въ умѣ его.

— Ясно, какъ дважды-два-четыре, сказалъ маркграфъ — прочь отсюда товарищъ, пойдемъ сядемъ за карты.

Они усѣлись въ будуарѣ графини и начали играть. Хотя игра была значительная и маркграфъ выигрывалъ, онъ не могъ, однакожь, сосредоточить на ней своего вниманія, потому-что былъ слишкомъ взволнованъ ужасной тайной, тяготившей его душу. Въ срединѣ игры покорный, вкрадчивый Готфридъ подошелъ къ маркграфу и сказалъ ему на ухо нѣсколько словъ, которыя привели его въ такое тревожное состояніе, что съ нимъ едва не сдѣлался ударъ; но маркграфъ успѣлъ скоро побѣдить свое волненіе.

— Въ какое время? сказалъ онъ Готфриду.

— Съ разсвѣтомъ дня, у внѣшнихъ воротъ.

— Я тамъ буду.

— И я тоже подумалъ Лудвигъ, храбрый рыцарь гомбургскій.

ГЛАВА IV.

Какъ часто человѣкъ, по свойственной ему самонадѣянности, разсчитывая на будущее, воображая подчинить своей водѣ неумолимую судьбу, забываетъ, что въ ея рукахъ мы только игрушки! Сколько разъ можно поскользнуться, пока донесешь ко рту уже поднятый бокалъ!.. Какъ часто, по нашимъ соображеніямъ, мы предполагаемъ лечь на мягкій пуховикъ, и вдругъ видимъ себя на жесткой землѣ; тогда мы вынуждены сказать, какъ лисица въ баснѣ: «что зеленъ виноградъ», потому-что не можемъ достать его; или, того хуже, должны сердиться на судьбу за свои собственныя ошибки.

Лудвигъ Гомбургъ на разсвѣтѣ дня не былъ, однакожь, у внѣшнихъ воротъ: онъ проспалъ до десяти часовъ, усталость отъ дороги и вліяніе напитковъ вечерняго праздника были этому причиной; скажемъ еще въ его оправданіе, что онъ спалъ какъ солдатъ, для котораго пуховая постель находка и который привыкъ просыпаться только подъ барабанный бой. Проснувшись, Гомбургъ увидѣлъ возлѣ себя маркграфа. Карлъ, въ ожиданіи пробужденія своего друга, просидѣлъ возлѣ него болѣе четырехъ часовъ, погруженный въ тяжкія размышленія, подъ вліяніемъ самыхъ горькихъ впечатлѣній.

— Который часъ? былъ первый и очень-естественный вопросъ Гомбурга.

— Думаю, часовъ пять, сказалъ Карлъ, хотя въ-самомъ-дѣлѣ было ужь десять. Еслибъ было двѣнадцать, два, четыре съ половиной, или двадцать минуть шестаго, Маркграфъ все-таки сказалъ бы: «теперь пять часовъ: Несчастные не заботятся о времени; оно не летитъ для нихъ; оно неподвижно.

— Завтракъ готовъ? спросилъ крестоносецъ.

— Спроси у дворецкаго, отвѣчалъ маркграфъ, покачивая головой, дико смотря во всѣ стороны, дико улыбаясь.

— Что съ тобой? спросилъ рыцарь: — на моихъ часахъ десять, а между-тѣмъ ты еще не брился, на тебѣ тотъ же нарядъ, въ которомъ ты былъ на вечернемъ праздникѣ; воротникъ измятъ, да ты вовсе и не ложился, кажется? Что жъ это значитъ, другъ мой, что случилось?

— Обыкновенный случай, отвѣчалъ маркграфъ: — встрѣчающійся ежедневно невѣрная жена, невѣрный другъ и разбитое сердце. Вотъ почему я еще не ложился, вотъ что случилось.

— Что ты говоришь? вскричалъ оскорбленный графъ Лудвигъ.

Въ несвязныхъ, прерываемыхъ волненіемъ словахъ, маркграфъ объяснилъ все, что онъ подозрѣвалъ.

Замѣчанія Готфрида казались основательными и имѣли свою причину и причину ужасную. Теодора и Гильдебрандтъ были на свиданіи у воротъ. Маркграфъ видѣлъ ихъ въ объятіяхъ одинъ у другаго. Какія мученія должны были терзать тогда отца и мужа!

Наконецъ, Теодора и Гильдебрандтъ разстались. Маркграфъ вышелъ къ ней на встрѣчу и съ холодностью, выражавшею твердо-принятую рѣшимость, приказалъ женѣ удалиться въ монастырь и немедленно сдѣлалъ распоряженіе, чтобъ сынъ ея былъ также постриженъ въ монахи.

Оба приговора были исполнены.

Въ тотъ же день, подъ присмотромъ вооруженныхъ ратниковъ, Отто плылъ по рѣкѣ, по направленію къ Кёльну, въ монастырь святаго Буффо. Прекрасная Теодора, въ-сопровожденіи слуги и Готфрида, была на пути въ Поненвертскій Монастырь, извѣстный по живописному мѣстоположенію на островѣ, омываемомъ чистыми волнами Ренна.

— По какому направленію поѣхалъ Готфридъ? спросилъ рыцарь гомбургскій, внѣ себя отъ злости.

— Вы его не догоните, сказалъ маркграфъ. — Добрый Готфридъ теперь мое единственное утѣшеніе, родственникъ и наслѣдникъ всего моего имущества; онъ скоро возвратится

„Будь такъ“, подумалъ Лудвигъ, — но до возвращенія его я переговорю съ нимъ кое-о-чемъ».

И соскочивъ съ постели, рыцарь, съ поспѣшностью одѣлся въ полное походное вооруженіе, торопливо умылся, надѣлъ шлемъ вмѣсто обыкновенной шапки и сильно дернулъ звонокъ.

— Стаканъ кофе, скорѣй! сказалъ онъ слугѣ, вбѣжавшему на звонъ.

— Прикажи повару завернуть для меня въ бумагу кусокъ жаренаго и хлѣба, и вели сѣдлать моего коня — намъ предстоитъ далекій путь.

Приказанія эти были мгновенно исполнены.

Гомбургъ вскочилъ на коня и поскакалъ во весь опоръ. Маркграфъ не обращалъ ни милѣйшаго вниманія на происходившую кругомъ него суматоху, по милости пріятеля, и погруженный въ горестное молчаніе, неподвижно сидѣлъ у опустѣвшей кровати Гомбурга.

ГЛАВА V.

Гомбургъ спускался съ горы, гдѣ стоялъ замокъ Годесбергъ, по извилистой тропинкѣ, которая вела къ зеленой равнинѣ. Кто не видалъ этой очаровательной равнины? И кто, хоть разъ ее видѣвшій, не сохранилъ о ней вѣчнаго пріятнаго воспоминанія? Тысяча виноградниковъ и зеленыхъ полей лежатъ въ долинѣ; могучій Рейнъ во всемъ великолѣпіи струитъ близь нея свои сребристыя волны; на противоположномъ берегу семь горъ какъ-будто сторожатъ это чудо красоты природы.

Лордъ Байронъ, поэтъ забавный, описывая эту страну, сказалъ что мѣстныя сельскія дѣвушки, съ голубыми глазами, толпятся вокругъ путешественника, поднося вино и хлѣбъ и надѣляя его сельскими подарками.

Оно могло быть и такъ въ былое время, когда нашъ бардъ писалъ поэмы; ныньче поселяне этой страны ужь не тѣ, и скорѣе готовы сами взять, чѣмъ дать; а голубые глаза исчезли также, какъ и гостепріимство. Но какъ разсказываемое нами событіе происходило также очень-давно, то легко могло случиться, что Лудвигъ Гомбургскій былъ встрѣченъ на пути своемъ тою же привѣтливою толпою, хотя исторія умалчиваетъ, въ какой мѣрѣ онъ пользовался ея радушіемъ.

Гомбургъ ѣхалъ далѣе по зеленой равнинѣ, пока не достигнулъ Роландеска; отсюда могъ онъ обозрѣвать островъ Поненвертъ и видѣть все, что въ немъ происходило, потому-что островъ этотъ стоитъ среди Рейна, напротивъ того мѣста, гдѣ находился нашъ рыцарь.

Въ Роландескѣ, въ нависшей надъ Рейномъ скалѣ пробита небольшая пещера; надъ входомъ ея нынѣшній путешественникъ видитъ обветшалое изображеніе лика святаго Буффо, прикрытое благоуханными магноліями и кактусами. Лудвигъ съ благоговѣніемъ преклонилъ колѣно передъ изображеніемъ, подошелъ къ пещерѣ и громко закричалъ:

— Эй, отшельникъ, гдѣ ты?

— Кто зоветъ бѣднаго пустынника? раздался голосъ въ пещерѣ и вслѣдъ затѣмъ изъ-подъ гераніевъ и магнолій показалась сѣдая голова почтеннаго старца.

Бѣлая, какъ снѣгъ, борода придавала ему особенную, невыразимую важность. Ряса изъ голубой шерстяной матеріи темнаго цвѣта, опоясанная ремнемъ, составляла всю его одежду; толстые сандаліи защищали ноги отъ колючихъ растеній и камней; голова ни чѣмъ не была покрыта.

— Святый пустынникъ, сказалъ Гомбургъ торжественнымъ голосомъ: — приготовься исполнить твою обязанность, потому-что, кому-то здѣсь придется умереть.

— Гдѣ, сынъ мой?

— Здѣсь, на этомъ мѣстѣ, отецъ мой.

— Гдѣ же тотъ, которому предстоитъ такая участь?

— Можетъ-быть и здѣсь, отвѣчалъ суровый воинъ.

Между-тѣмъ, Гомбургъ увидѣлъ лодку, отплывавшую отъ Поненверта; въ ней стоялъ какой-то рыцарь; Лудвигъ тотчасъ узналъ въ немъ Готфрида Годссберга.

— Будь же готовъ, святый отецъ, повторилъ онъ, указывая на приближавшуюся лодку.

Рыцарь Гомбургъ сдѣлалъ пустыннику знакъ рукою, вскочилъ, безъ дальнихъ разсужденій на коня, отъѣхалъ нѣсколько шаговъ въ сторону, повернулъ коня на одномъ мѣстѣ и остановился неподвижно на дорогѣ. Длинное копье его чернѣло въ воздухѣ, каска и латы блестѣли на солнцѣ; голова и грудь коня были покрыты стальною сбруей.

Готфридъ, также верхомъ (конь былъ оставленъ имъ на берегу до возвращенія), вооруженный такимъ же образомъ, подъѣзжалъ къ Гомбургу и вдругъ остановился передъ нимъ,

— Вы не владѣлецъ ли этой дороги, господинъ рыцарь? высокомѣрно спросилъ Готфридъ: — и не заграждаете ли ее отъ всѣхъ проходящихъ, вѣроятно, въ честь или въ угоду вашей возлюбленной?

— Я не владѣлецъ этой дороги. Я заграждаю ее не отъ всѣхъ проходящихъ, но отъ одного только — измѣнника и клеветника"…

— Такъ-какъ это до меня не касается, то прошу васъ пропустить меня.

— Это относится именно до тебя, Готфридъ Годесбергъ: ты клеветникъ и измѣнникъ, а можетъ-быть еще и трусъ.

— Что я слышу! вскричалъ пустынникъ (который въ свое время былъ также воиномъ не изъ послѣднихъ); онъ, какъ старый боевой конь, который слышитъ звукъ трубы, предчувствовалъ что быть бою.

Любопытство его было возбуждено въ высшей степени; онъ сѣлъ на ближайшій камень и сталъ смотрѣть на противниковъ съ мнимымъ равнодушіемъ.

Какъ только слово «трусъ» было выговорено Лудвигомъ, противникъ его осадилъ коня, взялъ копье и приготовился къ бою.

— Га! вскричалъ онъ, Алла умдилла, (условный крикъ рыцарей въ Палестинѣ при вступленіи въ бой).

— Берегись, рыцарь, и проси пощады у неба, а отъ меня не жди ея.

— Слушайте знакъ! закричалъ пустынникъ, будьте готовы, разъ — два — три! впередъ!

Съ этимъ словомъ всадники бросились другъ на друга; пыль столбомъ взвилась подъ ними, щиты засверкали, отражая падавшіе на нихъ удары; наконецъ противники схватились лицомъ къ лицу, рванулись — и тысяча осколковъ ихъ копій разлетѣлись въ разныя стороны. Кони ихъ, осаженные силою натиска поднялись на задніе ноги, дрожали, храпѣли и стояли въ такомъ положеніи неподвижно нѣсколько времени.

— Лихая схватка! сказалъ пустынникъ, хотя летѣвшій осколокъ чуть не задѣлъ его.

— Вотъ они опять дерутся! теперь пошли и мечи въ дѣло! Славно бьешь сѣрой! лихо отводишь пѣгой! Смѣлѣе пѣг… Старикъ не договорилъ и вдругъ упалъ на колѣни, закрывъ лицо руками, творя молитву Потомъ онъ вскочилъ на ноги и подбѣжалъ къ сражавшимся.

Бой кончился. Какъ ни быль храбръ Готфридъ, но силы его и искусство не могли одолѣть Лудвига Гомбурскаго, на сторонѣ котораго была справедливость Кровь лилась изъ-подъ латъ Готфрида. Мечъ Гомбурга нѣсколько разъ пронзилъ его насквозь. Ударъ, направленный въ голову, котораго Готфридъ не успѣлъ отразить, разрубилъ ему шлемъ, изъ дамасской стали, и раскроилъ черепъ. Глаза, налитые кровью, посинѣвшее лицо, клубившаяся изо рта пѣна, размозженная голова — все это представляло зрѣлище самое ужасное, какое только можно себѣ вообразить.

Послѣдній натискъ Гамбурга, отъ котораго Готфридъ свалился съ сѣдла, отразился также и на конѣ его; онъ взвился на дыбы, заржалъ, захрапѣлъ, оперся ногами въ грудь умиравшаго наѣздника, бросился-въ сторону и помчался безъ сѣдока во весь опоръ по горамъ, равнинамъ, полямъ, скаламъ и оврагамъ, по дорогамъ и не по дорогамъ, непереводя духа и неостанавливаясь ни передъ какою преградою. Онъ летѣлъ отчаянно, дико, съ быстротою молніи и прискакалъ покрытый пѣною, въ Кёльнъ, прямо въ то самое стойло, въ которое ставилъ его обыкновенно сѣдокъ его.

ГЛАВА VI.

Возвратимся къ умиравшему рыцарю:

Пустынникъ, осмотрѣвши раны на всѣхъ частяхъ его тѣла, сталъ на колѣни передъ побѣжденнымъ и сказалъ: «Рыцарь, я считаю своею обязанностью доложить вамъ, что вы находитесь въ весьма-опасномъ положеніи и легко можете умереть…»

— Вы полагаете, святой отецъ? въ такомъ случаѣ, примите мою исповѣдь; а вы, рыцарь, кто бы вы ни были — выслушайте ее.

Глубоко-тронутый этимъ, Лудвигъ привязалъ коня къ ближайшему дереву.

— Готфридъ, сказалъ онъ, открывая свой наличникъ. — я другъ твоего родственника маркграфа Карла, счастье котораго ты разрушилъ; я другъ чистой и непорочной жены его, которую ты оклеветалъ; я крестный отецъ молодаго Отто, наслѣдство котораго ты желалъ себѣ присвоить; поэтому я вступилъ съ тобой въ смертельный бой и побѣдилъ тебя. Теперь твоя очередь говорить.

— Да, я признаю себя виновнымъ во всемъ этомъ и на краю гроба раскаиваюсь въ моихъ поступкахъ. Теодора непорочна, Отто сынъ маркграфа, Гильдебрандтъ не любовникъ ея, а родной братъ.

— О небесное правосудіе! сказалъ Лудвигъ, всплеснувъ руками.

— Да, Гильдебрандтъ дядя Отто, онъ не могъ быть признанъ родными принадлежащимъ къ роду ихъ, потому-что въ гербъ его вкралась геральдическая ошибка, помрачающая сіяніе ихъ происхожденія. Вотъ почему Теодора (хотя они воспитывались вмѣстѣ), не могла признать его родственникомъ въ глазахъ свѣта.

— Могу ли я передать свѣту твое признаніе?

— Если хочешь, передай его только маркграфу Карлу и попроси простить меня. Еслибъ здѣсь былъ судья, я просилъ бы васъ обоихъ засвидѣтельствовать мои слова и охотно подписалъ бы собственное показаніе… Съ этими словами онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ, захрипѣлъ, предсмертная улыбка озарила его лицо и кровь хлынула изо рта.

— Онъ уже не будетъ болѣе грѣшить! произнесъ торжественно пустынникъ.

— Да не отвергнетъ его небо, проговорилъ Лудвигъ; онъ былъ храбрый рыцарь, умеръ съ оружіемъ въ рукахъ и съ правдою на устахъ. Лудвигъ Гомбургскій не желаетъ для себя лучшей смерти.

Спустя часъ послѣ этого, благородный Лудвигъ, полной рысью въѣзжалъ во дворъ замка Годесберга, къ немалому удивленію многочисленной прислуги, встрѣтившей его. Позади его верхомъ, на его же лошади сидѣлъ почтенный пустынникъ.

Онъ ловко соскочилъ съ сѣдла; Лудвигъ взялъ его подъ-руку, бросилъ строгій взглядъ на челядинцевъ, чтобъ заставить ихъ быть почтительными и приказалъ провести путешественника къ маркграфу.

— Что такое случилось? спросилъ любопытный слуга. Конь Готфрида только-что промчался мимо воротъ; маркграфъ не выходилъ изъ комнаты вашей, господинъ Гомбургъ и сидитъ все на томъ же мѣстѣ, точно на него нашелъ столбнякъ.

— Молчи, болтунъ, и провели насъ къ нему.

Пустынникъ и рыцарь вошли въ комнату, въ которой, по словамъ слуги, несчастный маркграфъ сидѣлъ, какъ окаменѣлый. Лудвигъ взялъ убитаго горемъ маркграфа за руку, пустынникъ за другую, и въ такомъ положеніи, снисходя къ лѣтамъ его, стали передавать ему, разными обиняками, описанное нами происшествіе.

Предоставляю читателю вообразить себѣ, какъ, во время разсказа пустынника, блуждавшій взоръ маркграфа постепенно озарялся внимательностью, и какъ первые проблески радости постепенно стали оживлять его. Онъ вскричалъ, зарыдалъ и, въ припадкѣ неистоваго восторга, такъ крѣпко прижалъ къ груди своей вѣстника счастія, что старый отшельникъ былъ этимъ нѣсколько смущенъ.

— Бѣги сейчасъ къ маркграфинѣ, скажи, что я оскорбилъ ее, что все разъяснилось, что я прошу ее возвратиться сюда, скажи, что я ее прощаю., нѣтъ, что я прошу у нее прощенія. И тотчасъ написанное секретаремъ его посланіе было отправлено съ нарочнымъ гонцомъ.

— Теперь пиши еще къ настоятелю монастыря въ Кёльнѣ, чтобъ онъ не медленно прислалъ мнѣ моего сына, моего любимаго, дорогаго Отто, моего яснаго сокола!

Въ порывѣ отцовской нѣжности, въ первый разъ въ жизни маркграфъ позволилъ себѣ такую пестроту рѣчи.

Но на что не способна родительская любовь! Секретарь улыбнулся при этомъ послѣднемъ эпитетѣ, написалъ другое письмо, и послалъ, съ другимъ гонцомъ, на другой лошади, по другому направленію.

— Теперь, сказалъ, развеселясь. Лудвигъ, не мѣшаетъ закусить; вы, святой отецъ, конечно сдѣлаете намъ компанію?

Отшельникъ не могъ отказаться; всѣ трое сѣли за столъ; веселая бесѣда, вкусныя блюда и старое вино скоро заставили рыцарей забыть о минувшемъ горѣ.

— Они, навѣрное, будутъ здѣсь къ обѣду, говорилъ восхищенный отецъ; — и до-тѣхъ-поръ, господа, мы не встанемъ изъ-за стола.

Но, увы! не сказали ли мы въ началѣ послѣдней главы, что можно споткнуться не разъ, пока донесешь до рта ужь поднятый къ нему стаканъ; что надежды наши часто, слишкомъ-часто остаются тщетными!

Спустя три часа послѣ отправленія, первый гонецъ возвратился, съ вытянутымъ лицомъ преклонилъ колѣно предъ маркграфомъ и подалъ ему записку слѣдующаго содержанія:

Монастырь Ноненвертъ, въ пятницу пополудни. "Милостивый государь!

"Я слишкомъ-долго сносила наше дурное обращеніе и рѣшилась не подвергаться ему болѣе. Я не хочу долѣе быть предметомъ вашихъ оскорбительныхъ насмѣшекъ и дерзостей. На прошлой недѣлѣ вы грозили мнѣ палкой; въ прошедшій вторникъ вы бросили въ меня графинъ съ виномъ; ныньче утромъ, вы прогнали меня изъ дому по нелѣпому подозрѣнію, и отправили въ этотъ монастырь, чтобъ я въ немъ кончила жизнь свою. Да будетъ такъ! Я не возвращусь потому только, что вамъ вздумалось измѣнить вашъ приговоръ. Всякое положеніе предпочтительнѣе того, чтобъ жить съ человѣкомъ, подобнымъ вамъ. Я остаюсь здѣсь навсегда и краснѣю отъ того, что должна подписаться

"Теодора фон-Годесбергъ.

P. S. Надѣюсь, что вы не удержите моихъ нарядовъ и брильянтовъ, хотя не сомнѣваюсь, что вы желали избавиться отъ меня для того, чтобъ водворить у себя другую женщину, которой я чистосердечно желала бы выцарапать глаза.

"Т. ф. Г."

ГЛАВА VII.

Это посланіе, рѣзко обрисовывающее нравы того времени, привело маркграфа въ отчаяніе.

— Справедливы ли обвиненія маркграфини? спросилъ пустынникъ сурово.

— О, ревность, проклятая ревность! сказалъ огорченный мужъ: — зачѣмъ я прислушивался къ твоимъ ядовитымъ рѣчамъ!

— Они часто ссорились, но страстно любили другъ друга, шепнулъ Лудвигъ пустыннику, который пустился-было въ длинное разсужденіе о несогласіи въ семейной жизни, какъ вдругъ вбѣжалъ второй посланный, пріѣхавшій изъ Кёльна. Лицо его было вдвое длиннѣе перваго.

— Гдѣ мои голубчикъ? спросилъ его разстроенный отецъ; — привезъ ли ты его съ собою?

— Нѣтъ… нѣтъ, отвѣчалъ съ нерѣшительностью посланный

— Какъ нѣтъ! Я накажу его за ослушаніе! вскричалъ отецъ, желая скрыть подъ мнимою строгостью внутреннее волненіе и нѣжность.

— Воля ваша, отвѣчалъ гонецъ, и сдѣлавъ надъ собою послѣднее усиліе, прибавилъ: — вашего сына, графа Отто, нѣтъ въ монастырѣ.

— Стало-быть, ты знаешь, гдѣ онъ?

— Знаю, отвѣчалъ нарочный торжественнымъ голосомъ — онъ тамъ! и онъ показалъ въ окно на широкій Рейнъ, освѣщенный золотистыми лучами заходящаго солнца.

— Тамъ! что хочешь ты этимъ сказать? спросилъ изумленный маркграфъ.

— Увы, мой добрый господинъ! когда графа Отто везли къ монастырю, онъ внезапно выпрыгнулъ изъ лодки въ воду и… и утонулъ

— Выведете этого человѣка и повѣсьте его, сказалъ маркграфъ.

Хладнокровіе, съ которымъ онъ отдалъ это приказаніе, было ужаснѣе всякаго изступленія.

— Всѣхъ бывшихъ на лодкѣ разстрѣлять на башнѣ, за исключеніемъ рулеваго, съ которымъ поступить…

Какъ должно было съ нимъ поступить, никто этого не узналъ, потому-что съ этимъ словомъ маркграфъ упалъ безъ чувствъ на полъ…

ГЛАВА VIII.

Должно быть ясно даже для самыхъ ограниченныхъ умовъ (если между нашими читателями могутъ такіе встрѣтиться), что маркграфу Карлу не было никакого повода падать мертвымъ. Само-собою разумѣется, что Отто и не думалъ утонуть. Да и видано ли, чтобъ въ романѣ герой умеръ въ половинѣ разсказа. Еслибъ это могло случиться, то маркграфу не оставалось бы дѣлать болѣе ничего, какъ отправиться на тотъ свѣтъ въ концѣ предъидущей главы. И такъ-какъ Отто не утонулъ, то весь персоналъ нашего разсказа обстоитъ благополучно.

Молодой графъ, неумѣя себѣ объяснить причинъ негодованія отца своего, не могъ перенести незаслуженнаго наказанія, а потому, отплывши нѣсколько миль и оправившись отъ перваго смущенія, онъ рѣшился на самое отчаянное предпріятіе длятого, чтобъ избавиться отъ предстоявшаго заключенія въ монастырѣ. Въ то время, какъ гребцы боролись съ быстротою теченія рѣки, а рулевой старался пробраться между подводными камнями и отмелями, которые встрѣчаются нерѣдко на величественномъ, но опасномъ Рейнѣ, Отто мгновенно бросился въ воду, завертѣлся въ кипящихъ волнахъ и исчезъ въ пѣнящейся струѣ. Представьте себѣ изумленіе и отчаяніе правившихъ лодкой при этомъ поступкѣ молодаго человѣка. Они всѣ его любили и каждый изъ нихъ готовъ былъ отдать за него свою жизнь: но, не зная куда за нимъ броситься, они разсудили не пускаться въ опасныя и безполезныя попытки и держались на веслахъ въ безмолвномъ созерцаніи. Разъ золотыя кудри Отто показались мгновенно на поверхности воды, потомъ буйная волна подняла его на мгновеніе, а въ третій разъ онъ едва мелькнулъ — и больше его не видали. Зная, какъ отвѣтственность лежала на нихъ передъ маркграфомъ, гребцы не возвратились въ Годесбергъ, пристали къ противоположному берегу и скрылись во владѣніяхъ герцога нассаусскаго, гдѣ мы ихъ оставимъ, такъ-какъ имъ дѣла нѣтъ до нашего разсказа.

Впрочемъ, считаю нелишнимъ сказать: имъ было совершенно неизвѣстно, что въ искусствѣ плавать Отто былъ мастеръ первой руки. Они видѣли только, что онъ скрылся въ волнахъ: но какъ скрылся, этого имъ и въ голову не приходило.

Отто просто нырнулъ и, расчитывая, что его почтутъ утонувшимъ, плылъ подъ водою, почти непоказываясь на поверхности на протяженіи 25 или 30 миль, то-есть все пространство между Годесбергомъ и Кёльномъ.

Скрывшись такимъ образомъ отъ преслѣдованій отца, онъ вышелъ на берегъ въ Кёльнѣ, вошелъ въ удобную гостинницу, выдумалъ какое-то небывалое приключеніе въ лодкѣ, чтобъ пояснить отчего онъ весь промокъ. Между-тѣмъ, какъ платье его сохло передъ огнемъ, онъ отогрѣвался въ теплой постелѣ, размышляя надъ происшествіями того дня.

«Сегодня утромъ я былъ наслѣдникъ княжескихъ владѣній» такъ думалъ онъ на досугѣ, «а вечеромъ я чуть не нищій, еслибъ матушка моя не подарила мнѣ нѣсколько денегъ въ день моего рожденія. Какое странное вступленіе въ свѣтъ для человѣка такого происхожденія какъ я! Впрочемъ, я смѣлъ и предпріимчивъ; первая попытка въ моей жизни — удалая, смѣлая попытка. Другія опасности я преодолѣю такимъ же образомъ».

Затѣмъ поручивъ себя, несчастную мать и раздраженнаго отца покровительству святаго Буффо, молодой Отто заснулъ такимъ сномъ, какимъ только въ состояніи заснуть полный здоровья беззаботный и къ тому еще измученный усталостью юноша.

Отъ изнуренія Отто спалъ крѣпко. Онъ не замѣтилъ какъ солнце зашло за горизонтъ въ пятницу вечеромъ и какъ, по естественному ходу вещей, оно освѣтило землю въ субботу утромъ и вторично закатилось въ урочный часъ. Не разъ въ теченіе этого времени служанки гостинницы подкрадывались къ дверямъ, смотрѣли въ замочную скважину, и, чтобъ не разбудить его, потихоньку отходили на цыпочкахъ. Нѣсколько разъ стукомъ сапоговъ пытались прервать его сонъ, но Отто, поворачиваясь съ боку на бокъ, храпѣлъ немилосердно и не обращалъ вниманія на возмутительныя мѣры, которыя предпринимались противъ его спокойствія. Однимъ словомъ, Отто проспалъ 36 часовъ и проснулся только тогда, когда солнце воскреснаго дня сіяло съ свойственнымъ ему великолѣпіемъ: колокола сотни церквей Кёльна звонили и гудѣли, а мирные граждане и гражданки спѣшили къ обѣдни.

Надѣвая свое платье изъ дорогаго генуэзскаго бархата, герой нашъ не могъ прійдти въ себя отъ удивленія, видя, что оно на него не влѣзало.

«Странно» говорилъ онъ, «платье это было сшито моею доброй матерью (при воспоминаніи о ней глаза его увлажились) нѣсколько длиннѣе, а теперь оно мнѣ стало коротко на поларипіна, камзолъ на спинѣ трещитъ, а рукава едва до локтей достаютъ. Что это значитъ? не-уже-ли я такъ выросъ и потолстѣлъ въ одну ночь?»

Отъ этой мысли Отто захохоталъ отъ всего сердца. Рѣзвый и веселый ювоша продолжалъ смѣяться отъ всей души, хотя ошибался въ настоящей причинѣ такого явленія. Платье его сѣло оттого, что проплыло 25 миль въ водѣ. Помочь своему горю Отто могъ только однимъ способомъ: купить другое платье, а потому онъ отправился къ лучшему портному въ Кёльнѣ.

На пути онъ встрѣтилъ толпы стрѣлковъ, одѣтыхъ въ парадной формѣ, и узналъ отъ нихъ, что въ этотъ день было назначено въ замкѣ герцога клевскаго годичное состязаніе стрѣлковъ, на которомъ искуснѣйшіе изъ никъ награждались назначенными призами.

Незная, что дѣлать, Отто ухватился за блеснувшую въ умѣ его мысль. Забѣжалъ къ портному и потребовалъ полный стрѣлковый нарядъ. Портной одѣлъ его стрѣлкомъ съ ногъ до головы за довольно-умѣренную цѣну.

Въ этомъ нарядѣ Отто былъ такъ величествененъ и благороденъ, что пріятно было смотрѣть на него. Сюртукъ свѣтло зеленаго цвѣта и панталоны въ обтяжку, убранные множествомъ металлическихъ пуговицъ, отчетливо обрисовывали его стройную фигуру. Кожаные полусапожки рельефно выказывали его красивую ногу. Поясъ вокругъ таліи придерживалъ охотничій ножъ и блестящій кортикъ, которымъ до того времени онъ рѣзалъ сыръ. Отто былъ радъ случаю дать ему болѣе-благородное назначеніе. Къ довершенію его наряда, небольшая бѣлая шляпа небрежно надвинутая на одну сторону, обхватывала его волосы, которые во множествѣ золотыхъ колецъ разсыпались по плечамъ его, точно блестящіе эполеты, и струились по спинѣ чуть не до пояса.

Я увѣренъ, что не одна кёльнская красавица поглядывала на него умильно и видѣла въ ту ночь воспѣ амура въ образѣ юноши, въ зеленомъ нарядѣ. Ко всему этому не доставало ему только приличнаго вооруженія.

Отто поспѣшилъ къ болѣе-модному оружейнику, купилъ у него лукъ изъ слоновой кости, обвитый пестрыми лентами. Щегольской колчанъ, искусно-расписанный, со стрѣлами изъ кипариснаго дерева и дамасской стали, былъ закинутъ за спину.

Кончивъ всѣ эти покупки, нашъ искатель приключеній спросилъ, гдѣ находилось сборное мѣсто стрѣлковъ, и узнавъ, что оно назначено въ гостинницѣ «Золотаго Оленя» поспѣшилъ туда. Вино и пиво, которыми онъ щедро угощалъ всѣхъ, доставили ему вдругъ многочисленное знакомство и доброе расположеніе будущихъ его товарищей.

Достаточно попировавши, Отто спросилъ ихъ наконецъ: — Когда же вы отправитесь? Я недавно сюда пріѣхалъ и также, какъ вы, назначенъ въ стрѣлковый отрядъ герцога Адольфа; прошу принять меня въ ваше общество.

— Вы такъ веселы и молоды, вы издерживаете ваши деньги съ такою барскою расточительностью, что мы принимаемъ васъ въ наши товарищи съ особеннымъ удовольствіемъ. Будьте готовы, мы выступаемъ въ половинѣ третьяго часа.

Въ назначенный часъ всѣ стрѣлки готовы были выступить въ походъ.

Отто отозвалъ въ сторону хозяина гостинницы и сказалъ ему нѣсколько словъ; хозяинъ вслѣдъ затѣмъ, войдя въ общую залу, объявилъ: «Господа, счетъ заплаченъ».

Это неожиданное извѣстіе не произвело ни малѣйшаго непріятнаго впечатлѣнія, а, напротивъ, увеличило популярность Отто въ обществѣ стрѣлковъ.

Шумная толпа прошла нѣсколько миль смѣясь, распѣвая пѣсни и разсказывая о подвигахъ каждаго на поприщѣ любви и полѣ брани. Одинъ изъ стрѣлковъ замѣтилъ нашему герою, что онъ одѣтъ не по формѣ, потому-что шляпа его безъ пера.

— Я достану перо, отвѣчалъ со смѣхомъ Отто. Другой подшучивалъ надъ тѣмъ, что лукъ его былъ совершенно-новъ.

— Я докажу вамъ, Вольфгангъ, что могу владѣть и со старымъ, возразилъ, незапинаясь, Отто.

Его отвѣты, находчивость, наружность и бойкость подстрѣкали любопытство товарищей, желавшихъ повѣрить на-дѣлѣ, отвѣчало ли его искусство въ стрѣльбѣ прочимъ качествамъ. Случай, покровительствующій героямъ романовъ, не замедлилъ доставить возможность и въ этомъ отличиться нашему юношѣ.

Судьба какъ-будто заботится о такихъ людяхъ; обстоятельства группируются для нихъ всегда такъ, чтобъ всѣми мѣрами способствовать ихъ успѣхамъ. Они всегда поспѣваютъ во-время и кстати, если дѣло идетъ о спасеніи какой-нибудь невинности отъ преслѣдованія какого-нибудь изверга или что-нибудь тому подобное.

Однимъ словомъ, если они ищутъ приключенія — приключеніе, какъ-тутъ является къ ихъ услугамъ.

Съ своей стороны, я не могъ никогда довольно надивиться этому и разгадать тайну, какимъ-образомъ герой пантомимной балаганной сцены всегда находитъ подъ рукой все, что ему понадобится. Для примѣра, положимъ, что онъ вздумалъ нарядиться женщиной: въ то же мгновеніе входитъ разнощикъ и предлагаетъ ему чахолъ съ сахарной головы вмѣсто чепца. Вслѣдъ затѣмъ является колбасникъ и снабжаетъ его ожерельемъ и поясомъ своей фабрикаціи — изъ колбасъ и сосисекъ; такимъ образомъ составляется весь туалетъ, пригодный балаганному герою. Основываясь на этомъ, я былъ увѣренъ, что какая-нибудь птица принесетъ моему герою Отто перо, въ отвѣтъ на насмѣшку одного изъ стрѣлковъ надъ его шляпой.

Такъ и случилось: проходя зеленую поляну, веселая компанія увидѣла журавля, который, согнувъ шею въ дугу, прибралъ на спину ноги, высунулъ вперелъ носъ, выпучилъ красные глаза и лѣниво полетѣлъ по вѣтру; въ такомъ видѣ онъ представлялъ самую благопріятную минуту для выстрѣла.

— Стрѣляй, Отто! сказали ему.

— Ты не хотѣлъ выстрѣлить въ ворону, потому-что эта птица ничтожна; не хотѣлъ стрѣлять въ сокола, потому-что онъ — благородная птица, такъ подстрѣли же намъ этого журавля, онъ летитъ тихо.

Отто въ это время завязывалъ снурокъ у сапожка своего. Родольфъ, одинъ изъ лучшихъ стрѣлковъ, выстрѣлилъ и далъ промахъ.

— Стрѣляй же, Отто, сказалъ Вольфгангъ: — журавль улетаетъ все дальше-и-дальше.

Но на этотъ разъ Отто отрѣзывалъ себѣ палку на ближайшей вербѣ. Максъ, другой стрѣлокъ, тоже выстрѣлилъ — и снова промахъ.

— Если такъ, сказалъ Вольфгангъ: — приходится попробовать и мнѣ; а вы, молодой человѣкъ, упустили хорошій случай отличиться.

Вольфгангъ старательно прицѣливался и выстрѣлилъ. "Слишкомъ-далеко сказалъ Вольфгангъ. «будь онъ проклятъ!»

Отто, бросивъ палку, которую вырѣзывалъ, спросилъ разсѣянно:

— Слишкомъ-далеко, говорите вы? вздоръ! можно подождать еще минутки двѣ.

Отто острился и трунилъ надъ промахами товарищей, но никто изъ нихъ не обращалъ вниманія на его шутки, потому-что всѣ они, поднявши носъ кверху, слѣдили глазами за журавлемъ.

— Куда прикажете въ него попасть? спросилъ Отто.

— Вотъ выдумалъ! сказалъ Вольфгангъ — развѣ ты не видишь, что журавль уже величиной съ муху?

— Ручаюсь попасть ему въ правый глазъ, сказалъ Отто, и выступивъ впередъ на англійскій способъ (привезенный крестнымъ отцомъ его изъ Палестины и переданный имъ крестнику), наклонилъ голову на лукъ, внимательно прицѣлился, сообразивъ наклоненіе стрѣлы съ вѣтромъ.

Стрѣла зашипѣла, взвилась и полетѣла.

Отто взялъ снова палку въ руки, дурачился, пѣлъ и хохоталъ попрежнему и продолжалъ вырѣзывать палку.

Стрѣлки долго смотрѣли вверхъ разинувъ рты; наконецъ, соскучившись оставаться въ этомъ положеніи, вскричали. — Что тутъ глазѣть; стрѣла пропала, пойдемъ.

— Смотрѣть вверхъ скомандовалъ Отто со смѣхомъ.

Черное пятнышко быстро опускалось съ высоты, величиною сперва съ пуговицу, потомъ съ воробья, тамъ съ куропатку, съ курицу и хлопъ! На землю упалъ огромный журавль.

— Вынь стрѣлу изъ глаза, Вольфгангъ, сказалъ Отто, невзглянувъ даже на птицу: — вытри ее и вложи опять въ мой колчанъ.

Въ-самомъ-дѣлѣ, стрѣла проткнула глазъ журавля въ самый зрачокъ.

— Вы не брать ли Фрейшюца? спросилъ удивленный Родольфъ.

Отто, насвистывая напѣвъ «Охотничьяго Хора», отвѣчалъ: — Нѣтъ, мой другъ, то былъ случайный выстрѣлъ; я, видишь ли, учился стрѣлять у стрѣлковъ славной Англіи, а тамъ стрѣлокъ — такъ ужь стрѣлокъ не на шутку.

Такимъ-образомъ Отто добылъ себѣ перо на шляпу изъ журавлинаго крыла, а пораженные удивленіемъ стрѣлки говорили «Что за дивная страна должна быть эта Англія!»

Чуждые чувству зависти въ успѣхѣ ихъ новаго товарища, веселые стрѣлки съ удовольствіемъ отдали должную справедливость его превосходству. Вольфгангъ и Родольфъ въ-особенности протянули къ нему руки и просили Отто подарить ихъ его дружбой. Цѣлый день стрѣлки продолжали свой путь: къ ночи остановились въ удобной гостинницѣ. въ которой пуншемъ, пивомъ и шампанскимъ пили здоровье герцога клевскаго и за здоровье каждаго изъ пьющихъ порознь. Съ наступленіемъ дня, они выступили снова въ путь, неостанавливаясь нигдѣ, развѣ только длятого, чтобъ отъ времени до времени что-нибудь выпить и закусить. Частыя подкрѣпленія такого рода придали имъ столько бодрости, что они рѣшились не отдыхать наконецъ нигдѣ болѣе ранѣе ночи, которая застала ихъ у вороть маленькаго городка Вейндека. Дѣлать было нечего: ворота города были заперты.

— Нѣтъ ли здѣсь гостинницы, или какого замка, въ которомъ можно бы намъ было переночевать? спросилъ Отто часоваго. — Я такъ проголодался, что, за неимѣніемъ лучшаго, въ состояніи проглотить свою родную бабушку.

Часовой засмѣялся отъ такого иперболическаго изображенія голода и сказалъ:

— Вы бы лучше пошли спать въ замокъ Вейндекъ, по ту сторону; васъ никто тамъ не обезпокоитъ, прибавилъ онъ лукаво.

Въ это время луна, вырвавшись изъ облаковъ, оттѣняла на ближайшей возвышенности замокъ, или, лучше сказать, остовъ замка. Крыши на немъ не было, окна выбиты, башни рушились, холодный лучъ мѣсяца проникалъ въ него со всѣхъ сторонъ. Впрочемъ, съ одной стороны часть зданія и крыша уцѣлѣли и казались громаднѣе, мрачнѣе и печальнѣе остальныхъ развалинъ.

— Тамъ, конечно, можно намъ помѣститься; но можно ли поужинать? спросилъ Отто у часоваго.

— Будьте покойны; владѣтель Вейндека угостить васъ, возразилъ часовой съ какой-то ужимкой, и мѣрными шагами сталъ ходить взадъ и впередъ по валу. Между-тѣмъ стрѣлки разсуждали о томъ, идти ли имъ ночевать въ мрачное, пустынное зданіе или нѣтъ.

— Но мы не найдемъ тамъ къ ужину ничего, кромѣ хищныхъ птицъ, говорилъ Отто. — Послушайте, братцы, возьмемъ лучше приступомъ городъ; насъ тридцать удалыхъ молодцовъ, а гарнизонъ состоитъ только изъ трехсотъ человѣкъ.

Однако прочіе разсудили, что поужинать такимъ образомъ обошлось бы слишкомъ-дорого и, ворча, предпочли ночлегъ на голодный желудокъ.

Отрядъ двинулся къ замку и вошедъ въ обширныя залы, погруженныя въ глубокую тишину. Сипы и филины, пробужденные неожиданными посѣтителями, слетали съ гнѣздъ; пронзительные крики ихъ и хлопанье крыльевъ выражали отчаяніе испуганныхъ пернатыхъ жителей.

Пройдя по темнымъ корридорамъ, закоптѣлымъ лѣстницамъ и комнатамъ, покрытымъ плѣсенью и сыростью, стрѣлки дошли наконецъ до какой-то комнаты, которая повидимому была въ лучшемъ состояніи, чѣмъ прочія, хотя разрушеніе и въ ней водворялось съ каждымъ днемъ болѣе-и-болѣе. Эта-та комната и была избрана нашими стрѣлками для ночлега. Затѣмъ они бросили жребій, кому стоять на часахъ. Первые два часа пали на долю Отто, а смѣнить его приходилось пріятелю его, Вольфгангу. Отто обнажилъ свое оружіе, расхаживая на часахъ взадъ и впередъ — единственное возможное развлеченіе въ положеніи часоваго, а товарищи его между-тѣмъ храпѣли въ различной степени и доказывали тѣмъ, какъ крѣпокъ былъ сонъ ихъ, несмотря на то, что всѣ они заснули безъ ужина.

Можно представить себѣ, въ какія размышленія погружался герой нашъ въ это время. Пріятныя и горькія воспоминанія о домѣ родительскомъ волновали душу его, помыслы о славѣ тревожили его своими обольщеніями.

Сіяніе луны скрылось, зато мерцавшія звѣзды привѣтливо глядѣли на него

Полагаясь на молодаго человѣка, стрѣлки спали спокойно, а онъ продолжалъ шагать вдоль и поперегъ по разнымъ направленіямъ.

Наконецъ часы доложили ему, что была половина двѣнадцатаго, и такъ-какъ онъ оканчивалъ свой срокъ, то толкнулъ ногою спящаго Вольфганга, который тотчасъ вскочилъ, обнажилъ свою шпагу и сталъ на смѣну Отто.

Чтобъ воспользоваться теплотою, Отто легъ на то же мѣсто, съ котораго всталъ его товарищъ.

Нѣсколько времени онъ не могъ заснуть; мечты и дѣйствительность до того смѣшались въ умѣ его, что онъ не могъ отличить одного отъ другаго.

Онъ продремалъ нѣсколько минутъ, потомъ, вздрогнувъ, проснулся, опять заснулъ, опять очнулся. Въ одно изъ этихъ мгновеній полусна, ему мерещилось, что онъ видитъ передъ собой образъ женщины въ бѣлой одеждѣ, которая скользнула въ комнату и манила къ себѣ Вольфганга.

Отго очнулся, посмотрѣлъ во всѣ глаза — Вольфганга не было. Въ эту минуту часы прибили полночь на городской башнѣ и Отто вскочилъ на ноги.

ГЛАВА IX.

Какъ только пробило 12-ть часовъ, Вольфгангъ увидѣлъ вдругъ передъ собою блѣдный призракъ женщины. Онъ не могъ постичь, откуда явилась она и стояла предъ нимъ, вперивъ въ него свои свѣтлые, голубые, стекловидные глаза. Женщина эта была совершенство красоты. Лицо ея блѣдное, какъ у мраморной статуи, въ которую любовь художника не вдохнула еще жизни; блуждавшая на устахъ улыбка, холодная, какъ отблескъ полуночнаго мѣсяца на зеркальной поверхности озера, придавали этому видѣнію особенное очарованіе и величественность.

Вольфгангъ былъ очарованъ, заколдованъ и, подъ вліяніемъ этихъ впечатлѣній, смотрѣлъ на призракъ пристально, разинувъ ротъ. Она поглядывала на него умильно, необыкновенно-ласково и, поднявъ граціозно руку, бѣлую какъ мраморъ, сдѣлала ему знакъ слѣдовать за собою.

Спросить, пошелъ ли за нею пылкій, молодой Вольфгангъ, тоже, что спросить потянулось ли желѣзо за магнитомъ, побѣжала ли борзая за зайцемъ или ухватился ли ребенокъ за игрушки.

Вольфгангъ, конечно, послѣдовалъ за нею. Ветхія двери, какъ-бы чудомъ раскрылись передъ ними безъ шума. Они проходили безчисленное множество комнатъ, непотревоживъ ни одной изъ спящихъ птицъ; комнаты не были освѣщены, а между-тѣмъ въ нихъ было пилю какъ днемъ

Мы не можемъ сказать утвердительно, долго ли они шли, но, наконецъ, остановились въ одной изъ комнатъ, гдѣ стоялъ столъ, обтянутый кованнымъ серебромъ, съ поставленными на немъ двумя приборами. Красавица сѣла на одномъ концѣ стола и указала мѣсто Вольфгангу на другомъ. Онъ также сѣлъ. Столъ былъ не великъ, колѣна ихъ встрѣтились. Ему казалось, что онъ дотронулся до ледяной стѣны.

— Прекрасный стрѣлокъ, ты. вѣрно, голоденъ послѣ дороги? Что прикажешь подать тебѣ къ ужину? Винегретъ ли со свѣжими раками, соусъ изъ рыбы съ лукомъ, свиную голову съ трюфлями или бифштексъ съ хрѣномъ? Говори, мой милый стрѣлокъ, все будетъ къ твоимъ услугамъ. Между-тѣмъ на столѣ не было ничего, кромѣ закрытаго серебрянаго блюда, и Вольфгангъ полагалъ, что прекрасная незнакомка, предлагая ему такія кушанья, подтрунивала надъ нимъ, и чтобы озадачить ее, онъ рѣшился потребовать чего-нибудь рѣдкаго.

— Прекрасная незнакомка! мнѣ хотѣлось бы котлетокъ со свѣжимъ горохомъ

Она открыла блюдо и передъ ними явились котлеты. Онъ переложилъ ихъ къ себѣ на тарелку, а незнакомка, снова закрывъ магическое блюдо, любовалась аппетитомъ гостя. Несмотря на то, что порція была довольно-объёмистая, Вольфгангъ съѣлъ ее всю, крякнулъ и попросилъ чего-нибудь выпить.

— Все, чего хочешь, сказала она, взявшись за серебряный графинъ, филигранной работы, съ пробкой, обдѣланной въ золото.

— Въ такомъ случаѣ, возразилъ Вольфгангъ (онъ былъ, какъ видите, не прихотливъ), налейте мнѣ пива и портера пополамъ.

Тотчасъ же, по его желанію, лѣпившіяся струи того и другаго напитка полились изъ одного графина къ нему въ стаканъ. Выпивъ залпомъ до капли, Вольфгангъ объявилъ, положа руку на сердце, что онъ не пивалъ на своемъ вѣку ничего лучшаго.

Онъ возбудилъ этимъ новый аппетитъ и потребовалъ безконечный рядъ блюдъ, которыхъ исчислить нѣтъ возможности.

Только очарованіе, говорилъ онъ послѣ своимъ товарищамъ, повѣрившимъ ему, могло придать ему такую алчность въ эту удивительную ночь.

Онъ еще потребовалъ котлетъ, но уже съ капустой, соленой сёмги крыло индѣйки.

— Я очень-люблю индѣйку, замѣтилъ онъ.

— Я тоже, сказала блѣдная красавица.

Съ этимъ словомъ, индѣйка явилась на столъ немедленно. За нею послѣдовалъ пуддингъ, потомъ еще что-то и, въ заключеніе, швейцарскій сыръ. Но всего удивительнѣе было то, что каждое кушанье являлось на томъ же закрытомъ блюдѣ, о которомъ мы говорили. Вольфгангъ обратилъ вниманіе на это обстоятельства, показавшееся ему сверхъественнымъ, впрочемъ, тогда только, когда онъ ужь отвѣдалъ нѣсколько десятковъ различныхъ предметовъ.

— Эту загадочность легко объяснить, сказала съ улыбкою, блѣдная красавица: — слуги васъ слышатъ, потому-что они и кухня внизу.

Однако это объясненіе было неудовлетворительно для того, чтобъ понять, какимъ-образомъ вино, пиво, эль, пуншъ и даже уксусъ и масло выливались изъ одной и той же бутылки.

«Много есть вещей въ природѣ, другъ Гораціо, о которыхъ не снилось нашимъ мудрецамъ!»

И въ-самомъ-дѣлѣ нашъ другъ Гораціо-стрѣлокъ былъ въ такомъ положеніи, что его ужь ничто не могло удивить.

— Счастливъ ли ты теперь, прекрасный юноша, спросила незнакомка, замѣтивъ, что Вольфгингъ пересталъ ѣсть и развалился въ креслахъ.

— О, еще бы нѣтъ!

— Желалъ бы ты имѣть подобный ужинъ всякій вечеръ? продолжала она.

— Почему же нѣтъ; впрочемъ, несовсѣмъ… иной разъ я желалъ бы имѣть устрицы.

— Милый другъ, согласись быть моимъ, и ты будешь ѣсть ихъ круглый годъ.

Несчастный Вольфгангъ не въ-состояніи былъ подозрѣвать ничего въ эту минуту, въ-противномъ случаѣ, это странное предложеніе объяснило бы ему, что онъ находится въ довольно-подозрительномъ обществѣ.

Женщина, предлагавшая устрицы на ужинъ въ-теченіе круглаго года, живетъ не съ доброю цѣлью.

— Не спѣть ли вамъ пѣсенку, стрѣлокъ дорогой?

— Спой, душенька, спой, я буду подпѣвать.

Она взяла мандолину и начала пѣть пѣсню нѣжную и вмѣстѣ-съ-тѣмъ страшную. Въ ней говорилось о томъ, какъ знатная дама влюбилась въ пажа, и о прочемъ. Вольфгангъ, между-тѣмъ, билъ тактъ, качалъ головой во всѣ стороны; и еслибъ не былъ упоенъ любвью и виномъ, то замѣтилъ бы, какъ портреты на стѣнахъ тоже качали головами, мигали и гримасничали подъ музыку.

Пѣснь кончилась.

— Я, знатная дама, сказала она: — а ты, стрѣлокь, хочешь ли быть пажемъ моимъ?

— Я готовъ съ тобою хоть къ демону

— Идемъ же, возразила она, дико глядя на него: — идемъ въ мой храмъ и обвѣнчаемся.

Она протянула ему руку — рука ея была холодна какъ у мертвеца. Вольфгангъ схватилъ ее и они вышли. Вмѣстѣ съ тѣмъ два портрета предковъ, мужчины и женщины, висѣвшіе на стѣнѣ, тихонько вышли изъ своихъ рамъ, отвѣсили уходившимъ любовникамъ низкій поклонъ и сѣли за столъ на тѣ же мѣста. Третій портретъ одного изъ предковъ, неимѣя возможности выйтди изъ рамы, за неимѣніемъ ногъ, нахмурилъ брови, въ знакъ своего неудовольствія. Нѣсколько другихъ вейндекскихъ владѣтелей, изображенныхъ въ профиль, казались угрюмыми и мрачными. Вслѣдъ за Вольфгангомъ и его невѣстою, пока они дошли до мѣста, назначеннаго для вѣнчанія, образовалось шествіе ста и болѣе лицъ. Вѣнчальная комната была великолѣпно иллюминована; ветхія знамена древнихъ рыцарей развѣвались какъ на дрюриленской сценѣ; органъ заигралъ приличный случаю гимнъ, а на хорахъ стояла толпа людей, одѣтыхъ въ черныхъ платьяхъ.

— Идемъ другъ мой! сказало привидѣніе…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ то время, какъ пробило 12 часовъ, Отто, какъ мы ужь сказали, замѣтивъ отсутствіе Вольфганга, вскочилъ на ноги. Мысль, что пріятель его исчезъ вмѣстѣ съ мелькнувшимъ передъ его глазами привидѣніемъ, ужаснула его. — «Я пойду за ними», сказалъ онъ и, разбудивъ бывшаго на очереди стрѣлка, велѣлъ ему смѣнить себя, а самъ бросился стремглавъ по направленію, по которому скрылось Вольфгангъ и его обольстительница. Не его была вина, если онъ ихъ не отъискалъ тотчасъ же; замокъ былъ великъ: въ комнатахъ было темно; тысячи дверей сбивали его съ толку, слѣдовательно нетрудно ему было потерять слѣдъ тѣхъ, кого онъ преслѣдовалъ. Какъ должно было ожидать, онъ попалъ не въ тѣ двери и блуждалъ по мрачному замку часа три. Отто звалъ Вольфганга всею силою своего голоса, и только равнодушное эхо отвѣчало на призывъ его. Неупадая духомъ, онъ рѣшился, во что бы то ни стало, подать руку помощи исчезнувшему товарищу.

Герой нашъ попалъ наконецъ въ ту самую комнату, въ которой отъужиналъ Вольфгангъ и гдѣ въ эту минуту старая чета, отецъ и мать бѣлой красавицы, вышедшая изъ рамъ, сидѣла за столомъ.

— Славно! Берта наконецъ нашла себѣ мужа, говорила старуха.

— Признаться, пора; она ждала его четыреста-пятьдесятъ-три года, отвѣчалъ старикъ.

По старой модѣ, онъ быль напудренъ и носилъ косичку на спинѣ.

— Какъ кажется, женихъ не важная птица, говорила старуха понюхивая табакъ. — Какой-нибудь искатель приключеній мѣщанской породы. Видѣли ли вы, какъ онъ ѣлъ и пилъ за ужиномъ? Я ужасаюсь при мысли, что дочь наша выходить за простаго стрѣлка.

— Стрѣлокъ стрѣлку рознь, отвѣчалъ отецъ: — иные стрѣлки точно сволочь, какъ вы изволили замѣтить, иные, напротивъ, джентльмены перваго сорта по рожденію по-крайней-мѣрѣ, если не по воспитанію; доказательствомъ этому служить молодой Отто, сынъ маркграфа годесбергскаго, который въ эту минуту подслушиваетъ у двери, какъ лакей, и котораго я намѣренъ вышвырнуть отсюда.

Съ этимъ словомъ старый баронъ, обнаживъ огромную шпагу, размахивалъ ею передъ глазами Отто. Человѣкъ, менѣе храбрый, поставленный въ подобное положеніе, далъ бы тягу, а неустрашимый юноша очутился среди комнаты. Надо сказать, что Отго носилъ на груди, талисманъ подаренный ему матерью при разставаньѣ. Талисманъ этотъ, какъ не и талисманы, былъ одаренъ волшебною силой, вслѣдствіе чего Отто прибѣгнулъ въ этомъ случаѣ къ его могуществу и, вынувъ его изъ-за пазухи вскричалъ: — «Прочь! Я приказываю вамъ удалиться». Немедленно призраки барона и баронессы вскочили обратно въ рамы свои съ такимъ же проворствомъ, съ какимъ арлекинъ проскакиваетъ сквозь стѣнные часы на балаганной сценѣ.

Отто побѣжалъ въ отворенною дверь, въ которую вошелъ Вольфгангъ вмѣстѣ съ своею дьявольскою невѣстою, и мчался изъ комнатъ въ комнаты, освѣщенныя блѣднымъ свѣтомъ луны.

Звукъ органа, долетавшій до его слуха, быль его путеводителемъ. Онъ дошелъ наконецъ до комнаты, въ которой совершался брачный обрядъ. Отто бросился къ двери; она была заперта. Онъ постучался, но, вѣроятно, швейцаръ быль глухъ. Наконецъ Отто приложилъ къ замку свой талисманъ — раздался трескъ, скрипъ и дверь отворилась настежь; органъ залился несвязными фугами, свѣтъ факеловъ заколебался; они стали гаснуть; собравшіяся тѣни съ крикомъ и визгомъ разбѣжались, невѣста дико вскрикнула и… разсѣялась въ воздухѣ, исчезла какъ дымъ

Отто упалъ въ обморокъ на порогѣ, а Вольфгангъ лежалъ безъ чувствъ среди комнаты. Въ этомъ положеніи, стрѣлки нашли ихъ; и когда, очнувшись, они разсказывали своимъ товарищемъ въ несвязныхъ выраженіяхъ объ этомъ удивительномъ происшествіи, скептики говорили «вотъ вздоръ! они просто были пьяны»; а другіе, покачивая головой вскричали; «они видѣли вейндекское привидѣніе» Тутъ начались разсказы о многихъ молодыхъ людяхъ увлеченныхъ его обольщеніями, и которые не такъ счастливо отдѣлались, какъ Вольфгангъ, но пропали безъ вѣсти. Это приключеніе привязало Вольфганга тѣломъ и душою къ его избавителю. Съ разсвѣтомъ стрѣлки опять пустились въ путь къ замку герцога клевскаго.

ГЛАВА Х.

На разстояніи отъ Вейндека до Клеве много замковъ и аббатствъ. Каждый изъ нихъ по мнѣнію путеводителей имѣетъ свою легенду и свое привидѣніе. Съ помощью воображенія автора, долго бы можно было отвлекать нашихъ путешественниковъ отъ ихъ цѣли, и тогда странствованіе ихъ было бы нескончаемо. Скажемъ же только, въ короткихъ словахъ, что наши туристы безъ особенныхъ приключеній дошли до Клева, въ которомъ огромное стеченіе народа толпилось въ ожиданіи слѣдующаго дня.

Здѣсь кстати было бы сдѣлать описаніе прибывшей съ разныхъ сторонъ публики и выказать, при этомъ удобномъ случаѣ, глубокое знаніе старины; мы представили бы сперва кавалькаду рыцарей въ сопровожденіи пажей, отягченныхъ блестящими щитами, и рядъ оруженосцевъ съ знаменами и копьями.

За ними слѣдовалъ бы рядъ акробатовъ, фокусниковъ, музыкантовъ, смуглыхъ цыганъ и Венгерцевъ съ эликсирами вѣчной молодости; потомъ слѣдовала бы группа веселыхъ рейнскихъ поселянъ, поющихъ свои пѣсни, затѣмъ мы описали бы великолѣпный балдахинъ, разукрашенный гербами, изъ-за шелковыхъ занавѣсокъ котораго выглядывали бы гордыя, хорошенькія личики бѣлокурыхъ красавицъ.

Но для этого у насъ не достаетъ мѣста, а читатель можетъ обратиться къ остроумному разсказу объ Ивангое, въ которомъ найдетъ подобныя картины во всей ихъ подробности. Отто и его товарищи прибыли въ городъ Клевъ, расположились въ гостинницѣ отдохнуть отъ усталости и приготовлялись къ ратоборству въ слѣдующій день. Настало утро Отто со стрѣлками поспѣшилъ въ поле. Они были всѣ вооружены лучшими луками и стрѣлами и горѣли нетерпѣніемъ отличиться, точно также, какъ и другіе стрѣлки, собравшіеся съ разныхъ мѣстъ. Группы Англичанъ, толпы болтливыхъ Французовъ, жиды съ рулетками, Тирольцы и Венгерцы съ перчатками и разными бездѣлушками — всѣ стремились къ полю, въ которомъ разставлены были цѣли для стрѣльбы.

Считаемъ лишнимъ упоминать, что Отто и его товарищи пришли къ мѣсту раньше прочихъ. Но какія слова въ-состояніи выразить восторгъ молодаго человѣка, когда онъ увидѣлъ герцога клевскаго, вмѣстѣ съ дочерью его, Еленою, предшествуемыхъ хоромъ роговъ, волынокъ, флейтъ, трубъ и тому подобныхъ духовыхъ инструментовъ? Какое искусство пера въ состояніи изобразить красоту этой молодой дѣвушки? Вообразите себѣ всѣ прелести, какія только могутъ украшать женщину, всѣ добродѣтели, какія возвышаютъ умъ и душу, всѣ совершенства, свойственныя человѣческой организаціи — и вы составите себѣ лишь слабое понятіе о красотѣ, и превосходствѣ очаровательной принцессы Елены. Представьте себѣ цвѣтъ лица такой (не знаю на сколько это справедливо, какой можно имѣть отъ постояннаго употребленія роуланда-калидора. зубы, предъ которыми жемчугъ не что иное какъ каменный уголь: блестящіе, нѣжные, голубые глаза, которые то поражали своимъ огнемъ, то исцѣляли нѣжнымъ взглядомъ; шея и бюстъ такъ обольстительны, что лучше о нихъ и не говорить, а ножки падали на землю съ легкостью капли росы.

Прекрасная Елена была одѣта въ изящный нарядъ, какой когда-либо вышелъ изъ рукъ модистокъ. Волосы ея, черные какъ лакированная кожа, были такъ длинны, что горничная разстилала косу ей на подушку на большое отъ нея разстояніе, а шляпа, убранная махровыми розами, подсолнечниками, райскими птицами и пестрыми лентами, придавала ей такой интересный видъ, что даже издатель газеты Morning-Post влюбился бы въ нее по-уши. Такое впечатлѣніе она произвела и на юнаго Годесберга. Опираясь на лукъ, скрестивъ ноги, онъ смотрѣлъ на нее какъ Амуръ на Психею. Взоры ихъ встрѣтились — для обоихъ все было кончено. Румянецъ зардѣлся на щекахъ, юныя сердца почувствовали первый трепетъ любви въ одно время. Съ этой минуты они любили другъ друга навѣки. Отто какъ вкопанный стоялъ на одномъ мѣстѣ, а идеальная Елена, чтобъ скрыть свое смущеніе, высморкала носъ.

Кто это стоитъ за кресломъ на эстрадѣ, гдѣ сидитъ герцогъ и принцесса, его дочь? Кто это съ волосами морковьяго цвѣта, у котораго глаза надъ искривленнымъ носомъ искоса поглядываютъ другъ на друга? Спина его согнулась въ дугу, а безобразный ротъ, окруженный щетиной, показываетъ рядъ скверныхъ зубовъ; голубой, шитый серебромъ камзолъ выказываетъ еще рѣзче его безобразіе; а розовая шляпа, съ страусовыми перьями, неуклюже надѣта на его лысую то лову? Въ мирное время господинъ этотъ вооруженъ множествомъ кинжаловъ, ятагановъ, шпагъ, сабель и мечей, что доказываетъ его буйный нравъ. Это — страшный Ровскей-Доннерблицъ, рыцарь Энлентрекенштейнъ. Онъ ищетъ, говорятъ, руки прелестной Елены; въ эту минуту нашептываетъ ей разныя любезности и отвратительно улыбается. Но она отъ него отворачивается.

Отто все еще стоитъ въ созерцаніи красавицы, опершись за лукъ.

— Въ чемъ состоитъ призъ? спросилъ одинъ изъ стрѣлковъ другаго.

— Тутъ два приза: бархатная шапка, вышитая золотомъ, работы рукъ принцессы, и дорогая цѣпь кованнаго золота. Оба приза лежатъ на подушкѣ передъ дочерью герцога

— Я съумѣю выбрать, если мнѣ первому достанется взятъ призъ, говорилъ грубый, неуклюжій, кривоногій стрѣлокъ, на щитѣ котораго были изображены волчьи пасти, гербъ вождя Доннерблица.

— Который же, однако? спросилъ Отто живо къ нему повернувшись.

— Конечно цѣпь, отвѣчалъ стрѣлокъ. — Не думали ли вы, что я возьму мишурную ермолку?

Отто, приготовляя лукъ, презрительно улыбнулся, гремѣвшіе рога возвѣстили, что стрѣльба скоро начнется. Описывать ли намъ ее? Нѣтъ это ужь было сдѣлано въ Ивангое, романѣ, о которомъ мы выше упомянули.

Представьте себѣ стрѣлковъ, одѣтыхъ въ зеленый цвѣтъ: они поочередно выступаютъ и стрѣляютъ въ цѣль. Иные попадаютъ, другіе нѣтъ. Промахнувшіеся удаляются, осмѣянные зрителями, Тѣ же, которые попадали, имѣли право стрѣлять вновь. Впрочемъ, скоро сдѣлалось очевидно, что соперничество оставалось только между Сквинтофомъ, стрѣлкомъ Доннерблица, и юнымъ героемъ съ золотыми кудрями. Слава Сквинтофа, какъ стрѣлка была извѣстна по всей Европѣ. Но кто быль его смѣлый соперникъ? Въ этомъ собраніи билось сердце, которое горѣло нетерпѣніемъ узнать его — сердце Елены.

Предстоялъ окончательный выстрѣлъ. Щить былъ поставленъ на три четверти мили отъ стрѣлковъ. Черный кружокъ на немъ былъ такъ малъ, что весьма-трудно было разсмотрѣть, а нетолько попасть въ него. И въ то время, какъ Сквинтофъ выбиралъ стрѣлу для послѣдняго выстрѣла, Ровскей-Доннерблиць бросилъ ему кошелекъ, полный золота, и сказалъ: «Сквинтофъ, если выиграешь призъ — деньги твои».

— Въ такомъ случаѣ я заранѣе кладу деньги въ карманъ, сказалъ стрѣлокъ, поглядывая насмѣшливо на Отто; «этотъ цыплёнокъ едва ли попадетъ въ подобную цѣль.»

Сквинтофъ прицѣлился, выстрѣлилъ и попалъ въ самую середину точки.

— Попадешь ли ты такъ, молодой человѣкъ? сказалъ Сквинтофъ юношѣ — и громъ рукоплесканій увѣнчалъ успѣхъ его.

Елена поблѣднѣла отъ одно: мысли, что избранникъ ея сердца можетъ быть побѣжденъ.

— Попадалъ ли кто изъ васъ въ горошину? спросилъ Отто.

Общій смѣхъ послѣдовалъ за этимъ вопросомъ.

Торговка овощей, случайно-стоявшая близь него, подала ему горошину. Отго подошелъ къ цѣли, вынулъ стрѣлу Сквинтофа и воткнулъ горошину въ углубленіе, образовавшееся отъ острея стрѣлы; послѣ чего возвратился на свое мѣсто. Пока онъ приготовлялся къ выстрѣлу, Елена находилась въ такомъ волненіи, что, казались, съ ней дѣлалось дурно. Никогда не видала она болѣе красиваго юноши, какимъ былъ Отто въ эту минуту. Онъ казался вдохновленнымъ. Длинныя кудри были отброшены на плечи; румянецъ здоровья игралъ на его щекахъ, къ которымъ лезвее бритвы еще никогда не прикасалось. Взявъ лукъ и лучшую стрѣлу, онъ отставилъ правую ногу и наклонился впередъ, приподнявъ немного лѣвую. Въ этомъ балансирующемъ положеніи онъ походилъ на Аполлона. Прицѣлился, стрѣла взвилась.

— Онъ пробилъ горошину! вскричала принцесса, и съ этимъ словомъ упала въ обморокъ.

Доннерблицъ сердито и косо взглянулъ на юношу однимъ глазомъ, а другимъ бросилъ злобный и укорительный взглядъ на своего стрѣлка. Сквинтофъ пробормоталъ какое-то проклятіе. — Отто лучшій стрѣлокъ, сказалъ онъ — Я полагаю, ты берешь золотую цѣпь.

— Золотую цѣпь? возразилъ Отто: — ты думаешь я предпочту ее работѣ прекрасной Елены! Никогда. И, подойля къ эстрадѣ, на которой стояла очнувшаяся отъ обморока Елена, онъ сталъ передъ нею на колѣни и принялъ бархатную шапочку, которую она, покраснѣвши до ушей, положила ему на шелковыя кудри. При этомъ взоры ихъ опять встрѣтились, сердца забились. Они никогда еще не говорили другъ съ другомъ, а между-тѣмъ, любили другъ друга навѣки.

— Не хочешь ли ты вступить въ мою службу, сказалъ Ровскей Доннерблицъ юному Отто: — ты будешь капитаномъ моихъ стрѣлковъ, вмѣсто этого чурбана, котораго побѣдилъ.

— Вашъ чурбанъ, какъ вы его называете, искусный и лихой стрѣлокъ, гордо отвѣчалъ Отто: — а я не намѣренъ вступать въ службу къ Доннерблицу.

— Ты желаешь, можетъ-быть, войдти въ домъ къ герцогу клевскому? спросилъ отецъ Елены. Высокомѣріе простаго стрѣлка его забавляло.

— Я готовъ умереть за герцога клевскаго и его семейство, отвѣчалъ Отто. Слово семейство было произнесено значительно и нѣжно.

Елена поняла, что подъ этимъ словомъ онъ разумѣлъ ее, тѣмъ болѣе, что, кромѣ нея, въ семьѣ герцога не было никого.

— Какъ твое имя, молодой человѣкъ, спросилъ герцогъ: — ты долженъ быть внесенъ въ списокъ моихъ стрѣлковъ.

— Стрѣлокъ Отто, отвѣчалъ онъ, краснѣя.

ГЛАВА XI.

Въ ознаменованіе торжества нашего героя, стрѣлки, къ обществу которыхъ онъ принадлежалъ, дали великолѣпный пиръ, на которомъ Вольфгангъ отличался своимъ аппетитомъ. Уничтоженный превосходствомъ Отто, Сквинтофъ отказался участвовать въ этомъ пиру. Отто не ѣлъ ничего. Любезный читатель, конечно, догадывается почему: онъ былъ слишкомъ-влюбленъ, чтобъ быть голоднымъ, и хотя я замѣтилъ на самомъ-себѣ, что аппетитъ мой не уменьшался, когда я бывалъ влюбленъ, но надо помнить, что Отто герой романа, а этотъ народъ не ѣстъ, когда любитъ.

Въ слѣдующій день юный вздыхатель быль зачисленъ въ стрѣлковый полкъ герцога клевскаго, а съ нимъ и товарищъ его, съ которыми онъ поклялся никогда не разставаться. Снявъ съ себя свой щегольский нарядъ и надѣвъ форменную одежду, Отто вздохнулъ. Костюмъ его былъ блестящъ, но все же онъ выражалъ зависимость, несообразную съ его гордымъ характеромъ. «Впрочемъ», говорилъ онъ себѣ въ утѣшеніе, «чего я не перенесу для нея!»

Что же касается до Вольфганга, онъ былъ менѣе-щекотливъ и радъ былъ промѣнять изношенный камзолъ на пестрые штаны, жолтую куртку, свѣтло-зеленый плащъ и оранжевую шляпу.

— Посмотри на этихъ двухъ стрѣлковъ, говорилъ герцогъ клевской своему гостю, Доннерблицу, прогуливаясь съ нимъ на террасѣ послѣ обѣда.

Герцогъ указывалъ на двухъ друзей, которые стояли въ то время на часахъ въ первый разъ.

— Обрати вниманіе на ихъ наружность; одинъ изъ нихъ, тотъ самый, который побѣдилъ Сквинтофа, а другой, если я не ошибаюсь, выигралъ третій призъ въ борьбѣ. Оба они носятъ одинъ и тотъ же костюмъ, а между тѣмъ, вѣрно, и ты готовъ побиться объ закладъ, что одинъ весь вѣкъ былъ стрѣлкомъ, а лругой благороднымъ дворяниномъ.

— Который же, ни мнѣнію вашему, болѣе похожъ на дворянина? съ досадою спросилъ Ровскей-Доннерблицъ.

— Какъ который? разумѣется, Отто! сказала Елена съ живостью. Она шла подлѣ отца своего и гостя. Слова, сказанныя ею въ пользу Отто, только разсердили Доннерблица, который впалъ въ мрачное расположеніе духа.

— Съ-какихъ-поръ, герцогь, крестьянинъ, одѣтый въ вашу ливрею, позволяетъ себѣ носить украшеніе благородныхъ рыцарей? Кто, кромѣ дворянина, можетъ носить такіе длинные волосы?

— Эй часовой! закричалъ онъ: — поди сюда!

Отто мгновенно очутился передъ нимъ. Подходя къ герцогу и его гостю, Отто сдѣлалъ накараулъ, мелькомъ взглянулъ на Елену: глаза ихъ встрѣтились, сердца вабились, оба вспыхнули.

Такъ на морѣ корабль отвѣчаетъ на сигналъ другому кораблю. Пока они съ любовью смотрятъ другъ на друга, напомнимъ нашему читателю, какимъ уваженіемъ, встарину на Сѣверѣ пользовались длинные волосы. Кромѣ дворянъ, никто не имѣлъ права носить ихъ, и если человѣкъ обезславилъ себя какимъ-либо дурнымъ поступкомъ, онъ былъ увѣренъ, что его прежде всего остригутъ. Вассаламъ и рабамъ, дерзнувшимъ носить длинные волосы, опредѣлено было наказаніе.

— Я желаю, чтобъ ты самъ остригъ себѣ волосы, молодой человѣкъ, сказалъ герцогъ клевскіи дружескимъ тономъ. — Такія кудри несообразны съ формою моихъ стрѣлковъ

— Какъ, мнѣ обрѣзать волосы? вскричалъ Отто въ отчаяніи.

— И даже уши, прибавилъ Довнерблицъ.

— Перестаньте, благородный рыцарь Ейленшрекенштейнъ, сказалъ герцогъ съ достоинствомъ — позвольте мнѣ распоряжаться моими стрѣлками, какъ мнѣ вздумается. А вы, молодой человѣкъ, обезоружьтесь.

Отто отвязалъ свой кортикъ, судорожно схватился за эфесъ съ мыслью вонзить его въ сердце Доннерблица, но удержался. Потомъ снялъ свою шляпу и низко поклонился герцогу.

Какъ горько было подумать прелестной Еленѣ, что золотыя кудри должны пасть съ прекрасной головы юноши!

Отто былъ встревоженъ. Оскорбленная гордость и самолюбіе дворянина терзали его душу.

— Вступая къ вамъ въ службу, я не надѣялся быть остриженнымъ, сказалъ онъ герцогу.

— Ты можешь остаться у меня или нѣтъ, сказалъ герцогъ нѣсколько-сердито: — я не терплю въ службѣ своей людей низкаго происхожденія, подражающихъ дворянамъ, и не намѣренъ входить въ какія бы то ни было сдѣлки съ моимъ стрѣлкомъ.

— Я рѣшился, сказалъ Отто, въ свою очередь разсерженный: — я…

— Что же вы? вскричала Елена, едва переводя духъ…

— Я… остаюсь.

Бѣдная дѣвушка чуть не упала въ обморокъ отъ радости. Доннерблицъ, внѣ себя отъ злости, пробормоталъ про-себя какую-то брань и отошелъ въ сторону.

— Ну, вотъ это такъ, сказалъ герцогъ, взявъ дочь за руку: — кстати идетъ сюда мой бородобрѣй: онъ мигомъ тебя острижетъ.

Съ этими словами герцогъ удалился, чувствуя въ душѣ состраданіе къ Отто, тѣмъ болѣе, что, въ молодости своей, онъ славился красотой и такими же кудрями, которыя онъ такъ жестокосердно приказывалъ остричь. Бородобрѣй повелъ юношу въ боковую комнату и, безъ дальнѣйшихъ разсужденій, принялся за дѣло. Шелковыя кудри юноши, которыми мать его играла не разъ, падали къ нему на колѣни и на плечи, будто онъ сидѣлъ подъ золотымъ дождемъ. По окончаніи печальной операціи. Отто, взошедшій въ комнату, завитый какъ Аполлонъ, выходилъ изъ нея какъ остриженный новобранецъ.

Взгляните, какъ онъ сталъ печаленъ! и немудрено онъ думаетъ о томъ, какими глазами будетъ смотрѣть на него Елена послѣ того, какъ онъ утратилъ лучшую часть своей красоты.

«Захочетъ ли она знать меня» подумалъ онъ, «будетъ ли любить меня послѣ такого превращенья?» Погруженный въ грустныя размышленія и не желая показаться въ такомъ видѣ товарищамъ. Отто спрятался за уголъ стѣны и предался совершенному отчаянію. Но вдругъ замѣтивъ «кого-то», онъ повеселѣлъ, и что жь увидѣлъ? Елена шла къ той комнатѣ, изъ которой онъ только-что вышелъ: она тревожно осматривалась кругомъ, боязливо приближалась и, увѣрившись, что въ комнатѣ не было никого, дрожа отъ волненія, вошла въ нее и — представьте себѣ восторгъ Отто, когда онъ увидѣлъ, что она подняла локонъ волосъ, прижала его къ губамъ своимъ и спрятала на груди. Вспыхнувъ отъ сознанія своего поступка, она выбѣжала изъ комнаты и поспѣшно скрылась въ свои покои. При видѣ этого, Отто думалъ-было выйдти изъ своего тайнаго убѣжища, броситься передъ нею на колѣни и призвать землю и небо въ свидѣтели своей любви, но, опомнившись, онъ далъ пройдти Еленѣ и притаилъ свое дыханіе. Влюбленный юноша былъ тронутъ подобнымъ признакомъ взаимности и пересталъ жалѣть о потерѣ своихъ волосъ: онъ поклялся жертвовать для нея не только своими кудрями, но даже головой, еслибъ представилась необходимость.

Внезапный отъѣздь Доннерблица въ тотъ же день послѣ обѣда со всей его свитой былъ поводомъ многихъ преній и разговоровъ Онъ уѣхалъ, взбѣшенный, вслѣдствіе жаркаго и продолжительнаго разговора съ герцогомъ.

Въ то самое время, какъ герцогъ провожалъ своего гостя, многочисленная прислуга толпилась за дворѣ. Доннерблицъ вскочилъ на коня, приказавъ своимъ трубачамъ играть воинственный маршъ, и презрительно бросилъ горсть золота прислугѣ и оруженосцамъ герцога.

— До свиданія, любезный герцогъ, сказалъ онъ. — Я неожиданно оставляю васъ: но не забудьте — это не послѣднее мое посѣщеніе Замка Клевскаго.

Сказавъ это, онъ поскакалъ по мосту.

Прекрасная Елена не присутствовала при отъѣздѣ Доннерблица; герцогъ былъ встревоженъ. Въ тотъ же вечеръ онъ осматривалъ всѣ укрѣпленія замка и разспрашивалъ офицеровъ о состояніи военной амуниціи, припасовъ и прочаго.

Герцогъ скрывалъ, но горничная Елены разболтала, и потому всѣ узнали, что Доннерблицъ сдѣлалъ предложеніе и просилъ руки дочери герцога, но получилъ отказъ и, въ порывѣ бѣшенства, поклялся возвратиться въ Замокъ Клевскій не иначе, какъ съ вооруженной силой, побѣдителемъ замка и его владѣльцовъ.

Эта вѣсть поразила весь гарнизонъ замка. Доннерблицъ былъ извѣстенъ необыкновенною храбростью и славился какъ лучшій военачальникъ во всей Германіи. Великодушный до чрезмѣрности съ двоими подчиненными, онъ былъ жестокъ съ врагами. Много говорили о варварскихъ его дѣйствіяхъ въ городахъ и замкахъ, имъ покоренныхъ. Бѣдная Елена терзалась мыслью, что своимъ отказомъ она обрекала на жертву и истязаніе всѣхъ жителей замка съ ихъ женами и дѣтьми.

Спустя нѣсколько дней, догадки о предстоявшей войнѣ подтвердились на-самомъ-дѣлѣ. Былъ полдень. Герцогъ клевскій обѣдалъ, хотя съ нѣкотораго времени почти-совершенно ничего не ѣлъ. Вдругъ у воротъ раздался звукъ трубы и посланный Доннерблица, одѣтый въ кольчугу, на которой сіялъ гербъ его повелителя, вошелъ въ столовую. Передъ нимъ пажъ несъ на подушкѣ кованную перчатку. «Синій Вепрь» такъ назывался посланный, вошелъ неснимая шляпы. Герцогъ мгновенно надѣлъ свою и сѣлъ въ кресло на возвышеніи, назначенномъ для пріема въ торжественныхъ случаяхъ.

— Молчаніе! вскричалъ герцогъ, а вы, Синій Вепрь, говорите.

— Во имя высокаго, могущественнаго Ровскей Доннерблица, маркграфа Ейленшрекенштейна, графа Кретенвальда, Шнауценштадта и Гальгенугеля, я объявляю войну вамъ, Адольфу двадцать-третьему, герцогу клевскому. Одинъ лицомъ клицу, копьемъ къ копью, или фронтомъ къ фронту, на чистомъ полѣ или въ стѣнахъ, на равнинѣ или на горахъ, благородный Ровскей вызываетъ тебя на бой. Здѣсь или гдѣ бы то ни было, онъ провозглашаетъ противъ тебя войну насмерть. Въ знакъ чего, вотъ перчатка. И, снявъ ее съ подушки, Синій Вепрь бросилъ ее на мраморный полъ.

Елена поблѣднѣла, но герцогъ съ самоувѣренностью швырнулъ на полъ свою перчатку въ отвѣтъ, а перчатку Доннерблица приказалъ поднять. Отто, преклонивъ колѣно, подалъ герцогу эту перчатку.

— Эй, кравчій! наливай мнѣ кубокъ, сказалъ герцогъ, стоявшему за кресломъ человѣку, одѣтому въ черные панталоны въ-обтяжку, съ бѣлымъ платкомъ на головѣ. Кубокъ былъ тотчасъ наполненъ мальвазіей; въ него входило кварты три. Онъ быль золотой, работы Бенвенуто Флорентинскаго.

— Пей Синій Вепрь, сказалъ герцогъ: — и спрячь кубокъ у себя; вотъ тебѣ, кромѣ-того, цѣпь, которую прошу носить въ знакъ памяти. Съ этимъ словомъ, герцогъ Адольфъ надѣлъ на шею посланнаго дорогую изумрудную цѣпь.

— Я всегда радъ вызову на бой, сказалъ онъ и приказалъ провести Синяго Вепря до воротъ замка. Герцогъ удалился изъ залы, вмѣстѣ съ дочерью. Всѣ окружавшіе ею были поражены его достоинствомъ, храбростью и щедростью.

Хотя герцогъ Адольфъ хотѣлъ казаться равнодушнымъ, но внутренно былъ неспокоенъ. Онъ былъ ужь не тотъ рыцарь, который, въ царствованіе Филиппа-Августа, однимъ ударомъ кулака убилъ льва и защищалъ одинъ въ-теченіе нѣсколькихъ часовъ ворота Петерварлейка противъ 700 Турковъ, осаждавшихъ крѣпость. Но эти подвиги, прославившіе владѣтеля Клевскаго Замка, были совершены тридцать лѣтъ тому назадъ.

Съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ поселился въ замкѣ, праздность и лѣнь заставили его бросить прежнія атлетическія упражненія, которыми онъ такъ славился въ юности. Бездѣйствіе принесло плоды: онъ попробовалъ взять свой боевой мечъ, которымъ однажды, въ Палестинѣ, разрубилъ надвое, кажется, слона — и едва могъ только поднять этотъ мечъ. Надѣлъ свое вооруженіе — оно было ему узко. Старый воинъ, напрасно силясь застегнуть его, заплакалъ. Такимъ-образомъ онъ не могъ даже подумать вступить въ бой съ Доннерблицомъ; не могъ онъ надѣяться стать противъ него вооруженною силою въ открытомъ полѣ. Владѣнія его были незначительны. Миролюбіе и лѣность его вассаловъ вошли въ пословицу: денежныя средства были истощены.

Въ такомъ видѣ раскрывалась передъ нимъ картина его отчаяннаго положенія. Всю ночь напролетъ онъ писалъ къ друзьямъ, просилъ о помощи, и вдвоемъ съ секретаремъ исчислялъ ничтожныя средства, которыя онъ могъ противопоставить непріятелю.

Елена въ эту ночь не могла сомкнуть глазъ, думая объ Отто и объ опасности, которую навлекла своимъ отказомъ Доннерблицу.

Отто тоже не спалъ, но мечты его (были свѣтлы и честолюбивы). Онъ думалъ о томъ, какъ спасти Елену и вынести неприкосновенными изъ предстоявшей опасности — любовь и честь.

ГЛАВА XII.

Такимъ-образомъ герцогъ клевскій приготовлялъ не на шутку свой замокъ къ бою. Со всѣхъ сторонъ пригнанъ былъ скотъ, рогатый и нерогатый, оглашавшій воздухъ своимъ мычаньемъ. Большое количество пшеницы и ржи, купленной на наличныя деньги, взятой въ долгъ или добытой даромъ, посредствомъ фуражировки — все это составляло запасъ осажденныхъ.

Прелестная Елена приготовляла своими руками перевязки для раненныхъ и ободряла своимъ присутствіемъ ратниковъ, которые, за ласковый взглядъ ея, готовы были заплатить жизнью. Укрѣпленія были усилены. Рвы тщательно обставлены рогатками и наполнены водой; огромные камни лежали на стѣнахъ, съ цѣлью бросать ими въ осаждающихъ. Въ котлахъ топили смолу, кипятили воду и масло, для того, чтобы гостепріимство было слаще врагамъ.

Отто, обладавшій лучшимъ зрѣніемъ во всемъ гарнизонѣ, стоялъ на самой высокой башнѣ съ тѣмъ, чтобъ наблюдать за движеніями ожидаемыхъ враговъ.

Непріятель скоро показался. Длинные ряды копій блестѣли вдали и вскорѣ войско Доннерблица развернулось въ совершенномъ боевомъ порядкѣ. Палатки знаменитаго вождя и его многочисленныхъ воиновъ начали раскидываться по равнинѣ на разстояніи выстрѣла отъ замка. Какъ только войско заняло позицію, парламентёръ, съ флагомъ и трубою, подъѣхалъ къ воротамъ замка. Эти былъ тотъ самый посланный, который привезъ вызовъ отъ вождя своего герцогу кіевскому.

Онъ пріѣхалъ объявить, что благородный графъ Эйленшрекенштейнъ былъ готовъ вступить въ бой съ герцогомъ кіевскимъ или съ его уполномоченнымъ, и что Доннерблицъ подождетъ три дня; если же, въ-теченіе этого срока никто не выступить противъ него, то онъ возьметъ замокъ приступомъ и не пощадитъ никого. Сказавъ это, посланный пригвоздилъ перчатку къ воротамъ замка. Герцогъ какъ и прежде, бросилъ ему свою.

Но какъ бороться съ такимъ воиномъ? кого послать на бой вмѣсто себя? какъ устоять противъ угрожавшаго приступа? Вотъ въ чемъ герцогъ не въ-состояніи былъ отдать себѣ отчета.

Прелестная Елена провела всю ночь въ молитвѣ и просила Провидѣніе послать имъ защитника.

Какъ жестоко оскорблено было ея сердце, и какъ она горько разочаровалась въ истинѣ человѣческихъ чувствъ, когда, въ слѣдующее утро, послѣ прибытія непріятеля, ей сообщили, что при перекличкѣ оказалось, что тотъ, на котораго она возлагала свою надежду, тотъ, котораго сердце ея избрало своимъ покровителемъ — измѣнилъ!

Отто, коварный Отго бѣжалъ, и товарищъ его, Вольфгангъ, съ нимъ вмѣстѣ. Висѣвшая веревка изъ окна ихъ комнаты свидѣтельствовала, что, воспользовавшись темнотою ночи, они переплыли ровъ и перешли къ непріятелю.

— Хорошъ твой хваленый стрѣлокъ! надѣлала ты мнѣ хлопотъ! сказалъ герцогъ своей дочери.

Обливаясь слезами, Елена ушла въ свою комнату; никогда въ жизни она не была такъ несчастна.

На другой день, передъ завтракомъ, въ девять часовъ утра, трубы Доннерблица огласили воздухъ, а самъ онъ, на огромномъ пѣгомъ конѣ, въ полномъ боевомъ вооруженіи, выѣхалъ изъ своей палатки и проѣхалъ тихимъ шагомъ взадъ и впередъ мимо замка.

Три раза въ день докучливыя трубы повторяли свой враждебный вызовъ, три раза въ день Доннерблицъ проѣзжалъ мимо замка въ-ожиданіи боя. Первый день прошелъ, а отвѣта на вызовъ не было. Насталъ второй день и уже клонился къ вечеру, но никто не выступалъ противъ Ровскея. Звукъ трубъ оставался безотвѣтнымъ, а между-тѣмъ солнце скрывалось за горизонтомъ.

Каждый день трубы гремѣли, за часъ до восхода солнца, за часъ передъ полуднемъ и за часъ передъ закатомъ. Третій день насталъ и не принесъ съ собою надежды на чью-либо помощь.

Первый и второй вызовъ остались безъ отвѣта. Въ пять часовъ старикъ-отецъ позвалъ дочь и благословилъ ее.

— Я иду на вызовъ Ровскея и, можетъ-быть, мы болѣе не увидимся, дочь моя, Елена моя, невинная причина нашего несчастія! Если я сегодня вечеромъ паду жертвою Доннерблица, жизнь твоя будетъ безчестіемъ, постыднымъ бременемъ. При этихъ словахъ онъ подалъ ей кинжалъ и велѣлъ заколоться, какъ только жестокій врагъ овладѣетъ замкомъ. Елена поклялась исполнить приказаніе отца, а онъ удалился въ свою оружейную и сталъ надѣвать съ усиліемъ заржавленныя латы. Когда-то эти латы вынесли удары тысячи копій, но теперь они сдѣлались такъ узки, что мѣшали движеніямъ герцога.

Послѣдняя труба загремѣла… и разнесла свой звукъ по равнинѣ. Отвѣта нѣтъ!

Трубы опять свое; но и эти звуки замерли въ отдаленіи и снова водворилось глубокое, мертвое молчаніе.

— Прощай дитя мое, сказалъ герцогъ, взбираясь съ трудомъ на лошадь; — не забудь моего послѣдняго желанія; слышишь… трубятъ въ третій и послѣдній разъ. Часовой, отопри ворота! Трубачи трубите! да защититъ Господь невинныхъ!

Но едва Пуфендорфъ, трубачъ герцога, поднесъ трубу ко рту, какъ вдругъ раздался звукъ рога, сперва чуть-слышный вдали, потомъ громче и наконецъ игривые переливы тоновъ «Охотничьяго Напѣва» явственно долетали по вѣтру.

Тысячи голосовъ изъ толпы, стоявшей на стѣнахъ, закричали: «Ратникъ! ратникъ!» Изъ лѣса показался рыцарь и за нимъ оруженосецъ, Онъ ѣхалъ на бѣломъ арабскомъ конѣ, а конюшій плелся за нимъ, на весьма-неказистой сѣрой лошади, нелишенной, впрочемъ, силы и бодрости. Оруженосецъ трубилъ сквозь полосы забрала; наличникъ же рыцаря былъ совершенно закрытъ. Небольшая золотая, княжеская корона, на которой качались три страусовые пера, показывала его званіе; на бѣломъ щитѣ не было никакихъ изображеній.

Играя беззаботно копьемъ, рыцарь спускался въ поляну, въ которой раскинутъ былъ лагерь Доннерблица. Всѣ присутствовавшіе въ недоумѣніи, удивленные, съ трепетомъ смотрѣли на рыцаря и горѣли нетерпѣніемъ видѣть развязку битвы. Бѣдный герцогъ болѣе прочихъ сомнѣвался въ успѣхѣ своего неизвѣстнаго защитника.

— Такая поджарая фигура не по плечу Доннерблицу, говорилъ герцогъ своей дочери: — но кто бы онъ ни былъ, а смѣльчакъ онъ не послѣдній и сидитъ на конѣ бойко. Каково! онъ ударилъ по щиту Доннерблица своимъ копьемъ! Не сдобровать же ему!

Стоя на одной изъ башенъ замка, герцогъ клевской и дочь его видѣли, какъ неизвѣстный рыцарь вызвалъ на смертельный бой Доннерблица, потомъ отъѣхалъ къ крѣпостному валу, ловко поклонился Еленѣ и сталъ въ позицію, въ-ожиданіи противника. Латы и оружія его блестѣли на солнцѣ; въ эту минуту онъ казался однимъ изъ тѣхъ сказочныхъ рыцарей, существующихъ въ книгахъ, которые рѣшали судьбу сраженій до изобрѣтенія пороха.

Конь былъ тотчасъ подведенъ къ Доннерблицу. Онъ вскочилъ на него, одѣтый въ блестящій панцырь; шлемъ его былъ убранъ яркими перьями; копье расписано красною и бѣлою красками; онъ бросалъ его кверху и ловилъ съ ловкостью.

Увидѣвъ такого щедушнаго противника, громадный Доннерблицъ презрительно улыбнулся и огромными шпорами кольнулъ коня, который храпѣлъ и ржалъ отъ нетерпѣнія. Доннерблицъ направлялъ коня во всѣ стороны и заставлялъ его скакать и прыгать; послѣ нѣсколькихъ минутъ, проведенныхъ въ этомъ упраздненіи, всякой могъ убѣдиться въ его умѣньи управлять конемъ. Онъ отъѣхалъ въ противоположную сторону отъ противника и поднялъ коня на дыбы.

Старый герцогъ, стоявшій на башнѣ, находился въ такомъ волненіи въ-ожиданіи боя, что совершенно забылъ объ опасности, угрожавшей ему, въ случаѣ торжества Доннерблица.

— «Впередъ!» вскричалъ онъ и съ этимъ словомъ, быстрѣе молніи, бойцы бросились одинъ на другаго. Бой завязался ужасный; никакое перо не въ-состояніи начертать эту картину.

Видѣли ли вы когда-нибудь, какъ на желѣзной дорогѣ, съ визгомъ пролетаютъ поѣзды одинъ мимо другаго? Съ такою быстротою оба всадника во весь духъ бросились другъ на друга и столкнулись, какъ два пушечныя ядра. Перья ихъ шлемовъ разсыпались по воздуху; кони отъ силы ударовъ покачнулись и едва устояли на ногахъ; копье, направленное въ голову Доннерблица, сорвало корону со шлема, а самый шлемъ отбросило далеко въ сторону; часть лѣваго уха Доннерблица была трофеемъ этой схватки. Неизвѣстный рыцарь былъ невредимъ; копье врага его только скользнуло по бѣлому щиту; выраженіе лица Доннерблица, обнаженная голова и налитые кровью глаза, вперенные въ незнакомца, представляли зрѣлище ужасающее.

Великодушный противникъ не воспользовался положеніемъ Доннерблица, чтобъ снять съ него голову и однимъ ударомъ положить конецъ бою. Онъ отъѣхалъ къ своему мѣсту, наклонилъ къ землѣ копье въ знакъ того, что онъ ждетъ пока Доннерблицъ оправится.

— «Молодецъ! вскричалъ герцогъ, лихо дерешься! Но зачѣмъ же ты не снесъ голову этому мерзавцу?»

— Подай мнѣ другой шлемъ! вскричалъ Ровскей. Дрожащею рукою конюшій подалъ его.

Надѣвъ шлемъ, Доннерблицъ обнажилъ огромный мечъ и кинулся на своего противника съ страшнымъ крикомъ. Неизвѣстный рыцарь мгновенно вынулъ свой мечъ.

Доннерблицъ наносилъ удары мечомъ съ обыкновеннымъ бѣшенствомъ, взмахивая надъ головою противника съ необычайною силой и быстротой; то срывалъ перо съ его шлема, то какое-нибудь другое украшеніе; косарь едва ли съ большею ловкостью коситъ траву. Въ-теченіе нѣкотораго времени неизвѣстный рыцарь могъ только отражать тяжелые и быстрые удары непріятеля.

Но какая сила наконецъ не истощается? Удары, наносимые Доннерблицомъ начали падать рѣже и рѣже, между-тѣмъ, какъ мечъ незнакомца учащалъ свои удары. Онъ проникалъ сквозь каждую скважину латъ Доннерблица, то въ плечо, гдѣ скрѣплялся нагрудникъ съ рукавами, то въ наличникъ. Послѣдній ударъ пробилъ Доннеблицу лѣвой глазъ — онъ закричалъ неистово. Кровь лилась изъ всѣхъ скважинъ латъ его; исходя кровью, онъ задыхался подъ забраломъ отъ злости и недостатка воздуха.

Наконецъ Доннеблицъ тяжело вздохнулъ, какъ-бы сбираясь съ силами, осадилъ коня, бросилъ огромный мечъ свой въ голову противника и кинулся на него замахнувшись сѣкирой. Тутъ и неизвѣстный рыцарь прибѣгнулъ къ тому же оружію. Сѣкира въ его рукахъ взвивалась надъ Донерблицомъ съ легкостью хлыста, а падала съ тяжестью грома.

— Сдавайся, Доннерблицъ! вскричалъ онъ спокойнымъ, внятнымъ голосомъ, и ударъ, направленный въ голову врага, сопровождалъ эти слова.

Брань и проклятія замерли на устахъ Доннерблица въ ту минуту, какъ голова его разлетѣлась надвое. Онъ свалился съ коня какъ снопъ; неизвѣстный наступилъ ему колѣномъ на грудь, приставилъ къ горлу ножъ и снова повторилъ: «сдавайся!»

Отвѣта не было. Онъ снялъ съ него шлемъ; зубы мертвеца были сжаты, уцѣлѣвшій глазъ, помраченный смертью, выражалъ ненависть и месть. Неизвѣстный рыцарь вскочилъ на коня, привѣтливо поклонился герцогу и его дочери, не вымолвивъ ни слова, и поскакалъ въ лѣсъ, изъ-за котораго до захожденія солнца онъ появился на полѣ брани.

ГЛАВА XIII.

Войско Доннерблица, пораженное смертью своего вождя, оставило лагерь и каждый воинъ, взявъ съ собою что могъ, удалился съ поля битвы. На слѣдующее утро на полѣ не было и слѣда враговъ. Въ ту ночь ворота замка Клевскаго не затворялись; всякій могъ въ нихъ входить свободно; бочки съ виномъ разставлены были повсюду, а живность, заготовленная на время осады, раздавалась толпившемуся народу, который спѣшилъ поздравлять любимаго герцога съ побѣдой. Герцогъ, всегда готовый попировать при всякомъ удобномъ случаѣ, далъ роскошный пиръ высшему сословію, въ заключеніе — блестящій фейерверкъ.

Въ самый разгаръ праздника старый нашъ знакомецъ графъ Гомбургъ пріѣхалъ въ замокъ, и когда ему разсказали о пораженіи Доннерблица, онъ очень жалѣлъ, что этотъ подвигъ былъ вырванъ у него кѣмъ-то изъ рукъ. Герцогъ увѣрялъ его, что едва ли онъ раздѣлался бы съ покойникомъ болѣе удачно, нежели неизвѣстный рыцарь.

Но кто же былъ этотъ неизвѣстный? Вотъ вопросъ, который занималъ всѣхъ. Гдѣ отъискивать его и какимъ образомъ наградить за спасеніе чести и счастья дома герцога клевскаго?

За ужиномъ рѣшено было отъискивать рыцаря всѣми мѣрами и повсюду.

Объявленія, съ описаніемъ примѣтъ рыцаря, были разосланы по всѣмъ большимъ городамъ въ окружности, для напечатанія въ «Allgemeine Zeilung». Въ нихъ сказано было, что рука прекрасной Елены назначена въ награду ему, съ присоединеніемъ къ нему богатыхъ, хотя нѣсколько-разстроенныхъ владѣній герцога.

— Но какъ же мы его узнаемъ, мой добрый батюшка? скромно замѣтила молодая дѣвушка: — какой-нибудь искатель приключеній, одѣвшись рыцаремъ, можетъ увѣрять, что онъ тотъ самый, который избавилъ насъ отъ безчестія, и какъ мы повѣримъ ему? На свѣтѣ такъ много обманщиковъ, прибавила Елена со слезами; — что никому нельзя довѣрять ни въ чемъ. Она намекала на измѣну Отто, которою была такъ жестоко оскорблена.

Что же касается до Отто и его пріятеля, то они, къ общему удивленію, пришли какъ ни въ чемъ не бывало на вечерній пиръ стрѣлковъ, сѣли вмѣстѣ съ ними ужинать и ѣли сколько душѣ угодно. Среди разсказа товарищей о событіяхъ того дня и подвигахъ неизвѣстнаго рыцаря, Отто заснулъ.

На другое утро онъ явился на смотръ, получасомъ позже переклички.

Герцогъ клевскій, узнавъ о возвращеніи бѣглецовъ, пришелъ въ страшное негодованіе.

— Гдѣ вы были? гнѣвно спросилъ онъ — въ то время, какъ мой замокъ осаждали непріятели?

Отто отвѣчалъ:

— Мы уходили по своимъ дѣламъ.

— Развѣ вы не знаете, что солдатъ не долженъ оставлять свой постъ, сказалъ герцогъ. — за это наказываютъ смертью, и вы достойны такого наказанія. Но вы только вчера вступили въ службу, а воспоминаніе о вчерашнемъ днѣ дѣлаетъ меня великодушнымъ; вы не будете повѣшены, какъ этого заслуживаете, но только наказаны розгами оба. Приготовьте людей, господинъ капитанъ! и дайте этимъ негодяямъ по пяти сотъ.

Надобно было видѣть, какъ поразило Отто такое приказаніе.

— Какъ! меня сѣчь, сѣчь Отто Год…

— Нѣтъ, батюшка, сказала Елена, которая стояла возлѣ и съ презрѣніемъ взглянула на Отто: — хотя эти люди забыли долгъ свой (слово «люди» было произнесено съ презрительною небрежностью, но мы не имѣли надобности въ ихъ услугахъ — нашлись другіе, болѣе намъ преданные. Вы обѣщали мнѣ оказать милость; я прошу у васъ прощенія этимъ двумъ преступникамъ. Увольте ихъ отъ службы, которую они опозорили.

— Выгнать ихъ изъ замка, капитанъ; я болѣе о нихъ не хочу слышать.

Сказавъ это, разгнѣванный герцогъ ушелъ, оставивъ нашихъ молодыхъ людей на посмѣяніе и поруганіе товарищей.

Въ это же время благородный графъ гомбургскій, прогуливаясь передъ завтракомъ, замѣтилъ смятеніе и спросилъ о причинѣ его.

Отто увидѣлъ своего крестнаго отца и быстро отъ него отвернулся, но графъ замѣтилъ его и бросился къ юношѣ съ изъявленіями восторга и удивленія, цаловалъ его, прижималъ къ груди и чуть не плакалъ отъ радости. Онъ считалъ его давно-погибшимъ въ волнахъ Рейна.

Герцогъ, подойдя къ окну, съ тѣмъ, чтобъ позвать своего гостя, увидѣлъ эту непонятную для него сцену, подозвалъ къ себѣ дочь; она подошла, взглянула — и смутилась; это смущеніе придало ей новую прелесть.

Старый Гомбургъ и юный Отто, ходили взадъ и впередъ по террасѣ, занятые бесѣдой. Судя по удивленію и жестамъ Гомбурга, можно было заключить, что молодой стрѣлокъ сообщалъ ему занимательныя вѣсти, которыя требовали особенной таинственности.

— Это мой крестникъ, отвѣчалъ графъ на вопросъ о юношѣ — я знаю его родителей — достойные люди. Онъ бѣглецъ, шалунъ! а родители его ищутъ. Спасибо, что вы не били его. Экой чертёнокъ и такъ далѣе. Графъ былъ человѣкъ неразговорчивый, излагалъ свои мысли, какъ видите, кратко и безъ ораторскаго искусства. Отчего, спросите вы, Елена ушла въ свою комнату съ заплаканными глазами? Оттого, чтобъ тамъ еще разъ поцѣловать какой-то русый локонъ, тайно похищенный ею. Сладостная, утѣшительная мысль, отрадныя надежды пробудились въ душѣ ея.

Возвратясь къ завтраку, она сдѣлала нѣсколько косвенныхъ вопросовъ относительно Отто, съ тонкостью, свойственною женщинѣ. Его ужь не было. Онъ и товарищъ его скрылись: графъ Гомбургъ не за медлилъ тоже уѣхать подъ предлогомъ какихъ-то дѣлъ.

Какъ казался пустыннымъ Еленѣ замокъ отца ея по уходѣ Отто! Сколько происшествій мелькало въ ея воспоминаніи.

Предложеніе Доннерблица (этотъ случай, всегда важный въ жизни дѣвушки), осада замка, смерть ея буйнаго обожателя — все это казалось ей сномъ, все пришли, неоставивь и слѣдовъ. Впрочемъ, отъ всѣхъ этихъ происшествій у нея остался локонъ золотистыхъ волосъ; надъ нимъ молодая дѣвушка плакала такъ много, что развила его совершенно, и часто проводила по нѣскольку часовъ въ той комнатѣ, гдѣ Отто быль остриженъ.

Спустя два дня (я думаю она впала бы въ чахотку, умерла бы съ тоски, еслибъ развязка настала днемъ позже), въ замокъ прискакалъ нарочный съ письмомъ къ герцогу, который, ни обыкновенію, въ это время прогуливался. На адресѣ было написано:

«Высокому, могушественному герцогу и прочее»

"Рыцарь, побѣдившій въ прошлый четвергъ покойнаго Ровскей Доннерблица, свидѣтельствуетъ свое почтеніе герцогу кіевскому. Изъ газетъ узналъ онъ о сдѣланномъ ему лестномъ предложеніи руки его дочери Елены.

«Рыцарь принимаетъ за особенную для себя честь такое предложеніе и не замедлитъ представиться герцогу и дочери его не далѣе какъ черезъ полчаса.»

— Тра ла ла, тра ла да, запѣлъ на радостяхъ герцогъ: — дочь моя! (не замѣтили ли вы любезный читатель, какъ часто въ новыхъ книгахъ, или на сценѣ, восторгъ выражается подобными нелѣпыми звуками: тра, ла, ла). Надѣвай твой лучшій нарядъ дитя мое, твой будущій мужъ будетъ сегодня здѣсь.

Елена ушла исполнить приказаніе отца и принарядилась прилично такому важному случаю въ жизни дѣвушки. Возвратясь встрѣтить своего избавителя, она была блѣдна какъ ея атласное платье.

Едва она успѣла сѣсть возлѣ отца подъ устроенный балдахинъ, громъ трубачей возвѣстилъ о пріѣздѣ рыцаря. Елена готова была упасть въ обморокъ; необходимо было прибѣгнуть къ помощи спирта, чтобъ привести ее въ чувства.

Парадныя двери были открыты настежь. Вошелъ извѣстный намъ стройный, высокій рыцарь, въ блестящихъ латахъ, въ-сопровожденіи двухъ другихъ воиновъ, одѣтыхъ какъ и онъ. Рыцарь подошелъ къ герцогу и преклонилъ колѣни.

— Я пришелъ, произнесъ онъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ: — просить руки очаровательной Елены. И при этихъ словахъ онъ подалъ нумеръ газеты «Allgemeine Zeilung», въ которомъ было напечатано объявленіе герцога

— Благороднаго ли ты рода рыцарь? спросилъ герцогъ клевской.

— Такого же, какъ и вы, отвѣчалъ одинъ изъ сопровождавшихъ его воиновъ.

— Кто отвѣчаетъ вмѣсто тебя?

— Я, Карлъ маркграфъ Годесбергъ, отецъ его, отвѣчалъ, открывъ наличникъ, стоявшій по правую сторону рыцаря.

— И я, Людвигъ графъ гомбургскій, крестный отецъ его, сказалъ другой.

Стоявшій на колѣняхъ рыцарь поднялъ забрало и взглянулъ на Елену.

— О, я знала что это онъ! вскричала она и, увидѣвъ стрѣлка Отто, упала безъ чувствъ.

Спустя нѣсколько дней, блистательная свадьба праздновалась въ Замкѣ Клевскомъ подъ покровительствомъ святаго Буффи. Тотчасъ послѣ свадьбы, молодые уѣхали проводить медовой мѣсяцъ въ Кнесингенъ.

Теодора, которую мы забыли въ монастырѣ, послѣ многихъ просьбъ и убѣжденій, рѣшилась наконецъ вернуться въ Годесбергъ и помириться съ мужемъ. Завидуя счастью невѣстки, она боготворила и баловала своихъ внучатъ. Такимъ-образомъ все кончилось и разсказъ мой тоже

Я вычиталъ его въ какой-то старой, очень-старой книгѣ на французскомъ языкѣ, написанной маркизомъ де-ла-Пальегри. Онъ позаимствовалъ его, вѣроятно, у кого-нибудь другаго, а этотъ другой также позаимствовалъ у кого нибудь; изъ этого выходитъ старая поговорка: «Ни что не ново подъ луною.»