Лит. наследство. Т. 33/34
М.: Изд-во АН СССР, 1939.
Можно ли с достоверностию предположить и может ли кто в том с надежностию поручиться, чтоб такая важная и великая во всем положении нынешнем и обстоятельствах перемена могла пройтить с миром и спокойно и не произвесть собою каких либо бедственных и опасных последствий? Ежели посудить о сем по известному еще грубому невежеству нашего простого народа и великой еще дурноте нравственных характеров множеств людей оной составляющих, то спокойного и мирного минования сей мрачной тучи не инако можно ожидать, как от особливой милости правителя всем миром, управляюща судьбами всех человеков. Но что, ежели мы почему нибудь таковой милости не будем достойны? Что ежели вопреки тому, сего, так сказать, чуда для нас не воспоследует? Что ежели при сравнении нынешнего положения дел и всех обстоятельств с заведенными однажды и порядочно идущими часами, в которых главная пружина приводит в движение первые колеса, а сии, цепляя за другие побуждают к тому же третий, а сии четвертые, и все движениями своими производят наконец без всякой поспешности [желаемое действие, положим например, чтоб некоторые из нужнейших колес, соскочив с своих мест не стали попрежнему действовать, то не произойдет ли от того во всей машине великое паки расстройство и в допрежнем общем движении и действе остановки, и что, если оную поправить и восстановить будет трудно и неудобно? Или сравнив наш народ с рабочим скотом, состоящим в повиновении у своих хозяев и лошадьми, состоящими на стойлах, положим чтоб при таковой перемене уподобились бы они необъезженным коням, стоявшим до сего на привязи и вдруг спущенным на волю? Нельзя ли опасаться того же чтоб произошло с сими последними и чтоб не было произведено от них несметных зол, могущих обратиться не только самим им в пагубу, но и в существенный вред всему отечеству, с тою при том опасностию, что испорченное тем дело весьма трудно будет и поправить, и могущее воспоследовать во всем расстройство привесть [в] порядок и устройство. С сей стороны ничто так не наводит опасения [как], крайняя глупость, непросвещенность, грубое невежество и свойственная ей дурнота нравственного характера нашей черни, весьма неспособной еще к тому, чтоб иметь правильное понятие о свободе. Сколь легко тогда по свойству нашей черни может произойти то, что возмечтает она, что свобода в том должна состоять, чтоб не только быть совершенно вольными, не состоять ни у кого в повиновении и ни на кого даром не работать, но и не платить никаких никому и ниже самых государственных податей и не отправлять никаких повинностей. Что чернь наша в состоянии иметь таковые ни с чем несообразные и сумасбродные мысли и, заразясь такою мечтою, вдаваться в звериное буйство, то доказали нам времена не весьма еще от нас удаленные и находящиеся еще у всех в свежей памяти. Кому не известно, что происходило во время пугачевщины и почему знать не кружатся ли в глупых их [умах] и ныне уже таковые сумазбродные о вольности и о прочем мысли? И можно ли чего хорошего ожидать от глупости нашей черни, когда во дни наши и французская, несравненно нашей просвещеннейшая, доказала собою всему свету ужасным примером, до чего может доходить простой народ в случае дружного снятия с него узды, которою он дотоле управляется и в должном повиновении содержан был. Говорит же, впрочем, пословица, что семьи не бывает без урода, но если и когда сие справедливо, то в таком великом семействе, какое составляет весь наш подлой народ, не всего ль легче может отыскаться несметное множество уродов, могущих смутить и паче соблазнить и самых умнейших из своей братьи и каких бесчисленных и необозримых зол не может проистечь от того?