Рассуждение о лирической поэзии или об оде (Державин)

Рассуждение о лирической поэзии или об оде
автор Гавриил Романович Державин

Опубл.: 1812. Источник: az.lib.ru

Рассуждение о лирической поэзии или об оде

Эта литературоведческая работа Державина была впервые напечатана в «Чтении в Беседе любителей русского слова»: первая часть в кн. 2 в 1811 г. и кн. 6 в 1812 г.; отрывок из второй части, посвященный опере и песне, — в кн. 14 за 1815 г. Значительная часть второй половины работы до сих пор остается неизданной. Она находится в 5-м томе бумаг Державина в ГПБ им. Салтыкова-Щедрина и согласно описанию (см.: Лит. наследство, т. 9—10. М., 1933, с. 386—387) содержит в себе: рассуждение о кантате, мадригале, сонете, триолете, рондо, серенаде, оратории (следующий за этим отрывок об опере издан в 1815 г.), романсе, балладе, стансе (затем идет напечатанная в 1815 г. главка о песне); новый раздел посвящен иной классификации лирической поэзии, основанной не на жанровом, а на тематическом признаке (например, во французской литературе — деление оды на духовную, героическую, философскую и общежительную) с объяснением терминологии и примерами из самих од. Далее следует разделение од еще по новым основаниям (которые Державин, впрочем, не поддерживает): генетлиаческие — на день рождения, эпиталамические — на брачное сочетание и т. д. Две зачеркнутых страницы посвящены возможной систематизации од по именам знаменитых творцов: пиндарические, оссианские и проч. Затем помещен исторический обзор форм композиции и стиха лирики с приложением метрических схем, от древнееврейской и древнегреческой поэзии до современной Державину германской, а также индийской, арабской, персидской, грузинской, скандинавской и даже китайской. Наконец, исследование завершает краткий очерк русской метрики. Вся эта ненапечатанная часть «Рассуждения» несомненно должна быть издана¹; однако ограниченные рамки настоящего сборника позволили поместить в нем лишь уже опубликованную половину «Рассуждения». Она печатается по 7-му тому «Сочинений Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота» (Спб., 1878, с. 530—618), с исправлением незначительных опечаток, введенным Гротом сокращением цитат по сравнению с текстом «Чтения», а также выпуском двух графических иллюстраций — поддельного «славенорусского» текста и старофранцузского нотного. Античные авторы и мифологические и исторические персонажи в отличие от отечественных не комментируются.

Хотя еще в 1752 году покойный профессор Тредьяковский писал о сем предмете, но весьма кратко, показав только слегка свойство, назначение и главные черты Оды; а о красотах ее, или прямом достоинстве, равно и о противном тому, не изъяснил в подробности. Здесь сочинитель, почерпнув из лучших писателей и из собственных своих долговременных в сем роде поэзии опытов, показывает все принадлежности изящной лиры. Но чтобы представить с одной стороны обилие и силу, а с другой гибкость и способность российского языка к изображению ясно и сладкозвучно всех чувств сердца человеческого, привел в примеры несколько в переводах из древних, а более из подлинных произведений отечественных лириков, избегая притом елико возможно собственных. В необходимых же только случаях, когда не знал в чужеземных и не находил в русских, или думал, что они вполне не объясняют его мыслей, употребил свои. Слово οδιε, по-Гречески пою, происходит от места, называемого Οδιεου, где в Афинах певали рапсодии или отрывки Гомеровой Илияды и Одиссеи)².

Ода, слово греческое, равно как и псальм, знаменует на нашем языке песнь. По некоторым отличиям, в древности носила на себе имя Гимна, Пеана, Дифирамба, Сколии, а в новейших временах иногда она то же, что Кантата, Оратория, Романс, Баллада, Станс и даже простая песня. Составляется строфами, или куплетами, мерным слогом, разного рода и числом стихов; но в глубоком отдалении веков единообразных в ней строф не примечается. В древнейшие времена препровождаема была простою мелодиею; певалась с лирою, с псалтирью, с гуслями, с арфою, с цитрою, а в новейшие и с прочими инструментами, но более, кажется, со струнными. По лире, или по составу, к музыке способному, называется Ода лирическою поэзиею.

Лирическая поэзия показывается от самых пелен мира. Она есть самая древняя у всех народов; это отлив разгоряченного духа; отголосок растроганных чувств; упоение, или излияние восторженного сердца. Человек, из праха возникший и восхищенный чудесами мироздания, первый глас радости своей, удивления и благодарности должен был произнести лирическим воскликновением. Все его окружающее: луна, звезды, моря, горы, леса и реки напояли живым чувством и исторгали его гласы. Вот истинный и начальный источник Оды; а потому она не есть, как некоторые думают, одно подражание природе, но и вдохновение оной, чем и отличается от прочей поэзии. Она не наука, но огнь, жар, чувство.

Кто первый ввел ее в употребление, определить трудно. Некоторые по Священному Писанию присвояют то Иувалу, сыну Ламехову, показателю гуслей и певницы*; язычники Аполлону, научившему пастырей играть на свирели и сочинившему, после поражения Тифона, хор, называемый Номос. Иные же Меркурию, сделавшему из черепахи лиру. Новейшие писатели полагают корень вообще поэзии в совокупном составе человека духовного и телесного, снабженного творческою силою воображения и гармонии. В самом деле, человек, а особливо ума пылкого, наполненный мыслями, будучи в уединении и в полной свободе, обыкновенно в задумчивости своей предавшись мечтанию, говорит с собою, насвистывает или напевает что-нибудь. Самые грубые народы, во всех временах и во всех странах света, даже не знавшие употребления огня, в Мексике, в Перу, в Бразилии, в Канаде, в Камчатке, в Якутске и в других почти необитаемых местах, носили и носят на себе сие отражение лучей Премудрого Создателя. Они самую дикость свою оставили и начали собираться в общества не чрез что другое, как чрез пение и лиру, под которою разумею всякое музыкальное орудие.

Впрочем, как бы то ни было, но поелику не знаем мы старее лирической поэзии еврейской, видимой нами в боговдохновенных песнях Пророков, то и должно отдать в изобретении Оды преимущество сему народу, не токмо по древности его сочинения, но и по высокому образу мыслей, каковых в самых древнейших и славнейших языческих лириках не встречаем. Но положим, что всякого другаго низшего рода песнопения могут источником своим иметь страсти, обстоятельства, природу; однако высокие, священные псальмы³, не что иное суть, как вдохновение Божие.

Таковая первостепенная, священная Ода есть самое выспреннее, пламенное творение. Она быстротою, блеском и силою своею, подобно молнии объемля в единый миг вселенную, образует величие Творца. Когда сверкает в небесах, тогда же низвергается и в преисподнюю; извивается, чтобы скорее цели своей достигнуть; скрывается, чтобы ярчее облистать; прерывается и умолкает, дабы вновь внезапно и с вящщим явившись устремлением, более звуком и светом своим удивить, ужаснуть, поразить земнородных. Вот пример:

«Осветиша молния Твоя вселенную, подвижеся и трепетна бысть земля». Псалом 76, стих 19

Или:

Тогда во все пределы света

Как молния достигнул слух,

Что царствует Елисавета,

Петров в себе имея дух.

Ломоносов

Гимн парением своим несколько ниже Оды. Хотя и можно бы сей последней предоставить в отличительное свойство ужас и удивление могуществу, а первому благодарность и славословие за благодеяние и покровительство; но по всегдашнему их смешению определить прямую черту между ими трудно. Гимнами Евреи в разных случаях воспевали истинного Бога и чудеса Его, а язычники — поклоняемых ими богов и человеков, прославившихся знаменитыми подвигами. Возносили их при жизни, славословили и по смерти. Гробы их, когда умолкала зависть, делались у язычников алтарями, а песни гимнами. Сие находим у всех народов и во всех веках. Гимны содержали в себе часть религии и нравоучения. Они певались при богослужении, ими объясняемы были оракулы, возвещаемы законоположения, преподаваемы, до изобретения письмен, славные дела потомству и проч.

Лира, или псалтирь, согласовались их предметам. Пели Гимны при восхождении солнца, при наступлении нощи, при новомесячии и ущербе луны, при собирании жатвы и винограда, при заключении мира и при наслаждении всякого рода благополучием, а равно и при появлении войны, морового поветрия и какого-либо иного бедствия, не от одного или нескольких молебщиков, но от лица всего народа. Чрез Гимны возносились благодарения, славословия, моления и жалобы божествам. Гласы их были гласы благоговения, наставления, торжественности, радости, великолепия, или вопли негодования, сетования, мщения, уныния, плача и печали. Вот что были в глубокой древности Оды и Гимны, и что в храмах, на театрах, в чертогах и на стогнах народных ими воспевалось. Они были иногда подсказываемы конархистом (декламатором), как у нас стихиры, или провозглашаемы самим поэтом при звуке струнном. Видно сие из многих псалмов Давида:

«Исповедайтеся Господеви в гуслех: в псалтири десятоструннем пойте Ему». Псал. 32, ст. 2

Из од Пиндара:

Златая арфа Аполлона,

Подруга чернокудрых Муз!

Твоим в молчаньи звукам внемлет

Монарх веселья, пляска, лик.

Когда же, хором управляя,

Даешь к совосклицанью знак, —

Огнь быстрый, вечный, вседробящий,

Ты можешь молньи потушить!⁴

Из песни Игоря:

«Едва Баян вещие персты на струны вкладаше, и абие они сами славу князей рокотаху»⁵.

Наконец, при распространившемся общежитии, из собраний народных перешло песнопение и в круги семейств. Там воспевалось им все житейское: любовь, ненависть, дружба, вражда, всякая охота, сельския упражнения, жизнь пастушья и тому подобное, из коих последняя, по некоторым писателям, берет у всех первенство. Сочинители их и купно певцы были у Египтян, Финикиян, Индейцев, Греков, Римлян, Аравитян и прочих народов, которые в Южной Европе назывались бардами⁶, а на Севере скальдами. Некоторые причисляют к ним и друидов; но другие называют их только провещателями при жертвоприношениях⁷. То же ли, по дару вдохновения, были у Евреев пророки, а у Славянороссов, по глаголу баю, баяны? — оставляю на рассуждение искуснейших в древности, но скажу только, что все их песни, по содержанию своему, были почти у всех одинаковы; а по свойству (характеру) их, или выражениям чувств, совсем различны. Климат, местоположение, вера, обычай, степень просвещения и даже темпераменты имели над всяким свое влияние. Но вообще примечается, что чем народ был дичее, тем пламеннее было его воображение, отрывистее и короче слог, менее связи, распространения и последствий в идеях, но более живописной природы в картинах и более вдохновения. Напротив того, у образованных обществ более разнообразия, распространения, приятности, блеску в мыслях и мягкости в языке. Израильский пророк, проповедуя единство Божие, движет силою Его холмы, обращает реки к вершинам, касается горам и дымятся. Греческий бард, восхищенный славою своих витязей, гремит на ипподроме с бегом колесниц, мчится с преспеянием коней, увеличивая или украшая о них свои понятия блеском двусоставных слов, называя Юпитера громовержцем, Нептуна землепрепоясателем, Венеру голубоокою, Диану быстроногою и пр. Скальд Шкотов видит на облаках летающия тени своих предков, мечи на их бедрах из северного сияния, мрачную, безмолвную природу и кровавые брани. Славянороссийский баян изображает ратное воспитание и ревность свою к службе князя, что на конце копья он взлелеян, доспехами повит и вычерпает шлемом своим быстрые реки. Словом, всякий древний народ, а особливо северные, воспевая свои подвиги и свои упражнения, изъяснялись, относительно чувств своих, в их гимнах и одах своим образом; ставили славу свою в героических своих песнях, гордились ими и, не имея их, почитали себя несчастливыми.

Но Ода или Гимн изображают только чувства сердца в рассуждении какого-либо предмета, а не действия его. Где же останавливаются на действии, тут уже сближаются к Эпопее. Слог имеют твердый, громкий, возвышенный, благородный, однако сходственный всегда с предметом; в противном случае теряют свою изящность. Доказывается сие одою «На счастие» Жан-Баптиста Руссо, переведенною г. Ломоносовым и Сумароковым. Последняго слог не соответствует высокому содержанию подлинника. И так Гимн и Ода заимствуют свое наречие, свои краски, свою силу от воспеваемого ими предмета; но никогда площадных или простонародных слов себе не дозволяют, разве в таком роде будут писаны; но здесь таковые не имеют места. Впрочем, качество или достоинство высоких од и гимнов составляют: вдохновение, смелый приступ, высокость, беспорядок, единство, разнообразие, краткость, правдоподобие, новость чувств и выражений, олицетворение и оживление, блестящия картины, отступления или уклонения, перескоки, обороты, околичности, сомнения и вопрошения, противоположности, заимословия, иносказания, сравнения и уподобления, усугубления или усилия и прочия витийственные украшения, нередко нравоучение, но всегда сладкогласие и вкус.

Хотя из вышеупомянутых украшений многие в особенности принадлежат риторике и объяснены там под именами разных тропов и фигур, но покажем, что такое они у лирика и как он их употребляет.

Вдохновение не что иное есть, как живое ощущение, дар Неба, луч Божества. Поэт, в полном упоении чувств своих разгорался свышним оным пламенем или, простее сказать, воображением, приходит в восторг, схватывает лиру и поет, что ему велит его сердце. Не разгорячась и не чувствуя себя восхищенным, и приниматься он за лиру не должен. Вдохновение рождается прикосновением случая к страсти поэта, как искра в пепле, оживляясь дуновением ветра; воспламеняется помыслами, усугубляется ободрением, поддерживается окружными видами, согласными со страстью, которая его трогает, и обнаруживается впечатлением, или излиянием мыслей о той страсти, или ее предметах, которые воспеваются. В прямом вдохновении нет ни связи, ни холодного рассуждения;

оно даже их убегает и в высоком парении своем ищет только живых, чрезвычайных, занимательных представлений. От того-то в превосходных лириках всякое слово есть мысль, всякая мысль картина, всякая картина чувство, всякое чувство выражение, то высокое, то пламенное, то сильное, то особую краску и приятность в себе имеющее. Но вдохновение может быть не всегда высокое, а чаще между порывным и громким посредственное, заемлемое от воспеваемого предмета, обстоятельств, или собственного состава и расположения поэта; а потому и может быть у всякого свое и по временам отличное вдохновение по настроению лиры, или по наитию гения. Исчислять все его виды было бы весьма пространно. Но вот некоторые примеры:

Грозного:

Нам в оном ужасе казалось,

Что море в ярости своей

С пределами небес сражалось,

Земля стенала от зыбей;

Что вихри в вихри ударялись

И тучи с тучами спирались,

И устремлялся гром на гром,

И что надуты волн громады

Текли покрыть пространны грады,

Сравнять хребты гор с влажным дном.

Ломоносов

Гневного:

О ты, что в горести напрасно

На Бога ропщешь, человек!

Внимай, коль в ревности ужасно

Он к Иову из тучи рек!

Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь град блистая

И гласом громы прерывая,

Словами небо колебал,

И так его на распрю звал:

Где был ты, как передо мною

Безчисленны тьмы новых звезд,

Моей возжженных вдруг рукою

В обширности безмерных мест,

Мое величество вещали! — и проч.

Ломоносов

Или:

Претящим оком Вседержитель,

Воззрев на полк вечерний, рек:

О дерзкий мира нарушитель,

Ты меч против меня извлек!

Я правлю солнце, землю, море,

Кто может стать со мною в споре?

Ломоносов

Торжественного:

Уже со многими народы

Гласит эфир, земля и воды,

И камни вопиют теперь!

К нам щедро Небо преклонилось

И счастье наше обновилось:

На трон взошла Петрова Дщерь.

Ломоносов

Или:

Тогда от радостной Полтавы

Победы росской звук гремел;

Тогда не мог Петровой славы

Вместить вселенные предел;

Тогда Вандалы побежденны

Главы имели преклоненны,

Еще при пеленах Твоих;

Тогда предъявлено судьбою,

Что с трепетом перед Тобою

Падут полки потомков их.

Ломоносов

Радостного:

Коликой славой днесь блистает

Сей град в прибытии Твоем!

Он всех веселий не вмещает

В пространном здании своем;

Но воздух наполняет плеском.

И нощи тму отъемлет блеском.

Ах, еслиб ныне Россов всех

К Тебе горяща мысль открылась;

То б мрачна ночь от сих утех

На вечный день переменилась!

Ломоносов

Или:

Геройских подвигов хранитель

И проповедатель Парнасе,

Времен и рока победитель,

Возвыси ныне светлый глас;

Приближи к небесам вершины,

И для похвал Екатерины,

Как наша радость, расцветай,

Шуми ручьями с гласом лиры,

Бореи преврати в Зефиры,

Представь зимой в полнощи рай.

Ломоносов

Спокойного:

Царей и царств земных отрада

Возлюбленная тишина!

Блаженство сел, градов ограда,

Коль ты полезна и красна!

Вокруг тебя цветы пестреют

И класы на полях желтеют;

Сокровищ полны корабли

Дерзают в море за тобою;

Ты сыплешь щедрою рукою

Свое богатство по земли, и проч.

Ломоносов

Или:

В долине он стоит обширной,

Где вечная цветет весна:

Стада гуляют в пастве жирной,

Всегдашня тамо тишина:

Ни слез, ни стона там не знают,

Друг друга жители лобзают;

Щит Марсов, шлем и копие

Лежат увитые цветами;

Возлегши мир на них локтями,

Стрежет оружие сие.

Херасков

Или:

Сон сладостный не презирает

Ни хижин бедных поселян,

Ниже дубрав не убегает,

Ни низменных, ни тихих стран,

На коих по колосьям нивы

Под тенью облаков игривый

Перебирается Зефир,

Где царствует покой и мир.

Из Горация⁸

Тихого:

Российско солнце на восходе

В сей обще вожделенный день

Прогнало в ревностном народе

И ночи и печали тень.

Воспомянув часы веселы,

Красуйтесь, счастливы пределы,

В сердцах усугубляйте жар!

Ломоносов

Или:

Владеешь нами двадцать лет,

Иль лучше льешь на нас щедроты;

Монархиня! коль благ совет

Для Россов вышния доброты!

Ломоносов

Или:

Так вскликнув, я повергся долу:

Заглохнул стон болотна дня,

Замолкло леса бушеванье,

Затихла тише тишина.

Лежал простертым, чуть дыхая,

В цветах на берегу ручья,

Над коим месяц серпозлатый

Блистал, бледнел, темнел, — исчез.

Из Козегартена⁹

Страстного:

Увижу ль с ним тебя, — и вмиг

Трепещет сердце, грудь теснится,

Немеет речь в устах моих

И молния по мне стремится;

По слуху шум, по взорам мрак,

По жилам хлад я ощущаю;

Дрожу, бледнею, — и как злак

Упадши, вяну, — умираю.

Из Сафы ¹⁰

Или:

Жизнь во мне тобой хранится,

Казнь и благо дней моих;

Дух хоть с телом разлучится,

Буду жив без связи их.

Тень моя всегда с тобою

Неразлучно будет жить,

Окружать тебя собою,

Взгляд твой, вздох и мысль ловить.

Нелединский¹¹

Или:

Небеса, цари, вселенна,

Все мне милая моя.

Лишь взглянула — я любовник;

Пожелала — я поэт.

Князь Горчаков¹²

Нежного:

Как мать стенаньем и слезами

Крушится о сыне своем,

Что он противными ветрами

Отгнан, живет в краю чужом, —

Она минуты все считает,

На брег по всякий час взирает,

И просит щедры Небеса.

Ломоносов

Или:

Не видя пламенной Беллоны,

В Едемских жили бы садах,

Имели бы свои законы,

Написанны в твоих очах.

Херасков

Или:

В беседе ли с тобой бываю,

Тебя одну в ней вижу я,

Шаги твои все замечаю;

Где взор твой, там душа моя,

И с кем ни молвила б ты слово,

Читая в милых мне очах,

Тебе ответствовать готово

Мое все сердце на устах.

Нелединский

Или:

Всяк в своих желаньях волен:

Лавры! вас я не ищу:

Я и мирточкой доволен,

Коль от милой получу.

Дмитриев

Приятного:

Млеком и медом напоенны,

Тучнеют влажны берега,

И ясным солнцем освещенны,

Смеются злачные луга.

Ломоносов

Или:

Там мир в полях и над водами,

Там вихрей нет, ни шумных бурь;

Меж бисерными облаками

Сияет злато и лазурь.

Ломоносов

Или:

Я слышу Нимф поющих гласы,

Носящих сладкие плоды;

Там в гумнах чистят тучны класы

Шумят огромные скирды;

Среди охотничей тревоги

Лесами раздаются роги,

В покое представляя брань.

Сие богине несравненной

В избыток принесут осенной

Земля, вода, лес, воздух в дань.

Ломоносов

Или:

Какие радостные плески,

Огней торжественные блески,

Курения от алтарей? —

Мольбы! — Се лира для царей!

Херасков

Умилительного:

Ты суд и милость сопрягаешь,

Повинных с кротостью казнишь,

Без гнева злобных исправляешь,

Ты осужденных кровь щадишь:

Как Нил смиренно протекает,

Брегов своих он не терзает,

Но пользой выше прочих рек,

Своею сладкою водою,

В лугах зеленых пролитою,

Златой дает Египту век.

Ломоносов

Или:

Иль мало смертны мы родились

И должны удвоять свой тлен?

Еще ль мы мало утомились

Житейских тягостью бремен?

Воззри на плач осиротевших,

Воззри на слезы престаревших,

Воззри на кровь рабов твоих.

К тебе любовь и радость света,

В сей день зовет Елисавета:

Низвергни брань с концов земных.

Ломоносов

Или:

А Ты, который обладаешь

Един подсолнечного всей,

На милость души преклоняешь

Возлюбленных тобой царей,

Хранишь от злаго их навета!

Соделай, да владыки света

Внушат мою нелестну речь;

Да гласу правды кротко внемлют

И на злодеев лишь подъемлют

Тобою им врученный меч!

Капнист

Унылого:

Но ах, жестокая судьбина!

Бессмертия достойный муж,

Блаженства нашего причина,

К несносной скорби наших душ,

Завистливым отторжен роком,

Нас в плаче погрузил глубоком,

Внушив рыданий наших слух;

Верхи Парнасски восстенали,

И Музы воплем провождали

В небесну дверь пресветлый дух.

Ломоносов

Или:

Что так смущаешься, волнуешь,

Бессмертная душа моя?

Отколе пламенны желанья?

Отколь тоска и грусть твоя?

Се холмы синие мерцаньем,

Луг запахом спокойство льет;

Но ах! ничто не утоляет

Унынья томна твоего!

Из Козегартена¹³

Или:

Леса, влекущие к покою,

Чертог любви и тихих дней!

Куда вы с прежней красотою

Сокрылись от моих очей?

Вас та же зелень украшает;

Но мне того уж не являет,

Чем дух бывал прельщаем мой;

Везде меня тягчат печали, —

Везде, где прежде восхищали

Утехи, счастье и покой.

Капнист

Или:

Без друга и без милой

Брожу я по лугам;

Брожу с душой унылой

Один по берегам.

Там те же все встречаю

Кусточки и цветки:

Но ах! не облегчаю

Ничем моей тоски!

Дмитриев

Или:

Где найду я выраженья

Все, что чувствую, сказать?

Не достанет вображенья

Чувств души моей обнять.

Только два их понимаю:

Время на двое делю,

При тебе — все забываю,

Или без тебя — терплю.

Нелединский

Печального:

Безгласна видя на одре

Защитника, отца, героя,

Рыдали Россы о Петре;

Везде наполнен воздух воя,

И сетовали все места;

Земля казалася пуста:

Взглянуть на небо — не сияет,

Взглянуть на реки — не текут,

И гор высокость оседает;

Натуры всей пресекся труд.

Ломоносов

Или:

Россы! се Елисавета,

Се она во гробе здесь,

И лучей лишенна света,

Предается тлену днесь;

Се конец Ее судьбине.

Плачьте, Россы! плачьте ныне

О Монархине своей.

Сумароков

Или:

Плачет, стонет, сердцем ноя,

Ходит милаго вокруг;

Но увы! прелестна Хлоя!..

Уж не встанет милый друг!

Дмитриев

Утешительного:

Сие, о, смертный! рассуждая,

Представь Зиждителеву власть;

Святую волю почитая,

Имей свою в терпеньи часть.

Он все на пользу нашу строит,

Казнит кого или покоит,

В надежде тяготу сноси

И без роптания проси.

Ломоносов

Или:

Теперь по всем градам российским,

По селам и степям азийским

Единогласно говорят:

Как Бог продлит чрез вечно время

Дражайшее Петрово племя:

Счастлива жизнь и наших чад;

Не будет страшной уж премены,

И от российских храбрых рук

Разрушатся противных стены

И сильных изнеможет лук.

Ломоносов

Или:

Не озлобляйся ты злодеев клеветою,

Бог зрит дела твои и

Сам везде с тобою.

Херасков

Или:

Надежды должно нам лишаться;

Томить себя, стенать, терзаться,

Когда проходит все как прах,

Когда для нас и горесть люта

И час и каждая минута

К блаженству будущему шаг.

Капнист

Или:

Лиза, рай всех чувств моих!

Мы не знатны, ни велики;

Но в объятиях твоих

Меньше ль счастлив я владыки?

Дмитриев

Забавного:

Зевес быкам дал роги,

Копыта лошадям,

Проворны зайцам ноги,

Зубасты зевы львам,

Способность плавать рыбам,

Парение орлам,

Бесстрашный дух мужчинам;

Но что ж он дал женам?

Чем все то заменить? —

Красой их наделяет:

Огонь и меч и щит

Красавица сражает.

Из Анакреона¹⁴

Или:

Други! время скоротечно,

И не видишь как летит;

Молодыми быть не вечно;

Старость вмиг нас посетит.

Что же делать? — так и быть!

В ожиданьи будем пить.

Дмитриев

Или:

Ребята, нам в поле

От солнца сгореть,

Дня жарка мне боле

Нет мочи терпеть.

Мы можем собраться

В другой раз сюда;

Купаться, купаться

Теперь череда!

Шишков¹⁵

Шутливого:

Платов, Европе уж известно,

Что сил Донских ты страшный вождь.

В расплох, как бы колдун, всеместно

Ты с туч падешь, как снег, как дождь.

По черных воронов полету,

По дыму, гулу, мхам, звездам,

По рыску волчью, видя мету,

Подходишь к вражьим вдруг носам,

И зря на туск, на блеск червонца,

По солнцу, иль противу солнца

Свой учреждаешь ертаул¹⁶

И тайный ставишь караул.

В траве идешь — с травою равен;

В лесу — и равен лес с главой;

На конь вскокнешь — конь тих, не нравен,

Но вихрем мчится под тобой.

По камню ль черну змеем черным

Ползешь ты в ночь, — и следу нет;

Орлом ли в мгле паришь сгущенной, —

Стрелу сечешь ей в след пущенной,

И брося петли вокруг шей,

Фазанов удишь, как ершей.

Атаману и войску Донскому¹⁷

Смелый приступ, или громкое вступление, бывает от накопления мыслей, которыя, подобно воде, стеснившейся при плотине, или скале, вдруг прорываясь сквозь оныя, с шумом начинает свое стремление. Едва ли можно воспарять выше таковаго начала! Имеющий вкус тотчас остановится тут, где приметит себя упадающим. Но находятся однако оды, которые начинаются тихо и отчасу выше восходят своим парением. Бывают и такие, которые имеют ровное и прямое направление; а другие местами порывны и извивисты, каковы все г. Ломоносова, смотря по предметам, какие они описывают. Вот примеры громкого, тихаго и вдруг возвышающагося вступления:

Громкого:

Вонми, о Небо! что реку.

Земля! услышь мои глаголы:

Как дождь на нивы потеку

И как роса на злачны долы,

Прольюсь и в бездны преисподни

Петь имя, чудеса Господни.

Второзакония гл. 32¹⁸

Или:

Внемлите, все пределы света,

И ведайте, что может Бог!

Воскресла нам Елисавета:

Ликует Церковь и чертог!

Ломоносов

Тихого:

Заря багряною рукою

От утренных спокойных вод

Выводит с солнцем за собою

Твоей державы новый год.

Благословенное начало

Тебе, богиня, воссияло.

И наших искренность сердец

Пред троном Вышняго пылает,

Да счастием твоим венчает

Его средину и конец!

Ломоносов

Тихаго и вдруг возвышающегося:

Сквозь тучи вкруг лежащи черны,

Твой горний кроющи полет,

Носящи страх нам, скорби зельны,

Ты грянул наконец! — и свет

От молнии твоей горящей,

Сердца Альпийских гор потрясшей,

Струей вселенну пролетел;

Чрез неприступны переправы

На высоте ты новой славы

Явился, северный Орел!

Из оды На переход Альпийских гор¹⁹

Высокость, или выспренность лирическая, есть не что иное, как полет пылкого, высокого воображения, которое возносит поэта выше понятия обыкновенных людей и заставляет их сильными выражениями своими то живо чувствовать, чего они не знали и что им прежде на мысль не приходило. Но высокость бывает двоякого рода: одна — чувственная и состоит в живом представлении веществ; другая — умственная и состоит в показании действия высокого духа. Первая принадлежит к лире, а другая к драме. Посему-то иногда живое чувственное не может быть высоким умственным; ни самое высокое умное не может быть живым чувством. Словом, что живо, то не есть еще высоко; а что высоко, то не есть еще живо. Итак, по сему понятию лирическое высокое заключается в быстром парении мыслей, в безпрерывном представлении множества картин и чувств блестящих, громким, высокопарным, цветущим слогом выраженное, который приводит в восторг и удивление. Высокое же драматическое содержится в тихом и спокойном действии души великой, которая, быв выше других, и в слабостях человека, твердостию и мужеством его, а не блеском одним воображения и громом слов, показывает в нем высокое существо и заставляет разум почитать его, или благоговеть пред ним. Кратко, прямая высокость состоит в силе духа, или в истине, обитающей в Боге. Одно справедливо изящное в том и другом случае есть только высоко. В оде, которая изображает, как песнь лирическая, превосходный чувства, и тут же, как эпопея или драма, описывает действие великодушия, могут быть помещаемы и та и другая высокость, но только поэтом, вкус имеющим, чтобы не распространить действия и тем не охладить чувств. Вот примеры и той и другой высокости и вообще их обеих:

Чувственной:

Отверзлась дверь, не виден край,

В пространстве заблуждает око.

Ломоносов

Или:

Лице любови толь прекрасно,

В ночи горят коль звезды ясно

И проницают тихий понт;

Подобно сей царицы взгляды

Сквозь души и сердца идут.

Ломоносов

Или:

Люди с солнцем — людям ясно,

А со мною — все туман.

Московский Журнал²⁰

Умственной:

Он тигров челюсти терзает,

Волнам и вихрям запрещает,

Велит луне и солнцу стать.

Ломоносов

Или:

Взглянув в Россию кротким оком,

И видя в мраке ту глубоком,

Со властью рек: да будет свет, —

И бысть!..

Ломоносов

Или (в нежном слоге):

О, души моей веселье,

Для кого мне жизнь мила!

Я последне ожерелье

За тебя бы отдала!

Московский Журнал

Вообще чувственной и умственной:

О вы, не дремлющия очи,

Стрегущия небесный град!

Вы, бодрствуя во время ночи,

Когда, покоясь, смертны спят,

Взираете сквозь тень густую

На целу широту земную.

Но чаю, что вы в оный час,

Впротив естественному чину,

Петрову зрели Дщерь едину,

Когда пошла избавить нас.

Ломоносов

Или:

Умреть иль победить здесь должно:

Умрем! — клик вторит по горам²¹.

Беспорядок лирический значит то, что восторженный разум не успевает чрезмерно быстротекущих мыслей расположить логически. Потому ода плана не терпит. Но беспорядок сей есть высокий беспорядок, или беспорядок правильный. Между периодов, или строф, находится тайная связь, как между видимых, прерывистых колен перуна неуд обозримая нить горючей материи²². Лирик в пространном кругу своего светлаго воображения видит вдруг тысячи мест, от которых, чрез которые и при которых достичь ему предмета, им преследуемого; но их нарочно пропускает или, так сказать, совмещает в одну совокупность, чтоб скорее до него долететь. При всем том, если не предводит его разум, то хотя препровождать должен. Иначе сей мнимый беспорядок будет на самом деле беспорядок, в котором поэт, как исступленный, мечется от одной мысли к другой, кажется без всякой связи, но сколько тут ума и сколько красот!

Восторг внезапный ум пленил,

Ведет на верх горы высокой,

Где ветр в лесах шуметь забыл,

В долине тишина глубокой. —

Внимая нечто, ключ молчит,

Который завсегда журчит

И с шумом вниз с холмов стремится;

Лавровы вьются там венцы,

Там слух спешит во все концы;

Далече дым в полях курится.

Ломоносов

Единство страсти, или одно главное чувство, в лирической песни, как в эпопее и драме единство действия, господствовать долженствует; ибо рассеяние за многими предметами отнимает силу и быстроту у лиры. А для того, посвятя ее радости, можно теряться в восхищениях и даже дерзать почти на сумасбродство, но отнюдь не переходить к печали. Начиная ненавистью, не надлежит оканчивать любовью. Иначе любовь не будет уже противницею ненависти, или останется тою же самою страстию, какою и была, но только под сокрытием. Сие противострастие видно в нижеследующей строфе:

Так ты, так ты таков то лют! —

Но, ах! средь самых тех минут,

Когда тебя я ненавижу,

Когда тобой я грусть терплю,

С тобой я твой порок люблю,

В тебе еще все прелесть вижу.

Пени²³

Впрочем, единством называется и то, когда поэт предмета своего ни на миг не упускает из виду. Примеры сему: у Анакреона почти во всех одах; у Горация в книге I, в оде 10 К Меркурию, и между моими многие, из коих та ода и Гимн Кротости ниже сего помещаются²⁴:

К Меркурию:

Красноречивый внук Атланта,

Меркурий! дикий нрав смягчивший грубых смертных

И образ давший их движенью тел красивый

По правилам Палестры, и т. д.

Гимн кротости:

Сиянье радужных небес,

Души чистейшее спокойство,

Блеск тихих вод, эдем очес,

О кротость! ангельское свойство!

Отлив от Бога самого!

Тебе, тобою восхищенный,

Настроиваю, вдохновенный,

Я струны сердца моего, и т. д.

Разнообразие бывает троякое: одно в картинах и чувствах, другое в слоге и украшениях, третие в механизме стихов, словоударении или рифме. В первом поэт, имеющий вкус, старается выставить разные картины, одну после другой противоположный, как то: ужасные и приятные, и проч. Во втором согласует слог свой с описанием предметов, или природы, понижая или возвышая оный, громкими или тихими выражениями. В третьем переменяет стопосложение, меры и падения созвучно действию описываемому, медленным или быстрым течением стиха. Все сие весьма поражает и удивляет слушателей. Но таковое разнообразие должно всегда усиливать единство, делать главный предмет привлекательнейшим, богатейшим, блистательнейшим тем самым, когда разные лучи его, как отражения солнечные, видом или качеством своим подобные ему, от всех его окружающих картин, действий, звуков, побочных чувств и извитий обращаются на лицо единства, и в нем одном сливаясь, распространяют, украшают и усугубляют его великолепие. Но тут надобно великое искусство, чтоб все сии разнообразия постепенно сами по себе возвышались; картины становились блистательнее, чувства живее, звуки поразительнее, извития перепутанностию своею более любопытство возбуждали и наконец все бы они какою неожиданною нечаянностию, приводящею в восторг и удивление, с громом и блеском, или приятным чувством вдруг разрешались. Надобно однако, чтоб при всех тех разнообразиях не было ничего натянутого, темного, замешанного, непостепенного, излишняго, или — как Пиндар говорит — такой несоразмерной нагрузки, которая отягощает воображение; но все бы было ясно, все дельно, все естественно и необходимо, так, чтобы, перешагнув реку, не говорить уже о переходе ручья. Впрочем, всякая другая неприличная разнообразность будет пестрый шутовской наряд, смех в благоразумном читателе произвести могущий. Образцы разнообразия относительно картин можно видеть в одах Пиндара и Горация. Ломоносов им наполнен. Прочие наши поэты, а особливо Петров, показывают его довольно. Касательно же других разнообразий, как то: возвышения и понижения слога, перемены звуков от стопосложения, то не знающему чужеземных языков, а особливо греческого и латинского, ни изъяснить, ни понять того не можно; но чтоб читающие только по-русски могли иметь о них некоторое понятие, смею предложить в моих сочинениях оды: К любителю художеств, На взятие Варшавы, Персея и Андромеду. Наконец разнообразие бывает и в плане. Иные при самом начале объявляют цель свою, другие скрывают ту до конца, третьи так утаевают, что и угадать трудно. Пример первого: у Ломоносова в оде 19, На новый 1764 год; второго: у меня в оде Павлин; третьего: у Горация во II книге, в оде IV, К Каллиопе, которой перевод здесь следует и о коей поныне толкователи не согласны, с каким намерением она написана. Для показания же разнообразия в картинах, приведем в пример отрывки из Пиндара, Ломоносова и целую мою небольшую оду На шествие Амфитриты.

Из Горация:

К Каллиопе: Сойди ко мне с небес, царица Каллиопа!

И громкою трубой, иль нежным звоном струн

От цитры Феба, иль когда предпочитаешь

Ты голос свой всему, — воспой бессмертну песнь и т. д.

Из Пиндара:

Сидит на скипетре Зевеса

Орел, пернатых царь, и, вниз

Спустя высокопарны крылья,

Во сладостном забвеньи спит.

Приятна мгла, смежая вежды,

Главу его на перси гнет;

Бряцаньем тихим утомленный

Чуть зыблется хребет его и т. д.²⁵

И се Минерва ударяет

В верхи Рифейски²⁶ копием:

Сребро и злато истекает

Во всем наследии твоем.

Плутон в расселинах мятется,

Что Россам в руки предается

Драгой его металл из гор,

Который там натура скрыла;

От блеска дневного светила

Он мрачный отвращает взор.

Шествие по Волхову Российской Амфитриты:

Что сияет от заката

В полнощь полудневней свет?

Средь багряна, сткляна злата

Кто по Волхову плывет?

Полк тритонов трубит в трубы;

Рыб на дне струится бег;

Пляшут холмы, скачут дубы,

С плеском рук бежит вслед брег

И шумят струи жемчужны? и т. д.²⁷

Краткость. Известно, что пламенное чувство изъясняется кратко, но сильно. Поелику высокая ода наполняется горячим, сильным чувством, то и разумеется, что ода должна быть кратка, или по крайней мере не слишком длинна; ибо предполагается, что возбуждена мгновенным чувством какого-либо предмета; а потому и не может то чувство долго продолжаться в равной силе. Если ж кому превосходное вдохновение, или дар, позволит распространяться, то надобно, чтобы он пламени своему умел придавать непрестанно новую пищу; чтобы все продолжение было так напитано душою, как цепь электрическою силою, которая при малейшем к ней прикосновении ока, или слуха, издавала бы от каждого звена своего блеск и треск. Повторение одних и тех же мыслей, одетых только другими словами без чувств, не токмо бывает ненужно, но и неприятно. В том великая тайна, чтоб проницательную, быструю душу уметь занимать всегда новым любопытством. По сей-то причине все лучшие лирики предмет свой показывали только с той стороны, которая более поражает, и едва сделав впечатление, столь же стремительно оставляли, как за нее принимались. Впрочем, краткость не в том одном состоит, чтоб сочинение было недлинно, но в тесном совмещении мыслей, чтобы в немногом было сказано много и пустых слов не было. Вот примеры краткости в целом творении и в слоге возвышенном и простом.

В целом возвышенном:

Коль зрелище красно, приятно,

Где вкупе братия живет!

Благоуханье ароматно

Как на браду с главы течет, и т. д.

Псалом 132²⁸

В целом простом:

Сабинского вина, простого,

Немного из больших кувшинов

Днесь выпьем у меня, Мецен!

Что сам, на греческих вин гнезда

Налив, я засмолил в тот день и т. д.

Из Горация²⁹

В слоге возвышенном:

Идет ли к трону — всем любима!

Зажглась война — непобедима!

Желаешь мира — мир цветет!

Херасков

Или:

Ты дхнешь — дубов столетний лес

Косматым корнем вверх ложится:

Гремишь — и каменный утес

……… падет, крушится.

Бобров³⁰

В слоге простом:

Простое сердца чувство

Для света ничего;

Там надобно искусство.

А я — не знал его.

Моск. Журн.

Правдоподобие во всяком сочинении, а более в оде или гимне нужно, потому что лира издревле посвящена на сохранение дел народа., или, лучше, на расширение славы его. Поелику же истина одна дает вымыслам вероятие, а вымыслы истину только украшают, то и надобно, чтобы лирическая песнь содержала в себе некоторую правду, или быль, а без того она не достигнет своего значения. Правдоподобие состоит в том, чтобы собраны были все приличия и принадлежности к воспеваемому предмету в пособие, дабы ему чрез них казаться более вероятным. Без сего не возбудит он внимания, не затвердится в памяти у современников и не перейдет чрез предание к потомству. Например: ежели лирик говорит, что тот велел волнам, — и волны отступили, то должно, чтобы тот был Бог, или по крайней мере человек, снабженный Божескою силою, дабы возмог творить такие чудеса; чтобы был Юпитер, когда двумя шагами претек вселенную; чтобы был Росс, обладатель полсвета, когда полсвета очертил блестящий его меч. Без сей осторожности всякое подобное кичливое изречение пред прямым знатоком будет не золото, а шумиха, могущая забавлять только детей. Вот примеры правдоподобия:

Но если гордость ослепленна

Дерзнет на нас воздвигнуть рог;

Тебе, в женах благословенна,

Против ее помощник Бог.

Он верх небес к себе преклонит

И тучи стращные ногонит

Во сретенье врагам твоим.

Лишь только ополчишься к бою, —

Предыдет ужас пред тобою,

И следом воскурится дым.

Ломоносов

Или:

Сам Бог ведет, и кто противу?

Кто ход Его остановит?

Как океанских вод разливу

На встречу кто поставит щит?

Ломоносов

Или:

Колосс российский! свой смири прегордый вид,

И нильских здания высоких пирамид,

Престаньте более считаться чудесами!

Вы смертных бренными соделаны руками:

Нерукотворная здесь росская гора,

Вняв гласу Божию из уст Екатерины,

Прешла во град Петров чрез невския пучины

И пала под стопы Великого Петра.

Рубан³¹

Новость, или необыкновенность чувств и выражений, заключается в том, что когда поэт неслыханными прежде на его языке изречениями, подобиями, чувствами или картинами поражает и восхищает слушателей, излагая мысли свои в прямом или переносном смысле, так чтобы они по сходству с употребительными, известными картинами, или самою природою, по тем. или другим качествам, не взирая на свою новость, тотчас ясны становились и пленяли разум. Витийственные сети сии не потому нравятся знатокам, что они остро выдуманы; но что ласкают их самолюбию, когда настоящий оных разум скорее, чем простой народ, понимают. Например: они гордятся тем, что в стрелах Пиндара слышат поразительные звуки арфы, сердца их услаждающие; а в стрелах Гомера видят лучи Аполлона, или солнца, смертельную язву Грекам наносящие, чего другие не видят и не слышат. Вот примеры новых чувств и выражений:

Не медь ли в чреве Этны ржет

И с серою кипя клокочет?

Не ад ли тяжки узы рвет

И челюсти разинуть хочет?

Ломоносов

Или:

Целуйтесь громы с тишиною,

Упейся молния росою;

Стань ряд планет в счастливый знак.

Ломоносов

Или:

Я зрю пловущих Этн победоносный строй.

Их парусы — крыле; их мачты — лес дремучий!

Петров³²

Или:

Хорошо в теремах изукрашено:

На небе солнце — в тереме солнце,

На небе месяц — в тереме месяц,

На небе звезды — в тереме звезды,

На небе заря — в тереме заря

И вся красота поднебесная.

Из Древн. русск. стихотворения³³

Или:

Он жажд твоих всех утоленье,

Он чуден именем Своим,

Любовь и свет — Его есть сущность;

Его когда — всегда есть с ним;

Его где — здесь и повсеместно;

Его подобие — есть ты;

Его отсвет — в тебе блистает.

Гордись, мой брат, величьем сим!

Из Козегартена³⁴

Олицетворение и оживление суть главнейшие свойства поэзии. Она все существа моральные и духовные, не имеющия образа, а равно вещественные, лишенные видимых нами чувств, гласа и движения, олицетворяет и оживляет, дабы понятнее представить чрез то сотворяемый ею, так сказать, новый волшебный, очаровательный мир, и им удобнее удивляя и убеждая простой ум, привлечь его на свою сторону. Лирический поэт к возвышенью своего предмета не редко пользуется таковыми вымыслами. Вот примеры олицетворения и оживления:

Олицетворения:

Европа утомлена в брани,

Из пламени подняв главу,

К тебе свои простерла длани

Сквозь дым, курение и мглу.

Ломоносов

Или:

Москва едина, на колена

Упав, перед тобой стоит,

Власы седые простирает,

Тебя, богиня, ожидает.

Ломоносов

Оживления:

Там холмы и древа взывают

И громким гласом возвышают

До самых звезд Елисавет.

Ломоносов

Или:

Встают верхи рифейски выше:

Течет Двина, Днепр, Волга тише,

Желая твой увидеть свет.

Ломоносов

Блестящие, живые картины, то есть, с природою сходственные виды, которые мгновенно мягких или чувствительных людей поражают воображение и производят заочно в них фантазию (мечты), или фантастические чувства. Картины сии в лирической поэзии (не говоря о эпической) должны быть кратки, огненною кистью, или одною чертою величественно, ужасно, или приятно начертаны. Излишнее распространение у них отнимает цену. Здесь более всего идут иперболы (или увеличивания). Одного, или нескольких членов довольно, чтобы представить страшного великана, остальное дополнит воображение. Вот примеры величественных, ужасных и приятных картин:

Величественных:

В полях, исполненных плодами,

Где Волга, Днепр, Нева и Дон,

Своими чистыми струями

Шумя, стадам наводят сон,

Сидит и ноги простирает

На степь, где Хину отделяет

Пространная стена от нас;

Веселый взор свой обращает,

И вкруг довольства исчисляет,

Возлегши лактем на Кавказ.

Ломоносов

Или:

Уже из светлых врат сафирных

Направил коней ты эфирных,

Ржут, топчут твердь, спешат лететь.

Ломоносов

Или:

Втапоры вынимал Назарянин

Вот из налучья свой тугой лук,

Из колчана калену стрелу,

Хочет застрелить черна ворона —

А и тугой лук свой потягивает;

Калену стрелу поправливает;

И натянул свой тугой лук за ухо,

Калену стрелу — семи четвертей —

И завыли рога у туга лука,

Заскрыпели полосы булатные.

Из Древн. русск. стихотворений

Ужасных:

Бежит в свой путь с весельем многим

По холмам грозный исполин,

Ступает по вершинам строгим,

Презрев глубоко дно долин,

Вьет воздух вихрем за собою;

Под сильною его пятою

Кремнистые бугры трещат

И следом дерева лежат.

Ломоносов

Или:

Там кони бурными ногами

Взвивают к небу прах густой,

Там смерть меж готфскими полками,

Бежит, ярясь, из строя в строй,

И алчну челюсть отверзает,

И хладны руки простирает,

Их гордый исторгая дух,

Там тысячи валятся вдруг.

Ломоносов

Или:

Червь кровоглавый точит умерших;

В черепах желтых жабы гнездятся,

Змии в крапиве шипят.

Карамзин

Приятных:

Белейшей мрамора рукою

Любовь несет перед собою

Младых супругов светлый лик.

Сама смотря на них дивится,

И полк всех нежностей теснится,

И к оным тщательно приник.

Кругом ее умильны смехи

Взирающих пленяют грудь,

Приятности и все утехи

Цветами устилают путь.

Ломоносов

Или:

Зелену ризу по лугам

И по долинам расширяя,

Из уст зефирами дыхая,

С веселием вещает к нам.

Ломоносов

Или:

Как свод небес яснеет синей,

По нем звезд бездна расстлана;

Древа блестящ кудрявит иней

И светит полная луна;

Далече выстрел раздается,

И дым, как облак, к верху вьется.

Петров

Отступление, или уклонение от главного предмета делается с умыслом, чтобы сперва более возбудить внимание, по какой причине он оставлен, а потом, представя его с вящшим громом, или блеском, увеличить чье-либо мужество, добродетель, премудрость, невинность и пр., а тем привесть в восторг и удивление слушателей. Вот примеры отступления:

Позволь, — мне жар велит сердечный,

Монархиня, в сей светлый день,

Как в имени твоем Предвечный

Поставил нам покоя сень,

Безмолвно предвещая царство,

Чтоб миром свергла ты коварство, —

Позволь мне духа взор простерть

На брань и сродство милосердо,

Где кротости жилище твердо,

Жалка и сопостатов смерть.

О, коль мечтания противны

Объемлют совокупно ум!

Доброты вижу здесь предивны!

Там пламень, звук и вопль и шум!

Здесь полдень милости и лето,

Щедротой общество нагрето;

Там смертну хлябь разинул ад!

Но Промысл мрак сей разгоняет,

И волны в мыслях укрощает,

Отверсся в славе Божий град.

Эфир, земля и преисподня

Зиждителя со страхом ждут!

Я вижу Отрока Господня,

Приемлюща небесный суд.

Всесильный властию Своею

Вещает свыше к Моисею:

— Я в ярости ожесточу

Египту сердце вознесенно;

Израиля неодоленно

Пресветлой силой ополчу. —

Сие ж явил Бог в наши лета,

Неистову воздвигнув рать,

Дабы тебе, Елисавета,

Венцы побед преславных дать.

Ломоносов

Или:

Се внемлю новой славы звуки!

Меня видения влекут: —

Младенцы, простирая руки,

Рождаются и так рекут…

Херасков

Или:

Не драгоценностей алканье,

Не слава, не хвала людей

И не предмет тобой избранный

Волнуют во груди твоей;

Но тот, — прочь от очес повязка!

Запона и от слуха прочь!

Из Козегартена³⁵

Перескоком называется то, что показывает выпуск, или промежуток между понятиями, когда не видно между ими надлежащего сопряжения. Дух наш сам по себе быстр; но когда еще разгорячен какою страстию, то стремительнее бывает. В жару мысли теснятся, летят и как всех их вдруг высказать не можно, то некоторый из них не договариваются, или пропускаются; а важнейшие токмо как бы выпорхивают в таком порядке, в каком находились в кругу нашего воображения, оставляя прочие без примечания, кои могли бы служить им связью. От того-то мысли иногда кажутся оторванными, неполными; но как они, хотя отдаленно, однако друг за другом следуют, то сие отдаление и кажется промежутком или выпуском, которое читатель, имеющий проницательный ум и могущий следовать за полетом пиита, легко сам своею догадкою дополнить может. Сие положение прекрасно изображает наша древняя русская прибаутка:

Он бьет коня по крутым бедрам.

Конь его поднимается

Выше дерева стоячего,

Ниже облака ходячего;

Горы и долы между ног пускает,

Быстрые реки хвостом покрывает.

Но приметить должно, что таковые перескоки пристойны только в чрезвычайно важных, стремительных ощущениях страстей. Вот примеры:

Аз рек (во гневе ко врагам моим, Вы свидетели), и где они?

Бытия книга

Или:

Сокровищ полны корабли,

Дерзают (плыть) в море за тобою.

Ломоносов

Или:

К тебе всех мысль, к тебе всех труд (обращены).

Ломоносов

Или:

Нечестием закон попран,

Пороком долг и суд изгнан;

Моря и острова в неволе:

И Ты, о Господи, доколе? (терпишь).

Петров

Оборот, или обращение. Когда поэт средь выспреннего своего полета, будто задумавшись, опомнивается вдруг и обращается к чему-либо занимательнейшему, дабы придать тем более блеска, важности и величества своему предмету. Или, неожиданно прервав свою материю, начинает другую, однако сходственную, или поддерживающую прежнее его содержание; или вызывает кого-нибудь себе в помощь, в свидетели и проч. Эта мастерская уловка, чтобы таковым образом владеть, или, лучше, на всем скаку уметь обращать пламенного Пегаса. Надобен тут сильный, искусный ездок, или, просто сказать, необыкновенный восторг. Чем круче и быстрее будет оборот, тем более заслужит удивления. Но при всем том, чтоб оборот был, как выше сказано, к чему-либо важнейшему, или превосходнейшему, а иначе исчезнет его блеск. По сему самому требуется в сем извитии большего дарования. Кажется, принадлежит он в особенности Ломоносову. Он таковыми великолепными оборотами наполнен, и никто из наших пиитов с ним в таковых не сравняется. Вот примеры:

Мой образ чтят в тебе народы

И от Меня влиянный дух;

В безчисленны промчится роды

Доброт твоих не ложный слух.

Тобой поставлю суд правдивый,

Тобой сочту сердца кичливы,

Тобой Я буду злость казнить,

Тобой заслугам мзду дарить;

Господствуй, утвержденна Мною,

Я буду завсегда с тобою.

Но что страны вечерни тмятся

И дождь кровавых каплей льют?

Что финских рек струи дымятся,

И долы с влагой пламень льют?

Там видя выше горизонта

Входяща готфска Фаэтонта

Безмолвна в вечности устройся —

Твой труд меж нами жив вокруг.

Ломоносов

Или:

Восстань, Платон, и посмотри,

У нас Минерва на престоле.

Петров

Околичности, вмещения, или переходы к какой-либо другой материи, сходственной качеством своим воспеваемому предмету. Они употребляются в таком случае, когда изящность побочного содержания, вдруг встречая, увлекает поэта; или неплодовитость своего собственного побуждает его искать в другом месте обогащения ему. Околичностей, или вводов таковых эстетики полагают два рода: первый в текстах священного писания, или каких-либо премудрых изречениях людей великих (апоффегмах), или общих истинах (аксиомах); другой исторический, или басенный. Можно бы, кажется, прибавить астрономический, или астрологический, заимствуя оный из небесных знаков, или явлений, которыми поэт мнение свое подкрепляет. Последняя приличествуют более лирику, потому что поэзия вящше украшается вымыслами. Околичностями более всех изобилует Пиндар. Вот примеры:

Премудрых изречений:

Цветут во славе Мною царства

И пишут правый суд цари.

Ломоносов

Или:

Отец духов не есть Бог мертвых;

Он Бог, — но Бог есть вечной жизни.

Бобров

Или:

Пришел, увидел, победил.

Исторический:

Супружню Ольга смерть отмщая,

Казнит искусством Искоресть;

И тмы неверства избегая,

Спешит до просвещенных мест.

Ломоносов

Или:

В своих увидишь в предках явны

Дела велики и преславны,

Что могут дух природе дать,

Уже младого Михаила

Была к тому довольна сила

Упадшую Москву поднять.

Ломоносов

Или:

Се новый Александр родился

И берег невский возгордился,

Что росския Минервы внук

Умножит древней славы звук.

Херасков

Басенный:

Что дым и пепел отрыгая,

Мрачил вселенну Энцелад;

Ревет под Этною, рыдая,

И телом наполняет ад;

Зевесовым пронзен ударом,

В отчаяньи трясется яром,

Бессилен тяготу поднять.

Ломоносов

Или:

Там Мемель, в виде Фаэтонта

Стремглав летя, Нимф прослезил,

В янтарного заливах понта

Мечтанье в правду превратил.

Ломоносов

Астрономический или астрологический:

Я деву в солнце зрю стоящу,

Рукою отрока держащу.

Ломоносов

Или:

Там муж, звездами испещренный,

Свой светлый напрягает лук,

Дияна стрелы позлащенны

С ним мещет из прекрасных рук.

Се небо показует ясно,

Коль то с добротами согласно

Рожденные в признаках сих:

От ней геройство с красотою

Повсюду миром и войною

Лучи пускают дней златых.

Ломоносов

Или:

Что се! — средь дня в эфире блещет

Сложенный из созвездий крест,

И очи кроя, Турк трепещет.

Ты, Муза, чтуща книгу звезд,

Мне знамения рцы причину. —

Тезоименный Исполину,

Максентий коим побежден,

Защитник веры, славы Россов,

Гроза и ужас чалмоносцев,

Великий Константин рожден.

Петров

Или:

На темный, вижу, шар подлунный

С равнин небесных горных мест

Овен младой, золоторунный

Незапно вшел и стал средь звезд.

Не кротости ль символ в нем зрится?³⁶

Сомнения и вопрошения. Когда поэт, в упоении своего восторга, представляет себе, будто в чем сомневается и, делая себе вопросы, сам же на них отвечает, дабы тем усугубить красоту, или силу своего предмета, или страсти. Разрешения таковых сомнений чрезвычайно поражают слушателей. Вот примеры:

Вопрошений:

Что так теснит боязнь мой дух?

Хладнеют жилы, сердце ноет.

Что бьет за страшный шум в мой слух?

Пустыня, лес и воздух воет.

В пещеру скрыл свирепство зверь;

Небесная отверзлась дверь;

Над войском облак вдруг развился,

Блеснул горящим вдруг лицем;

Умытым кровию мечем

Гоня врагов, герой открылся.

Ломоносов

Или:

Но что за громы ударяют?

Се глас мой звучно повторяют

Земля и ветры и валы!

Ломоносов

Или:

Кто в громе радостные клики

И огнь от многих вод дает?

И кто ведет в перунах лики? —

Великая Елисавет!

Ломоносов

Сомнений:

Не сей ли при Донских струях

Рассыпал вредны Россам стены?

И Персы в жаждущих степях

Не сим ли пали пораженны?

Ломоносов

Или:

Что ж се? — Дияне я прекрасной

Уже последую в лесах,

От коей хитростью напрасной

Укрыться хочет зверь в кустах!

Ломоносов

Противуположности весьма усиливают и украшают предметы, когда поэт кратко и резко умеет ввести их в пристойном месте. Вот примеры:

Там степи, кровью напоенны,

Взрастили лавры нам зелены.

Ломоносов

Или:

В войну кипит с землею кровь

И суша с морем негодует;

Владеет в мирны дни любовь

И вся натура торжествует.

Там заглушает мысли шум;

Здесь красит все довольства ум.

Ломоносов

Или:

Ты вне гроза, ты внутрь покров.

Полки сражая, вне воюешь;

Но внутрь без крови торжествуешь.

Ты буря там, здесь тишина.

Ломоносов

Или:

С Бореем вшел в союз Зефир.

Херасков

Или:

Я ласкалась, ты чуждался;

Утешала, ты скучал;

Я стенала, ты смеялся;

Я лобзала, ты терзал;

Я сердилась и рвалася,

Что в обман тебе далася,

И хотела цепь прервать;

Но лишь только что смягчалась,

Пуще я в тебя влюблялась

И гналась тебя искать.

Попов³⁷

Заимословие, или речь заимообразно, так сказать, какому либо существу одушевленному, или неодушевленному поэтом данная, должна быть в лирическом творении весьма краткою; иначе длинный посторонний рассказ сообщает лире некоторую холодность и сухость, делая сочинение не только драматическим, но вялым, скучным и неприятным. Вот пример заимословия:

Благословенна вечно буди,

Вещает Ветхий деньми к ней,

И все твои с тобою люди,

Что вверил власти Я твоей.

Ломоносов

Или:

Исполнен я веселья ныне,

Что вновь дела мои растут:

Вещает Петр Екатерине:

Твои советы все цветут. —

Блаженны дщерью мы своею;

Рука Господня буди с нею.

Ломоносов

Или:

Тогда Божественны науки

Чрез горы, реки и моря

В Россию простирали руки

К сему монарху, говоря:

Мы с крайним тщанием готовы

Подать в российском роде новы

Чистейшего ума плоды.

Ломоносов

Или:

Сияющ звездными очами,

Стране Российской говорит:

Ликуй!.. дошли в пределы вечны

Твои желания сердечны,

И милующий Россов Бог

Младенца дал тебе в залог.

Херасков

Иносказание³⁸, иноречие (аллегория), или остроумное прикрытие прямого смысла, когда поэт, не хотя назвать вещь по какой-либо известной ему причине прямым ее именем, называет в переносном или настоящем смысле другою вещию и чрез то придает возвышение или понижение своему предмету; или когда, скрывая подлинное свое о нем мнение, показывает принадлежности его, как-бы под рукою, истинные его доброты, или пороки, лаская тонким образом чьему-либо самолюбию, или издеваясь над оным, из коих последний случай называется ирониею, или насмешкою. Вот примеры важной и насмешливой аллегории:

Важной:

Там вдруг облег дракон ужасный

Места святы, места прекрасны,

И к облакам сто глав вознес!

Весь свет чудовища страшится,

Един лишь смело устремиться

Российский может Геркулес.

Ломоносов

Или:

Парящий слышу шум орлицы,

Где вышный дух твой, Фридерик!

Ломоносов

Насмешливой:

Орлы на тое не взирают,

Что Львовы челюсти зияют.

Ломоносов

Или:

В те дни, как все везде в разгулье:

Политика и правосудье,

Ум, совесть и закон святой

И логика пиры пируют,

На карты ставят век златой,

Судьбами смертных пунктируют,

Вселенну в трантелево гнут;

Как полюсы, меридияны,

Науки, Музы, боги — пьяны

Все скачут, пляшут и поют³⁹.

Сравнения и уподобления суть иероглифы, или немой язык поэзии. Поелику она по подражательной своей способности ни что иное есть, как говорящая живопись: то и сравнивает два предмета чувственным образом между собою, или вдруг решительно их друг другу уподобляет, дабы чрез то, не говоря много, изобразить о них яснее свои понятия, или, лучше сказать, чтобы неизвестный или невидимый предмет представить чрез видимый въявь, или на лицо; и тому из них, которому поэт желает придать более совершенств, заняв их от другого. В сих украшениях нужно: в первом быстрый и проницательный ум, чтоб скоро уметь схватить и верно сличить разность и сходство; а в другом живое, сильное воображение, чтоб спечатком, или списком заменить подлинник. Таковые сравнения и уподобления чрезвычайно оживляют и украшают лиру. Вот примеры:

Сравнений:

Как лютый мраз весна прогнавши

Замерзлым жизнь дает водам;

Туманы, бури, снег поправши,

Являет ясны дни странам,

Вселенну паки воскрешает,

Натуру нам возобновляет,

Поля цветами красит вновь:

Так ныне милость и любовь,

И светлый дщери взор Петровой

Нас жизнью оживляет новой.

Ломоносов

Или:

Да возрастет ее держава,

Богатства, счастье и полки,

И купно дел геройских слава,

Как ток великия реки

Чем дале бег свой простирает,

Тем больше вод в себя вмещает

И множество градов поит.

Разлившись на поля восходит,

Обильный тук на них наводит

И жатвы щедро богатит.

Ломоносов

Или:

Прекрасно солнце на восходе

Приносит нову жизнь природе:

Аврора тако ваших дней,

Любовь и качества душевны

Сулят нам радости подневны

И век златой России всей.

Херасков

Или:

Увивается тут родная матушка:

Она плачет так, как река льется;

А родна сестра плачет, как ручей течет;

Молода жена плачет, как роса падет;

Красно солнышко взойдет, росу высушит.

Из русской песни

Уподоблений:

В луга усыпаны цветами

Царица трудолюбных пчел,

Блестящими шумя крылами,

Летит между прохладных сел;

Стекается, оставив розь?

И сотом напоенны лозы,

Со тщанием отвсюду рой,

Свою царицу окружает!

И тесно вслед ее летает

Усердием вперенный строй.

Подобным жаром воспаленный,

Стекался здесь Российский род

И радостию восхищенный,

Теснясь, взирал на твой приход.

Ломоносов

Или:

Подобно граду он густому

Летяще воинство теснил,

Искал со стороны пролому

И рвался в сердце наших сил.

Ломоносов

Или:

Едемскому подобно саду,

Россия в наши дни цветет:

Всеобщую сердец отраду

Мой стих усердно воспоет.

Херасков

Усугубление, или усилия, могут быть употреблены с успехом, когда поэт, желая с одной стороны распространиться, а с другой, опасаясь быть растянутым, единообразным, или, так сказать, одноцветным, а по тому самому скучным, напрягает, или усиливает предыдущий свои мысли и чувства повторением какого-либо одного слова, усугубляя тем быстроту своего парения и дая себе тем способ к перемене и к накоплению другими картинами и чувствами своего содержания, главный предмет его обогащающими. Вот примеры:

Здесь Нимфы невской Ипокрены,

Видения ее лишенны,

Сердцами пойдут вслед за ней.

Сердцами пойдут, и устами

В восторге сладком возгласят.

Ломоносов

Или:

Ее и бодрость и восход

Златой наукам век доставит

И от призрения избавит

Возлюбленный Российский род.

Российский род! коль ты ужасен

В полях против своих врагов,

Толь дом твой в недрах безопасен.

Ты вне гроза, ты внутрь покров.

Ломоносов

Или:

Глагол времен! металла звон!

Твой страшный глас меня смущает,

Зовет меня, зовет твой стон,

Зовет, — и к гробу приближает…⁴⁰

А там — израненный герой,

Как лунь во бранях поседевший…

А там — вдова стоит в сенях…

А там — на лестничный восход

Прибрел на костылях согбенный,

Бесстрашный, старый воин тот,

Тремя медальми украшенный,

Которого в бою рука

Избавила тебя от смерти;

Он хочет руку ту простерти

Для хлеба от тебя куска.

А там…⁴¹

Нравоучение. По той ли причине, что поэзия язык богов, голос истины, пролиявшей свет на человеков, что все почти древние вожди и законодатели, как-то: Божественный Моисей, языческие Орфей, Бахус, Озирид, Зороастр, Брамго, Солон, Оден, наконец, Могомет и многие другие были поэты и законы свои изрекали стихами, или по чему другому; но только известно, что во всех народах и во всех веках принято было за правило, которое и поныне между прямо просвещенными мужами сохраняется, что советуют они в словесности всякого рода проповедывать благочестие, или науки нравов. Особливо находят более к тому способною лирическую поэзию, в рассуждении ее краткости и союза с музыкою, чем удобнее она затверживается в памяти и, забавляя, так сказать, просвещает царства. Китайцы и некоторые другие народы начинают тем воспитание детей, что заставляют их затверживать наизусть стихотворные отрывки, или краткие наставительные песни. Индейцы браминской секты до того довели сие употребление, что знатного поколения беременным женщинам напевают набожные, или нравоучительные стихи, уверяя, что яко бы души младенцев, в утробе еще сущих, напояются благочестием, посредством душ материнских. Подлинно ли это так, не утверждаю; но вижу и в сколиях (о коих ниже объяснится) древних Греков, что и при самых их забавах и веселых пиршествах наставления из виду выпускаемы не были. Первобытные славные лирики, до нас дошедшие, то свидетельствуют. Дикие даже, бедность и угнетение терпевшие скальды, не смотря на лица сильных, пели их народам и обладателям разительные, но полезный истины. Их иногда гнали, потому ли, что правды мир не терпит, или неприятен пророк в отечестве? — Эдуард I, король англинский, даже истреблял их. Но, напротив того, добрые государи, отцы отечества, любившие доблесть и благочестие, их при себе содержали, уважали их песни, хвалились ими. Песнопевцы везде при них бывали, даже в походах и в самых сражениях. Они ободряли их самих и воинство к мужественным подвигам и к презрению смерти. Словом, древний вдохновенный северный скальд был исступленник веры, законов, вольности, славы, чести, любви к отечеству и верности своему государю. Держа в руках лиру и воспевая песни, метался он между ужасами и опасностями, как полоумный, проповедуя добродетель. Полуденный бард был то же. Псалтирь наполнена благочестием. Самый первый псальм не что иное, как нравоучение. Пророк вдохновенный (vates), или древний лирик был одно и то же. Он был герольд Неба, орган истины. Величие, блеск и слава сего мира проходят; но правда, гремящая во псалмопениях славословие Всевышнему, пребывает и пребудет вовеки! Посему-то, думаю я, более, а не по чему другому, дошли до нас оды Пиндара и Горация, что в первом блещут искры богопочтения и наставления царям, а во втором, при сладости жизни, правила любомудрия. В рассуждении чего нравоучение, кратко, кстати и хорошо сказанное, не только не портит высоких лирических песней, но даже их и украшает. Вот примеры.

Из Пиндара:

Так милостью богов единых

И в добродетелях своих

Все процветают человеки!

Блаженства лишь они дождят:

Чрез них премудрые — премудрость;

Красноречивы — сладость уст;

Могущие — их силу стяжут

И все дары текут от них, и т. д.⁴²

Из Горация:

Кто хочет только, что лишь нужно,

Тот не заботится никак,

Что море взволновалось бурно,

Что огненный вращая зрак,

Медведица нисходит в бездны⁴³

Из Ломоносова:

Услышьте, судии земные

И все державные главы:

Законы нарушать святые

От буйности блюдитесь вы

И подданных не презирайте,

Но их пороки исправляйте

Ученьем, милостью, трудом.

Вместите с правдою щедроту,

Народну наблюдайте льготу;

То Бог благословит ваш дом.

Или:

О, коль монарх благополучен,

Кто знает Россами владеть:

Он будет в свете славой звучен

И всех сердца в руке иметь.

Из Хераскова:

О смертные! не истребляйте

Своей надежды на Творца:

И гордостью не отравляйте

Во благоденствии сердца.

Хотя земные суть владыки

Пред смертными у нас велики,

Но Бог и над царями Царь.

Как хочет, всеми управляет,

Престолы рушит, восставляет,

Одним все движет перстом тварь.

Из Петрова:

Ты обществу своим примером показал,

Что истинный герой без зависти родится

И качеством своим во друге веселится.

Сладкогласие или сладкозвучие. Любителям изящных художеств известно, что поэзия и музыка есть разговор сердца; что ищут они побед единственно над сердцами таким образом, когда нежные струны их созвучностию своею в них отзываются. Греки, достигая до сего, так обработали и одоброгласили свой язык, что при слышании гимнов, препровождаемых лирою, почитали ухо свое душою и дополняли им недостаток их разума. У северных скальдов столь утончен был слух, что признавался отливом картин живущего света, до чего ни древние, ни нынешние полуденные народы не достигли. Я под сим понимаю, что они были совершенные мастера звукоподражательного стихотворения. Знаток в том и другом искусстве тотчас приметит, согласна ли поэзия с музыкою в своих понятиях, в своих чувствах, в своих картинах и, наконец, в подражании природе. Например: свистит ли выговор стиха л тон музыки при изображении свистящего или шипящего змия, подобно ему; грохочет ли гром, журчит ли источник, бушует ли лес, смеется ли роща — при описании раздающегося гула первого, тихобормочущего течения второго, мрачноунылого завывания третьяго и веселых отголосков четвертой; словом: одета ли каждая мысль, каждое чувство, каждое слово им приличным тоном; поражается ли ими сердце; узнается ли в них действие или образ естества. В рассуждении чего, сколь нужно поэту пещися о чистом и гладкотекущем слоге, чтоб он легок был к выговору, удобен к положению на музыку и к изображению всех вышеписанных прелестей. Малая шероховатость, малая темнота досаждают вниманию и рассеивают мысли. Знаю я, сколь трудно до сего достигнуть, чтоб соединить плавность Хераскова с силою стихов Петрова. Но до чего не доможется истинный дар и неутомимое прилежание? — Вот примеры сладкогласия и звукоподражания (onoma-topée).

Сладкогласия:

Поля, леса густые,

Спокойствия удел,

Где дни мои златые,

Где я Лизету пел!

Капнист⁴⁴

Звукоподражания:

И устремлялся гром на гром.

Ломоносов

Или:

Со бомбой бомба, с громом гром,

Ядро жужжа сшибается с ядром.

Петров

Или:

Стуча с крыльца ступень с ступени

И скатится в древесны тени.

Вкус есть судия и указатель приличия, любитель изящности, провозглашатель в рассуждении чувств красоты, а в рассуждении разума, истины. О нем, как о счастии (фортуне), как о сострастии (симпатии), как о высшем уме (гении), говорить много можно, а определить его с ясностию, для всех понятною, едва ли кто возьмется. Но без его печати, как без клейма досмотрщика, никакие искусственные произведения бессмертия не достигают. Он ничего не терпит несвойственного природе: от развратного бежит, от гнусного отвращается, но бывает иногда таким волшебником, который странным и диким существам придает неизъяснимую прелесть и ведет великана паутиною в свой плен. Иногда у современников в тумане, но в потомстве, просветляясь, заслуживает статуи и алтари. Гомер и Мильтон сие доказывают. Без нега ни громогласная арфа, ни тихозвенящая свирель власти над сердцами не сыщут. Он знает всему меру, где тон возвысить, где понизить, где остановиться и где продолжать. На весах его лежит соображение всех обстоятельств, до человека касающихся, времени, обычаев, религии и проч. Он умеет распределять тени красок, звуков, понятий и из разногласия творить согласие. Он, как говорят некоторые эстетики, есть сосредоточенный свет и жар, то есть ум и чувство, между холодною геометриею и пылкою музыкою. Я оставляю сию высокую метафизику их учености, но говорю просто, что без вдохновения на струнах лиры нет жизни, а без вкуса — приятности. Словом, как в области прочих искусств, так и в лирическом стихотворстве, по приличию единственно обстоятельств, предметов и свойств их, когда они естественно, ясно и сладкозвучно выражены, вкус познаваем быть может. Приведем в примеры на нашем языке нечто в великолепном и нечто в простом слоге, а потом в переводе из Греческой Антологии, Анакреона, Горация, как образцов изящного вкуса, подражательно и у нас написанное:

В великолепном:

Щедрот источник, ангел мира,

Богиня радостных сердец,

На коей как заря порфира,

Как солнце тихих дней венец:

О, мыслей наших рай прекрасный,

Небес безмрачных образ ясный,

Где видим кроткую весну,

В лице, в устах, в очах и нраве!

Возможно ль при твоей державе

В Европе страшну зреть войну?

Ломоносов

В простом:

Ах! когда б я предузнала

Страсти бедственны плоды,

Я б с восторгом не встречала

Полуночный звезды:

Не лила б от всех украдкой

Золотаго я кольца;

Не была б в надежде сладкой

Видеть милого льстеца.

К отвращению удара

В горестной моей судьбе,

Я слила б из воска яра

Легки крылышки себе

И на родину вспорхнула

Мила друга моего;

Нежно, нежно бы взглянула

Хоть однажды на него!

А потом бы улетела

Со слезами и тоской;

Подгорюнившись бы села

Среди площади какой;

Возрыдала б, воззопила:

Добры люди! как мне быть?

Я неверного любила:

Научите — не любить.

Московск. Журнал

Или:

Как придти к ней смеет Скука? —

На часах у ней Любовь.

Н. Львов

В переводах из греческой антологии:

Лиза голову чесала

Скромно гребнем золотым;

Взявши волос, привязала.

К красотам меня своим и т. д.

Из Анакреона:

Опутав Леля Музы

В цветочном тенете,

Стеречь, повергши в узы,

Вручили красоте⁴⁵ и т. д.

Из Горация:

О ты, Бландусский ключ кипящий,

В блистанье спорящий с стеклом,

Струи целебные точащий,

Достойный смешан быть с вином!

Ты будешь славен, ключ счастливый,

В числе естественных чудес,

Как воспою тенисты ивы,

Обросши тот пустой утес,

Отколь твои струи прозрачны,

Склонясь серебряной дугой,

Отважно скачут в долы злачны

И говорят между собой.

Бобров

Наконец, любители словесности не будут ли довольными, относительно вкуса, некоторыми из моих од, в духе сих лириков написанными, как-то: к Соседу, Хариты и проч.

За сим, когда показал и объяснил я принадлежности лирической поэзии, не подумал бы кто, что я советую их все вдруг помещать во всяком гимне или оде. Нет, это было бы то же, что, вместо посева, бросать кучею семена на одном месте, как сказала Коринна Пиндару. Но что надобно их при случае и пристойно употреблять, то необходимо. Они отнимают сухость и одноцветность; делают предмет разнообразным, обильным, сильным; в них познается богатство мыслей и превосходство таланта; они составляют изящество и существо прямой оды, ежели истекают только от истинного вдохновения. Напротив, без вышнего сего дара не красотами они бывают, а раскрашенными, неоживленными призраками. Всякий набор пустых, гремучих слов, скропанный по школьным одним правилам, или нанизанность надутых неодушевленных подобий, всякий, говорю, длинный рассказ, холодное поучение, газетные подробности, неточная оболочка речениями мыслей, принужденное, бесстрастное восклицание, нагроможденная высокость, или тяжело ползущее парение, никому непонятное глубокомыслие, или лучше сказать, бессмыслица и слух раздирающая музыка, стыдят и унижают лиру. Звуки ее тогда как стрелы тупые от стен отскакивают и как стук в свинцовый тимпан до сердца не доходят. Поистине, вдохновение есть один источник всех вышеписанных лирических принадлежностей, душа всех ее красот и достоинств; все, все и самое сладкогласие от него происходит, — даже вкус, хотя дает ему дружеские свои советы и он от него принимает их, но не прежде, как тогда уже, когда успокоится; а во время пылкого его парения едва только издали смеет приближаться к нему и надзирать за ним. Если поэт за первым без всякого рассуждения быстро последует, а за вторым не торопясь, с благоразумием, и за справою уже сего последнего, а не прежде, выдает в свет свои сочинения: то без всякого сомнения рано или поздно получает плески⁴⁶; чувствуй, и будут чувствовать; проливай слезы, и будут плакать. От восклицания токмо сердца раздаются громы. Вдохновение, вдохновение, повторю, а не что иное, наполняет душу лирика огнем небесным. Он напрягает все ее силы, окрыляет, возносит и исторгает, так сказать, ее бытие из пелен плоти или из всех земных пределов, дабы лучше выразить и выяснить исступленное ее положение. От вдохновения происходят бурные порывы, пламенные восторги, высокие Божественные мысли, выспренние парения, многосодержащие изречения, таинственные предвещания, живые лицеподобия, отважные переносы и прочие риторские украшения, о коих было уже говорено. От него, или приличнее здесь сказать, от Духа Божия, под струнами венценосного иудейского лирика и царя скакали холмы, двигалась земля, преклонялось небо пред лицом Вседержителя; солнце престолом, а луна подножием ног Его становились. От него, смею сказать, но лишь по подражанию токмо святым пророкам, Орфей водил леса и реки за собою; Гомер, помаванием Юпитеровой главы, колебал вселенную. Не знав истинного Бога, языческие поэты не могли воспарять до такой высокости, чтобы славословить Невидимого, Непостижимого; ибо их понятия более были телесные, нежели духовный, и разделялись на многие божества. Но о сем буду говорить ниже, а теперь довольно о гимнах и одах, которых множество примеров можно видеть в псалтире. Из языческих всех ближе подходит к ним, по очищенным мыслям от идолопоклонства и по высокому своему содержанию, гимн греческого стоического философа Клеанта, напечатанный в моих сочинениях⁴⁷. В христианской Церкви, не говоря о новых, славнейшие в древности гимны суть: Тебе Бога хвалим, Свете тихий Святые славы⁴⁸. Впрочем, для примера помещаю здесь один переведенный гимн из Гомера и приступаю к объяснению других низших степеней древних лирических песней.

Гомеров гимн Минерве:

Пою великую, бессмертную Афину,

Голубоокую, божественную деву,

Богиню мудрости, богиню грозных сил,

Необоримую защитницу градов,

Эгидоносную, всемощну Тритогену,

Которую родил сам Дий многосоветный,

Покрытую златой, сияющей броней.

Оцепенение объяло всех богов,

Когда из Зевсовой главы она священной

Исторглась, копием великим потрясая:

Во основаниях вострепетал Олимп

Под крепостью ее; земля из недр своих

Стон тяжкий издала, весь понт поколебался,

Смятен до черных бездн, на брег побегли воды.

Гипперионов сын средь дня остановил

Бег пышущих коней, доколь с рамен своих

Оружье совлекла божественная дева.

Возрадовался Дий рождением Афины.

О Громовержцева эгидоносна дщерь!

Приветствую тебя. Услышь ты голос мой

И впредь ко мне склоняй твой слух благоприятный,

Когда я воспою тебе хвалебны песни.

Перевод Гнедича

Пеан заимствовал содержание свое наипаче от мифологии, и особливо относился к похвалам, молитвам и победным песням Аполлона. Были они воспеваемы в честь и других богов, а равно и человеков; но все пропали. Полагают, что более сочинял их Пиндар. Они суть песни, выражающие кроткие чувства, влиянные единственно религиею. В них нет ни высоких замыслов, ни парения, ни извитий, ни глубокомыслия, происходящего от рассудка. Они просты. Предметы их одни благодетельные влияние веры, истекающие от души чистой, спокойной, исполненной благочестия. Достоинство их: усердие, ясность и плавность. Впрочем, могут пеаны быть и другого содержания, в которых любовь к отечеству, воинские подвиги и всякие гражданские добродетели воспеваются и ободряются. Для примера от древности нам пеанов не осталось; но один похожий на них, помещенный у Гагедорна между сколиями, прилагаю:

О ты, что у реки Тритона

Узревшая впервые свет,

Афин владычица, Паллада!

Храни сей град, граждан его

От бед, крамол и ранней смерти,

И ты, отец сея богини!

Коль днесь победой увенчанный

Хочу тебя, о мать! воспеть

Плутона и Цереры песнью.

Благословенна будь и ты,

О дщерь великого Зевеса,

Богиня мрака, Прозерпина!

И обе сей блюдите град.

В Делосе некогда Латона

Двух чад произвела на свет:

Еленегонную Диану

И златовласа, светла Фива.

О ты, Аркадьи покровитель,

Хорег! и сам плясавец, бог

Хохочущих, гонец бегущих

Вслед Нимф и обретатель их

В сокрытьи от тебя, — являйся,

О Пан! средь наших здесь ты песней

И бодр всегда будь, светл лицом.

Врагов своих мы победили,

И по желанью торжество

Нам ныне даровали боги.

Так, так, Афины, боги вам

Отечество днесь Пандрозены

Приобрели в бесценный дар.

Дифирамб, песнь, посвященная Бахусу. Она есть высокое парение искусства, происшедшего в Греции от празднеств, в честь Бахусу учрежденных, подавших повод к сочинению оных. Дифирамб занимает место между одою и гимном. Дифирамб содержит в себе пламенный чувства, в которые входит поэт упоением вина или удивлением первоначальному насадителю винограда. В дифирамбах господствует во всем пространстве лирический беспорядок, смелые картины, новость изречений. Чтоб сочинять дифирамбы, надобно иметь чрезмерно живое чувство, необузданное воображение, или род исступления, для того что выражение его должны возбуждать к неистовым движениям и круговым пляскам. В дифирамбе позволяется, для живейшего представление предметов, присовокуплять несколько слов к одному какому-либо часто хором повторяемому слову, дабы чрез то сила чувств отчасу более возрастала и продолжалась до того, пока шумом внимание не оглушится и не воспламенится воображение. Наипаче свойство дифирамба состоит в том, чтоб картины, которые, кажется, никакого сношение между собою не имеют, толпами теснились, но не следовали друг за другом. Чтоб сочинитель, делая непрестанно скачки, хотя бы и знал связь своих мыслей, но никак бы того не обнаруживал. Будучи разрешен от всех правил искусства, употреблял бы разные меры и роды стихов, но только бы удобные для музыки. Имея средством всю свободу, обладая истинным пиитическим духом и богатством мыслей, умел бы все сие так скрывать, чтоб подражатели его, не имея подобного огня и такового, как он, буйного восторга, думая быть глубокомысленными и таинственными, высокопарною надутостию своею показывали бы только на обыкновенных чувствах обыкновенный краски. Вот в чем изящество дифирамбов. И для того мелкие в Греции писатели, желая в сем роде отличиться, начинали их пышными картинами, заимствованными от небесных знаков и воздушных явлений: но славным комиком Аристофаном были осмеяны. Он в одной из своих комедий представил человека, сшедшего с небес; его спрашивают, что там видел? — Ответствует: сочинителей дифирамбов, которые бегают меж облаков и ветров, хватая туманы и пары, дабы сделать из них великолепные вступления; а на другом месте сравнивал он их с воздушными пузырями, едва до земли доткнувшимися и исчезающими. Отсюда-то у поэтов принято было в общее обыкновение, что хотевший воспевать Аполлона приводил себя в спокойное положение; но он же самый, приступая к славословию Бахуса, возъярялся, обращаясь во все стороны; когда же и тем воображение его не одушевлялось, то возбуждал его чрезмерным употреблением вина. Воспламененный молнией напитков, выступаю я на ристалище, говорит Архилох. — Не знаю я дифирамбов, сочиненных нашими знаменитыми лириками; но в некоторых народных, так называемых цыганских песнях, где припевается: жги, говори! вижу им подобие. Эстетики находят две сходственный с дифирамбами оды у Горация в книге второй XIX, в третьей XXV, из коих первую в переводе прилагаю:

Вакха вдали, верь мне потомство, я видел:

Меж диких он скал седящий, петь учил песни

Нимф, ставших вокруг, внимавших его, и вверх

Заостренных ушьми козлоногих Сатиров, и т. д.⁴⁹

Сколия. Греки, не упоминая здесь о их эподах, приемах, номах, просодиях, пеанах, дифирамбах, партениях, гимнопедиях, эндиминициях, гипорхемах, артических и других песнях, имели многие на разные случаи⁵⁰; но певали более и чаще всех в дружеских своих пиршествах за столом, а некоторые, говорят, и в мистериях с разными обрядами, изобретенный Терпандром при карнейских праздниках во время XXXVI олимпиады, введенный же в Афины Афинеем, так названный Аристотелем сколии, или застольные песни. Сии сколии разделялись на мифологические, исторические и на общественный, из коих мифологические были почти то же, что пеаны, да и самые пеаны певались за столом между прочими сколиями. Обычай был у Греков, восседши за трапезу, прежде всего единогласно возглашать похвалы богам. Потом пели на разные случаи с разными обрядами, по приличию содержания, сказанные сколии, — иные с миртовыми, иные с лавровыми ветвями, а иные с кубком вина, держа их в руках и передавая из рук в руки по соседству, или наискось друг другу, поя поочередно. Когда же усовершенствовалась музыка и начали в беседах употреблять арфу, то неискусные в песнопении, по пришедшей к ним очереди, должны были просить петь за себя славных певцов, давая им за то подарки. И так было у Греков в рассуждении пение застольных песен три обряда: первый, петь единогласно богов; второй, по очереди с ветвями; третий, чрез певца с препровождением арфы. Сей последний, будучи хорошо превосходным певцом исполняем, сильно трогал души пирующих, когда прославлялись добродетели и подвиги народа, предков и их самих. Но было также у Греков бесчисленное множество народных, или площадных песен. У всякого состояние людей свои, как-то: у воинов, пастухов, земледельцев, молотильщиков, мельников, водоносов и прочих разного состояние жителей; а равно и на всякие случаи: свадебные, погребательные, забавные, издевочные и другие. Для примера несколько древних сколий здесь прилагаю⁵¹. От них, мне кажется, произошли застольные и масонские песни.

На богатство:

Ты, богатство, смертных горе!

Ни земля твоих, ни море

Тронов не должны сносить.

Удалися в мрачны бездны!

Адские тебя железны

Двери должны заключить.

На дружбу:

Схватывай змию рукою —

Храбрым страха нет сердцам.

С хитростью коварство злою

Чуждо истинным друзьям.

Или:

Прошу тебя, стрегись, мой друг:

Под каждым мшистым камнем тайно

Здесь ползают змии вокруг,

И часто, где необычайно

Бывает тихо и темно,

Там кроется лишь зло одно.

Или:

Когда б нам можно умудряться

И знать, кто подлинно каков,

В грудях душами раскрываться,

Читать сердца на место слов;

То без ошибки б избирали

Мы истинных себе друзей.

На здравие:

О здравие! изящный дар,

Ты мило смертным и желанно.

Правдиво председишь ты всем,

И красота с тобой пусть сядет;

Но третье место я даю

Богатству, честностью стяжанну;

Четвертое ж — кому отдать?

Известно, — дам его я счастью:

Быть младу у младой подруги.

Гармодиону:

Ты должен мирт ветвями

Украшен быть, мой меч,

Как и Гармодиона,

И Аристогена был,

Что им тиран низвержен

И равенство законов

Отечеству дано.

Нет! ты еще никак не умер,

Дражайший наш Гармодион;

Но жив на островах блаженных,

Где быстроногий Ахиллес

И сын прехрабрый где Фетиды

Ликует светло Диомид, —

И ты, как говорят, днесь там.

Вот четыре главные, в глубокой древности бывшие и нам известные лирические произведения, которые с приличностию уподобить можно: первую, оду, или гимн — быстрой реке, все с собою увлекающей, выходящей иногда из берегов своих, иногда между лесов и гор чрез пороги с шумом скачущей и разными кривизнами стремящейся, иногда прямым направлением тихо между полей и рощ по долинам и лугам лиющейся, иногда принимающей в себя побочные источники, иногда уединенно, глубоко одною стезею текущей, по которой плаватель видит мгновенно пред собою мелькающие разные виды, то в ужас, то в уныние, то в радость, то в восторг его приводящие. Второй, пеан — тихопрозрачному потоку, сквозь который чистые воды и в самой глубине самомалейшие цветные камни и песок видны. Третий, дифирамб — ужасному, яростному водопаду, который в бурном, бешеном стремлении своем ломает скалы и деревья, мещет вкруг себя бугры пены, брызги, как дым, столпом высоко подымает и на далекое расстояние заставляет внимать страшные грохочущие гулы, так что у путника, вблизи стоящего, голова кружится, а вдали обнимает его трепет. Четвертое, сколии — небольшому источнику без всяких кривизн, прямою чертою к одному предмету своему текущему, не принимающему в себя никаких побочных ручьев; иногда мрачностию и тихостию, а иногда веселостию своею мимоходящих слух и взор занимающему.

Но перейдем теперь от древней лирической поэзии к новейшей.

В Риме мало было изящных лириков. Квинтилиян⁵² говорит, что Гораций из них один достоин чтения; но он и сам, по скромности может-быть своей, признает⁵³ себя не более, как только слабым отголоском древних Греков. Если ж пройти мимоходом современно и после него живших, не столько знаменитых: Цезия-Басса, Стация и Катулла⁵⁴, то можно сказать, что по смерти сего любимца Августова лира умолкла. По нашествии на Италию варварских полчищ, гласа ее долгое время вовсе слышно не было. Она, казалось, возвратилась паки на Геликон и несколько веков не восхищала смертных. На севере только у скальдов раздавались ее звуки. Но когда из сей суровой страны света наводнили запад дикие народы, от коих древний Рим пал, то науки и художества ушли на восток и на полдень, в Азию и Африку к Арабам и Сарацынам, которым особливо покровительствовали калифы. Наконец, в IX столетии, хотя несколько поддерживал просвещение Карл Великий, собрав песни Цельтов и заведя при дворе своем училища: но и после его, с нашествием Норманнов, покрылась Европа сугубым мраком невежества. Если где и проблескивали слабые искры словесности, то не иной, как варварской, составленной из грубых наречий победителей, влиянием своим испортивших язык побежденных Римлян. Стихотворство тогда, без вдохновение и вкуса, ежели его можно таковым назвать, было суровое соткание слов силлабическою просодиею, которое при вторжении Готов рунным называлось. Если справедливо недавнее открытие одного славенорунного стихотворного свитка I века и нескольких произречений столетия новгородских жрецов, то и они принадлежат к сему роду мрачных времен стихосложения. Я представляю при сем для любопытных отрывки оных; но за подлинность их не могу ручаться, хотя, кажется, буквы и слог удостоверяют о их глубокой древности⁵⁵. Пусть знатоки о сем рассудят⁵⁶.

Гмъ послухси Бояна

Умочи Боянъ сновъ удычъ

А ком плъ блгъ тому

Суди Велеси не убъгти

Слвы Словенси не умлети

Мчи Бояни на языци оста

Памети Злгоръ Волхви глоти

Одину памяти Скифу гамъ

Злтымъ пески тризны сыпи.

Перевод:

Не умолчи, Боян, снова воспой;

О ком пел, блого тому.

Суда Велесова не убежать:

Славы Славянов не умалить.

Мечи Бояновы на языке остались;

Память Злогора Волхвы поглотили.

Одину вспоминание, Скифу песнь,

Златым песком тризны посыплем.

Изречение или ответы новгородских жрецов:

Угли.

Жрцу говоръ Еролку.

Пакоща свада

Дюжу убой

Тяжа нагата

Тощь перелой.

Перевод:

По злобе свар

Сильному смерть:

Тяжба с богатством

Худ передел⁵⁷.

В продолжение тех средних веков западные ученые, кои едва ли не были одни только духовные, писали важные сочинение на вульгарном, или простонародном языке (lingua volgare), придерживаясь, до VII столетия, древнего римского, а после латинского со смесью иноплеменных слов. Но светские, ежели где и упражнялись в письменах, что в провинциальных только наречиях: басском, галиканском, провансальском, португальском, лимоническом, или смешанном с испанским, италиянским и французским, который вообще именовался lingua rustica Romana, или римское деревенское наречие. Правда, в IV столетии, как говорит Бровн, по изгнании на западе бардов, а на востоке по истреблении Феодосием Великим идольских жертвенников, сочиняли еще в монастырях монахи⁵⁸, по древним образцам, оды и трагедии, но единственно для препровождение времени чтением их в кельях, а не для пение в храмах, или игры на феатрах; и с тех уже темных и неблагоприятных для художеств и наук времен общественная светская поэзия от музыки отделилась. Древнее достоинство их пало потому, что не токмо в народных собраниях, но и нигде почти в обществах они вовсе не употреблялись. Тогда ничего уже изящного не являлось. Важность, чистота, сладкозвучие и приятность древних языков греческого и латинского исчезли.

Однакож с другой стороны возник новый род песнословной поэзии в христианской Церкви. Первые христианские тайные общества отправляли сначала свое богослужение в подземельях и на гробах мучеников еврейским псалмопением в подражание тому, что и сам основатель священной веры, Христос Спаситель, последнюю свою вечерю с учениками своими окончил пением⁵⁹. Просвещеннейшие Христиане сочиняли потом и приносили в свои собрание для пение собственные свои оды и имны в честь Христу и мученикам. О сем свидетельствует апостол Павел⁶⁰ и сам увещевает верных воспевать псалмы, имны и оды духовные в своих собраниях⁶¹. Плиний в письме своем к Траяну о Христианах упоминает также о песнях, у них воспеваемых Христу, яко Богу⁶². Игнатий Богоносец во II веке изобрел новый род перекличного по клиросам пения, именуемого антифонами. Амвросий Медиоланский⁶³ в IV столетии, на место витиеватого, или фигурного, заимствованного от греческого языческого и еврейского⁶⁴ песнопения, ввел столповое, или степенное пение по примеру первых апостольских времен, в кои оно было еще просто, без всякого искусства и украшения. В стихотворениях первых Христиан не видно ни отдельных одинаких строф, ни падение слогов греческой и римской поэзии, ни сочетание созвучных рифм средних и новых веков стихотворства; не истекали они из восторгов какой-либо страсти, или витийства поэта, ожидавшего себе от кого-либо награждения, или ограниченной земной, тленной, человеческой славы; но главное их содержание и свойство было духовное, пламенное воспарение чистой, живой веры, основанной на надежде воскресение и чаяние небесных наград, или венцов бессмертия за мученические страдания, или подвиги благочестия. В V веке Пруденций и Нил писали уже мерными стихами. В VII и VIII появились многие знаменитые церковные песнописцы и в Восточной Церкви, между которыми знаменитее всех Иоанн Дамаскин⁶⁵, коего Ирмологий и Октоих, или Осмигласник, ежедневно поются и в нашей Славено-Российской Церкви с душевным умилением. Но в напевах сих песней видно уже возвратившееся подражание витиеватым греческим осми тонам, известным под названиями Дорического, Фригического, Лидийского, Ионийского, Иолийского и других. Некоторый из оных писаны на греческом стихами, по большей части ямбами и равномерными строфами. Хотя сего в славенском переводе и не приметно, однакож расстановки напева делают для нас несколько ощутительным и мерность подлинника. Другие из сих песней сочинены и в подлиннике прозою, но почти равномерным числом слогов в каждом гласе, или напеве, дабы по распеве перваго предлежащего стиха петь и нижеследующие. В славенских наших переводах сие несколько затруднительно по несоответствию числа слогов с подлинником; и потому-то в нашей Церкви, например в канонах, только ирмос поется, а прочие под ним лежащие стихи, назначенные также для пения, читаются. С таковым новым христианским стихотворением родились новые роды и название песней, которые неизвестны были древним, как например: Октоих, Триодь, Ирмос, Канон, Антифон, Стихира, Тропарь, Кондак, Икос, Акафист и другие⁶⁶. Песнописцы церковные на изобретение сих родов и на название оных вышесказанными именами имели такое же право, какое новейшие италиянские и французские стихотворцы на Кантаты, Сонеты, Стансы, Ронды, Романсы, Баллады и другие, которые также неизвестны были в древней поэзии. Впрочем, напрасно некоторые иностранные новейшие словесники винят первых Христиан в упадке сей последней. Упадок ее должно приписать переворотам государств и изменению языков от варварских нашествий, а не Христианам. Первые Отцы Церкви не пренебрегали чтением и древних языческих стихотворцев. Видны и в святом Апостоле Павле Арат и Епименид⁶⁷, на коих он ссылался. Ориген, Климент Александрийский, Минуций Феликс, Василий Великий и многие Отцы часто приводили во свидетельство Омира, Гезиода и прочих стихотворцев. В христианских монастырях переписывали всех древних греческих и римских писателей и тем сохранили их от потери. Правда, что Христиане первых веков не имели поэм, подобных Омировой и Виргилиевой, и од, равных Пиндаровым и Горациевым; но образцы оных чрез благочестивых песнописцев остались не недосязаемы и для наших времен. Что же касается до высоких и величественных изображений Божества и духовных отвлеченных ощущений, то ни Орфеевы, ни Пиндаровы, ни Горациевы имны не могут сравняться с христианскими; и потому их краткость, животворную выразительность, высокость мыслей нельзя не признать образцами лирическими. Например:

«Его же воинства небесная славят, и трепещут Херувимы и Серафимы, всякое дыхание и тварь, пойте, благословите и превозносите во вся веки!»

Или:

«Тебе, на водах повесившего всю землю неодержимо, тварь видевши на лобнем висима, ужасом многим содрогашеся: несть свят паче Тебе, Господи, взывающи!»⁶⁸

Какая в первом ирмосе, в начальных словах, таинственная и заманчивая загадка, возбуждающая внимание слушателя, а в последних разрешение величественною картиною богопочитание всей твари!

Во втором: какой поэт мог толь кратко и сильно совместить выразительность неизмеримых противоположностей всемогущества и ничтожества, поношение и благоговения?

Но исчислять подобные красоты в церковных наших песнях было бы безконечное покушение. Довольно, что мы ими восхищаемся с X века, то есть со времен великой княгини Ольги, или паче с крещение всей России внуком ее, великим князем Владимиром.

Но обратимся к светской поэзии. Она, так как и прочие науки, с X уже столетия по Рождестве Христове начала возрождаться в Европе. Ежели и не признать за справедливое вышепомянутое руническое стихотворение и за ничтожное счесть народные песни о богатырских подвигах времен Владимировых, что можно видеть в IV части моих сочинений, то достигшая до нас и одна в целости древняя песнь о походе Игореве, в которой виден дух Оссиянов и выражения, подобные в известных Гаральдовой⁶⁹ и Скандинавской, показывающая сколок более северных скальдов, нежели западных бардов, едва ли не оспоривала бы предварение наше в словесности у всей Европы, ежели бы только не остановило ход ее бедственное нашествие с востока на Россию кипчатских орд в XII веке, то есть в то самое время, когда в Париже учрежден университет. С тех только пор на западе занялась истинная заря просвещения. Науки и художества с разных стран света начали собираться в прежнее их жилище, Италию. Крестовые рыцари, бывшие в Палестине, при возвращении их восвояси, принесли с собою поэзию, заимствованную от восточных Арабов, владевших Испаниею; оттуда же перешла она в Италию, Францию, Германию⁷⁰ и другие сосмежные им области. Трубадуры⁷¹, прованские стихотворцы, распространили оную. Стихи свои писали они на вышепомянутом провансальском, или романском языке, воспевая в них свои рыцарские романические подвиги, волокитства и всякую общежительную смесь. Главные характеры содержание их песен были набожность, храбрость и любовь. Для усмотрение сего прилагаю песнь XIII столетия, сочинение трубадура Готье де Коанси⁷².

Хотя Ротрюенж, молодая пастушка,

Сонеты сочиняет и пишет песенки;

Я буду воспевать святую Богоматерь,

Во чреве коея сын Божий воплотился.

Мне кажется, Ее когда я именую,

То с имени ее в уста мне каплет мед;

А для того не буду имен петь недостойных

Впредь женщин я других, а также и девиц;

Грешно бы было то и неугодно Богу⁷³.

Трубадуры первые зачали употреблять рифмы, хотя некоторые в том и несогласны⁷⁴. В их время стихотворство получило в Италии название веселой науки (gaya sciencia) от вопросов и ответов любовного, или приятного содержания. Князья, графы и всякого состояние знаменитые люди за честь себе поставляли в сей науке упражняться. Благородные женщины принимали участие не токмо в слушании и чтении стихов, но в рассужениях об оных и даже в самом их сочинении. Решительно сказать, что в сие время поэзия трубадуров, в отношении разнообразия мыслей и изъяснение страстей, сделалась душою наилучших обществ, как в обхождении, разговорах, так и в переписке. В течение XII столетия, при дворе барцеллонском, аквитанский граф Пойтон ознаменовал себя главою трубадуров. В 1324 году, в Тулузе учредились так называемые Цветочные Игры, на которых отличившиеся стихотворцы вознаграждались золотою фиялкою, или розою, или ноготками. Первое награждение фиялки получил кастельнодарский гражданин Арнольд Видаль за поэму в честь Пресвятой Девы. Покровительница сих игр была графиня Клеменция Изаура, отказавшая в пользу сего общества знатное имение и великолепный дом. С сего времени разлился свет новейшей поэзии, появившейся сначала от Арабских, Испанских и Сицилийских границ и час от часу потом более распространявшейся и процветавшей. В исходе того же столетия в Италии восстали славные поэты: Дант, Петрарк и Бокаций. Они, подражая древним, образовали свои лирические произведение по их примерам и могут безпрекословно назваться возродителями древней и отцами новой поэзии в так ими названных: Канцонах, Сонетах, Балладах, Стансах, Мадригалах и других песнях, известных в Европе.

Хотя сии славные поэты, в отношении вкуса, благородства, высокости мыслей и прочих украшений, с успехом подражали древним; но, будучи может быть увлечены господствовавшими тогда примерами трубадуров, или потому, что при краткости слов и множестве букв согласных, в италиянском языке употребляемых, легче было им писать с рифмами, нежели без рифм, подобно как импровизаторам их, не думая тотчас находить рифмы, — не могли они решительно последовать тоническому стопосложению Греков и Римлян, а писали более с рифмами силлабическою просодиею, однакоже и под иго рифмы не вовсе подверглись, ибо есть у них стихи и без оных. Подобно сему и у нас приняли рифму от Немцев и Французов Ломоносов и Сумароков. Хотя и прокладывал несколько путь к древнему тоническому стихосложению г. Тредиаковский, но ему не удалось превозмочь их и никто ему в том до нынешнего времени не последовал⁷⁵, не смотря на то, что народные наши песни подражательны древним греческим, как ниже о том усмотрится, и что славяно-российский язык, по свидетельству самих иностранных эстетиков⁷⁶, не уступает ни в мужестве латинскому, ни в плавности греческому, превосходя все европейские: италиянский, французский и испанский, кольми паче немецкий, хотя некоторые из новейших их писателей и в сладкозвучии нарочитые успехи показали. Гердер⁷⁷ сравнивает древнюю и новую поэзию таким образом: первая, говорит он, подобна шуму болыпаго леса, который, бушеванием наитончайших своих летораслей, сам собою вдохновен и священ. Вторая: волшебному Гесперийскому саду, в котором искусством все дерева поют и каждая ветвь звонит колокольчиком. Я прилагаю, для сравнение той и другой, небольшой отрывок стихов, мною сочиненных. Знатоки рассудят, которая из них способнее для нашего языка.

Новой:

Отлив от творческого духа,

Опечаток с мудрости лучей,

Ума согласье, ока, слуха,

Эмпирной сладости ручей,

Поэзия, глагол небесный!

Коль плоти бы органы тесны

Могли издать твой полный строй, —

Я б создал новый мир тобой.

Древней:

Духа отлив, иль спечатленье,

Творческой мудрости, света,

Ока, ума, слуха согласье,

Сладости райской источник,

Неба глагол, о стихотворство!

Если бы плоти тесный орган

Полный твой строй мог излиять, —

Новый бы мир создал тобой.

Кажется мне, если я не ошибаюсь, они обе хороши, всякая в своем роде, по различным вкусам; но думаю, что в последней больше свободы, больше излияние жара, когда гармония, на рифмах не запинаясь, течет безпрерывно, подобно быстрой реке, струя за струею. Но надобно к сему более природного дара, нежели искусства⁷⁸. Наконец, приступим к объяснению всех вышеупомянутых новейших лирических песней⁷⁹.

Почтенные посетители благоволили слышать рассуждение мои в 1-й и 6-й книжке Чтение в Беседе любителей русского слова о древней и средних веков лирической поэзии. По порядку теперь должно бы говорить о новейшей, то есть о Кантате, Оратории, Сонете, Мадригале, Триолете, Рондо, Серенаде, Опере, Балладе, Стансе, Романсе и простой Песне, в чем они различествуют между собою и что в них сочинители наблюдать должны; но как это более относится к классическому наставлению учеников и навело бы может быть скуку: то, предоставя себе такое рассуждение напечатать вообще в особой книжке, здесь скажется только об Опере, а паче героической, каковых природных еще почти у нас нет, и также о самом последнем степени лиры, т. е. о простой Песне, в чем оная разнится с Одою; ибо о сих обоих родах нигде и ничего не случалось мне читать на отечественном языке.

Об опере

Опера не есть изобретение одной Италии, как многие думают; но она в некоторых отношениях есть не что иное, как подражание древней греческой трагедии. Там также разговоры препровождались музыкою, как и в ней речитативы, только известными тонами⁸⁰; равно лирические стихи пелись хорами, но тоже уставными. С другой стороны, известно, что в новейшие времена у разных народов к увеселению государей и знатных особ изобретены и введены в нее новые перемены, которые соединены и смешаны с разнотонною музыкою, различными представлениями, чего прежде не было. Долгое время Опера была забавою только дворов, и то единственно при торжественных случаях; но как в ней большая часть есть лирическая, или лучше, прямая важная Опера, по образцам Метастазия, должна быть вся писана краткими лирическими стихами, или, по крайней мере, скандированною прозою, чтоб удобно было ее сопровождать музыкою; а потому и скажем нечто об ней.

Немецкие эстетики⁸¹ италиянскую Оперу и хвалят и хулят. Они говорят: «В сем чрезвычайном зрелище господствует удивительная смесь великого и малого, прекрасного и нелепого. — В лучших-де операх видишь и слышишь такие вещи, которые или по ничтожности, или по несообразности своей, подумаешь, для того только припутаны, дабы подурачить зрителей, попужать детей и легкомысленную чернь. Между тем посреди сих безделиц, мелочей и даже обидных для хорошего вкуса представлений, встречаешь такие действия, которые глубоко проницают сердце, наполняют душу восхищением, нежнейшим состраданием, сладостным удовольствием, или ужасом и содроганием. В одной сцене негодуешь на дурачество, в другой, позабывая себя, берешь участие в действующих и не веришь, каким образом случилось, что те же, которые удивляли великодушием, благородною осанкою, вежливым обхождением, вдруг, как шуты или сумасброды, смешною надутостию, уродливым кривляньем и всякими непристойностями морят со смеху детей и народ, досаждая благомыслящим, которые для того иногда от них отвращаются. Кроме сих противоположностей, несоответственностей и несвязностей в игре их, благоразумию и хорошему вкусу противных, усматриваются неудобства и почти невозможности иметь совершенную Оперу по самым ее правилам. В ней требуется разнообразности, чудесности, беспрестанных перемен и самой чрезестественности в отношении природы. Для сего необходимы не токмо все художества, но и многие науки: Поэзия, Зодчество, Музыка, Живопись, Перспектива, Механика, Химия, Оптика, Гимнастика и самая Философия для познание и изъяснение всех страстей и тайных изгибов сердца человеческого, какими средствами удобнее его растрогать и привести в желаемое положение. Сего же без превосходных дарований виртуозов сделать не можно. Таланты редки, а ежели и найдутся, то наивеличайшая в том состоит трудность, чтоб по самолюбию, по самонравию и по неисчисленным их прихотям привести их к искреннему единодушию, дабы все действовали согласно и к единой цели. Всякий из них своим искусством хочет отличаться, не смотря на то, хотя бы на счет другаго, а иногда и на свой собственный, лишь бы, например, поэту исполинским воображением, певцу чрезмерною вытяжкою голоса, музыканту непонятными прыжками перстов, при громком рукоплескании заставить выпучить глаза и протянуть уши такого же вкуса людей, каковы они сами. От того-то бывает, что они в таковых случаях уподобляются тем канатным прыгунам, которые руки свои принуждают ходить, а ноги вкладывать в ножны шпагу, думая, что это чрезвычайно хорошо. От таковых-то усилий и несообразностей с прямым вкусом выходит в италиянских операх нелепица. Вместо приятного зрелища — игрище, вместо восхитительной гармонии — козлоглашение. Наконец, гг. немецкие эстетики говорят, что великолепное сие представление со всем превосходством его изобретения, наилучшим из всех представлений быть долженствующее, вымышлено больше по легкомыслию, нежели благоразумию, потому что оно, с одной стороны, совершенным почти быть не может, а с другой, в странных его и шутовских явлениях унижает самые превосходные дарование и делает изящные художества презрительными. Самые Италиянцы признаются, что наивеликолепнейшая опера нередко бывает скучною, даже и несносною, оттого что уклонилась от природы и не удерживает в себе даже и тени вероятия. Если же и доставляет некоторое удовольствие, то только минутное, для того что, увеселяя зрение и слух, не питает души. Здравомыслие редко в операх проскакивает. В рассуждении чего, по великим на нее издержкам, по бесчисленным в ней трудам и по многообразным сцеплениям вещей, она подобно той многосложной машине, которая беспрестанно портится. Это, по изречению Августа⁸², есть та рыба, которая не стоит золотой уды, или игра свечи. — Если ж что и имеет в себе хорошего, могущего принесть некоторую пользу, то единственно то, что подала случай соединить поэзию с музыкою, как водилось то у древних». — По всем таковым причинам, гг. эстетики желают ее исправления, дабы возвысить к той благородной цели, какова была греческая трагедия, от которой она происходит.

Я не вовсе намерен соглашаться с таковым строгим судом, ниже смею защищать Оперу. Любимец муз, имеющий доступ к государю, уважение от своих подчиненных и благорасположение к себе публики, которому бы поручено было в управление сие важное зрелище, и посредственностию оного может заслужить благодарность. Тонких знатоков мало, вкусы различны, и миг удовольствия — шаг к блаженству. А сего уж и много, когда доставится случай некоторым и несколько часов провести с приятностию. Какое же другое зрелище к сему способнее, как Опера? — Она, мне кажется, перечень, или сокращение всего зримого мира. Скажу более: она есть живое царство поэзии; образчик (идеал), или тень того удовольствия, которое ни оку не видится, ни уху не слышится, ни на сердце не восходит, по крайней мере простолюдину. В ней представляются сражения, победы, торжества, великолепные здания, хижины, пещеры, бури, молнии, громы, волнующиеся моря, кораблекрушения, бездны, пламень изрыгающие. Или в противоположность тому: приятные рощи, долины, журчащие источники, цветущие луга, класы, зефиром колеблемые, зари, радуги, дожди, луна, в нощи блистающая, сияющее полуденное солнце; в ней снисходят на землю облака, сидят на них боги, летают гении, являются привидения, чудовища, звери, рыкают львы, ходят деревья, возвышаются и исчезают холмы, поют птицы, раздается эхо. Словом, видишь пред собою волшебный, очаровательный мир, в котором взор объемлется блеском, слух гармониею, ум непонятностию, и всю сию чудесность видишь искусством сотворенну, а притом в уменьшительном виде, и человек познает тут все свое величие и владычество над вселенной. Подлинно, после великолепной оперы находишься в некоем сладком упоении, как бы после приятного сна, забываешь всякую неприятность в жизни. Чего же желать? — Касательно же моральной ее цели, то что препятствует возвести ее на ту же степень достоинства и уважения, в коем была греческая Трагедия? — Известно, что в Афинах театр был политическое учреждение. Им Греция поддерживала долгое время великодушные чувствование своего народа, превосходство ее над варварами доказывающий. Много говорено и писано, что слава есть страсть душ благородных; что ничем другим героев рождать и сердцами их располагать не можно, как ею одною. Великий Суворов разведывал, что о нем говорят ямщики на подставах, крестьяне на сходках. От граждан они получают известие о городских потехах, если в них сами не случатся. Ничем так не поражается ум народа и не направляется к одной мете правительства своего, как таковыми приманчивыми зрелищами. Вот тонкость политики ареопага и истинное поприще Оперы. Нигде не можно лучше и пристойнее воспевать высокие сильные оды, препровожденные арфою, в бессмертную память героев отечества и в славу добрых государей, как в опере на театре. Екатерина Великая знала это совершенно. Мы видели и слышали, какое действие имело героическое музыкальное представление, сочиненное ею в военное время под названием Олег, в котором одна строфа из 16-й оды г. Ломоносова была воспеваема:

Необходимая судьба

Во все народы положила,

Дабы военная труба

Унылых к бодрости будила.

Один стих в таком представлении может произвести следствия, подобные известному слову, сказанному Александром Великим⁸³ Кассандру.

Но оставим политику; сообщим нужный замечание для желающих сочинять оперы.

По принятому издревле обыкновению, ради своей чудесности, Опера — разумеется трагическая — почерпает свое содержание из языческой мифологии, древней и средней истории. Лица ее — боги, герои, рыцари, богатыри, феи, волшебники и волшебницы.

У нас из славянского баснословия, сказок и песен древних и народных, писанных и собранных господами Поповым, Чулковым, Ключаревым и прочими в так названных книгах: Досугах, Славянских сказках и песенниках, много заимствовать можно чудесных происшествий. Сочинитель опер и трагик могут одно и то же содержание обработывать, представляя знаменитые действия, запутанный противоборствующимися страстями, которые оканчиваются какими-либо поразительными развязками торжественных или плачевных приключений. Сочинитель оперы отличается тем только от трагика, что смело уклоняется от естественного пути и даже совсем его выпускает из виду; ослепляет зрителей частыми переменами, разнообразием, великолепием и чудесностию приводит в удивление, не смотря на то естественно или неестественно, вероятно или невероятно. В трагическом роде предпочитает всем другим высокое трогательное, и изъясняется сильным чувством, а не словами одними; в плане и в действиях избегает умничества, держится простоты, в ходе не спешит чрез меру, зная, что противно то свойству пения, еще того более бережется от продолжительной и трудной развязки, почитая, что это дело ума, и нужно в Трагедии, а не в Опере, где надобно более чувства, в продолжение которого, что говорит, что делает, то и выражает языком кратким, чистым. Песни, или самые оды для хоров, когда бы пристойность и случай позволили петь их, должны быть ненадуты, просты, сильны, живым наполнены чувствованием. Самой первой степени поэт, ежели он в слоге своем нечист, тяжел, единообразен, единозвучен, не умеет изгибаться по страстям и облекать их в сердечные чувствования, — к сочинению оперы не годится. Не позаимствуют от него ни выразительности, ни приятности лицедей и уставщик музыки. Сочинитель опер невременно должен знать их дарование и применяться к ним, или они к нему, дабы во всех частях оперы соблюдена была гармония. Комический оперист, применяясь к сему, заимствует содержание свои из романов, из общежития, шутит благородно, более мыслями, нежели словами, избегая площадных, а паче перековеркивание их по выговору иностранцев. Италиянцы обильны и теми и другими, а Французы более комическими операми, особливо маленькими, называемыми у них оперетками. У нас важных опер, сколько я знаю, только две, сочиненные Сумароковым: Цефал и Прокрис, Пирам и Тизбе. Есть переведенные из Метастазия и других иностранных: но они играны на тех языках, а не на русском. Находится несколько забавных, сочинение гг. двух Княжниных, Хераскова, князя Горчакова, князя Шаховского, Попова и прочих; но всем предпочитается г. Аблесимова Мельник, по естественному его плану, завязке и языку простому. Выше видно, что покойная императрица удостоивала сей род поэзии своим занятием. Она любила русский народ и желала приучить его и на театре к собственной его идиоме⁸⁴.

О песне

Песня родилась вместе с человеком прежде нежели лепетал, издавал он глас. О сем уже сказано в самом начале сего лирического рассуждения. Российские старинные песни разделяются на три статьи: на протяжный, плясовые и средние. О характере, мелодии и сходстве их с древними и греческими видно в предисловии покойного тайного советника и кавалера Львова, при книге, изданной им в 1790 году о народном русском пении⁸⁵, где всякого содержание песни, собранные старанием его, положены на ноты придворным капельмейстером Прачем⁸⁶.

Здесь скажем нечто о их стихотворении; оно просто, ближе к природе, нежели к искусству; отличается, большею частию в началах песен, едва ли не от всех иностранных, отрицательными сравнениями и сокращенными прилагательными именами, как то не ясен сокол по поднебесью, черн ворон, вместо черный, что придает ему некоторую особенную загадку, важность и силу; не во всех есть связь; большая часть без рифм; разного рода и мер стихов; а не так, как ныне пишутся с рифмами, одними почти трехстопными ямбами и хореями. Вот их опечаток, или подобие древним: цыганские, по быстроте слога и по приговорке какой-нибудь одной речи, точно суть дифирамбы; подблюдные по гаданиям, или клиноды; святочные, по игре⁸⁷, как наша: жив, жив курилко, и так далее. Нельзя сказать, чтоб в них и поэзии не было, хотя не во всех. Находятся такие, в которых видно не только живое воображение дикой природы, точное означение времени, трогательные, нежные чувства, но и философическое познание сердца человеческого. Такова есть песня в сказанной книге под № 3. Находятся такие, кои веселую фантазию в веселых видах изъявляют, например под № 15. Есть показывающие естественное верное подобие, как под № 34. Наконец не недостает и таких, в которых показывается сравнениями нежнейшая в своем роде высокость мыслей, проницающая душу; также и таких, которые мрачными картинами и мужеством во вкусе Оссияна возбуждают к героизму. Первая из сих двух последних под № 29. Скажем вкратце ее содержание: любовник просит позволение у прежней своей любовницы жениться, уверяя ее, что он ее будет любить по прежнему. Она ему ответствует:

Ах, не греть солнцу жарче летнего,

Не любить другу больше прежнего.

Вторую прилагаю подлинником:

Уж как пал туман на сине море,

А злодей-тоска в ретиво сердце;

Не сходить туману с синя моря,

Уж не выдти кручине из сердца вон.

Не звезда блестит далече в чистом поле.

Курится огонечек малешенек:

У огонечка разостлан шелковой ковер,

На коврике лежит удал добрый молодец,

Прижимает белым платом рану смертную,

Унимает молодецкую кровь горячую.

Подле молодца стоит тут его добрый конь,

И он бьет своим копытом в мать сыру землю,

Будто слово хочет вымолвить хозяину:

Ты вставай, вставай, удалой добрый молодец!

Ты садися на меня на своего слугу,

Отвезу я добра молодца в свою сторону,

К отцу, к матери родимой, к роду-племени,

К милым детушкам, к молодой жене. —

Как вздохнет удалой добрый молодец;

Подымалась у удалого его крепка грудь;

Опускались у молодца белы руки,

Растворилась его рана смертная,

Пролилась ручьем кипячим кровь горячая.

Тут промолвил добрый молодец своему коню:

Ох, ты, конь мой, конь, лошадь верная!

Ты товарищ моей участи,

Добрый пайщик службы царские!

Ты скажи моей молодой вдове,

Что женился я на другой жене;

Что за ней я взял поле чистое,

Нас сосватала сабля острая,

Положила спать калена стрела.

Сочин. неизвестного⁸⁸

Словом: в русских древних народных песнях много любопытного разнообразия в картинах и в слоге, свойственных нашей поэзии. Можно о сем читать с великою основательностию писанное Шишковым в разговорах о словесности⁸⁹, напечатанных в прошлом 1811 году⁹⁰. Но относительно древних песней, изданных г. Ключаревым, о коих выше при описании Романса⁹¹ упомянуто, то в них нет почти поэзии, ни разнообразия в картинах, ни в стопосложении, кроме весьма немногих⁹². Они одноцветны и однотонны. В них только господствует гигантеск, или богатырское хвастовство, как в хлебосольстве, так и в сражениях, без всякого вкуса. Выпивают одним духом по ушату вина, побивают тысячи бусурманов трупом одного схваченного за ноги, и тому подобная нелепица, варварство д грубое, неуважение женскому полу изъявляющая. А как рассказы таковых побед почти все оканчиваются над Татарами, то и должно заключить из сего, что по освобождении уже от ига их, они сочинены каким-нибудь одним человеком, а не многими, чем и доказывается не вкус целого народа. Примечание ж в них только то достойно, что видны при некоторых случаях повторения, как в Гомеровых песнях, того же самого и теми же точными словами, что уже выше было сказано. Но теперь станем говорить о нынешних песнях; они заимствованы от Европейцев. Ежели не взять появление их со времени Тредьяковского, когда он перевел несколько французских и небольшую поэму, называемую: Езда в остров любви, также сочинил несколько своих песен, будучи еще в Гамбурге 1730 года, какова например:

Весна катит,

Зиму валит,

Поют птички

Со синички,

Хвостом машут и лисички:

то и нельзя, кажется, происхождение новых наших песен отнести далее времени Петра Великого, когда сблизил он нас с Европою. Царствование императрицы Елисаветы век был песен. Она сама благоволила снисходить на сию забаву. Для показание тогдашнего вкуса прилагаю ниже сего песню, сколько по преданию известно, сочиненную собственною ее особою. Таковые вообще песни, разумеется изящные, или лучшего разбора людей, по рассуждению эстетиков, не что иное, как мгновенный взгляд на природу приятную, нежную, веселую, игривую, в которой наслаждается человек блаженством жизни; или вопреки тому, в несчастных случаях сокрушается горестию, унынием, тоскою, печалию и далее. Предлог песни, выражение и ход ее приличен ее содержанию. Он легок, естествен, прост. В песни господствует полное, живое чувство, как и в оде; но только гораздо тише, не с таким возвышением и распространением. Песня назначена природою для пения: то и должна она быть сладкозвучною, способною к музыке и к повторению каким-либо инструментом. В песне ни радостное, ни горестное, ни забавное, ни издевочное ощущение не преступает правил благопристойности и границ общежития. Знатоки говорят, что между песнею и одою трудно положить черту различия. Но если оно и существует, то основывается ни на чем другом, как на постепенности. Для разбора же подобных степеней в сочинениях надобен весьма проницательный ум и крайне тонкое чувство, чтоб определить их решительную разность. В оде и песне столь много общего, что та и другая имеют право на присвоение себе обоюдного названия; однакоже не неможно указать и между ими некоторых оттенок, как по внутреннему, так и по внешнему их расположению. По внутреннему: песня держится всегда одного прямого направления, а ода извивчиво удаляется к околичным и побочным идеям. Песня изъясняет одну какую-либо страсть, а ода перелетает и к другим. Песня имеет слог простой, тонкий, тихий, сладкий, легкий, чистый; а ода смелый, громкий, возвышенный, цветущий, блестящий и не столько иногда обработанный. Песня долгое время иногда удерживает одно ощущение, дабы продолжением оного более напечатлеться в памяти, а ода разнообразием своим приводит ум в восторг и скоро забывается. Песня сколько возможно удаляет от себя картины и витийство, а ода, напротив того, украшается ими. Песня чувство, а ода жар. По внешнему составу: песня имеет сходные с первым, одинакие и ровные куплеты; а ода иногда разномерные и неравнострочные строфы. Песня во всяком куплете содержит полный смысл и окончательные периоды; а в оде нередко летит мысль не токмо в соседственные, но и в последующие строфы. Песни у нас пишутся по большой части хореями, или другими метрами, но только трех-стопными, или двух-стопными стихами, удобными полагаться на музыку; а оды для чтения, наиболее четырех-стопными ямбами, громогласные звуки издающими, по крайней мере так почти всегда писали гг. Ломоносов и Сумароков, последуя Немцам и Французам. Песня имеет один напев, или мелодию, в рассуждении единообразная ее куплетов расположение и меры стихов, которые легко могут затверживаться наизусть и вновь возрождаться в памяти свои голосом; а ода, по неравным своим строфам и разносильным выражениям, в рассуждении разных своих предметов, разною гармониею препровождаться долженствует и не легко затверживается в памяти. Песня должна украшаться неискусственною простотою, гладкотскущими стихами и богатыми рифмами; а ода довольствуется одним механическим движением и просодиею, небрежа слишком о звонких рифмах, или вовсе пишется без оных; но печется только о богатстве, высокости мысли и яркой выразительности. В песне царствует приятность, а в оде парение. Песня никакой шероховатости, никакой погрешности не терпит; а в оде иногда, как в солнце, небольшие пятна извиняются. Песня вообще убегает важных, славянских слов, смелых оборотов и всяких лирических украшений, довольствуется одною только ясностию и искусственною простотою; а ода без славянского языка, извитий и глубокомыслия почти обойтиться не может. Наконец, в песне все должно быть естественно, легко, кратко, трогательно, страстно, игриво и ясно, без всякого умничества и натяжек. Превосходный лирик должен иногда уступить, в сочинении песни, ветряной, веселонравной даме. Французы в сем роде поэзии признаются во всей Европе лучшими искусниками. Особливо их любовные, забавные, застольные песни, по вкусу приятности своей, едва ли не достигли совершенства. Множество и у нас подобных, иные, может быть, и не хуже, что можно видеть во всех наших песенниках, где находятся песни на всякие случаи. Лучшие песней сочинители у нас почитаются: гг. Нелединский, Дмитриев, Попов, Богданович, Капнист, Карамзин, князь Горчаков и другие, которых имена предоставляю себе показать, а особливо отличных лириков, в номенклатуре. В заключение вот та пасторальная песня, которая относится преданием к помянутой высочайшей сочинительнице:

Чистый источник: всех цветов красивей,

Всех приятней мне лугов

Ты и рощ всех, ах! и меня счастливей,

Гор, долинок и кустов;

Но не тем, что лишь струйки тихо льются

По сыпучему песку

И что птичек в слух песни раздаются

По зеленому леску.

Нет, не тем; но прекрасно умывала

Нимфа что лицо тобой,

С брегу белые ноги опускала

И ток украшала твой.

Тут и алые розы устыдились,

Зря ланиты и уста,

И лилеи к ней на грудь преклонились,

Что белей их красота.

О, коль счастливы желтые песчинки,

Тронуты ее стопой!

О, коль приятны легкие травинки,

Смятые ее красой!

Тише ж ныне, тише протекайте,

Чисты струйки по песку

И следов с моих глаз вы не смывайте,

Смойте лишь мою тоску

Примечания

1. Совсем недавно новые отрывка из рукописи были опубликованы Г. Н. Иониным в кн.: «Державин Г. Р. Стихотворения». Л., 1981, с. 235—236; 242—251.

2. Абзац, заключенный в скобки, был напечатан в «Чтении в Беседе любителей русского слова» как подстрочное примечание; для лучшего понимание Смирдин и за ним Грот, которому мы в данном издании следуем, перенесли его в начало статьи. Слова οδτε в греческом языке не существует; «ода» на самом деле происходит от ψδς, «песнь», на что указал Державину еще Евгений Болховитинов, своими примечаниями и письмами во многом способствовавший работе Державина над «Рассуждением» (однако лишь часть — примерно половину — его замечаний Державин успел использовать при первом издании своего труда). В дальнейшем, учитывая, что «Рассуждение» представляет собой не современное руководство, а исторический памятник поэтики, ошибочные или неточные толкования, как правило, не оговариваются.

3. Псальм происходит от глагола греческого ϕαλλο, «бряцаю, слегка ударяю но струнам», по-еврейски «небел».

4. Первая строфа державинского перевода «Первой песни Пиндара пифической». Пристрастие Державина к этому древнегреческому поэту, поэтическую мощь которого сравнивали с его собственной, снискало ему устойчивый эпитет «Росского Пиндара».

5. Цитата неточна.

6. Бард, певец, собственно Галлам и Британцам принадлежащий.

7. И неугрюмые друиды

Дают глухим вытьем ответ.

8. 5-я строфа оды «О удовольствии» в переводе Державина.

9. Л. Т. Козегартен (1758—1818) — немецкий поэт, стихотворение которого перелагал Державин; здесь он цитирует 4-ю строфу его «Тоски души» в собственном переводе.

10. Фрагмент перевода, выполненного самим Державиным.

11. Нелединский-Мелецкий Юрий Александрович (1752—1829) — поэт и писатель-сентименталист, создатель песен, получивших распространение в народе («Выйду я на реченьку» и др.), о чем далее упоминает и сам Державин.

12. Князь Горчаков Дмитрий Петрович 1758—1824) — поэт, драматург, член Российской Академии и «Беседы любителей русского слова», автор сатир, имя которого в свое время даже связывали с «Гавриил иадой».

13. Строфа 1-я «Тоски души» в пер. Державина.

14. Начало подражание Державина анакреонтическому стихотворению «К женщинам».

15. Не раз уже упоминавшийся выше в примечаниях адмирал Александр Семенович Шишков (1754—1841) — поэт, писатель и переводчик, знаменитый деятель 1812 г. Был статс-секретарем Александра I; в 1824—1828 гг. — министр просвещения, с 1813 по 1841 г. — президент Российской Академии, один из «возглавителей» «Беседы любителей русского слова», автор известного трактата «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка».

16. Ертаул — «отводной караул, из часового состоящий, который как завидит неприятеля вдали, то вертится на лошади по солнцу или против солнца, давая чрез то знать, далеко ли или близко неприятель, во многом ли, или малом числе» («Объяснение на сочинения Державина»),

17. Стихотворение принадлежит самому Державину.

18. Выполненное Державиным переложение «Второй песни Моисеевой», близкое к переложению того же отрывка книги «Второзаконие», сделанному В. К. Тредиаковским.

19. Начало оды Державина «На переход Альпийских гор».

20. в Московский журнал" издавался ежемесячно в 1791—1792 гг. Н. М. Карамзиным; хотя он выступал с позиций сентиментализма, в нем печатались и несходные с ним по духу произведения, в том числе и стихотворение Державина — например, ода «Видение Мурзы». Переиздан в 1801—1803 гг.

21. Из оды Державина «На переход Альпийских гор».

22. Перун — здесь: молния. Фраза представляет собой образец могучего «космического» уподобления, свойственного стилю Державина.

23. Отрывок из 5-й строфы стихотворение Державина «Пени».

24. Перевод оды Горация «К Меркурию» выполнен Державиным нарочно для «Рассуждения»; в «Чтении в Беседе любителей русского слова» был напечатан полностью. В настоящем сборнике, следуя изданию Грота, он — вместе со следующими двумя примерами, державинским «Гимном кротости» и его переводом оды Горация «К Каллиопе» (также сделанным для «Рассуждения»), — дается в сокращении.

25. Вторая строфа «Первой песни Пиндара пифической» в переводе Державина; в «Беседе» приводилась также 3-я строфа, которая здесь, как и в издании Грота, опускается.

26. Рифейскими горами называли иногда античные географы Урал.

27. Это стихотворение Державина было напечатано в «Беседе» полностью, здесь вслед за изданием Грота дается в сокращении.

28. Отрывок из сделанного Державиным перевода под заглавием «Братское согласие».

29. Отрывок из послание Горация «К Меценату», переведенный Державиным для «Рассуждения».

30. Бобров Семен Сергеевич (конец 1760-х — 1810) — поэт, писавший торжественные дидактические и религиозные стихотворения, насыщенные церковнославянскими оборотами и сложными уподоблениями.

31. Рубан Василий Григорьевич (1742—1795) — поэт, писатель, переводчик и издатель. К этому стихотворению Евгений Болховитинов сделал существенную поправку: вместо «Колосс российский» следует писать «Родосский».

32. Петров Василий Петрович (1736—1799) — поэт. С 1768 г. был переводчиком при кабинете Екатерины II и ее личным чтецом; за его «высокую поэзию» императрица считала Петрова достойным звание «второго Ломоносова». Крыле (криле) — забытое ныне двойственное число от «крыло»; употреблялось еще Е. А. Боратынским, но современниками воспринималось как «славянщизна».

33. «Древние русские стихотворения» (ныне более известные как «Сборник Кирши Данилова», последнее издание — М., 1977, в серии «Литературные памятники») впервые напечатаны в 1804 г. по рукописи, принадлежавшей почт-директору Ф. П. Ключареву, под редакцией А. Ф. Якубовича.

34. 11-я строфа «Тоски души» в переводе Державина.

35. 6-я строфа того же стихотворения.

36. Из 5-й строфы оды Державина «На восшествие на престол Императора Александра I».

37. Попов Михаил Иванович (1742—1790) — поэт, писатель и собиратель народных песен; издал «Описание древнего славенского языческого баснословия», в котором представил искусственную систему славянской мифологии.

38. В простонаречии — отверпица.

39. 7-я строфа оды Державина «На счастие». «Пунктируют», «трантелево» — карточные термины.

40. Начало оды Державина «На смерть князя Мещерского».

41. Отрывок из оды Державина «Вельможа».

42. 11-я строфа «Первой песни Пиндара пифической» в переводе Державина.

43. 6-я строфа оды Горация «О удовольствии» в переводе Державина.

44. Подобного сладкогласия исполнены все сочинение Хераскова, Богдановича, Нелединского, Дмитриева, Карабанова и проч.; превосходнее же Ломоносова, в рассуждении его великолепия и громкого слога. Но дабы яснее мысль мою сказать, в чем состоит сладкогласие: если в искусном наборе слов, к выговору удобнейших, слуху приятнейших и приличнейших описываемому предмету и обстоятельствам, то в вышеприведенном в примере четверостишии, изображающем тишину, осмелился я отменить резкую букву (Р), делающую некоторую громкость, поместя, вместо предел, — удел.

45. Начало подражание Державина анакреонтическому стихотворению «Пленник», — следуя изд. Грота, данная цитата вместе с предыдущей («Из греческой антологии» — пьеса «Оковы») сокращены.

46. Плески — рукоплескания.

47. «Гимн богу» в пер. Державина.

48. «Свете тихий» — древнейшее, известное с IV в. песнопение, ежедневно поющееся на вечерне уже более 1600 лет; «Тебе Бога хвалим» — гимн, сочиненный также в IV в. Амвросием Медиоланским в честь победы над арианством, поется в православной церкви во время новогодней и благодарственной служб.

49. Перевод Державина оды Горация «К Бахусу».

50. Эпод, или хор, следующий в Оде после антистрофы. У Горация вся пятая книга составлена из эподов. Приом: предпение, или прелюдия. Ном: настоящая песнь. Просодия: созвучное повторение. Пеан: песнь Аполлону. Дифирамб: песнь Бахусу. Партения: песнь, одною девою воспеваемая, изобретенная Партеннем. Гимнопедия: песнь, во время играние мячом и битвы на мечах поющаяся. Эндиминиция: песнь спать идущего. Гипорхема: песнь плясовая. Артическая песнь, поющаяся возвышенным голосом.

51. Переложены Державиным в основном по немецкому их переводу.

52. Глава X, книга 1.

53. Ода II, книга 4.

54. Лирики, при Августе, Нероне и Домициане жившие.

55. В «Чтении» и издании Грота сначала приводились поддельные «докириллические» надписи в прорисях, которые здесь не воспроизводятся.

56. Подлинники на паргамене находятся в числе собрание древностей у г-на Селакадзева.

57. Опасение поэта оправдались: эти «славенорунные» тексты были подделками «древностелюбивого проказника» (по выражению Евгение Болховитинова) или, по современному определению, «романтического мистификатора», отставного поручика грузинского происхождение Александра Ивановича Сулакадзева (1772—1830). В 1810 г. Державин вместе с А. С. Шишковым, Н. С. Мордвиновым, И. И. Дмитриевым и А. Н. Олениным посетил его квартиру, где ознакомился с собранием подлинных и мнимых древних рукописей — в том числе вместе с «Бояновым гимном» и «Изречениями новгородских жрецов», также и с подлогом «Лоб Адамль X в. смерда Внездилища о холмах новгородских, тризнах Злогора…», который поэтически отразил в своих стихотворениях «Новгородский волхв Злогор» и др. Подстрочный перевод «гимна» и «изречений» сделан, вероятно, самим их сочинителем. Попытку истолкование мотивов собирательства Сулакадзевым рукописей (от изобретенных им «Удотрепетника» или славянских «рун» 1 в. до настоящих «Таинств розового креста» и прочих масонских книг) см. в статье И. П. Смирнова «О подделках А. И. Сулакадзевым древнерусских памятников (место мистификации в истории культуры)» (Труды отдела древнерусской литературы, т. XXXIV, с. 200—220), — впрочем, благодаря чрезвычайной насыщенности структуралистской терминологией, зачастую также напоминающей одну из сулакадзевских «мистических глоссолалий». Эпизод с переводом Державиным этих двух подложных «древностей» до сих пор обсуждается в научных публикациях; не затихают споры и вокруг прочих подделок Сулакадзева — как, например, пресловутая «Влесова книга», которая, по мнению академика Б. А. Рыбакова и многих других ученых (см.: Вопросы истории, 1977, № 6, с. 205), также принадлежит этому «археологическому романтику».

58. Бровн: «О разделении музыки с поэзиею».

Книгой англиканского священника доктора Джона Брауна «Исследование о происхождении, связи и могуществе поэзии и музыки», изданной в Лондоне в 1763 г., Державин, вероятнее всего, пользовался по немецкому переводу, вышедшему в 1769 г. в Лейпциге.

59. Матфея главы XXVII стих 30: Воспевше изыдоша в гору Елеонску.

60. Апостол Павел в I послании к Коринфянам, гл. XIV, ст. 26, говорит: Что убо есть, братие, егда сходитеся, кийждо вас псалом имать?

61. В послании к Ефесеем, гл. V, ст. 19: Глаголюще себе во псалмех и пениих (на греческом имнах) и песнех (на греч. одах) духовных. К Колоссаем, гл. III, ст. 16: Во псалмех (имнах) и песнех (одах) духовных. Слово песнь и в Апокалипсисе, гл. V, ст. 9 и гл. XIV, ст. 3, на греческом именуется одою; и в гл. XV, ст. 3, песнь Моисея названа также одою Моисеевою.

62. Плиний в письмах, книга X, письмо 97.

63. Бровн, в сочинении своем: о разделении поэзии и музыки, в XII отделении говорит: «Во II столетии употребляема еще была в христианских церковных песнях музыка язычников с некоторым только ограничением их своевольства и непристойностей; по как и та сладострастными женскими голосами своими приводила слушателей в соблазн, то в константинопольской Церкви Константином Великим, а в Александрии епископом Афанасием сделано о пей новое учреждение. Августин намерен был совсем изгнать ее из западного христианского богослужения, но Амвросий Медиоланский ввел особого рода голосовую чрезвычайной важности».

64. Древняя еврейская торжественная инструментальная музыка описана в 1-й книге Паралипоменон, гл. 13 и 15, и во 2-й кн. Царств, гл. 6. У Давида было учреждено в храме 288 певцов, которые между собою очередовались чрез каждый час в сутки по 24 человека для беспрестанного песнопения.

65. Дамаскин Иоанн (вторая пол. VII в. — ок. 753 г.) — знаменитый византийский философ, полемист, гимнограф и феолог, за свой великий поэтический дар, проявленный в канонах и других песнопениях, прозванный современниками «Златоструйным».

66. Они значат на нашем языке: октоих, осмигласник; триодь, трипеснец; ирмос, связь, или звено цепи, на косм висят другие звенья; антифон, перекличка двух клиросов; стихира, длинносложный стих; тропарь, оборот напева; кондак, перечень похвал; икос, исключительное славословие добродетелей; акафист, песнопение, в продолжение которого сидеть возбраняется; трисагион-имнос, трисвятая песнь (Святый Боже); еофинос-имнос, утренняя песнь (Слава в вышних Богу); есперинос-имнос, вечерняя песнь (Свете тихий) и так далее.

67. В Деяниях Апостольских и в послании к Титу.

Эти два примера указаны Державину Евгением Болховитиновым. В «Деяниях» (17, 28) повествуется, что апостол Павел в речи, произнесенной им в афинском Ареопаге, привел полустишие древнегреческого поэта III в. до н. э. Арата — «Сего бо и род есмы» (то есть «мы Его и род»), повторенное затем стоическим поэтом Клеанфом в его «Гимне Всевышнему Богу»; гимн этот Державин перевел и цитировал уже выше в «Рассуждении». В послании к Титу (1, 12), поставленному первым предстоятелем основанной им самим критской общины, апостол Павел говорит: «Рече же некто от них свой им пророк: Критяне присно лживи, злии зверие, утробы праздные». Этот старинный гекзаметр, в современном переводе звучащий так: «Лживость отличие Критян, скотский нрав, ненасытное чрево», — молва считала столь справедливым, что приписывала его всеми почитаемому критскому мудрецу VI в. до н. э. Епимениду. (Поскольку же автором его считался критский уроженец, полагают, что отсюда происходит и известная логическая загадка о том, правда или ложь содержится в утверждении: «Все критяно лжецы», — сказал критянин".)

68. Первая цитата — ирмос 8-й песни Великого покаянного канона Андрея Критского (в настоящем издании опущены лишь ненужные точка с запятой после «трепещут»); вторая — ирмос 3-й песни канона утрени Великой субботы, — выбор их показывает основательное знание поэтом церковнославянской поэтической культуры.

69. Напечатана в Шведской Истории Маллета; по-русски переведена г-м тайным советником Львовым.

Песнь норвежского витязя Гаральда Храброго, приписываемая этому конунгу и скальду, впоследствии королю Норвегии (1015—1066), женатому на дочери Ярослава Мудрого Елизавете, была издана в переводе и с предисловием Н. А. Львова в 1793 г. Она переводилась также Н. М. Карамзиным, К. Н. Батюшковым; легла в основу баллады А. К. Толстого «Песня о Гаральде и Ярославне».

70. Во время поколение швабских государей перешли в Немецкую землю песни трубадуров. Гердер в 87 отдел, книги: «О подкреплении просвещения», стр. 109.

71. Название трубадуров производят одни от тромба, италиянского слова; другие от русского труба, потому что якобы при Генрихе I великая княжна Анна Ярославовна, вступив с сим королем в брак, принесла с собою во Францию киевские увеселение и песни с рифмами, наигрываемые на сем инструменте, и что будто с тех только пор появились во Франции трубадуры и рифмы. Г. Дубровский доказывает то привезенным им рисунком, яко бы того времени, находящимся в Императорской библиотеке, на коем изображен трубадур, сопровождаемый игрою на трубах.

72. Взята из библиотеки г. Дубровского.

В «Чтении» перед переводом воспроизводились ноты с подтекстовкой на языке оригинала, которые Грот даже заменил перепечаткой подлинной старофранцузской рукописи; в настоящем издании они опущены.

73. В своих замечаниях на «Рассуждение» Евгений Болховитинов справедливо писал Державину, что Тредиаковский первым отважился писать «мерными хореическими стихами» и, таким образом, он «есть первый творец Российской оды» — «хотя в неочищенном еще вкусе и языке». Державин и сам прозорливо не разделял сложившегося к его времени и долго державшегося впоследствии пренебрежительного отношение к одному из лучших русских поэтов XVIII в. (ср. выше перекличку с ним, по всей видимости, сознательную, в переводе «Второй песни Моисеевой», а также ниже цитату из написанной Тредиаковским «Песенки, которую я сочинил еще будучи в московских школах на мой выезд в чужие край» 1725 г., крайне отрицательно трактовавшейся уже, например, Ломоносовым).

74. Последний стих очень темен, то переведен наугад, по связи смысла.

75. Одни говорят, что Греки и Римляне в лучшие времена их поэзии избегали сколько можно рифм, стараясь только об одном безостаровочном стопопадении. Другие, напротив, приводят в доказательство Анакреона и Овидия, что и у них как будто бы ненарочно прибранные встречаются рифмы. Сие-де можно видеть у первого, в издании Львова на стр. 6, 12, 58, 98, 108 и проч. — У второго в книгах Печалей, например, элег. 31, кн. И, стих 4, 6, 8, 12, 18, 20, 28, 42, 44, 60 и далее. Впрочем, иные ищут начала рифм у Арабов, другие на севере, как выше сказано. Гердер же в книге своей «О подкреплении просвещения» в VII части, на стран. 74 говорит, что рифма не что иное есть, как игра слов, которая видна издревле у всех народов: у Евреев, Арабов, Немцев и прочих, — Трубадуры не могли последовать внутреннему составу высокой поэзии Мавров; они последовали духу своего времени, языку и образцам вышесказанной простонародной поэзии монахов, которые писали на испорченном латинском с рифмами.

76. Гердер в книге «О подкреплении просвещения», в VII части, стран. 115.

77. У него же в VII части «О подкреплении просвещения», стран. 111.

78. Утверждение Державина о близком родстве между духом древнегреческого и русского языка звучит необыкновенно современно: ср., например, статью С. С. Аверинцева «Славянское слово и традиции эллинизма» (Вопросы литературы, 1976, № 11, с. 152—162), где на материале тысячелетней русской литературы прослеживается то, как происходила «встреча русской песенной стихии и эллинистического красноречие — чтобы слиться с ним в неразделимое целое».

79. Здесь заканчивается первая половина «Рассуждения», опубликованная во 2-й и 6-й книгах «Чтения» в 1811—1812 гг. Далее следуют два отрывка, выборочно напечатанные из до сих пор не изданной полностью второй части в 14-й книге «Чтения» за 1815 г. (подробнее см. в начале примечаний к «Рассуждению»).

80. У Греков были уставные, или узаконенные тоны, как выше явствует: фригический и прочие.

81. Зюльцер в словаре «О словесных чувствах» под словом Опера.

82. Светоний, римский историк, в жизни сего императора при случае рассуждение о войне.

83. Плутарх в жизни Александра Великого говорит Кассандру: «Ты со временем почувствуешь, ежели угнетен народ». Сей выговор во всю жизнь пребывал в его памяти, так что он по его смерти, увидя в первый раз статую сего монарха, вострепетал от ужаса.

84. Черта характера, нрава, или обыкновение частного человека, или целого народа.

85. «Собрание русских народных песен с их голосами, на музыку положил Иван Прач» в двух томах, составленное Н. А. Львовым (Спб., 1790 г.).

86. Некто Матвей Гутри, заимствуя от Львова, написал и напечатал на французском языке рассуждение о русских песнях, сказав, что взял оное от Прача; а как Прач совсем не знал русского языка и не мог разуметь ни характера, ни красот тех песен, а клал только слова на ноты по объявлению Львова, то из сего только то может пам служить к замечанию, как гг. иностранцы и в самых безделицах затмевают везде способности и славу Русских.

87. Игра древняя греческая, учрежденная в память похищение Прозерпины Плутоном, где с зажженными лучинами или головнями бегали и искали похищенной.

88. Песня была впервые опубликована в «Московском журнале» (IV часть за 1791 г.), в письме Н. А. Львова, который приписывает сочинение ее своему деду Петру Семеновичу Львову.

89. «Разговоры о словесности между двумя лицами Аз и Буки: а) Разговор I. О правописании, б) Разговор II. О русском стихотворении» А. С. Шишкова впервые опубликованы в 1811 г.; вместе с «прибавлением против возражений» см. в ч. III «Собрание сочинений и переводов А. С. Шишкова…» (Спб., 1824 г.) В них обосновывалась необходимость изучение народной поэзии для правильного развития русской литературы.

90. См. след.

91. Эта и предыдущая — две неточные отсылки: «прошлым» 1811 г. назван, вероятно, потому, что вторую часть «Рассуждения» Державин написал в 1812 г. (между тем как данный отрывок напечатан в 1815-м), а описание романса хотя и было составлено автором, но не опубликовано им и сохранилось лишь в рукописи.

92. См. выше примеч. 28.