Первый переход — первая авария. — Стоянка у Факьеберга. — Попытка плавания с тралом впереди. — Поход Бельтом. — Наш беспроволочный телеграф. — Стоянка у Скагена. — Эпизод с "Камчаткой". — Примета. — "Гульский инцидент". — Плавание каналом и Бискайкой. — 100 приказов и 400 циркуляров. — "Эскадра" или "армада"?
править3 октября — первая авария, о которой нам было сообщено по беспроволочному телеграфу: миноносец "Быстрый", приблизившись для переговоров к "Ослябе", вследствие неудачного маневра навалил на броненосец, помял себе носовой минный аппарат и форштевень и получил пробоину в надводной части борта, небольшую, всего 4 '/2 дюйма. Флагманский корабельный инженер выразил уверенность, что на ближайшей же якорной стоянке повреждение можно будет исправить.
4 октября в 7 ч. 15 мин. утра первый броненосный отряд стал на якорь близ маяка Факьеберг, у входа в Бельт, а в 9-м часу, по приходе последнего, запоздавшего в пути эшелона, вся эскадра оказалась в сборе. Тотчас приступили к погрузке угля, но после полудня так засвежело от S, что её пришлось прекратить.
Идея организации при эскадре тралящего каравана была встречена адмиралом крайне сочувственно, и осуществление её в будущем было признано насущно необходимым, что же касается применения её немедленно — встретились препятствия почти неодолимые: во-первых — на эскадре не имелось ни одного трала артурского образца, а во-вторых — миноносцы никогда не практиковались в этом деле, и потому от первого их выступления на этом поприще, без надлежащей подготовки, да ещё в таком широком масштабе, — нельзя было ожидать ничего, кроме аварий.
По первому пункту я протестовал, утверждая, что в Порт-Артуре тралы никогда не делались в порту, а изготовлялись на судах эскадры, своими средствами и своими рабочими, причём сведения о порванных, потерянных или просто брошенных тралах получались обыкновенно только к концу рабочего дня, а к утру следующего — всегда снова имелся полный их запас, так как за ночь их успевали сделать. Что касается второго довода — я не мог не признать его убедительности. Я хорошо помнил, как трудно налаживалось дело в Порт-Артуре, сколько тралов было оборвано, сколько винтов было запутано, пока командиры судов, предназначенных для траления, не приобрели должной сноровки... — Надо было учиться, а без науки надеяться на счастливое выступление новичков не приходилось... Дело могло закончиться не только авариями, но прямо бедствиями... Проект, по-видимому, откладывался в долгий ящик, как вдруг я получил неожиданное подкрепление со стороны другого флагманского минёра (их было двое), который, за недостатком места на "Суворове", жил на "Бородине". По его докладу адмирал решил, во всяком случае, произвести опыт теперь же. Если не для обеспечения безопасности плавания эскадры, то хотя бы для того, чтобы наглядно ознакомиться с делом. Тем более что из-за свежей погоды, вызвавшей остановку погрузки угля, уход эскадры был отложен на 6 октября, значит, времени на изготовку трала было в избытке. Миноносцев, хотя бы двух, дать все-таки не решились. В тралящую пару были назначены — "Ермак" и "Ролланд"... — Ещё Пушкин сказал, что "в одну телегу впречь не можно коня и трепетную лань...". Тут же это сравнение являлось слишком мягким, следовало бы сказать: "Слона и маленького пони..." Но выбора не было — бери, что дают. Относительно постройки самого трала было экстренно разослано циркулярное предписание, какому кораблю какие предметы доставить на "Ермак" утром 5 октября. "Камчатке" по телеграфу был передан заказ на изготовление 50 кошек (Кошка — маленький четырёхлапый якорь. В данном случае размер её не превышал 8 дюймов.), которые составляли необходимую принадлежность трала артурского образца.
Я попытался было высказать своё мнение, что такое собирание с миру по нитке, конечно, свидетельствует о высокой организации и глубоко справедливо, но едва ли удобно, что не лучше ли забрать всё необходимое прямо с "Суворова", затем приказать остальным возместить ему его протори и убытки?
Но это был уже до такой степени вопрос чисто штабной техники, что мне просто сказали: "Брысь!.." 5 октября оба флагманские минёра и я прибыли на "Ермак". Предчувствия мои оправдались. Многие корабли (на совершенно законных основаниях) не прислали или не имели возможности прислать того, что от них требовалось. Пришлось делать сигналы, писать и рассылать записки. Между прочим "Камчатка" не доставила кошек. Спросили: "Почему"? — ответила: "За неполучением "наряда" к работе не приступали"... Не правда ли, как характерно? Мне так и вспомнился артурский порт в первые недели по открытии военных действий, когда шагу нельзя было ступить без выполнения "необходимых формальностей", и старый приятель, который, поднимая руку к небу, торжественно возглашал: "Бумажка, дорогой мой, святое дело!.."
Кое-как справились и, проработав часть ночи, соорудили трал, не совсем такой, как в Артуре, но "под артурский". Принимая во внимание, что на "Ермаке" весь личный состав, по моим рассказам, ознакомился с делом, между тем как "Ролланд" был немецкий буксирный пароход, только что зафрахтованный, шкипер и команда которого не имели о тралении никакого представления, решено было, что я и один из флагманских минёров пересядем на "Ролланд", а другой минёр останется на "Ермаке".
Чуть посветлело, оба парохода перешли к самому входу в Бельт и начали заводить трал. Вопреки моим опасениям, работа была выполнена без сучка без задоринки. Нигде и ничто не "заело" и не "захлестнуло". К 7 ч. утра, когда эскадра уже начала сниматься с якоря, мы были готовы идти впереди её. Но тут... Всякому ясно, что в такой работе, как буксировка трала, чем больше корабль, чем сильнее его машина, тем менее он стеснён в своих действиях, и — наоборот, а потому в тралящей паре большой корабль должен приспособляться к маленькому. По-видимому, на "Ермаке" об этом не подумали и, не дав "Ролланду" времени для занятия надлежащей позиции, круто повернули на указанный курс и дали ход... Маленький пароходик, подхваченный за корму тралом, как буксиром, почти лишённый возможности управляться, отчаянно засигналил: "Стоп машина! Что вы делаете?.." Должен отдать полную справедливость командиру "Ермака", он сразу увидел и понял свою ошибку: не только застопорил машины — дал ход назад... Но было поздно. Осадить громаду "Ермака", двинувшуюся вперёд, было не так-то легко и скоро... Трал уже успел вытянуться в струну и — лопнул... Между тем эскадра приближалась. На сигнал "Ермака" о нашей неудаче адмирал ответил: "Считать путь протраленным", — и пошёл дальше... "Ермак", который в качестве могучего буксира должен был сопровождать эскадру, просемафорил нам: "Подберите трал и следуйте за нами", а сам присоединился к броненосцам... Уборка порванного трала заняла около 1? часа времени. Потом пошли догонять эскадру.
Эта неудача очень меня озаботила. Сам по себе случай был совсем неважный. Стоило вспомнить, сколько тралов перервали в Порт-Артуре, пока дело не наладилось окончательно!.. Если бы меня спросили: кто виноват? — я затруднился бы указать виновного. Неопытность — ничего более... Но этот "первый блин комом" — каким козырем мог он явиться в руках защитников "транзундской" инструкции!
Около 10 ч. утра, уже догоняя эскадру (мы шли кратчайшим путём), получили телеграмму — "Идти к "Орлу". В полдень подошли к броненосцу, стоявшему на якоре посреди Бельта.
Приблизившись, крикнул командиру в рупор:
— Прислан с пароходом в ваше распоряжение! Жду приказаний!
Мне не надо никакого содействия! Управлюсь своими средствами! Станьте на якорь поблизости!
Есть!
Однако вскоре же пришлось оказать содействие, и притом способом совершенно неожиданным.
Дело в том, что на "Ролланде" был установлен небольшой силы аппарат беспроволочного телеграфа системы Маркони, и только что мы отдали якорь, как этот аппарат начал принимать телеграммы, адресованные "Орлу", или, вернее, — вызов "Орла" "Суворовым", на который первый не отвечал. Передали ему семафором — "Вас вызывает "Суворов". Тотчас же наш приёмный аппарат записал ответ "Орла", а затем телеграмму "Суворова": "Как скоро надеетесь исправить повреждение?" С "Орла" — молчание. После того, как "Суворов" дважды повторил свой вопрос, а "Орёл" продолжал безмолвствовать, мы передали ему и эту телеграмму семафором. Он немедленно ответил: "Не позже как через 2 часа".
Дальнейшие переговоры велись по той же крайне оригинальной системе: "Ролланд" принимал телеграммы "Суворова" и семафором передавал их содержание на "Орёл", до которого они почему-то не достигали, а "Орёл", уже непосредственно, отвечал "Суворову".
Не будучи специалистом дела, я обратился за разъяснениями к флагманскому минёру, вместе со мной оставшемуся на "Ролланде".
Очевидно, на "Орле" какая-то неисправность в приёмном аппарате... — заявил он.
Об этом я и сам давно догадался, а вы мне объясните, почему эту неисправность не могут найти и устранить? Ведь на "Орле" два минных офицера — специалисты своего дела, а его выручает какой-то буксирный пароход, на котором уж несколько лет, почти без всякого технического присмотра, стоит какой-то слабосильный аппаратишко и... так исправно работает!
Так ведь это — "Маркони". Он значительно проще...
А у нас на эскадре какая система?
У нас — патент германской фирмы "Сляби-Арко".
Что же это — последнее слово науки? Везде принято!
Н-нет... пока ещё... нигде, но фирма представила такие данные, обещала такой район действий, какого до сих пор никому ещё не удавалось достигнуть...
Так что боевая эскадра России, последняя карта в нашей игре, — предоставлена господам "Сляби-Арко" для производства широкого опыта? А если это только реклама?..
Я тут ни при чем! я — ни при чем! — поспешно заговорил минёр (видимо, ему почудилось, что я готов на него броситься). — Я даже протестовал, как мог... Я настаивал на системе "Маркони", испытанной системе, столько лет... Но, вы сами понимаете, что я мог?.. Технический комитет признал наилучшей; главное управление заключило контракт. Тут уж ничего не поделаешь! Сам адмирал, если бы попытался, ничего бы не вышло!.. Лбом в стену!..
Ну, а вы? Кругом немцы, которые нашего разговора не понимают, — скажите прямо: что думаете об этой системе?
Трудно сказать, что будет... может быть, наладится. С нами идут на разных судах специальные монтёры от фирмы. Ведь только что приняли и поставили. Пока, если говорить откровенно, хорошего мало...
Ну, счастье ваше, что вы не член технического комитета! А то, сгоряча, я мог бы поступить с вами очень нехорошо... Снабжение армии негодным оружием, негодными боевыми припасами — ведь это приравнивается к измене!..
В 2 ч. дня "Орёл" снялся с якоря и пошёл догонять эскадру. Мы следовали за ним. Из обмена телеграмм между ним и "Суворовым" известно было, что повреждение произошло в рулевой машинке и, кажется, исправили его не совсем: броненосец очень плохо держал на курсе и сильно рыскал. Шли всю ночь. Около 8 ч. утра завидели впереди отставшие от эскадры "Аврору" и транспорт "Метеор". Около 11 ч. утра 7 октября, почти одновременно с ними, подошли к месту стоянки эскадры на SW от мыса Скаген.
Вернувшись на "Суворов", на самом трапе чуть не столкнулся со старым товарищем и приятелем, который давно уже потянул прочь от строя, как говорят во флоте — "пошёл в отхожие промысла". Я торопился с докладом. Он торопился на свой корабль. Однако оба задержались, чтобы обменяться приветствиями.
Ты здесь по какому случаю?
Командую миноносцем...
Кой черт тебя понёс? Разве потребовали? Зачем лезешь?
А ты зачем лезешь? Да ещё по второму разу? Мало Артура?..
Я — другое дело! Я — в строю!..
— Врёшь, братец! Все мы одной верёвочкой связаны: столько лет мундир носил, флотским офицером числился — плати по векселю! К расплате!.. Пусть даже так, но почему этот трагический тон?..
Ну, мне некогда! При случае — поговорим... До свиданья! Поприглядишься — сам поймёшь!.. — бросал он отрывистые фразы, сбегая по трапу, и, спрыгнув в подошедший катер, уже оттуда ещё раз крикнул: — Помяни моё слово! К расплате! К расплате!..
От Скагена пришлось отослать обратно в Либаву миноносец "Прозорливый", у которого так потекли холодильники, что исправить повреждения своими средствами оказалось невозможным, а также и "Ермак", у которого было что-то неладно в дейдвудных трубах. Обидное начало!..
Здесь, насколько я мог быть осведомлённым, предполагалось простоять двое суток для пополнения запасов угля на предстоящий большой переход. Каков был этот переход, каков был предполагаемый маршрут эскадры? — оставалось мне неизвестным.
По отношению ко мне штабные чины хранили безмолвие, считая меня за "чужого". Признаюсь, я даже не был в претензии: Слава Богу, что научились беречь настоящие секреты! — Однако же какими-то неисповедимыми путями кой-какие сведения проникали в кают-компанию.
Так, например, около полудня стало известно, что агенты нашей охраны сообщили, будто рыбаки видели 4 миноносца неизвестной национальности, державшиеся в море по ту сторону Скагена; видели также какой-то воздушный шар, прошедший над местом стоянки эскадры с SW на NO; командир транспорта "Бакан", возвращавшегося из Ледовитого океана, Донёс будто бы адмиралу о каких-то подозрительных судах, Укрывавшихся в бухтах норвежского берега... Возможно, что эти сведения были неточны. Не посвящённый в тайны штаба, я вынужден был для своих заметок довольствоваться тем, что слышал в кают-компании и частью от командира броненосца, старого соплавателя по эскадре Тихого океана.
Во всяком случае, что-то было, так как эскадра собралась в путь того же 7 октября, не закончив приёмки угля.
В 3 ч. дня снялись с якоря миноносцы и транспорты, к которым они были приписаны; следом за ними — первый эшелон крейсеров (контр-адмирал Энквист); затем, в 5 ч. веч. — второй эшелон крейсеров (капитан 1-го ранга Шеин); около 7 ч. веч. — второй броненосный отряд (контр-адмирал Фелькерзам), а в 8 '/2 час. — "Суворов", "Александр III", "Бородино", "Орёл" и транспорт "Анадырь". Ночь была лунная, ясная; погода — тихая. К утру, 8 октября, при слабом SW нашёл такой туман, что с трудом различали "Александра", державшегося позади нас в расстоянии менее двух кабельтовых. К полдню туман рассеялся.
От штурманов узнал, что идём через Ла-Манш. Не мог не высказать своего одобрения этому смелому ходу адмирала. Действительно, если донесения агентов были справедливы, если японцы готовили какую-нибудь ловушку эскадре тотчас после её выхода из Балтийского моря, то, несомненно, по их подозрительному характеру, они не могли рассчитывать на сохранение тайны, а потому должны были предположить, что мы никоим образом не пойдём торной дорогой, а изберём океанский путь, кругом Англии, с погрузкой угля на Фаррерских островах, путь, где встречные суда — редкость, где на каждое из них можно было бы обратить внимание, всякое подозрительное осмотреть и либо самим уклониться в сторону, либо его попросить уйти с дороги. Недаром тревожные вести получались либо из Норвегии, либо из северо-восточной Англии...
День прошёл спокойно.
В 9-м часу вечера "Камчатка", которая, как оказалось, вследствие повреждения в машине отстала от эшелона контр-адмирала Энквиста и шла в одиночестве, телеграммой донесла, что атакована миноносцами. Известие было до такой степени невероятно, что в первый момент вызвало только недоумение.
В самом деле: если даже на нашем пути действительно были японцы, то, разве только обладая даром ясновидения, они могли признать в одиноко идущей "Камчатке" корабль, принадлежащий к русской эскадре. Порукой тому служила её внешность коммерческого парохода (и к тому же пребезобразного!). Наконец, если даже их осенило такое вдохновение, если им удалось "опознать" это сокровище, то какой смысл был нападать на неё? Разве её потопление могло бы остановить движение эскадры?.. Тут какое-то недоразумение... Многие высказывали опасение: не натолкнулась ли она случайно на отряд немецких миноносцев? И если, чего доброго, открыла по ним огонь? Инцидент готов! и прескверный инцидент! Последующие телеграммы были ещё страннее и даже возбудили подозрение в мистификации.
"Камчатка" доносила, что некоторые миноносцы подходили на дистанцию одного кабельтова, что она приводит их за корму и, отстреливаясь, уходит от них разными курсами... И так до 11 ч. вечера!.. Всякому было ясно, что "Камчатка" с её повреждением в машине (она и в полной исправности не могла дать больше 14 узлов), с её артиллерией из нескольких 75-миллиметровых пушек, не могла бы держаться так долго против атаки целого отряда миноносцев. Будь это так, её место давно было бы на дне Немецкого моря!.. Эти подозрения превратились почти в уверенность, когда в 11 ч. вечера получилась телеграмма, которой "Камчатка" просила "Суворова" показать своё место (т. е. широту и долготу), а затем — "обозначить место эскадры прожектором"...
— Ну, это кто-то шутки шутит! — говорили офицеры. — Кому-то надо знать наше место!..
Я предложил было в видах удостоверения личности просить нашего корреспондента сообщить имя, отчество и день рождения старшего механика "Камчатки". Такие сведения вряд ли могли быть в распоряжении "шутника". Предложение не встретило сочувствия. Адмирал приказал ответить так: "Когда избегнете опасности, держите West, телеграфируйте ваше место, вам укажут курс". Телеграммы прекратились.
Это было ещё подозрительнее.
Слабый SW, балла на 3—4, развёл-таки волну; из-за борта временами поддавало; сверху сыпалась какая-то дрянь — не то дождь, не то изморось; сырость пронизывала до костей... Дела у меня никакого не было, и неожиданно счастливая мысль пришла в голову: "Чего я тут зря толкаюсь?.." Мысль чисто артурская, когда, бывало, на рейде, в дежурстве, отстояв свои часы, разбудишь беспечно храпящего командира и, сдав ему "сдачу", сам не менее беспечно заваливаешься спать с твёрдой решимостью — с места не тронуться без тревоги — хоть взрывай!.. Многие смеются над приметами, а я так вот им верю...
Была у меня фотографическая карточка адмирала Макарова, полученная перед самым отъездом на войну. Конечно, ни в дороге, ни в Артуре я не мог собраться вставить её в рамку, но возил с собою повсюду, как святыню, часто перечитывая те задушевные, простые слова, которыми была исписана оборотная сторона портрета — словно завещание, словно последнюю волю безвременно погибшего дорогого учителя... смею ли сказать — друга... Конечно, и на "Суворове", в моей тесной каютке, этот портрет стоял на письменном столике, прислонённый к переборке. Обрез картона был обклеен узкой полоской красной бумаги (вкус фотографа), и вот... спустившись вниз, я увидел — очевидно, откуда-то протекло, — что струйка воды, сбежавшая по переборке, уделила несколько капель как раз на середину верхней кромки портрета, и эти капли, окрасившись на его бордюре и скатившись на стол, оставили вдоль лица и груди адмирала узкую, кроваво-красную полосу...
— Не к добру!.. — невольно подумал я, рассматривая портрет в надежде, что беду можно ещё поправить; но нет — красная краска надёжно въелась и уже засохла... — Быть худу!..
Случай в Немецком море вызван был двумя миноносцами, шедшими в атаку без огней под прикрытием темноты на головной корабль отряда. Когда отряд стал светить боевыми фонарями и открыл огонь, тогда обнаружено было присутствие также нескольких малых паровых судов, похожих на рыболовные паровые бота. Отряд старался щадить эти бота и тотчас же прекратил огонь, и когда миноносцы были потеряны из виду. Английская пресса возмущена тем, что эскадренный миноносец, оставленный отрядом до утра на месте происшествия, не подавал помощи потерпевшим. При отряде не было ни одного миноносца и никто на месте происшествия не был оставлен, и следовательно, оставался до утра при мелких паровых судах тот из двух миноносцев, который не был утоплен, а лишь повреждён. Отряд не подавал помощи мелким паровым судам, подозревая их в соучастии, ввиду упорного стремления прорезать строй судов; некоторые совсем не открывали огней, другие очень поздно.
Эскадра, встречая многие сотни рыбаков, оказывала им должное внимание, исключая тот случай, когда рыбаки были в обществе чужих миноносцев, из которых один исчез, а другой, по показаниям самих рыбаков, оставался среди них до утра. Они считали его русским и негодовали, что не подаёт помощи потерпевшим, но он был чужой и, оставаясь до утра в поисках товарища или для исправления своих повреждений, боясь себя выдать тем, кто не были сообщниками. Если на месте происшествия оказались также и рыбаки, неосторожно вовлечённые в предприятие, то прошу от лица всей эскадры выразить искреннее сожаление несчастным жертвам обстановки, в которой ни один военный корабль, даже среди глубокого мира, не мог поступить иначе.
Меня разбудили, как мне показалось, звуки горна, игравшего тревогу. — Во сне или наяву? — было моей первой мыслью. Топот ног людей, бегущих по трапам, грохот беседок со снарядами, катящихся по рельсам подачи, разом рассеяли сомнения... А вот — и первый выстрел!..
Я выбежал на кормовой мостик и почти наткнулся на младшего минёра лейтенанта В., управлявшего кормовыми прожекторами, и старшего доктора Н., присутствовавшего в качестве любителя сильных ощущений.
— Что такое? В кого стреляют?
— Миноносцы! Минная атака! — заговорили они оба... — Вот! Вот!..
Только что выбежав из ярко освещённой каюты, ещё не освоившись с темнотой, я ничего не видел...
Прожекторы светили вправо и по носу. Весь правый борт поддерживал энергичный огонь. Однако суматохи не было. Наоборот... То и дело слышались звонки приборов артиллерийской стрельбы, передающих приказания. Видимо, делом распоряжались. Это не было похоже на паническую "пальбу по воде", которой я был свидетелем 31 марта, в Порт-Артуре...
Поспешил на передний мостик, где должны были находиться адмирал, командир и прочее начальство. Пробегая мимо телеграфной рубки, взглянул на часы — 12 ч. 55 мин. ночи. Записал.
С переднего мостика мне открылась такая картина: справа и впереди в расстоянии нескольких миль виднелся ряд огней, между которыми временами мелькали вспышки сигналов. Кто-то (не помню, к кому я обратился) пояснил, что это отряд контр-адмирала Фелькерзама. Затем я увидел в лучах прожекторов справа и впереди, но много ближе, в расстоянии нескольких кабельтовых небольшой однотрубный и одномачтовый пароходик, видимо, недавно пересёкший курс эскадры слева направо и медленно удалявшийся; другой, ему подобный, шёл с первым почти контр-курсом и словно собирался таранить в правую скулу "Александра", который осыпал его градом снарядов (Впоследствии выяснилось, что этот пароходик уже был подбит, лишён возможности управляться и против воли шёл прямо на "Александра", как бы с намерением его атаковать.); этот затонул на моих глазах; третий, того же типа, медленно проходил у нас под носом (тоже слева направо). Завидев его, комендор левой 47-миллиметровой пушки на верхнем переднем мостике сделал было несколько выстрелов, но сам адмирал схватил его за плечо своей железной рукой и гневно крикнул: "Как смеешь! Без приказания! Не видишь — рыбак!.."
Неожиданно с левой стороны, куда не стреляли, где царила глубокая тьма, вспыхнули несколько прожекторов, которые упёрлись в нас своими лучами. В такой момент первое движение — прикрыть глаза рукою, так как все равно ничего не увидишь... Без всякой команды, без всякого приказания — левый борт опоясался огненной лентой... Броненосцы открыли беглый огонь по прожекторам... Огонь — наудачу, так как определить расстояние не было возможности...
— Вот оно — откуда настоящая атака! — расслышал я чей-то возглас...
Отвечали "оттуда" или нет? — не решусь сказать с уверенностью, хотя среди гула собственных выстрелов, казалось, привычное ухо различало свист приближающихся снарядов (этот звук резко разнится от того, который производит снаряд удаляющийся)... Почти одновременно над прожекторами, нас освещавшими, замелькали трепещущие огни сигнальных фонарей Табулевича, фонарей, как было достоверно известно, имевшихся только в русском флоте...
— Да это наши! — "Донской" и "Аврора"! — Показывают позывные!..(Действительно, это был эшелон контр-адмирала Энквиста, которому надлежало находиться на 6 ч. пути впереди нас и который оказался чуть ли не рядом с нами, идя к тому же без огней.) — крикнул я. — Перестать стрелять! Закрыть боевое освещение! Луч — кверху! — скомандовал адмирал голосом, покрывшим собою все остальные звуки. Запели горны; погасли прожекторы... Только один, носовой, высоко к небу поднял свой молочно-белый луч — это был условный для всей эскадры сигнал — "Перестать стрелять!"
Конечно, не сразу удалось восстановить спокойствие. И после сигнала то тут, то там ещё раздавались одиночные выстрелы... Вероятно, пальба продолжалась не более 10—12 минут, так как, спустившись вниз (выбегая наверх, забыл захватить часы), я отметил — "1 ч. 10 мин. ночи, 9 октября".
Вот все, что я могу сказать в качестве беспристрастного очевидца о нашумевшем на весь свет "гулльском инциденте". Среди офицеров, собравшихся в кают-компании и горячо обсуждавших происшествие, господствовало три разноречивых мнения. Одни утверждали, что своими глазами видели миноносцы, прикрывавшиеся рыбачьими пароходами и атаковавшие эскадру, что один из них был сильно подбит, а другому — попало. Среди этих был и лейтенант В., человек достоверный, изрядно понюхавший пороху в прошлую, китайскую кампанию, но особенно горячился старший доктор Н., главным образом напиравший на то, что он был зрителем, не командовал, не распоряжался, а только смотрел в бинокль; он утверждал, что нельзя же допустить, чтобы он, много плававший, хорошо знающий флот, не мог отличить рыбачий пароход от такого характерного типа, как миноносец!..(Его рапорт, вероятно, находится при делах международной комиссии.) Вторые высказывали мнение, что миноносцы, может быть, и были, но, будучи своевременно открыты, удрали, и вместо них, в горячке, попало рыбачьим судам. Наконец, третьи опасались, как-бы вся история не оказалась прискорбным недоразумением...
Строго придерживаясь записей моего дневника, должен сознаться, что в то время я склонялся на сторону последних. Сам я миноносцев не видел, а из практики Порт-Артура хорошо помнил фантастические донесения о ночных боях, публиковавшиеся и с нашей стороны, и со стороны японцев. Впоследствии на основании вновь обнаружившихся фактов взгляды мои резко изменились, но об этом — речь впереди; тогда же я весьма определённо полагал, что мы просто "втяпались в грязную историю..." — одному померещилось, остальные подхватили...
Около 2 ч. ночи "Аврора" донесла по телеграфу, что у неё четыре надводные пробоины от 47- и 75-миллиметровых снарядов; ранены: священник — тяжело (оторвало руку) и один комендор — легко...
— Это недурно для начала!.. — говорил старший артиллерист "Суворова", нервно поправляя своё pince-nez... С 4 ч. утра опять надвинулся лёгкий туман. Стихло. Тепло. К 7 ч. утра разъяснило, но пошла изморось. С 5 до 6 ч. дня, беспрерывно меняя курсы, малыми ходами пробирались сквозь целый лабиринт рыбачьих сетей.
Ночь на 10 октября была, по этому времени года, прямо на редкость — штиль, ясное небо, полная луна и тепло.
В 3 ч. ночи прошли плавучий маяк "Галлопер" и вступили в Английский канал.
В сумерках ненастного утра видели справа медовые откосы берега Дувра.
Около 11 ч. утра (10 октября) опознали на правую раковину (т. е. позади) отряд контр-адмирала Фелькерзама... Почему? Он должен был бы находиться впереди нас на 2 1/2 — 2 часа пути!..
Около 9 ч. вечера, проходя мимо Шербурга, где должны были находиться наши три миноносца и транспорт "Корея", вызвали их по телеграфу. Ответили, что пришли благополучно, что местные власти не ограничивают срока стоянки и разрешают принимать какие угодно запасы, кроме боевых. 11 октября утром мы были при выходе из Канала в Бискайский залив (по осеннему времени — самое скверное место). Небо — голубовато-молочного цвета; по горизонту — мгла; берега не видно, хотя и следовало бы... В полдень все же имели место по обсервации. Оказалось, что о-в Уэссан прошли в 5 милях, не видя его во мгле. Взяли курс на Брест. После часу дня нашёл туман, как молоко.
Идти брестским фарватером в тумане — невозможно. С другой стороны, по здешним местам октябрьский туман, сопровождаемый штилем, мог продержаться вплоть до следующего шторма!.. Адмирал решил, несмотря на всю желательность пополнения запасов угля, идти с отрядом в Виго, чтобы не терять времени. Он не только сутки, но каждый потерянный час считал невознаградимой утратой... Взяли курс на мыс Финистера.
Все эти соображения я передаю со слов командира "Суворова", который не находил нужным хранить их в секрете. В самом деле: если мы придём в Виго, то наш приход будет немедленно же оповещён всей Европе, и есть ли смысл скрывать порт назначения от личного состава кораблей, находящихся в открытом море? Кому они могут разболтать эту тайну? Очевидно, в таких обстоятельствах тайна — чисто канцелярская, лишний случай дать почувствовать "пушечному мясу", что не его дело совать нос в предположения высшего начальства. Начальство — указывает, штаб — ведает, а прочие — исполняют, что им предписано... Зловредная система, лютым врагом которой был покойный адмирал Макаров, считавший, что мичман, действующий осмысленно, принесёт больше пользы, чем флагман, руководствующийся буквой непонятного ему предписания... К вечеру туман рассеялся. В ночь на 12 октября и весь последующий день стоял штиль.
Эти дни — тихого, безмятежного плавания — не были для меня потерянными днями. Лишённый возможности проникнуть в тайны штаба, ознакомиться с маршрутом, с планом кампании, с задачами, которые ставит себе эскадра в случае благополучного достижения вод Жёлтого и Лаонского морей, — я с тем большим рвением принялся за ознакомление с самой эскадрой на основании документов и опроса офицеров (конечно, старых знакомых). Документами служили приказы командующего и циркуляры его штаба. С начала мая и до выхода из Либавы насчитывалось первых — свыше 100, а вторых — свыше 400. В том числе пространные инструкции и правила по разным отраслям военно-морского дела. Кроме того — целая тетрадь "схем" и "директив", весьма секретных, которые я получил для прочтения не без труда.
Это была почтенная работа, заслуживавшая премии "за трудолюбие" и даже "за искусство", если бы в ней не попадались такие перлы, как "схема организации работ по очистке проходов от мин заграждения" или "организация сторожевой службы и отражения минных атак с судов при якорной стоянке эскадры на незащищённом рейде"...
Читая некоторые пункты этих инструкций, этих правил, я иногда готов был потерять самообладание, бежать к их составителям и крикнуть им: "Что вы делаете? Опомнитесь! Неужели вы думаете, что ваши опыты в гаванях Кронштадта и Ревеля или на тихих водах Транзундского рейда — достовернее опыта, приобретённого ценою крови, в боях против неприятеля?.." — Но я сдерживался, я только заносил в свою памятную книжку вопросы, которые при случае следует возбудить, Я уже имел горький опыт, к чему в данных условиях приводит слишком энергичное выступление. К тому же, в общем, — повторю ещё раз, — работа была почтенная и с некоторыми исправлениями могла бы служить ценным руководством для личного состава хорошо обученной "эскадры"...
Вопрос, и крайне существенный, заключался именно в том, подходило ли под этот термин сборище кораблей, в походе которого на Дальний Восток мне довелось принять участие...
Руководствуясь датами приказов и циркуляров, я мог вывести заключение, что 12 августа эскадра впервые вышла из Кронштадта и на следующий день прибыла в Биоркэ; здесь простояла около двух суток, наскоро проделывая различные минные учения; затем перешла в Ревель, где имела (по-видимому) одну стрельбу на ходу по неподвижным щитам, а к 18 августа уже возвратилась в Кронштадт для окончания работ по изготовлению судов к дальнему плаванию. Из тех же документов явствовало, что оптические прицелы (уже много лет принятые в иностранных флотах и, конечно, в японском) у нас ставились к орудиям только в конце июля (!). — 29 августа эскадра выбралась из Кронштадта и перешла в Ревель для... стоянки, так как работы все ещё не были закончены. В ночь на 3 сентября была первая ночная стрельба с якоря по неподвижным щитам. 6 и 7 сентября — стреляли минами. 9 и 10 сентября ходили в море, выполняли простейшие эволюции и производили вспомогательную стрельбу по движущимся щитам. С половины сентября и до конца месяца (т. е. до похода в Либаву) эскадра училась день и ночь с какой-то лихорадочной спешкой... Но две недели — много ли это?.. — "Эскадра" создаётся годами плавания!..
Чем внимательнее разбирался я в этих документах, тем понятнее становилась мне та замкнутость, та сдержанность, которую проявляли офицеры, когда разговор касался боевой силы второй эскадры.
Разговоры "по душе" с приятелями только сгущали краски, и все чаще и чаще вспоминался мне резкий голос старого товарища, кричавшего с катера: "К расплате! К расплате!.."
"Ну, что ж? — думал я. — К расплате, так к расплате, а все-таки лучше знать, чем идти втёмную!" — И я продолжал мои расследования. Судовые команды на эскадре почти наполовину состояли из "молодых матросов", т. е. новобранцев, только что выученных строю, ружейным приёмам, матросскому катехизису ("Что есть матрос?", "Что есть знамя?" и т. д.), никогда не видавших моря, и из "запасных". Старший артиллерист "Суворова", довольно злой на язык, так определял положение:
Одних приходится учить с азов потому, что они ничего не знают, а других — потому, что они все забыли, а если что и помнят, то это уже устарело! Возьмите хотя бы только что поставленные оптические прицелы. Вспомните из вашей штурманской практики: сколько надо времени, чтобы доброго, старательного мужика выучить смотреть в зрительную трубу? Что он в неё видит первое время, при всем его желании угодить начальству?.. Конечно, не я буду восставать против введения оптических прицелов, давно принятых во всех флотах! Стреляя на дистанцию 75 кабельтовых, видеть неприятеля так же ясно, как при стрельбе на 10 кабельтовых, — несомненная выгода! Но ведь не менее очевидна выгодность пишущей машинки перед работой пером — однако, если вы хорошего писаря, умеющего писать чётко и быстро, ради ускорения переписки срочного доклада посадите первый раз в его жизни за машинку, — то что из этого выйдет? — Ничего, кроме дряни! — "Боюсь, не случилось бы то же..." — закончил он на мотив какой-то шансонетки.
Ну, я вас хорошо знаю! Любите поругаться и сгустить краски! А сами, наверно, успели так "натаскать" ваших "Ерем", что для них оптический прицел — одно удовольствие...
Напрасно думаете! — заговорил он, нервно поправляя pince-nez и уже совершенно серьёзным тоном. — Когда же было? Работы — приёмки, приёмки — работы... Все на якоре.
Редкие выходы в море на несколько часов... Учу! конечно, учу!.. Но наводка без выстрела — пустое дело, а несколько выстрелов — не наука! Так почему же не учили? Почему не стреляли?
Тому была масса причин, вызванных спешной отправкой только что достраивающихся или ещё не отремонтированных кораблей... Но помните старый анекдот, как одного коменданта крепости спросили, почему он в высокоторжественный день не произвёл салюта? Он ответил: "Тому было 18 причин: во-первых, у меня не было пороха..." — Продолжать ему не дали. Так и тут. Мы везём с собою полный боевой комплект и ещё 20 проц. сверх него. Но... это — все! Больше мы не должны ни на что рассчитывать, хотя бы впереди предстояло десять сражений!.. Наши попытки приобрести что-нибудь за границей неизменно заканчиваются крахом. Почему — не знаю. Может быть, потому, что комиссионные выдаются авансом? Может быть, потому, что эти комиссионеры уверены в своей безнаказанности, так как прикрываются высоким именем лиц, стоящих во главе?.. Вот и теперь, сейчас, известный вам капитан "на отличии", восходящая звезда, проживает в Париже по поводу давно и безнадёжно прогоревшего дела — покупки южноамериканских крейсеров!..
Но как же молчат?..
Отстаньте! Ну вас к черту с вашими расспросами! У нас здесь все это давно уже переболело на сердце! А вы опять бередите!.. Дорогой мой, ради Бога, ругайтесь, как хотите, но не удирайте и рассказывайте! Ведь я ничего не знаю!.. Как же так? Если дело до такой степени скверно, то какой смысл посылать эскадру?..
Армаду, а не эскадру!..
Скажем — армаду...
А что же нам делать? Или адмиралу подать рапорт, что "сего числа, испугавшись неминуемой гибели, на войну идти не могу"? Так, что ли? Всенародно расписаться в том, что у нас не флот, а балетная бутафория?.. Да ведь нам не поверят! Вот в чем горе! Просто обзовут трусами и предателями!.. Нет, уж лучше пропадать!.. Хоть мы-то, по совести сказать, и без вины виноваты, а все-таки — к расчёту стройся!.. К расплате?..
— Вот, вот! Это — настоящее слово! Десятками лет копили! Все думали — на наш век хватит, авось войны не будет! А до несения о том, что "все обстоит благополучно", — вернейший способ к успешному прохождению службы... Оставьте вы меня!.. Не могу я об этом говорить спокойно!.. Пытался побеседовать со старшим штурманом, расспросить его о степени подготовки эскадры в смысле совместного плавания, маневрирования и т. п. Этот характером не походил на артиллериста — не волновался, не горячился, — но тем безнадёжнее звучали его спокойные ответы.
— Совместному плаванию, искусству держаться вместе, Бог даст, обучимся на долгом походе. Авось выберется время попрактиковаться и в разных перестроениях из одного порядка в другой. Это уж будет потруднее! Ну, а что касается маневрирования эскадрой или поотрядно в бою, выполнения разных тактических планов, изучения тактических приёмов — об этом надо "отложить попечение". Это — дело многолетней подготовки. У нас последнее время установился нелепый, но в экономическом и служебном отношении очень удобный взгляд, будто военно-морское искусство можно изучать втиши кабинетов, причём корабли превратить в плавучие казармы и вместо широко поставленных практических плаваний и маневров ограничиваться разыгрыванием целых войн и отдельных сражений на... бумаге. Забыли святую истину, что как вера без дела, так и теория без практики — абсурд, чтовсякое искусство есть венец здания, фундаментом которому служит ремесло. Отсюда и то пренебрежение к боевому опыту, которым вы так возмущаетесь. Ведь даже в Тихом океане мы не сумели создать "эскадры". А японцы сумели. И у англичан, и у французов, и у немцев — есть "эскадры", а у нас — не было и нет... Вы сами рассказывали, что первый выход мобилизованного флота из Порт-Артура иначе не называли, как "походом аргонавтов", а Макаров вынужден был по приезде обучать свои корабли не боевой тактике, а простейшим перестроениям, причём ещё они таранили друг друга и вместостроя получалась каша. Идя в бой, иметь в виду не только неприятеля, но и опасность от своих собственных соседей... — ведь "это было бы смешно, когда бы не было так грустно!..".Между тем в Тихом океане официально существовала "эскадpa", и сам наместник неустанно доносил о её полной боевой готовности... Чего же вы хотите от Балтийского моря, где даже официально не было эскадры более 10 лет, а фактически — не было со времён адмирала Бутакова? Наши мудрецы утверждают, что, перемножив между собою пушки, арбузы, мужиков, фиктивные скорости и т. д. и сложив все эти произведения, они получают боевой коэффициент эскадры, не многим уступающий таковому же "эскадры" адмирала Того. Но это — не более как обман несведущей, сухопутной публики. Обман злостный. Мудрецы не могут не знать, что там множители совсем другие — там пушки, снаряды, опытные моряки, действительные скорости и т. д... А главное, там — эскадра, а здесь — сборище судов... Грустно все это, очень грустно, но, к сожалению, — правда... — Кстати, что вы думаете про Порт-Артур? Как дела? Какие надежды?
28 июля гарнизон вместе с моряками был численностью до 30 тысяч; что касается продовольствия и боевых припасов — затрудняюсь сказать точно. Это и в самой крепости составляло военную тайну. Начальство утверждало, что хватит по крайней мере до февраля, а то и дольше. По частным сведениям — с отдельных фортов о числе зарядов и снарядов, из магазинов и складов о количестве запасов — выходило приблизительно то же. Вот насчёт эскадры, по-моему, надежды мало. После того, как начались бомбардировки с суши, как они будут чинить повреждения, полученные в бою, когда каждый день будет приносить новые повреждения? Кроме того, большая часть орудий, несомненно, уже на берегу и расстреливает свой запас; большая часть команд — на укреплениях и, конечно, несёт потери...
Да-да... А все-таки хорошо, если бы продержались до нашего прихода; все-таки некоторая оттяжка сил; при встрече мы будем после долгого похода, а японцы — после долгой блокады в зимнее время. Это тоже марка изрядная!
Ни вообще на эскадре, ни мне в частности план предстоящих военных действий известен не был. Конечно, каждый делал свои догадки и предположения, но, как я уже заметил раньше, говорить о них громко не любили. Почему? — да потому, что с какой стороны ни взять — конечные выводы получались самые безотрадные, а вести такие разговоры в военное время значило бы способствовать упадку и без того не сильного духа...
