Артурская эскадра под командой С. О. Макарова. — Роковой день 31 марта. — "Голова пропала!" править
5 марта начали подводку кессона под "Цесаревич". С "Ретвизана" старый, неудачный и к тому же пробитый кессон сняли и спешно строили новый, а пока он стоял поперёк бассейна, кормой ошвартовавшись на бочку, носом выбросившись на мель. Рассказывали, что, несмотря на подведённые пластыри, укрепляемые водолазами, и беспрерывную работу землесосов, с трудом удаётся удерживать в нём воду на постоянном уровне, что он медленно, но верно погружается в жидкий, вязкий ил, составляющий грунт Западного бассейна. И тем не менее никто не отчаивался в возможности исправления броненосца.
— Макаров туда чуть не каждый день ездит! А командир? — не ест, не спит, авралит круглые сутки! — такие заявления были достаточной гарантией, что всё кончится благополучно.
Особенные надежды, как я уже говорил, возлагались на Балтийскую рабочую партию, совершенно независимую от порта, являвшуюся как бы отделением своего завода, поставленного на чисто коммерческую ногу, чуждого казённой рутины и канцелярщины (Как показала действительность, надежды наши не были напрасными.
Рабочая партия (или отряд, как его иногда называли) Балтийского завода состояла всего из одного инженера Е., одного под мастера, одного чертёжника, 189 мастеровых и 2 конторщиков. За время осады из партии: убито — 4, умер от цинги — 1, ранено — 11. Ничтожная кучка по сравнению с личным составом казённого порта, а между тем вот краткий перечень работ, выполненных ею: Заделка (при посредстве кессонов) минных пробоин "Ретвизана", "Цесаревича", "Победы" и "Севастополя" (последнего дважды). Заделка (в доке) минной пробоины "Баяна" и добрая половина работы по заделке такой же пробоины "Паллады". Заделка (на плаву, при крене) таранной пробоины "Амура".
Перемена (на плаву, при посредстве кессона-колокола) повреждённых лопастей гребных винтов "Севастополя". После боя 28 июля — приведение в порядок "Пересвета", "Севастополя" и "Ретвизана".
Заделка сотен пробоин от снарядов разных калибров, на разных судах, за время бомбардировок с берега.
Исправление миноносцев: "Решительный", "Разящий", "Лейтенант Бураков", "Бесшумный", "Сторожевой" и многих других.
Активное содействие порта выражалось лишь в доставлении грубой, валовой рабочей силы, которую в осаждённой крепости можно было бы получить и помимо него (распоряжением строевого начальства), важнее был тот факт, что порт "не смел мешать" талантливому руководителю партии. Это вынужденное, пассивное содействие было, пожалуй, плодотворнее активного.
Отмечу ещё, что балтийцы привезли с собой 5 вагонов материалов, приспособлений и инструментов, в числе которых были пневматические, электропневматические и проч., каковых в Порт-Артуре, базе нашей боевой эскадры, не имелось...
Надо ли добавлять, что и люди были на подбор, а не по канцелярскому списку.).
27 марта "заслышали" японцев. С вечера миноносцы ходили в море, но ничего не видели.
В тихую и ясную, хотя безлунную, ночь с 8 на 9 марта крепостные прожекторы не раз что-то "нащупывали" во тьме. В первом часу ночи и около 4 ч. утра батареи открывали огонь, но не слишком оживлённый. С моря им не отвечали.
В 5 ч. 45 мин. утра был общий сигнал — "Развести пары во всех котлах".
Около 7 ч. утра, как только позволила прибыль воды, эскадра начала выходить из бассейнов. Лёгкие, т. е. относительно мелкосидящие крейсера, — впереди. Первым, конечно, "Новик" и с ним миноносцы (эти — вне всякой очереди, "по способности"), затем остальные, начиная с ближайших к выходу. В 8 ч. 25 мин., когда вышли мы ("Диана"), на внешнем рейде уже крейсировали "Аскольд" и "Баян".
Прямо на юг, очень далеко, милях в 10—12, чуть обрисовывались над горизонтом трубы и мачты японцев. Можно было, однако же, разобрать, что это броненосцы и броненосные крейсера, двумя отрядами приближавшиеся к Порт-Артуру. На юго-восток, много ближе, виднелись "собачки". Впереди и около них суетились отряды миноносцев.
В 8 ч. 45 мин. броненосцы, приблизившись миль на 8, повернули на запад.
— Пошли за Ляо-ти-шан "бросать издалека тяжёлые предметы" (После бомбардировки 26 февраля по эскадре распространился и пользовался большим успехом экспромт, сказанный одним из офицеров: Не скучно ль это? — Сидеть и ждать, Когда в тебя начнут бросать, Издалека, тяжёлые предметы...), — смеялись на "Диане". — Не нарваться бы! Кое-что уж им приготовлено!..
Погода стояла великолепная. Ясное небо; температура +2 1/2 градуса R; ни волны, ни зыби; чуть тянул слабый ветерок от SW. К 9 ч. утра вся неприятельская эскадра скрылась за горой Ляо-ти-шана. Против входа остался только один броненосный крейсер, очевидно, для наблюдения за падением снарядов.
В 9 ч. 35 мин. броненосцы, как и прошлый раз, начали свои рейсы к югу от Ляо-ти-шана, в определённом пункте разряжая 12-дюймовки по Артуру. Надо думать, они немало удивились, убедившись, что этому занятию уже нельзя предаваться безнаказанно. Им отвечали. Стреляли из бассейнов "Ретвизан", "Пересвет" и "Победа". Наши имели даже некоторое преимущество, потому что японцы стреляли на ходу, по площади, а у нас броненосцы стояли на строго определённом месте и вели перекидную стрельбу, как сухопутная батарея, руководствуясь беспрерывными указаниями с наблюдательных пунктов.
Около того же времени броненосные крейсера неприятеля демонстративно прошлись в виду нас, словно вызывая на бой, но мы, конечно, этого вызова не приняли.
В 10 ч. вышел на рейд "Петропавловск" под флагом командующего флотом. Заметив, что эскадра покидает бомбардируемые бассейны, японцы сосредоточили огонь на проходе. Снаряды ложились очень хорошо. В 10 ч. 20 мин. лихо, полным ходом, вышла "Полтава". Два раза, у самого её борта, вздымались столбы брызг, дыма и осколков, но, по счастью, не задело.
В 10 ч. 40 мин. с Золотой горы донеслись раскаты "ура!" — Семафором сообщали, что, кажется, кому-то из японцев попало (как выяснилось впоследствии, броненосец "Фудзи" получил 12-дюймовый снаряд в носовую башню.). Это им, по-видимому, не понравилось, и они, прекратив бомбардировку, вышли из-за Ляо-ти-шана, благоразумно маневрируя вне обстрела крепостных орудий.
Около 11 ч. броненосные крейсера неприятеля, явно задирая, подошли к нам на дистанцию 57 кабельтовых (Кабельтов — 100 морских, шестифутовых, сажен.). Их было пять, а с нашей стороны — 2 броненосца, 1 броненосный крейсер и 2 лёгких, не считая "Новика" и миноносцев. Адмирал повернул на них, собираясь (или делая вид, что собирается) отрезать их от главных сил.
В 11 ч. 3 мин. заговорили башни "Петропавловска".
Крейсера, даже не пробуя отстреливаться, полным ходом пошли на юг, к своим броненосцам, но те вовсе не спешили к ним на помощь, явно не желая входить в сферу огня береговых батарей.
Кстати, на подмогу вышли "Севастополь", "Пересвет" и "Победа". (Два последние были самые глубоко сидящие и могли выходить только близ момента полной воды.)
Бомбардировка прекратилась; неприятель решительно не желал подходить к крепости, а потому в 11 ч. 20 мин. с "Петропавловска" был сделан сигнал: "Стоп машина. Команда имеет время обедать".
— Наскочили с ковшом на брагу! — С "Бородой" не очень-то разгуляешься! — Не то что раньше! — слышались бодрые, весёлые восклицания среди матросов, подходивших к чарке...
Вечерняя полная вода приходилась уже в темноте, а потому, ввиду явного отступления неприятеля, адмирал торопился теперь же ввести эскадру в гавань. Около 12 ч. 30 мин. приказано было войти "Пересвету" и "Победе". В то же время, чтобы прикрыть этот маневр, в котором, за дальностью, японцы не могли быть уверены, остальные суда смело пошли прямо на них; они же, вероятно, полагая, что мы решились принять неравный поединок, стали уходить на юг, как бы заманивая нас в открытое море. С полчаса продолжалось это преследование, а затем мы повернули обратно. Первыми, пока ещё не спала вода, вошли "Севастополь", "Петропавловск" и "Полтава", а затем — крейсера. В 3 ч. дня мы уже стояли на своём месте, в Западном бассейне.
Это был своего рода tour de force: за время одной полной воды эскадра не только почти вся вышла в море, но, сделав кое-что, успела и войти снова в гавань. Давно ли на один выход её требовалось две полных воды, т. е. почти сутки!.. Среди личного состава господствовало такое настроение, словно одержали победу. Да и в самом деле: не была ли это победа смелого духа, если не над японцами, то над собственной растерянностью и нерешительностью?..
В ночь на 11 марта временами "слышали" телеграф японцев. Предполагалось с рассветом послать крейсера на разведку. У нас уже радовались и мечтали, не посчастливится ли сцепиться с какой-нибудь "собачкой", но в 4 ч. утра нашёл туман, как молоко. На кабельтов расстояния ничего не было видно. Приходилось отложить всякую надежду на какие бы то ни было активные действия. К полудню несколько разъяснело, а потом опять всё заволокло. Зато 12 марта выдался настоящий весенний день. В тени +11RR.
В порту и на эскадре шла кипучая деятельность. "Цесаревичу", наконец, приладили кессон и собирались переводить его в Восточный бассейн, ближе к мастерским. На "Ретвизане" благодаря энергичной работе опытных водолазов удалось временно, пластырями, заделать и самую пробоину, и её ответвления. Вода была откачана, и он всплыл.
13 марта с утренней полной водой, почти с рассветом, адмирал вывел всю эскадру в море с целью... (печальная необходимость!) учить её маневрированию... Пошли на юг, несколько склоняясь к западу и проделывая (довольно плохо) различные эволюции. Порой досадно было смотреть. — Аргонавты!.. — ворчал старший штурман.
В половине девятого увидели какие-то суда, шедшие нам на пересечку курсом на северо-запад, и вскоре опознали в них 3 коммерческих парохода; несколько отставши, шёл четвёртый. По сигналу командующего, "Аскольд" их остановил и осмотрел. Оказалось — почти порожние англичане, шедшие за грузом в Ньючванг. Ничего подозрительного. Отпустили с миром.
В 10 ч. 20 мин. утра — посчастливилось. Эскадра в это время проходила мимо ближайших к Артуру и самых крупных островов группы Мяо-тао — северный и южный Гванчин-тау. "Новика" послали заглянуть в пролив — всё ли там благополучно.
И тут-то, притаившись за углом, оказался небольшой пароход без флага, с джонкой на буксире, который, завидев наших, бросился наутёк. Но от "Новика" и сопровождавших его миноносцев удрать было не так-то просто. Загремели выстрелы. Сначала предупредительные — под корму и под нос, — а потом и в настоящую. Подбитый беглец вынужден был остановиться. Часть пассажиров (или экипажа) пыталась, пересев на джонку, спастись на берег. Все были захвачены — 12 японцев и 9 китайцев. Пароход "Хайен-мару", менее 1000 тонн водоизмещения, оказался японским, зафрахтованным для нужд корреспондента газеты "Асахи", а теперь якобы развозившим по островам купцов и промышленников по лесному и рыбному делу. Очевидно, дела эти были только предлогом. Убогие рощицы Квантуна все давно уже были секвестрованы для нужд обороны, а в море чаще ловили мины, чем рыбу. Пароход был подбит, сам двигаться не мог. Пробовали его буксировать, но неудачно, и в результате — затопили.
Все эти подробности мы узнали, конечно, по возвращении в Артур. В тот момент мы видели только, как "Новик" и миноносцы, чинно, умеренным ходом вошедшие в пролив между островами, вдруг бросились куда-то сломя голову, и раньше, чем мы, за дальностью расстояния, могли разобрать толком, кого они преследуют, над преследуемым поднялись уже облака дыма и пара... Он остановился, а вокруг него суетилась наша компания. — "Новик"-то! Ловко! Учуял! Вынюхал! Ищейка! Настоящий лягаш! — сыпались кругом одобрительные восклицания... Вскоре после этого инцидента мы повернули обратно и около 2 час. пополудни вошли в гавань.
За время нашего "практического" плавания "Амур" ходил ставить мины, куда-то по направлению к Талиенвану, кажется, в бухту Меланхэ. В ночь с 13 на 14 марта японцы повторили свою попытку — запереть вход в Порт-Артур. Началось в 2 ч. 20 мин. пополуночи. Та же картина, что и прошлый раз, с той лишь разницей, что теперь никто не сомневался в истинных намерениях приближающихся пароходов, и сразу же огонь открылся по всей линии.
Правда, "Ретвизана" уже не было на старом месте, но зато в проходе стояли "Бобр" и "Гиляк", а из-под Золотой горы стреляла батарея 120-мм пушек, снятых с "Ангары".
Два заградителя выбросились на берег под этой самой батареей. По пути на эту пару произвёл лихую атаку сторожевой миноносец "Сильный", который, не обращая внимания на сыпавшиеся градом наши же снаряды, почти в упор выпустил свои мины. Хорошо, но несчастливо, т. е. не причинив пароходам таких повреждений, чтобы они немедленно затонули. У одного из них, например, был снесён взрывом почти весь форштевень, а носовая переборка как-то уцелела, и он продолжал идти вперёд.
Другая пара заградителей шла несколько левее. Один затонул, не доходя маяка, а второй выскочил на берег как раз на том месте, где так недавно стоял на мели "Ретвизан".
Рассказывали, что было ещё несколько, что часть погибла на минах, часть была утоплена артиллерийским огнём, а остальные не выдержали и ушли в море. Но к таким известиям надо было относиться с осторожностью.
В ночных делах удивительно как много топят неприятельских судов! И эта слабость — общая. Вовсе не хвастают, а глубоко убеждены, готовы идти хоть под присягу.
С рассветом появилась на горизонте японская эскадра, а в 6 ч. 30 мин. утра "собачки" набрались такой самоуверенности, что подошли довольно близко. Стоило, однако, береговым батареям хорошенько огрызнуться, чтобы они немедленно удалились на приличную дистанцию.
В это время эскадра выходила на рейд. Японцы могли на деле убедиться, что вторая их попытка оказалась такой же неудачной, как первая. Около 8 час. утра в боевом порядке ("Петропавловск" — головным) мы уже крейсировали по дуге от горы Белого Волка к Крестовой горе, как бы приглашая неприятеля подойти поближе, но это, видимо, не входило в его расчёты. Броненосцы и броненосные крейсера, сопровождаемые "собачками" и миноносцами, помаячив на горизонте до 9? утра, скрылись на юго-восток. Не пробовали ни вступить в бой, ни начать бомбардировку. В ожидании их возвращения стали на якорь, а после 2 час. дня мирно вошли в бассейны.
В предупреждение новых попыток заградить вход, на внешнем рейде было устроено два ряда бонов. Такие боны или, по крайней мере, материалы для них, конечно, должны были бы заготовляться ещё в мирное время. Теперь, ввиду невозможности быстро подвезти всё необходимое, пришлось пользоваться тем, что оказалось под руками, сделать хоть что-нибудь, утешаясь слабой надеждой, что в будущем, с улучшением обстановки на театре военных действий, удастся придать сооружению должную солидность. Испытания, производившиеся под непосредственным руководством самого адмирала, дали не слишком блестящие результаты. Небольшие пароходы (1000—1500 тонн) с прямым, т. е. перпендикулярным к поверхности воды, форштевнем — задерживались бонами; со скошенным, наклонным вперёд, форштевнем — перелезали через них, хотя и с трудом; когда же пустили "Ангару" (11 000 тонн и форштевень скошенный), то она, словно не заметив бонов, которые подмяла под себя, с застопоренными машинами, силой одной инерции дошла до самого входа... Выяснилось, что, не пожалей японцы 2—3 пароходов вроде неё, и они могут запереть эскадру. Приходилось изыскивать другие, более радикальные средства.
Наибольшую опасность представляли заградители, удачно — случайно или намеренно — шедшие курсом, который прямо, без всяких поворотов, вёл их в гавань. Даже подбитые, лишённые возможности управляться и работать машиной, они всё же могли достигнуть цели, как это показал пример "Ангары". Опасность была серьёзная, а потому, по указанию адмирала, поперёк этого критического курса, к западу от центральной линии (входной створ), под берегом Тигрового полуострова были затоплены пароходы Восточно-Китайской железной дороги "Хайлар" и "Харбин", а к востоку от неё, уступом, ближе ко входу — "Шилка". Таким образом, на подходе по створу надо было сначала держать правее, потом свернуть влево, опять взять вправо и только после этого ложиться на обычный входной курс. Маневр — ночью, в лучах прожекторов, под огнём батарей и охранных судов — по меньшей мере весьма затруднительный. Кроме того, из-под Золотой горы выступал вновь образовавшийся риф — затонувшие брандеры. Оборона входа при посредстве крейсеров и канонерок была усилена до наивозможного предела. Брандер, затонувший на отмели Маячной горы, почти на том месте, куда 26 января выбросился "Ретвизан", был утилизирован, как подводный (а частью и надводный) бруствер, за которым, вплотную к нему отшвартовавшись, расположился "Гиляк". Вместе с новыми прибрежными батареями (из пушек "Ангары"), находившимися от него вправо и влево, получалась первая линия обороны; дальше, на бочках, по правую и по левую сторону пролива стояли канонерки — это вторая линия; наконец, в глубине, имея под своим огнём весь проход, "Аскольд" и "Баян" — третья линия.
Для безопасности этих охранных судов спешно сооружался "сетевой бон", т. е. бон с подвязанными к нему железными сетями, который, будучи заведён поперёк узкого и мелководного входа, представлял собой как бы занавес (от поверхности воды и почти до дна), непроницаемый для мин, выпущенных с внешнего рейда.
Получались известия, что, потерпев неудачу с брандерами старого образца, японцы собираются зажечь самое море, а именно: в разгар приливного течения подвести ко входу, зажечь и взорвать пароходы, налитые керосином, бензином и т. п. снадобьями, горящими на поверхности воды. Опять-таки были произведены опыты, и оказалось, что в случае такой затеи эскадре грозит немалая опасность, особенно если во время прилива будет дуть хотя слабый южный ветер. Немедленно же явились изобретатели, предложившие проекты несгораемых бонов, преграждающих течение такой огненной реки (надо было задержать только поверхностный слой). Проекты рассматривались без замедления, и к осуществлению тех, которые признавались наилучшими, приступали тотчас же. Адмирал твёрдо держался своего правила: "Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Лучше десять раз начать сызнова, признав свою ошибку, чем за всё это время ничего не делать и сидеть сложа руки в раздумье: как бы сделать превосходнее? Le mienx c'est l'ennemie du bien!"
Между прочим, была принята и такая мера: суда, стоявшие в проходе для его охраны, все были повёрнуты кормой в море, Держась с кормы надёжными цепными швартовами за бочки на мёртвых якорях. В случае появления огненной реки они должны были давать машинам самый полный ход вперёд, вследствие чего, несомненно, получилось бы могучее поверхностное течение в обратном направлении. Было ли бы оно в состоянии побороть силу приливного течения по поверхности или нет? — It was the question... Это можно было бы решить только на деле, но, по мнению адмирала, нельзя было пренебрегать никакой мелочью, никаким самым слабым шансом, раз являлась надежда, что он может послужить нам на пользу. Приступили к исправлению броненосцев. Инженеры обещали к половине мая "Цесаревича", а к июню "Ретвизана" отделать заново. Даже пробитый негодный кессон "Ретвизана" утилизировали, починили, подрезали, подправили и приспособили к "Севастополю", чтобы исправить повреждения, полученные им 27 февраля при столкновении...
Почти ежедневно миноносцы на ночь высылались в море не столько для розысков неприятеля, который словно в воду канул, как для практики, для обучения их тому, чему давно следовало бы их выучить, готовясь к войне...
Важно было то, что никто не сидел сложа руки.
Хорошее было время!..
Новый командующий обо всем успевал вспомнить, обо всем подумать. Так, между прочим, были отменены все церемонии. Не только при проезде начальства мимо корабля, но даже и при посещениях работы не прекращались.
— Я не для парада приехал, а посмотреть на дело в полном ходу. Вот, Бог даст, кончится война, тогда начнётся настоящая служба, согласно артикулу, а теперь не до того!.. — полушутя, полусерьёзно говорил адмирал.
Форма одежды была также упрощена до крайних пределов. Универсальным костюмом признавалась тужурка. Правда, приказано было всегда быть, на всякий случай, при оружии, но выбор его вне строя предоставлялся собственному усмотрению в зависимости от обстоятельств — сабля, кортик, даже винтовка, а лучше всего — хороший револьвер, и не в кобуре на поясе, а просто в кармане.
21 марта разыгрался трагикомический эпизод. Среди бела дня, при великолепной погоде, появился на горизонте коммерческий пароход (без флага), смело шедший прямо в Артур.
Все только радовались. Казалось очевидным, что он везёт нам какие-то припасы. Пароход, подойдя к границе района действия крепостных орудий, остановился, поглядел, но затем, вместо того чтобы, как полагалось, подать условные сигналы, вступить в переговоры с Золотой горой, круто повернул и пошёл в море... подняв японский флаг!
Раньше, чем дежурный крейсер успел выйти из гавани и броситься за ним в погоню, — от него на горизонте остался только лёгкий дымок... Эскадра была так настроена, что этот случай "великолепного нахальства", оставшегося безнаказанным, возбудил только общее веселье и дал повод к целому граду добродушных острот по адресу "Бороды". Должно быть, так же почтительно-фамильярно пересмеивались между собой солдаты старой гвардии Наполеона, когда ему случалось не попасть ногой в стремя.
— Говорят, "Дедушка" прямо озверел! — Действительно — промазал! — Это ли не обида? — Всё предвидел, везде задал ходу, всех расшевелил, и вдруг — под самым носом!.. — И на старуху бывает проруха!.. — зубоскалила толпа, всегда счастливая, если ей удастся подметить промах её идола...
Приказано было впредь дежурному крейсеру с рассвета и до наступления темноты оставаться на внешнем рейде в полной готовности дать ход. Однако даже и для крейсеров выход из бассейнов был связан с высотой воды (все тот же пролив, который "не успели" углубить до войны). Броненосцы могли выходить только в полную воду, зато в малую воду не могли выходить даже и крейсера... Если эта малая вода приходилась как раз на рассвете или при наступлении темноты, то... приказание оказывалось невыполнимым. Конечно, самое простое решение вопроса было — держать дежурный крейсер на внешнем рейде и день, и ночь, производя смену в зависимости от высоты воды, но, с другой стороны, это значило бы еженощно подставлять один из своих крейсеров под атаки неприятельских миноносцев. А крейсеров было не так много... Адмирал разрешил эту дилемму весьма удачно. В промежутке между "Шилкой" и затонувшими японскими брандерами, которые, как я уже говорил, образовали собой Риф, выступающий из-под Золотой горы, он затопил ещё пароход "Эдуард Барри". Получилось нечто вроде мола, за которым на мёртвых якорях были поставлены бочки. К этим бочкам, с носу и с кормы, швартовился дежурный крейсер. Здесь, в значительной степени ограждённый от мин подводным бруствером, он стоял, не ворочаясь, вне зависимости от ветра и переменного приливо-отливного течения, бортом в море и носом к единственному выходу из-за нового мола, всегда готовый, смотря по обстоятельствам, либо встретить наступающего врага всей силой огня своей артиллерии, либо, отдав швартовы, преследовать его при отступлении. Это было отлично придумано... Казалось бы, так просто, так естественно, а ведь вот никому до сих пор не пришло в голову!..
24 марта с Золотой горы донесли о появлении на горизонте "собачек". В дежурстве на внешнем рейде держался "Баян". Всем остальным крейсерам приказано было развести пары, но выход не состоялся. "Собачки" только показались и сейчас же ушли. Погода портилась. 25 марта почти круглые сутки шёл дождь, а 26-го надвинулся густой туман. Неприятеля не было ни видно, ни "слышно".
29 марта в дежурстве была "Диана". Весь день пробродили близ Артура, высматривали, слушали... — ничего! (Дежурство всё ещё было только дневное и бродячее, так как серьёзная работа по укладке мёртвых якорей и постановке бочек, к которым должен был швартовиться дежурный крейсер, ещё не была закончена.)
29 марта погода окончательно исправилась, и на 29-е был назначен выход в море всей эскадры для крейсерства и... обучения маневрированию. Выход начался в 6 ч. 30 мин. утра, а к 8 1/2 ч. все уже были на рейде — 5 броненосцев, 4 крейсера и миноносцы. В походном порядке, производя эволюции, пошли в сторону Талиенвана. Чуть тянул восточный ветерок. Небо — ясно. Горизонт — чист; и, благодаря прозрачности воздуха, видимость огромная. Крейсера шли дозором. Напрасно, однако, с наблюдательных постов, устроенных под самым клотиком мачт (тоже по недавнему распоряжению адмирала), наблюдали окрестность самые опытные, отличающиеся "морским глазом", сигнальщики; напрасно минёры, не отрывая уха от телефонной трубки, слушали, не начнёт ли потрескивать беспроволочный телеграф, — море было совершенно пустынно. Очевидно, заслышав про выходы эскадры, никто не находил особого интереса прокладывать свой курс поблизости от Порт-Артура.
Дойдя до Талиенвана, описав затем круг к югу, в 4-м часу возвратились домой.
30 марта снова было наше дежурство. День прошёл без всяких приключений, а к ночи — обновили место — установились на бочках за молом из затопленных судов.
Около 10 ч. вечера прибыл на крейсер адмирал Макаров со своим штабом.
Если не считать мимолётного, даже малодостоверного, появления "собачек" 24 марта, — прошло уже две недели, как неприятель не проявлял никаких признаков деятельности.
Это не могло не казаться подозрительным, и в ночь с 30 на 31 марта все исправные миноносцы были высланы отрядом в дальнюю экспедицию — осмотреть группу островов Эллиот, находившуюся от Артура в расстоянии 60—70 миль, которую японцы, всего вероятнее, могли избрать своей временной базой. Согласно теоретическому расчёту, для выполнения задачи ночного, тёмного времени было вполне достаточно, но на всякий случай, если бы пришлось запоздать и возвращаться уже при свете дня, миноносцам было обещано, что для прикрытия их с рассветом выйдет в море им навстречу "Аскольд". Последний был избран адмиралом во избежание каких-либо недоразумений: пять труб (единственные на всем Востоке) лучше всякого сигнала давали возможность опознать его хотя бы в сумерках и даже ночью. Погода разненастилась. Не то — мелкий дождь, не то — изморось.
Только что адмирал успел обойти батареи, бросив тут и там несколько ласковых, пустых, но в боевой обстановке так много значащих, фраз команде, застывшей на своих постах, — как "что-то увидели"... Трудно сказать, что именно, но, несомненно, в лучах прожектора Крестовой горы обрисовывались силуэты каких-то судов... Направление было от нас на SO 60R, а приближённое расстояние (принимая во внимание, что наши прожекторы до них "не хватали", и соображаясь с расстоянием до Крестовой горы и направлением её луча) около двух миль... Особенно мешала разобрать, в чем дело, сетка мелкого дождя, ярко освещённая прожекторами... Казалось, что подозрительные силуэты не то стоят неподвижно, не то бродят взад и вперёд по тому же месту... Было 10 ч. 20 мин. вечера.
Прикажете открыть огонь? — спросил командир...
Эх!., кабы знать! — досадливо махнул рукой адмирал... — Вернее всего — наши же!.. Не умеют ходить по ночам!.. Отбились, растерялись... и теперь толкутся около Артура! И своих найти не могут, и вернуться не решаются, чтобы за японцев не приняли!.. Чистое горе!.. — Но тотчас же, поборов свою досаду, он добавил спокойным, уверенным тоном: — Прикажите точно записать румб и расстояние. На всякий случай, если не наши, надо будет завтра же, с утра, протралить это место. Не набросали бы какой дряни...
Видение только мелькнуло и быстро скрылось за сеткой дождя.
В 10 ч. 50 мин. вечера к югу от нас, приблизительно у горы Белого Волка, раздалось несколько пушечных выстрелов не то с берега, не то с пары миноносцев, охранявших южный бон.
Остальная часть ночи прошла спокойно. Ничего не видели, да вряд ли и могли бы что-нибудь видеть из-за ненастья. В 4 час. 15 мин. утра, чуть забрезжил свет, адмирал со штабом уехал на "Петропавловск". В то же время с востока показался целый ряд дымков — это возвращались наши миноносцы после удачно выполненной, но безуспешной экспедиции, никого не найдя на рейдах островов Эллиот. Возвращались, но, к сожалению, не в полном составе. Опасения адмирала оказались вполне справедливыми — часть "отбилась и растерялась"... Неожиданно в направлении на юго-восток в дымке ненастного утра (было уже 5 ч. 25 мин. утра) замелькали огоньки; донеслись оттуда раскаты выстрелов... Опознать сражающихся за дальностью не было возможности... Однако ясно было, что дерутся какие-то мелкие суда, вероятно, миноносцы... Конечно, мы ("Диана") скорее всех могли бы поспеть на выручку, но, оказывается, адмирал, обещавший выслать крейсер, не похожий ни на один из японских, не хотел посылать "Дианы", так как её могли бы легко принять за "Ивате"... "Аскольд" почему-то не мог выйти немедленно, а потому выслали "Баяна" (четырехтрубный), подобного которому у японцев тоже не было. На все эти перемены и распоряжения ушло немало драгоценного времени. Когда "Баян" прошёл в море, мы, думая, что про нас просто забыли, не ожидая сигнала, начали отдавать швартовы, чтобы идти за ним, но, конечно, сильно опоздали. Он был уже далеко впереди, когда мы только ещё выходили на свободную воду.
Как выяснилось впоследствии, наш миноносец "Страшный" ночью, отбившись от своих, в розысках за ними встретил отряд японских миноносцев и примкнул к ним. Японцы тоже не заподозрили в нём неприятеля, и они совместно бродили в окрестностях Артура вплоть до рассвета. Тут недоразумение обнаружилось, и завязался отчаянный бой одного против шести. Бой грудь с грудью, почти врукопашную...
Как ни спешил "Баян" на выручку "одного из малых сих", — он мог только разогнать врагов, кружившихся около места, где уже затонул "Страшный". Японские миноносцы бежали на юг. Поддерживаемые спасательными поясами, цепляясь за всплывшие деревянные обломки, остатки геройского экипажа радостно приветствовали "свой" крейсер... Но на смену бежавшим миноносцам с юга полным ходом приближались "собачки"...
Правда (скажут скептики), броненосный крейсер — против четырёх лёгких... Однако (скажу я) четыре — против одного...
"Баян", или его командир (корабль и капитан — одно), ни мгновения не колебался. Прикрыв, как стеной, своим высоким бортом плавающие обломки, за которые хватались утопающие, он спустил шлюпки для их спасения, а сам, стоя на месте, принял бой... Мы в то время, глядя из-под Золотой горы, не понимали, в чем дело... Видим — остановился... Захолонуло на сердце... — Должно быть, подбита машина!.. — Поспеем ли?.. — Боже мой!.. Как доставалось в эти минуты петербургскому порту, строившему "Диану"!.. Ведь вместо 20 узлов, по штату положенных, мы давали едва 17!.. Подвернись в этот момент самому молодому мичману самый большой технический генерал — каких бы горьких истин он не наслушался!.. Мимо нас, обгоняя, как стоячего, промчался "Новик", выскочивший из гавани... Следом за ним шёл "Аскольд"...
— Ишь, черти! Видно, что за границей строились! Не то что наша... богиня!..
Но "Баян" уже возвращался. "Собачки" его не преследовали. Они, видимо, вовсе не желали приближаться к береговым батареям на дистанцию их выстрела. Было 7 ч. 10 мин. утра. Миноносцы (шедшие с Эллиота) благополучно вошли в гавань. В 7 ч. 15 мин. оттуда вышел "Петропавловск". За ним — "Полтава". "Баян" семафором, сигналами и беспроволочным телеграфом докладывал командующему о том, чему был свидетелем. Он не был уверен, что в горячке неравного боя успел подобрать всех; может быть, и ещё кто-нибудь держится на обломках... Немедленно же последовало приказание: "Быть в строе кильватера. "Баяну" быть головным и вести эскадру к месту. Всем — смотреть за плавающими обломками". Во время перестроения, пока мы, застопорив машины, ждали очереди, чтобы занять своё место в строе, мимо нас, по правому борту, совсем близко прошёл "Петропавловск".
— Смирна-а! — пронеслось по крейсеру.
Адмирал вышел на левое, обращённое к нам, крыло верхнего мостика. Он был в пальто с барашковым воротником; русая борода развевалась по ветру. Здорово, молодцы! — резко отчеканивая каждый слог, раздался его мощный голос.
Здравия желаем, ваше превосходительство! — как-то особенно дружно, громко и радостно ответили с "Дианы". Дай Бог! В добрый час!
Покорнейше благодарим, ваше... — но вдруг уставом определённый стройный ответ спутался, оборвался и перешёл в могучее "ура"!.. Адмирал, уже ушедший было с крыла мостика и скрывшийся за рубкой, опять вернулся к поручню, снял фуражку и, широко улыбаясь, махал ею. — Ура! — гремело среди команды, громоздившейся на плечи друг друга, чтобы увидеть "Деда"... — Ура! — кричали офицеры, забыв всякую корректность, толкаясь среди матросов и тоже размахивая фуражками.
Это было последний раз, что мы видели нашего адмирала...
В моей книжке записано: 8 ч. утра. Идём курсом SO. Кильватер — "Баян", "Петропавловск", "Полтава", "Аскольд", "Диана", "Новик". Навстречу из мглы опять появились "собачки", но уже предводимые двумя броненосными крейсерами. Шли смело, хотя и видели, что наш отряд сильнее. Завязалась перестрелка с дальней дистанции. В 8 ч. 10 мин. японцы круто повернули и стали уходить на юг. Наименьшее расстояние 50 кабельтовых. У нас потерь не было. Некоторое время кружились близ места гибели "Страшного", высматривая, не увидим ли чего-нибудь, но бесплодно. Мы были от Артура приблизительно в 15 милях. Привычный глаз мог различить, что остальная эскадра выходит на внешний рейд. В 8 ч. 40 мин. обрисовались во мгле силуэты японских броненосцев. Соединившись с броненосными крейсерами и сопровождаемые "собачками", они держали курс прямо на нас. Теперь превосходство было уже на их стороне и притом почти вдвое.
Следуя за адмиралом, повернули к Артуру и начали уходить. Японцы за нами. Видимо, нагоняют. "Новик" и миноносцы, пользуясь своим ходом, вышли несколько вперёд и влево. "Диана" осталась концевым кораблём строя. Признаюсь откровенно — положение было довольно жуткое. Идём полным ходом, а дистанция всё уменьшается... В 9 ч. утра расстояние до головного японца (кажется, "Миказа") всего 38 кабельтовых. Наши кормовые шестидюймовки были наведены. Ждали с "Петропавловска" приказания: открыть огонь... — Но сигнала не было. Японцы тоже, словно по уговору, не стреляли... В 9 ч. 15 мин. вошли в район действия крепостных орудий (6—7 миль), а в 9 ч. 20 мин. неприятель, так и не сделав ни одного выстрела, прекратил погоню и склонил курс к западу... Расстояние начало увеличиваться...
— Почему они не стреляли? — недоумевали у нас. — "Диана", "Аскольд" — концевые — на 38 кабельтовых, — прямо соблазн швырнуть несколько "чемоданов".
Около 9 ч. 30 мин. мы присоединились к нашей эскадре, вышедшей тем временем из гавани в полном составе (конечно, кроме повреждённых кораблей). Японцы медленно скрывались за горой Ляо-ти-шана, как будто намереваясь начать из-за него обычную бомбардировку. Адмирал Макаров с своей стороны, видимо, предполагал предпринять обычное крейсерство по дуге от Белого Волка к Крестовой горе и обратно. Гибель "Страшного", вызванный ею спешный выход отдельных судов, появление главных сил неприятеля, сбор эскадры — всё это заслонило события минувшей ночи, казавшиеся такими мелкими. Ни сам адмирал, ни кто-либо из окружающих его не вспомнили о подозрительных силуэтах, смутно виденных сквозь сетку дождя, озарённую лучами прожекторов... А ведь эти силуэты появились именно в вершинах восьмёрки, которую мы описывали при нашем крейсерстве, — восточнее Крестовой горы и южнее горы Белого Волка... Потралить, поискать, "не набросали ли какой дряни", — об этом словно забыли...
Комендорам остаться при орудиях! Остальным — вольно! Из своих плутонгов не уходить! — скомандовал я (Во флоте "командует" старший офицер, получая на то приказание от командира, командир же поставлен всем укладом службы так, что ему подобает распоряжаться лично только в самых критических случаях.). Пошла старая история! Сейчас начнут "бросать издалека тяжёлые предметы"... Пойти покурить? — полувопросительно промолвил старший артиллерист, обращаясь ко мне.
Конечно! — ответил я. — Ясно, что ничего путного не выйдет. На сегодня — инцидент исчерпан. Пора приниматься за утреннюю приборку. С этим авралом и палубы ещё не скатили...
Мы оба спустились с верхнего мостика. Артиллерист — на полубак, к фитилю, где разрешается курить, а я — на палубу. Здесь, стоя у правой шестидюймовки носового плутонга, я отдавал обычные распоряжения старшему боцману, когда глухой, раскатистый удар заставил вздрогнуть не только меня, но и весь крейсер. Словно где-то близко хватили из двенадцатидюймовки. Я с недоумением оглянулся... Удар повторился ещё грознее... Что такое?.. — "Петропавловск!" "Петропавловск!.." — жалобно и беспомощно раздались кругом разрозненные, испуганные восклицания, заставившие меня сразу броситься к борту в предчувствии чего-то ужасного... — Я увидел гигантское облако бурого дыма (пироксилин, минный погреб — мелькнуло в мозгу) и в нём как-то нелепо, наклонно, повисшую в воздухе, не то летящую, не то падающую фок-мачту... Влево от этого облака видна была задняя часть броненосца, совсем такая же, как и всегда, словно там, на носу, ничего не случилось... Третий удар... Клубы белого пара, заслонившие бурый дым... — Котлы!.. — Корма броненосца вдруг стала подниматься так резко и круто, точно он тонул не носом, а переломившись посредине... На мгновение в воздухе мелькнули ещё работавшие винты... Были ли новые взрывы? — не знаю... но мне казалось, что эта, единственно видимая за тучей дыма и пара, кормовая часть "Петропавловска" вдруг словно раскрылась, и ураган пламени хлынул из неё, как из кратера вулкана... Мне казалось, что даже несколько мгновений спустя после того, как скрылись под водой остатки броненосца, море ещё выбрасывало это пламя...
Никогда после сигнала — "Слушайте все!" — не наступало на крейсере такого глубокого безмолвия, как перед этим зрелищем...
Однако привычка — вторая натура. Как старый штурман, привыкший точно записывать моменты, я, только что увидев взрыв, совершенно машинально вынул часы и отметил в книжке: "9 ч. 43 мин. Взрыв "Петропавловска" — а затем — "9 ч. 44 1/2 мин. — всё кончено"...
Не является ли такого рода, почти бессознательная, деятельность спасением для наших нервов, для нашего рассудка в моменты жестоких ударов, жестоких потрясений?.. В данную минуту, набрасывая эти строки, вновь переживая всё пережитое, я думаю, что, "записав" часы и минуты катастрофы, я как бы подвёл их под общий уровень событий войны, отмеченных в той же книжке, и, работая карандашом, успел освоиться с самим фактом, воспринять его... Не будь этого, как бы я к нему отнёсся?.. Я говорю, конечно, о скрытых душевных движениях... Наружно как я, так и все прочие офицеры "Дианы" сохраняли полное спокойствие... Мне кажется, судя по той выдержке, которая была проявлена, каждый инстинктивно чувствовал, что одно неосторожное слово, один неверный жест — могли вызвать панику... Это был один из тех критических моментов, когда от ничтожного внешнего толчка команда может быть с одинаковой вероятностью и охвачена жаждой подвига, и предаться позорной трусости... По-видимому, младший флагман, контр-адмирал кн. Ухтомский, верно оценил положение. В то время, как миноносцы и минные крейсера бросились к месту гибели "Петропавловска" в надежде спасти, кого можно, — он, словно ничего особенного не случилось, сделал сигнал: "Быть в строе кильватера. Следовать за мной", — и, выйдя головным на своём "Пересвете", повёл эскадру также, как, бывало, её водил Макаров.
Командующий флотом погиб, в командование вступил следующий по старшинству! Le roi est mort, vive le roi! Это было хорошо сделано и сразу почувствовалось...
Как известно, из всего экипажа "Петропавловска" спаслись только 7 офицеров (в том числе великий князь Кирилл Владимирович) и 73 матроса. В полном порядке, следуя за своим адмиралом, эскадра совершила обычный рейс под гору Белого Волка и начала последовательный поворот на обратный курс под Крестовую гору.
Суровая тишина царила на крейсере, и в этой тишине чуялись не подавленность, не растерянность, а вскипающий, могучий гнев, всепоглощающая злоба к врагу за его удачу, холодная решимость бороться до последнего. Без команды, без сигнала все были на своих местах, готовые к бою. В 10 ч. 15 мин. утра "Пересвет" уже повернул на обратный курс, когда снова раздался глухой удар минного взрыва, и шедшая за ним "Победа" начала медленно крениться... "Пересвет" застопорил машины и бросился влево... Строй спутался... Эскадра сбилась в кучу... Внезапно, со всех сторон, загремели выстрелы... Среди беспорядочно столпившихся судов то тут, то там вздымались столбы брызг от падающих снарядов... Снаряды свистели над головой... Осколки шуршали в воздухе и звякали о борт... Наш крейсер тоже открыл какой-то бешеный огонь... Я стоял на верхнем мостике со старшим артиллеристом.
Ошеломлённые неожиданностью, мы переглянулись, словно не веря себе, словно пытаясь взаимно проверить свои впечатления... Что такое? — спросил он.
Что? Паника!.. — ответил я.
Больше разговоров не было. Мы оба бросились вниз. На нижнем мостике, при входе в броневую рубку я увидел командира...
Почему стреляют?
Кто приказал?
Остановите! Они с ума сошли!..
Кругом творилось что-то невообразимое... Крики: "Конец пришёл! — Подводные лодки! — Всем пропадать! — Стреляй! — Спасайся!.." покрывали гул канонады... Обезумевшие люди вытаскивали койки из помещений, отнимали друг у друга спасательные пояса... Готовились бросаться за борт... — Дробь! Играй дробь! — не своим голосом ревел артиллерист, выволакивая за шиворот на крыло мостика штаб-горниста, забившегося куда-то в угол...
Неверный, дрожащий звук горна пронёсся над крейсером...
— Как играешь? Глотку перехватило? — кричал я. — Ещё! Труби без конца! Пока не услышат!..
Звуки горна становились увереннее, но на них не обращали внимания...
Что-то громыхнуло между трубами... Впоследствии оказалось — свои же угостили нас снарядом, по счастью, разбившим только подъёмные тали баркаса и не причинившим серьёзного повреждения...
Я побежал по батареям.
— Господа офицеры! Не позволяйте стрелять! Гоните от пушек!..
Но слова не действовали на комендоров, вцепившихся в свои орудия и досылавших снаряд за снарядом, без прицела, куда-то, какому-то невидимому врагу... Пришлось употреблять силу... И право странно, как грубым, физическим воздействием можно образумить людей, потерявших голову перед страхом смерти...
Порядок был скоро восстановлен. Пальба прекратилась.
Опомнившаяся команда с виноватым, смущённым видом торопливо укладывала по местам разбросанные койки и спасательные пояса, прибиралась у орудий... Некоторые робко и неуверенно пробовали заговаривать с офицерами, пытались оправдаться, объясняли, что "затмение" нашло... что кто-то "как крикнул, а за ним и все"...
В кого ты стрелял? В кого? Кто тебе приказывал? — яростно наседал артиллерийский кондуктор на комендора, которого он только что силой оторвал от орудия.
Я — что ж?.. Видит Бог!., кабы знать... обеспамятел — одно слово...
Ведь ты без малого по "Аскольду" жарил! Хорошо, коли пронесло... а то — не дай Бог!..
Не корите, Иван Трофимыч, — сам знаю... что уж!..
Без ложной скромности, считаю себя вправе отметить тот факт, что "Диана" была одним из первых кораблей, на которых прекратилась эта беспорядочная, паническая стрельба по воде и по воздуху. На многих других она продолжалась ещё несколько минут... Из числа судов эскадры одни стояли на месте, другие беспорядочно двигались в разных направлениях, куда-то ворочали, в тесноте ежеминутно угрожая друг другу столкновением...
Почему японцы не воспользовались этим моментом? Почему не атаковали нас?.. Лишь немногие могли бы отвечать им, тогда как они, сосредоточив свой огонь на центре нестройной кучи, которую представляла собою эскадра, били бы почти наверняка... Хорошо, что не догадались, или не решились, — это был бы полный разгром!..
"Пересвет" поднял сигнал: "Войти в гавань, начиная с броненосцев".
Было 10 ч. 25 мин. утра.
Первой, конечно, вошла повреждённая "Победа", под своими машинами, только накренившись на 5—6 градусов. Ей посчастливилось. Взрыв мины пришёлся под большой угольной ямой, к тому же полной угля, на толще которого и разразилась вся его сила. Если бы так же посчастливилось "Петропавловску"!..
Вскоре после полудня мы уже стояли на своём месте, в Западном бассейне. Несчастный день... Из семи броненосцев, которыми мы располагали перед началом воины, у нас оставалось только три — "Пересвет", "Севастополь" и "Полтава"... Но не в этом ослаблении наших сил было горе... Пока эскадра входила в гавань, пока ещё не получалось официального подтверждения, — все, все от старшего до младшего, так жадно вглядывались в каждый поднимавшийся сигнал... У каждого в душе ещё теплилась слабая надежда, мечта, которую он не решался даже высказать громко...
— А вдруг спасён?..
И каждый трепетно ждал, — не разовьётся ли на мачте одного из броненосцев тот флаг, который так недавно, так горячо мы приветствовали на мачте "Новика", — флаг командующего флотом!.. Нет...
Ужасный день!..
Никогда, ни до того, ни после, в самых тяжёлых условиях войны, не приходилось переживать такого чувства подавленности, такого гнёта неотразимого сознания непоправимости разразившегося удара...
Это было общее настроение...
Что вы ходите как в воду опущенный! — обратился я к старшему боцману. — Ваше дело — подбодрить команду, поддержать дух! А на вас — лица нет! Стыдно! На войне нельзя без потерь! Погиб броненосец, ослаблена эскадра, — пришлют подкрепление! Новую эскадру пришлют! Нельзя нос вешать! Нельзя рук опускать!..
Так точно, ваше высокоблагородие... Без потерь нельзя... Оно, конечно... броненосец — что ж? — как-то смущённо и неуверенно, пряча глаза, заговорил боцман и вдруг, словно решившись махнуть рукой на всякий этикет, резко переменил тон: — Не то, ваше высокоблагородие! Что броненосец? — Хоть бы два! да ещё пару крейсеров на придачу! Не то! — Голова пропала!.. Вот что!., почему оно, я как все прочие... — Голос его задрожал и оборвался...
Да. Этой мыслью были проникнуты массы. Она овладела ими. Она одинаково крепко засела и под офицерской и под матросской фуражкой. Только здесь, на баке, эти простые люди не умели и не находили нужным прятать её под маской спокойствия и самоуверенности, о чем так заботилось население кают-компании...
