Литературный архив. Издательство Академии наук СССР
М. —Л., 1936
РАЗНЫЕ ПИСЬМА
правитьII. Разные письма (В. А. Жуковский — С. И. Тургеневу, С. И. Тургенев — В. А. Жуковскому, С. И. Тургенев — братьям, Н. И. Тургенев — С. П. Жихареву, С. П. Жихарев — А. и Н. Тургеневым) и примечания к ним
В группе «разных писем» мы даем несколько разрозненных писем, так или иначе связанных с основным материалом настоящего тома.
Сюда относятся: коротенькая записка В. А. Жуковского С. И. Тургеневу и большое ответное письмо последнего 1817 г., очень важное для истории Арзамаса, письмо С. И. Тургенева к братьям от 3 янв. 1821 г., единственное из немногих уцелевших его писем к братьям, имеющее большой общественно-литературный интерес, письмо Н. И. Тургенева к С. П. Жихареву от 25 ноября 1825 г. и ответное письмо Жихарева. Два последних документа, дополняя переписку, напечатанную С. Я. Штрайхом в приложении к «Запискам Современника» (изд. «Academia»), имеют первостепенное значение для истории либеральных опытов Н. И. Тургенева в собственном его хозяйстве.
- ) Приписка к письму Е. С. Тургеневой, написанному под ее диктовку Жуковским. — Арх., № 383., л. 92 обор.
До сих пор я писал как секретарь теперь пишу к тебе, любезной Сергей Иванович, как с а м то есть как Жуковский. Обнимаю тебя от всего сердца; прошу обо мне вспомнить и продолжать помнить. Я опять в Москве; живу здесь один представителем всех нас. От этой мысли часто и грусть на душу взбегает. Есть ли будет досуг, напиши ко мне строчки две, от меня же не ожидай прозы; что же будет в стихах, то все получишь: ты издавна балуешь Музу мою своею лаской. Есть ли пришлешь матушке своей портрет свой, то я заграблю тот, которой у нее теперь: я вопреки ее думаю, что он сходен. Глаза не бешеные, а в них светятся либеральные идеи. Но об этом при свидании. Обнимаю тебя. Поклон Старынкевичу.
Какой до[1] меня доброй дух[2] настроил Матушку диктовать Вам ее ко мне письмо? Оно мне вдвое дороже вашею припискою, почтеннейший и любезнейший Василий Андреевич, которого[3] впрочем не нужно было чтобы[4] напомнить мне вас, имя коего ношу в сердце и как Тургенев и как русский. Чем более читаю произведения русской словесности, тем более обожаю вашу музу. Но не балуйте вы ее. Помните, что талант ваш не весь вам принадлежит, но и отечеству. Употребляйте его не только для себя, но и к просвещению России. — Грешно другим писателям не употреблять его совсем в противную сторону. — Я укоряю в этом и Карамзина. Зачем не оставить Пеззаровию и подобным проповедовать мрак, деспотисм [по русски самодержавие] и рабство?. — Как бы приятно было видеть все дарования на стороне либеральных идей, коими если не честь, то душа моя пламенеет, все невежество, всю скуку, всю глупость на стороне противной! Пишите же в пользу либеральности. Нельзя[5] образовать ум лучше, как восхищая вместе дух а кто читает спокойно стихи ваши, того нам и не надобно.
Что Арзамас, что его журнал? Кажется Рейн1 со своей статьей о представительном правлении слишком быстро потек. Вспомнить бы ему о Шафгаузенском водопаде. Да и брат Nиколай будет едва ли не в пустыне проповедовать или по крайней мере, можно опасаться, как бы такие проповеди тем не кончились. — Я писал уже к Михаиле Орлову, что мне кажется в Петербурге не только журнала не из чего составлять, но и говорить то не о чем, когда сойдутся два порядочных человека. Один журнал, которой бы можно попробовать предпринять кажется был бы дух Журналов, которой бы содержал в себе все выписки из прочих, в одном смысле разумеется либеральном (правда, эта статья была бы пребедная); потом критику прочих журналов, новых брошюр, театров и проч.
Какая бы жатва для Блудова и Вяземского! А другие бы изподтишка серьезно проповедь вели; так бы Арзамас был ridendo castigat mores. Тогда бы Инвалид не смел в XIX столетии уверять, что человек не признающий бытия И[исуса] Х[риста] не сможет достигнуть нравственного совершенства.2 Тогда бы стоило только перепечатать объявление о новой книжке, издаваемой Росс[ийской] Академией, под названием кажется Известия, чтобы предать ее посмеянию.3 Тогда бы Сев[ерная] П[очта] не подшучивала над либеральными идеями несколько месяцев спустя после того, как она их проповедовала.4 Тогда бы публика наша видела, что из всех политических известий в наших газетах одно только всегда справедливо, о благодарствен[ных] молебствиях в царские дни.5 Но я заметил, что ужасно много уже написал. Как быть! Просить извинения; вперед не буду.
Здесь мало весьма выходит нового, — что бы могло быть Аля вас интересным. — Надеюсь А[лександр] И[ванович] отдал вам Арно басни.0 Здесь теперь печатают французских классиков хорошо и дешево. Есть ли вам каких надо, сделайте дружбу дайте мне знать, я перешлю. Мы получаем все русские новости. Недавно братья прислали мне Батюшкова — еще два послания к Ал. Тургеневу.7 Дело кончено: вы насильно вытащите его с собой в бессмертие. С нетерпением ожидаю Истории русской.8
Простите. Не забудьте отсталого от всех вас меньшого Тургенева, которого вы совсем некстати перестали называть просто Сергеем, как прежде на Покровке.
На сей раз должен я отвечать на две почты ибо вчера получил я и последние ваши письма от 2 декабря.1 — Произше-ствие в Совете удивило и огорчило меня. — Я мало надеюсь для самого дела en grand и есть ли что может утешить меня, так это поведение ваше строгое и благородное. — Правда, я и не ожидал иного. Конечно, вы с своей стороны все сделали. Может быть старания ваши какой-нибудь успех иметь будут. Стремясь к добру, которое мы едва ли назначены видеть во всей полноте, хорошо по крайней мере убавить число зла. Я и тому уже рад, что о таких важных предметах рассуждают или по крайней мере говорят. И это может иметь полезные следствия. Пусть порицают ваши средства, пусть оспаривают вашу цель самую; и это уже начало. — Но какое постыдное поведение членов Совета! «Perhaps it is in its depraving influence on the moral sense of both, slave et Master, that slavery is most déplorable. Brutal cruelty is a rare and transient mischief, but the degradation of saul is universal». Поведение Ол[енина] ответствует его фигурке. Он родился, живет и умрет мальчиком. А кажется где бы приличнее разпетушиться ему с князем Лобановым?2 Хорошо ли дело представлено будет государю, особливо есть ли оно пошлется в чужие край? В Петербург он в декабре не вернется, поелику он поедет в Лайбах, с прочими государями, для свидания с неаполитанским королем, которой уже туда отправился.3
Я полагаю, что вы не огорчаетесь мнением о вас публики — она сама иногда завидует тем, которые ею пренебрегают. Что-ж во всем этом делал Maurepas — Лопухин? Что Марченко? — И в какое время эти люди (sic?) спорят о том, можно ли торговать людьми! Северные американцы отказывают Мисури составить особенную провинцию, потому что жители ее не хотят отказаться от рабства4 — остальной свет волнуется за свободу политическую; а мы… Ей ей! Не только иностранцы, но верно и многие русские, не знающие дела не поверят таковому ходу его. — Когда два важных дела на шее, то надо разобрать которое из них[6]; и при нужде пожертвовать им, чтобы не испортить обоих. Не этот ли случай с Ливеном?
Не думаю я, чтоб прилично было брату[7] посвятить при теперешних обстоятельствах книгу свою Jury польскому сейму, которой впрочем уже не существует, разве оговорив те обстоятельства, которые прогневали императора. — 5
Нельзя ли поместить[8] в Московскую ланкастерскую школу двух или трех мальчиков на наш щет хотя бы из казенного селения, по близости к Жуковке находящегося, с тем чтобы они или в этом селении или в нашем могли со временем завести школу. Есть ли будешь в Москве, то подумай об этом на досуге.
Полно, удержатся ли дилижансы? G Я боюсь наших аристократических идей, которые нигде сильнее не являются, как на почтовых дворах. Бритой прапорщик из кадетского корпуса почитает себя вправе издеваться над бородачем. Усядутся они в одной карете? Ты говоришь мне об ответственности присяжных, я разумею о неответственности. Но это нужно ясно изложить и показать, что присяжные судят только по нравственному убеждению. У нас нужно бы это растолковать, как вещь новую и притом показать важность звания присяжного сравнивая оное с совестными судьями,7 но в делах более важных. Я помню, что Ив[ан] Влад[имирович]8 судил часто более как присяжной, чем как судья уголовной.
Нельзя ли во избежание лишней поставки рекрут, разделить Тургенево, как Жуковку между матушкою и нами. Довольно платить за себя; а еще за других; это несносно. Дело идет о людях, а не о деньгах. Вы еще делаете пожертвования, за что же одного меня лишаете удовольствия участвовать в оном, Я знаю, что между нами все вместе, но именно потому я и должен делиться. Потребуйте же от меня денег. Право их у меня довольно. Не прислать ли верющего письма на треть моего жалованья, которое предлагал я уже и прежде? —
О Семеновском полке9 мы уже получили приказ российской армии. Приказ написан не красиво, но умно, кажется об этом есть уже и в немецких газетах «Beobachter»,10 которой новость эту получил вероятно прямо из Троппау. Письмо союзных государей к неапольскому королю, также как и прокламация короля сего, напечатаны в неапольских газетах и скоро должны быть в других, почему я их не сообщаю. О про-изшествии в Буюгдере, я, кажется, уже писал к Вам тогда же. — Это довольно изправно сообщено в «Journal de Francfort»" Только янычара ни одного убито не было, а один из наших караульных был ранен. Он теперь совершенно здоров и получает от государя по представлению г[рафа] Строганова пенсион по смерть. Он рад этому. Да и прочие янычары узнали об этом с большим удовольствием. Дело все было кончено важно; но так скоро и удачно кончилось, что я и Бутенев проспали его. — Миссия получила всевозможное удовлетворение, и с тех пор командирован в Буюгдере турецкой чиновник, для содержания порядка. Ему предписано в принимаемых мерах согласоваться с министром русским. Мы были у ага янычарского прежде этого произшествия, а отставлен ага крепости, из которой солдаты нас атаковали; чиновник неважной.11
Почему бы не послать письма моего к Вяземскому? Он мне писал, что он только участвовал в речи. Перевод ее подлинно никуда не годится; но он не может на меня сердиться за такое мнение, полагая, что я не довольно хорошо знаю по русски, чтоб судить о слоге нашем. Другого письма мне писать не хочется, но есть ли вы не решитесь послать прежнего, то пошлите ему выписку из этого письма к Вам. Совсем же не отвечать ему было бы с моей стороны весьма неприлично. Лучше бы послать мое письмо как оно есть. Вы не обязаны знать, что я пишу к нему. Стихи его, вчера мною полученные, также очень плохи. Он рассказал довольно забавных мыслей о шпанском табаке. Из нее можно бы сделать порядочный Quatrain но не более.
В Вену государь вероятно не поедет. Меня признаюсь арестация Кар[азина] удивила. Неужели других мер против таких людей взять нельзя? Лучше бы казалось опубликовать[9] их пустыми марателями бумаги; ибо цель таких людей есть та, чтобы хвастаться тем, что они пишут к императору, и таким образом пускать пыль в глаза невежд. 500 горошенок мне уже ненужны поелику я не ношу…[10] Но в России они редки" Можно сберечь их для кого другого. Помните, что я советовал Маргарете Петр[овне] носить[11]. Я уже писал, что сапогов ни башмаков мне покуда не нужно.
Куда ж Новосильцова, есть ли он оставил Варшаву? Поверьте, что здесь письма никем не разпечатываются, что ж в Петербурге делается того не знаю, да признаться и не боюсь. Мы бы слишком нещастливы были, есть ли бы будучи принуждены жить всегда порознь, еще не могли переписываться откровенно. Я готов публиковать мои письма так же как и ваши. Честные люди найдут в них чувства всегда благородные: о дурных не пекусь. Им надо бы нас бояться, а не нам их. Я знаю о чем дело, но до нас оно вовсе не касается. — Могу ли знать кто намекнул вам. — Это было бы мне нужно для соображения по службе. Я слава богу совершенно здоров. — Чумы у нас нет, да и в городе очень мало. — Между тем еще новый год настал. Не ужели и он пройдет как последний попустому? Еще год! Эти щисления кажутся ничего не значущими, особливо при единообразной пустоте в жизни. — Однако, как подумаешь!.. Год за годом… А что проку? Как посмотришь на свет, и на себя, и на Россию, которая лучше и себя и света…
Последний год встретил я в ажитациях разного рода, среди самой шумной столицы Европы. Нынешний начинаю и вероятно проведу в безплодном спокойствии, в турецкой деревне. И волнение и апатия, и Париж, и Буюгдере — все одинаково! — Как это неутешительно! И к чему все это приведет? Неужели только еще к Новому Году? Когда же новая жизнь настанет? Без нее и 1821 год будет как 1820 и 19-е столетие как 13-е. Я все один, и час от часу более чувствую, что один! Уже почти не молод, а все еще безнадежен… Грустно, да как быть. Терпение! — Простите.
Нездоровье собственное и твоих близких не мешает тебе, любезной друг, думать о нас. — Спасибо! — Ты требуешь от меня ответа о наших крестьянах. Мудрено было бы отсюда решить о том, что должно делать за Волгою, есть ли б решение могло быть двоякое. Но вопрос, тобою делаемый, может быть решен только одним способом. Против пашни, которой хотят (или пишут, что хотят) сами крестьяне, представляются затруднения двух родов: 1) Материальный недостаток нужных для господского хозяйства заведений, как-то: амбаров, гумен, скота и даже мельницы, которая предоставлена крестьянам, и которую они отдают в годы. 2) Нравственные. Эти неудобства не так ощутительны, но важны. Никакие распоряжения не могут предупредить или отвратить множества или важных или мелких и ежедневных несправедливостей и злоупотреблений, которые сопряжены с господскою работою. Мне кажется, что пашню можно ввести только тогда, когда сам живешь в деревне и притом с большими изменениями методы, теперь везде существующей. — Пашня конечно выгоднее и вернее. Оброка платить не будут, по крайней мере будут большие недоимки. Все это так, но во всяком положении надобно принимать выгоды с невыгодами. В нашем положении, в положении людей, шатающихся по свету или для здоровья или для удовольствия, мы пользуемся или надеждою того, или другого. Вот выгоды. Уменьшение дохода — вот невыгоды. И так нечего делать. Надобно оставаться при оброке. — Но вместе с сим можно и мужикам сообщить, что мы им отдали мельницу, им дешево продали скот и через то лишили себя возможности возобновить пашню; что возобновив ее нельзя будет опять ввести оброка. Есть ли же нужно будет постращать, то можно сказать, что деревня назначится в продажу. — Впрочем может быть и подлинно некоторым крестьянам трудно платить оброк. Хлеб везде очень дешев. Но тут-то и затруднение. Один не платит от невозможности платить. Другой не захочет платить от того, что первой не платит. Что тут делать? — Не знаю. Лучше уменьшить всю массу оброка, нежели, оставляя его в теперешнем количестве, получать часть одного, не получая часть другого. — Не думаю, чтобы Татаринов уговаривал крестьян итти на пашню. Уверен, что по крайней мере половина и даже большая часть крестьян предпочитают пашне оброк. Но при сем различии желаний, можно, но не теперь, а в случае нужды сообщить крестьянам, что те, которые не хотят оброка, будут посажены на пашню по прежнему. Но и это средство я предполагаю употребить только для острастки, а не для исполнения действительного. Для бедных есть у нас условие, и именно: я уговорился с крестьянами, что 15 тягол (или двойное число полутягол) должны ежегодно быть свободны от платежа оброка. Это и делалось при мне. Ежегодно некоторые из сих тягол переменялись. Освобождаемые не получали участков в бывшей земле, удерживая за собою только ту землю, которую имели прежде. — Нельзя ли принять следующие средства?
Освободить вообще от оброка, не лишая участия в земле 1/4 часть тягол, и вместо 10 т[ысяч] рублей определить 7500, т. е. сбавить 1/4 оброка. И ежегодно переменять тягла, в состав сей 1/4 входящие, так что каждое тягло будет иметь после 3-х лет один год льготы. При сем можно удержать и силу означенного выше условия, т. е. что совершенно бедные 15 тягол не должны платить оброк и вместе не должны иметь участия в бывшей господской земле.
Или:
Не проще ли будет оброк уменьшить вообще 1/4 частию и 7 1/2 тыс. распределить на все тягла, за изключением 15 бедных?
И так теперь я от тебя требую ответа! Ты прокурор. Но и я не чужд судейским хитростям и вопросом отвечаю на вопрос! Но, любезной друг, реши как думаешь лучше! — Может быть братья забыли тебе сказать, что иногда наши крестьяне просят позволения выдавать дочерей за вольных. В этом никогда им не было отказа. Я уверен, что и ты не отказал бы в такой прозьбе. Но на всякой случай предуведомляю и прошу давать сии позволения.
Четыре письма ваших, одно за другим, от 17-го, 18-го, 20 и 25 ноября мы получили и вслед за оными от Булгакова 12 пар башмаков. Нет слов изъяснить вам и нашу радость и благодарность. Горя и беспокойства как будто не бывало. Награди вас провидение за то, что и в самом Париже, где все забыть можно, вы о нас не забыли. Но и мы за то думаем и говорим о вас беспрестанно, а если редко и не все пишем, то вините не нас, а обстоятельства.
Теперь вы уже все знаете: не заставят ли эти сведения кого-либо из вас возвратиться на Русь? Все, что ни слышу, подает мне утешительную надежду, что положение ваше было бы не худо. Добрые люди воскресают и именно те, от коих вы имеете право ожидать всего. Мы благодарим бога, что вас не было здесь недели две тому назад, — теперь просим и молим, чтоб он возвратил вас скорее. Если ошибаемся, то это только потому, что слухи могут быть неверны. Впрочем общий голос всегда верен.1
Журналы Вяземскому отдали все по принадлежности. Вот от него письмо и 435 р[ублей] денег для отдачи князю Василию Гагарину. Иван Ив[анович] Дмитриев доставил мне незапечатанную записку и вам, которую также посылаю. Есть еще письмо от М[ихаила] О[рлова] к Николаю, но я удержал его и не пошлю, — а для чего вы узнаете после.2 Можете бранить меня за это сколько хотите, последствие меня оправдает.[12]
Максиму за письмо к Сераф[иму] несмотря на невероятную дерзость ничего не было. Есть истины, которые и обнаружить опасно. В случаях же гонения на него, я бы умел пособить ему во славу истины и вас. Теперь бояться ему нечего да он и не боялся голубчик и прежде, путешествуя к Герасиму почти ежедневно, все также попрежнему.3
Письма к граф[ине] Толстой я отправляю чрез мужа ее, которой ожидает ее из Петербурга ежедневно и дождаться не может. Не думаю, чтоб место ему дали.4 В бытность здесь Бибикова, женившегося на богатой Кушниковой, я много раз говорил ему, но обстоятельного ничего в ответ не получил. Впрочем откровенно скажу вам, что на Бибикова надежда плохая: он нашел ключи и кажется снял маску, делает по видам и угождениям тем, в ком есть нужда или может случиться. Да и гнаться не зачем. Есть ли и дадут какое либо место, то не будет того, что желали именно квартиры, — а что стоит быть под начальством мошенника Воскресенского. Теперь есть случаи другие: есть ли постараются в П[етербурге] за графиню, то удобнее она выхлопочет место мужу; а постараться теперь есть кому, и я уверен, что и Бибиков не откажет, буде его попросит известное вам лицо. Он таков.
Александра Ильинична читала конец письма вашего к преосвященному Филарету. Он очень доволен; что вы его помните. Посылает вам свое благословение и наставление, чтобы вы еще побыли заграницею. — В этом я не согласен с ним. Мне кажется, что именно вам то 5 и надлежит приехать.
Мысль о издании Gazette des Tribunaux не новая. Третьего года князь наш6 имел намерение печатать наши процессы и представлял об этом — но комитет не согласился и это так осталось. Проспект, присланный вам, в общих идеях совершенно сходен с его проектом; разумеется что хуже написан. Описание вашей жизни парижской так увлекает нас за вами, что мы почти ежедневно перечитываем ваши письма. Я прокурор-- следовательно не могу быть охотник до процессов, — но желал бы хоть издалека послушать какого-нибудь главного оратора-юриста. О французской же трагедии и говорить нечего: воображаю Тальму в роле Леонида и станавлюсь десять лет моложе.7 Не увидите ли знакомую мою Фодор Менвиель? Поклонитесь ей от меня. Я учил ее грамоте, переводил для нее оперы и стоял за нее один против всей дирекции и Шаховского с товарищи. Мы плакали при описании вашем погребения: Foy. Есть из чего и учиться и служить. Жил — уважаем, умер — обожаем. Слава посвятившему жизнь для блага народа, но и слава народу, которой умеет чувствовать заслуги.8
Вяземского портрет совсем не похож, и я не знаю, зачем вы приказываете сберечь его для вас. У меня портрет гораздо похожее. Сергей не забывает нас. Не смотря на его нездоровье пишет часто, но упрекает также нас в молчании, как и вы. Это ей богу несправедливо. Я пишу довольно часто, хотя и не так как бы хотел. Боюсь, что письма мои не так скоро до него доходят — но виноват ли я в этом? Последнее письмо мое вряд ли скоро дойдет по обстоятельствам. Во всяком случае известите его и от себя, что писано к нему 2 раза и в Рим на имя князя Гагарина и прежде в Неаполь poste restante. Вы щастливцы имеете курьеров — а я кроме почты ничего не имею. Многое пишу, что лежит на сердце — но почта чувств не имеет" Как бы это объяснить вам?
Варинька моя оправляется по маленьку, хотя еще рана на шее велика, но мы и не залечиваем ее, чтобы материя выходила; а Платон в воспоминание ваше громогласно декламирует: Helas! aux cris plaintifs jetés par la patrie и проч[ее] выученное из письма вашего. Ребенок самый милый и по нраву и по открывающимся способностям. Дай боже, чтоб только был жив. Я боюсь за обоих, боюсь привязываться к ним, и есть минуты, в которые желал бы, чтобы они были не так милы.
Вопрос мой Николаю был самый безхитростный: мужики хотят итти на пашню, одни потому, что платить говорят нечем, другие потому, что не хотят платить, смотря что другие не платят. Посадить ли их на пашню или оставить на оброке? Разрешения требовал я потому, чтобы не упустить времени и принять надлежащие меры. Касательно пашни сам же я представлял затруднения, которые от заведения всего к тому принадлежащего быть могут. Где же тут хитрость судейская, как говорит мой чудотворец? Теперь я знаю что делать: — принудить крестьян заплатить то, что должны они. Об этом хлопотать буду и должен. Но вот дело: Сушков и еще Татаринов уговаривают мужиков итти на пашню, потому якобы, что повинность ровнее. Богатые знать не хотят бедных, и крестьянская зависть не хочет отвечать за другого. Как хочешь уменьшай массу оброка — все таки платить сполна не будут, потому что иной и малого заплатить не хочет и не может. Я решился считать в недоимке оброк на некоторых бедных, не показывая, что им прощается, дабы и другие, которые в состоянии, не последовали примеру. Когда возвратитесь, то можете простить сами и уменьшить оброк как хотите, но я сего сделать не в состоянии, ибо со временем доведет это до того, что и всякой оброк для них тягостен будет. Не платят они единственно от нерадения, ибо столь умеренной оброк и с теми выгодами, которые вы им предоставили, всегда выработать они могут. Не говорю о погоревших, коим по милости вашей дана льгота на год и сверх того по 50 [рублей] — на двор — но тем, кои избежали сего несчастья, стыдно не заплатить оброка столь ничтожного. — Посылаю в Тургенево после нового года надежного человека с предписанием вразумить мужиков, что они не хорошо делают, а между тем и взглянуть на старосту, которого поступки в сем случае мне подозрительны. О последствиях уведомлю.
Я пишу сбивчиво — но вы меня поймете. Сделаю что должно и можно: мужики останутся как есть т. е. на оброке.
Некоторые из должников ваших хуже мужиков — но за то я не Николай — и у меня сии заплатят; иначе я не был бы прокурором.9 Я не разобрал последних строк Николая о выдаче крестьянских дочерей по прозьбе отцов за вольных, Написано: в этом никогда. Что никогда? Не отказывать, что ли? Или не позволять? Полагаю первое скорее.
Простите покамест, наши единственные, милые. Обнимаю вас. Будьте веселы, здоровы и щастливы.
ПРИМЕЧАНИЯ К «РАЗНЫМ ПИСЬМАМ»
править1 Рейн — арзамасское прозвище М. Ф. Орлова.
2 См. об этом на стр. 58 примеч. 2-е.
3 Российская Академия — основана в 1783 г. для разработки русского языка и словесности. С 1813 г. президентом Росс. Академии был А. С. Шишков, и она стала служить тем же целям, что и руководимая последним Беседа любителей русского слова, т. е. защите литературного староверчества и борьбе с новыми писателями. Поэтому в арзамасских кругах имя Российской Академии служило предметом постоянного осмеяния.
4 О «Северной Почте» — см. на стр. 398.
5 О значении этого письма для истории Арзамаса — см. во вступительной статье.
6 См. Арно (словарь в конце книги).
7 «Еще два» послания Батюшкова к А. И. Тургеневу: послание 1816 г. «О ты, который средь обедов» (Соч., изд. 1887 г., кн. II, стр. 243) и 1817 г. «Есть дача за Невой» (Там же, стр. 281). До этого (в 1812 г.) Батюшков написал «Ответ А. И. Тургеневу» (Там же, стр. 148).
8 Т. е. «Истории Государства Российского» Карамзина.
1 Т. е. письмо Н. И. Тургенева от 30 ноября 1820 г. (см. стр. 321) и А. И. Тургенева от 2 декабря.
2 Государственный секретарь А. Н. Оленин отклонил жалобу А. И. Тургенева на оскорбление, нанесенное министром юстиции кн. Лобановым-Ростовским Комиссии составления законов, и предложил обратиться к председателю Государственного совета («Остафьевский Архив», II, стр. 410—411).
3 См. примеч. 2-е к письму Н. И. от 30 ноября 1820 г., стр. 444.
4 Миссури в XVIII в. входил в состав Луизианы. С 1818 г. он добивался принятия в Союз в качестве штата. Но палата представителей Соединенных Штатов требовала от Миссури предварительной отмены рабства негрэв. Сенат же соглашался принять без всяких условий. Двухлетняя борьба закончилась принятием компромиссной резолюции, на деле же Миссури вступил в союз в качестве рабовладельческого штата.
5 См. письмо H. И. 30 ноября 1820 г. и примеч. к письмам от 30 сент. и 14 окт., стр. 322—323, 441—442.
6 О дилижансах см. в письме Н. И. от 30 ноября 1820 г. и примеч. к этому письму, стр. 322 и 444.
7 Совестный суд — особенный суд, утвержденный при Екатерине II для разбора: 1) гражданских дел (тяжб), по которым стороны взаимно согласятся прибегнуть именно к совестному суду, 2) уголовных дел, по которым имеются смягчающие обстоятельства в пользу преступника, или сомнение в его вменяемости, 3) контроль над административными арестами, чтобы никто не был заключен более 3 дней без предъявления обвинения. Совестному суду предлагалось руководствоваться не только законами, нэ и «человеколюбием, почтением к особе ближнего и отвращением от угнетения». Таким образом по идее этот суд должен был отличаться мягкостью и быть независимым от администрации. По исследованию А. А. Кизеветтера («Голос Минувшего», 1923, № 1), совестные суды на деле были очень далеки от понимания этих в общем неопределенных, гуманных принципов, а руководились «старозаветной мыслью, что судья имеет дело не с преступником, а с преступлением, и что преступление само по себе, независимо от степени вложенной в него злой воли» требует возмездия. С. И. Тургенев предлагал брату Николаю коснуться этих судов в своей работе о суде присяжных.
8 И. В. Лопухин.
9 Т. е. о бунте Семеновского полка.
10 Т. е. «Oesterreichischer Beobachter».
11 Речь идет о нападении турецких солдат на русское посольство и о перестрелке, которая была между ними и охранявшими посольство отрядами янычар. «Annuaire historique», 1820, pp. 532--533. Ara--офицер высших чинов, командир.
1 Это письмо служит ответом на письмо Жихарева к А. И. Тургеневу от 2 ноября 1825 г., напечатанное С. Я. Штрайхом. См. «Записки Современника», II, стр. 397—400. Жихарев просил Н. И. Тургенева решить вопрос: что делать с крестьянами Тургенева, неплатящими оброка. Об этом см. во вступительной статье (стр. 80—81).
1 Здесь, конечно, говорится о событиях 14 декабря. «Добрые люди воскресают, и именно те, от коих вы имеете право ожидать всего» — вероятно, намек на назначение кн. А. Н. Голицына членом следственной комиссии. о чем 15 декабря был дан неопубликованный секретный указ военному министру (Шильдер. Имп. Николай I, том I, стр. 32^). Слухи об этом назначении, очевидно, дошли до Жихарева и настроили его оптимистически, в виду близости, существовавшей между Голицыным и А. И. Тургеневым.
2 М. Ф. Орлов был арестован 21 декабря в Москве. 28 декабря он уже был привезен в Петербург и допрошен Николаем I, а 29 заключен в крепость (см. публикацию П. С, Попова «М. Ф. Орлов и 14 декабря» — «Красный Архив», XIII, стр. 155 и 157).
3 В письме от 2 ноября 1825 г., напечатанном у С. Я. Штрайха, читаем: «Мазгин нездоров; вы, я думаю, уже знаете, настрочил к пр. Серафиму письмо защитительное о книгах qui sont prohibés, письмо, наполненное громкими и дерзкими истинами, если только истина дерзка быть может. Впрочем много и непристойностей» (Жихарев. Записки Современника, ред. С. Я. Штрайха, II, стр. 398). Место это вызывает большое недоумение по значительности сообщенного в нем факта дерзкого и смелого письма к митрополиту Серафиму, приписываемого здесь какому-то совершенно неизвестному и никем из современников не упоминаемому Мазгину. Превращение «Мазгина» в Максима в публикуемом нами письме побудило нас обратиться к подлиннику письма, напечатанного у С. Я. Штрайха. Оказалось, что приведенное место следует читать «Максим Невзоров, вы, я думаю, уже знаете, настрочил к пр[еосвященному] Сераф[иму] письмо защитительное о книгах qui sont prohibés, письмо, наполненное жестокими и дерзкими истинами, если только истина дерзка быть может» (Архив, № 3027). Таким образом, речь идет об известном мистике М. И. Невзорове, письмо которого к митрополиту Серафиму в защиту запрещенной мистической литературы было напечатано с цензурными изъятиями еще А. Н. Пыпиным в его работе о библейском обществе (А. Н. Пыпин, Религиозные движения при Александре I. Предисл. и примеч. Н. К. Пиксанова. Изд. «Огни». П. 1916, стр. 281—292). Выпущенное Пыпиным место было восстановлено А. Гробовым и напечатано вместе с письмом М. И. Невзорова к кн. А. Н. Голицыну. («Голос Минувшего», 1913, XII, стр. 276—278). Письмо — яркий протест против лицемерия господствующей церкви. Нужно только отметить, что А. Гробов со своей стороны допустил существенную ошибку, отнеся письмо к 1824 г. Между тем у А. Н. Пыпина оно датировано точно: 23 июня 1825 г. Самый текст письма не, оставляет сомнения в правильности этой датировки: Невзоров ссылается на царский указ, данный «в 17 день ноября протекшего 1824 года».
4 В письме от 2 ноября (Жихарев, II, стр. 398) Жихарев писал, что пытается доставить место гр. Андрею Толстому, о чем его, повидимому, просил А. И. Тургенев.
5 Нефедьева.
6 Т. е. Александру Ивановичу.
7 Кн. Д. В. Голицын — московский генерал-губернатор.
8 О Тальма в роли Леонида см. в письме Н. И. Тургенева к С. И. Тургеневу от 4/16 декабря 1825 г., стр. 459.
9 Похороны генерала Фуа (см.), либерального депутата, состоялись в Париже 30 ноября 1825 г. при громадном стечении народа. На могиле была произнесена речь Казимиром Перье, призывавшим почтить «во имя родины, во имя красноречия, во имя священной дружбы, воина, гражданина, оратора, знаменитого государственного деятеля» (Lesur. Annuaire historique… 1825, pp. 248—249). Князь П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу: «С чувством прочел я описание погребения Foy. Во Франции весело и жить и умирать.., Человек, какоз Foy, согражданин человеческому роду, и о нем плачешь, как о ближнем. Таких людей не легко замещать в иерархии общественной» (Архив бр. Тургеневых, вып. 6-й, стр. 21).
10 Дальнейшую переписку по этому вопросу см. в «Записках» Жихареву ред. С. Я. Штрайха, II, стр. 403, 408, 415—416, 422 и 429, «Руская Старина», 1882, № 2, стр. 479—480. Анализ всего вопроса о тургеневских крестьянах и их повинностях см. во вступительной статье.
- ↑ Зачеркнуто для.
- ↑ Зачеркнуто гений.
- ↑ Зачеркнуто хотя.
- ↑ Зачеркнуто вас мне.
- ↑ Зачеркнуто просвещать.
- ↑ Пропуск в рукописи.
- ↑ Пропуск в рукописи.
- ↑ Это слово вставлено рукою С. Т.
- ↑ Это слово вставлено рукою С. И. Тургенева.
- ↑ Одно слово неразобрано.
- ↑ Одно слово неразобрано.
- ↑ Против этого места пометка на полях.